В поисках четверки

Глава 1

Туман напоминал густо замешанный раствор извести, стелился у корней исполинских деревьев, скрывая влажную, прогнившую хвою и плавно отступал, едва первые лучи солнца пробивались сквозь плотные кроны на фоне звучания хора птиц.

Деревья смыкались, образуя купол, пропуская свет в редких местах. Прохладный ветер и шелест листвы оживляли бесконечную тишину. Уханье усталого филина, порождения ночи, готовящегося ко сну, уступая эстафету тварям дневным. Восточная часть леса изгибом уходила в низину, где протекал быстрый и холодный ручей, затерянный среди хвощей, отражаясь эхом. Не известно водились ли в данной местности змеи, но несомненно все так или иначе располагало к тому, равно как и то, что трава в некоторых местах была примята образом, напоминающим их тропы.

Валежник, разбросанный вдоль двух берегов, застрявший в зарослях малины и терновника, оплетенный нитями паутины в каплях росы.

Глухой всплеск, разбежались круги на воде от ступившего в русло тяжелого сапога. Сидевшая на суку белка прервала трапезу, и с интересом наблюдала за путником. Люди здесь были редкостью, и она, вероятно, не видела их раньше. Путник же не обратил на неё внимания. Загорелое изможденное лицо, усталые глаза, излучающие решимость и волю. Обнаженные предплечья украшали бронзовые браслеты, переплетающиеся в форме змей, с янтарными камнями на месте глаз. Железная броня на груди носила следы многих боев, но оставалась пригодной. На поясе висели ножны, серебряный эфес меча украшала гранатовая отделка.

В этих местах ходили слухи о волках, что не показывались днем. Некоторые виды были агрессивны и нападали на людей при свете, но боялись лишь огня, что становился им единственной угрозой. Самый безопасный отдых— высоко на ветвях. И одно такое дерево было совсем неподалеку. Расположившись настолько, насколько позволяло столь незатейливое удобство, его веки сомкнулись под тяжестью усталости, и он предался объятиям столь вожделенного и долгожданного сна…

Путь на север был не только испытанием, но и моментом перемен: преодолев эти суровые земли, человек начинал понимать, что мир и он сам – не одно и то же. Пустота и холод, бескрайняя снежная пустошь и ледяная гладь становились не только физическим препятствием, но и внутренним зеркалом, в котором он видел свои страхи, ошибки и выбор. Лед, его зеркальная чистая гладь, была столь же хрупкой и изменчивой, как те решения, что он принимал когда-то.

Путник взглянул в холодную гладь увидел не только свое отражение, но и тень, что следовала за ним. Взгляд внутрь себя, на то, что уже успел забыть, скрытое от него самим подсознанием, как те вопросы, ответы на которые он, возможно, не хотел бы знать вовсе.

Вспоминая, как шагал по льду, ощущая, как холод пронизывал до костей, он все больше убеждался: в этом путешествии нет места для сожалений. Только вперед, в бескрайнюю пустоту, где можно найти или потерять всё.

Твой путь – это лишь твой путь, ведь твой путь именно ты, ты формируешь его и формируешь себя. Хотел он быть тем, кем стал или нет, это уже давно не важно потому, что он тот каким стал. Снег продолжает падать. В небе взошла луна, он еще немного постоял, ему хотелось, как северному волку выть на луну … Он развернулся и направился к горам, решив вернуться домой к изумрудным холмам. Он не знал, что его ждет там, не знал, что делать и, а снег продолжал падать… Он проснулся …

Солнце склонялось к западу, а проходящий меж ветвей ветерок обдувал лицо, своей девственной и первозданной свежестью. Спать на ветвях было не то, что те удобства убранства постоялых дворов его родины, но в то же время и не холода северных скал, либо же темниц нижнего города, в который добропорядочные люди старались заходить лишь по неотвратимой нужде.

Путь на север… Это было его первым заданием, обрядом посвящения. Он выполнил его, пусть и не считал это чем-то достойным, потому как суровый климат и дикая природа не особо пугали, а из всех ужасов, о которых ему говорили наставники и учили им противостоять, он не встретился ни с одним. Даже те странные волки, которые существуют и вполне себе несут опасность, каких, и сам он видел когда-то, будучи подростком, обошли в дороге туда и обратно стороной. Будто над ним был какой-то неведомый ему покровитель.

Деревья редели, уступая место поросли и кустарникам, сквозь которые уже проступали далёкие силуэты гор, покрытых альпийскими лугами со снежными шапками, блестящими в лучах солнца, скрывающими пики.

Перед ним распахнулась воистину сказочная долина, где изумрудные травы нежно покрывали луга, заставляя сердце замирать, как в миг вожделения, а душа наполнялась благодатью и внутренним умиротворением. Белоснежные цветы пробивались сквозь траву, словно фонари во мгле ночных переулков тесных, каменных улиц, освещая дорогу и напоминая о чистоте, красоте и неповторимость природы этого дивного чудесного края. Позади находился все тот же неприветливый лес, но выглядящий отсюда не таким мрачным и злым. Высокие деревья кидали тень на спуск в долину.

Вдали возвышались каменные стены города, и река, протекающая справа, огибала их, подчеркивая красоту камня. Город был настолько прекрасен, что казалось, он витал в воздухе, как облако. Каждый дом украшали флаги, а стены обвивали розы, создавая неповторимые узоры, яркие и насыщенные, словно живые.

Солнце почти закатилось за горизонт, ноги орошала вечерняя роса, а долину заполнял теплый, густой туман. Дышалось как-то особенно свободно, если бы только мошкара не была столь назойливой. Тяжелый стук сапог с ровным присущем строю тактом, выдавал свой незатейливый ритм. Вот уже совсем немного и северные ворота предстанут пред ним. Виднеются мелькающие факелы, и пока что еще не закрывшиеся их бронзовые створы.

Караванов на пути не встретилось, хотя обычно их было предостаточно вблизи этих мест. Заброшенные дома вдали от полей вызывали подозрения – их было слишком много, и это внушало необузданный страх. Разум отказывался воспринимать увиденное. Чем ближе он подходил к Дольх-Динасу, тем меньше оставалось поврежденных и не заброшенных зданий, сам город на холме выглядел нетронутым и благоухающим, таким каким он запомнил его, как и в прежние времена.

За эти полгода, что он скитался по северным землям, многое могло измениться. Но не настолько, чтобы оправдать его страхи. Идя в мерзлую мглу и неизвестность, опасаясь волков, что следят за ним, и прочего зверья, ожидающего момент, когда он ослабнет или получит травму, он не испытывал таких тревожных ощущений. Хотя встречал трупы животных, почти обратившиеся в прах скелеты людей, мертвые и полуживые деревья на границе чёрных скал и снегов, жуткий вой вервольфов и, как ему казалось, ледяных духов, круживших над пустотой тундры.

Погода гораздо лучше, чем в северных пустошах или лесных топях, где время, казалось, стояло на месте. Здесь, правда, из-за тумана не было видно ни туч, ни звёзд, а возможно, и небеса уже низвергались в ад. Холодный ветер с севера настойчиво дул в спину, напоминая о худших днях последних месяцев. Временами казалось, что он бил, как хлыст, коим избивают преступников на площадях нашего славного города в полдень.

Мощенная серым булыжником, обросшим частично мхом, дорога, без ста шагов упиралась в крепостную стену, а по бокам виднелись хозяйственные постройки, хлева и конюшни, со стороны которых доносились звуки рогатого скота, ржание лошадей, блеяние не то коз, не то баранов и ехидное похрюкивание свиней.

Распредвал упёрся в холодные бронзовые ворота. Заперты. Сквозь слуховые окна мерцал огонь, дым от грубой печи из обломков стены вился к небу, неся запах жарящейся речной рыбы. Несколько фигур маячили у костра, их тени плясали на камне. Закрытые ворота до заката? Странно. Он сжал чугунное кольцо и ударил по створкам. Глухой звон разнёсся в тишине. Ответа нет. Ещё удар, сильнее. Хриплый, пропитой голос рявкнул из-за стены:

– Закрыто! Ярл запретил вход до полудня, или ты выше закона?

– Я паладин Лунной Воды, – отрезал Распредвал, сарказм в голосе резал, как клинок. – Открывай, страж, я не для того тащился через пустоши, чтобы выслушивать твой бред! Хочешь монету? Не твой день.

– Боги мне свидетели, плевать, кто ты! – прорычал голос. – Воняешь, как падаль, и тряпьё твоё – тлен.

– Наглость? – Распредвал прищурился, рука легла на эфес. – Открывай, или я вышибу ворота и засуну твой язык тебе в глотку.

– Лучники! Прорыв! Целься! Огонь! – завопил стражник.

– Отставить! – громыхнул капитан из мрака. – Открыть ворота! Это Распредвал, паладин с севера.

– Но, капитан, вы же велели… – промямлил стражник.

– Я сказал – открыть! – рявкнул капитан. – Или ваше пойло выжгло последние мозги?

Скрип, лязг, облако пыли. Ворота дрогнули, открывая проход. Стражники с факелами косились на Распредвала, их взгляды сочились недоверием. Масляный дым щипал глаза, свет отражался на стальных познавших битвы доспехах капитана, отбрасывая зловещие тени.

Распредвал кивнул, скрывая тяжесть в груди.

– Благодарю, – выдавил он. – Пустоши выжгли терпение. Прости за резкость.

Капитан взглянул с усталым пониманием.

– Идём, – махнул он. – В таверне расскажешь. И поешь, а то выглядишь, как призрак.

Они двинулись по центральной улице к таверне, чья вывеска скрипела под ветром. Город затих, его былую жизнь пожрали тени. Башни и колонны, увитые плющом, хранили величавую скорбь, но в трещинах стен читался упадок. Пустоши изменили Распредвала, но Дольх-Динас, его дом, выглядел чужим, словно мир, который он знал, рассыпался в прах.

Таверна «Любопытный кабанчик» встретила тусклым светом масляных светильников, свисавших с почерневших балок. Запах жареного мяса и хлеба смешивался с дымом камина. Хозяин, тощий, с лицом, изрезанным временем, кивнул на столик у огня, его взгляд, ясный и цепкий, будто читал душу.

– Присаживайтесь, паладин, – буркнул он.

– Чего будете? – Валерика возникла из тени, её мелодичный голос, нарушил тишину.

Бледная кожа, каштановые косы, томные глаза – она излучала опасную притягательность, как змея перед броском. Подтянутая фигура, обтянутая платьем, манила, но за её красотой скрывалась тень, которую Распредвал чувствовал нутром.

– Всё, что дашь, – бросил он, сбрасывая сумку и падая в кресло. – Слишком долго я жрал снег и слушал волков.

Капитан сел напротив, его лицо, скрытое маской долга, хранило усталость и тлеющую надежду. Распредвал уставился в камин, тени плясали в его глазах, отражая пустоши, что выжгли в нём всё человеческое.

– Не вини стражу, – начал капитан. – Многие полегли, гоняясь за тварями. Без толку.

– Твари? – Распредвал прищурился, сарказм в голосе был острым, как клинок. – Те, которыми старухи пугают детей? Байки старых рыцарей, приправленные элем?

– Ты паладин, а веришь в сказки? – капитан хмыкнул. – Зачем тогда вступал в орден?

– Не за тварями, – отрезал Распредвал. – Запад, Восток – я знаю их города. Север – ледяной ад. Но юг… он манит, как бездна. Жажда пути, а не геройство, вела меня.

Капитан покачал головой.

– Всё началось три месяца назад, после твоего ухода. Скот пропадал, птица исчезла. Лисы, волки – они сами бежали, будто от смерти. Потом люди начали пропадать. Целые семьи – без следов. Ярла мучают сны: пустошь без снега, красная глина, белый песок, горы хлама. В центре – железный истукан, как человек, но мёртвый. Вихри, призраки… Мы думали, бойцы спятили от жары или пойла.

– Призраки? – Распредвал нахмурился. – Ты сам их видел?

– Их не всегда видно, – капитан понизил голос. – Ледяные когти хватают в ночи, тащат в преисподнюю. Иногда – белесые тени без глаз, воют, как содранная кожа. Но хуже – мелкие, зелёные. Демоны.

– Зелёные демоны? – Распредвал сжал кружку, сарказм сменился тревогой. – Рассказывай.

– Вылетают из воронок в земле, – продолжал капитан, глаза потемнели. – Тишина, как перед бурей, потом – гром, ядовитая вспышка, дым. Из него – они. Маленькие, с тупыми рожами и оскалом. Беззвучны, пока не атакуют. Визжат, как свинья под ножом. Стая налетает – и всё. Человек, скот – только кости. Хохочут, сливаются в рой и исчезают со вспышкой. Жуть.

– И никто не нашёл, как их остановить? – Распредвал откинулся, фатализм сквозил в его взгляде. – Почему город ещё стоит?

– Они не каждый день, – капитан указал в окно. – Видишь звёзды? Чисто. Но когда с юга бьёт столб света – жди беды. Всё оттуда. Орден знает больше.

Валерика принесла еду: жареную рыбу, хлеб, мясной суп. Аромат заполнил ноздри. Распредвал кивнул в благодарность, ложка в руке казалась тяжёлой, как меч.

– Столб света… – пробормотал он. – Только ночью?

– В любое время, – капитан пожал плечами. – Призраки любят ночь, потому ворота и закрыты.

– Надеюсь, сегодня тихо, – Распредвал вздохнул, усталость ломила кости. – Мне нужен кров и очаг. Утром – к магистру.

– Иного не ждал, – капитан встал. По старому обычаю воинов, их руки легли друг другу на плечи, эфесы мечей звякнули, отдавшись эхом. – Удачи, паладин.

Валерика, всё ещё у стола, скрестила руки. – Поладил с капитаном? – в голосе присутствовала игривая насмешка. – Север тебя не сломал, а?

– Не трынди, – огрызнулся Распредвал, но уголки губ дрогнули. – Пустоши жрут душу, но я ещё дышу. Дай покой, женщина.

Её глаза сверкнули, как кинжалы. – Покой? – усмехнулась она, придвинувшись ближе. Её дыхание, горячее, пахло вином. – Здесь его нет. Твари, демоны, свет с юга – всё реально. Ты на краю, паладин. Ищешь ответы? Они не нужны тебе.

– А ты, Валерика? – он прищурился. – Что ищешь ты?

Улыбка угасла, взгляд ушёл в огонь. – День за днём, – тихо сказала она, и в голосе сквозила безнадёжность. – Мы все сгинем, Распредвал. Вопрос – как скоро.

Она отошла, оставив его с едой и мыслями, тяжёлыми, как тени пустошей.

Потрескивание поленьев в камине успокаивало, запах жареного мяса и пива, такой земной, резал контрастом с ужасами, что капитан вбил в разум Распредвала. Тени пустошей, зелёные демоны, столб света – всё это казалось сном, но горькая правда жгла душу.

Валерика скользнула к столу, её улыбка, смесь насмешки и любопытства, ловила свет камина. Глаза, острые, как кинжалы, изучали паладина.

– Поладил с капитаном? – голос дразнил. – Его байки правдивы? Ты и впрямь был на краю света, паладин. Такие, как ты, в цене – те, кто слышит то, что другим лучше забыть.

Распредвал скинул плащ, обнажая исцарапанные доспехи, провёл рукой по бороде, на миг забыв о мире.

– Пустоши оставляют шрамы, – буркнул он, укор в глазах смешался с усталостью. – Мне нужен очаг, чтобы не сойти с ума.

Таверна дышала грубой простотой: потёртые столы, скрипучие стулья. Старик в углу, с бородой, как пепел, глушил эль, не поднимая глаз. Картежники в другом конце спорили, их голоса тонули в заботах, далёких от хтоничной тьмы, что знал Распредвал.

– Что расскажешь, паладин? – Валерика наклонилась, её взгляд рыскал по его лицу, будто искала трещины в маске. – Что таишь?

Он уставился в кружку, в пене отражался огонь.

– Я человек, потерянный в этом аду, – голос был тих, пропитан фатализмом. – Ищу ответы, но чем больше знаю, тем меньше верю. Твари, демоны, призраки… Это слишком жутко для правды. А я чувствую – мы на краю бездны.

– Знаю, – она кивнула, тень легла на её лицо. – Всё сплелось. Мы все теряли. Ответы? Их нет, пока не смиришься: мир – хаос. Решай, паладин: искать или жить с пустотой.

Её слова, как нож, резали душу. Распредвал молчал, глядя в огонь. Орден ждал, но тьма юга, о которой шептал капитан, пугала сильнее пустошей. Он сомневался, найдутся ли там ответы.

– А ты, Валерика? – он поднял взгляд. – Что для тебя важно?

Улыбка угасла, её глаза ушли в пламя. – День за днём, – голос стал тише, перейдя на шепот. – Я знаю, мы не вечны. Многие, кто видел тьму, сгинули. Ты, может, найдёшь ответ… Но он может сломать тебя.

Она отошла к полке, схватила бутылку и вернулась, откупорив её с лёгким хлопком.

– Один путь – пройти через ад самому, – бросила она, разливая вино.

Распредвал кивнул, тепло таверны ненадолго прогнало тени. Но слова Валерики, как сажа, оседали в груди, усиливая чувство неотвратимости.

Она повела его в баню. Пар обволакивал, пахло кедром, сливой, хвоей – запахи, что смывали тревоги. Холодные камни пола жгли босые ноги. Здесь, в полумраке, пустоши отступали, давая миг покоя.

Валерика замерла у двери, её силуэт в пару был манящим и опасным. – Это место… – начал Распредвал, – не ждал такого в Дольх-Динасе.

– Особенное, – её улыбка, змеиная, дразнила. – Не каждый сюда дойдёт. Но ты ведь не каждый?

Она ушла, но вскоре вернулась. Дверь скрипнула, каблуки стучали по кафелю. Сквозь пар проступил её силуэт – Валерика. Её тело, изящное, как у пантеры, нельзя было спутать. Она приблизилась, пальцы скользнули по его груди, ниже, к прессу, пробуждая пожар в венах. Напряжение сжигало нервы. Её дыхание, горячее, близкое, пахло вином и запретным. Губы коснулись шрамов, кожа горела под её касаниями.

Распредвал сжал её плечи, борясь с собой – долг против желания. Она шептала, дразня: «Мы сгинем, паладин. Но не сегодня». Её тело извивалось, как змея, влекущая и смертельная. Глаза, полные страсти, пожирали его. Он поддался, утопая в её тепле, в безумстве момента. Их тела сплелись, влажные от пара, горячие от вожделения. Пышная грудь, алые губы, запах волос – всё было ядом и спасением. Вечность длилась секунды.

Упав на постель, он укутался одеялом, вдыхая сосновый аромат. Кровать была раем после ветвей, скал и снега. Сон накрыл, глубокий, без видений – впервые за месяцы.

Утром он собрался, ночь с Валерикой дала сил. Она стояла у двери, провожая.

«– Спасибо за покой», – сказал он, голос был твёрд, но искренен.

– Возвращайся, – ответила она, глаза хранили тень. – Ты не один.

Распредвал покинул таверну. Он шагал к цитадели, готовясь к встрече с Орденом, где, возможно, ждали ответы – или новая бездна.

Рыночная площадь, раскинувшаяся у стен Цитадели, гудела, как улей. Лавки, шатры, палатки бурлили жизнью: купцы, странники, проходимцы сплетались в хаосе дневной рутины. Запахи восточных специй, жареного мяса, свежей рыбы и хлеба смешивались с вонью пота и гниющих отбросов. Монеты звенели, голоса торгашей и вопли покупателей сливались в рёв, от которого звенело в ушах. Это был центр Дольх-Динаса – живой, алчный, но с привкусом тлена, что Распредвал чуял нутром.

Над площадью царил культ Ахулуя, бога торговли, чья тень падала на каждый медяк. Его храм, с золотыми куполами и статуями, высился неподалёку, но главная святыня стояла здесь – колоссальная фигура Ахулуя. Вдвое выше домов, с мускулистым торсом, отточенным с пафосной детализацией, бог взирал на толпу. Золотые весы в одной руке, мешок монет в другой – символы баланса между правдой и ложью, богатством и нищетой. Пронзительный взгляд, строгие черты лица сочились презрением и милостью. Ахулуй был стражем и палачом, суля благоденствие верным и кару обманщикам.

Культ не входил в пантеон великих богов, но его жрецы, тучные и хитроумные, утопали в роскоши. Их багровые мантии мелькали в толпе, гимны сливались с рыночным гамом. У подножия статуи дымились алтари: монеты, вино, а порой – гниющие куски мяса, чей смрад смешивался с благовониями. Язвы на руках жрецов, слизь на камнях, безумные глаза молящихся – гротеск ритуалов бил в ноздри. Ахулуй, мастер игры, где сделки и ложь сплетались в танце, внушал трепет и страх, словно следил за каждым шагом.

– Славься, Ахулуй, источник богатства! – вопили верующие, бросая дары к статуе. Их голоса, полные жадности и веры, звучали как мольба перед бездной.

Рынок жил своей алчной жизнью. Клинки, кольчуги, латы сверкали на прилавках, маня воинов и караванщиков. Рядом громоздились горы крабов, омаров, креветок, чей запах перебивал смрад алтарей. Ковры, скатерти, подушки, сотканные в дальних землях, пестрели красками, но пыль веков оседала на их узорах. Площадь оживала каждое утро, но в четверг, день молитв и отдыха, толпа становилась морем, где каждый искал добычу.

Распредвал пробирался сквозь хаос, игнорируя зазывал. Их крики – «Лучший клинок, паладин!», «Рак свежий, как утренний бриз!» – отскакивали от него, как стрелы от брони. Его взгляд был прикован к цитадели Лунной Воды, чьи чёрно-белые стены, поросшие мхом, хранили память Эрона Дона. Орден, древнейший в этих землях, был сердцем Дольх-Динаса. Когда-то его рыцари изгнали тварей на край мира, дав жизнь городу. Но теперь, шагая по рынку, Распредвал чувствовал: тьма вернулась, и даже Ахулуй, со своими весами, не уравновесит грядущий хаос.

Цитадель Лунной Воды, древняя, как сама земля, возвышалась над Дольх-Динасом тысячу лет. Её стены, сложенные из чёрного и белого камня, хранили шрамы сражений и память Эрона Дона – израненного воина, чья судьба легла в основу ордена. Его происхождение тонуло в легендах: одни видели в нём выходца с Востока, другие – пришельца с мифического материка за Океаном Севера. Но никто не знал правды. Льды океана пожирали всех, кто искал тот берег, и экспедиции давно канули в забвение. Лишь традиция осталась: каждый послушник ордена должен был пройти испытание у границы ледяной бездны.

Эрон Дон, основатель ордена, родился в богатой семье восточных землевладельцев. С малых лет его учили наукам, искусству, этикету. Но в тринадцать лет гражданская война разорвала его мир. Отец и верные воины пали, мать с сыном бежали морем. Пиратский корабль перехватил их: мать продали в рабство, Эрона оставили невольником. Она исчезла навсегда, а он, скованный цепями, выживал среди вони, крови и саркастических ухмылок корсаров. Некоторые из них, редкие, почти человечные, бросали ему крохи сочувствия, рискуя собственной шкурой. Но жажда мести – за мать, за украденную жизнь – горела в нём, как уголь в печи, заставляя ждать.

В девятнадцать лет случай явился. Пиратский капитан, хитрый, как змея, задумал захватить форт соперников в гавани Южного моря. Сил для осады не хватало, и план родился подлый: Эрон с другими рабами, под видом торговцев, должен был войти в крепость, предложить отравленное вино, открыть ворота и подать сигнал. Но Эрон переиграл крысу. Бочки с вином вылили в песок, остатки разбавили водой. В крепости они подсунули дар, обезвредили стражу и открыли ворота. Битва вспыхнула, но не по сценарию. Эрон освободил рабов из подвалов, вооружил их и повёл на стены. Сверху они косили лучниками обе стороны, пока кровь не залила камни. Выживших добили. Форт пал, море окрасилось алым, и невольники окрестили его Скалой Алой Свободы.

Годы ушли на укрепление Скалы. Торговля, оружие, союзники – всё готовилось для возвращения Эрона на родину, где ждал престол. Корабль построили, но пираты кишели в южных морях. Северный океан казался безопаснее. Ошибка. Льды раздавили судно, как скорлупу. Половина команды погибла в хрусте костей и криках, другие утонули в ледяной воде. Уцелевшие, дрожа от холода, без еды и огня, отбивались от диких тварей, чьи глаза горели во мраке.

Собрав обломки, они двинулись на юго-восток через пустоши и чёрные скалы. Холмы и река привели их к долине, где позже вырос Дольх-Динас. Но первая ночь открыла ужасы, от которых разум трещал по швам. Хтоничные твари, не поддающиеся описанию, выползали из тьмы. Их когти, слизь, вопли были кошмаром, от которого живые завидовали мёртвым. Эрон, увидев это, забыл о престоле. Дойдя до родины, он не требовал короны – он молил о помощи против зла, что грозило миру. В доказательство – головы и трупы чудовищ, чья плоть воняла серой.

С войском, оружием и провизией они вернулись в долину. Недели ушли на зачистку земель, пока не нашли источник – где-то на юге, в бездне, чьи тайны не сохранили свитки. Зло отступило, но не исчезло. Израненный Эрон Дон с горсткой воинов осел в долине, основав цитадель – форпост против тьмы, щит цивилизации. Он знал: зло вернётся. И оно ждало своего часа.

Спустя года место становилось все более заселенным, услышав о его изобилии и богатстве флоры и фауны, сюда переселялись знатные дома Востока и Запада. Город расстраивался, развивалась торговля. Предания тех лет стали забывать, а потом и вовсе причисляли к бабушкиным сказкам. Орден, конечно, уважали, но считали странными фанатиками, да и история города для большинства ограничивалась лишь тем, что наиболее продвинутые дома Запада и Востока, устав от взаимно порицаний, переселились сюда, дабы забыть о распрях и их происхождении, дабы зажить обществом наиболее свободным, а главное свободным от ярма традиций и навязанных ненужных стереотипов. И верно, ведь так, это все и было … до последнего дня, и начала тех страшных событий…

Рыночная площадь осталась далеко позади, а с ней тот гам толпы и разномастные незнакомые люди. Распредвал находился в паре сотен шагов от ядра заселения этих земель, великом сооружении и его альма-матера – бастиона ордена Лунной Воды. У стен располагался декоративный ров, к нему вела дорога из жёлтого кирпича. Раньше, в былые времена, он нес фортификационную нагрузку, но с того момента, как напасть с юга снизошла на нет, а город разрастался появился замок ярла, а в последствии и городские стены, его роль сошла на нет.

Крепость, построенная из белых и черных камней, возвышалась впереди. Величественная и неприступная, древняя как история мира, построенная для защиты тех, кто живет подле ее стен. Прохладный ветер, доносившийся с севера, напоминал об истории ее основателей, тех людей, что не искали выгоды, а душу и тело положили ради благополучия нашего мира. Несмотря на солнечное утро, внизу стен цитадели еще стелился белый туман, словно она находилась на стыке двух миров – прошлого и настоящего. Она всячески излучала силу и мощь, вызывая уважение и трепет.

Огромные башни по четыре стороны крепости, казались слабыми и ветхими, хрупкими и старыми в сравнении новизной и мощью остальной части здания, но кто же знал, что за секреты и загадки они скрывают?

Древние и поросшие мхом стены, испещрены настолько же древними символами, тайну которых познали лишь избранные мудрецы ордена. Говорят, это не только стародавние артефакты, которые когда-то признали святыми, но и действительная защита – последний бастион от тех противных глазу, опасных и смертоносных тварей. Знаки Луны как талисманы древних и сильнее магической защиты обрамляли стены.

Мост цитадели лег на ров, открывая дорогу Распредвалу, и как бы приглашая войти внутрь. После того, как его встретили городские стражники это, было приятно и верхом радушия. Он прошел под аркой ворот и вошел во внутренний двор, столь милый ему и любимый. Все детство, после того как попал в орден, он проводил здесь, а после свободные от занятий и работы часы.

Внутренний двор замка поражал красотой и простым убранством. Большой, зеленый газон, обрамленный арками из камня, которые украшались изящными статуями героев прошлого, создавая ощущение всеединства.

В центре газона находился фонтан, украшенный орнаментами, излучающими свежесть и чистоту. Вода игриво прыгала, создавая приятный шум, который придавал еще большую гармонию всему экстерьеру.

Мозаичное покрытие на дне фонтана, зажигало яркими оттенками, которые были наполнены красотой и элегантностью. Кроме того, над всем этим сверкали башенные солнечные часы, которые были расставлены по периметру двора, используя в качестве циферблата тот самый фонтан, скрывая свой уникальный шарм.

Распредвал ступил во двор цитадели Лунной Воды, где чёрно-белые стены, поросшие мхом, хранили скорбь веков. Символы Луны, вырезанные на камне, мерцали, словно отгоняя хтоничную тьму. В воздухе витал холод Эрона Дона, чья тень всё ещё обитала здесь. Но прежде, чем он успел вдохнуть эту древнюю пыль, звонкий голос разорвал тишину:

– Распредвал! – Омывайка бросилась к нему, голубое платье, расшитое серебром, мелькнуло, как вспышка неба. – Я потеряла надежду… Сколько слёз я пролила!

Он обнял сестру, чувствуя, как её тепло прогоняет холод пустошей.

– Рад тебя видеть, – тихо сказал он, целуя её в шею.

Омывайка изменилась. Из девочки с розовыми щечками она стала женщиной, чья магнетическая сила поражала. Её грация, подчеркнутая легкой тканью платья, излучала хрупкость и мощь. Глаза, сияющие, как утренняя роса, хранили ту же нежность, но теперь в них горел огонь Лунной Воды – решимость, закалённая испытаниями. Распредвал ощутил гордость, смешанную с тревогой. Она была не просто сестрой, а воином ордена, чей взгляд мог вдохновить или сломать.

– Ты прекрасна, – выдохнул он, отступая, чтобы разглядеть её в свете солнца.

Омывайка смущённо улыбнулась, щёки вспыхнули.

– А ты изменился, брат, – её голос дрожал от нежности. – Я молилась, ждала… Ты жив! Ты здесь!

Её слова, полные любви, резали сердце. Годы разлуки, пустоши, твари – всё это стояло между ними.

– И я думал о тебе, – тихо ответил он, голос смягчился, будто стены цитадели вернули эхо детства, когда мир был проще.

– Всё будет как прежде, правда? – её глаза искрились надеждой.

– Как прежде, – эхом отозвался Распредвал, но в груди шевельнулась ложь. Он не был тем мальчишкой, что покинул цитадель. Пустоши выжгли в нём наивность, а тени юга, о которых шептал капитан, напоминали: возврата нет. Но её улыбка, тёплая, как утренний свет, прогнала мрак.

Омывайка обняла его снова, её визг, звонкий и искренний, разнёсся по двору. Она извивалась в его руках, как ребёнок, но сила в её плечах говорила об ином. Орден закалил её, как клинок. Она была дочерью Лунной Воды – неустрашимой, но с сердцем, что могло растопить лёд.

– Ты не представляешь, как я скучала, – шептала она, прижимаясь. – Думала, ты сгинул…

Её дыхание, тёплое, близкое, коснулось его шеи. Распредвал сжал её крепче, борясь с болью, что поднималась из прошлого. Цитадель, их дом, хранила воспоминания: смех, игры, клятвы. Но теперь в этих стенах чувствовалась тяжесть – тень грядущего хаоса.

Момент прервал Поликлин, брат ордена, чья фигура в тёмном плаще проступила из полумрака.

– Распредвал, – голос его был сух, как камень. – Магистр ждёт.

Омывайка отстранилась, её глаза блестели, но улыбка осталась. Распредвал кивнул, чувствуя, как невидимая нить между ними натянулась вновь, несмотря на годы и тьму, что ждала впереди.

Распредвал прошёл по каменному двору цитадели, следуя за Поликлином. Эхо шагов отдавалось от стен, но в груди звучал голос Омывайки – чистый, искренний, как лезвие, что режет сердце. Встречи и разговоры ждали впереди, но её тепло, её вера цеплялись за душу, как последний луч света перед ночной тьмой.

Они миновали ворота из ольхи, украшенные серебряной ковкой, чьи узоры мерцали, будто хранили древние заклятья. За ними открылся зал ордена. Высокие арки, точно кости земли, поддерживали потолок, увешанный стягами с полной Луной, отражённой в воде – символ гармонии, что казалась теперь хрупкой, как лёд под солнцем. Тёмные факелы горели коптя, их свет и тени плясали на стенах, рождая образы, что могли быть то ли видениями, то ли призраками прошлого.

Он чувствовал, как Цитадель живёт. Её стены, шрамы Эрона Дона, хранили не только силу, но и скорбь. Энергия этого места вливалась в него, пробуждая трепет и тень фатализма: сколько воинов, как он, стояли здесь, глядя в бездну? Сколько не вернулись?

В конце зала, на троне из древнего камня, восседал магистр Плашмя Навзнич. Сиденье, иссечённое временем, казалось частью земли, а сам магистр – её воплощением. Лицо, изрезанное морщинами, хранило суровость, но глаза горели живым огнём, пронизывая Распредвала, как клинок. Этот человек пережил войны, видел тьму юга и нёс мудрость, что могла сокрушить или спасти.

Поликлин молча указал на кабинет магистра и отступил, его тень слилась с полумраком. Распредвал шагнул вперёд, чувствуя, как зал сжимает его, словно готовясь к новой главе – или новому испытанию.

Распредвал принял пергамент от Плашмя Навзнича, пальцы дрогнули. Свиток, ветхий, пахнул пылью веков. Старинный почерк, почти неразборчивый, царапал глаза, но слова жгли разум. Это были не сказки – сила древняя и хтоническая, как сама бездна. Он читал, и разум отказывался верить.

«…Местность – рана на теле земли. Тёмные леса, топи, где нога тонет в гнили. Скалы, точно когти, рвутся к небу. Вдали – руины, чьи стены из камня, твёрже стали, но неподвластного времени. Город-призрак, где смерть витает, как проклятие. Улицы в никуда, окна – пустые глаза. Колоссы зданий, с узкими щелями вместо окон, с крышами, что гнутся, как хребты демонов. Мы, жалкие пешки, стояли там, и ужас сжимал сердца…»

Распредвал оторвался от свитка, мысли тонули в хаосе. Он взглянул на магистра. Плашмя, неподвижный, как его трон, смотрел в ответ, глаза горели, будто он сам был частью этой тьмы.

– Это правда? – голос Распредвала дрогнул невольно.

Плашмя выдержал небольшую паузу.

– Всё связано, сын мой, – голос гудел, как земная бездна. – Эти руины – не байки. Юг хранит тайну, что Эрон Дон унёс с собой. Он знал больше, чем говорил. Зло, что он встретил, не умерло. Если оно пробудится, мы сгинем.

Распредвал сжимал свиток, грудь сдавливало. Жизнь, пустоши, твари – всё вело к этому моменту, но он не был готов.

– Как его остановить? – выдохнул он. – Если оно живо, что нам делать?

– План будет, – Плашмя прищурился. – Но война не только снаружи. Враги ближе, чем думаешь. Ищи ответы не только в руинах, но в себе.

Слова магистра, тяжёлые, как камень, повисли в воздухе. Распредвал чувствовал, как Цитадель сжимает его, словно бездна юга уже дышала в затылок.

Сжимая пергамент в руках, ощущая тяжесть того, что было сказано. Распредвал обдумывал каждое слово магистра Плашмя Навзнича, пытаясь найти смысл в том, что ему только что открыли.

Южные топи, откуда исходила тьма, Эрон Дон, таинственные создания – это были не просто слова, это были предвестники чего-то гораздо более страшного. В сознании кристаллизовался один лишь вопрос: как остановить то, что уже не остановить? Что делать, когда мир и его основы начинают рушиться, уходят как песок сквозь пальцы?

Магистр не оставил ни времени на сомнения, ни пространства для размышлений. Он должен был действовать. Душа, обремененная долгом паладина, не могла позволить другого выбора.

– Я понял, – наконец ответил Распредвал, после нескольких напряженных мгновений молчания. – Все, что мы знаем, – это лишь маленькая часть, маленькая монета в этой Вселенной, упавшая решкой, и мы обязаны перевернуть ее, даже если это стоит нам жизни.

Он поднялся с места, по-прежнему сжимая пергамент, и взглянул в окно. За горизонтом солнце уже пробивалось через серые облака, наполняя мир огненным светом.

– Что я должен сделать? – спросил он снова, уже с решимостью в голосе.

Плашмя Навзнич улыбнулся, его лицо было умиротворенным, а в глазах читалась тень старой мудрости, которая знала больше, чем хотела раскрыть.

– Видишь ли, я всю свою жизнь много уделял времени изучению истории и языков, изучал этот замок до каждого дюйма, и совсем недавно обнаружил тайник, где хранилось вот это, – Плашмя Навзнич рукой указал на небольшую шкатулку, стоящую на полке, изготовленную из неизвестного Распредвалу материала. – Красивая вещица, не правда ли? А главное ее содержание. У меня нет сомнений, что этот тайник оставил лично сам Эрон Дон, и думаю ты поймешь почему я пришел к такому выводу.

Плашмя Навзнич открыл шкатулку, и по одной стал демонстрировать Распредвалу, хранящиеся в ней реликвии. Похожее Распредвал не видел еще в своей жизни ничего.

– Вот первый предмет, я так понимаю, хитрое устройство для извлечения огня, принцип действия которого, еще не понят мною до конца, – продолжил Плашмя Навзнич, демонстрируя Распредвалу небольшой металлический предмет, который легко помещался в ладони.

Он откинул крышечку, что закрывала предмет сверху: там находился фитиль и колёсико. Магистр провел большим пальцем по колесику и из-под него выпрыгнула искра.

– Смотри, а еще там сзади есть полость, в которую надо налить какое-то горючие и будет огонь, – комментировал Плашмя Навзнич, не обращая внимания на удивленное и ошарашенное выражение лица Распредвала. – Я пробовал лить туда наше масло, но оно… Но оно как бы сказать не самое подходящее, тут нужно что-то более горючее. Однако, если поднести к нему пламя, то фитиль загорится.

– Поразительно! – резюмировал Распредвал.

– А вот, тоже весьма интересно, – продолжал Плашмя Навзнич. – Небольшой такой футлярчик, а в нем неизвестные высушенные растения, завернутые в пергамент, что не смогли опознать даже самые наши лучшие алхимики, ведающие в травах. Последний же артефакт полностью подтверждает, что все эти вещи принадлежали Эрон Дону, – продолжил Плашмя Навзнич и протянул в руки Распредвала небольшую карточку.

– Не может быть такого! – воскликнул Распредвал. Должно быть это какая-то очень черная магия, – резюмировал он, не отводя глаза от карточки, на которой в цвете было изображение человека в весьма диковинной одежде, но настолько реального и похожего на Эрон Дона, как будто он стоял сейчас непосредственно перед ним во плоти. Даже лучший из портретов не передавал столь похоже образ человека.

– Я не в меньшем шоке пребывал, обнаружив это. История говорит, что мы продвинулись в технологиях, но такое мы не в силах и сейчас повторить. А главное, досконально изучив все архивы Восточных земель, я пришел к выводу, что он никогда не жил там, и даже не рождался.

– Мне все еще сложно в это поверить, но я всецело доверяю Вам.

– Попытайся принять, я понимаю, что это дело не простое. Так вот, некоторым людям удалось выйти за южные топи и пройти дальше. Если они не врут, а мне сложно судить, ибо они рассудком повредились, то там нас ждут еще более удивительные вещи. Во-первых, на холмах за топями сразу же возвышается величественное и почти разрушенное здание с большим куполом и крестом над ним, предназначение которого нам неизвестно, а далее через равнину лежит мертвая земля с разрушенными зданиями и улицами, настолько колоссальными, что и тут даже самые искусные наши мастера и строители не в силах воспроизвести и малую часть. Вот, почитай, как они описывают те руины, произнес Плашмя Навзнич, протягивая Распредвалу пергамент.

Распредвал принял протянутый ему в руки пергамент, развернул и принялся читать сводку от его братьев по ордену:

«Мертвое небо цвета пепла, затянутое, казалось бы, вечными и не исчезающими серыми облаками. Солнце тут редкий гость – выжженная земля, пронизанная пеплом. Тут нет ни воды, ни животных и лишь редкие сорные растения встречаются иногда. Развалины города, затопленные в зыбко-сером сумраке, словно целый мир в одно мгновение превратился в пепел, неся с собой лишь боль, страдания, смерть и разрушения. Вглядываясь в картину разрушения, сложно представить и осознать, что когда-то здесь существовала обычная жизнь. Теперь былой город обезображен страшной катастрофой. Разрушенные здания тянулись до небес, словно могилы, остатки обычной жизни, которую уже никогда не увидеть. Расплавленное некогда застывшее железо и обугленные кости, застывшие в последнем крике разрушения – вот что бросалось в глаза. Стоящие в развалинах сооружения, мощные некогда, застывшие в безвременье на фоне багрового, кроваво-красного заката, как раны напоминали об ужасных моментах прошлого, будучи везде. Раны города, в котором не осталось живых никого. Всё утонуло в океане крови и разрушения. Теперь это был тот мир, которого уже не существовало…»

– Это больно и ужасно! – воскликнул Распредвал окончив чтение. – Зачем Вы показали мне это и к чему ведете? – спросил он магистра.

– Я лишь подготавливал тебя к тому, чтобы озвучить главное, до чего я смог догадаться – Эрон Дон не из нашего Мира, как и эти строения на юге. Но ответ видимо лежит в той стороне. Та крепость откуда он родом, или что там есть у Южного моря теперь вовсе непонятно, скрывает как его происхождение, так и этих мерзких тварей. В любом случае ответы искать только нам.

– Но как? Что? Вы ориентируетесь на записки, по вашим же словам умалишенных людей и строите догадки. Откуда Вам это знать? Как можно строить такие предположения.

– Я не знаю наверняка, да ты абсолютно прав. Но опыт и знания, приобретенные мною годами, заставляют строить такие версии. Посуди сам – дальше Южных топей веками никто не заходил, не говоря о том, чтобы пересечь их. А тут стало хоть что-то известно. Пусть это и ломает наше представление о Мире, но почему оно не может иметь место быть? В конечном итоге: мы либо хоть что-то попытаемся, либо эти твари низвергнут всех нас в могилу, да еще станцуют на наших костях.

– Простите, если я вдруг в чем-то показался вам резок. Вы самый мудрый из нас и имеете колоссальный опыт, потому стоило бы мне довериться и не сомневаться в ваших словах, но столь большой поток новой информации сложен для усвоения, еще только вчера вернувшегося падавана Ордена.

– Я и в молодости страдал многословием, а к преклонным летам и вовсе стал нудным и скучным. Уж простите старика. Если все мои теории верны, то дойдя до прародины или места откуда к нам явился Эрон Дон, мы уничтожим Древнее зло, или хотя бы попытаемся его вновь запечатать. Терять нам теперь особо то и нечего. Смекаешь?

– Моя жизнь – это служение нашему верному и праведному делу! Вы как никто это знаете. Скажите, что делать мне и я выполню предстоящие мне задачи.

– Мне льстит твоя самоотдача, – улыбнулся Плашмя Навзнич. – План очень прост до неприличия. Завтра на рассвете мы небольшим отрядом выходим на юг: во-первых, так мы останемся до последнего незамеченными, ибо чует мое сердце у демонов имеются глаза и уши везде, во-вторых, мы не создадим панику среди горожан. Потому пойдем в составе, во главе со мной: ты, я, Карданвал и Коленвал. Так что советую тебе больше вопросов не задавать, а переварить то что уже есть, а пока спуститься вниз и подготовиться к исходу.

– Могу ли я попрощаться с Омывайкой? Ибо она близка мне как никто другая, моя праведная сестра, а сердце говорит, что мы можем не вернуться в Мир живых

– Мы выходим на рассвете, – повторил он. – Все подготовлено. Мы идем туда, где, возможно, скрывается ответ. А ты, сын мой, будь готов. Прежде чем покинешь этот дом, попрощайся с Омывайкой, как ты просил. Но помни: ничем не выдавай нас. Не дай этой темной силы почуять наши шаги раньше времени.

Распредвал кивнул, его сердце тяжело забилось, когда он подумал о сестре, о той, кто была для него не просто союзником, а родной душой, с которой он прошел через огонь и воду. Омывайка была важна для него, и, хотя по законам ордена он знал, что не должен позволить себе привязанность, эта женщина стала исключением.

Поющие птицы и раскаленные лучи утреннего солнца наполнили комнату, и его мысли на мгновение унесло вдаль – туда, где у них была совместная борьба и заботы, и где они все были только людьми, не избранными, не высокими жрецами, а просто людьми, которые пытались спасти мир, не понимая, что именно уничтожает его.

Он подогнал ремни на доспехах, забрал меч и спустился вниз. На пороге комнаты он остановился, услышав шорох ткани – это была Омывайка. Она стояла у окна, с её плеча спадала накидка, и волосы, словно туман, витали в утреннем свете.

– Ты уходишь? – её голос был тихим, почти неуловимым, как бы сдерживающим осознанием чего-то неизбежного.

Он подошел и, не произнося ни слова, положил руку ей на плечо. В их взгляде было понимание – они оба знали, что их пути могут больше никогда не пересечься.

«– Прощай, сестра», – сказал он тихо, но твердо.

Омывайка только кивнула, и губы чуть дрогнули в еле заметной улыбке. Это была не прощальная, а скорее благословляющая улыбка, как у старого друга, который знает цену судьбе.

Когда Распредвал вышел из помещения и присоединился к остальным членам отряда, они уже стояли на рассвете, готовые к тому, что их ждало впереди. Солнце освещало пустынный мир, поглощенный багровыми оттенками. Тень надвигающегося пути растягивалась, и никто не знал, что ждет их в туманной дали.

И так, они пошли – не зная, что за горизонтом уже скрывается ответ, который мог бы все изменить.

Они продолжали путь вперед, тщательно выбирая каждый шаг, готовые преодолеть все препятствия, чтобы достигнуть цели и вернуться домой целыми и невредимыми. Вот уже третьи сутки они петляли промеж, казалось, бесконечных холмов и вот наконец то они увидели то странное здание, о каком писали вернувшиеся с юга.

Над холмами возвышалась маленькая постройка, сложенная из красного кирпича. Когда-то ее белоснежные стены украшали небольшие окна и высокие крыши, но теперь она была осторожно одета в пыль и разрушения. Большой купол на вершине с крестом, был весьма ветхим, и казалось, что он вот-вот упадет и на его поверхности выросли мощные деревья, будто самая природа охотно захотела занять свое место внутри величественной много веков назад постройки.

Окна были разбиты, а те, которые остались, смутно видны через слой толстой грязи и пыли. В дальнем углу изображения неизвестных божеств были повержены на пол, и кустарник явно прорвался сквозь опустошенную землю. Вместо них, те кто надругался над этим храмом, навели мельничные жернова, чтобы наполнить место скверной нарушив святость того, что было забыто и оставлено в забвении.

Молча, они стояли, глядя на разрушенную постройку. В этих стенах скрывалась сила, давно забытая, но все еще живущая в трещинах камня и песке, под серым слоем времени. Воздух вокруг пропитан зловонием разложения, но ощущалась тень чего-то древнего и могущественного, что не могли стереть годы, войны и разорение.

– Это место… оно дышит, – прошептал Карданвал, словно разговаривая с самим собой, его взгляд был прикован к руинам, как у человека, что чувствует присутствие невидимого.

Распредвал кивнул. Он тоже чувствовал это: что-то незримое, пронзающее его душу. Не зря оно дожило до этих дней, пройдя через десятки, а то и тысячи лет разрушений.

– Нам нужно войти, – произнес Плашмя Навзнич, разрывая молчание и отрывая взгляд от храма, обращаясь к своим спутникам. Голос полный решимости. – Не можем вернуться назад, не исследовав этого места. Вопросы о том, что здесь произошло, будут мучить нас, если мы не разгадаем их.

Подойдя ближе, можно было рассмотреть сводчатые двери, огромные, покосившиеся, с поверженными косяками, через которые когда-то проникала светлая энергия, возможно, пробуждая самых старых богов. Теперь же царила лишь темнота и забвение. Место, где когда-то раздавались молитвы и клятвы, стало святилищем для отчаяния и покаяния.

– Как будто сами стены молчат о своей боли, – произнес Коленвал, его глаза скользнули по трещинам и обломкам, оставленным, как память о прошлом, которое никто уже не вспомнит.

Внутри царила темнота, только редкие лучи света пробивались сквозь щели в потолке, освещая старые фрески на стенах, которые едва угадывались. На одной из них было изображение, странное и искаженное, фигуры, которые казались полубогами, полу-демонами, в танце ужаса, окружённые забвением.

Плашмя Навзнич сидел, погружённый в свои мысли, глядя на костёр в голове снова и снова вертелись обрывки разговоров о странных руинах. Он знал, что ответы, которые они искали, не будут простыми.

Распредвал взглянул на Магистра и выдержав небольшую паузу задал вопрос:

– Многоуважаемый Магистр, известно ли Вам происхождение и предназначение тех странных руин, что мы видели по пути? Мы ведь даже толком их не осмотрели.

– Более того, что видели там раньше наши братья нам уже точно не обнаружить, да и времени у нас не так много, как хотелось бы. Насколько я могу предположить, это культовая постройка, сооруженная в честь неизвестных нам Богов. Такое мы не встречали раньше, не встречалось описание подобного и в древних свитках.

– Знаете, меня посетила возможно глупая, но не побоюсь ее высказать мысль: «А что, если все эти странные руины появились вместе со столбом света? Ну в одно время?»

– Глупее ничего не мог придумать? – встрял в разговор Коленвал.

– Ну не могло же быть так, что на них тысячу лет никто не натыкался? Братья ордена веками исследовали местность к югу и вплоть до болот, а мы пусть и подошли к ним вплотную почти, но вглубь не продвинулись, – парировал Распредвал.

– Твоя теория имеет место быть, но мы пока слишком мало знаем, – ответил Плашмя Навзнич. – Возможно и то, что какое-то колдовство скрывало руины, и пало с появлением тварей. Все может быть. Больше всего заинтересовал меня кирпич – нам неведомы такие способы производства, и материал вроде похож на глину, но чем-то дополнен. Прочнее, крепче, не впитывает сильно влагу и устойчив к ветру. Мы же из-за несовершенности имеющихся у нас технологий, так и используем камень в основном, как наши предки тысячу лет назад.

– Что же ожидает нас по ту сторону? – не ожидая прервал Карданвал.

– Боги на нашей стороне, а это сейчас самое главное, – вторил ему Коленвал.

– Пора завершать привал, – подвёл итог Магистр. – Хорошо бы нам пройти болота до заката.

– Ибалай! – хором прокричали братья в ответ.

Закрепив трапезу, запив пищу добротным глотком самогона, отряд продолжил путь в сторону топей. Уже виднелись низкорослые деревья, что как стена обрамляли проход, а края же балки в свою очередь сужались, по мере приближения к ним. Земля становилась влажной, слизистой и противной.

Со склонов стекали ручьи и в отдаление слышалось кваканье лягушек, ленивое и сытое, им вторили цапли, где-то отбивал барабанный ритм дятел, а в остальном тишина, что можно расслышать текущую сквозь травы воду. Абсолютное безветрие.

Земля впереди, покрытая топями и болотами, древняя, как основание мира, неизведанная, пугающая и отталкивающая. Среди грязи и зловония, нет места дабы нога человека ступила, а только излюбленное оно самыми мерзкими, скользкими и злобными тварями, отвергнутыми Богами и презираемыми людьми. Болотные кочки, словно жуки с грязными маховыми крыльями, колыхались под солнечными лучами и выдавали тяжелый и омерзительный аромат.

Местность становилась враждебной и зловонной. Каждый шаг в эту болотистую топь отдавался в теле холодной тяжестью, как будто сама земля пыталась поглотить их. С каждой минутой они всё глубже погружались в неприветливый мир, где, казалось, всё живое лишь старается скрыться от чужаков и затмить их страхами и тенями.

Глухой звук всплеска доносился из-за деревьев, словно тварь что-то обследовала в воде, или, может быть, это было предвестием появления нового кошмара. Крокодильи глаза, ползущие под толщей воды твари, но это было не самым страшным. Самое худшее в этих болотах ощущение, что весь мир вокруг словно следил за каждым их движением. На мгновение даже воздух стал тяжелым, как будто само небо предвещало скорую бурю. Беспокойные твари прятались в темных углах топи, поджидая свою добычу.

Карданвал оглядывался, щурясь на темнеющие воды, и желая как можно быстрее покинуть проклятое место. Он в очередной раз вытер пот со лба, чувствуя, как кровь начинает быстрее биться в жилах. Страх был ощутим не только в глазах – его можно было почувствовать в каждом движении воздуха, который теперь казался почти тягучим.

– Нам стоит двигаться как можно быстрее! – крикнул он, – Как бы те твари не заметили нас.

Распредвал молча кивнул, и в очередной раз проверил оружие. Каждый шаг здесь требовал внимательности и предельной осторожности. Слишком много опасностей скрывалось в этих болотах, и каждая была готова сразить их в один миг.

Отряд двигался вперед, стараясь не углубляться в болото, а обходить его по извилистым тропинкам, которые были проложены кем-то давно. Иногда кочки становились такими скользкими, что стоило лишь немного потерять равновесие, и можно было с лёгкостью утонуть в вязкой трясине.

Распредвала подташнивало, однако нужно было идти дальше. Они маневрировали промеж деревьев, ориентируясь на кочки, стараясь идти по ним и проходить от одной к другой, не смещаясь в сторону, потому как маршрут им был известен только исходя из старых записей и очерков, а за такое количество лет все могло измениться и выглядеть совершенно иначе, чем прежде. Вода доходила до колена, местами по пояс, чуть выше груди в наиболее глубоких местах, и до щиколотки в наиболее мелких.

По мере продвижения вперед, деревья становились то гуще, то расходились, выдерживая дистанцию, то и вовсе смыкались кронами скрывая собою небо. Пение птиц совсем снизошло на нет, да и в целом обстановка тишины теснила психику ничуть не меньше, чем зловонные запахи ожидания того, что мерзкая тварь может выскочить из-под любой коряги.

Топи казались бесконечными, Распредвал потерял счет времени. Сколько часов они идут? Четыре? Пять? А может и больше? Отправляясь в Северные пустоши, Распредвал был полон огня и настроя, он, смеясь шел на встречу холодной пустоте, но вот сейчас в глубине его души поселился страх. Что ждет их там вдали? Каков будет исход? Сможем ли мы вернуться живыми. И тишина, тишина весьма подозрительна. Сейчас бы гулять с Омывайкой во дворе замка или зайти выпить пару пинт эля к Валерики…

Глухой и тяжелый звук удара чего-то тяжелого о поверхность воды повторился.

– В сторону! – заорал неистово Плашмя Навзнич. Круги расходились по черной воде. Распредвал покосился и упал, заглотнув ртом зловонную жижу, но также быстро нашел в себе силы встать и обнажил меч. Более отвратного и противного зрелища он еще не наблюдал за всю свою жизнь…

Существо было ужасным и еще более омерзительным, с телом змеи, окутывало воду мускулистыми кольцами, местами без кожи с гниющими язвами. Каждое движение хвоста, покрытого шипами, било об воду с невероятной силой, заставляя воды дрожать, разбивая коряги и кочки на куски, разбрасывая осколки, взвешивая грязь среди и без того мутной болотной жиже.

Чудовище, как будто прорвалось из самых темных глубин земли, взвившись вихрем, оно поднялось над водами, вертя головой похожей на собачью по сторонам, оскалив пасть, наполненную мелкими и острыми в несколько рядов зубами, источала зловоние, шевелило длинным узким, раздвоенным языком. Горевшие яростным пламенем глаза, выражали лишь ненависть и жажду крови. Дыхание чрезвычайно несвежее, пахнущее залежавшимися трупами

Плотная чешуйчатая кожа чередовалась гнилостными язвами, темная, сливающаяся с водой. Оно медленно поднимало голову, выбирая новую жертву. Раскатистый рев разнесся по округе, заставляя птиц вспорхнуть с деревьев. Все, кто слышали его рычание, лишались спокойствия, их сердца замирали от страха, а уши, казалось, никогда не смогут забыть этот звук.

Отвратительное чудовище снова оглянулось вокруг, готовясь разорвать на куски все живое. Его глаза метали броски на рыцарей, как на добычу, которую можно заполучить, насытив полумертвое тело. И тогда, как от яростной жажды, оно стало вновь бить хвостом по воде, готовясь к нападению.

– Уходим! – приказал Плашмя, но его голос уже не был тем уверенным, что прежде.

Плашмя Навзнич выступил вперед, не дрогнув, смотря в скалящуюся и ржущую, как гиена, но более противно, рожу. Чудовище вновь ударило хвостом по воде, затем нырнуло, поднимая со дна ил и пузыри воздуха, а затем с оглушающим визгом выскочила из воды, несясь стремительной стрелой, летя в сторону магистра, готовое разорвать его на части. Но Распредвал оказался проворнее и опередил существо на пути к магистру, зайдя сбоку. Острое серебристое лезвие меча, отделило собачью голову от змеиного тела, что с грохотом рухнуло в воду, голова же отскочила в сторону, как легкий мяч, а из артерий полилась густая, кислотно зеленая кровь. Существо пред смертью успело издать звук еще более пронзительный, громкий и леденящий душу, как будто подзывая кого-то из глубин.

– Нам нужно бежать! – крикнул магистр и как можно быстрее.

– Ибалай! – ответили хором войны.

Они бежали так быстро насколько позволяло место и их оставшиеся силы. По сторонам слышались всплески воды, позади рычание, гогот, лай и визг. Распредвал несколько раз споткнулся о корягу. Звуки только усиливались и приближались, за спиной мелькали десятки горящих глаз.

– Земля! Там виднеется твердая земля за грядой слева и отдельно стоящими деревьями! – воскликнул Коленвал.

– Ибалай! Ибалай! Ибалай! – кричали войны.

За грядой действительно виднелась высокая трава. Всплески воды сопровождало тяжелое дыхание и лязг железа. «Еще чуть-чуть, еще совсем немного», – должно быть звучало в голове каждого из них. Они выскочили на берег, пробежав еще несколько ярдов по траве и упав на землю. Болотная вода плескалась о берег, а горящие глаза тварей выглядывали из-за деревьев, подступали вплотную к берегу, но выходить не решались.

Но были среди них и чужие, не змееподобные, а с полноценным телом, но от того не менее отвратные. Выйдя из-за дерева, вдоль берега туда и обратно, недовольно фыркая и рыча ходило оно хтоническое отвратительное чудовище, сочетающее в себе жуткую смесь рептилий и млекопитающего.

Огромное тело, покрытое густой, пушистой шерстью, как у орангутана или павиана, но его голова напоминала ящера, большого варана, со сверкающими зубами, рогами на лбу и круглыми глазами, исполненными злобы и жажды крови. Тело изогнутое и мускулистое, со странной, кривой формой хвоста, который напоминал деформированный конец переломанной кости.

Оно стояло на тонких, но невероятно прочных ногах у самой границы воды. Его внешний вид и запах вызывали отвращение. Смесь гнилой рыбы и разложившейся не первой свежести плоти, вперемешку с запахом прошлогодней гнилой капусты. Оно то возникало, то как будто испарялось. При каждом его шаге несмотря на огромное тело, оно практически не оставляло за собой следы, лишь тонкий слой пены.

Тварь была такой одной в отличии от змееподобных, и как будто руководила ими, имела разум. Она продолжало ходить вдоль берега, но не решалась выйти на сушу, будто бы для нее это нечто опасное и смертельное, из-за чего тварь оставалась у прибрежной линии, стоя словно в луже из гнили и крови.

– Поднимаемся и идем! – крикнул Плашмя Навзнич. – Не время валяться, нужно пройти как можно дальше вперед.

– Но почему же они не решаются напасть? – задал вопрос Распредвал.

– Вероятно они сдержанны силой, которой питает их топь. А змееподобные к тому же не так проворны на суше, да и сама земная твердь им претит. Но что будет с заходом солнца нам не ведомо. Потому давайте продвинемся как можно дальше к югу – не думаю, что они будут преследовать нас.

– Давайте двигаться быстро, – предложил Плашмя, чувствуя, как в воздухе сгущается что-то угрожающее. – Нам нужно пройти ещё немного, пока не уйдем далеко вглубь. Этот мир не терпит слабых. Слышите? Идите! Идите прямо!

Распредвал подхватил его слова. Он знал, что любое замедление, любая ошибка могут стоить им жизни. Стоял вопрос не только о выживании, но и о том, как долго они смогут продержаться в этом аду, среди грязи и чудовищ, ожидающих своих жертв.

Звуки усиливались с каждым шагом. Вроде бы только что они находились на краю, но теперь их окружала совершенно иная атмосфера. Чудовище за ними не следовало, но этот вопрос «почему» преследовал его, как палач. Отчаянная, сжимающая душу тишина – вот, что они ощущали в этой топи. Несколько долгих часов они продвигались, следуя за Плашмей, пока, наконец, не остановились у небольшого холма, поросшего густой, влажной травой.

Они посмотрели на крутой склон, и несмотря на трудности, начали подниматься. Мокрые камни и скользкая трава под ногами были серьезным препятствием. Несколько раз они едва не сорвались, но каждый раз, почувствовав поддержку товарищей, снова находили опору и продолжали путь.

На линии горизонта показался силуэт одиноко стоящей башни. Отряд чувствовал, как их силы убывают, но также ощущали, что она – нечто большее, чем просто сооружение. Она словно тянула их к себе, как магниты, не давая ни расслабиться, ни усомниться в своей цели. Откуда-то из глубины их сознания пришло чувство, что этот путь был предначертан, что они не могли не прийти сюда.

Поле впереди было затянуто легким туманом, и сам контур башни теперь скрывался за ним, создавая ощущение неестественности. Казалось, они достигли конца мира, и впереди их ждало нечто иное, по-настоящему странное и опасное.

– Мы почти там, – проговорил Карданвал, голос дрожал, будто он сам отказывался верить в происходящее.

– Да, – ответил Плашмя. – Но имейте в виду, что это не будет просто… Мы не знаем, что нас ждёт, и я не уверен, что нам удастся вернуться живыми.

Отряд, несмотря на страх и сомнения, двигался вперед. И хотя их путь теперь стал прямым, а башня приближалась, ощущение тревоги и предчувствия не покидало. Нечто было не так. Нечто ждало их в этой башне.

Свет закатного солнца окрашивал поля в багрово-оранжевые оттенки, и воздух, пропитанный ароматами свежей травы и легкой горечью, казался почти нереальным. Все было так, как должно быть в последнем часе, когда перед лицом неизведанного каждый человек ощущает на себе тяжесть выбора. Каждый шаг был значим, и каждый взгляд в сторону башни наполнял их сердца тревогой, предчувствием мрака, и веры в общее дело.

Плашмя Навзнич стоял в центре группы, фигура в черных доспехах, на которых отблески заката казались почти мистическими, выглядела величественно и неоспоримо. Он сделал паузу, как бы ожидая, что слова, которые стоит произнести, отзовутся в сердцах соратников и помогут им преодолеть последний рубеж.

Приблизившись к башне, странное чувство надвигающейся опасности охватило всех, заставляя сердца биться быстрее. Стены, гладкие и ровные, казались настолько твердыми и холодными, что в их отражениях было видно небо, но только оно было искажено, как если бы сама реальность вокруг башни стала бы искривляться.

Плашмя Навзнич оглядел своих воинов, увидев, как их лица немного побледнели, но глаза оставались непоколебимыми.

– Мы не ищем объяснений! – воскликнул он. – Мы ищем ответы!

Отряд подошел ко входу, скрытому за плотной растительностью. И хотя ни один из них не сделал шаг вперед, каждый почувствовал, как нечто неведомое, мощное скрывается впереди, в этих стенах. Будто за ними суждено захлопнуться древней ловушке, не имеющую конца. Но путь назад был невозможен.

За чередой высоких, идеально ровных камней, появилась тень – идущая откуда-то изнутри, или из пространства вокруг башни. Застыв на мгновение, Плашмя Навзнич оглянувшись на своих товарищей, схватился за меч.

– Вперед! – крикнул он. – Это наш путь! Это наш долг!

И в тот момент, как они ступили в тень башни, небо потемнело, и вся земная твердь, казалось, затрепетала в ответ на их шаги.

Мир вокруг исчез, поглощенный ярким светом, который был всем и ничем одновременно. Для Распредвала не существовало ни времени, ни пространства – только ослепляющая белая молния, что разрушала его восприятие, лишая возможности думать или действовать. Свет пронзил все его тело, проникая в само естество, и в этот момент казалось, что он стал частью чего-то гораздо большего, чем просто человек.

Его мысли распадались на клочья, и единственным, что он мог бы чувствовать, была сила, пронизывающая его до самых костей. Все, что было ему знакомо, казалось чуждым и искаженным. Страх исчез, уступив место абсолютной реальности этого света, его вихря, этого безумия, в котором они оказались.

Плашмя Навзнич, как и Коленвал, упали на землю, их тела утонули в этой буре, словно они стали частью поля, часть той самой энергии, что излучала башня. Распредвал, хотя и ощущал себя на грани гибели, не мог оторвать взгляда от этого невероятного столба света, который пронзал небо и землю, сжигая всё на своём пути.

Казалось, пространство вокруг него начало искажаться, сам воздух преломлялся, и через тот бескрайний свет, который окружал его, он почувствовал, как к нему приближается нечто – не физическое, а скорее сущностное, как сама суть того, что он искал всю свою жизнь. Это было как встреча с Богом, только этот Бог был не тем, кого он знал, а чем-то более древним, неописуемым и мощным, бесплотным, сливаясь с ним, и казалось, что он с ним единое целое.

В тот момент, разум и тело находились на грани исчезновения, перед глазами мелькнула картина: высокий, невообразимо старый человек в тени башни, стоящий в тени света, скрытого за колоссальными излучениями.

Его глаза пусты, не отражают ничего человеческого, но в их глубине скрывается невообразимо мощное – источник жизни и начала Вселенных. Здесь не было места для старых догм и верований. Здесь была реальность, в которой всё перемешано и переплетено. Свет поглотила тьма, и тишина наполнила мир…

Ураганный ветер оглушительно ревел, разбрасывая землю вокруг башни, хватая с собой камни, дробя траву. Молнии, хаотично появляясь били в разные стороны от столба лилового света, а затем снова поглощались им.

«Ибалай…», – едва слышно произнес Распредвал, и тело беззвучно упало на мягкую и мокрую от росы вечернюю траву, как старый мешок, набитый промокшим сеном.

Глава 2

Он проснулся, ощущая, как холодный пот липнет к коже. В зеркале напротив отражалось чужое лицо – измождённое, с темными кругами под глазами, словно из другого мира. Он провёл рукой по щетине, но отражение словно застыло, как в треснувшем стекле. Сигареты в кармане, мятые и влажные, были единственным, что казалось реальным. Райен подарил ему эту пачку, ухмыляясь: «Когда мир свихнулся, они тебя спасут». Тогда это звучало как шутка.

– Что за дерьмо? – пробормотал Даррен, достав сигарету. Руки дрожали, спичка не загоралась. Дым, наконец, заполнил лёгкие, но лишь усилил давление в висках. Он попытался вспомнить вчера – тёплый вечер с Райеном, их болтовня о Майами, смех над его безумными планами, – но мысли путались, как в пустом холодильнике, который он открыл в поисках воды.

Даррен схватил телефон, но сеть не коннектилась. Экран загорелся: 7 июня 2473 года. Сердце заколотилось, дыхание сбилось. Снег за окном? В июне? Он сжал телефон, но дата не исчезала. Вчерашний день растворялся, как мираж. Как это возможно? Он был уверен, что всё было иначе – другой день, другое время.

Он подошёл к окну. Ветер нёс сырость, молния сверкнула на горизонте, оставляя зловещий отсвет. Мир казался знакомым, но чужим, как отражение в кривом зеркале. Даррен сжал зажигалку в кармане, чувствуя, как тревога сдавливает грудь. Кто-то будто следил за ним, шепча ложь в его разум.

– Надо разобраться, – прошептал он, бросая окурок. Открыв контакты, нашёл Райена, но палец замер над номером. Вчера они пили пиво, смеялись – или это было неделю назад? Чувство, что реальность – ловушка, стало невыносимым.

Снег за окном – в июне? Даррен сжал пачку сигарет, чужую, с незнакомой надписью. Не его. Откуда она взялась? Микроволновка мигала другой датой – 12 марта 2419 года, – вразрез с телефоном, упрямо показывающим 7 июня 2473.

– Что за чертовщина? – пробормотал он, захлопывая окно. Телефон снова не показал новых сообщений, батарея таяла. Он набрал Райена, но ответа не было. Статус в мессенджере: оффлайн уже неделю. Странно. Даррен помнил, как пару дней назад они с Райеном пили пиво в баре, смеясь над его планами сбежать в Майами. Или это было раньше? Нервы натянулись, как струны. Он сжал зажигалку – подарок Райена с гравировкой «Беги, пока можешь» – и, накинув куртку, вышел на улицу.

Спальный район тонул в тумане. Двухэтажные дома, серые и безликие, стояли вдоль пустой дороги, их трубы торчали, как кости. Клены, еще недавно зелёные, теперь теряли листья, будто умирая под взглядом невидимой угрозы. Туман глушил свет фонарей, превращая их в мутные пятна. Дождь стучал по машинам, отражая тусклые огни в лужах, как в зеркале, треснувшем от лжи.

Даррен шагал быстро, чувствуя, как город, который он знал, растворяется. Рекламные щиты с не читаемыми буквами казались насмешкой, их контуры сливались с полумраком. Он ощущал себя чужим, словно призрак, скользящий по краю реальности. Сжатие зажигалки в кармане вернуло его к цели: найти Райена.

Узкие переулки, делившие границы участков, казались вырезанными из тумана. Мрак, окружавший их, едва позволял различить очертания дорожных знаков и точек фонарей. Ряд гаражей: одни старые и заброшенные, с заросшими крышами и низкой порослью, другие – новые, с ухоженными стенами, напротив, еще больше подчеркивал контраст: одна жизнь, которую он не мог бы пережить, и другая, от которой он был отделен.

Даррен двигался вперёд, мысли скользили, огибая образы. Кажется, что улицы стали для него метафорой всего – и родного города, и того мира, в котором он потерялся. Всё казалось чужим. Чужие дома, чужие лица, чужие запахи – всё сливалось с серым пространством. Он чувствовал себя ненужным, как призрак, который не нашел места среди этих стен.

Даррену было около тридцати пяти, среднего роста, с темными волосами, слегка падавшими на лоб. Карие глаза смотрели на мир с холодной насмешкой, не скрывая остроумие и язвительность. Он был мастером чёрного юмора, легко подшучивал над серьёзным, порой бросая дела ради очередной вечеринки, полной адреналина. В кармане хрустела пачка сигарет – чужая, но теперь его, как напоминание о Райене.

Райен, его друг почти двадцати лет, был родственной душой. На первый взгляд – полная противоположность: мастер слова, он манипулировал с легкостью, заставляя людей хотеть то, что он предлагал. Его аргументы были остры, как лезвие, а напор порой граничил с жестокостью. Но за этим скрывалась мечта – накопить на жизнь без забот в Майами, где солнце и деньги решают всё. Даррен разделял эту мечту, их дуэт был неразрывен, вызывая зависть у других.

Вчера – или неделю назад? – они сидели в баре, и Райен, с привычной ухмылкой, ткнул сигарету в сторону Даррена: «Мы выберемся, старик. Майами ждёт». Теперь эти слова звучали как эхо в треснувшем зеркале его памяти. Даррен сжал зажигалку с гравировкой «Беги, пока можешь», чувствуя, как реальность ускользает. Он ускорил шаг, направляясь к дому Райена, чтобы найти ответы в этом распадающемся мире.

До дома Райена оставалось совсем немного. Даррен чувствовал, как усталость всё сильнее одолевает. Воздух оставался свежим, промозглым от дождя, но в нем таился едва уловимый, но настойчиво усиливающийся запах гари. Он ускорил шаг, чувствуя, как воздух становится более густым, и вот, наконец, перед ним показался дом… или то, что от него осталось.

Дом Райена превратился в груду обломков, тлеющих в едком дыму. Сердце сжалось, будто мир рухнул вместе с этим зданием. Даррен стоял, окаменев, чувствуя, как его реальность растворяется в пепле. В памяти вспыхнуло: они с Райеном на балконе дома, с пивом, смеялись, мечтая о Майами. «Мы выберемся, старик», – говорил Райен, туша сигарету о кирпич. Теперь всё было пеплом.

Даррен шагнул ближе к развалинам. Искореженные балки и бетонные блоки торчали, пропитанные дымом, который, казалось, въелся навсегда. Тлеющие огоньки плясали среди руин, отбрасывая тени на уцелевшие стены – мрачные, как надгробия. Небо, затянутое дымом, тонуло в сепии, словно кадр из забытого фильма. Это не было случайностью. Кто-то стоял за разрушением.

Тишина трещала от рыданий и стонов. Люди, собравшиеся у руин, застыли в шоке, их лица искажала боль утраты – друзей, близких, безопасности. Их силуэты сливались в тумане, как отражения в треснувшем зеркале. Вдалеке выли сирены, их звук пробивался сквозь хаос, обещая надежду, которой не было.

Службы спасения работали, не останавливаясь, в пыли и дыму. Даррен стоял в стороне, чужой, не в силах уйти. Он сжал пачку сигарет – чужую, но теперь его, как эхо Райена. Отрывки разговора двух мужчин, стоявших неподалёку, прорвались сквозь гул толпы, ясные, как ножи.

Мужчина в сером пальто, теребя воротник, пытался объяснить случившееся, но его голос был слишком ровным, будто он сдерживал панику:

– Несколько раз грохнуло. Сначала – будто контейнер в порту рухнул, потом глуше, а третий – как салют. Говорят, газ взорвался. Как думаете, правда?

Его собеседник, средних лет, с трубкой, которую он задумчиво жевал, выглядел спокойнее, но его слова не успокаивали:

– Эти старые дома много пережили. Может, просто возраст? Стены устали, вот и рухнули.

– Может, – отозвался мужчина в пальто, но его взгляд не отрывался от дыма, поднимающегося в ночное небо. – Только жители не жаловались. Мой механик тут жил, ничего про плиты или запахи не говорил. Может, что-то изменилось, но я сомневаюсь.

– А если не газ? – второй прищурился, постукивая трубкой по ладони. – Вдруг что-то серьёзнее? На прошлой неделе в новостях болтали – пингвины, Антарктида, всё такое…

– Пингвины? – мужчина в пальто хрипло рассмеялся, покачав головой. – Тебе точно хватает воздуха?

– Или нацисты из Антарктиды, – не унимался второй, явно цепляясь за свою теорию. – Репортаж был, помнишь? Наш город тихий, но кто знает, что они тут затеяли.

– Давай без этого, – мужчина в пальто нахмурился, перехватывая взгляд собеседника. – Подождём, что скажут официально. Это не шутки.

– Ты прав, – второй вздохнул, жуя трубку. – Но всё равно странно. Город спокойный, а тут такое. Жизни разрушены, жертв полно. Ужасный день.

Даррен стоял неподвижно, его взгляд был отрешенным, но в глубине души он отчаянно пытался собрать себя в единое целое. Вся сцена разрушения вокруг являлась настолько ошеломляющей, что он чувствовал свое дыхание, звуки сирен и крики людей казались далекими и искаженными.

Взгляд блуждал по тлеющим обломкам. Чёрный дым клубился в небе, словно всасывая в себя свет. В сумеречном пейзаже чувствовалось нечто нечеловеческое. Кажется, что сама земля, пропитанная страхом, немым упреком, ждала чего-то, чего Даррен не мог понять, но ощущал.

Он почти не заметил, как офицер полиции подошёл к нему, фигура возникла как бы из пустоты, заставив Даррена прийти в чувства.

– Добрый день! Офицер Фернандес. Чем могу помочь? – его голос эхом отдавался в пустоте, пальцы постукивали по кобуре.

– Здравствуйте, офицер… Я… – Даррен запнулся, слова падали тяжело, как камни. – Хочу узнать, что случилось. Мой друг живёт в этом доме… Райен. Он не выходит на связь, и я… переживаю. Какое-то предчувствие. Я надеялся, он в порядке, но теперь… – Он сжал зажигалку с гравировкой «Беги», оглядываясь на руины, пропитанные гарью. Их отражение в луже напоминало треснувшее зеркало, где Райен, смеясь, тушил сигарету о кирпич.

Фернандес смотрел на него с маниакальным интересом, от которого холод пробежал по спине Даррена.

– Взрыв газа в одной из квартир, – отчеканил офицер, не отводя взгляда. – Службы уже работают, жертв меньше, чем ожидалось. Но я не знаю вашего друга. Дайте больше информации.

– Спасибо… – Даррен выдохнул. – Его зовут Райен Штейн. Квартира 209, двенадцатый этаж.

Фернандес прищурился, его пальцы замерли на кобуре.

– Вы или бредите, или тратите моё время на глупую шутку. В этом доме одиннадцать этажей и 176 квартир.

– Что вы несёте? – Даррен повысил голос, кулаки сжались. – Я знаю Райена многие годы! Он живёт здесь пять лет. Я не ошибаюсь! Он бы связался со мной, увидев новости. Может, он ранен? В больнице?

– Я проверил списки погибших и пострадавших, – Фернандес поднял планшет, его голос стал резче. – Но вот что любопытно: Райена Штейна в базе нет. И ваш вид… – он окинул Даррена взглядом. – Странная одежда. Вы под наркотиками?

– Нет! – Даррен шагнул вперёд, зажигалка хрустнула в пальцах. – Я трезв! Это мой стиль, ясно? Вы просто не хотите помочь. Я сам разберусь. Всего доброго.

Фернандес нахмурился, его рука легла на кобуру.

– Вы не понимаете ситуации. Может, ваш друг и существует – под другим именем. Или это ваши галлюцинации. Предъявите документы.

– Это ошибка, – Даррен похлопал по карманам, но документов не было. – Я докажу, что Райен реален! Поверьте, прошу!

– Я не судья, чтобы верить на слово, – отрезал Фернандес, голос стал холодным. – Мы проверим вашу личность и связь с происшествием. Пройдемте в участок, разберёмся.

– Я не понимаю… – Даррен побледнел, взгляд застыл. – Вы не слышите! Райен был здесь! Он существует!

– Успокойтесь, – Фернандес перебил, его тон был почти механическим. – Мы не принимаем доказательства на веру. Проверим, и, если всё чисто, вас отпустят. Если нет… – Он достал наручники, металл звякнул. – Пройдемте со мной.

Полицейский участок находился в паре кварталов от места происшествия. Высокие стены из красно–серого камня с извилистыми линиями. Колонны поддерживают величественный фасад, украшенный витражами и орнаментом, утратившими от времени былое совершенство. Освещенный прожектором развевающийся флаг на высокой мачте, судорожно колыхался на ветру. Над входной аркой нависал небольшого размера балкон, огражденный металлической решеткой. Вход представлял собой темно-коричневую массивную деревянную двустворчатую дверь, к которой вели облицованные в белый мрамор, но посеревшие ступени, а над ними возвышался небольшой навес с жестяной крышей.

За дверью расположился высокий просторный зал. Слева и справа от него узкие лестницы, ведущие к кабинетам и камерам для задержанных. Окна заключенные в арки, с пыльными и грязными следами стекла, будто символизировали не идеальность законов и правопорядка. На стенах различные информационные стенды, фотоотчеты о работе участка и информация о сотрудниках.

Офицер Фернандес, сообщив о доставлении задержанного дежурному, отметился на стойке и указав следовать Даррену за ним, провел его по лестнице, что находилась справа, на второй этаж, через длинный узкий коридор в тусклом освещении люминесцентных ламп белого цвета, работающих через одну. По обе стороны располагались двери кабинетов. Они остановились в середине перед номером четыре. Офицер постучал, и не дождавшись ответа открыл дверь, пропуская Даррена вперед.

Кабинет выглядел запущенным и неухоженным. На стенах висели потрепанные карты, вырезки из газет и фотографии, закрепленные на деревянных щитах. Старая мебель, покрытая толстым слоем пыли, создавала впечатление, что ее оставили без ремонта и надлежащей уборки на десятилетия. Массивный письменный стол расположился в центре комнаты, забитый бумагами, стопками документов и различными записями.

Единственный источник света – настольная лампа с трудом пробивался сквозь темные углы кабинета. Ощущение тесноты и удушливости проносилось по комнате, словно Даррен находился в запертой темной клетке на глубине в несколько метров. Запах табачного дыма, выдавал присутствие хозяина кабинета – офицера Уоррена.

Скрежет кресла дополнял звук стучащих по клавишам клавиатуры пальцев. Его лицо отражало нарушение покоя. В таком тесном, затхлом помещении, вероятно сложно проводить долгие, внимательные расследования, и неудивительно, что рядом с ним соседствовали только ярость и раздраженность, равно как и вечерняя утомляемость.

Худой, средних лет офицер Уоррен был приземистого роста, однако это не мешало ему выглядеть стройным и подтянутым. С густою бородой и проседью волос, которой он не стеснялся демонстрировать, он выглядел уверенным и опытным. Каменное и беспристрастное лицо, взгляд, выражающий пренебрежение ко всему и длинный узкий нос с горбинкой добавляли выразительности. Он курил сигарету часто затягиваясь.

– Чёрт возьми, Фернандес! Сколько раз повторять? Это кабинет, а не проходной двор! – Уоррен откинулся в кресле, затягиваясь сигаретой, голос дрожал преисполненный раздражения. – Постучал, не ответили – не вываливай, как дом умалишенных, ей-богу!

– Простите, сэр, – Фернандес постучал пальцами по кобуре, стоя у двери. – Я только с места взрыва жилого дома. Этот парень вёл себя странно, вызвал подозрения. Вот, привёл к вам.

Даррен замер, чувствуя, как реальность ускользает. «Это не может быть. Дурной сон, точно сон, – думал он, сжимая пачку сигарет в кармане. – Сейчас проснусь дома. Но почему всё так реально? Я схожу с ума? Нет, должно быть объяснение». Образ разрушенного дома Райена – пыль в воздухе, расплавленная арматура, тлеющие перекрытия – всё ещё стоял перед глазами, как в треснувшем зеркале. Он вспомнил, как Райен, ухмыляясь, протянул ему эти сигареты: «Для тёмных времён, старик». Фернандес тем временем докладывал Уоррену о происшествии.

– Садись, – Уоррен кивнул Даррену на стул перед заваленным бумагами столом, его взгляд был тяжелым, как гранит. – Поговорим. Ты ведь понимаешь, не только твоё поведение привело тебя сюда. Без формальностей: зачем взорвал дом?

– Я что сделал?! – Даррен сорвался на крик, вскочив со стула.

– Все так говорят, сидя тут, – Уоррен прищурился, дым сигареты вился над его лицом. – Не ты первый, не ты последний. Будешь говорить или в камеру до утра?

– Да о чём вы? – Даррен сжал кулаки, голос дрожал. – Я обычный человек, максимум – превысил скорость пару раз. Дом моего друга взорвался, конечно, я вёл себя не как обычно! Может, и вызвал подозрения, но я ни при чём. Помогите найти Райена, узнать, всё ли с ним в порядке – вот что мне нужно!

Дверь кабинета скрипнула.

– Да сколько можно шастать, как на вокзале! – рявкнул Уоррен, голос сорвался от злости.

– Спокойнее, сэр, – Фернандес постучал пальцами по кобуре. – Это, похоже, результаты запроса по тому парню.

Вошла стройная девушка в черной полицейской форме, подчеркивающей фигуру. Длинные белоснежные волосы спадали волнами по спине. В очках с тонкой оправой она перебирала документы в папке, передала несколько листов Уоррену и вышла.

– Спасибо, Алиса, – буркнул Уоррен, углубляясь в бумаги. Он поднял взгляд на Даррена, глаза сверкнули. – Прелестно! Просто прелестно! Всё ещё интереснее, чем я думал. Как тебя зовут? Полное имя.

– Даррен Гримберн, – выдохнул Даррен, сжимая пачку сигарет в кармане. – Я уже говорил Фернандесу. Документов нет, видимо, дома забыл. Вы можете проверить базу, но вместо этого держите меня тут и вешаете терроризм. Я требую адвоката!

– Не кипятись, – Уоррен затянулся сигаретой, дым вился над его лицом. – Юриспруденцией не владеешь, вижу. Мы просто беседуем, это в твоих интересах. Потом будет допрос, адвокат – всё по правилам. А по базе… Алиса принесла данные, и вопросов теперь больше, чем ответов.

– О чём вы? – Даррен нахмурился. – Это какое-то недопонимание, есть же причины.

– Исходя из данных, – Уоррен прищурился, – ты скрываешься под чужим именем. Почему?

– Я не скрываюсь! – Даррен повысил голос. – Не нарушал закон, не планировал. Я не мог дозвониться другу, забеспокоился, поехал к нему, а там… этот кошмар. Меня задержали и притащили сюда.

– Не зли меня, – Уоррен перешёл на полу рык, стукнув по столу. – Ты называешь другом несуществующего человека и выдаешь себя за давно мёртвого. Как твоё настоящее имя? Где документы?

– Я всё объяснил! – Даррен сжал кулаки, голос дрожал. – Может, сбой в системе. Мои документы дома, на бульваре Иствуд. Это недалеко, поедем, и вы увидите, что я не лгу.

– Почему виляешь? – Уоррен наклонился ближе, дым застыл в воздухе, как в треснувшем зеркале. – В городе нет такой улицы. За дурака меня держишь?

– Нет! – Даррен побледнел, глаза расширились. – Я живу там двенадцать лет! Я отвечаю правду, но вы обвиняете в том, чего я не делал. Это сон, чертов странный сон!

– Увы, парень, всё реально, – Уоррен откинулся, голос стал ледяным. – Если ты чист, бояться нечего. Но выдавать себя за человека, умершего сорок лет назад, – это серьёзно. Почему?

– Я не боюсь, – Даррен сорвался на крик, – но вы снова и снова твердите, что я скрываюсь, хотя я говорю правду!

– Хватит, – Уоррен махнул рукой, затушив сигарету. – Если вспомнишь что-то полезное, расскажешь. Спасибо за сотрудничество. Фернандес, уведи этого клоуна в камеру.

Офицер Фернандес поднял Даррена под руку и вывел в коридор, двинувшись в сторону лестницы, и затем спустился на цокольный этаж, где располагались камеры размещения задержанных. Многие из них, будучи однотипными пустовали, с двумя узкими деревянными кроватями, расположенными в метре друг от друга, покрытые тонким слоем пыли и паутине на решетках небольших окон на уровне земли, стены из черного кирпича потресканные и покрытые трещинами, а в углах лужи воды, наполненные вонючей жижей.

В одной из камер на нечто напоминающий плащ, изуродованный и рваный, как будто он служил в качестве подстилки для животных ранее, лежал на довольно жесткой, неудобной кровати темноволосый заключенный, лицо которого скрывало тенью, смотря в потолок, пытаясь сохранить человеческий разум в этой душной тюрьме. Камера, почти лишенная света, вонь и сырость владела воздухом, запахи гнили, затхлости и мочи. Рвота накатывала при одной лишь мысли, что Даррену придется провести в этих «королевских» апартаментах в лучшем случае ночь.

– Не могли бы вы оказать мне услугу, – обратился Даррен к офицеру. Думаю, это не составит вам труда, а мне было бы очень кстати.

– Валяй, что там у тебя, – лениво ответил Фернандес.

– Здесь пахнет, мягко выражаясь, ужасно. Разрешите подышать хотя бы пару минут свежим воздухом, вам это ничего не стоит.

– Ты прав, но только давай без глупостей, – согласился Фернандес и сопроводил Даррена на задний двор.

Даррен стоял на заднем дворе, чувствуя, как его тело наполняется легкостью от свежего воздуха. Он вдыхал ночную прохладу, закрыл глаза на мгновение, пытаясь унять страх и беспокойство, которые сжимали его грудь в тесный кулак.

Фернандес стоял рядом, его тень отчетливо вырисовывалась в тусклом свете фонарей, как будто он тоже что-то осознавал в этой затянутой ночи. Но офицер не проявлял эмоций, его взгляд был пуст, почти равнодушен, будто он воспринимал всё происходящее как нечто будничное и неизбежное.

– Ну как, всё устраивает? – голос звучал почти скучно, словно он сам не знал, зачем они здесь.

Даррен открыл глаза и повернулся к нему, чувствуя, как его нервы начинают успокаиваться от этого короткого, но столь важного момента свободы. Небо всё так же было покрыто тяжёлым одеялом облаков, только иногда между ними мерцали звезды, как призраки былого мира.

– Да, спасибо, – сказал он, стараясь не выдавать своих мыслей. – Понимаю, что вы не обязаны это делать.

Фернандес пожал плечами.

– Не в этом суть, – он глядел в сторону, где на фоне темных зданий мелькали огоньки, словно привидения прошлого. – Но, когда ты сидишь в этой дыре, что, черт возьми, трудно не дать кому-то минуту. Он сделал паузу, затем продолжил: – Но не забывай, ты всё равно в камере. И мы с тобой ещё не закончили.

Даррен вздохнул, ощущая, как тяжело давит на него эта ситуация. Слишком много вопросов, слишком мало ответов. Каждое его движение, каждое слово, казалось, обостряет всё это безумие, в которое он оказался, втянут.

– Вы же понимаете, что я не виновен, да? – проговорил он, не поворачиваясь к офицеру. – Всё это какой-то кошмар.

Фернандес не сразу ответил, его взгляд был направлен куда-то в туман, но Даррен видел, как его плечи напряглись, и дыхание стало немного глубже.

– Вижу, как ты переживаешь, – ответил он наконец. – Но поверь, мне самому хотелось бы, чтобы всё было иначе. Мы все играем свою роль, парень. Только вопрос – кто ты, и кто твои друзья? Слишком много вопросов, на которые у нас нет ответов. Он сделал паузу и посмотрел на Даррена. – Ты ведь не единственный, кто в этом месте. И не единственный, кто в своё время ошибался.

Даррен кивнул, но в его голове зазвенела одна мысль, не дающая покоя: Кто я? И что мне здесь делать? Он ощущал, как мир вокруг становится всё более странным и искаженным, как будто он стал частью какой-то игры, правила которой ему были до конца неизвестны.

– Что будет дальше? – спросил он тихо, не глядя в сторону Фернандеса, словно говоря это самому себе.

Офицер посмотрел на него, его взгляд стал хмурым и более напряженным.

– Ты сам об этом скоро узнаешь. Время все расставит по своим местам. Ты ведь можешь помочь себе, если не будешь скрывать что-то важное. Я бы посоветовал тебе подумать об этом…

Однако закончить монолог Фернандесу было не суждено…

Громкий взрыв, словно из недр земли, расколол ночное небо. Яркая фиолетовая вспышка ослепила мрак, поглотил город в своих ржавых, зловещих объятиях. Зрелище, предвещающее конец, впечаталось в сознание. Земля дрогнула, Даррен споткнулся, ноги подкосились, и он рухнул, поцарапав лицо о шершавый, влажный асфальт. Фернандес, ошеломленный, отлетел к мусорным бакам, один из которых, рассыпавшись, придавил офицера.

Всё случилось так внезапно, что мысли исчезли – остались лишь чувства. Фиолетовые вспышки еще мерцали над головой, но пугающая тишина, будто в вакууме, сковала воздух. Ни криков, ни звуков падающих обломков – лишь абсолютная, первозданная пустота.

Даррен, стиснув кулаки, попытался встать. Кровь со свежих ссадин капала с лица, во рту чувствовался осколок зуба. Голова была тяжёлой, словно налитая свинцом, мысли путались. Он оглянулся: часть второго этажа здания была разрушена, но повреждения казались странно поверхностными. Сигнализации машин на парковке молчали. Фернандес, барахтаясь в груде мусора, тщетно пытался выбраться.

В другой ситуации Даррен помог бы офицеру, вспоминая его нервное постукивание по кобуре. Но череда сюрреалистических событий этой ночи – взрыв дома Райена, обвинения Уоррена – изменила всё. Он вспомнил, как Райен, смеясь, говорил на крыше их дома: «Если мир рухнет, беги в Майами». «Вот он, шанс, – подумал Даррен. – Шанс сбежать. Никто мне не верит, вокруг творится что-то необъяснимое. Почему нас с Райеном не существует? Это сон? Жуткий, но такой реальный?» Реальность трещала, как треснувшее зеркало, и он, шатаясь, шагнул в темноту.

Иррациональный страх сжимал сердце, шепча об опасности, хотя Даррен не знал, какой именно. Он был уверен: его жизнь под угрозой. Воспользовавшись тем, что Фернандес, всё ещё барахтающийся в мусоре, не мог преследовать, Даррен рванул к гаражным воротам. Забрался на крышу припаркованного полицейского автомобиля, подпрыгнул и ухватился за край крыши. Напрягая мышцы, подтянулся и перевалился на грязную, ржавую кровлю, усыпанную гниющей листвой. Вскочив, он помчался по жесткой поверхности к забору и, не раздумывая, прыгнул с почти четырехметровой высоты. Приземлился на брусчатку пустой ночной улицы, удивлённый лёгкостью, с которой его тело выдержало падение. Оглянувшись, он продолжил бежать, не сбавляя темпа, через узкие переулки, не думая, куда.

Сколько он пробежал, пока силы не начали иссякать – неясно, но точно сотни метров. Даррен остановился, тяжело дыша. Улицы оставались пустыми, безмолвными. Преследователей не было видно.

Свобода опьяняет, но радость была мимолетной – впереди ждали трудности. Точка возврата пройдена, побег стал началом нового пути. Хотел он того или нет, теперь он преступник в глазах закона. «Пусть так, – подумал Даррен, вспоминая, как Райен на крыше их дома, смеясь, говорил: – Если мир свихнулся, беги в Майами». Но сейчас не время для философии. Нужно просчитать шаги: затаиться, скрыться, а затем узнать, жив ли Райен, и найти его.

Реальность трещала, как треснувшее зеркало, и фиолетовые вспышки, всё ещё мерцающие в памяти, напоминали о безумии этой ночи. Даррен, стиснув кулаки, шагнул в тень переулка, готовый исчезнуть.

Не торопясь, уставшей поступью, не поднимая с земли взгляда, он шагал в сторону дома. Смартфон, издав слабый звук, моргнул дисплеем и разрядился в ноль. Погода не становилась лучше – дождь перестал, но холод не ушёл. Пройдя ещё несколько сотен метров вниз по улице, Даррен решил передохнуть, присев на одну из расшатанных лавочек, что находились подле закрытой на данный момент бакалеи. Поджег сигарету и крепко затянулся полной грудью.

Главное сейчас успокоиться, прийти в себя и попытаться вспомнить, что же происходило с ним в последние дни. Почему так сложно вспомнить, а попытка приводит к головной боли? Что с его внешним видом? Странное несоответствие дат, состояние квартиры, как будто он не жил в ней длительное время, эти ужасные взрывы и как возможно то, что ни его, ни Райена, исходя из данных полиции, не существует? Как много вопросов, и как же мало на них ответов.

Неоправданно холодная погода для июня, совершенно не характерная для этого региона. Не покидало ощущение, что он забыл о чём-то несказанно важном, но не мог вспомнить, о чём именно. Хотя всегда выделялся хорошей памятью, и она его никогда не подводила. Переживания наслаивались, и в сумме с чувством страха преследования они не давали Даррену покоя.

На подходе к дому Даррен заметил свет на кухне. Возможно, в спешке он забыл его выключить, но, когда свет погас прямо на его глазах, сомнений не осталось – в квартире кто-то был.

Переведя дыхание, он затаился в кустах сирени у входа. Нужно дождаться, пока незваные гости уйдут, убедиться, что их нет, и войти. Но кто это? Полиция так быстро среагировала? Нет, ни одной служебной машины не видно. К тому же, для них он – никто. Даже улица, которую он назвал, не существует, как сказал Уоррен. Больше они о нём ничего не знают.

Ждать пришлось недолго. Звук каблуков, отбивающих ритм по лестнице, эхом разнесся из подъезда. Затем – мелодичный сигнал домофона и резкий удар захлопнувшейся двери, сломавшей ограничитель. В освещенном проеме мелькнули стройные женские силуэты в кожаной одежде. Последняя – с прямыми платиновыми волосами ниже плеч.

«Алиса?» – подумал Даррен, вспоминая её белоснежные волнистые волосы в кабинете Уоррена. – «Фигура похожа, но волосы… не те.» Остальных рассмотреть не удалось. Он вспомнил, как Райен, смеясь, говорил на крыше: «Если за тобой придут, беги в Майами.» Теперь кто-то рылся в его доме.

Выждав несколько минут и убедившись, что улица пуста, Даррен выскользнул из кустов. Словно тень, он проскользнул в подъезд и, ступая бесшумно, поднялся на этаж. Дверь квартиры приоткрыта, замок взломан. Двигаясь, как леопард на охоте, Даррен шагнул внутрь. Бардак говорил сам за себя: перевернутые вещи, разбросанные бумаги – кто-то искал его или что-то, указывающее на него. Но теперь здесь был только он, окружённый хаосом и странной тишиной, словно в треснувшем зеркале.

Несмотря на то, что в квартире был только он, Даррен прекрасно понимал, что оставаться здесь категорически нельзя. Чем дольше он задерживается, тем выше вероятность того, что опасность настигнет его. Он поспешно достал из шкафа вместительный рюкзак и начал собирать наиболее необходимые вещи. Провизию предстояло купить по дороге. Закончив сбор, он подошел к холодильнику, достал оставшийся виски и наполнил бокал, холодный и запотевший. Поджег сигариллу, подошел к окну и пригубил напиток.

Глоток оказался неудачным – Даррен закашлялся, но не из-за отвратного вкуса виски, напротив, он был довольно хорошим. Причина кашля была другая: когда он посмотрел в окно, его взгляд зацепился за дом по соседству. Подсвеченная белым светом табличка, отчетливо виднеющаяся на здании, гласила: «Альдер Грув 14».

«Твою же мать!» – прокричал Даррен, не в силах сдержать эмоций. – «Этого быть не может! Выходит, правы были полицейские. Но ответов на всё это не дает!»

Его сердце бешено колотилось. Он уже не знал, что думать. Всё, что он знал точно – мир вокруг разрушался, а он оказался в центре этого хаоса, на грани потери всего, что у него было.

Комнатные часы показывали 5:15. Ближайшая электричка отходила через час. Даррен решил, что лучший план – уехать из города и затаиться в старом доме дяди, в малонаселенной деревне, в ста с небольшим километрах отсюда. Дядя редко бывал там, предпочитая свой дом в элитном посёлке ближе к городу, и наведывался в деревню пару раз в год. Идеальное укрытие – там его вряд ли будут искать. О доме знал только Райен. Но что, если дядя, как и полиция, не узнает его?

До станции – полчаса пешком неспешным шагом. Окинув взглядом разгромленную квартиру, Даррен вышел во двор. В предрассветной тишине, словно в треснувшем зеркале, он заметил худощавого мужчину в сером плаще у заведенной тёмно-синей Тойоты Супра. Это был сосед, Якоб, его пальцы дрожали, держа ключи. Даррен хотел, как обычно, поздороваться, но в свете последних событий передумал. Стиснув кулаки, он молча прошёл мимо, чувствуя, как взгляд Якоба сверлит спину.

– Эй, доброе утро! – окликнул Якоб, слегка хмыкнув. – Туман в голове, или просто не проснулся? Прошел мимо, будто я воздух.

– Доброе, – Даррен обернулся, голос дрогнул от удивления. «Неужели хоть кто-то меня помнит?» – подумал он.

– Рановато ты сегодня, раньше обычного, – продолжал Якоб, прищурившись. – Дела какие-то? Судя по одежде, собрался за город, подальше от суеты? Давно тебя не видал, уже думал, съехал или в командировке.

– Давно? – Даррен нахмурился, слова прозвучали странно даже для него. – Я тут последние пару месяцев был, постоянно.

– Ха, шутник, – Якоб усмехнулся, постукивая пальцами по рулю. – Ну так что, за город? Не сочти за любопытство, я как раз мимо станции еду, могу подбросить.

– Спасибо, – Даррен кивнул, сдерживая вопросы. Узнавание Якоба радовало, но его слова будили подозрения.

Гул мотора смешивался с шорохом шин по мокрому асфальту. Город в ранний час казался пустым, безмолвным, как треснувшее зеркало. Лишь редкие окна светились тёплым уютом, но в остальном – мёртвая тишина, словно взгляд покойника. Встречных машин почти не было, только джаз из магнитолы и тёплый воздух салона, нагоняющий дремоту, нарушали покой.

– Надолго уезжаешь? – Якоб первым прервал молчание, глядя на дорогу.

– На пару недель, может, меньше, – ответил Даррен, не задумываясь. – Устал, знаешь. Хочу отдохнуть, с природой наедине. Город – серый, унылый, дождь, туман, бетон. Смена обстановки нужна. Слушай, а ко мне никто не заходил, пока меня не было? Может, спрашивали?

– Не припомню, – Якоб пожал плечами, не отводя глаз от дороги. – Разве что пара странных типов мелькала, но вряд ли к тебе. На нашу улицу кого только не заносит…

– Странных? – Даррен старался звучать небрежно, повернувшись к окну. – В каком смысле?

– Ну… одежда чудная, – Якоб задумался. – То ли готы, то ли косплееры, а может, квадроберы какие. Полмесяца назад видел, и вчера вроде тоже. Но раз ты был дома, наверное, не к тебе. Да и зачем таким к тебе? – он хмыкнул.

– Да уж, с чего бы им ко мне, – пробормотал Даррен, почти себе. – А Райен не появлялся? – вырвалось у него.

– Райен? – Якоб нахмурился. – Не знаю такого. Всё, что видел, рассказал.

– Друг мой, давний, – Даррен вздохнул, больше для себя. – Часто ко мне заходил.

«Расспрашивать о Райене бесполезно, – подумал он. – Хоть Якоб меня узнал, и то ладно. Реальность всё страннее. Логика ушла, рациональность сбежала.»

– Так ты всё-таки в командировке был? – уточнил Якоб, бросив быстрый взгляд.

– Ну, можно сказать, в отъезде, – Даррен пожал плечами, равнодушно подыгрывая.

– Приехали, – коротко бросил Якоб, тормозя у станции.

Дождь стучал по крыше небольшой железнодорожной станции, сливаясь с ритмом тяжелых колес, проносящихся по рельсам. Этот звук, проходящий через стыки, поглощал все другие, создавая единственную гармонию в этом мире, где прочие звуки исчезали. Душа Даррена тосковала, погружаясь в безмолвную грусть, как если бы сама станция, будто в предсмертной агонии, готовилась исчезнуть из его жизни.

На перроне не было ни души, кроме пары забытых вагонов, стоящих на пустых параллельных путях, тихо ожидая того, кто проведет их в путь. Запах дождя и мокрого дерева наполнял воздух, особенно отчетливо возле старых деревянных скамеек, словно сама станция была впитана этим запахом.

Всё выглядело депрессивным и одиноким. Казалось, что время замерло, и вот-вот исчезнет из этого мира, оставив после себя лишь дождливую картину. Старые фонари, когда-то яркие и сияющие, теперь тускло мерцали, как забытые огоньки в ночи. Один из них едва светился, забытый и брошенный. В такую погоду никто не хотел оставаться на улице, а уж тем более на этой заброшенной станции, где даже дождь звучал, как музыка для ушедших. Небо, похоже, тоже знало, что привело Даррена сюда, наблюдая за ним в своем холодном сочувствии.

Даррен молча прошел мимо, благодаря Якоба за поездку, и пошел к перрону. Тот, в ответ, пожелал ему «Счастливой дороги, Льюис», но эти слова не вызвали у Даррена удивления. Его, похоже, узнали, но не в том смысле, чтобы действительно узнать. Это было просто следствием странной логики, которая, как и все вокруг, сбивалась с пути.

«Льюис, Льюис… Проклятье! То, что он узнал меня визуально, не значит, что он точно узнал меня как Льюиса…» – думал Даррен, пока продолжал идти по платформе. «Хотя, в общем-то, странно было бы, если бы всё в этой истории вдруг разошлось в разные стороны, как будто пазл вдруг не сойдется.»

До прибытия электрички оставалось около пятнадцати минут. Даррен присел на одну из скамеек, достал из кармана фляжку с гравировкой и отхлебнул.

Сигнал семафора сменился на зеленый, и сразу же загудели прожекторы, усиливая звук приближающегося поезда. Схватив рюкзак, Даррен быстро запрыгнул в состав. Он занял одно из немногих свободных мест, удивившись тому, как в поезде так легко найти место, несмотря на его кажущуюся пустоту. В этом было что-то успокаивающее – не тревога одиночества, а скорее тишина, в которой можно было погрузиться в свои мысли.

Поезд тронулся, и Даррен почувствовал, как его тело расслабляется в кресле. До пункта назначения оставалось несколько часов. Он снова почувствовал ту самую забывчивость, которая приходит с путешествиями, особенно в поездах. Это было уже давно – последние поездки домой были в основном на машине, а поезд выглядел чем-то не совсем привычным. Но железная дорога всегда умиротворяет. Она как бы успокаивала душу, дарила возможность подумать или просто отрешиться от всего на мгновение. В окнах мелькали меняющиеся пейзажи: деревья, дома, леса – всё сливалось в одну заблюренную линию, и Даррен откинулся на спинку кресла, почувствовав, как сон всё больше и больше тянет его в свои объятия.

Однако навязчивые мысли не давали Даррену заснуть. «Как странно происходящее. Возможно, это все же сон? Пусть достаточно реалистичный, устрашающий, но всё-таки сон. Ночной кошмар, который покинет меня на рассвете, стоит лишь проснуться… Но подождите, можно ли спать внутри сна? Если нельзя, то как я мог попытаться заснуть, будучи в нем? И если я не сплю, то, может, я просто двинулся умом, и всё, что я вижу, – галлюцинации, очень натуральные и объемные? Впрочем, от этого не легче. Доберусь до места назначения, растоплю камин, высплюсь и отдохну в полной мере. А потом буду обдумывать, что делать, как жить дальше. Возможно, придется принять реальность, раздобыть документы на другое имя, покинуть страну… Возможно… Но это можно отложить.»

Даррен пригубил еще немного из фляги, оперся на холодное стекло вагона и вновь попытался заснуть. Однако мысли продолжали вертеться в голове, как слайды на экране проектора. Он видел мелькающие образы – незнакомые пейзажи, интерьеры, лица, переживания. Все это отодвинуло настоящее на второй план, как декорации заброшенного театра. Стук колес, казалось, мог успокоить, но сон не приходил. Легкая дрема – вот на что он мог надеяться. Мысленно он пытался успокоить себя, но вот этот миг утешения быстро исчез, как и многие другие до него.

Мир вокруг Даррена внезапно затрещал, словно поезд готов был разлететься на куски. Глухой стальной удар разорвал тишину, за ним – пронзительный скрежет. Состав дернулся и пошел в переворот. Вагон, где был Даррен, накренился, шум и вибрации стали невыносимыми. Спящие пассажиры, разбуженные яростной тряской, метались, будто пешки в неведомом космическом шторме.

Даррен распахнул глаза. Всё кувыркалось: вагон, люди, обломки. Он не понимал, что творится, лишь чувствовал, как тело отрывается от пола и летит в пустоту. Мимо пронесся другой вагон – смятый, изуродованный, словно гигантская рука сжала его и швырнула, как игрушку. Стёкла разлетались, ветер ворвался внутрь, неся землю и осколки.

Паника захлестнула Даррена. Проход к выходу завалило обломками. Реальность сжалась до угрозы – медлить нельзя, иначе конец. Время растянулось в вечность, безысходность накатывала с каждой секундой.

Вдруг сиденье, к которому он был пристегнут, хрустнуло, и Даррен рухнул на пол. Попытался встать, но ноги зажало. Вагон качался, переворачиваясь, каждый рывок нёс смерть. Небо и земля смешались, законы физики рушились, как треснувшее зеркало. Сдаваться он не собирался.

Собрав силы, Даррен вырвался из креплений сиденья. Проползая через обломки, он пробирался к окну, чувствуя, как ветер разрывает пространство. В один миг, с отчаянной скоростью, он выбрался наружу. Осколки стекла свистели рядом, но он не останавливался. Прыгнул в ночь, не оглядываясь, и, пробежав несколько шагов, рухнул на мокрую землю.

Земля, покрытая густой, холодной травой, словно окаменела, будто природа стремилась его удержать. Даррен рухнул на неё, не в силах бежать дальше. Силы иссякли, и он понял, что всё происходящее вырвалось из-под контроля. Он был жив, но словно не целиком.

Тишина поглотила звуки ночи, когда Даррен, теряя сознание, распростёрся на земле. Мрак окутал его, а разум цеплялся за последние нити реальности. Холодная трава впилась в кожу, как жестокое напоминание о близости смерти. Всё вокруг казалось нереальным, но реальность давно растворилась во тьме.

Горящий локомотив, огненные вспышки, обрывки прошлого сливались в хаос, будто мир утратил очертания. Лиловый свет, вспыхнувший в небе, был знакомым и зловещим, как та вспышка у полицейского участка. Эти образы перестали быть просто воспоминаниями – они были отголосками его распадающейся жизни. Даррен с трудом осознавал, что смысла в этом нет, что его путь давно оборвался.

Остался лишь мрак. Мрак, в котором он терял себя. С каждым шагом к лесополосе приближался новый исход. Он пытался думать, но мысли путались, не складываясь в картину. Где-то в глубине сознания билась тревога: преследователи близко. «Я не убегу. Не успею.»

Подавив панику, Даррен рванул в сторону, но был слишком слаб. Яркая вспышка пронзила небо, и он инстинктивно оглянулся. В ее свете мелькнули силуэты. Женские. Знакомые, но пугающие, как призраки из треснувшего зеркала. Он чувствовал их присутствие, но не мог вспомнить, откуда они. Почему они преследуют его? Зачем он их цель?

Тело, истощенное, отказывалось двигаться. Сердце колотилось, каждый вдох давался с трудом. Образы в голове превращались в порывы ветра, срывающие последние нити, что держали его. В миг, когда он готов был упасть, раздался звонок.

Звук был чужим, неестественным. Телефон. Даррен не знал, где он, но ощутил вибрацию в кармане. Жестокая насмешка судьбы. Райен, может быть. Он потянулся, но пальцы не слушались. Не дотянувшись, он понял, что не властен над происходящим.

Туман и пустота поглотили его. Последний рывок – и тяжёлая нога придавила спину. Холодный, жестокий сапог с тонким каблуком вдавил его в землю, будто всё было предрешено. Пока Даррен лежал, теряя силы под невыносимым грузом, сознание ускользало. Мысли исчезли. Остались лишь шаги – уверенные, спокойные, всё ближе. Даррен понял: его игра окончена…

Глава 3

Вот уже несколько лет Даррен арендовал офис в тихом районе, где узкие улочки и кафе на первых этажах скрывались от городской суеты. Просторное помещение с высокими окнами и светлыми стенами дышало спокойствием, а аромат свежезаваренного кофе встречал его у порога. Открытое окно впускало дыхание города: легкий ветерок, приглушенный шум улиц и их живая энергия сливались в гармоничный фон.

Даррен устраивался в кресле, позволяя себе минуту тишины, пока взгляд скользил по кабинету. Легкий беспорядок – следы работы, а не хаос – не нарушал уюта. Стеклянный стол в центре казался открытым, как и само пространство. Кресла для гостей и журнальный столик с потрепанными журналами добавляли небрежности, а картины, развешанные без строгого порядка, подчеркивали простоту интерьера.

Офис стал для Даррена вторым домом, где сочетались практичность и комфорт. Мини-бар в углу и телевизор на стене напоминали, что здесь есть место не только для дел, но и для личного. Каждый предмет был выбран с мыслью о надежности и эстетике, создавая пространство, в котором хотелось задержаться.

Прохладное утро дышало свежестью. Легкий ветерок колыхал листья, принося аромат черемухи. Солнце, еще не жаркое, мягко касалось земли. Тишина обещала спокойный день.

Садясь в машину, Даррен не заметил ничего странного – обычное утро рабочей недели. Он выехал раньше, надеясь избежать пробок, но план сорвался. Дорога была забита медленно ползущими автомобилями. Остановившись на светофоре, он взглянул в зеркало заднего вида и заметил машину, стоявшую слишком близко.

За рулем сидел человек, поразительно похожий на старого знакомого, умершего несколько лет назад. Даррен мотнул головой, отгоняя видение. Мертвецы не водят машины. Светофор сменился на зеленый, и он тронулся, решив, что это игра уставшего воображения. «Пора бы взять пару дней отдыха», – мелькнула мысль.

В следующие дни та машина появлялась снова, держась на расстоянии, не приближаясь, но и не отставая. Это изматывало Даррена: ощущение чужого взгляда в спину лишало покоя, и даже антидепрессанты, прописанные врачом, не помогали. Он пытался вспомнить, кто этот человек, но память подкидывала лишь смутные образы – то ли они пили кофе в кафе неподалеку, то ли пересекались где-то еще. Ответ ускользал, оставляя лишь тревогу.

Однажды вечером, возвращаясь домой, Даррен заметил ту машину снова. Решив побороть страх, он резко свернул на обочину и остановился. Выйдя из автомобиля, он огляделся, но преследователь исчез. Даррен стоял, вглядываясь в пустую дорогу, чувствуя себя глупо, но с облегчением. Может, это и правда был мираж, рожденный усталостью? Он вернулся в машину и поехал домой, но легкая тревога все еще тенью следовала за ним.

Зайдя в дом и не удосужившись сменить одежду, Даррен наполнил излюбленный бокал вином, бокал, который когда-то подарила ему давняя подруга Крис. Сев на диван, закинул ноги на журнальный столик и, слушая радио, пригубил вино. «На сегодня все дела к черту, все проблемы – это проблемы будущего Даррена», – думал он, погружаясь в неясное, но успокаивающее чувство умиротворения. Однако тревога не отпускала.

Утро началось с привычной, но каждый раз раздражающей гонки со временем. Как часто бывает: кажется, что всё продумано до мелочей, но провидение вносит свои коррективы, и всё идет не так, как планировалось. Но, как-то часто бывает, не всё поддается нашему контролю.

В час дня у Даррена запланирована важная встреча, итог которой мог бы существенно улучшить его финансовое положение, довольно нестабильное на протяжении последних несколько месяцев. Намечалась сделка по продаже дома, доставшегося в наследство клиентке. Дом был не новый, но при правильном подходе к ремонту вполне мог получить второе дыхание. Даррену приносило особое удовольствие заключать такие сделки – в них всегда было что-то неизменно интересное. Дом имел свою атмосферу, свою энергетику, чего не скажешь о новостройках. Но истории дома его мало интересовали – главное было то, что ждал за сделкой: комиссия, и всё остальное вторично.

Однако автомобиль, на котором Даррен собирался отправиться на осмотр, решил подвести его в самый неподходящий момент. Появились признаки неисправности, и ощущение, что мир буквально подставил его, охватило Даррена с головой.

Он нервно вышел из машины, пытаясь разобраться в проблеме. Стоя на обочине, Даррен ощущал, как напряжение охватывает тело, а дрожь от недовольства лишь возрастает. Мысли метались в голове, как шарики в рулетке. Он понимал, что вполне может не успеть на встречу, а его надежды на сделку рушатся, как карточный домик.

Просидев несколько минут в раздумье, он решил, что, несмотря на утечку антифриза, ему вполне под силу осторожно доехать до ближайшей авто мастерской. А если не успеет – всегда можно взять такси. В конце концов, это часть жизни, которая не всегда бывает гладкой. Важно не поддаваться сиюминутной слабости, адаптироваться и двигаться дальше.

Иногда трудно признать, что что-то не вышло, но порой именно признание этого помогает открыться новым возможностям. И, возможно, они окажутся даже лучше тех, что были задуманы изначально. Жизнь может быть жестокой, но главное – не терять надежды и бороться. Именно это всегда вдохновляло Даррена и служило его ориентиром в действиях, его неизменное кредо.

Его встретил мужчина средних лет с седыми прядями, мастер сразу принялся за его проблему.

– Здравствуйте, у меня небольшая утечка антифриза. Не сильно, но достаточно, чтобы беспокоиться. Не могли бы вы выяснить, в чем дело, и решить проблему как можно скорее? – обратился Даррен.

– Здравствуйте. «Как давно вы заметили эту протечку?» —спросил мастер, смотря на него с интересом.

– Примерно неделю назад, – ответил Даррен. – Тогда я заметил, что уровень антифриза стал падать. Я подумал, что это из-за нагрузки на двигатель. Увидел лужу под машиной. Тогда я просто долил немного из запасного. Уровень нормализовался, и больше не было протечек. Но сегодня, по дороге сюда, снова заметил, что уровень падает, вот и приехал.

– Понятно, – ответил мастер, кивнув. – Оставьте машину в сервисе, и как только мы выявим причину, специалист свяжется с вами, озвучив стоимость работ.

– Насколько я понимаю, вы не сможете начать диагностику сразу? – уточнил Даррен, чувствуя, как время уходит.

– Верно, ближайшее свободное время для вашего автомобиля будет не раньше, чем через четыре часа, – ответил мастер.

– Я бы предпочел, если бы вы могли провести диагностику быстрее, – сказал Даррен, пытаясь сохранить спокойствие.

– Мы сделаем все возможное, чтобы начать осмотр как можно скорее, – пообещал мастер. – Есть ли у вас другие вопросы?

– А у вас есть подменные автомобили? Я спешу, и не особо хотелось бы заказывать такси, но, если у вас нет альтернатив, придется это сделать.

– К сожалению, подменных автомобилей сейчас нет, извините. Но мы постараемся решить вашу проблему как можно быстрее, – с сожалением ответил мастер. – Спасибо, что выбрали наш сервис.

– Спасибо вам, – сказал Даррен и направился к автомату с кофе. Он заказал ирландский капучино и, чередуя сигарету с ароматным напитком, вышел на парковку.

Даррен собирался вызвать такси, когда телефон завибрировал. Звонила Ада Флоренс, его клиентка, с которой была назначена встреча.

– Добрый день, – ответил он, поднимая трубку.

– Здравствуйте, это Ада, – голос звучал слегка смущенно. – Извините за неудобство, но мне придется перенести нашу встречу, касаемо осмотра дома.

– Понимаю, – ответил Даррен, ощутив облегчение. – Честно говоря, я сам собирался вам звонить. Форс-мажор – машина сломалась, и я опаздываю.

– У меня тоже возникло срочное дело, – заверила Ада. – Но я не хочу срывать сделку. Раз у нас обоих накладки, это не так уж страшно, верно?

– Точно, – улыбнулся Даррен. – Может, перенесем на пару часов?

– А что, если встретиться в кафе? Я могла бы заехать за вами, если вы без машины, – предложила она.

– Отличная мысль, – оживился Даррен, чувствуя, как её голос снимает напряжение. – В 16:00 удобно?

– Идеально. Спасибо за понимание, – ответила Ада, и в её тоне мелькнула теплота. – До встречи!

– Уверен, мы найдем покупателей для вашего дома. До скорого, Ада.

Повесив трубку, Даррен выдохнул. Впервые за долгое время опоздание не легло на его плечи виной. Мир, казалось, дал ему передышку.

Погода радовала: солнце светило ярко, воздух был свеж, как в редкие дни без спешки. Даррен не собирался гулять, но что-то подсказывало, что этот день поможет ему встряхнуться. Усталость накапливалась – поломка машины, срывы сделок, отражение в зеркале, выдающее нервы на пределе, – всё это подтачивало его. Ада, – подумал он, – странно, как её звонок будто вытащил меня из этой ямы. Ее голос, мягкий, но уверенный, оставил ощущение, что встреча будет не только деловой.

Даррен прибыл в кофейню немного раньше, чем было назначено, наслаждаясь редким моментом, когда не нужно думать о делах и заботах, он позволил себе погрузиться в простое удовольствие – выпить чашку кофе и отдаться тишине. Вторая чашка казалась почти неуловимой, а мир за окном двигался своим привычным ритмом: прохожие, застывшие машины, лёгкий шум улицы. Солнечные лучи мягко проникали в пространство, согревая его, обволакивая своим теплом. Он ощущал, как нервное напряжение постепенно отступает, растворяясь в этом тепле и тишине.

Дверь распахнулась, и внутрь вошла Ада, одетая в элегантное черное платье, с аккуратно уложенными волосами и выражением лица, которое сочетало деловитость и легкую напряженность, она сразу привлекла его внимание.

Даррен ощутил, как его восприятие меняется. Многое из того, что раньше казалось лишь частью деловых отношений вызвало желание перейти к большему.

– Добрый день, Даррен, – сказала она с лёгкой, почти незаметной улыбкой.

– Здравствуйте, Ада, – он пожал её руку. – Как насчёт сразу к делу?

– Конечно, – кивнула она. Они присели за столик.

Даррен чувствовал, что данная встреча – не просто формальность. В её голосе скользила мягкость, но за ней угадывались сдержанные, едва уловимые острые грани характера.

– Я ведь говорила, что этот дом – не моё, – начала Ада, чуть наклонив голову. – Но, похоже, вы смотрите на него иначе. Видите, в нём нечто большее.

Даррен уловил недовольство, но решил не заострять на том внимания. Вместо этого – твёрдо, с уверенностью ответил:

– Иногда старые дома могут удивить. С правильным светом, грамотной подачей – они раскрываются, как редкое вино. Фасад у вашего – выразительный. Думаю, с ним можно работать. Но скажите, почему всё же решили продать? При минимальных вложениях он может принести куда больше, чем кажется.

– Я не ищу выгоду, – коротко ответила Ада. – Дом достался по наследству от тёти. Мы почти не общались. Ни у неё, ни у меня никого больше не было. Для меня это просто груз. Жить там… слишком мрачно. Старая архитектура, отдаленность. Я привыкла к другому – к жизни, движению, инфраструктуре. А там тишина и запустение.

– Понимаю. Тогда позвольте уточнить – что для вас приоритетно? Что именно вас привлекает в новых районах? – Даррен ловко вёл разговор к возможной сделке.

– Комфорт, удобство, всё под рукой. Рестораны, салоны, магазины, – ответила она без колебаний. – Рядом с тем домом – ничего. А ремонт? Влетит в сумму, займёт время.

– Возможно. Но с правильным подходом дом может начать работать на вас. Иногда достаточно пары деталей – обновить ванные, перекрасить стены, обыграть пространство.

– Благодарю, Даррен, я ценю вашу настойчивость. Но мне правда хочется просто продать. Без затей и оттяжек.

– Хорошо, – кивнул он. – Тогда предлагаю осмотреть дом, сделаю фотографии и отправлю дизайнеру. Правильно снятые кадры творят чудеса. Но перед этим – доверенность на представление ваших интересов.

– Как скажете, – согласилась она. – Только давайте побыстрее. Хотелось бы управиться до темноты. Свет нужен и вам, и фасаду. Он всё же и правда у него… красивый.

Расплатившись и оставив молодому худощавому парню-официанту довольно скромные чаевые, Даррен помог одеть Аде пальто, и они вышли на парковку, где в самом ее начале чёрный спорт кар дожидался хозяйку. Ада выдохнула воздух, как если бы немного освободилась от своих собственных мыслей. В это время на небе появились первые признаки наступающего заката. Тот самый момент, когда день плавно переходит в ночь.

Городские улицы казались пустыми в своем томном ожидании вечерних пробок. Дневной зной и духота отступали, но от нагревшийся брусчатки устремились ввысь восходящие потоки теплого воздуха, смешиваясь с более холодными, порождая приятные сквозняки.

Летний вечер окутывал свежими ароматами трав и прохладой, доносившейся от реки, что вилась в трехстах ярдах слева. Город остался позади, а впереди, на горизонте, вырисовывались силуэты аккуратных домов и убегающий вдаль автобан.

Порше Ады скользил по ровной дороге с четкой разметкой, обрамленной пестрыми полевыми цветами. Даррен наслаждался музыкой, лившейся из колонок, – она сливалась с гулом шин и работой подвески. Удивительно, но их вкусы совпадали, и эта мелочь вызывала у него легкую улыбку.

По сторонам мелькали зеленые рощи и дачные домики, вскоре сменившиеся открытыми лугами, что тянулись к реке. Закат раскрасил небо в розовые и золотые тона, заливая пейзаж теплым светом.

Ада вела машину уверенно, с легкостью вписываясь в повороты. Она будто сливалась с автомобилем, наслаждаясь каждым движением руля. Свежий ветер и ритмичный рокот мотора создавали момент, когда жизнь казалась совершенной. Даррен, погрязший в серости будней, вдруг вспомнил, каково это – радоваться простым вещам. Когда я в последний раз чувствовал себя так легко? – подумал он, глядя на Аду.

Справа от трассы показался съезд на узкую щебеночную дорогу, идущую меж рядов каштанов к разбросанным домам. Судя по всему, здесь редко ездили. Среди построек попадались такие, что едва ли напоминали жилье – скорее, жалкие лачуги, годные разве что для собак. Одна из них походила на заброшенный сарай, а бочка для полива рядом казалась непропорционально огромной.

Взгляд Даррена зацепился за унылый вид полу заброшенного поселка, покинутого владельцами лет десять назад. Теперь здесь ютились случайные люди, погруженные в нищету. Атмосфера безысходности давила, замораживая радость и оставляя горький осадок с едва уловимым сочувствием. Как знакомо это чувство, – мелькнула мысль, – будто вернулся в свое детство на окраинах.

Неприятное зрелище, которое стараются не замечать, но как бы нам того ни хотелось, оно было и будет являться язвой, сопровождающее общество покуда наш мир наполнен жизнью. Даррен осуждающе относился к этим людям, хотя понимал, что не все осознанно сделали свой выбор влачить жалкое существование, уподобившись живым мертвецам. Да, действительно не все, но по большей части многие из них, и эти многие часто даже не задумываются о том на какой по минусу этаж переместились в иерархической системе общества.

– Классно ты водишь, – сказал Даррен, повернувшись к Аде, когда они выехали на тихую дорогу без лишних машин. – Прямо как будто дорога сама под тебя подстраивается.

Ада чуть улыбнулась, не отрывая взгляда от трассы, и ловко вписалась в очередной поворот. Её движения были такими плавными, будто машина стала продолжением ее самой.

– Знаешь, вождение – это мое, – сказала она через минуту, и в голосе мелькнула мечтательная нотка. – Когда я за рулём, я не думаю о делах, о проблемах. Просто еду, и всё. Никаких обязательств, никаких «надо». Это как… свобода, что ли.

Даррен кивнул, уловив в её словах тень чего-то большего, чем просто любовь к машинам. Было в её голосе что-то, похожее на тоску – не по местам или вещам, а по чему-то, чего ей, возможно, не хватало. Она говорит о свободе, но будто ищет её, – подумал он, глядя на её профиль, освещенный закатным светом.

– Свобода, – тихо повторил он. – Это редкость. Мы вечно под давлением – работа, люди, ожидания. Хочешь сбежать, а оно всё равно за тобой тянется.

Ада коснулась рычага переключения передач, задумчиво глядя на дорогу, прежде чем ответить.

– Может, и так, – сказала она, бросив на него короткий взгляд. – Но я верю, что свобода есть. Её не обязательно искать за тридевять земель. Иногда она в том, чтобы просто знать, чего ты хочешь, и не бояться идти за этим.

Её слова прозвучали искренне, но с лёгкой горечью, будто она сама всё ещё искала этот путь. Даррен почувствовал, как между ними повисло что-то тёплое, почти осязаемое, и ему захотелось узнать о ней больше.

В её словах была скрыта не только мудрость, но и горечь. Ада выглядела как человек, который долго искал ответы и, несмотря на свою внешнюю уверенность, все еще находил себя на перепутье.

Даррен кивнул, обрабатывая её слова в своей голове, это была ее правда, ее способ смотреть на мир, на жизнь, на людей.

Даррен не понаслышке знал изнанку мира лишенного лоска, и в такие моменты чувствовал себя особенно неудобно, позволяя воспоминаниям наращивать мясо на скелете в шкафу. Эх, как громыхало его детство на будто бы ядерным взрывом разрушенных улицах городской окраины, имеющих полное право на то, чтобы носить «гордое» имя гетто, и на несколько уровней опережая соответствовать своему статусу.

Улицы, которые находятся вдалеке от центра на отшибе богатого, лоснящегося и ожиревшего города. Он помнил, как вместе с другими детьми играл в беспорядочной, затерянной действительности, где стены были лишь иллюзией для ограниченного мира, свойственного нашему личному и социальному окружению, делая нас все более озлобленными от несправедливости и инфантильными, легко ранимыми внутри и по настоящему наивными, скрывая свою нестерпимую боль под маской агрессии и вселенской злобы, ненавидя всех и вся, поистине несчастных лишь от того, что не в силах принять и полюбить в первую очередь самих себя. Надеясь, что волею случая удастся выползти из прозябающих в холерной канаве таких же отбросов, как и он сам.

Но человек не был бы человеком, не обладай он волей и разумом. Трудности были реальностью безрадостного существования Даррена, его образом жизни, но он все же продолжал жить, мечтая о лучшей доле, мечтая о путешествиях, о белых песчаных берегах далеких океанов, где волны разбиваясь о пристань, орошают соленой свежестью, грезил о лучшем завтра, которое может и должно обязательно наступить. Но он не просто грезил в ожиданиях, опьяненной незабвенной надеждой, пытаясь использовать каждый представившейся шанс, хватаясь за него как за единственную ветхую соломинку – он пытался стать лучше чем он, принадлежать гораздо большему чем он.

Он вырос в нищете и бедности, окруженный такими же, как и он. Его детство проходило на улицах, где не было ничего, кроме жалкой надежды на то, что завтра будет лучше, чем вчера. Но все же он был другим, чем сверстники, друзья по школе и люди, окружавшие его во дворе. Он был решительным, умным и трудолюбивым, и не соглашался с тем, что его будущее будет таким, как его настоящее, лишенное всякого смысла. Он знал, что может и должен сделать что-то большое в своей жизни.

С этого и началось его становление, путь Даррена в поисках вариантов осуществления своих мечтаний. Он посвятил все свободное время учебе и саморазвитию, откладывая каждый тяжело заработанный на тяжелых работах цент и экономя на всем, включая время на сон. Он устроился младшим сотрудником в кадастровый департамент, проработав там несколько лет, и впоследствии его способности помогли ему выгодно продавать недвижимость, и вскоре он стал известным как один из лучших риелторов в своем городе.

Но не только знания и обретенные навыки сопутствовали ему в этой области и привлекали внимание людей, но и неоспоримое чувство стиля и изящества: публичные выступления, шедевральная речь. Людей завораживали его диалоги, а тренинги вызывали лютый ажиотаж.

Сегодня живя в достатке, уделяя большое внимание своей работе, ставя ее превыше окружения, он знает, что нищете уже не суждено стать помехой для его успехов, и он сделает все, чтобы превзойти любые трудности. Став человеком, который так блистательно представляет свою профессию, он стал ярким примером успеха, который можно достичь, оказавшийся в самом центре того куда так долго стремился, где огни ночных улиц, подобно сиянию драгоценных камней ослепляло, и разрушенные улочки гетто казались просто голыми и незначительными, оставшимися уже далеко позади, забытыми словно страшный сон в пасхальную ночь.

Воспоминания о детстве во многом определили путь в жизни и помогли оценить то, что получил, но в сердце пребывает благодарность за то, что он имеет сегодня, и за то, что было в прошлом.

За этим районом следовало резко контрастное и радующее глаз чудесное зрелище – коттеджи, массивные и роскошные, как бы говорили о богатстве своих владельцев. Однако, этот прекрасный вид чуть позже начал уступать вновь заброшенным и старым домам, но не таких халуп, что видел он по дороге чуть ранее, а дома своей величественностью напоминающими о давних временах и архитекторах, не лишенных отличного вкуса, работающих на славу, коих действительно можно назвать творцами не одной лести ради.

За этими строениями последовал мрачный и затерянный вдалеке от всех дом, напоминавший готический замок в уменьшенном масштабе, а люди рядом бывали редко люди, но проворные, но проворные огненные лисы сновали промеж кустов, мордочкой выражая недовольство от пустой беготни, разочарованных в отсутствии сочных и упитанных курочек.

Тот, кто бы неожиданно обнаружился в этом районе, скорее всего, не стал бы жить в таком мрачном доме, кроме того, он бы заметил, будто все здесь, является прекрасным примером идеальной гармонии, между былым великолепием и текущим состоянием. Каждый дом здесь представлял свои сильные и слабые стороны, но при этом сохранял свою уникальность.

– Мы приехали, – остановившись и обернувшись к Даррену сообщила Ада, и ему показалось, что она произнесла это так к нему близко, что он детально точно смог разглядеть веснушки на ее бледных щеках, уставшие черные глаза.

– Интересный, я вам скажу райончик, – с неподдельным оживлением и блеском в глазах ответил ей Даррен. – Может все же передумаете и оставите этот особняк себе?

– Ха, очень неуместная шутка.

– Тогда пойдемте.

«Уж если суждено начать день с резких контрастов, то видимо и завершить придется его с ними», – подумал Даррен, выходя из машины в прилегающий к дому сад, который все еще можно было называть садом в понимании приличных людей, а небольшое отсутствие ухода придавало ему некую пикантность и первозданность: узкие из желтого кирпича дорожки, заросшие травой на стыках, выщербленные и вымытые дождем, необрезанные, забывшие о руках садовника кусты роз, все больше напоминающих дикий шиповник, и не скошенная разной высоты трава. Если оценивать общий вид сада по десятибалльной шкале, то можно было смело поставить оценку «десять», чего нельзя было бы сказать о доме, ожидающем продажу.

Дом выглядел так, будто решение построить его было принято в самом низу человеческой души – в том зловещем углу, где затвердели страх и отчаяние. В затерянных глубинах его кирпичной стены казалось, что нас отыскивает древний и самый древний гнев – возмездие за грехи, совершенные в прошлом. Стройная структура дома, окутанная пеленой печали и скорби, словно страдающая сильным душевным недугом. На крыше высокие дымоходы, похожие на тяжелые цепи, оказавшиеся запертыми в бессмысленных спиральных узлах. За тяжелыми воротами двора сверху еще более мрачные окна – они походили на больные глаза, которые кутались в темные тени полутьмы.

Внутри, дом тоже не обещал ничего хорошего – ярость и провалы души полу потустороннего были видны даже издалека. Он готов поглотить тебя в своей пустой и темной обители, и, когда ты покинешь его стены, окажется, что ты и сам оставил там часть своей души.

И ты знал, что этот дом заставит забыть тебя самого – он уже принадлежал своим собственным тревожным тайнам.

– Дело предстоит отнюдь не из легких, скажу я вам, – первым нарушил тишину Даррен. – Но мы не ищем легких путей, так что можете быть спокойны, и покупателей мы найдем в самые ближайшие сроки. Придется потрудиться, но результатом, уверяю, будете приятно удивлены.

– Достаточно иронизировать, – ответила Ада улыбнувшись. – Сад еще при жизни тети пришел в запустение, и за фасадом дома тоже никто не следил. Приглашаю пройти внутрь, но будьте готовы, что там все еще более плачевно. Надеюсь, у вас нет аллергии на пыль? Ее ну очень много, и предложение о клининге, что ни есть как раз кстати.

Массивное крыльцо из мореного дуба, резное, но сдержанное, без лишних украшений, встретило их. Входная дверь, напротив, выглядела скромнее, будто её установили позже, нарушив гармонию. Ада вошла первой, щелкнув выключателем, и пригласила Даррена. Гостиная открылась перед ним: пыльная, захламленная, с потертым диваном и величественным обеденным столом из массива дерева в центре. На столе поблескивали серебряные приборы, словно застывшие в ожидании гостей.

Даррену почудилось, что он угодил в фильм ужасов восьмидесятых. Казалось, вот-вот раздастся зловещая считалка или из подвала донесется потусторонний зов, манящий спуститься и встретить неведомое – желательно поодиночке, как и полагается в таких историях. Он мысленно усмехнулся: только этого мне не хватало. Но Ада, стоя у стола, выглядела спокойной, хоть и отстраненной, будто дом был для нее чужим.

За годы работы Даррен научился фотографировать и похуже места в выгодном свете, так что убранство не смущало. Но визитку клинеров Аде оставить стоит, – подумал он, оглядывая комнату. В узких коридорах не горели некоторые лампы, и стены, покрытые плесенью, казались мрачнее. Обои местами отслаивались, а желтый потолок пересекали трещины. Запах сырости и скрипучие половицы усиливали ощущение заброшенности.

Даррен сделал около двух сотен снимков, меняя ракурсы. Интерьер был не презентабельным, но он хотел продать дом поскорее, мечтая о гонораре и отпуске у Тихого океана. Если добавить пару фильтров, можно скрыть этот кошмар, – прикинул он, чувствуя, как усталость дня наваливается на плечи.

День выдался изматывающим, а завтра ждали новые дела: забрать машину, разобраться с документами. Даррен терпеть не мог бумажную работу, предпочитая живые встречи, но от этой рутины никуда не деться. Главное – довести эту сделку до конца, – подумал он, бросив взгляд на Аду, которая молчала, словно дом давил и на неё.

Все заняло у него около сорока минут, материалов отснято много и будет что выбрать, что-то подретушировать и переработать. Можно придумать и приписать к дому какую-нибудь завораживающую историю, что поднимет его статусность и цену пропорционально. Несомненным плюсом является его близость к новой элитной застройке, что тоже компенсирует его состояние, а может найдутся любители винтажного, готовые заплатить огромные суммы именно за то, чтобы данный образец архитектуры достался именно им, а никому другому.

За окном слышалось стрекотание цикад. Даррен подумал, что не помнит, когда слышал их мелодичное стрекотание последний раз, и слышал ли его вообще. Ада тем не менее не выглядела уставшей, как будто с наступлением темноты ночь наделяла ее свежими силами. Она сидела на софе закинув ногу на ногу, дожидаясь Даррена.

– Дом осмотрен, все снимки готовы, – сказал Даррен, убирая камеру. – Завтра утром отправлю фото Алисе на обработку, а сам начну искать покупателей и готовить план продажи.

– Спасибо, – кивнула Ада, глядя на него с лёгкой улыбкой. – Как думаете, сколько времени это займёт? Теперь-то вы видели, в каком он состоянии.

– Честно? Случай непростой, – Даррен почесал затылок. – Без ремонта дом проигрывает, хоть место и удачное. Но я обещаю уложиться в месяц. Если не выйдет, снижу комиссию до минимума. Слово даю.

Ада чуть прищурилась, будто оценивая его, но в её взгляде мелькнула теплота.

– Не знаю, почему, но вам я верю, – сказала она. – А это редкость. Честных риелторов нынче днём с огнём не сыщешь.

– Считайте, что вам повезло, – усмехнулся Даррен, чувствуя, как её доверие греет. – Со мной всё будет чётко.

Ада отвела взгляд, будто не желая задерживаться на комплиментах.

– Пора возвращаться в город, – сказала она, направляясь к двери. – Я вас подвезу, всё равно по пути. Вы же в Иствуд живёте? Я снимаю квартиру неподалёку.

– Да, в Иствуд, – кивнул Даррен. – Спасибо, но я могу взять такси. Не хочу вас напрягать.

– Бросьте, – отмахнулась Ада, открывая дверь. – В такую глушь такси еще час ждать будете. Вы и так сегодня намотались.

– Ну, если так, – Даррен развел руками, улыбаясь, – не могу отказаться.

Золотое правило, и, пожалуй, один из негласных законов вселенной, что обратный путь занимает намного меньше времени сработало и в этот раз: трасса быстро приближалась к манящему тысячами огней городу на склоне гор, чьи вершины окутаны снежными шапками, подобно впавшим в стародавние времена в летаргический сон исполинам, что до сих пор созерцают в безвременье.

Пустые улицы, неоновые вывески, свежий ветер и зеленая листва вдоль каменных тротуаров, сигнализировали о вхождении в знакомые кварталы, где пункт назначения находился совсем близко – буквально через несколько улиц.

Разобравшись с делами, они могли вести беседу более непринужденно, и гораздо оживленнее нежели ранее. Даррен с интересом вслушивался в рассказы Ады, веселые и наполненные жизнью, сам же в свою очередь говорил мало, лишь отвечая на вопросы и поддакивал ей, так как несмотря на продвижение карьеры и весомого успеха у противоположного пола, стал достаточно нелюдим, всецело поглощенный работой, скрашивая досуг в барах в компании Райена, периодически цепляя наиболее доступных дам с целью переместиться в его апартаменты, а как самый подходящий вариант к ним.

Ада же была человеком, совершенно не уставшим от жизни, светлым и приятным. Вполне возможно, что и в ее судьбе полно мелей в фарватере черных заводей, но ничто не сломило ее, либо же оставалось скрытым глубоко в душе, оставляя ее с этим наедине, и не демонстрируя темные моменты души посторонним, словно Луна, что обращена к Земле одной стороной, оставляя другую скрытой от людского взора, а она же была ее Черной Королевой.

Уютно стоящие типовые дома, являющиеся визитной карточкой чистого и ухоженного нового района, встречали их в свете фонарей и проектируемыми ими тенями, отбрасываемые на асфальт и аккуратные мощеные тротуары, величественными и благородными кленами, чьи кроны воистину ширились по-королевски, будучи непременным достоянием улицы.

Мягко скользя по остывшему асфальту, практически не оставив тормозной след, черненая резина автомобиля Ады перестала вращаться, и машина остановилась, рядом с дорожкой, отходящей от основного тротуара, и ведущей к дому Даррена. Рядом стоял слегка запыленный и немного выцветший снежного оттенка штакетник, вдоль которого тянулись заросли жасмина и несколько сиреневых кустов.

– Если Вы не торопитесь, то может перекурим перед тем, как вы уедете? – поинтересовался Даррен?

– Учитывая, что я спешу постоянно, я все же откликнусь на ваше предложение. И, знаете ли, можно вполне обращаться ко мне на «ты».

– Твое предложение как никогда кстати, – ответил ей Даррен, угостив сигаретой.

– Немного крепкие для меня, но спасибо – поблагодарила она, затянувшись, и выпустив клубы густого дыма в ночной воздух.

Он смотрел на Аду с теплотой во взгляде, и не зная абсолютно ничего о ее жизни и прошлом, он видел в ней что-то похожее на него, что-то родное в глубинах ее души. Что-то делающее ее такой непохожей на тех глянцевых кукол, с которыми он проводил часто постельные марафоны, помешанных на люксе и статусности брендов, ожидающих от него только денег, абсолютно равнодушно не хотя понимать его, как человека.

Рука машинально тянулась обнять ее, и прижав к себе прошептать нежно: «Не уезжай, останься у меня», но с огромным усилием воли, Даррен делать это все же не стал, а лишь затушив сигарету о край урны, сопроводил ее до машины и проводил взглядом удаляющиеся стоп-сигнальные огни. В ту ночь он не смог уснуть.

Продать дом оказалось гораздо легче, чем Даррен мог ожидать. За тот срок, который он озвучил Аде, казалось бы, не было шансов. Но клиенты нашли сразу, и сделка превзошла все его ожидания, как в плане скорости, так и по сумме. Гешефт оказался больше, чем он рассчитывал. Спустя две недели они снова встретились с Адой – для подписания документов и передачи денег. После этого их пути разошлись.

Даррен еще попытался позвонить, надеясь хотя бы услышать ее голос, не говоря о встречи, но абонент не ответил. Может быть, это и к лучшему. Вскоре, вероятнее всего она сменила номер и окончательно исчезла из его жизни, однако он все еще надеялся пересечься с нею.

Время скользило мимо, как стремительная и бурлящая река, и Даррен уже не вспоминал о ней. Лишь в дождливые вечера, когда серые тучи накрывали город, а капли барабанили по окнам, он позволял себе немного грусти. Было ли это связано с продажей её дома – маленькой, мрачной копией замка Франкенштейна, или с чем-то другим, но с Дарреном начали происходить странные и необъяснимые вещи. Эти события, казавшиеся потусторонними, заставляли его пересматривать всё, что происходило с ним раньше. Преследование мертвого знакомого казалось теперь детской игрой по сравнению с тем, что случилось с ним.

Кошмары стали его постоянными спутниками. Ужасные, реалистичные сны мучили его ночи всё чаще, врываясь в сознание, не давая покоя. В этих снах была Ада, её исчезновение, её загадочность – и сожаление, что он упустил ее, что не смог найти. Все попытки найти её не дали результатов. Она исчезла, как дым, как туман, растворившийся в воздухе, унесенный ветром. Следы ее исчезли, как если бы она никогда не существовала.

Эти мысли тяготили его, и ментальное состояние становилось всё более шатким. Алкоголь стал верным другом, а единственное, о чем он мечтал, это уйти – уйти от всех этих невзгод, исчезнуть куда-то вдаль, как в закат. Но однажды, на одном из своих вечеров, когда мысли его были особо мрачными, он случайно достал из кармана пиджака салфетку из той самой кофейни, где они с Адой встретились когда-то. На салфетке кратко и интригующе он заметил текст: «Ищи меня в на у океана, где ветер и буйные волны, и пустота вдалеке».

Глава 4

Ветер мягко касался ее волос, пока она шагала по утренней улице в последний учебный день. Легкая улыбка тронула губы, в груди радость. Небо, деревья, каждый шаг – всё сияло свободой. Птицы шумно перекликались на крыше старого дома. Ада остановилась, подставив лицо теплым лучам солнца, почти осязаемым в своей ласке. Лето впереди обещало беззаботность.

Но небо внезапно потемнело, словно чья-то невидимая рука накинула свинцовую пелену. Облака, чёрные, как бездонная пропасть, кружились с нечеловеческой яростью, будто живые, шепчущие о древнем гневе. Гроза не надвигалась – она выползала, как потусторонний зверь, готовый поглотить мир. Воздух стал густым, словно смола, сковывая движения. Время застыло, пространство сжалось под тёмной вуалью. Деревья и дома растворялись в мраке, а кожа Ады покрылась ледяным инеем. Страх, бездонный и необъяснимый, сжал её сердце, будто когти невидимого существа.

Торнадо родилось из пустоты, словно древнее проклятие, ждавшее своего часа. Рёв, смешанный с треском костей земли, разорвал тишину. Гул в голове нарастал, земля дрожала, а небо грозило обрушиться, унося всё, что Ада знала, в черный ад. Её ноги подкосились, мир распадался, как разбитое зеркало…

Ада очнулась в кровати, грудь сдавило невидимым грузом. Глаза метались по комнате, ища следы кошмара. Она ждала рёва, сжимающего воздуха, но видела лишь утро. Лучи солнца пробивались через занавески, танцуя на стенах, равнодушные к ее смятению. Пылинки плавали в свете, будильник тикал. Всё было на месте, но тишина, нарушаемая лишь её тяжёлым дыханием, казалась зловещей.

Она села на край кровати, тело не слушалось. Руки дрожали, чужие, будто принадлежали другому. «Дыши, Ада», – шептала она, но голос тонул в эхе кошмара. Пальцы невольно коснулись шрама на запястье – тонкого, как загадка из прошлого, чей смысл она не могла вспомнить. Кошмар, словно призрак, цеплялся за её разум, нашептывая, что реальность – лишь тонкая грань, готовая разорваться.

Встала, прошла через кухню, не замечая привычных деталей: старого чайника на полке, чашек, стоящих в ряд. Утро, всё, как всегда. Но в голове что-то не сходилось. Эхо кошмара всё ещё гулко отдавалось в ушах, а тяжесть в груди не проходила.

Включив плиту, поставила сковороду, протянула руку к холодильнику, схватила яйцо, тихо поставила его на край миски и, с усилием, разбила. Яйцо раскололось, часть содержимого вытекла на стол. Взгляд упал на каплю, ползущую по столешнице. Даже не почувствовала раздражения. Всё это было каким-то неправильным. Неправильным, как если бы руки не слушались.

Протерла поверхность стола салфеткой, но движения были такими медленными, будто не могла совладать с собой. В голове все еще крутилась та кошмарная картина, а тревога только усиливалась.

Пришлось повторить попытку. На этот раз руки не дрожали, но странное напряжение в пальцах не исчезло. Налив масло в сковороду, поставила её на плиту, включив огонь. Пока яйца жарились, перевела взгляд на окно – та же улица, те же дома. Но мир за окном казался слишком ярким и неестественным, как вырезанная из журнала картинка. Всё вокруг было живым, а она – мертвой. Почти как во сне.

Прикусив губы, Ада отложила ложку и немного отступила. Всё это – эта кухня, этот завтрак, – казалось ей нереальным. Она почувствовала, как желудок сжался, но это было не от голода. Это был страх, который она не могла объяснить себе. Тот самый, что оставался с ней с самого утра. Завтрак готов, но вкус его был чужд.

Ада стояла перед зеркалом в ванной, не решаясь встретиться взглядом с отражением. Её лицо – знакомое, но чужое – смотрело на неё, словно из другой реальности. Что-то в нём было не так, будто зеркало хранило тайну, которую она не могла разгадать.

Чёрные волосы каре, прямые и гладкие, лежали тяжёлыми прядями, лишёнными былого блеска. Они казались застывшими, как мёртвые ветви, не поддающиеся её рукам. Карие глаза, обрамлённые тёмными ресницами, смотрели в пустоту. Их глубина пугала – словно в них затаилась тень, наблюдающая за ней. Ада не узнавала себя в этом взгляде. Что-то внутри неё угасло, или, может, она сама растворилась в ночи, оставив лишь оболочку.

Кожа, бледная, как лунный свет, хранила следы бессонных ночей. Лёгкая припухлость под глазами – не от усталости, а от тревоги, что сжимала её сердце годами. Пальцы невольно коснулись шрама на правом запястье – тонкого, как шёпот забытой боли. Когда он появился? Ада не помнила. Шрам был загадкой, намёком на травму, стёртую из памяти, но всё ещё живущую в её теле.

На левом предплечье, под рукавом, пряталась татуировка – древние руны, некогда обещавшие силу и связь с чем-то великим. Теперь они казались выцветшими, как письмена на заброшенном алтаре. Их смысл ускользал, как и вера Ады в себя. Руны стали печатью утраты, от которой нельзя избавиться.

Она шагнула в душ. Вода стекала по коже, смывая эхо кошмара, но чувство чуждости не уходило. Тело двигалось, но казалось чужим, словно кто-то другой управлял им, решал её шаги. Ада застыла, чувствуя, как каждая капля отдаётся в груди, будто эхо далёкого рёва из сна. Хотела ли она вернуться к себе? Или готова была исчезнуть в этой пустоте?

Выйдя из душа, она снова взглянула в зеркало. Отражение было спокойнее, но холод в груди остался. Пальцы потянулись к шраму, словно могли вырвать его, как ненужную память. Но Ада знала: он часть её, как и руны, как и этот дом, что ждал её где-то за гранью реальности. Зеркало молчало, но в его глубине мелькнула тень, напоминая: она всё ещё здесь.

Ада села в автобус, прижавшись лицом к холодному стеклу, ощущая, как его морозная поверхность леденит кожу. Внешний мир оставался неизменным, безликим. Город, расползающийся за окном, напоминал серую картину, которую никто не пытался оживить яркими красками. Высотки с облупившимися фасадами стояли, как забытые монументы. Промозглый утренний воздух был таким же тяжелым и серым, как и всё вокруг. Дома, дорожные знаки, машины – всё сливалось в одно бесцветное пятно, не пытаясь выделиться, не пытаясь быть живым. Каждая поездка по этому маршруту становилась долгой прогулкой по пустому коридору, где за каждым поворотом встречаешь одно и то же, но продолжаешь идти, как если бы не мог выбраться из всего этого пространства.

Автобус покачивался, двери тяжело открывались и закрывались, но пассажиры не замечали этого. Они сидели, залипая в телефоны или смотря в окно с выражением усталой, безразличной тоски. Ада была среди них, но её взгляд был не там. Она следила, как улицы проплывают мимо, как за каждым домом исчезает новый мир. Всё, что она видела, было не её. Она была частью этой пустоты.

Город оставался таким же, как всегда. Без изменений. Как и её жизнь. Она никогда не замечала, как он меняется. Каждое утро дорога на работу – почти одинаковый ритуал, начинающийся и заканчивающийся теми же улицами. Светлые окна офисных зданий, чередующиеся многоэтажки – всё одно и то же. Даже часы на остановках были одинаковыми, их стрелки тикали механически, как будто все шли по неизбежной дороге, не собираясь останавливаться.

Ада закрыла глаза, прислушиваясь к шуму автобуса – тяжелому дыханию, скрипучим колесам. Знакомая дребезжащая мелодия, всегда играющая где-то в её голове, заставила ее нервно вздохнуть. Город казался совершенно неуместным. Он уже не был городом, а просто фоном для ее раздражения, ее утомленной жизни. Всё вокруг оставалось чужим: безликие здания, прохожие с запавшими глазами, серые облака, медленно плывущие в небе.

Легко забыть, что за этими окнами – целый мир. Мир, который как будто не мог быть ее. Мимо пролетали витрины магазинов, рекламные щиты, старые стены, на которых время оставило след. Всё это не имело для нее смысла. Она не ощущала никакой связи с этим. Улицы, люди, здания – всё проходило мимо одним взглядом, одним движением, одним тупым ощущением, что ты движешься, но никуда не уезжаешь.

Местами казалось, что город не живет, а просто существует. Существует так же, как и она. Однообразно, монотонно, без надежды. Хотя пассажиры выглядели такими же скучными, такими же безжизненными, как и этот город, в её голове царило что-то ещё более пустое, невыносимое. Здесь было всё – и одиночество, и усталость, и ощущение, что мир вообще не замечает ее присутствия.

Достала телефон, но так и не разблокировала. Зачем? Всё было ясно: там ничего интересного ее не ждало. Ещё одно уведомление с работы, ещё одно напоминание о чём-то важном, но совершенно ненужном. Ответить? Нет. Она просто убрала его и снова уставилась в окно. Мир за окном менялся, а она оставалась тут – в сером, неумолимом цикле, ставшим привычным.

Автобус остановился. Ада не сразу поняла, что приехала. Ощущение того, что она ничего не контролирует, не покидало. Она снова оказалась в этом мире – в городе, который могла пройти по памяти, не задумываясь о каждом шаге. Город был её клеткой, но она не была готова её покинуть. И, возможно, не хотела.

Офис встретил резким запахом старой бумаги и дешёвого кофе. Когда он перестал ее раздражать, она не могла вспомнить. Наоборот, теперь этот запах стал частью неё, как нечто необходимое для существования. Как воздух, которым она дышала.

Круглый стол в центре приемной заставленный пачками документов, старые кресла с изношенной кожей сгибались под тяжестью ненужных бумаг. Рабочие станции, папки, бланки, заметки, клиенты, которые не интересовали ни её, ни коллег – всё это сливалось в одно бесконечное, монотонное течение. Эхо шагов, стуки клавиш, звонки телефонов – всё это звучало в её голове как один и тот же, невыносимо тупой звук, похожий на жужжание мухи, оседающей на ухо.

Она прошла мимо столов с уже знакомыми лицами, не успевшими её заметить. Здесь было много людей, но все они были чуждыми. Все поглощены своими задачами, своим постоянным движением по кругу, не дающему ни малейшего отклонения от маршрута. Ада чувствовала, как всё больше растворяется в этом офисе, как её личность становится всё меньше. Документы, клиенты, бумажки – всё сливалось в одно большое ничто. Люди приходят, заполняют формы, подписывают договоры, а она сидит за своим столом, соревнуясь с пыльными шкафами и почтовыми пакетами. Вся её роль сводилась к тому, чтобы ставить печати, заполнять отчёты, отсылать письма. Это был её мир. И чем дольше она находилась здесь, тем меньше помнила, что было до того.

Её стол был тем же, что и год назад, и два года назад. Старая клавиатура, чашка с застывшими следами кофе, разбросанные бумаги, которые она перетасовывала бездумно. Трудно было понять, что важно, а что – нет. Всё было важным. Всё было таким же, как и вчера, и завтра будет таким же. День за днём, как бесконечная вереница однообразных действий, которые обрабатывали её, как механическую деталь, приводя в движение и тут же забывая.

Ада зевнула, открыв очередной документ. Она приняла его в руки, но ощущение было пустым, механическим, как от пустой коробки, которую нужно заполнить. Печатать, подписывать, отправить – и всё снова повторится. Руки, когда-то уверенные, теперь стали дрожащими и неуклюжими. Пальцы замирали на клавишах, как будто не хватало силы закончить одно предложение. Каждое слово, каждая строка на этих бумагах становились всё менее важными. В какой-то момент она перестала понимать, зачем здесь вообще. Зачем этот бесконечный поток контрактов, судебных дел, несчастных клиентов, которые никогда не улыбаются, которые всегда хотят одного – решения их проблемы, которая, как оказалось, не решалась.

– Ада, перенеси эти документы на следующий стол. И посмотри на дело по обвинению в мошенничестве – нам нужно завершить его к вечеру.

Она кивнула, не поднимая взгляд. От этих слов не возникло никаких чувств. Всё сливалось в одно. Внешний мир больше не казался настоящим. Это было слишком далеко, слишком абстрактно, слишком чуждо.

Пока она переносила очередную стопку бумаг с одного стола на другой, было трудно вспомнить, как это было раньше – когда она приходила сюда с мыслью, что работает в юридической фирме, помогает людям, делает что-то важное. Теперь эти слова звучали, как пыль, как что-то выветрившееся и исчезнувшее.

Шум за окном был одинаковым, как и везде: машины, спешащие по своим делам, люди, шагающие по тротуару, не замечающие друг друга, не замечающие ничего важного. Всё в этом городе было таким же пустым, как её работа. Ада чувствовала, как её жизнь снова растворяется в этой пустоте, в этом ежедневном повторении. Никакой перспективы, никакого выхода.

Она подняла взгляд, оглядывая офис. Множество столов, компьютеров, экранов – всё работало, но не было жизни. Всё двигалось, но движения не имели смысла. Всё сливалось в одно большое, безликое ничто. И Ада ощущала, как её существование также растворяется в этом мире.

Ада пришла домой поздним вечером, когда небо было уже темным, а уличные огни тускло отражались в лужах на асфальте. Вокруг всё было смутным, размытым, как в старом фильме. Легкий ветер гонял по улицам бумажки и мусор, и только свет ее квартиры, когда она встала перед дверью, был знакомым и успокаивающим. Здесь всё было на своих местах. Здесь было тихо.

Она стояла у двери, вдыхая знакомый запах – чистоты и пустоты. Почтовый ящик был полон, и Ада, не обращая внимания, вытащила пачку писем. Среди стандартных реклам и банковских уведомлений оказался конверт с её фамилией, написанный чьей-то неуклюжей рукой. Она даже не сразу поняла, что это письмо. Оно не привлекло внимания, пока она не развернула его и не увидела первые строки: «С глубоким сожалением сообщаем…» – эти слова не имели смысла, как будто не относились к ней. Она продолжала читать, не пытаясь осмыслить, как если бы это было что-то чуждое, не касающееся её. С каждым новым предложением всё становилось пустым, отстраненным. И когда она дошла до последней строки, где говорилось о смерти тети, время будто остановилось.

Она стояла с письмом в руках, и разум, похоже, отказывался воспринимать происходящее. Не было ни боли, ни горечи, ни удивления – лишь пустота. Не зная, сколько времени прошло, Ада осознала, что всё это время стояла неподвижно. Она не плакала. В её теле было только тяжелое, невыносимое ощущение.

Пошла на кухню. Мельчайшие движения – включение плиты, нарезка овощей – казались такими далекими, лишенными всякого смысла. Никаких эмоций. Ничего вокруг. Только она, кухня и молчание. Когда ужин был готов, она села за стол и начала есть. Вкус стал плоским, пустым, как всегда, когда ешь, не чувствуя пищи. Она пыталась сосредоточиться на том, что было в ее тарелке, и это помогало, но только спустя время. Она избегала мыслей о письме, не давала себе возможности обдумывать слова, которые она так и не смогла осмыслить.

Когда ужин был окончен, она убрала тарелку в раковину, вымыла руки и вернулась в свою комнату. Взяла письмо снова, взглянула на него. На секунду ей показалось, что это письмо – не для неё. Что кто-то ошибся, и она откроет его, найдёт там имя другого человека, не её тёти. Но ничего такого не случилось. Она снова прочитала те же строки и, наконец, поняла: ничего не изменится. Всё это больше не имеет значения. Это просто слова.

Письмо оставалось на столе, она оставила его там, как нечто чуждое. Тетя умерла, и она не знала, что с этим делать.

Поступь стала медленной, почти механической. Комната встретила холодом и тишиной, как будто сама не могла поверить, что снова заполнилась ее присутствием. Занавешенные окна, и только свет от настольной лампы рисовал тени на стенах, создавая странные, удлиненные силуэты.

Ада подошла к барному столику, открыла бутылку коньяка и плеснула в стакан. Стекло тяжелое, холодное на ощупь. Коньяк разлился по телу, наполняя его теплотой, но в сердце все так же пусто, все так же холод. Боль словно туман, который не давал четко осознать, что именно она чувствует. Она снова сделала глоток, и этот момент, жар коньяка пересиливает холод внутри, ты ощущаешь, как его сила перебивает все остальное, являясь единственным, что осталось важным.

Пламя зажигалки сверкнуло в темноте комнаты, и Ада вдыхала дым, позволяя ему заполнять лёгкие. Он был резким, раздражающим, но в этом была какая-то невысказанная истина. Она потянулась за ещё одним глотком, но больше не чувствовала в этом ничего, кроме ощущения, что это просто продолжение какого-то механического действия.

Сознание вернулось в детство, в тот последний день перед трагедией перед тем, как всё изменилось. Воспоминания не были яркими и четкими – скорее, как тени, развевающиеся на закате, не имеющие четких очертаний. Всё, что она помнила, было нереальным, как плохо зафиксированный кадр, который теряет свою резкость со временем.

Ада сделала ещё один глоток, и горькое тепло расползалось внутри. Она повторяла это снова и снова – как застывшую картину, которая двигалась только для того, чтобы заново стать частью её боли. И всё же она не могла вырваться из этого, не могла сказать себе, что всё будет иначе.

Она снова закрыла глаза, и всё на мгновение затуманилось. Стук сердца, приглушенный шум в ушах, и больше не было ничего, только она и тень, которая плавно опускалась по стене. И в этой тени она почувствовала, как исчезает, как растворяется в том, что осталось от её жизни.

Когда она открыла глаза, в комнате стало немного светлее, а стакан в её руке оказался пустым. Но пустота не только в нем – она была внутри нее.

Ада замерла у угла, шаги затихли, отдавшись эхом в пустом коридоре. Она прислонилась к стене, холод которой проникал сквозь кожу, будто отражение её смятения. Всё казалось обыденным, но в воздухе витала зловещая тишина, словно коридор был не школой, а проходом в иную реальность, где её шаги звучали чужими.

Школьный день тек, но Ада не принадлежала этому миру. Знакомые стены, лица, звуки – всё было не её, словно она скользила по воспоминаниям чужой жизни. Коридор расплывался, как в тумане, и каждый шаг был тяжёлым, будто ноги вязли в невидимой смоле.

В конце коридора стояла преподавательница, её силуэт казался вырезанным из теней. Она говорила с коллегами, но голоса их затихли, когда Ада приблизилась. Мир замер, словно ждал неизбежного.

– Пойдём со мной, – сказала женщина, её голос был тихим, почти потусторонним, лишённым тепла. Она не спросила, почему Ада пропустила урок, не упрекнула. В её тоне была холодная дистанция, как у вестника дурных новостей.

Кровь отхлынула от лица Ады, грудь сжало, словно невидимый кулак сдавил сердце. Тревога, как червь, зашевелилась внутри, пробираясь к сознанию. Пульс стучал в висках, предвещая нечто, на что она не могла повлиять.

– Что случилось? – выдохнула Ада, голос дрожал, выдавая страх.

Преподавательница посмотрела на неё, её взгляд был тяжёлым, будто она несла бремя чужой судьбы.

– Ты должна быть сильной, Ада, – сказала она, коснувшись её плеча. Но прикосновение было холодным, как стена за спиной.

«Сильной?» – слово эхом отозвалось в голове Ады, губы задрожали, тело застыло, словно влитое в лёд. Школа растворилась в сером тумане, звуки и лица исчезли. Остались только эти слова, впивающиеся в разум, как руны на её коже – знаки, чей смысл она потеряла.

– Твои родители… погибли. Взрыв газа в доме, – голос женщины стал едва слышным, как шёпот ветра над руинами.

Ада хотела оттолкнуть её, но руки не слушались. Мир треснул, как зеркало, и в этом разломе она увидела тень дома – того самого, что ждал её, затаившись в глубине памяти. Шрам на запястье пульсировал, словно напоминая о забытой боли, связанной с этим местом. Реальность распадалась, и холод в груди стал невыносимым, будто дом сам звал её в свои тёмные объятия.

Ада не могла поверить. Мысли путались, цепляясь за пустоту. Она подняла руку, чтобы оттолкнуть преподавательницу, но пальцы замерли в воздухе, не коснувшись её. Внутри что-то оборвалось – не боль, не слёзы, а невесомость, как будто земля исчезла под ногами. Ничего не исправить. Никогда.

Её лицо побледнело, стало чужим, словно отражение в треснувшем зеркале. Зрение потемнело, мир распался на осколки. В этот миг Ада поняла: она уже не та, кем была. Шрам на запястье пульсировал, будто пробуждая забытую боль, связанную с домом, который теперь был лишь пеплом.

Она застыла в коридоре, холод сковал грудь – не снаружи, а внутри, как дыхание призрака. Ада хотела шагнуть, но тело не слушалось. Она знала, что должна что-то сделать, но стояла, словно влитая в тень.

– Ты можешь идти домой, Ада, – сказала преподавательница, её голос был мягким, но пустым, как эхо в заброшенном доме. Слова «иди домой» ударили, словно приговор. Дом? Он стал пустым звуком, лишённым смысла. Родители. Всё, что она знала, обратилось в пыль.

Грудь сжало, дыхание спёрло. Ада думала, что упадёт, но вместо этого отступила – шаг, другой, третий. Она шла по коридору, не чувствуя себя. Шаги стучали по паркету, резкие, как тиканье будильника в мёртвой тишине. В ушах звучал шёпот: «Дом ждёт тебя», – будто тень дома затаилась в её сознании, манила в свои тёмные глубины.

– Ада, ты можешь попросить кого-то забрать тебя, – донеслось эхом от преподавательницы.

Ада не ответила. Слова застряли в горле. Она вышла из школы, тёплый воздух утра теперь резал кожу, как насмешка. Мир стал фоном – серым, бессмысленным, как кадры чужого фильма. Мысли рвались, обрывки слов и лиц рассыпались, как песок сквозь пальцы. Всё, что было её жизнью, исчезло.

Она шла, но это было не её тело, не её шаги. Внутри – пустота. Жизнь раскололась на «до» и «после». Мир вокруг был мёртв, и Ада, словно тень, скользила по его краю, не в силах вернуться. Дом, тот самый, что горел в её кошмарах, звал её, и шрам на запястье отзывался, как ключ к забытой тайне.

Тётя вела автомобиль, с лицом сосредоточенным, но с улыбкой, которая, так и не смогла согреть племянницу. Тётя Ады являлась приятной женщиной – не слишком строгой, не слишком мягкой. Имея привычку говорить что-то успокаивающее, когда как ей казалось, что всё не на своём месте. Но для Ады это было раздражающе. Слова, пустые и незначительные, бесконечно пролетали мимо.

Ада смотрела в окно, как улицы постепенно сменялись, и, кажется, чем дальше они уезжали от школы, тем сильнее душила странная, неприязненная тишина. Ее поглотила неопределённость, словно она ехала не по знакомым улицам, а в неведомое место, куда её влекло что-то неизвестное и пугающее. Всё вокруг было чуждым, как сцена из фильма, который она не выбирала и не хотела смотреть.

Сквозь поток мыслей улавливались фразы тёти, что не имели смысла. Про «новую жизнь», про «всё наладится», про «время лечит». Все эти слова, настолько формальные и так неуместные в её состоянии, превращались в шум, в пустоту, которая не могла ничего изменить.

Когда они наконец подъехали к дому тёти, Ада почувствовала, как холод охватывает её всё сильнее. Дом был большим, старым, с облупившимися стенами и длинным, затененном садом. Тётя всегда любила такие дома – тихие, уютные, от которых веет какой-то безвременной атмосферой. Ада вряд ли когда-то могла бы назвать его своим домом. Даже когда её собственный дом ещё был… Был. Это место оставалась чужим. Её новые стены не становились её, они не обещали ей ничего. Здесь не было её прошлого.

Тётя пыталась создать хотя бы какую-то видимость уюта: убирала ее комнату, накрывала на стол, делала всё, чтобы сделать пребывание Ады комфортным. Но Ада ощущала, что что-то в этом доме было не так. Он был слишком тихим, слишком правильным, и даже стены здесь казались болезненно белыми, как страницы, на которых не написано ничего. Ее душа словно белый лист, на котором никто не оставил следа.

Она почти не говорила с тетей. И если бы не её тёплый голос, который периодически доносился с первого этажа, Ада бы вовсе перестала выходить из своей комнаты.

Она закрывалась в четырёх стенах, прокручивая в голове те несколько фраз, которые успела запомнить за день. В голове её продолжали звучать слова учительницы, а их тяжесть будто не отпускала её. «Ты должна быть сильной», – и вот теперь, в этом доме, эта фраза звучала еще более абсурдно. Какая сила была у неё, если её жизнь обрушилась в одно мгновение?

Ада не могла избавиться от мысли, что жизнь окончена. Она не могла быть здесь. Это не её дом. В этом месте не было ни одного предмета, который бы напомнил ей о прошлом. Всё было чуждо и беспокойно. Но больше всего Аду тяготила мысль, что здесь она никогда не станет другой, что она никогда не будет прежней. И каждый день в этом доме становился частью какого-то чуждого, неведомого существования, где её никто не ждал и не знал.

С каждым новым днём Ада чувствовала, как теряет себя, как ее собственная личность растворяется в чуждом мире. Она всё время пыталась бороться с этим чувством – как если бы её жизненные границы сжимались, а пространство вокруг становилось тесным и нереальным. Привычка возвращаться в мир своих мыслей, своих тёмных уголков, становилась обыденностью.

Ада вытаскивала сигареты из пачки, и зажигая одну за другой, поглощала дым, как будто он был единственным, что могла она ощущать в этом пустом месте. Каждая затяжка как маленькая победа – на мгновение она забывала, что всё стало не так, как было. Сигареты давали ей хоть какую-то иллюзию контроля. А если тетя пыталась заглянуть к ней в комнату, она в ответ закрывала дверь так быстро, как только могла. И вновь – одиночество.

Она смотрела через окно на улицы, на людей, которые шли мимо, и чувствовала, как будто они все принадлежат другому миру. Все эти люди, их улыбающиеся лица – они казались ей пустыми. Они были частью жизни, которая для неё уже не существовала. В её голове продолжал звучать преподавательницы в тот день, когда она услышала о родителях, и этот фрагмент продолжал вращаться, как сломанная пластинка.

В школе дела шли не лучше. Ада отставала в учебе, вела себя часто асоциально, совсем не заботясь о том, что думают другие. Она просто не могла вписаться в эту систему. Школьные учителя говорили ей, что она должна стараться, что она могла бы быть прилежной ученицей. Но Ада не могла. Это было так же бессмысленно, как и всё остальное в ее жизни. Как будто её разум был закрыт для всего, что касалось будущего. Она не могла сосредоточиться на том, чтобы быть хорошей. Она не хотела быть хорошей.

Её друзья, готичные и отрешенные, как и она предпочитали одеваться во все черное, могли понять. Тётя всё время пыталась её поддержать, но Ада понимала, что ничего не изменится. Она была как сломанный механизм, который никто не знал, как починить.

Она продолжала курить, затягивая сигареты одну за другой, как только чувствовала, что мысли становятся слишком тяжёлыми. Она знала, что нужно искать какой-то выход, но не могла найти его. Даже попытки найти смысл заранее обречены на провал. И в какой-то момент Ада поняла: она больше не могла контролировать свою жизнь. Эта жизнь была уже не её.

Однажды, поздним вечером, тётя снова пришла к ней в комнату. Она зашла так, как обычно, с улыбкой, которую Ада всё больше не могла воспринимать. И спросила, как у неё дела. Вопрос был такой обычный, такой знакомый, но именно он заставил Аду почувствовать себя как будто в клетке.

– Всё в порядке, – ответила она, это звучало автоматически, отработанная фраза, чтобы не показывать, как разрывает изнутри на части.

Тетя попыталась продолжить беседу, но Ада, не глядя в ее сторону заслонилась ладонью, словно чтобы отгородиться.

– Я устала, – тихо произнесла она.

Тетя остановилась у порога, Ада смотрела на её лицо, и ее посетила мысль, что она не хочет больше находиться здесь. Не хочет жить в этом доме, не хочет жить в этом городе, который так отчетливо потерял свои краски, некогда яркой палитры.

– Ты всё время куришь, – сделала замечание тётя, голос звучал не столько с упреком, сколько с беспокойством. – Это не помогает, Ада. Ты же знаешь.

Ада отвела взгляд в окно. Тень на улице была длинной, туманной, как её собственные мысли. Она знала, что тетя хочет, чтобы она изменилась, чтобы перестала задыхаться в этой пустоте. Но Ада понимала, что она не изменится. Она была поглощена этим пространством, поглощена тем, что произошло. Она потеряла своих родителей, потеряла дом, а теперь теряла себя. Её жизнь была как книга, страницы которой уже начали выцветать.

– Я не знаю, как здесь быть, – сказала она, не в силах больше держать в себе это чувство.

Тётя подошла ближе и положила руку на её плечо. Этот жест был тёплым, но он не мог пробить её барьер.

– Ты не одна, Ада, – тихо сказала тётя. – Я буду рядом.

Однажды утром, когда тётя вышла в магазин, Ада просто ушла. Без каких-либо громких слов или решений, она тихо закрыла дверь своей комнаты, осторожно взяла сумку и покинула дом. Не было ни планов, ни четкой цели. Она шла просто потому, что не могла больше оставаться в этом месте. Дом, который не был её домом. Тётя, которая была ей чуждой, несмотря на всю её заботу и доброту. Всё казалось чужим, ненастоящим.

Она не шла куда-то конкретно. Не знала, что делать, куда идти, но её ноги сами вели ее по улице, вдоль зашторенных домов, мимо людей, которые не замечали ее. Всё было как в тумане – тихое, пустое и бессмысленное. Она не чувствовала ни облегчения, ни волнения, просто тихую пустоту, которая заполнила её внутренний мир.

Шли дни, но она не возвращалась. Она не звонила. Всё, что было раньше, осталось в том доме, где больше не было её места. Каждый день был как попытка отдалиться от всего, что её тяготило. Всё было не важно – и тётя, и её слова, и даже её собственные мысли.

Однако, спустя некоторое время, Ада начала осознавать, что ей нужно вернуться. Она не могла забрать назад то, что было потеряно, но всё, что оставалось – это попытаться найти хоть какой-то смысл в этом возвращении. Может быть, она ошибалась. Может быть, стоило попытаться снова.

Она вернулась в тот дом, в который когда-то вошла как в убежище, но теперь он казался ей ещё более пустым и чужим. Тётя была дома, сидела на диване с усталым спокойным лицом. Она ничего не сказала, но Ада почувствовала, как тяжело было вернуться после всего, что произошло.

Тетя смотрела на неё, и во взоре было что-то, что Ада не могла понять. В нём не было укора или осуждения, он говорил, что она сопереживает ее боль, но не может помочь. Они молчали. Слов не было. Тетя вернулась к своим делам.

Ада поняла, что она не могла вернуть то, что потеряла. Всё оставалось позади, и Ада знала, что не может вернуться в ту жизнь, что была до. Осознала, что замкнутость и молчание стали тем самым барьером, что оградил её от жизни. Она больше не хотела быть тенью, скрывающейся в углу.

Поглощённая переживаниями, она прошла через болезненный процесс внутренней трансформации, и в какой-то момент стало ясно: она должна бороться. Не только за свою жизнь, но и за возможность обрести ту жизнь, которую могла бы построить, если пытаться бежать от себя.

Ада вернулась к учёбе, поглощенная миром, который раньше казался чуждым и далеким – миром цифр, фактов и четких правил. Она села за стол, открыла учебники и начала писать. Это было тяжело. Каждое задание вызывало ощущение, что оно невероятно сложно, но Ада продолжала, не позволяя себе сдаться. Чем больше она углублялась в эти страницы, чем больше учила, тем легче становилось в дальнейшем. В процессе она словно стирала с себя невидимую пыль, которая покрыла её за эти годы.

Школу Ада закончила с отличием, хотя в прошлом даже мысль о достижениях казалась ей абсурдной. Но, держа диплом в руках, она почувствовала, как пустота начинает отступать. Теперь, оглядываясь на свой путь, Ада осознавала, что её жизнь уже не была просто историей о беде и утрате. Она могла стать кем-то. И это ощущение силы, что зародилось в душе, было гораздо сильнее страха перед будущим. Оно было живым и настоящим.

Поступив на юридический факультет, Ада поняла, что преодолела не только свои сомнения и страхи, но и свой внутренний барьер. Экзамены, которые раньше казались ей почти невозможными, теперь стали для неё не преградой, а очередным шагом вперед. Она больше не видела себя как потерянного подростка, чьи мечты никогда не сбудутся. Теперь она думала о будущем с уверенностью, будто оно лежало в её руках, и каждый новый день был её шансом.

Вскоре Ада стала работать помощником адвоката в юридической фирме. Работа была неинтересной, скучной и порой утомительной, но теперь она не обращала на это внимания. Она научилась выживать в этом мире, с его строгими правилами и бесконечной рутиной. Она делала то, что нужно было делать, не задумываясь о том, нравится ли ей это. Это стало её новой реальностью, и она принимала её.

Сидя в этом офисе, среди стеллажей с документами, среди людей, которые были такими же, как она – частью большого механизма, – Ада ощущала в себе силу. Не потому, что она справлялась с работой, а потому, что научилась существовать в этом мире, где все просто делают своё дело, не задумываясь о смысле. Она сделала свою жизнь чем-то большим, чем просто набором случайных событий, и теперь чувствовала, как она управляет своим существованием.

Мир вокруг становился всё более понятным, а собственные цели – всё яснее. Ада знала, что впереди будет много испытаний, разочарований и трудных моментов. Но её внутренний мир уже не был пустым. Она больше не была той девочкой, которая сбежала от своих проблем, пытаясь забыться и спрятаться на холодных городских улицах. Теперь она понимала, что её путь – это её собственная ответственность, и она готова была его пройти.

Теперь Ада видела, что её жизнь уже не была той серой тенью, которая преследовала ее в прошлом. С каждым новым шагом, с каждым решенным делом она ощущала, как восстанавливает контроль над собой. Её мир перестал быть пустым. Каждый день теперь приносил ей не только скучную рутину, но и возможности. Возможности для роста, для изменения, для того чтобы не возвращаться к старым ошибкам и не позволять боли заново овладеть ею.

Однажды, сидя за столом среди кипы документов и толстых файлов, Ада поняла, что её жизнь уже не была похожа на ту, что была несколько лет назад. Каждый день, от встречи к встрече, от документа к документу, она продолжала двигаться вперёд. Она научилась не реагировать на пустые разговоры и шёпот, которые доносились из-за кабинетов. Она больше не была частью той роли – той готичной девушки с унылым взглядом, как все вокруг. Она больше не могла быть чужой в своем собственном мире.

Иногда, в моменты одиночества, когда она оставалась в своём небольшом одноместном кабинете и тихо перебирала документы, ее охватывало странное чувство. Вроде бы всё на своём месте: она успешна, она строит карьеру, она делает шаги вперед. Но она не могла избавиться от мысли, что её жизни чего-то не хватает. Её окружал мир, который она создала, но в этом мире не было того дома, который когда-то был у неё в воспоминаниях. Того дома, где тетя сидела в кресле с чашкой чая, где стены были согреты теплым светом и звуками уютных разговоров. Всё это исчезло, и Ада не могла найти в своей новой жизни ни тепла, ни безопасности, которые когда-то давали ей эти простые, обыденные моменты.

Каждое утро, приходя в офис, она не могла избавиться от ощущения, что что-то остаётся за дверью ее маленькой жизни. Она как будто потеряла не только родителей, но и что-то более важное – чувство дома, которое, несмотря на его потерю, всё ещё было ей нужно. Ада прекрасно понимала, что не может вернуться назад, что ее жизнь изменилась, но в её сердце всё ещё было место для той утраченной гармонии, для того, чего не хватало в её жизни с каждым днём.

Она пыталась заглушить эти чувства работой, разговорами с коллегами, проведением вечерних встреч с друзьями, но… пустота, которая оставалась внутри, никак не уходила. Каждый вечер, возвращаясь в свою небольшую квартиру в самом центре города, Ада чувствовала, как что-то остаётся за дверью, на пороге, что-то важное и нужное.

Теперь она должна была вернуться. Вернуться туда, где тетя уже не сидела в кресле, где не было того тепла, которое она искала. Похороны. Прощание. Всё казалось таким неподъемным, таким чуждым. И вот, с этим тяжёлым грузом внутри, Ада вновь готовилась сделать шаг в реальность, в которой не было её дома, не было тепла, не было той родной руки, которая когда-то её поддерживала.

Несмотря на майское тепло, кладбище окутывала холодная, влажная мгла, от которой хотелось бежать, но некуда. Несколько человек – коллеги, смутно знакомые родственники – стояли рядом, их голоса сливались в невнятный гул. Ада не вслушивалась. Всё казалось чужим, как сцена из чужого сна, где она была лишь тенью. Речи, ритуалы – пустые, как её мысли. Зачем она здесь? Этот обряд не имел смысла.

Похороны закончились быстрее, чем она ждала. Люди расходились, но Ада осталась у могилы. Пронизывающий ветер хлестал по лицу, заставляя вздрогнуть. Она ждала боли, слёз, но в груди зияла пустота – не утрата, а холодный дискомфорт, будто она не принадлежала этому моменту. Страх потери, всегда живший в ней, теперь стал призрачной тенью, растворяющейся при взгляде. Что она должна чувствовать? Горе? Или лишь бессмысленность?

Шрам на запястье пульсировал, словно эхо забытой раны. Ада невольно коснулась его, и в этот миг ей почудился шёпот – далёкий, но настойчивый, как зов дома, что ждал её за гранью реальности. Земля под ногами казалась зыбкой, будто кладбище и дом были связаны невидимой нитью, тянущей её в прошлое. Тень тёти, казалось, наблюдала из мглы, и Ада вздрогнула, не в силах понять, реален ли этот взгляд, но ее прервал голос адвоката.

– Это для вас, – тихо сказал адвокат, протягивая конверт. Его голос дрожал, будто он вручал не бумагу, а ключ к чему-то запретному.

Ада взяла конверт, не поднимая глаз. Её пальцы, холодные, задели его руку, и в этот момент ей почудился шёпот, едва уловимый, как ветер в пустых комнатах. Это было не начало, а продолжение истории, которую она боялась завершить. Что она могла чувствовать, когда всё уже свершилось? Грудь сжалась, но ответа не было.

Она стояла в тумане, слова из письма повисли перед ней, словно призраки: «Дом… передаётся вам, Аде…» Они звучали нелепо, чуждо. Дом? Зачем ей дом? Его образ в памяти был тенью – пустотой, пропитанной утратой. Он давно перестал быть её убежищем, превратившись в эхо кошмаров. Почему тётя оставила его ей? Ада не могла понять. Шрам на запястье пульсировал, будто дом звал её через кожу, пробуждая забытую боль.

– Это ошибка, – прошептала она, но голос утонул в тишине. Пустота вокруг поглощала всё, даже её слова.

Адвокат шагнул ближе, его лицо выражало сочувствие, которое Ада отвергла. – Это неожиданно, – начал он, – но всё оформлено. Вам нужно разобраться с документами. Мы поможем.

Ада отступила, мысли путались. Дом. Он будет давить, напоминать о родителях, о тёте, о потерях, которые она пыталась стереть. Ей не нужны были ни его стены, ни деньги. Она хотела бежать, но ноги словно приросли к земле, будто дом уже поймал её в свои сети.

– Решать сейчас не надо, – продолжал адвокат. – Дом ценен. Ваша тётя хотела, чтобы он был ваш.

Ада не слушала. Её взгляд упал на конверт, бумага казалась тяжёлой, живой. – Хорошо, я свяжусь, – бросила она, голос дрожал, как струна перед разрывом. Она повернулась, но шёпот дома, зловещий и настойчивый, звучал в ушах, обещая, что он не отпустит.

Адвокат ушел, оставив её стоять среди разрозненных людей. Похороны завершились, но она не могла понять, что теперь делать с этим домом. В голове – пустота, в груди – боль.

Ада подняла взгляд на небо – оно было таким же серым и бескрайним, как всегда. Ветер рвал её волосы, и она инстинктивно убрала их, будто пытаясь скрыться от мира, который продолжал ей казаться чужим.

Села в машину, но не поехала. Двигаться в пустоту – это ощущение было невыносимо тяжёлым, как странная обреченность, которая не отпускала. Она посмотрела на конверт в сумке. Бумага, всё ещё сжимаемая в руке, казалась ей чем-то нелепым, чем-то, что не имело права быть частью её жизни. Это не могло быть настоящим.

Сигарета в руке – единственный знак ее присутствия в этот момент. Каждый вдох приносил новый страх. Мир как будто подсовывал ей роль, в которую она не была готова влезть. Роль наследницы, не зная, что делать с тем, что ей оставили.

Ада стояла у окна, наблюдая за пустыми улицами, где весна не могла окончательно победить осень. Листья всё ещё лежали на земле, как забытые письма, не дошедшие до адресата. У неё была странная привычка – задерживаться в таких моментах, когда мир казался незавершенным, а перешедшим в неопределённый промежуток. Время между былым и настоящим. Точно так же она чувствовала себя сейчас. Не могла найти себе места, не могла понять, чего не хватает. Всё, что оставалось, – холодный экран телефона, на котором мелькали номера риелторов, как незавершенные фразы.

Высветился номер Даррена. Пальцы сами по себе замедлились, остановились на клавишах. Она не знала, почему именно его номер появился первым. Он не был лучшим выбором, но всё равно она набрала его. Да, у него был опыт, обещал хороший сервис, но это не имело значения. Слишком многое связывало её с этим домом, чтобы всё сводить к сделке. Но она всё равно нажала на кнопку вызова.

– Алло, Даррен? Это Ада. Мы договаривались встретиться, – её голос звучал твёрдо, но внутри всё сжималось, будто она говорила с тенью.

– Ада, конечно, помню. Когда удобно встретиться? Я свободен, – ответил Даррен, его вежливость казалась фальшивой, как маска. В его тоне скользило что-то неуловимое, словно он знал больше, чем говорил.

– Завтра, – вздохнула она, не понимая, почему выбрала именно этот день. Ей нужно было разорвать оцепенение, цепи дома.

– Отлично, в десять утра. «Пришлю адрес», —ответил он.

Разговор оборвался, и Ада, положив телефон, уставилась в окно. Рассвет ещё не наступил, её тень, длинная и зыбкая, тянулась к прошлому, как эхо дома, что не отпускал. Шрам на запястье пульсировал, будто дом шептал сквозь кожу: «Ты вернёшься».

Она всегда думала, что сможет забыть его. Но дом, памятник её боли, держал её, как магнит. Его стены хранили детство, страхи, потери. Сердце сжалось, дыхание спёрло. Ада не хотела туда. Но отменить встречу было невозможно. Не для продажи – чтобы вырвать дом из своей жизни. Навсегда.

Что знал Даррен о её ранах? О воспоминаниях, что шли за ней, как тени? Она закрыла глаза, сидя на диване. Почему дом, давно изгнанный из памяти, снова поймал её? Он был привидением, затаившимся в тишине её существования. Завтра она войдёт в его двери, и, возможно, поймет, что он ей чужд. Но это понимание будет ранить. Дом – не просто стены, а мир, который она потеряла. И если он вернётся, то тянет её в бездну прошлого.

Утро пришло, серое и неподвижное. Свет, пробивавшийся сквозь жалюзи, колебался, словно не решался коснуться мира. Ада сидела за кухонным столом, глядя на остывший кофе. В её руке дрожал телефон, а в ушах звучал шепот дома, зловещий и неизбежный, обещающий, что она не сможет уйти.

Глава 5

Голова неистово кружилась, выпитое ранее давило на желудок, и с огромным усилием воли Даррену удавалось сдерживать подступающую к горлу рвоту. Его засосало, в, казалось бы, бесконечную воронку, он падал вниз, пролетая мимо причудливых существ и винтообразных коридоров, стремясь в самое не то, что пекло, а низшие холодные круги ада, откуда он не смог бы выбраться никогда.

Падая с неимоверной высоты, что бездна пред ней всего лишь дверная ручка, до которой не может дотянуться ребенок, ему суждено разбиться плашмя, раскидав вокруг свои бренные человеческие останки, оставив лужу крови, стекающую из-под умершего тела, однако приземлился он мягко, как на десяток уложенных друг на друга адаптивных матрасов.

Спустя некоторое время, подняв голову с холодного плесневого каменного пола, он увидел, как к нему приближается какое-то анатомически неправильное существо, отвергающее одним лишь своим видом, и обращается к нему:

– Пойдём со мной, ты должен стать моим другом, – с интонацией не менее мерзкой.

Даррен следовал за ним, не сопротивляясь. Оно было похоже на человека, но с крысиной головой и хвостом. Когда они пришли, оно показало ему свою комнату. На столе находилось множество мониторов, транслирующих изображение с сотен, а вероятно и тысяч камер. Даррен спросил существо, как он может находиться тут на протяжении десятков тысяч лет, не контактируя ни с кем кроме как своих воображаемых друзей, и почему оно сидит тут в одиночестве, и главное зачем подглядывает за частной жизнью людей?

Существо ехидно хмыкнуло и ответило, что это ему сложно, но как иначе быть – тут так скучно, и ударив больно чешуйчатым хвостом по руке Даррена, указало, что он должен внимательно смотреть в один из мониторов, где развивались уже какие-то активные события.

Даррен не сопротивлялся, да и вряд ли это принесло хоть какой-то положительный результат – он является заложником этого существа и ни на что не влияет. Воспротивится, оно и вовсе его убьет. Существо истекало слюной и копошилось своими мерзкими лапками, уставив взгляд мелких красных глазок на Даррена, в то время как на экране продолжался ход событий.

На мониторе он увидел статного и накаченного мужчину, выглядящего опытным бойцом и ловко использовавшим кастеты, чья жизнь до этого резко перевернулась, ведь он стал замечать, что его команде больше не интересны их истинные идеалы, а лишь коммерческий успех. Они стали марионетками в руках пассивной группы лиц, которые только и думали о прибыли.

Мужчина осознал, что не может больше участвовать в жестокой игре. Без перспективы идеалов, которые возлагал на себя, каждый и ему не оставалось иного, как покинуть старых друзей, проклиная свою судьбу.

Дабы избавить себя от болезненных воспоминаний он переехал в маленький захолустный городок, решив навестить своих старых приятелей, но мало кто хотел идти с ним на контакт, а потому он целыми днями пялился в телевизор, в надежде посмотреть, что происходит в мире. Нашлись среди эфиров интересные для него программы, умелые ведущие, образованные и серьезные.

Но через некоторое время он понял, что все это – всего лишь химеры, далекие от реальности бытия. Он начал забывать о своих старых ценностях, которые были связаны с гедонизмом и наслаждениями, что привык получать он раньше. Оказалось, что он был на пути к их осуществлению более социалистически-ориентированными ценностями, и мнил себя Фиделем, Марксом и Че Геварой в одном лице.

Он стремился к миру неизмеримых идеалов, что казались достойными: гражданские демонстрации, коммунистические крестовые походы, собственное правительство на улицах – все это представляло содержимое его новой жизни без чего он уже не видел смысла существования.

Но, похоже, он был тут не сам для себя. Его новые друзья начали постепенно пропагандировать культ непозволительных праворадикальных организаций. Они убеждали его, что были ненадежными предателями капитализма, и чуть подует ветер, маятник качнется по ту сторону баррикад.

В их планы входили создание религиозной секты, которая увлекла бы их на большое поле, не гнушались они использовать чипирование, опыляя потенциальных жертв химтрейлами для управления разумом широких масс. Человека на мониторе уже не удивляло, что коммунистические идеалы оказались достаточно слабыми и нестойкими для того, чтобы противостоять капиталистическим зверям.

Здравый смысл пришел на помощь, и Даррен хотел знать, что ожидает этого мужчину дальше, но мерзкая скотоподобная тварь переключила монитор, на котором уже мелькало изображение человека похожего на безумного ученого в белом халате и с защитными очками, пребывающим в экстазе от ожидания успешного завершения безумного эксперимента.

Как только доктор узнал о том, что может построить устройство, способное перемещать объекты в пространстве и менять ход временных событий, он ощущал себя властелином Вселенной – не таким гомосексуальным, как герои супер геройских мультфильмов семидесятых, но весьма сильным человеком, удрученным от того, что для осуществления задуманного ему требовались огромные финансы, которые он не мог дождаться, а собрать необходимые средства самостоятельно не было возможности – ему нужны были деньги, и быстро.

Вскоре доктор задумался о том, как можно заработать необходимую сумму. Ему пришла в голову идея – идти на охоту за гоблинами. Доктор знал, что гоблины – богатые и могут заплатить огромные деньги. И вот он отправился на охоту, вооруженный странным кубом из своей лаборатории. Доктор уверенно шел по лесу, ожидая, когда ему повстречается первый гоблин…

Но далее изображение прервалось помехами, мерзкая тварь стучала когтистыми лапами по клавиатуре похрюкивая и отрыгивая комки шерсти, то поворачиваясь, то снова отворачиваясь от Даррена, как маятник или камертон. Изображение становилось четче, и Даррену открылась уже другая картина.

Он видел дорого одетого мужчину, который как прояснилось позднее являлся мультимиллиардером и гением робототехники, но ему наскучила такая жизнь: он хотел большего, он хотел перемен, и в этом его поддержала новая секретарша по имени Мелисса, которая не только обзавелась маниакальной привязанностью к клею, но и оказалась чрезмерно сексуально озабоченной, голодной до плотских утех любительницей необычайных извращений, что подвалы принимающие знатоков необычных услад покажутся легкой шалостью.

Разделив с ней все ее увлечения, она помогла ему собрать армию из бывших социалистов-повстанцев и террористов, которые с радостью присоединились к его миссии построения коммунизма на территории всего мира.

Но так как любое начинание – это не только свобода, но и ответственность, их команда столкнулась с различными препятствиями на своем пути. Они не могли контролировать своих участников, которые стали слишком громкими и вызывали беспорядки в городе. Не помогли и магические способности озерных и горных магов, которых удалось найти в секретных тюрьмах правительства и девственных лесах Амазонки.

Как оказалось, маги обладали уникальными суперспособностями, которые помогали им контролировать распоясавшихся коммунистов. Они воспользовались древними знаниями, чтобы вызвать духов и войти в телепорт, благодаря чему стало возможно переместиться в любую точку пространства по желанию своей воли, но как только они попытались применить свои сверх возможности, монитор с треском погас, а крысиная тварь яростно теребила кабели, ворча и брызгала желтой пенистой слюной в сторону Даррена. Он не мог ничего сказать, а ведь вопросов было очень много, он испытывал лишь омерзения и старался не смотреть в сторону твари, не то, чтобы с ней говорить.

Изображение переключилось на несколько других мониторов, разбивая общий план на несколько зон, как камеры наблюдения службы охраны, а затем начало мелькать и переместилось на один средних размеров монитор. «Смотри», – прошипела тварь и кинуло в Даррена чем-то твердым похожим на книгу.

Теперь Даррен видел лес, где обитают одни лишь антропоморфные медведи. Он видел маленького медвежонка, который играя с огнем подпалил лапку, но огонь не обжег его, наоборот, мишка почувствовал, как тепло начало проникать в его организм, наполняя силой и энергией.

Бернард, так звали медведя, знал о своих способностях с детства. Как только он понял, что умеет управлять огнем, то начал обучаться магическим искусствам и заниматься самообразованием. Он стал не только умелым пловцом и ловцом рыбы, но и опытным охотником.

Однажды, когда Бернард шел по лесу, он услышал крики на помощь. Он побежал и увидел небольшую группу киборгов, которые напали на беззащитную медведицу. Бернард понял, что ему необходимо вмешаться и спасти ее. Он выжигал своим пламенем киборгов, но они не желали отступить.

В конце концов, киборги осознали, что они не смогут победить медведя-воителя стандартным вооружением, и один из них при помощи телепорта материализовал неизвестное Даррену оружие, которое произвело луч лилового цвета и испепелило Бернарда, оставив от него абсолютно ничего, а сами киборги растворились в воздухе, как туман весенним утром у воды.

Даррен ощущал себя под действием сильных наркотиков, либо же напрочь сошедшим с ума. Он не хотел воспринимать ту реальность, где мерзкая тварь заставляет смотреть его различные сюжеты не менее психоделические. Монитор переключился вновь, что для него уже не было неожиданностью, с тем лишь отличием, что мерзкая тварь не издала ни одного звука.

Даррен видел человека, который вероятно очень любил проводить время на своей даче, особенно после тяжелой и напряженной рабочей недели. В этот раз он решил не нарушать своих традиций, и сделав небольшой запас водки, собирался провести вечер в тишине и покое на свежем воздухе. Однако заготовленных припасов ему показалось критически мало, и пока позволяло время, решил он совершить «марш-бросок» до ближайшего от дачного кооператива магазина.

На пол пути он заметил довольно странное здание – оно было слишком высоким, чтобы там могло находиться обычное жилое помещение или офисное здание. Впрочем, он не стал обращать на него внимание и поспешил к магазину, так как это сейчас не важно, но как здание возникло на этом месте за столь короткий срок, человек объяснить себе не мог, да и не хотел – цель, то ведь намечена и требует реализации.

Закупившись водкой, человек как можно быстрее намеревался вернуться домой. Но тут на его пути снова возникло странное здание, и на этот раз оно притягивало, словно мощный магнит небольшую скрепку, затерявшеюся в ворсе ковра. Человек решил к нему подойти. Когда он приблизился ко входу, небо внезапно заполонила мгла, молнии ударяли, словно здание служило огромным громоотводом, наполняя себя всей мощью грозы.

Не испугавшись, человек решил зайти внутрь. но как же опрометчиво стало скоропостижное решение, продиктованное чрезмерным любопытством. Внутри здание являлось пустым, лишь массивная винтовая лестница стремилась вверх, ведя на чердак. Человек поднялся, с чердака доносились дикие вопли. Открыв дверь, человек оцепенел от ужаса: на чердаке проходила вечеринка демонов. Придавались они своим бесовским утехам в неистовой пляске. Человек стоял неподвижно, наблюдая за происходящим. К нему подошла мертвая девушка в синем платье, плоть ее частично разложилась, остатки мертвой кожи отваливались от лица, руки, почерневшие все покрытые струпьями, тянулись к человеку. «Ты пойдешь со мной», холодно, но властно произнесла она, схватив человека за предплечье, притягивая к себе, оскалив рот…

Алистер, как предположил Даррен, звалось существо, снова переключило изображение, но в этот раз с продолжительным запозданием. Оставив черный экран, оно носилось по помещению, заглядывая по всем углам, а потом прижавшись вплотную уродливой мордой к лицу Даррена, обрызгало его слюной, и прошипело:

– Смотришь? Смотри! Смотри! Тут все показывают! Я все про всех знаю! И про тебя знаю. Не делай вид, что мы не знакомы! Мы друзья, мы самые лучшие друзья…

– Заткнись! Мне омерзительна твоя кампания, и я не хочу тут больше находиться!

– Ыыы! – не то посмеялось, не то давился свой слюной Алистер. – Ну попробуй, уйди. Ха-ха! Ты всегда сам ко мне приходишь, и снова придешь.

Даррен попытался развернуться, но, к своему ужасу, оказался полностью парализован. Его тело не слушалось сигналов, порождаемых мозгом, он не мог шевельнуть пальцем, не мог отвернуться, и все что оставалось ему, это лишь смотреть в омерзительную морду с ехидным оскалом и кариозными клыками, пастью, источающей зловоние разложившейся плоти с примесью городской канализации.

– Я тут интересное нашел! Очень интересное! – повизгивал Алистер, тыча своими культяпками лап в мониторы. – Смотри внимательно и не отвлекайся, мой юный друг.

– Заткнись уже тварь! – крикнул Даррен в ответ, однако дальше не продолжил, потому что новое изображение на экране привлекло внимание, так как в этот раз там было не что-то странное и неизвестное, а он сам, только моложе, много-много лет назад, такой юный и еще не разочарованный в жизни.

Весенний вечер, природа оживает и наполняется красками. Голубое небо, но уже с хрустальной луной, которая светит на землю с высоты. Ветерок нежно дует, а звезды постепенно начинают ярко светить в ночном небе. Пение птиц, шелест листвы и бурлящий ручей где-то рядом, что наполняет не только плотину внизу изумрудного луга, но наполняет душу и раскрывает сердце. Вечер удивляет нас своими новыми открытиями, рубиновое небо, сменяется янтарным оттенком, темнеет и заключает мир в объятия ночи.

В такой момент кажется, что весь мир останавливается, чтобы насладиться столь красивым и притягательным зрелищем, и в тот момент распахиваются двери гармонии, а мы начинаем слышать то, что находилось рядом с нами, но о чем мы забыли.

Даррен и двое его друзей, шутя, даря друг другу улыбки шли вдоль берега ручья по мокрой от вечерней росы траве. Им не более шестнадцати. Впереди справа возвышался подъем, на вершине которого, оазисом среди степи стояли заросли орешника, Бутылка портвейна была уже почти пуста наполовину, но это никак не мешало им получать удовольствие от жизни и дружеской беседы. Они были романтиками в своей душе, и верили, что будущее принесет им много радости и счастья. Они уверены в своих силах и способностях, и ничто не могло помешать им воплотить свои мечты в жизнь.

Они добрались до зарослей орешника, где решили остановиться и пожарить сосиски. Кулинарными изысками они были не искушены, и готовить особо не умели, но это было неважно. Важно было то, что они вместе, в кругу друзей, и эта встреча стала для них настоящим праздником, праздником что Даррен осознает спустя много лет, так как эта встреча стала для них последней.

Огонь разгорелся ярко, распространяя тепло и уют. Они сидели, обсуждали свои планы на будущее, делились горестями и радостями. Они всегда были поддержкой друг для друга, и это было очень важно для каждого из них.

Под звуки природы и речного шума, они вели беседы обо всем, веря в лучшее. Они были счастливы в тот момент, и никакая беда не могла омрачить момент этой искренней и беззаботной дружбы.

Вечер теплый и звездный завлекал остаться до рассвета, но им все же надо было возвращаться в город. Даррен помнил тот вечер в подробностях. Как веселые шли они по лугу, а вдали виднелся город, как рвал он цветы черемухи, что хотел подарить возлюбленной девушке, но дверь ему открыла ее психически неуравновешенная мачеха, которая отхлестала Даррена по лицу букетом, и с чувством исполненного долга, явно получая удовольствие от сказанного, сообщила, что Камилла отправлена жить и обучаться в интернат для сложных подростков.

Ее он тоже больше никогда не видел. Знал лишь только, что она познакомилась по переписке с уголовником, который пристрастил ее к алкоголю, а потом ушел к другой, оставив Камиллу с долгами. Ее засосала в себя уличная проституция со всеми прелестями данной профессиональной деятельности. Один раз подрезали весьма сильно – врачам пришлось потрудиться.

Но смерть нашла Камиллу по другой причине, и спустя семь месяцев. Познакомившись с более сильными веществами, печень устала фильтровать всю ту дрянь, что она в себя заталкивала, и дав сбой, в одно утро просто перестала работать, а бездыханное тело Камиллы обнаружили спустя несколько недель, когда службы вскрыли дверь по заявке соседей, изнемогающих от сладко-приторной тленной вони трупа на лестничной клетке.

Кривая жизни его двух друзей развивалась более разнообразно и насыщенно, но исход эквивалентный истории Камиллы.

Первый, что был более бесшабашным, порой гиперактивный и с нестандартным юмором, попытался построить карьеру юриста, и поначалу все шло как по маслу, но он не смог свыкнуться со смертью своей бабушки, что заменила ему мать. Тоска терзала его душу, он становился все более замкнут в себе и нелюдим, пытаясь топить страдания в алкоголе, что не приносил избавления, а лишь усугублял ситуацию. В конечном итоге он ударился в религию, и стал адептом малочисленного радикального культа, совершив спустя два года после вступления суицид.

Их судьбы сложились трагично, но не затрагивали жизни других людей. Что произошло в жизни второго друга Даррена не известно, однако подвигло его на скользкую дорожку стать наемником, и он погиб в одной из бессмысленных и нечеловеческих войн.

Слезы проступили на лице Даррена, охваченного воспоминаниям и проживая их теперь снова. То были времена, что более не вернуть. Между тем монитор переключился на новый сюжет, а Алистер со щенячьим восторгом наблюдал за реакцией Даррена.

Даррену тринадцать лет, на дворе лето. Он гостит на ферме у бабушки друга, и в один из беззаботных дней, они идут гулять в направлении коттеджного поселка, что находится через поле от них, на окраине которого много старых, но величественных заброшенных домов. Некоторым вполне возможно несколько веков. Они любили исследовать подобные развалины, и этот день не стал исключением.

Проникнув в заваленный подвал одного из особняков, среди руин и пыли, занавес паутины и сырой плесени, они обнаружили старую книгу. Книга казалась очень интересной, но устрашающей и притягательной. Будучи настолько старой, что листы начинали рассыпаться в руках. На обложке написаны загадочные символы, которые привлекли внимание детей.

Разглядывая книгу, им стало интересно, что может скрываться в ее страницах, она нагоняла ужас, но манила. В книге могли содержаться таинственные знания, дающие ответы на множество вопросов. Складывалось впечатление, что сам Князь Тьмы писал ее кровью и гноем грешников: обложка из черной кожи, вероятно человеческой, на которой выдавлены изображение двух перекрещенных костей – символа смерти и тьмы. Вокруг них переплетаются лабиринтные узоры, подобные клубку змей. Коричневым цветом написано название на неведомом языке, в изогнутой манере, словно буквы подражали теням.

Каждый лист испещрен причудливыми рисунками в виде орнаментов и символов. Выполненные в резьбе и вытесненные на пергаменте. Она ведет на грани между жизнью и смертью, погружая в мир неведомый ранее, в котором все есть нечто сверхъестественное и недоступное для обычного понимания человеческого разума.

Однако от книги веяло чем-то зловещим, и товарищ Даррена сказал, что ему страшно и кажется, что в помещении помимо них есть кто-то еще. Он предложил Даррену бросить книгу тут и скорее уйти подальше. Раздался шорох, а за ним последовал звук, разбившегося стекла. Друг Даррена вскрикнул. Однако это оказалась всего лишь крыса, что задела плафон, стоящий на полке.

Комнату, в которой находился Даррен, озарил яркий свет и существо, что находилось рядом завизжало и забилось в угол. Даррен чувствовал, как его тело становится вновь способным к движению, но голова вновь закружилась, его подташнивало, комната повелась и поплыла и его устремлял вихрем водоворот невиданной силы вверх, в котором терялась всякая ориентация, а пребывание казалось вечным.

Издав крик, Даррен проснулся, наблюдая потолок своей спальни, а себя лежащем в кровати и абсолютно невредимым…

Лето, каким бы прекрасным оно не являлось, или же для некоторых личностей напротив негативным, как это ни печально, подошло к своему закономерному завершению. Казалось, осень настигла город лишь только вчера, но в действительности уже не ее начало, а середина – на календаре завершилась вторая неделя октября. Погода в городе в тот день была более чем соответствующая данному времени года. Холодный моросящий дождь мелкими каплями опускался с небес, частично сливаясь с молочно-белыми облаками тумана окутывающим всем своим объемом улицы. Мокрый, местами с изморозью асфальт предоставлял все свои неровности для избытков воды, образуя лужи с радужными бензиновыми кругами, и подобно сотням миниатюрных лодок сверху плавали опавшие листья.

На опустевших улицах довольно редко имелась возможность увидеть хотя бы одного прохожего человека. Лишь изредка проезжали грязные автомобили, отдававшие грязной водой тротуары. Рядом с остановкой, пытаясь укрыться от непогоды, свернулся клубком мокрый дворовый пес…

С двух сторон улицу обрамляли плотно стоящие многоэтажные дома, балконы которых смотрели в сторону проезжей части. Дождь омывал стекла ледяной влагой, капли воды медленно и неторопливо стекали вниз, ударяясь с характерным звуком о козырёк подоконника, и затем молниеносно стремились к земле.

Интерьер помещения при ярко выраженном показателе взаимоисключающих параметров отличался банальностью и креативом, совмещал в себе беспорядок и организованность единовременно. В комнате преобладало довольно мрачное освещение, что было следствием пасмурной погоды и плотно занавешенных кремового цвета штор с венецианской фактурой.

Окно располагалось напротив входного проёма. Пространство вдоль правой от входа стены гармонично делили платяной шкаф-купе с внушительным размеров зеркалом, занимающим его створы и большой диван, имеющий обивку из светло-бежевой ткани, увенчанный подлокотниками из черного каштана. Обе стены украшали картины неизвестных художников, но что стоило отдать должное, все они выполнены со вкусом, а некоторые завораживали.

Комод украшали различные статуэтки, между которыми в беспорядке валялись разбросанные журналы, листы бумаги, диски, пачки из-под сигарет и прочие интересные предметы.

Стол испытал на себе не более благоприятное влияние, с той лишь несущественной разницей, что количество предметов на нём было на порядок ниже. За исключением составляющих компьютера, здесь стояла почти переполненная пепельница, соседствующая с недопитой чашкой черного кофе, стоящей на фоне полупустой бутылки виски и стакана. Диван, заваленный горой подушек и смятой постелью.

С первого взгляда могло бы показаться, что в комнате никого нет, но на самом деле глубоко укутавшись в одеяло, из-под которого виднелась лишь одна часть руки с часами, спал Даррен. На фоне продолжал работать телевизор и транслировал какое-то комедийное шоу восьмидесятых годов.

За окном раннее утро. Стрелки на часах показали десять часов утра, и почти следом прозвенел звонок будильника, звуки которого, скорее всего, заставили бы и мертвеца воскресить, но уж точно не Даррена. По прошествии минут сорока был достигнут хоть и малый, но все-таки результат – на ощупь Даррен нашел телефон и выключил будильник.

В это утро ему, не то, что встать с кровати, а даже сделать небольшое движение было более чем сложно, так как это могло спровоцировать невыносимую головную боль. Он все еще лежал и старался не двигаться. Голова болела, пульсировали виски, во всём теле ощущалась огромная слабость, и сердце билось в бешеном темпе, подобном частоте работы промышленной швейной машинки.

Ужасно хотелось пить, ощущался запах не шуточного перегара во рту, спровоцированный видимо совместным принятием абсента, вермута, и водки закрепленный несколькими бутылками пива в пять утра. Он лежал неподвижно, глаза закрыты в голове обрывками проносились фрагменты воспоминаний сегодняшней ночи вперемешку с кучей причудливых, несуразных, а иной раз даже бредовых идей. Чего только стоил привидевшийся в таком состоянии медведь панда в розово-фиолетовую полоску, что раскуривается кубинской сигарой.

Утешал Даррена лишь тот момент, что сегодня суббота и, следовательно, можно на законных основаниях не покидать свою уютную постель. Что ему нравилось в таких днях, так это звонок будильника, который можно игнорировать до бесконечности, или же пока не начнет раздражать. Более он уже со сном бороться не мог и полностью предался его власти.

К тому моменту, как он окончательно проснулся, времени было чуть больше полудня, приблизительно около половины второго. Собравшись с силами, он все же поднялся с дивана. Состояние его несколько улучшилось по сравнению с тем, что было незадолго до этого, но идеальным назвать его пока было достаточно сложным. Не обращая внимания на телевизор, он подошел к столу, допил остатки холодного кофе и блаженно закурил сигарету. Вдоволь затянувшись и выпустив из легких клубы сизого дыма, он взял в руки телефон. Тот же в свою очередь давно ожидал внимания хозяина, переполненный пропущенными звонками и сообщениями. Последним он всегда отдавал больший приоритет при просмотре. Около девяноста процентов сообщений пришло от оператора и имело содержание, что кто-то пытался позвонить и его намерения не увенчались успехом. Интерес представляли, лишь оставшиеся десять процентов. Прочитав все до конца, он с недоумением вспоминал: «Кто же такая эта Диана? Где они с ней могли вчера встретиться, и стоит ли встретиться с ней сегодня снова?» Правильного ответа на эти вопросы он пока дать себе не мог. Поэтому перешел к просмотру пропущенных вызовов, которые как это не удивительно поступали от его лучшего, из немногих имеющихся друзей – Райена, которому Даррен сразу же перезвонил.

– Алло, бро – поприветствовал он Райена немного севшим после вчерашнего голосом.

– Еее, бой! – ответил Райен. – Как себя чувствуешь? Вечер выдался на славу, разъехались утром, феерично зажгли.

– Судя по моему состоянию сегодня – несомненно. Хотя честно признаюсь, хорошо помню я лишь начало вечера и первую половину ночи, а оставшееся вполне размыто, – говорил он веселым тоном. – А вот что происходило в деталях не очень. И кстати, Диана – это вообще кто такая? Свежий контакт и несколько пропущенных от нее утром. Видимо вчера познакомились, но я действительно не помню.

– Забей. Ничего из ряда вон выходящего. Вполне себе такая не выделяющееся мадемуазель. Расскажу при встречи. Думаю, что сейчас ты ничем таким не занят? Встретимся?

– Конечно, я не против, заодно привести себя в порядок. Через полчаса в нашем баре будет удобно?

– Давай там, как обычно, в субботу днем там часто не многолюдно.

– Но ты же знаешь, что я немного опоздаю, по классике, – окончил разговор Даррен, положив трубку.

Это ситуация обоим была весьма привычной в плане того, что Райен всегда просыпался рано и будил, а если выразиться точнее пытался разбудить Даррена своими звонками, а тот же в свою очередь усердно их не слышал, или же не хотел слышать, плюс ко всему, сколько бы часов не оставалось до назначенного ему времени, он все равно умудрялся опаздывать за исключением появления на работе. Но это лишь редкое и наверно единственное в этом случае исключение.

Приняв контрастный душ, он оделся на скорую руку и так же оперативно выпил чашку зеленого чая. Забирая перед уходом сигареты со стола, взгляд его на секунду остановился на бутылке с виски, но появившееся чувство дискомфорта в желудке заставило оторвать взгляд и все же выйти на улицу.

Погода практически не изменилась по сравнению с утром. Единственное различие было лишь в том, что перестал идти моросящий дождь, а туман немного поредел. Но зябкость и противность погоды сохранялась. Даррен любил дождливую погоду, но не такую как, как сейчас, а несколько иную. Он любил летний ливень, который появлялся неожиданно откуда-то вовремя невыносимого зноя и извергаемыми собой огромными потоками воды, дарил всем благодетельную прохладу.

До места его с Райеном встречи добраться не так уж и долго. Небольшой, уютный и полюбившейся ими паб находился в десяти-пятнадцати минутах ходьбы от дома Даррена. За исключением может быть лишь некоторых суббот, все остальные они всегда проводили именно здесь, беседуя за бокалом холодного пива и обсуждая подробности былых ночных похождений.

Небольшое одноэтажное здание с затемненными стеклами и стенами, декорированными под дикий камень. Даррен вошел. С левой стороны помещения в дальнем углу находилась барная стойка. Все остальное пространство занимали деревянные столы, выполненные из натурального дуба. Здесь царил полумрак и тишина, нарушаемая лишь звуками негромкой музыки. Собственно, за это и наличие отличного пива они и полюбили данное заведение. Даррен прошел в самый конец зала и присел за столик, где его уже ждал Райен.

– Здравствуй, дружище! Видок у тебя сегодня, скажем так… не самый свежий, – протянув руку, ухмыльнулся Райен.

– А ты посмотри на себя, герой. Тоже не с подиума, – рассмеялся Даррен, пожимая руку.