Свет после тебя
От автора
Эта история родилась из памяти. Из того, что долго не давало покоя.
Она – о любви. О той, что приходит не для того, чтобы остаться, а чтобы напомнить: ты жив. Ты чувствуешь. Ты способен верить, терять и снова находить себя.
Прежде чем вы отправитесь в путь вместе с этой историей, я хочу сказать слова благодарности.
Спасибо моей семье – за то, что всегда рядом, за поддержку и веру, которую вы вселяете в меня даже в самые непростые моменты.
Спасибо моему любимому мужу – за терпение, любовь и неизменную веру в меня.
Спасибо нашему сыну – за то, что он напомнил мне: счастье живёт в мелочах. Что жить здесь и сейчас – это, пожалуй, самое смелое и прекрасное решение из всех.
Благодарю своих родителей – за силу духа и за крылья, которые никогда не были сломаны. Спасибо моим немногочисленным, но настоящим друзьям – за доверие, тепло и поддержку. И – спасибо тебе, мой читатель. За интерес, за внимание и за то, что ты доверил мне своё время. Это бесценно.
Пролог
Вечер, где всё имело смысл…
Амалия сидела босая на террасе ресторана, прямо на берегу Средиземного моря. Расслабленная, в лёгком коротком платье в мелкий цветочек. Её волосы – распущенные, вьющиеся от природы – свободно развевались от летнего морского бриза. В руке – почти пустой бокал белого Sauvignon Blanc.
Рядом звучал уютные, тихие голоса друзей. Напротив сидела Оливия – её близкая подруга. Она смотрела в тёмное небо своими большими голубыми глазами, в которых отражалось всё то же небо – будто оно заглянуло внутрь, спряталось в глубине зрачков. Кажется, она пыталась сосчитать все звёзды.
А может – просто ждала, когда одна из них упадёт…
Чтобы успеть загадать своё самое сокровенное желание – о втором малыше, которого они с Кевином так хотели.
Накинув на хрупкие плечи тонкий плед, она украдкой посмотрела на Кевина – с любовью. Потом – на Амалию. Их взгляды пересеклись, тёпло, молча. Обе что-то поняли. Обе о чём-то думали.
Оливия подняла бокал вина, улыбнулась Амалии – и снова посмотрела в небо. Туда, где звёзды – почти рядом.
Кевин тем временем с интересом слушал рассуждения о новой марке машины. Он и Даниэль – муж Амалии – обсуждали свои мужские темы: автомобили, бизнес, политику.
Говорили с увлечением, словно забыли про время.
Даниэль был тонким рассказчиком – его голос звучал спокойно, даже монотонно, но в этом ровном тембре чувствовалась уверенность и внутренняя сила.
Кевин, в своём стиле, не перебивал, не спешил. Он слушал – внимательно, уважительно. Ждал. Момента, когда тишина между словами станет приглашением высказаться.
Они вели беседу, как это умеют только настоящие джентльмены – не ради спора, не ради превосходства.
А ради самого разговора.
Ради удовольствия быть понятым – и понять.
Тем временем на детской площадке, чуть в стороне от террасы, кипела своя, особенная жизнь. Их сыновья с азартом спорили о правилах игры. Два маленьких лидера – снова делили власть пополам, снова находили компромисс.
Вместе с другими детьми они строили башню из песка, всерьёз обсуждая каждую деталь, словно перед ними был не просто мокрый песок, а настоящий взрослый проект.
С такой увлечённостью и глубиной, что казалось – это не пятилетние и семилетние мальчишки, а выпускники архитектурного факультета, только что защитившие диплом. Это был вечер, в котором каждая деталь имела значение. Ни громкий, ни особенный – но именно тот.
Тот самый, когда вдруг ловишь себя на простой и ясной мысли: я дома. я на своём месте.
И вдруг – официант. Немного смущённый, он ставит перед Амалией бокал холодного, золотистого бурбона с прозрачным, как слеза, кубиком льда.
Она сразу поняла: ошибка. Вместо вина – бурбон. Наверное, в суете вечера молодой человек что-то перепутал.
Прежде чем взять бокал, Амалия поправила волосы, убрав непослушную прядь с лица.
Потом мягко улыбнулась и тихо прошептала:
Ну что ж… раз уж принесли – пусть будет.
Он неловко улыбнулся в ответ и так же тихо сказал:
Спасибо.
И звёзды продолжали рассыпаться над морем.
Лёгкий тёплый ветер касался кожи – ласково, почти невесомо.
Вечер был так красив, что не хотелось говорить – только чувствовать. Мир будто замедлился, чтобы дать этой тишине прозвучать до конца.
Амалия посмотрела на бокал – тонкий, прозрачный, словно внутри него застыло само
время.
Сколько лет я не пила бурбон… Пять? Десять?..Пятнадцать?…
Она чуть улыбнулась воспоминанию, которого ещё не было, но которое уже подступало к горлу.
Напиток оказался знакомым до дрожи – терпкий, гордый, взрослый.
Он был не просто вкусом – он был точкой отсчёта.
Началом той жизни, которую она когда-то выбрала – неуверенно, смело, по-настоящему.
И с первым глотком она вдруг снова оказалась там. В том утре.
Особенном. Тихом. Там начиналось всё..
Глава 1
Весеннее утро пришло в Москву без стука.
Оно мягко проникло в квартиру сквозь тонкие шторы, не пытаясь спрятаться от яркого света. Старый Арбат уже проснулся. За окном шла своя жизнь – шумная, упрямая, настоящая.
Дворники с добрыми лицами неторопливо приводили в порядок улицы, смывая следы бурных выходных.
Голуби, как жители с пропиской, важно прогуливались между ног прохожих. В кафе варили кофе. В витринах отражалось солнце.
Арбат дышал историей и красотой – той, что не кричит, но пронзает до дрожи.
Она всё ещё спала – в квартире с высокими потолками, с распахнутыми окнами, в самом сердце города.
Здесь, на Арбате, она чувствовала себя живой.
Этот шум, шаги, гул голосов, запахи булочных и книжных лавок – всё это не мешало ей, а, наоборот, успокаивало.
Город любил её, и она отвечала ему взаимностью.
Утром по Арбату текли люди – торопливые, задумчивые, с кофе навынос и усталыми глазами.
Туристы, словно дети, жадно впитывали каждый фасад, каждую вывеску, каждый дом с историей.
Днём улицы наполнялись ароматами блюд из уютных ресторанов, где всё было – и вкусно, и красиво, и немного театрально.
А к вечеру здесь появлялись подростки в кедах, смеющиеся компании, уличные музыканты и влюблённые пары, идущие рука об руку в золотом свете фонарей.
Ночью Арбат замедлялся.
Возвращались голуби – они устраивались на тёплых подоконниках, урчали, как будто шептали что-то городу.
С высоты своих наблюдательных пунктов они смотрели на сонную Москву и огни, которые никогда не гаснут.
Их глаза отражали город – вечно молодой, вечно уставший, и такой бесконечно живой. Комната была просторной и светлой – как само утро.
Оформлена в стиле прованс, как и всё в жизни Амалии: нежно, сдержанно, чуть-чуть мечтательно.
На окнах висели милые шторы цвета жемчужной пудры с аккуратными, совсем не вычурными рюшами.
Винтажная мебель казалась декорацией из старого фильма: кровать с резным изголовьем – будто из дворянской усадьбы, изящные тумбочки на тонких узорчатых ножках, небольшой комод с зеркалом, вдоль которого теснились флаконы духов, чуть косметики и аромат её утренней женщины.
В углу комнаты, на деревянном столе, укрытом бумагами, покоился её мир – ноутбук с приоткрытой крышкой, исписанные листы, книги в беспорядке. Здесь она писала. О женском. О главном. О том, что болит и вдохновляет.
Вдруг тишину нарушил звонок.
Зазвучал Шопен – её любимый. Но в эту секунду он казался почти издевкой: сон был сладким, утро – ленивым.
Амалия со вздохом сняла повязку с глаз – нежно-розовую, как лепесток пиона. Повернулась в сторону стола, надеясь:
«Ну, ещё чуть-чуть… Ещё одна минута тишины…»
Но Шопен на этот раз был беспощаден. Мелодия, некогда любимая, теперь казалась почти зловещей.
– Господи, кто же это…
С трудом она поднялась с кровати, ступила босыми ногами на тёплый деревянный пол. На экране телефона мерцал её морской маяк – символ покоя и силы.
Дата: 13 мая. Вторник. Без пятнадцати шестю. Раннее утро, не прощающее сна.
Амалия с усталой улыбкой – и лёгким раздражением – смахнула вызов, но тут же из динамика раздался звонкий, уверенный, слишком бодрый для этого утра голос Оливии:
Ами, ты почему не отвечаешь?! Я тебе уже 15 минут трезвоню! Открывай дверь! Оливия. Кто же ещё мог ворваться в утро с такой энергией?
Ты вообще видела, сколько сейчас времени? – простонала Амалия, едва приоткрыв один глаз.
Боже, это просто противозаконно – приходить в такую рань, да ещё так бесцеремонно будить меня!
Надеюсь, у тебя очень веская причина… иначе я за себя не ручаюсь. Но Оливия продолжала всё тем же весёлым, звенящим голосом:
– Да-да-да, ты идёшь? Поторапливайся, а то будешь пить холодный кофе. Я купила нам у той пекарни под твоим окном.
– Ой, кстати, ты знала, что они открываются в пять утра?! – её голос звенел, как фарфоровая чашка на блюдце.
Амалия нехотя встала, волоча за собой шлейф недовольства, приоткрыла дверь и тут же снова завалилась в кровать
С головой – под подушку. Будто та могла защитить её от урагана по имени Оливия. Дверь распахнулась – и в квартиру ворвалась Оливия – словно ветер с улицы.
Яркая, светлая, с кофе в руках и блестящими глазами.
На ней были солнцезащитные очки, надвинутые на макушку, и волосы в небрежном пучке, будто она только что сошла с обложки журнала про утренние прогулки по Парижу.
Подруга поставила кофе на тумбочку у кровати, подошла к окну и распахнула шторы. Свет и воздух хлынули в комнату.
Она подошла к кровати и стянула подушку с лица Амалии.
Тёплый свет залил её лицо: карие глаза стали медовыми, ресницы отбрасывали длинные тени, она недовольно сморщила свой чуть вздернутый нос и надула губы.
Зачем ты издеваешься…? Шесть утра!
У меня выходной. Я собиралась проспать целый день…
Вообще-то ты обещала мне помочь, – с мягким упрёком произнесла Оливия, устремив внимательный взгляд на Амалию.
Помнишь? Мы же говорили об этом всего пару дней назад…
Оливия была молода, красива – и удивительно целеустремлённа.
Несмотря на юный возраст, она уже работала на одном из главных телеканалов страны. Редактор, сценарист, организатор – она держала под контролем хаос телевизионной кухни, ловко управляя проектами, людьми, сроками.
Мир софитов, репетиций, продюсеров, капризных звёзд и запоздалых правок – всё это не утомляло её, а вдохновляло.
Она была собрана, решительна, грациозна и быстра – как дикая пантера, легко ориентирующаяся среди акул.
С Амалией они встретились в университете.
Факультет журналистики.
Обе – первокурсницы с горящими глазами и пустыми страницами будущего. Обе – с чётким «хочу».
Они поняли друг друга сразу. Без слов.
Так начинается женская дружба – не с «привет», а с узнавания. Они были такими разными.
Но в этой разности – и была магия.
Оливия рвалась в мир кадра и прямого эфира, туда, где каждый день – вызов. Амалия же выбирала тишину.
Она писала. О сокровенном. О том, что не выкрикивают на площади и не выкладывают в сторис.
О ранах. О любви. О боли, которую носят в себе женщины – и чаще всего молча.
Её статьи читали не глазами – сердцем. Она не брала интервью. Она принимала исповеди. Женщины писали ей – тысячи, со всей страны.
О разбитых чувствах. Об изменах. О потере себя. О том, как страшно впустить кого-то снова. Амалия читала это с замиранием. И записывала – точно, бережно, от сердца.
Так формировалась её правда.
С каждым новым письмом, она понимала: лучше быть одной.
Не из гордости – из страха. Не из равнодушия – из недоверия. Мужчины, даже порядочные, не пробуждали в ней желания рисковать. Она пробовала – ходила на свидания. Но уже в первые минуты понимала: нет, не то. не мой. не стоит.
Она уходила – тихо, спокойно. Не обижая, не обещая.
Амалия любила одиночество – не как наказание, а как светлый выбор.
Ее сила – это пустынные рассветы, тихие переулки, лёгкий ветер в волосах и та самая лавочка у стены старой булочной, откуда было видно весь ритм города.
Иногда по вечерам она заходила в бар, спрятанный в колуарах – крошечное место с живой музыкой.
Там не разговаривали. Там слушали. Джаз.
И вино было не напитком, а моментом. Нотой. Дыханием. Оливия – совсем иная.
Она жила быстро. Смело.
У неё всегда были поклонники. Цветы. Сообщения в полночь. Никаких драм – только лёгкость. Она умела флиртовать, умела быть желанной, но серьёзных отношений не искала.
И не потому что боялась – потому что не спешила.
Им было хорошо вдвоём.
Разным. Цельным.
Амалия медленно перевела взгляд на подругу.
В её глазах – тишина и сомнение, знакомое Оливии до последнего полутона.
Скажи честно… – голос звучал почти шёпотом, будто боялся потревожить утро.
Я тебе правда там нужна?
Пауза…
Ты же знаешь… я не люблю все эти мероприятия.
Все эти разговоры, взгляды, громкие смехи, переодетые истины. Что я там должна делать, Оливия?
Она говорит это без упрёка.
Просто мягко. Словно просит пощадить её хрупкость.
Конечно, нужна! – возмутилась Оливия, резко обернувшись. – Ты ещё спрашиваешь?
Сегодня очень важный день, я без тебя не справлюсь. Я же говорила – наш ассистент неожиданно заболел, а у нас эфир с очень важной шишкой.
К нам прилетел сам Люк Дженсон. Из Лос-Анджелеса.
Она выдержала паузу, как будто озвучила имя президента.
Ты понимаешь? Люк. Дженсон. Голливудская суперзвезда!
Мне нужна твоя помощь, Амалия. Мы не имеем права ударить в грязь лицом. Всё должно пройти идеально. Просто идеально.
Ты будешь со мной на площадке – следить за текстами, за светом, за реквизитом.
Отведёшь его в гримёрку, пригласишь гримёра, проследишь, чтобы всё было на уровне. Передашь сценарий, подашь воду, кофе… или что там они пьют в своей Америке.
Она ходила по комнате взад-вперёд, как капитан корабля в шторм.
У нас вся студия на ушах. Персонал сократили, время – просто катастрофа, но его визит может спасти наш канал. Он – наш спасательный круг. Понимаешь? Мы тонем, и он – единственный шанс.
Вставай. Нужно собираться.
Амалия застыла на месте. Губы дрожали, голос – едва слышен:
А если я не справлюсь?.. Я никогда не общалась с такими людьми. А вдруг он грубый?
А вдруг я скажу что-то не то?.. Оливия, боже… я делаю это только потому, что безумно тебя люблю.
Оливия приблизилась, взяла её за руки и, не отводя взгляда, сказала мягко, но твёрдо:
Ты будешь его тенью. И моими руками. Потому что одна… я не смогу.
Амалия тяжело вздохнула. Всё внутри протестовало, но она понимала: выхода нет. Ни малейшего шанса избежать неизбежного.
Сделав глоток уже остывшего кофе, она поднялась и пошла собираться. Пока Оливия ругалась с кем-то по телефону, Амалия приняла быстрый душ. Времени было мало. В спешке она начала наносить лёгкий макияж – что для неё было почти подвигом. В повседневности она обходилась без косметики, но сейчас… сейчас нужно было хоть немного соответствовать моменту.
Нехотя подкрасила ресницы – подчёркивая глубину своих тёмных, бездонных глаз.
Лёгкий румянец касался её щёк сам по себе – от волнения они пылали, как наливные яблоки. Волнистые, длинные волосы она собрала красивой заколкой – той самой, что подарила Оливия на день рождения. И направилась к шкафу.
Оливия, что мне надеть? – крикнула она, открывая дверцу.
Оливия, не отрываясь от громкого разговора по телефону, просто махнула рукой в сторону угла, где на вешалке висело платье.
Амалия подчинилась. Достала платье – лёгкое, чуть выше колена, цвета томлёного молока. Оно мягко ложилось по телу, подчёркивая её изящную фигуру, а милый цветочный принт делал образ ещё более нежным и утончённым.
Она надела его, взяла любимый рюкзачок с блокнотами – туда Амалия записывала всё: случайные фразы, обрывки мыслей, черновики будущих колонок. Подошла к зеркалу, с комода взяла флакон духов, сделала пару лёгких пшиков на шею. Схватила телефон и направилась к двери.
Оливия закончила разговор – или, скорее, ссору – и подошла к ней. Глядя прямо в глаза, она провела ладонью по щеке Амалии и с какой-то трогательной мягкостью прошептала:
Спасибо. Ты красавица.
Если он сможет быть с тобой грубым – он не человек. Это просто невозможно. Ты – как цветок среди пустынного поля.
Нам пора. Пошли.
Амалия надела свои босоножки, и они вдвоём выскочили на улицу. Такси уже давно ждало у подъезда.
Дорога прошла удивительно быстро – Москва в это утро была не такой суетной.
Словно сама столица решила не мешать. Амалия сидела у окна, смотрела на родной город, и в её груди что-то сжалось от нежности.
Солнце мягко ложилось на фасады домов, играло бликами на широких проспектах.
Город пах весной – скошенной травой, свежими цветами, выпечкой и… жизнью. И вот они подъехали к нужному месту.
У главного входа уже собрались журналисты с камерами, фанаты с телефонами и плакатами, и случайные прохожие, которых привлекла суета. Кто-то стоял на цыпочках, вытягивая шею, кто-то пытался пробраться поближе, надеясь мельком увидеть звезду. Воздух звенел от ожидания – словно весь город собрался в одной точке, чтобы взглянуть на легенду с обложек.
Нам туда не пробиться, – бросила Оливия. – Через чёрный ход.
Они обошли здание, пробираясь мимо машин и закулисной техники, и скрылись за неприметной дверью, ведущей внутрь.
Там – совсем другой мир.
Шум, беготня, спешка, короткие команды. Все двигались с торопливой точностью, кто-то тащил реквизит, кто-то обсуждал план съёмки, кто-то громко переговаривался по гарнитуре. Съёмочная площадка жила на высокой скорости, будто включённая в сеть под высоким напряжением.
И именно в этот момент Амалия увидела, как Оливия меняется.
Как только они оказались внутри, её походка стала резкой, голос – деловым, движения – чёткими и командными. Это была не её близкая подруга. Это была боевая Оливия – та, кто держит эфир в своих руках и не допускает ни одной ошибки.
Он будет с минуты на минуту, – сказала она, не оборачиваясь. – Держись рядом. Ни шагу в сторону.
Амалия поспешила за ней, сжимая ремешок рюкзака. Волнение внутри нарастало, будто прибой перед штормом. Всё вокруг гудело, хлопало, торопилось. И в этом шуме она впервые по- настоящему поняла, что такое телевизионная кухня – живая, громкая, без права на паузу.
В какой-то момент, ошеломлённая общей суетой, Амалия наклонилась к Оливии и тихо прошептала ей на ухо:
А как я его узнаю?.. Ну… как пойму, что это именно тот человек, которому я должна помогать?
Оливия замерла и резко повернула голову, будто не поверила, что расслышала правильно.
Ты что, не знаешь, как выглядит Люк Дженсон?! Амалия смущённо покачала головой.
Ты же знаешь, я не смотрю фильмы… у меня даже телевизора нет.
Оливия широко раскрыла глаза, потом вдруг рассмеялась – громко, нервно, с изрядной долей отчаяния:
Господи, Амалия…
Но не успела она добавить ни слова, как в коридоре раздались резкие выкрики, зашуршали двери, нарастал шум. Амалия почувствовала, как всё вокруг затихло в напряжённом ожидании, словно воздух сам затаил дыхание.
Дверь распахнулась.
Вошли люди.
Впереди – женщина лет сорока пяти, с ярко-рыжими волосами, в строгом тёмно-синем костюме. Её лицо было остро очерчено – подбородок, скулы, взгляд. Это точно была она – менеджер. За ней следовали трое мужчин: двое тащили сумки и пакеты – судя по всему, подарки для шоу. Так часто делают зарубежные гости: привозят символические сувениры – кружку, шоколадки, шарф с логотипом любимой команды. Маленькие знаки внимания, как привет из дома.
И за ними… стоял он.
Люк.
Амалия не успела его толком разглядеть – только силуэт. Высокий. В тёмной кепке.
Плечи расслаблены, шаг уверенный. Его появление было как тень, как вспышка молнии, после которой наступает тишина.
Оливия потянула Амалию за уголок платья и, не отрывая взгляда от гостей, прошептала:
Вон он. В кепке.
Иди в гримёрку. Всё проверь ещё раз. Я сейчас их приведу. Всё началось.
Бежать было некуда. Назад дороги больше не существовало.
Амалия растерялась – её мысли метались, как птицы, пойманные в стеклянную банку.
Но несмотря на страх, несмотря на внутреннюю дрожь, она молча кивнула… и пошла. Смело, не оглядываясь. Навстречу неизвестному. Навстречу своему испытанию.
Гримёрка встретила её тишиной и запахом пудры, лака и кофе. Огромное зеркало, по периметру усыпанное лампочками, отражало пустое кресло, аккуратно разложенные кисти, пудреницы, коробочки с помадами и бутылку с водой.
Амалия подошла к столику, машинально поправила сценарий, положила рядом салфетки, проверила, чтобы ничего не выглядело неряшливо. Всё выглядело на месте, всё было готово. Почти всё.
Она посмотрела на своё отражение. Вроде бы спокойна. Вроде бы держится. Но в глубине глаз – дрожь, которую не спрячешь даже под слоем туши. Она глубоко вдохнула. Амалия вышла из гримёрки. Всё было готово: кресло, свет, вода, сценарий – она проверила это раз пять, хотя всё равно чувствовала, будто забыла что-то важное. Дверь за её спиной мягко захлопнулась, и на секунду она позволила себе выдохнуть.
Коридор был относительно тихим, и именно это её насторожило. Где-то вдалеке по рации что-то пробормотал звукорежиссёр, кто-то смеялся в монтажной, но здесь, у двери, было почти спокойно. Необычно спокойно.
Она обернулась – и неожиданно увидела мужчину, стоявшего прямо напротив.
Высокий. С чуть растрёпанными волосами. Без кепки. В обыкновенной льняной белой чуть мятой рубахе и джинсах. Он просто стоял, прислонившись к стене, и смотрел на неё с лёгкой полуулыбкой – как будто наблюдал за ней уже какое-то время.
Амалия остановилась. Слегка нахмурилась.
Простите… вы кого-то ждёте? – спросила она, вежливо, но немного официально.
Может, вам помочь найти кого-то из команды? Он чуть склонил голову набок.
А вы… случайно не Амалия? – спросил он на красивом, чистом английском с мягким американским акцентом.
Оливия сказала, что вы меня здесь встретите. Они там что-то решают с моей командой.
Амалия застыла. В глазах мелькнуло смущение. Несколько секунд – и вдруг в голове что-то щёлкнуло.
Глаза расширились. Она заметила родинку на щеке – ту самую, которую мельком видела на афише возле редакции. В памяти всплыл обрывок утреннего разговора: «Он в кепке» – но кепки больше не было.
Боже… я так давно не говорила на английском… – мелькнуло в голове. Но она собралась. Проглотила волнение. Сделала шаг вперёд.
О… Господи… – прошептала она.
Вы… Люк Дженсон?
Боюсь, да, – усмехнулся он. – Хотя обычно момент узнавания звучит чуть восторженнее.
Амалия залилась краской. Щёки загорелись не от макияжа, а от чистого, уязвимого стыда.
Простите… я просто… вы были в кепке, я…
Не волнуйтесь, – мягко перебил он. – Это даже приятно. Никаких визгов, фото на память. Почти анонимность. Мне понравилось.
Он подошёл ближе, и, не дожидаясь, пока она соберётся с мыслями, протянул руку:
Очень приятно, Амалия.
А теперь… проводишь меня в гримёрку? Я, кажется, потерялся.
Она кивнула – почти не дыша.
Развернулась. Сделала шаг вперёд. И он пошёл за ней.
Глава 2
Амалия завела его в гримёрку.
Дверь за ними тихо закрылась – и шум за её пределами будто отдалился на километры.
Всё, что до этого бурлило и кипело, теперь затихло, словно сцена замерла в ожидании. Только тишина. Живая. Почти пугающая. И двое внутри неё.
Амалия выпрямилась, словно нашла опору внутри себя, и произнесла мягко, но уверенно:
Люк, проходите. Устраивайтесь, как вам удобно. Вам не холодно? Не жарко? Давайте я включу кондиционер. Хотите музыку? Шопен? Моцарт?.. Бритни Спирс?
Он тихо засмеялся. Этот смех – не громкий, не нарочитый – был глубоким, теплым, и каким-то странно личным.
Он чуть покачал головой и, проходя вглубь комнаты, сказал:
Удивительный разброс в музыкальных вкусах.
Голос его был чарующим – с лёгкой хрипотцой, такой, что казалось, он мог бы читать списки продуктов и всё равно звучать завораживающе. Он остановился у дивана и сел, удобно откинувшись назад, глядя на неё.
Шопена я не слышал уже тысячу лет… – сказал Люк, прищурившись. – А может, вообще никогда. Давайте на ваш вкус, Мила.
Я вижу – он у вас отменный.
Он слегка улыбнулся, склонив голову.
Могу я вас так называть?
Амалия на секунду застыла.
Имя, прозвучавшее из его уст – Мила – прозвучало особенно. Тихо. Почти ласково.
Так её называл только дедушка. Когда она была совсем маленькой. И больше – никто.
Это имя в ней жило как воспоминание: тёплое, давно забытое, спрятанное глубоко, как детская фотография в старом ящике.
Она почувствовала, как что-то внутри откликнулось.
Сначала – лёгким щемлением. Потом – улыбкой.
Губы её дрогнули, будто она колебалась – возразить или позволить.
Но она лишь посмотрела на него, и, впервые за утро, улыбнулась по-настоящему. Медленно, нежно, не пряча этого чувства.
Можно, – ответила она тихо.
Амалия встретилась с ним взглядом. Эти глаза… такие глубокие, такие внимательные, будто видят насквозь. Её пальцы непроизвольно скользнули к волосам – один локон выбился из причёски, и она быстро его поправила, будто этот жест мог спрятать её волнение.
Она улыбнулась. Собрала внутри себя все силы, стараясь выглядеть спокойной. Но он, конечно, всё видел.
Хорошо, Шопен – великий, безусловно… но знаете, я передумала, – кокетливо сказала она, с лёгким прищуром. – Давайте лучше включу вам Луи Армстронга. Он повеселее. Он удивился ещё больше – но искренне.
Луи Армстронг? Да вы меня сегодня окончательно обезоружите.
Она включила музыку – едва слышно, на фоне. Комната заполнилась тёплым, бархатным звуком трубы, и на мгновение стало уютно, будто они вдруг оказались не в гримёрке, а на чужой кухне ранним утром.
Она посмотрела на него – теперь по-настоящему.
Он был выше, чем она ожидала. Наверное, не меньше метра девяноста – и в движении казался ещё выше.
Стройный, подтянутый, но без нарочитой демонстративности – просто мужчина, в чьём теле ощущалась уверенная, спокойная сила. Сквозь тонкую белую рубашку просматривались чёткие очертания пресса – не показного, а настоящего, как у тех, кто не ради селфи в зале, а просто живёт в движении, в ритме, в теле.
Руки – сильные, с выразительными венами, подкачанные, но не перекачанные. Таких хочется касаться.
Волосы – чёрные, как ночь. Слегка волнистые, подстрижены до каре, мягко спадали, создавая небрежную, чуть богемную линию.
Острые, чёткие черты лица – не глянцевые, не идеальные, но настоящие. С характером. С историей.
И, конечно, глаза.
Огромные. Голубые. С лёгким прищуром, будто он всегда что-то замечает, считывает, наблюдает чуть глубже, чем положено.
Густые, чёрные ресницы – длинные, почти нереальные. Женские ресницы бы позавидовали. Но на нём это не выглядело женственно. Наоборот. Это делало его взгляд ещё выразительнее, почти хищным.
Губы – как с картинки. Мягкие, чуть припухлые, с природной формой «домиком». Выразительные. Тёплые.
И когда он чуть улыбнулся – небрежно, с оттенком лёгкой иронии – Амалия заметила: у него по-настоящему красивая улыбка. Не искусственная. Тёплая. Человеческая.
На щеках – ямочки. Но не круглые. А полосками – как будто пальцы художника провели по влажной глине и оставили эти штрихи.
И родинки – одна у губ, другая – на правой щеке. Небольшие, но отчётливые. Те самые, по которым его узнают даже на расфокусированных фотографиях в таблоидах.
Как будто нарисован. Как будто придуманный… Но настоящий.
Скажите, Люк, вам что-нибудь принести? – спросила Амалия. – Воды, кофе, чай, кока- колу?.. Может, вы голодны?
Он оживился.
Я бы сейчас съел что угодно, – сказал с улыбкой. – Не успел позавтракать. Перелёт был ночной, а в отеле… не успел. Или не захотел.
Так что да, я очень проголодался.
Амалия засмеялась, с той самой лёгкой теплотой, которую он уже начал узнавать.
Хорошо. Сейчас вас накормим.
Она вспомнила про мини-холодильник, спрятанный в шкафу, подошла и открыла дверцу. В её движениях не было суеты – только забота, спокойная, почти домашняя.
Так… мы имеем: сэндвич, круассаны, булочки с изюмом, салат. Что вы будете?
Он смотрел на неё с умилением. Её голос, её естественность, то, как она чуть склонилась, заглядывая внутрь, – всё это будто притягивало.
А давайте всё, – сказал он. – Только мне нужна будет компания.
Вы ведь тоже, наверное, не успели позавтракать?
Возможно, у меня не останется выбора. Амалия накрывала на маленький стол.
Быстро – но не суетливо. В её движениях была природная грация, лёгкость, сдержанная элегантность. Она забывала то салфетки, то воду, то приборы, чуть смущалась, едва заметно морщила лоб, тихо извинялась себе под нос – и всё это было так… трогательно.
Она двигалась по комнате почти бесшумно, словно старалась не нарушить тонкую гармонию утреннего момента. А он смотрел на неё.
Не отводя глаз. Не прячась.
Его мысли по-прежнему были лёгкими, но внутри… внутри что-то сдвинулось. Словно в груди распахнулась дверь, в которую ворвался неожиданный, свежий воздух. Такой, от которого щемит в висках, от которого хочется жить иначе.
Он не ожидал её.
Не такой.
Маленькая. Хрупкая. Ростом, может, сто шестьдесят. И в этом была не детская слабость, а особая женская уязвимость, от которой невозможно отвести взгляд. В ней было что-то почти старомодное – из другого времени. Её походка, взгляд, то, как она держит чашку, как чуть склоняет голову.
Волнистые волосы, собранные заколкой, чуть дрожали при каждом её движении. А
губы… Эти губы.
Чуть пухлые, мягкие, чуть приоткрытые в растерянности – как сейчас, когда она вспоминала, где лежит чай.
И нос. Чуть вздёрнутый, детский, наивный. Как будто сам воздух мог его сдвинуть. В ней не было глянца. Ни позы. Ни фальши. Она не притворялась скромной – она была такой. И это тронуло его глубже, чем он хотел себе признаться.
Её запах остался с ним с того момента в коридоре – что-то цветочное, нежное. Не душный парфюм, не реклама, а настоящий запах женщины, которую хочется держать ближе, чем дыхание.
Но сильнее всего его поразило не это.
Она не узнала его.
Он – почти легенда, лицо постеров, персонаж любимого сериала, предмет обожания миллионов. А она смотрела прямо сквозь всё это. И спросила:
– Вы кого-то ждёте?
И это… было прекрасно. Не обидно – наоборот.
Это было как пощёчина всем, кто видел в нём только образ.
Каждая вторая женщина мечтала о нём. Кричала, визжала, хотела прикоснуться – не к нему, а к идеальному герою с экрана. Даже его бывшая – актриса с таким же блестящим послужным списком – любила в нём страсть, внимание, сцену. Их связывала вспышка, зависимость, телесная привязанность. Но не душа.
Амалия же…
Не просто не знала, кто он. Она даже не пыталась угадать.
Она не знала, как он выглядит. И это было не смешно – это было волнующе.
Она – девушка с распахнутыми глазами, с блокнотом в рюкзаке, с утренней неловкостью и настоящим сердцем. Не хотела славы. Не хотела фото. Хотела только, чтобы ему было не холодно. И чтобы был салат, если он голоден.
Он смотрел на неё и понимал: Вот это – редкость.
Вот это – что-то настоящее…
Они сели за маленький стол, и импровизированный завтрак неожиданно обрел уют – словно не в гримёрке, а завтрак, на пикнике ранним утром. Круассаны, салат, пара булочек, чай и кофе в бумажных стаканчиках – всё просто, но по-настоящему. Без лишнего.
У них было всего полчаса до эфира.
Но казалось, что прошла вечность.
Они говорили – легко, свободно.
Сначала – о Москве.
– Я так хотел увидеть город, – сказал Люк, откидываясь на спинку кресла. – Но прилетел ночью, а утром уже сюда. Успел только заметить, как женщина на остановке в полседьмого утра с невозмутимым лицом ела пирожок.
Это и есть настоящая Россия, – усмехнулась Амалия. – Мы так выражаем устойчивость духа.
В Америке за такое тебя бы уже записали в странные. У нас всё должно быть правильно.
А у вас – просто по-настоящему.
Затем разговор перешёл к еде. Национальной. Настоящей.
Он рассказывал про жареный бекон, огромные бургеры, маисовую кашу, о том, как в детстве ел арахисовое масло ложкой и чувствовал себя королём.
Она – про домашние пироги, простую гречку с маслом, про то, как мама запекала картошку в духовке до хрустящей корочки, и это был вкус счастья.
Это звучит… тепло, – сказал он. – По-домашнему. Не как в меню.
Потому что это не еда, – ответила Амалия. – Это память.
Он кивнул, улыбнулся, и в его взгляде на миг появилось что-то очень личное. Потом они говорили о природе.
О великой Америке и её просторах.
Аризона. Юта. Горы. Розовая пыль. Это что-то, – говорил он. – Там чувствуешь, будто ты внутри старого вестерна. Всё драматично, остро, но безлюдно.
А здесь… здесь всё живое. Зелёное. Тёплое.
У нас природа мягче. Тихая. Упрямая. Не для открыток, но для души. Он посмотрел на неё – и чуть прищурился.
Вы говорите о земле, как будто о ком-то любимом.
Может быть, – сказала она, тихо. – Потому что я привыкла не терять связь с тем, на чём стою.
На пару секунд повисла тишина.
Он усмехнулся.
Именно это в вас и есть. Почва.
Вы не летающая мечта, а укоренённая реальность. И это… привлекает.
Амалия смутилась. Румянец снова вспыхнул на щеках, и в этот самый момент в комнату вошли две женщины.
Первая – Оливия. И хотя она всегда была собрана, сейчас в её взгляде сквозило что-то настороженное. Она окинула подругу взглядом – и замерла.
А за ней – рыжеволосая Меган, менеджер Люка, та самая с острыми скулами и деловым лицом. Но сейчас она выглядела куда мягче – не как контролёр, а как голодный человек, в поиске хоть чего-то съестного.
Хм… хорошо вы тут устроились, – сказала она, подойдя к столу и, не стесняясь, взяла круассан.
Откусила с неожиданной жадностью, закрыла глаза от удовольствия и, жуя, пробормотала:
Я сейчас готова съесть что угодно… но это – очень вкусно.
Люк рассмеялся. Амалия украдкой улыбнулась. А вот Оливия…
Она не подходила.
Она просто стояла и смотрела.
На Амалию.
На свою подругу, которую она знала долгую жизнь – и которой вдруг не узнавала.
Она видела, как у той горят глаза. Видела выражение лица, которое ей раньше не доводилось наблюдать.
Амалия, сидящая напротив мужчины, не опуская взгляд, не убегая, не прячась. Разговаривающая. Смеющаяся. Раскрывшаяся.
Это было странно. Красиво. И даже немного… страшно. Но времени на мысли не осталось.
Меган хлопнула в ладони:
– Пора. Люк, ты великолепен, но, по протоколу, я обязана предложить припудриться.
Амалия, собравшись, подошла к нему с лёгким движением – словно делала это всю жизнь – и провела кисточкой по скулам и лбу. Это не было нужно. Он и так был безупречен. Но этот момент, будто последний штрих художника перед тем, как картина уйдёт в галерею.
Все четверо вышли из гримёрки.
Коридор уже затаил дыхание. Напряжение нарастало, как перед бурей. В студии – почти полная тишина.
Команда в зале, сжавшись в ожидании.
Известный ведущий уже занял своё место. Режиссёр шепчет в гарнитуру. Огромные софиты в полутьме, свет на сцене.
– Мотор. Камера. Начали.
Люк улыбнулся Амалии – коротко, благодарно – и вышел на сцену.
Толпа взорвалась визгом.
Он шёл уверенно. Спокойно. Как будто всё это – просто продолжение их разговора. Оливия подошла к подруге.
Тихо, без лишних движений, схватила её за плечо – и, наклонившись, шепнула:
– Я вижу, вы нашли общий язык.
Видишь? Я же говорила – он не посмеет тебя обидеть. Ты ему понравилась.
Амалия отвела взгляд, и, как всегда в такие моменты, слегка нахмурилась.
Прекрати. – Голос её прозвучал чуть раздражённо, но больше – растерянно.
Мы просто болтали. Сначала было неловко, я его даже не узнала – он был без кепки. Кажется, это его повеселило. Вот и разговор завязался.
Она сжала в руках ткань своего платья, словно защищаясь.
Не придумывай. Я не могу ему понравиться. Ты видела, что творится в зале? Там пол-города мечтает разорвать его прямо сейчас.
Оливия не ответила сразу. Только чуть прищурилась, глядя в сторону сцены.
Люк сидел в кресле напротив ведущего. Отвечал на вопросы. Улыбался. Шутил. Вёл себя уверенно, как и положено звезде.
Но…
Через каждые несколько минут он чуть поворачивал голову – искал взглядом что-то за кулисами.
Ненавязчиво. Почти незаметно. Но для внимательного глаза – очевидно.
Да, – мягко сказала Оливия. – Но всё интервью он пытается повернуть голову в нашу сторону.
Хочет убедиться, что ты не ушла.
Амалия застыла.
Внутри неё что-то дрогнуло.
Она сделала вид, что не поняла. Но поняла. До самой глубины.
Глава 3
Шоу длилось чуть больше часа.
Публика была в восторге.
Ведущий Иван с первых минут нашёл с Люком общий язык – легко, непринуждённо, с юмором и теплом. Казалось, иначе с Люком Дженсоном и невозможно: он был тем редким человеком, рядом с которым воздух становился чуть светлее.
Сцена за сценой шли ответы, шутки, истории. Студия гудела от живого интереса. А потом произошёл один из тех эпизодов, что делают эфир – легендарным.
Одна из женщин из зала вырвалась из кресла и со слезами бросилась к сцене. Охрана рванулась навстречу, но Люк, спокойным движением остановил их – и позволил женщине подняться.
Он слегка обнял её – мягко, уважительно, сохраняя границу. И она, всхлипывая, вернулась в зал, оставив после себя долгую волну аплодисментов. Наконец – финальный вопрос.
Что вас поразило больше всего у нас? Что вы увезёте с собой в сердце? – спросил ведущий.
Люк замолчал. Улыбнулся краем губ, глядя вниз. В зале повисла напряжённая тишина – почти кинематографическая пауза.
Знаете, я почти ничего ещё не успел увидеть, – сказал он наконец. – Но уже успел почувствовать.
И больше всего меня поразили люди.
Неулыбчивые снаружи – но с душой, которую не охватить взглядом.
Здесь сердца такие крылатые, что хочется остаться. Не туристом. Человеком. Зал охнул. Кто-то всплакнул.
Но Люк, не отпуская аудиторию, добавил – чуть с озорством:
И, конечно, я никогда не видел таких красивых женщин.
Толпа взорвалась. Студия утонула в визге, аплодисментах и восторге. Каждая женщина в зале ощутила себя той самой.
Но… только одна знала, кому была адресована та самая улыбка.
Пока толпа бурлила, Люк повернулся в сторону закулис – и улыбнулся.
Не профессионально. Не для камеры.
Он улыбнулся сердцем.
Амалия
И в эту секунду она застыла.
Щёки вспыхнули, как весенние цветы под солнцем.
Она опустила глаза, но чувствовала – его взгляд нашёл её.
Рядом Оливия, как надоедливый, но правдивый голос совести, наклонилась и прошептала:
Он о тебе. Понимаешь? Это – о тебе. Каждое слово. Амалия толкнула её локтем, смущённо пробормотав:
Не выдумывай…
Но выдумкой это уже не было.
Когда шоу завершилось, публика не спешила расходиться. Автографы, фото, свет. Но за кулисами – другая сцена. Интимная. Настоящая.
Амалия и Оливия ждали в гримёрке. Ждали не столько инструкций – сколько его.
Меган вошла первой. Рыжеволосая, строгая, теперь она казалась почти… мягкой. Как та женщина, что только что насладилась победой дорогого ей человека.
А следом вошёл Люк.
Чуть усталый, с тенью улыбкой на губах, и каким-то почти мальчишеским блеском в глазах.
Фух… Ну у вас и публика.
Как огоньки. Кажется, у меня никогда не было такого приёма.
Он посмотрел на Амалию.
Долго.
Словно искал в ней подтверждение, что всё это – случилось на самом деле.
Она хотела сказать что-то. Хотела – но не решалась.
И вдруг – решилась.
Вы хотите поехать в отель и отдохнуть… или может, прогуляться по Москве? Показать вам город?
Меган посмотрела на Люка.
И всё поняла.
Она знала его много лет.
Была рядом, когда он впервые стал известен. Когда его срывали фанатки. Когда продюсеры требовали от него играть одно и то же лицо, пока он сам начинал забывать, кто он.
Она была рядом и тогда, когда он позволил себе влюбиться – в актрису с той же съёмочной площадки.
Она видела, как он отдавал всё – и как получал обратно лишь иллюзию. Она знала, как он смотрел в потолок самолёта, когда не спал.
Как говорил, что настоящей любви – больше нет. И вот теперь…
Она увидела глаза.
И поняла: он снова жив. Он снова верит.
Амалия была той самой.
Той, которую он описывал бессонными ночами. Той, в чьей скромности и невинности он видел не слабость, а силу.
Той, ради которой ему снова хочется жить.
Меган молча кивнула.
Оглянулась на Оливию, и та – впервые – взглянула на неё не как на менеджера звезды, а как на женщину, которая всё поняла.
И теперь – поможет.
Да! – вдруг воскликнула Меган, заставив всех обернуться.
Я всегда мечтала увидеть ночную Москву. Говорят, она – волшебна.
Амалия замерла на секунду.
Внутри неё сразу вспыхнуло тепло – идея, будто сорвавшийся лепесток с души.
Куда? Куда можно повести их сейчас, в этой почти мистической тишине позднего вечера?
И тут она, сама удивившись собственной смелости, произнесла:
– Знаете… Я живу здесь уже не первый год.
Но ни разу не каталась по Москве-реке. Никогда. Ни разу. Даже не дошла до пристани.
Повисло полсекунды тишины.
А потом – вспышка.
– Гениально! – воскликнула Меган, глаза её загорелись.
Это идеально!
Безумно красиво, – подхватила Оливия, уже вытаскивая телефон. – Сейчас всё организую.
Думаю, даже ночью можно найти теплоход. Или уговорить кого-то открыть его только для нас.
Вы – чудо, Амалия, – сказал Люк, повернувшись к ней с таким выражением, будто смотрел на звезду, упавшую прямо перед ним. —
Даже в мечтах у меня не было такой картины.
Меган закрыла глаза на секунду, будто уже чувствовала вкус прохладного вина на губах и лёгкое дуновение ветра над рекой.
Оливия активно переговаривалась по телефону с кем-то из знакомых, бросая короткие фразы:
Да. Ночь. Четверо. Да, всё частно. Ужин. Вино. Музыка. Терраса.
Отлично. Через двадцать минут. Мы выезжаем.
Она повернулась к остальным:
Поехали! Что мы ждём?
У нас – личный теплоход. Пустой. Только мы. Надо спешить.
Они вышли на улицу.
Воздух был мягким, ночным, с лёгким ароматом листвы и асфальта после жары. У обочины уже ждала машина. Внутри – двое мужчин: то ли охрана Люка, то ли его ассистенты.
Меган, усевшись рядом с водителем, весело подмигнула и сказала:
Включите что-нибудь… классическое. Ну или хоть “Калинку-Малинку”. Я хочу почувствовать дух России!
Люк смеялся. Его лицо светилось предвкушением.
Он выглядел иначе – будто сбросил несколько лет, стал легче, свободнее. Он украдкой смотрел на Амалию, сидевшую у окна.
Она – молчала.
В руках у неё был блокнот. Тот самый, куда она всегда записывала мысли. Она открыла его на чистой странице, взяла ручку и… замерла.
Несколько строк родились почти сразу.
Никто не стал мешать. Даже Оливия.
Они просто смотрели на неё, и, на мгновение, в машине воцарилась красивая, бережная тишина.
И вот они прибыли к Москве-реке.
Вышли из машины – шум стих, город отступил, и перед ними предстало зрелище, от которого захватывало дух.
Это был не речной трамвай.
Это был почти лайнер. Большой, белоснежный, с множеством стеклянных окон, сияющий мягким светом изнутри.
На крыше – открытая терраса, где уже был накрыт ужин. Бокалы ждали своего момента, вино мерцало в бутылках, скатерти развевались под лёгким вечерним ветром.
Амалия смотрела на всё это – и не верила, что это происходит с ней.
Это было волшебство. Не шумное. Не вычурное.
А то самое – тихое, настоящее, которое случается только раз. Когда случайность – не случайность, а судьба.
Вечер был невероятным.
Ночная Москва раскрылась перед ними, как драгоценный ларец.
Огни города мерцали в тишине, отражаясь в темной глади реки, будто кто-то обронил горсть звёзд прямо в воду.
Теплоход скользил неспешно, как сон, оставляя за собой мягкую пену и шлейф восторга. Когда они проплывали мимо Кремля, все на палубе замолчали.
Красные кирпичные стены, острые как пики крыши, подсвеченные золотистыми фонарями, смотрелись завораживающе. В этом архитектурном совершенстве было что-то монументальное, почти сказочное.
Для иностранцев – почти миф
Нет ничего похожего ни в Нью-Йорке, ни в Лондоне, – тихо сказала Меган, зачарованно глядя на силуэт. – Это… как портал в вечность.
На берегу гуляли люди. Кто-то держался за руки, кто-то пил кофе на скамейке, кто-то фотографировал их теплоход.
А они – плыли.
Не торопясь. Без нужды спешить. Просто плыли, как будто ночь принадлежала только им. Меган светилась от счастья, как ребёнок, получивший самую большую конфету на свете. Оливия вела себя уверенно, с лёгким кокетством и шармом – вечер был её стихией.
Ассистенты Люка – два жизнерадостных парня – оказались не только охраной, но и душой компании. Весёлые, лёгкие на подъём, они быстро слились с атмосферой, словно всегда были частью этой маленькой экспедиции счастья.
На палубе звучала тихая музыка – скрипка, лёгкий джаз, рояль на фоне. И ужин…
Ужин был великолепный.
Стол буквально ломился от русских блюд: Золотистые котлеты Пожарского, воздушные и хрустящие.
Классическое оливье с отварной говядиной и домашним майонезом. Уха с осетром, прозрачная, душистая, с золотистыми каплями масла.
Утиная ножка в брусничном соусе – по рецепту, найденному в записях Пушкина, который, по преданию, ел это блюдо в губернии Болдино.
Горки блинов, румяные оладьи, нежные сырники с творогом, как в детстве.
Миниатюрные бутерброды с красной и чёрной икрой, россыпь солений – от малосольных огурчиков до медовых грибов.
И, конечно, вино – белое, розовое, красное – лилось неспешно, наполняя бокалы и сердца.
Американцы были в восторге.
Я не думал, что вообще существует столько вкусов, – сказал один из ассистентов, рассмеявшись. – Это же не ужин, это культурный шок на тарелке!
Я даже не уверен, что когда-либо пробовал еду, – добавил Люк, глядя на Амалию. – Всё, что было до этого, теперь кажется просто репетицией.
Она улыбнулась, не поднимая взгляда.
Её пальцы всё ещё держали ручку, блокнот лежал рядом, раскрытый на чистой странице. Но писать не хотелось.
Хотелось жить. Смотреть.
Запоминать.
Когда ужин подходил к концу, ветер стал чуть прохладнее, и кто-то из команды ушёл вниз за пледами.
Меган смеялась с одним из охранников, Оливия разливала бокалы, играя в хозяйку бала, а Амалия поднялась на верхнюю террасу. Туда, где ветер свободнее, а огни Москвы отражаются в реке глубже.
Она встала у перил.
Внизу проплывали силуэты мостов, фонари, сквозь воду колыхались блики.
Она стояла, не шевелясь, с лёгкой полуулыбкой. И в эту секунду всё было… волшебно.
Тоже сбегаешь от гама? – раздался за спиной знакомый голос. Она не обернулась сразу.
Улыбнулась.
Иногда хочется просто… тишины. Без слов. Без спешки.
Ты не представляешь, как я тебя понимаю. —
Он подошёл ближе, встал рядом, чуть откинувшись на локти, глядя туда же, куда она.
Все думают, что я люблю шум, свет, людей.
Но это только потому, что я там – актёр.
А здесь… просто человек. – Он говорил медленно, будто боялся разрушить тишину.
Амалия посмотрела на него.
Он был спокоен.
Без маски. Без образа.
Просто мужчина с тенью грусти в глазах и такой же жаждой покоя, как у неё.
А здесь ты кто? – спросила она.
Он замер. Потом повернулся к ней, и взгляд его стал глубоким, как сама ночь.
С тобой – обычный человек. Именно поэтому мне… так спокойно.
Она опустила глаза.
Сердце стучало где-то в горле. Слишком быстро. Слишком сильно. Он продолжал:
Я не помню, когда в последний раз просто сидел с кем-то рядом. Без фальши. Без слов, за которыми надо прятаться.
С тобой… ничего не хочется изображать. Ты – как река. Тихая. Настоящая. Глубокая.
Она не знала, что сказать.
Это был не комплимент. Это было признание.
Музыка, едва слышная, доносилась снизу. Где-то смеялись. Кто-то крикнул что-то на берегу.
Ты замерзаешь? – спросил он, заметив, как она скрестила руки.
Немного.
Он снял с себя пиджак. Молча накинул ей на плечи. Его запах – утончённый, с нотами дерева, кожи и чего-то, что можно назвать только его именем – окутал её, как плед.
Спасибо.
Он не ответил.
Просто смотрел.
А потом – положил ладонь на её руку.
Неуверенно. Осторожно. Почти спросив взглядом.
И она не отдёрнула её.
Они стояли так – молча.
Двое.
Над городом. Над рекой. Над всем.
И в этот момент Амалия поняла: она не боится.
Они молчали.
Долго. Но это была не неловкая тишина.
Это была тишина, в которой два одиночества стояли рядом – и вдруг впервые не чувствовали себя одинокими.
Его ладонь лежала поверх её руки. Тепло. Уверенно.
И она – не отстранилась. Она позволила.
Себе. Ему. Этому моменту.
Ты боишься? – вдруг спросил он, не глядя на неё.
Она чуть вздрогнула. Не от холода – от прямоты.
Иногда.
Больше – не людей, а себя рядом с людьми.
Боюсь быть слишком… тихой, неинтересной, неудобной. Боюсь что не впишусь в чью-то жизнь.
Что не буду в ней уместна. Он медленно кивнул.
Ты вписалась в мою. Без разрешения.
Как строка, которая вдруг появляется в сценарии, хотя её не писали. Но без неё – всё рушится.
Она повернулась к нему. Их взгляды встретились.
А ты? – спросила она.
Ты боишься?
Он усмехнулся. Горько. Красиво.
Я боюсь, что меня любят за маску. За образ. За вымышленного человека, которого я
играю.
Боюсь, что настоящего меня… никто и не пытается увидеть. А если увидит – не останется.
Она слушала. С замиранием. Не потому, что он звезда.
А потому, что он – человек.
Я не знала, кто ты, когда мы встретились, – тихо сказала она. – Но увидела.
И, кажется, осталась.
Он посмотрел на неё долго. Без слов.
И в его глазах было всё: благодарность. Удивление. Надежда.
Снизу донеслись голоса. Кто-то звал их – смеясь, напоминая, что ночь не бесконечна. Но они не шевелились.
Амалия, – прошептал он. —
Мне кажется, ты – то самое, о чём я когда-то писал письма, но не отправлял. Ты – не часть сценария.
Ты – пауза между сценами, в которой сердце дышит.
Она хотела что-то ответить. Но не смогла.
Слова застряли в горле.
Он наклонился ближе. Не навязчиво.
Так, будто спрашивал – можно? И она не отстранилась.
…Он наклонился ближе.
Неуверенно. Осторожно. Почти как в детстве, когда не знаешь, можно ли прикоснуться – и не разрушить волшебство.
Её лицо было совсем рядом.
Тёплое. Живое.
Она не отвела взгляд. Не сделала ни шага назад.
И в этой тишине, на фоне реки, музыки, света города и чужих голосов вдалеке – всё будто застыло.
Он хотел коснуться её губ.
Но… не сделал этого.
Между ними оставалась тонкая, почти неразличимая линия – как пауза в песне, как недосказанная фраза в письме.
Он посмотрел ей в глаза.
И вместо поцелуя – улыбнулся. Тихо, почти растерянно.
Не сейчас, Мила.
Я хочу, чтобы ты сама захотела. Не потому что момент красивый. А потому что это станет нашим моментом.
Она кивнула. Едва заметно.
Но в её взгляде было что-то, что уже стало обещанием. Ответом.
Изнутри снова донёсся голос Оливии, зовущий их к столу.
Люк медленно опустил руку – и, прежде чем развернуться, прошептал:
Ты правда не знаешь, как сильно меняешь воздух.
Ты – тишина, которую я всю жизнь искал.
Они спустились вниз.
На палубе всё ещё звучала музыка. Смех.
Бокалы.
Оливия заметила их, переглянулась с Меган. Обе все поняли.
Но никто не знал, что на верхней палубе могло случиться нечто большее, чем поцелуй.
Случилось чувство.
Глава 4
Музыка стала чуть громче, и участники мини-путешествия стали ближе друг к другу. Атмосфера сменилась – как будто они были не просто знакомыми, а давними друзьями. Стерлись все границы, исчезли языковые барьеры – осталась только радость момента. Речной трамвайчик уже приближался к конечной точке, когда к компании подошёл капитан. Осторожно, но уверенно он прервал беседу:
Простите… Люк?
Для меня было честью быть сегодня вашим капитаном. Могу ли я сделать с вами фото?
Моя дочь просто не поверит. А если поверит – не простит, узнав, что я был с вами и не сделал ни одной фотографии.
Люк с доброй улыбкой хлопнул капитана по плечу:
Конечно, дружище.
Они сделали несколько снимков: на одном стояли, как старые приятели, на другом Люк что-то говорил капитану, а на третьем капитан обнимал Люка с искренней радостью на лице.
Дочка будет довольна, – прокомментировала Меган. Капитан ненадолго отошёл и вернулся с бутылкой в руках.
Я знаю, что это ваш любимый напиток. Мне его когда-то подарил мужчина из Джорджии, он был у нас со своей супругой в свадебном путешествии. Я так и не решился его открыть… причины разные. Но я хочу подарить её вам. Мне сказали, что это очень хороший бурбон.
Люк с удивлением принял бутылку, заглянув на этикетку – и не поверил своим глазам.
Вы шутите? Это же Jim Beam! Отец всех бурбонов! Его делают с 1795 года… А эта бутылка – выдержка сорок лет. Её продают на аукционах. Это легенда.
Он держал её, как сокровище. Внезапно стекло будто засверкало – не напиток, а жидкое золото.
Меган закатила глаза. Она знала, что для Люка бурбон – это не просто алкоголь, это почти искусство. Он не пьяница, нет. Он из тех, кто смакует каждый глоток, растягивая бокал на целый вечер.
Мы обязаны это попробовать. Сейчас, – с энтузиазмом заявил Люк.
Все, кроме Амалии, поддержали идею. Она смутилась – никогда не пила ничего крепче бокала вина. Пару раз пробовала пиво, но и с ним не подружилась. Алкоголь в её жизни не занимал и грамма значения.
Тем временем Люк уже разливал напиток. Щедро, не жалея, как всегда делает для близких людей.
Когда Амалия взяла бокал, она опустила глаза. Оливия пояснила:
Она никогда не пила ничего подобного. Даже бокал вина редко допивает. Компания засмеялась по-доброму. Люк серьёзно посмотрел ей в глаза:
Амалия, если ты не хочешь – я пойму. Это твой выбор. Я не настаиваю. Но Амалия удивила всех – и особенно себя:
Почему нет? Если все поднимают бокал за этот невероятный вечер, я не хочу остаться в стороне.
Они чокнулись. Меган сделала маленький глоток и выдохнула:
Чёрт возьми…
Люк едва коснулся бокалом губ, как истинный ценитель. А Амалия, зажав нос – как видела когда-то в фильмах – выпила залпом до дна.
Люк поперхнулся от неожиданности. Оливия засмеялась: