Воздушная тюрьма

Воздушная тюрьма

Пока один преодолевает себя, покоряя горные вершины или осваивая новый экстремальный вид спорта, другой сражается с невидимыми монстрами за возможность социализироваться. Что мы знаем о людях со специфическими фобиями и почему так часто стигматизируем то, что по счастливой случайности обошло нас самих? Как пережить потери и диагнозы близких продолжая испытывать иррациональный страх от высоких бетонных коробок? Это история для тех, кто продолжает бороться в одиночку и для тех, кто по какой-то причине продолжает обесценивать чужие переживания. Возможно, ваша помощь и поддержка необходимы прямо сейчас. Оглянитесь. Это проще, чем кажется, но очень нужно и важно.

Тревожный манеж

Мне три. В моей памяти сохранилось не так много осознанных воспоминаний об этом возрасте, но одно отрицательное из серии «травмирующий опыт» до сих пор тянется за мной и фонит, как старая шумная консервная банка. У меня прекрасная семья и абсолютное доверие к родителям и внешнему миру, но ровно до тех пор, пока мы не оказываемся внутри здания ивановского цирка. Для меня это стало большим событием. Вот мы куда-то торжественно собрались вдвоем с папой. Вот зашли в помещение с воздушными шарами, цветными пружинками слинки, волшебными палочками и ароматной сладкой ватой. Вот мы подходим к кассе, приобретаем билеты и узнаем, что представление уже началось и нам нужно срочно занимать свои места. Вот билетёр открывает двери и приглашает нас пройти внутрь, но через секунду я впадаю в абсолютный ступор и не могу вымолвить ни слова. Я вижу яркий бьющий свет прожекторов, громкие возгласы инспектора манежа, несущихся по арене лошадей и большое отдаленное пространство, которое мне маленькой трехлетней девочке напоминает бездну. Я нахожу в себе силы схватить папу за руку и сквозь горючие слезы умоляю его уйти. Несколько раз он пытался найти ко мне подход и успокоить, но все было тщетно. Мы сдали билеты и уехали домой. Весь вечер я пыталась закутаться в крошечную площадь однокомнатной квартиры и взахлеб смотрела диснеевские мультики. Никто не придал особого значения случившемуся. Подумаешь, испугалась цирка? Детям свойственно бояться чего-то нового, незрелость нервной системы, изменится со временем.

Прошло долгих одиннадцать или двенадцать лет прежде, чем я снова нашла в себе силы прийти в цирк.

Зацикленный сон

Через дорогу от нашего дома находился небольшой продовольственный магазин. Сейчас он воспринимается мной, как малюсенькая иголка в гигантском стоге сена, а в раннем детстве провоцировал неконтролируемое желание схватить маму за руку. Со слов близких, я начала проявлять подобные паттерны поведения с двух лет, но поскольку я этого не помню, веду отсчет своей персональной истории с неудачного похода в цирк. Внутри магазина было всего несколько отделов с продуктами и бытовой химией, но потолки казались мне слишком высокими, а вечно намытый пол предательски скользким. После этих визитов мне часто снился один и тот же сон, как я оказываюсь внутри этого магазина, поскальзываюсь и не могу встать. Пытаюсь соскрести себя силой мысли и найти точку опоры, но пространство расширяется, а поблизости ничего, кроме бесконечного скользкого пола и высоченного, размером с небосвод, потолка. После таких снов я долго приходила в себя, но сформировавшийся страх не отпускал. Со временем стали появляться новые локации, в которых я испытывала нечто подобное. Одним из ярких воспоминаний был центральный рынок, куда родители практически каждые выходные приезжали за свежими продуктами. Я слышала, как мясники орудуют ножом, как гудят торговые ряды и как чьи-то шаги отдают гулких эхом, ударяясь о стены странного помещения. Проходило время, но ни в три года, ни в шесть лет мое восприятие не менялось.

– Мама, дай мне пожалуйста руку, мне просто нужно держаться за руку.

– Даш, ты уже взрослая девочка. Успокойся. Мне нужно выбрать овощи, я не могу держать тебя сейчас за руку.

Пространство расширяется, а ты ощущаешь себя бракованным. Другие дети так себя не ведут. Они не реагируют на арочные потолки, на шум и не испытывают чувство беспомощности от того, что просто оказались внутри большого помещения. Нет, мне никогда не ставили расстройство аутистического спектра. Я была слишком общительным и любопытном ребенком. Не замыкалась в себе и не избегала контакта глаза -в глаза. Рано заговорила и не демонстрировала признаки стереотипного поведения. Я просто боялась, боялась того, от чего другим не страшно. Ни темноты, ни насекомых, ни Фредди Крюгера и вселяющего инфернальный ужас Пинхеда. Я боялась потолков. Вот все, что я могла сказать, будучи ребенком, который сам не до конца понимал, что с ним происходит.

Во французской стороне, на чужой планете

Меня никогда не приводили к детскому психологу. Однажды я сама вызвалась к нему сходить, но накануне сбежала к бабушке, найдя у нее солидарное убежище от предвзятой беседы с мозгоправом (по крайней мере так казалось в пубертате). Тема психологической помощи была не слишком развита в провинциальном городе в двухтысячных и поход к психологу приравнивался к «меня упекут в психушку», а значит надо изо всех сил делать вид, что я нормальная.

Жизнь в небольшом городе с малоэтажным строительством спасала меня от новых потрясений, и чтобы наверняка поставить точку в этом вопросе я решила пойти учиться на психолога. Помню, как заведующий кафедры спрашивал нас, студентов первого курса соцпсиха, зачем мы выбрали это направление:

– Я хотела бы помогать другим справляться с их эмоциональными проблемами.

– Меня интересует область научных исследований.

– Хочу сделать свой вклад в общество и в улучшение межличностных отношений.

А я ответила, что я хочу помочь себе. Потому что мне казалось, что спасение утопающих дело рук самих утопающих. Несмотря на то, что учеба стоила моим родителям денег и на бюджет поступить не получилось, они приняли мое решение. Правда разочарование наступило очень и очень быстро. В стенах вуза есть возможность получить много теоретических знаний, написанных сухим терминологическим языком, но ни на одном курсе из четырех я не нашла волшебную пилюлю для себя. К концу учебы я понимала, что у меня генерализованное тревожное и обсессивно-компульсивное расстройство, но это как знать своих тараканов в лицо, но не суметь ударить тапком в цель.

Не зря бытует выражение, что у каждого психоаналитика должен быть свой психоаналитик. Только я еще не признала тот факт, что моя проблема носит не психологический, а скорее психиатрический характер и психиатрия это не только про асоциальное поведение и опасность для общества. Это и про то, что тебе невероятно сложно жить обычной жизнью, переживая ощущения, не поддающиеся логическому объяснению. И я пишу о своей истории не как человек с корочками психолога, а как человек, который столкнулся с фобиями лично и до сих пор пытается разрубить этот гордиев узел.

Иногда меня не покидало ощущение, что я живу не своей жизнью и делаю то, что мне не нравится, ради цели, которая на мой взгляд недостижима. Сейчас мне тридцать, и я четко осознаю, что один в поле не воин. Да, это ваше поле битвы, но вам очень нужны союзники. Люди, которые будут проявлять эмпатию к вашему состоянию и протянут руку, если вам потребуется физический контакт, чтобы снять тревожность. Хоть в десять, хоть в двадцать, хоть в тридцать лет. У тревожности нет возраста и у страхов тоже, даже если кто-то пытается вам внушить, что все это только в вашей голове и только вы можете это из нее выкинуть.

Зал ожидания

Первую осознанную паническую атаку я испытала в девятнадцать лет, когда впервые оказалась в аэропорту «Внуково», отправляясь в семейное путешествие. До этого мы ездили на дальние расстояния только поездами и на вокзалах я справлялась с накатывающей тревогой, но аэропорт стал для меня новым испытанием. Как только мы прошли входной контроль и оказались внутри я почувствовала, что не могу в полной мере мониторить свое психоэмоциональное состояние и тело. Я непроизвольно опускала голову в пол и ощущала, как по телу пробегали маленькие разряды тока, а стоило поднять ее и посмотреть по сторонам, как меня сжимало в тиски, и я не могла проглотить слюну.

Папа сразу заметил, что со мной что-то не то и поскольку он был единственным человеком в семье, всерьез относящимся ко всем моим странностям, тут же повел меня к фуд-корту, где можно было спрятаться внутри маленького пространства.

– Доня, крепись! Сейчас будет посадка и мы отсюда уйдем. Постарайся дышать глубже и отвлекаться на какие-то вывески или прохожих. Давай посидим тут, пока тебе не станет лучше.

– Да, пап, спасибо большое. Давай посидим в кафе. Голова немного кружится.

– Я с тобой. Пока я жив, ничего не бойся.

Самопрограммирование очень мощная техника. Папа закладывал эти слова буквально на подкорку и в трудные моменты я повторяла их, как мантру. Уже тогда я знала, что у меня агорофобия. Тревожное патологическое расстройство, представляющее собой боязнь нахождения на открытых пространствах, больших площадях и широких улицах, в местах очень большого скопления людей и в полупустых помещениях с высокими потолками.

Проходя по коридорам терминала и наблюдая эти внушительные металлические конструкции над головой, я испытывала ощущение нереальности всего происходящего. Как будто я в том сне и сейчас обязательно упаду, не найдя в себе силы подняться. Я осознавала, что мой страх иррационален и все мои переживания беспочвенны, потому что настоящей опасности нет, но ничего не могла сделать. Чем больше ты пытаешься себя контролировать, тем сильнее ты закручиваешь спираль тревоги. Человек беспомощен в состоянии парализующего страха. Он как маленький слепой котенок, который не понимает куда он двигается, пока все остальные энергично снуют туда-сюда по своим делам.

Я помню, как предательски накатывали слезы и как было жаль себя от осознания, что все эти люди радуются моменту и испытывают удовольствие от самого факта нахождения внутри аэропорта, а я выживаю. Мне страшно, плохо, физически больно и совсем не осталось сил на внутреннюю борьбу. Тогда я сражалась с собой шесть часов. Шесть долгих часов к которым я не была готова, не зная, что меня ждет.

Такие простые, банальные, житейские вещи и изнуряющая борьба за возможность их прожить.

День, когда страх стал всем

Отец принимал мои странности (читай: психические расстройства) и умел подбирать правильные слова. С того эпизода, совместных перелетов больше не случилось, да и не хотелось повторно проживать подобный опыт, а другие волнующие меня события мы переживали вместе. Однажды паническая атака произошла со мной в МРТ томографе, но я знала, что многие тяжело переносят эту процедуру и я не одинока в своем дискомфорте от громкого, дезориентирующего звука. Он всегда ходил со мной на все процедуры, медицинские вмешательства и т.д., те обследования были не исключением. Жизнь стала казаться понятной и выверенной, не смотря на те или иные сложности.

Но в один момент его не стало. Внезапно, ночью, от сердечного приступа.

Что я почувствовала? Что мой шаткий мир трещит по швам. Если потеря самого близкого человека сама по себе трагедия, то для меня уход папы стал открытием портала в ад. Первое время психика пыталась защищаться, и я строила из себя мать Терезу, готовую поддержать всех остальных, лишь бы не погружаться в собственное горе. Но проживание эмоций – это важно и моя стратегия аукнулась мне примерно спустя полгода. Молодой человек, с которым мы на тот момент уже два года были вместе, никогда не был свидетелем моих панических атак или странного поведения. И вот мы принимаем решение о совместной поездке на юг, чтобы хоть ненадолго сменить декорации и отвлечься от гнетущих мыслей. Снова Внуково. Очередная борьба понятная мне одной, но уже без папиной поддержки. Мы полетели вчетвером с маминой подругой и в моменте они хотели отсоединиться от нас и пройтись по магазинам, но я поняла, что я не могу остаться с парнем, который меня совершенно не понимает.