Бай Лонг. Путь дурака

Пролог

Небо рыдало над городом. Огромные капли срывались с тяжелых ватных туч и падали вниз – длинными росчерками черненого серебра.

Густой, пьянящий запах влажной земли, древесины и клейких тополиных листьев напоил воздух. Беспрестанный шорох шин, расплескивающих лужи, стук капель по крышам и стеклам… и наверху – тишина, в которой тонут все звуки. Вода везде – она затекает под чешую, она промочила насквозь шерсть, и та слиплась серыми космами; вода везде – верх и низ поменялись местами. Оглядываясь вниз, он видит крошечные здания, густую зелень, спускающуюся к бескрайнему, серому, шершавому океану. Дракон поднимается все выше и выше, тянется к самым облакам, длинное змеиное тело извивается широкими кольцами, лапы загребают воздух. Он один; все небо принадлежит только ему. Вода течет по серым, покрытым роговыми пластинами глазам. Последний рывок – и он откидывается назад; чешуя словно стекает с него. Огромный ящер тает, словно свеча – и под самыми облаками раскидывает руки мальчишка. Одежда облепляет его тело, промокнув в секунду. Темные волосы липнут ко лбу, вода течет ручьями по лицу, капли бьют по блаженно зажмуренным глазам и приоткрытым губам. Холодная вода на вкус – как само небо. Ударяет молния – и он позволяет себе упасть.

Город расстилается внизу пестрой картой. Разворачивается, приближается, ощетинивается небоскребами. И везде – тонкие нити каплей дождя. Парень вдыхает глубоко-глубоко – и вливается в эти капли.

      Он – дождь. Он – миллиард капель, упавших на землю, летящих навстречу ей, собирающихся в тучах; он смотрит на город миллиардами глаз, ощущает его миллиардами нервных окончаний. Он – везде. Словно кислота, пропитывает мир насквозь, прожигает души и отворяет захлопнутые окна. Он ищет – и находит; девчонка, выходящая из подъезда без зонта, на ее плечах – призрачная кошка. Дождь словно расступается над ней, и на короткие пепельные волосы не попадает ни капли влаги.

Он находит: одинаковые, словно отражения друг друга мальчишки в стеклянной оранжерее. Смеются и гоняются друг за другом, и визжат, разлетаясь во все стороны, цветочные феи.

Он летит дальше, и дух его ветром взъерошивает волосы босоногой девушки, бегущей по улице. Старомодное белое платье промокло насквозь, на лице – счастливая улыбка, она прижимает к груди пакет, пряча его от дождя. Прохожие оборачиваются ей вслед, недоуменно приподнимая брови, и не замечают, что вода с зонтов льется им за шиворот.

Он счастлив; он поднимается снова ввысь, собираясь в одно целое, и глухо, утробно рычит. Его взгляд тянет куда-то, словно магнитом, кто-то зовет его – и он слушается, и перед его взором встают упирающиеся в небо черные башни сгоревшего завода. Сто лет назад здесь произошла жуткая авария; никто уж и не помнил, что нелюди производили здесь – но чудовищный взрыв уничтожил все. Никто не остался в живых, и все покинули это отравленное черной силой проклятое место. Шум дождя – и за ним глухое гудение, словно из-под земли, зловещее гудение, от которого болят уши. Боль. Безграничное одиночество. Не страх – но словно предчувствие неотвратимого.

Громада не отпускает его, он чувствует себя голым под ее пристальным, недобрым взглядом – и не в силах двинуться, застывший в немом восхищении и ужасе перед мощью и величием этого мертвого, могучего, созданного человеком существа.

И потом – смутно знакомое лицо, с надеждой смотрящее на него, с крепко сжатыми губами, болезненно нахмуренными бровями.

Глухой подземный удар, отголосок чьей-то бескрайней мощи; башни покачиваются и рушатся, – а мир осыпается дождем осколков, и он падает, падает, забывшись, опрокинувшись в небытие – и утекает холодной дождевой водой в ливневую решетку, под землю, в темноту. Небо рухнуло, он раздавлен – и открывает глаза.

За окном занимается утро.

Берта

Звякнула, открываясь, касса.

Берта поморщилась; звук ударил по ушам, отозвавшись тупой болью в затылке. Короткие толстые пальцы зазвенели мелочью. Каждый звук слишком громкий, слишком четкий; хочется зажать уши. Она видела только руку – взгляд приковало к пальцам, отсчитывающим сдачу, все вокруг перестало существовать. Все вокруг – размытое, нечеткое, и кружилась голова. Мир давил – даже гудение холодильных камер невыносимо, будто бы прямо над ухом работает дрель. Ярко-розовые ногти отросли уже настолько сильно, что нарощенная часть начиналась на самой середине пластины. Массивное золотое кольцо с крупным камнем, казалось, вросло в палец. Линия семьи ужасно разветвленная и волнистая, линия жизни испещрена дополнительными знаками…. Если бы Берту спросили – она бы ответила. Этой женщине судьбой было и будет даровано много иных путей, множество шансов изменить свою жизнь. Но линия сердца противоречит линии судьбы; не хватит широты взглядов, интереса, любопытства…

– Девушка, ваша сдача, – во второй раз, уже гораздо более раздраженно повторила женщина, и Берта, вздрогнув, очнулась. Встряхнула головой, прогоняя наваждение. Нужно держать себя в руках. До дома два шага – нельзя позволить себе сорваться.

– Да, спасибо, – она попыталась улыбнуться, но губы продавщицы сложились в такую непреклонную линию, что Берта предпочла побыстрее ретироваться, на ходу запихивая пачку чипсов, за которыми она и вышла из дома, в рюкзак.

Полупрозрачная, словно призрак, кошка, нюхавшая стойку со жвачкой и шоколадными батончиками, поспешила следом. У самой двери Берта наклонилась и подхватила ее на руки, сделав вид, что поправляет шнурок. Не стоило делать это так резко: в глазах потемнело, и ручку двери Берте пришлось нашаривать вслепую.

Дверь магазинчика захлопнулась за ней, задребезжав напоследок звонкими колокольчиками, от звука которых она вздрогнула всем телом и заскрипела зубами. Ночной воздух дохнул теплом ей в лицо – и Берта, запрокинув голову, вдохнула его всей грудью. Надо торопиться – пульсировала мысль где-то в глубине сознания, но уже все тише, все неуверенней; прямо над Бертой висела в небе бледная ущербная луна.

Немного полегчало. Она с удивлением обнаружила – чем меньше она прислушивается к голосу, твердящему о доме, тем ей лучше. Какое-то время она стояла, запрокинув голову, глубоко дыша всей грудью, с блаженной улыбкой глядя в высокое, темное, малозвездное небо. Дождь закончился, асфальт сверкал влагой, и воздух был свеж. Едва заметный ветер шелестел листвой; вились вокруг фонаря первые в этом году мотыльки. Кошка, умостившаяся на Бертином плече, потерлась мордочкой о ее щеку. Где-то вдалеке залаяла собака, и ей ответил прерывистый, заунывный вой оборотня.

– И зачем я так рвалась домой? – прошептала Берта, почесывая кошку за ушами. – Верно, Сиф?

Беззвучный мяв в ответ.

Текущая мимо ночь. Покой и тепло. Бесконечность, юность, надежды и мечты. Вечность и любовь. Тихая улыбка и тихие слезы. Майская ночь в семнадцать лет. Момент, когда кажется, что ничто не может пойти не так.

Но у Берты все всегда шло не так. Нет, определенно надо было идти домой, есть эти чертовы чипсы, из-за которых все и завертелось, досматривать серию и ложиться спать. Пустые улицы, майская ночь и луна прямо таки созданы для сумасшествия. Созданы для свободы. Вопрос лишь в том, позволишь ли ты себе сойти с ума.

Она шла прямо по разделительной полосе, пританцовывая под одну ей слышную музыку; казалось, та лилась с неба – хоть и странно было бы услышать от луны и звезд рок-н-ролл. С глухим шорохом проносились мимо машины, шарахались в сторону, обдавая ее горячим воздухом и запахом нагретого металла. Единственный громкий истеричный гудок вызвал на ее лице усмешку; Берта обернулась вслед уносившемуся с рыком вдаль автомобилю и послала ему воздушный поцелуй; визг тормозов, глухой удар – и где-то там вдалеке затих, захлебнулся мотор.

Она танцевала. Музыка уже не просто лилась – она гремела в воздухе, заполняла все пустое пространство от земли и до неба, и сама земля вставала на дыбы, качалась под ногами, танцуя вместе с ведьмой под этот дикий ритм. А он все ускорялся и ускорялся, мир вертелся вокруг нее смерчем – фонари, асфальт, голые ветви, звезды, снова фонари, снова асфальт – она уже пела, вторя заворожившей ее музыке. Берта растворилась во всем этом полностью – бесплотный дух, поющая душа. Ноги уже не касались земли; во всем мире – только она да луна, что застыла, смеясь, в центре ее мира, и так щедро сыплет на землю звезды. Берта пела песни без слов – и танцевала дикий танец, рождавшийся здесь и сейчас. Она – и это небо, и эта земля, и желтые огни, что так похожи на пламя костра, и тысячи живых душ вокруг, что существуют исключительно ради того, чтобы влиться в ее пляску, стать едиными с ней, дать ей напиться своих страданий, восторгов и гнева и напитать ее душу доверху. И в наивысший миг экстаза, когда мир вдруг завертелся с невозможной скоростью, она запела так, что зазвенели и лопнули лампы во всех фонарях, сколько видно вперед и назад.

Мрак упал на улицу.

Она обнаружила себя сидящей на разделительной полосе. Сиф свернулась клубочком у ее ног, свет из окон соседнего дома бросал на ее спинку причудливые голубые блики, а звезды стали намного ярче – и казалось, нависли совсем низко – протяни руку и сорви.

Голова кружилась, сердце стучало в висках, и так тяжело, но так сладко дышать. Слабая усталость и чрезвычайная легкость во всем теле – она улыбалась от счастья, гладя Сиф по спинке, против шерсти, осыпая свои колени снопами голубых искр. Воздух пах электричеством.

Ей было хорошо; Берта с удовольствием прислушивалась к тому, как энергия струится по ее телу легко и свободно. Как и всегда в такие минуты, она чувствовала частью своего тела и асфальт, и корявые безмолвные деревья, и припаркованные у обочины автомобили. Она могла бы одной мыслью включить в них сигнализацию или заставить дворники сновать по стеклу до утра – но она не хотела. Ей было слишком хорошо, чтобы хотеть чего-то. Нет, неправда. Берта хотела бы, чтобы этот миг никогда не кончался.

Ветер принес странный запах. Берта с присвистом втянула воздух сквозь зубы, и оскалилась.

Чужеродный запах внес диссонанс в гармонию ночи, сломав все ее тихое обаяние. Он же заставил Берту ее поморщиться и раздавить на мелкие осколки усилием воли бутылку, брошенную кем-то пару часов назад на газон. Звон этот заставил ее вздрогнуть – и насторожиться, всем телом подавшись вперед.

Человек шел прямо на нее; шел странно – пошатываясь, переваливаясь с боку на бок, передвигая будто бы ватные ноги огромным усилием; пахло квашеной капустой. Точно – пьяница. К пьяницам Берта относилась снисходительно, понимая, чего они ищут в алкоголе – того же, что она искала в ночных плясках.

Ни звука. Только шорох – да шарканье пяток по асфальту. Куда-то делись машины; даже вечный отдаленный гул как будто стих, хотя, возможно, ей только казалось. Чего-то жутко не хватало, что-то было неправильно… что-то заставило Берту напрячься и, сняв Сиф с колен, на четвереньках, припав к земле, осторожно двинуться навстречу незнакомцу.

У машины, припаркованной у дома, вспыхнули фары, прошив насквозь ряд деревьев вдоль дороги. Берта замерла, распластавшись в тени. Человек пошатнулся – и вступил в освещенное пятно. Крик застыл у Берты в горле – так же, как и свет застыл в неподвижных, вытаращенных и остекленевших глазах ходячего мертвеца. Кожа висела на нем лохмотьями; сломанная кость торчала из изогнутой под неестественным углом ноги, плечи перекосило, и руки свисали почти до колен. Он не видел Берты – но шарканье истертых ног по асфальту, шевеление под ветром отслоившейся кожи вызвало в ней такой животный страх и отвращение, что она завизжала – и, отскочив назад, бросила всю эту улицу, фонари, дома и деревья на мертвеца, желая сплющить, раздавить, вогнать обратно в землю, уничтожить…

Мир сжался до размеров точки, замер, дрожа, и вдруг взорвался, скинув Берту с себя.

Сиф терлась головой о Бертину щеку, встревожено и безмолвно мяукая, и что-то острое впивалось в тело. Пошевелившись, она поняла, что это обломки асфальта, и закашлялась от попавшей в горло пыли.

– Где он? – прошептала Берта, с трудом открывая глаза и подставляя пальцы шершавому язычку Сиф. Все вокруг было каким-то расплывчатым – она никак не могла сфоксировать взгляд. А когда наконец смогла, брови ее поползли вверх.

От мертвеца не осталось и следа. Берта лежала, тупо глядя в то место, где он был – вот тут вот стоял – а теперь ничего. И можно бы подумать, что ничего и не было – да вот только колени до сих пор немеют от страха.

«Надо вставать», – подумала она как-то отрешенно, и в ту же секунду на ее лицо упал слепящий луч света. Берта зажмурилась, закрылась рукой; слепя фарами, к ней спустился серебристый мобиль. Хлопнула дверца, тихие шаги – и усталый мужской голос со вздохом произнес:

– Берта Серая Ворона? Прошу проследовать со мной. Опять.

Пахло озоном. Чистотой и аккуратной, упорядоченной магией, привыкшей течь ровно по проложенным колеям. Берта терпеть не могла этого запаха. Магия должна быть свободной, а не загнанной в рамки.

Белый свет лампы неприятно отражался от серых глянцевых стен, резал ее привыкшие к ночной темноте глаза. Берта жмурилась, прятала глаза под ладонью. Сиф на коленях обиженно шипела. Георгий Анисимов, офицер Инквизиции, сидел прямо напротив нее, и вертел меж пальцами длинный карандаш с логотипом Конгресса Нечистых сил. Он смотрел исподлобья, устало, и как-то обреченно. Неудивительно, Берта оказывалась перед ним в этом кресле не менее трех раз в месяц. В последнее время – так и вовсе зачастила. И почему-то постоянно попадала на дни дежурства Анисимова, который ее откровенно недолюбливал, и имел на то все основания: Берта порядочно портила криминальную статистику вверенного Анисимову района.

– То есть, из темноты к тебе вышел ходячий мертвец, – устало подытожил Георгий, потирая покрасневшие глаза. – Он не нападал, но ты предпочла уничтожить его подчистую и заодно распахать две полосы дороги к чертям собачьим. А фонари лопнули сами по себе, да и «королла» разбилась тоже сама по себе?

– Вы бы видели, как он водит, – пробурчала Берта, безуспешно пытаясь скрыться от слепящего света. Он проникал сквозь веки, сквозь прижатые к глазам ладони. Анисимов не мог не видеть ее мучений, но и не торопился ничего менять.

Вместо этого он громко вздохнул и долго шуршал какими-то бумагами на столе. Их у него всегда было навалом, и Берта подозревала, что ему просто нравится ими шуршать. Что по мнению Анисимова это добавляет ему важности в глазах допрашиваемого.

– Берта, мы засекли две вспышки разрушительной силы и сразу же выслали за тобой человека. Он никакого мертвеца не видел, хотя взрыв произошел у него на глазах. А даже если и был – сколько нечисти бродит по улицам – что мы имеем? Даже если забыть про взорванную дорогу, ты, ведьма, бесковенная и, прошу заметить, уже неоднократно замеченная в подобном, снова совершила акт хулиганства, сопряженный с угрозой жизни не-мага. Это я про короллу. Тут все чисто – остается только позвонить брату и попросить его препроводить тебя домой. Кстати, с каких это пор он позволяет тебе в одиночку гулять по ночам?

– Он не знает, – Берта выглянула из-под руки и устремила пронизывающий взгляд на Анисимова. – У него ночная смена. А вообще – я могу гулять когда хочу по закону. Как маг, хоть всю ночь напролет. И еще – мертвец был. Так и знайте.

Анисимов нисколько не смутился под ее взглядом и откинулся назад, постукивая карандашом по столу.

– Хорошо же. Смотри, как бы тебя не признали общественно опасной и не запретил гулять вообще. По закону. А брат, думаю, не обрадуется, когда я вызову его с работы за тобой.

– Зачем, я и сама могу дойти, – пробормотала Берта, заерзав на стуле. – Зачем его отвлекать?

– Э, нет. Сама ты уже «дошла». Пусть-ка братец разъяснит тебе, чего я не смог. И да, Берта, вступи уже в ковен. Сил никаких нет, честное слово.

Кай      

За окном занималось утро.

Солнце еще не показалось, но небо уже бледнело. Воздух был теплым и густым, почти осязаемым, он приятно пах мхом и влажной древесиной. Просыпаясь, Кай чувствовал прохладную шелковистость песка под щекой и слышал шелест листьев дерева гинкго, раскинувшего ветки под самым потолком. Они словно перешептывались между собой, не нуждаясь в помощи ветра. Шепот их навевал мысли о затерянном тихом уголке леса, где время застыло – и прислушивается в тихой дреме к разговору древнего древа, к старческим воспоминаниям о давно пережитой юности. Мать Кая перевезла это дерево сюда, в небольшую квартирку, со своей родины – из южных лесов Китая, и порой, засыпая, Кай явственно слышал в шелесте листвы человеческие голоса.

Просыпаться не хотелось; сон не отпускал. Там, во сне, он снова летал – высоко-высоко над безбрежным океаном, играясь с гигантскими чайками и полупрозрачными духами. Зажмурившись, он пытался вернуться в это сладостное, беззаботное состояние – но за окном уже щебетали воробьи, а дерево гинкго вело свое неспешное повествование, не имеющее ни начала, ни конца. Так что Кай зевнул, перекатился на спину, и наконец открыл глаза. Прямо над ним слегка покачивалась подвешенная к ветвям птица, собранная из куриных косточек, бусин и лент, по словам Берты, хорошо спасающая от кошмаров и незваных ночных гостей. Блестящая пуговка-глаз смотрела прямо на Кая, придавая птице придурошный и глупый вид.

Кай сам чувствовал себя этой птицей; вчерашний полет вымотал его и выжал досуха: мысли обрывались, не успев начаться, все тело отяжелело. Все эмоции остались там, в дождливом вечернем небе – их отрезала ночь. Но Кай знал, что это ненадолго. Воздух и вода – две его стихии, и вместе они напоили его силой. Она и сейчас в нем – кипит где-то в глуби, и, стоит ей смириться со своим пленом и потечь по его сосудам, к Каю придет не ощущение всесилия, но его подобие. И это, думал он с волнением, будет прекрасно.

Мягкий свет проникал в не закрытое шторой окно, и в бледном небе уже носились стрижи. Кай поднялся, запустил руку в волосы, стряхивая песок, и прошел к окну. Отдернул штору полностью и, упав животом на подоконник, подставил лицо свежему ветру. Весна. Наконец-то. Он с наслаждением смотрел на зеленую полоску леса, на усыпанную белыми цветами черемуху, и звериным чутьем ощущал запахи растущих трав, влажной земли – и омлета, который готовил кто-то из соседей. Несмотря на ранний час, во дворе уже появились люди, и Кай, перегнувшись через подоконник так, что пришлось встать на носки, пытаясь рассмотреть их с высоты своего десятого этажа. Радость солнечного утра постепенно возвращала его к жизни, и он позволил себе маленькое развлечение. Затянув глаза белесым третьим веком, он потянулся сознанием к девушке, прогревающей свое авто. Картины чужой жизни замелькали перед его глазами – весь этот долгий скучный день, что девушка проведет за стойкой администратора в спортивном клубе. Это было скучно, и Кай перескочил на другого – на полного мужчину, возвращавшегося из леса со своей собакой, но тут было еще скучней – день в четырех стенах квартиры, равнодушная апатия, телевизор и борщ, и тогда Кай, нетерпеливо подскочив, так что его качнуло вперед, поймал в фокус собаку. И довольно рассмеялся. Вот оно где, счастье – в косточке из борща, дреме подле дивана и вечерней прогулке. Мужчина скрылся за углом дома, собака – за ним, и Кай, моргнув, снова покачнулся и обвел двор уже нормальным взглядом. С людьми это делать просто. Если б ему позволили гадать им, он давно бы уже озолотился. А с магами? Сам черт ногу сломит. Вот возьми хоть вчерашнее видение, подаренное дождем.

Кай отвернулся от окна и, пошарив по карманам, выудил мятый листок. Как мог, разгладил его и уронил на пол, себе под ноги. А теперь будет не очень приятно. Глубоко вдохнув, он закатил глаза – до боли, до белой вспышки в сознании – и обратил свой взгляд внутрь, в прошлое, в воспоминание. Пол ушел из-под ног, и желудок подпрыгнул вверх – миг безвременья и вакуумной пустоты – и он снова в небе. Бьет по лицу дождь, тело неудобное и чужое, и перед глазами – мутная картина, расплывающаяся, словно чернильный рисунок, на который капнули водой. Кай попытался зачерпнуть его, вырвать из памяти, перенести в настоящее – и, охнув от внезапно пронзившей его боли, открыл глаза в своей комнате, а по рукам его текла, капая на пол, густая черная масса, похожая на нефть. Он ойкнул и отскочил, вытянув руки вперед. Капли шипели, часть попадала на песок и тут же впитывалась в него без следа, но часть пролилась на бумагу, и расползлась по ней, вырисовывая неясные очертания. Кай следил за ними, прижав к животу зудящие пальцы; они покраснели, словно от ожога и припухли, но Кай знал, что это быстро пройдет. Куда больше его занимала картинка, что прояснялась на бумаге: черные башни, пронзающие тучное небо, и перед ним – немного потускневший, словно размытый, искаженный облик.

Кай вгляделся в него, недоумевая. Присел на корточки, наклонил голову, вглядываясь.

Берта?

Он моргнул, потряс головой, взглянул снова – и вздохнул с облегчением. Нет, показалось. Совершенно другой человек, молодой мужчина, глаза смотрят тоскливо, с обидой, с обвинением, и этот взгляд кажется очень знакомым, кажется, стоит лишь немного напрячь память – и вспомнишь, узнаешь – но осознание ускользает, и Кай не успевает поймать его за хвост. А взглянув на картинку снова, Кай снова увидел Берту.

Что за дьявольщина с утра пораньше.

Он потер глаза, свернул лист и сунул его в карман. Еще будет возможность разобраться с этим, а пока что он может позволить себе выпить утренний чай.

Когда он вошел на кухню, чайник уже закипал, а чашка подскакивала рядом, позвякивая ложкой. Кай достал из шкафа пончики и влез на подоконник. Устроился поудобнее, выбрал пончик с шоколадом и постучал по импланту в запястье. В воздухе повисло голлографичесоке отображение экрана. Кай быстро просмотрел новости, задержавшись только на сводке пространственных изменений. Чайный пакетик прыгнул в чашку, чайник вскипел и, приподнявшись, залил его кипятком. Кай протянул руку, но чашка снова подсочила, и он с шипением отдернул обожженные пальцы. Заклятия накладывали еще родители – а это было год назад, еще до их отъезда в Мэджиполис, пора бы обновить – да вот только Кай так ничего и не освоил в бытовой магии. Придется ехать к родителям в гости с чемоданом посуды и бытовой техники. Он успел прихлопнуть чашку сверху до того, как она снова подскочила. Отпивая ароматный чай, он открыл почту. Пара денежных переводов – оплата за вчерашние сеансы. Очень приятные суммы, учитывая, что и само гадание пришлось ему по душе. Милые маги, красивые жизни. Не работа – мечта.

Забавная фотка Сиф от Берты.

Голосовое от мамы, которое он послушает потом, пять минут сплетен из родительского ресторанчика и подробнейшее описание нового рецепта – не то, чем следует начинать утро.

Задание по физической магии с удаленных курсов. Среди трех высших учебных заведений для владеющего магией Кай выбрал самый новый и престижный – университет Меджиполиса, правда, лишь потому, что там была возможность заочного обучения. Мэджиполис ему нравился – огромный, потрясающе красивый город, словно напоенный магией – но переезжать туда он пока не собирался.

И, неожиданно – сообщение от его Мастера, педагога, поручителя – как ее только ни называли – Инны. Вот его читать хотелось даже меньше, чем слушать, с кем на этот раз мама видела новую официантку и как лучше мариновать капусту. Кай смирился с тем, что Инна присутствовала на всех сеансах, которые он проводил, и даже не возражал против упражнений, которые она придумывала для развития его «третьего ока», но за исключением этого старался сводить все контакты к минимуму. Интересно, что ей было нужно от него в пять утра? Неужели она думает, Кай бросился бы к ней в такой час?

Кай вздохнул и обмакнул пончик в чай. А ведь бросился бы. Полетел бы, как бы ни хотелось провести это прекрасное утро в тихом одиночестве или с друзьями. И неважно, что Кай от рождения стократ способнее Инны – до тех пор, пока она его наставник, он будет вынужден выполнять все ее требования.

Он с кислой миной открыл сообщение – и тут же взял свои слова назад. Да ради такого он поднялся бы и среди ночи! Инна просила его приехать в катакомбы – в обиталище орков. Кай подскочил на месте, едва не расплескав чай, намереваясь обернуться драконом и полететь туда прямо сейчас – но здравый смысл все-таки пересилил. Если там обнаружится что-то интересное, придется задержаться, и тогда он пожалеет о недоеденном пончике. Так что Кай схлопнул экран и принялся поспешно доедать. Но нетерпение подгоняло, и он, допив чай одним глотком, с половинкой пончика в зубах, потрусил обратно к комнату, на ходу стягивая футболку, которая после вчерашнего полета немного пахла рыбой – его драконьим запахом.

Запястье некстати зачесалось – вибрировал от входящего вызова имплант. Кай буркнул что-то неразборчивое и хлопнул по нему ладонью.

– Кто? – проговорил насколько внятно, насколько позволял пончик.

– Кай, – голос принадлежал Берте, и от того, как, почти испуганно, она произнесла его имя, Кай на мгновение растерялся. – Если ты не занят, забери меня. Я рядом с домом Вульфа.

Кай завертелся на месте, выискивая глазами шлепанцы. Они почему-то валялись в разных углах комнаты.

– Хорошо. – Он натянул первую попавшуюся рубашку и сунул пончик в карман.– Три минуты, хорошо? Я уже вылетаю.

И сбросил звонок. Рядом с Вульфом; не в Инквизиции и не в полицейском участке – уже хорошо. У Берты даже для ведьмы наблюдается слишком сильная способность создавать проблемы. Подхватив сланцы с пола, он вскочил на подоконник и бросился из окна вниз головой.

Берта

Несколько часов назад

Вульф был зол и пытался это скрыть.

Лежа на диванчике в задней комнате полицейского отделения под тяжелым, пахнущим отчего-то собачьей шерстью пледом, Берта прислушивалась к доносившимся из кабинета голосам. Желтая полоса света, пробивавшаяся из-за неплотно закрытой двери, слепила привыкшие к темноте глаза; она бессознательно отвернулась к ней спиной, надеясь еще поспать, но голоса вдруг стали громче и ближе, дверь распахнулась – и звуки ворвались в комнату.

– Это ваша обязанность, как поручителя, объяснить… – упрямо повторял Анисимов.

– Ой, перестаньте уже рассказывать мне о моих обязанностях. – В голосе брата прорезалась издевка. – Или вам напомнить, что вы обязаны сообщать мне о ее задержании сразу же, а не спустя чертовы пять часов?!

– У меня есть дела поважнее, нежели нянчиться с всемогущими ведьмами, которым такие, как вы, не объяснили в свое время, что можно и что нельзя!

– Вы, как специалист, должны понимать, что никто не в силах отучить ведьму следовать ее инстинктивным влечениям! Особенно в таком возрасте… Берта! Не притворяйся, ты не спишь.

Берта обиженно заворчала. Поерзала, жалея, что ее сил не хватит выгнать их обоих к чертовой матери еще буквально на пару минуток. Одеяло свалилось на пол, она поежилась от холода – и села, закрываясь от яркого света. Вульф не обратил внимания на ее вялое приветствие; подхватил под локоть и потащил к двери, отодвинув красного от возмущения Анисимова с дороги.

– И это не только мое мнение! Инспектор желает встретиться с ней – лично! – крикнул Анисимов, торопясь следом.

– Николай Федорович все про нее прекрасно знает, – проворчал Вульф.

– Николай Федорович переведен в Мэджиполис. А новый Инспектор не из тех людей, кто станет закрывать глаза на подобное.

Вульф глухо рыкнул и ускорил шаг; Берта поспешила за ним почти бегом. Новый Инспектор – это плохо. Николай был отличным Инспектором, в том смысле, что знал, где стоит немного поднажать, а где и сделать вид, что он ничего не знает. Вульфу тоже будет тяжело, подумала Берта. Он лечит нечисть, и часто оказывается перед тяжелыми выборами. Николай не мешал ему делать свое дело, а новый может начать навязывать свои порядки… раздражение забурлило в груди. Почему именно сейчас?

– Можно я сделаю так, чтобы у него вместо слов изо рта лягушки выпрыгивали? – попросила она мстительно, совершенно несправедливо, но искренне сердясь на Анисимова за происходящее.

Вульф не ответил – однако его рука, сжимавшая ее предплечье, дрогнула и немного ослабила хватку.

– А тогда вы оба знаете, что… – Анисимов не договорил. Он словно задохнулся, замычал, раздался неприятный хлюпающий звук, еще один – Берта едва успела выскочить за дверь, и ее разобрал безудержный, истерический смех.

Эхо похожего на колодец двора подхватило ее смех, потащило, играя – и, вырвавшись из хватки Вульфа, Берта, наклонив голову, с интересом прислушивалась к собственному голосу, продолжающему смеяться где-то в вышине.

Вишневый москвич Вульфа стоял сразу за воротами. Берта с удовольствием забралась на переднее сидение. Вульф сел и сорвался с места, не успела еще за Бертой закрыться дверца. Машину подкинуло на лежачем полицейском, и Берта, выпрямляясь, больно стукнулась затылком о низкую крышу. От удара из-за пазухи выкатилась Сиф – и, бесшумно мяукая, закопошилась на коленях ведьмы.

Шуршали колеса. Сыто урчал двигатель, расщепляя топливо на частицы чистой энергии. Берта ерзала на сидении, гладя Сиф, и то и дело косилась на брата. Тот сидел, нависнув над рулем, и неестественно выдвинутая вперед нижняя челюсть не обещала ничего хорошего.

Берта пожала плечами. Повернула рычажок музыкального проигрывателя.

Светлеющее небо, туманная дымка, сонные дома, пахнет чем-то таким летним, растительным, и Николай Расторгуев поет о весне. Берта зажмурилась, наслаждаясь этим чувством. Ночная эйфория, всесилие и ярость отпустили ее – она снова могла дышать, видеть и чувствовать как нормальный человек. Как обычная девчонка, которая провела ночь не дома, из-за чего весь мир кажется каким-то странно объемным, другим, значимым…

Щелчок – проигрыватель запнулся и обиженно замолчал; Берту снова выкинуло в реальность – больно и обидно.

– Вульф! – обиженно пробормотала она.

Тот не ответил. Сиф наконец улеглась на руках и принялась вылизывать Берте руки прохладным, шершавым, похожим на студень языком. Берта пар секунд прожигала Вульфа непонимающим взглядом, а затем, подтянув на сиденье ноги, отвернулась к окну. Смахнула противную, без разрешения выступившую слезу и сжала кулаки, вдавливая ногти в кожу ладоней. Ну ладно. Значит, обиделся. Ну и пусть.

Вульф жил в старом, еще дореволюционном доме в центре. Лифта не было – и Берта плелась за ним следом по лестнице, опустив глаза в пол и считая ступеньки.

– Ты не можешь так просто промолчать, – глухо проговорила она. Вульф не ответил, но его прямая, напряженная спина ясно говорила: еще как могу и буду.

– Ну прости, – продолжала Берта. – Не сдержалась. Всего лишь хотела сходить за чипсами – у тебя дома как всегда ничего вредного, а мне вот захотелось какой-нибудь химии – прямо не могу… и… и все. Оно само, ты же знаешь. Я просто не замечаю. Была я, все сознавала и понимала, контролировала – и вот уже я это все еще я, но уже напрочь не понимаю, зачем мне какой-то там контроль, зачем мучиться, если можно делать то, что хочешь…

Берта уже, казалось, говорила сама с собой.

– Они хотят вынудить меня вступить в ковен. Считают, так будет безопаснее. Что ковен сделает меня меньшей проблемой. Да-да, я действительно создаю много проблем в последнее время. Но вступление в ковен добровольно. Заставлять вступить в него – это все равно что выдавать насильно замуж или продавать в рабство. Должны быть другие способы, они должны меня учить, они должны… Да и проблемы. Фонари полопались? Дорога испорчена? Работа на десять минут, все покрывается страховкой…

Количество ступеней перевалило за сотню. «Для четырехэтажного дома многовато», подумала Берта, но новая мысль отвлекла ее.

– Почему на то, что делают ковены, закрывают глаза, а на промахи одиночных ведьм – нет? Шабаши стоят службам контроля огромных денег, постоянные проверки водопроводов на наличие порчи или там ядов требуют огромных усилий, у нас разрешены привороты и торговля зельями – все легально, а вот мои выходки стоят им поперек горла, хотя общественная опасность гораздо ниже…

– Берта, – резко сказал Вульф, остановившись так, что она едва на него не налетела. «Сто двадцать девять», автоматически посчитала она ступеньку. И вдруг поняла.

– Мы уже который раз проходим мимо этой двери, – терпеливо говорил Вульф. – Если честно, она мне уже немного надоела.

– Прости, – пискнула Берта, размыкая пространственное кольцо. Кончики пальцев слегка закололо. Вульф кивнул – и зашагал дальше, звеня ключами.

– Мы так и не поговорим? – запоздало спросила она, когда Вульф, швырнув ключи на комод, прошлепал в кухню.

– Нет, – равнодушно бросил тот.

Берта на миг замерла, растерянно глядя ему вслед. Затем пожала плечами и, не разуваясь, шмыгнула в комнату, которую занимала, гостя у брата, и через пару минут вышла переодетая, с закинутым за спину рюкзаком, в котором копошилась Сиф.

– Куда собралась? – внезапно поинтересовался с порога кухни Вульф, вытирая руки полотенцем.

– Домой. Вернусь на день раньше, – равнодушно пожала плечами Берта, отводя взгляд и надеясь, что он не успел прочитать в них ее обиду.

Бровь Вульфа удивленно поднялась вверх.

– В такую рань?

– Прогуляюсь, – буркнула Берта и выскользнула за дверь.

Утро было чудесным. Легкий ветерок слегка холодил, на клумбе густо зеленели лилейники – такие приятные весной и такие неопрятные после растения. Выбрались из подвала кошки, и уже бродили вдоль стены, поджидая бабулю, всегда кормившую их по утрам. Берта остановилась посреди тротуара, задрав голову и покачиваясь на пятках. Понемногу выцветающее небо, словно широкая лестница, пересекали перистые облака, вытянувшиеся в единую ровную линию. Такое бескрайнее, такое просторное, такое пустое. Ей некуда было идти.

Вульф прав – заявиться так рано домой слишком странно, родители будут волноваться и пристанут с расспросами сначала к ней, потом к Вульфу.

Сиф завозилась в рюкзаке. Берта рассеянно смотрела, как из подъезда вышла женщина с овчаркой. Да уж, собакам понятие «рано» вряд ли знакомо. Овчар, высоко задрав лохматую голову, потащил хозяйку вокруг двора. Стоящая столбом Берта явно вызвала некие подозрения у его хозяйки, и она еще пару раз оглянулась, прежде чем скрыться за поворотом. Берта пожала плечами.

Почему-то вдруг навалилась усталость. Казалось бы – она проспала несколько часов в участке, да и до того провела весь день дома, лежа на диване.

– Вот зачем я ведьма? – спросила она, обращаясь к цветущему на клумбе багульнику.

Идти было некуда.

Казалось бы – перед ней целый день, по прогнозу – солнечный, по-весеннему теплый, да к тому же без единого обязательства, в кармане несколько смятых купюр. Иди куда хочешь, делай, что хочешь… но она вдруг почувствовала себя страшно одинокой и покинутой. Берта обняла себя за плечи. Собственная сила нависла над ней, тяжелая и пугающая. Прошлой ночью она опять сорвалась.

Ее пугало не это – срывы случались регулярно. Хуже было то, что ей нравилось состояние эйфории и всемогущества, нападавшие на нее в это время. Хуже то, что она полостью теряла половину чувств, половину своей сути – разумную половину.

Она хотела поговорить об этом с кем-нибудь. Ей стало бы легче, если бы кто-нибудь понял ее страх.

Но Вульф отвернулся, отказал ей в этом. К горлу подкатил ком. Она любила Вульфа, любила как брата и как друга, но Вульф жил в своей системе координат – а она в своей. И с возрастом это становилось все ясней и ясней. С раннего детства он был тем, кто вытягивал ее практически из любой передряги, к кому она шла за советом, поддержкой. Видимо, и у таких терпеливых людей, как Вульф, есть свои пределы.

И кроме него ей мог помочь только один человек, поэтому она скинула с плеча рюкзак и принялась шарить по карманам в поисках телефона. Противница любых имплантов, она пользовалась только обычными аппаратами. На треснутом экране – его фотография: белозубая улыбка, сощуренные глаза, жаркий свет солнца. Он наверняка еще спит. Номер на быстром доступе. Гудок – отчего-то невнятный голос на том конце.

– Кто?

– Кай?…

Близнецы

– …Наше общество несомненно претерпевает изменения. Скоро будет три года, как родился последний в мире маг. Вырождение, экологическая катастрофа, проклятие, последствия ковид-19 – чем только мы не объясняли это ужасное событие тогда. Тысячи молодых пар отказываются от счастья иметь ребенка – потому что понимают: он не будет таким, как они. Связь с ребенком не-магом будет утеряна. Сейчас мы уже привыкли к этой мысли. Нам приходится меняться. Но нам приходилось меняться всегда – начиная с древнейших времен, когда в мир явились первые маги, продолжая средневековьем с его всплеском ведьмовства, и кончая нашими днями – нам всем нужно быть готовыми к переменам. Нам нужно сохранить то, что мы имеем – а сейчас мы особенно уязвимы. В связи с этим, мы считаем, что Совету стоит пересмотреть законодательную базу в отношении нечисти, но новые законы должны носить жесткий, решительный характер. Программа поправок, предлагаемая левыми партиями, предполагает ряд послаблений для нечисти и тем самым противоречит постановлениям о безопасности магического сообщества и ставит под угрозу сам факт нашего существования….

– Мальчишки! Выключите вы уже это!

Раздалось громкое шипение: крышка огромного котла приподнялась и выпустила густую пену, в мгновение ока залившую всю плиту. От котла повалил черный дым, запахло паленым – вбежавшая в кухню девушка вскрикнула и бросилась к плите, телевизор щелкнул и выключился.

– Марго! Интересно же! – возмущенно выкрикнул, выглядывая через спинку кресла, веснушчатый мальчишка с ярко-зеленой шевелюрой, и тут же закашлялся от дыма. – Что у тебя опять подгорело? Пахнет, как грязевая ванна тролля!

Марго, не слушая его, сорвала с себя передник и, размахивая им, согнала весь дым в один клубок – и, распахнув окно, вытолкнула его на улицу. Пена, словно смутившись покрасневшего лица девушки, скукожилась и поползла обратно под крышку. Ничего более не напоминало о произошедшем кроме напряженного, раздраженного выражения лица Марго. Она обернулась к мальчишке и ткнула в его сторону пальцем.

– Феликс, в подвале была еще банка с маринованными мухоморами. Давай-давай, живо!

Феликс закатил глаза и, пробормотав что-то невразумительное, вылез из кресла и поплелся прочь из комнаты. Послышался смешок, и в соседнем кресле обнаружился второй мальчишка, похожий на первого как две капли воды – только цвет волос нормальный, черный. Опасно крутанув кресло, он уселся лицом к плите и, подперев голову кулаком, сообщил.

– А по телику говорят, что вырождение магов начали эльфы, чтобы отомстить. Что еще до Карательных походов они создали заклятие, которое, активировавшись ровно через пятьдесят лет, должно было положить конец нашему подвиду. Или что эльфы до сих пор среди нас, и опять же, пытаются таким образом ослабить нас, и после, когда наша численность сровняется, отомстить….

Он многозначительно замолчал, но Марго не ответила. Мальчишка нахмурился и с подозрением посмотрел на нее.

– Марго? – осторожно спросил он. – Что-то случилось?

Девушка рывком распахнула дверцы шкафа. Грохнула на стол пачку муки, высыпала ее в миску – и тесто заходило в ней ходуном, выплескиваясь за края на прежде чистый кухонный стол. В кухне на какое-то время повисла тишина; кружились в золотистом воздухе крупицы муки, булькало в котле.

– Ваша мать ищет вас, – наконец резко ответила Марго, и, сдернув с крючка полотенце, принялась остервенело тереть плиту.

– Мать? – У мальчишки отвисла челюсть. «Мать?» – прозвучал у него в голове ошарашенный голос брата. «С чего вдруг?» – Спустя столько лет? Откуда она… С чего это она вдруг?

– Понятия не имею, – движения Марго были резкими, дергаными, и тесто, завозившееся в своей миске быстрей, начало выплескиваться на стол неопрятными кляксами. Кляксы разевали беззубые рты и тихонько подвывали, просясь обратно в миску.

– Но… она ведь сама отдала нас, – парень понизил голос. – Она приняла такое решение. Поздно передумывать, как бы.

«Поздно», – возмущенно подтвердил Феликс.

– Да, как бы. – Марго швырнула тряпку в раковину. – Но если она захочет вас вернуть, они будут на ее стороне.

– Она не может, – парень растерянно запустил пятерню в волосы. Его отсутствующий взгляд следил за дергаными движениями Марго, кромсающей лук огромным ножом. – Ей же не позволят, верно?

– Она ваша мать. Вы у меня… не совсем официально, и… короче, я очень грязно все тогда сделала…. Не по правилам. В городе новый Инспектор, говорят, перекапывает архивы, допрашивает… Энди, если все это всплывет….

– Да ну, Марго. Не всплывет. – Парень ободряюще улыбнулся, теребя зеленую прядку. – А если и всплывет – правда все равно на нашей стороне. Ничего страшного не случится.

– Скорее всего, – пробурчала Марго, но что-то в ее тоне насторожило Энди.

В дверях появился запыхавшийся Феликс с огромной пыльной склянкой в руках, в мутной глубине которой плавали ядовито-красные шапочки грибов. Марго рассеянно кивнула, забирая ее. Феликс сел на краешек стола и, переглянувшись с братом, вздохнул:

– И что она собирается делать?

– Ищет меня. Нас. Если этот Инспектор вправду таков, как все говорят – меня отправят в тюрьму, а вас отдадут ей.

– И тогда мы напомним, что мы – не вещи, и однажды принятое решение иногда не может быть изменено. – Твердо сказал Феликс. – Перестань волноваться, Марго. Может, нам даже стоит первыми связаться с ней?

Марго вздрогнула. Ее лицо окаменело и побледнело.

– Нет. – Отрезала она. – Не вздумай, Феликс. Не вздумай.

Повисла тишина. Марго стояла спиной к ним, прямая и напряженная. Братья переглядывались, ведя немую беседу. Наконец Энди окликнул ее.

– Маргош…

– Чего?

– Успокойся. Еще ничего не случилось. Кто знает – может, она резко передумает. Мне почему-то кажется, что ты преувеличиваешь. Чего такого ты могла натворить?

Марго резко вздохнула.

– Могла.

Феликс переглянулся с Энди; пару секунд занял их безмолвный разговор, и оба, поднявшись, подошли к Марго. Поднырнули под руки и прижались к ней, обнимая с обеих сторон.

– Мы не дадим себя отобрать у тебя, – прошептал Энджел.

– Да. – Подтвердил Феликс, пытаясь заглянуть Марго в лицо. – У нас только одна мама – и это ты. Все будет хорошо. В конце концов, у тебя есть мы – и Дом. Верно?

Дом, услышав свое имя, легонько тряхнул сковородками, висящими на стене, в знак согласия. В его глубине что-то глухо ухнуло, и по комнатам пробежал сквознячок.

Марго улыбнулась. Тень грусти и усталости все равно осталась на ее лице – но она улыбалась нежно и счастливо, как улыбалась всегда. Улыбка молодила ее и без того юное и красивое лицо.

– Спасибо, – тихо шепнула она, по очереди целуя в макушку обоих близнецов. – Мои защитники.

Она шмыгнула носом, торопливо, пока не видят близнецы, стирая выступившие на глазах слезинки, и преувеличенно весело спросила:

– Ну что, поможете мне приготовить к завтраку пирог с мухоморовым варением?

– Спрашиваешь еще, – воскликнул Энди, отстраняясь и заглядывая ей в лицо. – А потом мы в сад. Можно?

Берта

Она сидела на качелях, едва заметно раскачивая их, когда с неба бесшумно спустился, извиваясь кольцами, белоснежный китайский дракон. Солнце томилось за горизонтом, и его лучи мягко вызолотили перламутровую чешую и длинную белесую гриву, вьющуюся вдоль хребта. Он мягко коснулся лапами песка – и, плавно поднявшись на дыбы, обернулся Каем. Небрежным движением скинул со лба волосы, открывая раскосые глаза.

– Привет, – сказал он, и Берта улыбнулась. Подняла телефон, демонстрируя экран с остановленным секундомером.

– Минута пятнадцать секунд. Я даже не успела расстроиться.

Кай виновато улыбнулся, снова запустил руку в челку.

– Это плохо?

Берта не ответила. Соскочила с качелей и, уронив руки Каю на плечи, ткнулась лбом ему в грудь. Секунда – Кай, хмыкнув, обнял ее, прижался щекой к макушке, вдыхая Бертин запах – полынь, немного пыль и… собачья шерсть? Об их ноги потерлась Сиф.

Обнимая Берту, Кай не мог не чувствовать ее смятения и усталости. Да, предчувствие не обмануло его. Ночка опять выдалась нелегкой. Но об этом лучше спросить позже. Не сейчас. Сейчас стоит немного отвлечься. Он немного отстранился и, приподняв завесу ее волос, мягко спросил:

– Слетаешь со мной по делам? – Берта взглянула на него из-под ресниц и кивнула.

– Отлично. – Он наклонился, почесал Сиф за ухом, поднял ее и посадил Берте за пазуху. Хитро ухмыльнулся и, резко запрокинув голову, взмыл в воздух, перекувыркнувшись назад. От головы его побежало бледное сияние, вытянулось, покрываясь чешуей, тело, и, едва не задевая землю поджатыми лапами, Кай скользнул вперед. Берта едва успела схватить его за рога и перекинуть ногу через драконью шею, и Кай взмыл вверх, невесомой, гибкой, вьющейся змеей. Они взлетели так высоко, что Берте стало холодно, а солнце показало свой край за домами, венчающими вершину сопки. Перед ними расстилался город, рассыпавшийся в весенний зелени. Утренняя дымка стелилась над ним, и в чисто вымытых недавним дождем окнах на вершинах сопок уже золотились, красуясь, лучи. А прямо впереди, в отдалении, расстилалось море, сверкающее, золотистое, укрытое легким флером, уходящее в самый горизонт. Над морем, медленно и величественно, плыл, мигая огоньками на боках, Небесный Кит. Второй показался справа, совсем-совсем близко, так что Берта на миг испугалась. Кай взял вправо – и на миг мир оказался снизу, и Берта едва успела запахнуть кофту, чтобы не выронить Сиф. Кай подлетел к самому Киту – близко-близко, так что они оказались в сутолоке крошечного, почти неосязаемого Криля, и от его щебета заложило уши. Кай взлетел вверх, на воздушном потоке поднимаясь к спине Кита. На ветру трепались цветные тряпиц – остатки шатра, из тех, что древние маги любили строить на Китах для своих странствий. Ткань выцвела, в ней запутались облака и звездная пыль, а шесты покосились. Рядом стояло плетеное кресло, и Берта с грустью обернулась, глядя на него, когда Кай скользнул мимо.

Дыхание перехватило – дракон вошел в головокружительный вираж, подчинившись вихрю, созданному хвостом Кита.

Берта видела зажмуренные от удовольствия глаза Кая. Видела, как расплывается в улыбке зубастая пасть. Как трепещет на ветру его белоснежная грива, и как он ловит ушами звуки утра. Он был в своей стихии – и был счастлив. Она подумала о себе, и с удивлением обнаружила, что страх, обида и боль покинули ее, оставив в душе приятную пустоту. Это была свобода – счастье было вокруг нее, оно лилось внутрь, ибо внутри было свободно. Вокруг было утро, была весна и был Кай. Вокруг была жизнь, и она была прекрасна.

Берта раскинула руки и закричала.

Кай взял влево, и под ними оказался лес. Густые кудрявые кроны – словно мох под ногами гиганта. Кай пошел кругами на снижение, и Берта на миг расстроилась. Ей хотелось лететь дальше, лететь через океан, лететь на край земли. Но, раз уж Кайне полетел дальше, услышав ее счастливый клич, значит, на то была причина.

Но все же она тайком грустно вздохнула.

Полет на край света откладывается до лучших времен.

Город еще дремал – даже в центре машин было непривычно мало. Кай сделал круг над куполом театра; отсюда открывался вид на всю бухту, сверкающую золотом, полную ранних портовых звуков. Он осторожно опустился подле; Берте пришлось пригнуться, чтобы ветки не выкололи ей глаза. Берта соскользнула на землю, только передние лапы Кая коснулись асфальта. Он тут же обернулся человеком – и, торопливо сдернув с пояса сланцы, обулся.

– Погоди, – окликнул он Берту, торопливо шлепая по тротуару вниз, к припаркованной там машине Инквизиции, – спрошу нам проводника!

Берта не ответила. Она уже начала догадываться, куда именно Кай ее позвал – и любопытство заставило ее глаза загореться. Она часто проходила мимо этой двери, железной двери в бетонном портике, заросшем плющом, затерявшемся среди кустов на склоне напротив театра, и каждый раз думала, что скрывается за ней – обычная трансформаторная будка или же спуск в катакомбы.

И видимо – от возбуждения по коже побежали мурашки – видимо, катакомбы… Интересно, водится ли там сейчас вся та нечисть, о которой ходит столько толков? Мавки, летучие мыши, вампиры и призраки – этим никого не удивишь, но, может, им немного повезет, и она хоть мельком, хоть краем глаза увидит лихо?

Впрочем, подумала Берта уныло, глядя на поднимающегося к ней Кая и орка в форме Инквизиции рядом с ним – ростом под два метра, на поясе – кобура, и взгляд жесткий, цепкий – если у ырок, лиха и мороков есть хоть немного мозгов, они и носа не покажут, и будут правы. Своя шкура каждому дорога. Сколько существ погибло, прежде чем власти создали резервации и запретили убивать нечисть? Те же катакомбы были переданы гоблинам на том условии, что они обязуются очистить их от всего живого, что расплодилось в них – решение, не афишировавшееся широко, но тем не менее всем отлично известное. Инквизиция в то время ослабла и была рада спихнуть хоть часть проблем на чужие плечи, заплатить за спокойствие чужими жизнями – кто станет считать потери гоблинов в этой кровавой бойне? А гоблины… гоблины устали от враждебности магов, устали от междоусобиц, и катакомбы были для них чем-то вроде пещер, в которых жили их предки. Город помнил, как гоблины – несколько таборов – спустились в подземелья, и двери за ними закрылись. Вновь открылись они только спустя тридцать лет, когда Инквизиция вернула себе прежнюю силу. Тогда и выяснилось, что гоблинов как таковых практически не осталось. Охотно уничтожая нечисть, они не менее охотно пускали ее в свои дома, и новое поколение на семьдесят процентов состояло из полукровок. Вот этих-то, непохожих друг на друга, красивых и уродливых, рослых и карликов и назвали одним словом – орки. Толкиен тогда был популярен.

– Если не хочешь, можешь не идти, – предложил Кай, заметив ее задумчивость и истолковав ее по-своему. Берта только приподняла брови, и он со смешком передал ей бейджик. На его собственный страшно было смотреть – судя по всему, писавший справился с фамилией «Бай Лонг» только с третьей попытки. – Правильно, я тоже от такого приключения отказываться не собираюсь.

Кай проследил за тем, как она прицепила бейджик на толстовку. Поправил. Зачем-то прихлопнул сверху ладонью. Посмотрел наконец в глаза.

– Только осторожно там, хорошо? Орки не особо… гостеприимные.

Берта промолчала. Кай имел в виду немного другое – быть терпеливой и покладистой. Многим – и в том числе Каю – прилетит, если Берта кого-нибудь случайно укокошит. А повод мог найтись – несмотря на тесное сожительство орков и магов, обе стороны взаимно друг друга недолюбливали. Маги орков – за сохранение первобытных традиций, и родство с нечистью, орки магов… наверное, просто в ответ.

Орк открыл перед ними дверь; Берта задержала дыхание. От холодного, влажного воздуха, вырвавшегося из темного провала, по коже побежали мурашки. Поймав Кая за рукав, она вошла следом за ним в неизвестность. Орк за их спинами закрыл дверь и, несмотря на собственную силу, понимание, что они тут по делу, оба вдруг ощутили, как давят бетонные стены и невольно подумали о том, что убегать от жителей подземелий в кромешной тьме, незнакомыми им коридорами – как минимум бесполезно. Маленький приступ клаустрофобии; Берте стало тяжело дышать, но по тому, как Кай с присвистом втянул воздух, она поняла, что ему еще хуже: дракон – зверь вольный. Орк обогнал их и пошел впереди, указывая путь. Все трое будто бы немного светились – достаточно, чтобы видеть друг друга, но недостаточно, чтобы различать все вокруг. Кай мягко сжал Бертину руку, и она с наслаждением прижалась к нему плечом – так она чувствовала себя намного увереннее. Но, наверное, не потому что верила, что Кай сможет ее защитить – в бою она намного эффективнее – скорей, так она чувствовала себя нужной. Чувствовала, что ей есть, что защищать. Немного успокоившись, она обругала себя за потерю бдительности, и вся обратилась в слух, зрение и нюх. Мир вокруг не был просто темным и холодным – у стен, окружавших их, была своя история – очень длинная и очень страшная. А по мере того, как они уходили все глубже, петляли по узким – она кожей чувствовала холод стен – проходам, спускались все ниже по бесконечным ступеням, она ощущала еще и давление толщи земли над собой. Трубы коммуникаций, многоэтажные дома, дороги, деревья. На миг она позволила себе увлечься – и почувствовала в пятнадцати метрах над собой чьи-то ноги, торопливо ступающие по тротуару. Но тут же прекратила это занятие – ей показалось, что за ней следят. Любопытство – это хорошо, но до тех пор, пока оно не переходит границы приличий.

В самом низу лестницы их остановили. Еще один орк, уже намного более колоритный, в татуировках и шрамах, с длинными патлатыми волосами, обыскал их, дождался, пока Берта под его тяжелым взглядом извлечет прямо из воздуха пару ритуальных ножей, подтаявшую шоколадку и пачку кошачьего корма, попросил оставить рюкзак и наконец-то пропустил. За их спинами со скрипом захлопнулась очередная толстая железная дверь.

– Зачем обыск? – спросила Берта, надеясь отвлечься. – Мы сами по себе оружие.

Кай пожал плечами.

– Он искал не оружие. У них серьезные проблемы с наркозависимостью.

Берту возмутилась.

– Мы же по делу!

Вдалеке наконец забрезжил свет; кромешная тьма сменилась желтоватым сумраком – под низким потолком, оплывшим известкой, горели голые лампы. Тусклые, они болтались на проводках под потолком, освещая общарпанные бетонные стены, украшенные известковыми подтеками и пятнами ржавчины. Местами из стен выходили трубы, по большей части проржавевшие и истекающие вонючей жидкостью. В выемке потолка копошились пушистые тушки летучих мышей, по полу сновали крысы, при звуке их шагов бросавшиеся в узкие, уходящие куда-то вниз тоннели. И только тут, немного оправившись от первого впечатления, перестав вглядываться в каждую тень и немного разочаровавшись – ничего сверхъестественного так и не показалось – Берта спросила у Кая:

– А зачем тебя собственно вызвали?

– Какие-то непорядки у одного из кланов, внятно мне не объяснили. Мягко говоря, сегодня ночью у них была небольшая стычка; один клан нарушил границы другого. В конце концов все мирно сели к одному костру, но Инквизиция недовольна. Обошлось без трупов сегодня – не обойдется завтра. Хотят выяснить, что могло так напугать этих бесстрашных воителей.

Это не объясняло, зачем Инквизиции понадобился Кай: дрязги орков можно разобрать и без помощи Провидца, но переспрашивать Берта не стала. Судя по всему, Кай сам знал немного.

Потянуло дымом. Потянуло запахом варева, пота, затхлой воды. Скоро едва заметный запах сменился вонью – и, свернув еще раз, они вдруг оказались в огромной пещере.

Потолок взмыл вверх – и затерялся в сумраке. Там где-то гудели вентиляторы, вытягивая дым. Но он все равно застилал все вокруг – и стен не было видно. Пылали костры. Между ними тулились кособокие палатки, сушилось белье, и носились, визжа, босоногие дети. Берта на миг запнулась у порога; Кай потянул ее за собой.

Запахи дурманили голову; многоцветные костры бросали странные отблески на серые безучастные лица сидящих перед ними. Все завалено тряпьем – словно орки, жившие среди бетона и железа, пытались таким образом создать подобие уюта. Из какой-то палатки к их ногам бросилась, рыча, странная тварь; Берта отшатнулась, прижавшись к Каю, и только потом поняла, что это всего лишь огромная, практически лысая крыса. От шипастого ошейника тянулась цепь – и крыса, не дотянувшись до них, встала на задние лапы, натягивая ее изо всех сил.

Инквизицию было видно издалека; люди в черно-золотых одеждах беседовали с пожилым орком чуть поодаль от палаток. Подле Берта разглядела Мастера Кая – и сразу пожалела, что пошла. Она на дух не переносила эту женщину.

– И Страус тут, – прошипела она, втягивая голову в плечи. Кай прыснул, но попытался спрятать улыбку и с укором протянул:

– Ну не начина-ай!

– Не, ну реально страус, – продолжала Берта громким шепотом. – Головой вертит как страус. Сверху вниз смотрит. И бюст свой носит, как сокровище, и блестяшки обожает. Спорим, у нее все украшения опять золотые и полным комплектом?

– Доброе утро, Инна Лаврентьевна! – громко крикнул Кай с широкой улыбкой.

Мастер обернулась к ним, улыбнулась, показывая зубы.

– Каюшка, наконец-то, – проворковала та, и Берта заскрипела себе под нос что-то не вполне цензурное, передразнивая ее интонацию. Кай, не переставая улыбаться, ущипнул ее за руку. – Мы тебя ждали, солнце мое. Мы с Яцуши уже заждались.

Лицо Инквизитора осталось невозмутимым. Невысокий, худощавый японец, он выглядел очень строго и внушительно в форме. По черным глазам никогда невозможно было понять, что он думает. Он лишь молча кивнул обоим.

– Что тут случилось? – спросил Кай. – Чему мы обязаны этой экскурсией?

– Вчера вечером семья Армана пересекла границы этого клана, – Инквизитор махнул папкой в сторону палаток. – Обошлось без жертв… Арман отказывается уводить своих обратно, все твердит про чью-то злую волю. Я уже проверил, ничего необычного. Подумал, будет полезно, если вы с Инной поглядите.

– С удовольствием. Берта… идешь?

– Я остаюсь, – пробурчала та, прячась за спиной Кая.

– Ух, испугалась? – улыбнулась одними губами Инна. Берта оказалась права; даже отправляясь к оркам, она нацепила янтарные серьги в золотой оправе, такое же кольцо и бусы до живота. Ну и накрасилась как на праздник. Сине-розово.

– Я ничего не боюсь, – оскалилась Берта. Инна притворно испугалась.

– Ой, матерая львица.

– Волчица, – пробурчала Берта под нос.

Кай кашлянул, скрывая смех.

– Ладно. Мы постараемся быстро. Обещаешь, что я вернусь и найду тебя целой? И желательно все вокруг тоже – целым…

– Я на сегодня лимит исчерпала. Не переживай.

– Не смогу.

– Не волнуйся, – Яцуши что-то быстро выкрикнул на гоблинском. – Рагон за ней присмотрит. Там в рюкзаках – сэндвичи и чай. Сильно сомневаюсь, что ты завтракала.

– Серьезно присмотрит? – Кай недоверчиво оглядел подходящего вразвалочку пожилого толстого орка, и тот ухмыльнулся. Впрочем, неубедительно: слишком уж плотоядно. – Ну ладно. Идем.

– Не скучайте, – кивнула Инна, по своей привычке, как-то подбородком что ли, не опуская высоко задранной головы.

Берта оскалилась ей в спину. Рагон продолжал лыбиться, глядя на нее.

– Чего? – буркнула Берта.

– Маги, – прорычал тот. – Совсем не отличаетесь от наших женщин. Такие же.

– Я не маг, – отрезала Берта. – Я ведьма. Нас за магов не считают.

Рагон равнодушно пожал плечами. Берта неуверенно обернулась. Ей совсем не нравилось, как на нее смотрят. Теперь, когда Инквизиция ушла, орки больше не делали вид, что им все равно на заявившихся в их логово магов. В частности, на симпатичную маленькую ведьмочку.

– Ну, где там сэндвичи? – неуверенно спросила Берта. – Показывай.

Рагон, не прекращая улыбаться, кивнул. И она малодушно подумала, что в нынешнем своем состоянии с целой ордой орков вряд ли справится. Только если обрушит бетонный свод. А тогда одной ночью в участке она не отделается.

Кай

Кай боялся, что идти придется долго, как-никак, а территория каждой семье принадлежала внушительная. К счастью, на этот раз выделенный для сопровождения орк повел их короткой дорогой. Им пришлось спуститься в темный и совсем неприятный люк – Кая вымотал не столько сам спуск, сколько ворчание Инны, которая даже идя в катакомбы обула туфли на неудобном каблуке. В конце тоннеля их ждал граффити-портал, выплюнувший всех четверых в крошечную бетонную каморку без единой двери с еще шестью порталами. Кай поежился, представив, каково это – оказаться здесь, глубоко под землей, не имея ни малейшего представления о своем местонахождении без орка, который может разблокировать портал.

– Редко ходим, – пояснил орк, колупая облупившуюся на порталах краску. – Обычно нельзя.

Пришлось довольствоваться этим скудным объяснением. Кай шагнул в портал сразу за Яцуши – и, выйдя на другую сторону, успел отскочить прежде, чем портал выплюнул Инну; Яцуши вовремя подставил руки.

Они оказались в разветвляющемся коридоре, достаточно хорошо освещенном. Тут еще сохранились запахи жизни – дыма, какой-то пищи, грязных тел. А еще пахло болотом. И не удивительно: бетонные стены покосились, из щелей сочилась мутная вода, соединявшаяся в мутный ручей. Вслед за этим ручьем они и пошли по коридору, проходя мимо темных ответвлений и ниш, в которых прежде наверняка сидела охрана. Шедший впереди Яцуши остановился первым; туннель полого уходил вниз, и был затоплен. В глубине тоннеля тускло горела лампочка, высвечивая осклизлые стены и черную, маслянистую поверхность воды. Похожая на тину растительность покачивалась на поверхности. И оттуда – из глубины уходящего во влажный мрак коридора – судя по словам орков, исходила накануне неясная угроза.

– Нечисть? – предположил Яцуши, вглядываясь во мрак. – В таких гиблых местах… ну только лихо обитает. Но лихо бы выползло наружу, наследило, попыталось напасть. Если оно где-то там в глубине – то скорей всего раненное или совсем юное.

– Вы думаете, нас может испугать лихо? – с презрением спросил орк. Яцуши равнодушно пожал плечами.

– Да. Я в Инквизиторах давно; видел достаточно этих монстров. Они бывают очень разными. Инна? Что скажешь?

– М-м… Я бы хотела послушать Кая, – жеманно ответила та, причмокнув языком.

Кай на миг подумал, что он сейчас может соврать. И никто об этом не узнает, потому что Инна даже не пыталась смотреть. Она маялась, хотела наверх, думала о кафетерии, в котором планировала позавтракать. И за это он ее ненавидел, хотя и понимал, что не прав. Но… ему в любом случае было интересно самому. Поэтому, вздохнув, он сделал пару шагов по тоннелю и, коснувшись пальцами стены, закрыл глаза третьим – змеиным – веком.

Мир покачнулся. Кай двинулся назад, в прошлое, сначала понемногу, с интересом наблюдая их маленькую процессию, двинувшуюся задом наперед к стене, на которой светился портал, исчезнувшую в нем… а затем ускорился.

Тут не было заметно течение времени. Все то же – голые стены и текущая вода, час назад, три часа, пять… лишь один раз он вздрогнул и остановился – увидев в воде фосфорецирующие глаза – но это оказалась всего лишь мавка. Их много водилось в подземных водах, бледных, пахнущих плесенью, напоминающих полуразложившихся утопленниц. И снова – час за часом без перемен одно и то же. Каю уже стало поднадоедать, он ускорил время еще немного – и тут наконец что-то изменилось. Он едва успел остановиться и чуть не выпал из транса – так был поражен. Это – эту силу – он держал утром в руках. То же самое чувство. Он понемногу, секунда за секундой, потянулся еще дальше в прошлое, желая разгадать эту загадку, разгадать вчерашнее видение.

– Это не лихо. – Сообщил он, не отвлекаясь от своего занятия. Яцуши с интересом наблюдал за ним, Мастер зевнула, жеманно закрывая розовый рот пухлой белесой ладошкой. И тут Кай вздрогнул. – Стоп. Я дальше не пойду.

– Что там? – Инна нахмурилась, подавляя второй зевок.

– Боюсь, взорвется, – Кай содрогнулся всем телом, моргнул пару раз – и, пошатнувшись, поднял на Яцуши осмысленный взгляд. – Темная энергия. Чистая.

– Ведьминская? – с энтузиазмом подсказал Яцуши. Кай подозрительно на него покосился.

– Не Берта. Если ты об этом. С чего это ты сразу про нее вспомнил?

– А, она тебе не рассказала? – притворно удивилась Инна.

– Нет, – отрезал Кай. – И знать не хочу. Сама расскажет, когда захочет.

– Как скажешь, – причмокнула та и перевела томный взгляд на Инквизитора. – Что от нас еще требуется?

– На что похоже? – спросил Яцуши Кая, не отвечая Инне.

Кай дернул плечами.

– Точно не скажу, я ведь не могу анализировать черную магию, не рискуя лишиться жизни. Так, со стороны только оценить. Ведьмовство, колдовство, вуду, некромантия, демон. Любой из перечисленных вариантов.

Инна саркастически хмыкнула.

– И чем нам помогут эти несомненно ценные данные?

Каю стоило огромных усилий не одарить ее позаимствованным у Берты убийственным взглядом.

– Я сказал, что увидел. Дальше пусть Инквизиция и разбирается.

– Где мы? – спросил Яцуши орка, о котором все уже успели забыть, и сделал пару осторожных шагов по тоннелю, чтобы заглянуть вглубь. Под идеально начищенными ботинками чавкнула застоявшаяся, мутная вода.

Орк пожал плечами.

– Квадрат п-9 где-то.

– А если относительно поверхности?

Орк только руками развел.

– У нас тут тоннели не линейные. Маги же копали. Порталы – это так, самое очевидное искривление. А мы наверх не ходим, живем и живем. Сами выясняйте, если надо.

– Ясно, – пробурчал Яцуши и передернул плечами. – Гиблое место.

– А то, – удовлетворенно пробурчал орк. – Погост это.

– Что? – вздрогнул Кай.

– Погост. Арман своих умерших по этому пути сплавляет.

– Зачем? – Кай поспешно отступил на пару шагов прочь от кромки воды. – Там такое из этих трупов вырасти может – стократ хуже лиха!

– Не вырастет, – орк снова ухмыльнулся, показывая клыки. – Мавки съедают.

– Отвратительное отношение к почившим, – поджала губы Инна.

Яцуши поспешил вмешаться, пока орк не успел обидеться.

– Тело должно быть уничтожено, чтобы душа беспрепятственно отправилось в край предков. Инквизиция предоставляет услуги по кремированию но, судя по всему, – Яцуши выразительно посмотрел на орка. – Иногда дело обходится и без них. Кай, сам понимаешь, Берту я исключать из списка подозреваемых не могу.

Кай пожал плечами. У него нет ни единого разумного аргумента, чтобы спорить. На интуиции достоверную теорию не построишь.

Не сговариваясь, они повернули обратно. Негусто, но ничего не поделаешь. Яцуши, сунув руки глубоко в карманы, отдавал орку распоряжения.

– Поставьте пост, рассчитанный на лихо. Если повторится – пускай отступают. Я бы очень хотел отправить вглубь дрон, но что-то мне подсказывает, что мы потеряем с ним связь после первого же поворота коридора в лучшем случае, а в худшем успеем полюбоваться на личико мавки перед тем, как она разломает дрон на кусочки.

– Ага, – согласился орк. И пояснил укоризненно, – В жилых камерах вай фай есть, и на этом все. И про мавок вы правильно говорите. Дикие они.

Путь назад показался короче; только возникло неприятное ощущение. Они уходили, оставляя за спиной страшный волглый тоннель, и Кай заметил, что неосознанно пытается идти тише – звук его шлепанцев слишком гулко отражался от стен. Даже если там всего лишь лихо – это плохо. Лихо – это искаженное человеческое сознание, искаженная до абсурда и ужаса идея, исковерканное чувство, понимание мира. Они бывают разными – очень умными и глуповатыми, расчетливыми и хитрыми, слепыми от ярости или внутренней боли, равнодушными к собственной гибели. И возможности лиха ограничиваются лишь фантазией и силой эмоций человека, которым оно когда-то было. Поэтому, когда портал перенес их обратно, Кай почувствовал облегчение. Тут было безопасно; кто бы ни прятался в глубине того жуткого тоннеля, сквозь портал без помощи орков ему не пройти.

– У тебя точно нет больше соображений? – тихо спросил Яцуши, приотстав от Инны, ворчавшей себе под нос что-то потраченном впустую утре.

Кай заколебался.

– Есть. Я уже встречался с этим… с этим чувством вчера. Было видение. Впрочем, вполне возможно, что я предвидел именно твое приглашение помочь.

Яцуши хмыкнул, но ничего не ответил. Поворот – и они вышли в необъятный зал, и Кай снова поразился, насколько громадным он был.

У самого выхода их ждал Рагон; он успел натащить к тоннелю тряпок, развести костерок и поставить над ним котелок, в котором что-то смачно булькало. Орк мешал это что-то крупной костью, и Кай не сомневался, что эта импровизированная поварешка видела еще пра-прадеда нынешнего вождя.

– А где Берта? – спросил Кай, оглядываясь.

Рагон поднял на него глаза, осклабившись, и пожал плечами.

– Откуда ж мне знать?

Кай слышал, как Яцуши втянул воздух сквозь сомкнутые зубы.

– Ты обещал, что присмотришь за ней.

Орк снова пожал плечами.

– Девчонке захотелось прогуляться. Кто я такой, чтобы удерживать ее.

– Куда… куда она ушла «прогуляться»? – прохрипел Кай, холодея. Он уже видел, как Берту, без сознания, опускают в котел. Или как ее гонят по лабиринтам, вперед и вперед, вопя и улюлюкая, и щелкают челюсти лысых крыс, пытаясь схватить ее за пятки… – Где она?!

Рагон улыбнулся еще шире и неопределенно махнул рукой….

Кай бросился в ту сторону, не слушая, что Инна кричит ему вслед. Он несся вперед, пытаясь вычислить в вонючем воздухе Бертин запах. В какой-то момент он уловил его – и бросился дальше уже по следу, лавируя между палаток, перескакивая через кучи тряпья, врезаясь в орков. Ему вслед что-то кричали – он не слышал. В ушах стоял Бертин крик – какой он слышал однажды. Ведьминский крик, полный ненависти ко всему….

– Берта!

Она сидела у костра – к нему спиной. Услышав крик, она медленно обернулась – и ее мутные глаза понемногу прояснились, когда она узнала его. У Кая от облегчения подкосились колени.

– Вот ты где!

Орчиха, сидевшая по другую сторону костра, испуганно подняла голову; на руках у нее был ребенок. Кай отер пот со лба. Подошел не торопясь, пытаясь унять бешенное сердцебиение.

– Я думал, тебя сожрали… что ты тут?… о Господи…

Он отвел глаза и, глубоко вдохнув, попытался досчитать до десяти.

– Нам определенно надо будет об этом поговорить, – констатировал он, сосредоточенно глядя в потолок. – Но попозже.

– Что не так? – Берта растерянно провела рукой по головке темнокожего младенца, прильнувшего к ее враз налившейся груди. Кай не смотрел, но ему и не нужно было. Он видел, как нежно и крепко она прижимает малыша к себе.

– Да не, все ок. Я нашел ее, подождите меня там! – крикнул он Яцуши, показавшемуся из-за палаток. И, когда тот заколебался, уже раздраженно дернул плечом. – Сейчас придем, подождите!

Яцуши развел руками, но послушался. Инна попробовала было запротестовать, и Инквизитор мягким, но властным движением развернул ее в противоположную сторону. Берта заерзала.

– Вы нашли, что искали?

– Не совсем. Туннель затоплен, внутрь соваться опасно, а я ничего путного не увидел. Инна уверена, что нас зря вызвали, и вообще орки паникеры – испугались своих сказок… по крайней мере, я уверен, что она так думает. У нее хватило ума не говорить это вслух при проводнике.

– А ты? Не думаю, что ты веришь этой матерой львице…

Кай рассмеялся. Немного болезненно.

– А я не спорю. Ничего серьезного. Пойдем? Или останешься тут?

– Нет, пожалуй, – немного подумав, ответила Берта. Каю хотелось бы верить, что думала она над своим решением не всерьез. – Идем.

Она отдала младенца матери и, обогнув Кая, попыталась заглянуть ему в лицо. Тот устремил взгляд в потолок.

– Ты за что-то на меня сердишься? – Берта удивленно коснулась его груди.

– Толстовку сдала в фонд помощи многодетным оркам? – отозвался тот, продолжая смотреть вверх.

Берта на секунду задумалась.

– Ой.

И обхватила себя руками, полностью приходя в сознание. Кай вздохнул.

– И как я с тобой до сих пор с ума не сошел?

– Не знаю, – Берта робко улыбнулась, и по голосу Кай с облегчением понял, что она полностью пришла в себя. – Не одолжишь футболку? Мне что-то не хочется тут ничего брать…

Близнецы

На лестнице было темно. Близнецы знали каждую скрипучую ступеньку, и торопились вверх, сталкиваясь плечами, то прижимаясь к перилам, то перескакивая через одну, заговорщицки бесшумно смеясь и прижимая указательный палец к губам, говоря друг другу без слов – тише, тише….

В гостиной горел свет; они уже намеревались прошмыгнуть мимо, но внезапно Ли остановился – так что Энди налетел на него.

«Что такое?» удивился он.

«Слушай», ответил Ли, пятясь назад и на цыпочках крадясь в коридор. «Марго не одна».

Энди последовал за ним. Действительно, из гостиной доносился еще один голос, незнакомый им. Мужской. И, хоть оба подсмеивались над симпатией Марго к Вульфу, оба в этот миг подумали, что гораздо больше хотели бы услышать его.

– …риск в этот раз слишком велик, – смогли разобрать они. – Если бы вы сразу тогда обратились ко мне, проблем бы не возникло…

– Я вам говорила. Я только-только вышла из тюрьмы и понятия не имела, что делать. Я растерялась, и наделала ошибок, – внятно и твердо говорила Марго.

– Дело обречено на провал, – в голосе мужчины слышалось некоторое раздражение. – То, что я берусь за подобные сложные случаи, не значит, что я готов рисковать своим положением.

Близнецы замерли, ловя каждое слово.

«Это неправильно. Она не может рассказывать чужому. Одного свидетеля достаточно, чтобы отправить ее под суд». Ли дрожал, мысли его путались.

«Тихо. Дай дослушать».

– Факт манипуляции невозможно будет скрыть – если он всплывет, у меня будут гораздо большие проблемы, и я это прекрасно знаю. Я и не прошу как-либо обходить его стороной… мне лишь нужно, чтобы вы донесли до этих людей – я не могла оставить мальчишек матери. Есть же какая-то статья о передаче детей магов службам опеки и приемным семьям, если родительской заботы не хватает для обеспечения нормального развития? Да, я прокололась, не оформив всего как следует, не поинтересовавшись, как это должно быть сделано, но…

– Тысячи магов выросли в обычных семьях, – категорично отрезал голос. – Тысячи магов выросли нормальными людьми, способными волшебниками и любящими сыновьями и дочерьми. С чего вы взяли, что ваши – исключение?

– Потому что они – мои, – тихо ответила Марго.

Молчание. Такое говорящее, такое выразительное молчание. Близнецы оба дрожали; Ликс нашарил пальцы Энди и больно сжал. Рука его была мокрой от волнения.

– Я не могу предать их сейчас, – судя по всему, Марго пыталась взять себя в руки. Не разрыдаться на глазах у этого человека.

– Эта женщина – настолько плохой человек?

– Нет, нет, конечно нет… Но мальчишки – мои дети. Я вырастила их и воспитала. Они – часть меня, им нужна я, а не чужая им женщина.

– Это был ваш выбор. Сделать эту женщину чужой для них.

И снова – это молчание. Натянутое, словно струна. Грозящее в любую секунду порваться и хлестнуть со всей силы прямо по живому, рассекая плоть.

– Я ошиблась, – близнецы не расслышали, скорее угадали эти слова. Марго выдохнула их, как что-то, что давно признала сама, но никогда еще не говорила другому. Не могла. – Нельзя, чтобы они расплачивались за мои ошибки.

– Прошу меня простить, – судя по шороху, гость поднялся с кресла. – Но это мое окончательное слово.

Энди толкнул брата по направлению к лестнице; они успели завернуть за угол и перескочить несколько ступенек прежде, чем дверь гостиной отворилась, и гость вышел в коридор. Они смотрели на него, затаившись, вжавшись в стену в самой тени. Суровое, чисто выбритое лицо и жесткий, цепкий взгляд. Марго рядом с ним казалась крошечной и совсем потерянной. Они оба ушли вниз – и братья, уже не скрываясь, поспешили наверх, чтобы все нормально обговорить; мысли метались и путались, и оба думали одно и то же.

Оба, не сговариваясь, свернули к террасе и распахнули стеклянные дверь. Повеяло прохладой. Над темным садом летали огоньки – то ли светлячки, то ли фонарики фей.

– Значит, все действительно серьезно, – сказал вслух Энди то, что думали оба. – Значит, не так уж и просто, как мы думали.

– Это несправедливо, – буркнул Ликс, ложась грудью на перила.

– Марго снова ищет помощи не у того, – вздохнул Энди. – Мне так кажется. Как и тогда. Все было бы намного проще, если бы она искала помощи у хороших людей. А не таких. Страшных и колючих.

Ликс не ответил. Они стояли молча, рассеянно глядя в темное, полное огромных звезд небо. Этот сад, дом, Марго… неужели они действительно могут лишиться всего этого?

– Это невозможно, – неосознанно прошептали они оба.

Что было бы, если бы не Марго? В их воспоминаниях проносились яркие, волшебные картины детства. Цветочная лавка, представлявшаяся им всегда кладовой чарующих, невозможных чудес. Яркие, пахнущие благовониями жилые комнаты, всегда теплые и уютные. Гудение камина зимним вечером, и под одеялом так тепло, а на широкой кровати Марго места хватает всем, и ее голос, рассказывающий истории из ее прошлой, сказочной, нереальной жизни, убаюкивает и заставляет детские сердца трепетать и сжиматься от нежности. Весна в саду, и воздух звенит от голосов фей, все вокруг кипит жизнью, кажется, что слышно, как лопаются с треском миллионы почек и тысячи бутонов, выпуская в сладкий, густой воздух нежные лепестки.

– Марго была права, и она должна это понимать, – выдохнул Энди, роняя голову на руки. Ли похлопал его по плечу.

– Все будет хорошо. Мы не позволим ничему плохому случиться.

– Мы с тобой?

«Мы с тобой».

Берта

По привычке ключ поворачивала медленно, чтобы щелчок не разбудил тройняшек. Но, уже скользнув в дверь, поняла, что могла и не стараться. Родители кормили их ужином – и на кухне царил радостный, галдящий хаос.

– Берта, – мама, растрепанная, выпачканная кашей, выглянула из дверей. – Здравствуй, солнце. Ты вовремя. Поможешь?

– Конечно, – улыбнулась она. – Только переоденусь и руки помою.

Дверь в ее комнату была заперта, но ее явно открывали за время Бертиного отсутствия – для того, чтобы понять это, не нужно было быть ведьмой: мама раздернула внутри шторы и приоткрыла окно – то есть сделала одновременно две вещи, которые Берта каждый раз просила ее не делать. А также накрыла постель пледом и унесла всю грязную посуду, тем самым нарушив еще два аспекта порядка.

Из-под кровати исходило бледно-голубое свечение. Кошки, недолюбливающие солнечный свет и сквозняк, спрятались все под кровать. Сиф потерлась спинкой о Бертины ноги и шмыгнула туда же.

Берта закрыла окно. Посмотрела на стол, на котором мама сложила все бумаги вперемешку в две аккуратные стопки. Подумав, сложила из двух одну, высокую и неустойчивую и, ткнув пальцем, обрушила все строение. Бумаги, тетради, книжки и обрывки ткани разлетелись по всему столу. Она сдернула покрывало с кровати и зашвырнула его на шкаф, спихнула на пол подушку. Вытащила из ящика свечи и, расставив по комнате, зажгла. Запахло чем-то приторно сладким. Берта удовлетворенно кивнула: теперь это похоже на дом.

Спустя минуту она вошла на кухню, немного усталая, но в целом бодрая и довольная жизнью.

– Ну, что у нас тут? – спросила она, целуя в лоб Артемку, радостно потянувшегося к ней ручонками. Валька загукала и плюнула кашу, улыбаясь старшей сестре своей беззубой, чумазой улыбкой. Рома ее даже не заметил; он сосредоточенно жевал, скосив глаза к носу.

– Без тебя сложно. Они все одновременно кушать требуют, – у отца даже очки оказались запачканы. – И так же одновременно воротят нос от своей ложки, пытаясь заглянуть к соседу. А вдруг у других вкусней?

Берта хмыкнула, забирая тарелочку у мамы и присаживаясь на корточки перед Валькиным стульчиком.

– Ну, как дела, чумазая фея? – спросила она, заглядывая в огромные голубые глаза сестры. Детям положено бояться ведьм. Берту не боялся ни один младенец в мире.

Они с Каем выбрались на поверхность, распрощавшись с Яцуши и Инной. Наверху уже наступил день, и оба почувствовали, что жутко проголодались. Они завернули в какую-то кофейню, заняли столик в углу… и просидели там три часа, выпив рекордное количество кофе и сжевав столько пирожных, что наверняка стали легендой среди девушек-бариста.

Берта рассказала Каю все – повторять эту историю ему было намного приятнее, чем Анисимову. Он хотя бы не слушал с таким видом, будто считал, что Берта выдумывает все на ходу.

– Забавно, – пробормотал Кай, с задумчивым видом купая кусочек торта в кофе. – Похоже на некромантию. Интересно, могла эта же сила проникнуть в катакомбы? Или энергия от вашего взаимодействия…

– Возможно. Я сильно перенервничала и мало что могу сказать про него, но вот я сама могла дотянуться и до подземных тоннелей… Жаль только, что кроме тебя мне никто не верит, – вздохнул Берта. – К тому же, похоже, что у меня проблемы: у нас новый инспектор в городе.

Кай вскинул на нее ошарашенные глаза.

– В смысле? И что про него слышно?

Берта сморщила нос и неопределенно мотнула головой.

– Анисимов говорит, что он вряд ли станет закрывать глаза на мое поведение. Утром я ему поверила, а сейчас думаю, что он мог и пугать. В любом случае, приятного мало.

– Согласен, – пробормотал Кай. – Если что, делай вид, что выбираешь ковен. Какое-то время протянешь.

– Ага. Какое-то. Кай, а что потом? – она посмотрела на свои ладони, лежавшие на столе. Сжала кулаки, так что побелели костяшки. – Что? Я не смогу тянуть вечно. Моя сила… я становлюсь сильней, я все чаще теряю контроль. И мне это нравится – вот что хуже всего, понимаешь?! Мне нравится быть ведьмой. Я люблю это, и каждый раз, слыша зов, введусь на него – потому что хочу этого всей душой. Мне страшно, Кай. Я боюсь себя. Потому что… потому что когда я ведьма, у меня… другой взгляд на жизнь. Я считаю, что поступаю правильно. А потом… возвращаюсь в себя, и прихожу в ужас от того, что я делала или хотела сделать…

Она задрожала. Всхлипнула и уронила голову на руки, закрывая лицо. Кай отломил кусочек пирожного. Медленно прожевал. Взял тарелку, чашку и, обойдя стол, поставил их рядом с Бертиными. Сел на диван рядом с ней и осторожно обнял ведьму за плечи. Наклонился, отодвинул в сторону прядку серебристых волос, пытаясь заглянуть в глаза.

– Я тебя не боюсь. И ты не бойся.

Она всхлипнула. Выпрямилась, откидываясь на плечо Провидца, и убрала с лица волосы. Веки припухли, по щекам тянулись дорожки слез. Она криво улыбнулась.

– Ты просто не знаешь, что творится у меня в голове в такие минуты. Иначе сбежал бы сейчас и потребовал от Яцуши моего немедленного ареста…

Кай тихо засмеялся. Наклонился, прошептал на ухо с преувеличенной секретностью.

– Я ведь дракон. Пусть китайский, пусть там воплощение мудрости и благоразумия… я все равно дикий зверь и… признаюсь только тебе, порой мне хочется сожрать Инну. Целиком. Как удав. И потом сплюнуть косточки.

Берта хмыкнула. Кулаком растерла слезу по щеке.

– Спорим, даже Яцуши с его выдержкой временами думает о том, как бы скормить ее мавкам…

Они рассмеялись. Кай легонько дернул ее за ухо.

– Не бойся, слышишь? Ты хороший человек, я знаю. И ты справишься. Нужно только немного потерпеть.

Берта не ответила. Кай и не настаивал – помешивая остывший кофе, он как ни в чем ни бывало заговорил о планах на лето – когда у него будет отпуск, и они вчетвером, с Бертой и близнецами, отправятся в родовой особняк Кая, к его родителям, к лазурному морю и белым пляжам, на долгие-долгие два жарких месяца…

Потом они долго бродили по городу. Кай прислушивался к шепоту города, пытаясь выяснить чуть больше о виновнике ночного переполоха, а Берта брела рядом, следя за тем, чтобы Провидец, погрузившись в прошлое, не выбрел на проезжую часть. Было что-то умиротворяющее в этой долгой, как сам день, молчаливой прогулке и, возвращаясь домой, Берта вдруг поняла, что она абсолютно спокойна и довольна жизнью.

Она лежала в постели, и Сиф свернулась клубочком рядом на подушке, а толстый, отливающий рыжиной Локи бродил по ее одеялу, взад-вперед. На подоконнике Тюр методично обгрызал кактус, но Берте было лень пошевелиться. Она уже находилась в том пограничном состоянии между сном и явью, когда тело уже почти не принадлежит тебе, и разум понемногу проваливается в сладкую негу туманных образов.

Она так и не задернула штору, и в окно заглядывал месяц.

На кухне вполголоса переговаривались родители, кто-то из детей залопотал во сне. По шкафу бродил, что-то вынюхивая, Бальдр. Фрейя наконец вышла поесть, оставив котят. Тех не было слышно; притаились, пока матери нет рядом.

В зеркале отражался уголок ее кровати. Говорят, это плохо для спящего человека – отражаться в зеркале. Зеркала отражают человека целиком, и его душу, на них остаются ее следы. Зеркала слишком живые для неживого предмета.

Хотелось встать и зажечь перед зеркалом свечи. Это походило на навязчивую мысль – и Берта счастлива была бы уснуть и избавиться от нее, но Локи бродил по одеялу, а Тюр догрызал кактус. К тому же, Фрейя вернулась в корзину к котятам – и, залезая внутрь, опрокинула ее. Котята высыпались из корзины и, тут же проснувшись, затеяли дружескую возню. Сон как рукой сняло – Берта села и, выскользнув из-под одеяла, мягко, поджимая пальцы на холодном полу, прошла к зеркалу.

Из мутной глубины навстречу ей вышла растрепанная, бешенноглазая девчонка в легкой белой ночнушке.

Она не смогла бы назвать себя красивой днем, но ночь была ее стихией. И как ведьма, она была прекрасна. Смертельно прекрасна.

Ночнушка соскользнула на пол. Руки скользнули по коже, и зеркало в смущении подернулось дымкой. Она обожала себя такую и ненавидела. Боялась и мечтала принять эту сторону своей сути. Быть ей днем и ночью, в одиночестве и среди людей – такой. Та мощь, что плескалась в бешеных глазах ее отражения, была мучительно прекрасна.

Она опустилась на стул перед трюмо. Дохнула на свечу, зажигая фитиль. Огарок вспыхнул и затрепетал, освещая ломкие листы пергамента, заполненную густой алой жидкостью чашу и бегающие по листам пальцы. Она тихонько запела, гортанно, без слов, играя звуками, древними дикими напевами, переливами и почти что птичьими руладами. Пальцы чертили узор – выходя за края листов, смешивая жидкость чаши с чернилами, расчерчивая лист и взрезая его ногтями. Пламя свечи трепетало от ее голоса, танцуя. Зеркало и луна следили за ней, и только Тюр продолжал мочалить несчастный кактус, прижимая его к подоконнику единственной передней лапкой.

Последний росчерк – она опасно откинула стул на задние ножки, оглядывая свой труд. Ветерок прошелестел по комнате, трепля листы. Коснулся ее, зовя в танец. И Берта послушалась – легко вскочила со стула и закружила по комнате, следом за ветром, вскинув руки и закрыв глаза. Шелест ветра напоминал ее песни – такой же первозданный, спутанный, откровенный. Берта танцевала, влившись в слышную ей одну мелодию. Танцевала, взлетая в воздух, забыв о силе притяжения.

Ветер стих так же внезапно, как и начался – ускользнул в щели оконной рамы – а она упала на постель, довольная и умиротворенная. Пружина в груди растаяла, было легко и пусто. Она провалилась в сон – глубокий сон без сновидений.

А за окном зашумели деревья, и помчались по небу облака, гонимые сильным, холодным для мая ветром. Завертелся старый ржавый флюгер, залаяли разбуженные сменой погоды собаки. Сильный южный ветер дул с моря, заставляя моряков удивленно смотреть на небо и открывать прогноз погоды. Карта ветров менялась на глазах; сотворенный ведьмой ветер встраивался в реальность, меняя пути воздушных масс, облаков, путая чужие планы и изменяя возможное будущее.

Матвей.

Много лет назад

Матвей не был магом. Он даже не знал, кто такие маги – его отец и бабушка были самыми обычными людьми. Конечно, как и любому мальчишке ему хотелось чудес – вроде парящих предметов, руки Мидаса, превращающей все в золото, чтобы у него сами собой появлялись такие же игрушки, как у мальчишек во дворе…

Мамы он не помнил. Отец пил, и возможно, проблема была в этом. Правда, бабушка говорила, что пить он начал уже после ухода матери Матвея, но подросший парень этому не верил. Отец работал на местном ТЭЦ, всегда возвращался домой ровно в полседьмого. Если он был в хорошем настроении, то заходил к сыну, трепал его по голове и спрашивал домашнее задание. Если в плохом – Матвей умел превращаться в невидимку.

Он не любил отцову работу и старался не приближаться к нему, когда он только-только приходил. ТЭЦ стояло на пепелище магического экспериментального завода, мертвого от фундамента до тянущихся в небо осыпающихся труб. Темной, мертвой силой несло от него. В тот единственный раз, когда бабушка предложила Матвею сходить к папе на работу, у него едва не случилась истерика.

Стены ограждали страшную зону, фильтры очищали воду и электричество, сложная система предохранителей защищала от негативного воздействия весь хомос – как приняли за правило называть все человекоподобные существа – на территории. Но все равно что-то вырывалось наружу и проникало в дом Матвея.

Что-то, заставлявшее его дрожать по ночам, прячась под одеяло и изнемогая от жары. Что-то, шептавшее непонятные слова в ночной тишине. Что-то, что он краем глаза замечал в зеркалах.

– Призраков не существует, – сказала ему, еще совсем маленькому, бабушка, уставшая от его слез и капризов. И Матвей верил – пока он верил, что монстров нет, они не могли тронуть его. Пока он верил, он мог считать, что тень на стене – лишь игра света. Что шепот – шорох листьев под окном и иллюзия в его засыпающем сознании. Что движение в зеркале – оптический эффект. Долгое время это у него получалось.

Два раза в год бабушка ходила на кладбище на могилу деда. Матвею полагалось помогать ей – нести сумку, растения в горшках, да и вообще – если на своего сына бабушка уже махнула рукой, то во внуке она хотела воспитать добродетель. Матвей не любил этих походов, но никогда не возражал. Просто потому, что знал – объяснить причину своего отказа он не сможет.

В тот день на кладбище было людно. Родительская суббота; уроков в этот день не было, и не было надежды, что бабушка сходит на могилу с утра, одна. Матвей уныло перебирал ногами, одной рукой держась за мягкую бабушкину ладонь, другой прижимая к себе букет искусственных цветов. Ему не нравилось, что идти так далеко. Не нравилась замечательная солнечная погода, потому что хотелось оказаться в совсем другом месте, например во дворе, играть с друзьями. Не нравилось, что у бабушки в сумке конфеты, которые не для него. Бабушка сама сказала ему, что призраков нет – но зачем она тогда так упорно пытается угодить духу дедушки? Матвей устал ломать над этим голову и просто шел, рассматривая носки своих кроссовок. Он бы с удовольствием рассказал бабушке, как они с мальчишками бегали играть на гаражи – но смутно ощущал, что это будет не к месту.

Интересно, где все будут сегодня? Хотелось бы встретить их во дворе, тогда можно будет снова пойти на гаражи. В такой теплый день крыши нагреваются и вкусно пахнут резиной. Впрочем, к обеду они могут уже удрать на пляж, – уныло подумал Матвей. И тогда придется их искать. Вздохнув, он поднял глаза от своих уже порядком подзапылившихся кроссовок и посмотрел по сторонам. Грузная женщина, кряхтя, выпалывала траву вокруг гранитного надгробия, ее муж в сетчатой жилетке с карманами подновлял надпись. Чуть дальше молодой мужчина вышел из припаркованной машины. В тени, на густо заросшей сорняками могиле стояла, склонив голову на грудь, красивая девушка в белом платье. Нет, не девушка – еще совсем девочка. Она стояла совсем неподвижно; длинные светлые волосы ниспадали с плеч. Матвей посмотрел на бабушку, но не придумал, как сказать ей о девушке. Они прошли мимо, и он несколько раз обернулся, но девочка так и не пошевелилась.

– Что ты там высматриваешь? – спросила наконец бабушка, когда они уже отошли на порядочное расстояние. Матвей перестал выворачивать шею.

– Там девочка стояла. Грустная.

– Да? Я не видела.

Матвей не ответил. Наверное, это потому, что бабушка без очков. Она же всегда жалуется, что ничего не видит без них.

К дедушке надо было идти сначала по тропинке, а потом прямо через другие могилы. Бабушка помогала Матвею перелезать через оградки. Ноги тонули в палой листве, под ней виднелись неопрятные лоскуты потрепанных искусственных цветов, осколки блюдец, фантики… Матвей быстро устал и молча дулся.

– Пришли, – бабушка поставила сумку на землю.

Дедушка немного печально смотрел с потускневшей фотографии. Матвей плохо знал его и помнил совсем иначе. Он присел на ограду. Рядом с дедушкиным надгробием оставалось место – как говорила бабушка, для нее. Матвей смотрел на засыпанную прошлогодней листвой землю, на пробивающуюся траву… и нет, думал о том, в каком порядке он пойдет по «их» местам искать пацанов, если их не будет во дворе. Сначала на гаражи. Потом в соседский двор. Потом у киоска. Потом…

Дедушка чем-то походил на его папу. Только, наверное, все-таки красивее. Чуть поодаль, в сумрачной глубине, порхала белая бабочка. Кладбище уходило вдаль, терялось в лесу. Со всех сторон их окружали ржавые ограды и покосившиеся камни памятников – самых разных форм. Матвей прищурился и наклонился вбок. Это памятник или человек? На одном из камней сидел тощий мужчина; старик, понял Матвей, присмотревшись. Он сидел к Матвею в пол оборота, но смотрел куда-то в тенистую даль. Матвею было скучно, и он так и сидел, наблюдая за неподвижным стариком. Порой из-за игры света ему начинало казаться, что старик ему почудился – но спустя пару минут Матвей снова не сомневался в его реальности. Смотреть на старика было скучно, и Матвей принялся ковырять носком землю. Когда бабушка одернула его, принялся читать надписи на соседних надгробиях. На старика нет-нет да поглядывал, но тот все так же сидел, не шевелясь, и Матвей решил, что, может, это и памятник – просто далеко и плохо видно…

– Ну вот, – пробормотала бабушка, разгибая спину. – Намного лучше. Попрощайся с дедушкой, Мотя. Он был бы рад увидеть, как ты вырос…

Они шли обратно тем же путем, и бабушка вполголоса рассказывала что-то о деде; Матвей почти не слушал. Один раз он обернулся – и вздрогнул. Старик смотрел на него. Ничего в его позе не изменилось, только слегка поворачивалась вслед уходящим голова. Впрочем, Матвей не был уверен. Деревья заслоняли обзор, и вскоре старик совсем скрылся из виду.

Матвей испачкал штаны и ободрал ладонь. Веселый золотой свет проникал сквозь листву и грел щеки. Матвей проголодался и торопился. К тому же, больше не нужно было ничего нести – цветы остались у дедушки.

Девчонка стояла там же. Все такая же неподвижная. Матвей остановился, поджидая бабушку, и долго смотрел на нее, пытаясь понять – может, она ненастоящая?

– Пойдем, Мотя. Купим по дороге что-нибудь к чаю?

Он кивнул, и, проводив бабушку взглядом, снова повернул голову. И отскочил. Девочка смотрела на него, повернув голову почти на сто восемьдесят градусов, как сова. Смотрела устало, равнодушно… Матвей поспешил следом за бабушкой, боясь обернуться. Ему как-то уже было не очень жаль эту девочку.

– Не бегай на кладбище, сколько раз тебе говорить….

Под одеялом было жарко, но Матвей боялся оставить даже маленькую щелочку. Прошло, наверное, уже полчаса с момента, как отец лег, и в квартире выключили весь свет. Матвей не спал. Слишком много шорохов, странных звуков. Ему казалось, что он слышит голоса, правда, очень тихие и совсем неразборчивые. Может, он простудился? Ведь промочил же он кроссовки, когда они с пацанами кидали камешки в море. И голова болит поэтому.

Надо было бы, наверное, встать и разбудить отца. Тот поругается, но даст что-нибудь от простуды… но Матвей не мог решиться даже шевельнуться – а уж о том, чтобы встать и преодолеть комнату и коридор, не могло быть и речи…

Шаги. Он не столько услышал их, сколько почувствовал. Может, это отец услышал, что он не спит, и зашел? Как бы это было здорово!

Матвей слегка отодвинул одеяло, чтобы посмотреть, открыл глаза… и застыл.

Девчонка стояла прямо перед его кроватью и смотрела прямо на него, все так же равнодушно. За ней беззвучно пошатывался, ковыляя, старик. Матвей открыл рот, чтобы закричать, но из горла вырвался только какой-то сдавленный писк. Девочка вдруг улыбнулась и, наклонившись, спросила, широко открывая рот:

– Поиграем, мальчик?

Близнецы

Утро выдалось прекрасным. Сад весь благоухал: миллионы пышных цветов покрывали клумбы, под их весом склонялись ветки деревьев. Роса сверкала, отражая солнечные лучи, и сверкали крылышки цветочных фей, порхавших над всем этим великолепием. Их голоса напоминали гудение пчел, а яркость нарядов едва не затмевала пышность цветов. Энджел брел, с трудом приподнимая тяжелые от влаги ветви, нависшие над тропинкой. Следом за ним по воздуху плыла огромная корзина, нагруженная охапками самых разнообразных цветов. То и дело он останавливался, выбирал набухшие бутоны и, потянув за стебель, снимал их и складывал в корзину.

«Может, поменяемся?» ныл в его голове голос Феликса. Марго открывала магазин, а значит, на его плечи легла готовка, которую Энди обожал – а Ликс терпеть не мог. Энди злорадно ухмыльнулся.

«А кто вчера не разнес удобрения, хотя обещал? Я за тебя таскал. Так что давай, работай, и смотри, сейчас омлет подгорит».

Феликс продолжил что-то ворчать, но в мешанине мыслей невозможно было разобрать, что именно он говорит. Энди пожал плечами и побрел дальше. За садом его ждали оранжереи, потом стоило еще завернуть на огород – гномы наверняка уже накопали редиски, которая в этом году уродилась, и с прилавка разлетается только так…

«А мне даже хорошо, – злорадно бормотал Ликс. – Я в уютной кухне, потрясающе пахнет корицей, и ветерок колышет занавески… а этот там топает через холодный, мокрый сад, и за шиворот, наверное, уже литр росы залился. Ничего, минут через десять пальцы начнут отмерзать, а в огороде опять грязно, гномы размесили пресловутое удобрение своими сапогами, запачкали тропинки, и кроссовки, уже промокшие насквозь, провоняются наво…»

«У фей свадьба, – прервал его Энди, и Феликс запнулся на полуслове. Замялся; Энди ехидно поинтересовался: – Показать?»

Ликс радостно согласился, и не вспомнить, что секунду назад проходился насчет всего мокрого и холодного… Энди моргнул, карие глаза позеленели, черные волосы выцвели в блонд с болотисто-зелеными прядками, и уже Феликс удивленно распахнул глаза, глядя на толпу фей, окруживших двух других в самых ярких и пышных нарядах. Феи с арфами порхали вокруг, и было непонятно, сами собой дрожат над ними яблони, осыпая процессию лепестками, или и там прячутся крошечные человечки, изо всех сил раскачивая ветви.

«Ну как так можно, – сокрушался тем временем Энди на кухне, – ты чайник хоть мыл? Омлет пригорел, что я тебе говорил? Кофе остынет, слишком рано вариться поставил…»

«Цыц. Хочешь вкусно – готовь сам. А я дальше по саду пройдусь».

«Ну уж нет».

Феликс моргнул – и метаморфоза произошла в обратную сторону. Энди послал воздушный поцелуй удаляющимся феям и, подтолкнув корзину, бодрым шагом пошел дальше. За ворот действительно затекло, кроссовки промокли, а он из принципа не надевал резиновых сапог.

Маршрут всегда был один и тот же – изменялось только содержимое корзины, в зависимости от времени года. Дешевые наисвежайшие цветы, овощи и фрукты не задерживались на прилавках. Близнецы в равной мере любили и эти утренние прогулки, и работу в магазине, и неизбежные прополки, подрезания, опрыскивания… львиную долю работ выполняли гномы и цветочные феи, и сад как-то сам собой разрастался все дальше, краями загибаясь вверх, словно огромная чаша, и своей нереальностью напоминал страну Чудес Алисы. Вода текла вверх по склонам, и человек, поднимающийся к ограждающей по верхнему краю живой изгороди, не испытывал неудобств. Энди помнил этот сад совсем другим – крошечным, едва вмещавшим пруд, теплицу, несколько грядок и пару плодовых деревьев. Собственно, все их с братом детские воспоминания были связаны с этим садом, где они играли с Марго, учились уходу за растениями и своей первой магии. Счастливые воспоминания, которых, как они уже давно понимали, могло и не быть.

Они мало общались с другими детьми – почти все время проводили вместе. Впервые попав в школу, они удивились тому, какие разные бывают люди, и еще – что далеко не все умеют колдовать. Они вообще были совершенно другие, хоть близнецы так и не поняли, в чем заключалось это отличие помимо очевидного – волшебства. На уроках им было скучно, и они всегда торопились домой – в свой полный звуков, запахов, красок и развлечений мирок сада. По сравнению с садом весь мир бледнел; все казалось серой тенью, отражением – а реальность начиналась для близнецов за порогом их дома.

На домашнее обучение они перевелись в шестом классе, когда окончательно почувствовали, что в школе только тратят время попусту. В классе они были чужими, учителя недолюбливали их, в основном за экстравагантный внешний вид и странный, отсутствующий взгляд, который объяснялся просто – парни в тот момент приноровились играть в морской бой в уме. К тому же, подсознательно всех раздражало, когда близнецы менялись местами. Любой начнет беситься, когда вызываешь отвечать Ликса, а обернешься – у доски стоит Энди. Они с детства красили волосы в разные цвета, так как ненавидели, когда их путают. Энди предпочитал черный – цвет волос Марго, Ликс сменил с десяток цветов. Стоило их душам поменяться телами, и цвета менялись следом. От природы сообразительные, они доводили учителей до белого каления нежеланием делать то, что сказано. Марго даже и не пыталась сладить с ними, решив, что когда-нибудь они наконец поймут сами, что знания им в жизни пригодятся, и уж тогда возьмутся за учебу как следует. Когда наступит этот момент, неясно было до сих пор, но по крайней мере в ботанике и устном счете им не было равных: покупатель никогда не мог быть уверен, заплатил он втридорога или втридешева. В сложной системе льгот, скидок и наценок, которая устанавливалась, как только близнецы вставали за прилавок, не разбирался больше никто.

Так что оба прекрасно сознавали: их жизнь близка к совершенству во многом благодаря образу жизни самой Марго и магии, из которой состоит все вокруг.

Забирая у гномов коробку с редиской, Энди раздумывал о том мифическом образе «родной мамы», который уже лет десять маячил где-то далеко на горизонте – с тех пор, как Марго рассказала им – а теперь угрожающе навис над их крошечным домиком. Они с Ликсом знали только, что она не-маг, но ни об условиях договора, по которому Марго получила право называться их матерью, ни о других подробностях близнецы понятия не имели. И тем более ни разу в жизни не видели мать, хоть и подозревали, что она до сих пор живет где-то неподалеку и, вполне возможно, даже встречалась им на улице. Подслушанный накануне разговор не шел из головы.

«Нужно брать все в свои руки», – уверенно сказал Энди Феликсу, и тот сразу понял, о чем он. И скис.

«Как ты себе это представляешь?»

«Ну, для начала стоит разобраться во всем. Как думаешь, где Марго хранит документы?»

«Энджел!»

Но Энди уже принял решение. Он уже давно считался страшим в их отношениях, и последнее слово в любом случае осталось бы за ним.

Марго была в магазине и вряд ли поднялась бы наверх в ближайшие полчаса, а на задуманное дело им наверняка хватило бы и пятнадцати минут. Тем не менее, решено было кому-то остаться в гостиной и покараулить. Кому-то – то есть Феликсу, как противнику всей затеи. С недовольным видом, ворча, что Энди все равно ничего толкового не найдет, а делать так нехорошо, он все же залез с ногами на диван и с сердитым видом раскрыл журнал.

– Только быстро. Я тебя выгораживать если что не собираюсь.

Энди только пожал плечами. Даже если Марго застанет его копающимся в ее вещах, самым страшным наказанием станет внеочередное дежурство на кухне или в магазине, да и злиться она точно не будет. Только расстроится.

Спальня Марго располагалась на третьем этаже, напротив комнаты близнецов. Она была примерно такой же по размеру, но много места занимал стол со старинной швейной машинкой и стеллаж, вперемешку заполненный коробками с тканью, комнатными растениями и фотоальбомами. Энди вошел уверенным шагом и сразу же направился к письменному столу. Он прекрасно знал его содержимое – как и вообще содержимое любого шкафа в доме. Это было одной из причин, по которым Ликс был уверен, что ничего нового они таким образом не узнают.

Чувствуя себя сыщиком, Энди быстро перебрал тетради и бумаги в столе. Почему-то в фильмах о детективах те всегда просматривали вещи именно так – быстрыми, немного неряшливыми движениями, особо не вглядываясь в то, что листают… После стола – шкаф. Тут ему пришлось задержаться, внимательно листая папку с документами. Ничего. Три паспорта, свидетельства о рождении, в которых Марго указана как мать, медкарты, какие-то документы на дом, целая стопка – по магазину, еще медсправки…

«Ну что?»

«Пока ничего».

«А я что говорил? – Ликс зевнул. – Заканчивай, детектив. Мне скучно».

Энди не ответил. Цокнул языком и, сунув папку в шкаф, повернулся на пятках. Ну так не интересно. А может, тайник? Под половицей (кстати, что такое половица? Марго точно знает, в ее молодости ими сто процентов пользовались)? Под матрасом? Взгляд его упал на тумбочку у кровати. Банально, но… прикроватная тумбочка – вещь сама по себе почему-то интимная, в которую вряд ли станут совать любопытные носы даже близнецы… Но раз уж такой случай, Энди уверенно направился к ней, оглянувшись, впрочем, разок на дверь. В верхнем ящике – крема, пара фотографий с Вульфом и одна – их с Феликсом, зарядка для телефона… Нижний ящик заело. Энди дернул посильнее, запустил внутрь руки, приподнимая томик стихов – и присвистнул.

«Чего там? – моментально среагировал Ликс. – Надеюсь, ты нашел не то, о чем я…»

«Лучше сам глянь, – перебил Энди. – Одним глазком».

Он вздрогнул, левый глаз закатился – и вернулся зеленым, левая сторона головы выцвела. Ликс проморгался – и пораженно уставился на бумаги, которые Энди аккуратно достал из-под книги.

– Гномы дорогие, – выговорили они вслух.

Наверху лежали свидетельства о рождении, несомненно, их, дата рождения совпадала – но с совершенно другими именами.

– Степан и Владимир Николаевичи, – уголок рта Феликса пополз вверх. Половина лица Энди напротив нахмурилась. Бумаги выглядели так, будто их пару раз рвали – но снова восстанавливали.

– А ты говорил, – пробормотал Энди. Он отложил свидетельства в сторону. – Тут письма.

«Зачитай вслух, если что интересное. Я пошел»

Вдвоем в одном теле всегда было тяжеловато. Энди достал первое письмо из конверта.

«Кто сейчас пишет письма на бумаге? Тут о нас. От какого-то мужчины. Спрашивает, интересуется.»

Все письма были от одного человека, написаны ровным четким почерком. Человека звали Сота – и он был в курсе всего их детства, и близнецы удивлялись, читая пропитанные пониманием и поддержкой строки, в которых он давал Марго советы, рассказывал о своих детях, уверял ее, что она молодец…

Что-то было о каких-то «делах», где Сота призывал Марго не волноваться, говоря, что все уладит. «Не волнуйся, даже если вы встретитесь на улице, она ничего не заподозрит. Ты сама все сделала очень правильно…»

– Кто не заподозрит? Мать?

«Расскажи им часть правды. Не ври, и ни в коем случае не отпирайся. Будь готова, что когда-нибудь придется признаться. Это всегда больно, я знаю. Но ты справишься, Маргоша».

«Часть правды?» – с горечью переспросил Ликс.

«Не будем забегать вперед», рассудил Энди, «мы ничего не знаем, чтобы судить».

Ликс что-то проворчал, но вроде бы притих. Энджел провел пальцем по стопке писем. Совесть требовала вернуть все на место – но любопытство понемногу брало верх. В конце концов, это и их прошлое тоже – они заслуживают знать!

«Стой-стой-стой», запротестовал Ликс. «А если Марго узнает?»

«Тогда спросим напрямую», решился Энди, засовывая письма за пазуху. «Ни за что не поверю, что тебе самому не интересно». Феликсу было интересно – и возражений не последовало.

Берта

Моросило. Серо, склизко, холодно. Все вчерашнее тепло куда-то выветрилось, будто его и не было. Небо плакало. Тихо, безудержно, безутешно.

Берте нравилась такая погода: сумрачно, хочется уюта и горячего какао с зефирками. Близнецы, может, и угостят. Они любят всякие вкусности. Сладости, экзотические фрукты и свежая выпечка – это к ним и Марго. В памяти живо восстала картинка: близнецы в клетчатых фартуках на своей кухоньке, на противнях – горячие, восхитительно пахнущие кексы с ягодами… Мысль о еде приподняла настроение, и Берта зашага бодрей, расплескивая лужи. Скосила глаза, любуясь своим отражением в окнах дома, мимо которого она шла. Нет, ну разве не красавица?

Вчерашнее колдовство не прошло даром; она давно не чувствовала себя так хорошо. Ведьминская сила заставляла ее глаза пылать, словно раскаленные угли. Она не шла – летела, едва касаясь земли ногами, и черное старомодное платье раздувалось пышными воланами. Три призрачных кота – три фамильяра – бежали следом, то отставая, чтобы обследовать лужу, то ныряя в щели стен, то вырываясь вперед.

Берта шла к близнецам. Полчаса назад Феликс позвонил ей и сбивчиво, торопливо потребовал, чтобы она шла к ним. «Есть кой-какое дело, без ведьмы не справимся», вот и все, что он сказал, прежде чем бросить трубку. Это было его дурацкой привычкой – завершать разговор, не дождавшись ответа собеседника. Собственно, именно этим он разительно отличался от брата – своей хаотичностью и сумасбродностью.

Мимо прогрохотал трамвай. Спешили куда-то мокрые, сутулые люди. Меланхолично шуршали шинами автомобили. Пролетел над крышами экипаж. Два грифона хорохорились и задирали друг друга, скандально крича, как чайки. От этого карета тряслась и шаталась, грозясь выплюнуть сидевшего в ней мага прямо в серую морось. Неужели не проще было сесть в автомобиль?

Дом близнецов каким-то чудом втиснулся меж двух многоквартирных трехэтажек. Из-за этого он был очень узким – в два окна – зато и очень высоким. Казалось, верхние этажи нависают над тротуаром, словно дом наклонился вперед. Стоявший на тротуаре мог, хорошенько задрав голову, увидеть флюгер на вершинке шатровой крыши. Дом был весьма живописным; красного кирпича, с белыми полосками на стыках, с красной же черепичной крышей и высокими, полукруглыми окнами в кованых ажурных рамах. Стекла окон всегда запотевшие, к ним изнутри прижимается сочной листвой густая зелень. Цветочный магазин «Долина фей» – несколько слащавое название, впрочем, вполне соответствующее действительности.

Стеклянная дверь распахнулась перед Бертой, ненавязчиво зазвенел колокольчик. На нее тут же обрушились звуки: гомон десятка волнистых попугайчиков, блюз из старинного проигрывателя и голоса близнецов. Влажный, жаркий воздух. Пахнет землей и растениями, цветами и пряностями. Крошечное помещение кажется еще меньше из-за заполонивших его горшков, ваз, вазонов с комнатными растениями и букетами срезанных цветов. И за всем этим почти не видно близнецов, царящих за прилавком.

– Полив раза два в неделю и к осени зацветет… нет-нет, южное окно – это слишком. Лучше подальше от него, но… Берта, привет! Да-да, именно так. Ой, да что вы…

– Не надо мышами. Что ж он вам, монстр какой? Это цветок нежный, ему кузнечиков подавай, а вы – мышей… Берта, проходи, чего ты! Сейчас Марго позовем и поднимемся, там пончики на столе…. Перекуси пока.

– Нет-нет, все на самом деле просто… да-да, цветы надо понять… понять – и полюбить…

– Полюбить – обязательно!

Берта обошла овальный прилавок, скользнула под откидной дверкой – та уже давно не открывалась, придавленная десятком кактусов в керамических горшках и, обнявшись с обоими парнями, шмыгнула в подсобку.

Помещение это вообще было эдаким холлом перед лестницей, ведущей наверх, но оно давно превратилось в просто подсобку – неимоверно тесный уголок, заставленный садовым инвентарем. Под лестницей пряталась дверь, ведущая в сад – туда можно было попасть только так, поскольку даже опытный географ не нашел бы этого сада на карте города. Он существовал где-то в другом измерении – и даже сейчас сквозь стеклянное окошко Берта видела, что в саду жарко палит солнце, в то время как только что чуть не вымокла под дождем.

В подсобке она разулась, поправила прическу, глядясь в старинное зеркало. Зеркало изогнулось, давая ей возможность увидеть себя со всех сторон. Умело подчеркнуло блеск глаз, изгиб шеи.

– Ах ты, опять льстишь, – пробормотала Берта и прошла к полукруглой лестнице, ведущей на второй этаж.