Секрет австрийского штруделя

Глава 1. Июнь. Пятница. Накануне.

Июнь в этом году выдался жарким, словно кто-то включил над нашей областью невидимую тепловую пушку, установив регулятор мощности на самый максимум. Солнце палило с самого утра так яростно, что за ночь раскаленный воздух не успевал остыть. За рабочую неделю квартиры и офисы превратились в душную ловушку. Открытые настежь окна, вентилятор, устроенный сквозняк не спасали от навалившегося пекла.

 Обладатели кондиционеров, ежедневно благодарили себя за разумную покупку и не выключали аппараты круглыми сутками, наплевав на счета за электричество.

Небольшое офисное здание строительной фирмы «Авангард», в которой я тружусь начальником юридической службы, из за аномальной жары, к пятнице стало абсолютно непригодным для работы.

Наши офисные дамы с утра напоминали варенных в крутом кипятке раков. Чтоб хоть как-то освежиться, в ход пошли даже веера. Кто-то, смастерил их из остатков картонной коробки, кто-то, вспомнил о сувенире с южных морских берегов.

Прогноз погоды был неумолим в твердой уверенности, что наступившая жара – это только начало, и июль пропечет нас еще сильнее.

А потому, руководств, сильно загрустив, все же закупило кондиционеры, и разысканные, с большим трудом специалисты, с сегодняшнего дня приступили к их установке. Стрекот перфоратора звучал для офисных страдальцев, как музыка и давал надежду на то, что, не далее как в понедельник, наши печали закончатся.

Веера у меня нет, зато есть два вентилятора. Один напольный, крутит лопастями рядом с моим креслом, второй, поменьше, перемешивает очень горячий воздух, с просто горячим, уже на столе, совсем близко от моего лица.

Я пью обжигающий, зеленый чай, утираю, выступающие на лбу капельки пота. Пить кипяток неприятно, хочется воды со льдом, или просто льда, или ванну со льдом. Но ведь всем известно, что горячий зеленый чай это первое средство в борьбе с жарой, а потому давимся, но пьем.

Работа, будь она не ладна, при такой погоде, вовсе не работалась. Разложенные на столе утром документы, прижатые, чтоб не улетали от сквозняка, степлером, дыроколом, конфетницей, не были прочитаны. Компьютер, укоризненно гудел, воспринимая каждый взмах мышкой, как личную обиду. Выключить его что-ли? Жаль бедняжку, перегреется.

От сочувственных мыслей к родному компьютеру, меня отвлекла наш договорник Оксана Фомина, появившись на пороге моего кабинета, шелестя огромным, похожим на парашют, сарафаном на бретельках.

– Ульяш, привет. Я тебе торт раздобыла, – радостно сообщила она мне, торжественно прошествовала в кабинет и поставила на стол солидный кусок бисквитного великолепия с масляной розой посредине.

– Бухгалтерам кто-то из подрядчиков притащил. Представляешь, какие балбесы?! Лучше бы мороженое принесли! – искренне негодовала Оксанка.       Она с размаху плюхнулась на маленький кожаный диванчик. От ее веса диванчик скрипнул тихонько и жалобно.

Ага, понятно. Торт по такой погоде есть желающих мало, потому-то бухгалтерши решили проявить невиданную щедрость и поделиться угощением со всем офисом.

– Ты попробуй, попробуй. Вкусно. Я два куска умяла, – Оксанка энергично обмахивалась кокетливым веером с пластиковой ручкой.

Обмахивание в борьбе с жарой Фоминой помогало мало, и, тщательно подведенные ею утром стрелки на веках, превратились в пунктир, отпечатавшийся еще и под бровями, а сквозь пудру, толстым слоем, не скупясь уложенную по всему лицу, проступали капельки пота.

Как она все это терпит? Мне летом, а особенно в такую лютую жару и ресницы красить лень.

Судя по всему, Фомина не просто забежала облагодетельствовать меня тортом, она пришла с явным намерением пообщаться. По своей природе Оксанка страшная сплетница. Она, не стесняясь, расскажет всем знакомым, любую, долетевшую до нее новость. Но иногда, до ее ушей долетает информация, распространять которую категорически нельзя. А очень хочется! Оксанкина натура требует рассказать секретик хоть кому-нибудь, «пошептать в норку», как говорила моя бабушка.

Так повелось, что этой «норкой» для Фоминой всегда была я, потому как послушать, послушаю, но не только не побегу пересказывать всей стране услышанное, но и спустя час благополучно забуду великую Оксанкину новость.

Вот и сейчас, по определенным признакам поведения Фоминой было понятно, что ей очень необходимы мои уши, но начать разговор она, почему-то, не решается. Поерзав на диванчике, Оксанка приняла удобную для себя позу, откинувшись и вытянув вперед ноги. Потом отжала кнопку автоповорота на вентиляторе.

– У тебя тут попрохладнее, – удовлетворенно заявила Оксанка и тут же спросила: – Как мои новые сандалии?

Для привлечения внимания к своей обувке, Фомина приподняла ноги от пола и подхватила подол сарафана.

Сандалии и вправду были шедевральные. К тоненькой, плоской подошве крепилось несколько, не менее тонких ремешков. Они обхватывали щиколотку, поднимались вверх, перекрещиваясь, едва ли не до колена, впиваясь в мясистую Оксанкину голень так, словно это был запеченный окорок в сетке. Фомину это обстоятельство нисколько не смущало, так же как не смущал и облупившийся, неоново жёлтый лак на ногтях.

В этом была вся Оксана Фомина. Простовата, нагловата, но бесконечно уверена в себе. Уверена до такой степени, что поменяла третьего супруга, безжалостно бросив каждого из предыдущих, едва на горизонте появлялся новый, более перспективный, по ее мнению кандидат в мужья.

Что привлекало в ней мужчин, лично для меня оставалось загадкой, ибо ни красотой, ни хозяйственностью Оксанка не отличалась. Но при этом она была твердо убеждена, что ее крепенькая, коренастая фигура – это предел мечтаний любого мужчины, а толстый слой тональной пудры и густые стрелки, самый лучший в мире макияж.

Года два назад, именно по моей протекции Оксанка пришла в «Авангард» и довольно быстро прижилась, показав себя неплохим работником.

Со мной Фомина вела себя бесцеремонно, стремилась дружить и по-своему опекать. Отвертеться от нее не получалось, намеков она не понимала, а сказать ей напрямую, что закадычной дружбы между нами никак не получиться, я стеснялась.

– Мы решили в субботу на реку махнуть, – сказала Оксанка. Одной рукой она отогнула верх лифа сарафана, а другой, энергично управляя веером, вентилировала свой монументальный бюст. – Поехали с нами, там лес, тенечек, шашлык пожарим.

– Неее, – замотала я головой, – у меня кухню и мебель в гостиную сегодня ставят. Я завтра буду коробки разбирать.

Три месяца назад мы с сыном переехали во вновь приобретенную квартиру. И все это время вели спартанский образ жизни, поскольку из мебели в нашем жилище имелись только старый кухонный стол, три табуретки, два дивана и письменный стол, а все наши вещи были упакованы в огромные коробки, разложенные в гостиной и коридоре.

Поэтому, какие уж тут могут быть поездки на пикники и речки, когда впереди замаячила перспектива разложить свой скарб и зажить обычной, нормальной жизнью.

– Да ты что! Какая радость! – энергично выразила свое восхищение Фомина. – Может быть, мне остаться…, – протянула она, – и помочь тебе?

Предложение о помощи она высказала очень осторожно, конечно же, опасаясь, что я соглашусь.

– Нет, нет, – очень быстро ответила я, так же опасаясь, что от великодушного предложения о помощи не отвертеться. – Я сама.

– Тогда я к тебе в понедельник забегу. Мебель оценю, – заявила Фомина.

Она не спрашивала разрешения, она именно констатировала факт своего визита, милостиво извещая о нем заранее.

Так случилось, что квартиру мы с сыном, неосмотрительно приобрели по соседству с домом, где проживала Фомина. И она радостно пользовалась соседством, безо всякого предупреждения появляясь на моем пороге. Слава Богу, что нынешний Оксанкин супруг, исправно возил ее утром в офис и вечерами забирал из него же, иначе, Фомина, неминуемо, записала бы меня в личные водители.

– Как Макс в лагере освоился? Домой не просится? – после непродолжительной паузы, придумав новую тему светской беседы, все еще не решаясь перейти к основной теме своего визита, поинтересовалась Фомина. – Ты в выходные к нему не поедешь?

Мой четырнадцатилетний сын неделю назад убыл в спортивный лагерь. С тех самых пор, каждый день, Фомина задает мне одни и те же вопросы о его самочувствии, питании, и о том, не скучает ли дитятко по маменьке, не устал ли, не просится ли назад. Впору писать ей ежедневный отчет с указанием количества поглощенных ребенком калорий и трехразового замера температуры тела.

– Макс в лагере прекрасно, в эти выходные я к нему не поеду, тренер запретил так часто навещать детей, – отчиталась я и выразительно посмотрела на Фомину. Напрямую, что ли, предложить ей выложить ее бесценную информацию и поскорее убраться из моего кабинета?

Оксанка еще помолчала, замахивая веером свое раздумье, вздохнула и решилась. Она очень осторожно встала с диванчика, на цыпочках прошествовала к выходу из кабинета, выглянула в коридор, помотав головой вправо и влево, потом аккуратно придерживая дверь, закрыла ее и так же на цыпочках вернулась на диванчик.

Все ее приготовления были какими-то уж очень театральными, сродни фрагменту комедии про шпионов.

– Ты мне хочешь поведать про заговор рептилоидов? – попыталась пошутить я.

– А…? – Фомина вздрогнула. Сейчас она выглядела если не испуганной, то сильно взволнованной. – Понимаешь, тут такое дело…, – начала она.

В этот момент дверь моего кабинета резко открылась, прегромко стукнув от образовавшегося сквозняка о стену, и на пороге показалась Аня Ковалькова, финансовый директор фирмы «Авангард».

Вот кому жара нипочем. Никаких тебе вееров, «вареного», утомленного внешнего вида и потекшего макияжа. Легкий льняной, ярко-зеленый брючный костюм, тонкие, узенькие очёчки в золоченой оправе, короткие черные волосы безупречно уложены. Сама элегантность. Образ, выпестованный и отрепетированный годами.

Так и только так, по мнению моей лучшей подруги Анюты Ковальковой должна выглядеть деловая женщина.

Когда-то давно, Анюте, вчерашней школьнице из деревни с романтическим названием Коровьи Хвосты, приехавшей в областной центр поступать в институт «на бухгалтера», попался на глаза глянцевый журнал с небольшой статьей о некой американской бизнесвумен, заработавшей упорным капиталистическим трудом миллионы или миллиарды. Статейка была коротенькой, фотографии же к ней, напротив, яркими и большими.

Судя по фото, красотой вумен не отличалась, лицом больше напоминала лощадь, со взглядом хищника, а вот антураж повседневной жизни миллионерши, бренды гардероба и аксессуаров, поражали воображение, наглядно доказывая реализацию американской мечты, отдельно взятой гражданкой.

Ковальковой непременно захотелось стать такой же стремительной, стильной, резкой. Зубами и локтями прокладывать дорогу к комфорту и благополучию, чтобы также легко и непринуждённо носить дорогущие деловые костюмы, высокие шпильки и маленькие очёчки.

Статейка была незамедлительно вырезана Анютой из журнала и, сначала, хранилась в чемоданчике абитуриентки, а потом была торжественно помещена в хроменькую тумбочку в комнате студенческого общежития.

Оттуда же вырезка и пропала, буквально испарившись в первый год Анютиной учебы. Кому и зачем понадобился клочок из глянцевого журнала, разъяренная студентка Ковалькова так и не выяснила, несмотря на то, что допросу с пристрастием были подвергнуты и соседки, и обитатели смежной комнаты, а после и население целого этажа.

Ковалькова, за давностью лет, и не вспомнит имя вумен, но ее образу, ни сколько увиденному двадцать лет назад, а больше додуманному, отрепетированному, подруга моя старается соответствовать всю свою жизнь.

При виде грозного финансового директора, Фомина очень выразительно испугалась, странно сгруппировалась, точно хотела казаться если не невидимой, то сильно уменьшиться в размерах. Не смотря на слой пудры, стало заметно, как Оксанка побледнела, веер в ее руке задрожал.

Ковалькова же, обнаружив Фомину, жмущуюся к вентилятору, картинно сдвинула брови, от чего лицо сразу стало остро хищным, и ледяным тоном, поглядев на наручные часы, заявила:

– А что договорной отдел как-то по-особенному понимает время обеденного перерыва?

Оксанка при этих словах еще больше сжалась, сгорбилась, понурив голову, резко вскочила с диванчика и засеменила к выходу.

Ковалькова посторонилась, пропуская ее, выдав при этом такую гримасу брезгливости, что мне стало не по себе.

– Маркова, что ты ее все приваживаешь? – не прикрыв за собой дверь, раздраженно и довольно громко спросила Анюта, ни сколько не заботясь о том, что ее слова вполне себе может услышать Фомина.

– Ань, ну она же не дикая кошка, чтоб ее приваживать, – возмутилась я. – Да и ты, вроде, не отдел кадров…., – добавила, понизив голос.

Интересно, а вот стервозность и снобизм, коими в последнее время Анюта откровенно грешит, срисованы ею с какой-нибудь новой «иконы стиля», или все же это приобретенная с возрастом черта характера самой Ковальковой?

– Кошка? – хмыкнула Ковалькова, присаживаясь на стул, напротив меня. – Скажешь тоже. Скорее уж …корова.

– Да и Бог с ней, – словно смахнув с себя маску недовольства, весело произнесла Анюта.

Она решительно повернула настольный вентилятор, направляя себе на лицо поток воздуха от лопастей, зажмурилась: – Жарко сегодня, и всю следующую неделю будет так же, – известила она меня, не открывая глаз. – А в Питере всего-то плюс двадцать пять.

Ковалькова завтра утром уезжает в Санкт-Петербург, на какой-то, одной ей ведомый семинар, связанный с бухгалтерией. Якобы чрезвычайно познавательный. Собралась она на него спонтанно, в два дня оплатив заявку и в срочном порядке раскидав текущие дела.

– Вот там и остынешь, – огрызнулась я, намекая на посетивший Анюту приступ стервозности, возвращая вентилятор на место.

– Ромка со мной собирался, – не замечая моего тона, продолжала Анюта, открыв глаза, – да в последний момент что-то у него там не срослось, какой-то срочный заказ….

Ага, значит все-таки не просто семинар для расширения кругозора, а очень даже семейная поездка с любимым мужем, между прочим, за счет родной конторы.

Узнаю экономную до скупости дорогую подружку. На мой взгляд, это все тяжкое наследие голодного детства, в котором из одежды у Ковальковой были только перелицованные вещи старшей сестры, а из еды, только то, что выросло в огороде.

– Так вот, я и подумала, – продолжала Анюта, – у тебя же отпуска давно не было? Так? Поехали со мной. Погуляешь, развеешься. По экскурсиям нагуляешь. Тебе же все это очень нравится. Ну а вечером…, – Анюта хитро взглянула на меня поверх очков, – потащу тебя развлекаться. Списалась со своими однокурсниками, осевшими в Питере, так они обещали показать пару отличных клубов.

Нда. Заманчиво, но не ко времени. Денег, после покупки квартиры, просто в обрез. Какой тут Питер! Сейчас главное тактично отказаться, не обидев лучшую подружку, решившую и меня облагодетельствовать и от скуки в чужом городе не закиснуть.

– Про отпуск со Страховой я договорюсь, – по-своему понимая мой растерянный вид, заторопилась Анюта. – Всего неделя! Пять рабочих дней!

Она была настойчива, показывала фото забронированного отеля и перечисляла оплаченные экскурсии, демонстрировала прогноз погоды и уверяла, что от меня потребуется минимум расходов. Я бы ни за что не справилась с натиском и упорством Анюты. Это все равно, что идти против урагана или плыть против течения. Я начала представлять, как брожу по Невскому, стою на набережной, вдыхая запах Невы, слушаю шум фонтанов в Петергофе.

– Если дела какие-то в суде назначены, так отложи. Скажись на отпуск. Мы с тобой прямо из Питера ходатайство отправим, – продолжала тараторить Анюта.

Дела. В суде. Точно. Рука потянулась к вершителю и распорядителю времени всех юристов, к его величеству Ежедневнику.

Анюта бодро перехватила его у меня из рук, открыла следующую неделю. И тут ее энтузиазм поутих.

– Ивановы? – обреченно пила она, увидев в расписании на понедельник судебное заседание по самому склочному за последние несколько месяцев, делу.

– Они, родные. Финал после экспертизы. Поэтому и моя смерть не будет основанием для отложения. Питер помахал мне рукой, – со вздохом, в котором, скользнуло облегчение, ответила я, забирая у подруги ежедневник.

Глава 2. Воскресенье.

Петух надрывался за окном чересчур яростно. Казалось, что несносная птица орет у меня над ухом, проговаривая: «Эк кукурекуууу», делая паузу, чтобы набрать побольше воздуха.

Еще не проснувшись, я пыталась накрыть голову подушкой, зажимала уши. Хорошо бы встать и закрыть окно, но это не минуемо означает, что пернатый будильник снова победил и заставил меня встать ни свет, ни заря.

Главное продержаться десять минут, а потом задор птицы иссякнет, и она будет лишь слабо вскрикивать, не громко и не раздражающе.

Но видимо, в сегодняшнее воскресное утро, петух решил изменить свое расписание, и крики его, и не думали утихать. Ни через десять минут, ни через двадцать.

Пришлось все же вставать, потревожив, мирно спящего у меня в ногах кота, брести к окну, закрывать его, а затем включать кондиционер.

Сколько там на часах? Семь утра? Да, пернатый явно припозднился. Обычно свои трели он начинает выводить на час раньше.

«Расписание» петуха, за два месяца жизни в новой квартире я изучила досконально. И нет, мы не переехали за город, не живем напротив птичника, а в обычном девятиэтажном панельном доме, в самом центре города. Но напротив моих окон, жмутся к друг другу, будто-бы не замечая нависших вокруг многоэтажек, два старых, покосившиеся от времени, домика.

Домики, как ни странно, не заброшены, в них обитают люди. Они топят печь, ходят за водой, в чудом сохранившуюся колонку, выбрасывают мусор в баки около нашего дома. А еще в одном из домов имеется птичник. Небольшой, всего несколько кур и горластый петух. Будь он неладен.

Я еще немного полежала, уговаривая себя заснуть. Но нет, несносная птица, напрочь, вспугнула Морфея.

Так… что у нас по планам на сегодня? Опять распаковка? Ну да, ну да. Всю субботу, я как исправная домохозяйка раскрывала и раскладывала вещи, придумывая им место в новой мебели. Но все же, как не старалась, в коридоре меня еще ожидает гора неразобранных баулов.

Муторное, скажу, вам занятие – распаковка. Сначала выложить содержимое из коробки, рассортировать, поражаясь при этом своему «мастерству» логистики.

Ну а как не поражаться, если например, в коробке с чашками были обнаружены два моих старых ежедневника, в коробке с кастрюлями – дырокол, считавшийся потерянным или забытым на старой квартире.

Из кухни послушалось недовольное «Мяу» – это, мой кот, уловивший пробуждение хозяйки, в мгновение ока переместился на свое стратегическое место у миски и требовал завтрака.

«Боже мой! Как не хочется! Как не хочется!» – подражая интонации Калугиной, я встала с дивана и поплелась кормить своего вечно голодного котейку.

Оттягивая момент начала работы, я надолго застряла в ванной, зачем-то усердно укладывала волосы, пытаясь распрямить свои кудряшки, а потом еще и тканевую маску на лицо нацепила. Затем со вкусом пила кофе, листала ленту новостей, короче ленилась, или как сейчас модно говорить – прокрастинировала.

Ближе к десяти утра моя совесть все же проснулась и я со вздохом вскрыла очередную коробку. С чем она? С полотенцами и…, неожиданно, с прабабушкиной хрустальной вазой.

В который раз, поразившись, своей «железной» логике, я принялась было выкладывать полотенца, но мой трудовой порыв был прерван телефонным звонком.

На экране высветилось: «Давиденко Надежда Николаевна». Я тот час ответила, радуясь удобному случаю отлынить от работы.

– Ульяшечка! Милая моя! Доброе утро! – заспешила Надежда Николаевна, едва я успела произнести «Алле». – У меня тут ЧП, ну просто катастрофа! – продолжала частить Давиденко. – Срочно нужна твоя помощь. Прости, прости, пожалуйста, за ранний звонок! Но дело неотложное!

Судя по голосу, никакой катастрофы не происходило, лишнего драматизма моя собеседница напустила только лишь с целью оправдать свой ранний звонок в воскресенье.

Надо сказать, что звонившая мне Давиденко была в нашем городе особой известной, исключительно значимой. Больше двадцати лет она фактически «царствует» в нашем Педагогическом институте, занимая должность заместителя ректора по воспитательной работе.

Познакомились мы с ней лет пять назад, когда я представляла это учебное заведение в Арбитражном суде. В год нашего знакомства Надежде Николаевне исполнилось шестьдесят лет, и ее торжественно не проводили на пенсию, потому что Давиденко величина постоянная и представить себе институт без нее никак невозможно.

Всегда подтянутая, элегантная даже в джинсах, с неизменной улыбкой, она походила на породистую аристократку девятнадцатого века, чудом оказавшуюся в нашем двадцать первом. Первый раз, увидев Давиденко, мне захотелось сразу выпрямить спину, сделать книксен и заговорить по-французски.

Но это первое впечатление человека, не удостоенного чести приблизиться к царственной особе. Все менялось, если на тебя снисходила благосклонность Давиденко. Из чопорной, коронованной особы она мгновенно превращалась в заботливую тетушку, главными задачами которой были обогреть, успокоить и накормить подопечного, а заодно решить все его проблемы.

Пару раз пообщавшись со мной, Давиденко, сочла меня лицом достойным своей благосклонности, а позже, решительно записала в свои друзья.

С тех самых пор, Надежда Николаевна искренне считает, что обязана ненавязчиво держать руку на пульсе моей жизни. Не из любопытства, нет, а чтобы в случае необходимости помочь. Советом или связями.

А связи Давиденко поражали воображение! Ведь добрая половина нынешних руководителей города и области когда-то были ее обожаемыми и опекаемыми студентам.

И ей ничего не стоит набрать номер чудесного мальчика, выросшего в целого заместителя губернатора, чтобы помочь очередному бедолаге-студенту. И все эти замечательные мальчики и девочки, в страшно дорогих костюмах и при машинах с водителями не смели, да и не хотели, отказать в просьбе нашей царице.

– Не переживайте, я давно проснулась! – соблюдая «политес» откликнулась я. – Рада буду помочь!

– Вот и отлично, что проснулась, – уже спокойно, без тени тревожности, заявила Давиденко. – Как у тебя с немецким? Надеюсь, ты не забыла язык?

Умеет Надежда Николаевна поставить в ступор. Я-то настроилась выдать ей очередную юридическую консультацию! А она про немецкий язык. Зачем он ей понадобился ранним утром?

Знаю я немецкий, очень хорошо знаю. Как сейчас модно говорить на «уровне, близком к носителю». Ну а как не будешь знать, если твоя бабушка преподавала этот язык в школе без малого пятьдесят лет, а на внучке практиковала эксперимент по раннему вовлечению в иностранный язык. Бабуля очень гордилась своими успехами в этом деле, ведь первым словом, произнесенным мной, причем, достаточно отчетливо, было – «ich» (нем. я)

Как гласит семейная легенда, скандал, устроенный по этому поводу моими родителями, бабуля доблестно проигнорировала, и до моих лет пяти, принципиально говорила со мной только по-немецки.

Потом еще была долгая языковая муштра от бабули, в надежде, что внучка продолжит ее дело и станет лингвистом.

С лингвистом как-то не сложилось, но вот язык я стараюсь, в память о бабушке, не забывать. В студенческие годы подрабатывала переводами, сейчас же, временами, читаю немецкую прессу, иногда, под настроение, смотрю без перевода фильмы, онлайн курсы покупала, когда поняла, что язык стал "уходить". Так, что говорю я, вполне сносно, но, с явным русским акцентом.

– Не забыла, – уверила я Давиденко. И тут же бестактно поинтересовалась: – А зачем это Вам?

Но вовремя спохватилась и услужливо уточнила: – Перевести что–то нужно?

Странно это, ведь царствует Давиденко в педагогическом институте, а там лингвистов хоть пруд пруди, хоть мелким ситом отсеивай. Или конфиденциальную информацию переводить потребовалось?

– Ты понимаешь, какая нелепая история произошла, – начала объяснение Давиденко, – некий профессор, из Австрии, колесит сейчас по всей центральной России, собирает материал для своей монографии по теме средневекового зодчества. И как ты понимаешь, без нашего города, вернее его Кремля, монография австрийца, никак не состоится. Ну, так вот, министерство образования, чтоб они все здоровы были, обязали нашего ректора организовать этому австрийцу встречу, радушный прием, экскурсии, обзор Кремля. Ты же догадываешься, что мой уважаемый начальник, в мгновение ока, благополучно, спровадил профессора мне на попечение.

Давиденко рассказывала обычную историю. Сколько таких иностранных гостей она встретила за свою жизнь и не сосчитать. Только пока мне было ничуть не понятно, где же катастрофа, в которой может помочь мое знание немецкого языка… Хотя….

– У Вас не кому переводить? – прервала я Надежду Николаевну на полуслове, высказав свое предположение.

– Именно! Некому переводить! – в голосе Давиденко звучала досада. – Как назло, единственная немка во всем институте слегла с ангиной, а студенты…, ну не знают они языка. Не учат его сейчас. Все английский, да испанский. Правда, теперь на китайский переключились. Модно стало. Так что вся надежда на тебя. Выручишь?

– Выручу, без проблем. Когда он приезжает? – я пошарила глазами по кухне в поисках ежедневника.

– Через час, – невозмутимо, словно речь шла о визите в будущем месяце, сообщила Давиденко. – Через час господин Эдер будет у меня в кабинете. Я, кстати, уже тут – на стол накрываю.

Из трубки донеслось позвякивание посуды, как мне показалось, очень нарочитое.

– Потом у профессора встреча с нашими музейщиками, с твоим сопровождением, разумеется, – продолжила Надежда Николаевна.

Быть другом Давиденко не только почетно и приятно. Это возлагает определенные обязательства. Поэтому отказать ей в такой малости, как поработать переводчиком в воскресный день, немыслимо, ни при каких условиях. Судебное заседание пришлось бы отложить, а не то, что распаковку вещей. Коротко попрощавшись, пообещав постараться не опоздать, я кинулась собираться.

***

Закончив разговор, Надежда Николаевна Давиденко, слегка подрагивающей рукой, нажала на отбой вызова. Прижала ладонь к щекам – горят. Очень волновалась при разговоре. Ведь времени, на обдумывание закрученной интриги не было. Все получилось с колес, экспромтом.

Но сработано хорошо. Четко, по деловому, очень убедительно. Все, как и хотела. Ну, почти. Главное, чтоб Ульяна фальшь не почувствовала, не взбрыкнула, как она это умеет. Надо, для пущего эффекта, еще завернуть ей про русское гостеприимство и про радушие, а самое главное, намекнуть, что без нее, Ульяны, она, Давиденко, ну никак не справится с приемом дорогого иностранного гостя.

В дверь кабинета осторожно постучали. Давиденко мельком глянула на себя в зеркало – одним движением поправила прическу, улыбнулась своему отражению и достаточно громко произнесла:

– Входите же, Алекс!

***

Так, что у меня в шкафу из распакованного, не мятого, и подходящего для навалившейся жары? Можно сказать – ничего! И времени на тщательный подбор гардероба не было.

Вытащила с полки легкие брюки и свободную бирюзовую футболку. Почему бы и нет? Я же не официальный представитель какой-нибудь встречающей дипломатической организации, а всего лишь непрофессиональный переводчик. Звучит, как свободный художник.

Какое счастье, что к своим тридцати пяти годам я осознала – в одежде и обуви – главное удобство. Потому, от обожаемых мной суровых деловых костюмов, сначала перешла на не менее строгие платья, а потом как-то незаметно одежда стала спортивно-деловой. А нежно любимая мной обувь на высоких каблуках, была безжалостно вытеснена удобными лоферами и мокасинами.

Покрутившись перед зеркалом, осталась, в целом, довольна. Буйная блондинистая, кудрявая шевелюра, утренними стараниями, имеет вполне приличный вид. Пару взмахов тушью, чтоб немного подчеркнуть глаза и я готова.

К назначенному времени я не успела, хотя и город был по летнему пуст, и светофоры мне благоволили, давая зеленый коридор, а парковки около Института оказались свободными.

Когда, я, запыхавшись, вошла в дверь кабинета Давиденко, австрийский профессор с чашкой кофе уже сидел за огромным столом для переговоров, уставленном, по случаю прибытия иностранного гостя, угощением: печенье, пирожные, конфеты, бутербродные канапе, крошечные пирожки, фрукты. Неумолимое русское гостеприимство. Пахло кофе, кардамоном и корицей.

Давиденко возилась около кофемашины.

– Guten Tag, Herr …. , – начала я и запнулась, вспоминая, как же Давиденко назвала своего гостя, – Herr Eder. Ich entschuldige mich für die Verspätung… (нем. Добрый день, господин Эдер. Я приношу свои извинения за задержку…).

– Добрый день, Надежда Николаевна, – добавила я, – и Вам мои извинения.

Давиденко и Эдер синхронно пришли в движение. Профессор встал из-за стола, Надежда Николаевна, прихватив чашку с кофе, двинулась мне навстречу.

– Ульяна, позволь представить тебе господина Эдера, – заулыбалась она, – нашего уважаемого гостя из Австрии. Алекс, это Ульяна, любезно согласившаяся поработать сегодня переводчиком.

– Но, как выяснилось, переводчик нам вовсе и не требуется! Наш гость прекрасно говорит по-русски, – радостно сообщила мне Давиденко.

Честно говоря, я искренне растерялась. Что теперь делать? Попрощаться, развернуться и уйти?

– Но это не означает, что твоя помощь мне не нужна, – заметив мое замешательство, сообщила Давиденко. – Присаживайся, – с нажимом добавила она. – Вот твой кофе. Сейчас все обсудим.

Продолжая оставаться в недоумении, я присела на краешек стула, оказавшись напротив австрийца, и машинально придвинула к себе чашку.

Австриец вернулся на своё место за столом и протянул мне руку.

– Алекс. Рад знакомству.

Говорил он по- русски… примерно так же как я по-немецки. Бегло, но с явным характерным акцентом.

– Ульяна, – я пожала предложенную руку.

Нда…Не так в моем воображении должен выглядеть австрийский профессор, совсем не так.

Собираясь на встречу, я, представляла себе австрийца седым, суховатым стариком, с четким арийским профилем, в дорогом костюме и, обязательно, в шляпе. Только вот, кто в твердом уме может выдержать такую одежду в опустившейся на Центральную Россию жаре, не понятно. Еще, в руках у профессора непременно должна быть трость, с набалдашником в виде хищного зверя. Не костыль, а дорогой аксессуар.

Только вот реальный, а не воображаемый профессор оказался, навскидку, не старше пятидесяти лет. И одет, отнюдь, не в костюм, а в самые обычные джинсы и рубашку поло! Единственное с чем я угадала, так это с арийским профилем. Нос, с небольшой горбинкой, бледно-голубые глаза, светлые, волнистые волосы, зачесанные назад, свидетельствовали о том, что перед нами представитель немецкий кровей.

Воцарившуюся на мгновение неловкую паузу, прервала Давиденко.

– Оказывается у господина Эдера славянские корни, – присев рядом со мной за стол, принялась она за объяснение. – Так ведь, Алекс?

Австриец энергично закивал.

– Сейчас мы выпьем кофе и обсудим план дальнейших действий. Я приношу свои глубокие извинения, но сопроводить Вас, Алекс, к нашим музейщикам у меня никак не получиться. А Ульяна любезно согласилась поработать и водителем и переводчиком. Вы же не против такой замены?

Профессор был не против, о чем немедля и сообщил. Моему же удивлению не было предела, ведь все что говорила Давиденко, ни как не соответствовало услышанному мной час назад по телефону.

Надежде Николаевне некогда заниматься гостем из Австрии. Это понятно, выходной день, жара, июнь. Только почему заменить ее в миссии гостеприимства должна именно я, а не кто-то из сотрудников института? Чувствую, что Давиденко заранее знала о том, что услуги переводчика господину Эдеру не нужны. Тогда в чем причина такого поведения?

– Ульянушка, – продолжила Давиденко, прерывая мои аналитические изыскания, – вот тебе координаты музейщиков и расписание господина Эдера. – Вас ждут там через тридцать минут. Так, что допивайте кофе и в путь. Кстати, Алекс, Вы успели разместиться в «Фортуне»?

Надо же, новый отель в центре, гордо украшенный пятью звездами. Пару месяцев назад я участвовала в семинаре, проводимом в Фортуне. Очень, очень помпезное и дорогое место. Круто зарабатывают в Австрии профессоры.

– Пока оставил вещи, – объяснил австриец, отпивая кофе. – Я приехал слишком рано.

Все же отличный русский у этого господина профессора. Обычно немецкоговорящие товарищи по-другому строят предложения.

И тут я наконец-то прочла протянутый мне Давиденко листочек. Удивление превратилось в панику. Работа профессора в музее оканчивалась в 18 часов. Получается, мне гостя Надежды Николаевны до вечера опекать?

Кинула на Давиденко весьма выразительный взгляд, по моему представлению передающий всю глубину моего негодования. Но Надежда Николаевна не обратила на мои гримасы ровно никакого внимания и продолжила говорить.

– Рекомендую Вам, Алекс, непременно прогуляться вечером по центру нашего города. Не в целях научных изысканий, – улыбнулась она, – а в эстетических. После захода солнца включают иллюминацию, кругом живая музыка, открыты кафе и работают фонтаны. Вы знаете, в последнее время, в городе открылось какое-то неимоверное количество кафе. Там очень вкусно кормят, – речь Давиденко лилась ручьем. Ручьем из сиропа.

Эдер проявил к теме прогулки живейший интерес и дипломатично выразил опасение, что без сопровождения таких очаровательных дам как мы, он просто заблудится в чужом городе.

Давиденко от придуманной ею самой, прогулки тактично отказалась, сославшись на то, что сегодня ей привезут пятилетнего внука, а тому нужно рано ложиться спать. Поэтому она очень, очень благодарна господину профессору за приглашение, но принять его не сможет. А вот Ульяна, вне всякого сомнения, проявит присущее гражданам нашего города гостеприимство и обязательно составит гостю компанию. Тем более, что сын госпожи Марковой в летнем лагере и она совершенно свободна.

Такой подставы от Давиденко я не ожидала. От шока подавилась кофе и закашлялась. Мало того, что я должна буду нянчиться с профессором весь выходной день, так еще и на променад его вечером вести… Н..да. Великолепно. Воскресенье, вечер. Да больше чем половина города выйдет гулять. И мы, обязательно, встретим и моих друзей и, немногочисленных, но все же, врагов. А это значит, что завтра стоит ждать звонков от первых, с требованием рассказать о спутнике, и сплетен от вторых.

– Соглашайтесь, Ульяна! Прогулки в одиночестве это очень грустно, –упрашивал Эдер.

– Безусловно, Алекс, составлю Вам компанию. Это же русское гостеприимство! – отозвалась я, снова выразительно посмотрев на Давиденко.

– Вот и славно, – резюмировала Надежда Николаевна и, явно намеренно, посмотрела на часы. – Пора, музейщики заждались, – сообщила она.

Мы с Эдером, подчиняясь команде нашей царицы, поднялись из-за стола.

И тут зазвонил мой телефон.

На экране высветился незнакомый номер. В наше время многие не берут трубку, если контакта нет в записной книжке смартфона. Но я отвечаю на все звонки, за исключением, тех, что мой сотовый оператор любезно помечает как Спам.

– Да, – сказала я в телефон и услышала то, что заставило меня вернуться на стул.

– Вы мать Маркова Максима? – спросил у меня незнакомый мужской голос.

– В лагере произошёл несчастный случай, – не дожидаясь ответа, продолжил говоривший. – Ваш сын получил травму, открытый перелом правой ноги. Ребенок госпитализирован в больницу города Перово. Перелом со смещением, требуется операция. Вы обязаны срочно приехать, дать на нее согласие. Поторопитесь, пожалуйста.

Пару секунд я смотрела на телефон с отключившимся вызовом, потом поднявшись из-за стола, и, стараясь, чтобы голос не дрожал, произнесла: – Вынуждена извиниться, я не смогу сопроводить господина Эдера. Мне сейчас сообщили, что мой сын сломал ногу.. И мне нужно к нему. П..приношу свои извинения.

Подхватив сумку, ринулась к выходу.

– Ульяна, подожди! Как ты в таком состоянии за руль. Пусть тебя отвезет мой муж. Я ему позвоню, он будет тут буквально через десять минут, – попыталась остановить меня Давиденко, видимо, испугавшись выражения моего лица.

Еще чего – десять минут ждать. Да я за эти десять минут …до канадской границы, вернее до выезда из города, успею доехать.

Мне казалось безумием промедлить, хотя бы пару минут. Только вперед, не останавливаясь, в названный мне город Перово.

Не произнеся ни слова, я лишь, невежливо, непростительно невежливо, даже для такой ситуации, отмахнулась от Давиденко, и, опасаясь, что она станет настаивать, напросится в сопровождающие, выбежала из кабинета.

***

Маргарита Степановна Храпова пятнадцать лет назад вышла на заслуженную пенсию, забыв как дурной сон свою нудную работу кадрового сотрудника, и с восторгом окунулась в общественную жизнь, назначив саму себя старшей по дому, в котором проживала без малого тридцать лет.

Храпова была женщиной одинокой, бездетной, а потому располагала безлимитным свободным временем.

Новая, пенсионная жизнь оказалась куда увлекательнее прежней, давала кое-какой доход, почет, а самое главное власть в, отдельно взятой, панельной многоэтажке.

Гордо назвав себя управдомом, Маргарита Степановна, для начала, прикинув конъюнктуру рынка, сменила управляющую компанию, получив за свое содействие неплохой единовременный транш и существенную прибавку к пенсии в виде ежемесячных выплат.

Потом Храпова принялась за «дрессировку» жильцов, установив правила парковки во дворе дома, выживая неугодных автовладельцев за пределы территории двора. Постоянными скандалами, сопровождавшимися вызовами полиции, Маргарита Степановна добилась того, что в конфронтацию с ней боялись вступать даже мужчины. При виде управдомши они, не взирая на чины, возраст и комплекцию, подобострастно здоровались и безропотно сдавали деньги на очередное улучшение подъездов.

Положа руку на сердце, королевство, в виде семиподъездной девятиэтажки, было Храповой маловато. Она с завистью поглядывала на соседние дома, с восемнадцатью и шестнадцатью подъездами. Одно время Маргарита Степановна подумывала о переезде в эти дома, а потом, поразмыслив, решила довольствоваться синицей в руках.

Из окна своей квартиры на пятом этаже Храпова ежедневно мониторила обстановку во дворе дома, а недавно взяла себе за правило, обходить подъезды. Доезжала на лифте до девятого этажа, а потом спускалась на первый, но уже пешком, внимательно приглядываясь, прислушиваясь и принюхиваясь к окружающей обстановке.

В сегодняшнее воскресное утро, Храпова, с огромным разочарованием, созерцала из своего привычного наблюдательного пункта опустевший двор. Ни детских криков, ни скрипа качелей. Лето, выходной, жара. Скучно. И к дворнику не прицепишься. Он, бедолага, еще с пяти утра споро убрал территорию, покосил траву, вытряхнул мусорные баки и был таков. В доме так пусто, что на парковке осталось всего десять машин. Правда, еще час назад их было одиннадцать, пока Ульянка из седьмого подъезда, не укатила на своей огромной машине в неизвестном направлении.

Приметная женщина эта Ульяна, яркая. Всего-то пару месяцев как живет в доме, а место на парковке себе выбила. Надо заметить, безо всякого скандала, очень мирно, но напористо. На законы ссылалась, на равенства и права жильцов дома. Храповой, тогда, пришлось уступить, выдав, вернее, продав Ульяне, ключи от шлагбаума.

Маргарита Степановна сочла это личным унижением, затаила злобу, готовилась при удобном случае отомстить соседке.

«Ну да ничего, – успокаивала саму себя Храпова, поджав губы, недобрым взглядом ежедневно провожая автомобиль Ульяны, выезжающий с парковки, – разъясним мы, на какие шиши, эта фифа живет, да с кем спит. Не такие, у меня, по струнке ходили».

Сегодня, в надежде хоть на какое-нибудь происшествие, за каковое сойдет и оставленный на лестничной площадке детский велосипед, Храпова решила выйти на свой ежедневный рейд. Приоделась, выбрав, по сегодняшней жарюке, новый ситцевый халат, положила в карман телефон, прихватила со стола очки «для близи».

Очки были старые, с потертыми линзами и оторванной дужкой. Расставаться с вещами, еще вполне пригодными, Храпова не любила, а потому линзы непрестанно протирала фланелевой тряпочкой, а вместо дужки приспособила кусочек бельевой резинки, сделав из нее петельку. Петелька заправлялась за ухо, от чего очки слегка перекашивались.

В подъездах, как и во дворе, было тихо, жарко и чисто.

Пройдя без какого-либо результата шесть подъездов, Храпова начала инспекцию седьмого, скорее для проформы, чем в надежде на какое-нибудь развлечение.

На площадке третьего этажа, тонкий слух Маргариты Степановны уловил неясное шевеление из квартиры под номером 225, принадлежащей той самой Ульянке, недавно, укатившей невесть куда.

На цыпочках, почти не дыша, Храпова ринулась к подъездному окну и удостоверилась, что огромный автомобиль Ульяны на парковке двора не появился.

Тут же управдомша вспомнила, что сын соседки из 225 квартиры находится сейчас в летнем лагере. Маргарита Степановна знала об этом абсолютно точно, разветвленная агентурная сеть дома вела пристальное наблюдение за Ульяной и докладывала о малейших изменениях ее жизни.

А это значит…, это значит, что в квартире сейчас находится тот самый любовник Ульянки, который спонсирующий ее безбедную жизнь, но остается неуловимым.

«Женатый, небось», – хищно подумала Храпова, предвкушая скандал, сплетни и опознание придуманного ею любовника.

Все так же, на цыпочках, вроде бы не издавая громких звуков, Маргарита Степановна приблизилась к двери под номером 225, наклонила голову, прислушалась.

Из квартиры доносился явный шум шагов, звуки, похожие на перестановку мебели, какое-то невнятное бормотание.

От нетерпения, не зная как поступить в столь пикантной, но, несомненно увлекательной ситуации, Храпова переминаясь с ноги на ногу, едва не легла ухом на дверь.

Надо бы, дождаться пока Ульянкин любовничек сам из квартиры выйдет, и его, тепленького, враз, и сфотографировать. Но ведь непонятно, насколько долго придется нести вахту под дверью. Час. Два. В то и все три. Она, Храпова, столько не выдержит.

Чуть поразмыслив, Маргарита Степановна, напустила на себя самый суровый вид, сдвинула кустистые брови и забарабанила в дверь 225 квартиры.

– Откройте немедленно. Это управдом! – крикнула она и застучалас с удвоенной силой.

За производимым шумом Храпова не услышала, что щелкнул замок, лишь краем глаза углядела, как приоткрывается дверь.

Маргарита Степановна, ситуацией воспользовалась, толкнула дверь посильнее, протиснулась в образовавшийся проем, успела увидеть кусочек коридора, оклеенного неимоверно светлыми, на ее взгляд, обоями, разглядела нагромождение коробок.

А дальше.., дальше.., чьи-то грубые руки бесцеремонно схватили Храпову за шею, втолкнули в квартиру, повалили на пол.

Маргарита Степановна барахталась, стараясь отбиться и встать. У нее не получалось, нападавший придавил ее к полу, сжимая руками горло. Дышать стало трудно. Еще пару секунд Храпова мысленно проклинала соседку Ульяну, ее любовника, поднявшего руку на целого управдома, обещала им кару небесную и реальную тюрьму на земле, силилась разглядеть и запомнить обидчика, но видела лишь черный, размазанный силуэт, а потом перед глазами запрыгали разноцветные круги.

Маргарита Степановна попыталась прокричать все свои традиционные проклятья, но вместо крика вышел сип. И тут Храпова, наконец-то, отчетливо осознала, что ее пытаются убить. Пожалуй, это было ее последней связанной мыслью. Маргарита Степановна дернулась из последних сил и провалилась в темноту.

Человек в черном худи, отпустил шею затихшей старухи. Пошатываясь, встал. Его трясло мелкой дрожью, со лба тек пот. Откуда взялась эта истеричная бабка, никак не желавшая замолчать?

Что там с ней? Обморок? Человек наклонился над телом и натолкнулся на взгляд остановившихся, блеклых, словно покрытых пленкой, глаз.

В странном порыве, человек вновь кинулся к телу, принялся трясти, хватать за руки, пытаясь прощупать пульс.

Она мертва? Неужели она мертва? Этого не может быть! Она же смотрит! Она на него смотрит! С остервенением он ударил старуху по щеке, от чего голова той безвольно мотнулась в сторону. С трудом сдерживая накативший рвотный позыв, издав то ли рык, по ли всхлип, спасаясь от этого стекленеющего взгляда, человек, постарался перевернуть тело. Но из-за нагромождения коробок у него получилось только привалить бабку лицом к одной из них. «Пусть не смотрит! Пусть не смотрит», – стучало у него в голове.

На ватных ногах человек подошел к двери, не прислушиваясь, не посмотрев в глазок, резко распахнул ее и выбежал из квартиры.

Только пробежав пару кварталов, он снял с себя неуместные, по такой жаре, но очень необходимые ему сегодня, худи и перчатки, выбросил их в первый попавшийся мусорный контейнер и, уже шагом двинулся, к своей машине, оставленной им, почти в соседнем районе.

Чем дальше оставался злополучный дом, тем больше человек успокаивался, словно и не было никакой бабки. Мысли его становились ровнее и он вспомнил, что, убегая, все же прикрыл за собой дверь квартиры.

И если десять минут назад, он мог думать только о том, что, пусть невольно, но стал убийцей, то вот сейчас, до него вдруг стало доходить, что самое страшное не это. Ужас состоял в том, что из-за, не в меру бдительной, бабки, весь его просчитанный и выверенный план, полетел псу под хвост. Столько усилий, столько приготовлений!

Он пробыл в той квартире всего лишь час, и большая часть этого времени ушла на попытку вскрыть сейф. И это в отсутствие, хоть каких-то маломальских инструментов. Задумывая свой поход, человек был уверен, что придется перетряхивать коробки, шкафы, проверять шкатулки. К тому, что в одной из комнат окажется прикрученный к стене железный ящик, человек не был готов.

По первости, он пробовал изловчиться и отвинтить сейф от стены, потом, найденными кухонными ножницами, за неимением чего-то другого, старался подцепить дверку и обогнуть ее. Глупая, конечно, попытка. От злости он даже пнул ненавистный сейф ногами, витиевато выругался, поминая Ульянку. Вот тут то, наверное, его и услыхала та самая бабка.

«Про бабку вспоминать нельзя. Забудь ее. Думай о том, что у тебя горит земля под ногами. Думай, как попасть в квартиру, с арсеналом инструментов. Думай, как выманить Ульяну еще раз!» – проговаривал про себя человек.

«Хотя…зачем же выманивать?»

Человек остановился, впечатлившись озарившей его мыслью. Как он сразу-то не подумал. Ведь сейчас, во вскрытой квартире лежит мертвое тело, а это значит, в первую очередь в убийстве, следуя канонам просмотренных сериалов, будет обвинена хозяйка этой самой квартиры. Если повезет, то, понабежавшие полицейские, упрячут Ульяну в места, не столь отдаленные, надолго. Квартира свободна, ищи не хочу.

Человек радостно присвистнул, потер руки от возбуждения. Завтра, нет не завтра, а послезавтра он снова попытается. И эта попытка окажется удачной!

***

Город я и вправду пролетела за десять минут, с сожалением, остановившись на бензоколонке, прикинув, что топлива для моей поездки, мне не хватит.

Не стоит думать, что всю дорогу я только страдала и переживала. Способность мыслить трезво, вернулась ко мне еще на заправке, и я позвонила тренеру сына.

К моему глубокому изумлению тренер на вызовы не ответил, ни на первый, ни на второй, ни на третий звонок.

Стараясь рассуждать логично, а не как заполошная истеричка, я сама для себя сделала вывод, что тренер в больнице, рядом с сыном, а телефон, скорее всего, забыл в лагере, или в машине. Ничего странного, так бывает.

Набрать номер ребенка мне и в голову не пришло. Какие с ним могут быть переговоры, если его готовят к операции.

Макс занимается футболом восемь лет. У него и раньше случались травмы, это обычное дело и на тренировке и, особенно, на соревнованиях. Мне пришлось научиться не падать в обморок от вида крови или хромающего сына. Но сейчас произошло что-то ужасное. Никак не связанное с тренировкой. Поэтому, решив не раскачивать свое воображение, а узнать все по приезду в больницу, позвонила Давиденко, с просьбой найти связи в областной больнице и договориться о переводе туда Макса.

Ковальковой, так, кстати, набравшей мой номер, просто узнать о моих трудовых подвигах по разбору вещей, я обрисовала создавшуюся ситуацию и, она, из Питера, взялась разыскивать машину для транспортировки Макса в областную больницу.

Спустя час навигатор привел меня к зданию Перовской районной больницы. К моему удивлению, оно сверкало свежим ремонтом и пластиковыми окнами, а внутри напоминало филиал дорогой столичной клиники. Сплошные чистота, порядок, новая мебель и компьютеры. Вот только нестерпимый запах хлорки, верный спутник наших больниц, никуда не делся. Захотелось немедленно надеть респиратор или открыть окна.

– Здравствуйте, моя фамилия Маркова. Мой сын сейчас у Вас, его готовят к операции, – забежав в приемное отделение, с порога зачастила я.

– Марков…– протянула медсестра, – а когда его привезли?

– Не знаю когда привезли! Час назад, или чуть больше, позвонили из вашей больницы и сообщили, что мой сын в летнем лагере получил травму, сломал ногу, что его готовят к операции и мне нужно дать на нее согласие, – взвилась я, закипая, как чайник.

Медсестра, не обращая внимания на мой поднимающийся гнев, очень спокойно просмотрела свои записи, вызвала дежурного врача.

Если описать кратко итоги моих переговоров с медицинским персоналом – Максима в больнице не было. Звонки главврачу тоже не помогли в поисках пациента.

С трудом понимая происходящее, я набрала номер, сообщивший мне новость о травме ребенка. Вместо ответа, почему-то на английском, мне сообщили, что это специальный номер, рассчитанный только на исходящую связь. Повторила вызов, и снова прослушала тот же текст.

Присев на кушетку, и выпив предложенной медсестрой валерьянки, я попыталась сообразить, что же мне делать дальше.

И тут, наконец-то, мне перезвонил тренер сына.

– Где Максим? Что с ним? Почему Вы не отвечаете на звонки? – кричала я в трубку, на глазах превращаясь в анекдотичную «яже мать». Вот, ей Богу, стыдно до сих пор.

Тренер нашей спортивной школы – человек исключительно закаленный, его воплями разошедшихся в припадке детолюбия мамаш, не проймешь, а потому он очень по-деловому, не уточнив причин моей истерики, отчитался о том, что Максим в лагере, обедает в столовой, после длительной тренировки на дальнем поле. А что на телефонные звонки не отвечал – так не слышал, тренировка шумная.

– А нога? Максим же сломал ногу! – почему-то шепотом задала я вопрос.

– Бред какой-то, что Вы там себе напридумывали? – поразился тренер.

Пришлось пересказывать ему историю со странным телефонным звонком. По ходу рассказа, я несколько раз то ли всхлипнула, то судорожно вздохнула.

Внимательно следившая за моими переговорами медсестра, молча протянула мне мензурку. В ней, судя по запаху, вновь плескалась валерьянка.

Не поморщившись, я залпам выпила.

– Ульяна Владимировна, это, прямо скажем, не мое дело, но мне кажется, что Вы кому-то крепко … перешли дорогу. Иных причин так жестоко шутить я не вижу, – выслушав мой монолог, заявил тренер.

Отключив вызов, я осторожно поставила мензурку на столик, вопросительно посмотрела на стоящую рядом со мной медсестру, словно требуя подтверждения выводов тренера.

Медсестра неопределенно пожала плечами:

– Может еще валерьяночки?

Ну нет. Валерьяночки мне явно хватит. Сердечно поблагодарив, стоически выдержавший мой натиск, персонал больницы, я поспешила на выход. Попыталась еще поблагодарить их небольшой суммой денег, но натолкнувшись на, явно оскорбленный таким поворотом дела, взгляд врача, купюры спрятала в карман.

Уже в машине подумала, что предположение тренера, похоже на правду. Кто-то сознательно сделал большую гадость. Только вот зачем? Какие цели были у звонившего? Напугать? Досадить? Как теперь узнать. Да и надо ли? У меня сейчас злиться на этого человека не получалось, так велико было мое счастье от того, что мой сын здоров и его не ожидает сложная операция.

Причин не верить тренеру у меня не было, но повинуясь своему материнскому инстинкту, закупив два пакета печенья и чипсов, я поехала к лагерю к сыну, и спустя всего тридцать минут, обнимала своего родного мальчика, переросшего меня на полголовы, и рыдала. Стесняясь моего бурного проявления чувств, Максим переминаясь с ноги на ногу, басил мне в ухо: «Мам, ну ты чего, мам, все хорошо». А потом не выдержал и зарыдал вместе со мной, то ли от жалости к матери, то ли представив себя на операционном столе.

Привел нас в чувство тренер, разогнав обоих по местам, меня в машину, домой, а ребенка в лагерь, на тихий час.

По дороге мне пришлось отматывать назад договоренности с областной больницей и машиной скорой помощи.

Узнав о том, звонок о травме Максима, это чей-то злой розыгрыш, Ковалькова, запылала гневом. Она грозилась бросить Питер и семинар, прилететь утром, самой разобраться с мерзавцем.

Безусловно, все это было через-чур и слегка наигранным. Любит Ковалькова показушные широкие жесты, при условии, что они ей не очень дорого обходятся. Зная об этом свойстве Анькиной натуры, и памятуя о проявленной ею оперативной реакции и помощи, в поиске специализированной машины для перевозки Максима, я подыгрывала, уверяя, что справлюсь с обидчиком самостоятельно, а она пусть спокойно отдыхает и профессионально обогащается. На том, после долгих уговоров и препирательств и порешили.

Да, да. Характер своей подруги, за долгие годы я изучила, как мне кажется отлично. Проявляемое к подчиненным высокомерие, излишняя скупость, склонность к преувеличению, все эти недостатки мне прекрасно известны. Ну, а кто идеален? Нет таких на белом свете.

Да и не всегда она была такой. Познакомились мы, чуть ли не двадцать лет назад. Обе, после первого курса институтов, пришли поработать в каникулы в невзрачную контору, под громким названием «Бухгалтерское бюро». Такие фирмочки тогда только, только стали появляться в нашем городе. Занимались они всем понемногу, предлагая услуги гордо именуемые консалтинговые. На самом деле это было банальное сопровождение бизнеса, начиная от его регистрации. Наш работодатель, одним из первых в городе, обзавелся сотовым телефоном, шикарной, по его меркам, машиной марки Вольво, двадцати лет от роду, и изображал из себя серого кардинала местного бизнеса, придумывая абсурдные налоговые схемы.

Мы продержались в этой конторке пару месяцев лета. Я готовила документы для регистрации фирмочек, а Анька носилась по налоговым, сдавая отчеты за клиентов.

Платить обещали шикарно, оклад и процент за сделанную работу. Первый месяц оплату задержали, обещая все вернуть в двойном размере к концу следующего.

Я, почувствовав неладное, решила больше в эту фирмочку не приходить. Но Анютка, с которой мы успели сдружиться, и которой ну очень нужны были деньги, просила не бросать ее одну, поработать еще месяц.

Пришлось согласиться, хотя работа была не из легких. К концу трудового дня, иногда затягивавшегося до позднего вечера, я просто падала от усталости, ненавидя всеми фибрами своей души, выданный мне для работы, старенький компьютер, с мерцающим экраном и струйным принтером.

Короче, к концу второго месяца стало понятно, что денег нам не видать. Старожилы фирмочки сжалились над бедными девочками и шепнули, что каждое лето их директор, так же как и нас, кидает студентов, пропахавших на него все каникулы. Говорит, что дает возможность получить опыт в работе. И это, по его мнению, и есть оплата.

Анька, плакала навзрыд, закрывшись в кабинке туалета. За каникулы она рассчитывала подзаработать денег и купить себе наконец-то приличную одежду, ведь ей, в отличие от меня, домашней городской девочки, рассчитывать было не на кого. Мама, живущая в очень дальнем районе нашей области, в угасающем, после развала колхозов, поселке, помочь, ну никак не могла.

И знаете, такая меня взяла злость! Не за себя, за Аньку, за тех, кого наш босс-паук обманул. План как-то сам сложился у меня в голове. Не думаю, что придумала его сама, скорее всего в каком-то фильме подсмотрела и забыла. Вот только для осуществления этого плана по «выбиванию зарплаты» сегодня не хватало одной маленькой детали.

Я вытащила из туалета зареванную подругу, умыла и отправила домой, наказав вернуться утром в офис, как ни в чем не бывало.

А утром, едва дождавшись пока наш босс изволит приехать на работу, мы с Анютой прокрались к его кабинету.

Подружке я грозно велела стоять «на стреме» рядом с кабинетом и если меня начнут бить – бежать вызывать милицию.

– Ань! Ты запомнила? Милицию вызывать! Не кидаться мне на помощь! Иначе обе пропадем.

Ковалькова покивала, немигающими от страха глазами поглядывая то на меня, то на дверь кабинета.

С бешено колотящимся сердцем, без стука (гулять, так гулять), я зашла в кабинет.

Наш работодатель восседал за огромным полированным столом и курил сигару. Не поздоровавшись, гордо вскинул голову, я, дошла до стола, удовлетворенно отметив замешательство шефа.

– Здравствуйте! – громко сказала я, стараясь, чтобы голос предательский не дрожал.

– Добрый день, – замешательство босса сменилось пренебрежительной ухмылкой. – Чем обязан?

Присесть он мне не предложил. Я сама взяла один из стоящих у стены стульев, приставила его вплотную к столу нашего начальника и уселась, заложив ногу за ногу. Для пущего эффекта побарабанила по полированному столу длинными, покрашенными, в модный, тогда черный цвет, ногтями. Но заметив, что руки неимоверно трясутся, барабанную дробь прекратила.

Директор вскинул брови: «Чего, мол, тебе?».

– А Вы помните мою фамилию? – независимо произнесла я.

– Это мне зачем. Пусть бухгалтерия помнит.

– Напрасно. Я напомню. Кузнецова!

Кузнецова – моя девичья фамилия. Марковой я стал, выйдя замуж.

– И что? – мужик явно не понимал, что пропищал цыпленок так нагло ввалившийся в его кабинет.

– Вам напомнить фамилию прокурора нашего города?

– Зачем напоминать? Я и так знаю! Вчера с ним вместе в бане зависали. Хочешь сказать это твой родственник? Не смеши.

Это был провал. Он знает прокурора! Лично! Но отступать было некуда!

– Не думаю, что моему дяде, двоюродному брату отца, понравится, как Вы про баню рассказываете. Но, в первую очередь, это не понравиться тете.

Все еще не веря мелкой нахалке, наш босс хмыкнул, но теперь не так уверенно.

– А чтобы у Вас не осталось сомнений, я сегодня принесла фотографию из семейного альбома. Мы тут папин юбилей отмечаем, – я достала из сумочки припасенную козырную карту.

– Понимаете, так не хочется дяде по всяким пустякам звонить, загружать его своими проблемами….

На предъявленном снимке я и прокурор города, мой однофамилец, стояли рядом в фойе нашего института. Прокурор мне тогда грамоту вручал, за активную гражданскую позицию и успехи в учебе. Но попавшая в кадр обстановка: колонны, паркет и очень сносные портьеры, создавали иллюзию того, что стоим мы с прокурором в каком-то дорогом ресторане и мило беседуем.

Я отчаянно блефовала (не зная тогда, что это такое), пользуясь тем, что одна из самых распространенных фамилий в России – Кузнецов! Мне казалось, что вот вот крутейший босс рассмеется мне в лицо, даст пинка (в лучшем случае) и выкинет из своего кабинета.

Наш с Анькой начальник фотографию в руках повертел. И видно было, что очень он хочет меня послать, наорать, затопать ногами, пригрозить закатать в асфальт. Но понимал дяденька, что врать про баню это одно, а вот снимочек из семейного альбома, это совсем другое. Может девчонка и не племянница, может просто знакомая. А вдруг выходы есть, и пожаловаться у нее получится?

– Что тебе надо, родная? – едва ли не нежно спросил босс.

– Расчет за два отработанных месяца, как договаривались. Мне и Ковальковой.

– А она дочка мэра?

– Нет, моя подруга.

Ну что сказать, деньги нам выдали полностью. Видели бы лицо бухгалтера, отсчитывающего купюры…

Не веря в свое счастье, мы схватили выданную нам зарплату и… побежали.

Вот с тех пор мы и дружили. Анюта стала часто бывать у нас дома, моя мама, добрая душа, подкармливала ее, а ведь мы и сами мы в то время не сильно шиковали.

Потом была взрослая жизнь. Мы работали, поочередно вышли замуж, но общаться не прекращали.

Семь лет назад Анюта устроилась в, теперь ставшее нам родным, предприятие под громким названием «Авангард». Владельцем и директором фирмы была ее очень дальняя родственница – Страхова Вера Романовна, то ли троюродная тетушка, то ли четвероюродная сестра.

Родство было далеким, общие воспоминания между Анютой и Страховой отсутствовали, они в принципе никогда не общались. Просто, потеряв работу, Ковалькова вспомнила про родню и напросилась на встречу. Преподнести себя, очаровав будущего работодателя, моя подруга умела всегда, и, после непродолжительного собеседования Вера Романовна решилась взять ее на работу. Не благодаря родству, а даже вопреки ему, потому что трудоустройство родственников в своей фирме наша директор не приветствовала.

Анюту приняли рядовым экономистом, а спустя год, Страхова ее старания оценила и назначила своим заместителем по финансам. Позже, на кабинете Ковальковой появилась гордая надпись: "Финансовый директор". Тайны из своего родства, ни Анюта, ни Вера Романовна не делали, вся контора об этом знала. Но сближения между гипотетическими тетей и племянницей не произошло, они общались только в офисе.

Едва приняв должность заместителя директора, не терпящая халтуры в работе, Ковалькова (она так и не сменила фамилию в браке) добилась увольнения юриста «Авангарда» и стала активно зазывать меня занять вакантное место.

Я отказывалась долго. Дружить это один разговор, а работать вместе -совсем другой. Тогда Ковалькова познакомила меня с директором «Авангарда». Надо сказать, это было с ее стороны, верное решение. Вере Романовне я, как-то сразу, пришлась ко двору, и она убедительно и настойчиво смогла объяснить преимущества моей работы именно в ее фирме.

Я же, выторговала себе разрешение брать и вести дел, других клиентов. В рамках разумного, и, не в ущерб делам «Авангарда».

Давиденко, узнав, что Максим здоров, а все произошедшее чей-то гнусный розыгрыш, потребовала немедленно переслать ей номер телефона шутника.

– Поверь мне, Ульянушка, это нельзя оставлять безнаказанным. От безнаказанности человек начинает верить во вседозволенность. Мы пресечем это на корню, чтоб неповадно было трепать нервы порядочным людям.

Явно представляю, что задавшись целью Давиденко, используя все свои возможности, достанет шутника со дна морского. Только вот стоит ли этот негодяй затраченных на него усилий? Что мы сможем ему предъявить, и какое наказание, в правовом, разумеется, смысле, он понесет? Да никакое! Максимум – хулиганство, да и то, если я очень постараюсь.

Все это я сообщила Давиденко. Попросив забыть случившееся, как дурной сон.

– Это мы чуть позже с тобой обсудим, – показательно миролюбиво проворковала Давиденко, а потом, помедлив, немного извиняясь, она поведала мне, что Алекс, такой душевный мужчина, сильно переживает за меня и несколько раз звонил, справлялся о моем сыне.

– Он очень, понимаешь Ульяна, очень просил номер твоего телефона, дабы лично предложить свою помощь… Прости меня, дорогая, но номер я назвала, – поняв по паузе, что я собираюсь с мыслями, чтобы выразить свое негодование, Давиденко тотчас торопливо продолжила. – Не фырчи пожалуйста в трубку. Ничего страшного не произойдет, если ты вежливо поговоришь с профессором и поблагодаришь за беспокойство. Простая любезность и ничего больше. Ты же знаешь, впечатление о стране, это в первую очередь впечатление о ее людях.

«Ох ты, какие высокие материи пошли в ход. Эк, Вас занесло, Надежда Николаевна», – подумалось мне. И я собралась произнести эту мысль вслух, правда, в более вежливой форме, но Давиденко, как будто предвидя мое недовольство, скороговоркой закричала в трубку, как бы обращаясь к внуку:

– Николай не трогай нож! Извини дорогая, внук на кухне хозяйничает. Не могу больше говорить. Целую тебя. Созвонимся завтра, – закончила она разговор.

***

Домой я добралась к шести часам вечера, радуясь, что сохранила присутствие духа и не рассказала про Максима маме. Иначе ее инфаркта мне было бы не избежать.

Хотелось в душ, есть, а потом просто лежать на диване, радуясь кондиционеру.

Едва въехала во двор дома, заметила странное бурление людей, около своего, седьмого подъезда, а на парковке нашего двора два автомобиля с характерной окраской и надписью «Следственный комитет».

Народу было ощутимо много, многоголосный гул разносился по округе. По всему выходило, что в доме произошло нечто серьезное, причем именно в моем подъезде.

Припарковавшись, тихонечко проскользнула мимо толпы, отметив про себя странные косые взгляды, бросаемые на меня соседями, и, побежала на свой третий этаж.

На лестничной площадке третьего этажа мне открылась поразительная картина. Пять женщин почтенного возраста, известные в нашем доме как Совет дома, злобно ругаясь, норовили заглянуть в открытую дверь моей квартиры. Вход им преграждали два полицейских. Они, карикатурно расставив руки, теснили женщин к лифту.

Я так растерялась, что на всякий случай посмотрела на номер этажа, выведенный черной краской около электрического щитка. Все верно – этаж мой. Потом перевела взгляд на квартиры соседей. Никаких сомнений, открыта моя дверь а и это в нее ломится толпа озлобленных бабусек.

– Что тут происходит? – грозно спросила я, двинувшись на полицейских. – Кто открыл мою квартиру?

Мое появление вызвало у, пытавшихся прорваться в мою квартиру, женщин небольшой ступор. Они ошеломленно смотрели на меня, словно перед ними материализовалось приведение.

– Явилась! – выйдя из оцепенения быстрее всех остальных, выкрикнула одна из женщин, указав на меня костылем, на который еще пару секунд назад опиралась. – Ловите ее!

Размахивая костылем, женщина кинулась ко мне, вцепилась в руку и потащила в сторону квартиры.

Опомнились и остальные. Разъяренные бабуськи хватали меня за руки, пихали в сторону двери, а потом одна из них ударила какой-то авоськой по голове.

Мне казалось, что я попала в буйное отделение психиатрической больницы, ни как не меньше. Я упиралась, старалась отодрать от себя десяток впившихся в меня рук, за что получила по голове еще раз.

Полицейские, до моего появления, бодро теснившие бабулек от двери, тут явно растерялись. Они не пытались мне помочь, а просто стояли, перекрывая собой вход в квартиру.

Я уже собралась заорать со всей силы и дать старушкам отпор, не взирая на их преклонный возраст, как раздался зычный мужской голос.

– Прекратить! Прекратить немедленно! Стрелять буду! – закричал появившийся из моей квартиры молодой мужчина в форме следственного комитета.

Бабки перестали тянуть меня в разные стороны, и попятились к лифту.

– Быстро в квартиру, – крикнул мне мужчина и, заметив мою оторопь, схватив за руку, втащил за дверь.

Это было правильным решением, потому как бабки из оцепенения вышли ощутимо быстро и попытались вновь накинуться на меня.

– Вы – хозяйка квартиры, – не задавал вопрос, а именно констатировал факт мужчина в форме.

Я на автомате кивнула и собралась спросить, что же происходит в квартире в отсутствие хозяйки, то есть меня. Даже рот открыла и… тут же клацнула зубами от испуга.

Посредине моего, пока пустого от мебели коридора, неловко привалившись к не распакованным коробкам с вещами, ничком лежала …женщина. Она была так близко, всего в шаге от меня. Ситцевое платье, ярко бирюзового цвета, вернее не платье, а халат, стоптанные тапочки на сухих старческих ногах, остатки седых волос, собранные в куцый хвостик. А еще взгляд мой остановился на лежащих рядом очках, в роговой оправе, с куском бельевой резинки вместо одной из дужек.

Лица женщины было не видно, но и так не оставалось никаких сомнений, что в моем коридоре сейчас лежит Храпова Маргарита Степановна, старшая по нашему дому. Ну, или как она себя гордо называет – управдом.

А еще не было никаких сомнений, что Храпова …не живая.

Увиденное, да после пережитого сегодня днем, было для меня слишком. Ноги мои подкосились, голова закружилась, стараясь не упасть, я привалилась к входной двери.

– Знаете ее? – спросил внимательно наблюдавший за моей реакцией мужчина в форме следственного комитета.

Я не произнесла ни слова, лишь нервно кивнула головой.

***

Не стоит думать, что меня тотчас схватили за руки, надели наручники, и, в худших традициях сериалов, отправили в КПЗ.

Вовсе нет.

Мужичина в форме, представился следователем, назвался Федором Ивановичем, а потом осторожно проводил меня в мою же кухню, усадил за стол, предложил воды. Тут-то я, наконец, заметила, что в квартире моей находится целая следственная бригада и понятые.

Сотрудники споро делали свое дело, на моих глазах составлялся протокол, осматривалось тело несчастной старушки.

У меня взяли объяснение, выверяя поминутно мое передвижение, начинания со времени отъезда к Давиденко. Федор Иванович удостоверился, что на моем телефоне имеется вызов, известивший меня о травме Максима.

Потом последовал звонок Давиденко, в больницу города Перово и тренеру моего сына. Из моей машины, с понятыми, из числа буйствовавших, на моей лестничной площадке бабулек, был изъят видеорегистратор.

Надо сказать, что после звонка Давиденко, работать следователю стало попросту невмоготу. Мне показалось, что его телефон раскалился от количества звонков от начальства, требовавших отчета и уверения в том, что он не собирается задерживать гражданку Маркову.

После пятого звонка Федор Иванович на вызовы отвечать перестал, лишь неодобрительно посматривал, то на меня, то на вибрировавший телефонный аппарат.

Давиденко звонила и мне. Ситуацию контролировала, рвалась приехать на выручку. Я благодарила ее, радуясь такой поддержке, но просила не тревожиться, никому из знакомых, Боже упаси, моим родственникам, ничего не сообщать.

Федор Иванович вел себя со мной учтиво, на мой вопрос как же все произошло, кратко рассказал, что нашего самоназванного управдома, ближе к обеду принятлись разыскивать подружки, названивая ей на мобильный.

Так уж случилось, что одна из активисток, та самая, что угрожала мне костылем, проживает в моем, седьмом подъезде, но на втором этаже. Выйдя на поиски своей подруги, бабуся с костылем, чутким ухом услышала, что где-то играет рингтон, установленный на телефоне Храповой. Рингтон характерный, если я не ошибаюсь, мелодия из «Бригады». Пойдя на звук, бабуля добрела до моей квартиры, заметила, что дверь приоткрыта, толкнула ее…и узрела тело Храповой.

После непродолжительных охов и криков, старушка взяла себя в руки и позвонила в полицию, а следом и активу дома, объявив экстренный сбор.

– А…почему…, – странно глупо произнесла я. Вообще-то я собиралась спросить, что делала Храпова в моей квартире, и почему ее тут убили, но подумала, что следователю делиться такой информацией не полагается и замолчала. Но Федор Иванович проявил чудеса сообразительности и понял мой вопрос.

– У Вас там две коробки выпотрошены, вещи валяются, да и сейф вскрыть пытались. Главная версия: Вас выманили звонком о сыне, хотели обнести квартиру. Но, очевидно, Храпова заметила вора, и, то ли решила его вспугнуть, то ли самостоятельно задержать, – тут Федор Иванович нервно скривился и развел руками. – Кричала, наверное. Вот ее …и остановили.

Потом я осмотрела распотрошённые коробки, вывернутые из ящиков комода и раскиданные вещи. Меня просили составить список похищенного.

Я кинулась к сейфу, где хранится мое малочисленное золото. Он был прикручен к стене, в комнате, которая в будущем должна была стать моей спальней. Но пока железный ящик здесь единственный представитель мебели. Дверцу сейфа действительно пытались отогнуть, но он стойко выдержал и не посрамил свое гордое название.

Перебрав вещи в сейфе, в шкафу, отметив, что мои шубы вору явно не понравились, бегло оглядела вскрытые коробки и предположила, что, скорее всего, у меня ничего не успели украсть. Храпова, как не прискорбно это говорить, своей жизнью защитила мое добро.

К одиннадцати часам вечера в моей квартире никого не осталось. Только жуткий бардак напоминал о происшествии.

Вы когда-нибудь ночевали к квартире, где несколько часов назад убили человека? Нет? А вот я таким опытом теперь обладаю. Жутко, неприятно, но другого варианта мне в тот момент в голову не пришло.

С большим трудом я разыскала, забившегося под самую нижнюю полку в кладовке кота, покормила, погладила, пытаясь привести в чувство зашуганное животное.

Потом переставила в коридоре ящики с вещами так, чтобы закрыть место, где лежало тело Храповой, осторожно собрала все раскиданные вещи и, неаккуратной кучей сложила их в комнате Максима.

Оттягивая момент, когда нужно будет лечь спать, я помыла пол во всей квартире, протерла мебель, забаррикадировала входную дверь кухонным столом, установила на нем ведро со шваброй, включила электричество во всех комнатах, а потом, закутавшись в плед, прилегла ни диван, не сводя взгляда с двери в коридор.

Я заснула лишь, когда ранний июньский рассвет во всю разгорался на небе и вскочила, едва петух в соседнем доме, издал свой первый утренний крик.

Глава 3. Понедельник.

На работу я, как обычно, опоздала. Не знаю, как у меня это получается, но приехать во время, к восьми утра, для меня категорически невозможная задача.

Вот и сегодня, несмотря на раннюю побудку, стремление побыстрее убраться из квартиры, я все равно вышла из дома, осознавая, что приехать во время не получиться.

Добираясь по утренним пробкам к офису, я вдруг отчетливо поняла, что жить в квартире, где убили человека – не смогу. Как вычеркнуть из памяти скорчившееся тело старушки в моем коридоре, чужих людей, осматривающих, трогающих мои вещи, заглядывающих в шкафы и сумки, словно в душу?

Да и самозваный актив дома, те самые бабуськи, что с боем прорывались вчера в мою квартиру, житья мне не дадут.

Как там шипела мне в след их заводила с костылем? «Прокляну! Могильной земли подкину. Водой с покойника умоешься!» Бр, бр, бр…

Необходимо что-то делать… Впрочем… делать тут можно только одно – продавать квартиру. Жаль, очень жаль. Квартира мне нравилась. Ремонт и обстановка были выстраданы. Да и не продать теперь мое жилье за приличные деньги. Предполагаю, что недвижимость с трупами в анамнезе продается с очень большой скидкой.

От этих мыслей на душе стало до того муторно, что захотелось немедленно дать объявление о продаже и поехать не в офис, а в квартиру, заново упаковывать вещи, которые успела разложить по новым шкафам.

Но… осуществить эту идею сегодня явно не получиться. После обеда назначено рассмотрение в суде довольно долгоиграющего дела, а поэтому сначала еду в офис, готовлюсь, а потом в суд.

По крайней мере, план у меня был такой.

***

О том, что юрист "Авангарда" стала жертвой жестокого розыгрыша, безопасник этого самого "Авангарда" – Дмитрий Матвеевич Смирнов, узнал рано утром в понедельник, едва переступив порог конторы.

Известила его о происшествии директор, проявив не дюжую осведомленность о жизни своих подчиненных.

– Ты займись, уж, этим вопросом, Дмитрий Матвеевич, – настойчиво попросила она, – разыщи «шутника».

По мнению Смирнова, произошедшее с Марковой, не имело никакого отношения к кругу профессиональных интересов службы безопасности строительной фирмы, а больше напоминало месть отвергнутого и обиженного воздыхателя.

Но с начальством безопасник решил не спорить, тем более, что мысль аккуратно установить "виновника торжества", появилась и у самого Смирнова, едва он услышал новость.

– Не верю я, в безобидные, но злые розыгрыши, – принялась объяснять Страхова. – Ты понимаешь, Ульянка умеет себе и врагов и завистников наживать. Но те враги хлипковаты для такой комбинации. Таким проще колесо у машины проколоть, или стекло разбить, чем так все усложнять.

Смирнов, проработавший в полиции без малого двадцать лет, точно знал, что из-за обиды, а тем более отчаянной зависти, люди, порой, идут не только на жестокие шутки, но и самые лютые преступления.

Но он об этом говорить не стал, а наоборот, заверил Страхову, что прямо сегодня и разъяснит шутников.

– Так вот, я и подумала, – словно не замечая его согласия, продолжала директор, – а если Ульяне таким способом угрожают?

"Зачем?" – чуть не вырвалось у Смирнова. Но тут же, от осознания сказанного, его словно холодной волной окатило. Стало стыдно. Получается, он на гражданской службе расслабился. «Мышей ловить перестал». Забыл, какую задачу перед ним поставили, когда принимали на работу.

– Предположение, вероятно, бредовое…., – по-своему растолковав молчание Смирнова, осторожно сказала Страхова. – Но вдруг она, случайно, повторяю, случайно, что-то узнала и …ее таким способом заставляют молчать?

–Э…., – протянул безопасник, – бредовое, не бредовое, а проверить важно. В нашей ситуации возможны любые варианты.

Вера Романовна энергично закивала, соглашаясь с тем, что варианты возможны, и, спохватившись, добавила.

– Только, ты же знаешь, Ульянка, зараза такая, упрямая, что та коза, может и не сказать нам, с какого номера ей звонили. Нужно как-то половчее у нее все выведать…

Смирнов, неожиданно для самого себя, за Ульянку-заразу, и сравнение с козой, очень на директора обиделся.

В голове у Дмитрия Матвеевича возник образ Ульяны, с растрепанными кудряшками и сдвинутыми к переносице бровями. Ну какая же она коза, она …. она…растрепанный воробушек, притворяющийся коршуном.

Правда, окружающим Маркова безобидным воробьем не казалась. Как ее там за глаза называют? «Баба на танке» и никак иначе! Интересно, а это прозвище связано с тем, что передвигается Ульяна Владимировна на огромном, белом Лендкрузере Прадо, или все же прозвище – отражение характера?

Смирнов улыбнулся своим мыслям, и сразу же наткнулся на озадаченный взгляд директора.

– Выведаем, – смахивая с лица улыбку, уверено заявил Дмитрий Матвеевич.

Выведывать решили прямо с утра. Удобно расположившись в кабинете Марковой, за принесенным секретарем чаем, директор и безопасник успели обсудить ненавистную жару, установку сигнализации и камер на новой высотке.

– Опаздывает…, – вздохнула Страхова, подставляя лицо потоку воздуха от вентилятора. – Жарко тут у нее, все же придется кондиционер ставить и в этот кабинет, – задумчиво добавила она.

По коридору послышались решительные, более чем твердые шаги, дверь распахнулась, и на пороге появилась хозяйка кабинета – Ульяна Маркова.

***

Кабинет свой я никогда не закрываю. Ничего ценного там не хранится, поэтому заморачиваться ключами не считаю необходимым. Отворив дверь, скажем прямо, растерялась. Любопытно, с чего бы, в понедельник утром меня посетило начальство – целый генеральный директор, да в паре с безопасником.

Вера Романовна устроилась на моем диванчике для посетителей, с учетом своей монументальной комплекции, заняв его полностью, а Смирнов, очень опрометчиво, занял мое кресло за столом. Опрометчиво, потому как я очень неприязненно отношусь к людям, посягнувшим на мое рабочее место.

Ждали они меня, судя по почти пустому френч-прессу, достаточно давно.

– Доброе утро! – бодро поздоровалась я, внезапно испытав неловкость за свое хроническое опоздание, несмотря на то, что все про него знали, и претензий никогда не предъявляли.

Страхова и Смирнов, на мое приветствие не ответили, лишь переглянулись, словно решая, кто из них начнет разговор.

"Так, так. Что же у нас случилось?" – подумала я.

И тут директор царственно протянула ко мне руку ладонью вверх.

– Номер телефона вчерашней сволочи, – тоном, не терпящим возражений, потребовала она, словно этот номер я должна была записать вчера на бумажке и держать в руках при входе в свой кабинет.

– Я очень деликатно «шутника» разъясню. Обещаю, что если это твой незадачливый поклонник, в полицию сдавать его не стану, – вмешался в разговор Смирнов. Он не предпринял попытки встать и уступить мне мое кресло. Я так и стояла посредине кабинета, переводя взгляд с директора на безопасника.

Значит, они знают только про звонок о травме Максима. Об убитой в моей квартире старушке им неизвестно. И если бы апофеозом воскресного дня не оказался найденный в моей квартире труп, то сегодня я бы, слово в слово повторила и Смирнову и Страховой все доводы о ненужности усилий для поиска вчерашнего шутника, ну или сволочи, как окрестила его директор.

Но… история оказалась не просто телефонным розыгрышем, поэтому я, присев на стул для посетителей, очень кратко рассказала и про труп, и про приезд следственного комитета.

– Оказывается это не розыгрыш. Меня кто-то выманил из квартиры, чтоб основательно в ней пошуровать, – сообщила я, наливая себе остатки чая из френч-пресса.

Опущу вопли Страховой по поводу моей ночевки во вскрытой квартире. Итогом разговора стало мое возвращение домой, но уже с Димкой, для смены замков.

Смирнов обошел мою квартиру. Как мне показалось, ничего подозрительного не нашел, но вынес вердикт – меняем замки, устанавливаем видеонаблюдение внутри квартиры и видеоглазок с записью.

Я, против таких мер безопасности, конечно, не возражала, только попросила Смирнова управиться самому, потому что время до суда – поджимало.

– У следователя, или оперов какие предположения были по поводу того, кто у тебя в квартире «нашалил»? – спросил Димка, провожая меня до двери.

– А они должны были мне отчитываться? – скривилась я. – Переписали номера телефонов всех рабочих, что делали у меня ремонт, потом еще мебельщиков, что мебель два дня назад устанавливали…. и грузчиков. Я так поняла, что среди них злодея будут искать, – вздохнула я. – Очень жаль мне этих людей, там все порядочные. Мебельщиков, я, вообще, сто лет знаю. Они клиентами моими были. Я, безусловно, перед ними всеми, еще вчера вечером извинилась, обрисовав причины, по которым к ним нагрянет полиция. Но….. дружеские отношения испорчены, ведь они, как пить дать, решили, что это я на них полиции указала, как на гипотетических преступников.

– Ничего, не сахарные, не разваляться, если с операми пообщаются, – пожал плечами Смирнов. – Значит основная версия – твое окружение! И это верно, – согласился он.

На этом мы и расстались. Предупредив Смирнова, что еды в доме нет, ну кроме кошачьего корма, я рванула в офис, готовиться к судебному процессу.

Всю дорогу до конторы мой телефон звонил не переставая. Я понадобилась судам, прокуратуре, администрации. В общем, нормальное, такое, рабочее утро.

– Доброе утро, Ульяна! Это Алекс, – в очередной раз, нажав кнопку приема, услышала знакомый голос с акцентом.

– Доброе утро, Алекс, рада Вас слышать, – с энтузиазмом ответила я, скривив при этом физиономию, свидетельствующую о моем крайнем неудовольствии от предстоящего разговора. Хорошо, что Эдер меня не видит.

– Как Ваш сын? Могу предложить свою помощь? – в меру участливо осведомился австриец.

Забота обо мне выходила прямо таки на международный уровень.

– Спасибо, с сыном все отлично. Оказалось, что все это злобный розыгрыш, – соврала я. Не за чем ставить иностранца в известность о том, что в моей квартире убили человека.

– Розыгрыш? Шутка? Так нельзя шутить! Вы обратились в полицию? – заволновался Эдер.

Ага, в очередь, пожалуйста, из желающих найти и шутника, и, как выяснилось, убийцу.

– Алекс, этим вопросом занимается служба безопасности моего работодателя, – внушительно объяснила я.

– Ульяна, Вы обещали показать мне свой город. Я хотел предложить…. Я хотел просить… – Эдер явно подыскивал слова, – сегодня вечером показать мне город.

Боже, ну за что, мысленно взмолилась я. Вместо спокойного отдыха мне придется выгуливать иностранца. Ох и припомню я Вам это, Надежда Николаевна!!!

Но нужно быть гостеприимной, любезной. Как там говорила Давиденко? Впечатление о стране – это впечатление о людях. Посему поэтому, будем формировать у профессора положительный образ нашего города. Да и потом, домой, где еще вчера лежала несчастная убитая старушка, мне искренне не хотелось. Почему бы не выгулять профессора, не набраться положительных эмоций, не забыть, хоть не надолго, о вчерашнем дне.

– Буду рада увидеться, Алекс. Предлагаю встретиться в семь, у Вашего отеля. Только с учетом рабочего дня смогу уделить Вам не более двух часов. Извините, вчерашний день был очень сложным, – заранее определила рамки общения.

Поблагодарив, Алекс попрощался.

День побежал в своей кутерьме. К обеду, Смирнов привез мне новые ключи от квартиры, отчитавшись об установленных новшествах. Особенно меня впечатлил видеоглазок.

Теперь предстоит объяснить родителям смену замков. Придется врать, что потеряла. Хорошо, что неделю назад мои родители убыли в санаторий в Беларусь и объясняться с ними придется еще не скоро.

В суде я сегодня изрядно задержалась. Фабула дела проста и очень скучна. Истец была недовольна качеством приобретенной у "Авангарда" квартиры, стены, мол, в ней промерзают.

С нашей конторы за промерзание, требовали неустойку, надо сказать, изрядную. В качестве доказательства своей правоты, истица принесла в суд фотографии комнатных термометров и договоры с организацией, утеплившей стены.

Но, вот беда, термометры и их фотографии, были не так убедительны, как заключение эксперта, промерзания не установившего.

Получив результаты экспертизы, истец и ее адвокат прекрасно понимали, что дело с треском проиграно, но не сдавались. Упорно и нудно излагали возражения и придирки к эксперту. Речь каждой дамы занимала больше часа. Они пили воду, вытирали пот со лбов, но продолжали монотонно зачитывать свои бумажки. За это время я успела два раза из двадцати выиграть в шашки у программы «эксперт», дать две консультации по месенджеру, изрисовать цветочками и ромбиками оборотную сторону искового заявления.

С учетом ожидания решения, из суда я выбежала без четверти семь, голодная, но счастливая – в иске к нашему предприятию было отказано. А предъявлялась сумма немаленькая, больше двух миллионов.

Вот и славно, теперь бы успеть к Эдеру, но по вечерним пробкам это нереально. Все равно опоздаю. Пошарив в телефоне, нашла таки номер австрийца.

– Алекс, добрый вечер, это Ульяна,– начала я

– Прошу Вас, не говорите, что не придете, – перебил меня Эдер.

– Звоню предупредить, что опоздаю, минут на тридцать. Задержалась в суде, – успокоила я профессора.

– Жду!– коротко ответил Алекс и отключился.

Я приехала раньше, чем обещала. И странно быстро нашла место для парковки, еще и рядом с Отелем. Но из машины выходить не спешила. К вечеру, идти «выгуливать» профессора вконец расхотелось. Я ругала себя за то, что согласилась, на ходу придумывала, как сократить «программу»: «Знакомство иностранца с красотами родного города». А еще мне так себя жалко стало, что я даже в зеркало не взглянула и макияж поправлять не стала. У меня же не свидание. Я женщина средних лет, безумно уставшая после сегодняшнего ударного трудового дня и душевных потрясений предыдущего. Что может исправить лишний взмах тушью и обновленная помада? Ничего. Скучающему профессору-иностранцу, при взгляде на меня, должно стать стыдно за свое настойчивое приглашение, и он спешно откланявшись, побредет в одиночестве в родные пенаты.

С такими мыслями я тяжело выползла из машины и уныло побрела к Отелю. Есть хотелось нестерпимо, а из ресторанчиков, которыми изобилует центр нашего города, как назло тянуло такими ароматами, что желудок жалобно заурчал.

Если я прямо при австрийце упаду в голодный обморок, это не повлияет на формирование у профессора «положительного образа нашей страны»?

Алекс ждал возле входа в отель, разговаривая по телефону, но едва я приблизилась, разговор окончил, встретил меня такой радостной улыбкой, что мне стало неловко от моих мыслей.

– Ну что ж, начнем экскурсию, – довольно бодро, как мне показалось, произнесла я.

– Ульяна, Вы не могли бы отужинать со мной? – осторожно спросил Алекс

Вот так и сказал «отужинать». Утонченное, можно сказать, слово.

Отужинать я была, отнюдь, не против. Тем более, что профессор уже и столик заказал. В моем любимом ресторане – «Траттория». Он угадал? Или ему кто-то посоветовал?

В ресторане Алекс ограничился кофе и небольшим десертом, а я, не боясь смутить иностранца прожорливостью русских женщин, заказала себе и ризотто с белыми грибами, и теплый салат. Около десерта притормозила, решив, что закажу его попозже.

«Вот о чем с ним говорить? О природе и погоде? Об истории города? Или лекцию ему прочесть по российскому конституционному праву?» – подумалось мне. «Боже, а как мы будем расплачиваться? Они же в Европе платят каждый за себя. Правильно ли сейчас при нем, попросить официанта разделить счет? Или оплатить и кофе Эдера? Ведь он гость» – раздумывала я.

Тема для разговора все же нашлась – прекрасное знание русского языка уважаемым профессором. Алекс с удовольствием откликнулся на вопрос и объяснил, что его немецкая семья в страшно далеком восемнадцатом веке перебралась в Россию. Прапрапра…дед был из бедного немецкого дворянского рода, в северной стране нашел новую Родину, верно ей служил, жизнь свою окончил полковником российской армии. За два века род Эдеров изрядно обрусел, поскольку в конце восемнадцатого столетия они приняли православие и браки с русскими стали возможны.

К началу мятежного семнадцатого года двое из трех братьев семьи Эдер служили в артиллерии, сражались на фронте за Россию, погибли.

Третий брат – Эдуард, дед Алекса, выбрал мирную профессию инженера, занимался строительством железных дрог. В октябре тысяча девятьсот семнадцатого года Эдуарду Эдеру исполнилось тридцать лет, и он женился на совсем молоденькой, семнадцати лет Софье Аненковой, оставшейся без родителей еще в февральскую революцию.

В декабре восемнадцатого года семья Эдеров уехала из России навсегда. Долго скитались по Европе, оседая то в одной стране, то в другой. Только в тысяча девятьсот тридцать девятом году у Эдеров родилась единственная дочь Элен – будущая мать Алекса. Деду Алекса в год рождения дочери исполнилось пятьдесят два. Возраст почтенный и мужчина переживал, что не успеет поставить дочь на ноги. Но опасения были напрасными, он умер в возрасте 90 лет, пережив свою обожаемую супругу.

После окончания второй мировой войны дед Алекса увез жену и дочь в Вену. Там пришлось начинать жизнь заново.

– В семье Эдеров, дома всегда старались говорить по-русски. Но с переездом в Австрию сохранять эту традицию стало сложно. Мне пришлось учить язык уже с педагогами, – в голосе Алекса сквозило сожаление.

– Получается, что Вы носите фамилию деда? – уточнила я

– Да. Мой отец не порядочно поступил, бросив мою мать со мной на руках. Отца мне заменили сначала дед, а потом и отчим. В благодарность деду я и взял его фамилию. Дед был очень рад, что род Эдеров не прервался. Сейчас мама счастлива со своим вторым мужем, у меня есть младшая сестра и два племенника. А сколько лет Вашему Максиму? Пятнадцать? Он ровесник моей племяннице Катарине, – говоря о детях, Алекс непроизвольно улыбнулся. – У меня семьи не сложилось, я забочусь о племянниках, как о родных детях.

Слушать Алекса было интересно. Даже несмотря на ошибки в падежах и значительный акцент. Но я не могла понять, почему он рассказывает мне это? Мне казалось, что история семьи дело достаточно личное. Ему хотелось похвастаться? Или это эффект случайного попутчика? Ведь после сегодняшнего вечера мы никогда больше не увидимся. Жизненные пути профессора из столицы Австрии и юриста из провинциального российского городка не пересекутся еще раз. Мы вообще параллельные вселенные. Возможно, эту историю Алекс просто придумал, или приукрасил, чтобы произвести впечатление на провинциальную даму. В любом случае, правду я не узнаю. Так, что будем принимать его историю, как сказку, рассказанную на ночь.

– А Ваше исследование? Вы выбрали тему своей монографии именно из-за своих русских корней? – задала я вопрос, заполняя образовавшуюся паузу в разговоре.

– Боюсь Вас разочаровать, но это не мое исследование, а моего коллеги. Но он молод, не знает языка. Я решил воспользоваться ситуацией, посетить Родину моей семьи и помочь собрать материал, – признался Эдер.

Объяснение меня, мягко сказать, удивило. Что ж за коллега такой, если профессор лично решил помочь ему? Сомнительно это как-то. Впрочем, похоже, у меня профессиональная деформация. Я во всем вижу подвох, разучилась верить людям. Ведь, если разобраться, то Алекс все сделал правильно. Разве организовали бы такой прием рядовому преподавателю?