Военная мемуаристика: феномен-институт-культура

Вместо предисловия

Исследователи обращаются к военной мемуаристике, чтобы выявить то, как события влияли на участников боевых действий, на общество, культуру и политику.

Они пытаются сформулировать и ранжировать ряд факторов, которые собственно и формируют участие в войне или вооруженном конфликте в контексте различных исторических условий. Их интересует, как люди осмысливают свой опыт в письмах, дневниках, мемуарах и интервью применительно к личности, обществу и государству. Как транслируют и увековечивают военный опыт в текстах и событиях. Как с помощью мемориальных практик политизируют и мобилизуют последующие поколения для соответствующих целей.

В связи с этим военная мемуаристика предоставляет неограниченный круг основных направлений исследования от национального и религиозного опыта до статусного уровня военных событий, от гендерной принадлежности военного опыта и памяти до их социокультурных корней и политэкономических последствий.

С другой стороны, военная мемуаристика вносит свой вклад в коллективную память, которая формирует представления о прошлом, настоящем и будущем в контексте общего взгляда на мир.

На наш взгляд, можно признать наличие неких трансформаций политической, экономической, идеологической, национальной и даже государственной коллективной памяти, которые выступают характерной чертой военных конфликтов и приводят к своеобразным войнам памяти и далее сопутствуют жизни многих поколений людей. Управление памятью о войнах является фактором сохранения и частоты, повторяемости циклов военного насилия. Современная этика коллективной памяти о войне призвана не просто противодействовать злоупотреблениям в этой сфере, но и прямо препятствовать увековечиванию конфликтов.

В связи с этим, возникает необходимость не столько анализа, сколько синтеза представлений о влиянии военной мемуаристики на формирование коллективной памяти, что требует использования инструментария причастных научных дисциплин. Тем более что в историографии проблематика изучения исторической памяти сформировала самостоятельное исследовательское направление [3].

Историография работ по проблемам конструирования, трансформации и трансляции исторической памяти в постсоветский период была впервые охарактеризована О. Б. Леонтьевой в середине 2010-х гг. [2]. К этому времени А. В. Святославский уже представил результаты комплексного анализа российской мемориальной культуры [4].

Вместе с тем следует заметить, что остаётся ещё недостаточно осмысленной история коммемораций применительно к военной мемуаристике. Следуя двум основным формам коммемораций [1], можно признать невполне изученной военную мемуаристику как в контексте памятных мест, так и коммемориальных практик.

С другой стороны, исследование деятельности культурно-просветительных общественных организаций тоже остаётся вполне перспективным направлением применительно к военной мемуаристике.

В военной мемуаристике советских лет была сформирована строгая иерархия исторической памяти: 1) Октябрьская революция, гражданская война и иностранная военная интервенция; 2) военные события 1920–1930-х гг.; 3) Великая Отечественная война 1941–1945 гг.; 4) военные конфликты последующих советских лет; 5) отдалённое военное прошлое в контексте укоренения неизбежности отечественных побед.

В 1985 – 1990-е гг. эта система подверглась существенной трансформации: изменилось содержание официальной политики в отношении военной мемуаристики и субъектов коллективной памяти. Формирование локальных особенностей восприятия событий военного прошлого было тесно связано со спецификой военной истории регионов и своеобразием их пространства памяти.

В связи с этим особую значимость приобрела тема актуализации военной истории в пространстве памяти и усиления научно-художественного сегмента в культуре военной мемуаристики вследствие трансформации представлений о прошлом и настоящем. Расширился и ряд каналов репрезентации военной мемуаристики. Публикации читательских эпистолярных источников выявили основные сюжеты коллективной памяти на локальном уровне во времени и пространстве.

В 1985–2000 гг. особое влияние на формирование исторической памяти оказали два феномена постмодернистского сознания ─ травма и ностальгия, а также деконструкция большого устойчивого военно-исторического нарратива и создание множества малых.

Механизм исцеления исторических травм и преодоления искажений коллективного сознания был запущен через создание новых коммуникативных площадок для обсуждения вопросов отечественной военной истории, через развитие темы военных мемуаров в краеведческой периодике, через выявление фактов мифологизации военной истории.

Вместе с тем расширение мемуарной коммуникации шло, прежде всего, за счет массовых тиражей и популяризации военных мемуаров первых лиц государства. Так, по данным газеты «Коммерсант», Президент Франции Шарль де Голль написал две книги воспоминаний. «Военные мемуары» (Memoires de guerre) в шести томах опубликованы в 1955 г., «Мемуары надежды» (Memoires d`espoir) в двух томах вышли в свет в 1971 г. Совокупный тираж книг, переизданных по всему миру, составляет более 1 млн. экземпляров.

Издательство Propylaeen в 1996 г. выпустило книгу Гельмута Коля «Я хотел единства Германии» (Ich wollte Deutschlands Einheit) стартовым тиражом 150 тыс. экземпляров. В декабре 2000 г. издательство Droemer/Knaur опубликовало воспоминания бывшего канцлера «Мой дневник. 1998–2000» (Mein Tagebuch. 1998–2000), начальный тираж составил 240 тыс. В марте 2004 г. то же издательство представило «Воспоминания. 1930–1982» (Erinnerungen. 1930–1982) Гельмута Коля. Первый тираж равнялся 130 тыс.

Военные мемуары генерального секретаря ЦК КПСС Л.И. Брежнева «Малая Земля» вышли в свет в 1978 г. К 1985 г. книга выдержала в СССР несколько десятков изданий, совокупный тираж превысил 5 млн. экземпляров. После 1985 г. книга не издавалась до февраля 2003 г., когда «Малую Землю» за свой счет издала администрация Краснодарского края для вручения местным ветеранам. Тираж издания составил 1 тыс. экз. [5].

В текущем столетии открылись новые возможности для развития и научного осмысления военной мемуаристки. На наш взгляд, даже простое сведение воедино изученных разнонаучных публикаций способно стимулировать появление новых тем в свете проблематики военной мемуаристики.

Необходимо отметить и тот факт, что не все опубликованные эссе изложены в традиционном для подобных изданий контексте и в известной степени представляют собой авторские трактовки некоторых понятий, категорий, представлений и подходов к военной мемуаристике. На наш взгляд, в этом нет ничего необычного. В последние десятилетия вместе с изменениями в экономической, социально-политической и научной жизни России осмысление военной мемуаристики развивалось особенно быстро, поступательно и полиструктурно. Очевидно, что известные сомнения и критические замечания будут высказаны по поводу некоторых представленных материалов. Однако, на наш взгляд, конструктивная критика и объективная оценка изложенных позиций позволит всем заинтересованным лицам углубить и пополнить знания о военной мемуаристике. Тем более что некоторые материалы уже нашли интерес у многих десятков интернет пользователей.

Мы выражаем искреннюю благодарность тем исследователям, чьи суждения оказались созвучными нашим скромным размышлениям и невольно нашли отражение в работе.

Литература

1. Красильникова Е.И. «Помнить нельзя забыть? Памятные места и коммемориальные практики в городах Западной Сибири (конец 1919 – середина 1941 г. – Новосибирск: Изд-во НГТУ, 2015.

2. Леонтьева О.Б. «Мемориальный поворот» в современной российской исторической науке // Диалог со временем. – 2015. – Вып. 50. – С. 59–96.

3. Репина Л.П. Феномен памяти в современном гуманитарном знании // Учёные записки Казанского университета. Серия: Гуманитарные науки. – 2011. – Т. 153. – № 3. – С. 191.

4. Святославский А.В. История России в зеркале памяти. Механизмы формирования исторических образов. – М.: «Древлехранилище», 2013. – 592 с.

5. Самые популярные мемуары первых лиц // Коммерсантъ. 23.06.2004. – Доступно на: https://www.kommersant.ru/doc/484785.

Глава 1. Война: воспоминания – институции – мемуаристика

1. Краткий исторический очерк: мемуары и их военная составляющая

Мемуары (от фр. mémoires – воспоминания) вошли в историю как записки современников о событиях, в которых автор принимал участие или которые известны ему от очевидцев. Они также посвящены людям, с которыми автор был знаком лично либо через других участников [1]. (См.: Мемуары // Большая Советская Энциклопедия. (В 30 томах). Гл. ред. А. М. Прохоров. Изд. 3-е. М. Советская Энциклопедия. 1974. Т. 16. С. 64-65). Важная особенность мемуаров заключалась в претензии на достоверность воссоздаваемого прошлого и, соответственно, на документальный характер текста, хотя в действительности не все мемуары являлись правдивыми и точными.

В свете современных коммуникационных технологий воспоминания могли быть опубликованы не только на бумажном носителе в виде книг, журнальных статей или архивных хранений, но и в аудио– или видеозаписи. Их могли хранить отдельно, выложить в интернет, распространить с помощью электронной почты.

Мемуары отличались от автобиографии тем, что мемуарист пытался осмыслить исторический контекст собственной жизни, описывал свою деятельность как часть общего исторического процесса. Внутренняя жизнь автора и развитие его личности лишь сопутствовали основному содержанию. Ключевое отличие мемуаров от хроник – в их субъективности.

Они могли охватывать значительный период времени, иногда всю жизнь автора, соединяя важные события с мелкими подробностями повседневной жизни. В этом отношении мемуары служили историческим источником первостепенной важности. Однако мемуаристы, не всегда осознанно, старались представить себя потомкам в выгодном свете, оправдать свои неудачи, что неизбежно ставило перед историком вопрос о проверке достоверности изложенного. Иногда автор бывал настолько увлечён такого рода творчеством, что его сочинение расценивалось исследователями как плод мифологизации реальных лиц, событий и фактов.

Отдельные мемуары обладали незаурядными литературными достоинствами. Поэтому беллетризованные записки писателей бывали более значимы для филологии, чем для исторической науки.

Развитие мемуаристики было связано с накоплением исторических знаний и формированием общественного мнения.

Близкие к мемуаристике сочинения были известны ещё в античности. См.: Юлий Цезарь. «Записки о галльской войне».

Мода на мемуарные сочинения, как и само слово «мемуары», распространилась по Европе XVII—XVIII веков из Франции. Предшественниками современных мемуаров считались хроники средневековых французских историков Виллардуэна, Жуанвиля, Коммина, Ламарша, Энена, которые делали акцент на их собственном участии в описываемых событиях. Записки о своей жизни оставили многие высокопоставленные французы эпохи Возрождения, включая маршалов Флёранжа, Монлюка и Бассомпьера. В общей сложности написанием мемуаров озаботились свыше 260 деятелей двора Людовика XIV, не исключая его ближайших родственников.

Мода на мемуарную литературу породила и спрос на подделку воспоминаний известных личностей. Этим промышлял, в частности, Гасьен де Куртиль де Сандра. Он опубликовал, среди прочего, апокрифические записки капитана мушкетёров д’Артаньяна, использованные А. Дюма-отцом при написании романа «Три мушкетёра».

Записки о пребывании в России XVI—XVII вв. оставили многие иностранцы, в особенности участники польского осадного сидения 1611—1612 гг. Предвзятость с налётом публицистики была не чужда двум крупнейшим повествованиям о Смутном времени – «Временнику» Ивана Тимофеева и «Сказанию о Троицкой осаде» Авраамия Палицына.

Обособленный массив мемуарной литературы образуют записки о событиях 1812 года (Д. В. Давыдов, С. Н. Глинка, Н. А. Дурова и др.).

В конце XIX века мемуарная литература была очень популярна.

Жизнь при дворе последнего царя охарактеризована в мемуарах, составленных уже в эмиграции Ф. Юсуповым и А. Вырубовой, а также перешедшим на советскую службу А. А. Игнатьевым.

Исследователи отмечали несколько «мемуарных волн» во второй половине XIX в., которые были обусловлены переломными событиями в жизни страны и сменой социально-культурной парадигмы. Типология и иерархия мемуаров была представлена в энциклопедии Ф. Брокгауза и И. Ефрона: 1) мировые, 2) военные, 3) дворцовые, 4) бытовые, 5) писательские [Подробнее см.: 2, С. 76]. На наш взгляд, их вторая позиция прямо свидетельствует о переходном характере значимости военных мемуаров, об их как общемировом, так и национально-государственном значении. Однако взаимопроникновение мемуарных типов зависит от иерархии уже в меньшей степени.

Исследования мемуарного корпуса в рамках регионоведения (пространственная локализация создания и публикации), хотя и не являлись повсеместными, но тоже дали интересные результаты. Так, в 2010 г. Институт истории СО РАН выпустил монографию, в которой впервые была представлена комплексная характеристика сибирских мемуаров, созданных в течение XIX в. (более 1000 произведений) [Подробнее см.: 3].

Большая часть мемуарной литературы была посвящена трагическим событиям в русской истории XX века.

Тысячи участников и современников событий старались зафиксировать в тексты свою идентификацию в этом прошлом, свою роль в историческом процессе, стремясь тем самым в новых идеологических и литературных формах отразить ту общественно-политическую борьбу, которая только что завершилась. В результате этого явления общественной жизни возникал «мемуарный взрыв».

В XX в. два таких «мемуарных взрыва» были вызваны: первый – русскими революциями, гражданской войной и иностранной военной интервенцией, второй – Великой Отечественной войной 1941-1945 гг. Результатом «мемуарного взрыва» 1917-1935 гг. стал громадный по объему, сложный по содержанию массив мемуарных источников, рассеянных по отечественным и зарубежным архивам и библиотекам. [В качестве примера подробнее см.: 4].

Множество мемуарных произведений было посвящено Великой отечественной войне. Они представляли её события и людей в динамике времени и пространстве. [См., например: 7].

Многие мемуары были написаны лицами, игравшими видную роль в военной истории (Уинстон Черчилль, Шарль де Голль, Георгий Жуков и др.).

Со временем военная мемуаристика опускала читателей от генеральских шедевров искусства войны к убийственной солдатской правде, расширяя иерархию субъектов историко-литературного творчества.

В советское время особой популярностью пользовались мемуары «маршала Победы». На распространение менее официальных мемуаров Николая Никулина и публичное документирование страшной «солдатской» памяти о войне потребовалось много больше лет.

Отдельной категорией военной мемуаристики стали дневники и воспоминания жителей осаждённого Ленинграда. Немногие из этих мемуаров (Ольга Берггольц) были опубликованы в советское время, большей части потребовалась отмена цензуры.

Научное обобщение дневников и воспоминаний блокадников привело к появлению такой книги, как «Блокадная этика. Представления о морали в Ленинграде в 1941—1942 гг.» Сергея Ярова.

В республике Беларусь получила Нобелевскую премию писательница, которая использовала аналогичный подход к частным национальным материалам о войне.

На рубеже XX—XXI веков большой популярностью стали пользоваться воспоминания о довоенном, военном и послевоенном детстве (мемуары Анастасии Баранович-Поливановой, Людмилы Гурченко, Нины Шнирман, Сергея Кара-Мурза).

Издательское обеспечение внесло свой вклад в развитие российской мемуаристики. Осознание исторической ценности мемуаров частных лиц произошло не сразу. Собрание русских мемуаров впервые стал издавать русский писатель и переводчик, корреспондент Санкт-Петербургской академии наук, действительный член Российской академии. Ф. О. Туманский. Затем И. П. Сахаров издавал «Записки русских людей. Сборник времен Петра Великого» (СПб, 1841).

Во второй половине XIX века задаче систематической публикации мемуаров посвятили себя журналы «Русская старина» (М. Семевский), «Русский архив» (П. Бартенев), «Исторический вестник» (С. Шубинский). Основная часть записок, появившихся на страницах этих исторических журналов, в советское время не переиздавалась и стала библиографической редкостью.

Накануне Первой мировой войны была предпринята попытка расширения специализированной журнальной мемуаристики.

В 1910 – 1914 гг. публиковал мемуары Журнал Императорского Русского военно-исторического общества. Издание тиражом 1000 экз. оказалось дорогим, в год распространялось менее 100 экз. Его вклад в военную мемуаристику ограничился следующими публикациями. Барон Каульбарс Е. К. Дневник секунд-майора Черниговского карабинерного полка 1789 – 1790; Баумгартен А. К. Дневники 1849, 1853, 1854 и 1855 гг.; Павлов И. В. Воспоминания о Венгрии. Походные записки. 1849 г.; Письма П. Е. Гольмана (Венгерская война, Кавказ и Крымская война); Симанский А. А. Походные записки от 29 мая, т. е. от поступления полков бригады в действие против неприятеля; Аргамаков В. Ф. Воспоминания о войне 1877 – 1878; Прескотт Н. Э. Воспоминания о пережитом в войне 1877 – 1878 гг. [5].

В Европе отечественная журнальная мемуаристика также нашла своё место. В 1929 – 1931 гг. в Праге выходил «Зарубежный морской сборник» под редакцией капитана 1 ранга Я. И. Подгорного. [6].

Развитие издательского дела в СССР привело к распространению массовых специализированных серийных проектов. С 1948 г. издательство «Художественная литература» вело «Серию литературных мемуаров». В 1959 г. «Воениздат» запустил серию «Военные мемуары». Воспоминания советских деятелей публиковались «Политиздатом» в серии «О жизни и о себе». С 1997 г. «Фонд Сергея Дубова» выпустил в свет 22 тома записок иностранных путешественников и дипломатов, а также воспоминаний русских государственных деятелей, придворных и служилых дворян Российской империи в серии «История России и Дома Романовых в мемуарах современников. XVII—XX вв.».

Мемуары в целом характерны для западной литературной традиции со свойственным ей вниманием к конкретной человеческой личности. Однако к произведениям этого жанра можно отнести и автобиографические сочинения ряда восточных авторов. Наиболее ранним из них считают «Книгу назидания» (Китаб аль-Итибар), которую сирийский шейх Усама ибн Мункыз написал около 1187 года. Самым известным – «Бабур-наме», принадлежащее перу могольского полководца Захираддина Мухаммада Бабура (1483—1530).

В японской литературе элементы автобиографии встречаются уже в конце X века в «Записках у изголовья» Сэй-Сенагон и «Дневнике эфемерной жизни» Митицуна-но хаха (935–995), произведениях жанра дзуйхицу. Но только в конце XIII столетия появилась «Непрошенная повесть» придворной дамы императорского дворца Нидзё, в которой мемуарный тип повествования уже преобладал.

Литература

1. Мемуары // Большая Советская Энциклопедия. (В 30 томах). Гл. ред. А. М. Прохоров. Изд. 3-е. М. Советская Энциклопедия. 1974. Т. 16. С. 64–65.

2. Вострилов с. 76.

3. Подробнее см.: Матханова Н.П. Сибирская мемуаристика XIX века. Новосибирск: Изд-во СО РАН, 2010. 551 с. – ISBN 978–5–7692–1097–6.

4. Колесникова Л.А. Историко-революционная мемуаристика (1917–1935 гг.) как массовый источник по истории русских революций (методика количественного анализа). Автореферат диссертации на соискание ученой степени д.и.н. – М. 2005. – 56 с.

5. Библиография периодических изданий России. 1901—1916 / Сост. Л. Н. Беляева, М. К. Зиновьева, М. М. Никифоров; под общ. ред. В. М. Барашенкова, О. Д. Голубевой, Н. Я. Морачевского. – Л.: Тип. ГПБ им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, 1958. – Т. 1 (А—З). – С. 581.

6. http://www.militera.org/periodic/mag/z/b41724/.

7. Гриднев В.П. Мемуары как источник изучения битвы за Ленинград // Управленческое консультирование. 2018. № 5. С. 162-171. – Доступно на: https://doi.org/10.22394/1726-1139-2018-5-162-171.

2. Хронология российских представлений о мемуарах

Прежде всего, на наш взгляд, следует выделить два основных направления развития научных и общественных представлений о мемуарах – культурно–филологическое и историко–источниковедческое. В 2012 г. им посвятила свою статью историк Н.Г. Георгиева. [Подробнее см.: 1]. Её профессиональная принадлежность определила содержание и общую направленность публикации.

Воспользуемся последней, чтобы предоставить краткий обзор последовательности научного изучения мемуаров как исторических источников в России. Начало этого процесса относят к рубежу 19–20 вв. Причину видят в возрастании общественного внимания к воспоминаниям вследствие их активной книжной и журнальной публикации.

В 1891 г. одним из первых историков отметил познавательную ценность мемуаров Н.Д. Чечулин. Он увидел в них драгоценнейший материал для изучения умственного и нравственного строя людей определенного времени и общества, возможность понять их отношение к событиям их времени [1, С. 128–129].

К 1896 г. относят первый шаг к научному определению понятия «мемуары» – публикацию в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Эфрона.

Революционные события 1905–1907 гг. и ослабление цензуры внесли стимулирующие коррективы в изучение мемуаров и их введение в научный оборот. В воспоминаниях участников освободительного движения проявились тенденции, как к воспроизведению событий, так и к полемике по их поводу. Примером может служить критический анализ С.П. Мельгунова (с позиций участника и историка студенческого движения конца 19 в.) мемуаров Н.П. Боголепова (ректора Московского университета в 1883–1887, 1891–1893 гг. и министра народного просвещения в 1898–1901 гг.).

В целом до 1917 г. исследователи мемуаров высказали первые предложения по формулировке понятия «мемуары», наметили позитивную оценку информационного потенциала последних как исторических источников.

«Мемуарный взрыв» 1917–1930-х гг. вынес на суд читателей воспоминания активных участников революционного движения, а в противовес им – жандармов, государственных чиновников и т.п. Наметилась идеологическая концентрация данных о неизбежности и причинах падения самодержавия.

Следующее десятилетие с середины 1930-х гг. характеризовалось скептическим отношением к мемуарам, которые были поставлены в позицию дополнительных среди исторических источников других видов. Ситуацию изменил второй «мемуарный взрыв», последовавший за Великой Отечественной войной 1941–1945 гг. [1, С. 129].

В середине 1950-х гг. юбилеи обеих русских революций расширили спектр публикации мемуаров, как за счет ставших библиографической редкостью, так и ранее неизвестных. Историческое источниковедение сосредоточилось на дискуссиях об определении понятия «мемуарный источник», эволюции и классификации мемуаров, особенностях методики их изучения и использования в исторических исследованиях.

Ключевой проблемой для обсуждения стала субъективность мемуарной информации. Одни, как М.Н. Черноморский, считали, что это не снижает их ценности и использования информационного потенциала. Другие, как Е.В. Тарле, указывали на совершенно сознательное освещение людей и поступков в свете выявления одного, сокрытия другого и извращения третьего. На наш взгляд, подмена субъективности предвзятостью (субъективизмом) мало повлияла на собственно исследования и использование мемуарных источников.

К середине 1970-х гг. вслед за П.А. Зайнчковским историки согласились с разделением фактографичности мемуаров и субъективности в них личностной авторской оценки событий. [Подробнее см.: 1, С. 130].

Сосредоточение внимания на новизне и обогащении знаний, предоставляемых мемуарными историческими источниками, характеризовало особый вклад в теретико-методологическое изучение и использование воспоминаний такими специалистами, как В.С. Голубцов, С.С. Дмитриев, А.Г. Тартаковский, С.С. Минц. [Подробнее см.: 1, С. 131–135].

Сегодня к основным достижениям отечественного источниковедения мемуаристики относят: обоснование дефиниции термина «мемуары», вариативность классификации мемуаров, определение их видовых особенностей, выделение основных параметров для источниковедческого изучения воспоминаний. Имманентную субъективность мемуаров перестали считать их исключающим недостатком.

В краткой характеристике понятия «мемуары» в источниковедческом аспекте Н.Г. Георгиева определяла их как особый вид письменных исторических источников. Особый характер им, видимо, придавало отражение понимания автором прошедшей действительности и его историческое самосознание, которое опиралось на его общественные взгляды и политическую позицию. Исследователь отмечала важность дуалистической природы таких исторических источников как отражения прошлого и как части (документальный остаток) эпохи их возникновения и публикации. Н.Г. Георгиева также указала на функцию мемуаров – социальную (познавательно–информационную и публицистическую).

Вместе с тем она выступила с критикой коллектива авторов учебника 1998 г. «Источниковедение. Теория. История. Метод. Источники российской истории». В нем была предложена невидовая трактовка особенностей мемуаров на принципах происхождения автора и социальной функции мемуаров. Акцент был сделан на отнесении мемуаров к широкой группе исторических источников личного происхождения с функцией установления межличностной коммуникации и авторской коммуникации. Весь комплекс источников личного происхождения был разделен на две группы: 1) автокоммуникативные источники (дневники) и материалы межличностной коммуникации, 2) источники с фиксированным и неопределенным адресатом. [Подробнее см.: 1, С. 135–136].

Таким образом, процесс источниковедческого изучения мемуаристики продолжался чуть более века, сопровождался спадами и подъемами интереса к мемуарам, результировался значительным накоплением теоретико–методологического, методического и информационного материала. Научные дискуссии сформировали два направления источниковедческого подхода к мемуарам: 1) конкретно–исторический (дополнительная фактографическая информация для осторожного использования), 2) историко–типологический (ретроспективная и сопутствующая информация). Оба подхода вошли в историю источниковедения следующими периодами: первый – 1917 – 1970-е гг.; второй – 1970-е – 1980-е гг. и до настоящего времени. [Подробнее см.: 1, С. 136].

На наш взгляд, сегодня начинает проявляться некий субъектно–коммуникативный подход к мемуарам в дополнение предыдущим. И обусловлено это институализацией мемуаристики и дроблением её функционала.

Военная мемуаристика как пространство коммуникации. Военные мемуары – основа полисубъектной коммуникации (с читателями и населением, госорганами, издательствами и т.д.). В современных условиях уже не достаточно рассматривать ВМ как социальный институт, как некую систему, возникает необходимость исследовать её как особое коммуникационное пространство, особое коммуникативное поле, выраженное различными компонентами околомемуарной деятельности.

В связи с этим можно рассматривать ВМ как процесс передачи и осмысления военно-мемуарной информации, происходящий между ВМ и обществом. Основой такого рода коммуникации являются собственно воспоминания в их объективной реализации (книги, журнальные материалы, аудио- и видеозаписи, киноматериалы и т.д.) и субъективном представлении (авторство, встречи авторов с читателями и т.п.).

Грамотно выстроенную, многоплановую и результативную коммуникацию ВМ можно рассматривать как показательный фактор успешной деятельности института ВМ в целом. Модель и ресурс такой коммуникации представляется нам как результат взаимодействия с научными направлениями, институтами производства и распространения военных мемуаров.

В коммуникативном пространстве ВМ моделируется некий культурный дискурс, который предоставляется обществу с помощью различных информационных технологий. Развитие форм и способов коммуникации ВМ со своей аудиторией и обществом становится основой для возникновения потребности у участвующих субъектов искать самоопределение и позиционирование в реальной социальной среде и в виртуальном пространстве.

Коммуникация ВМ реализуется на внутреннем и внешнем уровнях, которые отражают особенности каждого направления военно-мемуарной деятельности. Внутренний уровень ограничен контурами процесса создания воспоминаний, внешний – процесса распространения военно–мемуарной «продукции», который обеспечивает интеграцию информационного потенциала ВМ в территориальную социокультурную среду.

В связи с этим и коммукационное пространство ВМ можно рассматривать как внутреннее и внешнее. Причем последнее не имеет строгих территориальных ограничений и может потенциально бесконечно расширяться с выходом на мировое сообщество. Именно во внешнем пространстве коммуникации ВМ происходит трансформация транслируемого культурного дискурса в узнаваемый бренд, который демонстрируют на «культурном рынке» как ценный товар и совокупность услуг.

Во внешнем коммуникативном пространстве ВМ позиционирует себя как культурный, социальный и образовательно-воспитательный институт. Здесь же возникают коммуникационные отношения структурного характера.

Так, административно–иерархические отношения при вертикальной коммуникации у ВМ возникают с государственными органами, принимающими решения о публикации или сокрытии воспоминаний и дневников. Партнерский характер приобретают отношения ВМ с научными, социальными, образовательными институтами при горизонтальной коммуникации. Смешанный тип коммуникации свойственен вполне рыночным отношениям ВМ с производителями и распространителями её конкретных объектов (книг, журнальных публикаций и т.п.). Отношения некоммерческого информативного характера ВМ выстраивает с площадками самопрезенации, социальными интернет сетями и при иных связях с общественностью (PR–деятельность).

В контексте коммуникационного пространства в отношении ВМ следует ввести термин «экспозиционная музеизация» процесса предложения, распространения, рекламирования военных мемуаров: библиотечные стенды, книжные выставки, подборки… пока без привлечения современных технических средств помимо радио, телевидения и читательских сайтов. ВМ еще не достигла глубинной включенности в мультимедиатехнологии, с их голограммами, проекторами, ЖК-панелями, роботами и искусственным интеллектом… Однако именно «экспозиционная музеизация» переводит ВМ из внешнего во внутреннее коммуникационное пространство в рамках библиотеки, отражая диалог посетителя книжной выставки или наблюдателя военно-мемуарного библиотечного стенда, как с общей культурной памятью, так и с отдельными её компонентами.

Потребность ВМ в активизации эмоционального–чувственного дискурса коммуникации определяется доминированием в современной культуре фактора визуальности, когда важное значение приобретает процесс смотрения как таковой. Для усиления визуальных коммуникативных возможностей военно-мемуарной экспозиции (библиотечной, выставочной) пока ещё редко применяют специфические техники показа материала, чтобы не заменить сам мемуарный предмет. Экспонирование объектов ВМ по своей специфике не менее связано с понятием коммуникативности, нежели художественности. Данная особенность, в свою очередь, невольно препятствует преобразованию пространства смыслов, каким выступает ВМ, в «уголок впечатлений». К счастью ВМ не обладает амбициями занять место в ряду визуальных медиа. Однако она довольно часто, если не сказать постоянно, входит в противоречия с постановками художественных фильмов по мотивам военных мемуаров.

Вместе с тем современная информационная среда ВМ (внешняя и внутренняя) вынуждена подчиняться действию законов уже не художественной, а визуальной культуры. Традиционные методы организации коммуникационного пространства ВМ направлены на то, чтобы сами предметы ВМ раскрывали свою ценность читателю и зрителю. Мультимедийные технологии, оригинальные экспозиционные решения в ВМ объясняются стремлением к более интенсивному контакту с искушённой аудиторией, которую трудно удивить книжными витринами. На наш взгляд, тотальная «медиатизация» коммуникационного пространства ВМ не может являться выигрышным вариантом экспозиционного решения, которое будет позитивно восприниматься большинством посетителей культурных учреждений.

Традиции музейных и библиотечных выставок свидетельствовали об укоренившемся походе к их классической организации, что не умаляло их влияния на развитие военной мемуаристики как социокультурного института. Так, например, в октябре 2018 г. Научная библиотека Югорского государственного университета предложила студентам и сотрудникам выставку «Великие битвы Великой войны» [2]. Она была приурочена к памятной исторической дате. Её экспозиция наглядно демонстрировала место военных мемуаров в общем потоке исторической литературы соответствующей направленности.

Литература

1. Георгиева Н.Г. Мемуары как феномен культуры и как исторический источник // Вестник РУДН. Серия История России. 2012. № 1. С. 126–138.

2. https://www.ugrasu.ru/news/developments/Priglashaem_studentov_i_sotrudnikov_na_vystavku_Velikie_bitvy_Velikoy_voyny/

3. Мемуаристика: институциональный подход

Термин «мемуаристика» был образован с помощью суффикса «-истика», который используется в качестве словообразовательной единицы в именах существительных со значением совокупности явлений, в нашем случае «мемуаров» [1].

Современная наука не может ограничивать понятие «мемуаристика» простой совокупностью мемуаров. Прежде всего, потому, что последняя прошла через процесс институциализации, в результате которого мемуаристика превратилась в социокультурный институт.

Становление и развитие института мемуаристики можно рассмотреть на примере военной мемуаристики. На наш взгляд, современная военная мемуаристика – не только не совокупность военных мемуаров, в ней понятие «мемуары» уже существенно отличается от понятия «воспоминания».

Термин «социокультурный институт» (от лат. institutum – установление, устройство, обычай)

в качестве социокультурного установления может быть рассмотрен в военной мемуаристике как комплекс самых общих социокультурных норм, правил и принципов, образцов, привычек, типов мышления и моделей поведения, определяющих сущность и устойчивость социальных и культурных явлений, обусловливающих и регулирующих социокультурные отношения, деятельность человека в данной области её приложения.

В качестве социального образования (учреждения) институт военной мемуаристики может быть рассмотрен как социальная единица надиндивидуального уровня, как организация, то есть субъект социальных отношений и действий.

В связи с этим мы должны обратиться к генезису категории «социальный институт» [2]. (См.: В. М. Быченков. Социальный институт // Новая философская энциклопедия). Философия, социология и другие общественные дисциплины почерпнули понятие института из юридической науки, то есть адаптировали к своей области понятие, которое изначально обозначало совокупность правовых норм, регламентирующих определенные общественные отношения (наследование, брак, договор и т. д.). Институционализм в государственном праве рассматривал институт: 1) как идею дела или предприятия, осуществляемую посредством придаваемых ей органов и длящуюся юридически в социальной среде (М. Ориу); 2) как продолжительно существующее единство идей и людей (Ж. Ренар); 3) как предприятие, состоящее на службе идеи (Ж. Бюрдо); 4) как юридический порядок (С. Романе).

В социологии «институт» приобрел более широкое толкование, соотносящее его не только со сферой права, но и с другими областями социальной жизни. Э. Дюркгейм привлек термин «институт» для обозначения социальных фактов – коллективных представлений, внешних для индивида и обладающих принудительной силой по отношению к нему. По его мнению, институтами можно назвать все верования, все способы поведения, установленные группой; а социологию вообще можно определить как науку об институтах, их генезисе и функционировании.

Институционализм в социологии и экономической науке рассматривал институты как коллективные, социально-психологические образования: 1) распространенный образ мыслей о том, что касается отдельных взаимоотношений между обществом и личностью и отдельных выполняемых ими функций (Т. Веблен); 2) словесный символ для обозначения группы общественных обычаев, постоянный или преобладающий образ мыслей или действия, который стал привычным для группы или превратился в обычай для народа (У. Гамильтон). Структурный функционализм понимал институты как комплексы более или менее устойчивых взаимозависимых социальных ролей (Г. Пирсоне). В теории обмена институты – это 1) относительно стабильные общие нормы, регулирующие отношения косвенного и сложного обмена между социальными единицами (П. Блау); 2) формализованные посредством норм процессы обмена, относительно устойчивые модели социального поведения, поддерживаемые действиями многих людей (Дж. Хоманс).

Институты как социальные установления служат посредниками в отношениях социальных субъектов, рационально упорядочивают и формализуют их, выполняя в обществе роль средств, обеспечивающих относительно устойчивое и предсказуемое протекание процессов взаимодействия и коммуникации между различными социальными единицами (индивидами, коллективами, организациями). (К определенному типу таких социальных единиц – социальным образованиям – также приложимо понятие «социальный институт»).

M. Вебер представлял институт как форму общественного объединения. В последнем поведение индивидов не только «обобществлено», т. е. рационально упорядочено в своих целях и средствах принятыми установлениями, но и базируется на принципе участия индивида в социальных действиях вследствие объективных данных (своего происхождения, родства, пребывания или деятельности в определенной сфере). Согласно К. Попперу, понятие «институт» охватывает социальные дела, как частного, так и государственного характера.

Социальный институт как образование сверхколлективного порядка, как фиктивное лицо, несводимое к его персоналу, объединению людей, и надстраивающееся над ним, оказывается, по существу, не более чем отвлеченным понятием, которому воображение и закон придают качества, права и обязанности, свойственные лицу в правовом и социальном значении этой категории. В отличие от институтов-установлений, «институтов-вещей» (если воспользоваться выражениями Дюркгейма и Ориу), опосредствующих отношения между людьми и другими социальными единицами как субъектами, институты-образования, «институты-лица», сами становятся субъектами социальных отношений и действий. Люди же лишь представляют и персонифицируют социальный институт, от имени которого они действуют, выступают посредниками в отношениях между институтами. Субъектность индивида в этом случае вторична, производна от первичной субъектности института.

С методологической точки зрения в рассмотрении социального института выделяются объективистская и поведенческо-психологическая ориентации. Первая из них четко сформулирована Дюркгеймом: институты, как способы мышления, деятельности и чувствования существуют вне индивидуальных сознаний и наделены принудительной силой, вследствие которой навязываются индивиду независимо от его желания; социальные факты, следовательно, нужно рассматривать как вещи. Согласно второй ориентации, идущей от М. Вебера, институты признаются комплексами действий индивидов; в своих крайних проявлениях редукция институтов к формам индивидуального поведения приводит к убеждению, что социальные явления могут быть объяснены исходя из одних лишь психологических предпосылок [2]. (См.: В. М. Быченков. Социальный институт // Новая философская энциклопедия).

В ряду общественных наук институционализм занимает достойное место в качестве общепринятого метода исследований.

Военная мемуаристика как социальная организация развивается не только под влиянием историографических факторов, но социальных, в том числе социальных институтов, формирующих социальную среду её функционирования.

Однако оценка этих факторов со стороны классических военных историков, литературоведов, авторов и читателей существенно отличается от мнения институционалистов. Первые позиционируют первичность историографических факторов и вторичность (в разрезе причинно-следственных отношений) институциональных. Вторые признают равную статусность обеих групп факторов, попутно возвышая институциональную теорию в иерархии социальных наук.

Разрешение этого противоречия лежит в области изучения общего и особенного в методологии классического и институционального познания.