Черный крестоносец

Пролог

Маленький запыленный человек в маленькой запыленной комнате. Именно так я всегда и думал о нем: просто маленький запыленный человек в маленькой запыленной комнате.

Уборщицам не позволялось входить в этот кабинет с закопченными, плотно занавешенными окнами, выходящими на Бердкейдж-уок. Впрочем, не пускали сюда не только уборщиц. В отсутствие полковника Рейна сюда не могла войти ни одна живая душа.

И никому не пришло бы в голову обвинять полковника в том, что он не переносит пыли.

Пыль здесь царила повсюду. Она лежала на полированном дубовом паркете, обрамлявшем потертый ковер. Тонким слоем покрывала книжные стеллажи, шкафы для хранения документов, батареи отопления, ручки кресел и телефоны. Пыльные разводы виднелись на поверхности обшарпанного письменного стола, свободные же от пыли прогалины указывали на то, что еще недавно здесь лежали документы или книги. Пылинки суматошно кружились в косых солнечных лучах, проникавших сквозь щель между портьерами. И, даже не обладая богатым воображением, вы без труда разглядели бы пыльный налет на редких, зачесанных назад седых волосах человека, сидящего за столом, и пыль, глубоко въевшуюся в морщины, избороздившие его серые впалые щеки и высокий покатый лоб. Хотя, возможно, это была лишь игра света.

Но стоило увидеть его глаза под тяжелыми морщинистыми веками, и вы забывали о пыли: это были глаза, обладавшие жестким блеском драгоценного камня, глаза цвета чистого аквамарина гренландского ледника, но далеко не такие теплые.

Когда я вошел в комнату, он встал и протянул мне холодную костлявую руку, похожую на грабли, затем жестом указал мне на стул напротив светлой шпонированной панели, так неуместно вделанной в переднюю часть письменного стола из красного дерева, после чего уселся сам, неестественно выпрямив спину и сложив руки на пыльном столе перед собой.

– С возвращением, Бентолл. – Голос, такой же холодный, как взгляд, чем-то напоминал отдаленный треск ломающихся льдин. – Вы быстро добрались. Приятная поездка?

– Нет, сэр. Тот текстильный магнат из глубинки, которого сняли с рейса в Анкаре, чтобы освободить для меня место, очень возмущался. Теперь жду звонка от его адвокатов, вдобавок он собирается добиться, чтобы авиакомпанию «Британские европейские авиалинии» лишили права летать над Европой. Остальные пассажиры дружно объявили мне бойкот, стюардессы полностью игнорировали, к тому же в полете чертовски сильно трясло. Но в остальном путешествие прошло замечательно.

– Бывает, – невозмутимо произнес он. При наличии живого воображения едва заметное подрагивание левого уголка его тонких губ можно было бы принять за улыбку, но тут трудно что-либо утверждать: за те двадцать лет, что полковник провел на Дальнем Востоке, постоянно вмешиваясь в чужие дела, у него, похоже, атрофировались лицевые мускулы. – Выспались?

Я покачал головой:

– Глаз не сомкнул.

– Жаль. – Он умело скрыл свое сочувствие и, деликатно прокашлявшись, продолжил: – Боюсь, Бентолл, вам опять придется отправиться в путь. Сегодня в одиннадцать вечера, рейсом из Лондонского аэропорта[1].

Я выждал несколько секунд, давая ему понять этой паузой, как много мне хотелось бы сейчас сказать, а затем покорно пожал плечами:

– Обратно в Иран?

– Если бы я хотел перебросить вас из Турции в Иран, то не рискнул бы навлечь на себя гнев всей текстильной индустрии центральной Англии, вызывая вас в Лондон, просто чтобы сообщить об этом. – И снова уголок его рта слабо дрогнул. – Намного дальше, Бентолл. В Сидней, в Австралию. Полагаю, для вас это новое место?

– В Австралию? – От неожиданности я даже вскочил. – В Австралию! Сэр, послушайте, разве вы не получили от меня телеграмму на прошлой неделе? Восемь месяцев работы, все почти готово, оставалось, что называется, застегнуть последнюю пуговицу, мне нужна была одна неделя, в крайнем случае две…

– Сядьте! – Тон голоса снова соответствовал его взгляду: меня будто окатили ледяной водой из ведра. Полковник задумчиво посмотрел на меня, и его голос стал чуточку теплей, где-то на уровне точки замерзания. – Я понимаю ваше беспокойство, но оно совершенно бессмысленно. Будем надеяться, ради вашего же блага, что вы не склонны недооценивать наших… кхм… противников в той же мере, в которой, судя по всему, недооцениваете свое руководство. Вы проделали великолепную работу, Бентолл, и я уверен, что в другом правительственном ведомстве, не таком прогрессивном, как наше, вас бы уже представили к ордену Британской империи или какой-нибудь другой побрякушке, но ваше участие в этом деле завершено. Я не желаю, чтобы мои сотрудники, проводящие частные расследования, брали на себя еще и роль палачей.

– Прошу прощения, сэр, – смущенно сказал я. – Но у меня нет достаточно…

– Я хочу развить вашу метафору по поводу последней пуговицы. – Он как будто не слышал меня. – Этой истории с утечкой, я бы сказал, катастрофической утечкой из Хепуортского научно-исследовательского центра ракетного топлива скоро наступит конец. Решительный и бесповоротный. – Он взглянул на электрические часы на стене. – Где-то через четыре часа. Можно считать, это уже дело прошлое. И некоторые министры смогут сегодня спать спокойно.

Он сделал паузу, разжал руки, оперся на локти и взглянул на меня поверх сложенных домиком пальцев:

– Точнее, они могли бы сегодня спать спокойно. – Он тихо и отрывисто вздохнул. – Но в наше время, когда все помешаны на вопросах безопасности, у министров имеется неисчерпаемый источник причин для бессонницы. Поэтому вас и отозвали. Признаюсь, мы могли бы поручить эту работу кому-нибудь еще, но просто не располагаем сотрудниками, обладающими вашими особенными и очень важными навыками. Кроме того, у меня есть слабое, очень слабое, но тревожное предчувствие, что это как-то связано с вашим предыдущим заданием. – Полковник протянул руку к розовой пластиковой папке и придвинул ее ко мне. – Будьте так любезны, взгляните на это.

Подавив непроизвольное желание отмахнуться от окутавшего меня облака пыли, я взял папку и вытащил из нее полдюжины скрепленных листков бумаги.

Это оказались газетные вырезки из «Дейли телеграф» – объявления из раздела вакансий иностранных компаний. На каждой вырезке сверху жирным красным карандашом была проставлена дата, самая ранняя – восемь месяцев назад. И на каждой вырезке таким же красным карандашом было обведено по одному объявлению. За исключением самой первой, с тремя обведенными объявлениями.

Все эти объявления были размещены техническими, инженерными, химическими и исследовательскими фирмами Австралии и Новой Зеландии. Как и следовало ожидать, они искали специалистов в самых передовых областях современных технологий. Мне и раньше доводилось встречать подобные объявления из разных уголков мира. Эксперты по аэродинамике, микроминиатюризации, гиперзвуковой технике, электронике, физике, радиолокационному оборудованию и технологиям производства усовершенствованного топлива в наше время стали особенно востребованными. Но эти объявления отличало еще и то, что в них приглашались сотрудники на ведущие административные и руководящие должности, и мне оставалось только догадываться, о каких астрономических окладах может идти речь. Я тихо присвистнул и взглянул на полковника Рейна, но его похожие на зеленоватые льдинки глаза уставились в потолок, как будто он изучал точку, находящуюся в тысяче миль отсюда. Поэтому я снова просмотрел объявления и отодвинул папку. В отличие от полковника, я изрядно нарушил гладь этого пыльного озера.

– Восемь объявлений, – произнес полковник своим тихим сухим голосом. – В каждом – сотня слов, и при необходимости вы сможете воспроизвести их слово в слово. Да, Бентолл?

– Думаю, что смогу, сэр.

– Поразительный талант, – пробормотал он. – Я вам завидую. Что скажете, Бентолл?

– Ну, например, в этом деликатно сформулированном объявлении ищут специалиста в области ракетного топлива для разработки авиационных двигателей, способных выжимать скорость свыше десяти махов. Строго говоря, таких авиационных двигателей не существует. Есть только ракетные, для которых уже решена проблема с подбором подходящего металла. Им нужен высококлассный консультант по топливу, а за исключением нескольких крупных авиационных компаний и пары университетов, все специалисты по топливу в нашей стране работают в Хепуортском исследовательском центре.

– Вот здесь, возможно, находится связь с вашим прошлым заданием, – кивнул Рейн. – Всего лишь предположение, скорее всего ошибочное. Не исключено, что никакой связи вовсе нет. – Кончиком указательного пальца он стал рисовать каракули на пыльном столе. – Что еще?

– Все объявления примерно из одного и того же региона, – продолжил я. – Из Новой Зеландии или с восточного побережья Австралии. Вакансии срочные. Во всех предлагается оплаченное проживание в меблированном доме, который в случае успешного сотрудничества переходит в собственность соискателя. Добавим к этому, что заработная плата как минимум в три раза выше той, на которую могли бы рассчитывать аналогичные специалисты в нашей стране. Очевидно, идет охота за самыми светлыми умами. Во всех вакансиях подчеркивается, что соискатели должны быть женаты, но указывается, что разместить детей нет возможности.

– Вам не кажется это немного странным? – рассеянно спросил полковник Рейн.

– Нет, сэр. Зарубежные фирмы предпочитают брать на работу женатых мужчин. В чужой стране людям часто бывает тревожно, но если им приходится заботиться о семье, то меньше шансов, что они соберут вещи и первым же рейсом вернутся домой. Работодатель оплачивает билеты только в один конец, а за первые недели или месяцы нельзя скопить достаточно денег, чтобы перевезти домой всю семью.

– Но о семьях речь не идет, – подчеркнул полковник. – Только о женах.

Я пожал плечами:

– Вероятно, они опасаются, что топот маленьких ножек будет отвлекать высокооплачиваемых специалистов. Или у них трудности с жильем. Или дети смогут приехать потом. В объявлениях сказано только: «Не располагаем условиями для размещения детей».

– И вас ничто в этом не настораживает?

– На первый взгляд, нет. При всем уважении, не понимаю, что вас смущает, сэр. За последние годы многих наших лучших специалистов переманили за океан. Но если вы сообщите мне дополнительные сведения, которые, судя по всему, утаиваете, я пойму, что вы имеете в виду.

И снова легкое подергивание в левом уголке его рта. Сегодня полковник явно позволил себе расслабиться. Он достал маленькую черную трубку и стал чистить ее перочинным ножом.

– Есть еще одно совпадение, о котором я должен упомянуть, – сказал он, не поднимая головы. – Все ученые, согласившиеся на эту работу, исчезли вместе с женами. Бесследно.

На последнем слове он вскинул свои ледяные глаза, проверяя мою реакцию. Я не люблю, когда со мной играют в кошки-мышки, поэтому ответил ему непроницаемым взглядом и спросил:

– В нашей стране, по дороге или по прибытии?

– Знаете, Бентолл, мне кажется, вы отлично подходите для этой работы, – неожиданно заметил он. – Все они выехали из страны. Четверо, судя по всему, исчезли по дороге в Австралию. От иммиграционных служб Новой Зеландии и Австралии мы узнали, что один высадился в Веллингтоне, еще трое – в Сиднее. Это все, что о них известно. Это все, что известно властям тех стран. Они прибыли. Они исчезли. Конец истории.

– Есть какие-нибудь мысли насчет того, что произошло?

– Никаких. Возможно несколько вариантов. Но я не хочу тратить время на пустые догадки, Бентолл. Мы знаем только, что все эти ученые занимались гражданскими разработками, однако их уникальные знания вполне можно применить и в военных целях. И это вызывает серьезное беспокойство среди руководящих лиц.

– Насколько тщательно велись поиски, сэр?

– Можете сами представить. И я склонен считать, что полиция у… э-э-э… антиподов работает ничуть не хуже, чем в любом другом месте. Но это ведь работа не для полиции, верно?

Он откинулся на спинку кресла, выпуская темные клубы зловонного дыма в и без того спертый воздух, и выжидательно посмотрел на меня. Я чувствовал усталость и раздражение, и мне совсем не нравилось, какой оборот принял наш разговор. Полковник надеялся, что я проявлю смекалку. Что ж, пришлось оправдывать его ожидания.

– За кого я буду себя выдавать? За физика-ядерщика?

Полковник похлопал по подлокотнику своего кресла:

– Я сохраню это теплое местечко для вас, мой мальчик. Когда-нибудь оно станет вашим. – Айсбергу нелегко передать благодушие в голосе, но полковнику это почти удалось. – Для вас, Бентолл, мы не станем придумывать никаких лживых историй. Вы будете тем, кем когда-то работали в Хепуорте, пока мы не открыли ваши уникальные способности в другой, не совсем научной сфере. Вы представитесь специалистом по топливу. – Он вытащил из другой папки еще одну вырезку и подтолкнул ее ко мне. – Прочитайте внимательно. Девятое объявление. Напечатано в «Телеграф» две недели назад.

Я не притронулся к объявлению. Даже не взглянул на него.

– Повторное объявление о поисках специалиста по топливу, – сказал я. – Кто откликнулся на первое? Я наверняка знал его.

– Какая вам разница, Бентолл? – Его голос похолодел на несколько градусов.

– Очень большая, – таким же тоном ответил я. – Возможно, этим людям – кем бы они ни были – попался какой-нибудь недоучка, не обладающий нужными знаниями. Но если это был кто-то из известных нам ведущих специалистов, в таком случае все предельно ясно. Что-то произошло, поэтому им понадобилась замена.

– Это был доктор Чарльз Фэрфилд.

– Фэрфилд? Мой прежний шеф? Второе лицо в Хепуорте?

– Кто же еще?

Я ответил не сразу. Фэрфилда я знал хорошо: блестящий специалист и к тому же способный археолог-любитель. Ситуация нравилась мне все меньше и меньше, и полковник Рейн понял бы это по выражению моего лица, если бы не рассматривал в ту минуту потолок с таким сосредоточенным видом, словно ожидал его скорого обрушения.

– И вы хотите, чтобы я… – начал я.

– Вот именно, – перебил он меня. Его голос внезапно прозвучал устало, так что я невольно проникся сочувствием к человеку, обремененному столь тяжкой ношей. – Я не приказываю вам, мой мальчик. Только прошу. – Его глаза по-прежнему смотрели в потолок.

Я подтянул вырезку к себе поближе и посмотрел на обведенное красным кружком объявление. Очень похожее на то, что я прочитал несколько минут назад, но не точная копия.

– Наши друзья требуют немедленно телеграфировать им, – медленно сказал я. – Похоже, у них туго со временем. Вы отправили телеграмму?

– От вашего имени и с указанием вашего домашнего адреса. Надеюсь, вы простите мне эту вольность, – сухо пробурчал он.

– Инженерная компания «Эллисон и Холден» в Сиднее, – продолжал я. – Разумеется, эта фирма действительно существует и отлично себя зарекомендовала?

– Разумеется. Мы все проверили. Имя их менеджера по персоналу совпадает, и отправленное авиапочтой письмо с подтверждением приглашения, которое доставили четыре дня назад, написано на фирменном бланке. В нем стоит имя того самого менеджера. Только вот подпись не его.

– Что еще вам известно, сэр?

– К сожалению, больше ничего. Абсолютно ничего. Клянусь богом, я бы с радостью еще чем-нибудь вам помог.

На мгновение стало тихо. Затем я отодвинул от себя объявление и сказал:

– Вы, кажется, упустили один факт. В этом объявлении, как и в остальных, разыскивается женатый человек.

– Я никогда не упускаю очевидное, – невозмутимо ответил он.

Я с удивлением уставился на полковника.

– Вы никогда… – Я осекся, а потом продолжил: – Полагаю, гостей уже оповестили, а невеста ждет в церкви?

– Я придумал кое-что получше. – И снова его щека слегка дернулась. Он открыл ящик стола, вытащил прямоугольный желтый конверт и бросил его мне. – Обращайтесь с ним бережно, Бентолл. Это ваше свидетельство о браке. Зарегистрировано в Кэкстон-холле десять недель назад. Если хотите, можете внимательно изучить его, все равно не найдете никаких огрехов.

– Обязательно изучу, – машинально пробурчал я. – Не хочу, чтобы меня втянули во что-нибудь незаконное.

– А теперь, – оживился полковник, – вам наверняка хочется познакомиться с вашей супругой. – Он поднял трубку телефона и сказал: – Пожалуйста, пригласите сюда миссис Бентолл.

Его курительная трубка погасла, и он снова принялся чистить ее перочинным ножом, время от времени тщательно проверяя состояние ее чаши. Мне изучать было нечего, поэтому я бесцельно озирался по сторонам, пока мой взгляд снова не остановился на светлой панели, отгораживающей меня от стола. Я знал историю, связанную с ее появлением. Меньше девяти месяцев назад, вскоре после гибели предшественника полковника Рейна в авиакатастрофе, другой человек сидел на этом же самом стуле, на котором теперь сидел я. Он был одним из тех, кто работал на Рейна, но полковник не знал, что этого человека завербовали в Центральной Европе и убедили стать двойным агентом. Его первое задание, которое, вероятно, должно было стать и последним, поражало дерзостью и простотой: ему предстояло убить самого Рейна. Если бы оно увенчалось успехом, то устранение полковника Рейна, чьего настоящего имени мне так и не удалось узнать, стало бы невосполнимой утратой. Ведь он возглавлял службу и имел доступ к тысячам тайн. Полковник ничего не подозревал, пока агент не вытащил пистолет. Но агент, впрочем, как и все остальные до того случая, не знал, что у полковника Рейна был «люгер» с глушителем. Он держал его со снятым предохранителем под креслом, закрепив с помощью пружинного зажима. Я подумал, что простреленную переднюю панель стола могли бы отремонтировать и получше.

У полковника Рейна, разумеется, не оставалось выбора. Но даже если бы ему представился шанс разоружить или только ранить агента, полковник все равно убил бы его. Без сомнения, он был самым безжалостным человеком из всех, кого я знал. Не жестоким, а именно безжалостным. Цель оправдывала средства, и, если цель оказывалась для него достаточно важной, ради ее достижения он мог пойти на любые жертвы. Именно поэтому он сидел теперь в этом кресле. Но когда безжалостность превратилась в бесчеловечность, я почувствовал, что пора выразить протест.

– Вы всерьез намереваетесь отправить вместе со мной на это задание женщину? – спросил я.

– Не намереваюсь. – Он уставился на свою трубку с увлеченной сосредоточенностью геолога, изучающего кратер потухшего вулкана. – Решение уже принято.

Я так разволновался, что у меня на два пункта подскочило давление.

– Но ведь вам наверняка известно, что жену доктора Фэрфилда постигла та же участь, что и ее супруга!

Он положил трубку и нож на стол и удостоил меня взглядом, который он, вероятно, считал вопросительным. Но я почувствовал себя так, словно из его глаз в меня выпустили пару стилетов.

– Вы сомневаетесь в правильности моих решений, Бентолл?

– Я сомневаюсь, насколько правомерно посылать женщину на дело, которое может закончиться для нее гибелью. – Теперь в моем голосе слышалась ярость, и я почти не пытался скрыть ее. – И я сомневаюсь, насколько разумно посылать ее вместе со мной. Полковник Рейн, вы же знаете, что я одиночка. Я и сам со всем справлюсь, просто объясню, что моя жена заболела и не смогла приехать. Сэр, я не хочу, чтобы у меня на шее повисла какая-то женщина.

– Большинство мужчин сочли бы за честь, если бы у них на шее повисла такая женщина, – холодно ответил полковник. – Рекомендую вам забыть обо всех опасениях. Она должна поехать с вами. Эта юная леди сама вызвалась участвовать в задании. Она сообразительна, очень, очень способна, а опыта в таких делах имеет намного больше, чем вы, Бентолл. Вполне возможно, что не вам придется приглядывать за ней, а вовсе даже наоборот. Она может сама о себе позаботиться. Всегда носит при себе оружие. Думаю, вы найдете…

Он осекся, когда боковая дверь открылась и в кабинет вошла девушка. Я сказал «вошла», потому что именно этим словом обычно описывают передвижение людей. Но девушка не просто передвигалась, она скользила по комнате с грацией балийской танцовщицы. На ней было светло-серое платье из шерстяного трикотажа, которое облегало каждый дюйм ее стройной фигуры, словно полностью осознавая свою привилегию. Талию перетягивал узкий пояс темно-серого цвета – такого же, как туфли-лодочки и сумочка из кожи ящерицы. Вероятно, в сумочке она и носила пистолет, ведь под таким платьем нельзя спрятать даже трубочку для стрельбы горошинами. У нее были светлые прямые волосы, разделенные на косой пробор и зачесанные назад, темные брови и ресницы, ясные карие глаза и чуть тронутая загаром кожа.

Я знал, откуда у нее этот загар, и знал, кто она такая. Последние шесть месяцев она работала над тем же заданием, что и я, только в Греции. Я всего пару раз видел ее в Афинах, в общей сложности это была наша четвертая встреча. Я сталкивался с ней, но ничего не знал, кроме того, что ее зовут Мари Хоупман и что она родилась в Бельгии, но ее отец, работавший там на авиационном заводе, уехал с континента вместе с женой после падения Франции. Ее родители погибли на «Ланкастрии»[2]. Осиротевшую девочку привезли в чужую для нее страну, и там она быстро научилась заботиться о себе. По крайней мере, я так считал.

Отодвинув стул, я встал. Полковник Рейн неопределенно махнул рукой, словно представляя нас друг другу, и сказал:

– Мистер и… да… миссис Бентолл. Вы ведь уже встречались, не так ли?

– Да, сэр.

Он отлично знал, что мы уже встречались.

Мари Хоупман одарила меня крепким прохладным рукопожатием и таким же прохладным спокойным взглядом. Если она и мечтала всю жизнь поработать со мной лично, то очень хорошо скрывала свой энтузиазм. Еще в Афинах я обратил внимание на ее отстраненную и независимую манеру держать себя, которая вызывала у меня легкое раздражение. Впрочем, это не помешало мне сказать то, что я намеревался ей сказать:

– Рад снова видеть вас, мисс Хоупман. Точнее, был бы рад, но только не здесь и не сейчас. Вы хотя бы представляете, во что ввязываетесь?

Она взглянула на меня большими карими глазами под изогнутыми темными бровями, и ее губы медленно растянулись в веселой улыбке. Потом она и вовсе отвернулась от меня.

– Что я вижу, полковник Рейн? Мистер Бентолл решил изобразить из себя благородного рыцаря и вступиться за меня? – нежным голосом спросила она.

– Боюсь, что так и есть, – признался полковник. – И прошу вас, давайте без этих «мистер Бентолл» и «мисс Хоупман». Не самые подходящие обращения для молодоженов. – Он просунул ершик в свою трубку, удовлетворенно кивнул, когда вытащил его обратно, весь почерневший, как щетка трубочиста, а затем продолжил почти мечтательно: – Джон и Мари Бентолл. Думаю, ваши имена прекрасно сочетаются.

– Вам тоже так кажется? – с интересом спросила девушка. Она снова повернулась ко мне и радостно улыбнулась. – Я признательна вам за заботу. Вы очень добры. – Она выдержала паузу и добавила: – Джон.

Я не ударил ее только потому, что не позволяю себе опускаться до поведения пещерного человека, но хорошо представлял, как чувствовал бы себя на моем месте неотесанный мужлан. Вместо этого я ответил ей холодной и загадочной улыбкой – по крайней мере, постарался изобразить нечто подобное – и отвернулся.

– Сэр, насчет одежды, – обратился я к полковнику. – Придется кое-что купить. Сейчас там самый разгар лета.

– Бентолл, у вас в квартире – два новых чемодана со всем необходимым.

– Билеты?

– Вот они. – Он передал мне конверт. – Их прислали на ваше имя четыре дня назад через фирму «Вэгон-Литс». Оплачены по чеку неким Тобиасом Смитом. Никто о нем ничего не слышал, но банковский счет не вызывает сомнений. Как ни странно, полетите вы не на восток, а на запад: через Нью-Йорк, Сан-Франциско, Гавайи и Фиджи. Как говорится, кто платит, тот и заказывает музыку.

– Паспорта?

– Оба паспорта в чемоданах у вас в квартире. – И снова его лицо задергалось от легкого тика. – На этот раз паспорт оформлен на ваше имя. Иначе нельзя. Они проверят всю информацию о вас, вашем образовании, последующей карьере и так далее. Мы кое-что подтасовали, и никто не узнает, что вы уволились из Хепуорта еще год назад. В чемодане вы также найдете тысячу долларов чеками «Американ экспресс».

– Надеюсь, я проживу достаточно, чтобы успеть их потратить, – сказал я. – Кто с нами поедет, сэр?

Возникла короткая напряженная пауза. На меня уставились две пары глаз: холодные зеленоватые льдинки и большие теплые карие глаза. Мари Хоупман заговорила первой:

– Не могли бы вы объяснить…

– Ха! – перебил ее я. – Возможно, и объясню. И вы та особа… впрочем, не важно. Шестнадцать человек уехали отсюда в Австралию или Новую Зеландию. Восемь так и не добрались до конечного пункта. А это пятьдесят процентов. Значит, шанс, что мы не доедем, где-то пятьдесят на пятьдесят. Поэтому в самолете с нами должен быть наблюдатель, чтобы полковник Рейн хотя бы знал, в каком месте установить камень над нашей могилой. Или, что вероятнее, куда в Тихий океан бросать похоронный венок.

– Мне приходило в голову, что по дороге могут возникнуть затруднения, – осторожно сказал полковник. – С вами будет наблюдатель… даже несколько наблюдателей на всем протяжении маршрута. Но вам лучше не знать, кто они.

Он встал и обошел стол, давая понять, что инструктаж окончен.

– Я искренне сожалею, – подытожил он. – Мне самому все это не нравится. Но я как слепой в темной комнате и просто не вижу другого пути. Надеюсь, все будет хорошо. – Он быстро пожал нам обоим руки, покачал головой и проворчал: – Простите. И до свидания.

С этими словами полковник снова сел за стол.

Я открыл дверь перед Мари Хоупман и оглянулся, чтобы оценить, насколько он сожалеет. Однако полковник вовсе не выглядел огорченным, он был всецело увлечен своей трубкой. Поэтому я тихо закрыл дверь и оставил его там, маленького, покрытого пылью человека в маленькой запыленной комнате.

Глава 1

Вторник, 03:00–05:30

Пассажиры в самолете, которым часто доводилось летать из Америки в Австралию, утверждали, что «Гранд-Пасифик» на острове Вити-Леву – лучший отель в западной части Тихого океана. Краткое знакомство с этим местом почти убедило меня в их правоте. Старомодный, но великолепный и блестящий, как новенькая серебряная монета, отель содержался в идеальном состоянии, а его тихий и ненавязчивый сервис потряс бы до глубины души среднестатистического владельца гостиничного бизнеса в Лондоне. Роскошные номера, прекрасная еда – я еще долго буду вспоминать обед из семи блюд, который нам подали тем вечером. А какой вид открывался с веранды на окутанные легким туманом горы, вздымавшиеся над бухтой, залитой лунным сиянием! Я словно очутился на другой планете.

Но в нашем несовершенном мире нет места совершенству. Замки в номерах отеля «Гранд-Пасифик» оказались хуже некуда.

И понял я это, когда проснулся посреди ночи оттого, что кто-то настойчиво толкал меня в плечо. Но первая мысль была даже не о замках, а о пальце, которым меня толкали. Более твердого пальца я еще никогда не ощущал. Как будто он был сделан из стали. Из-за усталости и яркого света над головой я с трудом разлепил глаза и наконец смог оглянуться через левое плечо. Это и впрямь оказалась сталь. Тускло поблескивающий автоматический кольт тридцать восьмого калибра. Вероятно, тот, кто держал пистолет, заметил, как я пошевелился, и решил помочь мне окончательно удостовериться, с чем именно я имею дело, передвинув дуло к моему правому глазу. Мой взгляд перешел со ствола на смуглое волосатое запястье, затем двинулся вдоль белого рукава к неподвижному обветренному лицу под потрепанной фуражкой яхтсмена и снова вернулся к пистолету.

– Ладно, дружище, – сказал я, стараясь говорить спокойно и непринужденно, хотя мой голос напоминал в ту минуту хриплое карканье ворона на крепостной стене замка Макбета. – Я вижу пистолет. Хорошо начищенный, смазанный и все такое. Только, пожалуйста, уберите его. Пистолеты – штука опасная.

– Умничаешь, да? – холодно произнес незнакомец. – Решил показать своей маленькой женушке, какой ты герой? Но тебе ведь не хочется быть героем, правда, Бентолл? Ты же не хочешь поднимать шум?

Как раз этого мне и хотелось. Я с большим удовольствием отнял бы у него пистолет и шарахнул им по его голове. Когда мне к глазу приставляют дуло, во рту пересыхает, пульс учащается, происходит выброс адреналина. Я уже начал размышлять, что еще сделал бы с этим типом, когда он кивнул на кровать:

– А если все-таки захочешь, лучше посмотри сюда.

Медленно, чтобы ни у кого не вызвать лишнего волнения, я повернул голову. Человек, сидевший на другой стороне кровати, казался настоящей симфонией черного цвета, если не считать желтоватых белков глаз. Черный пиджак, черный матросский свитер под ним, черная шапка и самое черное лицо, какое мне только доводилось встречать: худое, напряженное, остроносое лицо настоящего индийца. Он был тощим и низкорослым, но недостаток роста с лихвой компенсировало то, что этот человек держал в руках двуствольный дробовик двенадцатого калибра, приклад и стволы которого были обрезаны примерно на две трети. Это было все равно что заглянуть в два темных железнодорожных туннеля. Я медленно перевел взгляд на человека в белом:

– Я вас понял. Сесть можно?

Тот кивнул и отошел немного назад. Я свесил с кровати ноги и посмотрел на Мари Хоупман, которая сидела в ротанговом кресле рядом со своей кроватью. Около нее стоял третий мужчина, тоже темнокожий. Мари была в сине-белом шелковом платье без рукавов, и это позволило мне разглядеть четыре четкие отметины у нее на плече, оставленные, очевидно, чьими-то грубыми пальцами.

Сам я был более или менее одет, снял только пиджак и галстук, хотя мы прибыли сюда семь часов назад, после долгой и тряской дороги до отеля, поскольку рядом с аэропортом, расположенным на другой стороне острова, негде было остановиться на ночлег.

Из-за неожиданного наплыва страждущих пассажиров в отель «Гранд-Пасифик» мы даже не стали поднимать вопрос о двух отдельных номерах для мистера и миссис Бентолл. Впрочем, одетыми мы оказались совсем не из скромности, ложной или искренней. Скорее это был вопрос жизни и смерти. Наплыв пассажиров спровоцировала незапланированная задержка рейса, а вот причина этой задержки вызвала у меня серьезное недоумение. Едва завершилась заправка нашего лайнера DC-7 и из него извлекли топливозаправочные шланги, как вспыхнула электропроводка. Пожар потушили за минуту, однако командир корабля вполне закономерно отказался совершать дальнейший полет, пока с Гавайев не прилетят техники и не оценят размер ущерба. Хотя лично меня гораздо больше интересовала причина возгорания.

Конечно, я верю в совпадения, но стараюсь не доходить в этой вере до полного идиотизма. Четверо ученых и их жены уже пропали по дороге в Австралию, поэтому мы, пятая пара, вполне могли последовать их примеру. И задержка из-за проблем с заправкой в аэропорту города Сува на Фиджи была последней возможностью устроить нам такое незаметное исчезновение. Поэтому мы не стали раздеваться, заперли дверь в номер и договорились дежурить по очереди. Я тихо просидел в темной комнате до трех часов ночи, после чего разбудил Мари Хоупман, а сам лег спать. Уснул я сразу, и она, наверное, сделала то же самое. Когда я украдкой взглянул на часы, то обнаружил, что на них всего двадцать минут четвертого. Значит, я либо недостаточно энергично ее будил, либо она еще не пришла в себя после предыдущей бессонной ночи. Во время перелета из Сан-Франциско на Гавайи нас так сильно трясло, что затошнило даже стюардесс. Впрочем, теперь это уже не имело значения.

Надев ботинки, я взглянул на Мари. Куда только подевалась ее безмятежность, отстраненность и холодность! Она выглядела усталой и бледной, под глазами залегли легкие тени. Судя по всему, Мари не привыкла к утомительным путешествиям и тяжело пережила предыдущую ночь. Заметив мой взгляд, она тут же отреагировала:

– Я… боюсь, что я…

– Тихо! – грубо перебил я ее.

Она моргнула, словно ее ударили по лицу, поджала губы и уставилась на свои ноги в чулках. Человек в фуражке яхтсмена рассмеялся, его смех напомнил мелодичное журчание воды в сточной трубе.

– Не обращайте внимания, миссис Бентолл. Он вам ничего не сделает. Мир полон таких Бентоллов. Снаружи кажутся крутыми, а внутри – как желе. Когда им не по себе или страшно, нужно на кого-нибудь наорать. И сразу станет легче. Главное, чтобы ничего за это не было. – Он посмотрел на меня задумчиво и с явной неприязнью во взгляде. – Я ведь прав, Бентолл?

– Что вам нужно? – отрывисто спросил я. – Что значит это… это вторжение? Вы теряете время. Наличных денег у меня мало, долларов сорок. Есть дорожные чеки, но вам от них никакой пользы. Что до украшений моей жены…

– Почему вы оба одеты? – внезапно перебил он меня.

Я смерил его хмурым взглядом:

– Не понимаю…

Что-то твердое и холодное крепко прижалось к моей шее сзади. Кто бы ни отпиливал ствол этого дробовика, срез он отшлифовал плохо.

– Мы с женой путешествуем бизнес-классом, – быстро сказал я. Трудно одновременно казаться напыщенным и напуганным. – По очень срочному делу. Я… я сообщил об этом руководству аэропорта. Знаю, самолеты иногда останавливаются на дозаправку в Суве, поэтому я попросил, чтобы мне немедленно сообщили, как только появится свободное место на любом рейсе, направляющемся на запад. Сотрудников отеля также оповестили, нас могут вызвать в любую минуту.

Это было неправдой, но персонал гостиницы уже закончил свое дежурство, и они все равно не смогут все быстро проверить. Впрочем, судя по всему, тот человек мне поверил.

– Очень интересно, – пробурчал он. – И так удобно. Миссис Бентолл, будьте добры, сядьте рядом с вашим мужем и возьмите его за руку… что-то он разнервничался.

Он подождал, пока Мари выполнила его распоряжение и села на кровать в добрых двух футах от меня, глядя перед собой. Затем позвал:

– Кришна?

– Да, капитан? – отозвался индиец, следивший за Мари.

– Выйди на улицу и позвони в отель. Скажи, что ты из аэропорта и чтобы тебя срочно соединили с мистером и миссис Бентолл. Через два или три часа на дозаправку приземлится самолет компании KLM, там есть два свободных места. Им нужно срочно выезжать. Понял?

– Да, капитан. – Блеснув белыми зубами, он направился к двери.

– Не туда, дурак! – Человек в белом кивнул в сторону застекленных дверей на веранде. – Хочешь, чтобы тебя все увидели? Когда позвонишь, возьми такси у своего приятеля и подъезжай к главному входу. Скажешь, тебя вызвали из аэропорта, и сразу поднимайся наверх за чемоданами.

Индиец кивнул, открыл застекленные двери и исчез за ними. Мужчина в фуражке яхтсмена достал сигару, закурил, выпустив облако черного дыма, и ухмыльнулся:

– Правда, чисто сработано?

– И что вы собираетесь с нами делать? – настороженно спросил я.

– Устроим маленькое путешествие, – усмехнулся он, показывая кривые зубы с бурыми от табака пятнами. – И ни у кого не возникнет вопросов. Все решат, что вы улетели на самолете в Сидней. Печально, правда? Теперь встань, положи руки за голову и развернись.

Когда в вас целится три ствола, и один – практически в упор, остается только подчиниться. Он дал мне возможность еще раз полюбоваться двумя темными туннелями, затем прижал свой пистолет к моей спине и ощупал меня опытной рукой, которая не пропустила бы даже спичечный коробок. Наконец давление пистолета на мою спину ослабло, и я услышал, как он отошел от меня.

– Ладно, Бентолл, садись. Даже странно. Заморыши вроде тебя любят строить из себя крутых и таскают с собой пушки. Может, пистолет в багаже? Мы потом проверим. – Он заинтересованно посмотрел на Мари Хоупман. – А что насчет вас, мадам?

– Не смейте меня трогать, ужасный вы человек! – Она вскочила и выпрямилась, как гвардеец на посту, вытянув руки по швам, сжав кулаки и быстро и тяжело дыша. Росту в ней было пять футов четыре дюйма, но в порыве гнева она казалась на несколько дюймов выше. Это было настоящее представление. – За кого вы меня принимаете? Конечно, у меня нет оружия.

Медленно, внимательно, но при этом довольно деликатно он окинул взглядом все изгибы ее тела под платьем-футляром и вздохнул.

– Я бы сильно удивился, если бы оно там у вас было, – с сожалением признался он. – Разве что в ваших вещах. Но с этим можно не спешить, все равно вы не откроете свои чемоданы, пока мы не прибудем на место. – Он сделал короткую глубокомысленную паузу. – Но у вас ведь есть сумочка, мадам?

– Не троньте мою сумочку своими грязными руками! – возмутилась она.

– Никакие они не грязные, – мягко сказал он, внимательно разглядывая свои руки. – По крайней мере, не очень. Так где ваша сумочка, миссис Бентолл?

– В прикроватной тумбочке, – с презрением ответила она.

Человек в белом прошел в другой конец комнаты, ни на мгновение не сводя с нас глаз. Мне показалось, что он не очень-то доверял тому парню с пугачом. Достал серую дамскую сумочку из кожи ящерицы, открыл ее и перевернул над кроватью. Содержимое посыпалось из нее дождем. Деньги, расческа, носовой платок, косметичка и прочие дамские штучки. Но пистолета среди всего этого точно не оказалось.

– Да, такое явно не в вашем духе, – виновато сказал он. – Но знаете, мадам, если вы хотите дожить хотя бы до пятидесяти, доверять нельзя никому. Даже родной матери, и… – Он вдруг осекся и взвесил в руке пустую сумку. – Немного тяжеловата, а?

Он заглянул внутрь, пошарил рукой, затем ощупал снаружи. Потайное дно сумки отстегнулось с едва слышным щелчком и повисло на петлях. Что-то со стуком упало на ковер. Мужчина нагнулся и поднял маленький плоский короткоствольный пистолет.

– Одна из тех забавных зажигалок, – весело сказал он. – А может, флакон духов или старая добрая пудреница, стреляющая пудрой прямо в лицо? В наше время чего только не придумают!

– Мой муж ученый и выдающийся в своей области человек, – сказала Мари Хоупман с каменным выражением лица. – На него дважды совершали покушение. Я… у меня есть разрешение на этот пистолет, выданное полицией.

– А я дам вам расписку в его получении. Не волнуйтесь. Все будет по закону, – беззаботно пошутил он. Однако сосредоточенный взгляд совсем не соответствовал тону его голоса. – Ладно, собирайтесь. Рабат, – обратился он к человеку с обрезом, – выйди через веранду и проследи, чтобы никто не выкинул никаких глупостей, пока мы идем от дверей к такси.

Он все ловко организовал. Я не смог бы ничего предпринять, даже если бы захотел. Но я не захотел. Время еще не пришло. Этот человек явно не собирался избавляться от нас, а если бы я убежал, то мне ничего не удалось бы выяснить.

Когда в дверь постучали, он исчез за занавесками, прикрывавшими застекленные двери на веранду. В номер вошел коридорный и забрал три наших чемодана. За ним появился Кришна, нацепивший фуражку таксиста, с перекинутым через руку плащом. Выглядело это вполне уместно, ведь на улице шел сильный дождь, но я не сомневался, что под плащом у него кое-что припрятано. Кришна учтиво подождал, пока мы выйдем из номера, взял четвертый чемодан и последовал за нами. Когда мы дошли до конца длинного коридора, я заметил, что человек в белом вышел из нашего номера и неспешным шагом направился за нами. Держался он на расстоянии, как будто не имел к нам никакого отношения, но достаточно близко на случай, если мне в голову придет какая-нибудь шальная мысль. Похоже, он уже не в первый раз устраивал нечто подобное.

Ночной портье – худой смуглый мужчина с пресыщенным выражением лица, свойственным представителям этой профессии по всему миру, – уже выписал нам счет. Пока я расплачивался, человек в фуражке яхтсмена, с сигарой в зубах лениво прошествовал мимо и вежливо кивнул портье.

– Доброе утро, капитан Флек, – уважительно поприветствовал его тот. – Нашли вашего друга?

– Да уж, нашел. – Холодное суровое выражение на лице капитана Флека сменила благодушная улыбка. – И он сказал мне, что человек, которого я хотел увидеть, уже уехал в аэропорт. Теперь, черт возьми, придется тащиться туда среди ночи. Но что поделать? Организуешь мне такси?

– Конечно, сэр. – Судя по всему, Флека в этих краях считали важным человеком. Портье замялся и уточнил: – А это срочно, капитан Флек?

– У меня все дела срочные, – прогрохотал Флек.

– Разумеется, разумеется. – Портье занервничал, стараясь угодить Флеку. – Мистер и миссис Бентолл как раз едут в аэропорт на такси…

– Очень приятно познакомиться с вами, мистер… э-э-э… Бентолл, – с наигранной радостью сказал Флек, наградив меня крепким рукопожатием настоящего моряка. При этом левая его рука оставалась в кармане бесформенной, видавшей виды куртки, а дуло спрятанного в нем пистолета так сильно вытягивало карман, что грозило вот-вот разорвать его. – Меня зовут Флек. Мне срочно нужно в аэропорт, и я буду очень благодарен, если вы позволите поехать с вами. Оплата, разумеется, пополам…

Без сомнения, он был настоящим профессионалом. Нас вывели из отеля и усадили в такси с проворством и учтивостью метрдотеля, который ведет вас к самому плохому столику в переполненном ресторане. Когда я забрался на заднее сиденье и Флек с Рабатом зажали меня с двух сторон в крепкие тиски, у меня отпали последние сомнения. Флек имел большой опыт в подобных делах. Слева в меня уткнулся обрез Рабата, справа – пистолет Флека. Оба упирались мне под ребра, и в таком положении я просто не мог оттолкнуть их в сторону. Я сидел тихо и неподвижно, надеясь, что старые рессоры и ухабистая дорога не спровоцируют случайный выстрел.

Мари Хоупман, с отстраненным видом и нарочито прямой спиной, сидела впереди рядом с Кришной. Мне стало даже интересно, сохранилась ли в ней хоть капля той беззаботной веселости, той тихой уверенности в себе, которую она демонстрировала два дня назад в кабинете полковника Рейна. Трудно сказать. Мы пролетели вместе десять тысяч миль, но я так ничего и не узнал о ней. Она об этом позаботилась.

Я совершенно не знал Суву, но, даже если бы и был знаком с этим городом, вряд ли догадался бы, куда нас везут. С двух сторон от меня сидело по человеку, еще двое – впереди, и, когда все-таки удавалось взглянуть в окно, из-за густой пелены дождя я мало что мог рассмотреть. Заметил только темный кинотеатр, здание банка, канал с разбросанными по его темной глади тусклыми отражениями уличных фонарей. Затем мы свернули на узкую неосвещенную улицу, нас затрясло, когда мы переезжали через железнодорожные пути, и я увидел длинный ряд маленьких товарных вагонов. Все это, в особенности товарный состав, плохо сочеталось с моими представлениями о том, как должен выглядеть остров на юге Тихого океана, но времени для размышлений на эту тему не осталось. Такси затормозило так внезапно, что ствол обреза впился мне в бок чуть ли не на половину своей длины. Капитан Флек выскочил из машины и приказал следовать за ним.

Я выбрался наружу и остановился, потирая затекшую спину и озираясь по сторонам. Было темно, как в могиле, проливной дождь не стихал. Сначала я не видел ничего, кроме смутных очертаний одной или двух угловатых конструкций, напоминающих портальные краны. Но чтобы понять, где я нахожусь, мне не требовалось зрение, хватило и обоняния. Мой нос различал запахи дыма, солярки, ржавчины, едкого дегтя, пеньковых канатов, мокрых снастей и пронизывающий все резкий запах моря.

Из-за недосыпа и неожиданного поворота событий я плохо соображал, но было очевидно, что капитан Флек привез нас в порт вовсе не для того, чтобы посадить на борт самолета, летящего в Австралию. Я хотел обратиться к нему, но он перебил меня, осветив карманным фонариком два чемодана, которые Кришна осторожно поставил в лужу грязной маслянистой воды. Затем взял два других чемодана, велел мне последовать его примеру и идти за ним. Дуло двустволки Рабата снова воткнулось мне в ребра без всякого намека на нежность. Индиец уже порядком утомил меня своей привычкой тыкать ружьем в бок. Наверное, Флек держал его на строгой диете из американских гангстерских журналов.

То ли у Флека ночное зрение было лучше, чем у меня, то ли он прекрасно представлял, где находится каждый канат, трос, швартовая тумба или булыжник на причале, но идти нам пришлось недолго, и я успел споткнуться и упасть всего раз пять, когда Флек наконец замедлил шаг, повернул направо и стал спускаться по каменной лестнице. Делал он это не спеша, освещая себе путь фонарем, и я его понимал: непросто идти по лестнице без перил со скользкими, покрытыми зеленой тиной ступеньками. На мгновение у меня возникло сильное желание ударить его чемоданом по голове, и пусть об остальном позаботится сила притяжения. Но этот порыв исчез так же быстро, как появился. И не только из-за двух вооруженных головорезов, шедших за нами следом. Мои глаза уже достаточно привыкли к темноте, чтобы рассмотреть очертания судна, пришвартованного около невысокой каменной дамбы у подножия лестницы. Если бы я столкнул Флека, он отделался бы синяками. Но его самолюбие пострадало бы намного серьезнее, и, чтобы расквитаться со мной, он мог бы даже забыть о своем желании сохранить тишину и секретность. Такие, как он, обычно стреляют без промаха, поэтому я только крепче сжал ручки чемоданов и спустился по ступеням с осторожностью и осмотрительностью пророка Даниила, пробирающегося через логово спящих львов. Особой разницы я не видел, разве что львы не спали, а вполне себе бодрствовали. Через несколько секунд Мари Хоупман и двое индийцев вслед за мной спустились на пирс.

Теперь, когда от воды нас отделяло каких-то восемь футов, я вгляделся в судно, пытаясь хотя бы примерно определить его очертания и размеры, но это оказалось не так-то просто на фоне покрытого тучами неба, такого же темного, как море и земля. Кажется, судно было широкое, футов семьдесят в длину, хотя на деле могло оказаться футов на двадцать короче или длиннее, с довольно объемной средней надстройкой и двумя или тремя мачтами. Вот и все, что я успел рассмотреть. Внезапно дверь в надстройку открылась и меня ослепил поток яркого белого света. Какой-то человек, высокий и худой, быстро прошел через яркий прямоугольник света и тут же закрыл за собой дверь.

– Босс, все в порядке?

Я никогда не бывал в Австралии, но встречал много австралийцев и тут же узнал акцент.

– В порядке. Они с нами. И следи за этим чертовым светом. Мы поднимаемся на борт.

Посадка прошла достаточно легко. Верхняя кромка борта находилась на одном уровне с пристанью, только потом пришлось спрыгнуть на тридцать дюймов вниз. Я обратил внимание, что палуба деревянная, а не стальная. Когда мы все благополучно оказались на борту, капитан Флек спросил:

– Генри, все готово к приему гостей?

Теперь его голос звучал спокойно. Похоже, он испытал большое облегчение, вернувшись на шхуну.

– Каюта готова, босс, – хрипло и протяжно объявил Генри. – Мне проводить их?

– Проводи. Я буду у себя в каюте. Ладно, Бентолл, чемоданы оставь здесь. Увидимся позже.

В сопровождении двух индийцев мы двинулись вслед за Генри к корме. Когда мы прошли палубную надстройку, он свернул направо, включил фонарик и остановился около небольшого прямоугольного люка. Наклонившись, Генри открыл задвижку, откинул крышку люка и посветил вниз фонариком:

– Вы двое, спускайтесь.

Я первым спустился по вертикальному стальному трапу, преодолев десять влажных липких ступеней. Мари Хоупман следовала за мной. Едва ее голова сровнялась с палубой, как крышка люка захлопнулась, и я услышал, как закрывается задвижка. Когда Мари сошла с последней ступеньки, мы остановились и окинули взглядом нашу каюту.

Это была мрачная, отвратительная темница. Правда, тьма оказалась не кромешной. На потолке висела тусклая желтая лампочка в плафоне из армированного стекла, ее света было достаточно, чтобы не передвигаться на ощупь, но все равно помещение выглядело премерзко. И запах стоял такой, словно здесь разыгралась эпидемия бубонной чумы. Пахло отвратительно, но я не мог распознать, чем именно. Настоящая тюрьма, по-другому и не скажешь. А единственный выход – тот люк, через который мы вошли. От кормы нас отделяла деревянная переборка, тянувшаяся поперек всего судна. Я заметил трещину между досками и, хотя ничего не смог рассмотреть, почувствовал запах дизельного топлива. Без сомнения, там находилось машинное отделение. В носовой переборке обнаружилась дверь, ведущая в примитивный гальюн с ржавым умывальником, и, когда я повернул вентиль, из крана потекла вода, бурая, солоноватая, но не морская. В носовой части трюма по углам у самого потолка находились отверстия диаметром в шесть дюймов. Я заглянул в них, но ничего не увидел. Возможно, вентиляционные люки; штука полезная, но только не в безветренную ночь, когда судно стоит на якоре.

Вдоль всего трюма от носа до кормы на достаточном расстоянии друг от друга располагались тяжелые деревянные рейки, закрепленные сверху и снизу деревянными брусками. Всего четыре ряда таких реек. И за двумя рядами, ближайшими к левому и правому борту, были сложены коробки и ящики, которые поднимались до самого потолка и оставляли открытыми только вентиляционные люки. Между внутренними и внешними рядами реек на половину высоты трюма были сложены другие ящики и мешки. Между двумя внутренними рядами находился проход примерно в четыре фута шириной, который тянулся от машинного отсека к двум маленьким дверям в переборке в носовой части шхуны. Деревянный пол в этом проходе выглядел так, словно в последний раз его мыли еще во время коронации[3].

Я продолжал оглядываться по сторонам, чувствуя, как душа потихоньку уходит в пятки, но надеясь, что даже в полумраке Мари Хоупман разглядит на моем лице тщательно сбалансированное выражение безмятежности и отваги. Внезапно лампочка над головой померкла и стала тускло-красной, а с кормы раздался пронзительный вой. Через секунду все прояснилось: это ожил дизельный двигатель. Когда он завелся, все судно завибрировало, затем мотор чуть сбавил обороты, и я услышал над головой стук сандалий по палубе, – похоже, мы отплывали. Вскоре шум двигателя стал громче, после того как переключили передачу. А к тому моменту, когда шхуна слегка накренилась на правый борт, покидая причал, последние сомнения развеялись.

Я отвернулся от машинного отсека, натолкнулся в полумраке на Мари Хоупман и схватил ее за руку, чтобы поддержать. Рука была влажная, покрытая мурашками и слишком холодная. Я достал из коробка спичку, чиркнул ею и вгляделся в лицо Мари, которая тут же зажмурилась от яркого света. Ее мокрые волосы сбились набок и прилипли ко лбу и к щеке, шелковое платье промокло и облепило ее тело, как липкий кокон. Она вся дрожала. До этого момента я даже не осознавал, как холодно и влажно в этой душной дыре. Загасив спичку, я снял ботинок и принялся стучать им по переборке, а когда ответа не последовало, поднялся на несколько ступенек и стал колотить по люку.

– Что ты творишь? – спросила Мари Хоупман.

– Требую обслуживание в номер. Если нам не отдадут нашу одежду, для одного из нас все закончится пневмонией.

– Может, лучше поискать какое-нибудь оружие? – тихо сказала она. – Тебе не приходило в голову подумать о том, зачем нас сюда привезли?

– Чтобы прикончить нас здесь? Чушь! – Я постарался изобразить беспечный смех, но прозвучал он так глухо и неубедительно, что мне самому стало не по себе. – Разумеется, они не станут этого делать, по крайней мере пока. Сама посуди: стоило ли везти меня в такую даль, если можно было расправиться со мной еще в Англии? И если уж меня решили уничтожить, то тебя-то зачем надо было сюда тащить? Вся эта затея с кораблем тоже кажется слишком сложной. Пара тяжелых камней и тот грязный канал, который мы проезжали по дороге, вполне подошли бы для этих целей. И наконец, капитан Флек похож на бандита и жулика, но не на убийцу.

Последняя фраза показалась мне особенно удачной. Если бы я повторил ее раз сто, то и сам бы поверил. Мари Хоупман молчала, возможно обдумывая услышанное и надеясь найти в моих рассуждениях рациональное зерно.

Через пару минут я понял, что стучать в люк бесполезно, подошел к переборке в носовой части и повторил попытку. С другой стороны, вероятно, находилось помещение для экипажа, поскольку уже через полминуты на мой стук отреагировали. Люк открылся, и яркий фонарь осветил трюм.

– Может, хватит уже долбить как дятел? – прозвучал недовольный голос Генри. – Вы что, не можете уснуть?

– Где наши чемоданы? – требовательно спросил я. – Нам нужно переодеться в сухую одежду. Моя жена промокла до нитки.

– Сейчас, сейчас, – проворчал он. – Подойдите сюда.

Мы подчинились, он спустился на несколько ступенек и принял четыре наших чемодана у кого-то с палубы, после чего отодвинулся в сторону, пропуская еще одного человека. Капитан Флек, вооруженный фонариком и пистолетом, принес с собой крепкий аромат виски. По сравнению с пропитавшей трюм вонью этот запах показался мне особенно приятным.

– Извините, что заставил вас ждать, – весело прогрохотал он. – Замки на ваших чемоданах попались заковыристые. Получается, ты не взял с собой оружия, Бентолл?

– Разумеется, – сухо ответил я. На самом деле пистолет у меня был, и он все еще лежал под матрасом моей кровати в отеле «Гранд-Пасифик». – Чем это здесь так мерзко пахнет?

– Мерзко? Мерзко? – Флек втянул зловонный воздух с блаженным видом тонкого ценителя хороших коньяков, склонившегося над бокалом «Наполеона». – Копра и акульи плавники. Но в основном копра. Говорят, очень полезная штука.

– Куда уж полезнее, – с горечью сказал я. – И сколько нам еще торчать в этой дыре?

– Да такой хорошей шхуны еще поискать… – Голос Флека прозвучал раздраженно, но он тут же осекся. – Посмотрим. Еще несколько часов, точно не знаю. В восемь принесут завтрак. – Он посветил в трюм фонариком и продолжил виноватым голосом: – У нас на борту редко бывают женщины, мадам, тем более такие, как вы. Надо было получше прибраться. Главное, не снимайте обувь перед сном.

– Почему? – спросил я.

– Тараканы, – коротко ответил он. – Особенно любят щипать за пятки.

Он быстро повернул фонарик в сторону, и его луч высветил пару чудовищных коричневых насекомых не меньше двух дюймов длиной, которые тут же скрылись из виду.

– Такие… такие огромные? – прошептала Мари Хоупман.

– Это из-за копры и дизельного масла, – мрачно объяснил Генри. – Их любимая еда, если не считать дуста. А его мы им галлонами скармливаем. И это только детки, взрослые-то поумнее, не выходят, когда вокруг столько народа.

– Хватит, – оборвал его Флек и сунул мне в руку фонарь. – Возьми это. Пригодится. Увидимся утром.

Генри подождал, пока голова Флека исчезнет в люке, после чего отодвинул в сторону несколько реек, отгораживавших центральный проход, и кивнул на платформу в четыре фута высотой, состоящую из больших ящиков.

– Спать будете здесь, – коротко объявил он. – Другого места нет. Увидимся утром.

С этими словами он ушел, и вскоре люк за ним захлопнулся.

И поскольку другого места не было, мы уснули плечом к плечу прямо на ящиках. По крайней мере, уснула Мари. Мне же предстояло многое обдумать.

Глава 2

Вторник, 08:30–19:00

Три часа она спала безмятежно, как убитая, я едва слышал ее дыхание. Спустя какое-то время шхуну стало качать сильнее, и наконец от одного особенно резкого рывка Мари проснулась. В ее глазах отразилось недоумение и, возможно, легкий страх. Потом она вспомнила, что произошло, и села.

– Привет, – сказала она.

– Доброе утро. Тебе лучше?

– Угу. – Она ухватилась за рейку, когда шхуну снова тряхнуло и несколько незакрепленных ящиков поползли по полу. – Но это ненадолго, если качка продолжится. Морская болезнь, ничего не могу с собой поделать. Который теперь час? На твоих часах – половина девятого. Наверное, уже рассвело. Интересно, куда мы плывем?

– На север или на юг. Нас не подбрасывает и не закручивает, значит волна точно перпендикулярна курсу судна. С географией у меня не очень хорошо, но я точно помню, что в это время года пассаты постоянно дуют с востока на запад. Так что мы плывем либо на север, либо на юг.

Чтобы размять затекшие ноги, я прошел по центральному проходу к тому месту, где с двух сторон ящики поднимались почти до потолка, оставляя немного свободного пространства для вентиляционных люков. Я по очереди обследовал каждый из люков по левому и по правому борту шхуны, ощупал их. Тот, что находился по левому борту, оказался теплее. Это означало, что мы, вероятнее всего, движемся на юг. Ближайшая земля в этом направлении – Новая Зеландия, плыть до нее примерно тысячу миль. Я отложил в долгий ящик эту ценную информацию и уже собирался отойти от переборки, когда сверху донеслись голоса, тихие, но вполне различимые. Я вытащил из-за реек ящик, забрался на него и прижался щекой к основанию вентиляционного люка.

Вентиляционная труба, судя по всему, вела в радиорубку, а воронкообразное отверстие люка прекрасно принимало и усиливало звуковые сигналы. Я четко слышал дробный стук морзянки и голоса двух человек, звучавшие так четко, словно они находились всего в трех футах от меня. О чем они говорили, я так и не понял, потому что никогда прежде не слышал этого языка. Через пару минут я спрыгнул с ящика, убрал его на место и вернулся к Мари.

– Почему ты так долго? – с упреком спросила она.

Похоже, ей совсем не нравился этот темный, отвратительно пахнущий трюм. Как, впрочем, и мне.

– Извини. Но не переживай, я даром времени не терял. Выяснил, что мы все-таки плывем на юг. Но это не самое главное. Я узнал, что мы можем слышать, о чем говорят люди на верхней палубе.

И я рассказал ей о своем открытии. Она выслушала меня и кивнула:

– Это может оказаться весьма полезным.

– Более чем, – поддержал я ее. – Проголодалась?

– Ну… – Она поморщилась и потерла ладонью живот. – Дело не в том, что я плохой моряк, просто здесь такой ужасный запах.

– Да, от вентиляторов никакого толка, – согласился я. – Но может, немного чая?

Я подошел к переборке в носовой части трюма и привлек к себе внимание так же, как и в предыдущий раз, с силой постучав по ней. Затем отступил к корме, и через минуту люк открылся.

Я заморгал от ослепительного света, хлынувшего в трюм, и отошел немного назад, когда кто-то начал спускаться по трапу. Человек со впалыми щеками, худым морщинистым лицом и печальным взглядом.

– Что за шум? – устало спросил Генри.

– Вы обещали принести нам завтрак, – напомнил я ему.

– Принесем. Завтрак будет через десять минут.

С этими словами Генри ушел и закрыл за собой люк.

Не прошло и десяти минут, как люк открылся, и приземистый молодой парень с копной кудрявых темно-каштановых волос ловко сбежал по трапу, держа в одной руке обшарпанный деревянный поднос. Весело улыбнувшись мне, он подошел к Мари и поставил поднос на ящик рядом с ней, а затем с видом Эскофье[4], демонстрирующего почтенной публике свое последнее творение, снял с блюда помятую оловянную крышку. Я взглянул на бурую клейкую массу. Она напоминала рис с кусочками кокосового ореха.

– Что это? – спросил я. – Объедки, оставшиеся с прошлой недели?

– Пудинг с дало[5]. Очень вкусно, сэр. – Парень указал на обшарпанный эмалированный кофейник. – Здесь кофе. Тоже очень хороший.

Он поклонился Мари и удалился так же проворно, разумеется закрыв за собой люк.

Пудинг оказался неудобоваримой желеобразной массой, на вкус напоминавшей запеченный белковый клей. Совершенно несъедобный, он все равно не шел ни в какое сравнение с ужасным кофе, а точнее, чуть тепленькой трюмной водой, процеженной через старый мешок из-под цемента.

– Они хотят нас отравить? – предположила Мари.

– Это невозможно. Для начала, никто не станет это есть. По крайней мере, ни один европеец. Хотя, наверное, для полинезийца это настоящий деликатес. Ну вот и позавтракали. – Я вдруг осекся и внимательно посмотрел на ящик, стоящий за подносом. – Черт побери! Как же я сразу не заметил! Я ведь лежал на этом ящике целых четыре часа!

– Но у тебя же нет глаз на затылке, – рассудительно заметила Мари.

Я ничего не ответил. Достал фонарик и посветил им в пространство между досками ящика.

– Похоже на бутылки с лимонадом или что-то в этом роде.

– Мне тоже так кажется. И что, совесть позволит тебе нанести ущерб собственности капитана Флека? – мягко поинтересовалась она.

Я усмехнулся, просунул в ящик палку, приготовленную на случай, если придется отбиваться от крыс, отодрал верхнюю доску и передал бутылку Мари:

– Только осторожно. Вдруг там неразбавленный джин, который они контрабандой продают местным?

Но это был не джин, а лимонный сок, причем отличного качества. Он прекрасно утолял жажду, но не мог заменить полноценного завтрака. Поэтому я снял пиджак и принялся обследовать содержимое трюма.

Похоже, что капитан Флек занимался вполне безобидным бизнесом и перевозил продовольствие. В пространстве между двумя рядами реек, которое было заполнено только на половину высоты, находились ящики с провизией. Там было мясо, фрукты, безалкогольные напитки. Вероятно, Флек загрузил все это на одном из больших островов, перед тем как поплыть за копрой. Скорее всего, именно так и обстояло дело. Но с другой стороны, Флек не производил впечатление безобидного человека.

Я позавтракал солониной и грушами (Мэри с дрожью омерзения отвергла эту пищу) и решил обследовать содержимое ящиков и коробок, которые громоздились до потолка между двумя внешними рядами реек и бортами шхуны. Но у меня мало что вышло. Рейки здесь не отодвигались в сторону, как во внутренних рядах, а крепились к потолку на петлях и могли подниматься вперед и назад. Но снизу их прижимали ящики внутреннего ряда, и сдвинуть рейки с места не представлялось возможным. И все же две рейки за ящиком с лимонадом свободно болтались. Я посветил наверх фонариком и не обнаружил петель, которыми они крепились бы к потолку. Судя по состоянию дерева, сорвали их совсем недавно. Я раздвинул эти рейки насколько возможно, снял верхний ящик, стараясь не свернуть себе при этом шею, – это было не так-то просто сделать, поскольку ящик был тяжелым, а качка усилилась, – и отнес его на платформу, на которой мы провели ночь.

Ящик из промасленных сосновых досок был примерно два фута длиной, восемнадцать дюймов шириной и около фута высотой. Во всех четырех углах крышки были изображены широкие стрелки – фирменный знак Королевского военно-морского флота Великобритании. Сверху трафаретными буквами надпись «Морская авиация», наполовину зачеркнутая жирной черной линией. Под ней еще одна: «Спиртовые компасы», а еще ниже: «Излишки. Подлежит утилизации». И внизу – корона. Выглядело очень официально. Я не без труда оторвал верхнюю доску, и надпись не обманула: в ящике лежали шесть спиртовых компасов без маркировки, завернутые в бумагу и солому.

– По-моему, неплохо, – сказал я. – Мне уже приходилось видеть подобные надписи. «Излишки» – это такой старый добрый морской термин для обозначения устаревшего оборудования. Так можно подороже продать его гражданским. Возможно, капитан Флек на вполне законных основаниях торгует списанными армейскими товарами.

– А может, у капитана Флека припасены трафареты на все случаи жизни? – скептически предположила Мари. – Что в другом ящике?

Я достал следующий. На нем было написано: «Бинокли», именно они и оказались внутри. На третьем снова красовался наполовину стертый значок морской авиации и выведенная через трафарет надпись «Надувные спасательные жилеты (для самолетов)». И снова никакого обмана: ярко-красные жилеты с баллонами СО₂ и желтыми цилиндрами с надписью «Для отпугивания акул».

– Мы зря теряем время, – сказал я. Из-за сильной качки приходилось все время держать равновесие, поэтому таскать и открывать ящики в таких обстоятельствах оказалось довольно тяжело. К тому же с восходом солнца трюм начал прогреваться, и у меня по лицу пот катился градом. – Он самый заурядный продавец подержанных товаров.

– Продавцы подержанных товаров не похищают людей, – язвительно заметила она. – Открой еще один, пожалуйста. Мы обязательно что-нибудь найдем. У меня предчувствие.

Я подавил желание ответить, что хорошо иметь предчувствие, когда тяжелую работу выполняет кто-то другой, стащил четвертый, довольно тяжелый ящик с постепенно уменьшающегося штабеля и поставил его рядом с остальными. Все та же трафаретная надпись о том, что перед нами излишки, и под ней: «Запальные свечи „Чемпион“. 24 дюжины».

Я потратил около пяти минут и сильно расцарапал руку, прежде чем мне удалось сорвать крышку. Мари избегала моего взгляда, – возможно, она умела читать мысли или у нее опять весьма кстати разыгралась морская болезнь. Но когда я снял крышку, она повернулась и заглянула внутрь ящика, а затем посмотрела на меня.

– Должно быть, у капитана Флека и правда имеются трафареты на все случаи жизни, – тихо проговорила она.

– Не исключено, – согласился я.

Ящик был заполнен жестяными контейнерами, но в них оказались не запальные свечи, а пулеметные ленты – такого количества вполне хватило бы для организации полноценной революции.

– Вот это уже интересно.

– А это не опасно? Вдруг капитан Флек…

– Что он мне сделает? Пусть приходит, если захочет.

Я достал пятый ящик, усмехнулся при виде трафарета «Запальные свечи», сорвал крышку путем комбинации рычага и нескольких точно рассчитанных пинков и уставился на надпись на плотной синей бумаге, в которую было обернуто содержимое. Потом закрыл крышку с нежностью и благоговейной заботой, с какими чикагский гангстер возлагает венок на могилу своей последней жертвы.

– «Аммонал. Двадцатипятипроцентный порошок алюминия». – Мари тоже прочитала надпись. – Это еще что такое?

– Очень мощное взрывчатое вещество. Его вполне хватит, чтобы запустить на орбиту эту шхуну и всех, кто находится на борту. – Я с превеликой осторожностью поставил ящик на место, и на моем лице снова выступил пот, когда я вспомнил, с каким пылом только что молотил по этому ящику. – Очень хитрая штука. Неподходящая температура, неаккуратное обращение, излишняя влажность… и взрыв будет мощным. Что-то мне совсем разонравился этот трюм.

Я взял ящик с патронами и также вернул его на место. После предыдущего, со взрывчаткой, он показался мне легким как пушинка.

Мари слегка нахмурила брови:

– Собираешься все поставить на место?

– А ты как думаешь?

– Испугался?

– Не испугался. Я в ужасе. В следующем ящике может оказаться нитроглицерин или что-то в этом роде. Вот тогда станет совсем весело.

Я поставил на место все ящики и рейки, взял фонарь и пошел посмотреть, что еще мне удастся обнаружить. Но ничего особенно интересного не нашел. У левого борта стояло шесть канистр с дизельным топливом, все полные, а еще керосин, дуст и несколько канистр с водой объемом по пять галлонов каждая, с ремнями, чтобы можно было нести их на спине. Вероятно, Флек вез их на отдаленные острова, где были сложности с пресной водой и отсутствовало погрузочное оборудование. У правого борта находились два прямоугольных металлических ящика, в которых валялся разный проржавевший хлам: гайки, болты разной формы и размера, бруски, такелажные снасти, отвертки, даже пара такелажных сваек. На свайки я посмотрел с большим интересом, но предпочел оставить их на месте. Капитан Флек наверняка предвидел такую возможность, да и в любом случае пуля намного быстрее достигнет цели, чем такелажная свайка. Тем более что ее не так-то просто спрятать.

Я вернулся к Мари Хоупман. Она выглядела очень бледной.

– Больше ничего не нашел. Что будем делать дальше?

– Можешь делать что хочешь, – равнодушно сказала она. – А меня сейчас стошнит.

– О боже!

Я подбежал к переборке, отделявшей нас от каюты экипажа, и замолотил по ней, а затем, когда люк открылся, бросился к трапу.

На этот раз явился капитан Флек собственной персоной. Отдохнувший, только что побрившийся, с ясными глазами и в белых парусиновых штанах. Перед тем как обратиться к нам, он учтиво вытащил сигару изо рта:

– Чудесное утро, Бентолл. Надеюсь, ты…

– Моей жене плохо, – перебил я его. – Ей нужен свежий воздух. Она может подняться на палубу?

– Плохо? – Его тон сразу изменился. – У нее лихорадка?

– Морская болезнь! – крикнул я.

– Это в такой-то день? – Флек распрямился и оглянулся, вероятно, на океан, где, по его мнению, стоял мертвый штиль. – Минуточку.

Он щелкнул пальцами, что-то сказал, чего я не смог разобрать, и к нему подбежал с биноклем юноша, приносивший нам завтрак. Флек медленно развернулся вокруг своей оси, изучая горизонт, после чего опустил бинокль:

– Она может подняться. Ты тоже, если хочешь.

Я окликнул Мари и следом за ней поднялся по трапу. Флек протянул ей руку, помогая перешагнуть через край люка, и произнес заботливым тоном:

– Как жаль, что вам нездоровится, миссис Бентолл. Выглядите вы и правда неважно.

– Вы так любезны, капитан Флек.

От такого тона и взгляда я бы весь съежился в комок, но на Флека ее слова совсем не подействовали. Он снова щелкнул пальцами, и юноша принес два складных кресла с прикрепленными к ним навесами от солнца.

– Можете оставаться здесь, сколько пожелаете. Но если вам скажут вернуться, спускайтесь немедленно. Ясно?

Я молча кивнул.

– Вот и славно. Вы же не настолько глупы, чтобы выкинуть какую-нибудь глупость. Наш друг Рабат, конечно, не Энни Оукли[6], но с такого расстояния вряд ли промажет.

Я повернулся и посмотрел на маленького индийца. По-прежнему во всем черном, только уже без куртки, он сидел с другой стороны люка со своим обрезом на коленях. Оружие было направлено мне в голову, и во взгляде индийца ясно читалось нетерпеливое предвкушение, на которое я решил не обращать внимания.

– А теперь я вынужден вас покинуть, – продолжил Флек с улыбкой, демонстрируя кривые коричневые зубы. – Нам, капитанам, нужно заниматься своими делами. Еще увидимся.

Пока мы раскладывали кресла, он удалился в рулевую рубку, находившуюся за радиорубкой. Мари со вздохом растянулась в кресле, закрыла газа, и через пять минуту румянец снова заиграл на ее щеках. Через десять она уснула. Я бы с радостью последовал ее примеру, но полковнику Рейну это не понравилось бы. «Никогда не теряйте бдительности, мой мальчик», – любил повторять он, поэтому я огляделся по сторонам со всей возможной бдительностью. Но вокруг не было ничего такого, что заслуживало бы моего бдения.

Сверху – раскаленное добела солнце на бледно-голубом, вылинявшем небе. На западе – зеленовато-синее море, на востоке, на солнечной стороне, темно-зеленая сверкающая вода вздымалась невысокой длинной волной под теплым ветром в двенадцать узлов. На юго-востоке ближе к горизонту виднелась какая-то размытая багряная полоса. Может, острова, а может, просто мое воображение. И ни одного корабля или лодки. Даже ни одной летающей рыбы. Пришлось наблюдать за тем, что происходит на шхуне.

Возможно, это было не самое грязное судно на море – признаюсь, я видел их не так много, – но редкий претендент смог бы потеснить его с пьедестала почета. Шхуна оказалась больше, намного больше, чем я думал, – около ста футов в длину, вся грязная, захламленная, облезлая. Хотя, наверное, изначально она была покрашена, но краска облупилась под ярким солнцем. Две мачты со всеми снастями, но без парусов, на самом верху между ними виднелась радиоантенна, провод от которой шел в радиорубку, находившуюся примерно в двадцати футах от того места, где сидел я. За открытой дверью рубки я разглядел ржавый вентилятор. Дальше, скорее всего, располагалась штурманская рубка Флека или его каюта, а может, и то и другое, а за ней, на возвышении, капитанский мостик. Каюта для экипажа, вероятно, находилась внизу. Минут пять я задумчиво рассматривал корабельные надстройки и носовую часть шхуны, и у меня возникло смутное ощущение, словно что-то здесь не так. Словно творится что-то неладное. Наверное, полковник Рейн сразу бы догадался, что именно, но у меня не получалось. Я решил, что выполнил свой долг перед полковником и особого толка от дальнейшего бдения не будет. Не важно, засну я или останусь бодрствовать, при желании они могли выбросить меня за борт в любой момент. К тому же за последние сорок восемь часов я спал не больше трех. Поэтому я закрыл глаза и уснул.

Проснулся я уже в полдень. Солнце светило почти над головой, но навесы над креслами оказались достаточно широкими, а ветер – прохладным. Капитан Флек сидел около люка. Вероятно, он закончил со своими делами. Догадаться о природе этих дел не составило труда: капитан только что завершил долгую и непростую беседу с бутылкой виски. Глаза его слегка остекленели, и даже с расстояния трех футов я чувствовал, как сильно от него разит спиртным. Но угрызения совести, а может, что-то еще заставило его принести поднос со стаканами, бутылкой хереса и маленьким керамическим кувшином.

– Совсем скоро мы принесем вам перекусить. – Его голос звучал почти виновато. – Может, для начала пропустите по стаканчику?

– Угу. – Я взглянул на кувшин. – Что там? Цианистый калий?

– Виски, – коротко ответил капитан, налил нам по стакану, залпом осушил свой и кивнул в сторону Мари, лицо которой было почти полностью скрыто растрепавшимися от ветра волосами. – А что насчет миссис Бентолл?

– Пусть поспит. Ей нужно отдохнуть. Кто отдал вам приказ сделать это, Флек?

– Хм? – Вопрос застал его врасплох, но он тут же сосредоточился. Судя по всему, его организм очень хорошо переносил алкоголь. – Приказ? Какой приказ? Чей приказ?

– Что вы собираетесь с нами делать?

– Не терпится узнать, да, Бентолл?

– Было бы неплохо. А вы не очень общительны, как я погляжу.

– Выпей еще стаканчик.

– Я и с первым пока не разобрался. Как долго вы собираетесь держать нас здесь?

Он на мгновение задумался, после чего медленно ответил:

– Не знаю. Твои догадки недалеки от истины, я тут не главный. Кое-кому хотелось с вами повидаться. – Он осушил еще один стакан виски. – Но теперь у него поубавилось уверенности.

– Он мог бы сообщить вам об этом до того, как вы забрали нас из отеля.

– Тогда он еще не знал. Меньше пяти минут назад пришла радиограмма. Он снова выйдет на связь ровно в семь вечера. Вот тогда все и узнаешь. Надеюсь, тебе это понравится.

В его голосе звучали мрачные нотки, и меня это совсем не воодушевило. Флек переключил свое внимание на Мари, долго молча смотрел на нее и наконец сказал:

– Какая славная у тебя девчонка, Бентолл.

– Разумеется. Она ведь моя жена, Флек. Так что смотрите лучше в другую сторону.

Он медленно повернулся ко мне, его лицо стало суровым, взгляд – холодным. Но было там и что-то еще, я просто не мог понять, что именно.

– Будь я лет на десять моложе или на полбутылки виски трезвее, – проговорил он без враждебности в голосе, – я выбил бы тебе передние зубы за такие слова. – Флек перевел взгляд на сверкающую зеленую гладь океана, стакан с виски застыл у него в руке. – У меня есть дочка, на год или два моложе ее. Сейчас она в Калифорнийском университете, изучает гуманитарные науки. Думает, что ее папка – капитан австралийского флота. – Он поболтал виски в стакане. – Может, и хорошо, что она так считает. Может, будет лучше, если она никогда меня больше не увидит. Но если бы я узнал, что никогда больше не увижу ее…

Я все понял. Конечно, я не Эйнштейн, но даже до меня быстро доходит очевидное. Солнце жарило еще сильнее, но внезапно у меня по спине пробежал холодок. Я не хотел, чтобы Флек опомнился, осознав, что говорит не только сам с собой, но и со мной, поэтому спросил:

– Вы ведь не австралиец, Флек?

– Не похож?

– Нет. Вы говорите как австралиец, но это приобретенный акцент.

– Я англичанин, как и ты, – проворчал он. – Но мой дом в Австралии.

– Флек, кто вам за все это платит?

Он неожиданно встал, забрал пустые стаканы, бутылку с кувшином и ушел, не проронив больше ни слова.

Только в полшестого вечера Флек велел нам спускаться. Возможно, он заметил на горизонте какое-то судно и не хотел, чтобы нас случайно увидели, если оно подплывет поближе, а может, просто решил, что мы засиделись на палубе. Меня совсем не воодушевляла перспектива возвращаться в эту вонючую дыру, но за день мы выспались и хорошо отдохнули, поэтому спокойно подчинились приказу. К концу дня с востока натянуло черные грозовые облака, солнце исчезло, воздух стал холодным, вот-вот мог начаться дождь. Похоже, нас снова ждала темная и слякотная ночь. Такая ночь наверняка пришлась бы капитану Флеку по душе. А нам, я надеялся, такая ночь подойдет еще больше.

Люк захлопнулся над нашими головами, лязгнул засов. Мари вздрогнула и крепко обхватила себя руками:

– Нас ждет еще одна ночь в отеле «Риц». Надо было попросить запасные батарейки: те, что в фонарике, долго не продержатся.

– Фонарик нам не понадобится. В любом случае сегодня наш последний вечер в этом плавучем мусорном баке. Мы покинем его, как только стемнеет. Если все пойдет по плану Флека, мы покинем шхуну с привязанным к ногам грузом. Если все пойдет по моему плану, то без груза. Но я скорее поставил бы деньги на Флека.

– Что ты хочешь сказать? – прошептала она. – Ты… ты ведь считал, что с нами ничего не случится. Вспомни все, что говорил мне, когда нас привезли ночью на шхуну. Ты сказал, что Флек не убийца.

– Я до сих пор так считаю. По крайней мере, не убийца по своей натуре. Он пьет весь день, пытаясь заглушить совесть. Но человек может совершить многое из того, что ему совсем не хочется делать, и даже убить, из-за угроз, шантажа или когда он отчаянно нуждается в деньгах. Я поговорил с ним, пока ты спала. Похоже, я больше не нужен тем, кто хотел меня заполучить. По какой причине, я не знаю, но, судя по всему, завершиться эта история должна без моего участия.

– Он сказал тебе, что мы… что нас…

– Он ничего прямо не говорил. Всего лишь сообщил, что человек, который организовал похищение, больше не нуждается в моих… или в наших услугах. Окончательное решение будет принято в семь вечера, но он почти не сомневается, каким это решение будет. Мне кажется, ты понравилась старику Флеку, но он говорил о тебе так, словно ты уже осталась в прошлом. Очень проникновенно, с грустью.

Мари дотронулась до моей руки, посмотрела на меня с очень странным выражением и просто сказала:

– Мне страшно. Удивительно: я сейчас пытаюсь заглянуть в свое будущее, но не вижу его, и мне страшно. А тебе?

– Конечно, мне тоже страшно, – раздраженно ответил я. – А ты как думаешь?

– Я думаю, тебе не страшно. Это только слова. Я знаю, что ты не боишься, по крайней мере смерти. Не хочу сказать, что ты какой-то особенный храбрец, но, если смерть все же настигнет тебя, ты будешь слишком занят, выясняя, планируя, рассчитывая, прикидывая, пытаясь найти выход, и даже не заметишь, как это произойдет. Просто перестанешь дышать, и все. Ты и сейчас стараешься придумать, как выбраться, и уверен, что у тебя все получится. Для тебя смерть в таких обстоятельствах, когда есть хотя бы один миллионный шанс выжить, – это страшное оскорбление. – Она смущенно улыбнулась и продолжила: – Полковник Рейн много о тебе рассказывал. Он говорил, что, если положение становится совсем отчаянным и надежды нет, людям свойственно смиряться с неизбежным, но ты не такой. И не потому, что видишь в этом нечто дурное, – ты просто не умеешь сдаваться. Он сказал, что ты единственный, кого он мог бы бояться. Что даже если тебя посадят на электрический стул и палач опустит рубильник, ты до самого конца будешь думать, как освободиться.

Она рассеянно теребила пуговицу на моей рубашке, пока та не повисла на нитке, но я ничего не сказал. Одна пуговица ничего не значила этой ночью. Мари подняла глаза и снова улыбнулась, вероятно, чтобы ее следующие слова прозвучали не так обидно.

– Я думаю, ты очень самонадеянный. Полностью уверенный в себе. Но когда-нибудь ты окажешься в ситуации, где твоя вера в себя ни капли тебе не поможет.

– Помяни мои слова, – ехидно сказал я. – Ты забыла добавить: «Помяни мои слова».

Люк открылся, улыбка исчезла с лица Мари, и она отвернулась. Вошел темнокожий юноша с Фиджи, который принес суп, какое-то тушеное мясо и кофе. Он молча спустился и оставил поднос.

Я взглянул на Мари:

– Правда, в этом есть нечто зловещее?

– Ты о чем? – холодно спросила она.

– Я о нашем приятеле-фиджийце. Сегодня утром он улыбался до ушей, а вечером появился с видом хирурга, который пришел сообщить, что у него неудачно соскользнул скальпель.

– И что?

– Видишь ли, – терпеливо начал объяснять я, – не приятно шутить, петь и танцевать, когда ты приносишь последнюю трапезу осужденному на казнь. В приличных тюрьмах такое поведение не одобрили бы.

– А, – равнодушно ответила она. – Понятно.

– Не хочешь попробовать угощение? – продолжил я. – Или сразу все выбросим?

– Даже не знаю, – с сомнением протянула Мари. – Я уже сутки ничего не ела. Все-таки попробую.

И мы правильно сделали, что попробовали. Суп оказался вполне приличным, тушеное мясо еще лучше, а кофе вообще великолепным. Повар чудесным образом исправился после своей утренней промашки, или же старого пристрелили и взяли нового. Есть над чем подумать. Я допил кофе и посмотрел на Мари:

– Надеюсь, ты умеешь плавать?

– Не очень хорошо, – нерешительно ответила она. – Немного держусь на воде.

– Если к ногам не привяжут железный лом, то не утонешь, – кивнул я. – Послушаешь, что там происходит, пока я занимаюсь одним маленьким дельцем?

– Конечно.

Кажется, она простила все мои прежние промахи.

Мы подошли к переборке, отделявшей нас от носового отсека, и я поставил друг на друга два ящика, чтобы она могла забраться на них поближе к вентиляционному люку по левому борту.

– Отсюда хорошо слышно все, о чем говорят наверху, – сказал я. – Особенно в радиорубке или около нее. Возможно, до семи часов ты не услышишь ничего особенного. Но как знать? Боюсь, шея может немного затечь, но я освобожу тебя от этой работы, как только со всем закончу.

Я оставил ее там, вернулся к трапу, поднялся на три железные ступеньки и прикинул расстояние между верхней ступенью и крышкой люка. Затем спустился и стал рыться в металлических ящиках, которые стояли в углу у правого борта, нашел талреп[7], хорошо подходивший для моих целей, пару деревянных реек и спрятал все это за ящиками.

Потом вернулся на платформу с деревянными ящиками, где мы провели прошлую ночь, отодвинул в сторону две незакрепленные рейки, осторожно снял ящики с компасами и биноклями, отставил их в сторону, потом достал ящик со спасательными жилетами и вытряхнул его содержимое.

Всего жилетов оказалось двенадцать, из резины и плотного брезента, а также с кожаными ремнями вместо обычных завязок. В комплекте к каждому прилагался баллон с углекислым газом и еще один, меньшего размера, со средством для отпугивания акул. Кроме того, в комплекте к каждому жилету шел еще один водонепроницаемый цилиндр с проводом, который вел к маленькой красной лампочке, крепившейся на левом плечевом ремне. Внутри цилиндра находилась батарейка. Я нажал на маленькую кнопку, и лампочка замигала темно-красным светом, показывая, что, хотя экипировка и устарела, она по-прежнему должна хорошо заполняться газом и не пропускать воду. Но я не мог полагаться на случай, поэтому выбрал наугад четыре жилета и дернул за бирку на одном из них.

Немедленно послышалось шипение сжатого газа, не такое уж и громкое, но в этом замкнутом пространстве мне показалось, что сейчас его услышат все, кто находится на шхуне. Мари точно услышала, она спрыгнула с ящиков и подбежала к световому кругу, образованному моим фонариком.

– Что это? – тут же спросила она. – Что за шум?

– Не крысы, не змеи и не новые враги, – успокоил я ее. Теперь шипение прекратилось, и я поднял круглый, твердый, полностью надутый спасательный жилет, чтобы получше рассмотреть его. – Небольшая проверка. Кажется, все в порядке. Я сейчас испытаю еще парочку, но постараюсь сделать это тихо. Что слышно наверху?

– Ничего особенного. Говорили много, в основном Флек и тот австралиец. Но все больше о картах, курсе, островах, грузе и все в том же духе. А еще о своих подружках в Суве.

– Это, наверное, интересно.

– Только не в их изложении, – фыркнула она.

– Какой ужас, – согласился я. – Ты права, все мужчины одинаковые. А теперь возвращайся на свой пост, чтобы ничего не упустить.

Она бросила на меня долгий задумчивый взгляд, но я продолжил испытание спасательных жилетов, предварительно накрыв их двумя одеялами и подушками, чтобы заглушить шум. Все четыре работали идеально, и, когда десять минут спустя ни один из них не сдулся, я пришел к выводу, что и остальные жилеты, скорее всего, исправны. Взяв еще четыре, я спрятал их за ящиками вместе с остальными инструментами. Через минуту убрал на место ящики и восстановил положение реек.

Затем взглянул на часы. Без пятнадцати минут семь. Времени оставалось мало. Снова вернувшись в кормовую часть трюма, я осмотрел с помощью фонарика канистры с водой: ремни из плотного брезента, сбоку впадины, чтобы удобнее нести на спине, сверху – крышка диаметром в пять дюймов и с пружинным фиксатором, внизу – кран с вентилем. На первый взгляд достаточно прочные. Я перетащил две канистры в угол, открыл на них крышки и убедился, что они почти до краев заполнены водой. Закрыв крышки, я со всей силы потряс канистры. Ни капли не пролилось, значит они полностью герметичны. Открутил вентили до упора, и вода хлынула на пол. Ну и что с того? В конце концов, это не моя шхуна. Когда канистры опустели, я протер их изнутри рубашкой из своего чемодана и подошел к Мари.

– Больше ничего не услышала? – шепотом спросил я.

– Ничего.

– Я подменю тебя ненадолго. Возьми фонарик. Не знаю, что может случиться ночью в Тихом океане, но вдруг спасательные жилеты порвутся или просто придут в негодность от старости. Так что, думаю, мы захватим еще пару канистр из-под воды. У них отличная плавучесть, даже лучше, чем нам требуется, можно даже запихнуть внутрь одежду, какую сочтешь нужной. Только не трать весь вечер на размышления, что с собой взять. Кстати, я слышал, что многие женщины возят с собой в путешествия полиэтиленовые мешки для упаковки. У тебя, случайно, нет таких?

– Кажется, есть парочка.

– Пожалуйста, дай мне один.

– Хорошо. – Она замешкалась. – Я мало разбираюсь в навигации, но мне показалось, что за последний час шхуна один, а то и два раза сменила курс.

– Почему ты так решила?

Старый морской волк Бентолл был очень снисходителен к сухопутным жителям.

– Нас ведь больше не качает, так? И волна теперь попутная, идет от кормы. Это уже вторая или третья смена курса, которую я заметила.

Мари была права: качка постепенно стихла, лишь у кормы еще оставалось небольшое волнение. Но я не придал этому большого значения, поскольку знал, что к ночи пассаты стихают, а местные течения могут двигаться в какую угодно сторону. Переживать из-за этого точно не стоило. Мари отошла в сторону, и я прижался ухом к вентиляционному люку.

Сначала до меня доносился только ужасно громкий дребезжащий стук по радиатору, и этот стук становился все сильнее и настойчивее с каждой секундой. Дождь, сильный проливной дождь, и, судя по всему, зарядил он надолго. Что ж, и Флеку, и мне это только на руку.

А потом я услышал голос Флека. Сначала донесся торопливый стук шагов, а после – его голос. Я догадался, что он стоит у двери радиорубки.

– Генри, надевай наушники. – Голос немного дребезжал, в нем слышался какой-то металлический отзвук, оттого что он проходил через вентиляционную трубу, но я четко различал каждое слово. – Точно по расписанию.

– Босс, еще шесть минут.

Генри, вероятно, сидел за столом с радиоприемником, примерно в пяти футах от Флека, однако его голос звучал почти так же ясно: вентиляционная труба хорошо усиливала звук.

– Не важно. Подключайся.

Я напряг слух и приник к вентиляционному люку так сильно, что едва не залез в него наполовину, но больше ничего не услышал. Через пару минут я почувствовал, что меня дергают за рукав.

– Все, – сказала Мари. – Держи фонарик.

– Ладно. – Я спрыгнул, помог ей забраться и тихо проговорил: – Ради бога, никуда не уходи. Наш друг Генри сейчас получит решающее сообщение.

Дел у меня оставалось немного, и за три или четыре минуты я со всем разобрался. Засунул одеяло в полиэтиленовый мешок, крепко завязал его и тут же почувствовал прилив оптимизма. Шансы, что одеяло нам пригодится, были не так уж и велики. Но если мы сможем открыть люк, спрыгнем со шхуны, прежде чем нас изрешетят пулями, не утонем и не отправимся на корм акулам, барракудам или кто там еще может польститься на нас среди ночи, то неплохо будет иметь при себе мокрое одеяло, чтобы с восходом солнца не получить солнечный удар. Однако мне не хотелось тащить с собой лишний груз, поэтому я воспользовался полиэтиленовым пакетом. Я привязал пакет к одной из канистр с водой и затолкал внутрь канистры кое-какую одежду и сигареты. В этот момент Мари снова вернулась к корме и встала рядом со мной.

Без лишних предисловий она заговорила спокойным голосом, в котором не ощущалось ни тени страха:

– Мы им больше не нужны.

– Что ж, по крайней мере, не зря готовились. Они обо всем договорились?

– Да. С тем же успехом они могли бы говорить о погоде. Думаю, ты заблуждался насчет Флека: он не моргнув глазом разделается с кем угодно. Они обсуждали это как интересную задачку. Генри спросил, как они будут от нас избавляться, и Флек ответил: «Давай сделаем все тихо и цивилизованно. Скажем им, что босс передумал. Что мы совсем скоро привезем их к нему. А что было, то было. Отведем в каюту, предложим выпить, подмешаем снотворное, потом тихонько сбросим за борт».

– Славный малый! Мы мирно пойдем ко дну, и даже если наши тела прибьет к берегу, на них не обнаружат следов от пуль и никто не начнет расследование.

– Но при вскрытии могут обнаружить присутствие яда или наркотика…

– Что касается нашего вскрытия, – мрачно перебил я ее, – то врач даже не удосужится вынуть руки из карманов. Если кости не сломаны, сложно установить причину смерти пары тщательно обглоданных скелетов, в которые мы можем превратиться после того, как нами пообедают морские жители. Хотя кто знает, может, акулы проглотят нас вместе с костями.

– Зачем ты все это говоришь? – холодно спросила она.

– Просто пытаюсь немного взбодриться. – Я протянул ей пару спасательных жилетов. – Отрегулируй плечевые ремни, чтобы ты смогла надеть их оба один поверх другого, а потом закрепи на талии. Будь осторожна, не выпусти случайно углекислый газ. Надуешь, когда окажешься в воде.

Сам я уже надевал свою сбрую. Мари слишком долго возилась с лямками, и я сказал:

– Пожалуйста, поторопись.

– Спешить нет смысла, – возразила она. – Генри сказал: «Думаю, стоит подождать часа два и уж потом приступить к делу». И Флек его поддержал: «Да, не меньше двух». Наверное, они ждут, когда совсем стемнеет.

– Или хотят скрыть это от команды. Так или иначе, причины не важны. Намного важнее, что через два часа с нами разделаются. Но прийти они могут в любой момент. Ты упускаешь из виду один важный факт. Обнаружив наше исчезновение, они сразу дадут задний ход и примутся нас искать. Мне совсем не хочется, чтобы меня сбила шхуна или порезал на куски винт. Стать мишенью для их упражнений в стрельбе я тоже не горю желанием. Чем скорее мы убежим, тем меньше шансов, что нас найдут, когда пропажа вскроется.

– Я не подумала об этом, – призналась Мари.

– Ты ведь помнишь, что говорил полковник, – заметил я. – Бентолл старается все предусмотреть.

Она не сочла нужным отвечать, поэтому мы продолжили молча надевать жилеты. Я дал ей фонарик и попросил посветить мне, а сам поднялся по трапу с талрепом и двумя рейками и приступил к вскрытию люка. Одну рейку я положил на верхнюю ступеньку, обхватил крюком талрепа болт задвижки и начал отвинчивать его, пока он не уперся во вторую рейку, которую я положил под люк, чтобы правильно распределить нагрузку. Я слышал, как дождь свирепо молотит по люку, и невольно вздрогнул, подумав, что скоро промокну до нитки, – глупая мысль, если учесть, что сразу после этого мне предстоит полностью погрузиться в воду.

Открыть люк оказалось не так уж и сложно. То ли дерево рассохлось от старости, то ли гайки, удерживающие задвижку, проржавели, но я всего раз шесть повернул рукоятку талрепа, и болты поддались. Раздался треск ломающегося дерева. Еще с полдюжины поворотов, и всякое сопротивление, которое ощущала моя рука с талрепом, исчезло. Задвижка слетела, и путь оказался свободен – если, конечно, Флек и его дружки не стоят у люка и не ждут терпеливо, когда наконец появится моя голова, чтобы снести ее метким выстрелом. Существовал только один способ проверить это, не самый удачный, но, по крайней мере, вполне логичный, – высунуть голову из люка и посмотреть, что случится.

Я отдал рейки и талреп Мари, убедился, что два контейнера из-под воды у меня под рукой, тихо велел Мари выключить фонарик, приподнял люк на несколько дюймов и осторожно нащупал задвижку. Она лежала там, где и должна была лежать, – отвинченная, на крышке люка. Я осторожно переложил ее на палубу, согнулся и поднялся еще на две ступеньки, обхватил пальцами крышку люка и одновременно распрямил спину и руку, так что люк вертикально поднялся на петлях, а моя голова внезапно возникла на высоте двух футов над палубой. Ни дать ни взять чертик из бутылки. Никто не стал в меня стрелять.

Никто не стал в меня стрелять, потому что стрелять оказалось некому. А стрелять оказалось некому, потому что лишь полному идиоту пришло бы в голову выходить на палубу без очень веской на то причины. И не надев предварительно доспехи. Если вы готовы встать у подножия Ниагарского водопада и назвать это всего лишь дождиком, тогда и то, что лилось той ночью с неба, вы тоже могли бы назвать дождем. Если бы кому-то удалось изобрести пулемет, стрелявший вместо пуль водой, я точно знаю, какой у него получился бы результат. Гигантские капли падали с неба сплошной стеной, обрушиваясь на шхуну с немыслимой яростью и силой. Высоко разлетаясь брызгами в воздухе, эти капли, похожие больше на пушечные ядра, покрывали палубу белой бурлящей пеной. Один только вес свирепого, безжалостного тропического ливня, молотившего меня по спине, мог привести в ужас. Через пять секунд я в прямом смысле слова промок до нитки. Я с трудом подавил желание захлопнуть крышку люка над своей головой и ретироваться обратно в трюм, внезапно показавшийся мне теплым, сухим и бесконечно уютным. Но тут я подумал о Флеке с его снотворным и о двух свежеобглоданных скелетах на морском дне и, полностью откинув крышку люка, выбрался на палубу, а затем тихо велел Мари передать мне канистры из-под воды, прежде чем осознал, что я делаю.

Через пятнадцать секунд Мари и канистры оказались на палубе. Я опустил крышку люка и вернул задвижку на то место, где она крепилась, – вдруг кто-то решится устроить обход.

Из-за темноты и глухой стены дождя видимость ограничивалась несколькими футами, и мы буквально на ощупь двинулись к корме шхуны. Я перегнулся через перила левого борта, пытаясь определить местонахождение винта. Шхуна шла со скоростью не больше трех узлов – вероятно, из-за плохой видимости Флеку пришлось замедлить ход, – но все равно винт вполне мог изрубить нас на куски. И это еще мягко сказано.

Сначала я ничего не увидел. Поверхность моря перестала быть спокойной, она вся покрылась бурлящей и кипящей молочно-белой пеной, но мои глаза постепенно привыкли к темноте, и где-то через минуту я смог разглядеть свободный от дождя участок гладкой черной воды под выступающим свесом кормы. Даже не совсем черной: на темном фоне сверкали и переливались фосфоресцирующие пятна. Очень скоро я сумел определить, в каком месте возникает особенно сильное волнение, из-за которого и появился этот фосфоресцирующий эффект. Именно там находился винт, и он оказался достаточно далеко от нас. Мы могли спрыгнуть за борт, не боясь попасть в воронку, образованную им.

Мари спускалась первой. В одной руке она держала канистру из-под воды, а я придерживал ее за вторую руку, пока Мари не погрузилась в воду по пояс. Потом я отпустил ее. И через пять секунд тоже оказался в воде.

Никто не слышал и не видел нашего бегства. Да и мы не могли наблюдать, как уплывает шхуна Флека. Той ночью капитан не включил ходовых огней. Учитывая особенности его деятельности, он, возможно, уже забыл, где находится выключатель.

Глава 3

Вторник, 19:00 – среда, 09:00

После обжигающе ледяного ливня морская вода показалась приятно теплой. Волн не было, а если какая-то и вздымалась, ее сразу же разбивали лившиеся с неба потоки, и на поверхности оставалось только легкое колебание. Ветер, судя по всему, по-прежнему дул с востока, если, конечно, я правильно предположил, что шхуна шла на юг.

Первые секунд тридцать я не видел Мари. Я знал, что она всего в нескольких ярдах, но дождевые брызги, отражаясь от воды, создавали плотную и непроницаемую молочно-белую завесу, и нельзя было ничего рассмотреть на уровне моря. Я дважды окликнул ее, но ответа не последовало. Тогда я сделал с полдюжины гребков, таща за собой канистру, и буквально столкнулся с Мари. Она кашляла и отплевывалась, как будто наглоталась воды, но по-прежнему крепко держала свою канистру и, судя по всему, не пострадала. При этом Мари находилась достаточно высоко над водой, значит не забыла открыть баллон с углекислым газом, прикрепленный к ее спасательному жилету.

Я подался к ней поближе и спросил:

– Все в порядке?

– Да. – Она снова закашлялась и добавила: – Только лицо и шея… из-за дождя такое чувство, будто их оцарапали.

Было слишком темно, чтобы рассмотреть, не ободрано ли у нее лицо. Но я поверил ей на слово: мое собственное лицо горело так, словно я засунул его в осиное гнездо. Это был мой промах. После того как я открыл люк и на меня обрушился дождь, нужно было вытащить из чемодана оставшуюся одежду и обмотать ею наши головы на манер банданы. Но теперь уже поздно сожалеть. Я потянулся к полиэтиленовому пакету, привязанному к моей канистре, порвал его, вытащил одеяло и накинул нам на головы. Дождь, напоминавший больше душ из гигантских градин, по-прежнему поливал нас, но хотя бы кожу удалось прикрыть. Все лучше, чем ничего.

Когда я закончил разворачивать одеяло, Мари спросила:

– И что теперь? Останемся под этим навесом или все-таки поплывем?

Я воздержался от вполне закономерного вопроса, куда нам лучше плыть: в Австралию или Южную Америку. В данных обстоятельствах эта шутка прозвучала бы совсем не смешно. Вместо этого я сказал:

– Думаю, стоит отплыть подальше отсюда. Если дождь не утихнет, Флек никогда нас не найдет. Но нет никакой гарантии, что это продлится долго. Можно поплыть на запад, куда дует ветер и движутся волны, так нам будет проще всего.

– А вдруг Флек подумает то же самое и отправится за нами на запад?

– Если он считает нас хотя бы вполовину такими же чокнутыми, как он сам, то, скорее всего, решит, что мы поплыли в другую сторону. Была не была, рискнем. Поплыли!

Двигались мы очень медленно. Пловчиха из Мари действительно оказалась никудышная, к тому же канистры и намокшее одеяло сильно тормозили нас, но за первый час мы сумели преодолеть достаточно большое расстояние, делая пятиминутные перерывы после каждого десятиминутного заплыва. Если бы не мысли о том, что мы можем плыть так еще целый месяц и никуда не приплыть, я даже получил бы удовольствие: море по-прежнему было теплым, дождь начал стихать, а все акулы сидели по домам и не беспокоили нас.

Так прошло примерно часа полтора. Мари все это время вела себя тихо, почти не разговаривала и даже не отвечала на мои вопросы. Наконец я сказал:

– Ну все. Мы сделали, что хотели. Оставшиеся силы нам понадобятся для выживания. Если Флек нас все-таки настигнет, значит нам просто не повезло.

Я опустил ноги вниз и невольно вскрикнул, как будто получил неожиданный ожог или меня кто-то укусил. Что-то большое и твердое коснулось моей ноги, и, хотя в море много всего большого и твердого, в голову сразу полезли мысли об одном существе пятнадцати футов длиной, с треугольными плавниками и пастью, похожей на медвежий капкан, только без пружин. Но когда я понял, что вода вокруг не волнуется и не бурлит, то снова осторожно опустил ноги.

– Что такое? В чем дело? – спросила Мари.

– Мне даже жаль, что Флек не пригнал сюда свою шхуну, – с грустью заметил я. – Тогда им была бы крышка.

На самом деле не что-то большое и твердое коснулось моей ноги, а моя нога коснулась чего-то большого и твердого. А это уже совсем другое дело.

– Я стою на глубине около четырех футов.

После короткой паузы Мари откликнулась:

– Я тоже. – Она говорила медленно, изумленно, как человек, который не может поверить в происходящее и ничего не понимает, и меня ее реакция немного озадачила. – Что это значит?..

– Земля, моя дорогая девочка! – с восторгом ответил я. От радости у меня даже закружилась голова. Если честно, то вначале я не поставил бы и двух пенсов на то, что нам удастся выплыть. – Судя по тому, как поднимается вверх морское дно, другого ответа быть не может. Теперь у нас есть все шансы увидеть сверкающие пески, качающиеся на ветру пальмы и темнокожих красоток, о которых мы столько раз слышали. Дай мне руку.

В ответ не прозвучало никаких легкомысленных шуток, и радости на ее лице я не заметил. Мари просто молча взяла меня за руку, а я подхватил одеяло другой рукой и начал осторожно подниматься по песчаному морскому дну. Через минуту мы уже стояли на скале. В любую другую ночь мы стояли бы на суше и были бы сухими. Сейчас шел дождь, и мы стояли на суше и были мокрыми до нитки. Но главное, что мы стояли на суше. Остальное значения не имело.

Мы вытащили на берег обе канистры, и я накрыл Мари одеялом с головой. Дождь начал ослабевать – если, конечно, это можно так назвать, – но дождевые капли продолжали беспощадно атаковать нас.

– Я быстренько осмотрюсь, – сказал я. – Вернусь через пять минут.

– Хорошо, – безучастно ответила Мари.

Кажется, ей было все равно, даже если я уйду и не вернусь.

Но я вернулся, и не через пять, а через две минуты. Не успел я сделать и восьми шагов, как снова свалился в воду, и совсем скоро понял, что мы находимся на крошечном каменистом островке, в длину всего в четыре раза больше, чем в ширину. Хотел бы я посмотреть, как Робинзону Крузо удалось бы выжить на таком крошечном участке суши. Когда я вернулся, Мари неподвижно сидела на том же месте.

– Это просто маленькая скала посреди океана, – отчитался я. – Но по крайней мере, мы в безопасности. Хотя бы в данный момент.

– Да. – Она поскребла камень носком своей сандалии. – Это ведь кораллы?

– Скорее всего.

В юные годы мне доводилось много читать об этих залитых солнцем коралловых островах в Тихом океане, но теперь, когда я рассеянно плюхнулся на скалу, чтобы дать отдых ногам и оценить ситуацию, мой юношеский энтузиазм тут же испарился. Если это и был коралл, то он прекрасно подошел бы индийскому факиру для совершенствования навыков после того, как он освоит что-нибудь попроще, вроде сна на ложе из раскаленных гвоздей. Вся поверхность оказалась острой, изломанной, зазубренной и местами покрытой шипами и колючками. Я тут же вскочил, осторожно, стараясь не оцарапать руки, взял две канистры и положил их на самую высокую точку рифа. Потом вернулся к Мари, взял ее за руку, и мы уселись рядом на канистры, подставив наши спины дождю и ветру. Она предложила мне тоже накинуть на себя одеяло, и я оказался не настолько гордым, чтобы отказаться. Хоть какое-то подобие укрытия.

Сначала я пытался говорить с ней, но она отвечала односложно. Затем выудил пару сигарет из пачки, запрятанной в канистре, и предложил одну Мари, она взяла ее, но толку от сигарет оказалось немного: вода проникала сквозь одеяло, как сквозь решето, и через минуту они размокли. Еще минут через десять я не удержался и спросил:

– Мари, в чем дело? Понимаю, это не отель «Гранд-Пасифик», но мы хотя бы живы.

– Да. – И после паузы будничным тоном: – Я думала, что умру сегодня вечером. Ожидала смерти. Я была так уверена в этом, что теперь испытываю что-то вроде… разочарования. Никак не могу осознать, что все это происходит на самом деле. Понимаешь?

– Нет. Почему ты была так уверена в… – Я осекся. – Только не говори, что ты по-прежнему думаешь о тех же глупостях?

Она кивнула в темноте. Я скорее почувствовал движение одеяла, чем увидел это.

– Прости, мне очень жаль. Но я ничего не могу поделать. Может, я сошла с ума? Раньше такого не бывало, – беспомощно сказала она. – Представь, что ты пытаешься заглянуть в будущее, но ничего не видишь. А если и удается мельком что-то рассмотреть, то тебя там нет. Как будто между тобой и завтрашним днем опустили занавес, и, поскольку ты ничего не видишь, тебе кажется, что ничего и не существует. Никакого будущего.

– Суеверный бред! – отрезал я. – Ты устала, неважно себя чувствуешь, промокла, вся дрожишь, поэтому и лезут в голову всякие нездоровые фантазии. Пользы от тебя сейчас никакой. Я уже не знаю, что и думать. То мне кажется, что полковник Рейн был прав и ты станешь для меня первоклассным напарником в этом гиблом деле, а то я начинаю сомневаться, не окажешься ли ты мертвым грузом, который утащит и меня на дно. – Это было жестоко, но на самом деле я желал ей только добра. – Одному богу известно, как тебе удавалось столько времени заниматься этим ремеслом.

– Я же сказала, у меня такого раньше никогда не бывало. Действительно суеверный бред, я больше не заговорю об этом. – Она дотронулась до моей руки. – Это так несправедливо по отношению к тебе. Извини.

Никакой гордости я при этом не почувствовал. Просто не стал продолжать разговор и вернулся к созерцанию южных вод Тихого океана. И вскоре пришел к выводу, что эти места не вызывают у меня ни малейшего интереса. Дожди здесь – хуже некуда, кораллы – острые и опасные, а по морям рыскают опасные типы, способные, не моргнув глазом, прикончить любого. Ну и чтобы окончательно развеять всяческие иллюзии, нас ожидала холодная ночка. Под мокрым, липнущим к телу одеялом я продрог и покрылся холодным потом, нас обоих била неукротимая дрожь, которая только усилилась с приближением ночи. В какой-то момент мне даже показалось, что разумнее было бы лечь на поверхность теплой морской воды и провести ночь там. Но когда я решил проверить эту теорию и ненадолго спустился с рифа, то сразу передумал. Вода оказалась достаточно теплой, однако решение я изменил, когда увидел, как из расщелины в рифе высунулось щупальце и обвилось вокруг моей левой лодыжки. Осьминог, которому это щупальце принадлежало, весил всего несколько фунтов, но все равно ему удалось стащить с меня носок, когда я высвобождал ногу из его хватки. Желания познакомиться ближе с его старшими братьями у меня не возникло.

Это была самая длинная и самая паршивая ночь в моей жизни. Вскоре после полуночи дождь почти прекратился, осталась только легкая изморось, продолжавшаяся почти до рассвета. Временами задремать удавалось мне, временами – Мари, но когда она забывалась сном, то становилась беспокойной, дышала часто и неглубоко, руки ее холодели, а лоб, напротив, пылал. Иногда мы оба вставали, покачиваясь и рискуя свалиться с шершавого скользкого рифа, разминали затекшие тела, но большую часть времени просто молча сидели.

Я смотрел в темноту на дождь, и все эти тягостные ночные часы в голове у меня крутились только три мысли: об острове, на котором мы очутились, о капитане Флеке и о Мари Хоупман.

О полинезийских островах я знал мало, помнил только, что коралловые рифы бывают двух типов: атоллы и барьерные рифы, отличающиеся большими размерами. Если мы оказались на атолле – полуразрушенном кольце из многочисленных и, скорее всего, необитаемых коралловых островков, то будущее рисовалось в весьма мрачных тонах. Но если этот риф находится поблизости от лагуны, омывающей большой обитаемый остров, тогда нам все-таки повезло.

Затем я стал думать о капитане Флеке. Я многое отдал бы за возможность снова встретиться с ним, хотя и не знал, к чему это может привести. Мне стало интересно, почему он всем этим занимался, кто стоял за нашим похищением и последующей попыткой ликвидировать нас. В одном я точно не сомневался: пропавших ученых и их жен вряд ли найдут. Я оказался лишним и теперь уже не узнаю, где они и как сложилась их судьба. Впрочем, в тот момент я не особенно думал о них, мне просто хотелось снова встретиться с Флеком. Какой странный человек. Грубый и безжалостный, но, я готов поклясться, не настолько дурной, каким кажется. Правда, я ничего о нем не знал. Однако теперь догадывался, почему он решил подождать и избавиться от нас только после девяти вечера. Флек наверняка знал, что шхуна будет проходить мимо коралловых рифов. И если бы нас выбросили за борт в семь вечера, то к утру наши тела прибило бы к берегу. Нас могли найти и опознать, и тогда полиция быстро узнала бы про отель «Гранд-Пасифик», а Флеку пришлось бы объясняться.

Еще я думал о Мари Хоупман. Но не как о человеке, а как о проблеме. Мрачные предчувствия, владевшие ее разумом, мало что значили сами по себе, однако они служили симптомом кое-чего другого. И теперь я уже не сомневался, чего именно. Она была больна, не душевно, а физически: череда нелегких перелетов из Англии в Суву, затем ночь на борту шхуны, а теперь еще и тут. Добавим к этому серьезный недосып и недоедание и в довершение всего сильное физическое изнурение – все это понизило сопротивляемость ее организма и сделало уязвимым перед чем угодно, начиная от лихорадки и простуды и заканчивая старым добрым гриппом. После вылета из Лондона она могла подхватить любую инфекцию. Мне не хотелось даже думать, каким может быть исход, если она проведет еще одни сутки в мокрой одежде на обдуваемом всеми ветрами рифе. Или даже половину суток.

Иногда мои глаза так уставали от попыток рассмотреть что-либо в темноте через пелену дождя, что у меня начиналось нечто вроде легких галлюцинаций. Я вдруг видел вдали расплывающиеся от дождя огни. Но это еще полбеды. Когда мне показалось, что я слышу голоса, я решительно зажмурился и попытался заставить себя уснуть. Правда, заснуть, когда ты сидишь сгорбившись на канистре из-под воды, задачка не из легких. Но где-то за час до рассвета мне все-таки это удалось.

Проснулся я от обжигающего солнца, палившего прямо в спину. До меня донеслись голоса, и на этот раз они мне не послышались. Когда же я открыл глаза, то взору предстало самое замечательное зрелище.

Мари пошевелилась, пробуждаясь ото сна, и я стащил с нас одеяло. Мы очутились в восхитительном, ослепительном, завораживающем мире. Перед нами простиралась безмятежная, купающаяся в солнечных лучах панорама невероятной красоты, при виде которой прошедшая ночь казалась лишь мрачным кошмаром.

Цепь коралловых островов и рифов самых немыслимых оттенков зеленого, желтого, фиолетового, коричневого и белого цвета протянулась с обеих сторон от нас, как два огромных изогнутых рога, окружавшие огромную лагуну сверкающего аквамарина. А за этой лагуной лежал остров самой причудливой формы, какую мне только доводилось видеть. Как будто чья-то огромная рука разрезала пополам такую же гигантскую ковбойскую шляпу и выбросила одну из половинок. Самая высокая точка находилась на севере, где скала вертикально спускалась к морю. На востоке и юге склоны горы круто обрывались вниз (и я предположил, что на западе была точно такая же картина). Широкими полями шляпы служила пологая равнина, сползающая к побережью из сверкающего белого песка, от вида которого даже в этот ранний час и с расстояния в три мили у меня заболели глаза. Сама гора, казавшаяся яркой, сине-фиолетовой в лучах восходящего солнца, была полностью лишена растительности. Равнинная местность у ее подножия также выглядела пустынной, лишь кое-где росли редкий кустарник и трава, а у самого берега виднелись пальмы.

Но пейзажем я любовался недолго. Мне хочется думать, что при других обстоятельствах я, как и любой нормальный человек, смог бы воздать должное красоте этих мест, но не после дождливой и холодной ночи на голом рифе. Намного больше меня заинтересовало каноэ, которое стрелой скользило по зеркальной глади зеленой лагуны.

В каноэ сидели двое, оба – крупные коренастые темнокожие мужчины с копной густых курчавых черных волос. Их весла двигались синхронно, с такой скоростью вонзаясь в сверкающую водную гладь, что я едва мог поверить своим глазам. Они неслись так стремительно, что слетавшие с их весел брызги переливались всеми цветами радуги в лучах восходящего солнца. Подплыв к рифу ярдов на двадцать, гребцы опустили весла в воду, замедлили ход, развернулись и остановились ярдах в двадцати от нас. Один из мужчин спрыгнул, оказавшись по пояс в воде, вброд добрался до рифа и ловко забрался на него. Он был босым, но острые кораллы, похоже, не вызвали у него никаких затруднений. Лицо его выражало нечто среднее между изумлением и благодушием, и со стороны такая гримаса могла показаться даже комичной. Удивление у него вызвала пара белых людей, очутившихся спозаранку на рифе, а радовался он миру, который казался ему прекрасным. Такие лица нечасто можно встретить, но, увидев их, вы уже ни с чем их не спутаете. В конце концов благодушие и радость окончательно вытеснили изумление. Он улыбнулся во весь рот ослепительной улыбкой и сказал что-то, но я не понял ни слова.

Он догадался, что я его не понимаю, и не стал терять время зря. Взглянув на Мари, мужчина покачал головой и поцокал языком. От его взгляда явно не ускользнула бледность ее лица, неестественный румянец на щеках и лиловые круги под глазами. Затем он снова улыбнулся, наклонил голову, словно в приветствии, поднял Мари на руки и понес к каноэ. Я поплелся за ним следом, таща две канистры из-под воды.

На каноэ имелась мачта, но, поскольку ветра не было, пришлось грести к острову. Точнее, гребли двое фиджийцев, а я с радостью предоставил им такую возможность. Если бы я управлял каноэ с такой же скоростью, то через пять минут начал бы хрипеть и задыхаться, а через десять оказался бы на больничной койке. На Королевской регате в Хенли эти двое точно произвели бы сенсацию. Двадцать минут они гребли без перерыва, пока не пересекли лагуну, так энергично вспенивая воду, будто за нами гналось Лох-несское чудовище. При этом они находили время и силы, чтобы болтать и смеяться всю дорогу. Я подумал, что если и остальные обитатели острова такие же, то мы попали в надежные руки.

В том, что существуют и другие обитатели, я не сомневался. Когда мы подплыли ближе к берегу, я насчитал не меньше полдюжины хижин на сваях, приподнимавших их фута на три над землей, и с огромными соломенными крышами, круто спускавшимися почти до земли. В домах не было ни окон, ни дверей, что и понятно, ведь стен там тоже не было. Исключение составлял один, самый большой дом на поляне около берега, рядом с кокосовыми пальмами. Остальные хижины находились поодаль, южнее. Еще дальше на юге, словно бельмо на глазу, торчала старомодная камнедробильная установка из металла и рифленого железа и загрузочный бункер. За ними – длинный низкий барак с покатой крышей из рифленого железа. В таком месте, наверное, особенно приятно работать, когда солнце стоит в зените.

Мы свернули направо, к маленькому причалу – даже не полноценной пристани с анкерными сваями, а плавучей платформе из связанных между собой бревен, прикрученной веревками к паре пеньков на берегу. В этот момент я увидел человека, лежавшего неподалеку. Белый мужчина принимал солнечные ванны. Худой жилистый старик с густой седой бородой, в темных очках и в измятом полотенце, прикрывавшем стратегический участок ниже талии. Казалось, что он спит, но я ошибся. Когда нос каноэ вонзился в песок, он резко сел, сдернул с себя темные очки, близоруко щурясь, посмотрел в нашу сторону, затем выкопал из песка еще одни очки со слегка тонированными стеклами, водрузил их на нос, взволнованно воскликнул: «Господи помилуй!» – вскочил с необычным для такого старикана проворством и, обмотав полотенцем бедра, поспешил к ближайшей хижине с соломенной крышей.

– А ты умеешь произвести впечатление, дорогая, – пробормотал я. – Несмотря на все невзгоды, ты смогла поразить этого старикана, а ведь ему уже лет девяносто девять, не меньше.

– Кажется, он не очень-то нам обрадовался, – с сомнением ответила Мари и улыбнулась крупному мужчине, который поднял ее из каноэ и осторожно поставил на песок. – Может, он живет здесь отшельником? Может, он сбежал на острова и меньше всего хотел бы увидеть других белых людей?

– Он помчался надевать свои лучшие шмотки, – уверенно заявил я. – Через минуту вернется и окажет нам самый радушный прием.

Старик действительно вернулся. Не успели мы дойти до края пляжа, как он вышел из хижины в белой рубашке, белых парусиновых штанах и с панамой на голове. У него была седая борода, длинные седые усы и густые седые волосы. Точная копия Буффало Билла[8], если бы тот оделся во все белое, как это принято в тропиках, и нацепил соломенную шляпу.

Тяжело дыша, старик поспешил нам навстречу с протянутой рукой. Я не ошибся насчет теплого приема, но возраст определил неверно. Ему было не больше шестидесяти. Может, даже лет пятьдесят пять, и выглядел он очень даже неплохо для своего возраста.

– Господи помилуй! Господи помилуй! – Он жал нам руки с таким воодушевлением, словно мы выиграли для него главный приз в лотерее. – Какой сюрприз! Я с утречка окунулся, а потом, знаете, решил немного обсохнуть… глазам поверить не могу! Откуда вы взялись? Нет-нет, не отвечайте сейчас. Пройдемте в мой дом. Чудесный сюрприз, чудесный!

Старик побежал в обратную сторону, при каждом шаге повторяя: «Господи помилуй!»

Мари улыбнулась мне, и мы пошли за ним.

Он провел нас по короткой тропинке в усыпанный белой галькой двор, затем мы поднялись по деревянной лестнице из шести ступенек и оказались в доме. Как и остальные хижины, он стоял на сваях, но, войдя внутрь, я понял, чем этот дом отличался от остальных и почему. У него были стены, вдоль которых стояли книжные шкафы и застекленные витрины, занимавшие три четверти всего пространства. Между ними помещались двери и оконные проемы без стекол, их заменяли сплетенные из листьев пальм шторы, которые при желании поднимались и опускались. В доме пахло чем-то особенным, но поначалу я не мог понять, чем именно. Пол был выложен ветвями, вероятно, кокосовых пальм, они лежали поперек тесно уложенных балок. Потолка как такового не было, только потолочные балки, поставленные под острым углом друг к другу, и соломенная крыша. Эту крышу я рассматривал довольно долго и с большим интересом. В углу стоял старый стол с выдвижной крышкой, а у внутренней стены – большой сейф. На полу – яркая соломенная циновка, заставленная низенькими, но удобными на вид плетеными креслами и диванами, около каждого из которых стоял низкий столик. Довольно уютная комната, особенно когда под рукой есть бутылка со спиртным.

Старик (из-за седой бороды и усов по-другому воспринимать его не получалось), похоже, умел читать мысли.

– Присаживайтесь, присаживайтесь, располагайтесь поудобнее. Не хотите чего-нибудь выпить? Да, конечно, это в первую очередь. Вам это очень нужно. – Он схватил маленький колокольчик и так яростно затряс им, словно собирался проверить, как долго тот продержится, пока не развалится в его руке. Поставив колокольчик на место, старик взглянул на меня. – Кажется, еще рановато для виски?

– Только не сегодня утром.

– А вы, юная леди? Может, бренди? Что скажете? Бренди?

– Спасибо. – Она улыбнулась ему так нежно, как никогда не улыбалась мне, и я заметил, что старик буквально расплылся от счастья. – Вы очень добры.

Едва я успел подумать, что его отрывистая речь с постоянным повторением слов и фраз может стать довольно утомительной, если мы задержимся здесь надолго, и что его голос кажется мне смутно знакомым, как дверь открылась и вошел молодой китаец. Он был очень маленького роста, худой как скелет, в костюме цвета хаки. Свою лицевую мускулатуру он, судя по всему, использовал только для того, чтобы всегда сохранять бесстрастный вид. Увидев нас, он даже не моргнул.

– Ах, Томми, наконец-то. У нас гости, Томми. Принеси выпить. Бренди для леди, большую порцию виски для джентльмена и… дай подумать… да-да, думаю, я тоже выпью… и маленькую порцию для меня. А потом приготовь ванну. Для леди.

По всей видимости, он решил, что я обойдусь бритьем.

– Потом приготовь завтрак, – продолжил он. – Вы еще не завтракали?

Я ответил ему, что мы не завтракали.

– Чудесно! Чудесно!

Он заметил двух фиджийцев, которые спасли нас. Они стояли на белой гальке во дворе, держа в руках канистры из-под воды. Старик удивленно приподнял седые брови и спросил у меня:

– Это еще что?

– Там наша одежда.

– Правда? Да-да, понимаю. Одежда. – Он не стал комментировать эксцентричный вид наших чемоданов, только подошел к дверям и сказал: – Джеймс, оставь это здесь. Вы оба отлично поработали. Отлично. Поговорю с вами позже.

Двое туземцев широко улыбнулись и пошли прочь.

– Они говорят по-английски? – поинтересовался я.

– Разумеется. Конечно.

– А с нами совсем не говорили.

– Хм. Не говорили? Правда? – Он подергал себя за бороду. Ну просто вылитый Буффало Билл! – А вы пытались завести с ними беседу?

Я подумал и улыбнулся:

– Нет.

– Вот и ответ на ваш вопрос. Кто же знает, какой вы национальности? – Он повернулся к вошедшему юноше-китайцу, взял с подноса стаканы и передал их нам. – Ваше здоровье.

Я промычал что-то подходящее к случаю и настолько короткое, насколько это было уместно, и приник к виски, как измученный жаждой верблюд припадает к источнику воды в пустыне. Пришлось оскорбить великолепный виски, осушив половину стакана одним большим глотком, но все равно вкус был чудесным. Я уже собирался прикончить вторую половину, когда старик вдруг сказал:

– Что ж, все приготовления завершены, правила приличия соблюдены. Теперь расскажите вашу историю, сэр. Мне не терпится ее услышать.

Вопрос застал меня врасплох, и я внимательно взглянул на него. Возможно, я ошибся, приняв его за старого наивного идеалиста. Точно ошибся. Яркие голубые глаза смотрели проницательно, и, насколько мне удалось разглядеть за густой растительностью его лицо, оно выражало осторожность и даже опасение. В конце концов, странное поведение не всегда говорит о том, что у человека не все в порядке с головой.

Я рассказал ему все, коротко и ясно.

– Мы с женой летели на самолете в Австралию. Во время ночной остановки в Суве в три часа ночи нас вывели из отеля капитан Флек и двое индийцев и силой посадили на шхуну, где заперли в трюме. Вчера вечером мы услышали, что они собираются нас убить, поэтому выбрались из трюма. Погода была ужасной, и нас не заметили. Мы спрыгнули за борт и через какое-то время приплыли к коралловому рифу. А утром нас нашли ваши люди.

– Господи помилуй! Какая удивительная история. Удивительная! – Какое-то время он продолжал причитать и качать головой, затем взглянул на меня из-под своих лохматых седых бровей. – Не могли бы вы рассказать чуть подробнее?

Я еще раз поведал ему нашу историю о том, что случилось после нашего приезда в Суву. Все это время он сверлил меня взглядом через тонированные стекла очков, а когда я закончил свой рассказ, он вздохнул, опять покачал головой и сказал:

– Невероятно! Все это просто невероятно!

– Вы так считаете?

– Что? Что? Вы думаете, я вам не верю? Но я вам верю, молодой человек! Однако все это так странно, так… так фантастично! Но конечно, это правда, разве может быть иначе? Только… почему этот злодей, этот капитан Флек похитил вас, а потом решил убить? Это же бессмысленно, даже безумно.

– Понятия не имею, – ответил я. – Единственное объяснение, которое мне приходит в голову, хотя и кажется совершенно нелепым, так это то, что я ученый, специалист в области топливных технологий, и, возможно, кто-то хотел получить от меня информацию. Зачем им это понадобилось, я не имею ни малейшего представления. Но все равно какая-то бессмыслица. Откуда шкипер той сомнительной шхуны мог узнать, что мы полетим в Австралию через Фиджи?

– Вы правы, полная бессмыслица. Мистер… ах, господи! Простите меня! Я ведь даже не спросил, как вас зовут.

– Бентолл. Джон Бентолл. А это моя жена Мари. – Я улыбнулся ему. – А вам не нужно представляться. Меня только что осенило: ведь вы доктор Гарольд Уизерспун. Точнее даже, профессор Уизерспун. Заслуженный британский археолог.

– Вы меня знаете? Вы меня узнали?

Кажется, мои слова польстили старику.

– Ну, о вас часто писали в газетах, – деликатно ответил я. Все знали о любви профессора Уизерспуна к общественному вниманию. – И примерно год назад я смотрел серию ваших лекций по телевидению.

Теперь Уизерспун выглядел уже не таким довольным. Внезапно на лице его появилось подозрение. Прищурившись, он спросил меня:

– Мистер Бентолл, вас интересует археология? Я имею в виду, у вас есть какие-то познания в этой области?

– Я мало чем отличаюсь от миллионов других людей, профессор. Я слышал про египетскую гробницу и того парня, Тутанхамона, который в ней лежал. Впрочем, я вряд ли смогу верно написать это имя и даже не уверен, правильно ли произношу его.

– Что ж, хорошо. Извините за этот вопрос, я вам потом все объясню. Какой же я невнимательный, ужасно невнимательный! Юной леди, кажется, нездоровится. К счастью, я еще немного и врач. За время жизни в этой глуши пришлось кое-чему научиться.

Он выскочил из комнаты и вернулся с медицинским чемоданчиком, откуда извлек термометр и велел Мари положить его в рот, пока сам начал измерять ей пульс на запястье.

– Профессор, – начал я, – мне не хотелось бы показаться неблагодарным, я ценю ваше гостеприимство, но мои дела не терпят отлагательств. Как скоро мы сможем покинуть это место и вернуться в Суву?

– Довольно скоро, – пожал плечами он. – С Кандаву – это примерно в сотне миль к северу отсюда – раз в шесть недель приходит торговый парусник. В последний раз он был здесь, дайте вспомнить… да, недели три назад. Значит, в следующий раз приплывет через три недели.

Вот это новости! Целых три недели! Старик сказал, что это довольно скоро, но, возможно, на островах время воспринимается иначе, и, глядя на сверкающую лагуну и коралловые рифы за ней, я легко мог понять почему. Однако полковник Рейн вряд ли обрадуется, если я три недели буду сидеть и любоваться лагуной. Поэтому я спросил:

– А самолеты здесь не пролетают?

– Больше никаких кораблей и самолетов. Ничего. – Он покачал головой и продолжал качать ею, пока проверял термометр. – Господи помилуй! Тридцать девять и пять и пульс сто двадцать. Боже, боже! Да вы больны, миссис Бентолл! Наверное, привезли заразу с собой из Лондона. Теперь срочно принимайте ванну, ложитесь в постель и завтракайте. Именно в таком порядке!

Мари начала тихо возражать, но он поднял руку:

– Я настаиваю. Я настаиваю. Можете занять комнату Карстерса. Рыжий Карстерс – мой ассистент, – объяснил он. – Сейчас он в Суве, лечится от малярии. Для наших мест это обычное дело. Я жду его на следующем корабле. А вам, мистер Бентолл, полагаю, тоже хочется поспать? – Он неодобрительно хмыкнул. – На рифе этой ночью, наверно, спалось не очень?

– Мне бы умыться, побриться и провести два часика в одном из тех уютных кресел на вашей веранде, и больше ничего не нужно, – сказал я. – Значит, никаких самолетов? Может, я смогу нанять какую-нибудь лодку на острове?

– Единственная лодка здесь принадлежит Джеймсу и Джону. Это не настоящие их имена, но те, что носят жители Кандаву, невозможно произнести. Я заключил с ними договор, и они привозят свежую рыбу, а также еду и фрукты, которые им удается собрать. Только они никуда вас не повезут. А даже если и согласятся, я запрещу им. Это совершенно исключено.

– Слишком опасно?

«Если да, то я прав насчет него», – подумал я.

– Конечно. К тому же незаконно. Правительство Фиджи запрещает путешествие на парусных лодках в сезон циклонов. Наказание серьезное, очень серьезное. И закон лучше не нарушать.

– У вас нет рации, чтобы отправить сообщение?

– Никакой рации. У меня даже приемника нет, – улыбнулся профессор. – Когда занимаешься изучением событий, происходивших много тысячелетий назад, все контакты с внешним миром вызывают крайнее раздражение. У меня здесь только старый граммофон с заводной ручкой.

Он производил впечатление старого чудака, поэтому я не стал говорить, куда он может идти со своим граммофоном. Пока Мари принимала ванну, я выпил еще виски, потом побрился, переоделся, съел первоклассный завтрак и растянулся в низком плетеном кресле в тени веранды.

Мне нужно было хорошенько обо всем поразмыслить, тем более что в последнее время я почти не прибегал к помощи интеллекта. Однако я не принял в расчет усталость, теплое солнце, тот эффект, который пара стаканов виски могут оказать на пустой желудок, а также убаюкивающий шелест ветра в мерно раскачивающихся кронах пальм. Я думал об острове и о том, как я стремился поскорее его покинуть. Интересно, что бы сказал профессор, если бы понял, что отделаться от меня он теперь сможет только силой? Я думал о капитане Флеке и о профессоре, и оба вызывали у меня восхищение. Флек оказался вдвое умнее, чем мне казалось, а значит, вдвое умнее меня. Профессор же был самым умелым и изощренным лжецом, каких я только встречал.

А потом я уснул.

Глава 4

Среда, 15:00–22:00

Шла война, и я попал в самое пекло. Я не видел, кто находится справа или слева от меня, даже не понимал, день сейчас или ночь. Но шла война, это несомненно. Тяжелая артиллерия открыла заградительный огонь перед атакой. Я не герой. Дайте мне только отсюда выбраться. Я не хотел служить кому-либо пушечным мясом. Я побежал, кажется, споткнулся и почувствовал острую боль в правой руке. Наверное, шрапнель или пуля. Может, теперь меня признают негодным к службе и больше не придется сражаться на передовой? Затем я открыл глаза и понял, что никакого фронта нет, а мне удалось совершить нечто почти невероятное – выпасть из кресла на деревянный пол веранды профессора Уизерспуна. При этом приземлился я точно на правый локоть. И теперь он болел.

Я спал, но грохот взрывов и дрожь земли мне не приснились. Когда я встал, сжимая локоть и стараясь не запрыгать от боли, вдали раздались два приглушенных удара, и оба раза пол веранды довольно сильно тряхнуло. Я не успел даже предположить, откуда доносится этот шум, как увидел в дверях веранды профессора Уизерспуна, глядевшего на меня с тревогой. По крайней мере, в его голосе была тревога, и я предположил, что выражение его заросшего лица соответствующее.

– Мой дорогой друг! Мой дорогой друг! – Он подбежал ко мне, вытянув руки, словно боялся, что я в любой момент опять упаду. – Я услышал шум падения. Честное слово, это было так громко! Вы, наверное, ушиблись? Что случилось?

– Упал с кресла, – терпеливо объяснил я. – Мне снилось, что я участвую в боях второго фронта. Это все нервы.

– Боже правый! Боже правый! – Он суетился и хлопотал вокруг меня, но ничем особенно не помог. – Вы… ничего больше не повредили?

– Разве что свою гордость. – Я осторожно ощупал локоть. – Ничего не сломано. Просто ушиб. Что это за жуткий грохот?

– Ха! – с облегчением улыбнулся профессор. – Думаю, вам это будет интересно. Как раз хотел показать… вы ведь наверняка захотите осмотреть остров. – Он насмешливо взглянул на меня и поинтересовался: – Хорошо подремали свои два часика?

– Если не считать пробуждения, то да, неплохо.

– Вообще-то, вы проспали шесть часов, мистер Бентолл.

Я посмотрел на свои часы, потом – на солнце, которое давно уже пересекло меридиан, и понял, что он не обманывает меня, но не стал суетиться, а просто вежливо спросил:

– Надеюсь, я не причинил вам беспокойство? Ведь вы остались и присматривали за мной, вместо того чтобы посвятить это время работе.

– Вовсе нет, вовсе нет. Здесь никто не следит за временем, молодой человек. Я работаю, когда захочу. Проголодались?

– Нет, спасибо.

– Может, хотите пить? Как насчет гонконгского пива? А потом я вам все здесь покажу. Пиво замечательное. Холодненькое.

– Звучит прекрасно, профессор.

Мы выпили пива, и оно в самом деле оказалось отменным. Пили мы его в гостиной, куда профессор отвел нас в предыдущий раз, и я рассмотрел экспонаты в застекленных витринах. Мне они показались собранием каких-то древних костей, окаменелостей и ракушек, каменных пестиков и ступок, обугленных деревяшек, глиняной посуды и камней причудливых форм. Меня все это оставило равнодушным, так что мне совсем нетрудно было не проявлять никакого интереса, потому что профессор, похоже, относился с большой настороженностью к людям, интересовавшимся археологией. Но от его настороженности не осталось и следа, когда, поймав мой блуждающий взгляд, он с энтузиазмом воскликнул:

– Правда, чудесная коллекция? Чудесная!

– Боюсь, это совсем не по моей части, – виновато признался я. – Даже не знаю…

– Конечно, конечно! Я и не ждал от вас особого отклика. – Он подошел к столику с выдвижной крышкой, вытащил из среднего ящика стопку газет и журналов и протянул их мне. – Это поможет вам лучше во всем разобраться.

Я быстро пролистал журналы и газеты. Почти все они оказались шестимесячной давности. Пять газет из восьми – лондонские ежедневники, три оставшиеся – известные американские газеты, и в семи на первых полосах красовались статьи о профессоре. Вероятно, это был счастливый день для старика. Большинство заголовков так или иначе говорили об археологической находке века, которая по значимости затмевала Тутанхамона, Трою и Свитки мертвого моря. Разумеется, нечто подобное писали обо всех последних археологических раскопках, однако в данном случае у подобных заявлений все же имелись определенные основания. Океания долгое время считалась малоизученным с точки зрения археологии континентом, но теперь профессор Уизерспун заявлял, что обнаружил здесь, на острове Варду в южной части архипелага Фиджи, неопровержимое доказательство миграции полинезийского населения из Юго-Восточной Азии. Также он установил, что первая примитивная форма цивилизации возникла здесь еще в пятом тысячелетии до Рождества Христова, на пять тысяч лет раньше предыдущих подсчетов. В трех журналах были опубликованы большие, на целый разворот, статьи об открытии, и в одном я нашел очень удачную фотографию профессора с доктором Карстерсом по прозвищу Рыжий. Они стояли около треснувшей каменной плиты, но заголовок утверждал, что это фрагмент многоярусной гробницы. Внешность у доктора Карстерса была весьма запоминающейся: высокий, под два метра ростом, и с пышными закрученными усами огненно-рыжего цвета.

– Боюсь, в свое время я все это пропустил, – признался я. – Тогда я находился на Ближнем Востоке, полностью отрезанный от остального мира. Вероятно, это открытие наделало шума.

– Мой звездный час, – просто сказал профессор.

– Не сомневаюсь. Но почему в последнее время я ничего об этом не читал?

– С тех пор газеты не писали обо мне и не будут писать, пока я не закончу здесь свою работу, – мрачно ответил он. – Когда только поднялся шум, я по своей глупости пригласил сюда представителей новостных агентств, журналистов из газет и журналов. Они даже зафрахтовали отдельное судно в Суве. Высадились на берег, как саранча, можете мне поверить, сэр. Сновали по всему острову, мешали, всюду лезли, несколько недель интенсивной работы пошло насмарку. Беспомощен. Я был абсолютно беспомощен. – Он начал закипать. – К тому же среди них оказались шпионы.

– Шпионы? Вы уж меня простите…

– Конкуренты-археологи. Пытались украсть мои заслуги. – (По мнению старика, вероятно, не существовало преступления страшнее.) – И не только заслуги, но и кое-что еще, особенно ценные находки, сделанные в этом регионе. Никогда не доверяйте археологам, мой мальчик, – с горечью сказал он. – Никогда.

Я заверил его, что не стану этого делать, и он продолжил:

– Один из них имел наглость приплыть сюда пару месяцев назад на яхте. Американский миллионер, для которого археология – хобби. Видите ли, он хотел, чтобы я похвалил его заслуги. Придумал, будто сбился с курса. Никогда не доверяйте археологам. Я вышвырнул его вон. Поэтому я и вас поначалу заподозрил. Откуда мне было знать, что вы не репортер?

– Я понимаю вас, профессор, – успокаивающе ответил я.

– Но теперь за мной стоит правительство, – победоносно заявил он. – Разумеется, это британская территория. На остров никого не пустят, пока я не закончу работу. – Он допил пиво. – Что ж, не стану утомлять вас своими трудностями. Может, прогуляемся?

– С удовольствием. Но не возражаете, если я сначала проведаю жену?

– Конечно, конечно. Вы же знаете, куда идти.

Мари Хоупман пошевелилась и посмотрела на меня сонными глазами, когда я открыл скрипучую дверь. Ее постель выглядела непритязательно – просто деревянный каркас с натянутой на нем сеткой для матраса, – но казалась достаточно удобной.

– Прости, если разбудил, – сказал я. – Как у тебя дела?

– Ты меня не будил. И дела у меня в десять раз лучше. – Мари посмотрела на меня: синяки под глазами исчезли, как и лихорадочный румянец на щеках. Она лениво потянулась. – Ничего не хочу, только лежать и лежать еще долго-долго. Он такой добрый, правда?

– Мы попали в заботливые руки, – согласился я и даже не пытался немного понизить голос. – Тебе лучше еще поспать, дорогая.

Она удивленно моргнула, услышав слово «дорогая», но затем ее лицо снова стало спокойным.

– Это будет совсем несложно. А ты?

– Профессор Уизерспун собирается показать мне окрестности. Кажется, он сделал здесь важное археологическое открытие. Должно быть, очень интересное.

Я наговорил ей еще немного банальностей и нежно попрощался, – по крайней мере, я надеялся, что профессору такое прощание покажется достаточно нежным.

Уизерспун ждал меня на веранде, с пробковым шлемом на голове и ротанговой тростью в руке. Ни дать ни взять настоящий британский археолог.

– Там живет Хьюэлл. – Уизерспун махнул тростью в сторону ближайшей к его дому хижины. – Он руководит рабочими. Американец. Разумеется, неотесанный чурбан. – Судя по тону его голоса, он готов был применить это определение ко всем ста восьмидесяти миллионам жителей Соединенных Штатов. – Но способный. Да, очень, очень способный. Дальше находится мой гостевой дом. Сейчас он пустует, но готов к приему гостей. Выглядит, правда, немного хлипким. – Он не преувеличивал, весь дом состоял из крыши, пола и четырех опорных столбов по углам. – Зато очень удобный. Хорошо приспособлен для здешнего климата. Тростниковые занавески разделяют его пополам, а вместо стен – шторы, сплетенные из листьев кокосовых пальм. Их можно поднимать и опускать до пола. Кухня и ванная находятся за домом, в помещениях такого типа их невозможно оборудовать. А следующее длинное строение – барак для рабочих-землекопов.

– А то страшилище? – Я кивнул на постройку из рифленого железа. – Загрузочный бункер и камнедробилка?

– Почти угадали, мой мальчик. Выглядит жутковато, правда? Это собственность, точнее, бывшая собственность Британской фосфатной компания. Если приглядитесь, сможете прочитать название этой организации. Их камнедробильная установка. Тот ангар с плоской крышей за ней – сушильный комплекс. – Он описал тростью в воздухе широкий полукруг. – Они почти год как уехали, но здесь по-прежнему всюду эта чертова серая пыль. Убила почти всю растительность на острове. Отвратительно!

– Хорошего в этом и правда мало, – согласился я. – Но что британская компания делает в этих забытых богом местах?

– Не совсем британская, скорее международная. Почти все руководство из Новой Зеландии. Занимаются разработкой полезных ископаемых, чем же еще? Фосфатов. Год назад они добывали по тысяче тонн в день. Ценная штука. – Он смерил меня пристальным взглядом. – Разбираетесь в геологии?

Похоже, профессор относился с подозрением ко всем, кто обладал какими-либо знаниями, поэтому я ответил ему, что не разбираюсь.

– Что ж, да и кто в наше время в этом разбирается? – уклончиво заметил он. – Но я постараюсь ввести вас немного в курс дела, мой мальчик. Представьте себе, когда-то эти острова лежали на дне океана, на глубине в три тысячи миль. Это весьма глубоко. Затем в один прекрасный день – хотя одним днем, конечно, дело не ограничилось и этот период растянулся на миллионы лет – дно поднялось на самый верх. Возможно, причиной послужило движение земной коры или вулканическая активность с постоянным выбросом лавы. Кто знает? – Он с осуждением откашлялся. – Когда вы немного разбираетесь в этой теме, – (по тону его голоса я понял, что если он знает «немного», то всякого, кто утверждает, что знает много, стоит назвать лжецом), – то отпадает всякое желание делать безапелляционные заявления. Как бы то ни было, но спустя несколько геологических эр возникла массивная подводная гора, вершина которой еще не поднялась из воды, но находилась на глубине, не превышающей ста двадцати футов.

Он испытующе посмотрел на меня, ожидая очевидного вопроса, так что пришлось его задать:

– Откуда у вас такая уверенность в том, что происходило миллионы лет назад?

– Потому что это коралловый остров, – с триумфом в голосе заявил профессор, – и полипы, построившие коралловые рифы, должны жить в воде, но на глубине свыше ста двадцати футов они погибают. Так вот, некоторое время спустя…

– Еще несколько миллионов лет?

– Около миллиона. Вероятно, именно тогда залегавший на глубине коралловый риф поднялся. Скорее всего, это совпало с началом эпохи птиц. Риф стал убежищем для несметного полчища пернатых – их много летало над Тихим океаном. Птицы жили здесь бесчисленное количество лет. За это время на поверхности образовался слой гуано футов пятьдесят толщиной. Миллионы, миллионы тонн, а потом остров, состоящий из кораллов и гуано, опустился на дно.

Судя по всему, история развивалась весьма бурно.

– Еще какое-то время спустя, – продолжал профессор, – он снова всплыл. На этот раз под действием морских отложений и соленой воды гуано превратилось в концентрированный фосфат кальция. Затем начался медленный и трудоемкий процесс формирования почвы, на острове выросла трава, кустарники, деревья, и возник настоящий тропический рай. Примерно в последний ледниковый период из Юго-Восточной Азии приплыли переселенцы и заселили этот идиллический уголок.

– Но если здесь такая идиллия, почему же они покинули ее?

– Они не покидали остров! Они не покидали его по той же причине, по которой эти фантастические залежи фосфатов не были обнаружены до недавнего времени, хотя разработки полезных ископаемых ведутся в Тихоокеанском регионе еще с конца прошлого столетия. В здешних местах, мистер Бентолл, высокая вулканическая активность, и на соседних островах Тонга по-прежнему много действующих вулканов. За несколько часов извержения один огромный подводный вулкан потопил половину кораллового острова и накрыл гигантским слоем базальтовой лавы кораллы, фосфаты, растительность и несчастных людей, которые здесь жили. Извержение, уничтожившее Помпеи в семьдесят втором году нашей эры, – пренебрежительно сказал профессор Уизерспун, завершая свой рассказ, – просто пустяк по сравнению с этим.

Я кивнул в сторону горы, круто поднимавшейся вверх у нас за спиной:

– Тот самый вулкан, поднявшийся из воды?

– Совершенно верно.

– А что случилось с другой половинкой острова?

– Вероятно, одновременно с извержением вулкана образовался разлом. И однажды остров раскололся, и половина его ушла под воду, повредив морское дно и утащив за собой коралловые рифы на севере. Вы сами можете увидеть, что путь в лагуну там открыт.

Он шел бодрым шагом и, судя по всему, совершенно не переживал из-за того, что живет в очень опасном месте, где регулярно происходят природные катаклизмы. Профессор поднялся по склону, и примерно в трехстах ярдах от камнедробилки мы внезапно оказались около расщелины в склоне горы. Она была примерно семьдесят футов высотой и тридцать шириной, вертикальная по форме и с плоским дном, ведущим к круглому отверстию в склоне. Из отверстия выходили очень узкие рельсы, которые тянулись по горизонтальному дну расщелины, а затем сворачивали на юг и скрывались из виду. У входа в расщелину я заметил несколько маленьких сарайчиков, в одном из них что-то глухо шумело. Чем ближе мы подходили, тем громче становился этот звук. Бензиновый генератор. До того момента я даже не задумывался, что для проведения раскопок внутри горы профессору и его помощникам требуется электричество: для освещения и, возможно, вентиляции.

– Вот мы и пришли, – объявил профессор. – То самое место, где любопытный, не обделенный интеллектом геологоразведчик из фосфатной компании обнаружил этот разлом, начал расчищать верхние слои грунта и на глубине меньше трех футов нашел фосфаты. Одному богу известно, сколько миллионов тонн породы извлекли отсюда, гора – настоящие медовые соты. Когда они заканчивали работу, кто-то нашел осколки керамических изделий и камни странной формы. Их показали археологу в Веллингтоне, а тот сразу прислал их мне. – Профессор скромно откашлялся. – Остальное уже вошло в историю.

Я последовал за творцом истории в расщелину и прошел по извилистому горизонтальному коридору до огромной круглой горной выработки в породе. Гигантская пещера около сорока футов высотой и двадцати шириной поддерживалась бетонными колоннами диаметром около двухсот футов. С полдюжины крошечных электрических лампочек, подвешенных на колонны на высоте около десяти футов, создавали в пещере с ее грязно-серыми стенами пугающую и гнетущую атмосферу. Освещением их можно было назвать только с большой натяжкой. По периметру на одинаковом расстоянии друг от друга находилось еще пять туннелей, в каждый вели рельсы.

– Что вы по этому поводу думаете, мистер Бентолл?

– Напоминает римские катакомбы, – ответил я. – Только не такие забавные.

– Горные работы здесь проведены просто великолепно, – строго сказал профессор. К самому близкому и дорогому он относился с большим почтением. А самым близким и дорогим для него явно были эти промозглые и темные дырки в скале. – Известняк – очень сложный в работе материал. А когда еще приходится поддерживать толстый слой базальтовой лавы и половину веса вулкана над нами, то задача усложняется многократно. Весь склон состоит из пещер, похожих на соты. Все соединены туннелями. Гексагональная система. Сводчатые потолки обеспечивают прочность всей конструкции, но их размер строго ограничен. Горнодобывающей компании удалось извлечь только треть ценной породы, после чего расходы на колонны, которые используются для поддержания потолка, стали слишком высоки.

– Но разве здесь не опасно работать? – Я подумал, что интересный вопрос поможет мне вернуть его расположение.

– Пожалуй что да, – задумчиво ответил профессор. – Приходится рисковать. Иного выхода у нас нет. Все в интересах науки. Пойдемте, я покажу, где мы сделали наше первое открытие.

Он повел меня через пещеру к туннелю напротив. Мы вошли в него и спустились вниз, ловко прыгая по шпалам одноколейки. Примерно через двадцать ярдов мы оказались еще в одной пещере такого же размера, как и предыдущая, и с таким же количеством туннелей. Из освещения здесь была только одна лампочка, свисавшая с электрического провода, который тянулся через пещеру и скрывался в самом дальнем туннеле. Но даже в ее свете я увидел, что два туннеля слева забаррикадированы тяжелыми, вертикально стоящими балками.

– Профессор, что здесь произошло? Обвал?

– К сожалению, да, – покачал головой он. – Два туннеля и часть пещеры, в которую они вели, обрушились одновременно. Пришлось укрепить вход в туннели, чтобы и эта пещера не обрушилась. Разумеется, это случилось еще до моего приезда на остров. Кажется, в той пещере справа погибли три человека. Они только приступили к раскопкам. Страшная штука, страшная. – Он сделал небольшую паузу, позволяя мне осознать, насколько ужасным кажется ему произошедшее, затем бодро объявил: – Кстати, вот то самое историческое место.

Справа от туннеля, через который мы вошли в пещеру, находилась ниша глубиной пять футов. Мне она показалась самой заурядной пятифутовой нишей. Но профессор Уизерспун относился к ней как к храму, жрецом которого он себя назначил.

– Здесь, – почтительно произнес он, – была раскрыта тайна Полинезии и полинезийцев. Именно в этом месте мы обнаружили первые топоры и каменные пестики со ступками и совершили величайшее археологическое открытие нашего поколения. Согласитесь, здесь ведь есть о чем задуматься, мистер Бентолл?

– Без сомнения. – Я воздержался и не стал уточнять, о чем думал в тот момент. Вместо этого я дотронулся до каменного выступа, который оказался мокрым и скользким на ощупь и без каких-либо усилий отделился от стены. Я не смог скрыть своего удивления. – Какая мягкая порода. Похоже, кирка или пневматический перфоратор справятся с ней не хуже взрывчатки.

– Так и есть, мой мальчик, так и есть. Но как разобраться с базальтом, если из инструментов у вас только кирки и лопаты? – весело спросил он. – Тут уже совсем другое дело.

– Об этом я не подумал, – признался я. – Конечно, ведь лава здесь все накрыла. А что вы обнаружили в базальте? Посуду из керамики и камня, рукоятки топоров и тому подобное?

– И это лишь немногие из наших находок, – кивнул профессор и после паузы добавил: – Честно говоря, в отличие от среднестатистического торговца, я выставляю в витринах только самый плохой товар. То, что вы видели у меня дома, всего лишь безделушки, сущий пустяк. У меня есть парочка тайников, но я ни словом не намекну вам, где они находятся. И вот там скрыта поистине фантастическая коллекция полинезийских реликвий эпохи неолита, которые потрясут научный мир. Можете не сомневаться!

Он пошел дальше, но вместо того, чтобы пересечь пещеру и отправиться вдоль электрического кабеля к туннелю, куда он вел, профессор включил фонарик и свернул в первый туннель справа от него, указывая на те места, где были обнаружены полинезийские реликвии. Он остановился перед особенно большим разломом в известняке:

– А отсюда мы вытащили бревна, из которых был сложен старейший деревянный дом на планете. Он сохранился в почти идеальном состоянии.

– И сколько же ему лет?

– Почти семь тысяч, – не задумываясь, ответил профессор. – Ван Дюпре из Амстердама приезжал вместе с журналистами и заявил, что ему всего четыре тысячи. Но разумеется, он просто дурак.

– Как вы оцениваете возраст находок? – с любопытством спросил я.

– Благодаря опыту и знаниям, – невозмутимо ответил он. – У Ван Дюпре, несмотря на его репутацию, нет ни того ни другого.

Я только уклончиво хмыкнул и с опаской заглянул в третью пещеру, открывшуюся перед нами.

– На какой глубине мы сейчас находимся?

– Полагаю, футов сто. Может, сто двадцать. Мы идем вглубь горы. Нервничаете, мистер Бентолл?

– Конечно нервничаю! Никогда не думал, что вы, археологи, забираетесь так далеко или что на этой глубине можно отыскать следы ранней жизни. Наверное, это своего рода рекорд?

– Почти, почти, – самодовольно ответил он. – Хотя в долине Нила и при раскопках Трои моим коллегам тоже приходилось глубоко спускаться. – Он провел меня через третью пещеру в туннель, освещенный тусклым светом аккумуляторных ламп. – Сейчас мы встретим Хьюэлла и его бригаду. – Он взглянул на часы. – Скоро работы закончатся. Ведь они трудятся здесь целый день.

Работы все еще продолжались, когда туннель вывел нас к четвертой пещере, которую только начинали раскапывать. Всего там было девять человек. Одни откалывали кирками и ломиками большие куски известняка и сбрасывали их вниз, к своим ногам, другие складывали породу в ручные тележки с резиновыми колесами, а исполинского роста человек, одетый только в майку и джинсы, придирчиво изучал каждый камень, освещая его мощным фонариком.

И рабочие, и мужчина с фонариком представляли собой интересное зрелище. Все рабочие оказались китайцами, причем непривычно высокого роста и крепкого телосложения для представителей этого народа. Таких крепко сбитых и суровых типов мне, кажется, еще не доводилось встречать. Хотя, возможно, это была только иллюзия: слабый свет, падавший на потные, покрытые пылью лица, мог исказить любую внешность.

Но вот по поводу их начальника, который закончил осмотр добытой породы и вышел нам навстречу, никаких иллюзий быть не могло. Я никогда еще не встречал таких могучих и суровых типов. Ростом он был около шести футов трех дюймов, но из-за ширины плеч и груди казался приземистым. Его массивные руки с похожими на пятипалые лопаты ладонями опускались почти до колен. Лицо выглядело так, словно его высек из камня скульптор, торопившийся побыстрее закончить работу, – казалось, на всем лице не было ни одной плавной линии, только огромные, грубо вырезанные причудливые плоскости, которые привели бы в неописуемый восторг стариков-кубистов. Подбородок, похожий на ковш экскаватора, тонкая прорезь на месте рта, огромный, как клюв, нос и черные холодные глаза, так глубоко посаженные под свисавшими с выпуклого лба кустистыми бровями, что создавалось впечатление, будто на вас смотрит дикий зверь, затаившийся во мраке пещеры. Его лицо по бокам – язык не поворачивался назвать это щеками – и лоб были изрезаны глубокими траншеями морщин, а обветренная загорелая кожа напоминала старинный пергамент. Иными словами, такого, как он, не позовут играть романтического героя в музыкальной комедии.

Профессор Уизерспун представил нас друг другу, и Хьюэлл протянул мне руку со словами:

– Очень приятно познакомиться, Бентолл.

Его низкий гулкий голос хорошо сочетался с внешностью и родом занятия. Судя по всему, он обрадовался мне так же, как примерно лет сто назад на этих же островах радовался бы вождь племени каннибалов при виде высадившейся на берег последней партии аппетитных миссионеров. Я весь сжался, когда громадная лапища сжала мою, но рукопожатие оказалось почти нежным. Стиснул он мою ладонь крепко, но, когда отпустил ее, все пальцы остались на месте, только слегка смялись и скрючились.

– Слышал про вас сегодня утром, – раскатистым басом произнес он. Судя по говору, он был с северо-запада Америки или из Канады, точнее сложно определить. – И слышал, что вашей жене нездоровится. Это все острова. Тут что угодно может случиться. Вам, наверное, тяжело пришлось.

Мы обсудили немного мои невзгоды, а затем я с любопытством спросил:

– Непросто, наверное, находить людей на такую работу?

– Непросто, мой мальчик, непросто, – ответил Уизерспун. – Индийцы ни к черту не годятся. Злые, несговорчивые, подозрительные, да и силенок у них маловато. Фиджийцы сильные ребята, но у них случится сердечный приступ, если предложить им поработать. Такие же, как и белые, – лодыри и транжиры. Но вот китайцы – это другое дело.

– Самые лучшие работники, – поддержал его Хьюэлл. Он как-то умудрялся говорить, практически не открывая рта. – Когда надо рыть туннели и прокладывать рельсы, им нет равных. Без них мы не построили бы западные железные дороги в Америке.

Я отделался ничего не значащей репликой и огляделся.

– Что вы ищете, Бентолл? – тут же спросил меня Уизерспун.

– Реликвии, что же еще? – Главное, правильно изобразить удивление. – Интересно посмотреть, как их будут извлекать из камня.

– Боюсь, сегодня вы ничего не увидите, – прогрохотал Хьюэлл. – Хорошо, если раз в неделю удается что-нибудь найти. Правда, профессор?

– Да, это большое везение, – согласился Уизерспун. – Что ж, не будем вас дольше задерживать, Хьюэлл, не будем. Просто хотел показать Бентоллу, из-за чего тут стоит такой шум. Увидимся за ужином.

Уизерспун повел меня обратно через шахты навстречу сверкающему солнцу, а затем сопроводил к себе домой. Все это время он ни на секунду не закрывал рта, но я его больше не слушал. Я уже увидел и услышал достаточно. Когда мы вернулись, он извинился, сославшись на срочную работу, а я пошел проведать Мари. Она сидела в кровати с книгой в руке и выглядела достаточно бодрой.

– Ты же говорила, что собираешься еще поспать? – спросил я.

– Я сказала, что хочу лежать и не двигаться. Это не одно и то же. – Она с наслаждением откинулась на подушку. – Тепло, прохладный ветерок колышет пальмы, шумит прибой, в лагуне голубая вода, а на берегу – белый песок… Правда ведь, чудесно?

– Конечно. Что ты читаешь?

– Книгу о Фиджи. Очень интересная. – Она показала на стопку книг, лежащих на столике рядом с ее кроватью. – Там тоже о Фиджи или по археологии. Томми, тот китайский юноша, принес их мне. Тебе тоже стоит почитать.

– Позже. Как ты себя чувствуешь?

– Не очень-то ты спешил спросить меня!

Я нахмурился и кивнул в сторону двери. Она сразу поняла меня.

– Прости, дорогой! – импульсивно воскликнула она, отлично играя свою роль. – Зря я так сказала. Намного лучше. Мне уже намного лучше. Свежа, как роза. Хорошо прогулялся?

Сплошной поток банальностей, но как умело она держалась!

Я находился как раз посередине моего рассказа о милой прогулке, когда в дверь робко постучали. Профессор Уизерспун откашлялся и вошел. По моим подсчетам, он простоял у двери минуты три, не меньше. За его спиной я разглядел смуглокожих Джона и Джеймса – двух фиджийских юношей.

– Добрый вечер, миссис Бентолл, добрый вечер. Как вы себя чувствуете? Лучше, да? Лучше? Выглядите вы точно бодрее. – Он уставился на книги рядом с кроватью, замер и нахмурил брови. – Миссис Бентолл, откуда эти книги?

– Надеюсь, я не сделала ничего дурного, профессор Уизерспун? – с тревогой сказала она. – Я попросила Томми найти мне что-нибудь почитать, и он принес их. Я только приступила к первой и…

– Это очень редкие издания, – проворчал он. – Очень, очень редкие. Личная библиотека. Мы, археологи, никому не даем свои книги. Томми не имел права… ну ладно, ничего страшного. У меня есть отличная коллекция разных романов, в том числе детективных. Думаю, они вам понравятся. – Он улыбнулся, великодушно забыв о произошедшем инциденте. – Я принес вам хорошие новости. Вы и ваш супруг можете жить в гостевом домике, пока не уедете отсюда. Я велел Джону и Джеймсу привести его в порядок, чем они и занимались весь день.

– О профессор! – Мари взяла его за руку. – Как мило! Это так любезно с вашей стороны!

– Ну что вы, моя дорогая! Не стоит благодарности! – Уизерспун погладил Мари по руке и задержал ее руку в своей дольше, чем следовало, раз в десять дольше, чем это было необходимо. – Я просто подумал, что вам захочется уединения. Осмелюсь предположить, – он вдруг прищурился так странно, что можно было подумать, будто у старика вдруг скрутило живот, но на самом деле он всего лишь пытался лукаво подмигнуть ей, – что вы не так давно поженились? А теперь скажите мне, миссис Бентолл, сможете ли вы сегодня отужинать вместе с нами?

Реакция у Мари была молниеносной, как у кошки. Она сразу уловила мое едва заметное покачивание головой, хотя даже не смотрела в мою сторону.

– Простите меня, профессор Уизерспун. – Говорить виноватым тоном, при этом ослепительно улыбаясь, не так-то легко, но она справилась. – Я бы с удовольствием, но все еще чувствую слабость. Если не возражаете, давайте подождем до утра. Я…

– Конечно. Ну конечно! Не будем спешить, вы должны поправиться и окрепнуть. – Кажется, он снова собирался схватить ее за руку, но вовремя опомнился. – Я распоряжусь, чтобы вам принесли ужин. И сейчас вас отнесут. Вам не придется утруждать себя.

По его сигналу двое фиджийцев взялись за кровать с двух сторон и подняли ее с такой легкостью, словно она весила не больше тридцати фунтов. Молодой китаец забрал наши пожитки, и профессор повел нас к новому жилищу. Мне ничего не оставалось, кроме как взять Мари за руку и идти рядом. В один из моментов я наклонился к ней поближе и тихо произнес:

– Попроси у него фонарик.

Я не уточнил, на каком основании Мари могла бы обратиться с такой просьбой к профессору, поскольку не видел ни одного убедительного предлога, но она прекрасно справилась и без меня. Когда профессор отпустил фиджийцев и принялся подробно рассказывать, как этот дом построили из древесины пандануса и кокосовой пальмы, Мари робко перебила его:

– Профессор Уизерспун, а здесь есть… туалет?

– Ну разумеется, моя дорогая! Какой же я рассеянный! Спу´ститесь по лестнице и повернете налево. Он в первой маленькой постройке, рядом с кухней. По очевидным причинам в таких домах не место для огня и воды.

– Конечно. Только… ночью здесь темновато, не правда ли? Я имею в виду…

– Господи помилуй! Что вы теперь обо мне подумаете! Фонарь… конечно же, вам нужен фонарь! Его принесут вместе с ужином. – Он взглянул на часы. – Что ж, Бентолл, мы ждем вас через полтора часа.

Еще несколько дежурных проявлений любезности, улыбка в сторону Мари – и он поспешил удалиться.

Заходящее солнце уже скрылось за склоном горы, но воздух все еще дышал дневным зноем. Несмотря на это, Мари поежилась и подтянула одеяло повыше.

– Может, опустишь шторы? – попросила она. – Эти пассаты так обманчивы. Особенно с наступлением ночи.

– Опустить шторы? Чтобы с полдюжины ушей приникли к ним через пару минут?

– Ты… ты так думаешь? – медленно спросила она. – У тебя есть какие-то подозрения? Насчет профессора Уизерспуна?

– Даже не подозрения. Я чертовски уверен, что здесь творится что-то неладное. И я понял это, как только мы приплыли сюда. – Я придвинул стул к ее кровати и взял Мари за руку: сто к одному, что у нас были увлеченные и заинтересованные зрители, и я не хотел их разочаровывать. – А ты что думаешь? Опять чувствуешь себя обреченной и будешь ссылаться на женскую интуицию или отдашь предпочтение неоспоримым фактам?

– Не надо говорить гадости, – тихо упрекнула она меня. – Я уже извинилась за мое глупое поведение. Это все лихорадка, как ты и говорил. Но вот интуиция или предчувствия… это совсем другое. Такое идеальное место, улыбчивые фиджийские юноши, чудесный слуга-китаец, английский археолог, словно из голливудского фильма, – все слишком хорошо, слишком безупречно. И невольно возникает подозрение, что перед нами искусно воссозданный фасад. Как будто все это не наяву, понимаешь?

– Хочешь сказать, было бы правильнее, если бы профессор орал, бранился и носился по острову как сумасшедший? А под верандой валялся бы какой-нибудь забулдыга и хлестал виски прямо из горла?

– Ну, вроде того.

– Я слышал, что эти острова на юге Тихого океана часто производят на людей похожее впечатление. Вначале им кажется, что все это нереально. К тому же не забывай, я несколько раз видел профессора по телевизору. Так что это точно он, собственной персоной. Если же тебе не терпится разрушить идиллию, подожди, пока не появится его приятель Хьюэлл.

– А что? Как он выглядит?

– Это не описать словами. Ты еще слишком юная и, наверно, не видела фильмов про Кинг-Конга. Но его ни с кем не спутаешь. А пока будешь ждать его появления, проследи, сколько человек будет входить в барак для рабочих и выходить из него. Поэтому я и не хотел, чтобы ты шла на ужин.

– Это несложно.

– Но и не так просто. Они все китайцы, по крайней мере те, кого я видел, и для тебя могут быть на одно лицо. Внимательно следи, что они делают, как долго находятся в бараке, есть ли у них что-либо в руках. Они не должны догадаться, что за ними наблюдают. Когда стемнеет, опусти шторы. Если в них не окажется щелей, то можешь посмотреть через…

– Может, напишешь для меня инструкцию? – сладким голосом пропела она.

– Ладно. В конце концов, ты дольше меня этим занимаешься. Я просто немного переживаю за свою голову. Собираюсь ночью прогуляться по округе, а для этого мне нужно лучше знать обстановку.

Мари не стала изображать ужас или пытаться разубедить меня. Я даже не сказал бы, что она крепче сжала мою руку. Она лишь спросила с невозмутимым видом:

– Хочешь, чтобы я пошла с тобой?

– Нет. Мне просто нужно осмотреться и убедиться, не подвело ли меня зрение. Каких-то особых сюрпризов я не жду, но мне будет спокойнее, если ты останешься здесь. Пожалуйста, не обижайся.

– Что ж, – произнесла она с сомнением, – Флек забрал мой пистолет, полицию вызывать неоткуда, и я не думаю, что оказалась бы на высоте, если бы на меня кто-то напал. Но если нападут на тебя, то я…

– У тебя совершенно неправильное представление, – терпеливо сказал я, – ты не создана для спринта. В отличие от меня. Поверь, никто не убежит от драки быстрее Бентолла. – Я прошел по выстланному пальмовыми ветками полу и подтащил к ее постели еще одну застеленную кровать, где матрас также лежал поверх переплетенных веревок. – Ты не против?

– Располагайся поудобнее, – согласилась Мари и лениво посмотрела на меня сквозь опущенные ресницы. Ее губы изогнулись в веселой улыбке, и это была совсем не та улыбка, которой она одарила меня в кабинете полковника Рейна. – Я возьму тебя за руку. Мне кажется, ты просто барашек в волчьей шкуре.

– Подожди, вот закончу со всеми делами, и увидишь, – пригрозил я. – Ты, я и огни Лондона.

Она смерила меня долгим взглядом, а затем перевела его на темную лагуну и сказала:

– Пока я ничего не вижу.

– Ну ладно. Я не в твоем вкусе. Хорошо, что я не очень обидчивый. И насчет кровати. Знаю, тебя это немного разочарует, но я тут подумал, что на время моей ночной прогулки неплохо бы создать видимость, будто в ней кто-то лежит. Пока ты здесь, вряд ли им придет в голову проверять, я ли это.

До меня донеслись голоса, я поднял голову и увидел, что из-за камнедробилки появился огромный, как живая гора, Хьюэлл со своими китайцами. Он до ужаса напоминал обезьяну: так же сутулился, шел вперевалку и медленно размахивал руками, которые доставали ему почти до колен. Я сказал Мари:

– Если тебе не хватает острых ощущений, обернись и посмотри внимательно. Наш приятель явился.

Если бы не лицо нашего приятеля Хьюэлла, бесконечная болтовня профессора и бутылка вина, которую, по его словам, он выставил по особому случаю, то ужин прошел бы даже приятно. Молодой китаец Томми определенно знал толк в приготовлении еды и не стал подавать никакой дурацкой экзотики вроде птичьих гнезд или акульих плавников. Но я не мог отвести взгляд от изможденного уродливого лица напротив меня, а безупречно белый костюм, в который Хьюэлл переоделся, еще больше подчеркивал его чудовищную внешность неандертальца. Я также не мог зажать уши, чтобы не слышать банальностей, которыми потчевал нас Уизерспун. Что до вина, то бургундское могло показаться великолепным напитком разве что любителям подслащенного уксуса, но меня мучила жажда, и я заставил себя выпить немного этого пойла.

Как ни странно, именно Хьюэллу удалось слегка разрядить обстановку. За его примитивной грубой внешностью скрывался острый ум, – по крайней мере, он оказался достаточно умен, чтобы не притрагиваться к бургундскому и отдать предпочтение гонконгскому пиву, которое он потреблял литрами, а его истории о том, как он объездил почти полмира, работая горным инженером, оказались неожиданно интересными. Точнее, я с интересом слушал бы их, если бы Хьюэлл не смотрел на меня все время немигающим взглядом. Его черные глаза сидели настолько глубоко, что я не мог отделаться от мысли об огромном медведе в берлоге. Своим умением рассказывать длинные истории он превзошел бы даже Старого Морехода[9]. А я, наверное, так и сидел бы всю ночь и слушал его как завороженный, но в конце концов Уизерспун отодвинул свой стул, удовлетворенно потер руки и поинтересовался, понравился ли мне ужин.

– Он великолепен, – ответил я. – Ни в коем случае не отпускайте этого повара. Я вам правда очень признателен. А сейчас, если не возражаете, думаю, мне пора вернуться к жене.

– Ни в коем случае! – возмутился обиженный хозяин. – Еще не приносили кофе и бренди, мой мальчик. Когда еще нам, археологам, представится повод для праздника? Мы рады видеть здесь новые лица, правда, Хьюэлл?

Хьюэлл не стал возражать, но и не согласился с ним. Впрочем, Уизерспуна это совсем не опечалило. Он подвинул плетеное кресло и предложил мне сесть в него, а потом стал суетиться вокруг, пока не убедился, что я удобно разместился. Затем Томми принес кофе и бренди.

С этого момента вечер показался мне вполне сносным. Когда китаец подал напитки во второй раз, профессор велел ему принести бутылку и оставить ее. Уровень бренди в ней стремительно снижался, как будто на дне бутылки образовалась дыра. Профессор был в ударе. Бренди стало еще меньше. Хьюэлл дважды улыбнулся. Чудесный вечер. Теленка откармливали и отпаивали перед убоем. Иначе никто бы не стал тратить попусту такой прекрасный бренди. Когда бутылка опустела, принесли еще одну. Профессор рассказал немного неприличный анекдот и сам громко над ним засмеялся. Хьюэлл снова улыбнулся. Я вытер слезы радости и заметил, как заговорщики быстро переглянулись. Топор начал медленно подниматься. Я похвалил остроумие профессора заплетающимся языком, с трудом выговаривая слова. При этом чувствовал себя трезвее, чем когда-либо в своей жизни.

Без сомнения, они все тщательно отрепетировали. Уизерспун, как и полагается увлеченному ученому, принес мне несколько экспонатов из своих витрин, стоящих вдоль стен. Но пару минут спустя он сказал:

– Послушайте, Хьюэлл, мы просто обижаем нашего друга. Давайте покажем ему настоящие сокровища.

Хьюэлл медлил с нерешительным видом, и тогда Уизерспун топнул ногой:

– Я настаиваю! Черт побери, кому это навредит?

– Ну ладно. – Хьюэлл подошел к большому сейфу слева от меня, с минуту безуспешно возился с замком и наконец сказал: – Профессор, комбинация опять не срабатывает.

– Попробуйте набрать ее в обратном порядке, – раздраженно ответил Уизерспун. Он стоял справа от меня, держа в руке глиняные черепки. – А теперь, мистер Бентолл, взгляните на это. Хочу обратить ваше особое внимание на…

Но я не обращал ни особого, ни вообще какого-либо внимания на его слова. Я даже не взглянул на черепки. Я смотрел в окно у него за спиной – окно, в котором благодаря горящей керосиновой лампе внутри и непроглядной тьме снаружи почти идеально отражалось все происходящее в комнате[10]. Я смотрел на Хьюэлла и на сейф, который он наклонил немного вперед. Этот сейф весил фунтов триста, не меньше. Поскольку я сидел, наклонившись чуть вправо и закинув левую ногу на правую, моя правая ступня оказывалась прямо у него на пути, если бы он опрокинулся. А в том, что сейф сейчас опрокинется, сомнений не оставалось. Он уже отклонился на фут от стены, и я видел, как Хьюэлл оглянулся, чтобы убедиться, что сейф упадет мне прямо на ногу. Затем он его толкнул.

– О боже! – воскликнул профессор Уизерспун. – Берегитесь!

Вопль ужаса он изобразил отлично и намеренно издал его позднее, чем следовало. Но зря он так старался: я уже понял, что стоит поберечься, и принял меры. Когда сейф полетел мне на ногу, я успел соскользнуть с кресла и поставить ступню набок так, что она встала перпендикулярно падающему сейфу. Подошва у ботинка была толстой, больше полудюйма чистой кожи, и у меня оставался шанс. Не самый надежный, но все же.

Мой крик боли прозвучал совсем не притворно. Ощущение было такое, будто крепкая кожаная подошва разломилась пополам и моя нога вместе с ней. Тем не менее сейф не причинил мне серьезных повреждений.

Я лежал, хватая ртом воздух, сейф придавил меня, не давая встать. Хьюэлл тут же подбежал и поднял его, а Уизерспун оттащил меня в сторону. Я с трудом поднялся, смахнул с себя руку профессора, сделал шаг и тяжело рухнул на пол. В эту ночь полу пришлось несладко, на него все время что-то падало: то сейф, то я.

– Вы… вы сильно ушиблись? – с ужасом и тревогой спросил профессор.

– Ушибся? Нисколечки. Я просто устал и решил полежать. – Я злобно буравил его взглядом, сжимая обеими руками правую ступню. – И насколько далеко, по-вашему, я смогу уйти со сломанной лодыжкой?

Глава 5

Среда, 22:00 – четверг, 05:00

Смиренные извинения, попытка привести пациента в чувство с помощью последних уцелевших капель бренди, наложение шины и перевязка лодыжки – все это заняло минут десять. Затем меня взяли под руки и не то повели, не то потащили обратно в гостевой домик. Мари уже опустила шторы, но я видел пробивавшиеся сквозь них полоски света. Профессор постучал и подождал, пока его впустят.

– Кто… кто здесь? – Мари что-то накинула себе на плечи, и в свете керосиновой лампы вокруг ее светлой головы образовался мягкий ореол.

– Миссис Бентолл, вам не нужно беспокоиться, – ласково сказал Уизерспун. – Но с вашим мужем произошло небольшое происшествие. К сожалению, он повредил ногу.

– Небольшое происшествие? – взвыл я. – Повредил ногу? Я сломал себе чертову лодыжку!

Оттолкнув поддерживавшие меня руки, я попытался войти, споткнулся, закричал и растянулся на полу гостевого домика. Похоже, я здорово приноровился измерять своим телом пол, выходило даже быстрее, чем линейкой. Мари сказала что-то пронзительным от волнения голосом, однако я так громко стонал, что не расслышал. Она присела рядом со мной на корточки, но профессор осторожно помог ей встать, а Хьюэлл поднял меня на руки и отнес на мою кровать. Надо сказать, что весил я под двести фунтов, но он поднял и уложил меня так же легко, как девочка – свою куклу, правда без такой же нежности. Впрочем, кровать была прочнее, чем могло показаться на первый взгляд, и я не свалился на пол. Еще немного постонав, я приподнялся на локтях и позволил им полюбоваться на безмолвные страдания немногословного англичанина, время от времени морщась и жмурясь, чтобы до них точно дошло.

Профессор Уизерспун, запинаясь, рассказал о случившемся, по крайней мере изложил свою версию произошедшего. У него получилась довольно убедительная история о том, как заклинило кодовый замок, а из-за неровного пола сейф потерял устойчивость. Мари слушала его в гробовом молчании. Если она в тот момент играла, то стоило признать, что эта женщина ошиблась с выбором профессии: из нее могла получиться потрясающая актриса. Учащенное дыхание, поджатые губы, слегка раздутые ноздри, крепко стиснутые кулаки – все это я еще мог понять. Но чтобы добиться такой бледности на лице, требовалось вложить всю свою душу. Когда Уизерспун закончил рассказ, я даже подумал, что она сейчас набросится на него. Похоже, что грозный громила Хьюэлл совершенно не напугал ее. Однако Мари взяла себя в руки и сказала ледяным голосом:

– Большое спасибо вам обоим за то, что привели моего мужа домой. Так любезно с вашей стороны. Я не сомневаюсь, что это была случайность. Спокойной ночи.

Такой ответ просто не оставлял маневра для продолжения разговора, поэтому они ушли, выразив надежду, что завтра мне станет легче. Свои истинные мысли эти двое оставили при себе, и к тому же они забыли уточнить, как сломанная кость может срастись за одну ночь. Секунд десять Мари смотрела им вслед, а затем прошептала:

– Он… он такой страшный, правда? Как будто явился из тьмы веков.

– Красавчиком его не назовешь. Испугалась?

– Нет, конечно.

Мари еще несколько секунд простояла неподвижно, вздохнула, повернулась и села на край моей кровати. Некоторое время она смотрела на меня, как человек, сомневающийся или пытающийся принять какое-то решение, потом положила свои холодные ладони мне на лоб, провела кончиками пальцев по волосам и, поставив ладони на подушку по обе стороны от моей головы, оперлась на них. Она улыбнулась, но ее улыбка была невеселой, а карие глаза потемнели от тревоги.

– Мне так жаль, что с тобой это случилось, – тихо проговорила она. – Очень больно, Джонни?

Она никогда не называла меня так раньше.

– Ужасно.

Я обхватил ее одной рукой за шею и притянул к себе, пока ее голова не коснулась моей подушки. Мари не сопротивлялась. Судя по всему, она еще не оправилась от потрясения, вызванного знакомством с Хьюэллом. А может, просто решила пойти на поводу у больного. Ее щека была нежной, как лепесток цветка, от нее пахло солнцем и морем. Я прижался губами к ее уху и прошептал:

– Сходи посмотри, действительно ли они ушли.

Она замерла, словно дотронулась до оголенного провода, затем быстро оттолкнулась от кровати, встала и заглянула сквозь щели в шторе.

– Они оба сейчас в гостиной у профессора, – сказала Мари тихим голосом. – Ставят на место сейф.

– Погаси свет.

Мари подошла к столику, закрутила фитиль, прикрыла ладонью стеклянный колпак и дунула. Комната погрузилась во тьму. Я быстро сел на кровати, отодрал несколько ярдов медицинского пластыря, которым они обмотали шину и лодыжку, и тихо выругался из-за того, что он сильно прилип к коже. Отложив шину в сторону, я встал и попробовал попрыгать на правой ноге. Прыгал я почти так же хорошо, как и раньше, только большой палец немного болел – он принял на себя основной вес сейфа, когда согнулась подошва. Я попрыгал еще немного – все было в порядке. Тогда я сел и начал надевать носок и ботинок.

– Что ты делаешь? – спросила Мари, и я не без сожаления констатировал, что в ее голосе больше не слышалось такого же тихого участия, как прежде.

– Решил кое-что проверить, – тихо ответил я. – Похоже, моя старая добрая нога еще немного послужит мне.

– Но кость… я думала, ты ее сломал.

– Вот такое быстрое естественное восстановление.

Я подвигал ногой в ботинке и ничего не почувствовал. Затем рассказал ей о случившемся.

– Тебе доставляет удовольствие дурачить меня?

Я уже привык к женской несправедливости и не стал обращать внимание на этот вопрос. Мари умная и должна понять свою неправоту, по крайней мере, когда немного остынет. Зачем ей нужно остывать, я не знал, но, если ее температура немного опустится, она осознает, каких весомых преимуществ я добился, убедив всех, что не смогу самостоятельно передвигаться.

Я услышал, как она легла в свою кровать и тихо сказала:

– Ты просил меня сосчитать, сколько китайцев войдет и выйдет из того длинного барака.

– И сколько же?

– Восемнадцать.

– Восемнадцать! – Я насчитал только восемь.

– Да, восемнадцать.

– Не заметила, что они несли с собой, когда выходили?

– Никто не выходил. По крайней мере, пока не стемнело.

– Так-так. Где фонарик?

– У меня под подушкой. Вот, держи.

Она отвернулась, и вскоре я услышал ее медленное ровное дыхание, но я знал, что она не спит. Я оторвал полоску от пластыря и заклеил ею стекло фонарика, оставив только маленькое отверстие посередине диаметром в четверть дюйма. Затем встал около щели в шторе, через которую был виден профессорский дом. Хьюэлл ушел к себе вскоре после одиннадцати вечера. В его доме зажегся свет и через десять минут погас.

Тогда я прошел к шкафу, куда слуга-китаец сложил нашу одежду, порылся в нем, светя себе тонким лучом фонарика, нашел серые фланелевые брюки и синюю рубашку и быстро переоделся в темноте. Полковник Рейн не одобрил бы ночную прогулку в белой одежде. После этого я вернулся к кровати Мари и тихо сказал:

– Ты ведь не спишь?

– Что тебе нужно? – В ее голосе не ощущалось ни капли теплоты.

– Мари, послушай, не будь дурочкой. Чтобы обмануть их, мне пришлось обманывать и тебя, пока они находились здесь. Неужели ты не понимаешь, какое это преимущество, если тебя считают полностью обездвиженным? Чего ты от меня ждала? Что я появлюсь в дверях, опираясь на Хьюэлла и профессора, и радостно пропою: «Не волнуйся, дорогая! Это всего лишь шутка!»?

– Нет, конечно, – сказала она после минуты молчания. – Так что ты хотел? Просто высказать мне все это?

– На самом деле нет. Дело касается твоих бровей.

– Чего?

– Бровей. Ты блондинка, а брови у тебя темные. Они настоящие? Я про цвет.

– С тобой точно все в порядке?

– Мне нужно чем-то затемнить лицо. И я подумал, может, у тебя есть тушь…

– Что же ты сразу не сказал, вместо того чтобы умничать? – Разумом она явно понимала, что меня стоит простить, но что-то не позволяло ей сделать это. – У меня нет туши. Только черный крем для обуви. В верхнем ящике справа.

Я вздрогнул при мысли, что придется мазать этим лицо, но все равно поблагодарил Мари и отошел от ее кровати. Через час я и вовсе ушел. Заправил кровать так, чтобы создать впечатление, будто в ней кто-то лежит, осмотрел дом со всех сторон на случай, если около него дежурят заинтересованные зрители, и вышел через заднюю часть. Просто приподнял штору и прополз под ней. Никаких криков, воплей и выстрелов не последовало. Бентолл ушел, никем не замеченный, чему он остался несказанно рад. В темноте меня невозможно было разглядеть с пяти ярдов, хотя ветер разносил запах гуталина на расстояние раз в десять больше. Но тут ничего не поделаешь.

На первом отрезке моего пути к дому профессора было не так уж важно, функционирует моя нога или нет. Из хижины Хьюэлла или из барака для рабочих мой силуэт был бы отчетливо виден на фоне моря и белого блестящего песка. Поэтому я пополз на четвереньках, пока не оказался за домом профессора, где меня уже никто не смог бы увидеть.

Оказавшись за углом, я медленно и бесшумно встал и прижался к стене. Три больших тихих шага, и я уже около двери черного хода.

Не успев начать, я потерпел неудачу. Входная дверь была деревянной и на петлях, поэтому я предполагал, что и у черного хода будет такая же. Но там оказалась тростниковая занавеска из бамбука, и едва я дотронулся до нее, как она начала шелестеть и шуршать, словно сотня далеких кастаньет. Я приник к двери, крепко сжимая фонарик в руке. Прошло пять минут, но ничего не случилось, и никто не пришел, а когда наконец легкое дуновение ветра коснулось моего лица, бамбук снова зашуршал. Две минуты мне понадобилось на то, чтобы, не производя особого шума, собрать в кулак двадцать стеблей бамбука, две секунды, чтобы проникнуть в дом, и еще две минуты, чтобы вернуть бамбук на место. Ночь была не очень теплой, но я чувствовал, как пот стекает со лба мне на глаза. Я вытер его, прикрыл ладонью крошечное отверстие в центре фонаря, осторожно включил его и направился в кухню.

Я не ожидал обнаружить здесь что-то необычное, нетипичное для кухни. Так и случилось. Но в шкафчике для столовых приборов я нашел то, что искал. У Томми была отличная коллекция разделочных ножей, наточенных остро, как бритва. Я выбрал одного красавца с десятидюймовым лезвием треугольной формы, с одной стороны зазубренным, с другой – гладким. У рукоятки лезвие было два дюйма в ширину, затем постепенно сужалось до точки на конце. И эта точка была острой, как ланцет хирурга. Лучше, чем ничего. Намного лучше, если воткнуть его между ребрами, даже Хьюэллу такой удар не покажется щекоткой. Я аккуратно завернул нож в кухонное полотенце и заткнул себе за пояс.

Кухонная дверь, ведущая в главный коридор, была деревянной – вероятно, чтобы сдерживать запахи еды и не позволять им распространяться по всему дому. Она открылась внутрь на смазанных кожаных петлях. Я вышел в коридор и замер, прислушиваясь. Особенно долго прислушиваться не пришлось. Профессор спал совсем не бесшумно, и я легко определил, что его храп доносится из комнаты с открытой дверью примерно в десяти футах по коридору справа от меня. Я не знал, где спит мальчик-китаец, и не видел, чтобы тот покидал дом, значит он находился в какой-нибудь другой комнате, но где именно, я не собирался выяснять. Такие, как он, обычно спят чутко. Я надеялся, что гнусавый храп профессора заглушит любой шум, который я могу произвести. Но в гостиную я все равно пробирался, словно кот, крадущийся к птице на залитой солнцем лужайке.

Благополучно войдя в комнату, я закрыл за собой дверь, не издав ни малейшего шороха. Тратить время на осмотр комнаты я не стал, поскольку хорошо знал, где нужно искать, и сразу подошел к большому письменному столу с двумя тумбами. Даже если бы направление не подсказала мне блестящая медная проволока, которую я заприметил в соломенной крыше еще утром, когда сидел в плетеном кресле, мой нос безошибочно привел бы меня к цели: слабый, но едкий запах серной кислоты ни с чем не спутаешь.

У большинства подобных столов по обе стороны находятся тумбы с рядами ящиков. Но стол профессора Уизерспуна отличался от них тем, что в каждой тумбочке была всего одна дверца и обе они оказались незапертыми. Да и не было особых причин их запирать. Я открыл сначала дверцу слева и посветил внутрь фонариком.

Тумбочка оказалась большой, примерно тридцать дюймов высотой, восемнадцать шириной и около двух футов глубиной. Вся она была забита кислотными аккумуляторами и сухими батарейками. На верхней полке лежало десять больших, по 2,5 вольта, аккумуляторов в стеклянном корпусе, соединенные последовательно. На нижней полке я обнаружил восемь сухих батареек «Иксайд» по 120 вольт каждая, соединенные параллельно. При такой мощности можно отправить сигнал на Луну. Разумеется, при наличии радиопередатчика.

И радиопередатчик у профессора имелся. Я нашел его в соседней тумбочке. Он занимал ее целиком. Я немного разбираюсь в радиоприемниках, но эта серая металлическая махина с двадцатью, если не больше, шкалами настроек, указателями частот и рукоятками была мне совершенно незнакома. Я присмотрелся и нашел логотип изготовителя: «Радиокорпорация Куруби-Санкова, Осака и Шанхай». Мне это ни о чем не говорило, так же как несколько китайских иероглифов, выгравированных ниже. Длина волны и названия принимающих станций на указателе передаваемых волн обозначались на китайском и английском, а индикатор был установлен на Фучжоу. Возможно, профессор Уизерспун по доброте душевной позволял скучающим по дому рабочим общаться с родственниками в Китае? Хотя могло быть и другое объяснение.

Я тихо закрыл дверцу тумбочки и сосредоточил внимание на том, что находилось сверху. Профессор как будто предвидел мой визит и даже не опустил крышку своего столика-бюро; после пяти минут методичных поисков я понял причину его неосмотрительности. Ни на столе, ни в ящиках, на полках не оказалось ничего стоящего. Я уже собирался завершить поиски и потихоньку сматывать удочки, когда мой взгляд упал на совершенно заурядный предмет – настольный бювар в кожаном четырехугольном переплете. Я вытащил из него пачку промокательной бумаги и обнаружил листок тончайшего пергамента, спрятанного между нижними промокашками.

На этом листке был отпечатан на машинке список из шести строк. В каждой строке содержались названия из двух слов через дефис и восемь цифр. Первая строка была следующей: «Пеликан-Такисамару 20007815», вторая: «Линкьян-Хаветта 10346925». И еще четыре похожие строчки с ничего не значащими названиями и комбинациями цифр.

Внизу, после значительного отступа, еще одна строка: «Каждый час 46 Томбола».

Мне это ровным счетом ничего не говорило. Совершенно бесполезная информация, если она вообще имела какой-то смысл. Хотя, возможно, я заполучил необычайно важный код. В любом случае сейчас пользы от него не было никакой, однако он мог пригодиться мне впоследствии. Полковник Рейн считал, что у меня фотографическая память, но точно не для такой галиматьи. Я взял со стола профессора карандаш и лист бумаги, переписал весь текст, вернул пергамент на место, снял ботинок, свернул лист, замотал его в водонепроницаемый полиэтилен и положил в носок себе под подошву. Мне совсем не хотелось опять пробираться в кухню через коридор, поэтому я вылез в окно, находившееся с противоположной стороны от дома Хьюэлла и рабочих бараков.

Через двадцать минут я отполз на достаточное расстояние от всех домов и с трудом поднялся на ноги. Передвигаться подобным образом мне не приходилось с младенческого возраста, и я утратил сноровку; к тому же за все эти годы мои конечности стали совершенно непригодными для такого передвижения и ужасно болели, однако были в не худшем состоянии, чем одежда, которая их прикрывала.

Почти все небо заволокло тучами, но время от времени в просветах между облаками появлялась полная луна, и мне приходилось прятаться за ближайшим кустом и ждать, пока небо снова потемнеет. Я двигался вдоль железнодорожных рельсов, которые вели от камнедробилки, огибали сушильный комплекс и тянулись к южной, а затем, вероятно, к западной части острова. Мне стало интересно, куда именно они ведут. Профессор Уизерспун старательно воздерживался от упоминаний о том, что находится на противоположной части острова, однако, несмотря на свою осторожность, оказался слишком болтливым. Он рассказал мне, что фосфатная компания добывала около тысячи тонн породы в день, а поскольку ее здесь больше не было, значит ее куда-то вывозили. Для этого нужно было судно, причем большое судно, а ни одно большое судно не смогло бы пришвартоваться к плавучему пирсу из связанных бревен возле дома профессора, даже если бы ему удалось преодолеть мелководье лагуны, что само по себе выглядело невероятным. Здесь требовалось что-то намного более основательное – каменный или бетонный причал, возможно построенный из коралловых блоков, а также кран или приемный бункер с наклонным загрузочным желобом. Видимо, профессор Уизерспун не хотел, чтобы я ходил в ту сторону.

Через несколько секунд я и сам пожалел, что отправился туда. Не успел я перебраться через небольшую дренажную канаву, по которой тонкий, едва видимый за густыми зарослями кустарника ручеек стекал с горы в море, и пройти всего несколько шагов, как позади раздался мягкий, крадущийся топот ног, что-то тяжелое ударило меня в спину и, прежде чем я успел отреагировать, кто-то впился мне в левую руку прямо над локтем со звериной яростью и силой медвежьего капкана. Руку мгновенно пронзила невыносимая боль.

Хьюэлл. Это была моя первая, инстинктивная реакция, когда я с трудом встал, пошатнулся и чуть снова не упал. Хьюэлл, наверняка это Хьюэлл, у кого еще может быть такая жуткая хватка? Рука болела так, словно ее переломили пополам. Я замахнулся правой рукой и, очертив в воздухе полукруг, со всей силы нанес удар туда, где должен был находиться его живот, однако мой кулак встретил лишь пустоту. Я едва не вывихнул правое плечо, но думать об этом было некогда: меня снова качнуло в сторону, и я с трудом удержался на ногах. Я сражался за то, чтобы сохранить равновесие и сохранить свою жизнь. Потому что напал на меня вовсе не Хьюэлл, а пес размером с волка и такой же сильный.

Я попытался оторвать его от себя правой рукой, но зубы пса еще глубже впились в мою плоть. Я снова стал размахивать правой рукой, стараясь попасть кулаком по его сильному телу, но он держался слева от меня, и я просто не попадал по нему. Ногами тоже не получалось до него достать. Я не мог ударить пса, не мог его стряхнуть, рядом не было ни одного твердого предмета, в который можно было бы его впечатать, и я понимал, что если я попытаюсь упасть на него сверху, то не успею и глазом моргнуть, как он отпустит мою руку и вцепится зубами мне в горло.

Пес весил фунтов восемьдесят или даже девяносто. Его клыки были словно стальные крючья, а когда в вас впиваются стальные крючья, к которым подвешен груз в девяносто фунтов весом, исход очевиден: ваши кожа и мышцы начинают рваться, а запасной кожи и мышц у меня не было. Я чувствовал, что слабею, ощущал, как накатывают волны боли и дурноты, однако в мгновения просветления мой разум снова начинал работать в полную силу. Я без труда дотянулся до ножа, заткнутого за пояс, но мне потребовалось почти десять бесконечных, мучительных секунд, чтобы одной рукой стряхнуть с него полотенце, в которое он был завернут. Дальше все оказалось просто: острие вонзилось в пса чуть ниже грудины и под углом вошло в сердце, практически не встретив сопротивления. Медвежий капкан, сжимавший мне руку, сразу ослаб, и пес умер раньше, чем свалился на землю.

Я не знал, какой он породы, да меня это и не волновало. Схватив его за тяжелый ошейник с шипами, я подтащил пса к ручейку, через который только что перебрался, и столкнул с низкого берега в воду в том месте, где заросли были особенно густыми. Я подумал, что сверху его вряд ли смогут разглядеть, но не рискнул включать фонарик и проверять. На всякий случай придавил тело тяжелыми камнями, чтобы после сильного дождя, когда ручей выйдет из берегов, тело не вынесло на поверхность. Затем лег лицом вниз у ручья и пролежал так минут пять, пока острая боль, потрясение и тошнота не отступили, а учащенный пульс и сердцебиение не пришли в норму. И это были тяжелые минуты.

Снимать рубашку и майку тоже оказалось занятием не из приятных, рука уже начала неметь, но мне все же удалось промыть рану в проточной воде. К счастью, вода была пресной, а не соленой. Я подумал, что если собака болела бешенством, то польза от этого мытья примерно такая же, как если бы я промыл рану после укуса королевской кобры. Но волноваться по этому поводу было бессмысленно, так что я, как мог, перевязал руку полосками, оторванными от майки, натянул рубашку, выбрался на берег и снова пошел вдоль рельсов. Нож я больше не заворачивал в тряпку и держал его в правой руке. Меня трясло от неудержимой ярости, леденящей душу и тело. И настроен я был весьма враждебно.

Я уже почти добрался до южной части острова. Деревья здесь не росли, только редкий низкий кустарник, за которым можно спрятаться, лишь распластавшись на земле, а у меня не было никакого желания делать это. Впрочем, я еще не окончательно выжил из ума, и, когда луна прорвалась сквозь завесу облаков, я все же упал на живот и выглянул из-за куста, неспособного послужить надежным укрытием даже кролику.

При ярком лунном свете я разглядел, что мои первые впечатления об острове, полученные, когда я на рассвете смотрел на него с рифа, оказались не совсем верными. Утренний туман окутал его на юге, скрыв истинные очертания. У подножия горы действительно пролегала узкая полоса равнины, которая, судя по всему, опоясывала весь остров, но здесь она оказалась намного уже, чем на востоке. Более того, вместо пологого спуска от подножия горы к морю здесь, наоборот, от берега шел пологий склон к подножию горы. Это могло означать только одно: на юге остров, скорее всего, заканчивается обрывом, возможно, даже отвесной скалой. О самой горе у меня тоже сложилось неверное представление, будто ее вершина представляла собой гладкий, круто взмывающий вверх конус. С рифа я не мог рассмотреть огромную расщелину или ущелье, почти полностью рассекавшее гору надвое с южной стороны. Без сомнения, расщелина возникла после той катастрофы, когда северная часть горы скрылась под водой. Таким образом, учитывая конфигурацию острова, добраться с восточной части до западной можно было только по этому узкому равнинному участку у подножия горы, ширина которого составляла не более ста двадцати ярдов.

Через пятнадцать минут пространство между облаками увеличилось в два раза, а луна по-прежнему оставалась на небе. Тогда я все-таки рискнул и двинулся дальше. При таком ярком лунном свете меня бы заметили в любом случае, даже если бы я решил вернуться. Лучше уж идти вперед. И все это время я, не переставая, бранил луну. Осыпал проклятиями, которые возмутили бы поэтов и сочинителей популярных песенок. Но они точно одобрили бы искренние извинения, которые я принес той же самой луне пару минут спустя.

Я медленно полз на ободранных локтях и коленках, держа голову всего в девяти дюймах от земли, когда увидел на расстоянии вытянутой руки нечто, также находившееся в девяти дюймах над землей. Это была проволока, натянутая над землей и закрепленная на металлических штырьках с петлями на концах. Прежде я не заметил ее, поскольку она была окрашена в черный цвет. Эта окраска и низкое расположение проволоки, собака, разгуливающая по округе, и тот факт, что на проволоке отсутствовал изолятор, – все это ясно давало понять, что через нее не идет ток, способный убить смертоносным разрядом. Это всего лишь старомодная растяжка, прикрепленная к какому-то механическому сигнальному устройству.

Двадцать минут я пролежал неподвижно, пока луна снова не скрылась за облаками, затем с трудом поднялся на одеревеневшие ноги, перешагнул через проволоку и снова лег. Теперь справа от меня оказался ощутимый подъем к склону горы, рельсы также шли на подъем, соответствуя рельефу. Я решил ползти вдоль насыпи: если луна снова выглянет из-за туч, я окажусь в тени. По крайней мере, я на это надеялся.

Так и случилось. Еще полчаса я практиковался в ползании на четвереньках, ничего больше не видя и не слыша. За это время я проникся сочувствием и уважением к тем низшим представителям царства животных, которые обречены проводить так всю свою жизнь. Наконец луна все-таки вышла. И тогда я кое-что увидел.

Менее чем в тридцати ярдах от меня стоял забор. Мне уже доводилось видеть подобные, такими не огораживают английские поля. Я видел их в Корее вокруг лагеря для военнопленных. Забор был больше шести футов в высоту, состоял из девяти рядов колючей проволоки и еще со спиралями проволоки наверху. Он возникал из непроглядной тьмы расщелины справа от меня и тянулся на юг, пересекая все пространство.

Где-то в десяти ярдах от него виднелся еще один точно такой же забор, однако мое внимание привлекла группа из трех человек за тем, вторым забором. Они стояли и о чем-то разговаривали, но так тихо, что я не мог разобрать ни слова. Один из них только что закурил сигарету. На всех были белые парусиновые брюки, панамы, гетры и пояса-патронташи, а на плечах висели винтовки. Без сомнения, передо мной были матросы Королевского флота.

К тому моменту я уже ничего не соображал. Я устал. Был измотан. Не мог сосредоточиться. Если бы у меня появилось немного времени, я, может, и нашел бы парочку убедительных объяснений, почему здесь, на этом отдаленном острове архипелага Фиджи, находятся три моряка Королевского флота. Но зачем заниматься глупостями, когда мне только и нужно, что встать и расспросить их? Я перенес вес с локтей на ладони и начал подниматься.

Кусты в трех ярдах от меня зашевелились. Испугавшись за свою жизнь, я невольно замер. Ни одна откопанная профессором древность даже вполовину не выглядела такой окаменелой, как я в тот момент. Куст медленно наклонился к соседнему кусту и зашептал настолько тихо, что я ничего не смог расслышать с расстояния в пять футов. Но они должны были слышать меня. Мое сердце стучало так громко, что отдавалось в ушах, как удары отбойного молотка. И с такой же скоростью. И даже если они не слышали меня, то точно должны были почувствовать вибрации, которые передавались земле от моего тела. Ведь я был совсем рядом, а в ту минуту меня засек бы даже сейсмограф в Суве. Но они ничего не услышали и не почувствовали. Я приник к земле с отчаянием игрока, поставившего все свое состояние на последнюю карту. Мысленно напомнил себе, что все эти рассуждения о жизненной необходимости кислорода придумали доктора. Перестал дышать. Правая рука ныла, костяшки пальцев на руке, сжимающей рукоятку ножа, блестели в лунном свете, как полированная слоновая кость. Лишь большим усилием воли я заставил себя немного ослабить хватку, но все равно за всю жизнь я ничего не держал так крепко, как рукоятку того ножа.

Прошло семь или восемь миллиардов лет. Один за другим трое морских охранников, которые вольно относились к своим обязанностям, как и все морские охранники во всем мире, исчезли из виду. По крайней мере, мне показалось, что они исчезли, пока я не понял, что темное пятно за их спинами – это на самом деле маленький домик. Прошло несколько минут, затем до меня донесся металлический стук и шипение газовой плитки. Кусты рядом со мной опять зашевелились. Я повернул руку с ножом острием вверх. Но куст направился не в мою сторону. Он бесшумно пополз параллельно проволочной изгороди к другому кусту, находящемуся ярдах в тридцати от него, и я заметил, что тот куст слегка зашевелился. Похоже, сегодня ночью здесь собралась целая компания живых кустов. Я передумал и не стал спрашивать у караульных, что они здесь делают. Спрошу как-нибудь в другой раз. В такую ночь умные люди ложатся в постель и размышляют о разных вещах. Если мне удастся вернуться в свою постель и по дороге меня не порвут на клочки собаки и не зарежут китайцы Хьюэлла, я постараюсь все хорошенько обдумать.

Мне удалось вернуться в гостевой домик в целости и сохранности. Пришлось потратить на это полтора часа, причем половину времени я ползком преодолевал первые пятьдесят ярдов, но у меня получилось.

Где-то в пять утра я приподнял уголок шторы со стороны моря и проскользнул в дом. Мари спала, и я не видел смысла будить ее, чтобы поделиться плохими новостями. Я смыл крем для обуви в умывальнике, стоявшем в углу комнаты, и из-за усталости не стал перебинтовывать руку. Сил не осталось даже на то, чтобы обдумать случившееся. Я рухнул в постель и уснул, кажется, раньше, чем моя голова коснулась подушки. И если бы у меня была дюжина рук и каждая пульсировала от боли так же сильно, как моя левая, даже это не помешало бы мне забыться крепким сном.

Глава 6

Четверг, полдень – пятница, 01:30

Проснулся я уже за полдень. Была поднята только та штора, что закрывала вид на лагуну. Я видел мерцающую зеленую воду, ослепительно-белый песок, бледную пастель кораллов, а за лагуной – темные воды океана, над которыми поднималось безоблачное небо. Остальные три шторы висели на месте, поэтому никакой ветерок в комнату не проникал и под соломенной крышей было жарко и душно. Но зато меня никто не тревожил. Левая рука страшно ныла. Но я был жив. И никаких симптомов бешенства не наблюдалось.

Мари Хоупман, в белой блузке и шортах, сидела на стуле возле моей постели. Глаза ясные и отдохнувшие, на щеках румянец – от одного ее вида мне стало еще хуже. Мари улыбнулась, и я понял, что она больше не сердится на меня. А какое нежное выражение лица, намного нежнее, чем тогда, в Лондоне.

– Замечательно выглядишь. Как ты себя чувствуешь? – Оригинальный вопрос, что и говорить.

– Как огурчик. Температура нормальная. Прости, что разбудила, но через полчаса подадут ланч. Профессор велел одному из тех фиджийцев смастерить их, чтобы ты мог добраться до его дома. – Она указала на пару отлично сделанных костылей, прислоненных к стулу. – Или, если хочешь, поешь здесь. Ты, наверное, голодный, но я не стала будить тебя к завтраку.

– Я уснул часов в шесть.

– Тогда понятно.

Я готов был снять шляпу перед ее выдержкой и умением скрывать свое любопытство.

– А ты как себя чувствуешь?

– Кошмарно.

– И выглядишь так же, – честно сказала Мари. – Совсем расклеился.

– Я разваливаюсь на части. Что ты делала утром?

– Профессор мне проходу не дает. Утром мы с ним плавали, и, кажется, ему понравилось. Потом, после завтрака, прогулялись по острову, и он показал мне шахту. – Она вздрогнула с наигранно-серьезным видом. – Только шахты меня совсем не интересуют.

– И где же твой поклонник сейчас?

– Пошел искать своего пса. Они не могут его найти. Профессор так расстроился. Похоже, он очень привязан к своему питомцу.

– Ха! Питомец? Я встретил этого питомца, и он очень привязался ко мне. Такой приставучий! – Я вытащил из-под одеяла левую руку и размотал окровавленные бинты. – Так прилип, что я не мог отодрать его.

– Боже мой! – Ее глаза расширились, а теплый румянец исчез со щек. – Это… это выглядит ужасно!

Я с какой-то печальной гордостью осмотрел свою руку и убедился, что Мари совсем не преувеличивает. От плеча до локтя вся рука стала сине-черно-фиолетовой и распухла почти в полтора раза. На коже виднелись четыре или пять треугольных отметин от зубов, и кровь все еще понемногу сочилась из них. Та часть руки, которая не посинела, возможно, выглядела не лучше, просто ее покрывала толстая корка темной запекшейся крови. Словом, не самое приятное зрелище.

– Что случилось с собакой? – спросила Мари.

– Я убил ее, – ответил я, вытаскивая из-под подушки перепачканный кровью нож. – Вот этим.

– Где ты его взял? Где… Думаю, ты должен рассказать мне все с самого начала.

Я рассказал ей, быстро и тихо, пока она промывала мне рану и снова перевязывала ее. Особого удовольствия ей это не доставляло, но она хорошо справилась с задачей. Когда я закончил свой рассказ, Мари спросила:

– Что на другой стороне острова?

– Этого я не знаю, – признался я. – У меня есть кое-какие предположения, и все они мне не нравятся.

Мари ничего не сказала, просто закончила бинтовать руку и помогла надеть рубашку. Затем примотала шину пластырем к моей правой лодыжке, отошла ненадолго к шкафу и вернулась обратно с сумочкой в руке.

– Решила припудрить носик, чтобы понравиться ухажеру? – угрюмо спросил я.

– Я собираюсь припудрить носик тебе, – ответила она.

Не успел я опомниться, как Мари нанесла мне на лицо какой-то крем, хорошенько втерла его, а потом посыпала сверху пудрой. Наконец она откинулась назад и придирчивым взглядом оценила свою работу.

– Выглядишь очаровательно, – промурлыкала она, протягивая мне карманное зеркальце.

Выглядел я ужасно. При одном взгляде на меня любой страховой агент в ужасе растоптал бы свою авторучку, лишь бы не подписывать договор. Осунувшееся лицо, красные глаза с темными кругами под ними были исключительно моим вкладом в этот образ, а вот пугающая, но выглядевшая вполне естественной бледность остальной части лица – это уже целиком заслуга Мари.

– Чудесно, – согласился я с ней. – А что будет, когда профессор почувствует запах пудры?

Она вытащила из сумочки миниатюрный флакон духов:

– После того как я вылью на себя пару унций «Тайны ночи», он ничего не сможет учуять на расстоянии двадцать ярдов.

Я наморщил нос и сказал:

– Понял.

«Тайна ночи» и правда оказалась очень крепкими духами, по крайней мере в том количестве, которое Мари использовала.

– А если я вдруг вспотею? Не потечет с меня весь этот крем с пудрой?

– Гарантирую, что не потечет, – улыбнулась Мари. – В противном случае мы подадим в суд на фирму-производителя.

– Ну конечно, – мрачно сказал я. – Это будет даже интересно. Только представь: призраки покойных Дж. Бентолла и М. Хоупман намереваются возбудить дело…

– Прекрати! – резко оборвала меня Мари. – Не надо так!

Я замолчал. Иногда она становилась слишком впечатлительной. А может, просто я вел себя грубо и бездумно.

– Тебе не кажется, что эти полчаса вот-вот закончатся?

– Да. Нам лучше идти, – кивнула она.

Спустившись по ступенькам и сделав шесть шагов под палящим солнцем, я понял, что Мари, возможно, зря так старательно наносила на меня крем и пудру. Чувствовал я себя настолько паршиво, что мой внешний вид уже не играл никакой роли. Я мог наступать только на одну ногу, вторая, босая, висела над землей, и мне приходилось всем весом своего тела наваливаться на костыли. И при каждом ударе левого костыля о затвердевшую под солнцем землю пульсирующая боль пронзала руку от кончиков пальцев до плеча, а затем распространялась по плечу до самой макушки. Я не понимал, почему рана в руке должна вызывать у меня сильную головную боль, тем не менее это было так. Похоже, врачам стоит задуматься над этой проблемой.

Старик Уизерспун либо следил за мной, либо услышал стук моих костылей, поскольку сразу же открыл дверь и быстро сбежал по ступенькам, приветствуя нас. Широкая доброжелательная улыбка тут же сменилась выражением сострадания, едва он увидел мое лицо.

– Господи помилуй! Господи помилуй! – Он с обеспокоенным видом устремился вперед и взял меня за руку. – Вы выглядите так… я хотел сказать, что пережитое потрясение сильно подействовало на вас. Боже, мой мальчик, у вас пот струится по лицу!

Он не преувеличивал. Пот действительно струился. И началось это в тот момент, когда он схватил меня за руку, за левую руку прямо над локтем, и дернул так, что едва не вывихнул мне плечо. Вероятно, он думал, что помогает мне.

– Со мной все будет хорошо, – слабо улыбнулся я ему. – Просто наступил на больную ногу, когда спускался с лестницы. А так у меня все в порядке.

– Вам не следовало выходить, – отчитал он меня. – Глупо, ужасно глупо. Мы бы прислали вам ланч. Но раз уж вы здесь… Боже, боже, я чувствую свою вину в случившемся.

– Вы ни в чем не виноваты, – заверил я его. Он перехватил руку повыше, чтобы помочь мне подняться по ступенькам, и я не без удивления заметил, что весь дом слегка покачивается из стороны в сторону. – Вы же не знали, что пол здесь такой ненадежный.

– Знал, еще как знал. Это меня и мучает больше всего. Непростительно! Совершенно непростительно! – Он проводил меня до кресла в гостиной, суетясь и кудахча, как старая наседка. – Какой же у вас болезненный вид! Может, бренди? Бренди?

– С превеликим удовольствием! – честно ответил я.

Он снова яростно затряс колокольчик, словно проверяя его на прочность. Слуга принес бренди, и пациент тут же ожил. Профессор подождал, пока я осушу половину стакана, затем сказал:

– Может, мне стоит еще раз осмотреть вашу лодыжку?

– Спасибо, но, к счастью, в этом нет необходимости, – непринужденно ответил я. – Мари сегодня зафиксировала ее. У меня хватило ума жениться на квалифицированной медсестре. Я слышал, у вас тоже неприятности. Вы нашли собаку?

– Он пропал бесследно. Меня это так мучает и волнует. Знаете, я очень привязался к этому доберману. Да, очень привязался. Даже не знаю, что с ним случилось. – Он печально покачал головой, налил себе и Мари хереса и сел рядом с ней на плетеный диван. – Боюсь, с ним случилась какая-то беда.

– Беда? – Мари посмотрела на него расширившимися от ужаса глазами. – На таком маленьком безмятежном острове?

– К сожалению, здесь водятся змеи. Очень ядовитые гадюки. Они кишмя кишат в южной части острова, среди камней у подножия горы. Одна из них могла укусить Карла, моего пса. Поэтому хочу вас предупредить: ни в коем случае не ходите туда. Это очень опасно. Очень.

– Гадюки! – вздрогнула Мари. – Они… они подползают к домам?

– О нет, моя дорогая. – Профессор рассеянно и нежно погладил ее по руке. – Не нужно переживать. Они ненавидят фосфатную пыль. Просто не забывайте, что вам не стоит ходить в южную часть острова.

– И не подумаю, – согласилась Мари. – Но скажите, профессор, если бы его укусила гадюка, разве вы или кто-нибудь другой не нашли бы его тело?

– Если он находился среди камней у подножия горы, то вряд ли. Там такие непролазные дебри. Но он ведь еще может вернуться, правда?

– А вдруг он решил искупаться? – предположил я.

– Искупаться? – нахмурился профессор. – Я вас не понимаю, мой мальчик.

– Он любил воду?

– По правде говоря, любил. Думаю, вы правы. В лагуне много тигровых акул. Эти чудовища вырастают до восемнадцати футов в длину, и я знаю, что по ночам они подплывают к острову. Наверное, так все и было. Бедный Карл! Одно из этих чудовищ перекусило его пополам. Какой ужасный конец, ужасный конец! – Уизерспун скорбно покачал головой и откашлялся. – Боже, мне будет так его не хватать. Он был не просто собакой, а настоящим другом. Преданным, нежным другом.

Пару минут мы сидели молча со скорбными лицами, отдавая последнюю дань уважения этому оплоту собачьего человеколюбия, а затем приступили к ланчу.

Когда я проснулся, было еще светло, но солнце уже скрылось за склоном горы. Я почувствовал себя свежим и отдохнувшим, и, хотя отек на руке все еще не сошел, мучительная боль, от которой я страдал все утро, стихла, и я почти не ощущал никакого дискомфорта, пока не начинал ею шевелить.

Мари еще не вернулась. После ланча они с профессором и двумя молодыми фиджийцами отправились ловить каранкса (понятия не имею, что это за рыба), а я вернулся в постель. Профессор пригласил и меня тоже, но исключительно из вежливости. Тем днем у меня не хватило бы сил вытащить даже сардину. Поэтому они ушли без меня. Профессор Уизерспун высказал свои сожаления, извинился и выразил надежду, что я не возражаю против его прогулки с моей женой. Я пожелал им хорошо провести время, и он как-то странно посмотрел на меня. Смысла его взгляда я так и не понял, и все же у меня возникло ощущение, что я допустил какую-то оплошность. Но как бы то ни было, он не стал долго сосредоточиваться на этой теме. Намного больше его интересовал каранкс. Ну и Мари, конечно.

К их возвращению я умылся, побрился и сумел привести себя в более-менее респектабельный вид. Каранкс в тот день не клевал, но, похоже, они не особенно расстроились. Вечером за столом профессор был в ударе – добродушный заботливый хозяин с неиссякаемым запасом интересных историй. Он изо всех сил старался нас развлечь, и, даже не обладая выдающимися дедуктивными способностями, я догадался, что старался он вовсе не ради меня или Хьюэлла, который сидел за столом напротив меня, угрюмый, молчаливый и отстраненный. Мари улыбалась, смеялась и говорила почти так же много, как и профессор. Похоже, она заразилась его обаянием и веселостью. На меня же его благодушие совершенно не подействовало. Перед дневным сном я целый час все тщательно обдумывал и пришел к ужасающим выводам. Меня не так легко напугать, но я хорошо знаю, когда стоит пугаться. И смертный приговор, пожалуй, самый подходящий повод для испуга. А в том, что мне вынесли смертный приговор, сомнений почти не оставалось.

Когда обед закончился, я встал, опираясь руками на стол, потянулся за костылями, поблагодарил профессора за угощение и сказал, что мы больше не можем злоупотреблять его добротой и гостеприимством. Добавив, что нам известно, какой он занятой человек. Профессор начал возражать, но не слишком активно, и поинтересовался, не прислать ли к нам домой книг. Я ответил, что мы будем ему очень признательны, однако сначала мне хочется пройтись немного по пляжу. Он зацокал языком и спросил, не слишком ли я перетруждаю себя, но, когда я ответил, что ему достаточно выглянуть в окно, чтобы убедиться, насколько экономно я стараюсь расходовать свои силы, он после некоторых колебаний согласился со мной.

У меня возникли определенные затруднения на спуске с крутого пригорка к пляжу, зато потом передвигаться стало легко и просто. Песок был сухой и плотно утрамбованный, костыли почти не проваливались в него. Мы прошли пару сотен ярдов по пляжу, стараясь оставаться в поле зрения профессорских окон, пока не оказались на краю лагуны. Там мы сели. Луна, как и прошлой ночью, то ярко светила, то скрывалась за набегающими облаками. Я слышал далекий шелест волн, разбивающихся о рифы в лагуне, и слабое шуршание листьев пальм, покачивающихся на вечернем ветру. И никаких экзотических запахов, характерных для тропиков. Вероятно, фосфатная пыль уничтожила всякую жизнь, кроме самых выносливых растений и деревьев. Я ощущал только запах моря.

Мари нежно прикоснулась пальцами к моей руке:

– Как ты?

– Уже лучше. Хорошо погуляли днем?

– Нет.

– А мне кажется, хорошо. У тебя был такой довольный вид. Узнала что-нибудь полезное?

– Какое там! – с отвращением ответила она. – Он весь день болтал всякую чушь.

– Во всем виноваты «Тайна ночи» и твой внешний вид, – мягко заметил я. – Ты сводишь этого мужчину с ума.

– Зато тебя мне, похоже, свести с ума не удается, – язвительно сказала Мари.

– Да, – согласился я и через пару секунд с горечью добавил: – Меня нельзя свести с того, чего я начисто лишен.

– К чему эта странная скромность?

– Посмотри на пляж, – сказал я. – Тебе не приходило в голову, что четыре или пять дней назад, когда мы еще не вылетели из Лондона, кое-кто уже знал, что мы будем сидеть здесь? Видит бог, если я выберусь отсюда живым, то до конца дней буду пить пиво и играть в блошки. Не по мне такая работа. Однако я оказался прав насчет Флека. Я знал. Он не убийца.

– Ты так быстро перескакиваешь с темы на тему, – запротестовала Мари. – Конечно же, он не стал бы нас убивать. Только не милый капитан Флек. Он просто стукнул бы нас по голове чем-нибудь тяжелым и столкнул за борт. А всю грязную работу сделали бы за него акулы.

– Помнишь, как мы с тобой сидели на верхней палубе? Помнишь, я еще сказал тебе, что чувствую какой-то подвох, но не могу разобраться, в чем он состоит. Помнишь?

– Да, помню.

– Добрый старина Бентолл, – со злостью сказал я. – Он ничего не упускает из виду. Тот вентиляционный люк, с помощью которого мы прослушивали радиорубку, – труба должна была идти не в рубку, а в носовую часть шхуны. Помнишь, как там было душно? Ничего, черт побери, удивительного.

– Только не надо…

– Прости. Но теперь-то ты понимаешь? Он знал, что даже такой дурак, как я, догадается, как прослушивать разговоры в радиорубке через вентиляционную трубу. Ставлю десять к одному, что в трюме он спрятал микрофон, чтобы понять, когда именно Бентолл, этот Эйнштейн из мира шпионажа, совершит ошеломительное открытие. Он знал, что в трюме тараканы и мы не рискнем спать на низких койках, а потом еще Генри отодвинул несколько реек, и по чистой случайности в этом же самом месте мы начали наши поиски консервов и напитков после того, как отказались есть отвратительный завтрак. И еще одно совпадение: как раз за коробками с консервами оказался еще один ряд реек, часть которых были не закреплены. А за этими рейками мы обнаружили спасательные жилеты. Флек, правда, не оставил таблички с надписью: «Спасательные жилеты в этом ящике», но это почти то же самое. Потом Флек хорошенько нагнал на меня страха, причем мимоходом и как будто невзначай. Намекнул, что в семь вечера будет принято окончательное решение: казнить нас или нет. Поэтому мы приникли к вентиляционному люку и, услышав приговор, схватили спасательные жилеты и прыгнули за борт. Готов биться об заклад, что Флек даже ослабил болты на люке, чтобы их проще стало отвинтить. Наверное, я смог бы проделать это одним мизинцем.

– Но… но мы все равно могли утонуть, – медленно возразила Мари. – Не добраться до рифа или лагуны.

– Что? Пропустить цель в шесть миль шириной? Ты тогда еще сказала, что старина Флек слишком часто меняет курс. Так оно и было. Он старался, чтобы мы оказались точно посередине рифа и не проплыли мимо него. Флек даже замедлил ход, чтобы мы не поранились, когда спрыгивали за борт. Не удивлюсь, если он наблюдал за нами и надрывался от смеха, пока Бентолл и Хоупман, два комика-неудачника, неуклюже крались к корме. А те голоса, которые я слышал на рифе ночью? Это Джон и Джеймс плыли на своем каноэ и проверяли, чтобы мы ненароком не заблудились и не подвернули случайно ногу. Боже, как же легко нас облапошили!

Повисло долгое молчание. Я прикурил пару сигарет и протянул одну из них Мари. Луна скрылась за облаками, и в темноте ее лицо превратилось в бледное размытое пятно. Наконец Мари сказала:

– Значит, Флек и профессор… действуют сообща.

– У тебя есть другие варианты?

– Что им от нас нужно?

– Я пока не знаю.

На самом деле я знал, но не мог ей этого рассказать.

– Но… но зачем все эти сложности, когда Флек мог просто приплыть сюда и отдать нас профессору?

– На этот вопрос тоже есть ответ. Тот, кто за всем этим стоит, очень умен. И ничего не делает просто так.

– Ты… ты думаешь, за всем стоит профессор?

– Я не знаю, кто он на самом деле. Не забывай про забор из колючей проволоки. Там военные моряки. Возможно, они приехали сюда поразвлечься, но я в этом очень сомневаюсь. На другой стороне острова происходит нечто очень важное и очень секретное. Тот, кто все это организовал, не станет рисковать впустую. Они знают, что Уизерспун здесь, а колючая проволока на самом деле ничего не значит, просто чтобы рабочие не шлялись где попало. Профессора, без сомнения, подвергли самой тщательной проверке. В спецслужбах работают ушлые ребята, и если ему позволили находиться на острове, значит он чист. И ему известно о моряках. Флек и профессор – сообщники. Профессор и моряки тоже сотрудничают. Какой из этого можно сделать вывод?

– Выходит, ты доверяешь профессору? Ты ведь сейчас, в сущности, сказал, что он действует на законных основаниях?

– Я ничего не говорил. Просто размышлял вслух.

– Нет, говорил, – возразила она. – Если моряки его приняли, значит он находится здесь законно. Именно это ты и сказал. Но если так, то почему китайцы ночами ползают на четвереньках у забора, зачем эта собака-убийца и растяжки на дороге?

– Я всего лишь строю догадки. Он мог предупредить своих рабочих держаться подальше от того места, и они знают о собаке и растяжке. И я не утверждаю, что видел его китайцев. Но предполагаю, что это могли быть они. Если на другой стороне острова происходит нечто значительное и секретное, не забывай, что утечка информации может происходить как стараниями сил извне, так и благодаря тем, кто находится внутри системы. У моряков наверняка есть надежные люди на этой стороне, которые следят, чтобы никто не покинул остров. Возможно, профессору об этом известно. Я думаю, что точно известно. Мы и так в последнее десятилетие подарили слишком много секретов коммунистам из-за просчетов в безопасности. Правительство наверняка усвоило уроки.

– Но при чем здесь мы? – в растерянности спросила Мари. – Все так… так ужасно запутано. И как ты объяснишь попытку покалечить тебя?

– Никак. Чем больше я об этом думаю, тем сильнее убеждаюсь, что я всего лишь жалкая пешка, которой почти в любой шахматной партии жертвуют ради победы.

– Но почему? – не унималась она. – Почему? И что заставило этого безобидного старого тюфяка профессора Уизерспуна…

– Если этот безобидный старый тюфяк – профессор Уизерспун, – мрачно перебил я ее, – то я – майская королева[11].

С минуту стояла тишина, нарушаемая только далеким шумом волн и шелестом пальм на ветру.

– Слушай, может, хватит уже? – устало проговорила она наконец. – Ты же сам говорил, что видел его по телевизору и…

– Внешне он на него очень похож, – согласился я. – И возможно, его фамилия действительно Уизерспун, только он никакой не профессор археологии. Из всех, кого я встречал, он единственный разбирается в археологии хуже меня. Поверь, это само по себе большая редкость.

– Но он так много знает…

– Он не знает ничего! Проштудировал пару книжек по археологии и Полинезии, да и то не больше четверти каждой из них. Даже не выяснил, что в этих краях нет гадюк и малярии, иначе бы не стал об этом говорить. Поэтому он и не хотел, чтобы ты брала его книги. Вдруг ты узнаешь больше его. Времени для этого потребовалось бы совсем немного. Он говорит, что достает глиняные и деревянные изделия из базальта, но лава превратила бы глину в пыль, а дерево спалила бы дотла. Он утверждает, что определяет возраст деревянных находок, опираясь на свой опыт и знания, но любой школьник, знакомый с физикой, скажет, что этот возраст с высокой точностью можно определить с помощью измерения степени распада радиоактивного углерода. Он дал мне понять, что эти памятники старины обнаружены на самой большой на данный момент глубине в сто двадцать футов. Но не меньше десяти миллионов человек знают, что три года назад в Тосканских холмах в угольной шахте нашли скелет возрастом в десять миллионов лет, причем на глубине в шестьсот футов. Что до использования при археологических работах высоковзрывчатого вещества вместо аккуратных раскопок с помощью кирки и лопаты… что ж, лучше не говорить об этом представителям Британского музея. Стариков от таких идей может хватить удар.

– Но… как же все эти древности и диковинки, которые хранятся у них?..

– Они могут быть настоящими. Профессор Уизерспун мог на самом деле начать здесь раскопки, а затем в ВМФ решили, что это отличное прикрытие для их секретной деятельности. Это позволило им закрыть доступ на остров на вполне законных основаниях, и ни у одной из стран не возникнет никаких подозрений, даже если они узнают о присутствии здесь военных моряков. Чем бы они тут ни занимались. При этом раскопки, скорее всего, давно уже закончились, а Уизерспуна тайно заменили на кого-то очень похожего, чтобы он создавал видимость кипучей деятельности на случай неожиданных визитов. Или же эти находки – подделка. Возможно, здесь вообще никогда не проводились археологические работы и все это – блестящая идея кого-то из ВМФ. Опять же, в этом случае им все равно потребовалась бы помощь Уизерспуна, но не обязательно его личное присутствие, вот они и обошлись фальшивым профессором. Не исключено, что эту историю с находками придумали для журналистов. Правительство обратилось к владельцам газет и журналов и убедило их посодействовать в организации этой мистификации. Такое уже случалось и прежде.

– Но там ведь были еще американские газеты и журналы.

– Проект может быть англо-американским.

– Я все равно не понимаю, зачем им тебя калечить, – с сомнением проговорила Мари, – но надеюсь, что какое-нибудь из твоих предположений поможет найти ответ.

– Возможно. Я пока не знаю. Но попытаюсь отыскать ответ сегодня ночью. В шахте.

– Ты… ты с ума сошел? – тихо сказала она. – Ты не в состоянии куда-либо идти!

– Это всего лишь небольшая прогулка. Я справлюсь. С ногами у меня полный порядок.

– Я пойду с тобой.

– Даже и не думай.

– Джонни, пожалуйста!

– Нет.

Мари в отчаянии всплеснула руками:

– Неужели я совсем бесполезна?

– Не говори глупостей. Кто-то должен остаться здесь и держать оборону, а то вдруг они проберутся к нам в дом и обнаружат, что в кроватях никого нет. Пока они слышат дыхание хотя бы одного человека и видят, что рядом с ним вроде как кто-то лежит, они ничего не заподозрят. Я сейчас вздремну пару часов. Почему бы тебе не пойти поболтать еще немного со стариком-профессором? Он с тебя глаз не сводит. Возможно, тебе удастся выяснить у него намного больше, чем мне в шахте.

– Не совсем понимаю, что ты имеешь в виду.

– Ну, знаешь, старые приемы в духе Маты Хари, – раздраженно ответил я. – Пошепчешь всякую нежную ерунду в его седую бороду. А потом глазом моргнуть не успеешь, как он размякнет, и кто знает, какие секреты он нежно нашепчет тебе в ответ.

– Ты так считаешь?

– Конечно, почему бы нет? Судя по всему, он питает слабость к женщинам. Причем ко всем, от восемнадцати до восьмидесяти.

– А вдруг он что-то заподозрит?

– Ну и пусть. Какая разница? Главное, добыть у него информацию. Долг превыше удовольствия, ты же понимаешь.

– Ясно, – тихо сказала Мари, вставая. Она протянула мне руку. – Пойдем. Поднимайся.

Я встал и через пару секунд снова плюхнулся на песок. Неожиданностью для меня стала даже не сама пощечина, а та сила, с которой меня наотмашь ударила Мари. Пока я сидел, ощупывая челюсть на предмет вывиха и поражаясь странностям женской натуры, Мари забралась на крутой склон у пляжа и скрылась из виду.

Челюсть, кажется, не пострадала. Немного побаливала, но ничего страшного не случилось. Я встал, подхватил костыли под мышки и заковылял по пляжу. Уже темнело, и без костылей я передвигался бы в три раза быстрее, однако старик мог следить за мной через бинокль ночного видения. С него станется.

Высота обрыва на вершине была всего три фута, но это оказалось все-таки слишком высоко для меня. В конце концов я решил проблему: сел на край и подтянулся, отталкиваясь костылями. Но когда встал, развернулся и сделал шаг, костыли увязли в мягкой почве, и я упал навзничь на песок.

От удара у меня перехватило дыхание, но падение оказалось не таким страшным, чтобы громко ругаться последними словами. Нет, я выругался, но очень тихо. Затем попытался немного отдышаться, снова еще раз выразил свое возмущение и тут услышал быстрые легкие шаги – кто-то спустился со склона и направился ко мне. Перед глазами мелькнуло что-то белое, а в воздухе разлился аромат «Тайны ночи». Мари вернулась, чтобы добить меня. Я снова схватился за челюсть, но потом отнял руку от лица. Она наклонилась, пристально вглядываясь в мое лицо. В таком положении сильного удара не нанести.

– Я… я видела, как ты упал, – хрипло проговорила она. – Сильно ушибся?

– Корчусь в агонии. Эй, поосторожнее с моей больной рукой!

Но Мари и не думала об осторожности. Она меня поцеловала. Целовалась она так же страстно, как била, совершенно не сдерживаясь. Она не плакала, но щеки были мокрыми от слез. Через минуту или даже две Мари тихо произнесла:

– Мне так стыдно. Прости.

– Мне тоже, – сказал я. – И ты меня прости.

Я не понимал, о чем мы вообще говорим, но это было уже не важно. Наконец Мари встала, помогла мне подняться по склону, и я заковылял к дому, стуча костылями, а она все это время держала меня за руку. Когда мы проходили мимо бунгало профессора, я не стал снова предлагать ей повидаться с ним.

В начале одиннадцатого я приподнял штору со стороны моря и выскользнул из дома. Я все еще ощущал ее поцелуи, но челюсть тоже побаливала, поэтому мое настроение скорее можно было назвать нейтральным. По крайней мере, что касается Мари. Что же до остальных – а под остальными я подразумевал профессора и его людей, – то здесь ни о какой нейтральности не могло быть и речи. В одной руке я держал фонарик, в другой – нож. На этот раз я не стал заворачивать его в тряпку, поскольку не сомневался, что на острове Варду могут таиться угрозы пострашнее свирепых собак.

Луна скрылась за тяжелыми тучами, и все же я решил перестраховаться. До шахты в склоне горы было всего четверть мили, но я прополз это расстояние на четвереньках, что оказалось совсем непросто с больной рукой. Тем не менее мне удалось благополучно добраться до цели.

Я не знал, есть ли у профессора веские причины оставлять охрану у входа в шахту. Но осторожность в любом случае не помешала бы, и, когда я добрался до черной тени скалы, где меня не достал бы свет луны, даже если бы она в тот момент вышла из-за облаков, я медленно встал и замер. Простоял так пятнадцать минут, прислушиваясь, но до меня донесся только далекий шум океанских волн, разбивавшихся о рифы, и тихий стук моего сердца. И если за эти пятнадцать минут ничего не подозревающие охранники ни разу не пошевелились, значит они спали крепким сном. Спящие люди меня не пугали. Я спокойно вошел в шахту.

В сандалиях на резиновой подошве я ступал по известняку совершенно бесшумно, перекатываясь с пятки на носок. Меня никто не мог услышать, а после того, как я миновал тускло освещенный вход в пещеру, и увидеть. Фонарик я не включал. Если в шахте кто-нибудь находится, я смогу подобраться к нему так, что он этого даже не заметит. Перед темнотой все равны. Но с ножом в руке я получал небольшое преимущество.

Между рельсами и стеной пещеры оставалось достаточно пространства, поэтому мне не пришлось идти по шпалам, тем более что расстояние между ними могло оказаться неравномерным, и я не хотел рисковать. Продвигаться на ощупь было легко, я просто время от времени касался стены пещеры тыльной стороной ладони. Но делал это очень осторожно, чтобы не задеть камень рукояткой ножа.

Через минуту туннель резко повернул направо. Я вошел в первую пещеру. И сразу же направился ко входу в туннель напротив, ориентируясь по шпалам, которых касалась моя левая нога. У меня ушло пять минут на то, чтобы пересечь пещеру в семьдесят ярдов шириной. Никто меня не окликнул, не посветил на меня фонариком и не попытался наброситься. Я был один. Ну или, по крайней мере, меня предоставили самому себе и не трогали. Что, конечно, не одно и то же.

Прошло тридцать секунд после того, как я покинул первую пещеру, и вот я уже оказался во второй. Именно здесь, по словам профессора, были обнаружены первые археологические находки. Слева находились два укрепленных входа в туннель, рельсы вели прямо, а справа пролегал туннель, в котором работали Хьюэлл и его бригада. Туннель, где мы встретили Хьюэлла, меня не интересовал. Профессор дал мне понять, что именно там прогремели взрывы, разбудившие меня вчера днем, но то, что лежало на земле, могло обвалиться разве что после взрыва пары петард. Я пошел вдоль рельсов через пещеру и оказался в противоположном туннеле.

Он привел меня в третью пещеру, откуда я перебрался в четвертую. Ни в одной из них не оказалось выходов на северную сторону, я убедился в этом, обойдя полукруг вдоль правой от меня стены, пока снова не вернулся к рельсам. Затем я замкнул круг, пройдя вдоль другой стороны обеих пещер и обнаружив по два туннеля, ведущие на юг. Но я пошел прямо. Больше пещер не было. Только длинный туннель, который шел вперед.

И продолжал идти вперед. Мне казалось, что он никогда не закончится. Здесь не проводились археологические раскопки, просто прямой туннель. Похоже, никого не интересовало, что скрывалось за его стенами. Но туннель явно куда-то вел. Его диаметр сократился вполовину, и мне пришлось идти по шпалам. Я заметил, что угол наклона изменился, теперь он слегка поднимался вверх. Еще я обратил внимание, что воздух в туннеле по-прежнему оставался свежим, а ведь от входа в пещеру меня отделяло не меньше полутора миль. Думаю, именно этим и объяснялся наклон туннеля – его намеренно прорыли вблизи от поверхности горы, чтобы обеспечить вертикальную вентиляцию воздуха. К тому времени я, вероятно, уже прошел половину западной части острова и предполагал, что сейчас подъем постепенно выровняется, после чего начнется пологий спуск.

Но ничего подобного не случилось. Горизонтальный участок туннеля оказался не больше сотни ярдов в длину, а за ним последовал резкий спуск. И вот здесь моя правая рука уже не смогла нащупать стену туннеля. Я рискнул и на мгновение включил фонарик, заметив справа пещеру в тридцать футов глубиной, всю заполненную камнями и мусором. Сначала я подумал, что она образовалась после вчерашнего взрыва, но, рассмотрев ее внимательнее, отверг это предположение. Здесь находилось около двухсот тонн камней – слишком много для одного рабочего дня. Кроме того, не имело никакого смысла делать такой резкий разворот на север, к центру горы. Возможно, пещера служила свалкой для отходов. Скорее всего, ее выкопали некоторое время назад и сюда свозили камни, остававшиеся при прокладке туннелей.

Меньше чем через триста ярдов туннель закончился. Я почесал лоб – в конце концов, именно в нем рождались все мои идеи – и, включив фонарик, посветил тонким лучом. На земле лежали два маленьких ящика, наполовину пустых, но в них еще оставалось несколько зарядов взрывчатки, детонаторы и взрыватели. Без сомнения, взрывы устраивали вчера именно в этом месте. Я посветил фонариком в конец туннеля, но там был тупик, неприступная скала в семь футов высотой и четыре фута шириной. И тут я заметил, что не такая уж она и неприступная. Чуть ниже уровня моих глаз находился круглый камень примерно в фут диаметром, который, судя по всему, закрывал отверстие в стене. Я вытащил его из известняка и заглянул в отверстие примерно четыре фута в длину. Оно постепенно сужалось, так что в самом конце диаметр составлял не больше пары дюймов. И там что-то мерцало, переливаясь красным, зеленым и белым светом. Звезда. Я поставил камень на место и ушел.

Через полчаса я вернулся в первую из четырех пещер. Осмотрел два туннеля, ведущие на юг, но оба привели меня в пещеры, из которых не было других выходов. Я шел обратно вдоль рельсов, пока не оказался в третьей от входа пещере, исследовал там еще два туннеля, в одном из них заблудился и бродил полчаса, пока не вернулся обратно, но так ничего и не нашел. Затем вернулся во вторую пещеру.

Из двух северных туннелей я обошел своим вниманием тот, где работал Хьюэлл. Все равно там искать было нечего. Впрочем, в соседнем туннеле я тоже ничего не нашел. И разумеется, нечего было искать за брусьями, поддерживавшими вход в два обвалившихся туннеля на юге. Я уже направился по туннелю в первую пещеру, когда меня вдруг осенило, что об обвале в укрепленных деревянными балками туннелях мне сказал профессор Уизерспун. А о нем я пока знал только два неоспоримых факта: он совершенно не разбирался в археологии и был ловким лжецом.

Впрочем, о первом туннеле он не солгал. Тяжелые, вертикально расположенные балки надежно перегораживали вход, и сдвинуть их с места мне так и не удалось. Когда я просунул фонарик через узенькую щель между ними и включил его, то увидел сплошную стену из обломков породы, полностью закрывавшую проход от пола до обвалившегося потолка. Возможно, я был несправедлив к профессору.

А может, оценил его по заслугам. Во втором туннеле две балки оказались недостаточно хорошо закреплены.

Ни один карманник не вытаскивал кошелек настолько же деликатно и бесшумно, как я извлекал одну из балок и прислонял ее к соседней. Быстрое включение фонарика показало, что никаких признаков обрушения здесь не наблюдалось, только серый, грязный и гладкий пол туннеля, скрывающийся в темноте. Я вытащил вторую балку и протиснулся через образовавшийся проход в туннель.

Тут я понял, что не смогу изнутри поставить балки на место. Одну еще, может быть, кое-как получится, но вернуть на место вторую через проем в шесть дюймов шириной мне не удастся. И я ничего не мог с этим поделать. Пришлось оставить все как есть и идти по туннелю.

Через тридцать ярдов туннель неожиданно свернул влево. Я продолжал вести тыльной стороной правой ладони по стене, и эта стена вдруг отклонилась вправо. Я осторожно пошарил по ней и дотронулся до холодного металлического предмета. Ключ, висящий на крюке. Я провел ладонью дальше и нащупал низкую и узкую деревянную дверь и тяжелый дверной косяк. Снял ключ, вставил его в замок, тихо повернул и очень медленно приоткрыл дверь. В носу защипало от едких запахов бензина и серной кислоты. Я открыл дверь еще на пару дюймов. Дверные петли зловеще заскрипели, а воображение нарисовало виселицу и болтающийся на ветру труп, причем мой труп, но я тут же взял себя в руки, понимая, что пришло время решительных действий. Я быстро вошел внутрь, закрыл за собой дверь и включил фонарик.

Внутри никого не оказалось. Я быстро осветил пещеру фонарем и увидел, что она не больше двадцати футов в диаметре, кроме того, здесь явно кто-то был, причем совсем недавно.

Я сделал шаг вперед и наткнулся большим пальцем ноги на что-то твердое, посмотрел вниз и увидел большой свинцово-кислотный аккумулятор. Провода от него вели к выключателю на стене. Я нажал на него, и пещеру залил яркий свет.

Хотя, наверное, слово «залил» не совсем подходящее, и ярким он показался мне только в сравнении с моим тусклым фонариком. Голая лампочка мощностью около сорока ватт свисала с середины потолка. Но ее света мне оказалось достаточно.

Посередине стояли две стопки желтых деревянных ящиков. Я с первого взгляда догадался, что в них находится. А когда увидел сделанные через трафарет надписи наверху, мои предположения подтвердились. В последний раз я видел такие ящики с надписью «Запальные свечи „Чемпион“» на шхуне Флека. Патроны для пулеметов и взрывчатка. Так что, возможно, те огни, которые я видел, когда мы выбрались на риф, были вовсе не галлюцинацией. Просто капитан Флек разгружался на острове.

Справа у стены стояли два деревянных стеллажа с автоматами и автоматическими карабинами неизвестных мне марок, все густо смазанные маслом для защиты от высокой влажности в пещере. Рядом со стеллажами находились три квадратных металлических ящика, без сомнения с патронами. Я обвел взглядом оружие и ящики и впервые осознал, как чувствует себя настоящий гурман, когда садится есть обед из восьми блюд, приготовленных знаменитым шеф-поваром. А потом я открыл первый ящик, второй, третий – и точно представил себе, что чувствует этот гурман, когда он уже приладил салфетку, и тут к нему подходит метрдотель и объявляет, что ресторан закрывается на ночь.

В ящике не оказалось ни одного патрона для карабинов или автоматов. В одном я обнаружил черный порох для взрывных работ, в другом – тротиловые шашки и барабан с патронами для пулеметов, в третьем – запалы, детонаторы из гремучей ртути, сотни ярдов бикфордова шнура и плоскую жестяную коробку с химическим взрывателем. Вероятно, Хьюэлл использовал их для взрывных работ. И на этом все. Напрасно я мечтал, что в руках у меня окажется заряженный автомат и это радикальным образом изменит баланс сил на острове. Что ж, это были всего лишь пустые мечты. Патроны, которыми не из чего стрелять. И оружие без патронов. Бесполезно. Все совершенно бесполезно.

Я выключил свет и вышел. А ведь мне потребовалось бы всего минут пять, чтобы сломать ударно-спусковой механизм на всех карабинах и автоматах. До конца моих дней я буду горько сожалеть, что эта мысль не пришла мне в голову вовремя.

Пройдя двадцать ярдов, я обнаружил похожую дверь в правой стене туннеля. Ключа не оказалось, но в нем и не возникло необходимости, поскольку дверь не была заперта. Я осторожно положил ладонь на ручку, повернул ее и приоткрыл дверь на несколько дюймов. Тяжелый зловонный воздух проник через щель и буквально ударил мне в лицо. Я сморщил нос от омерзительного запаха гниения и почувствовал, как волосы у меня на затылке встают дыбом. Неожиданно стало очень холодно.

Я чуть-чуть приоткрыл дверь, протиснулся внутрь и захлопнул ее за собой. Выключатель находился в том же самом месте, что и в предыдущей пещере. Я нажал на него и осмотрелся. Только я оказался не в пещере. А в могиле.

Глава 7

Пятница, 01:30–03:30

Вероятно, из-за сочетания влажного воздуха и фосфатных испарений в пещере возникла необычная атмосфера, благодаря которой трупы сохранились почти в идеальном состоянии. Разложение уже тронуло их, но не настолько сильно, чтобы до неузнаваемости исказить лица девяти тел, сваленных в ряд в дальнем углу пещеры. Темные пятна на рубашках, белых или цвета хаки, с легкостью позволяли установить причину смерти.

Зажав рукой нос и стараясь дышать только ртом, я включил фонарик, чтобы лучше осветить лица покойных.

Шестерых мне прежде не доводилось встречать; судя по одежде и рукам, они были рабочими. Зато седьмого я узнал сразу. Седые волосы, седые усы и борода – передо мной лежал настоящий профессор Уизерспун. Даже после смерти его сходство с самозванцем оставалось поразительным. Рядом с ним лежал великан с рыжими волосами и длинными рыжими усами, без сомнения доктор Карстерс по прозвищу Рыжий, чье фото я видел в журнале. Девятого, который сохранился лучше остальных, я тоже опознал сразу, и его присутствие здесь подтверждало, что второе объявление о поиске специалиста по топливу разместили не случайно, им действительно требовался эксперт в этой области. Ведь передо мной лежал доктор Чарльз Фэрфилд, мой бывший начальник в Хепуортском научно-исследовательском центре и один из восьми ученых, которых заманили в Австралию.

Пот градом стекал по лицу, но меня все равно трясло от холода. Что здесь делал доктор Фэрфилд? Почему его убили? Старина Фэрфилд был не из тех, кто станет нарываться на неприятности. Блестящий ученый в своей области, но подслеповатый, как крот, и не интересовавшийся ничем, кроме своей работы, а также страстно увлекавшийся археологией. Очевидно, археология могла стать связующим звеном между Фэрфилдом и Уизерспуном, но это казалось абсолютно бессмысленным. По какой бы причине доктор Фэрфилд ни исчез из Англии, это явно никак не было связано с его познаниями в раскопках. Но тогда что, скажите на милость, он здесь делал?

Я чувствовал себя так, словно попал в холодильник, но пот лил с меня все сильнее и уже начал стекать по шее. По-прежнему держа фонарик в правой руке (нож оставался в левой), я вытащил из правого кармана брюк платок и промокнул шею. Слева передо мной на стене пещеры что-то блеснуло, что-то металлическое, вероятно отразив свет фонарика. Но что? Какие металлические предметы могли здесь находиться? Кроме трупов, в пещере я видел только лампочку в светильнике и выключатель, однако они были пластмассовыми. Моя рука с фонариком и платком замерла над плечом. У стены пещеры все еще что-то поблескивало. Я стоял неподвижно, как статуя, не сводя глаз с этой вспышки. Затем она сдвинулась с места.

Сердце у меня остановилось. И не важно, что говорит по этому поводу медицина, но мое сердце в самом деле остановилось. Очень медленно и осторожно я опустил руку с фонарем и платком. Переложил фонарь в левую руку, как будто он мешал мне убрать платок правой, быстро выбросил платок, схватил в правую руку нож и мгновенно развернулся.

Их было двое, они уже вошли в пещеру на четыре с лишним фута, но все еще находились в пятнадцати футах от меня. Двое китайцев начали обступать меня с двух сторон. Один был в холщовых штанах и хлопковой рубашке, второй – в одних хлопковых шортах, оба высокие, мускулистые и босые. Их немигающий взгляд и по-восточному неподвижные черты желтых лиц не скрывали, а, напротив, подчеркивали выражение холодной неумолимости. Не нужно быть специалистом по этикету, чтобы понять, что это далеко не визит вежливости. Ведь визитные карточки они выбрали не самые подходящие. Я никогда еще не видел таких устрашающих обоюдоострых ножей для метания. В учебниках по этикету перечисляются, пожалуй, все возможные варианты, когда стоит подойти и познакомиться первым. Но подобной ситуации в них вы точно не найдете.

Глупо отрицать, что я испугался. Еще как испугался! Двое крепких мужчин против почти что инвалида, четыре здоровые руки против одной. Два, без сомнения, опытных и искусных бойца, прекрасно обращающиеся с ножами, против человека, который с трудом разрежет кусок жареного мяса, не то что вонзит его в человеческую плоть. И у меня не было времени, чтобы попрактиковаться. Нужно действовать сразу и очень быстро, пока одному из них не пришло в голову, что с расстояния пять ярдов я – довольно легкая мишень и проще бросить в меня нож, а не пытаться заколоть им.

Я устремился на них, подняв нож над правым плечом, словно дубинку, и они оба невольно отступили на пару шагов. Возможно, их смутило мое отчаянное безрассудство, а может, все дело в том благоговейном ужасе, который испытывают восточные люди перед проявлениями безумия. Мой нож просвистел в воздухе, и послышался звон стекла разбитой лампочки. В ту же секунду я выключил фонарь, и в пещере стало темно как в могиле, которой она, собственно, и являлась.

Нужно было быстро что-то предпринять, пока они не догадались о моем двойном преимуществе перед ними: фонарике и стопроцентной возможности попасть в цель, даже если я буду бить без разбора, в то время как они с вероятностью в пятьдесят процентов могут попасть друг в друга. Я содрал с фонарика пластырь, скинул сандалии и сделал три быстрых шага в сторону выхода, не боясь вызвать лишний шум в тихой пещере, а затем остановился и бросил сандалии так, чтобы они негромко стукнулись о деревянную дверь.

Если бы китайцы потратили хотя бы десять секунд на то, чтобы оценить свое положение, и обдумали возможные варианты действий, скорее всего, они не бросились бы сломя голову к источнику этого внезапного стука. Но они потратили на обдумывание не больше пяти секунд и пришли к неизбежному выводу, что я пытаюсь сбежать. Я услышал быстрый топот босых ног, непродолжительный шум борьбы и отчаянный крик боли, заглушивший звон упавшего на пол металлического предмета.

Четыре проворных бесшумных шага в носках, быстрое движение большого пальца левой руки – и я пригвоздил их ослепительным белым светом фонарика. Передо мной возникла живая картина, хотя из-за неестественной неподвижности их тел они скорее напоминали высеченную из мрамора скульптурную композицию. Китайцы стояли лицом друг к другу, их грудные клетки почти соприкасались. Тот, что справа, держал своего товарища за рубашку левой рукой, а правую прижимал к его телу чуть ниже талии. Мужчина слева застыл, отвернувшись от меня и сильно изогнувшись, как лук с натянутой до предела тетивой. Обеими руками он вцепился в правую руку своего приятеля: напряженные жилы придавали его рукам сходство с бледными лапами чудовища, а побелевшие костяшки блестели, как отполированная слоновая кость. Я заметил окровавленное лезвие ножа, торчащее на два дюйма из его поясницы.

Секунды две или три, хотя по ощущениям прошло гораздо больше времени, мужчина справа с недоумением смотрел в глаза умирающему, но внезапно осознал свою роковую ошибку, понял, что смерть смотрит ему прямо в лицо, и вырвался из того оцепенения, в которое вогнал его ужас. Он попытался вытащить нож, но в последних судорогах агонии его приятель мертвой хваткой вцепился в руку, сжимавшую оружие. Затем он в отчаянии обернулся ко мне, выставив вперед левую руку, не то пытаясь ударить, не то стараясь защититься от луча, которым я светил прямо в его прищуренные глаза. В эту минуту он оказался совершенно беззащитным. Я не мог терять время. Лезвие моего ножа было всего двенадцать дюймов длиной, но я со всего маха вогнал его китайцу в грудь по самую рукоятку. Он один раз кашлянул, сдавленно захрипел и растянул губы в жутковатой улыбке, обнажая крепко сжатые зубы. Лезвие моего ножа треснуло, и в руке у меня осталась только рукоятка со стальным обломком в дюйм длиной. В эту секунду оба китайца, по-прежнему державшиеся друг за друга, стали заваливаться в правую от меня сторону, пока не рухнули на известковый пол пещеры.

Я осветил фонариком их лица, но эта предосторожность оказалась излишней: было понятно, что они больше не доставят мне неприятностей. Надев сандалии, я взял упавший нож и вышел, закрыв за собой дверь. В туннеле я тут же прижался к стене, вытянул руки вдоль тела и набрал полную грудь свежего воздуха. На меня вдруг навалилась слабость, но я списал это на раненую руку и зловонный воздух в гробнице. Короткое и яростное столкновение по другую сторону двери, как ни странно, совсем на меня не повлияло. По крайней мере, я так думал, пока не почувствовал, как болят у меня мускулы щек и подбородка, и не осознал, что мои губы растянулись в улыбке, невольно подражая смертельному оскалу человека, которого я только что убил. Огромным усилием воли я все-таки сумел расслабить мышцы лица.

И вот тогда я услышал пение. Ну вот! Наконец-то слабый разум покинул Бентолла. Похоже, что потрясение от содеянного отразилось не только на мускулах моего лица. Бентолл слетел с катушек, Бентолл свихнулся, Бентолл слышит голоса. Как бы отреагировал полковник Рейн, если бы узнал, что его верный слуга окончательно спятил? Наверное, улыбнулся бы своей едва заметной улыбкой и сказал язвительным хрипловатым голосом, что слышать пение в заброшенной шахте, даже если этой шахтой заправляет самозванец-убийца и не менее опасные китайцы, вовсе не обязательно признак безумия. На что его верный слуга ответил бы, что, конечно же, нет, но если вы слышите хор англичанок, поющих «Зеленые рукава»[12], то вы точно сошли с ума.

А именно это я и услышал. Женские голоса исполняли «Зеленые рукава». И это была не запись, ведь один из голосов то и дело не попадал в ноты, а другой пытался петь вторым голосом, но без особого успеха. Англичанки пели «Зеленые рукава». Я потряс головой, но пение продолжалось. Тогда я зажал руками уши, и оно стихло, но, как только я убрал руки, пение возобновилось. Шум в голове не проходит, если заткнуть уши. Может, эти англичанки, поющие в шахте, и повредились рассудком, но я сумасшедшим точно не был. Все еще находясь в состоянии легкого транса, но старясь не издавать ни единого шороха, я оттолкнулся от двери и пошел вниз по туннелю.

Когда я повернул на девяносто градусов влево, пение внезапно стало громче. Через двадцать ярдов я разглядел слабый отсвет на левой стене туннеля напротив того места, где находился еще один резкий поворот, на этот раз направо. Я добрался до угла бесшумно, словно порхающая в воздухе снежинка, и медленно, очень осторожно выглянул из-за него, как старый ежик, который украдкой выглядывает из своей норки после зимней спячки.

Футах в двадцати от меня туннель был перекрыт вертикальными железными прутьями, расположенными на расстоянии около шести дюймов друг от друга, и в этой решетчатой стене была проделана дверь. Еще через десять футов находилась такая же решетчатая стена с дверью. Посередине между двумя дверями с потолка свисала голая лампочка, светившая прямо на маленький столик, за которым друг против друга сидели двое мужчин в форме. На столе между ними лежали деревянные бруски причудливой формы, – вероятно, они играли в какую-то игру, но я такой игры никогда не видел. Однако, судя по всему, игра требовала особой сосредоточенности, поскольку мужчины время от времени бросали раздраженные взгляды в темное пространство за второй решеткой. А пение все не стихало. Я не понимал, для чего кому-то понадобилось петь посреди ночи, пока не вспомнил, что для пленников, запертых в темной пещере, не важно, день сейчас или ночь. Но я все равно не представлял, зачем им понадобилось петь.

Секунд через двадцать один из мужчин стукнул кулаком по столу, вскочил, взял один из двух карабинов, которые, как я теперь видел, были прислонены к его стулу, подошел к дальней решетке и постучал прикладом по металлу, выкрикивая что-то сердитым голосом. Я не разобрал слов, но понял их смысл без всяких познаний в лингвистике. Он требовал тишины. И все же ничего не добился. После паузы, продлившейся секунды три, пение возобновилось, теперь оно звучало еще громче и фальшивее. Казалось, совсем скоро они запоют «Англия будет всегда»[13]. Мужчина с карабином сокрушенно покачал головой и снова устало уселся за стол. Он ничего не мог поделать.

Как, впрочем, и я. Возможно, если бы я не был так измотан или оказался раза в два умнее, то смог бы придумать, как незаметно пробраться мимо двух вооруженных охранников. Но в тот момент я осознавал, что у меня всего лишь маленький нож против их двух больших ружей и этой ночью я уже израсходовал весь свой запас везения.

Я ушел.

Когда я добрался до нашего домика, Мари мирно спала, и я не стал будить ее. Пусть спит, пока может, все равно этой ночью ей не суждено спать долго. Возможно, ее мрачные страхи о будущем оправдаются и она никогда уже не сможет уснуть.

Я был измотан морально, физически и эмоционально. Доведен до полного изнеможения. По дороге из шахты я пришел к выводу, что есть только один выход из сложившейся ситуации и что я должен собрать в кулак остатки своей воли и сделать это. А когда это оказалось невозможным, моя реакция была соответствующей. В мои планы входило убить их обоих – Уизерспуна, которого я по-прежнему так называл, и Хьюэлла. Не просто убить, а прикончить, пока они спят в своих постелях. А еще лучше – казнить. Туннель, ведущий в противоположную часть острова, и оружейный склад в шахте могли означать только одно: они планировали нападение на военно-морскую базу. Если Уизерспун и Хьюэлл погибнут, оставшиеся без лидеров китайцы вряд ли решатся на подобное, и в тот момент для меня важнее всего было предотвратить нападение. Даже важнее безопасности девушки, которая спала сейчас передо мной. Я больше не мог обманывать себя и понимал, что мои чувства к ней не такие, как три дня назад, и все равно она находилась для меня только на втором месте.

Но я так и не убил их в постелях по очень веской причине: в ту ночь они не спали, а сидели в профессорском доме, пили холодное баночное пиво, которое им подносил слуга-китаец, и тихо беседовали над картой. Генерал и его адъютант готовились к решающему дню. И этот день мог наступить в ближайшее время.

Разочарование и горечь неизбежного поражения лишили меня последних остатков мужества. Я отошел от окна профессорского дома и просто стоял с отрешенным видом, не задумываясь о том, что меня могут обнаружить, пока минут через пять мой разум снова со скрипом не заработал. Тогда я пошел обратно к шахте. Чтобы понять, в каком я находился состоянии, достаточно упомянуть, что мне даже в голову не пришло опуститься на четвереньки. Я взял на оружейном складе бикфордов шнур и химический взрыватель, обыскал генераторную станцию и обнаружил канистру с бензином, после чего вернулся в дом.

Теперь я взял карандаш и лист бумаги, прикрыл ладонью фонарик и начал писать сообщение печатными буквами. Я потратил на все минуты три, а когда закончил, то остался недоволен результатом, но все-таки решил, что этого вполне достаточно. Затем подошел к Мари и потряс ее за плечо.

Она просыпалась медленно, неохотно, бормоча что-то сонным голосом, а потом резко села на кровати. Я видел в темноте очертания ее белых плеч и как она откинула с лица спутанные волосы.

– Джонни? – прошептала она. – В чем дело? Что… что ты обнаружил?

– Слишком много, черт возьми. Просто выслушай меня. У нас остается мало времени. Знаешь что-нибудь о радиосвязи?

– О радиосвязи? – Короткая пауза. – Я проходила основной курс. Могу передавать сообщения азбукой Морзе, не быстро, но…

– С этим я и сам справлюсь. Ты знаешь, на какой частоте радисты на кораблях передают сигнал бедствия?

– Ты про SOS? Не уверена. Кажется, на низкой? Или на длинных волнах?

– Это одно и то же. Можешь вспомнить диапазон волн?

Она задумалась, и я скорее даже не увидел, а почувствовал, как она покачала в темноте головой.

– Джонни, прости.

– Не важно. – На самом деле важно, еще как важно, но безумно было надеяться на такое везение. – Ты ведь знаешь личный шифр старика Рейна?

– Конечно.

– Сможешь зашифровать для него это сообщение? – Я сунул ей в руки листок, карандаш и фонарик. – И побыстрее.

Мари не стала спрашивать о причинах этой просьбы, которая могла показаться ей совершенно идиотской, просто прикрыла фонарик одеялом и тихо прочитала текст сообщения:

РАЙДЕКС КОМБОН ЛОНДОН ТЧК ПЛЕННИКИ ОСТРОВА ВАРДУ ПРИМЕРНО 150 МИЛЬ ЮЖНЕЕ ВИТИ-ЛЕВУ ТЧК ОБНАРУЖЕНЫ ТЕЛА УБИТЫХ ДОКТОРА ЧАРЛЬЗА ФЭРФИЛДА АРХЕОЛОГОВ ПРОФЕССОРА УИЗЕРСПУНА ДОКТОРА КАРСТЕРСА ЕЩЕ ШЕСТЕРЫХ ТЧК БАЙЛЕКС ЖЕН ПРОПАВШИХ УЧЕНЫХ ДЕРЖАТ ПЛЕНУ ЗДЕСЬ ТЧК ВИНОВНИКИ ЭТИХ ПРЕСТУПЛЕНИЙ ПЛАНИРУЮТ МАСШТАБНОЕ НАПАДЕНИЕ МОРСКУЮ БАЗУ ЗАПАДНОЙ ЧАСТИ ВАРДУ ТЧК СИТУАЦИЯ НАПРЯЖЕННАЯ ТЧК СРОЧНО ТРЕБУЕТСЯ ПОДДЕРЖКА ВОЗДУШНО-ДЕСАНТНЫХ ВОЙСК БЕНТОЛЛ

Слабый свет погас, когда Мари выключила фонарик. Секунд двадцать стояла тишина, нарушаемая лишь далеким шумом волн у рифов, когда же Мари наконец заговорила, ее голос дрожал:

– Джонни, ты обнаружил все это сегодня ночью?

– Да. Они прорыли туннель в противоположную часть острова. В одной из пещер у них богатый арсенал оружия и взрывчатки. И я слышал женские голоса. Они пели.

– Пели!

– Знаю, это звучит безумно. Наверняка это жены ученых, кто же еще? Займись шифровкой. Мне придется снова уйти.

– А как ты собираешься передать шифровку? – растерянно спросила она.

– С помощью профессорской рации.

– Профессорской… но ты же его разбудишь.

– Он не спит. Все общается с Хьюэллом. Придется отвлечь их. Сначала я думал отойти на полмили к северу и заложить тротиловые шашки с взрывателем замедленного действия, но ничего путного из этого не выйдет. Лучше подожгу барак для рабочих. У меня есть бензин и запал.

– Ты с ума сошел. – Ее голос все еще дрожал, но, возможно, она была права. – Барак всего в сотне ярдов от дома профессора. Ты можешь установить взрывчатку в миле отсюда, и у тебя будет масса времени… – Она осеклась, но сразу продолжила: – К чему эта безумная спешка? С чего ты взял, что они нападут на рассвете?

– Ответ на все один, – устало сказал я. – Если взорвать парочку бомб на севере, это, конечно, заставит их выйти из дома, но, вернувшись, они заинтересуются причиной этого фейерверка. Очень быстро догадаются, что взрывчатка из их арсенала. И первым делом обнаружат исчезновение двух охранников-китайцев. А потом выяснят, где те находятся. Даже если я не установлю взрывчатку, их пропажу заметят в крайнем случае к утру. А может, и намного раньше. Но нас здесь уже не будет. Иначе нам конец. Мне так точно.

– Ты сказал, что двое охранников исчезли? – осторожно спросила Мари.

– Мертвы.

– Ты их убил? – прошептала она.

– Вроде того.

– Господи, и ты еще пытаешься шутить?

– Даже не думаю. – Я взял канистру с бензином, шнур и запальное устройство. – Пожалуйста, зашифруй сообщение как можно скорей.

– Странный ты человек, – проговорила Мари. – Иногда ты пугаешь меня.

– Понимаю, – сказал я. – Мне следовало стоять, подставляя обе щеки одновременно и позволять нашим желтым друзьям резать меня на маленькие кусочки. Наверное, не выйдет из меня настоящего христианина.

Я взял канистру и пробрался под шторой. В профессорском доме все еще горел свет. Я обогнул хижину Хьюэлла и подошел к длинному бараку сзади, в том месте, где скат соломенной крыши опускался до четырех футов над землей. Я не надеялся, что мне удастся спалить все здание целиком, да и не ставил перед собой такой цели. Огромные бочки с морской водой, стоявшие позади каждой постройки, просто не позволили бы мне сделать это. Но соломенные крыши хорошо горят. Медленно, старательно и очень осторожно, чтобы бензин не булькнул, выливаясь из горлышка канистры, я выплеснул его в двух местах в виде полос шириной в два фута и длиной почти до середины крыши. Затем размотал шнур, один конец засунул в смоченную бензином крышу, к другому прикрепил химический взрыватель. Я положил взрыватель на маленький камень, который держал в руке, и ударил по нему рукояткой ножа. Подержал шнур еще какое-то время, пока не почувствовал сквозь оплетку, как по нему распространяется тепло горящего пороха, и тут же отпустил. Пустую канистру я оставил под домом Хьюэлла.

Когда я вернулся, Мари сидела за столом, накрывшись одеялом. Из-под одеяла пробивался тусклый желтый свет, но, как только я осторожно опустил край шторы, заслонявшей от нас море, фонарик тут же погас. Мари вынырнула из-под одеяла и тихо сказала:

– Джонни?

– Это я. Закончила?

– Вот. – Она протянула мне листок.

– Спасибо. – Я сложил его и, убрав в нагрудный карман, объявил: – Веселье начнется минуты через четыре. Когда Хьюэлл и Уизерспун выскочат из дома, выгляни из-за шторы, испуганно вытаращи глаза, нервно сжимая руками неглиже или что там на тебе, и задавай всякие глупые вопросы, которые соответствуют ситуации. Потом повернись в сторону комнаты и, обращаясь якобы ко мне, скажи, чтобы я оставался на месте, ведь я не в состоянии ходить. После этого быстро одевайся. Брюки, носки, рубашку или джемпер, желательно все темное, чтобы прикрыть тело как можно больше. Не самая удачная одежда для купания, но в бикини ты станешь слишком аппетитной закуской для тигровых акул, о которых нам говорил профессор. Затем отсоедини баллончики со средством для отпугивания акул от двух запасных спасательных жилетов и прикрепи их…

– Спасательных жилетов? – перебила она меня. – Мы куда-то поплывем? Но зачем?

– Чтобы спасти наши жизни. Два баллончика и один жилет на человека, так мы быстрее уплывем отсюда.

– Но, Джонни, как же твоя рука? И акулы?

– Моя рука мне все равно не пригодится, если меня убьют, – резко ответил я. – И я скорее предпочту иметь дело с акулами, чем с Хьюэллом. У тебя две минуты. Мне пора.

– Джонни.

– Что такое? – нетерпеливо спросил я.

– Будь осторожен, Джонни.

– Прости. – Я дотронулся до ее щеки в темноте. – Я ужасно неуклюжий, правда.

– Неуклюжий не самое подходящее слово. – Она прижала мою ладонь к своей щеке. – Просто возвращайся, вот и все.

Когда я подобрался к окну профессорского дома, Уизерспун с Хьюэллом все еще готовились к открытию второго фронта. Похоже, совещание проходило удачно. Профессор говорил тихо и решительно, указывая на карту, вероятно какого-то участка Тихого океана, а грубое, словно высеченное из гранита, лицо Хьюэлла время от времени расплывалось в холодной полуулыбке. Они выглядели очень сосредоточенными, но не до такой степени, чтобы забывать о своем пиве. Оно, кажется, совершенно на них не действовало, зато я вдруг почувствовал, как у меня пересохло в горле. И вот я стоял там, ждал и мечтал только о том, как бы заполучить пиво и пистолет. Пиво, чтобы утолить жажду, а пистолет, чтобы разделаться с Хьюэллом и Уизерспуном. «Добрый старина Бентолл, – с горечью подумал я, – ничего у него не ладится. Вечно мечтает о недостижимом». Впрочем, я в очередной раз ошибся, и уже через тридцать секунд одно из моих желаний исполнилось.

Юноша-китаец только что вошел в комнату со свежим запасом пива для стратегов, когда темное продолговатое окно, около которого сидел Хьюэлл, перестало быть темным. Яркая желтая вспышка осветила мрак за бараком китайцев – из дома профессора заднюю часть барака не было видно. Через пять секунд желтый цвет сменился на яркий красновато-оранжевый, когда пламя взмыло на двенадцать или даже двадцать футов, захватив всю крышу целиком. Бензин и сухая солома вместе дают отличную горючую смесь.

Слуга-китаец и профессор сразу это увидели. Для человека, выпившего столько пива, профессор, надо признать, продемонстрировал завидную реакцию. Выкрикнул нечто мало похожее на его обычное «боже мой» или «господи помилуй», вскочил, опрокинув стул, и со скоростью ракеты устремился к выходу. Китаец оказался еще проворнее, но он помешкал секунду, чтобы поставить поднос на ближайшую горизонтальную поверхность, которой оказался бювар на письменном столе, поэтому у выхода они с Уизерспуном очутились одновременно, столкнулись в дверях, и профессор высказал еще одно замечание, не слишком подобающее заслуженному ученому мужу, после чего они скрылись из виду, а Хьюэлл, тяжело топая, побежал следом.

Через пять секунд я уже расположился за столом. Распахнул правую тумбочку, вытащил из нее наушники и пластмассовый телеграфный ключ, провода от которых вели к передатчику. Надел наушники и поставил ключ на стол. На аппарате я заметил колесико и переключатель, находившиеся так близко друг к другу, что логично было предположить их назначение: одним включали прибор в сеть, другим – настраивали частоту. Я повернул колесико и нажал на переключатель. Так и есть. По крайней мере, к сети я точно подключился – в наушниках послышалось характерное потрескивание ожившей антенны.

Мари говорила про низкие частоты, она считала, что именно на них передают сигналы бедствия. Я посмотрел на пять полукруглых шкал настройки, средняя уже загорелась. Уставился на названия восточных городов, написанных на английском и китайском, и попытался понять, где тут, черт побери, длинные волны, а где – короткие.

Я даже не знал, смогу ли услышать в наушниках то, что буду передавать. Отстучал несколько пробных сигналов SOS, но ничего не услышал. Вернул переключатель на исходную позицию, еще раз попытался передать сигнал, и снова ничего. В этот момент я заметил маленький вытяжной переключатель прямо под телеграфным ключом. Потянув его на себя, снова передал сигнал и на этот раз четко услышал его в наушниках. Очевидно, я мог либо одновременно передавать и получать сигнал, либо при желании только передавать его.

На шкалах настройки тонкие черные линии показывали диапазон волн, но никаких цифровых обозначений. Опытный радист легко разобрался бы во всем, но для меня эта задача оказалась не по плечу. Я еще раз внимательно рассмотрел все шкалы и заметил, что у двух верхних внизу виднелась надпись «кГц», а у трех нижних – «мГц». Сначала я не понял, что это, – из-за сильной усталости я плохо соображал и голова болела почти так же сильно, как рука, – но потом меня чудесным образом осенило. «К» – это килогерцы, а «М» – мегагерцы. Верхние шкалы показывают самые длинные волны и низкие частоты. Это я и хотел выяснить, – по крайней мере, я надеялся, что угадал правильно. Я повернул самое левое колесико, которое, как мне показалось, регулировало частоту волн, верхняя шкала засветилась, а центральная погасла.

Затем я повернул колесико для выбора радиостанций в крайнее левое положение и начал передавать сигнал. Послал три сигнала SOS подряд, подождал секунду, повторил процесс, послушал секунды три или четыре, слегка повернул колесико и снова начал передавать сигнал. Утомительная работа, но пиво помогало мне скрасить ее.

Прошло десять минут, за это время я передал сигнал на тридцати с лишним разных частотах. Ничего, никакого ответа. Я посмотрел на часы на стене. Без одной минуты три ночи. Я послал еще один сигнал бедствия. И снова никакого результата.

К тому времени я уже сидел как на иголках. Я все еще видел красный отсвет на стене, но никто не мог дать мне гарантии, что Хьюэлл и профессор будут оставаться на месте пожара, пока не погаснет последний тлеющий уголек. Они могли вернуться в любую секунду, да и каждый, кто случайно пройдет мимо двух окон или открытой двери, увидит меня. А впрочем, какая разница? Если не получится передать сообщение, я так или иначе покойник. Больше всего меня тревожила мысль о двух убитых китайцах в шахте – нашли их или нет. Тогда я стану покойником еще быстрее. Начались ли их поиски после того, как охрана не явилась отчитаться о проделанной работе? Проверил ли профессор, где я нахожусь на самом деле? Обнаружили ли пустую канистру под домом Хьюэлла?.. Поток вопросов казался бесконечным, а вероятность положительных ответов на них была так высока, что меня это сильно расстроило, поэтому я просто перестал их обдумывать. Выпил еще пива и продолжил возиться с аппаратом.

Внезапно в наушниках раздался треск. Я наклонился вперед, как будто это помогло бы мне лучше наладить связь с далеким передатчиком, и повторил сигнал бедствия. В ушах снова зажужжала морзянка, я смог разобрать отдельные буквы, но не получалось сложить их в слова. «Акита Мару, Акита Мару», – сигнал повторился четыре раза. Японское судно. Радист-японец. Бентоллу, как всегда, несказанно везло. Я изменил частоту волн.

Интересно, как там дела у Мари? Она уже, наверное, подготовилась к отплытию и теперь гадает, что со мной случилось. Смотрит на часы и понимает, что до рассвета всего три часа, и не исключено, что через три часа нам придется распрощаться с жизнью. А если убитых китайцев найдут раньше, и того меньше. Возможно, совсем скоро. Я продолжил посылать сигнал, одновременно сочиняя небольшую речь, с которой обращусь к полковнику Рейну. Когда вернусь. Если, конечно, вернусь.

В наушниках зазвучала быстрая легкая морзянка. Сначала подтверждающий сигнал, и сразу за ним: «Американский фрегат „Новэйр Каунти“». Ваши координаты и имя?»

Американский фрегат. Возможно, всего в сотне миль отсюда. Боже, это решило бы все проблемы. Фрегат. Пушки, пулеметы, вооруженные матросы! Затем мой восторг немного поубавился. Координаты? Имя? Конечно, при сигнале бедствия сначала нужно сообщить координаты.

«Сто пятьдесят миль к югу от Фиджи, – переслал я. – Варду…»

«Широта и долгота?» – перебил меня радист. Он так быстро передавал сигнал, что я с трудом понимал его.

«Неизвестно».

«Какой корабль?»

«Не корабль. Остров Варду…»

Он снова прервал мое сообщение: «Остров?»

«Да».

«Уйди из эфира, чертов идиот, и чтобы тебя больше не было слышно! Это частота для передачи сигналов бедствия».

Связь оборвалась.

Мне хотелось встать и отпинать этот злосчастный передатчик ногами до самой лагуны. И с радистом американского фрегата поступить точно так же. Или просто расплакаться от отчаяния, но плакать уже поздно. И потом, он ни в чем не виноват. Я еще раз послал сигнал на той же самой частоте, но радист «Новэйр Каунти», а это наверняка был он, нажал на кнопку передач и не отпускал ее, пока я не сдался. Я снова повернул колесико, но совсем чуть-чуть, ведь теперь я знал, что нахожусь на аварийной частоте. «Гори, барак, – взмолился я про себя, – гори как можно дольше. Ради старины Бентолла, пожалуйста, не гасни!» Но наверное, я просил слишком многого, учитывая, как я с этим бараком поступил.

И все же он продолжал гореть, а я – передавать сигналы. Через двадцать секунд я получил еще один подтверждающий сигнал, а затем: «Теплоход „Аннандейл“. Ваши координаты?»

«Порт приписки – Австралия?» – отправил им я.

«Да. Координаты, сообщите координаты». Кажется, радист начал злиться, но его можно понять: когда человек просит о помощи, он не станет первым делом интересоваться происхождением своего спасителя.

Я помедлил секунду перед ответом. Нужно произвести правильное впечатление на радиста, иначе он отбреет меня так же быстро, как его коллега с американского военного корабля. Аварийная частота священна для всех государств.

«Специальный агент британского правительства Джон Бентолл обращается к вам с просьбой немедленно передать зашифрованное послание через радиостанцию Портисхед в Адмиралтейство, Уайтхолл, Лондон. Ситуация экстренная».

«Вы тонете?»

Я замер, ожидая, что у меня сейчас в голове полопаются сосуды, но, когда ничего подобного не произошло, ответил:

«Да». Мне показалось, что в данных обстоятельствах такой ответ убережет меня от недопонимания. «Пожалуйста, приготовьтесь принять сообщение».

Я уже почти не сомневался, что зарево за окном стало гаснуть. Вероятно, барак сгорел почти дотла.

Последовала долгая пауза. Похоже, кто-то размышлял, принимая решение. Затем пришел короткий ответ:

«Степень срочности».

Это был вопрос.

«Данный телеграфный адрес предполагает высочайшую степень приоритетности относительно остальных сигналов в Лондон».

Кажется, я его убедил.

«Передавайте сообщение».

Я передал, стараясь набирать его медленно и аккуратно. Красные отсветы на стенах комнаты погасли. Яростный рев пламени сменился ленивым потрескиванием, и мне показалось, что я слышу голоса. Шея затекла, настолько часто я оглядывался в окно, через которое был виден пожар. Впрочем, сообщение я мог передавать, не глядя в текст. Я закончил просьбой:

«Пожалуйста, отправьте это немедленно.

После паузы, длившейся секунд тридцать, радист снова вышел на связь:

«Начальство санкционировало немедленную отправку. Вам угрожает опасность?»

«Судно уже на подходе, – ответил я. Это избавит меня от дальнейших расспросов. – Все в порядке. – Меня осенила неожиданная мысль. – Где вы сейчас?»

«В двухстах милях к востоку от Ньюкасла».

Это все равно что находиться на спутнике, вращающемся вокруг Земли. Поэтому я ответил: «Большое спасибо» – и отключился.

Я убрал на место телеграфный ключ и наушники, закрыл дверцу тумбочки и, подойдя к окну, с интересом выглянул наружу. Насчет тех больших бочек с соленой водой я ошибся: толку от них оказалось не много. На месте барака для рабочих осталась только груда тлеющих красных углей и пепла в пять футов высотой. За контрразведывательную деятельность мне, конечно, «Оскара» не получить, но поджигатель из меня получился неплохой. Ну хоть какой-то толк от меня есть. Хьюэлл и профессор стояли рядом и, судя по всему, о чем-то разговаривали, пока китайцы поливали пепелище водой из ведер. Поскольку спасать уже было нечего, они могли вернуться в любой момент. Пора сматываться. Я вышел в центральный коридор, повернул направо в кухню, где все еще горел свет, и вдруг остановился так резко, что со стороны могло показаться, будто я наткнулся на невидимую кирпичную стену.

Остановиться меня заставила груда пустых пивных банок в плетеной корзине. Я совсем забыл про пиво! Старина Бентолл ничего не упускает из виду, по крайней мере, если ткнуть его носом и огреть дубиной по голове, чтобы привлечь внимание. Я выпил в гостиной два стакана пива и оставил их там, а ведь, даже несмотря на пережитое волнение, ни профессор, ни Хьюэлл не произвели на меня впечатление людей, способных забыть, что стаканы были полными перед их уходом. А уж мальчишка-китаец и подавно об этом не забудет. И они ни за что не поверят, что пиво испарилось от жары, возникшей из-за пожара. Я достал две банки из ящика на полу, за четыре секунды вскрыл их стальной открывалкой, которая лежала рядом с раковиной, бегом вернулся в гостиную к столу и наполнил стаканы, держа их под наклоном, чтобы не образовались подозрительно высокие пенные шапки. Затем вернулся в кухню, выбросил пустые банки в корзину – все равно за ночь пива выпили так много, что эти две никто не заметит, – и покинул дом в тот самый момент, когда слуга-китаец уже входил в него через дверь. Но до нашего дома мне удалось добраться незамеченным.

Проскользнув под шторой, я увидел в дверном проеме очертания фигуры Мари, которая все еще наблюдала за угасающим пожаром. Я шепотом позвал ее по имени, и она бросилась ко мне:

– Джонни! – За всю мою жизнь никто так не радовался встрече со мной, как она тогда. – Я раз сто чуть не умерла от страха после того, как ты ушел!

– И это все? – Я обнял ее здоровой рукой, прижал к себе и сказал: – Мари, мне все-таки удалось отправить шифровку.

– Шифровку? Ты… ты смог это сделать? Джонни, как же это чудесно!

В тот вечер я был изрядно измотан как морально, так и физически, но все равно нужно было быть последним ослом, чтобы не понять, что тебе только что сделали самый большой комплимент в твоей жизни. Но я пропустил это мимо ушей.

– Просто везение. На австралийском судне смышленые радисты. Теперь она на полпути в Лондон. А потом начнется. Что именно, понятия не имею. Если поблизости есть британские, американские или французские военные корабли, они приплывут сюда через несколько часов. Или пришлют отряд солдат на гидросамолете, например из Сиднея. Я не знаю. Знаю только, что они не успеют…

– Тсс. – Она прикоснулась пальцем к моим губам. – Кто-то идет.

Я услышал два голоса: один говорил быстро и четко, другой рычал, как бетономешалка, которая тащится в гору на первой передаче. Уизерспун и Хьюэлл. Ярдах в десяти от нас, может, даже ближе. Через щели в шторе я видел, как покачивается луч фонаря в руках одного из них. Я тут же прыгнул в кровать, судорожно нащупал рубашку от пижамы, натянул ее, застегнул на все пуговицы и нырнул под одеяло, задев локоть больной руки. И когда я приподнялся на другом, а двое мужчин, постучав, вошли в дом без приглашения, вид у меня был в самом деле болезненным и бледным. Видит бог, чувствовал я себя не лучше.

– Прошу прощения, миссис Бентолл, – сказал профессор таким встревоженным и приторно-ласковым голосом, что меня затошнило бы от одного его звучания, если бы к тому моменту я уже не боролся с приступом дурноты. Впрочем, я не мог не восхититься этим ловким обманщиком, способным притворяться в любой ситуации. В свете всего увиденного, услышанного и сделанного я сам почти забыл, что мы все еще играем свои роли. – Мы хотели убедиться, все ли с вами в порядке. Такая неприятность, такая ужасная неприятность. – Он по-отечески похлопал Мари по плечу, и еще пару дней назад я бы даже не обратил внимания на этот жест. Затем профессор поднял фонарь, чтобы лучше рассмотреть меня. – Боже милостивый! Мой мальчик, вы ужасно выглядите. Как вы себя чувствуете?

– Немного болит, но только по ночам, – мужественно ответил я, отворачиваясь якобы от яркого света фонаря, но на самом деле просто не желая, чтобы он почувствовал мое пивное дыхание. – Завтра у меня все будет хорошо. Профессор, такой ужасный пожар. Жаль, у меня нет сил вам помочь. Отчего он начался?

– Все эти чертовы узкоглазые! – зарычал Хьюэлл. Его массивная фигура возвышалась надо мной в полумраке, а глубоко посаженные глаза полностью затерялись под выступающими косматыми бровями. – Вечно курят трубки и заваривают чай на маленьких спиртовых горелках.

– К тому же это нарушает технику безопасности, – раздраженно добавил профессор. – И они это прекрасно знают. Но мы здесь долго не задержимся, а пока они будут ночевать в сушилке. Надеюсь, вы не очень расстроились. Мы сейчас уйдем. Душенька, мы можем для вас что-нибудь сделать?

Я понял, что он обращается не ко мне, и со сдавленным стоном откинул голову на подушку. Мари поблагодарила его и сказала, что помощь не нужна.

– В таком случае спокойной ночи. Между прочим, утром приходите на завтрак, когда вам будет удобнее. Мой слуга все для вас приготовит. Мы с Хьюэллом завтра встанем рано, – грустно усмехнулся он. – Археология как легкий яд в крови: один раз попробуешь – и уже не избавишься никогда.

Он снова похлопал Мари по плечу и ушел. Я подождал, пока Мари не подтвердила, что они ушли в дом профессора, и тогда сказал:

– Перед тем как нам помешали, я говорил, что помощь придет, но спасти нас они уже не смогут. По крайней мере, если мы останемся здесь. Ты подготовила спасательные жилеты и репеллент от акул?

– Правда, жутковатая парочка? – тихо проговорила она. – Лучше бы этот мерзкий старый козел держал свои руки при себе. Да, все готово. Но, Джонни, это точно необходимо?

– Черт, а ты сама не видишь, что нужно сматываться?

– Да, но…

– По суше мы уйти не сможем. С одной стороны отвесная скала, с другой – утес и пара заборов из колючей проволоки, между которыми затаились китайцы. Есть еще туннель. Трое или четверо крепких мужчин могли бы кирками и лопатами за час проложить путь к свободе, но в моем нынешнем состоянии на это уйдет больше недели.

– Ты мог бы его взорвать. Сам же говорил, что там много…

– Боже, спаси нас обоих! – вздохнул я. – Ты разбираешься в этом так же плохо, как и я. Прокладывание туннелей требует серьезных навыков. А так либо на нас обрушится потолок, либо мы замуруем проход, и тогда наши приятели возьмут нас голыми руками. На лодке мы тоже не можем уплыть по очень простой причине: оба гребца ночуют на лодочной станции. Да и в любом случае ничего хорошего нам это не даст. Если бы такой способ оказался легкодоступным, то Уизерспун с Хьюэллом, имея в своем распоряжении доблестного капитана Флека, не стали бы прокладывать туннель через гору. Раз моряки приняли такие серьезные меры предосторожности с заборами и охраной от воображаемых друзей, можешь себе представить, как они оберегают подступы со стороны моря, откуда может приплыть кто угодно? Голову даю на отсечение, что там установлено две или три небольшие радиолокационные станции, которые засекут даже чайку, плывущую к берегу, а еще вдобавок имеется несколько скорострельных орудий. Мне не хочется бросать на произвол судьбы ученых и их жен, но я просто не вижу…

– Ты не говорил, что ученые здесь, – удивленно перебила меня Мари.

– Не говорил? Наверное, я думал, что это очевидно. А может, и нет. Может, я ошибаюсь. Но что тогда здесь делают их жены? Военные работают над каким-то необычайно важным проектом, а этот проклятый седой монстр-убийца ждет подходящего момента, чтобы похитить разработки. Судя по его последним высказываниям, какими бы лживыми они ни казались, я понял, что ждать он больше не намерен. Он заберет то, что ему нужно, а жен использует как заложниц, чтобы заставить ученых продолжить работу над проектом. О конечных целях я могу только догадываться, но они в любом случае гнусные.

Я неуклюже выбрался из кровати и стащил с себя рубашку от пижамы.

– Какие еще тут могут быть варианты? Пропало шесть ученых и их жен. Уизерспун наверняка использует жен как рычаг давления. Если бы не это, он бы даже не стал их кормить, разве что угостил бы несколькими унциями свинца, как он поступил с настоящим Уизерспуном и остальными. Этот тип начисто лишен человеческих чувств. Он практически безумец. Но где жены, там и мужья. Ты ведь не думаешь, что полковник Рейн послал нас на Фиджи только для того, чтобы мы станцевали здесь хула-хулу?

– Его танцуют на Гавайях, – пробормотала Мари. – Не на Фиджи.

– Бог ты мой! – воскликнул я. – Ох уж эти женщины!

– Я дразню тебя, дурачок. – Она обняла меня за шею и прижалась покрепче. Руки у нее были неестественно холодными, тело била дрожь. – Неужели ты не видишь, что со мной? Я просто не могу продолжать говорить об этом. Мне казалось, я хорошо подхожу для этой работы, и полковник Рейн так думал, но теперь я считаю иначе. Во всем этом столько бесчеловечного расчета, полного безразличия к добру и злу и нормам морали. Главное – добиться своей цели. Тех людей убили без всякой на то причины, а что касается нас, то ты сошел с ума, если надеешься на спасение… а еще эти несчастные женщины, в особенности те несчастные женщины… – У нее сорвался голос, она судорожно вздохнула и прошептала: – Расскажи мне снова про нас с тобой и огни Лондона.

И я рассказал ей, рассказал так, что сам почти поверил. Думаю, и Мари тоже. По крайней мере, через какое-то время она перестала дрожать, но, когда я поцеловал ее в губы, они были ледяными, а она отвернулась и уткнулась лицом мне в шею. Еще с минуту я прижимал ее к себе, затем, словно повинуясь единому импульсу, мы отпрянули друг от друга и стали надевать спасательные жилеты.

На месте барака для рабочих теперь виднелось только едко пахнущее зарево под черным, затянутым тучами небом. В окнах профессорского дома все еще горел свет, и я сомневался, что этой ночью он ляжет спать. Я уже немного изучил его натуру и предполагал, что утомительная бессонная ночь – малая цена за возможность сполна насладиться предвкушением тех удовольствий, которые сулил ему грядущий день.

Когда мы вышли из дома, начался дождь, и тяжелые капли с шипением тушили и без того угасающий пожар. Для нас все складывалось наилучшим образом. Никто не заметил нашего бегства, поскольку разглядеть нас можно было, лишь приблизившись почти вплотную. Мы прошли вдоль берега около полутора миль на юг, а приблизившись к тому месту, где, как и днем ранее, могли бродить китайцы Хьюэлла, спустились к морю. Миновали ярдов двадцать пять по мелководью по пояс в воде, иногда вплавь, иногда вброд; но когда через пелену дождя я с трудом разглядел темный выступающий склон утеса, где начинался забор из колючей проволоки, мы отошли на пару сотен ярдов от берега. Ночь была темной, но луна в любой момент могла выйти из-за туч.

Спасательные жилеты мы надували очень медленно, хотя вряд ли этот шум могли бы услышать на берегу. Вода была прохладной, но не ледяной. Я поплыл первым, открыв баллончик с репеллентом от акул. Отвратительно пахнущая темная жидкость, которая при дневном свете вполне могла оказаться желтой, с необычайной скоростью растеклась по поверхности воды и растворилась в ней. Не знаю, как на это средство для отпугивания акул реагировали зубастые рыбы, но меня оно определенно отпугивало.

Глава 8

Пятница, 03:30–06:00

Дождь начал стихать и наконец прекратился, однако небо оставалось темным. Акулы к нам не подплывали. Мы продвигались медленно, потому что я не мог грести левой рукой в полную силу, но все же неуклонно следовали вперед и примерно через час, когда, по моим расчетам, мы должны были находиться по меньшей мере в полумиле от заграждений из колючей проволоки, начали медленно поворачивать к берегу.

Когда до суши оставалось меньше двухсот ярдов, я понял, что смена направления оказалась преждевременной: высокая стена утеса, огибавшая остров с южной стороны, оказалась длиннее, чем я предполагал. Нам оставалось только медленно тащиться вперед – слово «плыть» здесь казалось совершенно неуместным, слишком оно приукрашивало наше неуклюжее и мучительное барахтанье в воде – и надеяться, что мы не собьемся с пути из-за дождя, который снова заморосил и немного закрывал обзор.

Но удача нас не подвела, как и наша способность ориентироваться в пространстве, и, когда дождь наконец стих, я увидел, что от тонкой песчаной полоски берега нас отделяет всего полторы сотни ярдов. Мне казалось, что мы преодолели не менее ста пятидесяти миль. Складывалось впечатление, что подводное течение постоянно утаскивает нас к лагуне, но я знал, что это невозможно, иначе мы давно бы уже оказались в открытом море. Просто мы ослабели. Но в тот момент я чувствовал не столько усталость из-за потраченных усилий, сколько сильнейшее раздражение: время поджимало, а наш успех был невелик.

Мои ноги коснулись дна, и я, пошатнувшись, встал в полный рост. Глубина здесь оказалась меньше трех футов. Меня повело в сторону, и я бы упал, если бы Мари не подхватила меня под руку, – она пережила этот заплыв намного лучше меня. Держась друг за друга, мы побрели к берегу. В тот момент я чувствовал себя отвратительно и меньше всего походил на Венеру, выходящую на берег из морских глубин. Мы вместе выбрались на берег и, повинуясь единому порыву, тяжело опустились на мокрый песок.

– Боже, наконец-то! – воскликнул я, хватая ртом воздух. Дыхание со свистом вырывалось из моих легких – так воздух покидает изъеденные молью кузнечные мехи. – Я думал, мы никогда не доплывем.

– И мы тоже! – согласился со мной чей-то протяжный голос. Мы обернулись, и нас ослепил яркий белый свет двух фонарей. – Похоже, вы не спешили. Боже мой… женщина!

Хотя с точки зрения биологии такое определение было вполне правильным, мне оно показалось совершенно неуместным по отношению к Мари Хоупман, однако я не отреагировал на него. Тяжело поднявшись, я спросил:

– Видели, как мы плывем?

– Последние минут двадцать наблюдали за вами, – ответил протяжный голос. – У нас тут радары и приборы ночного видения, которые заметят даже креветку, если она высунется из воды. Ну надо же, женщина! Как вас зовут? Вы вооружены?

Он так быстро перескакивал с темы на тему, что, судя по всему, просто не мог долго сосредоточиться на чем-то одном.

– У меня нож, – устало предупредил я. – Но сейчас я не смогу разрезать им даже спаржу. Если хотите, забирайте. – Фонари больше не светили нам в глаза, и я смог рассмотреть три фигуры в белом, двое из них, судя по всему, держали в руках оружие. – Моя фамилия Бентолл. Вы ведь морской офицер?

– Я Андерсон, младший лейтенант Андерсон. Откуда вы вообще взялись? И что вам нужно?..

– Послушайте, – перебил я его. – Это все не к спеху. Пожалуйста, отведите меня к вашему командиру. Дело важное. Немедленно.

– Минуточку, приятель. – Его голос зазвучал еще протяжнее. – Вы, похоже, не понимаете…

– Я сказал, немедленно. Андерсон, послушайте, вы производите впечатление военно-морского офицера, которого ждет многообещающая карьера, но я обещаю, что ваша карьера оборвется в одночасье, если вы сейчас же мне не посодействуете. Не будьте дураком. Вы ведь не думаете, что я появился бы здесь, если бы не стряслось нечто из ряда вон выходящее? Я – агент британской разведки, и мисс Хоупман тоже. Далеко отсюда штаб вашего командования?

Может, Андерсон и правда не был дураком, а может, на него подействовал мой взволнованный тон, но после недолгих колебаний он сказал:

– Почти в двух милях отсюда. Но в четверти мили радиотехнический пост, и там есть телефон. – Он указал в сторону двух ограждений из колючей проволоки. – И если дело такое срочное…

– Пожалуйста, пошлите туда кого-нибудь из ваших людей. Скажите вашему командиру… кстати, как его зовут?

– Капитан Гриффитс.

– Скажите капитану Гриффитсу, что, скорее всего, в самое ближайшее время будет предпринята попытка захвата вашей базы. Это может случиться через час или два, – выпалил я. – Профессор Уизерспун и его ассистенты, работавшие на археологических раскопках с другой стороны острова, убиты преступниками, которые прорыли…

– Убиты? – Он подошел ко мне поближе. – Вы сказали – убиты?

– Дайте мне договорить. Они прорыли туннель через весь остров. Им остается убрать всего несколько футов известняка, чтобы вылезти с этой стороны. Я не знаю, где именно, возможно в сотне футов над уровнем моря. Вам нужно отправить патрули, пусть прислушиваются, где застучат кирки и лопаты. Вряд ли они используют взрывчатку.

– Господи боже мой!

– Знаю. Сколько у вас здесь людей?

– Восемнадцать гражданских, остальные – моряки. Всего человек пятьдесят.

– Вооружены?

– С дюжину винтовок и автоматов. Послушайте… кхм… Бентолл, вы точно уверены… и откуда мне знать…

– Уверен. И ради бога, поторопитесь!

Он снова немного помедлил, затем повернулся к одному из стоящих рядом моряков, которых я не мог толком рассмотреть.

– Ты понял, Джонстон?

– Да, сэр. Уизерспун и остальные мертвы. В скором времени ожидается нападение через туннель. Выставить патрули, прислушиваться. Все ясно, сэр.

– Хорошо. Иди.

Когда Джонстон побежал со всех ног и скрылся из виду, Андерсон повернулся ко мне:

– Пойдемте сразу к капитану. Вы уж извините, что старший матрос Эллисон последует за нами. Вы совершили незаконное проникновение на охраняемую территорию, и я не могу оставить это без внимания. По крайней мере, пока не удостоверюсь в ваших честных намерениях.

– Мне все равно, что он делает, только пусть не снимает оружие с предохранителя, – устало сказал я. – Не для того я проделал этот путь, чтобы меня пристрелил кто-нибудь из ваших людей, когда споткнется на ровном месте.

Мы в молчании двинулись друг за другом. Андерсон с фонариком возглавлял процессию, а Эллисон замыкал, также освещая путь фонарем. У меня кружилась голова и подташнивало. Первые серые полоски зари стали пробиваться сквозь ночное небо на востоке. Мы прошли около трехсот ярдов по едва заметной тропе мимо пожухлых пальм и низеньких кустов, когда идущий сзади матрос за моей спиной подошел ко мне почти вплотную и воскликнул:

– Сэр!

Андерсон замер и обернулся:

– Эллисон, в чем дело?

– Этот человек ранен, сэр. И, скажу я вам, серьезно ранен. Взгляните на его левую руку.

Все уставились на мою левую руку, причем я – с особым интересом. Как ни пытался я беречь ее во время заплыва, от напряжения почти все раны снова открылись, и теперь кровь залила всю руку и стекала на землю, смешиваясь с морской водой, отчего кровотечение казалось еще сильнее. Зато стала ясна причина моего отвратительного самочувствия.

Младший лейтенант Андерсон неожиданно превзошел себя в моих глазах. Он не стал тратить время на удивленные возгласы или слова сочувствия, а просто спросил:

– Не возражаете, если я оторву ваш рукав?

– Отрывайте, – сказал я. – Только руку заодно не оторвите. Боюсь, она не очень крепко держится.

С помощью ножа Эллисона они отрезали рукав, и я заметил, как вытянулось загорелое и смышленое лицо Андерсона, пока он рассматривал мои раны.

– Это ваши друзья из фосфатного лагеря сделали?

– Они самые. У них была собака.

– Здесь либо заражение, либо гангрена, либо и то и другое. Выглядит неважно. Вам повезло, что у нас есть военный хирург. Вы можете подержать, мисс? – Он передал Мари фонарик, снял с себя рубашку, оторвал от нее несколько широких полосок ткани и туго перебинтовал мне руку. – От инфекции это не спасет, но должно остановить кровотечение. Барак для гражданских всего в полумиле отсюда. Дойдете?

Прежняя холодность исчезла из его голоса, – похоже, вид моей левой руки подействовал на него не хуже рекомендательного письма от лорда Адмиралтейства.

– Дойду. Все не так уж и плохо.

Через десять минут в серых предрассветных сумерках перед нами возникла длинная постройка с покатой крышей. Андерсон постучал в дверь, вошел и щелкнул выключателем. На потолке загорелась пара ламп.

Это было длинное, похожее на амбар строение с голыми стенами. Примерно треть его занимало нечто вроде общей комнаты, дальше тянулся узкий коридор, по обе стороны от которого располагались отгороженные кабинки восемь на восемь футов, каждая с отдельной дверью, но без потолка. Прямо у входа на коричневом линолеуме стояли два маленьких столика с письменными принадлежностями и штук семь или восемь плетеных и брезентовых стульев. Не самое уютное жилище, зато такое не жалко бросить ржаветь и разрушаться, когда моряки закончат здесь со всеми своими делами.

Андерсон кивнул на один из стульев, и я не стал ждать повторного приглашения. Он прошел в небольшую нишу, снял трубку с телефона, который я сразу не заметил, и покрутил ручкой генератора, похожего на те, что используют на флоте. Послушал несколько минут и повесил трубку на место.

– Чертова штуковина не работает, – раздраженно пожаловался он. – И так всегда в самый неподходящий момент. Прости, Эллисон, тебе еще придется прогуляться. Извинись от меня перед хирургом, лейтенантом Брукманом. Попроси его захватить свою сумку. Объясни зачем. И передай капитану, что мы придем, как только сможем.

Эллисон ушел. Я взглянул на Мари, сидевшую за столиком напротив меня, и улыбнулся ей. Первое впечатление об Андерсоне оказалось ошибочным, хорошо бы все здесь были такими же расторопными. Хотелось расслабиться, забыть обо всем и закрыть глаза. Искушение было очень велико, но, когда я вспомнил о пленницах, все еще остававшихся в лапах Уизерспуна и Хьюэлла, сон как рукой сняло.

Дверь в ближайшую кабинку слева от меня открылась, и в коридор вышел высокий худой молодой мужчина с поседевшими раньше времени волосами. На нем были только трусы и очки с толстыми круглыми линзами в роговой оправе, поднятыми на лоб. Он протирал глаза после сна и близоруко щурился. Заметив Андерсона, он открыл рот, собираясь что-то сказать, но затем его взгляд упал на Мари, от удивления у него отвисла челюсть, он ойкнул и поспешил скрыться за дверью.

Впрочем, удивился не только он, и в соревновании по отвисанию челюсти я легко обставил бы его. Я медленно встал и оперся на стол. Бентолл убедительно изображал человека, встретившего призрака. Я все еще продолжал разыгрывать эту сценку, когда через несколько секунд мужчина появился снова, завернувшись в халат, полы которого хлопали по его тощим лодыжкам. На этот раз он в первую очередь увидел меня. Замер на месте, вытянув вперед голову на длинной тонкой шее, затем медленно подошел ко мне.

– Джон Бентолл? – Он дотронулся до моего плеча, наверное, чтобы убедиться, что я ему не привиделся. – Джонни Бентолл!

Я немного приподнял отвисшую челюсть, иначе не смог бы ответить ему.

– Он самый. Бентолл. Вот уж не ожидал встретить вас здесь, доктор Харгривс.

В последний раз я видел его больше года назад в Хепуортском научном центре, где он возглавлял отдел гиперзвуковой ракетной техники.

– А эта юная леди? – Даже в самые напряженные минуты Харгривс оставался законченным педантом. – Бентолл, она ваша жена?

– Можно и так сказать, – ответил я. – Мари Хоупман, бывшая миссис Бентолл. Потом все объясню. А что вы?..

– Ваше плечо! – внезапно воскликнул он. – Ваша рука. Вы ранены!

Я не стал говорить ему, что прекрасно знаю о состоянии моей руки.

– Меня укусила собака, – терпеливо объяснил я, но мои слова прозвучали неубедительно. – Я расскажу вам все, что хотите, но сначала, пожалуйста, ответьте на пару вопросов. И поскорее. Это важно. Доктор Харгривс, вы здесь работаете?

– Конечно работаю.

Судя по его тону, мой вопрос показался ему глупым. И он был прав. Действительно, вряд ли кому-то придет в голову проводить отпуск на военно-морской базе в южной части Тихого океана.

– И чем вы здесь занимаетесь?

– Чем занимаюсь? – Он сделал паузу и пристально посмотрел на меня сквозь толстые линзы своих очков. – Не уверен, что могу…

– Мистер Бентолл утверждает, что он работает на правительственную разведку, – тихо уточнил Андерсон. – Я ему поверил.

– Правительство? Разведка? – Кажется, этим вечером доктору Харгривсу нравилось все переспрашивать. Он подозрительно посмотрел на меня. – Бентолл, вы уж простите мое замешательство, а как же тот бизнес по импорту и экспорту автомобилей, который вы около года назад унаследовали от вашего дяди?

– Никак. Его просто не существовало. Пришлось придумать эту историю, чтобы оправдать мое увольнение. Конечно, я сейчас выдаю государственные секреты, но никому не причиню вреда, если сообщу, что меня перевели в правительственное агентство расследовать утечку информации о наших последних разработках нового твердого топлива.

– Хм. – Он на мгновение задумался и, похоже, пришел к какому-то решению. – Значит, твердое топливо? Но ведь для этого мы сюда и приехали. Чтобы испытать его в деле. Как вы понимаете, это все очень секретно.

– Ракета нового типа?

– Совершенно верно.

– Ну конечно! Ради испытаний новых разработок не нужно ехать на край света, если только это не новые бомбы или ракеты. А по части бомб, честно говоря, мы уже достигли предела возможного, и очередным взрывом нас всех может унести в космос.

В этот момент двери в другие кабинки открылись и несколько заспанных мужчин, кто в костюмах, кто в нижнем белье, выглянули посмотреть, что происходит. Андерсон подошел к ним, тихо о чем-то поговорил, постучал еще в пару дверей, после чего вернулся с виноватой улыбкой.

– Мистер Бентолл, может, их всех сюда позвать? Если то, что вы говорите, правда, то им лучше встать и собраться, чтобы вам не пришлось по несколько раз рассказывать одно и то же.

– Спасибо, лейтенант.

Я снова сел и с благодарностью обхватил пальцами большой стакан с виски, который самым загадочным образом появился передо мной на столе. Сделав пару осторожных глотков, я почувствовал, что комната плывет у меня перед глазами, а я не могу ни сосредоточиться, ни даже просто смотреть долго в одну точку. Но после нескольких очередных глотков зрение снова прояснилось, а боль в руке начала стихать. Зато немного закружилась голова.

– Ну что ж, Бентолл, – нетерпеливо сказал Харгривс. – Мы ждем.

Я поднял взгляд. Они действительно ждали. Все семеро, не считая Андерсона. Не хватало только восьмого – покойного доктора Фэрфилда.

– Извините, – сказал я. – Постараюсь быть кратким. Но сначала хочу спросить вас, джентльмены, нет ли у вас запасной одежды? Мисс Хоупман только что перенесла серьезную простуду, и я боюсь, что…

Так у меня появилась небольшая отсрочка, позволившая допить виски, после чего Андерсон снова наполнил стакан. Соревнование за право приодеть Мари оказалось недолгим. Когда она, улыбнувшись мне благодарной и усталой улыбкой, исчезла в одной из кабинок, я за пару минут рассказал ученым всю историю – быстро, кратко, но ничего не упуская из виду, кроме того момента, когда услышал женское пение в заброшенной шахте. Когда я закончил, один из ученых, высокий краснолицый старик, похожий на вышедшего на пенсию мясника, но на самом деле, как я позже выяснил, ведущий эксперт страны по инерционным и тепловым системам наведения, смерил меня холодным взглядом и презрительно бросил:

– Фантастика! Абсолютная фантастика! Над нами нависла угроза нападения? Чушь! Я не верю ни слову!

– Тогда расскажите вашу версию о том, что случилось с доктором Фэрфилдом, – предложил я.

– Моя версия? – рявкнул отставной мясник. – Нет никаких версий. Уизерспун нам все рассказал: Фэрфилд регулярно навещал его, они были хорошими друзьями и как-то раз вместе отправились удить каранкса…

– Но Фэрфилд упал за борт, и его съели акулы, так? Чем выше интеллект, тем проще убедить его во всякой ерунде. Я бы скорее доверился заблудившимся в лесу детишкам, чем ученому, оказавшемуся за стенами своей лаборатории. – Дейл Карнеги, конечно, не одобрил бы эти мои слова. – Джентльмены, я могу вам все доказать, но мне придется сообщить вам неприятную новость. Ваших жен держат в плену в шахте на другой стороне острова.

Ученые посмотрели на меня, затем переглянулись и снова уставились на меня.

– Бентолл, вы с ума сошли? – Харгривс поджал губы, пристально глядя на меня сквозь толстые стекла очков.

– Если бы я сошел с ума, вам от этого было бы только лучше. Без сомнения, вы, джентльмены, считаете, что ваши жены все еще находятся в Сиднее, или Мельбурне, или каком-то другом городе. Вы, разумеется, регулярно им пишете. И регулярно получаете ответы. И конечно, храните их письма, по крайней мере некоторые из них. Я прав, джентльмены?

Мне никто не возразил.

– Но если ваши жены пишут вам из разных мест, то, по логике вещей, они должны использовать разную бумагу, разные ручки и чернила, а почтовые марки на конвертах не будут одного и того же цвета. Вы ведь ученые и уважаете логику. Я предлагаю вам сравнить эти письма и конверты. Никто не станет читать личную корреспонденцию, достаточно просто беглого взгляда, чтобы установить сходство и различие. Вы готовы принять участие в эксперименте? Или… – я взглянул на краснолицего ученого, – вы боитесь узнать правду?

Через пять минут краснолицый побелел, узнав правду. Из семи представленных конвертов три оказались от одного производителя, два от другого, а еще два – от третьего. Вполне достаточно, чтобы они не выглядели подозрительно похожими. Почтовые марки были так аккуратно вырезаны, словно их украли с почты, и все одного и того же цвета. Все семь писем были написаны двумя ручками: автоматической перьевой и шариковой. И наконец, последнее доказательство: все письма, кроме одного, были написаны на одной и той же почтовой бумаге. Здесь преступники решили, что ничем не рискуют, ведь солидные немолодые ученые редко показывают кому-то свои письма.

После того как я закончил изучение и вернул письма владельцам, они озадаченно переглянулись. Удивление на их лицах смешивалось со страхом. Теперь они мне поверили.

– Тон последних писем от моей жены показался мне странным, – медленно произнес Харгривс. – Она всегда была такой веселой, посмеивалась над моими коллегами, а теперь…

– Я тоже заметил, – пробормотал кто-то еще. – Но я списал это на…

– Можете списать это на принуждение, – жестко сказал я. – Трудно сохранять остроумие, когда к вашей голове приставлено дуло. Я не знаю, как эти письма оказывались среди вашей входящей корреспонденции, но для такого смышленого типа, как убийца Уизерспун, не составило бы труда придумать подходящий вариант. А он действительно умен. Впрочем, можно сто лет подряд подбрасывать письма в мешки с почтой, и никто ничего не заметит. Вы сильно удивитесь, лишь когда достанете их.

– Но что все это значит? – дрожащим голосом спросил Харгривс, невольно сжимая и разжимая от волнения кулаки. – Что они… что они собираются делать с нашими женами?

– Подождите минуточку, – устало сказал я. – Вы, конечно, испытали потрясение, узнав, что стало с вашими женами. Но и я пережил не меньший шок, когда увидел вас здесь. Думаю, вы и ракетная установка находитесь сейчас в относительной безопасности, но над вашими женами нависла смертельная угроза. Не стоит игнорировать очевидное: люди, которым мы противостоим, руководствуются исключительно соображениями выгоды, а не гуманистическими идеалами. Один ваш неверный шаг, и вы никогда больше не увидите своих жен. Дайте мне подумать.

Они с неохотой ушли, наверное, чтобы завершить утренний туалет, однако поначалу мои размышления были далеки от конструктивных. Я подумал о старом лисе полковнике Рейне, причем без всякой симпатии к нему. Мне казалось, что после двадцати пяти лет на службе он просто не мог допустить, чтобы его правая рука знала, что делает левая. Но, помимо этого, он умудрился необыкновенно точно оценить личность Бентолла. Хотя, конечно, личность – это очень громко сказано.

Я даже не стал спрашивать ученых, участвовали ли они в той истории с объявлениями в «Телеграф». Разумеется, участвовали. В таких проектах, где требуется абсолютная секретность и строгое соблюдение безопасности, правительство не могло допустить внезапного и необъяснимого исчезновения одновременно восьми крупных британских ученых. Таких людей старательно подбирали для работы задолго до публикации объявлений, которые были лишь предлогом, чтобы они могли уехать из страны, не вызывая ни у кого лишних вопросов. А поскольку ученые покидали Британию предположительно на долгое время, им следовало взять с собой жен. Довольно жестоко по отношению к этим женщинам, но что поделать. Иначе вся затея провалилась бы. Уезжая за границу на продолжительное время, даже самый рассеянный ученый не забудет взять свою супругу.

Раз проект был государственным, то очевидно, что Рейн знал о нем все. Не исключено, что именно он обеспечивал сохранение секретности. Я же целиком и полностью проглотил историю, которую рассказал мне старый полковник, за что теперь и осыпал проклятиями его хитрый изворотливый ум.

Но Рейн не мог поступить иначе, ведь через своих агентов или информаторов, которых у него целый легион, он наверняка узнал, что жены ученых, отправившихся работать на остров Варду, исчезли из своих домов в Австралии. Или, по крайней мере, у него возникли серьезные подозрения на их счет. И он пришел к заключению, что женщин похитили и теперь держат в заложниках. Он попытался выяснить причину и пришел к тем же выводам, что и я сейчас.

Однако Рейн не мог и предположить, что женщины находятся на Варду, ведь почти наверняка именно полковник Рейн вместе с ныне покойным Уизерспуном придумали, как превратить остров Варду в охраняемую территорию благодаря археологическим раскопкам, и не важно, были в этом месте обнаружены настоящие древности или нет. Старина Уизерспун и его помощники прочесали остров вдоль и поперек, и сама мысль, что дело здесь нечисто, казалась фантастической. Рейн ни за что не стал бы искать женщин на Варду, он просто не представлял, где они могут находиться.

Поэтому он рассказал мне эту байку, что якобы посылает меня на поиски пропавших ученых, а на самом деле надеялся, что Мари отыщет их исчезнувших жен. Рейн предполагал, что она сможет их найти, став одной из пленниц. Он рассчитывал, что Мари, или я, или мы оба попытаемся что-то предпринять. Но в то же время понимал, что если я догадаюсь обо всем заранее, то не стану в этом участвовать. Он знал: я никогда не позволю бросить женщину в самое пекло. Поэтому случилось так, что не Мари сопровождала меня, а я сопровождал Мари, исполняя обязанности всего лишь ее помощника. Теперь я вспомнил слова полковника о том, что она намного опытнее меня и, возможно, ей придется за мной приглядывать, а не наоборот, и почувствовал себя маленьким и жалким. Интересно, как много знала сама Мари?

В эту минуту она и появилась. Она высушила и причесала волосы и переоделась в брюки и футболку, которые сидели на ней свободно, но прилегали в некоторых местах, определенно указывая на то, что это не их первоначальный владелец. Мари улыбнулась мне, и я улыбнулся ей в ответ, но скорее машинально. Чем больше я думал, тем сильнее убеждался, что она с самого начала знала о планах Рейна. Возможно, они с полковником относились ко мне как к везучему дилетанту, а в разведке не принято полагаться на дилетантов. Даже на удачливых. Но меня задевало не отсутствие доверия, а то, что, если я прав, значит, она обвела меня вокруг пальца. А если ей удалось одурачить меня в этом, она могла обманывать и в остальном тоже. Я устал и ослаб, мысли разъедали мой разум, словно кислота. Мари глядела на меня с таким выражением, которое я всегда мечтал увидеть на лице девушки вроде нее, когда она будет смотреть на меня. И я понял, что она не могла меня обмануть. Я был уверен в этом целых две секунды, прежде чем вспомнил, что она смогла продержаться целых пять лет в одной из самых опасных профессий на свете исключительно благодаря таланту обманывать всех и вся.

Я уже собирался задать ей какой-нибудь каверзный наводящий вопрос, когда ко мне подошел доктор Харгривс. За ним последовали и остальные ученые, которые успели переодеться в повседневную одежду. Все выглядели взволнованными, напряженными и даже не скрывали своих переживаний.

– Мы поговорили и теперь уже не сомневаемся, что наши жены попали в плен и что им угрожает опасность, – без предисловий начал Харгривс. – В данный момент нас волнует только их судьба. Что вы предлагаете делать?

Он хорошо держал себя в руках, но поджатые губы и напряженные сухожилия на стиснутых в замок руках выдавали его волнение.

– Да катись оно все к чертям! – Кровь снова прилила к лицу старого мясника. – Мы спасем их! Вот что мы сделаем.

– Конечно, – согласился я. – Мы спасем их. Только вот как?

– Ну…

– Послушайте, дружище, похоже, вы совершенно не владеете ситуацией. Позвольте вам все объяснить. У нас есть три возможных варианта действий. Можно позволить китайцам прорыть туннель до конца, после чего мы тихонько проберемся внутрь, пройдем через него и освободим ваших жен. Но тут встает вопрос: что дальше? Наемники Хьюэлла нападут на местных моряков, и, при всем моем уважении к нашему военно-морскому флоту, они здесь будут как волки среди цыплят. После того как волки сожрут всех цыплят, они обнаружат наше отсутствие, вернутся и прикончат нас, а заодно и ваших жен. Причем женщин они могут убить не сразу. Еще мы можем забаррикадировать туннель, чтобы они не выбрались из него. Это задержит их где-то на час. Как раз столько времени им понадобится, чтобы вернуться, взять ваших жен и либо использовать их как живой щит, либо, приставив оружие к их головам, заставить нас сдаться.

Я сделал небольшую паузу, позволяя им все хорошенько осмыслить, но одного взгляда на их напряженные, каменные лица оказалось достаточно, чтобы понять: они уже все прекрасно осознали. Ученые смотрели на меня так, словно я им очень не нравлюсь, хотя, скорее всего, им просто не нравилось то, что я говорю.

– Вы сказали, есть еще и третий вариант, – напомнил Харгривс.

– Да. – Я тяжело поднялся со своего места и взглянул на Андерсона. – Простите, лейтенант, но я больше не могу ждать вашего врача. Мы и так потеряли слишком много времени. Есть и третий вариант, джентльмены. Самый реалистичный из всех. Как только они выберутся из туннеля или как только мы их услышим, группа из трех или четырех человек, взяв молотки и ломы, чтобы сбивать замки, и оружие на случай столкновения с охранниками, которые сторожат ваших жен, на лодке обогнут остров с южной стороны, высадятся и попытаются освободить женщин, пока Уизерспун и Хьюэлл не додумаются послать за ними своих людей, чтобы использовать в качестве заложников. В наши дни морские суда уже не зависят от весел и парусов. Быстрый моторный катер доставит нас туда за пятнадцать минут.

– Без сомнения, – грустно сказал Андерсон. Повисла неловкая пауза, затем он нехотя продолжил: – Видите ли, мистер Бентолл, у нас нет катеров.

– Повторите еще раз?

– Нет катеров. Нет даже весельной лодки. Извините.

– Послушайте, – медленно проговорил я, – мне известно, что морской бюджет подвергся серьезному сокращению, но если вы объясните мне, как моряки могут обходиться без…

– У нас были лодки, – не дал мне договорить Андерсон. – Четыре лодки на легком крейсере «Неккар», стоявшем на якоре в лагуне последние три месяца. Два дня назад «Неккар» ушел. На борту были контр-адмирал Гаррисон, который руководил всей операцией, и доктор Дейвис, отвечавший за проект «Черный крестоносец». Работы над ним…

– «Черный крестоносец»?

– Так называется ракета. Она еще не готова к запуску, но сорок восемь часов назад мы получили срочную телеграмму из Лондона с приказом немедленно завершить работу, а «Неккар» должен был немедленно отплыть к месту падения ракеты – это где-то в тысяче миль к юго-западу отсюда. Именно поэтому и выбрали этот остров: вокруг него открытый океан на случай, если с ракетой произойдет что-то не то.

– Так-так, – мрачно проговорил я. – Какое удачное совпадение. Телеграмма из Лондона. Готов поспорить, что с шифром был полный порядок, секретный код и телеграфные адреса указаны верно. Ваш связист и шифровальщики не виноваты, что купились на этот обман.

– Боюсь, я не понимаю…

– И почему «Неккар» отплыл, прежде чем ракету окончательно подготовили? – перебил я его.

– Ее уже почти подготовили, – вмешался в разговор Харгривс. – Доктор Фэрфилд завершил основную работу задолго до… кхм… своего исчезновения. Не хватало только специалиста по твердому топливу – я понимаю, что таких людей не очень много, – чтобы все подсоединить и подготовить систему зажигания. В телеграмме, где содержался приказ о немедленном выходе в море, говорилось, что такой эксперт должен приплыть на остров сегодня.

Я удержался и не стал представляться. Вероятно, телеграмму отправили через несколько часов после того, как Уизерспун узнал, что Бентолл, весь мокрый до нитки, провел ночь на жестком и неудобном рифе в лагуне. Сомнений в том, что Уизерспун – преступник, у меня не оставалось, но в то же время он был настоящим преступным гением. А вот я не преступник и не гений. Мы с ним играли в разных лигах: он в высшей, а я в самой низшей. В эту минуту я ощутил себя Давидом, который столкнулся с Голиафом и внезапно понял, что оставил свою пращу дома. Я рассеянно посмотрел на Андерсона, беседовавшего с краснолицым ученым по фамилии, кажется, Фарли. И вдруг несколько слов, сказанных кем-то, немедленно завладели моим вниманием и ошеломили не хуже плавающего в супе тарантула.

– Я не ослышался? Кто-то из вас упомянул капитана Флека? – осторожно спросил я.

– Да, – кивнул Андерсон. – Этот малый привозит на своей шхуне продукты и почту с Кандаву. Но сегодня он появится только днем.

Хорошо, что я заранее встал, а то мог бы упасть со стула.

– Привозит вам продукты и почту? – с глупым видом переспросил я.

– Совершенно верно, – нетерпеливо ответил Фарли. – Австралиец. У него торговое судно, покупает в основном казенные излишки, ну и для нас выполняет кое-какую работенку. Разумеется, его самым тщательным образом проверили на благонадежность.

– Ну да, ну да. – Перед глазами тут же возник образ Флека, который прилежно перевозит почту с одного конца острова на другой, а потом обратно. – Он знает, чем вы здесь занимаетесь?

– Нет, конечно, – ответил Андерсон. – Все работы над ракетами, а их у нас две, строго засекречены. Для вас это имеет какое-то значение, мистер Бентолл?

– Никакого. – Теперь это действительно было уже не важно. – Андерсон, я думаю, нам лучше пойти и переговорить с вашим капитаном Гриффитсом. У нас очень мало времени. Боюсь даже, его вообще не осталось.

Я повернулся к двери и остановился, потому что снаружи кто-то постучал. Андерсон ответил:

– Входите.

Дверь открылась. На пороге возник старший матрос Эллисон, моргая от неожиданно яркого света:

– Хирург пришел, сэр.

– Вот и хорошо, хорошо! Брукман, входите… – Он вдруг осекся и быстро спросил: – Эллисон, где твой пистолет?

Эллисон захрипел от боли, получив сокрушительный удар в спину, от которого влетел в комнату и наткнулся на Фарли. Оба рухнули на стену одной из кабинок. В этот момент в дверном проеме возникла массивная фигура. Хьюэлл, высокий, как Эверест, с безжизненным, словно выточенным из гранита, лицом, впалыми щеками и черными глазами, глубоко скрытыми под кустистыми бровями. Вероятно, он заставил Эллисона войти первым, чтобы его глаза успели привыкнуть к свету. В своей громадной руке Хьюэлл сжимал пистолет, к дулу которого был привинчен черный цилиндрический предмет. Глушитель.

Младший лейтенант Андерсон совершил последнюю в своей жизни ошибку. На поясе у него висел кольт, и он потянулся к оружию. Я крикнул, пытаясь предупредить его, хотел шлепнуть по руке, но он стоял слева от меня, и больная рука двигалась слишком медленно.

Я мельком взглянул на Хьюэлла и понял, что опоздал. Его лицо по-прежнему оставалось каменным, неподвижным и лишенным каких-либо признаков жизни, когда он нажал на спусковой крючок. Послышался тихий приглушенный хлопок. В глазах Андерсона отразилось изумление, и, прижав обе руки к груди, он стал заваливаться навзничь. Я попытался поймать его, но это был глупый поступок, не принесший пользы нам обоим: я только растянул левое плечо. Бессмысленно причинять себе лишний вред, пытаясь смягчить падение того, кто уже никогда ничего не почувствует.

Глава 9

Пятница, 06:00–08:00

Хьюэлл вошел в помещение, даже не взглянув на распростертое на полу тело. Он махнул левой рукой, и за ним, бесшумно ступая, последовали двое вооруженных китайцев. Судя по манере держать автоматы, они хорошо знали, как с ними обращаться.

– У кого-нибудь есть оружие? – спросил Хьюэлл низким хриплым голосом. – У кого-нибудь в этой комнате есть оружие? Скажите мне. Если я найду оружие у вас или в этой комнате, а вы мне ничего не скажете, убью. Так есть или нет?

Оружия не было. Но если бы у кого-нибудь оказалась зубочистка, при одной только мысли, что Хьюэлл может посчитать это оружием, она была бы немедленно отдана ему. Вот такое Хьюэлл производил впечатление на людей. Он не оставлял сомнений в серьезности своих намерений.

– Ладно. – Хьюэлл сделал еще один шаг и уставился на меня. – Что, одурачил нас, Бентолл? А ты, оказывается, умный. И с ногой полный порядок, так, Бентолл? А вот с рукой не очень. Наверное, доберман покусал, за это ты его и убил? А еще ты убил двух моих лучших людей. Правда, Бентолл? Так что придется тебе за это заплатить.

В его протяжном глухом голосе не было ничего зловещего или угрожающего, но ему этого и не требовалось. С таким громадным ростом и лицом, похожим на скалистый утес, всякие угрозы казались излишними. В том, что меня ждет расплата, я даже не сомневался.

– Но это может подождать, по крайней мере какое-то время. Тебе ведь пока нельзя умирать, Бентолл.

Он обратился к китайцу справа от себя – высокому поджарому мужчине с умным, но таким же неподвижным, как у Хьюэлла, лицом – и быстро сказал несколько слов на незнакомом мне языке, а затем снова повернулся ко мне:

– Я вас ненадолго покину, надо проверить охрану, которую мы выставили вдоль ограждения. Почти вся территория базы и гарнизона в наших руках. Все телефонные линии перерезаны, связь с караульным постом потеряна. Я оставлю здесь Ханга, он присмотрит за вами. Даже не вздумайте умничать с ним. Если вы решите, что одному человеку не по силам справиться с девятью мужчинами в маленькой комнатке, и попытаетесь что-то предпринять, то на своей шкуре узнаете, почему Хангу удалось дослужиться до сержанта-майора пулеметного батальона в Корее. – Губы Хьюэлла растянулись в невеселой улыбке. – Вам не составит труда догадаться, на чьей стороне он воевал.

Через секунду Хьюэлл со вторым китайцем ушли. Я взглянул на Мари, а она посмотрела на меня, ее лицо выглядело усталым и печальным, и легкая улыбка не смогла этого скрыть. Все остальные смотрели на охранника-китайца. Он же глядел в пустоту и как будто никого не замечал.

Фарли откашлялся и непринужденно предложил:

– Бентолл, мне кажется, мы можем на него напасть. По одному с каждой стороны.

– Нападайте сами, – ответил я. – А я и с места не двинусь.

– Да черт возьми! – с тихим отчаянием возмутился он. – Возможно, это наш последний шанс.

– Свой последний шанс мы уже упустили. Ваше мужество вызывает восхищение, чего не скажешь о ваших умственных способностях. Не будьте совсем уж идиотом!

– Но…

– Слышали, что сказал Бентолл? – спросил охранник на безупречном английском с сильным американским акцентом. – Не будьте совсем уж идиотом.

Фарли тут же затих. Вся его непоколебимая решимость испарилась буквально на глазах, а вместе с ней и типично британское высокомерие, позволившее ему поверить, будто охранник не способен понимать каких-либо языков, кроме своего родного.

– Сядьте все и скрестите ноги, – продолжал охранник. – Так будет безопаснее… для вас. Я никого не хочу убивать. – Он на минуту задумался и добавил: – Кроме Бентолла. Сегодня ночью ты убил двух членов моего тонга[14], Бентолл.

Я не нашелся что ответить, поэтому промолчал.

– Если хотите, можете курить, – снова заговорил охранник. – Разговаривать тоже можно, но только не шепотом.

Воспользоваться вторым предложением никто не спешил. Бывают моменты, когда трудно подобрать подходящую тему для беседы. К тому же говорить совсем не хотелось, мне необходимо было подумать, желательно без вреда для собственной персоны. Я пытался выяснить, как Хьюэллу и его сподручным удалось так быстро пробраться сюда. В том, что они совершат нападение этим утром, я почти не сомневался, но ожидал их несколькими часами позже. Быть может, они заглянули к нам проверить, спим ли мы? Вряд ли. После пожара они не проявляли никаких признаков подозрительности. Или они нашли тела китайцев в гробнице? Это уже ближе к истине. Но все равно им, похоже, очень крупно повезло.

Вероятно, в тот момент мне следовало согнуться под тяжестью горечи и досады, но, как ни странно, я почти не переживал по этому поводу. Игра проиграна, и всего-то. Или проиграна на данный момент, что, в общем-то, одно и то же. А может, и не проиграна. Мари, похоже, прочитала мои мысли.

– Джонни, все еще пытаешься что-нибудь придумать? – Она снова улыбнулась мне. Я никогда не видел, чтобы она улыбалась так кому-нибудь еще, даже Уизерспуну, и мое сердце радостно запрыгало в груди, как шут при дворе средневекового короля, пока я не напомнил себе, что эта девушка может одурачить любого. – Помнишь, как говорил полковник? Даже если тебя посадят на электрический стул, а палач уже возьмется за рычаг, ты все равно будешь прикидывать, как спастись.

– Конечно, я прикидываю, – кисло ответил я. – Прикидываю, сколько мне осталось жить.

Я заметил промелькнувшую в ее глазах боль и отвернулся. Харгривс задумчиво посмотрел на меня. Он по-прежнему боялся, но не потерял способность мыслить. А надо сказать, что Харгривсу нельзя было отказать в сообразительности.

– Похоже, вас пока рано записывать в покойники? – спросил он. – Насколько я могу судить, ваш приятель Хьюэлл из тех, кто убьет и глазом не моргнет. Но они вас не убили. Хьюэлл ведь сам сказал: «Тебе пока нельзя умирать». К тому же вы работали в одном отделе с доктором Фэрфилдом. Наверное, вы – тот самый эксперт по топливу, которого мы все ждали?

– Наверное, так и есть. – Отпираться было бессмысленно, ведь я рассказал обо всем фальшивому Уизерспуну спустя полчаса после знакомства. Я пытался понять, не совершил ли какую-то ошибку, но ничего не приходило в голову. Прокручивая в голове прошедшие события, я пришел к выводу, что это маловероятно. – Долгая история. Расскажу как-нибудь в другой раз.

– Но вы можете это сделать?

– Что сделать?

– Запустить ракету?

– Я даже не знаю, как к ней подступиться, – солгал я.

– Но вы работали с Фэрфилдом, – не унимался Харгривс.

– Только не над твердым топливом.

– Но…

– Мне ничего не известно о последних разработках, касающихся твердого топлива, – резко ответил я.

Надо же, а я считал его сообразительным! И почему этот чертов дурак никак не заткнется? Разве он не видит, что охранник слушает нас? Чего он добивается? Чтобы мне накинули на шею петлю? Я заметил, что Мари не сводит с него пристального взгляда, ее губы поджаты, а карие глаза полны враждебности.

– Из-за этой чертовой секретности они прислали не того эксперта, – заключил я.

– Нам это, конечно, очень кстати, – пробурчал Харгривс.

– Я ведь даже никогда не слышал о существовании этого вашего «Черного крестоносца». Не хотите ввести меня в курс дела? Я из тех, кто готов учиться до самой смерти, и, похоже, это мой последний шанс получить весьма свежую информацию.

Немного поколебавшись, Харгривс медленно проговорил:

– Я боюсь…

– Вы боитесь, что это строго секретная информация, – с раздражением перебил я его. – Так и есть, но только не для тех, кто находится на этом острове. По крайней мере, теперь.

– Да, наверное, – с сомнением согласился Харгривс. Он задумался, а затем улыбнулся. – Вы ведь помните ракету «Метеор», потеря которой стала для нас большой трагедией?

– Наш единственный вклад в области межконтинентальных баллистических ракет? – кивнул я. – Помню. Полноценная ракета, только вот взлететь не смогла. Все тогда очень расстроились. Все переживали, когда правительство свернуло работу. Было много разговоров о том, что мы продались американцам, попали под абсолютную зависимость от ядерной защиты США, что Британия стала второсортной державой, лишенной какой-либо мощи. Помню. Очень непопулярное решение со стороны правительства.

– Да. А ведь оно не заслуживало такого отношения. От проекта пришлось отказаться, потому что лучшие военные и научные умы в Британии – а у нас все-таки имеется парочка таковых – любезно объяснили членам правительства, что «Метеор» совершенно не годится для поставленных задач. Его создавали по образцу американской ракеты типа МБР «Атлас», которой требуется двадцать минут обратного отсчета после первого сигнала тревоги. Для американцев это подходящий вариант. С их системами дальнего обнаружения, современными радиолокационными станциями, инфракрасными детекторами и самолетами-шпионами не составит труда обнаружить след выхлопных газов, оставленный вражеской МБР, и даже если какой-нибудь маньяк нажмет не на ту кнопку, у них есть полчаса, чтобы отреагировать. У нас же в запасе не больше четырех минут. – Харгривс снял очки и старательно протер их, близоруко моргая. – А это значит, что, даже если бы «Метеор» мог взлететь и обратный отсчет начался бы сразу после сигнала, его все равно могла уничтожить советская ракета в пять мегатонн весом за шестнадцать минут до предполагаемого старта.

– Считать я умею, – сказал я. – Не нужно все так подробно объяснять.

– Нам пришлось все подробно объяснять Министерству обороны, – ответил Харгривс. – На это ушло года три или четыре, пока до них дошло. Для военных они оказались весьма сообразительными. Вы посмотрите на наших адмиралов и их линкоры. Еще один существенный недостаток «Метеора» заключался в том, что ему требовалась гигантская стартовая установка. Все эти рампы, платформы, бункеры, громадные цистерны с гелием и жидким азотом, чтобы закачивать керосин и жидкий кислород под давлением, и, наконец, нужно учитывать значительные размеры самой ракеты. Для нее необходима постоянная стационарная установка. Но если учесть, сколько британских и американских самолетов летают над территорией СССР и сколько советских самолетов летают над американской и британской территориями, и это не говоря о том, что британские и американские самолеты летают также над территориями друг друга… иными словами, в США и СССР известно о расположении практически всех стартовых полигонов, а это значит, что их ракеты буквально нацелены друг на друга. Мы же хотели получить в распоряжение ракету, которую можно выпустить немедленно, ракету мобильную и портативную. При существующих типах ракетного топлива это невозможно. Разумеется, керосин не подходил, да и как можно в наше-то время использовать керосин? Хотя большинство американских ракет по-прежнему летают на керосине с жидким кислородом. Тем более речь не шла о водородных жидкостных двигателях, с которыми сейчас работают американцы. Из-за температуры кипения в четыреста двадцать три градуса по Фаренгейту они в десять раз сложнее в управлении, чем любой из существующих ракетных двигателей. К тому же они слишком большие.

– Ведутся работы над цезиевым и ионным топливом, – заметил я.

– Они занимаются этим уже давно. Создали дюжину маленьких конторок, которые работают автономно, а вы ведь знаете старую поговорку про семерых нянек. Итак, осуществить немедленный запуск мобильной ракеты с известными видами топлива не представлялось возможным… пока Фэрфилду не пришла в голову простая и одновременно гениальная идея твердого топлива, в двадцать раз более мощного, чем то, которое используется в американских «Минитменах». Это так просто и так гениально, – признался Харгривс, – что я даже не знаю, как оно работает.

Я тоже этого не знал. Но в свое время я получил от Фэрфилда достаточно сведений, чтобы разобраться в этом вопросе. И все же здесь и сейчас я не стал бы этим заниматься.

– Вы уверены, что на этом топливе можно запустить ракету? – спросил я.

– Да, уверены. По крайней мере, в малых масштабах. Доктор Фэрфилд начинил специально сконструированную миниатюрную ракету зарядом в двадцать восемь фунтов и выпустил ее с необитаемого острова у западного побережья Шотландии. Она взлетела, как и предполагал Фэрфилд. Сначала скорость была значительно меньше, чем у обычных ракет. – Харгривс улыбнулся своим воспоминаниям. – Но потом ракета стала разгоняться. Мы, то есть наши радары, потеряли ее на высоте в шестьдесят тысяч футов. И она все продолжала разгоняться, летя со скоростью, близкой к шестнадцати тысячам миль в час. Мы провели еще несколько экспериментов, уменьшили заряд, пока не добились желаемых результатов. Затем мы увеличили вес ракеты, топлива, а также боеголовки и системы управления в четыреста раз. Так и получился «Черный крестоносец».

– Из-за увеличения в четыреста раз могут возникнуть новые факторы.

– Это нам и предстоит выяснить. Поэтому и пригласили вас.

– Американцы знают?

– Нет, – мечтательно улыбнулся Харгривс. – Но мы надеемся, что когда-нибудь узнают. Мы рассчитываем через годик-другой поставить им эти ракеты, которые значительно превышают наши потребности. Они могут переносить водородные бомбы в две тонны весом на расстояние в шесть тысяч миль за пятнадцать минут и развивать скорость до двадцати тысяч миль в час. При весе всего в шестнадцать тонн в сравнении с двумястами, которые весят американские МБР. Восемнадцать футов в высоту против ста. Такую ракету можно перевозить и запускать с торгового или грузопассажирского судна, подводной лодки, поезда или тяжелого грузовика. И запуск производится немедленно. – Он снова улыбнулся, на этот раз не только мечтательно, но и самодовольно. – Янки полюбят «Черного крестоносца».

Я внимательно посмотрел на него:

– То есть вы всерьез верите, что Уизерспун и Хьюэлл работают на американцев?

– Работают на… – Он опустил очки на нос и посмотрел на меня сквозь толстые линзы в роговой оправе удивленными близорукими глазами. – Что, черт возьми, вы хотите сказать?

– Я хочу сказать, что если они не работают на них, то не представляю, как американцы смогут хотя бы взглянуть на «Крестоносца», не то чтобы полюбить его.

Харгривс посмотрел на меня, кивнул и молча отвернулся. Зря я, наверное, так сразу убил весь его научный пыл.

Начинало светать. В бараке все еще горел свет, но сквозь окна виднелись участки светлеющего серого неба. Рука болела так, словно в нее все еще впивались зубы добермана. Я вспомнил о недопитом стакане виски, который оставил на столе, взял его и сказал: «Ваше здоровье». Никто не пожелал мне здоровья в ответ, но я не обратил внимания на столь невежливое поведение и осушил стакан до дна. На лице Фарли, специалиста по инфракрасному наведению, снова заиграл румянец. Вернув себе утраченное мужество, он разразился долгим, полным горечи монологом, в котором постоянно повторялись два слова: «треклятый» и «безобразие». Правда, он ни разу не заикнулся, что будет писать своему представителю в парламенте. Остальные молчали. Никто не смотрел на мертвое тело на полу. Мне хотелось, чтобы кто-нибудь принес еще виски или хотя бы сказал, где Андерсон взял ту бутылку. Как-то даже нехорошо, что бутылка заботила меня больше, чем человек, который налил мне из нее виски. Но тем утром все шло не так, как надо, а кроме того, прошлое осталось в прошлом, будущее наступит совсем скоро, если, конечно, наступит, а у виски было больше шансов принести пользу, чем у Андерсона, от которого помощи точно ждать уже не приходилось.

Хьюэлл вернулся на рассвете.

Он вернулся на рассвете, и он вернулся один, и забрызганная кровью левая рука красноречиво давала понять, куда подевался его спутник. Похоже, что трое охранников у забора проявили больше бдительности и расторопности, чем он предполагал. Но все же их это не спасло. Если Хьюэлл и переживал из-за ранения, гибели одного из своих людей или убийства трех моряков, то очень умело это скрывал. Я посмотрел на остальных людей в бараке, на их посеревшие, напряженные и испуганные лица – им не нужно было объяснять, что произошло. В других обстоятельствах, в любых других обстоятельствах забавно было бы наблюдать, как меняется выражение лиц: от полного неверия, что такое вообще возможно, до испуганного осознания, что это происходит с ними на самом деле. Но теперь я не находил в этом ничего смешного.

Хьюэлл был не в настроении для пустой болтовни. Он достал пистолет, жестом велел Хангу покинуть барак, с каменным лицом окинул нас взглядом и произнес всего одно слово:

– Выходим.

Мы вышли. Как и на другой стороне острова, здесь почти не было деревьев и кустов, кроме нескольких пальм на берегу у самой воды. Склон горы с этой стороны оказался намного круче, отсюда хорошо просматривалась расщелина, рассекавшая гору, а один из отрогов, спускавшийся с северо-востока, скрывал от нас запад и север.

Хьюэлл не дал нам времени полюбоваться видами. Он разделил нас на две колонны и приказал заложить руки за голову; я этот приказ проигнорировал, поскольку все равно не смог бы поднять больную руку, а он и не настаивал. Затем нас повели на северо-запад через невысокий скалистый отрог.

Через триста ярдов, когда мы преодолели первый отрог, а второй еще лежал впереди, я заметил справа, где-то в пятидесяти ярдах от нас, груду обломков породы, судя по всему появившихся здесь совсем недавно. Мне не удалось рассмотреть, что за ними находилось, но я и так все понял: именно здесь Уизерспун и Хьюэлл выбрались сегодня утром на поверхность из туннеля. Я осторожно огляделся, стараясь определить расположение этого места относительно всех остальных ориентиров и хорошенько запомнить, чтобы без труда найти потом даже в темноте. И невольно удивился моей неизлечимой страсти собирать и хранить самую бесполезную информацию.

Пять минут спустя мы перебрались через невысокий гребень второго отрога, и перед нами раскинулась равнина, находившаяся в западной части острова. Ее пока скрывала тень от горы, но теперь уже окончательно рассвело, и я смог все хорошенько разглядеть.

Равнина оказалась больше, чем на востоке, но не намного. Примерно милю в длину с севера на юг и четыреста ярдов шириной от моря до подножия горы. И ни одного деревца. На юго-западе в сверкающую воду лагуны уходил пирс. С того места, где мы стояли, – это ярдов четыреста или пятьсот, – казалось, что он бетонный, но, скорее всего, его сделали из коралловых блоков. В самом конце пирса на рельсах, широко расставив опоры, стоял тяжелый кран. Точно такие же я видел в ремонтных доках, где их использовали для починки кораблей. Башня и стрела без противовеса были установлены на приводных роликах. Вероятно, кран использовала фосфатная компания для загрузки своих судов. И скорее всего, именно его наличие стало одним из главных факторов, почему на флоте решили разместить пусковую установку именно здесь. Нечасто удается найти готовое разгрузочное оборудование с пирсом и краном, способное поднимать груз до тридцати тонн, да еще на необитаемом острове посреди Тихого океана.

Вдоль пирса тянулись еще две полоски узких рельсов. Скорее всего, несколько лет назад по одной такой узкоколейке ехали вагончики, груженные фосфатом, а по другой они возвращались обратно, уже пустые. Сейчас одна из рельсовых дорог спускалась с пирса и, петляя, уходила на юг, к фосфатной шахте. Рельсы на ней проржавели и заросли травой. Но другую дорогу разобрали и заменили рельсы на новые, блестящие. Они уходили вглубь острова примерно на пару сотен ярдов. Где-то на середине пути рельсы пересекали необычного вида круглую бетонную площадку диаметром около двадцати пяти ярдов и заканчивались перед похожим на ангар строением примерно в тридцать футов высотой, сорок шириной и сто длиной. Мы стояли позади ангара и не могли рассмотреть его двери, а также то место, где заканчивались рельсы, но можно было предположить, что рельсы заходят внутрь. Ангар ослеплял своей белизной, – казалось, его покрасили белоснежной краской, но на самом деле просто покрыли белым брезентом, вероятно, чтобы отражать солнечные лучи, что позволяло работать внутри здания из гофрированного железа.

Чуть севернее были разбросаны уродливые приземистые модульные постройки, очевидно жилые помещения. Еще дальше на север, примерно в трех четвертях мили от ангара, на земле размещался прямоугольный бетонный блок. С такого расстояния я не мог точно определить его высоту, но не больше двух или трех футов. Из бетона торчало с полдюжины стальных стержней, и на каждом – сканеры или радиоантенны разной конфигурации.

Ханг повел нас к ближайшему и самому большому модульному дому. У входа дежурили двое китайцев с автоматическими карабинами. Один из них кивнул, и Ханг отступил в сторону, пропуская нас через отрытую дверь.

Мы оказались в помещении, где, судя по всему, размещался рядовой состав. Пятнадцать футов в ширину и сорок в длину, с трехъярусными койками вдоль стен, щедро украшенных разнообразными плакатами с полуобнаженными красотками. Между каждой парой трехъярусных коек – шкафчики из трех отделений и очередные плакаты. Четыре обеденных стола, приставленные друг к другу, образовывали один длинный стол, отдраенный дочиста, как и пол, на котором он стоял. В противоположной стене находилась дверь с табличкой «Офицерская комната».

На лавке за двумя дальними столами сидело около двадцати человек, младших офицеров и рядовых. Часть из них были полностью одеты, другие – в нижнем белье. Один лежал на столе, как будто спал, уронив голову на голые руки, покрытые, как и сам стол, запекшейся кровью. Никто из моряков не выглядел потрясенным, испуганным или взволнованным. Они просто сидели с напряженными и сердитыми лицами. Таких людей, скорее всего, нелегко напугать, юнцов среди них не было, для операции постарались набрать самых опытных. Возможно, поэтому Хьюэлл и его сподручные, несмотря на хорошо подготовленную засаду и эффект неожиданности, встретили достойное сопротивление.

На лавке во главе стола сидели в ряд четверо. Как и все остальные, они держали сцепленные в замок руки перед собой. У каждого на плечах – офицерские погоны. Крупный седовласый мужчина слева с распухшим окровавленным ртом, серыми внимательными глазами и четырьмя золотыми полосками, вероятно, был капитаном Гриффитсом. Рядом с ним сидел худой лысоватый мужчина с крючковатым носом и тремя золотыми полосками, разделенными тонкими фиолетовыми. Командир инженерной части. Около него – светловолосый молодой человек с двумя золотыми полосками и одной красной между ними, по всей видимости военный хирург лейтенант Брукман. И наконец, еще один лейтенант – рыжеволосый парнишка со злыми глазами и тонкой белой полоской в том месте, где у него должен был находиться рот.

Пятеро охранников-китайцев расположились вдоль стен, каждый держал в руках по автоматическому карабину. Во главе первого стола, дымя манильской сигарой и держа в руке вместо оружия ротанговую трость, сидел человек, которого я знал как профессора Уизерспуна. В эту минуту у него был какой-то особенно благостный и ученый вид. Однако первое впечатление оказалось обманчивым: когда он повернулся и взглянул на меня, стало ясно, что ничего благостного в его облике нет и в помине. Впервые он предстал перед нами без своих очков с затемненными стеклами, и увиденное мне совершенно не понравилось: необычайно светлые и как будто затянутые пленкой зрачки и отсутствующий взгляд, отчего глаза напоминали дешевые цветные стекляшки. Такие глаза иногда бывают у слепых.

Он взглянул на Хьюэлла и спросил:

– Ну что?

– Ну все, – ответил Хьюэлл. Все присутствующие в комнате, кроме рыжеволосого лейтенанта, уставились на него. Я уже забыл, какое впечатление при первой встрече могла произвести эта похожая на неандертальца глыба. – Мы с ними разобрались. Они что-то заподозрили, и застать врасплох их не удалось, но мы их взяли. Я потерял одного человека.

– Значит, – Уизерспун повернулся к капитану, – все в сборе?

– Гнусные убийцы, – прошептал рыжий. – Вы чудовища! Убили десять моих матросов.

Уизерспун слегка взмахнул тростью, один из охранников вышел вперед и прижал дуло карабина к шее мужчины, сосед которого неподвижно лежал на столе.

– Хватит, – быстро проговорил капитан Гриффитс. – Даю слово, такого больше не повторится.

Уизерспун подал еще один сигнал, и китаец отступил. Я заметил, что на шее матроса остался белый след, а сам он опустил плечи и издал беззвучный глубокий вздох. Хьюэлл кивнул на лежащего рядом с ним мертвеца:

– Что случилось?

– Я спросил этого молодого дурака, – Уизерспун указал на рыжего лейтенанта, – где находятся оружие и боеприпасы. Молодой дурак мне не ответил. Пришлось застрелить того человека. Зато когда я повторил свой вопрос, он мне все рассказал.

Хьюэлл рассеянно кивнул, как будто счел правильным и совершенно естественным стрелять в человека, когда другой человек не желает делиться информацией. Но меня интересовал не Хьюэлл, а Уизерспун. Если не считать отсутствия очков, то внешне он почти не изменился, тем не менее с ним произошли кардинальные перемены. Суетливые, как у птицы, движения, притворно-писклявый голос, манера постоянно повторять фразы – все исчезло. Теперь это был спокойный, уверенный, безжалостный человек, хорошо владеющий собой и окружающей обстановкой. Человек, который ничего не будет говорить или делать впустую.

– Это ученые? – продолжал Уизерспун.

Хьюэлл кивнул, и Уизерспун махнул тростью в противоположную часть комнаты:

– Пусть идут туда.

Хьюэлл и охранник повели семерых ученых к двери в комнату для офицеров. Когда они проходили мимо Уизерспуна, Фарли остановился перед ним, сжав руки в кулаки.

– Ты – чудовище! – глухо сказал он. – Ты чертов…

Уизерспун даже не взглянул на него. Его ротанговая трость просвистела в воздухе, и Фарли с криком отшатнулся к койкам, прижимая обе руки к лицу. Хьюэлл схватил его за воротник, толкнул к двери, и тот поплелся на подгибающихся ногах. Уизерспун так и не посмотрел на Фарли. У меня возникло смутное предчувствие, что в ближайшее время мы с Уизерспуном вряд ли поладим.

Дверь в противоположном конце комнаты открылась, ученых затолкали внутрь, после чего дверь закрылась, но прежде до нас донеслись пронзительные женские голоса, взволнованные и радостные.

– Итак, вы втайне держали их здесь, пока моряки делали за вас вашу работу, – медленно сказал я Уизерспуну. – Теперь моряки вам больше не нужны, в отличие от ученых, которым предстоит контролировать строительство новеньких ракет, чтобы вы могли их куда-то потом отправить. И вот для этого вам понадобились их жены. Как еще вы можете склонить мужей к сотрудничеству?

Он повернулся ко мне, осторожно помахивая своей длинной тонкой тростью:

– Кто дал вам право голоса?

– Ударите меня этой тростью, – сказал я, – и я затолкаю ее вам в глотку.

В помещении неожиданно стало совсем тихо. Хьюэлл вышел из-за двери и замер на полпути обратно. И все почему-то затаили вдруг дыхание. Казалось, если бы на пол упало перышко, они подскочили бы, как если бы услышали раскат грома. Прошло десять секунд, причем каждая секунда тянулась как пять минут. Все по-прежнему не дышали. Затем Уизерспун тихо рассмеялся и повернулся к капитану Гриффитсу.

– Боюсь, Бентолл – человек другого калибра, не то что ваши люди или ученые, – сказал он, как будто оправдываясь. – К примеру, он замечательный актер. Никому еще не удавалось так долго и успешно обманывать меня. На Бентолла могут напасть дикие собаки, а он и виду не подаст. Он может встретиться в темной пещере с двумя опытными бойцами, в совершенстве владеющими холодным оружием, и убить обоих единственной здоровой рукой. А еще он, между прочим, в совершенстве владеет искусством поджога. – Он немного сконфуженно пожал плечами. – Хотя, с другой стороны, чтобы поступить на службу в британскую разведку, требуется обладать выдающимися качествами.

Еще одна странная пауза. Даже более странная, чем предыдущая. Все смотрели на меня так, словно впервые увидели сотрудника разведывательных служб и он произвел на них удручающее впечатление. С осунувшимся лицом и отощавшим телом я больше напоминал живого мертвеца, чем образцового агента, чье фото можно разместить на плакате для привлечения новобранцев. Впрочем, у нас таких плакатов не выпускали. Мне стало интересно, откуда Уизерспун узнал об этом. Разумеется, китайский охранник Ханг слышал наш разговор, но у него не было времени рассказать Уизерспуну.

– Бентолл, вы ведь правительственный агент? – мягко спросил Уизерспун.

– Я ученый, – ответил я, решив проверить, что будет дальше. – Занимаюсь изучением топлива. Жидкого топлива, – многозначительно добавил я.

По сигналу, которого я даже не заметил, охранник подошел к капитану Гриффитсу и прижал дуло карабина к его шее.

– Контрразведка, – сказал я.

– Спасибо.

Охранник отступил назад.

– Честные ученые не разбираются в шифрах, радиотелеграфии и азбуке Морзе. Зато вы, Бентолл, знаете в этом деле толк. Правда?

Я посмотрел на лейтенанта Брукмана:

– Будьте так добры, перевяжите мне руку.

Уизерспун сделал широкий шаг в мою сторону. Его губы побелели, как и костяшки на руке, которой он сжимал трость, но голос оставался все таким же невозмутимым.

– Только когда я закончу. Возможно, вам будет интересно узнать, что через две минуты после того, как я вернулся с пожара, на радиопередатчик пришло весьма любопытное сообщение с судна под названием «Пеликан».

Если бы к тому времени моя нервная система не перестала окончательно функционировать, я, наверное, вскочил бы от неожиданности. Разумеется, если бы у меня все еще остались силы для подобных упражнений. Но в ту минуту на лице у меня не дрогнул ни один мускул. «Пеликан»! Первое название в списке, который я обнаружил под пачкой промокательной бумаги. И копия этого списка теперь лежала у меня в носке на правой ноге.

– «Пеликан» прослушивает определенную частоту, – продолжал Уизерспун. – Все по инструкции. Можете себе представить, как удивился радист, когда на этой частоте стал передаваться сигнал SOS? На частоте, не имеющей ничего общего с каналами, по которым передают сигналы бедствий.

И снова мое лицо сохранило невозмутимое выражение, причем на этот раз даже не пришлось делать над собой волевое усилие, настолько сильно я был потрясен, осознав, какую ужасную ошибку совершил. Но это была не моя вина. Откуда я мог знать, что цифра сорок шесть в списке, который я нашел, означала, что «Пеликан» и другие суда (возможно, остальные слова в списке также названия судов) должны начинать дежурство в радиоэфире на сорок шестой минуте каждого часа? Кажется, когда я пытался настроить передачу и прием сообщений, свой пробный сигнал SOS я отправил именно в это время на заранее установленной частоте Фучжоу. Как раз этой частотой они и пользовались.

– Радист проявил смекалку, – сказал Уизерспун. – Потеряв вас, он предположил, что вы переключились на аварийную частоту. Там он вас нашел и проследил за вашими действиями. Услышав, как вы дважды упомянули слово «Варду», он понял, что происходит нечто нехорошее. Он по буквам скопировал ваш сигнал, который вы передали на «Аннандейл». Затем выждал десять минут и вышел на связь.

Я продолжал сохранять бесстрастное выражение лица, как у каменных, изъеденных временем истуканов с острова Пасхи. «Это еще не конец, совсем не обязательно, что это конец», – думал я про себя, хотя и понимал, что моя песенка спета.

– «Райдекс комбон Лондон» – телеграфный адрес вашего шефа в разведке, верно, Бентолл? – спросил он.

Мне вряд ли удалось бы убедить его, что я всего лишь хотел поздравить с днем рождения тетушку Мерил из Патни, поэтому я кивнул.

– Я так и подумал. И решил, что неплохо бы мне самому отправить сообщение. Пока Хьюэлл, который к тому времени уже обнаружил ваше исчезновение, вместе со своими верными людьми заканчивал пробивать туннель, я придумал второе сообщение. Разумеется, я понятия не имел, какой вы используете шифр, но решил, что достаточно начать его с «Райдекс комбон Лондон». А написал я следующее: «Пожалуйста не обращайте внимания на предыдущее сообщение все под контролем вы не должны выходить со мной на связь следующие сорок восемь часов нет времени на шифровку», – и взял на себя смелость добавить в конце ваше имя. Как думаете, этого достаточно?

Я ничего не сказал. Что я мог ему ответить? Я окинул взглядом лица сидящих за столом – никто больше не смотрел на меня, все уставились на свои руки. Тогда я взглянул на Мари, но даже она на меня не посмотрела. Я родился не в то время и не в том месте. Мне следовало бы появиться на свет в Риме две тысячи лет назад. Тогда я просто приставил бы меч к своей груди и медленно надавил на него. Я вообразил, какое жуткое отверстие проделал бы во мне меч, и это заставило меня вспомнить о не менее жутких отверстиях в левой руке, поэтому я обратился к Уизерспуну:

– Теперь вы разрешите лейтенанту перевязать мне руку?

Он смерил меня долгим задумчивым взглядом и тихо сказал:

– Мне даже жаль, что жизнь развела нас по разные стороны баррикад. Я прекрасно понимаю, почему руководство доверило эту миссию именно вам. Вы необычайно опасный человек.

– Да, я такой, – откликнулся я. – К тому же я счастливчик. Я еще понесу ваш гроб.

Он еще раз взглянул на меня и повернулся к Брукману:

– Перевяжите ему руку.

– Спасибо, профессор Уизерспун, – вежливо поблагодарил я.

– Леклерк, – равнодушно сказал он. – Не Уизерспун. Этот болтливый старый идиот сослужил свою службу.

Брукман хорошо справился со своей работой. Он вскрыл и почистил раны чем-то похожим на металлическую щетку, умело зашил их, обмотал руку алюминиевой фольгой, забинтовал, скормил мне горсть пилюль и вдобавок сделал пару уколов. Будь я один, то дергался бы так, что посрамил бы любого дервиша, но я и без того нанес серьезный урон репутации секретных служб в глазах будущих новобранцев, поэтому старался сидеть тихо. Когда Брукман закончил, вся комната начала кружиться и плясать перед моими глазами, поэтому я просто поблагодарил врача, без приглашения на дрожащих ногах добрел до столика, за которым сидел капитан Гриффитс, и расположился напротив него. Уизерспун, точнее, Леклерк сел рядом со мной.

– Вам стало лучше, Бентолл?

– Хуже быть уже не могло. Если существует ад для собак, надеюсь, что ваша чертова псина поджаривается именно там.

– Согласен. Капитан Гриффитс, кто из тех ученых самый главный?

– Какое еще черное дело вы замышляете? – спросил седовласый моряк.

– Я не стану повторять свой вопрос, капитан Гриффитс, – мягко сказал Леклерк.

Его затуманенные белые глаза на мгновение метнулись в сторону мертвеца, лежащего на столе.

– Харгривс, – устало ответил Гриффитс и посмотрел на дверь в офицерскую комнату, из-за которой доносились голоса. – Зачем вам это, Леклерк? Он впервые за долгие месяцы увидел свою жену. И не сможет ответить на ваши вопросы. Я сам почти все знаю. В конце концов, командир этой базы – я, а не Харгривс.

Леклерк задумался, затем сказал:

– Хорошо. В какой стадии готовности находится «Черный крестоносец»?

– И это все, что вы хотите знать?

– Все.

– «Черный крестоносец» полностью готов. Осталось только подсоединить и подготовить систему зажигания.

– Почему этого не было сделано?

– Из-за исчезновения доктора Фэрфилда…

Я попытался разглядеть лицо капитана Гриффитса в калейдоскопическом водовороте людей и мебели и смутно осознал, что только сейчас Гриффитс начал понимать, почему исчез Фэрфилд. Он молча уставился на Леклерка, а затем хрипло пробормотал:

– Боже мой! Ну конечно, конечно.

– Да, конечно, – резко бросил Леклерк. – Но я не хотел этого делать. Так почему подготовку к пуску не завершили раньше? Как я понимаю, топливный заряд загрузили еще месяц назад.

– Откуда… ради бога, скажите, откуда вы это узнали?

– Отвечайте на мой вопрос.

– Фэрфилд боялся, что из-за жары горючая смесь может оказаться неустойчивой. Это создавало дополнительные риски, помимо тех, которые неизбежно сопутствуют запуску. – Гриффитс вытер загорелой рукой свое мокрое окровавленное лицо. – Вы должны знать, что в любой ракете или снаряде, начиная с самой простой, двухвинтовой и заканчивая водородной бомбой, взрыватель устанавливается в самый последний момент.

– Сколько, по словам Фэрфилда, должно уйти на это времени?

– Я как-то слышал, что он говорил про сорок минут.

– Вы лжете, капитан, – мягко сказал Леклерк. – Я знаю, что неоспоримым достоинством «Черного крестоносца» считается его возможность мгновенного запуска.

– Так и есть. Во время боевых действий или в экстренном случае его запускают немедленно, но мы пока не выяснили, насколько стабильно топливо.

– Значит, сорок минут?

– Сорок минут.

Леклерк повернулся ко мне:

– Вы слышали? Сорок минут.

– Слышал, но только урывками, – промычал я. – У меня что-то со слухом.

– Вам плохо?

– Плохо? – Я попытался посмотреть на него с удивлением, но не смог отыскать его лица, перед глазами все расплывалось. – С чего это я должен плохо себя чувствовать?

– Бентолл, вы сможете подключить взрыватель?

– Я специалист по жидкому топливу, – с трудом проговорил я.

– У меня другие сведения. – Теперь я видел его лицо, потому что оно оказалось в трех дюймах от моего. – Вы же были ассистентом Фэрфилда в Хепуортском центре. Он работал над твердым топливом, я это знаю.

– Слишком много вы знаете.

– Так вы сможете запустить ракету? – тихо, но настойчиво спросил он.

– Виски, – сказал я. – Мне нужно выпить виски.

– Боже мой! – Он добавил еще несколько выражений, которые я, к счастью, не смог разобрать, а потом позвал одного из своих людей.

Вероятно, китаец сходил в комнату для офицеров, потому что через пару минут кто-то всунул мне в руку стакан. Я сонно посмотрел на щедрую порцию виски в нем и проглотил все залпом. Откашлявшись и вытерев слезы, я обнаружил, что могу видеть почти так же ясно, как и прежде.

Леклерк коснулся моей руки:

– Так что вы скажете? Сможете запустить «Крестоносца»?

– Я даже не знаю, с чего начать.

– Вы больны, – добродушно сказал Леклерк. – Просто не понимаете, что несете. Вам нужно немного поспать.

Глава 10

Пятница, 10:00–13:00

Я проспал два часа. А когда проснулся, солнце стояло уже высоко, и доктор Харгривс, специалист по гиперзвуковому оружию, осторожно тряс меня за плечо. По крайней мере, ему казалось, что он трясет меня осторожно. Поскольку меня укрыли одеялом, он, конечно же, забыл, что меня лучше вообще не трогать за левое плечо. Я попросил его быть поаккуратнее, и он обиделся, возможно, из-за того, как я это сказал. Затем я откинул одеяло и сел. Все тело затекло и ломило, в плече и руке пульсировала страшная боль, но усталость прошла, и голова снова стала ясной. Разумеется, этого и хотел Леклерк. Разве можно доверить подключение и запуск сложной ракетной установки с разрушительным потенциалом в сотню тонн сильнодействующего взрывчатого вещества человеку, который, словно пьяный, почти ничего не видит, бессвязно бормочет и едва держится на ногах от усталости? Иногда я тешу себя иллюзиями, но в том, что Леклерк от меня не отстанет, сомнений не оставалось.

Харгривс выглядел бледным, взволнованным и расстроенным. Ничего удивительного. Встреча с женой не слишком обрадовала его, учитывая не самые благоприятные обстоятельства, а ближайшие перспективы выглядели и того хуже. Я спросил его, как они поступили с Мари, и Харгривс подтвердил мои догадки о том, что ее поместили с другими женщинами.

Я осмотрел маленькую хижину. Помещение восемь на восемь футов, не больше, стеллажи вдоль стен, над головой – оконце, закрытое стальной сеткой. Мне смутно припомнилось, будто кто-то говорил, что раньше здесь находился склад стрелкового оружия и боеприпасов, но я ни в чем не был уверен. Я просто упал на раскладушку, которую мне принесли, и сразу уснул.

Я снова посмотрел на Харгривса:

– Что произошло за это утро?

– Вопросы, – устало пробормотал он. – Сплошные вопросы. Они допрашивали моих коллег, меня и морских офицеров по очереди, затем разделили нас на группы, разлучили с женами. Теперь нас разместили по два-три человека в каждой хижине.

Понять психологию Леклерка не составляло труда. Если разделить всех ученых и офицеров на крошечные группки, они не смогут договориться, чтобы оказать организованное сопротивление или поднять мятеж. К тому же ученых разлучили с женами, значит они будут постоянно переживать и беспокоиться за их безопасность и безоговорочно согласятся на сотрудничество с Леклерком.

– Что он хотел от вас узнать? – спросил я.

– Многое. – Харгривс замолчал и отвернулся. – В основном спрашивал о ракете, много ли мы знаем о ее запуске. По крайней мере, меня он расспрашивал об этом. За других не могу поручиться.

– А вы… и остальные ученые знаете что-нибудь об этом?

– В самых общих чертах. Каждому известно в общих чертах об отдельных этапах работы. Мы должны это знать. Но наших знаний недостаточно для понимания всей картины в целом. – Он слабо улыбнулся. – Кто-то из нас может просто взорвать ракету и отправит всех на тот свет.

– А такой шанс есть?

– Это же экспериментальная ракета, никто не может дать никаких гарантий.

– Поэтому и построили тот бетонный бункер, который торчит из-под земли на севере?

– Оттуда должны проводить пробный пуск. Необходимая мера предосторожности. По этой же причине наш барак разместили в отдалении от ракетного ангара.

– Моряки – расходный материал, а ученые – нет? Так, что ли?

Он не ответил, и я продолжил:

– Как думаете, куда они собираются переправить ракету, ученых и их жен? Офицеров и матросов, разумеется, никуда не повезут.

– Что вы имеете в виду?

– Вы отлично знаете, что я имею в виду. Леклерку они больше не нужны и подлежат уничтожению.

Харгривс невольно вздрогнул, потряс головой и закрыл лицо руками.

– Леклерк что-то говорил о конечном пункте назначения?

Он снова покачал головой и отвернулся. Кажется, Харгривс отчего-то очень расстроился и не хотел смотреть мне в глаза, а я не нашел в себе смелости винить его в этом.

– Возможно, Россия?

– Не Россия. – Он уставился в пол. – Только не Россия, они бы не заинтересовались этим древним паровым двигателем.

– Они бы… – На этот раз пришла моя очередь с удивлением уставиться на него. – Я думал, это самый современный…

– Для западного мира – да. Но в последние несколько месяцев в ученых кругах уже ни для кого не секрет – хотя все говорят об этом со страхом, – что в СССР создали или создают суперракету. Фотонную. Боюсь, намеки, которые высказал профессор Станюкович, ведущий советский эксперт по газовой динамике, практически не оставляют поводов для сомнений. Так или иначе, но им удалось выяснить, как эксплуатировать антипротоны и хранить их. Нам известно об этой антиматерии, но мы не представляем, как ее хранить. В отличие от русских. Две унции антипротонов запустили бы «Черного крестоносца» на Луну.

Я мало что понял из его высказываний, но согласился, что Советы вряд ли позарятся на такую ракету. Может быть, красный Китай? Или Япония? Присутствие рабочих-китайцев и радиопередатчик Леклерка, настроенный на китайские и японские станции, намекали на такую возможность. Но с другой стороны, эти намеки были слишком очевидными. К тому же в Азии, да и за ее пределами немало стран, которые с удовольствием заполучили бы «Черного крестоносца». Но самый главный вопрос заключался даже не в том, в какой стране захотели иметь такую ракету, а в том, откуда они узнали о создании этой самой ракеты. Где-то в глубине моего сознания начал постепенно формироваться ответ на этот вопрос, и вывод казался просто невероятным… Но тут Харгривс снова заговорил.

– Хочу извиниться за мое неразумное поведение сегодня утром, – быстро сказал он. – Чертовски глупо было утверждать, что вы эксперт по твердому топливу. Возможно, я накинул вам петлю на шею. Я так расстроился, что ничего не соображал и не мог ясно мыслить. Но думаю, охранник этого не заметил.

– Ничего страшного. Мне тоже кажется, что он не обратил внимания на наш разговор.

– Вы же не станете сотрудничать с Леклерком? – спросил Харгривс. Он все время сжимал и разжимал кулаки, его нервная система явно уступала интеллекту. – Я понимаю, что при желании вы могли бы.

– Конечно мог бы. Если мне дадут пару часов, чтобы изучить заметки Фэрфилда, графики, шифровальные символы, а также покажут чертежи ракеты, думаю, я бы смог. Но время на нашей стороне, Харгривс. И возможно, это наш единственный союзник. Для Леклерка важно, чтобы ракета была полностью готова к запуску. Без этого он ничего не станет предпринимать. В Лондоне знают, что я здесь. На «Неккаре» могут что-то заподозрить из-за задержки. Да что угодно может произойти, но в любом случае это сыграет нам только на руку. – Я попытался найти еще какое-нибудь благоприятное для нас обстоятельство, но не смог. – Поэтому я буду сидеть тихо и ничего не предпринимать. Леклерк подозревает, что я специалист по твердому топливу, но не знает этого наверняка.

– Конечно, – пробормотал Харгривс. – Конечно. Время на нашей стороне.

Он сел на пустой ящик из-под патронов и уставился в пол. Похоже, у него пропало желание разговаривать. У меня тоже его особенно не было.

В замке повернулся ключ, вошли Леклерк и Хьюэлл.

– Вам уже лучше? – спросил Леклерк.

– Чего вы хотите?

– Решил поинтересоваться, когда вы перестанете притворяться, что ничего не знаете о твердом топливе.

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

– Ну конечно. Хьюэлл?

Великан подошел поближе и положил на пол небольшую коробочку в кожаном футляре. Магнитофон.

– Не хотите ли послушать одну запись? Мы сделали ее совсем недавно.

Я медленно встал и пристально посмотрел на Харгривса. Он по-прежнему сидел, опустив глаза в пол.

– Спасибо, Харгривс, – сказал я. – Большое вам спасибо.

– Мне пришлось так поступить, – глухо ответил он. – Леклерк пригрозил, что застрелит мою жену.

– Извините. – Я положил руку ему на плечо. – Вы ни в чем не виноваты. И что теперь, Леклерк?

– Вам пора увидеть «Черных крестоносцев».

Он отошел в сторону, пропуская меня к выходу.

Двери в ангар были распахнуты, под самой крышей горели прожектора, рельсы уходили внутрь до самого конца помещения.

Внутри находились они, «Черные крестоносцы»: толстые короткие цилиндры, похожие по форме на карандаши, с полированными стальными боками и водоохлаждаемыми керамическими носами над большими полукруглыми воздухозаборниками. Высотой они были с двухэтажный дом и примерно в четыре фута диаметром. Они стояли на плоских стальных платформах с восемью колесами, по обе стороны от каждой ракеты находились монтажные краны почти такой же высоты, установленные на четырехколесных платформах. Из кранов по всей их высоте торчали фиксаторы, которые надежно удерживали ракеты в вертикальном положении. И вся эта конструкция размещалась на одних и тех же рельсах.

Леклерк не терял ни времени, ни слов. Он подвел меня к ближайшей ракете и забрался в открытую кабину лифта, установленную на ближайшем кране. Хьюэлл больно ткнул меня в спину пистолетом, я все понял и вошел в лифт вслед за Леклерком. Хьюэлл остался на месте. Леклерк нажал на кнопку, электрический мотор завыл, и лифт легко поднял нас примерно на пять футов. Затем Леклерк вытащил из кармана ключ, вставил его в крошечную скважину в обшивке ракеты, вытащил утопленную в корпусе ручку и распахнул дверь в семь футов высотой. Дверь была так искусно сконструирована и расположена, что вначале я ее даже не заметил.

– Хорошенько осмотритесь, – сказал Леклерк. – Для этого вас сюда и привели, чтобы вы хорошенько осмотрелись.

Я осмотрелся. Внешний корпус ракеты из нержавеющей стали оказался всего лишь внешней оболочкой, и ничем больше. Внутри я обнаружил еще одну, а между ними – промежуток шириной не меньше пяти дюймов.

Прямо напротив меня к внутренней обшивке на расстоянии шести дюймов друг от друга были приварены два плоских стальных ящика, примерно шесть на шесть дюймов каждый. На том, что слева, зеленом, виднелась надпись: «Топливо», а под ней: «Вкл. – Выкл.»; на правом, ярко-красном, как почтовый ящик, через трафарет белыми буквами было выведено: «Безопасно» и «Заряжено» слева и справа соответственно. Сверху на обоих ящиках располагались переключатели.

Снизу из ящиков свисали гибкие кабели с пластиковым каркасом в металлической оплетке – вероятно, мера предосторожности для защиты располагавшихся под ними электрических проводов от сильного перегрева, который неизбежно возникнет при запуске. Кабель, выходивший из левого ящика с надписью «Топливо», диаметром был почти полтора дюйма, другой кабель – всего полдюйма. Первый кабель тянулся вдоль внутренней обшивки и примерно через три фута разделялся на семь отдельных кабелей, каждый из которых также был заключен в пластик и металл. Второй кабель пересекал пространство между двумя слоями обшивки и скрывался из виду где-то наверху.

Здесь же было еще два кабеля. Один, небольшой, диаметром в полдюйма, соединял два ящика. Второй, диаметром в два дюйма, соединял ящик «Топливо» с третьим ящиком, который был больше двух предыдущих. Он висел на внутренней стороне внешнего корпуса ракеты. У этого третьего ящика имелась дверца на петлях как раз напротив меня, она закрывалась двумя гайками-барашками. Других кабелей здесь не было.

Больше я ничего не увидел. Я смотрел на все эти ящики секунд десять, пока Леклерк не спросил:

– Запомнили?

Я молча кивнул.

– Фотографическая память, – загадочно пробормотал он.

Леклерк захлопнул дверь, запер ее, нажал на кнопку лифта, и мы с гудением поднялись еще футов на шесть. Он снова достал ключ, открыл дверцу, на этот раз не больше двух футов высотой, и пригласил меня заглянуть внутрь.

Здесь вообще смотреть было почти не на что. Во внутренней обшивке виднелось круглое отверстие, в котором я разглядел штук пятнадцать или двадцать трубок, сужающиеся на концах, а посередине торчала верхушка какого-то цилиндрического предмета диаметром около шести футов, который исчезал внизу вместе с трубками. Посередине цилиндра находилось маленькое отверстие диаметром не больше полудюйма. К внешнему корпусу крепился армированный кабель точно такого же размера, как и тот, что выходил из ящика с надписями «Безопасно» и «Заряжено», и я вполне справедливо предположил, что кабель тот же самый. Этот кабель с медной клеммой на конце изгибался и свисал в промежутке между внешней и внутренней обшивкой. Вполне логично было допустить, что эту клемму можно воткнуть в отверстие посреди центрального цилиндра. Но похоже, здесь логика давала сбой, поскольку отверстие оказалось раза в четыре уже, чем клемма.

Леклерк закрыл дверцу, нажал на кнопку, и лифт опустился, замерев в футе от платформы. Еще одна дверь, еще один ключ, теперь уже в основании ракеты, футом ниже того места, где заканчивались последние трубки, проходящие через внутренний корпус. Здесь расположение трубок уже не казалось таким хаотичным, как наверху, – полная симметрия и математически точный расчет. Девятнадцать цилиндров, каждый опечатан плотным пластиком, диаметр – около семи дюймов. Восемнадцать из них образовывали две концентрические окружности в центральной части ракеты. Цилиндры, целиком заполнявшие внутренний корпус, были не совсем гладкими, внизу на разном расстоянии от конца виднелись небольшие углубления. И нетрудно догадаться, для каких целей служили провода, неопрятным пучком свисавшие между двумя корпусами. Я сосчитал, что всего проводов было девятнадцать, и они отходили от одного из семи армированный кабелей, ведущих к коробке с надписью «Топливо» наверху. Всего по два провода от трех проводов, по три еще от трех и четыре от последнего.

– Все запомнили, Бентолл? – спросил Леклерк.

– Все, – кивнул я.

Это оказалось достаточно просто.

– Хорошо. – Он закрыл дверь и вывел меня из ангара. – Теперь вам нужно посмотреть записи Фэрфилда, изучить его условные обозначения и справочную информацию. По крайней мере, те, что нам удалось спасти.

Я поднял брови – эта мышечная нагрузка одна из немногих не причиняла мне боли.

– Что-то вам спасти не удалось?

– Полную светокопию чертежа ракеты. Честно говоря, мы не ожидали, что британцам хватит ума на такие меры предосторожности. Чертежи находились на дне опечатанного металлического ящика – стандартное военное приспособление, оно позволяет избавиться от секретных документов быстрее и надежнее, чем огонь. В верхней части ящика размещался стеклянный сосуд с концентрированной соляной кислотой и металлическим поршнем. При нажатии на поршень стекло разбилось, и кислота уничтожила чертежи так быстро, что мы и опомниться не успели.

Я вспомнил окровавленное, все в синяках лицо капитана.

– Капитан Гриффитс молодец. Значит, теперь вы полностью зависите от наличия работающей модели ракеты?

– Так и есть. – Если это и вызывало у Леклерка беспокойство, он не подал виду. – Не забывайте, ученые по-прежнему у нас в руках.

Он отвел меня за оружейный склад, в хижину, где был оборудован примитивный рабочий кабинет со шкафчиками для документов и пишущей машинкой на простом деревянном столе. Леклерк открыл шкаф, вытащил верхнюю полку и вытряхнул все содержимое на стол:

– Насколько я понимаю, это все бумаги Фэрфилда. Я вернусь через час.

– Не раньше чем через два. Лучше позже.

– Я сказал, через час.

– Хорошо. – Я встал со стула, на который только что уселся, и сдвинул бумаги на край стола. – Тогда найдите еще кого-нибудь, кто займется этой чертовой работой.

Он смерил меня долгим взглядом своих пустых серовато-белых глаза, а затем спокойно сказал:

– Вы слишком часто испытываете судьбу, Бентолл.

– Не говорите ерунды. – В конце концов, ничто не мешало мне поглумиться над ним. – Когда человек испытывает судьбу, он либо выигрывает, либо проигрывает. Я же теперь не могу выиграть, и, видит бог, терять мне тоже нечего.

– Вы ошибаетесь, – мягко возразил он. – Кое-что вы можете потерять. Я могу лишить вас жизни.

– Сделайте милость. – Я попытался хоть немного унять обжигающую боль в плече и руке. – Мне сейчас так плохо, что я и сам готов с ней расстаться.

– У вас замечательное чувство юмора, – едко заметил он.

Затем Леклерк ушел, громко хлопнув дверью. И не забыл повернуть ключ в замке.

Прошло полчаса, прежде чем я потрудился взглянуть на записи Фэрфилда. Сначала я обдумал более важные темы. И это были не самые приятные полчаса в моей жизни. Все улики налицо, шоры наконец спали с глаз, и я увидел всю правду. «Какая там контрразведка! – с горечью думал я. – Меня не стоило выпускать из детского сада!» Этот злой мир, где творилось столько злодейств, не для таких, как Бентолл. Он не сможет пройти по ровной тропинке, не подвернув лодыжку. Когда я закончил свои размышления, мой моральный настрой и самоуважение так сильно скукожились, что отыскать их можно было разве что под электронным микроскопом. Я отчаянно вспоминал все произошедшее, пытаясь найти хотя бы один пример, когда я оказался прав. Но нет, я установил абсолютный рекорд из сплошных ошибок. Немногие могут похвастаться таким достижением.

Во всех этих моих ошибках я видел только один положительный момент: насчет Мари Хоупман я также заблуждался. Она говорила, что не получала особых распоряжений от полковника Рейна, и ни разу не обманула меня. Это не интуиция и не личное суждение, а доказанный факт. Я понимал, что слишком поздно пришел к таким заключениям, и теперь они ничего не могли изменить, но при других обстоятельствах… Я позволил себе погрузиться в приятные размышления о том, как все могло сложиться при других обстоятельствах, и уже заканчивал постройку башенок и крепостной стены своего воздушного замка, когда услышал, как поворачивается ключ в замке. Едва я успел открыть папку и вытащить оттуда несколько листов, как вошел Леклерк в сопровождении охранника-китайца. Он уставился на стол, небрежно покачивая в воздухе своей ротанговой тростью:

– Как продвигаются дела, Бентолл?

– Все очень сложно и запутанно, а тут еще вы меня постоянно отвлекаете.

– Не нужно все усложнять, Бентолл. Я хочу, чтобы эту экспериментальную ракету подготовили к запуску в течение двух с половиной часов.

– Ваши желания меня совершенно не волнуют, – злобно ответил я. – К чему такая спешка?

– Моряки ждут, Бентолл. Мы же не будем заставлять их ждать, верно?

Обдумав его слова, я спросил:

– Хотите сказать, что у вас хватает наглости поддерживать радиосвязь с «Неккаром»?

– Не будьте так наивны. Разумеется, мы поддерживаем с ними связь. Я больше кого бы то ни было заинтересован, чтобы «Черный крестоносец» приземлился вовремя и попал точно по мишени. К тому же мне совсем не хочется, чтобы они заподозрили неладное и на всех парах помчались к Варду, если мы вдруг прервем с ними связь. Так что поторопитесь.

– Делаю все, что в моих силах, – холодно ответил я.

Когда он ушел, я приступил к изучению системы зажигания. Если не принимать во внимание множество условных сокращений, инструкции к подключению были таковы, что справиться с ними смог бы средней руки электрик. Но электрик не настроил бы таймер – тот механизм, который находился в ящике на внутренней стороне внешнего корпуса ракеты. Именно он регулировал последовательность воспламенения девятнадцати топливных цилиндров.

Из записок Фэрфилда я понял, что он и сам сомневался относительно точности своих рекомендаций по порядку и времени зажигания. Ученые работали, исходя из одних только теоретических предпосылок. Но теория и практика – это не одно и то же. Проблема заключалась в природе твердого топлива. При нормальных температурах и в малых количествах смесь оставалась полностью стабильной, но становилась крайне неустойчивой при аномально высокой температуре и давлении, а также в случае превышения так и не выявленной критической массы. И никто не знал точных ограничений ни по одному из этих факторов, а также, что еще важнее, как эти факторы взаимодействуют друг с другом. Известно было только одно: нестабильность могла привести к катастрофическим последствиям. При нарушении пределов безопасности топливо из относительно медленно горящего превращалось в быстродействующее взрывчатое вещество, разрушительная сила которого в пять раз превышала мощность тринитротолуола.

Чтобы уменьшить опасность, связанную с превышением массы, все взрывчатое вещество разделили на девятнадцать автономных зарядов. Все заряды воспламенялись в семь последовательных этапов, что сокращало риски, связанные с резким увеличением давления. Но к сожалению, никто не смог придумать, как нейтрализовать угрозу высоких температур. В топливе содержался свой окисляющий компонент, но его было недостаточно, чтобы обеспечить полное сгорание. Два высокоскоростных турбовентилятора включались за две секунды до возгорания первых четырех цилиндров и в течение пятнадцати секунд обеспечивали достаточный приток воздуха под высоким давлением, пока ракета не наберет достаточную скорость, чтобы самостоятельно получать воздух через огромные воздухозаборники. Но поскольку «Черному крестоносцу» требовалась постоянная подача воздуха, он будет вынужден лететь по очень пологой траектории, чтобы не вылететь за пределы атмосферы, прежде чем не сгорит его топливо. И только после того, как все горючее будет отработано, автоматический мозг ракеты резко поднимет ее за пределы атмосферы. Но даже полуминутное пополнение запасов воздуха приведет к сильнейшему аэродинамическому сопротивлению и, как следствие, невероятному скачку температуры. И хотя была надежда, что водоохлаждаемый керамический нос частично спасет от перегрева, никто точно не знал, какая температура может возникнуть в сердце ракеты. Так что вся затея выглядела весьма рискованной.

Два распределительных блока, которые я видел на внутреннем корпусе, приводились в действие перед запуском: переключатель, помеченный как «Вкл.», замыкал цепь зажигания, а тот, что отмечен как «Заряжено», приводил в действие систему уничтожения: если во время полета с ракетой что-то случится, например она отклонится от курса, то поступит электронный приказ к самоуничтожению. У обычных ракет, заправленных жидким кислородом или керосином, полет прерывался радиограммой, автоматически прекращавшей подачу топлива. Но перекрыть подачу уже воспламенившегося твердого топлива невозможно. Цилиндр, который я видел в верхней части ракеты посреди трубок с топливом, содержал в себе заряд тринитротолуола весом в шестьдесят фунтов. Он снабжался запалом, а в отверстие посреди запала вставлялся детонатор из гремучей ртути, приводимый в действие с помощью электричества. Его подключают к тому кабелю, что болтался неподалеку. Как и остальные системы ракеты, эта схема управлялась по радио. Определенный радиосигнал на нужной волне активировал электросхему в том же самом распределительном щитке, где содержался часовой механизм для запуска. Ток поступал в катушку, приводил в действие соленоидный переключатель – мягкий железный стержень посередине катушки, – цепь замыкалась, и детонатор в заряде с тротилом взрывался. И опять-таки Фэрфилд сомневался относительно результатов. Из-за взрыва тринитротолуола ракета должна была развалиться на части. Однако он не исключал возможности, что мгновенная смена температуры и давления может спровоцировать мощнейший детонационный взрыв.

Я подумал, что, если бы меня выбрали кандидатом для первого полета на Луну, я бы точно не полетел туда на «Черном крестоносце». Пусть летит кто-нибудь еще, а Бентолл останется на Земле и оттуда понаблюдает за взрывом.

Сев за пишущую машинку, я составил список, провода какого цвета и под какими номерами подсоединяются к какому топливному цилиндру. Затем вывел средние показатели из расчетов по временнóй последовательности, сделанных Фэрфилдом, и спрятал листок в карман. Едва я это сделал, как появился Хьюэлл.

– Нет, черт побери, я еще не закончил, – выпалил я, прежде чем он успел открыть рот. – Почему вы не можете оставить меня в покое?

– Долго еще? – спросил он раскатистым хриплым голосом. – Мы начинаем терять терпение, Бентолл.

– Ой как страшно! Еще минут пятнадцать. Оставьте у двери кого-нибудь из ваших людей. Я постучу, когда закончу.

Он кивнул и вышел. Я еще немного подумал, преимущественно о себе и о том, сколько мне еще осталось жить. Что там говорят психологи о невероятной силе человеческого разума и позитивного мышления? Если тысячу раз в день повторять, что нужно быть бодрым, неунывающим и здоровым, то именно так все и будет. Я попытался проделать нечто подобное, только немного по-своему. Старался представить себе Бентолла сгорбленным стариком с седыми волосами, но, похоже, позитивное мышление мне не очень-то помогло. Потому что перед глазами настойчиво маячил Бентолл с дырой в затылке. Возможно, это случится даже сегодня вечером. А в том, что это непременно произойдет, я даже не сомневался. Других ученых могут и пощадить, но не меня. Я должен был умереть и знал почему.

Я встал и оторвал шнурок от жалюзи на окне, но не для того, чтобы повеситься, пока не вернулись Леклерк с Хьюэллом, которые запытают меня до смерти или просто пристрелят. Я смотал шнурок и сунул его в карман брюк, после чего постучал в дверь. Тут же послышались шаги уходящего охранника.

Через несколько минут дверь снова распахнулась, на этот раз появились сразу и Леклерк, и Хьюэлл в сопровождении двух китайцев.

– Закончили? – коротко спросил Леклерк.

– Закончил.

– Хорошо. Приступаете к работе прямо сейчас.

Никаких спасибо, никаких поздравлений в адрес сообразительного Бентолла, справившегося с хитроумной задачкой. Сразу принимайся за дело, и без разговоров.

Я покачал головой:

– Все не так просто, Леклерк. Сначала мне нужно заглянуть в бункер.

– В бункер? – Его бледные, как у слепого, глаза уставились на меня. – Зачем?

– У вас там пульт управления пуском, вот зачем.

– Пульт управления?

– Маленькая коробочка с рычагами и кнопками для дистанционного радиоуправления различными схемами ракеты, – терпеливо объяснил я.

– Я знаю, что это такое, – холодно ответил он. – Чтобы подготовить ракету, вам не нужно его видеть.

– Не вам судить об этом, – высокомерно возразил я.

Леклерк вынужден был уступить мне, хотя и мог бы сделать это более элегантно. Он отправил охранника в кабинет капитана за ключами, и мы в полном молчании прошли те полторы мили, что отделяли нас от бункера. Надо сказать, молчание это было не самым приятным, но я не особенно переживал. Говорить мне все равно не хотелось. Мне хотелось смотреть, смотреть на белый блестящий песок, на переливающуюся сине-голубую лагуну, на безоблачное небо над головой. Я смотрел долго и внимательно, как человек, старающийся навсегда запомнить это прекрасное зрелище.

Бункер напоминал мощную и неприступную средневековую крепость, разница заключалась лишь в том, что он глубоко уходил под землю и на поверхности оставалась небольшая его часть около двух футов высотой. На крыше были установлены три радиолокационные антенны и три радиоантенны, а также верхушки четырех перископов, которых я не разглядел раньше. Они могли наклоняться по вертикальной оси и поворачиваться по горизонтальной.

К входу позади бункера спускалась короткая лестница. Дверь была массивная, стальная, на таких же массивных петлях, и весила, судя по всему, примерно полтонны. Служила она явно не только для того, чтобы не пускать в бункер мух. Когда всего в тысяче ярдов может прогреметь взрыв мощностью сто тонн в тротиловом эквиваленте, без такой двери не обойтись.

Китаец принес два здоровенных плоских хромированных ключа. Вставил один из них в замок, повернул дважды и толкнул дверь. Она медленно и легко открылась – петли, похоже, были хорошо смазаны. Мы вошли внутрь.

– Господи! – проворчал я. – Настоящая тюрьма!

Изнутри бункер и правда напоминал темницу. Это было помещение размерами десять на двадцать футов, с бетонным полом, стенами и потолком, а также тяжелой дверью, через которую мы только что вошли, и еще одной, чуть менее массивной, в стене напротив. И больше ничего, за исключением деревянных лавок вдоль стен и крошечной, похожей на светлячка лампочки под самым потолком.

На мою реплику никто не отреагировал. Китаец пересек эту темницу и открыл вторым ключом другую дверь.

Это помещение в бункере оказалось такого же размера, как и предыдущее, только все залитое светом. В одном из углов листами фанеры был отгорожен участок размером примерно пять на пять футов; я сразу догадался, для чего это сделано: чтобы закрыть экраны радаров от яркого света. В другом углу тихо гудел бензиновый генератор, его выхлопная труба исчезала где-то под крышей. Сверху по обе стороны от него находились два маленьких вентилятора. А посередине между экранами радаров и генератором располагался пульт управления. Я подошел и посмотрел на него.

Самый обычный металлический ящик со скошенным верхом, подключенный к радиопередатчику, несколько кнопок с надписями на них, над каждой кнопкой – сигнальная лампа. На первой кнопке виднелась надпись «Гидравлика», на второй – «Вспомогательное оборудование». Эти кнопки предназначались для финальной проверки подачи масла и электричества. Третья кнопка, «Выключатель питания», отключала внешние источники питания батареи. Четвертая, «Управление полетом», отвечала за радиосигнал, приводящий в действие механизм наведения в электронном «мозгу» ракеты. При нажатии на пятую, с надписью «Зажимы», загорался индикатор, показывающий, что фиксаторы кранов, поддерживающие ракету, будут убраны непосредственно перед пуском. Шестая, «Управление платформой», отводила платформы, при этом фиксаторы на выдвижных рычагах продолжали поддерживать ракету. Седьмая кнопка, «Пуск», включала мощные всасывающие воздух вентиляторы. Я уже выяснил, что через две секунды после этого часовой механизм приводил в действие первые четыре из девятнадцати цилиндров. Через десять секунд еще одна цепь замыкалась, и система самоуничтожения была готова сработать в любой момент, как только что-то пойдет не так и оператор пульта управления нажмет последнюю, восьмую кнопку.

Последняя кнопка. Она располагалась в отдалении от остальных. Ее ни с чем нельзя было спутать: белая прямоугольная посреди красного квадрата шесть на шесть дюймов. Отмечена аббревиатурой из стальных букв ЭНАСР (электронный наземный автоматический самоликвидатор ракеты). Нажать ее случайно не представлялось возможным, поскольку кнопку покрывала толстая металлическая сетка, закрепленная с двух сторон. И даже если снять сетку, прежде чем нажать на кнопку, ее требовалось повернуть на сто восемьдесят градусов.

Какое-то время я изучал пульт управления, возился с рацией, время от времени доставал свои записи и сверялся с ними. Хьюэлл все время нависал надо мной и мешал сосредоточиться. К счастью, особой сосредоточенности мне не требовалось. Леклерк просто стоял и смотрел на меня своими белыми, как у слепого, глазами, пока один из охранников не заговорил с ним шепотом, указывая на дверь.

Леклерк вышел и вернулся через тридцать секунд.

– Ладно, Бентолл, – коротко сказал он. – Поторапливайтесь. С «Неккара» только что сообщили, что они попали в шторм. Если погода продолжит ухудшаться, они не смогут наблюдать за пуском. Выяснили все необходимое?

– Я увидел все, что хотел.

– Сможете сделать это?

– Конечно смогу.

– Сколько вам потребуется времени?

– Пятнадцать минут. В крайнем случае двадцать.

– Пятнадцать? – Он сделал паузу. – Доктор Фэрфилд говорил, что на это уйдет сорок.

– Плевать мне на то, что говорил доктор Фэрфилд.

– Хорошо. Приступайте прямо сейчас.

– К чему?

– К подключению цепи зажигания, идиот.

– Похоже, произошла какая-то ошибка, – сказал я. – Я ничего не говорил о подключении. Вспомните, разве я такое говорил? У меня и в мысли не было прикасаться к этим чертовым цепям.

Ротанговая трость замерла в воздухе. Леклерк приблизился ко мне на шаг:

– Так вы не будете этим заниматься? – Его голос стал хриплым, неразборчивым от ярости. – Тогда какого дьявола вы тянули два с половиной часа, делая вид, будто выясняете все детали?

– Именно этим я и занимался, – ответил я. – Тянул время. Вы же слышали, что сказал Харгривс. Время на нашей стороне. Вы сами записали наш разговор.

Я предвидел, что случится дальше, но в тот день ощущал себя старой развалиной, мои реакции замедлились, и, когда Леклерк яростно взмахнул своей тростью, удар пришелся мне по левой щеке и глазу. На мгновение мне показалось, что мое лицо разрубили острым мечом. Я сдавленно вскрикнул от боли, отступил на пару шагов, а затем бросился на расплывавшуюся передо мной фигуру. Но не успел я сделать и шага, как Хьюэлл своей громадной лапищей схватил меня за больную руку и выдернул ее с корнем (позже все-таки оказалось, что рука на месте, – вероятно, Хьюэлл успел приделать ее обратно). Я со всей силы ударил его правой, здоровой рукой, но боль ослепила меня, и я промахнулся. Не успел я восстановить равновесие, как один из охранников схватил меня за правую руку, и трость еще раз со свистом обрушилась на меня. Этот удар удалось предугадать и нагнуться, он пришелся мне по макушке. Трость снова просвистела в воздухе, но третий удар меня не настиг: Хьюэлл отпустил меня, подскочил к Леклерку и схватил его за руку в тот момент, когда он уже начал опускать ее. Рука Леклерка замерла так неожиданно, словно ее приковали цепью к потолку. Он попытался высвободиться, навалился на руку Хьюэлла всем телом, но ни Хьюэлл, ни его рука не сдвинулись даже на дюйм.

– Хьюэлл, черт тебя подери, отпусти меня! – прошептал Леклерк дрожащим от слепой ярости голосом. – Убери от меня свои руки!

– Босс, прекратите! – Низкий властный бас Хьюэлла немного развеял то безумие, которое творилось в бункере. – Вы разве не видите, он и так едва живой! Убить его хотите? А кто тогда запустит ракету?

На две секунды стало тихо, затем Леклерк заговорил уже совсем иным тоном:

– Спасибо, Хьюэлл. Конечно, ты абсолютно прав. Но меня спровоцировали.

– Ага, – прогремел Хьюэлл. – Это точно. Строит из себя умника. Я бы и сам с радостью сломал ему шею.

Меня окружали отнюдь не друзья, это было достаточно ясно. Но в тот момент они меня не очень беспокоили, я даже не думал о них, все мои мысли были сосредоточены исключительно на моей собственной персоне. Левая рука и левая щека устроили соревнование, кто из них заставит меня подпрыгнуть выше от боли, и соревнование было жестоким, но спустя какое-то время они решили объединить усилия, и всю левую сторону моего тела охватила мучительная боль. Я посмотрел на пульт управления: кнопки то расплывались перед моими глазами, то снова возникали в поле зрения, выскакивая на меня, как прыгающие бобы[15] на подносе. Хьюэлл не преувеличивал: долго я не продержался бы, в этом у меня не оставалось сомнений. Я постепенно разваливался на части. А может, и не постепенно.

До меня донеслись голоса, но я не понимал, ко мне ли они обращаются. Споткнувшись, я тяжело опустился на стул и вцепился в пульт управления, чтобы не упасть.

Голоса снова зазвучали, и теперь я узнал голос Леклерка. Он стоял в двух шагах от меня, сжимая в обеих руках трость. Костяшки его пальцев побелели, как будто он собирался сломать трость пополам.

– Бентолл, вы слышите меня? – медленно проговорил он холодным голосом, который понравился мне еще меньше, чем его недавние истеричные крики. – Вы понимаете, что я вам говорю?

Я смотрел, как кровь капает на бетонный пол.

– Мне нужен врач, – пробормотал я. Подбородок и губы распухли, говорить было трудно. – У меня опять открылись раны.

– К черту ваши раны. – Ну прямо ни дать ни взять добрый самаритянин. – Вы приступите к работе над ракетой. И сделаете это прямо сейчас!

– Ох! – вздохнул я и заставил себя сесть прямо. Прикрыв глаза, я попытался поймать его более-менее в фокус. Но он все равно распадался на множество Леклерков, как изображение на экране плохо настроенного телевизора. – И как вы меня принудите? А вам придется меня принудить, и вы об этом знаете. Так как? Пытками? Ну попробуйте вырвать мне ногти, посмотрим, что на это скажет Бентолл. – Я наполовину обезумел от боли и не понимал, что говорю. – Один поворот колеса дыбы, и Бентолл уже в лучшем мире. К тому же я все равно ничего не почувствую. И посмотрите, у меня рука трясется, как осиновый лист. – Я поднял руку и показал ему, как она дрожит. – Думаете, я смогу подключить сложный…

Он ударил меня по губам тыльной стороной ладони, но не сильно.

– Заткнитесь, – холодно сказал он. Флоренс Найтингейл[16] понравилось бы такое обхождение. Он знал, как обращаться с больными. – Существуют и другие способы. Помните, как я задал вопрос тому дурачку-лейтенанту, а он не стал отвечать? Помните?

– Да. – Казалось, с тех пор прошло не несколько часов, а целый месяц. – Помню. Вы велели застрелить матроса в затылок. В следующий раз лейтенант сделал все, что вы хотели.

– И вы тоже сделаете. Я приведу сюда матроса и заставлю вас подготовить ракету. Если вы откажетесь, я его застрелю. – Он щелкнул пальцами. – Вот так!

– Да неужели?

Он ничего не ответил, только подозвал одного из своих охранников и что-то ему сказал. Китаец кивнул, развернулся, но не успел сделать и пяти шагов, как я сказал Леклерку:

– Верните его.

– Так-то лучше, – кивнул Леклерк. – Будете сотрудничать.

– Скажите ему, пусть приведет и рядовых, и офицеров. Можете их всех пристрелить. Заодно посмотрите, подействует ли это на меня.

Леклерк молча уставился на меня.

– Бентолл, вы с ума сошли? – спросил он наконец. – Неужели вы не осознаете всю серьезность моих намерений.

– Я тоже совершенно серьезен, – устало ответил я. – Вы забываете, кто я такой, Леклерк. Я контрразведчик, и гуманистические принципы для меня ничего не значат. Вы лучше кого бы то ни было должны это понимать. К тому же я прекрасно знаю, что вы все равно убьете их, перед тем как покинете остров. И какая, к черту, разница, если их шлепнут на двадцать четыре часа раньше срока? Начинайте расходовать патроны!

Леклерк молча смотрел на меня. Секунды шли, сердце тяжело, мучительно стучало в груди, ладони стали влажными. Затем он отвернулся. Кажется, он мне поверил, ведь все сказанное вполне соответствовало его безжалостной преступной логике. Леклерк тихо обратился к Хьюэллу, и тот ушел вместе с охраной, а Леклерк повернулся ко мне.

– У каждого есть ахиллесова пята, Бентолл, – непринужденно сказал он. – Вы ведь любите вашу жену?

Жара в укрепленном бетонном бункере стояла удушающая, как в духовке, но мне вдруг стало нестерпимо холодно, словно я очутился в морозильной камере. На мгновение жестокая боль отступила, по рукам и спине забегали мурашки. Во рту внезапно пересохло, а где-то в желудке возникла отвратительная тошнота – безошибочный признак страха. И я испугался, испугался так, как никогда прежде. Я мог потрогать этот страх руками, чувствовал его во рту, и это был самый неприятный вкус на свете. Я ощущал его запах, в котором смешались самые жуткие зловония. Боже, как же я не догадался, что все к этому идет? Я представил себе ее лицо, искаженное гримасой боли, карие глаза, потемневшие от страданий. Это же так очевидно. И только Бентолл мог такое пропустить.

– Жалкий глупец! – с презрением процедил я. Губы мои настолько распухли, что я с трудом произносил слова. Еще сложнее оказалось передать соответствующий ситуации презрительный тон, но я и с этим справился. – Она мне не жена. Ее зовут Мари Хоупман, и в первый раз я увидел ее ровно шесть дней назад.

– Она вам не жена? – Похоже, он не сильно удивился. – Значит, полагаю, ваша коллега?

– Ваши предположения абсолютно верны. Мари Хоупман прекрасно осознает все риски участия в этом деле. Она много лет работает профессиональным правительственным агентом. Так что не нужно угрожать мне расправой над мисс Хоупман. Она только посмеется над вами.

– Ну да, ну да. Агент, вы говорите? Что ж, британское правительство можно только поздравить: обычно их женщины-агенты не отличаются внешней привлекательностью, и мисс Хоупман немного исправляет эту ситуацию. На редкость прелестная юная леди. Лично я нахожу ее очаровательной. – Он сделал небольшую паузу. – Но раз она не ваша жена, вы ведь не возражаете, если она присоединится к другим дамам и уедет вместе с нами?

Леклерк внимательно следил за моей реакцией. Я сразу понял это, поэтому ничего не предпринял. Теперь он держал в правой руке пистолет, да еще охранник целился из карабина мне в грудь, так что единственная уместная в данной ситуации реакция не принесла бы мне никакой пользы. Я просто спросил:

– Вместе с вами? И куда вы направитесь, Леклерк? В Азию?

– Думаю, это очевидно.

– А ракета? Станет прототипом для сотни таких же?

– Совершенно верно. – Кажется, у него возникло желание поговорить, как это часто бывает у людей, одержимых какой-то идеей. – В стране, где я обрел вторую родину, скажем так, больше склонны к утонченному подражанию, чем к оригинальным изобретениям. Через шесть месяцев мы наладим массовое производство «Черных крестоносцев». Ракеты, Бентолл, сегодня главный козырь в мировой политике. Нам необходимо жизненное пространство для наших, выражаясь языком мировой прессы, неисчислимых миллионов. Австралийская пустыня может превратиться в цветущий оазис. И по возможности мы хотели бы переселиться туда мирно.

Я молча уставился на него. Похоже, он окончательно рехнулся.

– Жизненное пространство? В Австралии? Бог мой, да вы с ума сошли. Австралия! Вам в жизни не сравниться по военному потенциалу с Россией или Америкой!

– Что вы хотите этим сказать?

– Вы думаете, эти страны останутся в стороне и позволят вам бесчинствовать в Тихом океане? Вы точно безумец.

– Не останутся, – спокойно сказал Леклерк. – С этим я согласен. Но и с Россией, и с Америкой можно договориться. «Черный крестоносец» сделает это за нас. Как вы прекрасно знаете, его преимущество заключается в абсолютной мобильности, кроме того, ему не требуются специальные пусковые площадки. Мы разместим по две или три ракеты на дюжине судов, конечно не наших, ни в коем случае, а под фальшивыми флагами таких стран, как Панама, Либерия или Гондурас. Трехсот ракет будет достаточно, более чем достаточно. Мы отправим эти суда к берегам Советского Союза – в Балтийское море и к полуострову Камчатка, а также в Соединенные Штаты – к Аляске и Восточному побережью. Те корабли, которые приплывут в Россию, нацелят свои ракеты на стартовые площадки американских МКБР. Те, что окажутся у побережья Америки, нацелят свои ракеты на аналогичные места в СССР. Затем, примерно в одно и то же время, они будут запущены. Водородные бомбы посыплются на обе страны. Современные радарные станции, инфракрасные приборы поиска и обнаружения, сделанные со спутников фотографии конденсационных следов от межконтинентальных ракет, – все безошибочно укажет, что бомбы прилетели из России и Америки. А если и останутся сомнения, то их развеют полученные якобы из Москвы и Вашингтона радиограммы с призывами сдаваться. После этого две сверхдержавы примутся уничтожать друг друга. Двадцать четыре часа спустя никто уже не помешает нам творить в мире все, что угодно. Или вы видите серьезные недочеты в моих рассуждениях?

– Вы сошли с ума. – Даже я слышал, каким напряженным и хриплым стал мой голос. – Совершенно безумны.

– Если мы поступим в точности, как я вам сейчас обрисовал, я с вами соглашусь. Впрочем, этот вариант мы прибережем в качестве крайней меры. Но он выглядит слишком глупым и неблагоразумным. Облако радиоактивного пепла на какое-то время превратит северное полушарие в весьма неприятное место. Кроме того, мы хотели бы вести торговые отношения с такими богатыми и могущественными странами. Нет-нет, Бентолл, это всего лишь угрозы. Скорее всего, достаточно будет лишь указать на возможное развитие событий. Мы пригласим американских и советских наблюдателей посетить весьма впечатляющие испытания «Крестоносца», которого, наверное, переименуем. Продемонстрируем его мощь, грузоподъемность, дальность полета и точность попадания. Затем организуем утечку информации о дюжине кораблей, размещенных на стратегических позициях, и о наших намерениях спровоцировать войну на уничтожение между двумя странами. После этого мы отправимся в Австралию. Заметьте, какая в связи с этим может возникнуть интересная и деликатная ситуация. Одна из сверхдержав или даже обе могут нас атаковать. И как только это произойдет, водородные бомбы упадут на территорию этой страны. Предположим, это будет Америка. Бомбы уничтожат стартовые площадки их МКБР и стратегические аэродромы. Но откуда прилетят эти бомбы? От нас, ведь Америка соберется нападать на нас? Или из России, где решат воспользоваться удачным моментом, чтобы уничтожить Соединенные Штаты и не получить немедленного ответа? Ведь у американцев не будет никаких доказательств, откуда были отправлены водородные бомбы, и в США могут решить, что ракеты вылетели с тех кораблей, о стратегическом размещении которых стало известно. Но обратите внимание, независимо от того, поверит ли Америка, что бомбы сбросили мы, им все равно придется начать массированную атаку на Советский Союз, ведь бомбы могли прилететь и оттуда. Если американцы будут слишком долго ждать перед нанесением ответного ядерного удара, Соединенные Штаты просто исчезнут. Похожая ситуация с еще большей вероятностью произойдет, если мы запустим ракеты на территорию СССР. В результате, Бентолл, обе сверхдержавы поймут, что если одна из них нападет на нас, это приведет к ядерной катастрофе, которая может уничтожить их обеих. Поэтому никто нас даже пальцем не тронет, более того, они объединят усилия, чтобы помешать третьим странам вроде Британии или Франции напасть на нас. И я еще раз хочу спросить: видите ли вы какой-нибудь изъян в моих рассуждениях?

– Вы сошли с ума, – повторил я. – Окончательно и безнадежно.

Но это были только слова. В моем голосе больше не осталось уверенности. Нет, он не походил на одержимого. И не говорил, как человек, сошедший с ума. Но все сказанное им звучало безумно из-за своей абсурдности. Причем абсурдным выглядел беспрецедентный размах шантажа и блефа и беспримерность тех жутких угроз, на которых этот шантаж основывался. Однако в самом шантаже, блефе и угрозах я не видел ничего безумного. И если вы не находите безумия в явлении обычных масштабов, оно не обязательно должно возникнуть, когда эти масштабы вырастут в немыслимых пропорциях. Поэтому, вполне возможно, Леклерк вовсе не сумасшедший.

– Посмотрим, посмотрим.

Он повернулся, когда входная дверь открылась, и быстро выключил свет, кроме маленькой лампочки над пультом управления.

В полутемную комнату вошла Мари в сопровождении Хьюэлла. Я стоял спиной к свету, но она тут же узнала меня и шагнула в мою сторону, а затем замерла на месте, когда Леклерк преградил ей путь своей тростью.

– Простите, что мы привели вас сюда, миссис Бентолл, – сказал он. – Или вас стоит называть мисс Хоупман? Как я понимаю, вы не женаты.

Мари бросила на меня быстрый взгляд, который лучше бы мне никогда не видеть, и промолчала.

– Смущаетесь? – спросил Леклерк. – Или не желаете сотрудничать? Как и Бентолл. Он оказался таким несговорчивым. Не хочет запускать «Черного крестоносца».

– Молодец, – сказала Мари.

– Как интересно. А ведь он может пожалеть об этом. Вы не желаете переубедить его, мисс Хоупман?

– Нет.

– Нет? Но если вы откажетесь, мы можем убедить его с вашей помощью.

– Только зря тратите время, – с презрением сказала она. – Боюсь, вы нас совершенно не знаете. К тому же мы с ним едва знакомы. Я ничего не значу для него, а он – для меня.

– Ясно. – Леклерк повернулся ко мне. – Твердость духа в лучших традициях секретной службы. Что вы скажете, Бентолл?

– То же, что и мисс Хоупман. Вы зря теряете время.

– Ну хорошо. – Он пожал плечами и повернулся к Хьюэллу. – Уведи ее.

Мари снова улыбнулась мне – теперь я уже не сомневался, что в темноте она не видела мое избитое лицо, – и вышла с высоко поднятой головой. Леклерк походил немного по комнате с опущенной головой, как человек, который о чем-то глубоко задумался. Затем отдал приказ китайцу и тоже вышел.

Через две минуты дверь открылась, и я увидел Мари. Хьюэлл и Леклерк поддерживали ее с двух сторон. Она повисла на них, потому что не могла стоять. Уронив голову на левое плечо, она тихо застонала, не открывая глаз. Страшнее всего было то, что я не заметил на ней никаких следов насилия. Даже волосы не растрепались.

Я попытался наброситься на Леклерка, и плевать на два карабина и пистолет Хьюэлла, которые целились в меня. Я даже не обратил на них внимания. Просто устремился к Леклерку, чтобы разбить ему лицо, изувечить, убить, уничтожить… Но даже это у меня не вышло. Едва я сделал пару шагов, как охранник ударил меня прикладом, и я, оглушенный, растянулся на каменном полу, где и пролежал какое-то время.

Затем охранник поднял меня на ноги и встал рядом. Хьюэлл и Леклерк не двинулись с места. Голова Мари свесилась вперед, и я увидел, как волосы распадаются у нее на затылке. Она больше не стонала.

– Вы подготовите «Крестоносца»? – мягко спросил Леклерк.

– Когда-нибудь я убью вас, Леклерк, – ответил я.

– Вы подготовите «Крестоносца»?

– Подготовлю, – кивнул я. – А потом обязательно убью вас.

«Хорошо бы справиться хотя бы с половиной моего обещания», – с горечью подумал я.

Глава 11

Пятница, 13:00–18:00

Я сказал Леклерку, что смогу подготовить «Черного крестоносца» к запуску за пятнадцать минут. На деле у меня ушел на это час. Бентолл, как всегда, ошибся. Но на этот раз не по своей вине.

Разве я виноват, что страшная боль в руке и лице не позволяла сосредоточиться на работе? Разве я виноват, что сходил с ума от ярости, что перед глазами все расплывалось, что я с трудом мог разобрать собственные записи, а моя правая рука, единственная моя рабочая рука, сильно дрожала и мне с большим трудом удалось настроить часовой механизм, проложить кабели через соответствующие пазы и подсоединить взрыватели к нижним частям цилиндров с твердым топливом? Разве я виноват, что при зарядке шестидесятифутового взрывного устройства из моей вспотевшей руки выпал детонатор с гремучей ртутью и вспышка была такой яркой, а взрыв таким громким, что Хьюэлл, который все это время держал меня на мушке, лишь чудом не нажал на спусковой крючок?

Не был я виноват и в том, что Леклерк заставил меня параллельно работать над двумя ракетами, а Харгривс и еще один ученый по фамилии Уильямс, которых он заставил проверять каждый мой шаг и все записывать в свои блокноты, постоянно мне мешали. Они стояли на узкой платформе по обе стороны от меня, и я шагу не мог ступить, чтобы не наткнуться на них.

В желании Леклерка подключить одновременно две ракеты я видел определенную логику. Без сомнения, он пригрозил Харгривсу и Уильямсу, что, если они будут разговаривать друг с другом, их пристрелят. И возможно, убьют их жен, если к концу дня окажется, что их записи в чем-то не совпадут. И если запуск первого «Крестоносца» пройдет успешно, а записи, сделанные при подготовке обеих ракет, окажутся совершенно одинаковыми, у Леклерка появится гарантия, что и вторая ракета не преподнесет никаких сюрпризов.

В то же время одновременная подготовка ракет стала для меня своего рода оглашением смертного приговора. Ведь если бы Леклерк планировал забрать меня с собой, то вряд ли приказал бы заняться обеими ракетами в такие сжатые сроки: в последних радиограммах, полученных с «Неккара», сообщалось, что из-за усилившегося шторма, возможно, придется отказаться от испытаний. Впрочем, мне не нужно было оглашать приговор. Я только хотел знать, когда они собираются меня убить. Сразу, как только я закончу подключение, или позже, вместе с капитаном Гриффитсом и его людьми, когда ученые с женами уплывут? Я склонялся к последнему варианту. Даже Леклерк вряд ли станет устраивать кровавую баню перед отплытием на глазах у стольких свидетелей. Но я не поставил бы и пенни на то, что все произойдет именно так.

Около двух часов дня я спросил у Хьюэлла:

– Где ключи от блока самоликвидации?

– Ты уже все сделал? – поинтересовался он.

Перед пуском ракеты требовалось подключить топливную систему и систему самоуничтожения. Но последнюю, замыкающую цепь тринитротолуолового заряда весом в шестьдесят фунтов невозможно было активировать без ключа, которым открывался фиксирующий замок на переключателе.

– Не совсем. Переключатель на блоке самоликвидации залипает. Хочу посмотреть на него.

– Жди. Сейчас приведу Леклерка.

Он ушел, оставив вместо себя бдительного китайца, и через минуту вернулся вместе с Леклерком.

– Какая загвоздка возникла на этот раз? – нетерпеливо спросил Леклерк.

– Мне надо всего несколько минут. У вас есть ключ?

Леклерк жестом велел опустить кабину лифта, двум ученым с блокнотами приказал выйти из нее и сам забрался ко мне. Когда мы стали подниматься, он с подозрением спросил:

– В чем дело? Решились на последний отчаянный обман?

– Проверьте переключатель сами, – огрызнулся я. – Он совсем не движется.

– Он передвигается только до середины, пока не повернут ключ, – сердито ответил Леклерк.

– Он застрял на месте. Посмотрите сами, и вам станет ясно.

Леклерк попробовал, сдвинул переключатель меньше чем на четверть дюйма, кивнул и протянул мне ключ. Я открыл замок, отвинтил четыре гайки-барашка, удерживавшие крышку переключателя на месте, снял крышку и кончиком отвертки незаметно извлек кусок медной проволоки, который ранее засунул между переключателем и крышкой, чтобы его заклинило. Сам переключатель был обычным пружинным рычагом, и, когда его перемещали вправо, два медных наконечника передвигались от двух обесточенных клемм справа к двум клеммам слева, на которые начинал подаваться ток. Я отвинтил центральный рычаг, стараясь сделать это как можно быстрее, насколько позволяла дрожь в правой руке и пелена перед глазами. Извлек рычаг, сделал вид, будто выпрямляю медные наконечники, затем привинтил рычаг на место.

– Изъян в конструкции, – коротко объяснил я. – Возможно, в другом то же самое.

Леклерк молча кивнул и внимательно проследил, как я поставил на место крышку и несколько раз подергал за рычаг, демонстрируя, как легко он теперь движется.