Девушка в поисках исчезнувшего мужа и себя

Глава 1

Да, не думала Софья Зотова, девушка лет тридцати, невысокая изящная брюнетка, что вот так легко поссорится и, кажется, даже расстанется со своим любимым мужем Костей. Казалось, делов-то: увлеклась чуть больше, чем следовало, коллегой по занятиям, реставратором Германом, но ведь всё в рамках и по делу! Сама Софья, будучи художницей и дизайнером, недавно увлеклась реставрацией и участием в сохранении старой московской архитектуры. А, попав на лекции и потом на занятия, которые вел Герман, пропала: он, будучи фанатично увлеченным, умел заинтересовать. И теперь периодически Софья то ездила на его занятия, то они вместе что-то реставрировали, то они что-то подолгу обсуждали по телефону. Последней каплей стало то, что Софья предложила перенести давно запланированный и предвкушаемый Костей выход в театр на обожаемого им Меньшикова в честь годовщины их знакомства: внезапно обнаружилось, что именно в этот день у Германа появилась возможность пройти на реставрацию Дома Рябушинского, который построил Шехтель и где жил Горький, и он предложил Софье присоединиться. Это, конечно, была действительно уникальная возможность, но Костя сначала расстроился, а потом обиделся, наткнувшись на Софьино нежелание отказаться от этого. В результате их накрыла грандиозная ссора, с криком, оскорблениями, припоминанием всех грехов, в том числе Софьиного кокетства, ласковых словечек и восторженных рассказов о ненавидимом уже Костей реставраторе с одной стороны, и похотливых Костиных взглядов на конкретных знакомых женского пола, а впрочем, потом и не только конкретных и не знакомых – с другой.

Они впервые ссорились так непримиримо; в результате, Костя, выйдя из себя, ушел, хлопнув дверью так сильно, что разбилась любимая Софьина антикварная Кузнецовская тарелка, висевшая на стене.

Софья погрустила немного, но на реставрацию в тот вечер всё же пошла, и особенно смеялась над шутками Германа, который, несмотря на свойственную всем полноватым мужчинам неуклюжесть, был, как всегда, галантен, и проводил ее до дома.

Казалось, Костя остынет и вернется или позвонит – обычно он отходил от размолвок быстро и первым приходил мириться, даже если не был виноват. Но прошло уже три дня с момента ссоры, а Костя не только не позвонил сам, но и не отвечал на Софьины звонки и сообщения. Софья тут только забеспокоилась; настораживало и то, что статусы в мессенджерах и соцсетях показывали, что Кости там как раз три дня уже не было. Впрочем, это можно было и подкрутить, если поставить цель сделать вид, что в онлайне не появляешься и тебе вообще нет дела до какой-то Софьи.

На следующее утро Софья решила зайти в старую Костину квартиру, единственное место вне дома, где он мог переночевать. Обычно они ее сдавали, но теперь одни жильцы выехали, а новые еще не нашлись. Но и там следов Кости не обнаружилось. Софья забеспокоилась всерьез и решила обзвонить больницы.

И тут Костя позвонил сам. Голос его был слаб, говорил он медленнее обычного. Оказалось, в вечер их ссоры в подворотне арбатских переулков его сильно избили, еще и ранили ножом в живот. Телефон забрали, поэтому в больнице не могли его опознать и предупредить родных, пока он не пришел в себя. Он позвонил, когда очнулся и его наконец перевели из реанимации в палату.

Договорились, что Софья навестит его после работы. Все это было так странно и страшно: Костя был нрава мирного, и в конфликтах замечен не был. Впрочем, пара недавних происшествий заставила посмотреть на это по-новому.

То был конецтой наивной эпохи, которая еще не знала истинного значения слова «пандемия», как и некоторых других слов, словосочетаний и аббревиатур. Сначала, вернувшись из очередного заграничного отпуска (путешествовали они много, в основном по Италии и Франции), увидели, что на асфальте в их тихом дворе в Гагаринском зеленой краской кто-то вывел неуклюже: «Брось жену». Они с Костей тогда посмеялись, что, раз адресат не указан, каждый может принять это на свой счет, и потянутся их мужчины-соседи с баулами вон из их уютного двора по разным районам Москвы и не только.

Спустя некоторое время обнаружиласьновая загадка. Как-то они, как часто бывало, всю субботу гуляли по старым улочкам центра Москвы. Весна еще тогда не вполне освоилась в Москве, и поэтому Софья была в легком бежевом пальто и с изящным платком на плечах, а Костя в легкой стеганой куртке темно-синего цвета и в сером шарфе, повязанном модным узлом. Любопытный прохожий, проходя мимо них, мог бы услышать из разговора молодых людей что-то о параде трамваев, который обоим чрезвычайно понравился, о недавно открытой стене Белого города на пересечении Покровки и бульвара. До прохожих, обладавших отменным слухом или отсутствием деликатности, долетело бы еще что-то то ли об Английском дворе, то ли о неудачном сватовстве Ивана Грозного к Елизавете первой английской, что также вызывало живой отклик у беседующих. Переулок был в этот предвечерний час по обыкновению немноголюден. Бас колокола на Храме Христа Спасителя приглушил другие звуки.

Если бы молодые люди шли с Пречистенки, они бы зашли в арку их дореволюционного доходного дома, отчего голоса их стали бы гулкими. Из арки они вошли бы в совершенно питерский двор-колодец и повернули в угловой подъезд черного хода. Тогда бы навстречу им вынырнул бы кто-то с неуловимыми чертами в черной толстовке и натянутым капюшоном, по виду разносчик листовок. Стук его лаковых туфель гулко заполнил бы двор. Но они зашли в этот дом прямо с Гагаринского, через парадное, как сказали бы петербуржцы, раз уж мы опять воспользовались услугами их языка. С усилием открыли дореволюционную узорчато-дубовую когда-то крашеную в темно-красный дверь со стеклянными вставками и поднялись по парадной лестнице, привычно, но с непреходящим восхищением бросив взгляд на завитушки лепнины на потолке. И поэтому странного человека невнятной внешности они не увидели.

Из почтового ящика торчал чужеродным белым пятном лист бумаги. Софья кивнула в сторону ящика:

– Костя, надо же, нам послание!

Тот развернул листок:

– Хм… Ни отправителя, ни адреса…

– А что в нем?

Костя молча протянул ей листок, на котором оранжевым карандашом большими корявыми буквами было написано: «Брось жену, или будет плохо», и далее, мелко, добавлено «козел». Софья почему-то нахмурилась и стала внимательно разглядывать надпись; почерк показался ей смутно знакомым, но она ничего Косте не сказала. Хорошее настроение Кости, навеянное прогулкой, сразу улетучилось:

– Соня, эти шутки перестали быть смешными, ну правда! – Он распалялся, – Помнишь, месяц назад эту же фразу кто-то на асфальте во дворе написал, как раз снег сошел. Зеленая такая краска, противная! Но теперь-то это только нам бросили? – Он бросил взгляд на ряд ящиков: в других ящиках такой бумаги не было. – То есть это они мне!

Костя выругался, что с ним случалось исключительно в двух ситуациях: когда он бывал нетрезв или в минуты чрезвычайного расстройства.

Софья прильнула к нему:

– Ну что ты, не бери в голову… Ошибся кто-то или пошутил.

Костя вскоре остыл. Софья весь тот вечер старательно избегала возвращения разговора к этой странной теме, но, когда Костя был в душе, еще раз изучила записку, а потом набрала телефон мамы и недолго о чем-то шепталась.

И теперь, с учетом тех угроз, которым они оба не придавали тогда значения, стало страшно. Весь вечер Софья думала о Косте, даже про реставратора забыла, что было необычно.

Вспомнилось, как они познакомились. Софьина младшая сестра, Настя, девица юная и активная, затащила ее на экскурсию по Булгаковским местам Москвы известного литературоведа, а по совместительству – своего обожаемого преподавателя филфака МГУ Егора Сартакова. Стоило ему начать повествование, и, как всегда на его лекциях, всё вокруг исчезло, кроме его истории. Рассказ его лился, как Москва-река во время наводнения 1908 года; переходя от ворот уже исчезнувшего дома, где когда-то жила Елена Сергеевна, его тогда еще не жена, мимо третьей скамейки на Патриарших, где Берлиоз и Бездомный впервые увидели Воланда, экскурсия медленно шла вдоль пруда. Вдруг из открытых окон ревущей мотором BMW, стоявшей в обычной пробке на Малой Бронной, раздались громкие «тыц-тыц». Лектор в растерянности остановился, продолжать было невозможно. Вдруг один из слушателей, молодой человек лет тридцати пяти, худощавый, в неброских джинсах и нестрогом пиджаке поверх рубашки в тонкую клетку, которого Софья до этого, оглядев с ног до головы, записала в категорию «обычных» и потому не интересных, выскочил прямо на дорогу перед гремящей машиной и, выставив вперёд руку, что-то закричал водителю. Водитель попытался медленно ехать вперед, подталкивая того бампером, но потом, будто споткнувшись о его неотрывный взгляд, остановился и вышел; после выразительной жестикуляции с обеих сторон, неожиданно для всех вернулся в машину и выключил музыку. Правда, тронулась машина с места с ревом обиженного льва, чтобы через двадцать метров со свистом затормозить, вновь уткнувшись в пробку.

Когда молодой человек вернулся, отряхивая брюки, лектор поблагодарил:

– Спасибо! Что же Вы ему сказали, любопытно?

Парень смутился, лукаво улыбнулся и ответил, поправляя что-то во внутреннем кармане пиджака:

– Попросил не шуметь… И проявить уважение к Михаилу Афанасьевичу.

Этот поступок заставил Софью присмотреться внимательнее к защитнику тишины. Весь остаток лекции она не сводила с него глаз; ее особенно раззадоривало и даже злило, что он, несмотря на ее явные взгляды, никакого внимания на нее не обращал. После лекции Настя, быстро попрощавшись с любимым преподавателем, тут же, не конфузясь, познакомилась с укротителем громких машин; сразу завязался разговор, Настя уже звонко смеялась какой-то его шутке. Она ловила каждое его слово; было видно, его поступок Настю поразил. Словно нехотя, Софья подошла, сдержанно кивнула в знак благодарности.

– Костя, – просто сказал он, протянул ей руку, внимательно посмотрел в глаза, затем продолжил что-то рассказывать Насте.

После этого Настя и Костя стали встречаться. Такая стремительность несколько удивила Софью, тем более что, насколько она знала, Костя был у Насти первый: несмотря на многочисленные ухаживания и в школе, и в институте, она держалась, ожидая кого-то особенного. Когда Настя рассказала обо всем Софье, та припомнила сестре, как та хотела ждать только своего единственного человека, пусть хоть годы, а тут раз – и всё. Настя пояснила: он ей сразу понравился. А его поступок, такой нетипичный для современных молодых людей, сразу убедил ее, что он – тот, кто ей нужен. Единственный.

– Ну-ну, – только и ответила Софья, пожав плечами. Сама она давно уже перестала ждать ТОГО ЕДИНСТВЕННОГО, обжегшись в юности, а потом убедившись, что ТЕ ЕДИНСТВЕННЫЕ не только на дороге не валяются, а и вообще вопрос, существуют ли. Точнее, она верила, что они существуют, но не думала, что столкнется с ними в реальной жизни. Поэтому теперь она смотрела на отношения очень прагматично и ровно, просто как на одну из сфер жизни. Хорошо, если рядом есть кто-то, но, если нет – не страшно. Но и если есть рядом тот, кто точно не тот, единственный – тоже не страшно.

Что было странно – новость о внезапном увлечении сестры была почему-то неприятна Софье.

Глава 2

На следующее утро, собираясь навестить Костю перед работой, Софья опять углубилась в воспоминания годичной давности.

Она тогда зашла навестить бабушку, которая жила вТрубниковском в желтого кирпича дореволюционном доме с закругленными углами. Софья этот дом обожала и частенько у бабушки бывала, часами сидя на балкончике и читая. Несмотря на близость Нового Арбата и Садового кольца, во дворе всегда было тихо. Опять пахнуло черемухой. Какой-то мужчина зашел во двор и сел на скамейку у куста сирени, раскрыв книгу.

Через какое-то время, собираясь уходить с балкона и окинув взором двор, Софья заметила прислоненные к стене соседнего дома двери. Они сразу обращали на себя внимание, так как были очень высокими. Она не впервые видела такую картину: стоящие у подъезда старые двери означали только одно: их собираются выбрасывать, чтобы вместо них поставить какую-нибудь современную «хрень», как деликатно и емко описывала Софья новые двери, будь то ужасные металлические, словно ведущие в сарай, пластиковые (немногим лучше) или еще какие-нибудь.

Софья задумалась, потом набрала Сергея, молодого человека, с которым она тогда встречалась. Попросила его, как это не раз бывало до этого, помочь ей спасти двери от выбрасывания и потом отвезти их на дачу, где в специально отведенном для этого сарайчике ждали реставрации спасенные двери, окна, столы и прочие свидетели иных времен.

Сергей отвечал коротко и тихо, была слышна фоновая музыка. Помочь не сможет, они встречаются с друзьями. И вообще, эти старые двери уже в сарай не влезают, добавил он перед тем, как положить трубку.

Софья недоуменно посмотрела на телефон, кусая губы. Подступили слезы. Мало того что было очевидно, эти старые двери для него почти ничего не значат, так он еще и не смог поступиться своими не очень, видимо, важными делами и помочь ей!

Девушка вышла во двор и подошла к дверям. Так и есть: это были оригинальные дореволюционные деревянные двери, темно-красные, с мозаичными вставками. Софья не удержалась и погладила шершавую поверхность.

Из соседнего подъезда вышла помятая женщина в синей рабочей куртке, наброшенной на плечи, по-хозяйски посмотрела на Софью и спросила сипло и строго:

– Вам чего?

Софья еще раз провела рукой по двери и сказала миролюбиво:

– Какие двери… Вы же их сохраните?

Тетенька, оказавшаяся из ДЭЗа, неопределенно пожала плечами:

– Не знаю пока. Жильцы не захотели оставлять, будут ставить новые, теперь ждем указаний от начальства, куда их деть. – Она закурила.

– Как это? – Софья занервничала. – Почему не захотели оставить? Их же отреставрировать можно, смотрите, как хорошо сохранились!

– Так решили, откуда я знаю. Это не наше дело.

Софья постояла, раздумывая. Тут с ней (больше во дворе никого не было) заговорил сидящий на скамейке мужчина, которого из-за куста сирени почти не было видно:

– Девушка, здравствуйте, красивый дом, правда? Вы представляете, каждый раз прохожу и не могу удержаться, чтобы не сфотографировать!

Он вышел из-за куста, закрывая книгу и показывая на дом Софьиной бабушки, и оказался Костей.

Он осекся, узнав Софью:

– Ой, мы, кажется, знакомы?

Софья с видом человека, выведшего грешника на чистую воду, с вызовом подтвердила:

– Да, мы знакомы! А еще вы знакомы с моей сестрой, если забыли. Вы с ней, если я правильно помню, встречаетесь.

– Это-то я помню! – засмеялся Костя. – Простите, не узнал.

Софья хотела было продолжить выведение его на чистую воду, но вдруг вспомнила про двери и вновь посмотрела на Костю. «Ладно, – говорил ее взгляд, – я этому бабнику еще вправлю мозги, а пока важнее спасти двери».

Какая-то деталь не давала ей покоя; она еще раз посмотрела на Костю и поняла: торчавшая из его сумки книга была ей знакома: точно такое же издание «Тихого Дона» она только что читала на балконе.

– Нравится книга? – спросила она, показывая глазами на торчащий корешок.

Костя оживился:

– Да, очень! Решил перечитать, как и ты, наверное, – Софья кивнула. – Причем нравится все: и язык потрясающий, такой редко у кого я встречал – будто река льется… А еще вот что пришло в голову в это прочтение: это же описание идеального уклада жизни, по крайней мере, для нашей страны, ты не думала? Ничего, что я на ты? Та жизнь казаков – это же мечта по всем показателям! Личная свобода, свободный труд, подразумевающий достоинство и достаток, воинская служба, которая по сути даже не обязанность, а органическая часть жизни, недаром казаки считались лучшими и самыми надежными защитниками Отечества… Какое-то сочетание самого важного, полная гармония и, значит, и счастье!

– Возможно, – Софья подумала немного, – но могут ли все так жить, не знаю… А по-твоему, гармония и есть счастье?

– Да, это очень важно! – Костя горячился, тема была для него важной, это было видно. – Гармония и для отдельного человека, чтобы ему было хорошо, и для окружающих, и для общества всего, так что каждому хорошо не за счет кого-то, а…

Тут опять появилась тетенька из ДЭЗа. Софья тут же договорилась с ней, чтобы двери не выбрасывали: они их заберут и отреставрируют. Почему-то забрать двери можно было только после десяти вечера. Решили с Костей вместе прогуляться, что, как оказалось, Костя тоже обожал, а к вечеру найти грузовичок и привезти двери на дачу.

Весна была прекрасна. Солнце будто обсыпало всех радостью: хмурые зимние лица исчезли с улиц, и вместо них появились свежие, веселые, помолодевшие. На Патриарших пижоны опять шумно выгуливали свои «Феррари.» На скамейке, неподалеку от того места, где сидели когда-то Воланд с Берлиозом и Бездомным, веселого вида мужчина громко обращался к проходящей молодой женщине:

– Девушка, отлично выглядите! И ребенок такой резвый… Кстати, а вы уверены, что он от вашего мужа? Посмотрите, как на меня похож!

Стоящую в вечной пробке из шумно газующих экспонатов Малую Бронную решили обойти по соседним переулкам. Выйдя на Пушкинскую площадь, пошли по Тверской к центру. Свернули во дворы через узкий секретный проход у Макдональдса. Проходя мимо детской площадки у Дома композиторов, услышали топот школьников по площадке и возмущенный возглас:

– Какого Хренникова?! Я еще не спрятался!

Софья с Костей переглянулись: бесспорно, здесь жили самые культурные дети Москвы. В дополнение картины из одного из их рюкзачков, сложенных тут же у горки, торчал не планшет, как можно было бы ожидать, а потрепанный томик Жюля Верна.

Дальше думали дойти до старинных палат в Брюсовом, но свернули у церкви Вознесения, чей колокол звал на вечернюю пасхальную службу, и пошли вдоль Вознесенского переулка. Проходя мимо церкви, Костя повел носом и на мгновение остановился, прислушиваясь к многоголосию, льющемуся со ступеней храма на улицу:

– Очень люблю многоголосие, и церковное тоже, как бы это странно ни звучало, прямо в дрожь бросает, – виновато пояснил он Софье. Она удивленно на него посмотрела, но промолчала.

Они оба, как оказалось, чрезвычайно любили те кусочки старой Москвы, которые выглядели так или почти так, как сто или даже сто пятьдесят лет назад, и в этом смысле Вознесенский очень подходил: невысокие, кое-где даже двухэтажные домики, кованые фонари, в некоторых окнах первого этажа даже цветы перед занавесками. Не хватало лишь брусчатки и извозчиков вместо машин. Из сада церкви МалогоВознесенияпахнуло черемухой. Было волшебно.

Дальше вышли на площадь Никитских ворот, одновременно указали друг другу улыбающимися взглядами на пожилую женщину в строгого фасона платье, сидящую с чашкой кофе в кресле на закругленном угловом балконе второго этажа дореволюционного дома против церкви Большого Вознесения, помахали деревянным рамам второго этажа, где жила Елена Сергеевна Булгакова после смерти мужа. Потом прошли по Никитскому бульвару и зашли на Молчановку, спрятавшуюся в тени Нового Арбата, но изредка показывающую свой характер, прорываясь тыльными фасадами доходных домов сквозь однотипные высотки шестидесятых. А стоило нырнуть через арку, сразу становилось ясно, что вот эта улица когда-то была главней прочих, и таковой и остается, несмотря на напоминающий о себе постоянным гулом Новый Арбат в ста метрах. Заглянули в окна первого этажа красного дома на пересечении с Большим Ржевским, поприветствовали зеленого попугаяв окне со старой с абажуром лампой. По Борисоглебскому переулку, тоже богатому на невысокие дома иного времени, не считая одного уродливого и злого посольства, дошли до Поварской, повернули в сторону Садового, и мимо замечательных домов – сначала родителей Пушкина по левую руку на углу с Трубниковским, потом – по правую руку – Наташи Ростовой и, наконец, у самого Садового – Сергея Михалкова слева и Чайковского справа – вернулись в бабушкин двор.

Через час позвонила тетенька из ДЭЗа, которой на всякий случай Софья оставила свой телефон. Она нерешительно покашляла в трубку и вдруг объявила, что на двери нашли еще желающие, поэтому, чтобы их забрать, им придется ей заплатить пять… эээ… то есть десять тысяч.

Костя разумно предложил: ну и пусть забирают, вот же хапуга! Но Софье двери запали в душу. Она уже мысленно представила, как будет смывать старую краску, шлифовать их вековую поверхность, покрывать маслом или лаком… Или, может, покрасить? Нет, от них положительно невозможно было теперь отказаться.

– А давай их украдем? – вдруг сказала она.

– Как?!

– Ну, подгоним машину, заберем двери, и все. Она все придумала про других желающих, я уверена, просто денег хочет.

– Тут же камеры везде, ты что?

– Может, маски надеть?

Софья, обычно тихая и даже робкая, похоже, переставала замечать препятствия, если представлялась возможность спасти старые двери или что-то подобное. Костя внимательно посмотрел на нее, поднял брови и задумался. Потом сказал:

– Я всегда проблемы выбора стараюсь оцифровать. И дело вовсе не в моем математическом образовании, а в том, что я люблю находить оптимальное решение.

Софья скептически усмехнулась:

– Не все же можно оцифровать и оптимизировать! – И добавила мысленно: вот же зануда! И как его Настя терпит?

– Конечно, но многое можно. Смотри: если мы это сделаем, плюсом будет твоя радость от спасения старых дверей. Что из минусов? Для простоты возьмем лишь один негативный сценарий: нас поймали и уличили в краже. Граница административки, кажется, две с половиной тысячи? Если их оценят дешевле (это возможно, не зря же собрались выбрасывать) – то там небольшой штраф, все ок. А вот если двери оценят дороже, или признают, что мы по предварительному сговору, то там и уголовка уже. С учетом благой твоей цели (спасение и реставрация) вполне вероятно, что суд поверит и наложит только штраф. Не помню порога, ну, например, тысяч пятьдесят. Вероятность такого исхода – процентов десять, итого ожидаемый убыток пять тысяч рублей. Ты готова спасти двери, рискуя в среднем потерять столько?

– Наверное, – неуверенно ответила Софья, озадаченная подходом Кости.

– Ну, вот и решено. Значит, это стоит того, давай спасать твои двери. Конечно, если мы доверяем моим предположениям, а они могут оказаться неверными…

Операция прошла как по маслу. Костя заказал грузовик, они все погрузили, никого не встретив. Двери оказались очень тяжелыми, пришлось попыхтеть. В момент погрузки по двору проехала машина Росгвардии, но их совершенно не заинтересовала погрузка старой рухляди, видимо; они остановились у пункта выдачи «Озон», забрали что-то и уехали. Когда отъехали с места преступления, Костя вытер пот со лба, хотел что-то сказать, но передумал.

На дачу приехали, уже когда стемнело. Увидев Софьину коллекцию спасенных дверей, рам и столов, Костя не удержался от удивленного восклицания, памятуя Софьин рассказ о том, что всех спасенных она потихоньку реставрирует и планирует куда-нибудь со временем пристроить.

– Конечно, идеально было бы поставить их на родные места, откуда их сняли нерадивые жильцы и коммунальщики – вот было бы чудесно! – говорила она вдохновенно. – И на место пластиковых окон и металлических дверей вернулись бы изящные оригинальные деревянные рамы и двери, которые простояли там больше ста лет и еще столько же простоят… Когда уже люди начнут ценить свою историю? Как думаешь? – обратилась она к Косте.

– Вряд ли мы застанем это время, – ответил реалист Костя. – Но мечта достойная! – Он подумал немного, не решаясь продолжить, но потом добавил: – Вот если бы все такие были, как ты, было бы все по-другому!

Они затащили двери и остановились, чтобы отдышаться; к счастью, водитель грузовика помог и, получив щедрые чаевые, радостно уехал. Костя отчаянно обмахивался куском картонки, который он поднял тут же – пот лился с него струйками.

Софья нерешительно посмотрела на него и предложила, показывая глазами на дом:

– Если хочешь, прими душ…

Он воодушевленно уточнил:

– А можно, я никого не стесню? – Ивиновато добавил: – Ато у меня дома горячую воду отключили.

– Так рано? – удивилась она, – еще недавно снег шел…

– Ну да, не повезло в этом году, они же с мая уже отключать начинают… Так можно?

– Конечно. Некого стеснять, мама у подруги в гостях, только завтра вернется.

Чей-то внутренний голос пробурчал: «Не доведет это до добра», но не успел развить свою мысль.

Быстро помывшись и не в силах сдержать восторг, Костя в обмотанном вокруг пояса полотенце выглянул из ванной со словами:

– Какое зеркало, просто слов нет!

Софья с улыбкой подошла, осторожно заглянула в ванную, где Костя показывал на висящее на стене очевидно старинное, в позеленевшей медной оправе круглое зеркало, украшенное коваными цветами и какими-то узорами:

– Да, прабабушкино, хоть видно в него уже не очень, но невозможно же выбросить такое! Я его чищу периодически.

Костя погладил шершавые кованые цветы. Полотенце размоталось и соскользнуло на пол, на мгновение зацепившись за что-то выпирающее. Костя не сразу заметил пропажу; почувствовал взгляд Софьи, опустил глаза и сказал тихо:

– Ой…

Софья подошла, чтобы закрыть дверь, но неожиданно для себя шагнула вперед, прильнула к Косте и поцеловала его.

– Одежду намочишь свою, что же ты делаешь, – воскликнул он и, оттолкнув ее, захлопнул дверь.

Софья опешила. Так ее еще не отвергали. Она стояла у двери, кусая губы.

Вдруг дверь распахнулась, и Костя, по-прежнему голый, схватил ее за руку и притянул к себе. Она начала было отталкивать его:

– Одежда же намокнет, ты что?

Он кивнул:

– Точно! – Ивдруг добавил: – Снимай скорее, пока совсем не промочила!

Софья повиновалось.