Монадный комплекс

Пролог

Запись передачи с частного радиоканала "Третий горизонт". Точная дата не указана. Файл носит имя "kar-oi-anom\_01\_raw\.wav".

Перевод выполнен автоматически. Неточная расшифровка возможна.

[Шум эфира. Мелодия из пяти нот, звучащая словно из алюминиевой кастрюли. Голос ведущего – бодрый, слегка наигранный.]

– И снова с вами вечерний эфир на "Третьем горизонте" – канале, где тайное встречается с документальным! С вами, как всегда, я, Владислав Смыслов, и сегодня – не побоюсь этого слова – эксклюзивная тема! Алтай. Горы. Аномалия. Странный объект, найденный недалеко от посёлка Кара-Ой. Люк в земле. Без швов, без ручки, и, внимание – он звучит! Что это – военный эксперимент? Древняя технология? Или, быть может… монадное окно в другое состояние бытия?

[пауза, глухой фон с атмосферными звуками – отдалённое уханье совы, скрип дерева]

– У нас в студии – лучшие умы трёх направлений. Сперва выступит специалист по автономной магии третьей волны, лауреат онлайн-конкурса "Душа Практики" и автор подкаста "Чакра или фрактал?" – Лика Монахова!

[Женский голос, энергичный, самоуверенный.]

– Всем светлого спектра! Спасибо, Влад. Монады – это коды души. Когда объект начинает звучать – он входит в резонанс с коллективным бессознательным. И если это 432 герца – это частота, при которой активируются первичные архетипы. С этой точки зрения люк – безусловно активационный портал.

[Ведущий (радостно)]

– Фантастика! Друзья, вы слышали? Архетипы уже стучат в железо! А сейчас – у нас на связи прямо из Бийска – старший инспектор отдела по стихийным трансценденциям Министерства окружающих феноменов – Григорий Ярцев.

[Голос мужчины – вялый, казённый.]

– Добрый вечер. Комиссия направлена. Признаков техногенного воздействия не обнаружено. Энергопитание не установлено. Вопрос переведён на уровень метаполевой экспертизы. Ожидается приезд специалистов.

[Ведущий (шепеляво)]

– Ох, ну прямо как по протоколу. Спасибо, Григорий Николаевич. Удачи вашей комиссии и аккуратности с… монадным полем. И наконец, наш третий гость – человек, которого вы все знаете, звезда блогинга, охотник за тайнами, он же автор легендарной серии "Кармаев vs Кыштымский карлик" – Антон Кармаев!

[Мужской голос, молодёжный, слегка надменный.]

– Влад, привет. Я, как всегда, с фактами. Мы были там вчера. Люк – абсолютно не реагирует на воздействие. Но рядом – повышенный уровень сопротивления воздуха. Атмосфера вязкая, как кисель. Я считаю, это следствие активного инфополевого узла. Возможно, кто-то генерирует это восприятие искусственно. Можем иметь дело с квантовой галлюцинацией.

[Лика Монахова (резко)]

– Инфополевой узел – это просто слова. Это надчувственный доступ к матрице бытия. На Алтае это случается каждую эпоху. Вспомните Тангутов, вспомните Великую Паузу…

[Кармаев (подхватывает)]

– Да я и говорю: кто-то её заново активировал. Люди чувствуют, понимаешь? Я вчера стоял – и у меня спина чесалась. Это не просто металл. Это как будто… как будто кто-то смотрит снизу вверх.

[Пауза. Звук лёгкого треска, будто кто-то переключил микрофон.]

[Ведущий (с напускной торжественностью)]

– Дорогие слушатели, спасибо за ваши комментарии – все 342 мы сохраним и переслушаем. Разумеется, официальной версией мы не ограничимся. Поэтому завтра на место вылетает специальная научная группа. Лучшие умы страны – квантофизики, трансфеноменологи, геосканеры, и, конечно, представители культурного фонда. Мы разберёмся, что скрывает этот загадочный люк в небо. А пока – оставайтесь на волне, и не забывайте: мир больше, чем кажется.

[Музыка – фрагмент горлового пения в электронной аранжировке. Запись обрывается.]

Глава 1. Алексей Рубцов

Окна лаборатории были залеплены светозащитной плёнкой. Утренний свет распадался на бледные прямоугольники, скользившие по столам, приборам, ноутбукам и только что включенной кофеварке, от которой тут же запахло горелым пластиком.

Алексей Рубцов ссутулившись сидел перед большим монитором с картой гравитационных отклонений в западной части Горного Алтая. Волны аномального сигнала, полученные с борта спутника "РЕСО-5М", складывались в странную и неприятную симметрию. В центре – завихрение, почти идеальной формы. Он отметил координаты, затем ещё раз перепроверил высоту пролёта спутника и плотность локальной сетки. Всё было корректно. Слишком корректно, даже как-то вызывающе коррректно.

В наушниках продолжал звучать эфир.

– …а у меня, Влад, было ощущение, что воздух на Кара-Ое как будто… ну, понимаешь… разрежен по воле наблюдателя!

Рубцов приподнял бровь и без звука выдохнул носом. Потом снял наушники и положил их рядом. На экране по-прежнему мерцала гравитационная аномалия.

Он потянулся, поправил ворот рубашки и налил себе кофе из той самой перегретой кофеварки. Горечь оказалась отвратительной, но бодрила. Уровень кофеина был достаточен, чтобы не раздражаться в голос.

Ему было сорок один. Не худой, не толстый – обычного телосложения. Волосы тёмные, редеющие. Седина появилась ещё пять лет назад, после неудачной истории с венерианской станцией. Глаза серые, лицо сдержанное, но не угрюмое. Типичный кандидат наук с уклоном в постреляевский рационализм.

Он не верил в то, что болтали в эфире, но иногда их все же слушал из научного интереса. Как врач, изучающий симптомы, пусть даже самые абсурдные. Особенно если они регулярно повторяются.

На соседнем экране мигал фрагмент расшифровки аудиозаписи:

"kar-oi-anom\_01\_raw\.wav"

Голоса: идентифицировано 4

Ключевые слова: портал / вибрации / архетип / квантовая галлюцинация / монада

– Монада, – усмехнулся он. – Чем глубже я копаю, тем чаще сталкиваюсь с Лейбницем, причём в плохом смысле.

Он щёлкнул переключателем и на другом экране отобразились временные графики. Согласно кривой, "люк в земле" начал излучать ровно в 03:14 по местному времени – синхронно с неожиданным скачком плотности гравитационного поля. В отличие от эфира, это было очень даже реальным. Данные поступали с разных источников, включая старую сеть космической геодезии. Там не верили в чакры, но приборы врали редко.

Он посмотрел на часы. До заседания проектной группы оставалось пятнадцать минут. Скорее всего, начнут без него, но Алексей всё равно собирался явиться. Не потому, что ожидал чего-то конструктивного, а скорее для того, чтобы проследить, как науку вновь попытаются приспособить к нуждам полузабвённого министерства.

Телефон на столе завибрировал. Пришло сообщение от технического координатора:

"Рубцов, будешь участвовать в оценке Кара-Ой? От нас ждут кого-то с "трезвым взглядом"."

Он ответил коротко:

"Да. Как раз слушаю эфир. Отрезвляет".

Через пять минут он выключил все экраны, надел пиджак и вышел в коридор. В лаборатории осталось лишь гудение приборов и остывающий кофе.

В углу продолжал мигать индикатор записи.

Монада ждала.

***

Директорский кабинет находился в западном крыле комплекса в бывшем актовом зале, переделанном в нечто между офисом и пунктом наблюдения. На потолке висели два старых вентилятора, не работающих с 2019 года, но снять их никто не решался: считалось, что они "держат пространство".

Алексей вошёл без стука, так как его ждали.

У окна стоял директор института, Аркадий Львович Мирошниченко, высокий, сухощавый, с идеальной осанкой и выражением лица, унаследованным от эпохи госкомиссий. В руках он держал планшет.

– Алексей Андреевич, присаживайтесь, – произнёс он почти без интонации. – К вам есть интерес. Сверху.

Рубцов молча сел. На столе лежала бумага. Причемне распечатка, а настоящая, с синей печатью и подлинной подписью. Такое теперь присылали только по особым случаям, чтобы не было возможности переслать в мессенджере.

– Геологическая разведка Министерства обороны наткнулась на структуру в районе горы Кара-Ой, – сказал директор, не глядя на него. – Картинка у них получилась не очень чёткая. Плотный слой породы, равномерное рассеяние тепла, отсутствие акустического отклика. Военные сказали: "не наше". Дальше всё, как обычно: письмо, экспертиза, комиссия. И вот, – он перевернул бумагу, – вас назначили "специалистом по полевым полиморфным реальностям".

Алексей приподнял бровь.

– Прошу прощения… по чему?

– По полевым полиморфным реальностям, – повторил Мирошниченко, сдержанно, будто перечитывал список блюдпо второму разу. – Это, по-видимому, дисциплина, появившаяся в недрах Совета по трансцендентным рискам.

Алексей чуть наклонился вперёд, скрестив руки.

– Я правильно понимаю, что меня хотят отправить в поле как представителя несуществующей научной школы?

– Да, – подтвердил директор. – Именно.

– И возразить нельзя?

Мирошниченко пожал плечами, подошёл к аппарату и налил себе воды.

– Возражать можно. Но это, как вы понимаете, – в пределах резонанса. Всё уже решено. Вы подходите под все параметры. Участвовали в проекте по реконструкции восприятия на Церере, занимались гравитационными сбоями на Марсе, плюс – цитирую – "демонстрируете высокую толерантность к парадоксальным когнитивным воздействиям". Наверху считают, что вы – опять же, цитирую – "сохраняете структуру при разрушении структуры".

– Спасибо, – сухо сказал Рубцов. – Звучит, как характеристика строительного материала.

– Боюсь, вы и есть материал. Вылет завтра. В составе группы – четыре человека. Вам передадут комплект экипировки, протокол по Технике работы с монадными объектами и методичку по междисциплинарной терминологии. Последнее рекомендую не читать, если вы планируете сохранить чувство реальности.

– А можно хотя бы уточнить, кто вообще ввёл этот термин – "монадный объект"?

– Думаю, это было коллективное творчество, – ответил директор. – Примерно как слово "туманность" в XVIII веке. Красиво, непонятно и на бумаге выглядит убедительно.

– Прекрасно, – Алексей встал. – Тогда я пойду вещи собирать. Только один вопрос, Аркадий Львович… Если всё это окажется очередной несостоятельной шумихой?

– Вы скажете, что объект псевдомонадного типа и не подлежит категоризации, – усмехнулся Мирошниченко. – А они это запишут в отчёт как "гипотеза о полиморфной стабильности". В любом случае, ваша поездка будет считаться научной работой.

Алексей кивнул и направился к выходу.

– Кстати, – добавил директор уже вслед, – эфир вчерашний слушали?

– Да, – остановился Рубцов у двери. – Хорошо расслабляет префронтальную кору.

– Вот и замечательно, – пробормотал Мирошниченко. – Значит, вы уже настроены на эту работу.

Дверь мягко закрылась. В коридоре пахло пылью и старыми журналами. Алексей остановился на секунду, посмотрел на жёлтую полоску света у ног – солнечный луч пробивался сквозь переплет окон. Потом двинулся дальше.

Он не любил экспедиции. Но хуже экспедиций бывали только "экспедиции по приказу".

***

Поезд отправился в половине девятого утра: невзрачный электродизель из Новосибирска на юг, через Бийск, в сторону Усть-Коксы. Состав шёл неторопливо, как будто ленился прощаться с цивилизацией. Вагоны были старые, но зато ещё советской сборки – железо крепкое, сиденья жёсткие, окна матовые от времени. Алексей устроился у окна, достал планшет и попытался вернуться к гравитационным аномалиям,но уже через пятнадцать минут сдался: рукопись дрожала от тряски, экран пульсировал от слабого сигнала, а мозг упирался, как упрямый мул.

Напротив уселся его попутчик – плотный мужчина в широких штанах цвета мха и куртке с орнаментом, явно не промышленного производства. На сумке красовалась надпись: "АГРОЭФИРНОЕ ХОЗЯЙСТВО "ДУША ГЛИЦИНЫ".

– Алексей Андреевич, да? – бодро сказал он, протягивая руку. – А я – Роман, можно просто Рома. Эзофермер. Еду на фестиваль корневого сознания. Может, слышали?

– Боюсь, нет, – ответил Рубцов, пожав теплую, цепкую, с загрубевшей кожей руку.

– У нас там будет выставка – я свои орехи повезу. Заряженные. Ну, в смысле, "настроенные". Смотрю, вы человек науки, вам, наверное, интересно будет.

– Конечно, – вежливо кивнул Алексей, поглядывая в окно. – Особенно, если они ведут себя как бозоны.

– Почти! – оживился Роман. – У меня один клиент так и говорит: "Словно в волновом резонансе с моей судьбой". У нас подход не академический, но с душой. Вы же знаете, что наука сейчас всё меньше про душу. А мы компенсируем.

Он полез в сумку и достал контейнер с орехами. Те и правда были как будто не совсем орехи – чуть фиолетовые, с налётом, будто пыльцой покрытые. На коробке красовался логотип в виде мандалы, окружённой формулой Эйлера, правда, слегка искажённой.

– Можете попробовать. Только осторожно: эти – мажорно-активные. Утренний тонус, чувство благодарности и лёгкое ощущение дежавю.

– Спасибо, позже, – сказал Алексей. – А вы часто так путешествуете?

– Ой, сейчас это всё очень востребовано, – закивал фермер. – Особенно после этих… ну как их… гравитонных событий в Архангельске. Люди поняли, что пространство не стабильно. Им нужно, чтобы хоть что-то было заряжено правильно. Вот мы и заряжаем.

Алексей решил не вступать в полемику. Он уже понял, что спорить – всё равно что объяснять топографию на берегу сектантского моря. Он перевёл взгляд в окно.

За стеклом проносились полустанки, покрытые лозунгами и странной рекламой. Один щит гласил:

"МЕТАФИЗИЧЕСКАЯ ИПОТЕКА – ВЫГОДНО НА ВТОРЫХ УРОВНЯХ РЕАЛЬНОСТИ!"

Рядом другой плакат рекламировал:

"НЕЙРОШАМПАНЬ "СИНХРОНИЯ" – ПОДАРИ ПРАЗДНИК СВОИМ КВАНТОВЫМ ОБРАЗАМ!"

А чуть дальше красовалось серое здание с баннером:

"ИНСТИТУТ ПРИКЛАДНОЙ ЭЗОАРХЕОЛОГИИ. ГОСАККРЕДИТАЦИЯ, ТАРО-ПРОЕКЦИИ, СЕМАНТИЧЕСКОЕ БУРЕНИЕ."

– Народ тянется, – мечтательно сказал Роман, жуя один из своих орехов. – Люди чувствуют, где правда. Не в формулах она. А в том, что откликается в печени.

– Удивительно точное место для истины, – кивнул Алексей. – Особенно в алтайской диете.

Проводница прошла по вагону, раздавая термосы с "кофе №4". Сорт был обозначен как нейроадаптоген с ретронотропным эффектом. На этикетке – золотой лист и подпись: "Одобрено Институтом гармоничного непонимания".

Алексей сделал глоток. На вкус – обычный растворимый. Возможно, в этом и был весь фокус.

Поезд мчался южнее, и пейзаж за окном становился диким: хвойные хребты, неровные долины, вспышки медноцветных озёр. В этом краю легко было поверить в то, что земля скрывает нечто, о чём рациональный разум предпочитает не догадываться. Но Алексей давно четко для себя уяснил: в любой "аномалии"сначала стоит искать воду, геологию и деньги. Всё остальное – надстройка.

– Вы, главное, не бойтесь, – сказал Роман напоследок, когда поезд начал притормаживать. – Алтай – он разный. Кому-то молчит, кому-то поёт. А кого-то… совсем меняет.

Алексей посмотрел на него спокойно.

– А есть такие, кого он просто оставляет в покое?

– Таких почти нет, – задумчиво ответил фермер. – Но я вам искренне желаю быть одним из них.

Поезд дёрнулся, и на горизонте показалась табличка: "Кара-Ой – временный пункт". Ни станции, ни платформы – просто поле и два микроавтобуса. С этого начиналась экспедиция.

Алексей взял сумку и вышел. Воздух был чистый, холодный и… раздражающе ясный. Как будто слишком реальный.

Поезд исчез, будто и не было: одно мгновение – и тяжёлые вагоны, скрипящие на повороте, растворились за линией кедров. Остался только щебень под ногами, холодный воздух и тишина, в которой слышались птичьи крики и далёкое урчание мотора.

Из одного из микроавтобусов вышла женщина лет тридцати пяти в серо-зелёной куртке и вязаной шапке в полосочку. На поясе у неё висел планшет, из кармана торчал блокнот. Двигалась она уверенно, без суеты – как человек, для которого смена пространства привычнее, чем смена расписания.

– Алексей Андреевич Рубцов? – спросила она.

– Он самый, – подтвердил Алексей, бросив взгляд на её удостоверение, висящее на шнурке: "Фонд локальной культуры и синкретических наследий. Диляра Р. Сафиуллина".

– Отлично, – она протянула руку. – Диляра. Я сопровождаю группу на месте. Переводчик, координатор и по совместительству медиатор с локальными традициями.

– Впечатляющий список. А кто у нас в группе?

– На месте узнаете. Состав меняется почти каждый день. Последние сутки – полевой архитектор, один синархолог, кто-то из Министерства энергетической стабильности, и шаман. Говорит, что раньше был аудитором.

Алексей сдержанно кивнул. На фоне "письма сверху" это звучало почти логично.

Они направились к микроавтобусу. Мелкий гравий хрустел под ногами. Кедры нависали над дорогой, как старые сторожа.

– У нас есть около трёх часов в пути на колесах, а потом где-то с час – пешочком, – продолжила Диляра. – Пока можем обсудить вводные. Хотя… – она прищурилась, словно вспоминая что-то, – вы ведь тот самый Рубцов, который писал работу по метапространственным искажениям на плато Ловозеро?

– Да, было дело. Но десять лет назад. С тех пор, насколько мне известно, плато всё ещё на месте.

– Удивительно, что вас только сейчас привлекли. Вы же специалист по тем, как вы это называли… "пограничным слоям реальности в динамически искажённых гравитационных конфигурациях".

– Я это называл "малобюджетная физика невозможного".

– Ага, – усмехнулась Диляра. – А тут у нас как раз такой случай. Военные геологи нашли структуру под Кара-Ойским хребтом. Сперва думали – пещера. Потом – техногенный объект. Сейчас говорят "потенциально сознательная аномалия с периодическим изменением гравитационного вектора".

– Звучит как плохо замаскированная галлюцинация.

– Или как начало чего-то гораздо худшего, – спокойно заметила она. – Иначе зачем туда отправили специалистов по семантическому ландшафту?

Алексей не ответил. Они дошли до машины, и он уже потянулся к ручке двери, когда Диляра, чуть замедлившись, сказала тихо, почти шепотом, но с оттенком церемониальности:

– Если монад проснулся, то не нам решать, спал ли он вообще.

Он застыл на полсекунды, а потом, не оборачиваясь, сказал:

– Простите, вы это придумали сами или у вас методичка?

– Это, так говорят старожилы, – с лёгкой улыбкой ответила она. – Я стараюсь не спорить с тем, что они называют "местным знанием".

Алексей внутренне закатил глаза, но вслух сказал только:

– Разумеется.

И сел в микроавтобус.

Тот завёлся с глухим треском, как будто сам не был уверен в необходимости ехать туда, куда велела судьба. Машина тронулась с места, и за спиной Алексея остался последний привычный ориентир – железная дорога, уходящая обратно к городу, формулам и разуму.

Впереди был Кара-Ой. И объект, который, как он уже чувствовал, не попадал ни в одну из его таблиц.

***

Лес стоял неподвижно, как будто ждал. Ни ветра, ни стрекота, ни даже привычного шелеста. Только шаги – хруст мха, чавканье влажной земли, редкий скрип деревьев, словно кто-то медленно поворачивался где-то выше в кронах, наблюдая за проходящими.

Пеший путь, как и ожидалось, занял не больше часа, но он показался куда как длиннее. Алексей шёл за Дилярой, стараясь запомнить маршрут: изломанный серпантин тропы, бледно-зелёные лишайники на стволах, старые капканы, забытые у корней. Ландшафт казался дежурно живописным, но в нём было что-то неправильное, что-то неуловимое, как будто кадр смазан – или как будто пространство чуть дрожит, как линия над асфальтом в жару, но только здесь было прохладно.

– Здесь раньше был перевалочный лагерь, – сказала Диляра, не оборачиваясь. – Но местные настояли, чтобы его перенесли. Говорят, земля памяти. То ли старое захоронение, то ли древнее стойбище, то ли и то и другое.

– И вы решили вместо археолога взять физика, – сдержанно заметил Алексей.

– Мы взяли всех, кто не отказался.

Лес начал редеть, и вскоре они вышли на участок выровненной почвы, словно кто-то срезал холм до основания. Посреди этогоимпровизированного плоского блюдца лежала насыпь из чёрного, почти графитового грунта, и в самой её середине – металлический круг. Он не был похож люк в привычном смысле: не видно ни ручек, ни засовов, ни стыков. Только ровная поверхность, почти зеркало, утопленное в землю. Диаметром около двух метров. Он не блестел, не был матовым – просто был. Слишком правильный. Слишком неуместныйв этом месте.

Алексей опустился на корточки и достал из рюкзака прибор – старенький, но надёжный гравиметр. Пока тот запускался, он внимательно рассматривал металл. Гладкий на ощупь, холодный, как лёд. Ни пылинки, ни следа окисления, как будто лежал здесь буквально с утра.

– Сколько он тут? – спросил он.

– По записям военных – неделю. Местные говорят, что всегда был. А ещё что он начал петь три дня назад. Но мы ничего не зафиксировали – ни звука, ни вибраций.

Алексей не ответил. Гравиметр пиликнул и показал отклонение.

Он нахмурился. Слабая, но стабильная гравитационная аномалия. Не всплеск, не шум – именно смещение в базовой кривой. Как будто кто-то положил в центр поля тонкий, но плотный диск массы. Но ни один из известных материалов не мог бы так локально искажать поле без излучения, а тут – тишина, чистота, отсутствие радиационного фона. Ни гамма, ни альфа, ни даже банального теплового.

Он достал компас – стрелка вела себя странно: не крутилась, но и не указывала чётко. Было ощущение, что она бьется, как мышца в спазме дрожит под кожей. Магнитные линии тоже были искривлены – плавно, мягко, но заметно.

– Вы уверены, что здесь нет никакого оборудования под землёй? Ни старого бункера, ни кабелей?

– Институт геологии прислал схему: пусто. Сплошной массив гранита.

– Тогда это пока не объясняется.

Он взглянул на Диляру, но та молчала. Только смотрела на металлический круг, как будто прислушивалась к чему-то, чего не было.

– Даже если допустить редкий минералогический эффект, – проговорил он, – ни геомагнитные, ни гравитационные отклонения не вписываются в картину. И уж точно не поддаются моделированию в текущих системах. Это либо системная ошибка приборов, либо…

– Либо объект, который ещё не описан наукой, – закончила она.

– Объектов, не описанных в научной литературе, в природе полно, – сухо ответил он.

Она не возразила. Они стояли молча, глядя на неподвижный круг. Тот не отражал ни небо, ни лица. Казалось, он не просто поглощает свет, а отрицает его как явление. И в этой безмолвной поверхности что-то дрогнуло – или, может быть, просто дрогнуло внутри Алексея. Момент, когда чувствуешь, что дело всё же не в приборах.

Он выключил гравиметр, поднялся и сказал:

– Я запрошу данные орбитального мониторинга. Если эта штука влияет на гравитацию, спутники могли что-то заметить.

– Удачи, – отозвалась Диляра. – Орбитальные спутники уже теряли этот участок три раза за последние двое суток. Либо туман, либо шум, либо "сбой в протоколе синхронизации".

– Прекрасно, – пробормотал он. – Значит, у нас не только монад, но ещё и паранойя.

– Тут это практически синонимы, – сказала она. И снова посмотрела на круг. – Он не любит, когда его называют объектом.

Алексей снова внутренне закатил глаза. Но ничего не сказал.

Ведь именно с этого – с того, что ты промолчал – всё и начинается.

***

Временный лагерь был установлен на склоне, в пределах видимости от объекта, но не ближе двухсот метров. Палатки, генератор, пара походных столов, ящик с приборами и одиноко стоящий ветряк, который почти не вращался. Солнечные панели лежали без пользы – солнце то пряталось за облаками, то выходило, но освещение оставалось каким-то тусклым, как через запылённое стекло.

Алексей сидел у столика, просматривал данные с гравиметра и делал пометки в планшете. Он всё ещё не находил объяснений: ни источника искажения, ни модели поведения поля. Никакого электромагнитного шлейфа, никаких термических следов. Поле – как изолированное пятно, существующее по своим правилам.

Его размышления прервал негромкий голос:

– Можно?

Он поднял голову. Перед ним стояла женщина – старуха лет семидесяти, с лицом, иссечённым морщинами, в выцветшем халате с орнаментом, не то тувинским, не то фантазийным. На шее – гроздь амулетов, пёстрых бусин и небольших косточек. Она держалась с достоинством, в движениях было что-то театрально-церемониальное, но без наигранности.

– Это Гуна, – сказала подошедшая Диляра. – Местная уважаемая хранительница традиции.

Алексей кивнул вежливо, но не стал вставать.

– Объект не дверь, – произнесла Гуна, будто в никуда. – Объект – глаз. Смотрит изнутри.

Он вздохнул про себя.

– Хорошо. Только бы не ухо, – пробормотал он, почти неслышно.

– Ухо уже было. Оно слушает вон там, у озера. Но этот – смотрит.

– Понятно, – сказал он, делая вид, что записывает данные в планшете. – И что вы предлагаете?

– Ритуал тишины. Иначе он ослепнет. И будет смотреть везде. Как волк в юрте.

– Любопытное сравнение, – заметил Алексей. – Но мы пока ничего не активируем. Только наблюдение.

Старуха кивнула, как будто даже не слушала его. Потом, медленно, с неясным намерением, двинулась к насыпи. Алексей и Диляра последовали за ней.

Когда они подошли, Гуна остановилась перед металлическим кругом, склонила голову и что-то пробормотала на своём языке – протяжно, напевно, почти без слов, скорее ритмично, чем осмысленно.

Потом она протянула руки и положила ладони на гладкую поверхность.

В этот момент воздух слегка дрогнул. Не ветер – ощущение, что пространство коротко, почти незаметно изменило плотность. Как будто между деревьями пробежал слабый разряд, не электрический, а… странный. Слуховой? Тактильный?

Из-под её ладоней раздался звук.

Низкий, металлический, но ровный, как будто кто-то включил скрытый камертон.

Алексей в момент включил анализатор частот. Линия сигнала была стабильной, чёткой. Он отстранённо зафиксировал:

– Четыреста тридцать два герца, – пробормотал он.

– Что это значит? – спросила Диляра.

– Это… ничего не значит. Это просто частота. Хотя… – он замялся. – Есть миф, что четыреста тридцать два герца – "чистая частота", "естественная гармония вселенной". Вся эта эзотерическая муть.

– А если это не миф?

– Тогда, возможно, у люка хороший музыкальный вкус, – сухо ответил он. Но прибор в руке подсказывал другое. Он не чувствовал ни колебаний в воздухе, ни давления – звук был, но не проходил через физическое пространство. Как будто шел прямо в мозг, минуя уши.

Анализатор показывал стабильность волны, но не регистрировал источник.

– Это невозможно, – сказал он уже тише. – Ни акустики, ни резонанса. Нет даже механической отдачи.

– Он открылся, – произнесла Гуна с благоговейным ужасом.

– Нет, он не… – начал Алексей, но вдруг почувствовал, как звук оборвался. В одно мгновение – тишина. Не просто отсутствие звука, а почти вакуум восприятия, будто на мгновение исчез весь фон: дыхание леса, жужжание приборов, даже собственное сердцебиение. Только взгляд Гуны, пристальный, как будто она слышала то, что ускользало от остальных.

Алексей невольно поёжился.

– Всё, – сказала она. – Теперь вы с ним связаны.

И ушла, не оглянувшись.

Он остался стоять у люка, ощущая себя немного глупо и странно пусто. Как будто у него из головы вынули часть мысли и не поставили ничего взамен.

– Ну, – произнёс он наконец. – Это официально самый абсурдный день в моей научной карьере.

– А ведь ты только начал исследования, – сказала Диляра и невесело усмехнулась.

***

Сумерки на Алтае наступают быстро. Тени от сосен будто нарочно вытягиваются и сплетаются в замысловатые узоры на земле, и даже огонь костра, разожжённого в стороне от лагеря, кажется скорее островком внутри полутени, чем настоящим светом.

Они сидели у огня втроём: Алексей, Диляра и Гуна. За их спинами мерно жужжали приборы, мигая тусклыми огоньками, как если бы кто-то пытался придать научной аппаратуре уютную ламповую ауру.

Гуна молчала долго, как будто сама решала, говорить ли. Её лицо освещалось снизу, и это придавало ему вид маски – неподвижной, чуждой, высеченной из древесной коры.

– Ты не первый, кто приходит, – наконец сказала она, глядя в пламя. – Но он пока не проснулся. Снится ему. Мы – часть сна. Если разбудим – он проснётся. Если не разбудим – останемся сном навечно.

– Кто "он"? – уточнил Алексей, сохраняя вежливо-ироничную интонацию.

– Он не имя. Он – безоблик. Был до лица. До форм. До того, как люди начали думать, что они настоящие.

– Очень философски, – заметил Алексей, потянувшись за кружкой чая. – Почти Платон, если заменить пещеру на бетонный бункер.

– Нет, – покачала головой Гуна. – Платон – отголосок. Этот – до слов.

Она замолчала. Пауза затянулась. Алексей отпил немного из кружки и посмотрел в огонь. Не хотелось спорить. И не потому что он вдруг проникся, а просто… здесь, на этом склоне, под этим небом, с этой женщиной, спор выглядел бы как детская попытка спорить с ветром.

– И что будет, если мы "разбудим"его? – спросила Диляра, не с иронией, а почти с интересом.

– Мир начнёт видеть себя, – ответила старуха. – Но не глазами. Внутренним образом. И тогда… – она не закончила.

Алексей подумал, что это удобный приём. Не договаривать. Подвешивать пугающее в воздухе, чтобы каждый додумал сам, исходя из собственных страхов. Так работают любые эзотерические практики: они зависят не от того, что сказано, а от того, что ты себе домыслил.

– Есть такое явление, – сказал он вслух, – психогенный резонанс. Изоляция, непривычная среда, отсутствие знакомых звуков – всё это может вызывать субъективные образы. Особенно при наличии культурного контекста. Ну, вроде ваших преданий.

Гуна посмотрела на него спокойно.

– Ты хочешь быть прав. Это делает тебя слабым.

Алексей усмехнулся.

– Или просто делает меня учёным.

Огонь треснул – один из углей с треском лопнул, будто подтверждая или опровергая чью-то реплику. Над лесом пронёсся короткий порыв ветра, и ветви в вышине прошептали что-то неразличимое. Пахло хвоей, золой и чем-то ещё… металлическим, будто до них дошел далёкий запах железа, которого здесь не должно было быть.

– Ты всё равно войдёшь, – сказала Гуна. – Это написано. Ты как нерв в теле этого места. Оно тебя позвало.

Алексей ничего не ответил. Он чувствовал лёгкое давление в висках – возможно, усталость, возможно, высота. Он попытался отогнать это ощущение и встал.

– Завтра с утра осмотрим периметр и приступим к сверке данных. Нужно хотя бы понять, насколько глубоко этот… "глаз", как вы его называете.

Гуна не ответила. Только глядела в огонь, будто всё, что следовало сказать, уже было сказано.

Диляра встала вслед за ним и, проходя мимо, тихо сказала:

– Она не врёт. Просто говорит не с нами. С кем-то другим. Или с чем-то.

Алексей пожал плечами, но мысленно отметил для себя кое-что странное: он ожидал, что будет смеяться. А вместо этого почему-то молчал. И в тишине между словами что-то эхом звенело в голове – тихим, еле различимым, но упрямым звуком на частоте четыреста тридцать два герца.

***

Ночь выдалась на удивление тихой. Ни шороха, ни скрипа, даже ветра почти не было – только редкое потрескивание углей в погасшем костре и далёкое уханье филина. Алексей не спал. Он долго лежал в палатке, уставившись в потолок, ощущая странную тяжесть в теле, словно сам воздух давил на него чуть больше, чем положено.

В конце концов он не выдержал. Осторожно выбрался наружу, прихватив портативный анализатор спектральной плотности и гравиметр – на всякий случай. Он двигался без фонаря, в мерцании звёзд и тусклом сиянии фосфоресцирующего индикатора, который показывал ровную, ничем не примечательную кривую. До поры.

Металлический люк стоял в центре насыпи, как и прежде – гладкий, холодный, чужой. Алексей приблизился, остановился в паре метров. Прибор издал лёгкий щелчок, засветился вторым индикатором. Небольшое, но чётко зафиксированное отклонение в гравиметрии – слишком стабильное для случайного фона.

Он нагнулся, чтобы сверить координаты.

– Ты – не ты, пока не поверишь в другое.

Голос был не громким, но отчётливым. Ниоткуда. Ни снизу, ни сверху, ни сбоку. Он просто был – где-то в пространстве между ним и люком. Глубокий, как будто старческий, но без признаков живого дыхания за словами. Без эмоции, без интонации. Констатация, не обращённая ни к кому конкретно и одновременно лично к нему.

Алексей резко обернулся. Никого. Посмотрел на прибор – тот мигал, зафиксировав короткий всплеск в нелокальной зоне поля. Источник не определён. Энергия – ничтожна по масштабу, но совершенно не вписывалась в ни одну модель, которой он пользовался. Как будто пространство само чуть дрогнуло.

Он выпрямился. Сердце билось чаще обычного, но не от страха – скорее, от напряжённой сосредоточенности. Он мысленно перебрал возможные объяснения: остаточные колебания, акустический обман, эффект памяти восприятия, миметическое самоподтверждение.

– Запись, – произнёс он вслух. – Вероятно, реликтовый сигнал. Шутка, оставленная военными. Или автоматическая активация от движения.

Он шагнул ближе к люку, медленно, держа прибор перед собой. Теперь уже ничего. Ни всплесков, ни звука, ни вибрации. Только собственное дыхание, немного сбившееся, и лёгкое дрожание стрелки на дисплее – как будто устройство тоже чем-то озадачено.

Он постоял ещё немного, прислушиваясь. Потом выключил прибор и развернулся. Шагнул в сторону лагеря.

– Пока не поверишь…– прошептал он на ходу.