На дороге
На дороге
Глава 1. Смеркалось…
Даже не знаю с чего начать… Это обычная проблема – начать так, чтобы заинтриговать, зацепить читателя и плавно-плавно потянуть за собой. Вот и сейчас… В голове почему-то постоянно вертится лермонтовское «Я ехал на перекладных из Тифлиса…» Да, почти что так… Я ехал, и на тот момент находился уже довольно далеко от города. Ранний вечер клонился уже к вечеру зрелому, так что описание времени суток тоже можно было смело заимствовать у другого классика – смеркалось…
* * * * *
Наверное, все писатели так – сначала начинают для души, стремятся поделиться чем-то наболевшим, нужным, сокровенным, вкладывают в произведение всё сердце, и поначалу прёт хорошо. На тебя обращают внимание издательства, о тебе понемногу начинают говорить в обществе, твои акции растут, начинают приходить заработки и тебя постепенно-постепенно переключает с музы на деньги. Хотя почему постепенно? Возможно, даже довольно быстро, тут всё от личности зависит, но так или иначе переключает всё равно. Ты ж писатель, богема. Вставать в семь утра делать зарядку, съедать полезный для здоровья завтрак и ровно в девять садиться за работу это не для нас. Уже. А богемная жизнь требует денег, и немалых, а приступы вдохновения иногда тесно переплетены с приступами тотальной лени, причём лень начинает преобладать, так что… становится не до работы, в общем. Вот так и бывает, что перспективный кадр отползает в небытие, забогемился. Кранты.
А бывает наоборот, окрылённый успехом и деньгами, ты начинаешь писать как танк – напролом и много. В общем, гонишь конвейер. Немногим лучше. Читаешь потом, и самого тошнит, хотя оговорюсь, издательство, и даже читатель бывало, съедает. Муза, существо капризное и волевым усилием на колени её к себе не посадишь. Плохо приручается, зараза. Это как заставить себя заснуть, чем больше стараешься, тем дальше ты ото сна. Как говориться: «не думай о белой обезьяне»…
Вот и надо найти свой путь между богемой и ковейером. А он, надо думать, лежит как раз посередине. А вообще кто его знает, где путь-то этот? Музу долго ждать тяжело, да и сроки поджимают, так что есть лишь одно более-менее верное средство – смена декораций. Хорошо бы улететь куда-нибудь на Таити, и там, в уютном бунгало, под лёгкий шум прибоя, в промежутках между купанием и рыбалкой написать что-нибудь звонкое и невероятно гламурное. Только вот дудки. Нет у меня ни времени, ни денег на Таити, на Черное море ещё может быть, и хватит, но я туда не хочу. Есть у меня своя тихая гавань, куда я еду, когда уже совсем край, вот, где никто не побеспокоит, не отвлечёт, там даже сотовая связь не достанет, очень милое и отдалённое от цивилизации место – сторожка в лесу.
Я вообще-то не очень люблю там бывать, всё-таки я человек городской, привык к комфорту, к удобной мебели, привык, что интернет всегда под рукой и всё такое-остальное. А в сторожке электричества нет, печку надо топить дровами, которые ещё заготовить надо. Далеко, правда, можно не ходить – лес как-никак. Но зато – тишина. И ни одна сво…, то есть личность не побеспокоит, с мысли не собьёт. Дед-лесник не в счёт. Он кроме своей традиционной фразы вообще порой не говорит ничего. – Ну что, Сашка, поумнел? – спрашивает он каждый раз..
– Не, дед, всё некогда. – Отвечаю я.
Дед улыбается, качает головой и отстаёт от меня.
Его даже бывает не видно. И тишина кругом. Короче, для концентрации усилий самое место, а там, глядишь, и муза подгребёт, она блин, такая – нагрянет, когда и без неё уже почти справился. Вот и в тот вечер я, бросив все остальные дела и делишки, загрузив в багажник еды на неделю, матрас, три одеяла (люблю тепло), взяв несколько больших литиевых батарей для ноутбука, ехал по трассе в сторону сторожки. С двух сторон дороги плотной стеной стоял лес, других машин давно уже не было, а день стремительно клонился к концу. Короче говоря, смеркалось.
Это чудо выскочило на дорогу совершенно неожиданно, я едва успел затормозить. В свете фар мелькнуло белое пятно, большие глаза, растопыренные пальцы, всплеск светлых волос.
Тормоз!
Я не почувствовал удара. Или я просто так хотел думать. Она лежала справа от капота моей нивы, как сломанная белая кукла. Вся в белом. Белое в темноте хорошо видно. Если бы не её одежда, то я бы точно не успел среагировать. Наверное, мозг боковым зрением, захватил светлое пятно, за миг до… до столкновения… до удара?
Я стоял посреди дороги и в оцепенении пытался осознать произошедшее.
Вот дерьмо. Ну, да чтоб тебя! Вот непруха. Перспектива сдать книгу в срок моментально отошла в область фантастики. Сейчас я уже не могу точно вспомнить, как я выскочил, как метался вокруг. Слишком резко переключило с размеренной езды на такое вот…
– Спокойно, Павлов, спокойно, – сказал я себе. – Тебя никто не видел. Прыгай за руль и жми на газ. Тебя здесь не было вообще.
Я бросился было в машину, но следующая мысль меня остановила. А что, если на бампере остались следы? А что если он в крови? А что если она ещё живая? Какая-то трезвая частичка сознания задавала мне эти вопросы, тогда как другая часть рассудка истошно орала – За руль! Прочь отсюда!
Если ты сразу не уехал, то потом бывает уже поздно. Ну что ты будешь делать!. Со стоном досады и отчаяния, за эту неизвестно откуда выскочившую дуру, за канувшую в небытие книгу, за неопределённое будущее, которое как пить дать, придётся провести, мотаясь между милицией и судом, я вылез из-за руля и склонился над девчонкой. Она лежала на дороге, лицом вниз, согнув ноги в коленях и подтянув их к груди, а руки были раскинуты в стороны. – Как раненая птица,– пронеслось в моей голове совершенно несвоевременное сравнение, – как раненая птица, которая пыталась взлететь, но не смогла. – Тьфу ты, писатель блин, приучил себя во всём художественные образы видеть… – Сжав зубы от досады, я рассматривал неизвестную.
Белый пиджак, белая блузка, белые колготки, белые же туфли, белая заколка в светлых волосах, и длинная белая юбка. Блин, откуда она здесь в таком наряде? На много километров лес вокруг. Ох, ёлы, мне через десять дней книгу сдавать в издательство… Если ехать в больницу, то с книгой я точно попадаю, к гадалке не ходи. И куда теперь? Что делать-то?!
Может всё-таки дать по газам, и если что, знать ничего не знаю? Я посмотрел на лежащую у моих ног девушку. Блин! Сразу не уехал, теперь уже развернуться стократ труднее. Ладно, посмотрим, что с ней, в больницу так в больницу, может не так всё серьёзно окажется…
Я наклонился и повернул ей голову. Она слегка простонала, потом сложила руки в ладошки и, повернувшись набок, подложила их под голову. Вот-те на. Спать она устраивается, что ли?
– Эй, подруга. – тихонько позвал я, – ты живая или как?
Она что-то невнятно промычала в ответ и сделала попытку устроиться поудобнее. Тьфу ты, блин!
Тут мне всё стало ясно. Она ж пьяная, как сапожник. Фу ты! Прям от сердца отлегло. Пьяная. Ну, вот всё и объясняется. И то, что выскочила как полоумная, и то, что забрела в таком наряде в лес. Люди спьяну и не такие фортеля откалывают. Есть у меня приятель Лёха Квасин, вот уж кто свою фамилию оправдывает полностью. Как сядет квасить, так всё его на пешие прогулки тянет, а поутру, как очнётся где-нибудь вдали от родных стен, так хоть убей, как туда попал, вспомнить не может. Однажды проснулся в краеведческом музее, да не где-нибудь, а прямо в этнографическом зале. Там у нас статуи древних людей некогда населявших наш край, стоят. Выполненны они, на мой взгляд, с излишним пафосом, но школьникам нравится. Мужик, значит, оскалившись с поднятым копьём наизготовку стоит, а женщина евонная вроде как корешки там какие-то в котёл должна была бросать: руки задраны, на небритом лице застыла людоедская сосредоточенность – в общем, хранительница очага и подруга дней суровых. Только со сременем котёл куда-то исчез (людская молва до сих пор грешит на строителей-узбеков, которых нанимали делать ремонт в музее) и осталась эта дама с поднятыми руками, вроде как сейчас вцепится. Вот рядом с этой сладкой парочкой наш Лёха и продрал глазки. Очень мне обидно до сих пор, что я при этом лично не присутствовал. Судя потому, что Лёха потом месяца два на спиртное смотреть не мог, сцена была эффектная. По Квасинским показаниям, тогда уже светло было, а голова его как раз на бывшем месте пропавшего котла и покоилась. Лёхины вопли разбудили сторожа, между прочим, тоже не самого трезвого образа жизни, (из-за специфики профессии, надо полагать) человека. Тот забежал в зал и, увидев метающуюся между статуями фигуру, с перепугу решил, что ожил кто-то из экспонатов. Лёха же увидев сторожа, поначалу тоже подумал, что он из тех, «с копьями». Дело чуть было не кончилось обоюдным сердечным приступом. Мы потом гадали, как Лёха вообще умудрился туда забрести – музей-то закрывается в шесть вечера, а квасить Квасин начал часов в восемь, стартовал с пивка, продолжил с Коляном, затем кто-то ещё подошёл…
Это потом у нас родилась версия:
Лет пять назад, когда наш Лёха ещё в техникуме учился, курсе на третьем, что ли, приключилась у него пламенная любовь со студенткой, то ли исторического, то ли педагогического. Короче, она в музее практику какую-то проходила… Вот и лазил к ней Лёха, когда через служебный вход, когда через окно первого этажа. В тот вечер, по нашей версии, накатило на Лёху «чуйство ностальджи» и полез он в музей в состоянии спиртовой одухотворённости, а там, то-ли окно, то-ли служебный вход по недосмотру незапертым оказался… не известно точно как, но в итоге Лёха туда попал. Такая вот у нас сложилась версия, хотя Лёха клянётся, что и в те времена он до этнографического зала не доходил ни разу. Дело вообще всегда ограничивалось архивной комнатой. В ответ на что и родилось продолжение версии, что не найдя свою любовь по старому адресу, Квасин принялся бродить по музею в надежде разыскать свою Верочку (или Валечку). Дойдя до этнографического зала и увидев «людей», Лёха обрадовался, пошёл общаться и немного погодя уснул со спокойным сердцем и с мыслью, что он теперь не один. Такая вот штука. Кстати, во всей этой истории есть один очень положительный момент – сторож музея пить всё-таки бросил. Совсем. Даже, говорят, заинтересовался историей края и по ночам не спит, а систематизирует архивы… Но такие случаи, скорее исключения, а игры со спиртным часто оканчиваются никому не нужными смертями. Как вот и с этим телом, которое валялось у моих ног. Сегодня пронесло…
Я снова наклонился над белой барышней и уже без церемоний потряс её за плечо. – Пора, красавица, проснись, – крикнул я. Но «красавица» совершенно не спешила открывать «прикрытые негой взоры».
– Вставай, раненых привезли! – снова рявкнул я, и пару раз шлёпнул её по щекам. Белая барышня снова не отреагировала. Я после испуга начинал стремительно впадать в злость. – Вставай, коза! – уже громче крикнул я и только собрался шлёпнуть посерьёзнее, как мне пришла в голову следующая мысль: – а что если она, проснувшись, начнёт орать и буянить? Усмиряй её потом. Нет, пусть уж лучше валяется как есть.
– Хоть целая, и то хорошо, – подумал я, рассматривая её. Значит, тюрьма и суд снова отходят в область псевдореальностей, а на их место возвращается работа над книгой. Ещё побарахтаемся. Сейчас эту лошадь пьяную быстренько доставим в обитаемые места и в сторожку, за работу. Я посмотрел на лежащую девушку – та, как ни в чём не бывало, снова положила ладошки под голову и мирно спала.
– Странно, из леса выскочила, а обувь чистая, и каблучки тоже. – подумал я.
– Странно и то, как она до сюда дошла: в таком состоянии, да ещё на каблучках далеко не утопаешь. Через лес она тоже придти не могда, раз всё такое беленькое. Тут только на машине… А! Ну да, точно – машина. Её кто-то высадил, иначе и быть не может. Наверное, прямо в машине блевать начала, а водила со злости её выкинул, да так и оставил на дороге. – Ладно, плевать, что там, да как было – не моё это дело. Моя задача продолжить свой путь из точки А в точку Б, но для начала надо скинуть это пьяное чучело в первом же удобном месте.
Я решительно взял «красавицу» за шиворот, просунул руку под голову, вторую под ноги, упёрся коленом в землю и рывком встал. Девушка оказалась на удивление лёгкой, да и на ощупь худой.
– Интересно, сколько ж ты выжрала? Тебе, с такими габаритами много и не надо, – приговаривал я, грузя её на заднее сидение. На сидении, она освоилась сразу: поджала ноги и положила ладошки под голову. – Ну, вот и хорошо, – удовлетворённо сказал я, – сейчас доедем до цивилизации, там я положу тебя куда-нибудь на лавочку, ты примешь ту же позу эмбриона, мирно продрыхнешь до утра, и так и не узнаешь, кто был твой благородный спаситель.
Я плюхнулся на водительское место. После перенесённого стресса, я почувствовал слабость, руки слегка дрожали на руле. Уже окончательно стемнело, а до ближайшего населённого пункта надо было ехать километров сорок в обратную сторону. Ёлы, а ещё назад пилить. Потом, в деревне её просто на обочину не скинешь, придётся искать там лавочку, выгружать, а если меня кто-нибудь увидит, то начнутся долгие объяснения… ну и так далее… К тому же ночью эта лошадь пьяная может запросто подхватить воспаление лёгких. Середина сентября уже, как-никак. Днём ничего так, пиджачок поможет, а ночью нет. К тому же неизвестно кто на неё наткнуться, и что с ней сделать может… Тьфу ты, мама дорогая! Надо было сразу уехать, благородный спаситель, твою дивизию… Вот и получай теперь головную боль на свою задницу. Мотайся теперь с пьяной дурой.
Я со злости ударил по рулю. Учит жизнь дурака, учит, да всё без толку. Видать плохой я ученик, ведь знал – если сразу не пройти мимо такой ситуации, то она тебя затянет, засосёт, и придётся тебе хлебать её до конца-до донышка.
Ладно, – решил я, – сегодня пусть дрыхнет в сторожке, а завтра утром, хоть тресни – вывезу её на трассу, дам денег на попутку (плевать уже), и пусть катится на все четыре стороны.
Я облегчённо вздохнул, приняв решение, завёл мотор и продолжил свой путь. За всё это время по трассе так и не проехало ни одной машины.
Подъезжая к сторожке, я оглянулся на заднее сидение. «Белый подарочек» пребывал без изменений в той же позе младенца. По-моему ей вообще, в отличии от меня, было очень хорошо и комфортно. – Позавидуешь поневоле, – пробурчал я, выруливая между ухабов и кочек к дедовской сторожке. Наконец, после того как «ниву» в очередной раз тряхнуло на колдобине, в свете фар показалась избушка.
– С приехаловом вас, уважаемый Александр Ильич, – радуясь, что нелёгкий путь позади, сказал я себе, – вас, кстати, тоже, госпожа Пьяная Лошадь, – обратился я к спящей девице. По понятным причинам не услышав ответа, я пристроил машину возле собачьей будки и вылез наружу. К моему удивлению окна в избушке не горели, да и пёс Силантий не показывался из своей конуры. Странно.
С этим лесником меня ещё отец познакомил. Он иногда заглядывал сюда, не знаю, какие он там с ним решал дела, но надолго никогда не задерживался. Ещё собаку помню, как она подошла ко мне – маленькому, вежливо обнюхала и села возле меня, высунув язык. Не знаю, что за мысль пришла ко мне в детскую голову, но я отчего-то решил, что за этот язык нужно непременно дёрнуть, что я тут же, и сделал со всей детской непосредственностью. Собак от обиды и неожиданности вскочил и громко гавкнул, а я моментально придя в состояние панического ужаса, с плачем бросился в дом, уверенный, что меня сейчас съедят. Никто меня есть, конечно, не собирался, бедный собак сам перепугался моих криков, он вообще был очень добродушный (как мне потом отец сказал), но я, испугавшись тогда своим детским умишком, далее в лес к отцовскому знакомому ездить отказывался. А потом с годами забыл о нём вообще начисто. Вспомнил я о нём совершенно случайно: перебирая старые фотографии и письма после переезда родителей, я наткнулся на старое черно-белое фото, где возле избушки стоят все трое: лесник, папа и собак. А когда меня придавил первый творческий кризис, и понадобилась та самая пресловутая «смена декораций», я и приехал к деду с вопросом: нельзя ли у него остановиться на пару дней… Так оно и поехало. Раз в год, а то и два, я заезжаю сюда. Лесник мне доверяет, даже пристройку мне сделал к избе, так сказать, отдельную комнату. Деду, в общем-то, часто бывает скучно, вот он и изощряется иногда. Хотя, по-моему, на совесть он соорудил тут всё. Даже сосновый стол и полку поставил. Из таких больших деревянных досок. Получилось, конечно, не произведение исскуства, но очень крепко – от этой мебели так и веет надёжностью. Добротно, надолго. Не то, что у меня на квартире, все эти современные выкрутасы. Прикольно, модно, но как-то жидковато, что ли. Немного «ненастояще». А тут этой самой «настоящьностью» всё пропитано. И когда садишься за этот стол, чувствуешь лёгкий хвойный запах, а когда опускаешь руки на поверхность плашки толщиной в пятнадцать сантиметров, то вообще как-будто к природе прикасаешься. Или представляешь себя феодалом в средневековом замке, где всё просто, грубо и очень надёжно. По-настоящему.
Как зовут деда, я подзабыл. Спрашивать во второй раз неудобно, да и человек он простой, с ним можно без лишних светских церемоний. Поэтому я называю его просто – Дед.
И вот его-то в избушке не обнаружилось. Я достал фонарик и посвечивая себе под ноги, подошёл к собачьей будке. Зимой Дед пускает Силантия жить в избу, так что будку можно смело назвать летней квартирой. Там, как и в избушке, своего квартиранта не оказалось. Понятное дело – вместе ушли. Я нагнулся, посветил в будку, просунул туда руку и снял ключ с прибитого изнутри, возле самой крыши собачьей квартиры, гвоздя.
Зайдя в избушку, я огляделся и подошёл к печке. Она была слегка тёплая, значит, Дед ушёл не так давно. На месте не было ружья, палатки и дедовского большого рюкзака. Значит, лесник ушёл в «большой обход». Стало быть, его не будет дня три-четыре. Ладно, тем лучше – спокойнее будет работать. Дед вообще-то ведёт себя очень тихо и мне никогда не мешает, но всё равно, когда ты один, то порой сама мысль о том, что тебе, даже потенциально, помешать никто не может, настраевает на рабочий лад. Что ж, тем лучше, разгружаем багажник, и за работу!
Я вернулся к машине, открыл дверь, и чуть не выругался вслух от нахлынувшей досады. Я ж совсем забыл, что у меня на заднем сидении лежит «лесной подарок», белая пьяная лошадь. Тьфу ты!
Иногда я жалею, что не курю. Самое время сесть рядышком с машиной, на сыру землю, достать папироску и преисполнившись тоскою не торопясь покурить, переваривая свалившуюся на голову печаль. Я глубоко вздохнул, успокаиваясь и снова заглянул в машину – «свалившаяся на голову печаль» лежала в той же позе, и размеренно дышала, не думая просыпаться. – Спокойно, Павлов, спокойно, – сказал я себе, – сначала выгрузи продукты, матрас с одеялами. Потом расчисть место на печи и складируй туда это тело, можешь даже лесниковский зимний тулуп ей постелить, чтоб не застудилась, раз ты такой жалостливый. А если она снова начнёт блевать, то вместо работы над книгой у тебя будет весёлое развлечение с ведром воды и тряпкой. Возможно, под это дело и запоздавшая муза нагрянет. Так что вперёд, и с песней! – С такими вот невесёлыми мыслями, я принялся разгружать багажник. На печи ничего особо расчищать не пришлось, я просто отодвинул в сторону старое дедовское одеяло и поправил овчину, заменявшую леснику матрас. Со вздохом мученика я в очередной раз вернулся к машине, поднял на руки эту девицу, занёс в дом и водрузил на печь. – Помни мою доброту, – пробурчал я, накрывая её тулупом, – сладких снов, мадемуазель.
Что-то в этой девице начало меня слегка настораживать, какая-то маленькая неправильность, некое несоответствие, что ли. Ладно, неважно уже, надо быстрее разложить вещи и приниматься за работу.
Я вошёл в пристройку, поставил ноутбук на «надёжный» стол, положил рядом батареи, банку с молотым кофе, поставил к стене пятилитровую бутыль с питьевой водой (нет у меня особого доверия к дедовскому колодцу), выложил из сумки завёрнутую в бумагу колбасу и пластиковую хлебницу. Плюхнул на деревянную лежанку матрас и одеяла. Так, теперь осталось переодеться и можно приступать.
Часа через три, оторвавшись от компьютера, я завёл будильник «на-пораньше» и стал ложиться спать. В избушке всегда очень хорошо спалось, сон накатывал как мягкое и пушистое снежное облако, слегка придавливая тёплым одеялом. Уже проваливаясь в сонную нирвану, я вдруг понял, что меня насторожило в подобранной на дороге девице – от «пьяной лошади» совершенно не пахло алкоголем.
Глава 2. Вархи
«…Сержант Мак Киркоф, вжавшись в холодную стену пещеры-бункера, размеренно считал секунды. Всего несколькими метрами выше по проходу вархи оживлённо обсуждали особенности недавних баталий и успокаиваться, похоже, не собирались. Ничего. Сержант умел ждать, он был вообще терпеливым парнем, а последние трое суток для него состояли только из терпения.
Не было сна, не было еды, не было отдыха – было только ТЕРПЕНИЕ.
Война между землянами и вархами началась давно, на земно-вархском совете, с исторической фразы представителя вархов – Варха Гот Руота. Речь тогда шла о правах на освоение новой планетарной системы, одна из планет которой была не просто пригодна для жизни, но и своей природой поразительно напоминала как Варх, так и матушку-Землю с её морями, островами, лесами и горами. Сколько существовал Совет, столько раз там дипломаты Союза Вархов и Земной Конфедерации решали спорные вопросы о разделении прав на освоение Новых Пространств. Планеты пригодные для жизни встречались очень редко, но всё же, и в земных и в вархских владениях было по несколько таких жемчужин. То ли вархам так особенно приглянулась новая система с такой красивой планетой, то ли господин Представитель, совершенно повредился рассудком, но историческая фраза, которую он произнёс на Совете, звучала следующим образом: «Надеюсь что земляне, как и вархи полностью отдают себе отчёт в такой самоочевидной вещи, как безусловное духовное и культурное превосходство расы вархов, над расой землян и их доминирующее положение в технической и промышленной сфере. Посему, исходя из этих, всем понятных приоритетов, не требует доказательств утверждение, что именно вархи, в силу своего более высокого положения, достойны, принять данную планетную систему для освоения».
Да, идиотов хватает во все времена. Казус ситуации был в том, что такие вот прения, были не более чем отражением не видных глазу закулисных переговоров, где правителями Земли и Варха и решалось, в чью область влияния отойдут спорные Пространства. И на тот момент уже было принято решение о переходе планетной системы во владения Земной Конфедерации. Дебаты же на Совете служили неким показателем справедливости и демократичности того или иного решения. Задачей дипломатов было вести прения с той установкой, чтобы нация проигравшей стороны не чувствовала себя обиженной и несправедливо обделённой. Заседание таких Советов транслировались в прямом эфире на все Обитаемые Пространства вархов и землян. Поэтому дебаты Представителей имели лишь одну задачу – мягко ввести общественное мнение в нужную точку зрения, без конфликтов и потрясений. Надо ли говорить, что все речи Представителей были заранее расписаны и одобрены. Но, произошёл какой-то сбой и в прямом эфире, и на все Обитаемые Пространства прозвучала та самая фраза Представителя вархов – Варха Гот Руота.
Как знать, если бы верхушка вархского высшего эшелона власти, не теряя ни секунды, немедленно по всем каналам дала бы опровержение и извинения за поведение своего Представителя, возможно бы ситуацию удалось погасить в зародыше. Однако, вархи испытали шок не меньший, чем земляне и не проявили необходимой сноровки и гибкости в критической ситуации. Поэтому драгоценное время было упущено, а потом что-либо делать было уже поздно.
Население Земной Конфедерации всколыхнулось в одночасье. Пока правители обеих сторон приходили в себя, соображая, что теперь делать и как исправлять чудовищный промах, на обитаемых планетах Конфедерации, и на самой матушке-Земле стихийно вспыхнули массовые вархские погромы. Озверевшая толпа не щадила ничего… и никого. Земные власти тоже оказались совершенно не готовы к такому развитию событий, поэтому посольства, дипломатические и торговые представительства вархов оказались один на один с многотысячной обезумевшей толпой. И погибли все до единого. Страшная смерть – быть разорванным озверевшей людской биомассой.
В правительстве Конфедерации чуть было не вспыхнул свой конфликт. Старые политики предлагали ввести военное положение и усмирить обезумевшее гражданское население силой. «Молодая фракция», наоборот ожесточённо настаивала на том, что на этой стадии поздно предпринимать подобные шаги.
– Ситуация вышла за пределы возможного контроля, войска не поддержат нас. – Сказал «молодой» сенатор Аристарх Лавров. – То, что мы видим, это не гражданский бунт – это общенациональный взрыв. И если правительство оказжется настолько недальновидным, что попытается усмирить народ военной силой, то оно будет сметено. После того, как покончат со всеми вархами на пространствах Земной Конфедерации, неуправляемая народная масса обратится на нас. В настоящий момент есть только один способ вывести ситуацию в более-менее управляемое русло. А именно: обратится к нации с призывом объявить войну Варху и начать мобилизацию. Принять во внимание стихийных вождей бунта и действовать через них. Только так мы можем избавить Конфедерацию от взрыва изнутри, направив энергию этого взрыва вовне. Решайтесь немедленно, или погибнете!».
Победила точка зрения «молодых». Аристарх Лавров и Ирина Канинг-Ли на по всем каналам Конфедерации провели экстренное обращение к народу «…Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами», – так, словами одного из древних диктаторов, закончил свою речь Аристарх Лавров, под восторженный рёв народа на всех Обитаемых Пространствах Земной Конфедерации.
Никто уже не думал о земных посольствах и людских поселениях на территории вархов. Восторг от грядущей войны с Вархом был всеобъемлющим. На знамёнах земного ополчения развивалась фигура древнегреческой богини победы Ники, с лицом Ирины Канинг-Ли, и миллиарды голосов выкрикивали в едином порыве лозунг: «Победа! Любой ценой!»
«Земная нация застоялась без войны» – так потом описывали эти события этнопсихологи и социологи тех времён.
И началась Большая Война. И начались бои в космосе. И начались бои на территории планет.
И полилась кровь: розовая – вархская, и алая – людская.
Застывший в ожидании сержант Мак Киркоф не знал всех этих подробностей. Он знал, что война идёт уже давно, задолго до его рождения прозвучали первые залпы с боевых кораблей и первые партии десанта понеслись к обитаемым планетам. А ещё он знал, что именно вархи лишили его дома и уничтожили всех людей на его родной планете Магнолия. И то, что если бои в космосе худо-бедно удавалось вести с равнозначными с вархами потерями, то локальные бои на поверхности планет земляне проигрывали раз за разом. За последние семь земных лет люди вынуждены были сдать врагу четыре промышленные планеты и одну обитаемую. Новое оружие вархов появилось недавно, но именно ему они были обязаны столь блестящими победами. Корабли противника, те – что смогли прорваться через блокаду в космосе, высаживались на планету, закреплялись в горных труднодоступных участках, и с тех пор вопрос о том, что планета станет принадлежать вархам, был лишь во времени. Все попытки взять такие базы штурмом, что с земли, что с воздуха, неизменно оканчивались неудачей. Штурмолёты падали и взрывались, пехотные части уничтожались так же стремительно и непонятно. Уничтожить базы с космоса, тоже почему-то не получалось. Хуже всего было то, что доступ к трупам солдат и искорёженной технике был невозможен, соответственно невозможно было оценить характер повреждений, чтобы по ним, хотя бы приблизительно, понять принцип действие оружия. Земная раса медленно, но неуклонно, начинала проигрывать войну…
* * * * *
Неожиданно раздались шаги и совсем рядом прошёл молодой варх. Едва не коснувшись Киркофа рукой, он спустился на несколько шагов ниже, вытащил из кобуры пистолет и приложил рукоятку к небольшому выступу в стене. Плита с тихим шипением подалась вбок. Засунув пистолет в кобуру, варх зашёл в помещение, и стена с лёгким шелестом закрылась за его спиной.
– Три часа назад! Я там был всего три часа назад, – подумал Киркоф, – надо быть внимательнее, чтоб об меня не споткнулся кто-нибудь, выходя из стены. Надо быть внимательнее.
Снова раздалось шипение, варх вышел, застёгивая ширинку, и спокойно прошёл мимо Киркофа, в очередной раз ничего не заметив.
– Они скоро уснут, значит, часового лучше всего брать здесь, дождаться, когда он пойдёт в туалет, – подумал Киркоф. – Самый удобный момент. Победа любой ценой!
Сержант медленно, стараясь не отлипать от стены, начал разминать затёкшие мышцы. – Скоро – успокоил он себя, – совсем скоро…»
Я оторвался от компьютера, поднял голову, выгнул спину и развёл руки в сторону, разминая мышцы вместе со своим героем. Уже почти рассвело. Окошко моей пристройки выходит сразу на стену леса и солнце доберётся до него не раньше обеда, зато окно дедовской комнаты выходит на полянку перед домом, поэтому там светло с самого утра. Я вытащил ю-эс-би-лампочку из ноутбука, взял его на руки и тихонько зашел в большую комнату.
Вчерашнее белое чудо мерно дышало на печи. Перегаром и вправду не пахло. Интерестно, чем же это она себя так ошарашила, что впала в спячку прямо под колёсами машины… Ладно, пущай уж спит пока, а мы быстренько сварганим кофейку и продолжим.
«… Десантный полк, в рядах которого состоял сержант Мак Киркоф, уже два месяца вёл безрезультатные бои на плато Малая Подкова обитаемой планеты Лориа. Плато представляло собой большую возвышенность – поднимаясь из моря, оно простиралось на несколько сот километров, упираясь в стоящий полукругом скальный массив, за которым начиналась череда высоких горных хребтов. И где-то там, в этом скальном массиве высадилась и успешно закрепилась база вархов, не давая войскам Земной Конфедерации взять под контроль этот участок планеты. После нескольких захлебнувшихся штурмов, десантный полк был вынужден осесть на подступах к скалам. В первом же штурме легла вся родная рота сержанта. Те самые ребята, с кем он вместе получал первые пятерки по баллистике в Детском-Военном Интернате, те самые ребята с кем сдавал десантные нормативы на Магнолии. С кем он замерзал на полюсе и умирал от жажды в пустыне Самаги. Все они легли здесь, на плато Малая Подкова, совсем рядом – рукой подать.
Если б не высокая температура, с которой он неожиданно свалился за три дня до боя, то и его останки тоже лежали бы там, на равнине, на подступах к скалам. Мак Киркоф в первый раз за все эти годы почувствовал себя предателем. За то, что остался жив. Остался жив, когда Леший, Клин, братья Мокама, Гурон и Джен – самые лучшие ребята и девчонки Обитаемых Пространств, лежат мёртвые всего в двадцати пяти сухопутных милях отсюда.
А когда ещё через несколько дней сержант вышел из лазарета, он вдруг обнаружил себя «повисшим». В бюрократическом смысле слова. Его рота была уничтожена. Командование сосредоточило усилия на обороне укреплений, и про единственного сержанта, по случайности не пошедшего на штурм, никто сразу не вспомнил. Ещё какое-то время Киркоф пытался жить, соблюдая распорядок, но очень скоро участвовать на тренировках или сидеть в столовой, одному за сотней пустых мест, ловя на себе сочувственные взгляды штурмовиков из соседних рот, стало для него невыносимым.
Он уходил прочь от базы. Туда, в сторону скального массива. Поднимался на холм, и долго смотрел в бинокуляры в ту сторону, откуда уж никогда не вернутся те, чьё плечо он привык чувствовать с детства. Так он уходил, и лежал целыми днями, разглядывая равнину и темнеющие вдали скалы, перед которыми грудой исковерканного металла, лежали упавшие штурмолёты. И ещё, где-то там в высокой траве, должна была лежать его рота. То, что от неё осталось…
Непонятное оружие действовало только в пределах прямой видимости, на расстоянии десяти-пятнадцати миль. Сержант лежал и смотрел в ту сторону, словно надеясь постичь загадку базы, словно бы упрашивая павших товарищей поделиться с ним общей бедой. – Леший, Леший, я с тобой рядом должен был лечь… Гурон, Джен, я так и не извинился перед вами. Не успел…
Сержант вздохнул и снова поднёс бинокль к глазам. Лёгкое перемещение сразу привлекло его внимание. Киркоф нажал на блок дальней настройки окуляров и увидел вблизи источник движения. Рыжий кул – местный аналог земного шакала, как ни в чём ни бывало, спокойной трусцой передвигался по полю боя… по полю бойни. Среди разбитых штурмолётов, среди тел. Киркоф машинально следил за перемещениями зверя. Вот кул обнюхал искорёженный бок одной из машин, вот немного отошёл влево, вернулся назад, подошёл к телам и начал что-то ворошить. Вот подошёл к другому телу… В этот момент подул ветер и на одном из трупов заполоскался капюшон защитного цвета из тонкой бронесинтетики, выбившийся из под форменной куртки. Трусливый кул мгновенно отскочил в сторону… и вдруг задёргался-забился на месте и немного погодя замер, вытянув лапы.
Сежант провёл ещё несколько часов, наблюдая за кулом, но тот так и не пошевелился. Умер. Но почему? В кула никто не стрелял, Киркоф готов был поклястся в этом. Почему умер зверь? То самое оружие, из-за которого Конфедерация потерпела столько унизительных поражений, или тут что-то другое?
Сержант снова и снова смотрел на мёртвого зверя и пытался понять, что же его убило. – Кул умер, когда отпрянул в сторону, до этого он спокойно передвигался по полю и его ничто не тревожило… Спокойно передвигался… Спокойно. – Сержант вновь раз за разом прокручивал в уме поведение шакала. Со зверем был полный порядок, когда он медленно двигался… Какие-то датчики на движение в паре с оружием? Но в кула никто не стрелял!
Из своих детских воспоминаний относящихся к периоду начальной Детской Военной Академии, Киркоф до сих пор отчётливо помнил две вещи. Первое: как он познакомился с Лешим и Гуроном, и второе: своего первого наставника – преподавателя военной тактики пожилого и седовласого полковника Крыма Калаева. – Всё то, что враг может применить против вас, и всё то, чем вы можете ему ответить, уже много раз было в истории войн, – говорил пожилой полковник, – поэтому изучайте истории боевых операций. Это лучший учебник по тактике и стратегии военных действий. И ничего принципиально нового ни вы, ни ваш враг не придумает, всё новое будет лишь вариативно изменённым опытом прошлых боёв. И порой бывает так, что чем страшнее и неразрешимее выглядит задача, тем проще и примитивнее бывает ещё решение. – Этой последней фразы Киркоф не смог понять тогда и после урока, набравшись смелости подошёл к полковнику и запинаясь выдавил из себя.
– На уроках по просчёту логических вероятностей нам всегда говорят, что каждая проблема требует решения аналогичного уровня сложности, почему же на уроках по тактике вы говорите, что может быть наоборот? – Полковник Крым покачал головой, и нелестно отозвался о «штабных ботаниках-теоретиках» (кто это?), которые «zasiraut» мозги будущим десантникам. Он был человеком старого закала и часто употреблял архаичные слова и выражения.
– Вот смотри, – сказал он, отводя маленького Киркофа в сторону, – вы проходили историю древнего мира?
Киркоф кивнул, – Да, ещё в прошлом году.
– Ага… ну вот, представь себе, что стоит крепость. Большая, мощная, с хорошей артиллерией и опытными защитниками. А у тебя задача эту крепость взять. Представил?
– Да. – ответил маленький десантник.
– Ага… так вот, учёные «gandony», с кафедры построения логических вероятностей, наверняка и решали бы эту проблему на аналогичном уровне. Набрали бы побольше солдат, и побольше пушек и ринулись бы на штурм. И чем толще и выше стены у крепости, чем больше пушек у защитников, тем большее количество солдат и пушек требовалось, бы нашим математикам, чтобы решить эту проблему на аналогичном уровне сложности. Следишь за мыслью?
– Слежу, – кивнул малыш Киркоф.
– А на самом деле, ничего этого не надо. Достаточно взять крепость в блокаду и немного подождать, пока защитники выпьют всю воду, сьедят все продукты и начнут дохнуть от голода. Потом можно брать крепость голыми руками. Ясно?
– Так точно, – ответил потрясённый Киркоф.
– Так вот и представь, какие бы потери понесли бы те «kazly», которые решали бы проблему на аналогичном уровне сложности. Вот это тебе и есть пример, что при сложной задаче может быть простое решение. – улыбаясь сказал Крым Калаев.
– Ну что, Победа? – спросил он, прикладывая ладонь правой руки к левому плечу.
– Любой ценой! – отсалютовал тем же жестом маленький Киркоф.
В конце разговора полковник, улыбаясь, выдал свою любимую фразу на том же непонятном архаичном языке: «задача каждого солдата в бою – usratsya, no ne poddatsya».
Что значит «usratsya, no ne poddatsya», Киркоф так и не узнал, но всей своей юной душой чувствовал, как от загадочной фразы веяло несгибаемым мужеством древних воинов и глубокой вековой мудростью.
– Может быть, и эта задача имеет простое решение, – думал Киркоф, разглядывая степь. – Что если с наступлением ночи медленно пройти-проползти равнину, замирать днём, а следующей ночью снова, так же медленно двигаться дальше. – В одиноком сердце сержанта решение созрело быстро. На учёт в другое боевое подразделение он пока поставлен не был, но такое «выпадение из жизни» не могло длиться долго. Пока он формально принадлежит погибшей роте надо действовать и, либо соединиться с павшими сослуживцами, с Лешим, с Гуроном… либо – кто знает – победить примитивным решением. Пока не поступило приказа о его назначении с состав другой роты, он свободен сделать это. Пока нет приказа…
В ту же ночь, сержант, чтобы не иметь на себе ничего металического или исскуственного, совершенно голый, медленно, предельно медленно, отправился в свой путь, через равнину к темневшему вдали скальному массиву, к тому месту, где должна была находиться база вархов с неизвестным оружием.
Первую ночь Киркоф шёл просто пешком и с рассветом залёг в высокой траве. Следующую ночь он двигался, где-то пригибаясь за небольшими холмами, где-то ползком. Третью и четвёртую ночь, он только полз, по сантиметру приближаясь к цели. – usratsya, no ne poddatsya, – повторял он про себя девиз древних воителей, – usratsya, no ne poddatsya.
На пятую ночь он достиг скал. Спрятавшись, чтобы переждать дневной свет в маленькой каменой нише, Киркоф к своей радости, поймал змею. – Есть можно всё, что движется, – прошептал сержант, он оторвал твари голову и жадно съел целиком. Изнурённый организм благодарно принял белковое угощение, и сержант моментально заснул на холодном камне.
Следующие три дня сержант двигался среди скал, не зная ни сна, ни отдыха. Было бы крайне неправильно умереть теперь, когда цель так близка. И вот сейчас, весь в грязи и каменной пыли, вжимаясь в холодную стену пещеры, сержант медленно расслаблял и напрягал затёкшие мышцы, готовясь к последнему броску.
Наконец, когда вархи окончательно улеглись, и наступила тишина, раздались долгожданные шаги. Часовой – пожилой варх не спеша шёл к туалету. Из боевого костюма на нём были только скально-камуфляжные штаны из бронесинтетики, куртку же и шлем варх не надел, оставив беззащитной шею и голову. Дождавшись, когда варх протянет руку к кобуре, Киркоф плавным движением переместился за его спину, в стремительном броске оттолкнувшись от стены, нанёс рубящий удар ребром ладони наискось сверху-вниз. В тонкой шее часового с тихим хрустом сместились позвонки. Пожилой варх, даже не вскрикнув, стал медленно оседать на пол.
Земляне и вархи были очень похожи друг на друга. Словно братья, рождённые и воспитанные в разных местах, они, тем не менее, обнаруживали больше сходства, нежели различий. Внешне, вархи были гуманоидами, вполне похожими на людей, за исключением слегка зеленоватой кожи и некоторой разницы в психологии поведения. Когда-то даже были выдвинуты теории о том, что земляне и вархи, это две ветви одной и той же расы, волею судьбы разбросанных по разным уголкам Вселенной. Но эта версия была опровергнута почти сразу же, простым опытом учёных. А именно: земляне и вархи не могли иметь общего потомства. Какие-то хитрые внутренние процессы протекали иначе. Хотя внешне, вархские женщины вполне соответствовали земным понятиям о привлекательности. На Земле и некоторых других планетах Конфедерации, до войны кабачки с вархскими девушками пользовались большой популярностью. Любителей острых ощущений особенно привлекало то, что из-за той же разницы во внутренних процессах, болезни вархов и землян друг к другу не липли. А в остальном вархи практически не отличались от людей. Те же две руки, две ноги, то же сложение, за той лишь разницей, что в среднем вархи были сложены немного субтильней землян.
Поэтому, Киркоф, убивая часового, нанёс удар так, как нанёс бы его, имей он дело с врагом-землянином. Поддержав его, чтобы тело не наделало шума, сержант плавно опустил его на камни. – Был бы в шлеме и куртке, как и положено караульному по уставу, может, имел бы шанс выжить, – подумал Киркоф, отстёгивая кобуру с пистолетом и ножом. – Вот тебе и Устав-основа службы.
Держа наготове пистолет, сержант, мягко ступая, двинулся наверх. Второго часового не обнаружилось. Остальные вархи спокойно лежали в пневмоспальниках справа от входа, а посреди пещерной залы стояло непонятное круглое сооружение. Оно сужалось вверху, образуя гладкий купол, а снизу уходило вглубь узкой шахты. Далее рассматривать неизвестное устройство Киркоф не стал, подойдя к ближайщему спящему варху и зажав ему рот, он, преодолевая сопротивление рефлекторно напрягшихся мышц, быстро погрузил узкое лезвие клинка в сердце. Варх распахнул глаза и выгнулся, но Кирков уже лёг сверху, прижимая к полу дёрнувшиеся конечности врага. Вздрогнув ещё несколько раз варх замер, так и оставшись лежать с раскрытыми глазами, словно удивлённо рассматривая каменный потолок пещеры.
Второй варх простился с жизнью точно также. Удивлённо простонав-промычав, закрытым ладонью сержанта ртом, дрогнув всем телом, он замер. Киркоф тихо поднялся на ноги. Спящих оставалось ещё четверо. Сержант вдруг почувствовал, что сил совсем не осталось. После недельного перехода, выжидания и последних усилий, тело подчинялось мозгу с опозданием, а вархов оставалось ещё четверо. Ещё целых четверо. Вдруг спящий в самом дальнем углу варх поднял голову и удивлённо моргая глазами, уставился на Киркофа. Тот самый, молодой – первый туалетный.
Пришлось действовать в открытую. Сержант вскинул пистолет. Раз, два, три, – нажал он на курок. Раз, два, три, – дёрнулись тела в пневмомешках, когда ртутно-берилливые пули лопнули у них внутри, разметав внутренности по изнанке спальников.
– А с тобой, дружок, нам надо пообщаться, – устало объявил сержант молодому варху, всё ещё удивлённо переводившему взгляд с соседних спальников на Киркофа, на его же языке. До него, казалось, с трудом доходила суть событий. Пару часов назад он спокойно лёг спать в окружении старших опытных боевых товарищей, а сейчас посреди бункера стоит что-то страшное, черно-серое, с пистолетом в руке и говорит, что хочет общаться… Киркоф молча, смотрел на последнего врага. Вскоре молодого варха посетила мысль, что для полноценного общения неплохо бы иметь в руке собственное оружие. Сержант спокойно наблюдал, как рука молодого начала машинально шарить на бедре под спальником, совершенно напрасно впрочем – оружие, вопреки уставу, лежало в стороне.
– Я проверка из Центра, – устало сказал Киркоф, нажимая на курок ещё раз. Пистолет молодого варха, с разбитой рукоятью, отлетел ещё дальше. – Устав, уважения требует…
Молодой, наконец, осознал произошедшее, что грязный и голый землянин с пистолетом в руке, это не страшный сон, а гораздо более страшная реальность, и что старшие товарищи лежат убитые. Насовсем. Лицо варха исказилось страхом, и он медленно поднял руки перед собой.
– Вставай, – сказал Киркоф, и, мотнув пистолетом в сторону конуса, добавил, – объясни мне, что это за штука. Если всё расскажешь, то отпущу, не бойся.
Конечно, это была ложь чистой воды, в такой ситуации оставлять кого-то в живых, означало загубить всё задуманное дело, но пообещать было можно. У молодого варха, до конца осознавшего страшную реальность, как и полагал Киркоф, в душе появилась совершенно иррациональная надежда, на то, что если он сейчас всё расскажет, то его отпустят и всё забудется как страшный сон.
– Да… да, – запинаясь, произнёс варх, – расскажу. Не стреляй. Н..н-не.. не стреляй.
– Что это? – повторил Мак Киркоф, поднимая пистолет на уровень лица врага.
– И.. Ии-и.. – закрываясь руками, визгливо выдал молодой варх.
– И-и, что? Говори!
– И-и… изобретатель – Варх Клиун Таг… ещё восемь лет назад, отк… открыл.. спорадическ… н-ну, то есть п-принцип хаотических смещений в п-по… по-лях планет. В космосе использовать нельзя, нет грав-витации. Нужны поля…то есть п-планеты.