Записки лабуха
*Лабух – сленговое название ресторанного музыканта времен СССР
Увертюра
Лабухом я проработал около пятнадцати лет. Обалдеть! Одна пятая жизни. И то, если экономить здоровье и правильно питаться.
Дабы не считать полтора десятка лет в кабаке потраченными впустую, я начал описывать всё, что там происходило.
Постараюсь поделиться позитивными воспоминаниями. А плохие – я забыл…
Музыкальная школа
В музыкальную школу меня отдали с шести лет. Двор, в котором я жил, был хулиганским. Район КПД, в принципе, тоже. Да и город. И т.д.…. Может быть, именно музыкалка отгородила меня от дальнейших проблем. Люди спрашивают о пользе музыкального образования. Я всегда отвечаю: «Если б не музыкальная школа, давно бы отсидел, вышел и стал бы Нормальным Человеком с Большим Коттеджем и Бентли в гараже». Хотя, как показывает практика, «нормальные люди» живут с размахом, но не долго. В те далекие юные годы я вообще об этом не думал. Просто наслаждался жизнью и плыл по течению, запущенному родителями.
Меня хотели отдать на фортепиано. Но раньше всё решала комиссия. Сначала важные дяди и тети внимательно осмотрели мои пальцы. Потом я спел любимую песню о Щорсе: «Шел под красным знаменем командир полка». Доброглазый мужчина с усами прохлопал ритм и попросил повторить. Я с легкостью повторил. Очень хотелось быть пианистом, и спел я, говорят, неплохо. Но комиссия вынесла иной вердикт: «Будешь барабанщиком». Усатый преподаватель с добрыми глазами, которого, кстати, звали Виктор Никитич, стал моим барабанным наставником. В принципе, я об этом никогда не жалел. Жалел Виктор Никитич.
Ох уж эта рябина!
Напротив кабинета барабанщиков росла рябина. После занятий я залез на дерево и стал корчить рожи Андрею, у которого урок был после моего. Андрей был счастлив, а преподаватель – не очень. Он грозил мне пальцем, махал кулаком, но я почему-то воспринимал эти жесты как игру. Было весело до тех пор, пока меня не начали игнорировать. Тогда я стал раскачиваться на рябине, привлекая внимания друга и Виктора Никитича.
Сломать дерево я, слава Богу, не успел. Снизу кто-то громко заругался. Под деревом стояли двое: невысокий мужчина и высокая женщина. Добрыми тогда они мне не показались. Под недружелюбные взгляды я сполз с дерева и выслушал целый трактат о том, как нельзя себя вести. Так я познакомился с директором и завучем своей музыкальной школы. А они – со мной…
Прощай, свобода
Практически с первых дней посещения музыкальной школы у меня появились друзья. Ребята все абсолютно разные: и по характеру, и по талантливости, и, уж тем более, по внешности. Но нас всех объединяло одно. Вы, наверное, подумали любовь к музыке? Не совсем. Нас объединяла любовь к музыке наших родителей. И, безусловно, их желание нагрузить ребенка полезнейшей творческой работой, а потом гордиться Великим музыкантом – родители же знают, с кого их ребенку надо брать пример. Сколько раз я слышал от родных: «Будет как Лемешев, как Рихтер, как Хворостовский». Но никто так ни разу и не сказал, что я буду, как я.
Редкий шестилетний шалопай захочет променять улицу на пыльный кабинет, пусть с роялем. Даже в обычной школе во время уроков мы частенько смотрели в окно. И если кто-то думает, что это происходило для лучшего усвоения учебного материала – он глубоко ошибается. Нас манила улица – свобода, которую на тот момент плотно перегородил рояль.
Юный аранжировщик
За вольное рифмование песен меня периодически удаляли с хора. Но однажды я прославился так, что преподаватели моей музыкальной школы вспоминают об этом до сих пор.
На хоровой экзамен мы готовили распев на песню «Хотят ли русские войны». Преподавательница пела, а ученики, импровизируя, подпевали – кто как мог. Жюри оценивало талант, полет фантазии и задатки будущих музыкантов.
Хоровичка (так мы называли руководителя хора) начала:
– Хотят ли русские войны…
Я, вторя нараспев, абсолютно без задней мысли, продолжил:
– Хотят, хотят, хотят, хотят…
«Спросите вы у тишины» спеть преподавательница уже не смогла. Она убрала руки с рояля и повернулась ко мне. В её глазах был ужас и, как мне тогда показалось, желание прижать мой язык крышкой рояля. Она смотрела то на меня, то на сползающую от смеха под стол комиссию. Экзамен закончился. Мне поставили трояк.
Художественная самодеятельность
С начальной школы у меня скопилась полная папка дипломов и грамот за участие в художественной самодеятельности. В школе я пел отвратительно. Но благодаря Ирине Васильевне, моей первой и любимой учительнице, а также благодаря статусу «ученик музыкальной школы», меня впихивали во все мероприятия. Ирина Васильевна постоянно организовывала небольшие концерты для родителей, в которых принимал участие весь класс. Она распределяла по ролям стихи для тех, кто не умел петь. А для тех, в ком, по ее мнению, теплились музыкальные задатки, Ирина Васильевна раскладывала вокальные партии известных песен. Например, «Там вдали, за рекой». Я исполнял партию умирающего бойца, который обращается к вороному коню. Поверьте, лучше бы я пел партию коня….
* * *
Четвертый класс. Торжественная линейка, посвященная Великой Октябрьской революции. На сцене полукругом несколько «юных бойцов из буденовских войск». Все в пионерских галстуках и самодельных буденовках, наскоро сшитых родителями. Юные артисты, красные, как галстуки, от стеснения и сценической боязни, глупо похихикивают, несмотря на трагизм произведения. Остальные школьники и гости откровенно посмеиваются над кучкой ребят в странных головных уборах, отдаленно напоминающих буденовки. Дрожа коленками, дребезжа связками, ребята запевают: «Он упал возле ног вороного коня и закрыл свои карие очи…». Далее вступаю я. Басом. На репетиции все получалось, а тут от волнения связки заклинило и звук стал похож на клич Тарзана: "Ты, конёк вороной, передай, дорогой, что я честно погиб за рабочих…», – проблеял я под общий хохот. В завершение, по сценарию, я должен был снять буденовку и сделать гордый шаг вперед. Как настоящий герой революции. Но какая может быть гордость, когда вокруг все смеются! Я испуганно стянул с головы красноармейский головной убор и сделал шаг вперед. Потом еще один шаг. И еще. И еще. Таким образом я покинул линейку. Позже говорили, что это была интересная находка – погибающий боец уходит вдаль.
Оркестровый «омут»
Любимым предметом в музыкалке для меня был оркестр. Трубачи, баянисты, гитаристы, домристки, скрипачи располагались в три ряда. Два барабанщика: я и Андрей – сидели позади всех. Дирижер Сан Саныч практически не замечал ударную группу, поэтому мы постоянно ели. Редко, когда репетиции оркестра проходили без семечек. Шелуху я аккуратно ссыпал в маленькое отверстие в Большом барабане – профессионалы его называют бочкой. Через год бочка переполнилась и стала звучать, как огромный маракас. Естественно, о «новом» музыкальном инструменте узнали все. Ребятам было интересно посмотреть, а лучше – стукнуть по мембране бочки, за которой начинался нереально красивый аудио-калейдоскоп. Если бы я был физиком, то наверняка, изучая бег частиц подсолнечника в цилиндрическом сосуде, открыл бы новый закон – «Закон шелухи».
С недоумением и гордостью Сан Саныч пронес переполненный инструмент по всем кабинетам, демонстрируя мои способности. А затем (в кабинете директора) я узнал, что извлекать шелуху из барабана гораздо сложнее, чем её туда помещать. Хотя, признаться, бочка с моим апгрейдом звучала гораздо интересней.
* * *
А ещё как-то раз на оркестре мы с напарником ели леденцы на палочке. Чтобы повеселить себя и других оркестрантов, мы полностью запихали их плашмя в рот. Щеки оттопырились, и всем стало весело. Кроме дирижера. Он, разозлившись, традиционно закричал:
– Барабанщики, быстро встали!
Быстро встать не получилось. Проклятые леденцы застряли во рту. Вынимая их, мы расцарапали щеки до крови.
Смеялся даже Сан Саныч. А потом смеялся директор, когда меня снова отвели к нему в кабинет.
* * *
Ежегодно наш оркестр проводил отчетный концерт в Доме культуры, недалеко от музыкальной школы.
На «отчетник» в ДК «Строитель» мог прийти любой желающий. Таковых было не очень много. В основном родственники и друзья оркестрантов, случайные посетители и комиссия из департамента культуры.
Во время репетиций случалось, что дирижер ругал трубачей за некачественное звукоизвлечение. При этом он употреблял одну и ту же фразу.
– Вам что, лимон показали?! – строго обращался дирижер к духовикам. (Так называют тех, кто играет на духовых музыкальных инструментах. Прошу не путать с духовниками!).
Как-то дирижер рассказывал, что во времена его юности у музыкантов была такая шутка – показать лимон трубачу. Мне очень хотелось узнать, что из этого получится. Я не поленился и принес на концерт лимон. На сцене оркестр располагался полукругом. Барабаны – в центре на небольшом подиуме, так что видно нас было всем очень хорошо. Когда заиграли духовые инструменты, я вытянулся и начал с аппетитом облизывать половинку лимона. Рефлексы оказались сильнее музыки, и трубы стали издавать мерзкие булькающие звуки. Если не верите, можете попробовать сами.
После случившегося инцидента сильно разозлился даже наш добродушный директор:
– Ребята! Отлупили бы вы его где-нибудь за школой! – порекомендовал он музыкантам, указывая на меня.
Хорошо, что они не прислушались к его совету. Друзья как-никак!
Пианино для бабушки
Помимо занятий на основном инструменте каждый музыкант обучался игре на пианино. Людей, приближенных к искусству, только что резануло слово «пианино». Простите, конечно! Но видели бы вы «как» и, главное, «что» мы – ученики музыкальной школы играли на этом благородном инструменте. Говоря проще, именно из-за таких шалопаев, как я, появилось название «пианино».
Дисциплина называлась «Общее фортепиано». Здесь мы осваивали черно-белые клавиши и старинные музыкальные произведения.
Для полного погружения в мир музыки мне купили пианино по объявлению. Дедушка из дома напротив, расставаясь с древним, но родным для него, инструментом фирмы «Тюмень», даже пустил слезу. Мама сказала растроганно: «Как с другом расстаётся».
– А может быть, он плачет от радости за соседей, – добавил отец.
* * *
Любовь к пианино мне привила моя преподавательница по общему фортепиано Наталья Алексеевна. Она позволяла выбирать пьесы, которые нравились мне.
В конце урока я пел понравившиеся песни, а Наталья Алексеевна помогала подобрать правильные аккорды. Чтобы я не сбивался, она нежно отстукивала ритм у меня на плече, а если не получалось – на затылке. Вот так она и вбивала в мою душу (через голову) любовь к музыке.
Вскоре, я начал сочинять свои произведения. Вдохновленный фильмом «А зори здесь тихие», первый опус я посвятил войне и назвал его «Сорок первый год». Я долбил по клавишам контроктавы, добывая звук, похожий на взрывы бомб. Соседям не нравились мои произведения, судя по стуку в батарею. На соседей я не злился. В музыке они ничего не понимали. Даже по батарее стучали не в такт.
Единственным ценителем моего творчества была бабушка. Баба Аня терпеливо слушала мои экзерсисы, а в конце просила сыграть «Крейсер Аврора» – её любимую песню. Бабушка давно умерла. И «Крейсер Аврора» навсегда останется светлым воспоминанием о Бабе Ане и о моем музыкальном детстве.
Перед сном, вместо сказок, бабушка читала мне учебник по музлитературе. Читала она так самозабвенно и живописно, что мне, оболтусу, было интересно слушать биографическое описание жизни Бетховена, Шнитке, Штрауса, Мусоргского и т.д.
Много раз я порывался бросить музыкалку, но бабушка отводила меня туда за руку. Баба Аня верила, что я стану музыкантом. К четвертому классу я тоже смирился с этой мыслью, стал играть гораздо лучше и окончательно помирился с соседями.
Темная ночь над нашей зоной
Отец научил играть меня на шестиструнной гитаре. Принёс песню «Темная ночь» с табулатурой и показал аккорды. Гитару я слушал ещё до рождения, поэтому освоил её с легкостью. Через пару недель я вышел с гитарой на улицу. Дворовые ребята с удовольствием слушали «Темную ночь». Четырнадцать раз. Потом, по многочисленным заявкам, я подобрал «Голуби летят над нашей зоной» и «Гоп-стоп». Так я получил уважение шпаны.
«Реальные пацаны» пили водку, а я пел для них. Однажды предложили выпить мне. И, чтобы доказать свою храбрость и независимость, я заглотнул полный стакан. Как сейчас помню формулировку, с которой состоялось мое первое вливание: «Человек состоит из воды. Это (водка) тоже вода» …
Далее со слов родителей: «Ночью раздается звонок в дверь. На пороге милиционер под руку держит никакущего Артёма. Пьяный сын крепко обнимает гитару, чтобы не упасть. А под глазом светится огромный синяк». Это был мой первый «гонорар».
Волшебные башмачки
Мой следующий заработок состоялся тоже благодаря музыке. Ничего особенного. Просто в музыкальной школе был преподаватель духовых инструментов Владимир Александрович. Он организовал небольшой оркестрик, где совместно с учителями музицировали ученики. Иногда – на коммерческой основе. На барабанах играл мой преподаватель. Когда он уезжал на гастроли со своим ансамблем, барабанил я.
После очередной поездки по общеобразовательным школам, где мы играли марши на линейках, нам выдали гонорар. На тот момент, в мои 12 лет, деньги показались немалыми. Для начала я осуществил давнюю мечту – купил 7 килограммов бананов. Но смог осилить только треть. Правда, потом на долгое время пришлось разлюбить объект моих мечтаний. Я ненавидел бананы лет до двадцати пяти. Пока не простил их за собственную жадность.
На оставшиеся от злосчастных бананов деньги я купил красивые ботинки своему шестилетнему брату. Черные, с блестящей пряжкой.
– Они волшебные! Как у юного Моцарта, – по секрету поведал я брату Славе.
Родители долго пытались загнать Славика в музыкальную школу, но он очень сопротивлялся. А после моего подарка от Вольфганга Амадея Славик согласился попробовать. Впоследствии он окончил музыкальную школу на «отлично», по классу флейты.
– Прости меня, брат!
Искусство требует!
Не могу забыть вступительный экзамен по литературе. Вступали мы (абитуриенты) в Тюменское училище искусств. Писали сочинение.
В просторном ярко освещенном кабинете нас рассадили за парты. По одному. Видимо, для того, чтобы сочинения не совпадали. Как иногда это случается в российских учебных заведениях. Я выбрал тему, на тот момент близкую мне по духу: «А.С. Пушкин. Биография и восхищение». Название я придумал сам. Но сейчас, признаюсь, ума не приложу, что я имел в виду. То ли восхищался классиком, то ли пытался рассказать о том, как Александр Сергеевич умел восхищаться. Но речь не об этом.
Начиналась творческая работа с заполнения шапки. Мы переписывали с доски какие-то цифры и сокращения, расшифровать которые не смог бы даже опытный дешифровальщик. Далее – название учебного заведения, то есть Училища искусств. Фамилия, дата. И, вроде бы, всё.
Пока мы писали, по аудитории ходила наша высокая, красивая, умная, почти первая любовь, Ольга Александровна (я ещё расскажу о ней позже). Она останавливалась около каждого студента и наблюдала за его работой. Мне тогда показалось, что она специально вносит напряжение и испытывает нашу стрессоустойчивость.
Я заполнил преамбулу и приступил к основной теме сочинения, собрав все свое вдохновение и красноречие в кулак, а лучше сказать – в голову. Ольга Александровна остановилась возле первой парты, за которой, сгорбившись, сидел молодой человек в синей рубашке. Синяя рубашка – это все, что я запомнил о том парне. Я даже не узнал его имени. И уже, наверное, не узнаю. Преподавательница посмотрела на его тетрадь, по-доброму улыбнулась и ласково погладила его по плечу. Потом взяла тетрадь и сказала:
– Спасибо Вам за попытку. Этого достаточно. Вы можете быть свободны.
Она говорила так просто и мягко, но при этом внушительно, что бывший уже студент молча встал, удивленно оглядел аудиторию и вышел. Он не задавал никаких вопросов. Просто ушёл. Навсегда. Возможно, я много потерял, что не удостоился чести быть знакомым с этим человеком. Во всяком случае, мне нравится так думать.
После экзамена Ольга Александровна объяснила причину своего поступка. Оказалось, что оставшийся неизвестным парень успел сделать единственную, но роковую ошибку. Заполняя титульный лист, он написал «Училище Ивскуст». Ольга Александровна показала нам тетрадь и сообщила, что её основной проверкой грамотности абитуриентов служит то, в каком месте была удвоена буква «С» в слове «искусств».
Срочно нужен рояль
Мне 17 лет. Первый курс музыкального училища. Жилось не голодно (ещё бы с родителями жилось иначе), но чего-то не хватало. А чего может не хватать тинэйджеру?!
Итак, первый курс. Теплая осень.
Однокурсник Леха играл на гитаре и знал много песен. И я знал много песен и играл на гитаре. А ведь это уже дуэт. И почему бы в этом случае не выйти на улицу и не продемонстрировать репертуар горожанам! Иначе говоря, продать талант. Хотя, если говорить по правде, эту идею навеяло не только желание нести радость людям, но и слабо- и неслабоалкогольные напитки (можно подумать у вас было иначе!).
Репетиция длилась ровно две минуты, пока мы отстраивали гитары.
Далеко не отходя от музучилища, мы начали уличный концерт. Для взносов открыли футляр от валторны, поместив в него призыв на нотной бумаге «ПОМОГИТЕ КУПИТЬ РОЯЛЬ!». В те годы была весьма популярна водка с мелодичным названием «Спирт Рояль», так что «афиша» имела еще и второй смысл. Основной.
Мы пели дуэтом, пели по очереди, пели хором невпопад, но главное – людям нравилось. И эквивалентом любви народа к искусству были деньги, которыми наполнялся футляр, безвозмездно предоставленный валторнистом Колей – рыжеволосым добряком.
Вскоре Коля устал пассивно созерцать творческий дуэт и стал третьим участником уличного ансамбля. Пел он плохо. И тревожные звуки валторны не очень сочетались с песней «Там, где клен шумит». Но Коля умел жонглировать тремя стальными шариками. Мы пели, он жонглировал – а это уже почти видеоклип. На лавочках неподалеку собирались студенты и аплодировали. Не нам. Ребята хлопали добропорядочным прохожим, опускавшим монеты в кофр. Среди слушателей находились и те, которым наша затея пришлась не по душе. Женщина лет пятидесяти остановилась напротив. Интеллигентно дождавшись окончания песни «Грошик» (ну, помните: «Я мальчишка беспризорный – голь, сирота…»), она подошла и довольно резко спросила:
– Не стыдно?!
Ответил я цитатой Кисы Воробьянинова, из моего любимого произведения Ильфа и Петрова:
– Madame, je ne mange pas six jour… (Мадам, я не ел шесть дней…).
И вы не поверите: «мадам» улыбнулась, вынула из сумочки сторублевую купюру и положила её в кофр. Она сделала это не из принципа, дабы проучить или унизить нас – «madam» искренне «растаяла».
Безбилетный проезд
Около музыкального училища петь нельзя – это не нравилось директору ТУИ. Она так и сказала: «Не пойте! Займитесь-ка лучше музыкой!».
С тех пор мы пели на три остановки дальше нашей «альма-матер». Две гитары и шарики. А через некоторое время к нам примкнул Антон – баянист. Он, как и мы, обожал музыку и недолюбливал сольфеджио. Еще один плюс состоял в том, что футляр от баяна значительно больше кофра от валторны. В просторном футляре горстка монет смотрелась довольно скудно. У некоторых это вызывало жалость, у других – желание отличиться неслыханной щедростью.
Баян, две гитары и три стальных шарика, которыми к тому времени в совершенстве владел Коля, – это уже шоу-концерт!
С десяти утра и до четырех дня мы развлекали толпу и неплохо, между прочим, зарабатывали. Название группы пришло спонтанно. После очередного выступления мы отправились на учебу. Сели в автобус и, как всегда, предъявили свои студенческие билеты кондуктору (в то время по студенческому билету на городских автобусах можно было ездить бесплатно). Но в тот день «администрация» автобуса предложила «обилетить» музыкальные инструменты, на что я непроизвольно объявил, что группа у нас называется «Безбилетный проезд».
– А разве можно изменять названию?! – с серьезным видом спросил я у строгой дамы с сумкой на животе.
Смеялись все пассажиры автобуса. И даже кондукторша, которая больше не настаивала на оплате. Так мы и стали «Безбилетным проездом».
Мы выступали каждый день. Вокруг нашего уличного ансамбля собирался народ. Люди радовались музыке. Благодарные слушатели кидали деньги в футляр. Многие подпевали и подтанцовывали. Иногда на звуки музыки выплывали местные алконавты – так называемые «сибирские хиппи». Они, ожидая кусочка гонорара, плясали вокруг нас и пронзительно призывали народ оказывать посильную помощь музыкантам. Несколько раз мы все-таки заплатили им с просьбой не принимать участия в нашей самодеятельности. Мы не боялись конкуренции – всех смущал их «парфюм».
Однажды к нам подошёл строгий мужик и представился сотрудником внутренних дел. Показал документы и не без иронии спросил:
– На каком основании нарушаем шум?
На, что наш добряк Коля – жонглер невозмутимо ответил:
– Товарищ милиционер, а вы знаете: мой родной дядька является работником прокуратуры – и всё происходит с его молчаливого согласия.
Сотрудник внутренних дел тоже не растерялся и попросил сыграть что-нибудь про милицию. Мы исполнили пару куплетов из песни «Наша служба и опасна, и трудна». Милиционер одобрительно кивнул и, воодушевленный, отправился бороться с преступностью.
– Колян, а ты молодец! Красиво ты его усмирил! – похвалил я находчивого друга.
– Я правду сказал, – признался Коля.
С того дня мы работали под прикрытием Колиного дяди. Он, правда, об этом не знал.
Битлы
Наступила осень. Уличные концерты становились короче. А затем и вовсе прекратились. Играть в варежках на баяне и гитаре невозможно. И стальные шарики при минусовой температуре примерзают к рукам жонглера.
В училище у меня было много друзей. Один из них – Вениамин. Хороший и скромный человек, несмотря на талант. Он гениально играл на кларнете, думаю, потому, что получал от этого удовольствие. Он исполнял не только училищную программу, состоящую из классической музыки, но и зарубежную эстраду, которую подбирал на слух. Нас свели битлы.
Я сидел в кабинете и подбирал на фортепиано песню «And i love her». Без стука вошел молодой человек с кларнетом и с порога начал подыгрывать. Это был Венька – мой друг.
С того момента наше хобби переросло в ежедневные репетиции. Играли мы только битлов. Благодаря постоянной практике я неплохо освоил фортепиано и даже начал читать с листа. Безусловно, в жизни мне это не пригодилось – хотя… мелкая моторика развивает интеллектуальные способности. Ну, в общем – не пригодилось.
Однажды Вениамин влетел ко мне в кабинет и, ликуя, поведал, что его знакомая предложила раз в неделю выступать в ресторане. Я тоже очень обрадовался. Ведь можно музицировать вне зависимости от погодных условий – в тепле. Да и стабильный заработок, в разы превышающий мою, пусть и повышенную, стипендию – тоже неплохо, согласитесь.
Мы пришли на прослушивание. В тёмном зале ресторана сидели несколько человек: директриса, две официантки и повар. На маленькой сцене стояли синтезатор и микрофон на стойке. Мы начали традиционно – с мелодии «Yesterday». Затем сыграли еще несколько творений ливерпульской четверки. Все испортил товарищ повар. Он попросил что-нибудь отечественного производителя. Скорее всего, этот патриот хорошо готовил исключительно пельмени и щи. А мы играли только «Битлз». Поэтому нас не взяли, предложив усилить репертуар мелодиями, более доступными для русского уха. Зато мысль играть в ресторане крепко застряла в моих юных мозгах.
Вениамин был старше меня на три курса, и, когда я перешел на второй, он получил диплом и уехал работать учителем музыки в северный город. На этом его ресторанная карьера была закончена, а моя – только началась.
А экзаменатор-то ненастоящий!
Второй курс. Лето. С утра в фойе музыкального училища было полно народу. Абитуриенты и поступающие – все в одинаково белых рубашках -сбились в кучу, как пингвины. Как сейчас помню это предобморочное состояние, когда глазами ты ищешь страх перед неизвестностью в глазах других ребят.
Однокурсник Стас – фольклорист и большой затейник – решил провести вступительный экзамен у новичков, прикинувшись преподавателем. Пригласил меня и трубача Макса в лжеприемную комиссию. Мы собрали небольшую группу молодняка в малом зале. Начался «экзамен». Я крепился изо всех сил, чтобы не лопнуть от гордости и смеха.
Первым на сцену вышел серьезный молодой человек в очках на минус 10, как мне показалось. Он сел за рояль и, не напрягаясь, сыграл второй концерт Рахманинова. Мы сидели с открытыми ртами, забыв о роли невозмутимых «профессоров». Когда юный гений сыграл последний аккорд, Стас, абсолютно не умеющий играть на фортепиано, с надменным видом сказал:
– Неплохо. Следующий!
Мои легкие испытали давление в миллион атмосфер, когда я пытался сдержать хохот.
Потом состоялось прослушивание флейтистов, гитариста, аккордеониста и еще кого-то. Дошла очередь до светловолосого парня с саксофоном. Стас, глубоко вжившийся в роль председателя приемной комиссии, преисполненный чувством собственного превосходства, пригласил саксофониста на сцену. Тот вышел и отменно сыграл «Розовую пантеру» Генри Манчини. А потом спросил, улыбаясь:
– А вы точно преподаватели?
Пришлось признаться, что это был просто розыгрыш. Но величавый Стас пообещал всем выступившим, что замолвит за них словечко перед настоящей комиссией.
После мнимого экзамена я подошел к светловолосому саксофонисту и представился.
– Дмитрий, – ответил тот. А мог бы дать в морду.
На саксофоне он играл здорово, и я предложил ему работать вместе.
«Белый таракан»
В течение двух недель мы с Димой готовили концертную программу. Наученные горьким опытом, не стали зацикливаться на одном музыкальном направлении. Учили все подряд: от «Мурки» до Гершвина.
Дима – саксофонист от Бога. Он играл настолько ярко и легко, что казалось: нет ничего проще саксофона. Этот миф я развенчал для себя, когда сам попробовал освоить сакс.
По счастливой случайности нас пригласили отыграть один вечер в ночном клубе «Белый таракан». Дима как раз жил напротив этого заведения и периодически в него заглядывал. Как-то ему довелось познакомиться с хозяином клуба – Костей-Американцем. И тот пригласил нас опробовать свои возможности на публике.
Зал был забит до отказа. Директор выдал нам аванс в градусном эквиваленте, и мы весело заиграли. Посетители аплодировали после каждой композиции и даже выходили танцевать. В общем, все были довольны, особенно директор. В конце вечера он подошел к нам со своей десятилетней дочкой Лизой. Она держала в руках небольшое ведерко для шампанского. Папа попросил её пройти по столам и собрать зарплату музыкантам. Умиленные посетители не жалели денег для маленькой девочки в белом платьишке. Предприимчивость и сообразительность Кости-Американца была поразительная. Он не заплатил нам ни копейки, но при этом мы неплохо заработали.
Через неделю нас опять позвали в «Белый таракан». Директор был в стельку. Костя был настолько пьян, что создавалось впечатление, будто он соревновался в выпивке со всем залом. И в итоге – победил. Нас усадили за стол, как дорогих гостей. Накормили, напоили и послали на сцену. Димка виртуозничал на саксе, а я импровизировал на клавишах. Народу, как всегда, нравилось. Примерно через час ничуть не протрезвевший директор подошел к нам и достал из кармана пачку пятисоттысячных купюр (1996 год), перетянутых резинкой от бигуди. Костя-Американец уверенно всунул пачку денег в раструб саксофона. Димка вспотел и перестал попадать в ноты, а я замер на аккорде и стал прикидывать, какую машину буду покупать. Мы еле доиграли композицию и на дрожащих ногах дошли до своего стола. Счастье переполняло. Но подошёл директор и попросил деньги обратно:
– Ребята, вы же понимаете, что это было частью шоу. Чтобы посетители тоже не жадничали,– со знанием дела объяснил нам Костя.
Единственный раз в жизни я заработал целую кучу денег – и тут же все потерял.
От обиды мы собрали инструменты и ушли. Навсегда.
Такие разные…
В нашем Училище искусств заурядных людей не было. Как может человек, с утра до вечера стоящий перед нотами, иногда – с похмелья, быть заурядным! О некоторых не могу не написать. И пусть простят меня, если что не так.
Учился со мной на курсе некто Геннадий. У него была интересная черта характера, а может быть, хобби – Гена любил брать на испуг незнакомых ему людей. Устраивал так называемые проверки на смелость. Подходил к новенькому первокурснику и начинал наезжать на него в стиле «гоп-стоп». Тех, кто знал добродушного клоуна Генку, веселили его дурачества. Он натягивал кепку на глаза, выпячивал нижнюю губу и начинал косить под уркагана: «Ты чьих будешь? Кто по жизни? Есть чо по мелочи? Базар-вокзал, этап-тюрьма» – и так далее, в том же духе. Объект проказ был ошарашен от такого напора и диссонирующего несоответствия наружности добряка Генки с лексиконом отъявленного бандита. Внешне, кстати, Геннадий очень походил на мышонка Джерри из знаменитого мультика. Маленького роста, большеглазый, круглолицый и всегда румяный. А теперь представьте его в кепке-восьмиклинке. Уверяю вас, из него бандит, как из трамвая зубная щетка.
Студенты, сталкиваясь с его наездами, старались избежать конфликта и ретировались. Гена радовался легкой победе и наглел ещё больше. Однажды мы сидели в фойе и разглядывали новеньких студенток. Геннадий, как обычно, занимался излюбленным делом – ходил и до всех докапывался. Подойдя к очередной жертве, которой оказался молодой человек с дипломатом, Генка громко, чтобы привлечь всеобщее внимание, закричал:
– Слышь, олень с кейсом! Ты чо, в натуре, тут встал, как лось! Ну-ка, пошли-ка, на улицу. Побазарим-ка!». Обычно в такие моменты люди робели и старались отойти в сторону. Но на этот раз молодой человек оказался не робкого десятка. Он молча поставил дипломат, крепко взял Гену за локоть и сказал:
– Пошли.
Генка опешил. Глаза его еще больше округлились. Он резко вырвал руку и побежал. Просто стреканул, не говоря ни слова. Смелый студент кинулся вдогонку. Под всеобщий хохот они бегали по фойе вокруг столов, а затем – по училищному скверу. Неизвестно, что у них произошло дальше, но через несколько минут оба вернулись без следов рукоприкладства. В итоге Гена и смельчак Стас стали лучшими друзьями. Видимо, Стас был единственным, кто достойно прошел Генкино испытание.
Гуталин
Еще один интересный «кадр» – Паша. Отличный парень, спортсмен, замечательный пианист и немного – поэт. Но изюминка его – не в творчестве. Первое, что бросалось в глаза при встрече с Пашей, – это до блеска начищенные ботинки. Пашка частенько сидел в фойе училища и надраивал свою обувь, которую менял как перчатки. Если бы вдруг случился зомби-апокалипсис (который нам предрекает кинематограф), то Пашка, скорее всего, обитал бы не в гипермаркете, полном еды, а в обувном магазине. Обувная зависимость подарила Паше прозвище – «Гуталин». Он ни капли не огорчился. «Гуталин – кличка не обидная, – говорил Паша. – Вот вазелин – другое дело!». Он вообще был довольно мирным человеком. Если не наступать ему на ноги…
Но однажды некто нарушил это правило. По рассказам Паши, все произошло молниеносно. Какой-то хам в автобусе наступил ему на новую туфлю и не извинился. Рассвирепевший Паша вытолкал наглеца из автобуса и доходчиво объяснил тому, что «по ногам ходить нельзя». По счастливой случайности, драку разнимали водитель автобуса, пассажиры, случайные прохожие, народ с остановки и Пашин преподаватель. Эта история мгновенно разлетелась по училищу. Пашу стали уважать еще больше, а прозвище «Гуталин» закрепилось прочнее.
Дядя Витя
Витя, сколько его помню, всегда носил шляпу. Когда здоровался, приподнимал её и говорил: «Здоровеньки булы!» Он был старше нас на 5 лет (впрочем, он и сейчас старше нас на 5 лет), поэтому студенты называли его Дядя Витя. Внешне Дядя Витя напоминал деревенского завклубом: соломенные волосы, добрые с прищуром глаза, старомодная фетровая шляпа.
Учился Витя на фольклорном отделении и полностью ему соответствовал. Сидя на лекции, мы частенько слышали из коридора: «Ой, вы гой еси, добры молодцы!», – это распевался Витя. Он был самым жизнерадостным и открытым человеком в училище. Хотя жизнь его не баловала. Родителей у Вити не было. Из детдома его забрала бабушка. Жили они вдвоем, в деревянном доме около железнодорожного вокзала.
Как-то утром я зашел к Витьке по делам. Подойдя к его калитке, я услышал дикий вопль. Дверь с силой распахнулась перед самым моим носом. Я еле отскочил. Из калитки вылетел хохочущий Дядя Витя в трусах и рубашке. За ним с топором гналась бабушка и кричала: «Я тебе дам дома не ночевать. Тудыть твою растудыть!». Далее последовал набор нецензурной брани.
Вот в таких условиях Дядя Витя и жил.
* * *
Витя работал в городском саду. Недалеко от памятника Ленину он вел уличное караоке. Ленин указывал на Витю, как бы говоря: «Товагищи! На хег геволюцию – все на кагаоке!»
Постоянно вокруг Вити собиралась куча народа, при этом желающих спеть практически не было. Люди требовали, чтобы Витя пел сам. А делал он это весело и задорно. Особенно когда исполнял «Частушки бабок-ёжек» или «Песенку мамонтенка». Зачастую вокруг Витьки начиналась дискотека. Танцевала вся площадь.
Там, у Ленина, Виктор познакомился с Таней. Через полгода они поженились и уехали в Германию, на историческую родину Тани. А ещё через два года Витя вернулся назад, но уже холостой. «Что не сложилось?» – спрашивали его друзья. Всем было интересно, что может не понравиться отечественному фольклористу в развитой капиталистической стране, где делают хорошие машины и микрофоны.
Неунывающий Дядя Витя как-то собрал небольшую «пресс-конференцию» из друзей и объяснил нам причины своего отказа от Германии и Тани:
– Во-первых, – сказал Витя, – в России интересней. А во-вторых, Таня не разрешала мне дома говорить по-русски. И петь тоже, – выдержав паузу, добавил Витя.
Больше вопросов ни у кого не возникало. А Витю стали любить еще больше. От своей женитьбы и поездки Витя все-таки извлек пользу. Во-первых, он больше не стал жениться, а во-вторых – неплохо освоил немецкий язык и стал использовать его направо и налево, что добавило шарму и без того обаятельному Вите.
* * *
Дядя Витя был очень притягательным человеком. Он постоянно притягивал интересных, но, зачастую, сумасбродных людей. Как-то он притащил в училище бомжа, который наизусть читал стихи Маяковского. Декламатор без определенного места жительства своим самозабвенным талантом поверг толпу учащихся в эйфорию, а затем попросил денег на хлеб и бесследно пропал.
* * *
Или другой случай. Витя познакомил нас с «настоящим» колдуном. Тот поведал, что разгадал секрет вечной молодости. И секрет этот, по мнению колдуна, заключается не в правильном питании и здоровом образе жизни, а в процедуре промывания кишечника специальным маслом, которое он заказывает на каких-то далеких островах. Естественно, мы все восприняли его как очередной объект для насмешек, но подыграли. С серьезным видом мы слушали, как колдун-шарлатан рассказывает про энергетические силы, человеческие токи и карму. Закончилась лекция нетривиально. После того, как колдун огласил ценник на масло для волшебной клизмы, мой однокурсник Валентин (по характеру правдоруб) сказал, что задницу можно промыть и бесплатно, а платить за промывку мозгов он не намерен.