Девушка в поисках исчезнувшего мужа и себя

Глава 1

Да, не думала Софья Зотова, девушка лет тридцати, невысокая изящная брюнетка, что вот так легко поссорится и, кажется, даже расстанется со своим любимым мужем Костей. Казалось, делов-то: увлеклась чуть больше, чем следовало, коллегой по занятиям, реставратором Германом, но ведь всё в рамках и по делу! Сама Софья, будучи художницей и дизайнером, недавно увлеклась реставрацией и участием в сохранении старой московской архитектуры. А, попав на лекции и потом на занятия, которые вел Герман, пропала: он, будучи фанатично увлеченным, умел заинтересовать. И теперь периодически Софья то ездила на его занятия, то они вместе что-то реставрировали, то они что-то подолгу обсуждали по телефону. Последней каплей стало то, что Софья предложила перенести давно запланированный и предвкушаемый Костей выход в театр на обожаемого им Меньшикова в честь годовщины их знакомства: внезапно обнаружилось, что именно в этот день у Германа появилась возможность пройти на реставрацию Дома Рябушинского, который построил Шехтель и где жил Горький, и он предложил Софье присоединиться. Это, конечно, была действительно уникальная возможность, но Костя сначала расстроился, а потом обиделся, наткнувшись на Софьино нежелание отказаться от этого. В результате их накрыла грандиозная ссора, с криком, оскорблениями, припоминанием всех грехов, в том числе Софьиного кокетства, ласковых словечек и восторженных рассказов о ненавидимом уже Костей реставраторе с одной стороны, и похотливых Костиных взглядов на конкретных знакомых женского пола, а впрочем, потом и не только конкретных и не знакомых – с другой.

Они впервые ссорились так непримиримо; в результате, Костя, выйдя из себя, ушел, хлопнув дверью так сильно, что разбилась любимая Софьина антикварная Кузнецовская тарелка, висевшая на стене.

Софья погрустила немного, но на реставрацию в тот вечер всё же пошла, и особенно смеялась над шутками Германа, который, несмотря на свойственную всем полноватым мужчинам неуклюжесть, был, как всегда, галантен, и проводил ее до дома.

Казалось, Костя остынет и вернется или позвонит – обычно он отходил от размолвок быстро и первым приходил мириться, даже если не был виноват. Но прошло уже три дня с момента ссоры, а Костя не только не позвонил сам, но и не отвечал на Софьины звонки и сообщения. Софья тут только забеспокоилась; настораживало и то, что статусы в мессенджерах и соцсетях показывали, что Кости там как раз три дня уже не было. Впрочем, это можно было и подкрутить, если поставить цель сделать вид, что в онлайне не появляешься и тебе вообще нет дела до какой-то Софьи.

На следующее утро Софья решила зайти в старую Костину квартиру, единственное место вне дома, где он мог переночевать. Обычно они ее сдавали, но теперь одни жильцы выехали, а новые еще не нашлись. Но и там следов Кости не обнаружилось. Софья забеспокоилась всерьез и решила обзвонить больницы.

И тут Костя позвонил сам. Голос его был слаб, говорил он медленнее обычного. Оказалось, в вечер их ссоры в подворотне арбатских переулков его сильно избили, еще и ранили ножом в живот. Телефон забрали, поэтому в больнице не могли его опознать и предупредить родных, пока он не пришел в себя. Он позвонил, когда очнулся и его наконец перевели из реанимации в палату.

Договорились, что Софья навестит его после работы. Все это было так странно и страшно: Костя был нрава мирного, и в конфликтах замечен не был. Впрочем, пара недавних происшествий заставила посмотреть на это по-новому.

То был конецтой наивной эпохи, которая еще не знала истинного значения слова «пандемия», как и некоторых других слов, словосочетаний и аббревиатур. Сначала, вернувшись из очередного заграничного отпуска (путешествовали они много, в основном по Италии и Франции), увидели, что на асфальте в их тихом дворе в Гагаринском зеленой краской кто-то вывел неуклюже: «Брось жену». Они с Костей тогда посмеялись, что, раз адресат не указан, каждый может принять это на свой счет, и потянутся их мужчины-соседи с баулами вон из их уютного двора по разным районам Москвы и не только.

Спустя некоторое время обнаружиласьновая загадка. Как-то они, как часто бывало, всю субботу гуляли по старым улочкам центра Москвы. Весна еще тогда не вполне освоилась в Москве, и поэтому Софья была в легком бежевом пальто и с изящным платком на плечах, а Костя в легкой стеганой куртке темно-синего цвета и в сером шарфе, повязанном модным узлом. Любопытный прохожий, проходя мимо них, мог бы услышать из разговора молодых людей что-то о параде трамваев, который обоим чрезвычайно понравился, о недавно открытой стене Белого города на пересечении Покровки и бульвара. До прохожих, обладавших отменным слухом или отсутствием деликатности, долетело бы еще что-то то ли об Английском дворе, то ли о неудачном сватовстве Ивана Грозного к Елизавете первой английской, что также вызывало живой отклик у беседующих. Переулок был в этот предвечерний час по обыкновению немноголюден. Бас колокола на Храме Христа Спасителя приглушил другие звуки.

Если бы молодые люди шли с Пречистенки, они бы зашли в арку их дореволюционного доходного дома, отчего голоса их стали бы гулкими. Из арки они вошли бы в совершенно питерский двор-колодец и повернули в угловой подъезд черного хода. Тогда бы навстречу им вынырнул бы кто-то с неуловимыми чертами в черной толстовке и натянутым капюшоном, по виду разносчик листовок. Стук его лаковых туфель гулко заполнил бы двор. Но они зашли в этот дом прямо с Гагаринского, через парадное, как сказали бы петербуржцы, раз уж мы опять воспользовались услугами их языка. С усилием открыли дореволюционную узорчато-дубовую когда-то крашеную в темно-красный дверь со стеклянными вставками и поднялись по парадной лестнице, привычно, но с непреходящим восхищением бросив взгляд на завитушки лепнины на потолке. И поэтому странного человека невнятной внешности они не увидели.

Из почтового ящика торчал чужеродным белым пятном лист бумаги. Софья кивнула в сторону ящика:

– Костя, надо же, нам послание!

Тот развернул листок:

– Хм… Ни отправителя, ни адреса…

– А что в нем?

Костя молча протянул ей листок, на котором оранжевым карандашом большими корявыми буквами было написано: «Брось жену, или будет плохо», и далее, мелко, добавлено «козел». Софья почему-то нахмурилась и стала внимательно разглядывать надпись; почерк показался ей смутно знакомым, но она ничего Косте не сказала. Хорошее настроение Кости, навеянное прогулкой, сразу улетучилось:

– Соня, эти шутки перестали быть смешными, ну правда! – Он распалялся, – Помнишь, месяц назад эту же фразу кто-то на асфальте во дворе написал, как раз снег сошел. Зеленая такая краска, противная! Но теперь-то это только нам бросили? – Он бросил взгляд на ряд ящиков: в других ящиках такой бумаги не было. – То есть это они мне!

Костя выругался, что с ним случалось исключительно в двух ситуациях: когда он бывал нетрезв или в минуты чрезвычайного расстройства.

Софья прильнула к нему:

– Ну что ты, не бери в голову… Ошибся кто-то или пошутил.

Костя вскоре остыл. Софья весь тот вечер старательно избегала возвращения разговора к этой странной теме, но, когда Костя был в душе, еще раз изучила записку, а потом набрала телефон мамы и недолго о чем-то шепталась.

И теперь, с учетом тех угроз, которым они оба не придавали тогда значения, стало страшно. Весь вечер Софья думала о Косте, даже про реставратора забыла, что было необычно.

Вспомнилось, как они познакомились. Софьина младшая сестра, Настя, девица юная и активная, затащила ее на экскурсию по Булгаковским местам Москвы известного литературоведа, а по совместительству – своего обожаемого преподавателя филфака МГУ Егора Сартакова. Стоило ему начать повествование, и, как всегда на его лекциях, всё вокруг исчезло, кроме его истории. Рассказ его лился, как Москва-река во время наводнения 1908 года; переходя от ворот уже исчезнувшего дома, где когда-то жила Елена Сергеевна, его тогда еще не жена, мимо третьей скамейки на Патриарших, где Берлиоз и Бездомный впервые увидели Воланда, экскурсия медленно шла вдоль пруда. Вдруг из открытых окон ревущей мотором BMW, стоявшей в обычной пробке на Малой Бронной, раздались громкие «тыц-тыц». Лектор в растерянности остановился, продолжать было невозможно. Вдруг один из слушателей, молодой человек лет тридцати пяти, худощавый, в неброских джинсах и нестрогом пиджаке поверх рубашки в тонкую клетку, которого Софья до этого, оглядев с ног до головы, записала в категорию «обычных» и потому не интересных, выскочил прямо на дорогу перед гремящей машиной и, выставив вперёд руку, что-то закричал водителю. Водитель попытался медленно ехать вперед, подталкивая того бампером, но потом, будто споткнувшись о его неотрывный взгляд, остановился и вышел; после выразительной жестикуляции с обеих сторон, неожиданно для всех вернулся в машину и выключил музыку. Правда, тронулась машина с места с ревом обиженного льва, чтобы через двадцать метров со свистом затормозить, вновь уткнувшись в пробку.

Когда молодой человек вернулся, отряхивая брюки, лектор поблагодарил:

– Спасибо! Что же Вы ему сказали, любопытно?

Парень смутился, лукаво улыбнулся и ответил, поправляя что-то во внутреннем кармане пиджака:

– Попросил не шуметь… И проявить уважение к Михаилу Афанасьевичу.

Этот поступок заставил Софью присмотреться внимательнее к защитнику тишины. Весь остаток лекции она не сводила с него глаз; ее особенно раззадоривало и даже злило, что он, несмотря на ее явные взгляды, никакого внимания на нее не обращал. После лекции Настя, быстро попрощавшись с любимым преподавателем, тут же, не конфузясь, познакомилась с укротителем громких машин; сразу завязался разговор, Настя уже звонко смеялась какой-то его шутке. Она ловила каждое его слово; было видно, его поступок Настю поразил. Словно нехотя, Софья подошла, сдержанно кивнула в знак благодарности.

– Костя, – просто сказал он, протянул ей руку, внимательно посмотрел в глаза, затем продолжил что-то рассказывать Насте.

После этого Настя и Костя стали встречаться. Такая стремительность несколько удивила Софью, тем более что, насколько она знала, Костя был у Насти первый: несмотря на многочисленные ухаживания и в школе, и в институте, она держалась, ожидая кого-то особенного. Когда Настя рассказала обо всем Софье, та припомнила сестре, как та хотела ждать только своего единственного человека, пусть хоть годы, а тут раз – и всё. Настя пояснила: он ей сразу понравился. А его поступок, такой нетипичный для современных молодых людей, сразу убедил ее, что он – тот, кто ей нужен. Единственный.

– Ну-ну, – только и ответила Софья, пожав плечами. Сама она давно уже перестала ждать ТОГО ЕДИНСТВЕННОГО, обжегшись в юности, а потом убедившись, что ТЕ ЕДИНСТВЕННЫЕ не только на дороге не валяются, а и вообще вопрос, существуют ли. Точнее, она верила, что они существуют, но не думала, что столкнется с ними в реальной жизни. Поэтому теперь она смотрела на отношения очень прагматично и ровно, просто как на одну из сфер жизни. Хорошо, если рядом есть кто-то, но, если нет – не страшно. Но и если есть рядом тот, кто точно не тот, единственный – тоже не страшно.

Что было странно – новость о внезапном увлечении сестры была почему-то неприятна Софье.