Дом семи ветров

Игорь Икончиков и Кукла

Это надо – уходить из дома, потому что дом вдруг не крепость, не место, куда можно вернуться и оказаться в покое, а… а-а… Э, неважно. Какая разница – если этот уход из дома становится, если можно так выразиться, судьбоносным (если есть такое понятие – судьба), то есть нарушает привычное течение жизни и переворачивает всё с ног на голову?

Да вообще, говорят, странный парень – этот Игорь Икончиков. Вот он, кстати: сидит сгорбленный вполоборота у стола на кухне и вглядывается в дно эмалированной кружки. Он бы сидел на этой кухне совсем один, но – нет. Икончиков не расстаётся со своим котом Тихоном – и Тихон сидит у него на загривке, как меховой воротник, и от шлейки в руку Икончикову спускается красный шнурок.

Сегодня вернулся из армии друг брата друга соседа по общаге знакомого Икончикова. Ребята собрались отметить это событие на квартире, куда пускали вообще всех подряд. И пока трое в одной комнате, рассевшись в кружок, играли в карты, пятеро пели под гитару, ещё двое курили на балконе, Игорь Икончиков сидел в одиночестве на кухне и медленно пил коньяк из эмалированной кружки. До его слуха доносились отзвуки песен и гитарное бряцанье из-за стены – те глупости, которые поют, собираясь в компаниях, потому что хотя бы припев уж точно знаю все. В форточку задувало солоновато-табачный сигаретный дым с балкона.

Игорю тоже хотелось покурить, но он почти никого тут не знал, а ещё у него не было сигарет. К тому же, он не мог бросить кота, а курить с ним – вредно…

Тихон мурчал, впиваясь когтями в материю мягкого коричневого пиджака. Игорь согнулся, пиджак на нём топорщился, а у шеи торчал острый воротничок гавайской рубашки с розовыми цветами на ярко-голубом фоне. Игорь думал о том, что пару дней назад был день рождения у какой-то девочки – кажется, у девушки друга однокурсника бывшего одноклассника; вчера – квартирник у каких-то панков, куда его затащила совершенно случайная девчонка с того дня рождения. Что будет завтра – неизвестно; и понятно только то, что в конце концов, Игорю Икончикову идти решительно некуда.

Игорь словил шальную мысль внутри головы: если он сейчас откроет окно и вылетит с подоконника в ночь – то этого совсем никто не заметит.

Только Тихон, чьи когти колются в спину сквозь слои одежды, останется один. Жалко.

А ещё Игорь вспомнил, что здесь – второй этаж, и тяжело вздохнул.

Кот мурлыкал у него над ухом.

Из комнат приближалась звуковая волна – щебет девичьих голосов и звон колокольчиков. По стенам тесного сумрачного коридора двигались тени. “Да кто там ещё-то, блять?” – подумал Игорь. Кто-то зашел на кухню и остановился. Игорь почуял присутствие и вздрогнул. Отдаленный запах сигарет, алкоголя перебил неожиданно ворвавшийся – пряный, глубокий аромат, в котором читалиись нотки корицы, душистого перца и цедры. Дружно звякнула гроздь колокольцев и стихла, словно на полувдохе, на полуслове. В дверях замерла девушка, за ней замерла вторая фигура.

– Ой, – послышалось из-за спины у девушки.

В плечо Игорю сильнее вонзился коготок кота. Послышалось даже – Тихон фыркнул, как будто выругался ему в ухо.

И – мизансцена.

В аскетичной тесной кухне, оклеенной голубыми, сатиновыми наощупь обоями, вполоборота к столу, спиной к окну сидел Игорь Икончиков с эмалированной кружкой в руках. У него на плечах напряжённо замер кот – вздыбившийся, похожий на дракона. В дверях стояла девушка, на вид – ровесница Игоря. Её присутствие наполняло кухню тяжёлым, колким ароматом, вытеснявшим все остальные запахи. Она походила на недоделанную фарфоровую куклу – со своим бледным, сплошь в маске самого светлого тонального крема и пудры лицом, ярким макияжем, и небрежно собранными в узел на макушке волосами непонятного цвета. Игорь рассматривал её (которую про себя он окрестил Куклой): пыльно-розовый балахон до пят, накинутый поверх короткого, такого же бесформенного тёмно-синего платья, крупные искристые серьги, бусы из бисера, ажурные колготки, кое-где рваные – и не понятно, то ли она порвала их сейчас случайно, то ли так было задумано.

За плечом у Куклы остановилась, вроде бы, девушка виновника торжества и, по-совместительству, хозяина квартиры – невысокая шатенка, в круглых очках в роговой оправе. Игорь слышал, как её кто-то, кажется, называл по имени, и это имя было очень простым и обыкновенным – то ли Наташа, то ли Маша. И эта Наташа-Маша выглянула из-за плеча Куклы и строго, сосредоточенно смотрела сквозь линзы от природы выпученными глазами на Игоря, явно пытаясь понять, кто это такой и что он забыл на кухне в квартире её парня. Потом они с Куклой переглянулись и, как если бы Игорь мгновенно исчез, словно его и не было, прошли в кухню.

Наташа-Маша, в отличие от своей подруги, выглядела более изящно и женственно, в горчичных кюлотах с высокой посадкой и заправленной в них бежевой футболке с узором из крошечных колибри. Её подстриженные под каре волосы были убраны спереди и на затылке собраны в небольшой хвостик. Она невозмутимо села за стол прямо напротив Игоря, а Кукла выдвинула из-под стола и пододвинула поближе к ней табуретку.

Игорь Икончиков искоса взглянул на девушек, и у него под кожей заклокотало, словно засуетились муравьи. Эти девушки – не замечают его, как будто специально игнорируют, нарочито сторонятся.

Наташа-Маша замахала рукой у раскрасневшегося лица.

– Фух, что-то уже прямо не могу – напилась!

Кукла слегка улыбнулась одними уголками губ и сказала:

– Я тоже что-то…

– Давай просто посидим тут?

Наташа-Маша сложила локти на столе и, опустив на них голову, грустно смотрела перед собой сквозь очки своими вытаращенными жёлто-карими глазами. У неё были пушистые тёмные ресницы, подогнутые кверху, а тонкое веко по краю окаймлено узкой тёмной линией подводки. Она была чуть полноватой, и когда её руки были сложены на столе, это особенно бросалось в глаза. Её бархатистые серенькие бровки приподнялись над очками. Она жалобно смотрела на Куклу, а та картинно села боком к столу и спиной к Игорю, облокотилась на край столешницы, бряцнув браслетами, подперла щёку и уставилась в ответ на свою подругу.

Наташа-Маша заговорила:

– Я переживаю за Арсена. То, каким он вернулся…

Кукла кивнула.

– Я тоже. Не узнаю его. Я очень удивилась, когда узнала, что он сам хочет служить. Никогда бы не поверила, что – он…

Наташа-Маша взметнула на неё взгляд и очень жалобно запричитала:

– Я так испугалась, когда ещё это всё началось! И Арсену просто повезло, что он срочник. Но их хотели отправить на границу!

– Я слышала, – вздохнул Кукла, протянула длинную белую руку, звякнув браслетами на запястье, и коснулась округлого плеча Наташи-Маши.

– Я так переживала… А завтра – ему вставать на военный учёт! Представляешь, у моей подруги брат недавно вернулся из армии – и ему пришла повестка. Он пошел в военкомат, ему там предлагали идти по контракту. Господи, когда всё это кончится?

Игорь слушал их и думал, как всё странно: так далеко и одновременно – так близко, вот оно, рядом. Но когда завтра он выйдет на улицу, посмотрит на людей, то увидит, что они проживают всю ту же самую обычную свою жизнь. Они будут ходить на работу, в магазин, гулять с детьми и друзьями, наслаждаться жизнью, упорно игнорируя витающий в воздухе факт: как прежде уже не будет. Завтра теперь кажется ещё менее отчётливым, чем виделось прежде.

В это время Игорь Икончиков ещё сильнее боялся потерять своё место в университете. Если в любой другой момент ему и так грозила срочная служба, то теперь особенно тревожным казалось, что его, например, отправят на границу. Этим вечером он уже краем уха услышал рассказ, как его звали, Арсена о том, как к ним в часть приходили «трёхсотые» и «двухсотые» – тяжелораненые и погибшие на армейском жаргоне. Игорю Икончикову отчётливо представлялись цинковые гробы, люди на улице, а ко всему – навязчивое слово: «убавляется, убавляется, убавляется». Убавляется – тех, кто здесь бухает. Убавляется – тех, кто ходит по улицам. Убавляется – тех, кто сидит в уютных квартирках. Причём – Игорь стыдливо подавил улыбку, как будто девушки на кухне могли прочитать его мысли – убавляется не только целиком, но и как бы по частям: этот Арсен рассказывал ещё о каком-то лейтенанте-не-лейтенанте, который прибыл «трёхсотым» – без ног.

А ведь всего пару дней назад был день рождения у какой-то девочки – кажется, у девушки друга однокурсника бывшего одноклассника; вчера – квартирник у каких-то панков, куда его затащила совершенно случайная девчонка с того дня рождения… Игорь Икончиков, сжимая тонкую скользкую ленточку поводка, сидит на чужой кухне, его плечам горячо под вибрирующим котом, он пьёт коньяк из эмалированной кружки и ему решительно всё равно, что будет завтра. Сегодня он живёт так же, как жил последние три года своей жизни, в то время как какие-то другие жизни где-то очень далеко, но в то же время совсем вот-вот рядом за один день фатально изменились, так что теперь кто-то где-то запакован в цинковый гроб.

Игорь Икончиков не хочет быть запакован в цинковый гроб – хоть бы и где-то в глубине души, даже при всех тех мыслях, которые навещают его в одиночестве, когда он хочет прекратить это всё. Да и если по-честному – кто-то из «двухсотых» хотел быть «двухсотым»? Вряд ли… Наверняка каждый из этих неизвестных парней вплоть до последней минуты был свято уверен в том, что его-то уж точно минует пуля, осколок – всё что угодно, всё то, что в итоге и принесло смерть.

Пространство кухни как будто вздрогнуло: будто каждую молекулу в стенах коснулась энергия звуковой волны – это Кукла заявила:

– Хочу чай.

Наташа-Маша встрепенулась, снялась с места и очутилась у разделочного стола, в углу которого стоял чёрный электрический чайник. Её широкая спина качнулась, скользнула к металлической раковине.

– Я тоже. Ща сделаем. Ты будешь с нами?

Игорь Икончиков услышал, что обращаются к нему, но не сразу отдал себе отчёт. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы соотнести этот тон, направленный точно на него, с ситуацией и расшифровать слова, собрать воедино, что от него хотят. «Чай, – повторил Игорь про себя, и это слово у него в голове звучало отвлечённо, бесцветно и бессмысленно. – Чай? Какой чай?» – и тут оно обрело высокую температуру, терпкий вкус и окрасилось золотисто-коричневым. «Ча-ай», – Игорь чуть не произнёс это вслух, а то и произнёс, как бы смакуя на языке тёплую бархатистую жидкость. Что он точно произнёс вслух – это было:

– Давайте.

Кукла провернулась на скользком сиденье табуретки и теперь смотрела на него, как будто его присутствие для неё стало иметь значение только после того, как она услышала голос. У неё был такой неприятный взгляд – пронзительный, изучающий. Надо обладать определённой наглостью и самоуверенностью, чтобы так смотреть. Игоря это взбесило, и он поднял глаза и стал смотреть на неё точно так же.

Из центра потолка на этой кухне свисала люстра с одним рожком, сверху светившая тёпло-жёлтым. Вокруг люстры на побелке потолка лежал зыбкий золотистый диск. Жёлтый свет густыми мазками застыл на стенах и кухонном гарнитуре, и в этом свете лицо Куклы выглядело безжизненной маской. Игорь Икончиков поймал себя на этом смутном тревожном чувстве при взгляде на неё – ожившую фарфоровую куклу с клоунским гримом и странными тёмными глазами. В свете сверху на её лице трепетали тёмные блики, особенно подчёркивавшие контраст с неестественной бледностью. В глазницы запала темнота, смешавшаяся с тёмными тенями и как бы стекающая ниже продолговатыми тёмными треугольниками к щекам. И помада – тёмная, на маленьких губах. Кукла такая контрастная.

– Это твой кот? – спросила она.

– Нет, блять, не мой. Просто посидеть дали, – огрызнулся Игорь.

Кукла по-ребячески сложила губки бантиком, вскинула замазанные белым брови и отпрянула, напуганная такой реакцией. Игорь Икончиков смутился, даже почувствовал, как зажгло щёки. Ему стало стыдно за свою грубость.

Неловкая пауза.

Игорь решил попробовать разрядить обстановку и сказал, как ни в чем не бывало:

– Просто приходится таскать его везде с собой.

– Почему? – удивилась Кукла.

– Оставить негде.

Тихон, до того мирно устроившийся и спавший на плече у Игоря, как будто понял, что речь идёт о нём: зашевелился и лениво слез ему на колени, при этом растянув, как змея, пятнистую серую спину. С колен Игоря он так же лениво перебрался к Кукле, после чего сел, подобрав лапы, и довольно затарахтел. Кукла стала гладить его своей узкой белой ручкой с длинными острыми коготками. При каждом движении на её запястье позвякивали золотистые бубенчики, вплетённые в салатовый браслет из бисера.

Игорь ревниво посмотрел на её руку.

– Зачем тебе эти колокольчики? – поинтересовался он.

– Просто. Мне нравится, как они звенят.

Игорь вздохнул, не скрывая разочарования:

– А я уж думал, что наконец-то повстречал поклонницу Александра Башлачёва[1]…

Кукла растянула маленькие темные губы в улыбке, как будто поняла, о чём он говорит, но Игорь знал, что – нет.

– У тебя хороший парфюм, – сказала Кукла. – Я чувствую амбру, цедру горького апельсина, бергамота и древесные нотки…

Игорь Икончиков скривился, наклонился и уткнулся носом в лацкан своего пиджака. Неделю назад он опробовал на себе одеколон одногруппника, когда оставался ночевать в общаге, и думал, что к этому времени он уже выветрился.

Наташа-Маша, вернувшаяся на своё место и молча там сидевшая, вдруг поинтересовалась у Игоря:

– А ты тут с кем-то? Просто я никогда не видела тебя.

Игорь Икончиков кивнул, и на его голове вздохнули русые кудряшки, одна скользнула на высокий белый лоб.

– Я друг Семёна.

Девушки непонимающе переглянулись.

– Который на гитаре играет, – припомнила Кукла, тем временем, пока у неё на коленях млел Тишка, растекаясь густым мурчанием.

– Да, он, – подтвердил Игорь Икончиков.

– А почему ты тут, а не с ним? – удивилась Наташа-Маша.

Игорь без задней мысли задал встречный вопросы:

– А почему вы тут?

Наташа-Маша закатила свои выпученные глаза, так что Игорю стало страшно, что они сейчас выскочат из зениц. Было видно, Игорь сразу ей не понравился, а теперь она дала волю эмоциям:

– Потому что я тут, вообще-то, живу. И я имею полное право находиться в любом месте своего дома. А тебя я впервые вижу и не знаю, кто ты.

– Я тебя тоже впервые вижу, – легкомысленно отозвался Игорь. – Но я могу уйти.

Кукла беспокойно оглядывалась то на подругу, то на Игоря. Она даже приоткрыла рот, как будто хотела что-то сказать, но не знала что. Узкая белая ладошка с тонкими пальцами, из-за маникюра казавшимися ещё длиннее, замерла на гладкой спинке кота.

– Ксюш… – беспомощно прошептала она, воззрившись на свою подругу.

Ксюша, как, оказалось, звали полненькую шатенку с каре, перевела взгляд на Куклу – а весь вид её выражал полное возмущение. Она даже покраснела, а тёмные волоски взвились надо лбом, как будто наэлектризовавшись. Округленькая рука приподнялась и замерла, указывая в сторону Игоря.

– Нет, ну ты видишь – какая наглость?! То есть, он с улицы заявляется ко мне домой, притаскивает… кота – и так разговаривает! Я пойду позову Арсена и – кто ты, там говоришь, тебя сюда притащил? – Семёна. Пусть с тобой разбираются.

Кукла осторожно, как ребёнок маму, подёргала её за штанину.

– Ксюш, – повторила она нарочито тихо, одним своим тоном призывая к спокойствию, – чайник вскипел.

– А, точно!

Ксюша метнулась с места, подтянулась на мысках, открыла навесной шкафчик и, спрятав лицо за дверцей, задумчиво поинтересовалась:

– Кому какой чай?

– А только что хотела меня выгнать, – усмехнулся Игорь. – А какой есть?

Ксюша метнула на него через плечо неприязненный взгляд.

– Специально для тебя – уксусная эссенция, – огрызнулась она.

– О-о-о, какая дерзкая, – насмешливо протянул Игорь. – Ты сама первая предложила мне чай.

Чем более была раздражена Ксюша, тем более уверенно чувствовал себя Игорь Икончиков. Он точно знал, что у него отлично получается злить людей, и научился получать от этого удовольствие. Иначе, думал он, ему просто не выжить. Ведь чтобы выжить – нужно хотя бы самое пустяковое, что получается делать, и что, не менее важно, делать нравится.

Тем временем Кукла вытянула шею и заглядывала в шкафчик, в котором в строгом порядке были расставлены разномастные коробки со всевозможными чайными пакетиками. Игорь Икончиков видел её затылок, съезжающий вниз пучок. Только теперь он смог понять, какого же они цвета: салатово-серо-жёлтые – такие блеклые, неопрятные, и с русой полоской отросших корней над шеей. Определённо, Кукла когда-то решила покраситься в зелёный, который через какое-то время смылся, а она просто забила.

Словно почуяв затылком, что Игорь пристально рассматривает её, Кукла сказала Ксюше:

– Я буду с чабрецом, – после чего обернулась через плечо и одарила Игоря пронзительным серьёзным взглядом.

Её ресницы выглядели тяжёлыми, толстыми и липкими, щедро накрашенные густой чёрной тушью. В тёмном макияже очень выразительно выглядели глаза Куклы. Игорь Икончиков подумал, что она ещё и в линзах, когда заметил, что радужка глаз у неё блеснула глубоко-фиолетовым – ведь не бывает у людей таких глаз. «Боюсь представить, насколько она уёбищная без всего этого», – усмехнулся про себя Игорь, а потом вспомнил про чай и сказал:

– Мне – зелёный!

Ксюша поставила на стол три чашки, предварительно извлечённые из-под завалов в мойке и помытые, затем раскидала чайные пакетики, как будто раздавала карты. Причём – Игорю она бросила так опасливо, даже брезгливо. Он взял пакетик в руки, рассмотрел, поморщился и спросил:

– А есть не с жасмином?

Ксюша шумно выдохнула, вырвала пакетик из его рук и поменяла на другой. Затем, разлив всем кипяток, села на место и обратилась к Кукле:

– Извини, я знаю, ты любишь заварку в чайнике, но у нас только в пакетиках.

– Ничего страшного! – улыбнулась та.

Шуршали вскрываемые чайные пакетики.

Игорь поставил на стол эмалированную чашку с недопитым коньяком, признавшись себе, что это слишком крепкий напиток для него, и принялся полоскать в кипятке набухающий пакетик. Характерно запахло зелёным чаем. Кукла потянула носом и сказала:

– Аромат зелёного чая очень хорошо звучал бы как один из центральных в композиции с амброй, мускусом, кедром, мускатным орехом, сандаловым деревом и жасмином…

– Любишь духи? – поинтересовался Игорь Икончиков.

Кукла покосилась на него, сморщила нос.

– Я парфюмер.

– М-м, неплохо, – хмыкнул Игорь, поджав губы.

– А ты – кто? – строго спросила Ксюша.

– Допустим – никто, – усмехнулся Игорь.

Ксюша в очередной раз смерила его взглядом, затем посмотрела на кота, до сих пор сидевшего на коленях у Куклы и явно не намеревавшегося никуда от неё уходить.

– Это видно. И, похоже, из хорошего в тебе – только кот.

– Так и есть, – не без толики горечи согласился Игорь. – Я думал, тебе и он не понравился.

Ксюша протянула руку и кончиком пальца почесала мирно спящего Тихона за ухом, от чего в нём завёлся мурчащий моторчик.

– Я люблю кошек, но ведь у кого-то здесь может быть аллергия!

– Пока никто не жаловался.

Кукла тоже гладила кота.

– Как его зовут? – поинтересовалась она.

– Тихон.

Зыбкая белая маска её лица изошлась складками и микроскопическими трещинками от улыбки.

– Забавно, – хихикнула Кукла. – Так зовут моего брата. Сообщу ему, что отыскала его тёзку.

Она достала телефон и сфотографировала свернувшегося у себя на коленях кота.

– Если твоего брата зовут Тихон, то мне страшно подумать, как твоё имя, – сказал Игорь, и на нём сошлись недовольные и обиженные взгляды двух пар глаз.

– Как хорошо, что мне пофиг, как зовут тебя, – вступила Ксюша, закатывая глаза, – потому что таких, как ты, моя прабабушка называла Граф-Свистулькин.

Игорь фыркнул.

– Ты кринжовая. Я думал, твоя подруга тут самая кринжовая – но нет…

Ксюша поджала губы в тонкую полоску и свирепо рыкнула. Игорь Икончиков холодно смотрел на неё, а на его лице победно играла наглая усмешка.

– Придурок! – вскричала Ксюша, резко поднялась из-за стола – и в Игоря плеснуло что-то горячее.

Заметив резкое движение, он только успел рефлекторно прикрыться рукой. Его волосы намокли, осели, с них теплое потекло по лбу. Намокла рука, уголок воротника, плечо пиджака, потекло за ухо, по шее. Рядом на стол шмякнулся размокший чайный пакетик и жалко испустил вокруг себя коричневатую лужицу.

– Ебанутая, – констатировал Игорь, одним глазом опасливо выглядывая из-за растопыренных пальцев.

Всполошённый Тишка, на которого тоже попало несколько капель чая, спрыгнул на пол и брезгливо отряхнулся, сел и принялся истерично вылизывать спину. Кукла встала и так же возмущённо отряхивала с колен лёгкие серые шерстинки.

– Я ищу Семёна – и вы оба нахер сваливаете отсюда! И вашей ноги здесь больше не будет! – пригрозила Ксюша, а затем обратилась к Кукле: – Пойдём.

Ксюша вышла, а Кукла замешкалась. Игорь снял пиджак и сидел, брезгливо воздев руки и оглядывая свой зелёный жилет и смешную гавайскую рубашку, как вдруг заметил протянутую к нему руку с полотенцем. В глянцевом покрытии острых ноготков размножалось его зыбкое искажённое отражение.

– На, – послышался над ним голос Куклы, который был бы нежным, не будь таким сиплым.

Игорь Икончиков вырвал из её рук полотенце и буркнул в ответ:

– Спасибо.

Он не видел последующего выражения лица Куклы, заметил только, что она скрестила на груди руки, а когда заговорила – понял, что она улыбнулась:

– О, ты знаешь какие-то добрые слова. Рада слышать.

Игорь поднял на неё дикие глаза и проскрежетал что-то сквозь зубы. Кукла склонилась к нему, обдав своим густым терпким запахом, коснулась кончиками пальцев его лица, кажется, слегка царапнув щёку. Её аметистовые глаза из темнот теней пристально осматривали Игоря, а сама она приговаривала:

– Надеюсь, чай был не очень горячий. Вроде, ожогов нет.

Игорь отметил, что у неё кончики пальцев мягкие и нежные. И вообще – то, что она так беззастенчиво прикоснулась к нему, так близко наклонилась, было очень напряжённо и интимно.

А Кукла так же неожиданно выпрямилась и снова скрестила на груди тонкие руки. Промокнув лоб и вытирая молочно-белым вафельным полотенцем руки, Игорь проворчал:

– Твоей подруге не помешали бы курсы по управлению гневом.

Кукла приподняла и изогнула одну бровь.

– Тебе – тоже.

– Я хотя бы не обливаю людей кипятком!

– Справедливо, – согласилась Кукла. – Но ты всё равно очень некрасиво себя ведёшь: заявляешься в чужой дом без приглашения и хамишь хозяйке.

Уголок вафельного полотенца легко скользнул вдоль взбухшей жилки на кисти Игоря. Он отбросил полотенце на стол, выпрямил спину, поднял лицо и серьёзно посмотрел на Куклу.

– Дом… – повторил он, с каким-то пренебрежением. – Она может в любой момент выставить меня отсюда, и у неё всё равно останется дом. А мне приходится периодически кочевать по каким-то впискам, чтобы просто не оставаться на улице.

– Это не повод, – спокойно возразила Кукла и больше ничего не сказала, но в её глазах Игорь как будто прочитал надменное: «С твоим характером – я не удивлена, что тебя выставили из родного дома».

Игорь подобрал Тихона на руки, прижал к груди. Покорный кот не вырывался, только замурчал и начал ласково тереться щеками о его рубашку. Острым кончиком носа Игорь, как ребёнок с игрушкой, уткнулся в шерсть коту, и тихо попросил Куклу:

– Сядь, пожалуйста.

Ему было тревожно, что она стояла над ним. В её тени как будто было особо холодно.

Кукла опустилась на выдвинутую табуретку, на которой ещё недавно сидела и спокойно пила чай. Её длинная рука, нежно звенящая бубенцами, протянулась и прикоснулась к колену Игоря Икончикова, обтянутому прочной джинсовой тканью. Прикосновения ему были непривычны, чужды – и Игорь двинул коленом, чтобы стряхнуть её руку. Обречённо вздохнули колокольчики, и острые кончики черных ноготков шкрябнули по грубым нитяным переплетениям.

– Не надо меня трогать, – попросил Игорь. – Я не люблю.

Кукла обеими руками обхватила чашку с чаем и поднесла к губам.

– Прости. А я не люблю, когда обижают моих подруг.

– Понимаю, – закивал Игорь Икончиков, потрясая упругими кудрями.

– Почему у тебя нет дома?

Тихон выскользнул из рук хозяина. Игорь упёр локти в колени, уронил лицо в ладони и завертел головой. Через секунду он замер, исподволь поглядел на Куклу и тяжело вздохнул.

– Мать… Как бы, это не совсем так, то есть – я не бомж. У меня есть дом, был… Но мне лучше туда не возвращаться. Конечно, мы вернёмся туда, но потом придётся опять уйти – пока я не закончу учёбу и не смогу найти работу и своё жильё.

Кукла с сочувствием смотрела на него. Игорь Икончиков чувствовал себя очень жалким перед ней и хотел спрятаться.

– У тебя есть, где записать? – спросила она.

– Что?

– Адрес.

Игорь непонимающе насупился, но достал телефон.

– Записывай: Береговая, тринадцать. Скажешь – к Виолетте.

Игорь Икончиков поднял лукаво сияющие глаза от телефона.

– Значит – Виолетта? – догадался он.

Кукла молча вскинула брови и улыбнулась в ответ.

– Молодец, угадал.

– Необычненько, – отметил Игорь.

Виолетта скосилась на него.

– Ну – а ты?..

– А я – просто Игорь.

Кухню наполняло мурлыканье Тихона, который, гордо задрав тонкий хвост, крутился у ног Виолетты. Игорь взглянул на кота, на стройные девичьи ноги, словно в чешуе, в черной сеточке колготок.

– Ты ему понравилась.

Виолетта улыбнулась, наклонилась и почесала кота за ухом.

– Он мне тоже.

Игорь не стал говорить, но он считал, что кошки чувствуют хороших людей – потому что, в то же время, он был уверен, что так считать глупо. К тому же, это утверждение рушилось об него самого – вернее, о тот факт, что из всей семьи Тишка больше всех был привязан к нему, Игорю. С другой стороны, несчастный кот был обречён выбирать наименьшее из зол.

Игорь Икончиков мельком заглянул в глаза Виолетте и в очередной раз поразился, какие они нереалистично аметистово-фиолетовые. И он поинтересовался:

– Ты носишь линзы?

Виолетта вздохнула, её бледные, присыпанные пудрой ноздри слегка раздулись, фиолетовые глаза в зеницах описали окружность и устремили взгляд под потолок. Чёткая и выверенная реакция – как будто Виолетта тренировала её ежедневно, выслушивая один этот навязчивый вопрос.

– Нет.

Игорь Икончиков удивился.

– То есть, хочешь сказать, у тебя правда фиолетовые глаза? От рождения?

Виолетта вновь раздражённо, с едва уловимым рыком, вздохнула и ответила так же кратко:

– Да.

– Никогда не видел…

– Я тоже много чего никогда не видела, – пожала плечами Виолетта, – но это не даёт мне права отрицать, что такое может быть.

Она повернула к нему лицо. Игорь захотелось ещё раз убедиться в том, что у неё правда фиолетовые глаза. Он встал, обошёл стол и встал так, чтобы глаза повернувшейся за ним Виолетты оказались на свету. И в правду – на него смотрела пара сияющих аметистов.

– А ты красивый, – сказала Виолетта. – И ведёшь себя – как все красивые.

– Разве? – удивился Игорь Икончиков. – И как ведут себя все красивые?

Виолетта отвернулась к столу и обронила:

– Некрасиво.

– Справедливо, – хмыкнул Игорь и вернулся на табуретку, где всё время до этого сидел.

Вытянув шею, он, развеселившийся, оглядел точёный, нежный профиль Виолетты, и сказал:

– А я бы не сказал, что твоя теория верна.

– Какая теория? – не поняла Виолетта.

– Ну, что красивые люди ведут себя некрасиво. Передо мной сидит вполне красивая девушка…

– Ты льстишь, – отрезала Виолетта.

– Ну ладно, беру свои слова обратно. Насчёт того, о чём мы говорили, ты всё-таки права.

Виолетта мечтательно подперла подбородок кулаком, вытягивая тонкий нос.

– Обидно постоянно оказываться правой там, где совершенно не хочется.

– Поэтому я всегда предпочитаю быть левым… – тихо пошутил Игорь Икончиков.

– Это было бы хорошим каламбуром, если бы не было печальной правды, что это лишь усугубляет положение.

Потом что-то произошло. Игорь как-то очутился стоящим над Виолеттой, его руки прощупывали через скользящие складки ткани гибкую девичью талию, ощущали тепло человеческого тела. Каждый раз, ощущая это, казалось бы, привычное, нормальное человеческое тепло, Игорь Икончиков немало удивлялся – что как раз и было прочно взаимосвязано с той его нелюбовью к тактильности.

Он жмурился, крепче прижимая Виолетту к себе. На его губах размазывалась её тяжёлая помада с какой-то химической отдушкой. А Виолетта замечательно целовалась – или ему просто так казалось, потому что он давно ни с кем не целовался. Хотя – нет, он целовался с той девочкой, которая привела его вчера на квартирник, но она не такая. Виолетта замечательно целовалась. Только её непослушные руки сначала упёрлись в его грудь, пытаясь оттолкнуть, но потом над самым ухом звякнули бубенчики, и цепкие пальцы, царапая скальп, ухватили и потянули волосы на затылке.

И не известно, сколько это безобразие длилось и длилось бы ещё, если бы Игоря Икончикова не привёл в себя возмущённый голос над ухом:

– Э-эй!

На кухне стояла Ксюша. С нею был нетрезвый и бледно-рыжий Арсен, глядевший шальными блеклыми глазёнками из-за пухлых нижних век, и дылда Семён, тоже нетрезвый и раскрасневшийся.

Ксюша сделала три грозных шага.

– Что тут происходит?!

Вздохнули и звякнули бубенчики – это Виолетта оттолкнула от себя Игоря Икончикова, отвернулась, согнулась и то ли пристыженно, то ли обиженно спрятала лицо в ладонях. Игорь приосанился, уничижительно глянул на Ксюшу и ехидно сказал:

– Долго же ты ходила.

За этой сценой с подоконника внимательно наблюдал кот Тихон.

С одной стороны Семён, с другой Арсен – Игоря Икончикова вывели под руки во двор. За ними, неся на руках упирающегося кота, шествовала Ксюша.

Из-за горизонта доносились гудки и грохот поездов. Над горизонтом светлела полоса, и полотнище неба переливалось от лимонного, почти белого, до ультрамаринового. Двор был практически пустынный, не считая весёлой компании, расположившейся на лавочке за детской площадкой. Арсен и Семён остановились, отпустили локти Игоря. По пути сюда, спускаясь по лестнице и выходя из подъезда, все молчали. Теперь Семён развернулся к Игорю и сказал:

– В следующий раз не напрашивайся. Ты заебал, – и пнул длинной ногой под дых.

Игорь согнулся, схватился за живот, но промолчал. Ему прилетело коленом в челюсть. Кажется, теперь это был Арсен. Потом потемнело в глазах, и уже от следующего удара подкосились ноги. Игорь повалился в пыль. Сквозь болезненную поволоку пульсирующей темноты он услышал отдаляющийся напуганный женский голос:

– Ребят, зачем вы его так?..

На зубах скрипел песок. На губах – привкус окисла железа, и что-то тёплое, как чай, собирается в уголке рта и течёт по подбородку вниз. Рядом свернулся калачиком и лёг щекой на бедро ничего не понявший кот. Вдали свистнул и загремел поезд. Игорь разлепил веки и увидел над собой яркое рассветное небо и жёлтый свет, отражённый в окошке второго этажа.

В его голове медленно плавала по кругу пустота, из которой было сложно извлечь воспоминания того, что произошло и почему он лежит на земле. Он рефлекторно потянулся и стёр тыльной стороной ладони влагу в уголке рта. Рука стала липкой. Игорь вытянул её вверх, посмотрел – красная. Наверно, это рассветное зарево или помада какой-то девушки, которую было так хорошо целовать.

Фиалки для Виолетты

Дни, недели – целый месяц Игорь не мог забыть фиолетовые глаза. Они преследовали его, будто став новой обсессией. Игорь Икончиков жил свою обычную жизнь, выполнял привычные действия, но его преследовал этот образ – аметистовые глаза с абсолютно чёрными, как будто в них, как в космических чёрных дырах, пропадал свет, зрачками. В них словно покоится бархатный космос. Они словно смотрят на него из другого мира, незримо наблюдают сквозь пространство и время.

Что он знал: её зовут Виолетта, она парфюмер, общается с этой ненормальной Ксюшей, которая девушка Арсена и которая теперь с ним, Игорем Икончиковым, точно не захочет пересекаться… Ещё у неё фиолетовые глаза. Игорь Икончиков поспрашивал бы об этой девушке у знакомых, но не стал. Во-первых, он не считал это особенно важным и ждал, когда память о поцелуе сотрётся, а навязчивый взгляд фиолетовых глаз отпустит. Только практически каждый, при любой же удобной ситуации не преминул вспомнить или пошутить об инциденте на квартире у Арсена. Во-вторых, Игорь не хотел никого посвящать в свои переживания – чтобы кто-то думал, что он запал на эту Виолетту. Он на время оградился от людей, устав от нескончаемых тусовок. В конце концов, у него ещё шли экзамены. Тревога перед ними, сильная, всепоглощающая, временно вытеснила мысли о навязчивых фиолетовых глазах на второй план.

Потом экзамены закончились. Начались новые проблемы: Игорь Икончиков в очередной раз оказался на улице.

В каком-то забытом дворе нашлись одинокие качели – скрипучие, тяжёлые. Игорь сел на них, одной рукой, вокруг которой был обмотан красный поводок, придерживая на коленях кота. Локтем други рукой он обхватил подвес, включил телефон. Он покачивался, сгибая и разгибая ноги, и сосредоточенно смотрел в дисплей телефона. Нечаянно задев пальцем, он открыл приложение с заметками и увидел последнюю, озаглавленную жирным шрифтом: «Виолетта». Ниже – адрес: Береговая, 13.

Что это и когда было записано?

Вдруг Игорь припомнил – тогда, на кухне. «Ну я и лошара, – подумал Игорь. – Всё это время у меня в телефоне был её адрес! Так, ну-ка, где это?..»

Оказалось, от двора в объятиях серого двухэтажного дома с подслеповатыми окнами, где над головой Игоря жалобно скрипел подвес качелей, до Береговой надо было пройти почти весь город и перейти железную дорогу. Эта улица располагалась у реки – понятно из названия – и когда-то в детстве, кажется, Игоря Икончикова водила туда гулять мама. Там располагался частный сектор, вдоль улиц протянулись глухие заборы, из-за которых выглядывали крыши различных форм и цветов.

Качели визгливо скрипнули. Кот спрыгнул на землю, а шерсть у него над позвоночником встала торчком. Игорь твёрдо опёрся на прямые ноги.

Что это было, если не авантюра – идти туда? Вряд ли Виолетта будет рада такому гостю. Даже если она не примет, что, конечно же, наиболее всего вероятно, Игорь хотя бы извинится – ну, потому что всё и правда очень некрасиво получилось. В сознании её глаза смотрели на него с укором, заставляя чувствовать холодящий стыд.

Близ станции располагалось очень много цветочных палаток, в которых за стеклом виднелись гордые орхидеи, розы всех возможных цветов, хризантемы, черноглазые герберы. Были там декоративные корзиночки, ленточки, оберточная бумага и прочие милые безделицы. Игорь подумал, что было бы неплохо принести какой-то символический букетик: «По крайней мере, все девушки любят розы», – но цветочная палатка, когда он об этом подумал, уже осталась позади, а он спустился в переход.

Плитки на стенах перехода безжалостно закрашены серым, и засохшая краска кое-где трескается и отколупывается. Толпа людей, спешащих на поезд. Станция прямо над переходом – и отправляющиеся поезда гремят по потолку. Тихон боязливо впился когтями в плечо Игорю, как будто боясь потеряться в этом вареве. К стенам скотчем приклеены пластиковые вешалки с женскими пижамами, ночными рубашками, платками, по краям перехода расположились торгаши, и от их лотков пахло соленьями и цветами. Среди прочих расположился странный попрошайка, которого Игорь частенько видел в переходе – Кошатник.

Это был старик, в любую погоду укутанный в зелёный пыльник и спрятавшийся под большой меховой шапкой с треугольными, как кошачьи, ушками. Ещё он носил пёстрые полосатые шаровары и грубые жёлтые ботинки. Кошатник, похоже, притворялся слепым, и из-под меховой шапки виднелись маленькие круглые очёчки с чёрными стёклами. На весь переход, заглушая шум толпы, разносилась тоскливая мелодия, которую он играл на писклявой голубенькой флейте вроде тех, что продавались в магазине «Мелодия» на Проспекте.

Своё прозвище Кошатник получил не только за шапку, но за то, что всегда сидел в переходе в окружении кошек. Из-за его постоянного присутствия переход пропах аммиаком – потому что он с кошками, бывало, просиживал в нём целыми днями, а то и ночевал. «Вот, видимо, это моя судьба, – грустно усмехнулся про себя Игорь Икончиков, закидывая руку за голову и успокоительно щекоча Тихона за ухом. – Придём сюда и составим ему конкуренцию».

Чуть поодаль от кошатника стояла пенсионерка в синтетической красной футболке и слишком изящной беленькой шляпке. Она держала в руках синенькие букетики, а в коробке у её ног распушались такие же синие цветы.

– Берите цветочки, недорого, – обращалась бабушка к прохожим, – всего двести рублей букетик.

Игорь Икончиков приблизился и остановился напротив бабушки.

– Молодой человек! – обратилась к нему та, вытягивая руки с букетиками, которые вблизи оказались не совсем синими, а более фиолетовыми, и удивительно приятно пахли росяным лугом. – Берите фиалки!

– Это – фиалки? – удивился Игорь Икончиков.

Бабушка мягко улыбнулась. Всё её лицо – каждая складочка, каждая морщинка, ясные округлые щёчки – выдавало в ней доброго человека, привыкшего улыбаться.

– Да, это дикие фиалки. В лесу собирала! А вы что, думали, они только в горшочках дома растут?

Игорь Икончиков растерянно пошарил глазами и ничего не сказал. Показал себя глупо перед бабкой… Он дал ей новую зелёную купюру, взял букетик, отрывисто поблагодарил и поспешил к выходу из перехода.

Игорь боялся, что пока он дойдёт, фиалки завянут. Но чтобы этого не произошло, та бабушка обернула их стебельки снизу влажной марлечкой. Всю дорогу, пока Игорь Икончиков, ведя за собой на шлейке кота, плутал по извилистым улочкам, проложенным по перепадам высот прибрежного рельефа, его лёгким флёром сопровождал тонкий свежий аромат. Через заборы заунывно перекликались собаки, пугая Тихона. Почуяв поблизости кошачий дух, некоторые просовывали носы в щели у ворот и грозно лаяли. Вскоре из-за поворота показалась свора дворняг. Игорь присел на корточки и одной рукой, просунув её под животом у Тишки, поднял того с земли. Кот забрался на своё привычное место, изобразив воротник, напряжённо прильнул к плечу Игоря.

– Тихо-тихо, – успокаивал его тот, – спокойно, Тихон. Они нас не тронут.

Дом тринадцать по улице Береговой одиноко расположился на отшибе – на высоком берегу, мысом вдававшемся в поворот речного русла. Это был поистине странный дом: на его крыше лесом тянулись к небу разнообразные флюгера в бессчетном количестве. Все они истошно скрипели, поворачиваясь по направлению ветра. «И зачем только может быть надо столько флюгеров?» – подумал удивлённый Игорь Икончиков.

За глухим деревянным забором забряцали цепи и поднялся собачий лай. Тихон вонзился острыми когтями Игорю Икончикову в плечо и утробно зарычал над ухом: «Брруу-бруу-бууу». Указательным пальцем Игорь вдавил кнопку звонка под прикрытой маленьким двускатным навесом табличкой с готическим шрифтом обозначенным номером 13. Никто не открыл.

Игорь Икончиков постоял ещё, снова настойчиво нажал на звонок – и снова никто не открыл. Он уже собрался было уходить, подумав, что, возможно, сейчас все жильцы этого дома на работе – и с одной стороны, испытал облегчение, но с другой, расстроился, взглянув на пышный букетик диких фиалок за двести рублей. Что-то, однако, заставило Игоря попробовать потянуть калитку на себя – как чувствовал, что она не заперта.

У калитки деревянный частокол выкусил клочок участка, вплотную к забору пристроена сколоченная из фанеры высокая будка. Большая чёрная собака, у которой не видно под шерстью глаз, бросается на частокол – кажется, вот-вот сломает его огромными медвежьими лапами – и лает, разевая зубастую пасть. Игорь Икончиков дрогнул, похолодел, придержал Тишку у плеча за загривок – такая ведь и разорвать может, кот ей, этот несчастный, на один зубок.

Игорь прикинул, что ему, в принципе, эта псина ничего не сделает, набрался смелости и уверенным шагом прошёл к дому. Перед домом вынесена широкая терраса из тёмного морёного бруса, и над террасой рвутся на ветру, как паруса, молочно-белые отрезы органзы, а в них – серебристый звон. Поднимаясь на эту террасу, Игорь Икончиков поднял голову и увидел, что по краям навеса на лески подвешены тонкие металлические и стеклянные трубочки, бусинки, пластинки музыки ветра, которые, ударяясь друг о друга, издают лёгкий полый звон. В детстве, слыша этот звон, Игорь думал, что так, должно быть, звучит волшебство.

Солнечные лучи попадали в цветные стеклышки бусин и пластинок и на белой органзе мельтешили пестрыми прозрачными пятнышками, как отсветы витражей в старых церквях.

За скрипом флюгеров на крыше, собачьем лаем, лязганьем цепи и шелестом музыки ветра слышался тихий мерный голос, что-то читающий. Игорь Икончиков смутно почувствовал, что зайдя на этот участок, он вторгся в какой-то другой – незнакомый, волшебный мир, и был в нём духом или невидимкой. Его присутствие здесь никого, кроме сторожевой собаки, откровенно не занимало.

На террасе качался пустой матерчатый гамак, стоял большой стол, скамейка, плетёные кресла с расшитыми подушками. На скамейке за столом сидела девочка лет семи – склонилась, а вверх смешно, как шёлковые султанчики, торчали два туго завязанных хвостика. Она была увлечена какой-то странной игрой: на столе стояла корзина, полная спелой вишни, и девочка вынимала из корзинки по ягоде и указательным пальчиком вдумчиво пододвигала каждую, выстраивая перед собой ряд из алых бусин-ягод. Несколько таких рядов протянулись вдоль столешницы.

В плетёном кресле, спиной к Игорю и лицом к девочке, сидела девушка. Игорь видел её чёрную макушку, пересечённую пробором, и пышный венок из полевых цветов. Она читала вслух что-то о сыне Кецалькоатля[2], белом, как кукурузный початок, и заточённом в пирамиде мудреце. Но девочке не было интересно, она явно не слушала, и была увлечена раскладыванием в ряд краснобоких вишенок.

Игорь Икончиков встал за креслом и кашлянул, ненавязчиво стараясь привлечь к себе внимание. Девушка замолчала, сложила книгу на коленях и повернула к нему лицо – светлое, позолоченное веснушками. К Игорю был обращён внимательный взгляд глубоких, как ночь, синих глаз.

– Здравствуйте, – поздоровалась девушка до боли знакомым спокойным голосом.

Девочка с хвостиками никак не отреагировала.

– Здравствуйте, – отозвался Игорь Икончиков, нагоняя в свой тон уверенности, хотя на самом деле нервничал он страшно, до мелкой дрожи в коленках. – Я к Виолетте. Она тут проживает?

– Да-а, – протянула девушка, лениво поднимаясь из кресла. – А вы кто?

Игорь Икончиков смущённо поджал губы. Наверняка, если эта девушка живёт тут вместе с Виолеттой, до неё уже дошла его дурная слава нахала, грубияна и извращенца.

– Я Игорь, Игорь Икончиков.

Девушка молча оглядела его всезнающим взглядом синих глаз. По крайней мере, от этого взгляда Игорю показалось, что она всё знает. А девушка уже стояла перед ним, стройная, в лёгком ситцевом платье с незабудками, которое очень ей шло. В её ушах, мочки которых выглядывали из-под аккуратного короткого каре, блистали серебряные серьги с крупными сапфирами – такими же ультрамариново-синими, как её глаза. Такой же камень играл гранями в перстне у неё на руке, а узкие белые ладошки с длинными гладкими пальцами у неё были точь-в-точь как у Виолетты.

Игорь Икончиков избегал смотреть на её лицо. Из-за веснушек и аккуратных черт, при отсутствии косметики, на первый взгляд оно казалось милым и невинным, но если вглядываться, то открывалось что-то жуткое, затаившееся в этих пропорциях – чувство дежа-вю, чего-то, уже неоднократно виденного во снах. Девушка была как икона – таинственно полуприкрытые глаза под полукруглыми дужками бровей, длинный византийский нос и маленький рот, на котором как будто было тесно пухлым губам.

Её губы шевельнулись, сверкнул синим перстень на руке, вздёрнутой в пригласительном жесте.

– Пойдёмте. Я вас провожу.

Растеклись и стукнулись пластиковые бусины в дверном проёме.

Если каждое человеческое жилище имеет собственный неповторимый запах, то этот дом пах сухими травами, душистым перцем, слегка «белизной» и нафталином. Переступив порог, Игорь Икончиков и синеглазая девушка очутились в овальном зале, по-видимому, служившем прихожей. Озираясь, Игорь Икончиков отметил про себя, что внутренность этого дома – сущий архитектурный кошмар и эстетический хаос, и удивительно, если здесь не искажается пространство и не нарушается пространственно-временной континуум.

Слева от половика у двери, почти под полосатой банкеткой, свалена в кучу всевозможная обувь: женские сапоги, кирзачи, иссиня-чёрные галоши, мужские ботинки на меху, кеды, кроссовки, шлёпанцы, рядом – ящик с щётками и разноцветными шайбами кремов. Над этим возмутительным безобразием навешана одна на другую верхняя одежда, и деревянная вешалка с полкой, кажется, вот-вот обрушится от тяжести. Вдоль стены протянулся старый ореховый шкаф, состоящий из блестящих лаком, с тёмными рамками, дверц и ящиков. К торцу шкафа прислонены рыболовные снасти, перекрытые ещё снегокатом, санками и несколькими велосипедами, а на стене за этим висит овальное зеркало. По другую сторону – зеркальное трюмо и старинные часы с маятником в резном футляре, отбивающие каждый час. На стенах картины в позолоченных багетах. В эти стены втиснулись голубые узоры на, очевидно, изразцовой печке. И правда – здесь смешались, кажется, все эпохи.

Напротив двери, в которую зашли Игорь и девушка, была другая дверь, тоже распахнутая настежь – и вела она в сад. По прихожей разгуливал сквозняк, взрывая тюль в проёме задней двери. Пластиковые бусы на входе были для него слишком тяжёлыми. А у задней двери свален всяческий садовый инвентарь – лейки, грабли, лопаты. Где-то среди них Игорю померещились даже вёсла, но он не удивился бы, будь они и правда там.

Над овальным залом прихожей полумесяцем нависла галерея, от которой спускалось четыре лестницы – две встречались у центра, а ещё две, по краям, компактно завинчивались в спираль. И резные перила у всех этих лестниц различались по форме.

По-хозяйски уверенно девушка повела Игоря Икончикова вверх по лестнице, которая отходила из центра вправо. Чем выше они поднимались, тем отчётливее и гуще становился приятный аромат, но уже не трав, а смеси амбры, мускуса, цитрусов и много чего ещё; в общем-то, неискушённый Игорь не мог разложить его по компонентам.

Остановившись у зелёной двери, девушка в венке настойчиво постучалась, затем положила пальцы на ручку, приоткрыла и заглянула внутрь. Жестом показала Игорю Икончикову следовать за ней. За дверью оказалась тёмная комната, по стенам которой стояли столы и застеклённые шкафчики. Обстановка походила на лабораторию безумного учёного или ведьмы: на подвесных полках какие-то колбы с разноцветными жидкостями, причудливо изогнутые реторты, цветы в пробирках и, как в центре всего, медная громада дистиллятора.

В комнате-лаборатории было душно, и здесь стоял этот густой запах, от которого кружило голову.

Девушка остановилась у деревянной закруглённой сверху двери и постучала. Внутри Игоря Икончикова зарождалось настырное чувство, что напрасно она стучит в эту дверь, потому что на самом деле кроме них двоих в этом доме никого нет, и вообще, может быть, она дурит его, разыгрывая спектакль.

Но на стук ответили. Девушка просунула голову в венке в приоткрытую дверь и сказала:

– Он пришёл.

Точно такой же тихий и спокойный голос отозвался:

– Пусть заходит.

И эти голоса были так похожи, что Игорю ещё больше стало казаться, что эта девушка только дурит ему голову и сама же отвечает на собственные слова.

А она отстранилась от двери и пропустила Игоря Икончикова в комнату. Сама заходить не стала, притворила дверь и…

Игорь очутился в маленькой комнате, посреди которой стояла широкая кровать с пологом – кипельно-белая. В изголовье только её украшали разноцветные подушки, похожие на те, какие он видел на террасе. Сжимая влажный букетик фиалок, Игорь Икончиков обошёл кровать. За ней зеленел застеклённый фонарь, вынесенный в сад – длинные, высокие окна в пол, сверху сходившиеся в полукупол. В этом фонаре, обхватив себя обеими руками, глядя на сад, застыла тонкая фигура. Игорь узнал её по длинным неопрятно-зеленоватым волосам.

– Виолетта!

– Привет, – ответил невозмутимый голос той самой девушки, которая проводила его сюда.

Игорь отступил назад и натолкнулся на кровать. В пологе над головой звякнули колокольчики. Кот Тихон соскользнул по его спине и по-хозяйски разлёгся на белом покрывале.

Игорь Икончиков недоумевал, когда синеглазая девушка в венке могла бы успеть переодеться, надеть парик и встать к окну.

– Принести фиалки девушке по имени Виолетта, – проговорила она, не поворачиваясь лицом, а её до сих пор спокойный голос огрубел металлической ноткой, – как-то пошло…

Игорь молчал, теребя подсохшую марлю, и ничего не понимал.

Девушка резко развернулась к нему на пятках – и он увидел перед собой фиолетовые глаза, нежную улыбку и тонкий византийский нос, позолоченный веснушками. На лице не было той кукольной маски, какую запомнил Игорь Икончиков, и теперь он видел лик той девушки, которая привела его сюда. Только глаза – фиолетовые.

– Я знала, что ты придешь! – скрывая искреннюю радость, воскликнула Виолетта.

Сдавив нежные стебельки под марлечкой, Игорь взглянул ей в лицо и сказал:

– Вы так похожи с той девушкой…

– Это моя сестра, – улыбнулась Виолетта, – Василина.

– Можно было бы и догадаться, – как бы про себя проговорил Игорь Икончиков. – И глаза у неё – синие, – заметил. – А ты говоришь, пόшло – приносить тебе фиалки. Кстати… – и протянул ей букетик.

– Спасибо. Очень красивые.

Игорь встал как бы по стойке «смирно».

– Я пришёл извиниться. Я был пьяный, должен себя держать в руках… Ты мне тогда… очень понравилась.

– Не надо оправдываться, – отрезала Виолетта.

Она хотела поставить фиалки в вазу, но случайно заметила занявшего её кровать Тихона.

– Ты с котом? – обратилась она к Игорю, проводя белой ладонью со звенящим браслетом по подставленному боку Тихона. – Вам опять негде жить?..

Игорь обречённо развёл руками.

Виолетта подошла к нему вплотную, обдавая запахом ночного августовского леса, как фиалка. Она была значительно ниже Игоря Икончикова, поэтому чтобы видеть его лицо, вытянула шею и подняла голову. Чувственными губами, просящими повторить ту крамолу, из-за чего Игорь Икончиков и предстал здесь, перед ней, она сказала:

– Ты можешь остаться у нас, если Дом примет тебя.

Игорь Икончиков растерялся, ловя своё зыбкое отражение в безбрежном космосе её глаз. А она вздохнула, томно вздымая грудь, приподнялась на мысках и прильнула к нему, обволакивая во флёр таинственного лесного запаха. Игорь Икончиков закрыл глаза, и ему почудилось, что он в лесу или – лес в нём (этого точно он никак не мог понять). Что точно было – это близкое дыхание Виолетты, скользящее по щеке, и влага её мягких губ.

– Ты прощён, – прошептала она сквозь поцелуй.

Когда Виолетта отстранилась, всё стало, как прежде, и она стала – прежняя. Только Игорь Икончиков косился на белую кровать под пологом и раздосадовано думал, что было бы очень неплохо согнать оттуда кота и лечь туда с Виолеттой.

А она поправила непослушные локоны обеими руками, всё ещё не выпуская букетика фиалок. Стояла перед ним – простая, близкая, в одном белом кружевном платье с открытыми плечами, или это вообще была ночная рубашка. Под бретелями виднелись острые веснушчатые плечики, тонкие ключицы. Белая, Виолетта, как невеста, легла бы в свою белоснежную постель – и этот образ не отпускал Игоря Икончикова.

– Ты останешься? – осторожно спросила Виолетта.

Всё ещё заворожённый фантазией о том, как прекрасна она была бы на этой кровати, без платья, и как сладко стонала бы ему на ухо, Игорь Икончиков уверенно ответил:

– Да.

Виолетта повернулась к нему прямой спиной и поплыла вдоль кровати, краем платья задев лёгкий полог. Белая материя слегка покачнулась.

– Пойдём, – позвала Виолетта.

– Куда? – не понял Игорь.

Виолетта оставила букетик в круглой вазочке на белой прикроватной тумбе, одарила его пристальным взглядом через плечо и пояснила:

– Я покажу тебе дом.

– Зачем?..

Фиолетовые глаза знакомо описали окружность и застыли во взгляде под верхние веки.

– Ну, ты же собираешься здесь жить?! – вздохнула Виолетта. – Или я неправильно поняла, и ты расценил моё предложение остаться как приглашение выебать меня?

«Блять», – подумал Игорь Икончиков и прикрыл лицо ладонью, надеясь спрятать выступивший смущённый румянец.

– Нет, ты всё правильно поняла, пойдём смотреть дом, – на одной ноте, как отходную, проговорил он.

Первое впечатление об этом старом доме только подтвердилось: в нём действительно преломлялось пространство и время. Из своей комнаты Виолетта провела Игоря Икончикова через душную комнату-лабораторию – попутно ещё пояснила, что это её мастерская – и толкнула зелёную дверь. Они с Игорем Икончиковым оказались на галерее, как та, которая нависала над залом-прихожей, но вместо прихожей внизу Игорь увидел книжные стеллажи, и пахло здесь старой обмахрившейся по краям бумагой. Книжные корешки твердыми брусками пестрели и вдоль галереи. Игорь скользил взглядом по полкам, пытаясь различить стершиеся названия.

– Это наша библиотека, – сказал Виолетта. – Книг здесь больше, чем я могла бы прочитать, но все равно хочется прочесть их все, – и улыбнулась. – Сто лет назад этот дом построил себе один актёр, наш далёкий пра-прадед, и принёс сюда свои книги.

– Интересно, – оценил Игорь Икончиков. – Что за актёр?

– Лавр Бельский.

– Не слышало таком…

Виолетта развела руками.

– В своё время он был довольно известным. Но он играл, в основном, в театре и в паре немых фильмов, которые не сохранились. А вон – его портрет!

Виолетта перевесилась через ограждение галереи и указала на серую продолговатую картину в аскетичной раме, висевшую на клочке стены, не закрытом книжными шкафами. Игорь Икончиков увидел изображённого в полный рост, вальяжно облокотившись на задрапированный столик, мужчину в тёмном костюме по моде конца позапрошлого века. Лицо мужчины, украшенное щегольскими чёрными усами, было слегка развёрнуто ванфас, и он как бы искоса смотрел на художника лукавыми черными глазами.

– Написал Репин, – добавила Виолетта.

– Непло-о-охо… – протянул Игорь, приподнимая одну бровь.

Виолетта повернулась к нему, сложив руки на деревянном ограждении, её волосы опали вниз.

– Здесь собирались разные известные люди: поэты, художники – богема тех лет. Недалеко – дача Станиславского, Цветаевой. Здесь было популярное дачное место, прямо как Переделкине: вот – Болшево, Куракино… Лавр Петрович любил проводить свободное время в компании поэтов и художников, а женился – представляешь?! – на простой продавщице из «Мюр-и-Мюрлиза»!

– Интересно, – кивнул Игорь. – «Мюр-и-Мюрлиз» же – это там, где сейчас ЦУМ?

– Да, – кивнула Виолетта и продолжила. – Варвара Павловна была сильно моложе его, и эта разница в возрасте так не давала всем покоя, что люди думали, что она дочку на самом деле родила не от мужа, а от какого-то неизвестного художника. Но это не так!

Игорь как-то как будто пристыженно опустил глаза долу.

– Ну, у меня в семье никого таких именитых не было. Да и у нас как-то не рассказывают.

– Жаль, что не рассказывают, – печально вздохнула Виолетта.

Они обошли библиотеку по галерее. Виолетта приоткрыла дверь, но так, чтобы Игорь Икончиков не мог ничего увидеть. Дохнуло пыльным запахом старых вещей.

– Тут живет деда, – сказала Виолетта, – но туда лучше не соваться, потому что можно заблудиться и не найти выхода.

– Как мне кажется, это справедливо для всего вашего дома…

– Нет, не совсем, – парировала Виолетта.

Другая дверь – в центре галереи.

– Это мамин кабинет.

Небольшая комната с одним окном-фонарем, смотрящим в сад. Обстановка напоминает комнату путешественника – какого-нибудь такого, из старых приключенческих книжек. У окна висит механический барометр, как в рубке корабля. Словно обои, стены покрывают топографические карты в различных масштабах. На книжных полках, на столе – сверкают причудливые минералы. Рядом со столом аметистовая жеода, вытянувшаяся под полметра, разевает стеклянно-лиловую пасть.

Рядом с минералами на полках – сухой мох, ягель, финка с рукояткой из кабаньего копытца. Над шкафом на стене – оленьи рога, а рядом, как лунный диск, круглый бубен, с которого свисают перья. На полу, под ногами – оленья шкура. В углу комнаты Игорь приметил пару меховых сапог вроде тех, какие носят коренные народы Севера.

Игорь чувствовал себя как в музее.

– Здесь красиво, – сказал он. – А кем работает твоя мама?

– Она – геологиня. Уезжает в вахты на полгода разведывать полезные ископаемые.

– Ничего себе! – изумился Игорь Икончиков. – Сейчас она тоже в вахте?

– Да. Сейчас же лето, у них самый сезон. Она где-то на Урале. Ищет медь.

– Геологиня… – тихо повторил Игорь. – Геологиня… Круто, но всё-таки, почему не «геолог»?

Виоллета привычно закатила глаза и ничего не ответила.

Они прошли кабинет насквозь и очутились на лестнице, ведущей вверх. Пахло чердаком. Они поднялись и очутились в просторной, но душной комнате, в которой у окна стоял верстак. На верстаке, помимо всех инструментов, Игорь увидел увеличительное стекло на складном штативе. Газовый паяльник, тиски на краю верстака, молоточки, формы… На подоконнике разложены сверкающие гранями минералы, как в кабинете мамы-геологини, перламутровые створки раковин.

– Это мастерская сестры, – пояснила Виолетта, проводя Игоря Икончикова вдоль развешенных на стенах акварельных и графических рисунков с узорами, кольцами и серьгами.

– Василины?

– Ну да.

Посередине чердака – труба изразцовой печи, вокруг которой натянута бечёвка, а на ней сушатся букетики трав. Внизу сложены квадратные бумажные свертки.

– Ну, а тут – кусочек и моѐй мастерской, – улыбнулась Виолетта.

Был ещё всякий хлам, какой обычно валяется на чердаке. Была стенка с дверью. Виолетта сказала, что там комната её брата.

По лестнице они спустились на первый этаж и оказались в узком коридорчике, ведшем к двери в сад. По стенам коридорчика также было несколько дверей – две с одной стороны и одна напротив.

– Туалет, ванная, – говорила Виолетта, показывая на двери, – кухня.

Они вошли в кухню. Она была довольно тесная, в углу возвышалась, как монолит, изразцовая печка. В печке была выемка – плита с чугунными комфорками. На приставленном рядом столике – двухкомфорочная электрическая плитка. У окна покрытый льняной скатертью стол, над ним деревянные часы с кукушкой. В углу за столом большой холодильник, которого не видно за пёстрыми магнитами, в него упирается столешница, собранная, кажется, из осколков керамической плитки. Такая же мозаика поднимается по стене, упирается в навесной шкафчик. Под потолком покачивается люстра в широком витражном абажуре.

Игорь оглядывался, видел: мойку, тостер, микроволновку, блендер, электрическую духовку, электромясорубку и тут же – рушник над отрывным календарём, расписные в кониках досточки на стенах, овальный поднос, на котором размашистые мазки складывались в цветы. На полке, под которой висят вафельные полотенца – туески и квадратные жестянки, алые в белый горошек, стеклянные банки с крышками на проволоке. Там соль, сахар, крупа, макароны…

Виолетта сложила локти на спинке стула (Игорь обратил внимание, что стулья тут разные, но все – старые: есть совсем старинные, как из музея, с резными спинками, а есть приземистые, со странными спинками, как бы обхватывающими за спину с двух сторон) и сказала:

– Вообще, здесь мы только готовим, а едим на террасе или в столовой. Потому что нас много.

– Уютно у вас тут.

– Да. Что-то осталось ещё от Лавра Петровича, а что-то мама покупала у старьевщиков, – проговорила Виолетта и гортанно хохотнула. – Ещё деда приносит всякую всячину.

За следующей дверью – продолговатый зал, в центре которого протянулся дубовый стол. Такие Игорь видел в фильмах про Средневековье, когда показывали пиры в рыцарских замках. Вдоль стен – застеклённые витрины с посудой, фарфоровыми статуэтками, подсвечниками и прочей утварью. И так много всего – как в музее. Чтобы рассмотреть всё, что есть на этих полках, и целого дня не хватит, но только от зеркал в задних стенках витрин кажется, что всякой всячины здесь ещё больше, чем есть на самом деле. А от того, как преломляется свет в этих зеркалах, гранях хрустальных бокалов и хрустальных же подвесках роскошной люстры, у Игоря Икончикова пошла кругом голова.

Из столовой они вышли в овальный зал-прихожую. Игорь был впечатлен, а ещё очень утомлён этой экскурсией, так что в его голове все зеркала, часы, лестницы, перила, пологи, портьеры и всё-всё-всё слилось в одну массу. Архитектурный кошмар и эстетический хаос – эклектично-пресыщенный. Он бы не удивился, если бы за какой-то из этих дверей оказался выход в зал Эрмитажа, где выставлены знаменитые часы «Павлин» или, что более вероятно, Янтарная комната.

Виолетта, как будто издеваясь, провела его на галерею и указала на оставшиеся двери на втором этаже.

– А здесь живёт Василина. Это комната Вералики, – продолжила она.

– Кто такая Вералика? – поинтересовался Игорь.

– Наша младшая сестра.

– А, кажется, я видел её.

– Да, – кивнула Виолетта.

– Виолетта, Василина, Вералика, Варвара, – задумчиво перечислил Игорь Инкончиков имена, прозвучавшие сегодня в этом доме. – У вас в семье так принято – всех женщин называют на В?

Виолетта мягко улыбнулась.

– Как-то так, – отрывисто бросила она. – Сначала никто не замечал, случайно получилось: Варвара Павловна назвала дочь Викторией, а та свою – Владленой. Маму, вот, Вера зовут, ну и – мы…

– Забавно.

Виолетта встала, подбоченившись, и серьёзно оглядела Игоря Икончикова.

– Так, значит, ты будешь жить здесь, – вынесла она свой вердикт и отворила дверь в одну из комнат над кухней.

Игорь Икончиков замешкался. Сначала он пошутил, игриво гладя на Виолетту:

– Так скоро?.. – но потом сделался серьёзным. – Слушай, а вот – никто не будет против?

– А кто должен?

– Ну – как? Дед твой, мама… Сестра, в конце концов!

Виолетта улыбнулась и помотала головой.

– Это семейная традиция. Ещё со времён Лавра Петровича. Мы приглашаем гостей или даём нуждающимся кров.

Ужин

Застучали друг о друга пластмассовые бусины на входе, когда в овальную прихожую ввалился неповоротливый Кошатник – тот самый бомж из перехода. Игорь Икончиков очень удивился, если бы вдруг увидел, но только в это самое время он со своим телефоном в руках валялся на кровати в предоставленной ему комнате и думал о том, что перина под ним уж больно мягкая, а в ногах у него мурлыкал теплый комок кот Тихон.

Между широкой фигурой Кошатника и косяком в прихожую просочился юркий, как золотая рыбка, рыжий Тишенька. Кошатник грузно опустился на банкетку и принялся стягивать свои заношенные жёлтые ботинки. Тишенька разувался стоя и причитал:

– Деда, ну сколько можно? Мы же договаривались! Молись просто, чтобы девочки не видели – а то они и мне голову снесут!

– Девочки! – легкомысленно присвистнул Кошатник. – Дома сидят твои девочки. А я вот – принёс, – и в руке, пальцы которой торчали из чёрных, сделанных из перчаток митенок с необработанными краями, показал горстку мелочи. – Оле-оп! – и с этим цирковым возгласом другую руку он протянул к Тишеньке, и за ухом у того бумажно прошелестела купюра. – А это тебе на мороженое.

Кошатник держал перед носом внука смятую сторублёвку. Тишенька нехотя улыбнулся, отвёл глаза и вытянул купюру двумя пальцами.

– Спасибо, деда…

Он сунул, еще сильнее смяв, сотку в карман широких штанов, а потом строго посмотрел на Кошатника.

– Теперь иди мой руки. А перчатки дай мне. Я завтра верну.

Кошатник нехотя стянул с рук засаленные митенки-обрезки. Тишенька принял их, быстро осмотрел сыплющиеся петли, затем смял в руке.

– Пойду. Приходи к ужину, – сказал он деду и хотел уже было идти, как заметил подозрительно ощерившегося серого кота Маркиза.

Присмотрелся. Хотевшему было встать с банкетки деду Тишенька подал знак – без резких движений. Кошатник остался сидеть, поверх чёрных очков проследив за тем, куда направлен взгляд Тишеньки.

Кот Маркиз сосредоточенно обнюхивал обувную кучу.

Тишенька заметил незнакомые затоптанные белые кроссовки, присел на корточки – чтобы получше их рассмотреть.

– У нас гости, – радостно констатировал он.

– Да ну, – удивился Кошатник, складывая толстые губы трубочкой. – Никак мамка ваша, что ли?

Тишенька помотал рыжей головой и показал ему на белый кроссовок.

– Гляди ты! Может, это наконец-то приехал ленинградский жених за нашей Хозяйкой Медной Горы, а? – покосился на внука Кошатник.

Тишенька звонко рассмеялся и подхватил:

– И завтра он увезёт её в Питер, а мастерская достанется мне!

Кот Маркиз презрительно метнул на него взгляд раскосых зелёных глаз.

На подоконнике кухни, подобрав под себя передние лапки, устроилась аккуратная трёхцветная кошечка Марса. Когда вошёл Тишенька, она нехотя повернула голову и бесстрастно поглядела на него жёлтыми глазами.

– Привет, Марса, – сказал Тишенька кошке. – Девочки приготовили что-нибудь на ужин?

Кошка молча отвернулась к окну.

– Ясно, – разочарованно протянул Тишенька, поднимая одну за другой крышки и заглядывая в кастрюли, сковороды и сатейник. – Как обычно… Что ж. За дело берётся профессионал!

Ему в руки со спинки одного из стульев послушно скользнул лоскутный передник. Тишенька повязал его вокруг пояса, выдвинул ящик и торжественно водрузил на стол у окна поваренную книгу. Вытянув веснушчатый нос, он посмотрел в окно прямо перед собой, про себя загадывая страницу и строчку, затем наклонился, открыл книгу и принялся листать. Открыв на загаданной странице, Тишенька пробежался взглядом по развороту и заявил:

– Сегодня у нас на ужин бефстроганов! – и как бы обращаясь к кошке, растерянно спросил: – У нас же есть мясо?..

Когда стоявшие в прихожей часы с маятником отбили семь, Игорь Икончиков услышал робкий стук в дверь отведённой ему комнаты. Он отложил телефон, спустил ноги и сел на кровати.

– Да! – крикнул он.

Спавший на кровати кот Тихон, поднял голову, едва разлепив глаза, и возмущённо взмуркнул.

Дверь приоткрылась – и он увидел девичью голову с коротким чёрным каре.

– Ужин готов, – коротко сказала девушка и исчезла за дверью.

Игорь подскочил на ноги и выбежал из комнаты, подгоняемый желанием нагнать Василину и сообщить ей о том, как проголодался и как вкусно тянуло грибным соусом с кухни. Только Василины уже след простыл, как будто её и не было.

Боясь спутать двери, Игорь завернул в узкий коридор, заглянул на кухню и, удостоверившись, что это и впрямь кухня, прошёл её насквозь. Густой и нежный запах мяса дразнил его аппетит, и желудок в животе пусто и протяжно выл от голода. Шутка ли – Игорь нормально не ел с самого утра!

В столовой оказалось на удивление пусто. Даже стол – пустой. Игорь выдвинул тяжёлый стул с краю и сел. Решил подождать. Сидя в столовой один, он расслышал, как тиканье часов отдается звоном в стекле.

Тик-дзынь. Тик-дзынь. Тик-дзынь.

Никто не идёт.

Пусто. В столовой только Игорь и ещё бесконечное число зеркальных Игорей в витринах с посудой.

– Ты здесь? – услышал он девичий голос.

Ожидая увидеть Виолетту, Игорь повернулся и увидел в дверях с кухни чёрную фигуру с коротким каре. Впрочем, может быть, это Виолетта – но только надела парик с чёрным каре.

– Да, здесь, – отозвался Игорь, облокачиваясь на угол стола и подпирая скулу кулаком. – А где все?

– Все тебя ждут. На веранде, – коротко бросила Виолетта-Василина и черной тенью скользнула в кухню.

Игорь встал, со скрипом задвинул тяжелый резной стул и тоже проследовал на кухню. Ни одной из девушек там не было. Только чёрная кошка Клякса сползла на стол с холодильника. Игорь замер, а кошка, как из кромешной темноты, пренебрежительно поглядела на него жёлтыми глазами. Игорь отшатнулся, схватился за ручку двери, которая вела в коридорчик, потянул её на себя и увидел просторный зал столовой.

Желтоглазая кошка Клякса, развалившись на столе, смотрела на него, как на дурака. Игорь глянул на неё через плечо и поджал губы.

– Ну и что ты вылупилась? Сказала б лучше, как выбраться из этой чертовщины.

Он снова уставился на дверь, ничего не понимая. Долю секунды назад он был свято уверен в том, что за этой дверью должен быть коридор, потому что заходил он сюда из столовой точно через другую. Не может же, в самом деле, быть такого, чтобы две двери по разные стороны одного помещения вели в одно и то же место, тем более, что ещё сегодня одна из этих дверей открывалась – в совершенно другое?

Пока Игорь об этом думал, кошка Клякса выпрыгнула в открытую форточку, а на кухню из коридора бесшумно зашла Виолетта. Она увидела задумчиво сгорбленную спину Игоря и позвала:

– Иди сюда!

Игорь испуганно вздрогнул, опасливо обернулся, но увидев Виолетту, выдохнул. А она – улыбнулась.

– Что ты там стоишь? Мы тебя уже заждались! Всем есть хочется.

– Вы не начинаете без меня? – удивился Игорь.

– Ну да, а что? Ладно. Пойдём.

Виолетта развернулась и собралась переступить порог. И пока она не пропала из его поля зрения, Игорь в один прыжок перелетел пол кухни и остановился у девушки за плечом. Она обернулась и лукаво глянула на него.

– Теперь – пойдём, – сказал Игорь. – А то мне уже здесь просто страшно.

– Боишься потеряться?

– Да.

– Понимаю… Я тоже.

– Что-о? – опешил Игорь, когда до него дошёл смысл сказанного Виолеттой. – Ты сама боишься потеряться в собственном доме?!

– Нет! – смешливо возразила она. – Я – вообще, в целом.

Звякнули бубенчики – это её мягкая рука нашла руку Игоря. Он вцепился в неё, как маленький ребёнок вцепляется в мамину руку, боясь оторваться и потеряться.

Его и правда – все ждали: за столом на небольшой веранде, куда вела задняя дверь, и дальше уже начинался сад. Единственная стена, на которой держался навес, была сложена из кирпича, и её уютно освещал жёлтый электрический свет лампы в форме старинного фонаря. Кирпичную стенку как бы продолжал густой девичий виноград, цепляющийся за решётку из морёных досок, и вечером его распятерённые листья на просвет казались листами сусального золота.

На дощатом полу в сени девичьего винограда в полудрёме развалилась кошка Клякса, легла щекой на вытянутую лапу и лениво смотрела на людей. Только внимательное чёрное ушко поворачивалось, уловив писк комара ли, какой-то недосягаемый человеческому слуху инфразвук… На карнизе окошка, выходящего с кухни, села стройная, как статуэтка, кошка Марса, вытянулась и замерла, глядела, не мигая, раскосыми глазами.

Смеркалось. К лампе в виде старинного фонаря прибивалась мошкара.

В ожидании трапезы Кошатник чесал устроившегося у него на коленях рыжего кота Чубайса, а тот запрокидывал морду, подставлял подбородок под коричневые пальцы деда, вытягивался, а в горле у него что-то вибрировало. А Игорь Икончиков был много удивлен, узнав среди сидящих за столом Кошатника из перехода. Только тот был без своей знаменитой шапки, и на его вытянутой голове лохмато торчали заострённые седые прядки. Грузный Кошатник, развалившийся на визуально хлипком стульчике, занимал довольно много места, и создавалось впечатление, что ещё и за пределами его крупной фигуры действует как бы гравитационное поле, как у особо крупных космических тел, из-за чего другие не приближались к нему меньше, чем на определённое расстояние. Исключение составлял только рыжий смельчак Чубайс.

Просто другого объяснения открывшейся его взору картине Игорь Икончиков не нашёл: Кошатник сидел один у длинной стороны прямоугольного стола, а у короткой справа от него теснились Вералика и рыжий, как солнечный кот, пацан лет тринадцати, а то и пятнадцати. Волосы у него были курчавые, до плеч, и Игорь Икончиков мог поклясться, что до сих пор не видел настолько бессовестно рыжих людей. Он даже поначалу принял, грешным делом, этого рыжего за девчонку. Проблему восприятия его пола усугубила и яркая кофта из разномастных лоскутков, но всё-таки Игорь и сам время от времени не отказывал себе в цветастых рубашках.

Напротив Вералики и Рыжего сидела Василина. Включенный телефон освещал белесоватым излучением её лицо и делал похожим на молодую Луну.

На столе по клеёнке расставлены приборы на шесть персон. В центре, на резной деревянной подставке, укутанная полотенцами и пёстрыми лоскутными прихватками, ждёт закопчённая утятница. Рядом с ней, так же замотанная в полотенце, алюминиевая кастрюля.

Виолетта остановилась, притянула Игоря к себе, ухватив под локоток и звонко объявила:

– Кто ещё не знает – деда! Тишенька! – это Игорь. Поживёт с нами какое-то время.

Кошатник пристально взглянул на гостя поверх кругленьких чёрных очков, причмокнул толстыми губами и протянул:

– Тю-у, глядишь – ещё один! Этому даже всё честь по чести – за стол сажаете. Эй, Тишка! Прав ты был, насчёт гостя-то. Да не по Васькину душу, – и метнул лукавый взгляд на внука.

Игорь Икончиков заметил, как Виолетта с Василиной быстро напряжённо переглянулись. А Кошатник завершил свой монолог, как какой-нибудь сказочный князь на пиру:

– Садись с нами. Гостем будешь.

Рыжий Тишенька с интересом и неподдельным, совершенно детским восторгом смотрел на Игоря. Игорь тоже поглядывал на него. Мальчишка был такой же конопатый, как и его старшие сёстры, но из-за рыжих волос и пронзительно-зелёных глаз казался подкидышем в этом семействе. Также на фоне задумчивых, отрешённых и медлительных сестёр он отличался резвостью и энергичностью. Только Игорь Икончиков уселся, ещё не пододвинулся на стуле ко столу, как над ним возник Тишенька, прихваткой и стёганой рукавицей придерживавший утку, от которой аппетитно пахло нежным мясным соусом.

– Извольте-с угоститься, – по-старинному приговаривал Тишенька, накладывая в тарелку Игорю кусочки мяса в густой подливке. – Беф а-ля Строганόфф.

Кошатник весело насвистывал известную мелодию из «Женитьбы Фигаро». Исподволь поглядев на него, Игорь Икончиков подумал, что есть какое-то сходство между этим дедом и персонажем из мультика про Алису Селезнёву – Громозекой: тоже громогласный и занимает много места. Деду Кошатнику только бы меховую шапку с ушами на папаху сменить – и вот тебе вылитый Громозека будет.

– Ай, Тишка! Ай, кулинар! Ужин – пальчики оближешь! – нахваливал трапезу деда Кошатник. – Вы, девки, учитесь…

Он только начал есть, как к нему стянулись до того бездельничавшие на веранде или прятавшиеся в саду кошки. Теперь дед, как бы оправдывая своё прозвище, восседал в окружении ластившегося к нему хвостатого народца, как кошачий бог. Среди тёршихся вокруг него кошек Игорь Икончиков приметил и пятнистую спинку своего Тихона, потом посмотрел на рыжего мальчишку и чуть не рассмеялся вспомнив, как при первой их встрече на чужой кухне Виолетта назвала его кота тёзкой своего брата. И правда ж – тёзки!

Кошатник ел так: зачерпывал кушанье в ложку и, прежде чем отправить в рот, выбирал из ложки пару кусочков мяса, мял их неповоротливыми пальцами, рвал на ещё меньшие кусочки и с рук раздавал кошкам. Игорю Икончикову такое положение вещей было не по нраву и даже отбивало аппетит, поэтому он старался не смотреть на Кошатника, а смотрел в свою тарелку. Безотносительно происходящего за столом, ужин всё же выдался наславу и бефстроганов получился просто отменным.

Василина уперлась локтями в стол, опустила подбородок на переплетённые в замок пальцы и вопросительно уставилась на Кошатника.

– Деда, а, деда? – полушутливо обратилась она к старику.

– Чевось, внуча? – подхватив шутливый тон, отозвался Кошатник.

– А ты таблетки свои не забыл?

– О-ой! – уже всерьёз опешил он и шлепнул себя ладонью по лбу. – Забыл! Право дело – забыл! Склероз к мозгам прирос, да чтоб его… Где, где они?

Тишенька отложил вилку, бесшумно снялся с места и, как ветер, унёсся в дом. Василина вздохнула, пошарила глазами под веками – в точности, как делала её сестра. Теперь её тон стал более суровый, когда она заговорила:

– Только давай без фокусов своих. А то будешь – перед санитарами в больнице мухлевать.

Виолетта сдержала улыбку.

Вералика отстранённо отделяла мясные кусочки от пюре и раскладывала их на другом краю тарелки, пытаясь не закрывать тонких тёмно-зелёных птиц. Игорь Икончиков обратил внимание на то, что тарелки у всех – разные. Ему, например, выдали с розочками на серых стебельках и затёршейся золотой каёмкой по краю. У Виолетты была глубокая тарелка в белый горох на голубом фоне. Её сестра ела из аккуратной тарелочки с ветками сирени. Какие-то такие хранились у Игоря дома в серванте и ставились на стол только по особым случаям. Кошатник же вообще преспокойно себе ел из эмалированной миски со смешными ёжиками в голубых штанишках. На месте, с которого отлучился Тишенька, осталась стеклянная ярко-оранжевая тарелка.

– Да, деда, не саботируй лечебный процесс, – поддержала сестру Виолетта.

– Я не саботирую, вы что! – деланно обиделся Кошатник. – Я ж всё понимаю: святое дело! Вот вы говорите – деда Мотя… А деда Мотя ещё из ума не выжил, понимает…

– Ну а если понимаешь, то почему таблетки не пьёшь? – строго свела к переносице брови Василина.

– Да кто сказал, что не пью?! Пью! А вот же – как раз…

На счастье Кошатника как раз в этот самый момент из дома вернулся Тишенька со стаканом воды и блюдцем в руках, на котором перекатывались капсулы и лежали кругляшки таблеток. На лице деда, однако, радости не отобразилось – наоборот, появилась мученическая гримаса, он даже брезгливо скривился.

– Ой, а что это, деда, такой недовольный вдруг сделался? – вдруг стала подначивать Виолетта. – Вижу же: не хотел таблетки пить, даже не собирался!

– Собирался! – обиженно возразил Кошатник. – Вот прямо только-только собирался, видит бог – да забыл…

Тишенька, подносивший деде блюдце с таблетками, прятал за рыжими локонами улыбку и то, как покраснел. Василина и Виолетта даже не пытались сдерживать смех. Василина прыснула в кулачок, лукаво сощурилась на Кошатника и с вызовом сказала:

– Ну так пей сейчас!

Ноздри толстого носа Кошатника недовольно вздулись.

– Не будешь же, – покосилась на него Василина, – я по лицу вижу: задумал что-то.

– Нет! – возмутился Кошатник. – Я чист, как стёклышко, и полон искреннего желания принять лекарства.

Маленький рот Василины изогнулся в ехидную улыбку, острую, как серп.

– Ой ли… Врёшь же, деда! – тряхнула она чёрной головой и легла щекой на кулачок.

– Да не вру, вот те крест!

Кошатник быстрым движением, сложив большие пальцы щепотью, перекрестился. Василина с лукавой усмешкой погрозила ему.

– Ай-яй-яй, деда-деда… Креститься и божиться каждый может, а ты – возьми и выпей эти таблетки! Чтобы все видели. Чтобы Игорь – видел, что деда Мотя не пустослов и ему не слабо.

Игорь Икончиков смущённо наблюдал за этим действом. Кошатник зыркнул на него, вздохнул и стукнул крупной ладонью по столу, вспугнув всех кошек на веранде.

– Не пустослов я! – вскричал он и повернулся к внуку. – Тишка! Давай-ка это сюда. Покажем, кто тут пустослов, – и сгрёб в горсть таблетки с блюдца, другой рукой подхватил стакан.

Как пьют водку, Кошатник выдохнул ртом, с обречённым «ну, с богом!» закинул в рот горсть таблеток и запрокинул стакан. Василина тем временем не сводила с него взгляда, подперев голову обеими руками. Тишенька стоял с блюдечком в руках, не спеша возвращаться к трапезе, и как-то виновато глядел на гостя, будто бы взглядом извиняясь за то, что тому пришлось стать свидетелем этого фарса. Василина ласково сказала:

– Тишенька, братик, ты проверь: выпил деда таблетки или, как в прошлый раз, закинул за воротник? А то деде с его фокусами – только что в цирке и выступать…

Тишенька отставил пустое блюдце на стол и склонился к деду. Кошатник сердито скрестил руки, насупился, надул щёки, и стал казаться ещё больше и ещё круглее. Тишенька невозмутимо осмотрел его, повернул лицо на Василину и заверил:

– Выпил.

– Вот и славненько, – отозвалась сестра, берясь за вилку и возвращаясь к своей остывшей порции.

Обращаясь то ли к сидевшему рядом Игорю, то ли в никуда, Виолетта тихонько вздохнула и обыденно повела плечами:

– И вот такая дребедень – каждый день…

Так же тихонько Игорь Икончиков отозвался, комментируя развернувшуюся у него на глазах:

– Дед пей таблетки, а то получишь по жопе.

– Именно так! – воскликнула Виолетта, воздев свою вилку с белой костяной ручкой и захихикала.

Василина тоже расслышала комментарий Игоря и подхватила хихиканье сестры.

– Точней и не придумаешь.

Кошатник обиженно надул губы. Он тоже слышал, что сказал Игорь.

– У, сопляк, это кто ещё получит по жопе…

Игорю Икончикову стало неловко.

Ситуацию попытался разрядить Тишенька. Положив ладошку, такую же белую и изящную, как у его сестёр, на круглое плечо Кошатника, он склонился и успокоительным тоном пропел:

– Деда, ну он же шутит!

– У-у, шуточки всё у них, шуточки, вы поглядите, – заворчал Кошатник, вновь вооружаясь ложкой и полезая в свою эмалированную миску, чтобы шумно соскрести со дна остатки пюре с мясной подливкой.

Вералика опустошила свою тарелочку и теперь сидела с отрешённым видом, как восковая кукла, выпрямившись на стуле. Кошатник посчитал необходимым пояснить ей происходящее, обводя смуглым пальцем присутствовавших:

– Вот, они меня обижают, да ещё и смеются!

Девочка посмотрела на сестёр, на брата, на Игоря Икончикова. Взгляд у неё был пустой и холодный – Игоря пробрало до мурашек. В этом взгляде он увидел, что Вералика совершенно не понимает, почему смеются, что испытывает её дед. Личико её, не по-детски прекрасное – пугающая бесчувственная маска, не выражающая ни единой эмоции. Ей ни смешно, как другим, ни обидно за деду. Она вроде и здесь – и в то же время в другом измерении. «Аутистка, что ли?» – промелькнуло в мыслях у Игоря Икончикова. Он никогда в своей жизни не видел настолько пассивных и молчаливых детей, а тем более – никогда не видел аутистов.

Виолетта с Тишенькой собрали тарелки и расставили блюдца. Посреди стола появился пузатый фарфоровый заварник с кобальтово-синими цветами, рядом с ним – сахарница без крышки, расписанная фирменной ломоносовской кобальтовой сеткой. Тишенька двумя руками, вот-вот надорвётся, притащил эмалированный чайник – жёлтенький, с нарисованным букетиком земляники – и с предупредительным возгласом:

– По-о-оберегись! – водрузил на резную подставку, на которой до того стояла утятница.

Виолетта поставила на стол ягодный пирог.

– Это мы с Виолой испекли! – Тишенька указал пальцами обеих рук на пирог и хвастливо посмотрел на Игоря.

Виолетта мягко улыбнулась, возвращаясь на своё место. Её как будто не очень устраивала этакая слава, она даже смутилась, взмахнула ресницами и опустила глаза.

– Это Тишенька испёк, – поправила она. – Наш главный мастер-кулинар.

– Круто, – похвалил Игорь Икончиков Тишеньку и с видом элитного дегустатора добавил: – Сейчас опробируем.

Втайне ему казалось необычным, что здесь всё готовил преимущественно этот рыжий пацан, хотя с ним в доме жили две взрослых сестры. При этом, в собственной жизни Игорь не считал готовку исключительно женской прерогативой, потому что чаще всего дома готовил только он. Но он не ведал кулинарных премудростей, ему не доводилось печь пироги или колдовать над горячими блюдами с французскими названиями. Состряпать яичницу на скорую руку, пожарить картошку, отварить макароны, наварить мясного бульона – это всё Игорь воспринимал как чистую обыденную формальность, чтобы никто из домашних, не дай бог, не помер с голоду. Он давно разучился корпеть над вкусом и, тем более, подачей. Главное – чтобы было съедобно.

Это в других домах, где он бывал, готовили матери или девушки. Либо его знакомые парни готовили сами, но то – если жили одни. Такого, чтобы пацан готовил на всю семью, да ещё и так вкусно, Игорь доселе никогда не встречал.

Кошатник жевал пирог, к его подбородку липли отдельные крошки, по губам размазывался бордовый сок. Он ел и нахваливал:

– Ух, Тишка, завидую же я твоей невесте! Невесты ещё нет – а я уже завидую! Ну что за парень, а? Талант!

– Да уж не поспоришь, – подхватил Игорь. – Просто красавчик!

Обычно он был сдержан в похвалах, но тут почему-то влился в общее журчание застольного разговора. Тишенька смущался, краснел, прятался в волосах, неловко чесал щёку. Игорь заметил, что у него на руке несколько коротких ноготков покрашены чёрным.

После чаепития Тишенька с Виолеттой собрали со стола посуду. Недоеденный пирог отнесли на кухню, закутали в полотенце и оставили на столе.

– Ну и напачкали мы тарелок, – поразился Игорь, зайдя на кухню следом за Виолеттой. – Всегда, когда вижу, сколько остаётся после еды, всерьёз подумываю о том, чтобы перейти на консервы и одноразовую посуду.

Посуду от ужина, порешили, в этот раз мыла Виолетта. Она уже мылила губку. Когда Игорь заговорил, она обернулась через плечо, улыбнулась, отчего на её щеках появились ямочки, и сказала:

– Пеппи Длинныйчулок каждый раз после трапезы заматывала испачканную посуду в скатерть и выбрасывала, чтобы не мыть. Но мы не в вилле «Курица», и у нас нет чемодана с золотом. К тому же, экологичнее – мыть посуду, а не использовать одноразовую.

– Давай я помогу? – предложил Игорь Икончиков.

Виолетта окинула его каким-то пренебрежительным взглядом.

– Не надо. Я управлюсь сама.

– Ну – как? Ты же, типа, разрешила мне тут пожить… меня накормили, я ел из этой посуды. Не могу же я ничего не делать, просто так…

– Ты – гость, – возразила Виолетта.

Она была весьма настойчива, да и Игорь не горел желанием возиться с посудой. Он, скорее, предложил это так, приличия ради. И поэтому, когда Виолетта сказала «не надо», с чистой совестью отправился слоняться по дому и искать своего кота Тихона.

Оказалось, тот счастливо расположился на коленях у Кошатника, свернулся калачиком и довольно урчал. С наступлением темноты на участок стянулись, кажется, все окрестные кошки и заняли всю террасу перед домом. Одни сидели, как буханки хлеба, важно подобрав под себя лапы, другие лежали, третьи сидели на самом столе и напряжённо наблюдали за серыми мотыльками, бившимися о плафон лампы над террасой. У забора бесновался сторожевой пёс, в темноте слышался оглушительный лай и цепной звон: это бесстрашная кошка Клякса, избегая собратьев, предпочла, спрятавшись за частоколом, подразнить собаку. Будто поддерживая сторожевого пса тринадцатого дома, соседские собаки вдалеке лаяли и завывали в ответ.

За горизонтом проносился со свистящим гудком невидимый поезд, грохотал по рельсам тоннами вагонов и затихал вдали, обрываясь так же резко. Ближе, совсем за забором, в речке наперебой квакали лягушки. В травах прятались сверчки и перешёптывались друг с другом. Где-то пел соловей. Ветер пел – в колокольчиках, подвешенных под навесом террасы, скрипел во флюгерах, что пытались острыми стрелами угнаться за ним.

В вечерней фиолетовой мгле освещённая терраса казалась слишком яркой, а ещё – единственным живым, видимым и осязаемым местом во всём мире. Помимо кошек, на ней собрались и домочадцы, кроме Виолетты. Маленькая Вералика что-то сосредоточенно рисовала цветными карандашами, склонившись над столом. Над ней кружили маленькие звенящие комары, но она не обращала на них внимания, как и на сидящих тут же деду и брата.

Кошатник сидел на скамейке в окружении кошек и котов всех мастей. Напротив, в плетёном кресле, сдвинутом к углу стола, сидел Тишенька. Оба держали в руках веером карты, на столе лежала кучка «битых» и колода с козырем – довольная дама бубён.

– Деда, ну так невозможно! – возмущался Тишенька. – Я больше никогда не буду с тобой ни во что играть! Ты всё время жульничаешь!

На хитром лице Кошатника протянулась улыбка – насмешка.

– Да ладно? – говорил он, а в горле его булькал смешок.

– Складно! – передразнил Тишенька, кладя свои карты на стол вверх рубашками и взмахивая руками. – Ты моего валета шестёркой червей побил и сказал, что это козырная. А ты думаешь, я не видел? Я тебе больше скажу: козырную шестёрку я в прошлом ходе взял.

Кошатник сощурился и глянул на кучку «битых».

– А ты уверен? – таинственно спросил он. – Ну-ка, давай, можешь сам проверить.

– А вот и проверю! – согласился Тишенька, полный уверенности изобличить деду.

Он снял верхние карты, перевернул, посмотрел и обомлел. Рыжие подвижные брови поползли вверх, рот сам открылся. Глядя на одну из карт, Тишенька зарылся белой рукой в кудри за затылке.

– Быть не может… Ничего не понимаю… Да как так-то? Она ж у меня была. Я её сам в руках держал… А где – черви?..

Кошатник торжествующе глядел на него.

– А ты у себя посмотри.

Тишенька взял со стола свои карты, глянул и раззявил рот ещё сильнее.

– Откуда?..

Кошатник округло хихикал.

Тишенька заозирался.

– Не, ну вы видели? Видели?! – заквохтал он, как базарная баба, обращаясь ни то к Вералике, ни то к сидевшей на другом конце террасы Василине, ни то вообще – к кошкам, и продемонстрировал всем шестёрку червей.

С довольным, деланно невинным видом Кошатник развёл ладонями.

– Ловкость рук – и никакого мошенничества.

– Я так не играю, – обиделся Тишенька, сморщив веснушчатый нос. – Нет, ну ты всё время мухлюешь! Даже когда в города с тобой играем – ты в атлас подглядываешь.

В этот самый момент на террасу, стукнув пластиковыми бусинами в дверях, вышел Игорь Икончиков. Остановился и огляделся. Он приметил Василину, сидевшую отдельно ото всех. На коленях у неё лежала книжка, но книжка её не занимала. Василина уперлась острым локотком в плетёный подлокотник и говорила по телефону.

– Что там? – расслышал Игорь, как она переспрашивает своего собеседника, и увидел, как поворачивается её лицо и быстрый взгляд проскальзывает по сидящим за столом. – Да как обычно: деда жульничает, а Тишенька обижается… Деда? Деда – нормально. Таблетки пьёт… Да мы вот только поужинали… Тишенька мясо такое сделал! Очень вкусно, как всегда… Да, приезжай скорее! Мы все очень ждём… Вералика – нормально… Рисует… Не-а, ни с кем не говорит… Да нормально… Виола тут нового гостя привела, Игоря… Да вроде – нормальный… Ну, вот увидишь. Приезжай… Да, и я тебя целую, мам.

Пытаясь никому не мешать и не смущать своим присутствием, Игорь Икончиков осторожно обошёл террасу. Он вытягивал шею и среди скопления кошек выискивал своего Тихона. Он увидел нескольких похожего окраса, но они никак не реагировали на его присутствие, даже ухом не вели. И то ли холодный ветерок с реки дунул – а у Игоря пробежали мурашки, когда он обнаружил, что потерял кота.

Под навесом перешёптывались китайские колокольчики.

– Эй, ты не этого красавца ищешь? – раздался пугающий своей резкостью и неожиданностью голос Кошатника.

Игорь развернулся на пятках и увидел на руках у старика ошеломлённого, явно только что разбуженного Тихона с красной шлейкой на груди.

– Да, его. Всё это время он сидел с вами?

– Да-а. Славный котяра. Только тощий. Вон, аж косточки прощупываются! Ты его хорошо корми.

Тишенька сидел вполоборота, облокотившись на спинку кресла, и с интересом смотрел на Игоря.

Игорь нашёл кота и не знал, что делать теперь. Он сел на краешек скамейки рядом с Вераликой и заглянул в её рисунки. Не надо было присматриваться, чтобы уловить во всех них что-то странное. Вералика рисовала удивительно хорошо для своих лет – с точностью воспроизводила мельчайшие детали. Только на всех рисунках, которые увидел Игорь Икончиков, были изображены часы: большие с маятником, которые стоят в прихожей и отбивают каждый час, с гирьками, как на кухне, будильники, наручные, просто циферблаты. Были фантазийные рисунки с тончайшими завитками и изгибами, но по композиции всё равно напоминавшие циферблаты. И все стрелки на всех нарисованных Вераликой циферблатах показывали без четверти час.

Вералика не замечала Игоря. Только мельком взглянула на него, а в то же время – сквозь, и ревностно отодвинула свои рисунки. Игорю было скучно, поэтому он попытался заговорить:

– Ого, сколько часов!.. – и тут же поймал на себе испуганные взгляды Тишеньки и Василины.

Вералика вжала голову в плечи и смотрела дико и забито.

Василина сорвалась с места и моментально возникла за спиной младшей сестры, будто телепортировалась из одного угла террасы в другой. Сделав шаг, она оказалась между Вераликой и Игорем, закрыв их друг от друга. Игорь смотрел на её ягодицы, задрапированные чёрной юбкой платья.

– Я здесь, – ласково обратилась Василина к девочке. – Всё в порядке. Можешь продолжать рисовать.

Потом она обернулась через плечо и посмотрела сверху вниз на Игоря.

– Вераличка боится незнакомых. Лучше пока с ней не разговаривать, а то она может испугаться и закатить истерику.

– Понятно… – потупился Игорь.

Колыхнулась чёрная юбка на бёдрах, сверкнул синий камень в перстне. Теперь Василина стояла к нему лицом.

– Если уж очень нечем заняться, я могу показать сад вечером.

– Давай. А почему – нет?

Каменный цветок

Они обогнули дом. Сад был тёмен, только ветви ближайших деревьев золотились в электрическом свете, проникавшем с веранды. В руке Василины щёлкнул карманный фонарик. Игорь Икончиков огляделся вокруг, взглянул на дом, стонавший скрипом флюгеров. Светилось окно кухни – как уютный солнечный островок, и в нём за подвязанными, как кулисы на сцене, шторами можно было увидеть тонкую спину Виолетты. Через открытую форточку в сад доносился шум воды.

Игорь задрал голову и увидел свет в чердачном окне. Потом – дернулась занавеска, и свет погас. Окошко исчезло в темноте.

Луч Василининого фонарика прорезал белым лезвием темноту и выхватывал треугольный островок: заросшая мощёная дорожка, из травы едва ли виднеются окатанные спинки булыжников, а по бокам от неё пушился лиловыми цветками лук-шалот. Среди его тонких восковых перьев полз курчавый мышиный горошек, торчали белые шарики одуванчиков, подорожник разложил овальные листы и тянул стрелки. Где-то в траве у дорожки стрекотали ночные сверчки. Пахло жасмином. Игорь взглянул под ноги, в луч фонарика, и подумал, что этот небольшой вырезанный из темноты лоскуток выглядит запущенно.

Василина шествовала чёрной тенью по тропинке, плечом к плечу с Игорем. Перед ними подрагивал и вонзался глубже в темноту белёсый лучик.

– До Революции в доме был штат слуг, – рассказывала Василина. – Был садовник. Лавр Петрович – Виола же говорила, что Дом построил Лавр Петрович? – был знатным садоводом и любил путешествовать. Он привозил из поездок, с гастролей разные семена и саженцы и сажал всё в своём саду. Не многое прижилось, не всё сохранилось с тех времён, но вот – яблони, вишни, тёрн…

Из глубины сада доносились жалобные стоны – это старые деревья скрипели на ветру.

Из-под ноги у Игоря отскочила крошечная лягушечка и скрылась. Лишь возмущённый шёпот кустиков шалота выдал её.

Луч фонарика скользнул прочь с дорожки и осветил заросли дикой розы, глядевшей изумлёнными розовыми цветками. Как башенки на волшебном замке, вверх тянулись заострённые купола бутонов, внутри которых покоились свёрнутые лепестки. Василина провела по листьям ладонью, склонилась и потянулась носом к одному из цветков. Кончиком пальца провела по краям лепестков, словно их пересчитывая.

Игорь неловко засунул руки в карманы джинсов.

– Мне всё-таки кажется, на ваш сад лучше было бы взглянуть при дневном свете, – заметил он, за чем последовала не очень удачная шутка-не-шутка: – А то это больше похоже на романтическую прогулку. Остаётся только целоваться с красивой девушкой, – как вдруг он резко зажмурился и выставил ладонь, загораживаясь.

Его ослепил свет фонарика, который направила на него Василина. Игорь видел лишь абрис её темной фигуры в ореоле света, а вокруг – темнота.

– Именно поэтому мы и здесь, – послышался строгий голос Василины.

– Ч-то?..

Щелчок – фонарик погас. Всё погрузилось во мрак. Лишь за деревьями желтело окошко кухни.

– Я знаю, при каких обстоятельствах вы познакомились с моей сестрой, – заговорила Василина, в чёрном платье сливаясь с ночью в саду – или это не Василина, а сёстры просто дурят Игоря?

– Да, получилось не очень красиво, – признал Игорь.

Незримый сад вздохнул ветром – это покачнулась чёрная материя на бёдрах Василины.

– Она всё равно сказала тебе адрес. Теперь ты здесь. А если ты здесь и хочешь остаться с нами хотя бы ещё на одни сутки, – шептала она из темноты у розового куста, – то будь сдержан. Держись подальше от моей сестры. Пока мы обе в этом доме, никаких отношений с мужчинами мы не имеем.

– Вы можете просто выгнать меня, – потерялся Игорь. – Я сам уйду, прямо сейчас!

– А где ты будешь ночевать?

– Да найду, – отмахнулся Игорь. – Первый раз, что ли? Попрошусь к кому-нибудь из друзей.

– Виолетта дала тебе этот адрес, потому что тебе некуда идти. Если пренебрежёшь её гостеприимством – она обидится. Я не могу тебя выгнать, потому что не я приглашала, и ты ещё ничего такого не сделал, из-за чего тебя можно было бы выгонять. Оставайся, живи. А то, что мы с тобой здесь говорили – будет нашим секретом. Потому что Дом любит секреты. К тому же, в нашем доме можно жить так, что вы и забудете, что живёте ещё с кем-то под одной крышей.

– Странная, конечно, логика, – хмыкнул Игорь. – Ну ладно.

Они вдвоём вернулись, шелестя по траве, к звенящей террасе. Там пахло добротным табаком: это Кошатник раскурил трубочку. Кошки постепенно покидали террасу. Кошатник и Тишенька стучали по столу костяшками домино. Вералика по-прежнему рисовала часы.

– Ты даже в домино умудряешься жульничать, что ли? – обиженно причитал Тишенька, полезая рукой в кофр, где располагался «базар» и набирая себе костяшек.

– Нет, просто удача всегда на моей стороне, – самодовольно усмехнулся Кошатник. – Э, ты смотри, сейчас весь «базар» к себе перетащишь – точно проиграешь.

– Это мы ещё посмотрим, кто проиграет…

С лукавым видом Кошатник попыхивал трубочкой.

Василина и Игорь поднялись на террасу. Девушка, окинув взглядом сидящих за столом, сказала строго:

– Время уже к десяти. Допоздна не засиживайтесь.

– Есть, товарищ командир, – двумя пальцами отсалютовал ей Тишенька, не отрываясь от разложенных на столе белых с точечками костяшек.

– Смотрите у меня, – пригрозила Василина. – Особенно – ты, братец. Знаю я тебя: к полуночи разгуляешься, сам спать не будешь и другим не дашь.

Тишенька только рукой на неё махнул.

– Слышал? – нахмурилась Василина. – Отмахивается тут! Вот я тебе деденого снотворного дам – будешь потом ходить, слюни пускать.

Кошатник посмеивался на лавочке.

– И да, Тиш, – вспомнила Василина, проходя мимо стола, – проследи, чтобы деда сам снотворное перед сном выпил. Всё, Вераличка, пойдём, пора спать.

Сначала она попыталась за подмышки поднять девочку со стула, но та начала упираться: схватилась руками за столешницу, да так сильно, что пытаясь её подвинуть, Василина вместе с ней чуть-чуть сдвинула стол. Деревянные ножки тяжело скрипнули по полу. Тишенька отвлёкся от домино и пролепетал:

– Не надо, лучше я её уложу…

– Василька! – подхватил Кошатник. – Оставь девчонку в покое!

Но упрямая Василина их не слушала. Поняв, что просто так снять Вералику со стула не получился, она одной рукой аккуратно отодвинула её рисунки, приговаривая:

– Всё, поздно. Забирай рисунки и пошли спать.

Тем временем на краешек лавочки возле Кошатника присел беспрестанный Игорь, сложил руки на коленях. Тишенька ещё напряжённо наблюдал за сёстрами, а Кошатник, весь в облаке табачного дыма, повернулся к Игорю и предложил:

– Сыграешь с нами?

Игорь мотнул головой, хотел отказаться, но не успел он сказать слово «нет», как Кошатник отвернулся от него. Это террасу огласил резкий вскрик Василины:

– Ай!

Всё внимание мгновенно свелось на неё. Она стояла, вытянув дрожащую руку и непонимающе оглядывала кисть.

– Укусила тебя? – спросил сорвавшийся с места Тишенька.

Он хотел приблизиться к старшей сестре, но в тот же момент младшая сползла со стула на пол и начала биться в истерике, завывая так громко, что у Игоря заложило уши. Кошатник покачал головой, шипяще вздохнул и неуклюже перевесился через подлокотник лавочки к Вералике. Рука, держащая дымящуюся трубочку, лежала на его толстом колене, на полосатой засаленной материи штанов.

– Эй, красавица, – ласково заговорил с внучкой Кошатник, – а ну не реви. Всех кошек распугала. Ну, что это такое?

Тишенька сел на корточки перед распластавшейся на полу сестрой и позвал, проговаривая по слогам:

– Ве-ра-ли-ка! – и заговорил с ней ласково: – Василина не даёт тебе рисовать? У-у-у, какая плохая Василина. Но а ты – зачем её цапнула? Ты же не собака, ну? Вон, даже Грета – собака, а никого же не кусает. А Василине больно. А вот если я тебя укушу – тебе же тоже будет больно? – и тут Тишенька с корточек резко вскочил на четвереньки и начал звонко лаять, как настоящая собака. – Рр-ваф! Р-ваф!

Из темноты его лай подхватила сторожевая, Грета.

Вой Вералики затих. Всё ещё красная, она также поднялась на четвереньки и начала лаять на Тишеньку в ответ. Кошатник над ними забулькал отрывистым, как икота, смешком. Василина засмеялась, когда Тишенька, не поднимаясь с четверенек, погнал Вералику по террасе в дом. Засмеялась, увидев их, и вышедшая из дома Виолетта, когда они, пробегая мимо, чуть не сбили её с ног в дверях.

– Ну что за выдумщики, а! – весело приговаривал им вслед Кошатник.

Потом, оказавшись один на один с Игорем в прихожей, Виолетта объясняла ему:

– Вераличка – особенный ребёнок, с ней очень сложно. Ей уже семь, а она не говорит, живёт в своём мирке. Для неё как будто ничего вокруг не существует. Из нас только у Тишеньки получается найти с ней контакт. Его она слушается. Василина всё пытается найти ключик: читает ей вслух, думает, что так Вералика быстрее заговорит, водит её к специалистам, записала в специальный кружок для таких детишек, научила считать и, кажется, даже – читать… Но с этими истериками она справляться не научилась, а они случаются непредсказуемо.

Игорь слушал и молчал, вспоминая, что ему говорила Василина в саду. Но Виолетта – лесная фиалка, в белом кружевном сарафанчике… На лицо как две капли воды с сестрой, но в то же время – совершенно на неё не похожая. Это к ней он шёл, ей принёс букет фиалок. Она сама дала этот адрес. Как нелепо теперь – когда он остается в её доме… К ней нельзя прикасаться. Заговаривать с ней, вероятно, тоже нельзя. Но нежная Виолетта – первая девушка в его жизни, кто вызвала в нём такой странный тёплый трепет. Теперь – так…

Может быть, строгие сапфировые глаза ничего не заметят? Не будет же их всё время преследовать чёрная тень?

– Ладно, пора, – сказала Виолетта. – Я принесу тебе постель.

Вопреки заверениям Игоря, что он справится сам, сёстры хлопотали, застилая ему постель. До того комната пахла сырой пылью и нежилым пространством, но взбивая перину, Василина стряхнула пыль, а Виолетта на своей коже внесла нежный аромат фиалки. Игорь просто стоял в стороне и наблюдал за их движениями – как наклоняется Василина и её ладони разглаживают и подтыкают ситцевую простынь, как Виолетта, распространяя флёр цветочного аромата, натягивает на подушку клетчатую наволочку. Каждое её движение сопровождалось шуршанием колокольчиков на запястье. Постельное бельё, которое они достали, явно всё было из разных комплектов, но при этом ситцевая простыня, клетчатая наволочка и однотонный, с тиснёным узором пододеяльник каким-то чудом прекрасно сочетались между собой.

Кот Тихон не мог оставаться в стороне, пока Виолетта и Василина застилали постель: запрыгнул на перину, когда Василина встряхивала простыню, и потом сидел бугорком под цветастой тканью, залез в пододеяльник. Девушки смеялись. Игорь взял кота на руки, ткнул, как ребёнка, в прохладный сатиновый нос и сказал:

– Тишка, разве не видишь, что ты мешаешься?

– Он наоборот помогает! – смеясь, возразила Виолетта.

– А вот – если ночью будет холодно, – сказала Василина, взваливая на готовую постель громоздкий сложенный плед – шерстяной, в крупную клетку, пахнущий нафталином, земляничным мылом и чуть-чуть – лавандой. – Но обычно на ночь мы протапливаем.

После она отряхнула ладони, вытянулась, разминая спину, и вышла из комнаты. В дверях она остановилась и выжидающе посмотрела на замешкавшуюся сестру. Та выпрямилась, метнулась к Игорю, улыбнулась его коту и легко коснулась подушечкой указательного пальца нежного носика. Затем, подняв пронзительные фиолетовые глаза на Игоря, улыбнулась и ему.

– Спокойной ночи.

– И тебе спокойной ночи, – отозвался Игорь.

Василина, стоя на пороге вполоборота и положив руку на косяк, нетерпеливо смотрела на них.

Потом обе сестры вышли. Захлопнулась дверь, притянутая сквозняком. Василина остановилась в прихожей, уперла руки в тонкую талию, и угрожающе обратилась к Виолетте:

– Ты разве забыла про уговор, сестрица?

– Нет, конечно. Но надо же было пожелать спокойной ночи человеку. Это простая вежливость.

Василина свела к переносице гибкие чёрные брови.

– Ой, смотри у меня!

Тут Виолетта тоже подбоченилась, тоже нахмурилась и уподобилась ей зеркальному отражению.

– Это ты – смотри. Сестрица…

Игорь лёг. Постель была прохладной. Кот Тихон замурчал и свернулся в ногах, как на подушку, положив меховую щёку Игорю на лодыжку.

Оказалось, что в доме совершенно невозможно спать. За стеной на кухне гудела и пыхтела печка – но достаточно тихо, чтобы к этому звуку можно было привыкнуть. Так же можно было привыкнуть и к стрёкоту сверчков под окном, и к завываниям далёких собак, и к дружному кваканью лягушек, и к низкому грохоту поездов. Все эти звуки, сливаясь в общую симфонию, приносили покой и убаюкивали. Не давало покоя только то, что казалось, сам огромный дом скрипел, когда ветер завывал, гнул деревья в саду и бросался в окно – но это лишь скрипели флюгера на крыше. Над потолком комнаты, в которой Игорь беспокойно вертелся в скрипучей кровати с боку на бок, раздавались звенящие звуки, как будто кто-то перебирал струны гитары, и тихое неразборчивое пение. Гитарная музыка запиналась, сбивалась, но всякий раз терпеливо начиналась заново. Прислушавшись, Игорь смог разобрать отдельные фразы:

Там же наверху – стук из соседней комнаты и сердитый женский голос:

– Да Тихон!

Кот в ногах у Игоря повёл ухом и выжидательно поднял голову.

Музыка стихла.

Послышался скрип половиц – словно кто-то, гонимый бессонницей расхаживал туда-сюда над потолком и по галерее. Возможно, это призраки прошлых поколений, живших в этом доме.

Снова – скрипят флюгера и от ветра звенят стёкла, как будто вот-вот выпадут из фрамуг.

Ещё спать не даёт карусель всех безумных воспоминаний сегодняшнего дня.

Игорь от безделья полез в телефон. Вспыхнувший дисплей на мгновение ослепил его, но вскоре глаза привыкли. Там было одно непрочитанное сообщение: «Привет. Ты как? Я скучаю». Игорь смахнул его и не стал отвечать. Подложил телефон под подушку, повернулся на бок, встревожив кота, и закрыл глаза.

В форточку из сада запрыгнула черная кошка, вытянулась и стекла на подоконник. На кровати фосфорически сверкнул глазами кот Тихон, напрягся, утробно заурчал. Не обращая на него никакого внимания, кошка Клякса по-хозяйски прошла вдоль кровати по половичку, запрыгнула в изголовье и свернулась, аккуратно сместив с подушки голову спящего Игоря.

Проснулся Игорь тогда, когда уже за окном сад освещало катящееся в зенит солнце. В тот короткий миг между пробуждением и тем, как откроет глаза, он был уверен, что находится дома. Только спина и, в особенности, шея непривычно затекли во сне. В родной кровати так не бывает.

Он открыл глаза и долю секунды не мог понять, где находится. Перед глазами – окно в сад, на котором колышется поволока лёгкого тюля, в струящейся драпировке играет свет и тень. К окну спинкой приставлен стул, оббитый кое-где тлеющей грубой красно-чёрной шерстью. На этом стуле сложена одежда Игоря, а на стопке одежды, как на троне, восседает важная чёрная кошка. На подоконнике за тюлем ленно вытянулся серый кот с пушистым хвостом, с белой манишкой на грудке и белыми лапками. На стене над кроватью висит узорчатый ковёр с бахромой. Комнатка крошечная. Ещё, кроме кровати, в ней помещается комод и этажерка в углу.

Игорь вспомнил, что вчера уже осматривался в этой комнате. Вспомнил кружевную салфетку со свешенным уголком на комоде, серебряные подсвечники, чёрно-белые фотографии в рамках, деревянную шкатулку и овальное зеркальце с ручкой. Игорю стало интересно – и он взял в руки одну из фотографий. За стеклом застыло сморщенное лицо древней старухи, сфотографированное как бы снизу вверх. На голове белеет завязанная сзади косынка. Ворот цветастого халата расстёгнут на шее, и за ним виднеется крошечный плоский крестик на шнурке. Что-то загадочное и магнетическое было в этом образе…

На другой фотографии – портрет молодой девушки. Светлые волосы коротко подстрижены и закручены в старомодной причёске. Игорь поднёс эту фотокарточку к глазам и никак не мог отвести взгляд. Девушка на фото улыбалась, но в глазах её улыбки не было. В монохроме тени выглядели особенно тёмными, и лицо её казалось точёным. Было в этих чертах что-то таинственное, притягательное, но в то же время – холодное и пугающее. Игорь долго всматривался, а девушка загадочно смотрела на него сквозь время.

«Она очень похожа на сестёр», – догадался Игорь и вернул фотографию на место.

В другой рамке фото не по размеру – как на паспорт – слишком маленькое, что за него положили белый листок. Тоже чёрно-белое. На нём – серьезный мужчина в костюме и даже с галстуком, тёмные волосы зачёсаны назад, смотрит в камеру. И правда, кажется, фото из паспорта или какого-то пропуска.

На последней фотографии из стоявших на комоде – эти мужчина и женщина с фотографий держатся под руки. Лицо у мужчины довольное, не как на маленьком фото, голова чуть наклонена. Кажется, фотограф поймал момент, как он что-то кому-то говорит. Одет мужчина в чёрный костюм, безупречно сидящий на нём, а в петлице пиджака белеет бутоньерка. Женщина рядом с ним в изящном белоснежном платье, её лицо затуманила лёгкая фата. На первый взгляд легко могло бы показаться, что это Виолетта или Василина в подвенечном платье, однако фотокарточка слишком старая. Невеста на ней стоит, молчит и улыбается. Только глаза её – не улыбаются…

Игорь решил заглянуть в шкатулку. Резная деревянная крышка не сразу поддалась: оказалось, надо сдвинуть металлические крючочки, держащиеся за петли. Очевидно, шкатулку очень давно не открывали, и ржавые крючочки двигались неохотно.

В оббитой изнутри красным бархатом шкатулке лежало много всякой всячины. Первое, что бросилось Игорю в глаза – свернутая, как змея, нитка крупного золотистого жемчуга, и не настоящего как будто. Бусы обтекали оранжевую прямоугольную коробку «Красной Москвы». Раззадоренный интересом и чувством запретного, которое возникает, если без разрешения шарить в чужих вещах, Игорь решил осторожно разобрать шкатулку, всё посмотреть, а потом вернуть на место, сложить всё, как и лежало.

На удивление, парфюм во флаконе ещё не выветрился, хоть и потемнел. Под коробкой с духами обнаружился пластиковый кофр, в котором на атласной драпировке лежала позолоченная юбилейная медаль «60 лет». Такие дарят на юбилеи сотрудникам на градообразующих предприятиях. Под кофром с медалью – серая трудовая книжка. Игорь пролистнул её. Некоторые гербовые странички слиплись между собой. На первой странице аккуратным каллиграфическим почерком выведены данные держателя: «Горовой Матвей Игнатьевич». Похоже, во всей трудовой только одна запись: «Энергия».

Игорь отложил трудовую книжку на комод, где уже стояла коробочка «Красной Москвы», лежал киот с медалью и жемчужные бусы. В шкатулке осталась кипа чёрно-белых фотокарточек и почтовых открыток с адресами на обороте. На фотокарточках запечатлены женщина, похожая на знакомых Игорю сестёр, с ребенком на руках, грудной малыш, лежащий животом на пелёнке в окружении погремушек, женщина с чёрной кошкой, её муж с ребёнком. Была и старинная фотография, из тех времён, когда люди ещё старательно позировали для снимка. На фоне драпировки сидела бледная женщина с тёмными волосами под каре. Она смотрела задумчиво, и белеющие веки таинственно прикрывали её глаза. Одной рукой женщина придерживала ребёнка, как куклу, в кружевном платьице. У щекастого младенца было забавное выражение лица.

На дне шкатулки Игорь нашёл два золотых обручальных кольца, серебряную звезду Ордена Славы и нательный крестик на истлевшем шнурке. Он даже вынул крестик и поднёс его к фотографии старухи, чтобы сравнить. Это был тот самый крест.

Закончив свои исследования, Игорь аккуратно, в том же порядке сложил всё содержимое обратно в шкатулку: фотокарточки и открытки, трудовая книжка, юбилейная медаль, «Красная Москва», бусы – но в конце концов, как по закону подлости, крышка отказалась закрываться. Мешалось что-то снизу, как будто в шкатулку набили больше, чем она могла вместить. Игорь чертыхнулся и начал снова перекладывать содержимое из шкатулки, чтобы утрамбовать всё так, чтобы в итоге можно было закрыть.