Секс, наркотики и спинальная амиотрофия
Секс, наркотики и спинальная амиотрофия
***
Я так сильно хотел написать эту книгу, что впервые в жизни самостоятельно подстриг ногти.
Наверное, более впечатляющего вступления ожидаешь от книги, которую хотел написать уже более двух лет, ну какое уж есть. И так, всё началось с ногтей.
Поняв, что скоро мне придётся проводить дома почти круглые сутки одному, я и обрадовался, и испугался. Обрадовался, потому что теперь, после того как Лиза нашла работу, можно было забросить бесплодные симуляционные попытки найти работу для меня. А значит больше никаких бессмысленных резюме и кавер-летеров объясняющих почему я всю свою жизнь только и мечтал работать в вашей маленький маорийской фирме на шесть человек, организующей барбекю кивосам на все безумные аутентичные национальные новозеландские праздники. Но испугался я ещё сильнее. Не потому, что мне придётся долго находиться в одиночестве, не обладая способностью даже поменять ноги местами или открыть дверь и выйти на улицу. К таким мелочам я давно привык. Я испугался, потому что моя давняя мечта начать писать книгу становилась реальностью. У меня теперь было много свободного времени и никакой внятной отмазки чтобы не начать это делать, кроме страха неудачи. Ах да, и ещё, конечно, длинных ногтей.
Ну вы пробовали когда-нибудь печатать большой текст карябая ногтями и без того убитые клавиши старенького макбука? Наверняка у многих читающих эти строки девушек был схожий опыт, но меня подобное крайне раздражает и не даёт собраться ни с единой мыслью. Итак, надо было что-то решать с ногтями.
Я попросил Лизу помочь мне с ними ещё с вечера, но времени на это не хватило. С её новым графиком мы теперь встаём в пять утра, а ложимся где-то в десять-одиннадцать. Домой она пришла в шесть. В семь погулять, в восемь поесть. В девять потрахаться. А пока я расслаблялся, слушая первый альбом Игги Попа, моя обезьяна умудрилась разобраться с новой мультиваркой и даже поставила вариться-жариться-компрессироваться курочку в соусе тика-массала. В общем, до ногтей особо и не дошло.
Пять утра. Каша с мёдом. Гул в голове. Лиза бегает по квадрату являющимся нашим домом. Восемь шагов от киченета до туалета. Две коляски от кровати до рабочего места. Плазма по середине комнаты в половину её ширины. Лиза накидывает на меня сумку-переноску, зацепляет крюки на перекладине, коленями становится на коляску, уравновешивая всю конструкцию. Поросячий визг ознаменовывает подъём лебёдки вместе с моим телом вверх. Голой попой чувствую прохладный ветерок – оторвались от кровати. Коляска со спущенными колёсами угрожающе наклоняется в мою сторону, но огромная Лизина попа, столь тщательно наеденная за 26 лет жизни, стоит на страже моей безопасности, противовеся моему не менее внушительному животу. Рывок накрутившейся на саму себя лебёдки. Рывок Лизиной руки, сгибающей локоть конструкции, катапультирующей меня прямо в коляску. Щелчок электротормозов, качусь в ванную. Предупреждаю Лизу закрыть глаза и включаю свет. Теперь с коляски на туалет тем же Макаром. Пока сижу – высиживаю, скролю ленту вконтакте и инстрагамм. Моя пчёлка-труженица в это время подготавливает мне стол. Это – мой хабитат, мой пульт управления полётом. На нём слева-направо. Паспорт, кредитка, таблетки от горла, таблетки от головы, таблетки от поноса. Блюдо первое накрытое фольгой, нож, вилка, салфетка. Там наверно курочка с рисом на обед. Блюдо второе накрытое фольгой, бутерброды с арахисом на завтрак? Салфетка. Стакан воды. Коробка из-под роутера на которой стоит ноутбук на зарядке – центр мироздания нашей комнаты. Справа от него пульт от телевизора, мышка на электронной книге, наушники, градусник, джойстик от иксбокса на зарядке, пачка салфеток. Телефон на зарядке красуется на ноуте? аки вишенка на торте.
И вот я один. Лиза ушла уже часа два назад. Я дважды попробовал подремать в ванной, используя мой излюбленный способ. Включаем горячую воду в раковине, погружаем руки, широко расставив локти, закрываем глаза. Шум крана успокаивает. Но неудобно. Закинутая правая нога упирается в низко посаженную раковину. Сидишь очень близко, словно вмонтирован в раковину. Я вытянут вперёд и спина устаёт. Пробуем другую конструкцию. Я перед ноутбуком. Плед зубами натянут повыше на плечи, создаём внешний кокон. Руками держусь за локти – согреваю. Спинка коляски откинута, моя соответственно тоже. Хорошо, удобно. Погружаюсь в мысли и засыпаю лишь на мгновения. Будит падающая назад голова, будь она умная и тяжёлая неладна. Ладно. Третий вариант. Левым боком паркуюсь к зеркалу, маленькую подушку помещаю между стеной и головой. Сам полулежу, откинувшись на кресле. Получается плотный треугольник между спиной, стеной и головой на подушке. И спинка отдыхает, и тепло и голове удобно. Но подушка совсем не держится. Как только я клюю носом, она скользит мне вслед, и я тут же просыпаюсь. И просыпаюсь я с решительностью. Всё. Пора писать книгу.
Не могу я писать с ногтями, ну не могу. Ещё когда два года назад диплом свой ваял за две недели, как мартышка, тарабаня по клавишам по семь страниц в день, понял, что раздражает меня цепляться за всякое лишнее. И с ногтями мышцы рук быстрее забиваются при печати. Значит ногти приговорены. Обратно в ванную, включаю свет, боюсь остаться без пальцев. С левой рукой справляюсь достаточно быстро. Выглядит кривовато, но для моих целей подойдёт. С правой сложнее, с большим пальцем справляюсь маленькими тупыми ножничками хоть как-то, но дальше совсем затык. Из-за неправильного наклона ножницы просто проскальзывают по телу ногтя, карябая его в мелкую соломку. Значит будем по-старинке, как в детстве. Двумя зубами прихватываем ноготь, поворот головы, медленно ведем, рывок. Чистая работа. Повторяем с оставшимися пальцами. Выглядит, конечно, уродливо, но зато ничто не помешает моему графоманскому порыву. Упираюсь взглядом в пилочку. Выглядит как меленький кинжал в пластиковой упаковке. Холодное оружие покидает ножны. Ну чисто напильник, или даже лобзик. И стружка от него летит такая же как в детстве, на даче, от дедушкиного станка. Стираю неровные куски в белую пыль. Красиво и романтично. Всё. Почти готов стать великим писателем – осталось зубы почистить. Нужно всё-таки чувствовать себя представительно, если начинаешь такое дело. Выдавливаю пасту из нового тюбика. Рядом лежит старый ещё не законченный, но из него выдавить пасту мне сил уже не хватает. Молодец Лиза, сообразила. Значит теперь живём как разведённые, каждый со своей пастой. И мой тюбик будет доставаться Лизе по наследству, как вещи, из которых выросли от старших детей – младшим. Всё, последний штрих остался, мочу пальцы в воде и протираю глаза. Умылись.
Я хотел в общем-то только коротко описать как я стриг ногти, чтобы написать эту книгу, а получилось полноценное вступление. Давайте что ли тогда познакомимся как следует. Меня зовут Евгений Ляпин, мне двадцать шесть лет, и я живу уже почти два года в Новой Зеландии с моей любимой женой, поросёночком, собакой некрещённой – Лизой Лариной. У меня СМА (спинальная мышечная атрофия) и я передвигаюсь на коляске. Я знаю про что я хочу рассказать в этой книге, но не знаю, как это будет выглядеть. Здесь будет много воспоминаний, забавных моментов, и исторических (уже) событий. Это моя история, но также это история моей страны, а потому, надеюсь эту книгу будут рассматривать будущие поколения как слепок жизни российского общества 2018–2019 годов сквозь призму восприятия неординарной личности с инвалидностью. Короче, блять, готовьтесь. We are gonna have some fun.
***
Часть первая
Ваня
Вначале надо рассказать кто такой Ваня. Этот удивительный человек, обладающий интеллектом Канта и эрудицией Васcермана умудряется смешно шутить низкопробные шутки про говно и секс с мамками. Я его очень люблю, и он будет большой частью этой истории.
Худенький, тёмненький, волосатый, с большими добрыми глазами. Каждый раз в моём воображении он предстаёт с банкой пива в руке, футболке одной из групп индастриал метала, и клубами дыма, разносящимися по моей комнате от его вэйпа. Этот мудак постоянно шутил о том, что боялся меня сломать обнимая, ибо такой я хрупкий и костлявый на его взгляд. Он вообще часто шутил про мою инвалидность, и, пожалуй, это стало началом нашей дружбы. Мне было с ним интересно интеллектуально, а ему со мной экзистенциально. При нашем первом знакомстве он, уже будучи обильно в подпитии, заметил, что преклоняется предо мной, так как в подобной ситуации он скорее всего предпочёл бы сказать жизни «ГГ» и выпилиться. Охуенный комплимент, Ваня, особенно для человека, на коляске которого ты видишь первый раз в жизни. Тем не менее, чем-то он мне запал. Потом я позвал его к себе домой на покер, и как-то сам не заметил, как он стал обитать в моей комнате, став завсегдатаем посиделок с настолками. Наша связь, как Ваня сам потом называл её, опираясь на мнение таро карт, являлась образцом дружбы-соперничества, в которой, впрочем, первый элемент был вездесущим, а второй не выходил за рамки настольных игр. На каждую игру, вне зависимости была ли это агрессивная стратегия на захват территорий или же лёгкий карточный филер на убийство вражеских персонажей и времени, Ваня приходил с неизменной незамысловатой стратегией, которую он ласкового и просто называл «Выеби Инвалида». You got one job, my friend, и даже в этом ты умудрялся завафлиться! Люблю тебя! Пошёл нахуй!
И вот в один из чудесных вечеров после долгих посиделок Иван попросился остаться ночевать у меня. В этом факте не было ничего особо удивительного, так как моя мама частенько раскладывала для него диван в моей комнате, дабы этот дурень не шлялся ночью по Москве в пространстве между Можайским и Крылатским. Но сегодняшняя ночь отличалась от всех остальных двумя факторами. Во-первых, у меня остался в этот раз не только Ваня, но и Лиза, а значит бесконечные шутки про тройник, и неизменно вытекающие оттуда подколы про микроскопический Ванин член были неизбежны. Во-вторых, мы были весьма аккуратно подготовлены к увлекательной ночи, поскольку Ванечка принёс с собой грамм травы.
Я никогда не был большим фанатом веществ, меняющих сознание, но порой, в компании хороших друзей, для актуализации задушевных разговоров и тупого деревянного смеха, время от времени затягивался над горящей трубкой. Обычно потребление происходило одним из нескольких методов. Это могла быть самокрутка, где кусочек размельченной марихуаны перемешивался с трубковым табаком в пропорции 1 к 2, или же 1 к 1 если хотелось повеселее. Или же это могла быть классическая металлическая трубка для травы, куда ты засыпаешь дурь чистоганом, или же в малом сопровождении табака. А ещё у меня была шикарная, купленная по дешёвке где-то на юге деревянная табачная трубка, с вырезанным на чаше парусником! Я в общем-то начал в своё время курить именно благодаря тому, что влюбился в ритуал заряжения трубки табаком. Одна затяжка, и вся комната заливалась густым, богатым запахом, в котором не последнюю роль играл аромат разогревшегося дерева. Но самым красивым был момент закуривания табака в темноте, когда, повинуясь дыханию частички табака, медленно растлевались уходя дальше и дальше на дно трубки замысловатыми огненно-красными разводами.
Но со всеми этими приборами существовали разные проблемы, мешающие достижению вкусового, эстетического и затуманивающего эффекта. Металлическая трубка была самым простым и эффективным инструментом: засыпаешь в чашку дурь, поджигаешь, тянешь. Но этому процессу не хватала какой-то ритуализации, всё было слишком набегу и не серьёзно. Кроме того, металлический привкус ощутимо портил впечатления от курения. С деревянной трубкой проблемы были кардинальным образом другие. Эстетически и вкусово она была практически идеальной, но процесс её подготовки был слишком долог, а пропорция травы к табаку при которой всё получалось как надо слишком малой. В итоге все кайфовали эстетически, передавая эту трубку мира по кругу, но весело не становилось почти никому. Наконец самокрутки оставались золотой серединой. Процесс формирования начинки и аккуратного закручивания бумаги, который ещё и получался далеко не с первого раза, оставлял чувство глубокого морального удовлетворения, когда в финале у тебя на ладони помещался эталонный, канонический, обслюнявленный косяк травы. И всё бы в этом методе было идеально, если бы не моё эстетическое отторжение к сигаретам. Ну ведь пошло это, да и запах табачных сигарет отвратительный. Папа мне как-то лет в пять дал попробовать затянуться, вызвав бурю удивления, как вообще эту гадость можно брать в рот? Собственно, по прошествии двадцати лет моё восприятие сигарет совершенно не изменилось. Я до сих пор не понимаю, как можно в день выкуривать по пачке такого тошнотворного плебейского вещества. Well done, папа, отличный воспитательный приём.
Итак, возвращаемся к той ночи. Мы славно покурили и посмеялись, но чувство морального неудовлетворения преследовало нас. У нас оставалось ещё примерно половина вещества на утро, и Ванина идея попробовать покурить через бутылку. Чертов сукин сын, что же ты натворил?
Петля
В комнате мы спали втроём. Мы с Лизой на кровати, раскладывающейся из шкафа, и Ваня на диване по соседству. Утро прошло за завтраком на кровати бутербродами с чаем. Обсуждали мой храп. Впереди лежал долгий выходной день, на который у каждого из нас были свои планы. У меня намечалась встреча с иностранцами по одному проекту в Парке Горького, Лизе надо было уезжать домой готовиться к рабочей недели, наверняка и у Ивана были свои дела. Однако наши руки чесались, и наличие свободного часа до выхода предрешило развитие ситуации.
Ваня сходил на кухню за законченной пластиковой двухлитровой бутылкой колы. Проделав с ней нехитрые манипуляции, которые я сейчас уже в деталях не вспомню, Ваня с гордостью вручил мне свежеизготовленный бонг домашнего производства. Где-то он сделал надрез, куда-то налил воды, а сверху натянул фольгу усеяв её дырочками от иголки.
Щелчок зажигалки ознаменовал первую затяжку. Как самый опытный из нас Ваня затягивался первым. Я был приятно удивлен зрелищем, наполнявшимся внутри бутылки мутно белёсым дымом. Запах, столь характерный для травки нервозно щекотал мне нос. Следующим бутыль приняла Елизавета. Набрав полные лёгкие дымы, моя милая закашлялась, сведя домиком бровки и передав мне агрегат.
Я приложился губами к корявому вырезу на пластиковом стволе, Лиза поднесла горящую зажигалку, и я стал долго и медленно тянуть воздух вперемешку с дымком. После нескольких минут меня посетило лёгкое разочарование. Ваня обещал, что от бутылки накрывает сильнее. Поэтому у меня были громадные предожидания прихода, но время шло и ничего не происходило. И тут моя тяга к новым ощущения подвела меня, заставив приложиться к импровизированному бонгу ещё раз. На Ванины предостережения я лишь отмахнулся.
– Да ладно тебе.
– Женя, не надо.
Я наверно не слишком крепко приложился в первый раз, и большая часть дыма просто прошла мимо моих лёгких.
Но и через несколько минут после второго раза ничего не произошло. Мы болтали ни о чём, обсуждая мою будущую поездку с дедушкой в Питер, поговорили про то как я съездил в Екатеринбург с папой, перешли на дальние города Сибири, реки, горы, моря, океаны, континенты и… и Ваня сказал….. что Кунашир странное название….Это ведь Курилы… И мы куриллы…. И мы докурились до Кунашира.
Я понял, что мне тяжело дышать, потому что я уперся носом в свою волосатую ногу, смеясь от того, что я не могу остановиться смеяться. Да всё нормально, просто забавно очень. Нет, мне не надо прилечь, просто очень…. Кунашииирра. Мы же курилли и они куриллы. Лиза какое у тебя глупое Лицо, накурилась да. Что ты ржёшь, ты надо мной ржёшь? Ваня. Да. Да. Я в порядке, а что? Просто очень неожиданные какие-то ощущения. Лиза и Ваня дальше что-то обсуждают, а я просто сижу, я просто заполняю комнату, я тождественен комнате, я огромен как комната. Женя, ты как с иностранцами встречаться поедешь? Ой стыдоба. Вы это про меня, я отлично, Лиза прекрати ржать, со мной всё в порядке.
Я откинулся на деревянную спинку кровати, бывшей по совместительству стенкой шкафа. Какие же у меня ноги огромные. Моя согнутая в колене правая нога напоминала гору, а расстояние между мной и Ваней на диване было не полом комнаты, но целой долиной, пропастью, каньоном. С моим зрением творились чудеса. Мы были огромны. Я, Лиза, Ваня, мы застыли как монолиты циклопических размеров. Мне кажется, что, если я крикну, стены содрогнуться от эха. Я слышу мой голос. Я слышу громкий глоток. Я слышу громкой глоток моего голоса. Это не мой голос. Я не так звучу. Глотаю слюну. Как громко я глотаю слюну. Этот звук заполняет меня полностью. Меня смывает слюной в моё горло…
Да, ребят, я тут, всё нормально, просто задумался. Ваня, а долго это будет продолжаться? Мне просто нужно скоро выезжать, а я как-то куда-то съезжаю и не могу задержаться на одной мысли. Ты знаешь, это немного пугает, я не контролирую этот процесс. Лиза, ты хорошо себя чувствуешь? Точно? Может быть тебе прилечь? Ваня, а через сколько это пройдёт? Это вообще нормальная реакция? Блин, тяжело дышать. А если у меня кровь пойдет из носа? Слушай, мне как-то горячо и тяжело. Да, да я опять загнался извини. Надо пойти умыться да. Только, почему у меня голос не мой. Закрываю глаза, произношу одну и ту же фразу, а голос звучит то слева, то справа. Моя голова – это стереосистема. Я в левом ухе, я в правом ухе. Я в левом, а теперь я поверну голову и вот я уже в правом. Ваня, Лиза, а у вас так же? Смотри, вот я говорю и я в левом, а вот я говорю и я в правом…
Ой, как вы тут накурили! Это папа зашёл в комнату сказать, что пора собираться, через 20 минут выходить. Да, пап, сейчас пойдем. Лиза как я выгляжу? Надо собираться. Что значит «собираться мне будет слишком интересно», Ваня иди в жопу. Лиза я нормально выгляжу? Так всё, не палимся, идём. ПААААААП, посади меня на коляску пожалуйста. Так, Женя, не дышим, нас не должны заметить. Что мам? Да, всё уже идём. Дым в комнате? Это Ванин вэйп, да сейчас проветрим.
Сильные руки, ох прижимает, большой такой папа, сейчас голова закружится. Тихо-тихо, осторожно. Назад подтяни чуть-чуть. Всё, сижу на коляске. Волосатые коленки торчат в разные стороны. Голые ноги упираются в металлическую подножку. Деревянная спинка кресла пробивается жесткостью через подушку за спиной. Какие жесткие тормоза, сталь и пластик. Серьезные и крутые. Папа медленно катит коляску, вот так, да, ещё медленнее. Я молодец. Я ничем себя не выдаю. Да, пап, сейчас зубы помою и поеду. Молодец, очень чётко сказал. Только, по-моему, уже второй раз. Да папа и не спрашивал вроде. Чёрт.
Так, ну всё, сейчас умоюсь и станет лучше. С алкоголем помогает ведь. Сейчас лицо умою и стану посвежее. Свежее. Ещё. СВЕЖЕСТЬ. Я мчу на сноуборде по горнолыжной трассе, за мной несётся снежная лавина. Кристально прозрачный свежий воздух. Хвойные деревья все в снегу. Свежесть заполняет меня полностью. Свежесть движется влево, свежесть движется вправо. Свежесть движется по зубам. Я открываю глаза. Я в ванной. Зубная паста с ментолом. Мне так свежо, что я почти замерзаю. Я купаюсь в волнах свежести. Я руковожу этим процессом. Щётка со свежестью повинуется моей руке.
Лиза пришла. Улыбаемся. Ты как тут? Да я отлично. Слушай, чистить зубы под травой – это такое приключение, я сейчас словно катался на горных лыжах, так было свежо. Слушай, хорошо, что ты пришла, одному здесь не очень. Так ты меня хоть видишь. Ты как себя чувствуешь? Здесь немного душно, ты зачем дверь закрыла? Лиза, ты чего смеешься? Как-то тяжело дышать, Лиза, ты чего смеешься? Тут как-то тяжело дышать, ты зачем дверь закрыла? Кхм, Лиза, ты чего смеешься? Лиза, ты чего смеешься? Лиза, ты чего? Лиза, ты чего плачешь? Что она говорит?
Я это уже видел. Это было секунду назад. Кадр обрывается. Кадр сначала. Я уже это видел. Лиза смеется. Кадр обрывается. Лиза смеется. Жень, что это за фигня? Лиза смеется. Я уже это видел. Кадр обрывается. Жень, что это за фигня? Лиза плачет. Лиза. Кадр обрывается, я уже это видел. Мы задохнемся здесь. Лиза смеется. Тут мало воздуха для нас двоих. Лиза плачет. Лиза, открой дверь! Жень, что это за фигня? Лиза, открой дверь! Мы умрем здесь. Лиза смеется. Мы задохнемся. Лиза открой дверь! Жень, что это за фигня. Позвать на помощь. Лиза, открой дверь! ВААААНЯЯЯЯЯЯЯ! Жень, что это за фигня? ВАААААНЯЯЯЯЯЯЯЯ! Мы здесь задохнемся. ВААААААНННЯЯЯЯЯЯ!!!!
Жень, что ты так орёшь? Лиза пришла в себя. Мой крик вырвал её из петли. Лиза вышла из ванной. Дверь, воздух. Я спас нас. Я разорвал петлю. Да пап, уже почистил, поехали одеваться, только сначала завези меня пожалуйста в комнату к ребятам на минуту.
Ваня, у нас в ванной был такой трип. Ты нам блять такое «Подземелье и Драконов» устроил. *** мастер, блять.
Снеговик
Она стоит у ЗАГСа нервно вытягивая сигарету. Она искренне удивлена, что я действительно приехал. Улыбается, но как-то вскользь. Руки трясутся то ли от холода, то ли он возбуждения. Шутка становится реальностью. Ну что, пойдём?
А давай подадим заявление в ЗАГС? Сидим смотрим сериал. Обсуждаем переезд. Там же, наверное, чтобы остаться, лучше, чтобы мы расписаны были? А то, кто ты мне? Мы же уже как-то хотели расписаться, назло родителям. Руки почему-то не дошли. Планируем визит. Так, Кунцевский ЗАГС рядом с кинотеатром «Пионер», отлично, папе скажем что пойдём с тобой в кино, а обратно, мол, вернусь сам, на автобусе.
Сидим в коридоре, ждём, когда нас пригласят. Паспорта взяла? Зовут. Да, мы бы хотели расписаться. Нет, без торжественной церемонии, да, без свидетелей. Добровольно. Через месяц? Это чтобы было время передумать. Не передумаем. Значит двадцать седьмое марта. Замечательно, двадцать седьмое нам очень подходит. Лиза как раз работает во вторую смену, а я пропущу занятия в универе, там всего лишь пара английского. Подали. Сидим в коридоре, слегка ошарашенные. Нет, ну просто или устраивать совсем грандиозный праздник на сотни человек, или же скромно и по-домашнему. Только с семьёй. С нашей новой семьёй. Пусть это будет только наш день. Почему грустишь, моя хорошая? Ну если сказать Наде, то и Вике придется. А я бы тогда Ваню позвал. А тогда будет глупо не звать Тёму. А за Тёмой Даша. А мы даже родителям не сказали, в этом же вся суть. Поэтому без свадьбы с цыганами, баянами и порванными медведями. Кстати, двадцать седьмое. Это ведь замечательно, двадцать седьмое станет навсегда нашим днём. Двадцать седьмое февраля– день нашего первого свидания. Двадцать седьмое марта – день нашей росписи. Двадцать седьмое снова и навсегда.
Двадцать седьмого марта я в очередной раз злостно пропустив английский во МХАТе, стою в коридоре своей квартиры. На улице снег так валит, не знаю куда ты там пойдёшь – говорит мама. Давай папа тебя отвезёт. Отнекиваюсь, что сеанс сегодня только в двенадцать. Мама деловито натягивает на меня красную куртку. Моё надувшееся в рукавах и капюшоне тело заполняет собой всю электроколяску. Мама застёгивает мне куртку на горле, которая почему-то крепится в области рта. Итак, мой костюм больше напоминает коммунистического космонавта. Из шлема на голове только глаза торчат, да прыщик на щеке. Хорош жених, к браку готов. Мама протягивает мне серебряный кувшин, купленный на барахолке в Парке Горького за двести рублей. Он выглядит точь-в-точь как настоящая лампа Алладина, и даже украшен какими-то камнями, а я его всего за двести рублей сторговал. И в этот же день, девочка-друг с которой я хотел встречаться несколько лет в порыве забытья и страсти, обусловленного наркотическим угаром, со вздохом о-Женя глубоко и напористо поцеловала меня, первый и последний раз в жизни. Я считал, что кувшин приносит мне удачу.
Перед самым выходом шепчу в кувшин: «я есть любящий, творческий, результативный мужчина» и дарю серебренной глади сосуда нежнейший поцелуй. Ритуал соблюден, сохранение произошло, можно выходить.
На улице действительно снег. Выжимаю ручку моего джойстика, направляя коляску вниз по улице. Несмотря на то, что март, колёса ощутимо скользят, особенно по наклонной поверхности. Спускаюсь по улице к Кутузовскому шоссе, поворачиваю налево перед Джон Джоли, разносящим вкусный запах жаренного мяса. Проезжаю мимо Азбуки вкуса. Может быть зайти купить Лизе шоколадку? Отличный подарок на свадьбу. А лучше – киндер сюрприз! Нет, уже половина, тогда не успею. Качусь вдоль Кутузовского шоссе. Переезжаю под эстакадой на другую сторону. Здесь тоже свой ритуал, строго из соображений безопасности. Съезд с тротуара спиной, заезд передом. И попросить прохожих чтобы придержали. Эй, я еду в ЗАГС, а не в больницу, мне не нужна разбитая голова. Пока подхожу к остановке на Гришина, понимаю, что гражданская война на моей куртке безоговорочно выиграна белыми. На ногах, на руках, на плечах, и даже на капюшоне лежит ощутимый слой белого и морозного, какой папа обычно с утра щёткой сгребает с лобового стекла нашего Фолькcвагена. Подъезжает автобус. Я первый вырываюсь из ряда людей и машу водителю. Догоняю останавливающуюся машину так, чтобы оказаться у первой двери. Кричу в салон: Платформу откройте пожалуйста! Тяжелый плохо скрываемый вдох водителя. Глушит машину. Натягивает перчатки. Грузное тело медленно вылезает из-за руля. Выходит. Вместе идём от первой двери к центральной. Расступитесь. Платформу дайте открыть. Ногу убери. Водитель вытаскивает шведский нож, и пытается одним из двенадцати предметов подцепить ввалившуюся, утрамбованную чёрным снегом ручку платформы. Заинтересованные взгляды пассажиров молчаливо следят за происходящим. Наконец, вычерпав грязные следы и подняв рукоятку, водитель рывком опрокидывает пандус. Гром удара о землю должен продемонстрировать всем окружающим, что он здесь вообще-то, чтобы автобус водить, а не для того, чтобы инвалидам всяким пандусы открывать. Но этот водитель хотя бы молчит, так что по местным меркам весьма дружелюбен. Тебе куда? Называю остановку. Зря я на него брешу, нормальный водитель, даже где остановить спросил. Итак, тронулись. Лиза, твой подтаявший снеговик уже в пути.
Двадцать седьмое
Почему-то в памяти осталось, что расторжение брака стоит дороже, чем заключение. И оплатить брак можно с карточки прямо на месте, а вот если разводиться, то только через банк. Удобно, скрепно. Да ну на фиг с этими банками связываться, давай ещё вместе поживём.
Нарядная женщина с пышной причёской. Я в свитере, Лиза в блузке. Нет, без свидетелей.
Нет, колец тоже не будет, только мы. Читает какой-то поздравительный стих. И в горе, и в радости. Сумбурная церемония, но глаза радостные. Не потому, что брак – это важно, не потому что это какой-то статус, а потому что мы сделали это вместе, а нам всегда клёво делать что-то вместе. Согласны ли Вы Елизавета? Согласна. Согласны ли Вы Евгений? Согласен. Властью, данной мне Кутузовским ЗАГСом города Москвы объявляю вас мужем и женой, можете поцеловаться. В принципе разрешение нам и не требовалось. Нас так однажды в Большом Театре одёрнули капельдинеры. Молодые люди, успокойтесь! Слишком энергично целовались. Но в этот раз поцелуй был другой. Он был нежный. Светлый. Лёгкий. Я целовал мою жену. Ничего не изменилось, кроме двух штампов в паспорте и красивой бумажки со словом «Свидетельство». Упираемся лбами друг в друга, большие глаза сверкают радостью, тихой, но всепобеждающей. Муж. Жена. Шепчем губами, новые, красивые слова. Целуемся опять. И опять. Даже нарядная женщина с пышной причёской кажется искренне улыбается. Сразу видно, что у нас по-любви. Хочется обернуться к ней, и сказать, что она это ради бесплатного проезда на автобусе по социальной карте москвича, но ума хватает не портить таинство.
В коридоре моя жена помогает мне надеть куртку. Всё ту же красную, уже изрядно подмокшую от растаявшего снега. Говорю охраннику «прощайте», «до свидания» кажется каким-то нелепым, мол «ещё вернёмся». Перед ЗАГСом Лиза курит теперь как замужняя женщина. Муж и не против. Сидит, смотрит влюблёнными глазами. Паспорт не съел, время ушло, теперь придётся холить и лелеять, чем я в общем-то и занимался на тот момент уже два года и один месяц ровно. Двадцать седьмое. Расписались мы в марте. Двадцать седьмое. Лиза впервые приехала ко мне домой играть в настолки с друзьями. Это был январь, и я не знал, что у неё оказывается день рождения. Двадцать седьмое. Был февраль, и я предложил ей встречаться. Двадцать седьмое. Ровно год, с убийства Немцова. И я выбрал не идти на марш памяти, я выбрал пойти с Лизой в ресторан, а потом предложить ей встречаться. Борис Ефимович, ангел хранитель нашей любви. Мученик своей родины и провозвестник нашего счастья. Двадцать седьмое. Эту дату мы будем отмечать в каждом месяце, не удосуживаясь посчитать, сколько прошло месяцев с похода в Большой театр или Кутузовский ЗАГС. Двадцать седьмое. Просто наш день, день нашей семьи и нашей любви.
Мы встретились на Камергерском, в маленьком французском ресторане. Куда можно сводить девушку недалеко от МХАТа? – бомбардировал я вопросами однокурсниц. Хотелось почему-то всем рассказать, что у меня теперь есть девушка. Вернее, будет. Она ведь об этом пока не знает. Я не сразу влюбился в Лизу. Сначала она меня просто очень заинтересовала как человек. И несмотря на первое сумбурное впечатление, раскрывшийся общий интерес к музыкальному театру заложил крепкие основы наших отношений. Первый наш поход состоялся на Аиду в Станиславского. Пришёл я на оперу со дружеско-эротическими чувствами, а ушёл наполненный любовью. Лиза сразу поразила меня невыразимой внутренней интеллигентностью. Понятно, что мы пришли в оперу, куда большинство людей ходит не чтобы послушать музыку, а для подтверждения собственного статуса и демонстрации лучшей версии себя. Но Лиза, Лиза! Лишь сняв своё серо-шерстяное пальто, и оставшись кажется в лёгком бежевом коктейльном платье, она поразила меня своими величавыми августейшими манерами, доброжелательностью и чуткостью. Мы расхаживали по Стасику как король и королева, её маленькая лапка норовито прошмыгнув в мою подмышку ловко цеплялась за управляющую коляской руку. Её грация и интеллект, сдержанность и манеры, наконец красота и аристократичность не оставили мне шанса не влюбиться. Я подарил ей томик Кундеры, с тремя любимыми романами, подписав что-то вроде «Надеюсь у нас будет много общего», поймав её на неловкости, она то не приготовила ничего взамен.
Ах, Лиза, Вы приготовили себя! Моё изъеденное прошлым расставанием сердце вновь почувствовало любовь. Знаете, Елизавета, как Вы были подписаны у меня в телефоне, до того, как превратиться в Базю? Базя – имя нарицательное, сокращённое от Бульбазявр, означающее высшее проявление любви и близости, выпестованное годом позднее, летом на даче, когда мы бегали по кустам ловя в одноименной программе карманных монстров. Но до родного и семейного Базя, Елизавета, Вы были подписаны как «девочка-ренессанс». И не смотря на все наши игры и бесконечные прозвища друг друга, будь то Базя, Ланяша, обезьяна, Бу, манки-манки, мой детский сад, дурында или даже собака некрещённая, мои чувства к Вам всегда будут охарактеризованы тем первым образом, родившимся в моей голове, после грандиозной «Аиды» Питера Штайна зимой 2016 года в Музыкальном театра Станиславского и Немировича-Данченко. Ты – моя «девочка-ренессанс».
Но впереди ещё лежал большой путь, и мы по-прежнему были всего лишь друзьями. Мы были так скромны, что наш физический контакт не превышал лишь вежливого вопроса, как именно на мне застегнуть куртку. Молния или пуговки? На куртке молния, на ширинке пуговки. Конечно, я этого не сказал. Ты тогда в моих глазах была лишь сплошной невинностью, и атмосфера музыкального театра навевала куртуазность конца девятнадцатого века. Молнию или пуговки? Что тебе хочется, ангел мой, только дотронься до меня. Пожалуйста, натягивай мою куртку ещё медленнее. Я люблю медленно. Пусть этот миг не кончается. Да, нажми пожалуйста на локоть, иначе рука не войдёт в рукав. Не бойся, я не сломаюсь. Спасибо, я тоже чудесно провёл этот вечер. А какие у тебя планы на следующую субботу? У меня есть одна идея, пожалуйста, не планируй ничего на двадцать седьмое.
Драгоценности
Итак, мы на Камергере. Сижу в уютном французском ресторанчике, жду её. В голове заново перебираю весь план. Она идёт на встречу со мной, зная, что впереди будет какой-то спектакль. Я сказал, что это будет сюрприз, только на вечер ничего не планируй, посидим в камергере, а потом пойдём в театр. Нет, не на папе, там недалеко, сами справимся. Она почему-то побаивается моего папу. Большой, угрюмый, молчаливый. Они уже пересекались в музее современного искусства, и с Аиды тоже он меня забирал. Он вообще не угрюмый, просто больше любит молчать. Стоит, курит, смотрит, думает.
Она опаздывает. Это плохо, это очень плохо. Я волнуюсь так, что практически уверен в неудаче. Есть очень маленький шанс. Очень небольшая возможность. Очень тонкий коридор вариантов. И по нему надо пройти. Я всё подготовил, я подготовил даже больше, чем сам мог представить. Интуиция подсказала, что сначала надо поговорить с Ваней. Нельзя заходить на чужую территорию. А у меня всё серьёзно. Я и поговорил, мастерски. Переговоры состоялись днём ранее, в одном из кафе неподалёку от Камергера. Ваня выслушал, Ваня понял. Ваня благословил. Пафоса в моменте не было, но ситуация была чувствительной. Я впервые увидел её тонкие руки на фото из бара, на фоне пенящегося стакана с пивом. Ваня, а это ты с кем? А, это Лиза, моя бывшая одноклассница. Лиза. Бывшая. Одноклассница.
Она опаздывает уже практически на час. Но я был хитрее. Спектакль в семь. Мы встречаемся в четыре. Сейчас около пяти. Куча времени. За окном мелькнул воротник знакомой шубки, стуча каблучками, улыбаясь и оправдываясь она приносит с собой в ресторан аромат зимнего мороза и сигарет. Нет, что-ты, что-ты, я тоже недавно только пришёл. Очень рад тебя видеть.
Меню дорогое. Впереди долгий вечер. Я волнуюсь. Мой живот сводило ещё лишь в моменте ожидания. А сейчас она здесь, и я должен предложить ей это. Попросить её об этом. Умолять её об этом. Нет конечно, ни в коем случае. Ни она первая, ни она последняя. На ней жизнь не закончится. Она лишь одна из множества общих знакомых. Не получится с ней, получится с кем-нибудь другим. Нет, всё не то. Это лишь волнение. У меня ощущение важного момента. Я полностью сосредоточен и прекрасно готов. Чувствую себя на сцене во время гала концерта. Ощущение чего-то важного и большого, какой-то поворот в жизни. И я не боюсь. Волнуюсь, но не боюсь. Это ощущение поезда, несущегося на всех порах по рельсам. Так предрасположено судьбой. Я поезд. Я не могу свернуть с рельсов.
Она не голодна. Да, мы вместе читали меню, она тоже видела местные цены. Может по бокалу вина? Заказываем два белого. Закусываем шоколадкой, которую она принесла с собой. Мой живот охеревает от такой дерзости. Вино с шоколадом против гастрита! Пока она звонит маме, достаю из паспорта таблетку иммодиума, запиваю вином. За любовь! Живот по-прежнему урчит-ворчит, но я знаю, что никаких неожиданностей теперь не случится. Никакого беспокойства. Никакого расстройства. Ты понял, кишечник? Я тут главный.
От вина теплеем. Она уже более расслаблена. Мои шутки льются нескончаемым потоком. Наши руки лежат рядом друг с другом, всего какие-то сантиметры. Давай, сейчас, дотронься, дай понять, что мы на свидании, это не просто дружеская встреча. Нет, рано, спугнешь. У неё новая стрижка, и новый свитер. Я слишком нервничаю чтобы замечать такие пустяки. Но похоже для неё этот вечер тоже важен. Телефон показывает 17:50. Давай просить счёт?
На улице мороз. Снова Лиза натягивает на меня куртку, на этот раз более тёплую. Рука тонет в пуховых складках, делая ситуацию уже достаточно неловкой. Твою мать, ты же должен быть самостоятельным, не показывай, что ты слабый. Вы в доступном кафе, вы идете в доступный театр. Всё сам. Даже папа не нужен. Ты взрослый, независимый парень. Она не увидит во мне инвалида, мы проскочим френдзону на полной скорости моей электрической коляски. Я тонко и пошло шучу, я рассказываю про свои успехи и достижения, я умный и самодостаточный. И блядская рука не хочет лезть в рукав блядской пуховой куртки, которую пришлось надеть из-за блядского холода и снега. Начинаю немного закипать. Лиза подчёркнуто холодно игнорирует эту неловкость, прикладывает чуть-чуть больше силы и вот я уже одет. Слава Богу! Дальше по плану.
Из ресторана выезжаю спиной, там небольшой порожек, Лиза страхует. Передние колёса со стуком падают на асфальт. Всё, дальше уже всё доступно. Приступаем. Итак, Елизавета, как я Вам и обещал, впереди нас ждёт постановка. Но пусть это останется маленьким сюрпризом до самого конца. Вы мне доверяете? Отлично, тогда, пожалуйста, завяжите себе глаза шарфом и протяните мне руку. Заинтригованная улыбка. Мимо по сугробам ковыляют потоки прохожих. Повязка на глазах. Её холодные пальчики касаются моей руки. Ладошка маленькая, помещается полностью в моей руке. Я не надел перчатки. Мне наплевать на холод. Я держу её за руку. Наш первый контакт за вечер. Друзья не держатся за руки. Она мне доверяет. Она, наверное, догадывается. Может быть, она даже сама этого хочет.
Не бойся, мы пойдём медленно. Я тебя веду, мы ни в кого не врежемся. Страшно? А мне то, как, ты не представляешь. Осторожно яма! Извини, не смог удержаться. Всё, больше не буду, обещаю. Правой рукой медленно выжимаю джойстик коляски, левой аккуратно тяну её за собой. Зрелище инвалида ведущего по камергеру девушку с закрытыми глазами не остаётся незамеченным прохожими. На взгляды по привычке не обращаю внимания, а Лизины глаза и вовсе в объятиях темноты. И часто ты по Москве ходишь с закрытыми глазами? Первый раз? Да ну, не может быть, у тебя так отлично получается! Не спеша бредем по Большой Дмитровке. Ловлю её улыбку, выбивающуюся из-под шарфа, сползающего с завязанных глаз. Московская иллюминация создаёт ощущение мистической сказки. Увлекаю её за собой в проулок перед Новой Сценой Большого Театра. Здесь крутой спуск и плитка похуже. Но вокруг ни души. Разговариваем о нас. Проверяю время. На экране двадцать минут. Телефон предательски скользит по коленке, и падает рядом с правым передним колесом. Чёрт, сам я его не подниму. Лиза в повязке не найдёт. Снимать – рушить сюрприз. Чёрт. Как из неоткуда навстречу прохожие – пара. Даже сказать ничего не успеваю, девушка ловко присаживается справа от меня и протягивает мой телефон. Благодарю лишь глазами. Все возлюбленные говорят на одном языке.
Большой пылает всем миллиардным великолепием отреставрированных огней. Мы стоим около фонтана. Если снимать про нас кино, то кадр идеальный. Поворачиваю её лицом к театру. Итак, Елизавета, вы готовы увидеть сюрприз? Аккуратно снимает повязку. Так, Большой, здорово. Лиза в растерянности. Я озвучиваю заготовленную подводку.
Елизавета, Вы абсолютно прекрасны и достойны того, чтобы Вам дарили бриллианты, алмазы, рубины. Но сейчас я, всего лишь студент-нищеброд, поэтому из всех Драгоценностей, которых Вы заслуживаете, я могу подарить Вам лишь пригласительное на одноименный балет Баланчина. Есс! Критический успех! Счастливое и поражённое лицо. Эффект достигнут. Лиза в восторге. Вино расслабило, завязанные глаза заинтриговали, Большой поразил. Впереди самое сложное.
Заходим в огромные двери. Уверенно иду за контрамаркой. Школа-студия МХАТ, Ляпин + сопровождающий. Владимир Георгиевич Урин, директор Большого Театра и по совместительству мой мастер курса, ещё на знакомстве с учениками заявил, что мы как продюсеры обязаны часто ходить в театры, а потому все генеральные прогоны премьер Большого, а иногда и сами спектакли были для нас открыты. Поэтому вопрос куда пригласить девушку, чтобы поразить, для меня совсем не стоял.
Проходки, естественно, выписывали на одного студента. Но не в моём случае. Я же на коляске. Я же не могу один. Мне же нужен сопровождающий. Поэтому, как только я поступил в Школу-студию мне удалось провести на разные оперы и балеты мирового класса по одному маму, папу, бывшую девушку, подругу из ГИТИСа, подругу детства, соседку, и наконец настал Лизин черёд. Наверное, меня можно назвать предприимчивым. Я же о себе чуть более скромного мнения, и лишь замечу, что стараюсь эффективно распоряжаться подворачивающимися мне возможностями и ресурсами. А билет в Большой театр для неработающего студента – это ой какой ресурс, в том числе и для налаживания собственной личной жизни.
Сквозь лабиринты гардеробов, буфетов и лифтов следуем за капельдинершей. Левую боковую дверь почему-то она открывает ключом, хотя вроде уже было два звонка. Партер Большого театра! Худшее из возможных мест, чтобы слушать оркестр и лучшее, чтобы видеть сцену. Когда мы позже просекли с Лизой эту фишку, то после первого антракта на опере обычно забирались на третий или четвертый ярус амфитеатра, хоть в кармане и лежали более пафосные места прямо перед сценой. Но сегодня мы были на балете, а потому очень скоро нашли себя в окружении очень солидно одетых джентльменов и девушек с пластиковой внешностью на огромных каблуках. Я был в свитере, Лиза в блузке. Звуки разыгрывающегося оркестра заполняли зал наполняя нас предвкушением бравурной радости. Для моей коляски было оставлено место на уровне десятого ряда. Лизу капельдинер посадила на седьмой. Мой план начинал сыпаться. Я хотел признаться Лизе в чувствах прямо перед началом балета, или же даже тихонько на ушко во время. Задумано было неплохо. Но вот я сижу один и любуюсь красивым Лизиным затылком. Гул голосов наполняет зал. Жестами и глазами обсуждаем наряды безвкусно одетых дорогих девиц и их папиков. Выключается свет.
Гром аплодисментов ознаменует начало первого антракта. Надо собраться с решимостью и признаться ей прямо сейчас. Ну как тебе бриллианты? Да, очень чувственное наслаждение. К слову, Елизавета…. Женя, это Вы? Здраааавствуйте!
Я не сразу понимаю кто передо мной. В изящном шарфе и тоже на коляске передо мной сидит красивая женщина с очень умным и знакомым лицом. Память моя напрочь отказывалась вспоминать, где именно я её видел. После некоторых вопросов про маму и университет, понимаю, что виделись мы летом на даче у Дмитрия Крылова. Передо мной – Ирина Ясина. Журналистка, дочь Евгения Ясина, министра экономики России Ельцинского правительства
Когда мне было семь лет, в первый класс моей школы пришёл режиссер документалист Тофик Шахвердиев. Он задавал всем детям глупые вопросы и тыкал в лицо огромной бандурой с горящим красным огоньком. Я был разговорчивым, игривым и любвеобильным, а самое главное для Тофика – совершенно не боялся видеокамеры. Результатом полугода съемок в школе и дома стал двадцати трёхминутный фильм «О любви». Через несколько лет этот фильм увидел автор и ведущий «Непутевых Заметок» на Первом Канале – Дмитрий Крылов. Он отвез меня с родителями и мою одноклассницу Женю с бабушкой на неделю в Израиль, где снимал очередной выпуск. Я был на коляске. Женя – девочка, родившаяся без рук. В Иерусалиме миллион христианских святынь. Картинка получилась очень сочная и концептуальная. Так с Дмитрием Дмитриевичем мы и подружились, после чего раз в пару лет собирались у него на даче в компании интересных людей. На последней встрече мы и познакомились с Ириной Ясиной.
И вот в антракте Драгоценностей вместо того, чтобы признаться Лизе в чувствах мы стоим болтаем про «Марш памяти Немцова», мою победу в телепроекте на Дожде, и приближающиеся выборы в Думу. Ирина в прекрасном настроении, и вроде бы под парой бокалов вина. Лиза больше молчит и скромно улыбается. Я быстро адаптировавшись в ситуации бравирую перед Лизой множеством контактов, упоминаю в разговоре знакомых публичных политиков, в общем создаю впечатление. Звонок ознаменует приближение второй части. Желаем друг другу приятного просмотра и расходимся по своим местам.
Надо что-то делать. Надо что-то делать. Если Ирина подойдет к нам ещё раз, у меня не будет возможности. Тут необходима интимность и отсутствие свидетелей. Ладно, если вдруг всё повторится, просто под каким-нибудь предлогом уведу Лизу в сторону. На сцене продолжали происходить чудеса хореографической мысли, которые я совершенно не помню. Разум мой был сфокусирован лишь на одной цели – Лиза должна стать моей. На протяжении всего второго действия я прокручивал в голове самые разные фразы и пестовал собственную решимость предложить ей встречаться. Стоит ли говорить, что как только начался второй антракт от решимости моей не осталось и следа?
По иронии судьбы Ирина Ясина в этот день была как никогда общительна и активна. Весь второй антракт мы обсуждали в этот раз балет, оперу и искусство. Тут уже Лиза как заядлая театралка чувствовала себя увереннее и активно участвовала в беседе. Я же судорожно соображал, что делать. Разговор тёк настолько естественно, что прервать его не было никакой возможности. В голове кружились идиотские сценарии разыграть приступ или упасть в обморок. Из оцепенения меня вывел лишь третий звонок. Свет уже начинал гаснуть, когда я практически Лизе в след выплюнул те слова, что уже несколько дней крутились у меня на языке.
Елизавета, Вы знаете, мне с Вами так хорошо, комфортно и интересно, что я хотел бы предложить нам с Вами стать чем-то больше, чем просто друзьями…
Наверное, это был совершенный провал, поскольку и по форме, и по моменту выглядело это как просьба передать в маршрутке за проезд или предложение попить пива после работы. Тем не менее Рубикон был перейдён. Оу, неожиданно. Это были единственные слова, произнесенные девушкой, о которой я круглые сутки думал вот уже несколько недель. Вид у Лизы и правда был более чем ошарашенный. Чтобы хоть как-то скрасить неловкость момента я попробовал включить внутреннего тамаду. Вот-с, мол, да, такая вот идейка, вы подумайте пока, приятного просмотра. Наше Вам, блять, с кисточкой. Кушать подано-с. Тьфу. Дурак. Лизино недоумение было скрыто от меня потемневшим залом и залпом оркестра. Меня обуревали сложные эмоции. Помесь гордости и гадливости. Я был рад, что это наконец-то закончилось и «разговор» состоялся. Но тот неудачный момент, та оправдывающаяся интонация, последовавшая за предложением… Наконец чертов Баланчин со своим третьим актом, отделившим меня от ответа на вопрос. Я не знаю, что думала и чувствовала Лиза в тот момент, но мне было совершенно не до балета.
Поклоны. За нами приходит капельдинер. Машу рукой Ясиной. Идём к раздевалкам. Обсуждаем с Лизой финал. Два пропущенных от папы и смс «ты скоро?». Вал дорогих шуб устремляется на улицу. Лиза держит меня под руку, идём к метро болтая о несущественном.
– Кхм, Евгений, относительно Вашего вопроса…
Вот он момент, которого я ждал и боялся.
– Мне тоже с Вами необыкновенно интересно и хорошо…
Но сейчас будет «но». Всегда бывает какое-то «но».
– Дело в том, что я не знаю, как на это может отреагировать Ваня…
Женя, какой же ты, блять, молодец! Золотая ты голова. Чуечка-ка то сработала. Всё, включаем маркетинг – работа с возражениями. Быстро перехватываем инициативу.
Елизавета, Вы знаете, я ожидал, что Вас может обеспокоить этот вопрос, поэтому я взял на себя смелость, не сочтите за бестактность, но так уж получилось, что греха таить, так уж произошло, что я уже обсудил этот вопрос с Иваном, и у него не возникло никаких возражений…
Что мы несли? Причём тут вообще Иван? Ёбаный в рот, Лиза! Нахуя ты вообще, когда тебе встречаться предлагают несёшь какую-то чушь про общего друга? Какую я тут чувствительную ситуацию увидел? Какие я переговоры вообще провёл? Тоже мне, блять, Риббентроп. Предлагает девушке встречаться, будто ковёр покупает. И тем не менее, весь озвученный сюр не помешал случиться главному – лёд был растоплен, намерения заявлены, предложения сделаны.
Лиза, уже в который раз ошарашенная за сегодняшний вечер, не сказала ничего кроме «а, да?». Стоило дожимать. И я дожал.
Поэтому Елизавета, если Ваше сомнение заключается только в этом, и Вы не ищете красивого способа меня отшить, то я не вижу никаких оснований, мешающих нам попробовать сделать с нашими жизнями нечто общее и прекрасное. Радостная и уже пришедшая в себя Лиза поспешила заверить, что у неё и в мыслях не было меня отшивать, а поэтому она с радостью принимает моё предложение. Это была победа. После которой стало ещё более неловко.
Час был поздний. Папа проявлялся непринятыми вызовами, намекая что пора идти к машине. Под сумбурные изъявления о том, как я рад, и как мне теперь легко и счастливо я довёл Лизу до входа в метро. Мы стояли неловко улыбаясь, как бы примеривая на себя новый статус не просто друзей. Мы договорились о новой встрече через пару дней и говорить в общем-то было уже не о чем.
Целоваться будем? – неожиданно услышал я свой голос. Ну правильно Женя, надо все точки поставить над i в первый день. А то вдруг она не поняла, что вы больше не просто друзья? Давай, получи доказательство, что вы теперь встречаетесь.
Лиза вроде приняла это предложение с улыбкой и готовностью. Как два пингвинчика мы примостились друг к другу, неловко в первый раз сопоставляя её стоячий и мой сидячий рост. Лиза не догадалась пригнуться, отчего мне пришлось активно тянуться к ней вверх, благо из-за её низкого роста тянуться было недалеко. Я навсегда запомню её горьковатый запах табака на губах и едва открывающийся маленький ротик. У меня было ощущение, что я целуюсь с какой-то крохотной птичкой, у которой вместо пухлых губок маленький клювик. Чирик-чирик. Наш первый поцелуй. Чирик-чирик. Позвони мне пожалуйста, как приедешь домой. Чирик-чирик. Я люблю тебя – не сказал я, ибо она уже упорхнула на пересадочную ветку метро. А я счастливый как дурак поехал к папиной машине, припаркованной поблизости.
Папа пересадил меня на передней сиденье, сложил коляску, нашел прохожего, помогшего ему закинуть эти шестьдесят килограммов металла в багажник. Жень, сейчас пробки такие, не знаю, как мы поедем. Моховая вся стоит. Мама уже звонила. Как ты долго сегодня.
Я ничего не слышу. Я лучезарю улыбкой, печатая Лизе смс о том, какой чудесный это был вечер. Папа, ты знаешь, похоже у меня новая девушка.
Иконы
Дом Катковых поражал не столько своей шестикомнатностью недалеко от метро Строгино, сколько бесконечным рядом коллекционных вещей, разбросанных по стеллажам и полкам разных комнат. Корешки книг по искусству, гобелен со значками и медалями, природные камни разной геологической ценности, холодное оружие эпохи первой мировой, гильзы от патронов наполеоновской эпохи, фигурки кошечек и гномиков и конечно православный иконостас, размежёванный фотографиями членов семьи. В самом центре гостиной весел портрет Тёминой матери, красивой женщины с итальянскими корнями и таким же профилем. Резиденция Катковых расположенная всего в четырёх станциях метро по синей ветке от меня неоднократно становилось альтернативным сборищем настольных поигранок. Если мы хотели поиграть во что-то увесистое и серьезное, часа на четыре, собирались конечно у меня и на целый день. К Тёме же ехали на коллекцию несложных настольных игр, венчаемую бессмертными «личностями».
Сам Артемий, или же просто Тёма представлял из себя личность во всех смыслах выдающуюся. Накаченный гомофоб с тонкой ранимой душой котёнка, Артемий по замыслу родителей должен был всесторонне развиваться, а потому черный пояс по самбо соседствовал с законченной музыкальной школой по классу флейты. Выпирающий подбородок, мясистые губы, короткостриженый череп и нос, словно победитель всебелорусского чемпионата «Мая Ахромная Картоха 2002» составлял фенотип человека, более произошедшего от неандертальца, нежели кроманьонца.
Нас познакомила бывшая Тёмина девушка Лена, с которой мы познакомились на пропагандистском фестивале молодёжи Таврида в Крыму. По иронии судьбы, в оккупированном Крыму я оказался буквально через месяц после победы на оппозиционном политическом проекте на Дожде. Со всех сторон сомнительный для репутации поступок. Но мне было дико необходимо море, а самым главным даром той поездки в моей жизни остался именно Артём. С его бывшей девушкой мы потеряли друг друга, а вот Тёмочка остался в моей жизни.
Наши отношения сложились из трёх пунктов: 1) Артемия как выдающегося физика так же, как и меня будоражила тема вселенной, смысла жизни и божественной предрасположенности. Нам стало интересно друг с другом с первой же встречи. В наших вселенских беседах Тёма отвечал за прикладную сторону вопроса – физику во всех её ипостасях, я же больше черкал знания из философско-эзотерического осмысления бесконечности космоса. 2) Как-то после моей тет-а-тет прогулки с Леной Тёма по ерунде приревновал её ко мне, в результате чего меня прокатили с приглашением на совместное празднование Нового года, на которое я очень рассчитывал. При следующей встрече Тёма самостоятельно поднял эту тему, признал, что был не прав и извинился за излишнюю реакцию. Красоту жеста, на которую способен отнюдь не каждый я оценил. 3) Артемий оказался владельцем абсолютно отбитого и конченного чувства юмора, которым я так дорожу и который так редко встречаются. С этим чёртом можно шутить над всем от карликов и *********** до геноцида Армян и холокоста. Что мы неоднократно и делали. В общем интеллект помноженный на внутреннее благородства, с ушатом помойного юмора сверху сформировал в моей жизни такое мало с чем сравнимое явление, как Артемон Каткушевский.
Путь до Тёминого дома в то время – это история эксплуатирования физических способностей моего папы. Утром после туалета я снова лежу на кровати, где папа натягивает на меня брюки. Затем он берет меня на руки аккуратно, как невест выносят из ЗАГСа, и пересаживает на коляску. Верхнюю одежду мама натягивает там. Затем мы с папой выходим из квартиры. Он везёт меня по коридору, немного надавив на ручки коляски так, чтобы перепрыгнуть порожек в коридоре только задними колёсами. На лифте вниз с третьего на первый этаж. В подъезде тринадцатиступенчатая лестница. Папа ещё сильнее нажимает на ручки кресла, передние колёса взмывают в верх. Пока здороваюсь с консьержкой, откидываюсь всем телом назад, чтобы не дай бог не выпасть. Это необязательно делать, папины руки крепки и эту операцию он проделывает много раз в день. Но страшно каждый раз. Вниз намного быстрее и легче для него. В трезвом виде это практически всегда безопасно, однако по возможности я всегда прошу кого-нибудь подстраховать – поддержать коляску спереди. Нет, не надо тянуть, просто страхуйте. Каждый подъём и спуск по лестнице – это игра в русскую рулетку с одним патроном в огромном барабане. Шанс, что кто-то поскользнётся и ты выпадешь очень мал, но результат близок к фатальному.
На улице папа оставляет меня перед подъездом, чтобы поближе припарковать машину. Вечером он вставал на пустынное место, однако в утра машина зажата слева и справа другими автомобилями. У папы получается протиснуться, даже несмотря на солидно выпирающее пузо. Вместе со мной на руках мы бы не влезли. Паркуется ко мне задом – так удобнее закидывать коляску в багажник, и хоть я сегодня не на электрической, привычка – вторая натура. Открывает переднее пассажирское. Берет на руки, пригибается, чтобы я не ударился головой о потолок. Сначала засовывает попу, затем делает поворот корпусом и мои ноги встают в назначенное место. Берётся руками за подмышки и подтягивает назад. Не спрашивая, закидывает мне левую ногу на колено и застегивает ремень. Всё это он делает автоматически и молча. Профессионализм не пропьёшь. Мощный хлопок моей двери. Из коляски вытаскиваются деревянные доски служащие каркасом, поднимается подушка под попой, туда же подушка от спинки. Выбив подножку наверх и сложив все прибамбасы на кресле, папа одним движением сплющивает её, делая в три раза уже. Шутя закидывает металлический костяк кресла в багажник. Садится за руль, включает «Авторадио», приоткрывает окошко, закуривает. Мама не разрешает курить в машине. Он клянется, что и не курит никогда. Пап, не кури пожалуйста, меня чего-то мутит. Открывает окошко побольше и начинает целенаправленно дымить только туда. Пока наш фольксваген рассекает по дорогам Москвы, переписываюсь с Тёмой и Ваней. Первому пишу, что в рюкзаке лежат две настолки, у второго уточняю будет ли сегодня Лиза. Ваня уже который раз пытается притащить её к Тёме на поигранки, но каждый раз что-то срывается. Говорит, что будет.
В Строгино проезжаем мимо дома моего педагога по вокалу. Звони, даёт команду папа. Ещё пара поворотов и мы у Тёмы. Два гудка. Фамильярно раскатистое «Дааа» в трубке. Выходи – коротко бросаю я. Есть мой фюрер – отзывается Тёма. Паркуемся у подъезда. Сквозь стекло вижу двух больших парней, первый скорее накачен – это Тёма, второй скорее полноват – это Даня. Папа здоровается с обоими. Разбирает коляску, вручает пакет с играми Дане. Тёма стоит в подготовленной борцовской стойке, руки полукругом от накаченных мышц. Пунцовые уши конфужено сверкают. Смеюсь. Из машины видно, что Тёма хочет помочь, но не может сообразить как. Открывается дверь, отстёгивается ремень, папа выковыривает меня из машины и сажает на заранее собранную коляску. Здороваюсь с парнями. В подъезде Тёма придерживает. Ты не тяни только, предупреждает папа. Да давайте поднимем, так проще. Проще ему, так не безопасно – вставляю я. Бестолку, уже несут. В прихожей помогая мне раздеться и отказываясь параллельно от чашки кофе, предложенной Тёминой мамой, папа уточняет во сколько меня забирать. Давай не поздно только, завтра на работу. Давай в десять примерно. Ну постарайся пораньше. Ладно.
Пока Тёма носит с кухни какие-то пирожки с мясом и странноватые салаты порубленные мамой, объясняю Дане правила настолок. С Даней у нас мало общего, наши миры соприкасаются только на Артёме. Он так же, как и Тёма учится в Бауманке на физика, а потому между ними существует миллион локальных мемом которых я не понимаю. Они вместе ходят в качалку и имеют околофутбольный бэкграунд. Суровое консервативное Строгинское дворовое воспитание не даёт Дане адекватно воспринимать мой **** активизм, а посему моё геепотворничество является предметом миллионов шутеек. Тёма относится к теме так же, но слишком дорожит мной, а потому шутит тоньше и всё чаще наедине. За большую форму и туповатое лицо Тёма называет Даню – Дядя-вепрь. Пожалуй, он единственный, кто может пережрать Артёма в Бургер Кинге не только по скорости, но и по массе съеденных бургеров. Вообще Даня тоже очень остроумен, и достаточно циничен, так что я хотел бы с ним подружиться. Но вероятно слишком многое во мне и моём жизненном опыте было для него вне рамок комфорта. С Тёмой же они были не разлей вода и меня это бесило. Тёмочку я ревновал. Пропуская мимо ушей очередную туповатую шутку про гачи-мучи перевожу своё внимание на Яну – девушку Дани тоже оказавшуюся в квартире.
С ней у меня приятные отношения. Она умна, как и все ребята из Бауманки, но в отличии от Кабана и Кайзера (древнее погоняло Артёма) ещё и отличается учтивой обходительностью, столь свойственной всем белорусским девушкам. В её компании очень комфортно находится, и она была бы даже красивой, если бы не выпирающие вперёд челюсти, постоянно заставляющая задуматься о грехе её бабушки с белой акулой. Вышеупомянутая особенность, а также наличие Дани перекрыло для меня даже возможность думать в её сторону в качестве возможной любовной авантюры, однако, между нами, нет-нет да проскакивал тонкий намёк на флирт, что в общем моё иссохшееся на тот момент без девушки сердце могло с лёгкостью перепутать и с обыкновенной светской учтивостью. Мой мозг эротомана не мог отказаться и от её нагого образа, старательно выпихивая за рамки картинки толстопузого кабана с болтающимся баклажаном. На тот момент у меня уже около года не было девушки, а посему любой субъект женского пола рассматривался мною по дефолту как будущая мать моих детей. В отношении Яны меня интриговала мысль наречь её «моим белорусским дранником». Так углубляясь в правила настольной игры «Эволюция» и отгоняя видения её широко разведенной челюсти и закатанных глаз во время оргазма я совсем не заметил звонка в дверь, ознаменовавшего приход новых гостей.
Следующими пришли Дима и Илья, Тёмины друзья детства и соседи. Дима был худым скромным парнем с большим носом. Каждый раз, когда он что-то говорил, застенчиво улыбаясь, посылал звук куда-то в глубь огромного шнобеля. По интонациям он был очень похож на Рамзана Кадырова, выучившего русский язык. Дима увлекался фотографией и постоянно затаскивал победные очки за правильные ответы по рок музыке и сериалам в нашу команду на бар-олимпиадах. Илья, тихий любитель Доты с внешностью алкоголика был постоянным объектом Тёминой абьюзиной любви. На каждой нашей встрече Илья неуверенно отбрыкивался от звания «Пёс» или «Граф-Гав» и неумело ругался в ответ. Заканчивалось всё неминуемо обрабатыванием приёмов самбо, в которых тщедушный Илья не мог ничего противопоставить восьмидесятикилограммовой Артёминой туше. Мне было его немного жаль, но он или привык или не обижался. По крайней мере, судя по всему, в его собственной семье мама относилась к нему и вовсе как к продолжению мебели, ибо в моей голове не укладывается как иначе двадцатиоднолетнего парня можно без его ведома увезти на дачу нарушая все его планы.
К уже накрытому столу и разложенной первой коробке появилась Дарья Дмитриевна, Дашенька, Даша. Она – гвоздь на которой вращается вся вселенная нашей компании. Мы познакомились в восемнадцать лет на подготовительных режиссерских курсах ГИТИСа и у меня тотально снесло крышу от этого человека. Помесь изящных манер, шокирующего интеллекта и экстремального бэкграунда. Дарья была глотком свежего воздуха в океане ординарности. Это стала первой ********* в моей жизни, которая во многом и повлияла на моё увлечение **** активизмом. Слушая её истории о несчастных любовях и дискриминации, я не мог не находить параллелей, между нами, моя особенность была физической, её сексуальной. К слову, её сексуальная особенность не помешала ей выйти замуж в гетеро-брак за сына известного беллетриста, обладающего слабостью к скандалам в театрах. К тому времени у меня была капитальная размолвка с её вялотекущим мужем, что, впрочем, никак не сказывалось на наших с ней отношениях. Мы с ней ненавидели друг друга. В наших жизнях не было людей, знающих друг друга ближе и лучше. Корень нашей беды – моя безраздельная влюбленность в Дашенькин образ, не имеющий ничего общего с реальной Дарьей. Мы разругивались в хлам и не общались годами, пока в телефоне неожиданно из неоткуда не появлялось смс «Женя, как твои дела?», и новый кружок ада набирал обороты. Даша, женщина – яд. Человек, которого необходимо любить, человек, который не умеет любить. Однажды Дарья, в очередной раз отказывая мне в начале отношений заявляла, что Женя, я же настолько эгоистична, что кончаю только когда мастурбирую. Более точной характеристики ей дать невозможно, впрочем, моя боль пылает о ней не из-за этого. Она никогда не верила в меня, и поэтому каждый раз искренне удивлялась моим триумфам. Она никогда этого не признает, а я никогда этого не прощу. И так мы сидели друг напротив друга, и вели подчёркнуто светский диалог, пряча в каждой интонации кинжалы лишь нам понятных запрятанных смыслов. Диалог с ней – фехтование по израненным местам. Если в мыслях о Яне, её бедра всё чаще сжимали мой скользящий в неё великорусский член, то в мечтах о Марии единственное что сжималось, это мои руку на её по-тургеневски белой шее.
Звонок телефона, это Ванечка опять заблудился и спрашивает, как добраться. За столом беседы об экспериментальной лаборатории Бауманки, фильмах Фон-Триера и пересказы ВГИКовских вписок. Иван пришёл с традиционно отхлёбнутым пивом. Одарив всех собравшихся грациозной улыбкой трёхдневной небритости, особенно галантно поздоровался с дамами, не обделив комплиментом и Тёмину маму. Пренебрегая свободными стульями во круг стола артуровского типа, Ваня завалился на кресло в уголке недалеко от меня. Банка пива расположилась на подлокотнике, вейп же был забанен под страхом физической расправы со стороны Артёма – у нас не курят. Женя, ты должен попробовать одну штуку. Мне на прошлой неделе принёс Юшкевич, кладёшь под язык и через пол часа происходят чудеса. Под этой штукой так комфортно общаться, кхем кхем кхем. Этот звук – взвод Ваниного мотора, то ли кашель, то ли гортанная колика. Подчёркивая интонационно, Ваня активно выбрасывал руки вперёд, убеждая меня в достоверности своих слов. Женя, трава просто ерунда по сравнении – увлеченно шептал Иван, брызгая слюной. У меня с собой можешь попробовать. Диалог с собеседником становится очень плотным и глубоким, а главное никаких побочек. Ваня, ты что, с собой это носишь? А как ты в метро ездишь? В носке? Не знаю чел, ты поосторожнее с этим. А если не слезешь? Ладно, давай потом. Кстати, почему ты один?
Скорбно разведённые руки не выдали мне внятного ответа. Что-то про родителей, какие-то проблемы. Не знает, будет или нет. О Лизе я был наслышан. Милая рыжая девочка, по описанию Вани маленького роста. Мой интерес ко всем подругам моих друзей пламенел эротическим огнём. Я не верил в дэйтинг приложения. Это не для меня, я не смогу выставить фото, на котором не заметно коляску, да даже если и смогу… Детское круглое лицо, хило растущая борода, тонкие как у заключенного Аушвица руки и не пропорционально короткое тело. Шансов влюбить в себя по фотографии не было. Я не конкурентоспособен. Потому я искренне считал, что мои шансы стоит ловить в компании друзей-друзей, делая ставку на яркость моего темперамента, остроумие и положительный фидбэк от друзей, способный переломить фрустрацию от вида коляски при первой же личной встречи.
С Лизой примерно так и получилось. Если бы Ваня был нормальным человеком и прислал ей по какой-нибудь причине моё фото, у нас с ней вероятно кроме дружбы ничего бы не получилось. Но Ваня был долбоёбом, а потому вместо фото прислал ей рентгеновский снимок моей спины. Я не верю в любовь с первого взгляда, но приходится верить в любовь с первого рентгена. Для студентки четвертого курса факультета фундаментальной медицины металлоконструкция подобная моей в позвоночнике друга одноклассника являлась весомой причиной познакомиться. Я резонно предполагал, что от анатомического интереса до эротического рукой подать. И зная себя и Ваню верил, что наши общие знакомые не могут быть без припизди и проблем с башкой. А значит у меня был шанс.
Мы играли уже около часа в «Сопротивление». Каждый игрок получает карту роли, ты либо благородный сепаратист, либо имперский шпион. Каждый ход новый игрок, являющийся Капитаном выбирает людей, которые пойдут на миссию. Все игроки голосуют за или против этого состава. Затем утвержденный состав вскрытую голосует удалась миссия или нет. Задача сопротивления – провести три удачные операции. Задача имперских шпионов саботировать миссии, кидая карты красного цвета.
Игра была в разгаре. Я виртуозно планировал охоту на ведьм, создавая сложные психологические схемы, и втираясь в доверие к Тёме и Ване. Под моей тарелкой с пирожками лежала карта предателя. Дарья Дмитриевна вела игру, предлагая слово то одному, то другому участнику. Даша знала меня хорошо, Даша мне не доверяла. Но люди доверяли Даше ещё меньше. Тёма строил альянсы пользуясь положением хозяина и тем, что все люди за столом были его близким кругом друзей. Он был единственным капитаном, которому доверяли, и чьи составы единогласно утверждали. Ваня избрал роль мудрого старца, он сидел преимущественно тихо, многозначительно всматривался в лица людей и старался не отсвечивать. Даня вёл активную пикировку со мной и своей девушкой. Во мне он видел сильного игрока, в Яне – угрозу, чувствующую, когда он врёт. Дима работал миротворцем, пытался сглаживать конфликты, чем лишь заработал точную уверенность, что вот именно ему и нельзя доверять. Громче всех об этом заявлял Илья, если относительно Ильи вообще можно употреблять слова «громко» и «заявлял».
Партия подходила к кульминации. Мною уже была сорвана первая миссия, а общественное мнение относительно моей роли ещё не было сформировано. Стол пришел к консенсусу, что Дане можно верить, и это давало мне отличный шанс на подлянку. Нужно убедить партию поставить меня с ним на миссию, и кинув красную карту переорать его, что я бы так палиться не стал. Выбив Даню, оставался бы только шаг до победы. Третьим с нами пошёл Илья, чья благонадёжность была математически доказана прошлыми успешными операциями. Перед голосованием прозвучал звонок в дверь. Пришла… не она.
Явилась Тёмина одноклассница Ася, называемая им «Моя рыба». Одного быстрого взгляда мне хватило чтобы понять, что ловить тут мне нечего. Скучающее безэмоциональное лицо, жидкие блёклые волосы и круглые очки. Образование то ли почвоведческое, то ли статистическое. При всей тоскливой как вой таёжного ветра фактуре, тело у неё было маленькое, подкаченное, с подчёркнутой джинсами вкусной попкой, и манящими полукругами грудей. Однако энергетически мы имели дело с призраком. Про таких Дарья Дмитриевна говорила «об чём тут трахаться?».
Пока Ася тихо вжималась в угол комнаты, отбирая звание самого непримечательного человека у Ильи, стол взорвался приступом звериного смеха. Первая вскрытая карта предателя заставила нас с Даней заверещать друг на друга. Вторая же вскрытая карта предателя задушила нас в истерическом припадке. Стараясь подставить друг друга, мы оба оказались ренегатами. Стол аплодировал нашей «виртуозной» игре. Грациозная Дарья Дмитриевна ржала конём. Ваня подавился пивом. Тёма медленно и молча аплодировал, широко разводя локти. Мы с Даней по-джентельменски пожали друг другу руки.
Пока на столе менялась декорация из настолок, радостно прокрякал домофон. Лиза пришла! Ваня пошёл встречать её в коридоре и через пару минут вернулся с ней в комнату. Первые две мысли, появившиеся у меня в голове, это явно не та романтическая история, которую родители рассказывают своим детям отвечая на вопрос: а как вы познакомились? Мои первые мысли, когда я увидел Лизу, были: 1) в смысле она на голову ниже? 2) Господи, вот это жопа.
Отринув лишь на полтора метра от земли, покрытая ровным тёмно-рыжим каре, Лиза смущенно улыбалась присутствующим глубокими кедровыми глазами. В мимике её лица сквозило что-то нервозное, напоминающее маленького грызуна, застигнутого врасплох неожиданно включенным на кухне светом. Аккуратно выщипанные брови с пухлой родинкой, тонкий аристократический нос, маленькие бледные губы и россыпь, поле, океан, галактика ярких веснушек, покрывающих всё пространство от уха до уха. Статная походка, основанная не на уверенности в себе, а на идеально отточенных манерах. Слабый запах табака, раскрывающий волнение человека, впервые представшего перед новой компанией. Опоздав более чем на час, Лиза, чтобы скрыть своё волнение примерила столь знакомую для себя маску холодности. Обладая удивительно хрупкой талией, Лиза поражала своим исполинским задом. Вся её прохладность и аристократичность создавали впечатление старинного и дорогого инструмента, скрипки Страдивари. Голос без фальши, с лёгкостью задевающий недостигаемые ноты человеческой души.
Перемена игры, сопровождалась передвижение людей, а потому, по роковому стечению обстоятельств Елизавета села не с хорошо известным Иваном, а со странным парнем на коляске, чей рентген позвоночника она видела. Здравствуйте сударыня, я о Вас наслышан. Протягиваю руку. Жмет быстро, с плохо скрываемым любопытством. Слегка смущена, но пытается побороть. Приняла правила игры, общаемся высокопарно, интеллектуально и искусство, но без сердечности. За весь день мы обменялись, пожалуй, лишь парой фраз. Самой запомнившейся из них стала, почему-то, моя просьба «Лиза, собери фишечки». Позднее моя обезьяна признается, что села со мной рядом снедаемая любопытством потрогать мои тонкие руки. Ещё одна ебанутая реклама от Вани. После приятного вечера Лизу мучил вопрос, добавлять ли меня в друзья вконтакте? Пальцы бегали по сенсорным клавишам ксяоми, пролистывая мою страницу. И в тот момент, когда чаша весов вроде уже склонилась к отрицательному результату, поступил мой запрос дружбы. Позднее он станет запросом любви, жизни, будущего.
Моя любовь к Лизе родилась из каких-то мелочей – общие друзья, увлечение оперой, сексуальная неудовлетворенность. Но проходили дни с нашей первой встречи, и я замечал, что в длинном ряду всех моих подруг подходящих на роль потенциальных девушек, Лиза всё ярче и ярче подсвечивалась внутренними софитами моего подсознания. Прошла всего лишь неделя, а я уже думал о Лизе каждый день. Я мечтал о Лизе каждый день.
Мечта.
Я мечтал о том, как Лиза приземлится на мой упругий член.
Свет наполняет мою комнату, на часах наверное около двенадцати. Сладко потягиваюсь. Тепло и уютно. Нахожусь на той невесомой грани между сном и реальностью, проделываю свой любимый фокус – обвожу комнату закрытыми глазами. Я научился делать это ещё в детстве, чаще всего это получается после недолгого дневного сна. Лежишь весь согретый затаившимся под одеялом теплом. Воздух какой-то особенно свежий. Лежишь, в гармонии с миром и чувствуешь тишину, лишь нарушаемую лёгким ветром и тихим пением птиц за окном. Настолько тепло и ярко, что солнечный свет пробивается через веки. Что происходит дальше – неизвестно, но я вижу мою комнату. Я вижу её словно в архетипичном виде, вся мебель стоит на своих местах, я могу повернуть голову и посмотреть на стол, или же обратно уставиться в шкаф. Всё происходит с закрытыми глазами. От реальности этот образ отличает пара мелочных аксессуаров, игрушки, фотографии, какие-нибудь недавно принесенные предметы. Ещё одна отличительная черта – свет. Это трудно описать словами, комната наполнена ярким светом, и это тёплый свет, но с бледно синеватым оттенком. Это невозможно, скажите вы. Я согласен, но это именно так, как освещается комната в моих закрытых глазах. Я не знаю, что это – моё воображение, осознанное сновидение или же выход в тонкие слои. Мне не хочется верить, что это астрал, потому что ещё никогда я там никого не встречал. Но каждый раз, когда такое путешествие с закрытыми глазами происходит, я наполняюсь радостью, я чувствую, что кроме нашего сиюминутного материального мира, есть ещё что-то. Такие моменты – мой контакт, то ли с действительностью, то ли с той частью нашего мира, что обычно находится за ширмой восприятия. Это комната в комнате. Я не знаю, что это за пространство, но в нём тихо, светло, спокойно и уютно. Как в счастливых детских снах.
Магия рассеивается открытием глаз. Комната та же, всё на своих местах. Детали. Их в тысячу раз больше, чем при закрытых глазах. Может быть, они и вовсе не важны, потому под задёрнутыми веками мозг их не замечает. Свет обычный, общечеловеческий, струится из занавески. Волшебство растаяло, но из закрытой двери, вдоль по коридору, направо мимо туалета и ванной, за стеклянной дверью на кухню раскаляется сковорода с опрокинутым на нею маслом и тестом для блинов. В физическом мире тоже есть свои плюсы, и некоторые их них лучше всего употреблять со сгущёнкой или сметаной.
Утренняя ломота компенсируется ощущением жизненной силы, разливающейся по моему телу волнами пульсирующей энергии. Её центр легко проследить, словно антенна, принимающая сигналы из космоса во внутреннюю ткань моих трусов, упирается во всём своём великолепии его величество утренний стояк. Едва разбуженное ото сна сознания, повинуясь голосу тела, тут же находит уместный образ для синхронизации духовного и телесного. Этот образ конечно же Лиза. Вот уже который день подряд, просыпаясь с рвущимся в небо членом, моя первая мысль только о ней. Я представляю её, здесь, на моей кровати, медленно, медленно, пожалуйста, ещё медленнее, садящуюся на мой упругий, накаченный утренней жаждой член. Ткань моих трусов трещит, имитируя вожделенную Лизину плоть. Я не знаю, какая она внизу, я не знаю какая она внутри. Мы вместе лишь пару дней, и единственной с чем я знаком это с нежностью её розовых губ, разливающих ласку поцелуев на моём лице. Лиза говорит, что я очень вкусно пахну, особенно за ушами. Заушье, тёплое и уютное. Сама же Лиза пахнет домом, мягкостью и комфортом. Скошенная трава, утро в деревенском старом доме, смола, проявляющаяся на срубленной дедом стене дачного домика. Тишина знойного дня. Я представляю её спиной, скользящей ко мне. Я вижу, как её раскрытые бёдра опускаются, закрывают мой взор и заполняют собою моё сознание. Рукой нащупываю свою круглую головку сквозь бельё. Упираюсь и давлю на себя, имитируя плотность контакта. Запустить руку в трусы и начать методично избавляться от этого напряжения. Нет, томление слишком опьяняюще. Сегодня он будет принадлежать лишь ей. Сегодня вся любовь будет петь гимны нашему единению. Сегодня мы останемся дома одни. Сегодня я распрощаюсь с одиночеством. Теперь она моя девушка, теперь я её парень. Потомись ещё немного, утренний соловей, сегодня пред тобой раскроются гущи небесные. Сегодня мы опустимся в ад без Вергилия. Сегодня та часть божественного, что возможна лишь в парном постижении, заполнит всю реальностью своим первородным откровением. Женя, нельзя дрочить, а то в самый ответственный момент свистулька не встанет.
Я куда-то отправил родителей. Мама всё понимает, поэтому, как только приедет Лиза, они соберутся и поедут по делам. Лизу мама уже видела, она как-то приезжала к нам домой, когда я собирал друзей на поигранки. Тогда она была лишь подругой Вани. А сегодня она моя девушка.
Утром сижу в ванной. Надо быть чистым-душистым. Чистая голова, чистые подмышки, чистая пися. Пока сижу в горячей воде и думаю о Лизе, утреннее возбуждение поневоле возвращается. Мне даже это на руку. Нет нет, я не мастурбирую, я просто активно тру член, чтобы он был максимально опрятным, ничего не должно выбиваться. Это и так стресс и чёрт его знает, как всё пройдёт, не надо раздражать партнершу. Я привык жить на коляске, я не знаю как по-другому, мы с коляской сосуществуем друг с другом. Люди порой смотрят на меня жалеющими глазами, знали бы они в чём на самом деле основные проблемы человека на коляске. Недоступность среда? Да, но можно что-то придумать. Дискриминация? Чушь, как только начинаешь давать сдачи все настолько охуевают от того, что этот овощ на колёсах ещё и может быть агрессивным, что конфликт рассасывается сам собой. Недостаток денег? Да, но у кого в России по-другому, если ты не сын депутата? Самые нерешаемые проблемы чуваков на колясках, это невозможность самостоятельно пописать в общественном месте и ограниченный фонд сексуальных поз. Серьезно, невозможно расслабиться на тусовке, в баре, или в клубе, потому что ты постоянно думаешь о том, сколько ещё твой мочевой пузырь может вместить, и сколько потом сможет вынести. Пиво? Забудьте. Не пей пиво – ссать будешь криво, с детства учила меня Галя – мамина сестра. Итого, на каждой тусе ты следишь что ты пьёшь и сколько, потому что оптимальный вариант пописать – это дотерпеть до дома. Есть второй вариант, нажраться настолько, чтобы все оковы скромности пали, а дальше – опять русская рулетка. Уронят – не уронят. Ты – пьяный, люди вокруг тебя – тоже пьяные. И вот надо просить каких-то знакомых или незнакомых мужиков идти с тобой в туалет, который наверняка ещё и слишком узкий, чтобы туда прошла коляска. И вот два самых храбрых, или сильных, или трезвых парня идут со мной в туалет. Перед дверью инструктаж, или один пересаживает меня как невесту, или один берет за подмышки, а другой за колени. Неопытными руками аккуратно поднимают, неопытными ногами аккуратно ступают. Опускают на унитаз не руками, а всем телом, просто сжимают колени и садятся вместе со мной. Охуенно, не уронили, уже хорошо, продолжаем. Так, парни, теперь один поднимает за подмышки вверх, а второй стягивает штаны и трусы. Погоди, давай сидя расстегнем, так удобнее. И вот один поднимает, берет спереди, а не сзади, и я лицом упираюсь ему в пах. Чел, я не буду тебе сосать. Я слишком пьян, чтобы объяснить технику избавления от штанов заранее. Пока первый кряхтит, держа меня трясущимися руками, второй запутывается в слоях моего исподнего. Первый стонет, второй стягивает трусы. Хоть бы никто не зашел в туалет. Такое порно с карликами. Дергает трусы вниз, писюн вырывается на свободу. Блять, ещё и стояк. В туалете с двумя парнями, самое время. Ну ничего, пусть видят, хотя оба естественно тут же находят крайне любопытные разводы на стенке туалета. Ничего, пусть лучше подумают, что я пидор, чем то, что у меня маленький член. Всё, теперь вниз. Сижу. Я позову. Сижу, делаю вдох. Надо трезветь. Внизу журчит. Чуваки, я всё! Заходят сосредоточенные. Видок, словно только что с передовой. Будет что внукам рассказать. Ты только писал? Да, теперь так же наверх и натягиваем трусы и штаны. Поверьте, к альтернативному варианту вы не готовы. Я тоже. А потому каждый раз перед тем, как пить не дома, я съедаю таблетку иммодиума. А покакаю я, пожалуй, уютно дома, через два дня. Первый командует, давай, раз, два, три. Работают слаженно, один поднял, второй натянул штаны, затем трусы. Новый рекорд скорости пит-стопа. Всё, опускай надо застегнуть штаны и пошли выпьем. Вселенная не терпит пустоты.
На втором пункте остановлюсь короче, ибо он очевиден. Когда ты – парень на коляске, то девушка всегда сверху. Вот такая вот победа феминизма. Она или сверху лицом к тебе, или сверху попой к тебе, или боком-на шпагате (но это для гибких), или же классическое шестьдесят – девятое удовольствие. Нюансы могут меняться, но эти три основные позы – база сексуального опыта чувака на коляске. Чтобы разблокировать новые позы уколитесь спинразой за несколько миллионов долларов.
Всё, я помыт. Зову родителей. Папа ловко вытягиват меня за подмышки из воды и сажает на деревянную перегородку. Дальше мама вытирает старым розовым полотенцем. Пока спускается вода, мама тщательно промакивает тело, я держусь за папу, ибо больше не за что. Душем мама смывает пену с ног, и папа накидывает на меня белый халат с надписью «Россия». Теперь папа подхватывает меня под коленями правой рукой, за плечи левой, и выносит из ванной. Мама ругается, что он опять открыл балкон. Ребёнок голый с духоты на мороз. Папа молча относит меня на кровать. Ещё есть пол часика полежать и надо одеваться. В два часа придёт Лиза. Если не опоздает.
Естественно, Лиза опоздала. Она приехала радостная в половине четвертого, в лёгком чёрном одеянии и воздушном шарфе. Мы сидели у меня в комнате на сложенном диване, перед нами уже пол часа как Лизу дожидаются остывающие заказанные роллы. День, посвященный сексу начался с совместной жратвы. Маленький столик, на нём коробка с японской едой, в блюдечке соевый соус, сбоку две чашки чая предусмотрительно заваренные папой. Дверь в нашу комнату закрыта, но Лиза вновь напряжена. По квартире бегают родители, собирая себя и собирая какие-то вещи. Сколько я не упрашивал маму быть готовой к Лизиному приходу чтобы тут же оставить нас дома одних, без толку. Маме потребовалось ещё полтора часа чтобы сделать прическу, одеться, и накраситься перед поездкой в магазин. Стоит ли упоминать, что перед Лизиным визитом дом полностью выдраили? Приход незнакомых людей всегда был для мамы (и из-за этого всей семьи) стрессом. Маме всегда было важно, что скажут люди, хоть и с годами этот грех постепенно отступил. В итоге то драгоценное время, распланированное мною для разврата и похоти было сдвинуто уборкой и сборами. Только без чего-то семнадцать мы наконец-то остались одни. Мои руки на её лице. Долгие страстные поцелуи. Череда глубоких засосов на её шее. Укуси меня, её бескомпромиссный приказ. Кусаю её губы, кусаю её плечи, лишь провожу зубами по её горячей и уже красной шее. Скромная и нервозная на людях, со мной она позволяет себе быть совсем другой, совсем настоящей. Она может баловаться как не в себя. Или быть роковой и страстной. Играть с ней во всякие детские игры также прекрасно, как и трахаться.
Повисшая пауза. Накушенные губы просят передышки. Понимающий взгляд. Надо перейти к этому. Надо как-то пересечь черту целующихся друзей, открыв следующий уровень доступа к телу.
Итак, мы дома одни… Опускаю голову вниз и показываю глазами на мою ширинку. Я клянусь, я не помню этого. Лиза просто издевается, описывая нашу первую прелюдию такими словами. Я заметила, говорит Лиза. Мои руки и без того уже поласкавшие её тело и грудь, лезут под кофту. Уверенно тяну её наверх. Выше груди поднять кофту не позволяют слабые руки. Но этого мне достаточно чтобы поцеловать две белые, ещё спрятанные в лифчик грудки. Сними, шепчу ей. Да, моя хорошая, тут многое придется делать самой. Ещё и мне помогать. Лиза колеблется. Что такое? Я боюсь тебе не понравиться. Глупости, я люблю тебя. Я хочу тебя. Посмотри на меня, это я должен беспокоиться, а ты… ты прекрасна. Подкрепляю свои слова медленным и нежным поцелуем. Лиза стягивает кофту, туда же отправляются джинсы. Она настаивает, что и моя рубашка уже задержалась. В одном лифчике и трусиках, садится на меня сверху, прижимая спиной к спинке дивана. Пальчики расстёгивают пуговички одну за другой. Каждая новая пуговичка сопровождается новым, всё более низким поцелуем. Вот уже перед ней моя белая с чёрными волосинками у сосков грудь, вот мой набирающий солидность незагорелый живот. Она целует моё грудь, кусает, сосёт. Она обнимает мои плечи и водит рукой вдоль шрама на позвоночнике. Только сильно не дави, там чувствительно. Губами выжигая на моей шее новый красный след, Лиза расстёгивает мои джинсы. Не спеши, сначала я хочу погладить твоё попку. Лиза ловко срывается с моих коленей и с грациозностью кошки вытягивается через меня, упираясь носками в лава лампу на столике возле кровати. Её королевское величество Лизина попа, массивная и упругая, налитые жизнью мощные ягодицы. Даю звонкий шлепок по правому полушарию, порождая волны инерции. Лиза комплексует по поводу попы, она считает её слишком большой. Моё же мнение, что такой заднице стоит поклоняться как фундаменту мироздания. Не могу удержаться, бросаюсь вниз и делаю кусь. Лиза в крик. На выпирающей горке левой ягодички красуется отпечаток моих зубов.
Лиза не кричит, уже стонет. Провожу руками по спинке вверх, пальцы упираются во что-то шершавое. Прыжок, Лиза сидит в пол оборота ко мне. Ты чего? Всё в порядке? Я сделал тебе больно? Нет, я стесняюсь. Прекрати, дай мне рассмотреть тебя. Нехотя возвращается на мои колени. Пальцы нежно изучают овальное пятнышко невуса с родинкой посередине, прямо над поясницей. Я люблю тебя. Я хочу тебя поцеловать туда. Оно прекрасно. Губами причащаюсь пред Лизиной тайной. В глазах благодарность и страсть. Это такие мелочи. Мои губы заполнены её губами. Ложись…
Помоги мне лечь. Лиза встаёт на колени на пол. Придерживает меня за плечи. Роняю себя влево, Лиза затягивает мои ноги на диван. Теперь ухватиться за мои джинсы и рвануть на себя. Попа проворачивается под моим весом и вот я уже лежу на спине. Лиза прокладывает себе поцелуями путь вниз. Между эротизмом и смехом – чмок в пупок. Дальше лишь джинсы. Хватает их двумя руками и тянет вниз. Давай снимем их вообще. На неразведенных до конца контрактурами коленях джинсы держат последнюю линию обороны. С каждой костлявой ногой Лиза разбирается по отдельности. Левая. Правая. Упирается носом в мои трусы. Целует набухший член сквозь ткань. Тянет резинку трусов вниз. Мои кучерявые волосы вновь приветствуют первооткрывателя Жениных трусов. Аккуратно целует мою головку, делает лизь. Только не укуси. Усмехается, направляет член себе в рот. Блаженство…
Я хочу видеть, как она это делает, но слабая шея не может сильно подняться. Потому, рассматриваю достопримечательности Европы, отпечатанные у меня на обоях. Мне хорошо, мне чудесно. Лиза знает, что она делает. Где ты научилась так хорошо делать минет? Сделал, блять, девушке комплимент. Хорошо хоть Лиза увлечена процессом, не замечает вопрос, или игнорирует. Похоже до меня у неё были сплошные мудаки, а потому закрывать глаза на многое Лиза выучилась на отлично. Все наши будущие отношения друг с другом покажут, что инвалидность – далеко не самая сложная вещь, на которую можно не обращать внимание. Есть значительно хуже.
Моё внимание блуждает. Хочется описать этот процесс как откровение. Наконец-то я не одинок. Наконец-то мой член снова востребован. Но правда заключается в том, что литературно, сам по себе секс – достаточно скучный процесс. Когда он ещё не начался, между вами электричество и его хочется воспевать. Когда же процесс уже в разгаре, работа достаточно монотонная. Туда-сюда. Лиза старается, Лиза выражает мне свою любовь. Я опускаю свои руки на её голову. Я люблю управлять процессом. Быстрее и глубже. Возьми его полностью. Тотальное доминирование.
Моему члену горячо и влажно, Лизина ласка согревает моего друга. Но мне как-то зябко. Из приоткрытого окна тянет февралём. Упираюсь взглядом в экран выключенного телевизор. Как в чёрном зеркале любуюсь отражением Лизиной попы и ритмично раскачивающегося каре. Я уже видел что-то подобное. Я был моложе. Какое-то дежавю.
Мне шестнадцать лет. Третье января две тысячи одиннадцатого года. Мой первый раз. С Юлей мы встречаемся уже несколько месяцев. Ей пятнадцать. Мы познакомились в интернете. Тёмные волосы, карие глаза, маленький рост, кавказский намёк во внешности, эротичная расщелинка между передних зубов. Мы первый раз дома одни. Пока родители собираются и уходят мы едим суши. Ха. Палочками беру меньшие из них, большие не поместятся у меня во рту. Мышцы челюсти не позволяют открыть рот достаточно глубоко, чтобы полностью поглотить калифорнию или филадельфию. Обнимаясь, смотрим Бурлеск на DVD. Незабываемые завывания Шэр и полуголые танцующие девушки. Шоу ми лител мор, шоу ми лител лес. Лежу на спине. Кудрявый куст приветствует несовершеннолетнюю, но совершенно готовую Юлю. Пока целовались и раздевались, фильм закончился. Меню диска крутит одну и ту же барабанную партию саундтрека, через тридцать секунд партия начинается сначала. И так до бесконечности. Юля делает свой первый в жизни минет. Прилежно и старательно, но без необходимого опыта. Она совсем не помогает рукой, а головой работает так, как видела в порно роликах. Думает, что от скорости зависит результат. Барабанная партия вновь обрывается, чтобы начать сначала. Юля молотит головой в такт ударной установки. Мой первый раз. У нас с Юлей только орал, она обещала маме, что до шестнадцати у неё ничего не будет. Я так хочу тебе отдаться – страстно сопит мне в ухо. Но мама не разрешает. А потому мы на новом кругу барабанного безумия. А так и должно быть? Она сосёт уже минут двадцать, а я всё никак. Да я молодец, просто секс-машина. Запыхавшаяся Юля отбрасывает в сторону прядь волос. Помоги мне сесть, может так получиться лучше. После ещё десяти минут первый раз в жизни кончаю девушке в рот. Возбужденная и послушная Юля открывает ротик, показывая лужицу самогонного цвета. Теперь глотай. Моя девочка, моя рабыня. С Юлей мы встречались чуть больше трёх лет. Расстались друзьями. А потом разругались из-за ерунды.
Лиза старше, Лиза опытнее, Лиза умнее. Я приближаюсь к концу. Милая, будь готова. Увеличивая темп и давление, Лиза дарит мне наш первый оргазм, и тут же отстраняется. Несколько чувствительно приятных моментов теряются зря. Бывший парень говорил, что после конца он суперчувствительный и его не надо трогать. Нет, надо, это очень приятно. Горячая, полуголая, уставшая, лежит на мне отдыхая. Мы вместе. Мне так хорошо с тобой.
После небольшого перерыва Лиза хочет второй тайм. Точнее, Лиза хочет меня. Хочет, чтобы я вошел в неё. Пока поцелуи расточают свою нежность, рукой поглаживает мой член, помогая проснуться от наркоза прежних ласк. Избавляемся от Лизиного лифчика. Обхватываю губами её сосочек и делаю бабочку языком. Язык – пожалуй самая сильная мышца в моём теле. Болтать я умею как бог. Не зря провёл всё детство выступая на сцене. Не зря стал лауреатом двух международных песенных конкурсов и объездил пол-России со всемирным детским хором Юнеско. Не зря же вёл концерты со звёздами шоу-биза. Пиздеть – не мешки ворочать. А потому, мой язык танцует фламенко на Лизиных ореолах. Скоро мой танцор познакомится и с твоим клитором. Но ты не хочешь моих поцелуев, ты хочешь меня внутрь. На уже созревший член натягивает резинку. С этим всё строго. Моя первая девушка поделилась со мной не только паническими атаками на барабанные установки, но и всё время присутствующим страхом залететь по глупости. А потому мой джентльмен всегда ходит в гости в парадном костюме.
Но то ли Лизина ласка была слишком убаюкивающей для него, то ли Лизина узкая девочка была недостаточно влажной, то ли я отлежал поясницу, но мой член продолжал скромничать и тушеваться. После нескольких попыток проникнуть в Лизу, он на отрез отказался делать что-либо и претворился мёртвым. Блядский род, стыдоба какая. Сейчас Лиза подумает, что я импотент и на этом всё закончится. Это из-за меня – удивил меня голос Лизы. У меня там немного повернут таз, что спереди не всегда получается войти, а у тебя он достаточно большой. Льстит. Мой друг в лучшем случае пухловат, как и я сам, а вот добавить пару сантиметров в длину бы явно не помешало.
Я люблю тебя. У нас всё получится. Просто, может быть не сразу. Тогда, давай так, раз уж сейчас больше ничего не будет. Давай позу разучим, чтобы потом не заморачиваться. Ты поворачиваешься ко мне спиной, пропускаешь свои ноги под моими коленями, и опускаешься тазом назад. Я тебе говорю, это самая удобная поза. И самый приятный для меня вид. Не смейся, позу правда надо разучить, чтобы потом не тратить время. Так я могу быть очень глубоко и видеть и твои губки, и твою попку.
***
Ночью предпринимаем ещё одну попытку. Лиза в моей футболке «Гараж». На стене висят тайские круглые фонарики. Синие звёздочки потолочной лампы. Новый раскрытый презерватив, приземление в разученной позе. Я вижу только тебя, я думаю только о тебе. На самом деле нет. Я думаю о своём члене. Я думаю о том, как бы он не подвел меня опять. И он действительно это делает. Ещё пара движений, и полу-напряжённый работник, выпав из Лизы отказывается вернуться. Сука. С силой ударяю кулаком по стене кровати-шкафа, в котором мы спим. На этот шкафу-кровати мы будем с Лизой накуриваться от Ваниной бутылки, но это впереди. А пока – я безнадёжен. Лиза закончит наши отношения не успев начать. Мне обидно, мне больно. Женя, это мелочи. Ты чего? Я негодую от обиды. Слёзы судорожно срываются с моего лица. Это не мелочи. Это СМА. Я знаю, что моё заболевание прогрессирует. Но я везучий, оно медленно прогрессирует. Так медленно, что я этого не замечаю. Я по-прежнему сам ем и пью, я сам чищу зубы, я могу писать и печатать. Я могу трахать девушек. Ну, во всяком случае мог. Эта штука когда-нибудь меня убьёт. Я или поймаю пневмонию, и ослабленные мышцы не смогут избавиться от развития заразы в лёгких, или же сердце, главная мышца, не справится в какой-то момент. Оно и так стучит быстрее, чем у большинства людей, мой нормальный ритм – сто ударов в минуту. Мне нужно жить быстрее. Мне нужно успеть больше. Перегонки. Но господи, почему сейчас? Я так боюсь, что это конец. Я так боюсь, что не могу быть с ней, любить её так, как мужчина любит женщину. Господи, если это план твой, если на то воля твоя, одумайся и даруй мне силу. Господи, отец мой небесный, я просто хочу быть счастливым. Дай мне сделать её счастливой. Дай мне любить, господи, ты ведь для этого создал нас и послал на землю эту. Я план твой, господь мой, будь щедр и дай возлюбить её, как тебя. Дай, блять, полюбить её. Не забирай и это. Я не плакал, когда понял, что не смогу больше петь. Моя голова стала слишком тяжёлой для моей шеи. Сначала пропали верхние ноты, а затем голову и вовсе пришлось поддерживать пальцами, во время долгого разговора. Женя, а почему ты перестал петь? Ну, надо идти дальше. У меня новые интересы. Но только не секс, господи, только не секс.
Мои рыдания тонут в Лизиных объятьях. Тихо и хорошо, как в детстве, когда после ушибленной коленки мама успокоит и приласкает. Лиза будет великолепной матерью. В ней столько любви и принятия. Я падаю в сон. Я опять балансирую на грани. Мерцание синих лампочек. Тёплая, вкусно пахнущая, мягкая Лиза обнимает меня. Что-то выталкивает меня из сна, но я ещё не ориентируюсь в реальности. Лиза, иди ко мне. Ого, как это? Не спрашивай, просто иди ко мне. Магия момента. Я ни о чём не думаю. Я балансирую на грани сна, как Лиза балансирует на моём члене. Я вхожу в неё сзади, я сжимаю её ягодицы, я двигаю её ближе и ближе. Мой член упирается дальше и дальше. Он очень большой, он такой большой. Повернись, я хочу видеть тебя. Лиза, не слезая с моего героического шеста оборачивается на спину, упираясь на локти и пятки. Благодаря подложенной под голову подушке я вижу, как кольцо от резинки исчезает за лужайкой лобковых волос. Её груди мелодично качаются в такт. Я люблю её медленно. На часах около четырех утра. В тёмной комнате луч проясняющегося неба находит Лизину кожу, и она пламенеет. Я плыву на лодке удовольствия. Мой корабль бороздит волны её влажного океана.
Комната тускла, но я вижу свет. Его источник – Лизино тело. Мягкий белый свет разливается по всей комнате. Я видел такое лишь на картинах мастеров возрождения, когда рисуют Адама и Еву до укушенного яблока. После первородного греха, Адам и Ева блёклы. Теперь их тело смертно. Оно ещё здесь, но уже отдаёт будущим тленом. Серое, с зеленоватым оттенком. Но до изгнания, в Эдеме тела первых людей всё ещё наполнены божественным светом. Вот почему я выбрал тебя. Вот зачем господь послал тебя мне. Ты – воплощенный божественный свет. И возвращаясь в тебя, я возвращаюсь к создателю. Мы – не Женя и Лиза. Мы с тобой лишь пучки энергии.
Мы есть свет вселенной. Мы есть одно. Мы есть любовь. Мы есть альфа и омега.
Ах! Сильным рывком выплёскиваю из себя всю обиду и злость. Ах! Боль и одиночество покидает меня. Ах! Материализованный поток божественного света вытекает из меня. Я – дзен. Я чувствую колебания энергии вокруг меня. Я не здесь. Я нигде. Мой ослабший член выскальзывает из Лизы. Её голова лежит на моей груди. Я люблю тебя. У нас всё получилось. С тобой у меня всегда всё получится. Темнота распадётся бессильной перед светом твоих глаз.
А куда деть презерватив, спрашиваешь ты. На люстру повесим, отвечаю я.
***
Часть вторая.
Новость
Задумчивая и печальная, клубок мыслей и нервов, ковыряя свой жестковатый чизкейк Дарья Дмитриевна переходит к самому главному. В общем он всё подписал. Его приняли на месте, с грузом. Он сначала попробовал убежать, а потом начал давать признательные показания. Три грамма амфетамина. Это тянет года на три – четыре. Даша, что можно сделать? Уже ничего. Он пошёл сотрудничать со следствием, теперь он точно сядет, вопрос лишь насколько. Он вроде начал собирать деньги на адвоката. Ах да, самое главное. Он не хочет говорить семье. Говорит, я лучше сяду, чем признаюсь во всём родителям и не смогу смотреть маме в глаза.
Я сжимаю кулаки, давлю накатившую волну злости. Дурак. Инфантильное рыцарство. Испорченный пасынок Рублёвки. Расстроить маму страшнее, чем сесть на бутылку российского правосудия. Я чувствую себя виноватым. Мы курили вместе. Я знал, что он юзает почти ежедневно. Ну как так! Он всегда был такой осторожный, никогда не брал больше веса, тянущего на административку. А тут пошёл в лес поднимать закладку для тусовки. И попал на наряд ментов.
Мой телефон снова подсвечивается строкой «Лиза», скидываю во второй раз.
Даша, что дальше? Какой алгоритм? Ну сейчас пока следователь дергает его каждый день, задаёт вопросы. Ему повезло, обыск дома не производили, так, вызвали на следующий день к себе, он нарисовал карту квартиры, потыкали ручкой – а что здесь, а что там, он описал, по бумажкам обыск был. Повезло, что попались ленивые. Да и он весь такой интеллигентный, в институте учится. Если бы его утро началось со звонка в дверь, он бы уже сейчас сидел в СИЗО – на кухне в духовке у него лежало кое-что ещё, расфасованное. Собственно, это теперь его единственная надежда, если вдруг очень-очень сильно повезет – и попадется хороший адвокат, возможно дадут условку. Ну тут много факторов, какой прокурор, кто судья. А Ванечка сейчас бегает по универам и работам, берет характеристику для следователя.
Многозначительно смотрю в немигающие Дашины глаза. Прочищаю горло. Этой стороны Дашиной жизни мы обычно не касаемся, я лишь иногда ограничиваюсь вопросом всё ли там в порядке. Большие проблемы в её жизни всегда приходили именно из этой области. Проблемы с законом в том числе. Кхм, Даша. А ты по своим каналам можешь как-то замять ситуацию? Может быть можно денег дать, ну как-то ведь такие дела решаются? – Поздно. Он уже подписал признательное. И принял предложенного адвоката. Глупость на глупости. Теперь он собирает деньги, чтобы государственный адвокат – стал его адвокатом. Вот такая история.
Новый звонок. Не выдерживаю. Беру трубку. Да? В Парке Победы, сидим, как говорил. Ничего, в кафе сидим разговариваем. Долгая вынуждающая пауза. Волна ужаса. Зачем? В смысле втроём погуляем? Милая, ты ведешь себя неприемлемо. Нет никаких проблем, хорошо. Не кричи. Лиза. Лиза. Я позвоню, как мы закончим. Я позвоню. Гудки. Бросила.
Удивленный Дашин взгляд. Галдящие туристы из Японии за соседним столом. Остывшая паста, посыпанная тем, что в Шоколаднице называют пармезаном. С того момента, как мы начали встречаться с Лизой, отношения с Дашей резко наладились. Моя потребность любить больше её не утруждала, Даша же попала в ситуацию, где она теперь без задних помыслов могла наслаждаться плодами нашей дружбы. Наша запланированная прогулка по Парку Победы была омрачена двумя событиями, двумя утренними разговорами. Дашей с Ваней, и моим с Лизой. Ваня был в панике. Лиза в холодном гневе. На Ваню нарвался патруль и принял его с наркотой, на Лизу напала ревность, ужалившее в незажившее от прошлых отношений сердце. Даша успокаивала Ваню. Я пытался успокоить Лизу. Я с ней полностью честен, я рассказываю ей всё. Она знает, что я был влюблен в Дашу. Она знает, что безответно. Она знает, что мы теперь только друзья, и то, лишь когда разговариваем. Она знает, что я поехал встречаться с ней. Она спокойно относится ко всем моим друзьям и знакомым. Она даже Юлю может со мной спокойно обсуждать. Обычно. Но сегодня какие-то планеты вошли в неправильные дома.
Новый звонок. Моя хорошая. Почему ты плачешь? Успокойся, пожалуйста. Хорошо, хорошо приезжай. Да, давай, через пол часа встречу тебя у цветочных часов. Люблю тебя, не накручивай себя. Пока. Прости, Дашенька. У неё видно какой-то совсем напряг в семье, это не типично для неё. Она захотела приехать, я думаю нам лучше разойтись до этого, она в сильных эмоциях и не совсем адекватно реагирует, извини меня. Давай попросим счёт. Извини, что так мало пообщались. Но я был всё равно рад тебя увидеть. Как у тебя самой дела?
«Как у тебя самой дела?» – могло значить что угодно. Как твоё здоровье? Ты не умираешь? В шестнадцать лет у Даши произошел несчастный случай, завершившийся приземлением на гору снега с высоты седьмого этажа. Дашу спасли, она даже самостоятельно передвигается. Только время от времени теряет сознания в общественных местах и вынуждена ежедневно колоть какую-то необходимую дрянь. Как твои родители? Всё ещё скандалят, не принимая твою ориентацию? Дашино сердце разбивали не только роковые красавицы, не смеющие переступить через тонкую грань гетеронормативности, но и знаменитые родители, отвергающие саму идею, что их умница красно-дипломная дочь может быть **********. Мы не ковырялку растили. Это у тебя временное, это пройдёт. Но это не проходило и скандалы в семье продолжались. Как дела в «конторе»? Следствие не беспокоит?
Даша с детства была умна и изобретательна. Столкнувшись в пубертате с людьми, ослепленными большими деньгами и белым порошком, Дарья придумала некоторое изящное решение, позволившее одновременно и обезопасить транспортировку и увеличить трафик. В результате, никогда не находясь в эпицентре криминального мира, зная лишь через знакомых-знакомых серьёзных людей, Дарья несколько раз оказывалась под угрозой серьёзных статей с большими сроками. Однажды дело зашло настолько далеко, что Дарья приехала ко мне в Школу-студию прощаться. На следующий день, суд признал обворожительно накрученную в мелкие золотистые кудряшки Дарью, феноменально разыгрывавшую роль о несчастной любви к одному из уже сидящих членов конторы, полностью невиновной. Возможно, помогла розовая кофточка с котиками, создающий образ такой невинной и глупенькой куклы, что присяжные никогда в жизни не распознали бы в ней гения наркотрафика. А возможно помогла очень большая взятка. Мне не до конца были ясны отношения конторы с Дашей, но одно можно было сказать точно – эти люди своих не бросают.
Впрочем, Даша всегда обладала бурным воображением и излишней склонностью к драматизму, что и привело её на сценарный факультет ВГИКа. А потому, любая история о её прошлом, весьма вероятно является лишь Дашиной попыткой убежать от рутины. Писателю нужен читатель. Сценаристу – верующий в любые вымыслы друг. Человек сам создаёт своё будущее. В случае Дарьи, весьма вероятно и прошлое. Весеннее солнце клонилось к закату, отливая золотистым лучом на Стелле Победы, подчеркивая своими размерами не столько величие народного подвига семидесятилетней давности, сколько сексуальные комплексы её скульптора. Вот так же года три назад мы сидели с Дашей всё в том же кафе, предварительно гуляя по парку и держась за руки. Я почувствовал тогда очень многое, Даша – ничего. А затем снедаемый, не столько ревностью, сколько завистью выслушав Дашину исповедь о злоключениях с любовниками и любовницами, ошарашил её признанием глубинного чувства. Ревность – это когда ты не хочешь, чтобы кто-то другой ел с твоего стола. Зависть, это когда тебя не приглашают туда, где уже многие отобедали. Выпитый пуэр отбивал кофеиновую чечетку на моём сердце, и потому нам пришлось экстренно покинув заведение отправиться глотнуть свежего воздуха. А затем, Дарья в очередной раз объясняла мне, почему это невозможно. Ну смотри, мы будем целоваться, вероятно даже несколько раз переспим. Но это не то, что тебе нужно. У меня нет к тебе ни романических, ни эротичных чувств. Совсем. Это будет мучение для тебя. Я со всем соглашался. Я не слышал её от слова совсем. Мы долго-долго говорили, Даша хотела сделать это как можно более обстоятельно, чтобы я понял, что она права. Я же с того вечера запомнил только обидчивое папино ворчание, мол, подставил я его, обещал вернуться на парковку на два часа раньше. А он меня всё время ждал в машине, игнорируя звонки с работы. И теперь несколько домов будут спать с неработающими домофонами.
Приближалась минута Лизиного появления. Инстинкт самосохранения подсказал Даше точный момент, когда надо ретироваться, а я остался ожидать Лизу, призывая мне в помощь все силы природы и доставшееся от моих забытых предков еврейское терпение. И вот маленькая фигурка в знакомом пальто отделилась от толпы прохожих и устремилась в мою сторону. Ещё за несколько метров до нашей встречи, я заметил бушующую черную тучу на несколько метров разверзнувшуюся над головой моей девочки. Это была не Лиза. Она вообще не понимала, где она и что происходит. Её несла чёрная туча, подхлёстывая молниями уязвляющих фантазий. Действовать нужно было быстро. Я широко развёл руки, представляя, как моё тело превращается в пуховую подушку, в белую комнату с мягкими стенами. Вот белая комната обволакивает чёрную тучу. Лиза, моя хорошая, что случилось? Отрешенный взгляд боли. Комната содрогнулась от удара тёмного фрактала. Девочка моя, всё хорошо. Комната начала сжиматься. Лиза, посмотри на меня. Пока ещё не слышит. На заплаканных глазах блестят редкие весенние снежинки. Милая, я люблю тебя, ты слышишь, это я, твой Базь, твой Женя, твой Кавот. Из далёкого темного туннеля, где-то на самом дне Лизиных глаз, на краешке затуманенного сознания мелькнул знакомый силуэт. Посмотри на меня, дай мне лапу. Неуверенно протягивает мне свою руку. Теперь надо медленно вытянуть её из тумана. Тёмный зверь в белой комнате начал терять свою силу. Медленно притянул её к себе и попытался согреть холодные щёчки поцелуями. Всё хорошо, я рядом, я люблю тебя. Ты слышишь меня? Медленно водит головой. Взгляд затравленный, израненный, но уже не агрессивный. Внутренняя тьма рассеялась, оставив изнасилованную Лизину душу пожимать последствия демонического фестиваля. Она была потеряна и обессилена. Победив демона ревности, пора было переходить к следующему шагу. Теперь надо накачать Лизу любовью. Мои руки прижимают её ближе, помещая маленькую рыжую фигурку на моих коленях, губы как заведенные то повторяют магические заклинания, то исполняют дионисийские ритуалы. Я люблю тебя, всё хорошо, я с тобой, я не сержусь на тебя, всё в порядке, моя маленькая, моя любимая, моя хорошая, я рядом, ты со мной, Базя с Базей, лапа в лапе… Я заговариваю Лизу, я возвращаю ей энергию нашей любви. Поцелуй в щёку, поцелуй в глазки, поцелуй в губы, новый раунд заклинаний, поцелуй в другую щёку, поцелуй в глазки, поцелуй в губы…
Полусонная Лиза сидит на подлокотнике моего кресла, всем своим телом прижимаясь ко мне. Её губы сопят нечто нежное и туманное прямо мне на ухо. Уворачиваюсь от попытки поймать меня зубами. Это хороший знак, если начинает баловаться, значит возвращается в норму. Нельзя меня кусать, когда я за рулём! Ты за джойстиком! А ты сейчас пешком пойдёшь! Притихла, притаилась. Я везу её вдоль Кутузовского проспекта, от Парка победы до самого Кутузовского МЦК. На электроколяске это минут двенадцать полного хода в одну сторону. Только там по подземному переходу можно пересечь Кутузу и выйдя наружу, отправиться ловить сто пятьдесят седьмой, который домчит нас до дома. На остановке немноголюдно, протискиваюсь на место для коляски, не прекращая держать Лизу на коленях. Она сегодня такая маленькая, она может заблудиться, если отпустить её руку. Как алкоголик после бурной ночи по мнению Венечки Ерофеева на утро представляет одно сплошное малодушие, так и моя возлюбленная после приступа бурных эмоции нуждается в любви, ласке, заботе и принятии. Я бы ещё и ремня добавил к этому списку, но про её поведение мы спокойно поговорим после, когда придёт час обсуждения доверия в наших отношениях и возведения новых договоренностей.
Женщина истерического типа. Настасья Филипповна. Сорок тысяч – в огонь. Героини Фитцджеральда с нервными расстройствами. Тереза из невыносимо лёгкого шедевра Кундеры, вернувшаяся в оккупированную Прагу. Женщины – оголенный электрический нерв. Только с такими можно себя почувствовать настоящим мужчиной. Заботиться, оберегать, ласкать и поддерживать. Распутывать тот невыносимый клубок самых страшных мыслей, что они успеют себе наплести. Принимать от них энергию эмоций и перерабатывать её в чистую любовь – вот задача настоящего мужчины в гармоничных отношениях. На Славянском бульваре автобус был накачан пассажирами доверху. Стараясь не прижаться своим лицом к чьей-то попе, я ехал домой с моей ядерной электространцией на коленях, слушая в одном наушнике хиты Queen и Nervanы. По невероятно насыщенному барабанному звуку я догадался, что все гитары остались в Лизином ухе.
По улице Алексеева вверх, затем налево во дворы, затем направо по Беловежской до самого подъезда. Нажимаю кнопку вызова на подъёмнике. Не работает. Достаю телефон, звоню в справочную. Да? Это Беловежская 2, 6 подъезд, платформу откройте пожалуйста, я нажимал не срабатывает. После минутной тишины начинается свето-представление. Щелчок в электронной будке, и металлическая плоть подъёмника наполняется живительным электричеством. Жму на кнопку. Подъёмник исполняет череду балетных па – опускает платформу, поднимает поручень. Из второй позиции в третью, пятую, и променад. Заезжаю, нажимаю на кнопку вверх. Мои руки плохо слушаются с мороза, и палец соскакивает с кнопки, прерывая движение подъемника. Лиза берет эту роль на себя. Доезжаем до площадки перед лифтом. Снова балет. Скатываюсь, оглашая весь подъезд ударом моих задних защитных колесиков о металлический пандус. Жму на кнопку выключения. Пораздумавший пару секунд над своей нелёгкой жизнью агрегат, начинает сворачиваться и вжимается в стену. Электронный щелчок в будке, гаснет свет. Дверь на этаже открыта, соседи всем семейством направляются закупаться в Ашан. Обнаруживаю свой приход только звонком в дверь квартиры. Открывает мама. О! Ты чего так рано? Оооой, и Лизанька с тобой! Проходите! Папа как раз только картошки нажарил. Ну как с Дашей встретились?