Четверо в инферно, не считая кота

Отец

Начать рассказ о девушке, оказавшейся на кладбище в белой фате, нужно с того, что звали эту девушку Вика, и что была она самой обычной девушкой: в меру симпатичной, в меру веселой, в меру легкомысленной…только может быть немного…ну совсем немного выше меры… умной…

Вика училась в институте на факультете технической кибернетики на специальности, на которой в основном учились парни. Девушек в ее группе было семеро, и вот среди них Вика и считалась самой умной… По правде говоря, самой умной была не Вика, а ее подруга Таня, но поскольку Таня относилась к учебе шаляй-валяй, часто пропускала занятия и плохо сдавала экзамены, то на фоне этого шаляй-валяя Вика и сделалась самой умной…

Но начать рассказ о Вике нужно все-таки не с института, а с детства.

Свое раннее детство Вика помнила плохо. Собственно, осознавать себя в детстве она начала только тогда, когда они всей семьей,– мама, отец, Вика, и старший брат Володя, переехали в благоустроенную квартиру. А что происходило с ней до того, Вика помнила очень плохо, и, по правде говоря, помнить не хотела. О том периоде своей жизни Вика знала по своим фотографиям, которые во множестве делал Володя. Поскольку почти на всех этих фотографиях она выглядела непривлекательно: кривила на них губы, «куксилась», или плакала, то потому она тот период помнить и не хотела… Но куксилась и плакала Вика тогда вовсе не потому, что у нее был плохой характер, а потому, что она целыми днями оставлась одна. Брат Володя, который должен был за ней присматривать, всегда был «ужасно» чем-то занят, и до Вики ему почти никогда не было дела. Становилось Володе дело до Вики только тогда, когда он хотел потренироваться в фотографировании, и объектом фотографирования выбирал ее.

Зато когда они переехали в новую квартиру, жизнь Вики изменилась кардинально, и Вика в один момент стала благополучным ребенком!– причем, настолько благополучным, что девочки начали ей даже завидовать!

Вика сразу же начала ходить в детский садик, и у нее сразу же исчезли поводы для того, чтобы кукситься или плакать. Да и родители в новой квартире стали обращать на Вику намного больше внимания, чем раньше. Если раньше родители, прийдя с работы, сразу же кидались справлять какие-то хозяйственные дела вне зоны доступа Вики, то сейчас и дел у родителей дома стало намного меньше, да и оказались их дела в зоне доступа Вики, и Вика смогла участвовать в процессе приготовления еды с мамой и наблюдать за тем, что делал отец.

Квартира их была просто роскошной…Это позже люди начали относиться к «хрущовкам» пренебрежительно, а в то время трехкомнатная «хрущовка» была престижным жильем! Многие семьи, состоящие, как викина семья, из четырех человек, жили в то время в однокомнатных квартирах, да еще и считали себя счастливчиками, потому что имели возможность помыться в горячей ванне и сходить в теплый туалет,– в отличие от семей, которые такой возможности не имели.

Но даже по новым, современным стандартам их квартира была вполне хорошей. Располагалась она на третьем этаже, который в советское время назывался «директорским» (потому что на третьем этаже обычно жили привилегированные люди), и близко к центру города (а позже и вовсе в центре города).

Квартиру эту получил на работе викин отец. Хотя отец не был ни директором, ни привилегированным человеком, но зато у него были привилегированные друзья, которые ему с этой квартирой помогли.

И то время, когда Вика жила в полноценной семье в благоустроенной квартире, было самым благополучным временем ее жизни. В тот период времени Вика могла даже считаться избалованным ребенком… хотя избалованности своей она, как водится, не замечала… Например, родители покупали ей хорошие вещи, а она считала эти вещи совершенно обычными…. Позже, когда Вика училась в старших классах, она страшно поразилась тому, как одна ее одноклассница сказала, что в детстве страшно завидовала ее красным сапожкам. Эти сапожки так «зацепили» воображение одноклассницы, что она даже спустя 8 лет их помнила, в то время как Вика не помнила, что когда-то такие сапожки у нее были вообще …

Позже, когда Вика с мамой начали жить в этом проклятом (треклятом!) общежитии (30 жилых комнат, общий коридор, и один душ на всех), в котором у Вики начались всяческие проблемы и неприятности, то о своем былом благополучии она конечно же помнила, но старалась о нем не вспоминать…

Проблемы же в общежитии у Вики начались потому, что Вика жила по советским правилам и считала эти правила незыблемыми, а остальные жильцы ни незыблемыми эти правила не считали, ни жить по ним нужным не считали…. Но о проблемах будет рассказано в следующей главе, а пока нужно сказать о том, что даже тогда, когда отец лишил их квартиры, даже тогда Вика в советских правилах не усомнилась, и думала, что то, что с ними случилось, является все-таки исключением, а не правилом; и продолжала искренне верить в справедливое устройство советской жизни и в то, что в их стране человек никогда не остается без помощи … И надо сказать, что жизнь, несмотря на то, что они с мамой жили черт-те где и черт-те как, это советское устройство, как ни странно, подтверждала.

Мамины приятельницы, которых у нее было огромное количество,– мама была общительным и добрым человеком,– относились к Вике хорошо. Когда мама просила их в чем-то помочь, то они тут же откликались, и помогали чем могли. И эта помощь благоприятно сказывалась в том числе и на Вике. Мамино начальство мамин труд ценило, давало маме грамоты и медали, но самое главное,– давало ей премии, что позволяло Вике жить безбедно….

Викины одноклассники тоже относились к Вике хорошо, и тоже ей помогали, когда она их о чем-то просила. Хотя просьбы ее были совсем небольшими, но ей все равно было приятно, что никто из одноклассников ей ни разу не отказал. И учителя относились к Вике тоже хорошо, и тоже ее не обижали. Они ставили ей справедливые оценки и давали ей возможность проявить себя на олимпиадах и на различных школьных мероприятиях.

В общем, хотя викина жизнь и была неблагополучной в плане жилья, но в социальном и материальном плане она была все-таки благополучной….но здесь надо оговориться, чтобы вы, читатели, до конца все поняли: современный человек викин материальный план благополучным никогда бы не назвал, а в то время, когда у многих людей этот план был хуже, чем у Вики, он был вполне и вполне…

Но пора уже рассказать о том, почему Вика с мамой лишились своего жилья.

Викин отец был человеком жестоким и амбициозным, и он постоянно викину маму унижал и оскорблял, а викина мама это терпела и молчала. Сам себя отец называл интеллигентом, а маму- «говновозкой», потому что мама была простой рабочей, а отец- инженером.

Отец, надо сказать, слишком уж гордился тем, что был инженером и «интеллигентом», хотя по викиным понятиям интеллигентом он был неполноценным. Во-первых, родители отца были очень и очень простыми людьми и вели себя тоже очень просто. Разговаривали они простонародными, часто грубыми словами; частенько бывали нетактичными и невежливыми в общении,– особенно мать отца, викина бабушка; а бабушка- так та вообще вела себя с викиной мамой деспотично, и никогда не утруждала себя тем, чтобы сказать ей доброе слово.– В общем, у родителей отца были все признаки того, что принято называть неинтеллигентностью. А во-вторых, поведение самомго отца ничем от поведения его родителей и родственников не отличалось. А в-третьих, у интеллигентов не принято стыдиться своих родителей, а отец- стыдился.

Однако же полностью осознала все это Вика только тогда, когда стала постарше и смогла свои мысли формулировать. В детстве же она отца обожала, а потому, когда слышала, как он говорил свое сакраментальное: «Я-инженер, а ты- говновозка», то пропускала его слова мимо ушей и предпочитала над ними не задумываться. Вика любила и отца, и маму, и думала, что недоразумения между ними рассосутся сами по себе, и что в их семье все будет хорошо.

А называл отец маму «говновозкой» потому, что мама работала в тепличном комбинате и ее работа была связана с землей и удобрениями. Вообще-то тепличный комбинат находился в городе,– едва ли не в самом его центре,– и навоз в качестве удобрения не использовал, и был, собственно говоря, таким же предприятием, как любое другое городское предприятие. Сельскохоззапахами от тепличного комбината не пахло, а потому для названия «говновозка» у отца не было никаких оснований. Да и сама мама одевалась всегда чисто и аккуратно, и никакими сельхоззапахами тоже не пахла,– и потому слова отца были несправедливыми.

Но это был не единственный недостаток отца. Отец еще и постоянно «гулял на сторону», а мама и это терпела.

Со временем отец начал утверждать, что квартира, в которой они живут- это его квартира, а мама и Володя в ней «никто». Вику в число «никого» отец не включал видимо из-за малого возраста, а Володю включал из-за того, что он «начал слишком много есть, и носить слишком много одежды»

Квартиру отец получил не на одного себя, а на всю семью: на жену и на двоих детей. И то, что квартира принадлежала одному ему, было неправдой. Если бы отец получал квартиру только на себя, то он получил бы «малосемейку»,– да и то только в лучшем случае, а в худшем случае он получил бы место в общежитии. Трехкомнатную квартиру,– даже если бы отец использовал все свои «связи», он не получил бы никогда!

Но мама терпела унижения от отца не только ради квартиры, но и ради детей: ведь Вике и Володе было удобно из их дома ходить в школу. А Володя еще и занимался в различных технических кружках, и в них ему ходить из дома было тоже удобно.

В тот момент, когда отец дошел в своих оскорблениях до высшей точки и мама начала уже задумываться о разводе, она познакомилась с хорошим доброжелательным мужчиной, и решила от отца уйти, и связать свою жизнь с этим мужчиной.

Она поговорила об этом с Володей, и Володя отнесся к ней с пониманием.

Отец же, узнав об этом, просто взбесился, потому что то, что делал он сам, маме, по его мнению, делать было нельзя. Видимо отец сразу же решил лишить их квартиры, но внешне он этого никак не показал, а начал осуществлять свой план постепенно и расчетливо,– и настолько постепенно и расчетливо, что долгое время они о его плане даже не догадывались. Все они: и мама, и Володя, и,– естественно,– Вика,– были людьми простодушными (или простодырыми,– как говорила мама), и в коварных планах ничего не смыслили.

Мама со своим новым мужчиной решили уехать в Краснодарский край, где жила мамина мама, и забрать с собой Вику. Володя уезжать с ними не захотел, потому что в станице для него не нашлось бы работы.– К тому времени Володя закончил «восьмилетку», и в 9-й класс учиться не пошел (чтобы не быть у отца «нахлебником), а устроился на завод токарем. И у Володи в их квартире была отдельная комната, а в станице своей комнаты у него могло и не быть…

Как только Вика с мамой уехали, отец тут же выгнал Володю из квартиры, и он начал жить то у друзей, то ночевать в комнате милиции, где работал его приятель… Потом ему на заводе дали общежитие, и он начал жить в общежитии. Маме Володя ничего писать не стал, потому что ему было стыдно…. Да если бы и написал, то мама ничего сделать бы не смогла: ведь отец тут же «выписал» всех троих из квартиры. А законы тогда были такими, что если у членов семьи «прописанного» жильца прописки не было, то права на эту квартиру они не имели.

Вскоре после этого мама с Викой вернулись в Тумань,– так уж у них сложилась жизнь,– вдвоем, и начали снимать комнату в неблагоустроенном доме.

Отец пригласил Вику в гости в их квартиру. Мама возлагала на этот визит большие надежды и думала, что отец хочет «прописать» Вику, но все оказалось не так.

Встреча Вики с отцом и сама по себе прошла неблагополучно, но даже если бы она прошла и благополучно, то «прописывать» Вику отец все равно не собирался. Вика была уже совсем не такой, какой отец ее помнил. Она потеряла свою детскую забавность, за которую отец любил ее и баловал, и превратилась в нескладного закомплесованного подростка, который «слишком много ел и носил слишком много одежды».

А когда Вика вошла в квартиру, то ее закомплексованность превратилась в полный ступор, потому что вместо уютной ухоженной квартирки,– такой, какой она была при маме,– Вика увидела какой-то сарай: голые нечистые стены, плохо вымытый пол, грязные окна, прикрытую замызганным одеялом кровать без постельного белья…. В станице рядом с домом у них был сарай со старыми вещами- так вот тот сарай выглядел почти так же…

Вика начала застенчиво озираться. Когда отец пригласил ее сесть, то она долго не могла выбрать место, и все думала, с какой стороны от отца ей лучше сесть. Наконец она уселась на жесткий стул рядом с проигрывателем. Отец тут же поставил на проигрыватель пластинку с «Лунной сонатой»», и Вике стало еще больше не по себе, потому что «Лунная соната» была не из ее мира. В ее мире такой музыки не было. В нем были пионерские и патриотические песни, которые она слушала в школе; Бернес и Трошин, которых она слушала по радио; Мирей Матье, которую она слушала на пластинках; и «…забы-ы-ыла мой номер телефо-о-она», которую слушала викина одноклассница, к которой Вика ходила в гости. Но Бетховена… Бетховена ни дома у них никто не слушал, ни в домах ее знакомых никто не слушал, ни в домах ее теток,– отцовых сестер (которых Вика изредка посещала),– тоже никто не слушал. Но отец, видимо, считал, что «интеллигентные люди» должны Бетховена слушать.

Позже Вика поняла, что своим Бетховеном отец намекал на то, что он намного «интеллигентнее» ее мамы, но тогда Вика этого не поняла- и слава богу, а то почувствовала бы себя еще более скованно.

Отец начал задавать Вике какие-то вопросы, и она начала ему что-то отвечать деревянным голосом. Так они поговорили не очень долго, а потом расстались. Контакта между ними так и не возникло.

Вскоре после этого отец обменял их трехкомнатную квартиру на двухкомнатную в самом центре. Хотя по закону его бывшая семья никаких прав на эту квартиру уже не имела, но отец видимо решил перестраховаться. В новой квартире, как рассказали сестры отца, он начал жить с какой-то Машей.

Алименты отец платил Вике плохо. Он даже специально устроился на низкооплачиваюмую работу для того, чтобы платить алиментов поменьше. За обмен трехкомнатной квартиры на двухкомнатную он взял большую доплату, и жил себе на эти деньги припеваючи. В то же время его дочь и сын жили в съемном жилье без удобств, но отца это нимало не заботило, и помогать им он даже не думал. Как только Вика достигла совершеннолетия и отец перестал платить ей алиименты по «исполнительному листу», то по своей инициативе он не заплатил ей ни копейки, и не появился в ее жизни ни разу.

Через некоторое время отец, как сказали тетки, заболел раком. Вспоминал ли он о ней и Володе во время болезни, Вика так никогда и не узнала. Да и о самой смерти отца и о том, что он мучался перед смертью от страшных болей, Вика узнала намного позже похорон.

…Но несмотря на все это, Вика выросла довольно жизнерадостной девушкой. В ней не было, как можно было бы ожидать, какой-то мрачности…но вот скованность в ней все-таки осталась…

Когда Вика поступила в институт, то мама решила не уходить на пенсию и работать до тех пор, пока Вика не окончит институт и не поступит на работу.

Вика в общежитии

В Америке происходит борьба за существование, в России- борьба за сосуществование

В.Ерофеев. Записки психопата

Долгое время Вика с мамой жили в съемном жилье, где все «удобства» (т.е. уборная и колонка с водой) располагались на улице. Уборная была расположена в огороде, а вот колонка- аж через две улицы от дома.

Мыться им приходилось в тазике или в общественной бане. Но поскольку для мытья в тазике надо было натаскать воды, а таскать ее было тяжело, то воду они обычно тратили на чай и на то, чтобы залить рукомойник, а мыться чаще всего ходили в баню. Мыться же в бане было неудобно не только потому, что общественные бани неудобны сами по себе, но и потому, что до бани нужно было долго-долго ехать на автобусе, а потом долго-долго стоять в очереди…

А потом маме дали комнату в семейном общежитии, и они переехали туда. В общежитии «удобства» находились внутри помещения, но были они «удобствами» такого рода, что называть их «удобствам» просто язык не поворачивался….

Раньше Вика хоть и мылась в тазике, но зато- в своем. Раньше она ходила в уборную на улице, но зато- без очереди. А в этом общежитии повсюду была очередь. Очередь в этом общежитии была и возле душа, и возле туалета, и возле электроплиты. И даже возле умывальных раковин, которых, в отличие от всего остального, было много, тоже была очередь,– потому что жильцов было очень много.– Мало кто жил в комнате по двое, как Вика с мамой. Большинство жили в одной комнате семьей в 3-4 человека. По одной жили только 2 старушки.

Из-за такого количества людей, которые целыми днями терлись друг о друга, Вика начинала чувствовать себя очень некомфортно, а временами ей становилось даже плохо. Ведь даже постирать белье,– а стирка белья была интимным, как-никак, процессом,– ей без свидетелей было нельзя. – Как и посушить, впрочем, тоже.

Кроме того, все жильцы постоянно сплетничали и интриговали друг против друга, и все друг друга обсуждали и осуждали, и Вике шагу нельзя было ступить без того, чтобы ее действия не были тут же прокомментированы в каком-нибудь негативном аспекте.

Вика была бесхитростной и прямой девушкой, и интриги,– а тем более такие интриги, как в этом общежитии, – вызывали у нее недоумение. Поэтому некоторые жильцы сразу же начали называть Вику глупой, хотя глупой она совершенно не была… Просто Вика, столкнувшись с незнакомой, чуждой ей, формой жизни, никак не могла понять, как же ей нужно с этой формой взаимодействовать… О том, что такая форма существует, она раньше даже не догадывалась, а потому взаимодействовать с ней «правильным образом»: то есть присоединяться к сплетням, врать людям в глаза, а за глаза говорить гадости, она не научилась.

К маме жильцы общежития относились хорошо, потому что все они были работниками Тепличного комбината и маму знали, а вот к Вике…И проходила-то Вика мимо них как-то не так, и здоровалась-то она как-то не так, и подруги-то к ней какие-то не такие приходили…в общем, все,– совершенно все,– Вика делала «не так».

Больше всего обсуждали и осуждали Вику конечно же пенсионерки, которым было нечем заняться. Но и работающие жильцы, которым было чем заняться, тоже почему-то к ним постоянно присоединялись, и тоже Вику осуждали.– Видимо, злословие было для них для всех просто смыслом жизни…

А затем один из жильцов,– Шаталов, женился на «девушке из барака», и привел ее в общежитие, и после этого жить в общежитии стало уже невыносимо.

Барачный поселок находился на задах Тепличного комбината. Это был известный рассадник алкоголизма, распутства, и антисоциального поведения, и приличные люди старались даже мимо него не ходить, не говоря уже о том, чтобы в него заходить. А вот Шаталов в него зашел, и нашел в нем девушку легкого поведения, и вступил с ней в связь…. Вряд ли Шаталов собирался на этой девушке жениться, скорее всего он просто хотел провести с ней время, а не обременить себя в отношении нее обязательствами, но у девушки оказались свои планы, да и хватка у нее оказалась совсем не девичья, а- железная. Как только она забеременела (а забеременела она явно намеренно, чтобы с помощью беременности «выйти в люди»), она сразу же Шаталова на себе женила.

Видимо, она «схватила» Шаталова так крепко, что тот решил, что проще с ней «расписаться», чем отделаться от нее каким-нибудь другим способом.– Ведь внебрачные связи считались в то время предосудительными, а в определенных случаях даже строго наказывались. А потому Шаталов на ней женился и привел ее в общежитие… хотя было заметно, что сам он от этого не в восторге, и что становиться папашей ему не очень-то хочется…

Шаталова свою «железную хватку» проявила и в общежитии очень быстро. Пока она ходила беременной, то она особо перед жильцами не выступала, и особо с ними не ссорилась. Но как только она родила сына, она тут же начала «качать права» и устанавливать свои порядки. Несмотря на молодость- а она едва ли достигла совершеннолетия,– в ней уже чувствовалась бандитская хватка…Скорее всего ее родители действительно были какими-то бандитами и умерли от пьянки или бандитской разборки, потому что «воспитывала» ее бабка…

Шаталову нисколько не волновало то, что в общежитии до нее были свои порядки. Она заявила, что эти порядки ее не касаются, поскольку она, как мать грудного ребенка, находится на особом положении.

Например, в общежитии посуду мыли в «умывальных» раковинах, а потому ничего грязного в раковинах мыть не разрешалось. Шаталова же начала подмывать в раковине задницу своего ребенка. И когда викина мама сделала ей за это замечание, Шаталова не только его не учла, но напротив, грубо на маму рявкнула и чем-то ей даже пригрозила… До появления в общежитии Шаталовой никто никогда никому не угрожал, никто не обращался к старшим грубо, и никто на старших не рявкал. Даже если человек считал обращенное к нему замечание несправедливым, то он выражал свой протест в цивилизованной форме, а не в уголовной. Поведение Шаталовой было просто из ряда вон! Мама вернулась в комнату в слезах и едва смогла объяснить Вике, что случилось.

Вика вышла в «умывалку» и сказала Шаталовой, что люди так, как она, себя не ведут, и что она должна извиниться. Услышав наглое заявление о том, что она- мать грудного ребенка, а Вика и ее мама- никто, Вика сказала: «Да ты вообще не человек!», и ушла. Вслед ей полетели шипящие угрозы на тему: «скоро ты со своей мамашей и со своими замечаниями отсюда вылетишь!».

Никто из жильцов их не поддержал и за них не вступился, и никто не сделал Шаталовой замечания, а потому она продолжала подмывать ребенка в раковине.

Дальше- больше. Как только ребенок научился ползать, он начал ползать по умывальной комнате, вытаскивать объедки из помойного ведра, и совать их в рот. В эту комнату ребенка приносила свекровь Шаталовой. Она садила его на пол, а сама начинала бегать по соседним комнатам, где жильцы хранили хозяйственные принадлежности, и заниматься всякими хозяйственными делами. Ребенок в ее отсутствие ползал по грязному полу и по лужам,– а в умывальной комнате было всегда натоптано и всегда что-то разлито,– и увлеченно рылся в помойном ведре.

Жильцы, видя это, изумлялись, но изумлялись они «втихоря», а Шаталовым никогда ничего не говорили…. То, что жильцы не хотели с этой семейкой связываться, Вика еще как-то могла понять. Но чего Вика не могла понять совершенно, так это того, почему некоторые из них,– например, Валя, которая была чистюлей из чистюль, дети которой были необыкновенно ухожены, вдруг начала с Шаталовой «дружить»!

А некоторые из жильцов начали еще и косо поглядывать на Вику, хотя Вика ничего грязного в раковинах не мыла.– Шаталова, естественно, переврала свой с ней разговор, и сказала, что Вика угрожала убить ее ребенка…

И Вику невероятно поразило то, что люди Шаталову слушали! Ведь за спиной Шаталовой каждый ее осуждал, а в глаза – не только не осуждал, но напротив, ей поддакивал!… Вике вообще-то и раньше приходилось сталкиваться с подхалимажем и подобострастием, и в таких случаях она видела, что для подобострастия у людей были какие-то причины.– Низменные и мерзкие причины,– но были.– Например один лебезил перед председательшей профкома, чтобы она дала ему вне очереди квартиру; другая, чтобы выйти замуж за обеспеченного мужчину, начинала перед ним унижаться; третья ради того, чтобы выйти замуж (хоть за какого), высмеивала свою подругу… ну в общем какая-то низменно-логическая причина у человека для совершения таких действий всегда была…А здесь-то что? А здесь-то кто? Наглая девка без связей, без положения, без материального обеспечения…чем она их взяла? Наглой уголовщиной? И что они надеялись получить от ее уголовщины? Какую выгоду?

Но тем не менее они продолжали перед Шаталовой лебезить и внимательно выслушивать ее сплетни про Вику и маму, -несмотря на то, что мама пользовалась в общежитии заслуженным уважением!

…В общем, такая форма жизни, которая населяла это общежитие, была для Вики абсолютно непостижима….

Однажды Вика сказала Шаталовой: «У тебя ребенок ползает по грязи и ест объедки из мусорного ведра», после чего Шаталова, даже не подумав вынуть ребенка из ведра (которое ему очень полюбилось), начала пристально следить за Викой и мамой, и выискивать у них какие-то недостатки, и придумывать им какие-то «недостатки», и рассказывать об этих «недостатках» соседям. И хотя вряд ли жильцы Шаталовой верили, но поскольку рассказывала Шаталова об этом целыми днями (а ей, как и пенсионеркам, делать было больше нечего), то они начали думать, что «дыма без огня не бывает».

Встретив Вику в умывальной комнате и не зная, чем бы ее еще оскорбить, Шаталова смерила ее убийственным взглядом и торжествующе заявила: «твоя мать- пенсионерка, а все еще работает! Ха! Ха!Ха!!!».

Вика произнесла 2 непечатных слова, и Шаталова тут же разнесла их по всему общежитию, присовокупив к ним множество собственных слов.

Таким образом Шаталова «надыбала» на Вику и на ее маму целое «досье преступлений». И с этим «досье» она заявилась на собрание жильцов, собираясь с его помощью осуществить свою угрозу, и «выселить» их из общежития. Вики и мамы на собрании не было. Соседи рассказали им после, что Шаталова выступила на собрании с обличительной речью, перечислила многочисленные пункты своего «досье», и в качестве коронного аргумента выдала «угрозу убить ребенка». После чего собрание постановило провести проверку.

…И проверка была проведена, и проверка показала, что никто из жильцов угроз в адрес Шаталовой не слышал. Но зато конторские служащие сказали, что они постоянно слышали (и видели) шаталовского ребенка, который лежал в коляске перед входом в контору и надрывался от крика, и что взрослых рядом с ребенком никогда не было. И что некоторые служащие даже говорили Шаталовой, что ей нужно успокоить ребенка, но всегда получали от нее ответ: «ничего с ним не сделается, пупок не развяжется!».

После этого сотрудница профкома пришла к Шаталовой и сказала, что ей нужно подмывать ребенка не в общей мойке, а в ванночке. Шаталова ответила: «но мне же так удобнее!». Сотрудница сказала, что она все понимает, но все же нужно подмывать ребенка в ванночке. Шаталова ответила: «Н-Н-У- По! НИ! МА! Е!Те! МНЕ ЖЕ ТАК УДОБ! НЕЕ!!!». Сотрудница молча посмотрела на нее и ушла.

Таким образом Шаталова потерпела частичную неудачу, но тут же ее наверстала, и тут же добилась от профкома разрешения на то, чтобы он сделал «для ее ребенка» отдельную комнату, отгородив для этого часть сушильной комнаты!

Вскоре жильцы рассказали, что Шаталова готовится поступать в медицинский институт. И что поразило Вику- так это то, что никого из них это не поразило!

– Полный абзац!– думала Вика.– Ведь Шаталова же неспособна к обучению! Да даже если ей удастся в этот институт поступить,– а без блата ей не поступить,– то ей же надо будет в нем учиться- а как она собирается учиться? Ну допустим ляжет она под кого-нибудь из преподавателей… вся из себя такая неотразимая блондинка….и на связи с этим преподавателем институт закончит. Но ведь по окончании института ей же придется работать! А как она будет работать? Делать перевязки немытыми руками и ставить уколы недокипячеными шприцами?– Но в Тумани же есть какой-никакой, но- санконтроль! Да и больные не захотят у такого врача лечиться!…вот Валя например- пойдет ли она к такому врачу лечиться?– Что-то я сильно в этом сомневаюсь…