Николло Макиавелли. Гений эпохи. Книга 1. Взлет

Моей жене и дочери посвящается.

Часть I: Ранние годы и становление

Я стоял на вершине Кампанилы Джотто и наслаждался панорамой, которая, казалось, осталась неизменной со времён Ренессанса. Терракотовые крыши Флоренции расстилались передо мной, словно мозаика из обожженной глины, а купол собора Санта-Мария-дель-Фьоре, инженерное чудо Брунеллески, возвышался над городом как безмолвный страж истории. Флоренция, какой же ты была, когда тут появился Николло Макиавелли?

Солнце садилось за холмы Тосканы, окрашивая терракотовые крыши Флоренции в золотистые тона. Спустя пять веков город Макиавелли по-прежнему хранил свои тайны, по-прежнему оставался загадкой – как и человек, которого он породил.

В этой книге есть и вымышленные события и достоверные. Мне очень хотелось бы, чтобы Вы, как читатель, следуя за мной почувствовали вкус и ощущении этой великолепной эпохи – 15 века, когда были города, республики, королевства, интриги, войны…

Я, гуляя остановился на площади Синьории, где когда-то возвышался костер тщеславия. Именно здесь Савонарола организовал сожжение «суеты» – предметов роскоши, карнавальных масок, «непристойных» книг и произведений искусства. Именно здесь же, четыре года спустя, в 1498 году, сам монах был повешен и сожжен по обвинению в ереси, а пепел брошен в реку Арно…

Но все по порядку.

«Понять идеи Николло Макиавелли без погружения в реалии Флоренции XV века – это все равно что пытаться постичь суть красоты драгоценного камня, не зная, под каким давлением и в каких условиях он формировался». От автора

Глава 1: Флоренция эпохи Возрождения

Флоренция, лето, 1489 год. Солнце медленно опускалось за купол величественного собора Санта-Мария-дель-Фьоре, окрашивая терракотовые крыши Флоренции в цвета темного золота. В узких улочках, петляющих между каменными дворцами, уже сгущались тени.

На рассвете город был тёмен и влажен. Ранние прохожие несли лампы или факелы. Из лавок выползали подмастерья, с мешками муки на плечах. Из монастырей выходили послушники, устремляясь к рынкам – за хлебом и новостями. Возле колодцев собирались женщины с кувшинами, сплетничая, пока вода набиралась в шуме городского утреннего дыхания.

Но ввобще рассвет над Флоренцией начался не с пения петухов, а со звона монет. Еще до того, как первые лучи солнца коснулись купола Санта-Мария-дель-Фьоре, в конторах на виа Порта Росса уже зажглись свечи и кипела работа. Здесь, в узких помещениях с низкими сводами, решались судьбы королей и империй. Здесь, в помещении размером не больше современной гостиной, вершились судьбы королевств.

К девяти утра город уже оживал. Улицы широкие – такие как виа дельи Спеччиали или виа Калимала – наполнялись звуками: голосами торговцев, руганью погонщиков мулов, звонким «occhio!» – «берегись!» – с которым неслись мальчишки с корзинами. Шёлковщики разворачивали ткани прямо на подставках. Кожевники выставляли мешки и седла на показ. У лавок аптекарей стояли витрины с цветными пузырьками – жёлтыми, синими, зелёными. Аромат розмарина, пыльцы, уксуса, жжёной корицы смешивался с запахом мокрой шерсти, пыли и чеснока.

Каждый ремесленник с достоинством шёл в свой квартал. Шерстяники – к Арте ди Лана. Ювелиры – к мосту. Скульпторы – в сторону мастерских на левом берегу. Их лица были сосредоточенными. И даже подростки, только начавшие обучение, уже шли с видом людей, несущих ответственность. Здесь никто не мог позволить себе пустоту. Город требовал вклада от каждого.

Узкие переулки вели к неожиданно просторным площадям. Одной из них была Пьяцца Синьории. Это было не просто открытое место – это была сцена. Здесь выступали актеры. Здесь зачитывали приказы. Здесь жгли еретиков. Здесь вставали трибуны. Здесь проходили шествия. И каждый, кто стоял на этой площади, чувствовал: он часть действия. Даже если просто держит корзину с репой.

Лоренцо Торнабуони склонился над гроссбухом, его перо скрипело по пергаменту, записывая суммы, от которых закружилась бы голова у любого современного банкира. «Английскому королю – пятьдесят тысяч флоринов, французскому дофину – тридцать тысяч, папе римскому – сто тысяч...»

Экономическое процветание Флоренции XV века стало прочным фундаментом её культурного величия. Город утвердился как важнейший финансовый и торговый центр Европы.

Бенедетто Дей, флорентийский купец, в своей «Книге торговли» с плохо скрываемой гордостью писал: «Наши банкирские дома имеют отделения по всей Европе, от Лондона до Константинополя, и нет такого значительного дела, где не участвовал бы флорентийский капитал».

Флорентийские банкиры не просто давали деньги в долг – они были архитекторами европейской экономики. Филиалы банка Медичи раскинулись от туманного Лондона до жаркого Константинополя, от дождливого Брюгге до солнечной Неаполя. Лоренцо Торнабуони, управляющий римским филиалом банка Медичи, писал в 1489 году: «Наши флорины текут по Европе подобно крови в жилах человека. Без них монархи не могут воевать, а купцы – торговать».

Каждый флорин весил ровно 3,54 грамма чистого золота и нес на себе изображение лилии – символа города, и святого Иоанна Крестителя – его покровителя. Но истинная магия заключалась не в металле, а в доверии. От Лондона до Константинополя, от Севильи до Новгорода купцы предпочитали флорентийское золото любому другому.

Всем было известно где находится самый мощный финансовый центр – это виа Торнабуони, улица, где располагались конторы крупнейших флорентийских банкирских домов – Бардир Перуцци, Строцци и, конечно же, Медичи.

Это было по истине банковская империя, созданная усилиями и стараниями Козимо Медичи. Курьеры банка Медичи скакали по дорогам Европы быстрее королевских гонцов. Информация, которую они получали на местах и потом везли о ценах на шерсть в Лондоне достигала Флоренции быстрее, чем английский король узнавал о ситуации в своих портах. Знание было силой, а сила – деньгами.

Флоренция была городом банкиров и торговцев, где деньги значили очень много. Состояния тратились на искусство и архитектуру, но и расслоение общества становилось всё более заметным.

Система налогообложения, особенно введенная во Флорентийской републики в 1427 году – кадастр (catasto), пыталась сделать распределение налогового бремени более справедливым среди всех слоев общества, вызывала постоянные споры и недовольство.

Кадастр (catasto) 1427 года был попыткой честно оценить имущество граждан и взимать налоги пропорционально их состоянию. Но богатые находили способы скрыть часть своих активов или добиться льгот. Система налогообложения, введенная в 1427 году, вызывала постоянные споры и недовольство. Маттео Пальмьери, видный гуманист и государственный деятель, отмечал: «Ничто не вызывает большего раздражения у граждан, чем налоги, и ничто так не разделяет общество, как споры о том, кто и сколько должен платить в казну».

«Известно, что даже честнейший Козимо Медичи, – писал анонимный автор политического памфлета 1440-х годов, – платит в казну меньше, чем следовало бы, по справедливости. Его банкиры умеют так запутать счета, что даже самый опытный ревизор не обнаружит всех его богатств».

Но все равно Флоренция в ту эпоху процветала. Бенедетто Деи, флорентийский хронист и статистик своего времени, составил в 1472 году поразительный список: «В нашем славном городе – 270 лавок шерстяников, 83 мастерские шелка-ткачей, 54 резчика по камню и мрамору, 44 ювелира, более 30 банкирских домов. Мы превзошли Венецию в богатстве и Рим в могуществе!»

В конторе на виа Калимала, где располагалась штаб-квартира цеха шерстяников Arte di Lana, ежедневно совершались сделки на суммы, превышающие годовые бюджеты целых государств.

Франческо Датини, «купец из Прато», как он сам себя называл, оставил потомкам более 150 тысяч деловых писем, в которых описывал масштабы флорентийской торговли: «Сегодня отправил во Фландрию тысячу кусков сукна, в Лондон – партию шелка, в Авиньон – специи с Востока. В одном из них он писал: «Флоренция – это паук в центре мировой паутины. Каждая нить ведет к золоту».

По утрам, когда туман еще не рассеялся над Арно, в мастерских Ольтрарно уже раздавался стук молотков и скрежет резцов. Здесь, в квартале ремесленников на левом берегу реки, создавались шедевры, которые будут восхищать человечество веками. В мастерской Верроккьо, весной 1480 год, восемнадцатилетний Леонардо да Винчи смешивал краски в углу мастерской, когда услышал возглас учителя. Андреа Верроккьо стоял перед картиной «Крещение Христа», на которой ангел, написанный учеником, затмевал все остальные фигуры.

«Когда ученик превосходит учителя, – произнес мастер, откладывая кисть, – время покинуть поле битвы с честью». Верроккьо в сердцах бросил кисти и поклялся больше никогда не рисовать

Джорджо Вазари позже запишет эту историю в своих «Жизнеописаниях», но истинное значение момента было глубже анекдота. Флоренция создала систему, где талант неизбежно всплывал на поверхность.

Филиппо Брунеллески, завершая купол Санта-Мария-дель-Фьоре, не просто строил храм – он создавал новую геометрию пространства. Анонимный хронист записал в день освящения собора в 1436 году: «Казалось, что небо спустилось на землю. Купол виден за десять миль – путники знают: они приближаются к центру мира».

Восьмигранный купол диаметром 42 метра был не технологическим чудом своего времени, но очень креативным в подходе к строительству. Брунеллески решил построить без использования лесов и центральной опоры, что считалось не только безумием, но практически невозможным.

Антонио Манетти, первый биограф Брунеллески, приводит его слова: «Древние строили свои купола на сплошных лесах. Я же построю два купола – один внутри другого – и между ними проложу лестницу, по которой можно будет подниматься для осмотра и ремонта».

Решение Брунеллески было гениальным – он использовал особый рисунок кладки «в елочку», который позволил кирпичам удерживаться на месте благодаря собственному весу. Когда купол был завершен в 1436 году, папа Евгений IV лично освятил его.

«В тот день – писал хронист Джованни Кавальканти, – весь город вышел на улицы. Люди плакали от гордости, видя, как луч света проникает сквозь фонарь купола, словно благословение небес. Брунеллески стоял в стороне, тихий и сосредоточенный, лишь слабая улыбка выдавала его чувства».

В саду монастыря Сан-Марко юный Микеланджело изучал коллекцию античных статуй под покровительством Лоренцо Великолепного. Кондиви, биограф скульптора, записал слова самого Микеланджело: «Лоренцо не только давал мне кров и стол, но и открыл глаза на красоту древних. В его саду я научился видеть в мраморе не камень, а спящую душу».

На Понте Веккьо, древнем мосту через Арно, в золотых лавочках работали лучшие ювелиры Европы. Бенвенуто Челлини, хотя и родился позже в 1500 году, в мемуарах описывал атмосферу: «Мост был словно шкатулка с драгоценностями. Каждая мастерская – отдельная жемчужина. Здесь ковались короны для королей и тиары для пап».

Базилика Санто-Спирито, детище того же Брунеллески, поражала гармонией пропорций. Лука Ланудочи, современник Макиавелли, писал: «В этой церкви даже самые суетные мысли становятся возвышенными. Брунеллески создал математику красоты в камне».

На площади Сан-Лоренцо по вторникам и субботам разворачивался рынок, где можно было купить все – от восточных специй до фламандских гобеленов. Здесь встречались купцы из всех концов известного мира. Марко Поло за два века до этого описывал подобные рынки в Азии, но флорентийский базар не уступал восточным в разнообразии товаров.

Флорентийская кухня того времени уже отличалась изысканностью. В кулинарных книгах XV века упоминаются блюда, которые готовились во дворцах знати. «Arista» – жареная свинина с розмарином и чесноком, «ribollita» – густой суп из овощей и хлеба, «cantucci» – миндальное печенье к сладкому вину.

Бартоломео Сакки (Платина), автор первой печатной поваренной книги «De honesta voluptate», писал: «Флорентийцы умеют превратить простую трапезу в праздник для всех чувств. Их столы – это алтари, где приносятся жертвы богам вкуса».

Площадь Синьории, день святого Иоанна – весь город превратился в сцену грандиозного спектакля. Процессии, театральные представления, священные мистерии – Флоренция умела праздновать как никто другой. Лоренцо Великолепный сам писал тексты для «священных представлений». Его «Rappresentazione di San Giovanni e Paolo» собирала тысячи зрителей. Поэт-князь понимал: власть должна быть не только эффективной, но и красивой.

Каждое публичное мероприятие было тщательно срежиссировано. Даже казни превращались в спектакли, где народ становился соучастником власти. Площадь Синьории была сценой, где разыгрывались драмы республики.

Палаццо Медичи на виа Кавур, построенный Микелоццо, стал образцом для всей ренессансной архитектуры. Его фасад из тесаного камня выражал могущество семьи, не нарушая при этом республиканских приличий – дворец был роскошным, но не кричащим.

Внутренний дворик с коринфскими колоннами и античными статуями превратился в настоящий музей. Здесь Лоренцо Великолепный принимал послов, поэтов, философов. Анджело Полициано, наставник детей Лоренцо, писал: «В этом дворе сходятся все дороги человеческого знания. Здесь античность встречается с современностью, Платон беседует с Аристотелем, а музы танцуют под звуки лиры».

Палаццо Питти, первоначально построенный купцом Лука Питти, впоследствии стал резиденцией великих герцогов Тосканских. Вазари создал здесь коридор, соединяющий дворец с Палаццо Веккьо через Понте Веккьо – чтобы правители могли перемещаться, не показываясь народу.

Вилла Кареджи, в ее садах, вечерами собирались члены Платоновской академии – кружка гуманистов под покровительством Козимо Медичи. Марсилио Фичино, переводчик Платона, создал здесь уникальную атмосферу философских бесед.

Флорентийский календарь был полон праздников, превращавших город в сцену грандиозных спектаклей. День святого Иоанна Крестителя, покровителя города, отмечался с необычайной пышностью. Процессии, театральные представления, скачки – весь город превращался в единый организм празднества.

Особой популярностью пользовались «священные представления» – религиозные драмы, которые ставились на площадях. Лоренцо Великолепный сам писал тексты для этих спектаклей. Его знаменитая «Rappresentazione di San Giovanni e Paolo» собирала тысячи зрителей.

Карнавал в Флоренции не уступал венецианскому в роскоши. Маскарады, аллегорические колесницы, уличные представления превращали город в театр под открытым небом. Лука Ланудочи описывал карнавал 1491 года: «Казалось, что боги спустились с Олимпа и прогуливаются по нашим улицам. Красота повсюду – в костюмах, в музыке, в лицах людей».

В отличие от феодальных монархий, Флоренция предоставляла талантливым людям возможности для социального роста. Банкирская династия Медичи происходила из простых менял. Семья Альберти разбогатела на торговле шерстью. Донателло был сыном чесальщика шерсти.

Система цехов (arti) обеспечивала определенную социальную защиту ремесленников и торговцев. Чтобы заниматься политикой, нужно было состоять в одном из цехов. Это правило заставляло даже аристократов формально записываться в купеческие гильдии.

Образовательная система также способствовала социальной мобильности. Школы при церквях и монастырях давали базовое образование, а для способных учеников существовали возможности продолжить обучение. Университет в соседней Пизе привлекал студентов со всей Европы.

К началу XV века Флоренция уже имела длительную и сложную историю республиканского правления. Формально власть в городе принадлежала Синьории – правительству, состоявшему из восьми приоров и гонфалоньера справедливости. Эти восемь приоров и гонфалоньер справедливости, составлявшие Синьорию, избирались на два месяца – срок, который теоретически предотвращал накопление власти в одних руках, но на практике создавал постоянную неопределенность и зависимость от тех, кто мог манипулировать процессом отбора.

До 1434 года флорентийская демократия функционировала по принципам, которые современному наблюдателю показались бы комичными, если бы не были столь опасными. Представьте себе: судьбы тысяч людей решались буквально броском костей. Но эти кости были заряжены политической хитростью.

Процедура выборов напоминала сложный ритуал. Сначала кандидаты проходили scrutinio – тщательную проверку на политическую благонадежность. Гвидо Каппони, один из очевидцев того времени, записал в своих мемуарах: «Видел я, как почтенный торговец шелком Бартоломео Валори три дня не спал, ожидая результатов проверки. А когда узнал, что прошел, так обрадовался, что устроил пир на всю улицу. Но через неделю его имя не выпало в жеребьевке, и он проклинал фортуну до самой смерти».

Жеребьевка проводилась публично, на площади Синьории. Специальные мешки (borse) наполнялись восковыми табличками с именами одобренных кандидатов. Церемониймейстер, обычно слепой мальчик (дабы исключить подтасовку), извлекал имена будущих правителей. Лука Ланфредини, хронист того времени, писал: «Удивительное зрелище – видеть, как могущественные банкиры и купцы трепещут перед слепым отроком, чья рука может вознести их к власти или обречь на забвение».

Система divieti – политических ограничений – превратила флорентийскую политику в настоящий фарс. Если вы уже занимали должность, вам был заказан путь во власть на определенный срок. То же касалось ваших родственников до третьего колена. Разорившиеся граждане и должники казны автоматически исключались из политической жизни.

Франческо Гвиччардини, современник Макиавелли и не менее острый наблюдатель, рассказывал забавную историю о купце Пьеро Строцци: «Сей почтенный гражданин, желая попасть в Синьорию, развелся с женой, дабы избежать родственных связей с неугодными режиму семьями. Однако через месяц выяснилось, что его сын тайно торговал с изгнанниками, и Строцци опять оказался под запретом. В итоге остался он и без власти, и без жены».

Краткосрочность должностей – от двух до шести месяцев – создавала атмосферу постоянной нервозности. Флорентийские чиновники напоминали актеров, которые едва успевали выучить свою роль, как их уже сменяли новые исполнители. Агостино Веспуччи (дядя знаменитого мореплавателя) как-то остроумно заметил: «Во Флоренции власть подобна женщине легкого поведения – каждый может ею обладать, но недолго».

Три столпа флорентийской власти – Tre Maggiori. Три высших органа городского управления – представляли собой сложную систему сдержек и противовесов, которая на практике часто превращалась в театр абсурда.

Совет Двенадцати Добрых Мужей состоял из представителей различных кварталов города. Но «доброта» их была весьма относительной. Бенедетто Деи, флорентийский хронист, записал случай 1487 года: «Один из 'добрых мужей', мессер Антонио Ридольфи, во время заседания так разгневался на коллегу, что швырнул в него чернильницей. Попал в герб республики на стене. Пришлось прервать заседание для уборки чернил с лилий Флоренции».

Совет Шестнадцати Знаменосцев должен был представлять военные интересы города. Ирония заключалась в том, что большинство гонфалоньеров никогда не держали в руках оружия серьезнее торгового ножа. Лоренцо Торнабуони рассказывал: «Видел я, как гонфалоньер Джулиано Сальвиати, обсуждая планы осады Пизы, перепутал катапульту с требушетом, а потом полчаса доказывал, что слоны могут быть полезны при штурме крепостных стен. Все присутствующие делали вид, что внимательно слушают военные советы торговца сукном».

Главный орган власти – Синьория – состоял из восьми приоров и Гонфалоньера справедливости. Эти девять человек на два месяца становились полновластными хозяевами республики. Их резиденцией служил палаццо Веккьо, где они не только работали, но и жили, практически не покидая здания во время каденции.

Макиавелли в последствии описывал эту систему с едким сарказмом: «Представьте себе девять купцов, запертых в башне на два месяца, каждый из которых считает себя новым Цезарем. К концу срока они либо готовы убить друг друга, либо так сдружились, что не желают расставаться. И те, и другие одинаково опасны для республики».

Особенно комичными были церемонии инаугурации. Новоизбранные приоры торжественно шествовали от своих домов к палаццо Веккьо, облаченные в роскошные мантии, которые большинство из них видели впервые в жизни. Филиппо Строцци оставил описание одной такой церемонии: «Приор от цеха кожевников мессер Джованни Барди так волновался, что споткнулся на ступенях палаццо и упал прямо на знамя республики. Народ счел это дурным предзнаменованием, и действительно – через месяц во Флоренции началась эпидемия».

После прихода к власти семейства Медичи в 1434 году вся эта сложная система превратилась в хорошо отлаженный спектакль. Козимо Медичи, прозванный Pater Patriae, понял главное: не нужно ломать систему, достаточно научиться ею управлять.

Введение должности accoppiatori – выборщиков – стало гениальным ходом. Формально система жеребьевки сохранялась, но мешки теперь наполняли люди Медичи. Как ядовито заметил Франческо Гвиччардини: «Фортуна осталась слепой, но у нее появились поводыри».

Антонио Иволи, один из современников, записал любопытный случай: «В 1458 году выборщик Луиджи Гуичардини так увлекся отбором 'достойных' кандидатов, что включил в списки своего покойного отца. Когда имя усопшего выпало в жеребьевке, в городе началась паника – решили, что это знак божьего гнева. Пришлось срочно объяснять народу, что произошла 'техническая ошибка'«.

Архивы сохранили любопытный документ, датированный 1475 годом. Анонимный член Совета Ста записал: «Сегодня мы вновь наблюдали чудеса флорентийской демократии. Из мешка для жеребьевки извлекли имена четырех сторонников Медичи и только одного оппонента. Воистину, Фортуна явно благоволит нашему неофициальному правителю».

Архивы того времени сохранили дневник одного из приоров, Антонио Ланфредини, который писал: «Сегодня мы обсуждали вопрос о новых налогах почти шесть часов. Голоса разделились, как это часто бывает, между сторонниками Медичи и их противниками. В конце концов, мы достигли компромисса, который, как обычно, не удовлетворил никого».

Антонио Ланфредини, приор 1494 года, записал в дневнике: «Шесть часов спорили о налоге на шерсть. Маттео Строцци кричал так громко, что его слышали на площади. Проголосовали за предложение, которое никто не понял, но все согласились ради тишины».

Луиджи Гвиччардини, представитель влиятельного семейства, наблюдал в 1475 году очередное «чудо демократии»: «Из мешка извлекли четыре имени сторонников Медичи и одного противника. Фортуна явно получает жалованье от нашего неофициального правителя».

«Синьория была театром, где разыгрывалась комедия народовластия, а настоящая власть оставалась за кулисами», – писал в своих дневниках Луиджи Гвиччардини, современник Макиавелли и член влиятельной флорентийской семьи.

Система управления Флоренцией напоминала сложный часовой механизм, где множество шестеренок должны были точно взаимодействовать друг с другом. Наряду с Синьорией существовали Совет Народа (300 человек), Совет Коммуны (250 человек), Совет Ста, а также многочисленные специальные магистратуры. Эта система сдержек и противовесов должна была предотвратить захват власти одним человеком или группой.

Леонардо Бруни, занимавший пост канцлера Флоренции с 1427 по 1444 год, в своем трактате «Похвала городу Флоренции» писал: «Республика разделяет власть между многими, дабы никто не возвысился чрезмерно. Всякая должность имеет краткий срок, и сменяемость магистратов столь часта, что никто не успевает преисполниться гордыни».

Участие в политической жизни Флоренции было строго регламентировано. Право занимать государственные должности имели лишь члены основных цехов, прошедшие процедуру жеребьевки. Имена кандидатов помещались в кожаные мешки (borse), откуда регулярно извлекались для заполнения вакантных должностей.

Палаццо Веккьо высилось над Пьяцца делла Синьория, его зубчатая башня вонзалась в небо Флоренции, как кинжал. Именно здесь, в этом неприступном дворце, билось сердце флорентийской республики – системы правления, которая на практике лишь прикрывала сложную сеть влияния и власти, контролируемую ограниченным числом элитных семей.

В темной комнате палаццо Веккьо, при свете нескольких свечей, седовласый нотариус торжественно доставал из мешка свернутый листок пергамента. Присутствующие затаили дыхание. «Франческо ди Томмазо Сассетти» – объявил нотариус. Судьба Флоренции на ближайшие два месяца была решена очередным поворотом колеса фортуны.

Временные чрезвычайные комиссии – бальи – стали любимым инструментом Медичи для изменения законов. Формально созданные для решения экстренных проблем, на практике они превратились в постоянно действующий механизм узурпации власти.

Состав бальи подбирался с ювелирной точностью. Туда входили проверенные сторонники режима, которые получали чрезвычайные полномочия на ограниченный срок. За это время они успевали принять десятки законов, кардинально меняющих политическую систему республики.

Лука Ланфредини оставил яркое описание работы одной из таких комиссий: «Заседание бальи напоминало рынок: каждый предлагал свой проект, все говорили одновременно, никто не слушал. Но в итоге принимались именно те решения, которые заранее подготовили люди Медичи. Остальные предложения просто игнорировались, как будто их и не было».

Созданные в конце XIV века Совет Ста и Совет Семидесяти стали вершиной политической пирамиды Медичи – это как новая аристократия Флоренции. Эти органы почти полностью состояли из приспешников правящего семейства и фактически заменили традиционные законодательные советы.

Попасть в эти советы стало пределом мечтаний флорентийских граждан. Это означало не только политическое влияние, но и экономические привилегии, доступ к прибыльным государственным контрактам, возможность устроить детей на выгодные должности.

Джованни Камби, современник событий, записал: «Видел я, как почтенный банкир Филиппо Строцци три года обивал пороги, прося включить его в Совет Ста. Дарил подарки, устраивал банкеты, даже пожертвовал деньги на строительство церкви. Когда наконец его включили в список, радости его не было предела. А через месяц выяснилось, что он должен был проголосовать за закон, разоряющий его собственное дело. Строцци понял, что купил право на собственное банкротство».

Система Медичи, при всей своей изощренности, не могла удовлетворить амбиции всех желающих. Результатом стали заговоры – кровавые эпизоды флорентийской истории, которые Макиавелли позже изучал как лабораторные опыты человеческих страстей.

Система теоретически предотвращала концентрацию власти, но на практике подвергалась манипуляциям со стороны влиятельных семейств. В своих секретных дневниках Паоло Ручеллаи, богатый торговец шелком, писал: «Сегодня я имел встречу с Козимо [Медичи]. Мы обсудили предстоящую жеребьевку. Его люди уже позаботились о том, чтобы нужные имена оказались в нужном мешке. В политике, как и в торговле, важно не только то, что видно на поверхности».

Флорентийский историк Бенедетто Варки свидетельствовал: «Хотя все жители города делились на три состояния – знатные, средние и низшие, лишь средние, составлявшие большинство, имели действительный доступ к правлению. Знатные часто отстранялись законами против магнатов (tratti di magnati), а низшие редко обладали необходимым состоянием и связями».

Почему вы спросите – средний класс составлял большинство? Все дело в том, что ключевую роль в экономике играли цеха. Семь старших из них(Arti Maggiori), это цеха— судей и нотариусов, торговцев тканями, менял, торговцев шерстью, торговцев шелком, врачей и аптекарей, меховщиков – формировали экономическую элиту города. Четырнадцать младших цехов объединяли представителей менее престижных профессий.

Особую роль играло производство и торговля тканями. Флоренция славилась своими шерстяными и шелковыми тканями высочайшего качества, которые экспортировались по всей Европе. Франческо Датини, известный купец из Прато, в своей переписке отмечал: «Флорентийские ткани ценятся повсюду за их качество и красоту. На ярмарках Шампани, в Брюгге и Лондоне их узнают с первого взгляда и готовы платить больше, чем за любые другие».

Красильня семейства Ручеллаи была известна своим секретным рецептом создания самого глубокого и стойкого пурпурного красителя. Джованни Ручеллаи, записывая семейную историю, упоминал: «Наш пурпур украшает одежды кардиналов и королей. Это искусство, переданное нам предками, стоит дороже золота и является источником нашего благосостояния».

В архивах Флоренции сохранилось описание процессии Дня Святого Иоанна 1420 года, где представители цехов шли строго в порядке значимости. «Сначала шли судьи и нотариусы в мантиях, отделанных горностаем, за ними – представители Калимала [цех торговцев тканями] в одеждах из тончайшего сукна, затем менялы с золотыми цепями на шеях…» – записал анонимный хронист.

Флорентийские женщины, несмотря на ограничения эпохи, играли важную роль в культурной жизни города. Клариса Орсини, жена Лоренцо Великолепного, была покровительницей искусств и литературы. Лукреция Торнабуони, мать Лоренцо, сама писала религиозные поэмы.

В монастыре Сан-Марко жила Джиневра де Бенчи, муза художников и поэтов. Леонардо да Винчи написал ее портрет, а Анджело Полициано посвятил ей сонеты. Филиппа Строцци была не только красавицей, но и умелой политической интриганкой, плевшей заговоры против Медичи.

Когда Макиавелли появился на свет, Флоренция уже почти три десятилетия жила под фактическим правлением семейства Медичи. Козимо Медичи, умерший за пять лет до рождения Никколо, сумел создать уникальную систему скрытого контроля над республикой, не занимая при этом официальных государственных постов.

Веспасиано да Бистиччи, знаменитый флорентийский книготорговец, оставил нам портрет Козимо: «Он был человеком среднего роста, с оливковой кожей и внушительным присутствием. Хотя не получил формального образования, был исключительно начитан и мог поддержать беседу с учеными людьми на темы философии и теологии. В вопросах управления государством его рассудительность была непревзойденной».

При внуке Козимо, Лоренцо Великолепном, который правил Флоренцией в годы детства и юности Макиавелли, искусство манипуляции политической системой достигло совершенства. Лоренцо был не только искусным политиком, но и поэтом, покровителем искусств, образованным гуманистом.

Аньоло Полициано, поэт и гуманист из ближайшего окружения Лоренцо, писал о нем: «Он обладает удивительной способностью быть разным с разными людьми – с философами рассуждает о тонкостях платоновского учения, с художниками обсуждает пропорции и перспективу, с музыкантами – гармонию, а с простым народом шутит и веселится, словно один из них. И при этом во всем остается собой».

Чтобы лишить аристократию возможности и права участвовать в избирательном совете и работе в советах, во Флоренции был выпущен декрет, не позволяющий маргиналам (знати) принимать участия в выборе. Он назывался – «Установления справедливости» и был создан в 1293 году под руководством Джано делла Белла – флорентийского политического деятеля из влиятельного, но не аристократического рода.

Основные положения «Установлений справедливости»:

Законы создавали юридическое определение «магнатов» (magnati) – членов знатных феодальных семей

Магнатам запрещалось занимать высшие государственные должности в республике

Магнаты несли коллективную ответственность за преступления, совершенные членами их семей

За преступления против простых граждан магнаты подвергались более суровым наказаниям

Была создана должность «Гонфалоньера справедливости» (знаменосца справедливости) для контроля за исполнением этих законов

Законы применялись довольно строго, особенно в первые десятилетия после их принятия:

Для включения в список магнатов было достаточно иметь рыцарский титул или принадлежать к знатному феодальному роду

Списки магнатов периодически пересматривались и расширялись

Многие знатные семьи, чтобы вернуть себе политические права, были вынуждены менять имена, отказываться от титулов и вступать в гильдии

Впоследствии применение законов стало более избирательным. Некоторым знатным семьям удавалось получить исключение из списка магнатов. К XV веку (период, о котором писал Варки) эти законы всё ещё действовали, но их влияние было уже не таким сильным, как первоначально.

Эти законы стали важным инструментом в формировании особой политической системы Флорентийской республики, где власть сосредоточилась в руках богатого торгово-ремесленного сословия (пополанов), а не традиционной аристократии.

XV век стал временем интеллектуальной революции, в авангарде которой шла Флоренция. Гуманистическое движение, возникшее в предыдущем столетии благодаря усилиям Петрарки и Боккаччо, достигло расцвета и трансформировало культурную парадигму. Концепция studia humanitatis – изучения грамматики, риторики, истории, поэзии и моральной философии – стала основой нового образования, ориентированного на формирование активной гражданской личности.

Джованни Верчелли, миланский посол при флорентийском дворе, в донесении своему господину Филиппо Мария Висконти с некоторым раздражением отмечал: «В этом городе даже лавочники рассуждают о делах государства как философы, цитируя древних авторов и находя в истории примеры для подражания или предостережения».

Важную роль в развитии гуманистического движения сыграл Флорентийский университет (Studio Fiorentino), основанный еще в 1321 году. В XV веке он привлекал выдающихся ученых, среди которых были Кристофоро Ландино, Марсилио Фичино, Анджело Полициано. Особое значение имело преподавание греческого языка, начатое Мануилом Хрисолором в 1397 году и продолженное его учениками

В 1439 году во Флоренцию прибыл византийский философ Георгий Гемист Плифон для участия в церковном соборе. Его лекции о Платоне так впечатлили Козимо, что тот загорелся идеей создать центр изучения античной философии.

Козимо выделил виллу в Кареджи и значительные средства для создания центра неоплатонической философии. Руководителем он назначил именно Фичино, сына своего личного врача. Прозорливость Козимо оказалась безошибочной – Фичино стал гением перевода, сумевшим передать не только слова, но и дух платоновской философии.

«Когда я перевожу Платона», – писал Фичино в письме к другу, – «я чувствую, будто его душа вселяется в меня. Иногда я забываю, где заканчиваются его мысли и начинаются мои собственные».

К 1484 году Фичино завершил колоссальный труд – полный перевод сочинений Платона на латынь. Это событие имело революционное значение – теперь идеи греческого философа стали доступны всем образованным европейцам, не владевшим греческим языком.

Пока философы Платоновской академии трансформировали мир идей, художники и архитекторы Флоренции совершали не менее радикальную революцию в визуальных искусствах.

Джорджо Вазари, биограф великих мастеров эпохи, описывал это время как пробуждение: «Искусство словно проспало тысячу лет и вдруг открыло глаза во Флоренции».

Начало этой революции связывают с именем Мазаччо, чьи фрески в капелле Бранкаччи потрясли современников реализмом и психологической глубиной. Хотя Мазаччо умер молодым – ему было всего 27 лет – его работы изменили направление живописи на столетия вперед.

«Когда я впервые увидел «Изгнание из рая» Мазаччо, – писал Микеланджело, который учился, копируя эти фрески, – я понял, что живопись может передавать не только формы тел, но и движения души. Адам и Ева у Мазаччо страдают по-настоящему, их боль пронзает сердце зрителя».

Параллельно с Мазаччо работал Донателло, чьи скульптуры возрождали классические традиции, но наполняли их новым, драматическим содержанием. Его бронзовый «Давид» – первая со времен античности обнаженная статуя в полный рост – стал символом республиканского духа Флоренции, города, гордо противостоявшего более могущественным соперникам.

Палаццо Медичи, спроектированный Микелоццо для Козимо, задал новый стандарт городской архитектуры. Трехэтажное здание с рустованным первым этажом, напоминающим крепостную стену, более изящным вторым и легким третьим, увенчанным выступающим карнизом, создавало впечатление стабильности и основательности.

«Дом должен быть похож на его хозяина – говорил Козимо Медичи. – снаружи суровый и сдержанный, внутри – исполненный благородства и красоты».

«Козимо мудро избегал всякой пышности и показного великолепия в своей одежде и манерах – писал историк Веспасиано да Бистиччи. – но его дом говорил то, о чем молчали его уста – что он первый человек в городе».

Примеру Медичи последовали другие могущественные семейства Флоренции. Палаццо Ручеллаи, спроектированный Леоном Баттистой Альберти, и палаццо Строцци, начатый Бенедетто да Майано и завершенный Кронака, создали в городе своеобразную архитектурную перекличку, где каждое влиятельное семейство демонстрировало свой вкус и статус.

Действительно, Флоренция XV века предоставляла уникальную среду для формирования эстетического чувства. На улицах и площадях города возникали всё новые произведения искусства, создавая своеобразный музей под открытым небом. Даже простой горожанин ежедневно соприкасался с работами великих мастеров.

Сандро Боттичелли, один из самых утонченных художников эпохи, создавал работы, насыщенные философским содержанием и поэтической образностью. Его «Весна» и «Рождение Венеры», написанные для виллы Лоренцо ди Пьерфранческо Медичи, двоюродного брата Лоренцо Великолепного, стали визуальным воплощением неоплатонических идей.

Анджело Полициано, поэт и гуманист из круга Лоренцо Медичи, писал о «Весне» Боттичелли: «Глядя на эту картину, я слышу музыку сфер. Сандро удалось невозможное – он сделал видимыми идеи Платона и стихи Овидия».

Но за блеском культурных достижений скрывались глубокие социальные противоречия. Флоренция XV века была городом разительных контрастов. Рядом с великолепными дворцами и церквями существовали кварталы, где люди жили в крайней нищете.

«Наш город подобен красивому яблоку, внутри которого завелся червь, – писал Аламанно Ринуччини, флорентийский гуманист и политический деятель, в своем «Диалоге о свободе». – наш город подобен морю, которое никогда не бывает полностью спокойным. Даже в тихую погоду в глубине его вод происходит движение, которое может в любой момент превратиться в бурю».

Эти слова оказались пророческими. Память о восстании чомпи – чесальщиков шерсти, поднявших в 1378 году мятеж против правящей олигархии, – была еще свежа в сознании флорентийцев XV века. Хотя восстание было подавлено, социальная напряженность никуда не исчезла.

Безусловно Флоренция не была только богатой и добропорядочной. По вечерам на узких улочках, в полутьме можно было видеть, как закутанные в плащи люди обмениваются секретными посланиями, наемные убийцы выжидают свою жертву, а шпионы внимательно следят за каждым движением политических противников.

«В нашем городе стены имеют уши, а каждое слово может стоить жизни», – предупреждал в своих письмах флорентийский купец Маттео Строцци.

Глава 2 Семья Макиавелли

«Человеку, который желает при всех обстоятельствах пребывать добродетельным, остается лишь гибнуть среди множества тех, кто недобродетелен». Н. Макиавелли

Принадлежа к древнему роду, некогда входившему в высшую элиту города, к XV веку семейство Макиавелли заняло специфическое положение в сложной социальной иерархии Флорентийской республики – положение, во многом определившее жизненный путь и мировоззрение Никколо Макиавелли.

Род Макиавелли (Machiavelli) принадлежал к старинной тосканской знати. Его корни уходят в XII век, когда предки Никколо владели замками и землями в Валь ди Пеза, в частности, замком Монтеспертоли, расположенным примерно в двадцати километрах к юго-западу от Флоренции. Рикордано Малиспини, флорентийский хронист XIII века, упоминает семью Макиавелли среди «благородных и древних родов, пришедших из контадо во Флоренцию».

Эта миграция из сельской местности в город была частью общего процесса урбанизации тосканской аристократии в период коммунальной революции. Джованни Виллани в своей «Новой хронике» отмечает: «Многие благородные семьи из окрестностей перебрались во Флоренцию, где приобрели права гражданства и вошли в управление коммуной. Среди них были роды Буондельмонти, Уберти, Макиавелли и другие, которые укрепили город своим богатством и влиянием».

Археологические раскопки, проведенные в районе замка Монтеспертоли в 1970-х годах, подтвердили существование укрепленного поместья, принадлежавшего семье в XII-XIII веках. Были обнаружены фрагменты керамики с геральдическими изображениями, соответствующими гербу Макиавелли – голубому щиту с четырьмя серебряными гвоздями, расположенными крестообразно.

Переселение в город не означало полного разрыва с сельскими корнями. Как свидетельствуют нотариальные акты, хранящиеся в Государственном архиве Флоренции, семья Макиавелли продолжала владеть значительными земельными угодьями в контадо на протяжении многих поколений. В реестре земельных владений (estimo) 1352 года упоминаются обширные владения Макиавелли в районе Сан-Кашано и Сант'Андреа-ин-Перкуссина – те самые места, где позднее находилось поместье, в котором Никколо напишет большинство своих произведений.

В XIII веке Макиавелли входили в число городской аристократии и активно участвовали в политической жизни Флоренции. В этот период род разделился на несколько ветвей, каждая из которых имела свой дворец в городе. Основные резиденции Макиавелли располагались в квартале Санто-Спирито, в районе, который до сих пор носит название «Costa dei Machiavelli» (Косточка Макиавелли).

Однако политические пертурбации конца XIII века существенно изменили положение семьи. В 1282 году во Флоренции после принятия упомянутой в 1 главе «Установления справедливости» (Ordinamenti di Giustizia), разработанные Джано делла Белла, семья Макиавелли была внесена в списки магнатов, и как следствие лишались права занимать высшие государственные должности.

Дино Компаньи, современник этих событий, в своей «Хронике» упоминает Макиавелли среди семейств, затронутых этими мерами: «Многие благородные дома, прежде управлявшие городом по своей воле, были отстранены от власти законом против магнатов, и возмущение их было велико, но ничего они не могли поделать против воли народа».

Однако к середине XIV века некоторым ветвям рода Макиавелли удалось изменить свой статус. Документы флорентийской Синьории свидетельствуют, что в 1348 году, после эпидемии Черной смерти, несколько представителей семьи были «выведены из магнатов» и получили статус пополанов – полноправных граждан, членов цехов. Это было достигнуто благодаря стратегическим бракам с семьями пополанов и вступлению в цеха, прежде всего в цех судей и нотариусов (Arte dei Giudici e Notai).

Франко Саккетти, флорентийский новеллист XIV века, упоминает этот процесс социальной трансформации в одной из своих новелл: «Многие из тех, кто еще вчера гордился своими башнями и замками, сегодня смиренно просят принять их в цех, дабы не остаться вовсе без голоса в делах республики. И нередко можно видеть, как сын рыцаря становится купцом или нотариусом».

Дед Никколо Макиавелли – Никколо ди Буонинсенья Макиавелли был уважаемым юристом, членом цеха судей и нотариусов, и занимал различные должности в городском управлении. В реестрах Синьории за 1420-е годы его имя встречается среди членов различных комиссий и совещательных органов.

Отец Макиавелли, Бернардо ди Никколо (1428-1500), также был юристом, получившим образование в университете Болоньи, где он изучал каноническое и гражданское право. Сохранился его диплом, выданный в 1450 году, свидетельствующий о присвоении ему степени доктора права. Бернардо принадлежал к интеллектуальной элите Флоренции, о чем свидетельствует его обширная библиотека, включавшая труды античных авторов, современные юридические трактаты и гуманистическую литературу.

Мать Никколо, Бартоломеа де Нелли, происходила из семьи среднего достатка, имевшей связи с торговыми кругами города. О ее образовании и личности известно немного, но из переписки Бернардо следует, что она была грамотной женщиной и активно участвовала в воспитании детей.

Финансовое положение семьи Макиавелли в XV веке можно охарактеризовать как относительно скромное по меркам флорентийской элиты, но вполне благополучное по общим стандартам. Они принадлежали к тому слою общества, который современные историки определяют как «средний класс» Флоренции – образованные профессионалы, не обладавшие значительными торговыми капиталами, но имевшие стабильный доход и определенный социальный престиж.

Основным источником дохода Бернардо Макиавелли была юридическая практика. Как показывают записи налоговых деклараций (catasto), в 1480 году годовой доход семьи составлял около 110 флоринов – сумма, позволявшая вести достойное, но не роскошное существование. Для сравнения, годовой доход семьи Медичи в тот же период исчислялся тысячами флоринов.

Согласно документам кадастра, Макиавелли владели городским домом на виа Гибеллина, а также небольшим поместьем в Сант'Андреа-ин-Перкуссина, которое включало скромный загородный дом (casa da signore), несколько крестьянских домов и около 15 гектаров земли. Этот сельский дом позже станет местом уединения Никколо после его отстранения от политической деятельности и свидетелем создания его важнейших произведений.

Вместе с тем, положение Макиавелли не позволяло им участвовать в крупных коммерческих предприятиях или осуществлять значительные меценатские проекты, что было характерно для верхушки флорентийского общества. В своих письмах Бернардо неоднократно выражал озабоченность финансовыми трудностями и необходимостью экономить на повседневных расходах.

Особое значение для семьи Макиавелли имело знакомство с выдающимся гуманистом Бартоломео Скалой. Бернардо и Бартоломео часто встречались и разговаривали.

Немного о Бартоломео Скала. Он сын простого мельника, сумевший благодаря своему интеллекту и таланту подняться до одной из высших должностей Флорентийской республики. Так с 1465 по 1497 год он занимал пост канцлера, став непосредственным предшественником той должности, которую позже займет Никколо Макиавелли.

Я мысленно представил Флоренция, 1475 год, дом Макиавелли, который не отличался роскошью дворцов Медичи или Строцци. Полки с книгами – невероятное богатство для XV века – гобелены с классическими сюжетами, музыкальные инструменты в углу гостиной.

Передайте мою глубочайшую благодарность мессеру Скале, – произнес Бернардо, бережно принимая книгу, которую ему прислал с лакеем его друг. – И сообщите, что я с нетерпением жду нашей встречи в следующую среду для обсуждения новых переводов Цицерона.

Маленький мальчик лет шести с необычайно живыми глазами – будущий Никколо Макиавелли – с любопытством наблюдал за происходящим из-за колонны. Бернардо заметил сына и подозвал его.

Никколо, подойди. Это новая книга для нашей библиотеки. Когда-нибудь ты прочтешь ее и поймешь, почему древние римляне смогли создать величайшее государство в истории.

Мысленно я представил как проходила одна из интеллектуальных дискуссий, которые регулярно происходили в доме Макиавелли. Бартоломео Скала, канцлер республики, статный мужчина с проницательным взглядом и окладистой бородой, сидел в кресле напротив Бернардо. Между ними на столе лежало несколько раскрытых манускриптов.

«Друг мой Бернардо, – говорил Скала, – твой перевод этого фрагмента Ливия более точен, чем тот, что сделал Браччолини». Ты уловил ту тонкость мысли, которую многие упускают.

Ты льстишь мне, Бартоломео, – ответил Бернардо с искренней скромностью. – Я всего лишь следую традиции, заложенной нашими великими предшественниками.

Знаешь, Бернардо, – продолжал Скала, понизив голос, – наша канцелярия нуждается в людях с твоим пониманием античной мысли и знанием закона. Возможно, когда ситуация станет более… благоприятной, мы могли бы обсудить твое возвращение на государственную службу.

Бернардо задумчиво кивнул, но ответил уклончиво:

Я служу Флоренции как могу, мой друг. Но времена непростые, и каждый должен выбирать свой путь с осторожностью.

В архивах флорентийской канцелярии были обнаружены письма Скалы к Бернардо, датированные 1470-ми годами. В них содержались не только рассуждения о философии и литературе, но и упоминания об обмене книгами – бесценной валютой интеллектуального мира Ренессанса.

«Направляю вам копию речи Цицерона, о которой мы говорили в прошлый четверг,» – писал Скала в одном из писем. «Буду признателен, если вы в ответ одолжите мне манускрипт Тацита, который видел в вашей коллекции.»

Эта интеллектуальная связь, возможно, сыграла определенную роль в последующем назначении Никколо на должность во флорентийской канцелярии.

Флоренция 1470-х годов бурлила политическими страстями. Дом Медичи, формально не имея официального статуса правителей, фактически контролировал республику. Многие старинные семьи открыто противостояли их растущему влиянию, другие – безоговорочно поддерживали. Макиавелли выбрали третий путь.

Политическая ситуация во Флоренции XV века напоминала шахматную партию, где каждый неверный ход мог стоить не просто фигуры, но свободы или даже жизни. Семья Макиавелли в этой сложной игре выбрала стратегию умеренного республиканизма с изрядной долей прагматизма.

В отличие от непримиримых противников Медичи, таких как семейства Пацци или Альбицци, Бернардо Макиавелли избегал прямой конфронтации со всеми в флорентийской политике. В то же время он и не стремились к тесной ассоциации с домом банкиров, сохраняя за собой право определенную независимость в суждениях.

Имя Бернардо Макиавелли регулярно встречалось среди участников собраний городских советов 1460-1470-х годов., что говорило о его вовлеченности в политическую жизнь города. Однако в списках ораторов и лидеров дискуссий его имя появлялось редко – Бернардо предпочитал держаться в тени, наблюдая и анализируя, но не выставляя напоказ свои политические симпатии.

Однажды ему довелось присутствовать на собрании совета Восьмидесяти, где обсуждался вопрос о новых налогах, предложенных Пьеро Медичи. Он сидел в дальнем углу зала, внимательно слушал жаркие дебаты. Когда один из членов совета обратился к нему за мнением, он ответил с дипломатичной сдержанностью:

«Я полагаю, что благосостояние республики требует жертв от всех граждан. Однако мудрость управления состоит в том, чтобы эти жертвы были справедливо распределены между всеми сословиями.»

Этот ответ, не содержавший прямой критики предложения Медичи, но и не выражавший безоговорочной поддержки, был типичным примером той политической линии, которой придерживалась семья.

На одном из собраний флорентийского совета Двухсот, где решался вопрос о новых налогах, предложенных сторонниками Медичи. Бернардо Макиавелли присутствовал среди других граждан, но держался сдержанно. Когда один из ярых сторонников Медичи, Франческо Сассетти, выступил с пламенной речью в поддержку налоговой инициативы, а оппозиционер из семейства Альбицци резко возразил, Бернардо хранил молчание.

Макиавелли всегда так, – шепнул один из членов совета. – Слушает больше, чем говорит. Не примыкает ни к какой фракции открыто. Умный человек – понимает, что в нашем городе опасно иметь слишком явные политические пристрастия.

После собрания один из членов совета стал свидетелем короткого, но показательного разговора. Лоренцо Медичи, уже получивший прозвище Великолепный, остановил Бернардо в коридоре.

Мессер Макиавелли – произнес Лоренцо с вежливой улыбкой, – я заметил, что вы не высказались сегодня по вопросу налогообложения.

Не считал себя достаточно компетентным, чтобы добавить что-то значимое к обсуждению, Ваша светлость, – ответил Бернардо с легким поклоном.

Скромность украшает мудреца, – заметил Лоренцо. – Но я слышал, что в своей библиотеке вы храните редкие труды по государственному устройству Рима. Возможно, однажды вы окажете нам честь и поделитесь своими размышлениями об этом? Говорят, ваш сын проявляет незаурядный интерес к политическим наукам.

Никколо еще молод, но действительно любознателен, – сдержанно ответил Бернардо. – Буду рад служить Флоренции и дому Медичи своими скромными знаниями, когда представится возможность.

Эта короткая беседа иллюстрировала всю сложность положения семьи Макиавелли. Они не были ни открытыми сторонниками, ни противниками Медичи, сохраняя достаточную дистанцию, чтобы выжить в случае политических потрясений.

Политическая ориентация семьи Макиавелли в бурном XV веке оставалась умеренно республиканской, но прагматичной. В отличие от некоторых старинных родов, открыто противостоявших возвышению дома Медичи, Макиавелли занимали осторожную позицию, стремясь сохранить независимость, но избегая прямого конфликта с набирающим силу семейством банкиров.

Бернардо Макиавелли не входил в ближайшее окружение Козимо и Пьеро Медичи, но и не принадлежал к их активным противникам. В реестрах собраний различных советов, датированных 1460-1470-ми годами, его имя встречается среди участников, но не среди лидеров дискуссий. Примечательно, что после заговора Пацци 1478 года, направленного против Лоренцо Медичи, Бернардо не пострадал, хотя некоторые его знакомые подверглись репрессиям.

Особенно ценными оказались воспоминания Алессандро Строцци, представителя влиятельного флорентийского рода, вернувшегося из изгнания после смерти Лоренцо Великолепного в 1492 году. В своих мемуарах он упоминает семью Макиавелли как «державшуюся в стороне от явных партийных пристрастий, но более склонную к республиканским идеалам».

Этот умеренный республиканизм, как показали дальнейшие события, был унаследован и Никколо, хотя в своей политической деятельности он проявлял значительно больший прагматизм, чем можно было бы ожидать от убежденного сторонника определенной формы правления. Возможно, заключалась его истинная мудрость – «способность слушать и понимать все стороны, не становясь пленником единственной доктрины.»

Луки Ландуччи, флорентийский аптекарь и хронист, который фиксировал повседневную жизнь города в период с 1450 по 1516 год в дневниках. В записи, датированной ноябрем 1484 года, он упоминает встречу в своей аптеке с Бернардо Макиавелли и его сыном:

«Сегодня ко мне заходил мессер Бернардо с мальчиком лет пятнадцати – своим сыном Никколо. Юноша поразил меня сочетанием скромности в манерах и смелости в суждениях. Когда зашла речь о недавних проповедях брата Савонаролы, мальчик высказал мнение, что проповедник 'играет на страхах толпы умелее, чем лютнист на своем инструменте'. Мессер Бернардо мягко попенял сыну за дерзость, но в его глазах я видел гордость.»

Конец XV века во Флоренции ознаменовался драматическими событиями, которые коренным образом изменили политический ландшафт города и создали условия для начала государственной карьеры Никколо Макиавелли.

Семья Макиавелли, балансировавшая между различными силами в бурной политической жизни Флоренции, передала Никколо не только образование и связи, но и определенный взгляд на мир – прагматичный, осторожный, но при этом глубоко приверженный республиканским идеалам.

История семьи Макиавелли – это история о том, как в переломную эпоху умеренность и прагматизм могут быть не только стратегией выживания, но и путем к интеллектуальной независимости. Не связывая себя жестко ни с одной из противоборствующих сил, не становясь пленником единственной доктрины, Макиавелли сумели сохранить свободу мысли – качество, которое позволило Никколо создать политическую философию, свободную от моральных предрассудков и идеалистических иллюзий.

Глава 3. Рождение, детство, юношество.

«Не строй скромных планов – они не способны взволновать душу.» Н. Макиавелли

Весна 1469 года выдалась во Флоренции необычайно тёплой. В этот год, третьего мая, в семье юриста Бернардо Макиавелли и его супруги Бартоломеи де' Нелли в небольшом доме на виа Гиббеллина родился сын, которого нарекли Никколо. Ничто не предвещало, что этот ребёнок станет одним из величайших политических мыслителей в истории человечества, чьи труды будут вызывать жаркие споры даже спустя пятьсот лет после его смерти.

Особую ценность представляет «Книга воспоминаний» (Libro di ricordi), которую вел Бернардо с 1474 по 1487 год, документируя семейные события, финансовые операции и профессиональную деятельность. Эта рукопись, обнаруженная в XIX веке и хранящаяся ныне в Национальной библиотеке Флоренции, является важнейшим источником сведений о семье. На ее страницах мы находим запись о рождении Никколо:

«1469, 3 мая. Во вторник родился мой сын – Никколо. Крещен в следующее воскресенье в баптистерии Сан-Джованни. Крестными были Бернардо ди Моне, принадлежащий к Менялам, и Бартоломео ди Буонаккорсо».

Несмотря на скромные материальные возможности, семья Макиавелли уделяла значительное внимание образованию и интеллектуальному развитию. Библиотека Бернардо, инвентарный список которой сохранился среди его бумаг, включала около 60 томов – внушительное собрание по меркам того времени. Среди книг были работы Цицерона, Ливия, Сенеки, Вергилия, а также современных авторов – Данте, Петрарки, Боккаччо.

«Библиотека Бернардо была его подлинной гордостью. Часто по вечерам из их дома доносился его голос – он читал вслух Ливия или Цицерона, а его дети внимательно слушали»

– поделился аптекарь Лоренцо Бонаккорси.

Марсилио Фичино, выдающийся флорентийский философ-неоплатоник, в письме к Бернардо Макиавелли от 1478 года пишет: «Я рад видеть, что в наше время люди твоей профессии не ограничиваются изучением одних лишь законов, но обращаются также к философии и словесности, что делает их ум более проницательным и суждения более глубокими». Это свидетельство указывает на принадлежность Бернардо к кругу флорентийских интеллектуалов, пусть и не к самому его центру

Улица Виа деи Гвиччардини, где стоял дом родителей Николло Макиавелли не была обычной флорентийской улицей. Это был своеобразный интеллектуальный анклав, где сосредоточились влиятельнейшие семьи республики. Напротив скромного дома семейства Макиавелли возвышался величественный особняк Гвиччардини – одного из богатейших и влиятельнейших родов Флоренции.

Пьеро Гвиччардини, глава семейства, был не просто состоятельным купцом. Он являлся покровителем церкви Санта-Феличита и монастыря для представителей аристократии, что подчеркивало его особое положение в обществе. Современники отмечали, что дом Гвиччардини служил неформальным центром политических дискуссий, где собирались влиятельные граждане республики для обсуждения государственных дел.

Исторические хроники того времени свидетельствуют о необычайной атмосфере этого квартала. Как писал флорентийский хронист Лука Ланцуоло: «В этих домах воздух был насыщен политикой так же густо, как аромат жареных каштанов на площадях в октябре». Действительно, дети, растущие в такой среде, с младенчества впитывали сложные политические реалии эпохи.

Очевидец тех лет, домашний учитель семьи Беницци сер Джироламо, в своих записках отмечал: «Юный Никколо обладал удивительной способностью организовывать детские игры так, что они напоминали настоящие политические интриги. Он мог убедить других детей следовать его планам, используя не принуждение, а логику и обаяние».

Мадонна Лукреция Торнабуони, которая часто навещала семью Гвиччардини, записала в своем дневнике любопытный эпизод: «Дети играли в 'государство'. Никколо стал правителем, но вместо того, чтобы просто отдавать приказы, он созвал 'совет граждан' и предложил каждому высказать свое мнение о том, как управлять их маленькой республикой. Когда Луиджи предложил ввести налог на сладости, Никколо сказал: 'Хороший правитель сначала объясняет, зачем нужен налог, а потом уже его вводит'