Песнь о пяти богах затмения
© Никита Гориявчев, 2025
ISBN 978-5-0067-4854-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ПЕСНЬ О ПЯТИ БОГАХ ЗАТМЕНИЯ
В начале, когда солнце ещё не различало востока от запада, и звезды были слепыми, мир родили не свет и порядок, а Пять Безмолвных Братьев
Первым пришёл Абсурд. Бог Абсурда.
«Смех без смысла – нить, связывающая богов с безумием.»
С красным носом и шепчущими глазами на концах щупалец. Он хохотал над всем – над рождением, над смертью, над разумом и законом. Он пустил в мир танцующих шутов, у которых кости из стекла и язык змеиный. И каждый, кто пытался понять его суть, сходил с ума или начинал смеяться, пока не глотал грязь.
За ним пробрался Несправедливость. Бог Несправедливости
«Право дано сильному, слабому – молчание.»
В короне ржавой и с мечом кривым. Он взвешивал души не весом, а страхом, карал детей за грехи отцов и жаловал тиранов золотом. Его суды были без слов, его приговоры – без возврата. И люди научились молчать, ведь слова всё равно не значили ничего.
Третьим заполз Отчаяние. Бог Отчаяния
«Когда исчезает надежда, остаётся тишина.»
Чёрный жнец с глазами, полными соли. Он сидел у изголовья больных, шептал в ухо во сне, и руки его ласкали горло у тех, кто больше не верил в утро. Он не убивал – он опускал. И мир стал тихим, как пруд в мороз.
Четвёртым явился Сомнение. Бог Сомнения
«Тот, кто знает, боится. Тот, кто не знает – ещё больше.»
В доспехах, что скрипят от ржавчины, с зеркалом треснувшим и кубком пенного самообмана. Он стоял на перепутьях и говорил: «А если всё иначе?» – и даже богов это ставило в тупик. В его глазах пульсировала гроза, но он никогда не поднимал меч. Он заставлял выбирать – и не быть уверенным.
А последним пришёл Равнодушие. Бог Равнодушия
«И самый страшный крик – это молчание, равное согласию.»
Он не стучал в двери, не трубил в рог. Он просто был. Смотрел в пустоту. Он не осуждал и не спасал. Он не шептал и не рыкал. Его взгляд был как тёмное небо без луны – без ответа, но с бесконечной тяжестью.
И так с тех пор, в каждом городе, в каждом человеке, в каждом миге – живут эти Пятеро. Они не требуют храмов – им достаточно сердца. Они не зовут – они уже здесь.
«Где не видишь света – там я»
Его никто не видел. Его не призывали в песнях. Но каждую зиму в селе Залесовка, когда ветер начинал завывать за окнами, люди ставили в подполе кружку воды с солью. Не для мертвых. Не для домового. А для него – того, кто приходит, когда молчание уже прогрызло стены.
Жила там одна девушка, Варя, с глазами, как у птицы, запертой в клетке. Отец пил, мать болела, брат ушёл на войну и не вернулся. Она не кричала. Не просила. Просто мыла полы, носила дрова и смотрела в окно, будто ждала кого-то из тумана.
И вот в ночь, когда мороз стянул всё живое, и даже пёс под крыльцом перестал скулить, в хате запахло сыростью. Варя проснулась – не от звука, а от пустоты. Так бывает: будто мир перестаёт шептать, и ты слышишь, как внутри тебя проваливается что-то глубокое.
Он сидел у печки. Не в огне. В тени за печкой. Не шевелился, но был. Как старая вещь, о которой все забыли. Лицо у него было… никакое. Ни злое, ни доброе. Как у покойника в гробу, когда уходит не душа, а даже тень души.
– Я устала, – сказала Варя.
Он не ответил. Но стало ясно: он и есть ответ.
Она подошла к нему. Села рядом. Ничего не спросила. Не заплакала. Просто была. И он – был.
Он обнял её. Тихо. Не страшно. Как ночь обнимает деревья. И в этот момент Варя поняла, что можно быть живой, даже когда внутри ничего не осталось. Что боль – это ещё жизнь. А он – это после боли.
Утром соседи нашли её у печи, живую, с тёмным пятном в глазах и солью на губах. Она ничего не рассказывала. Только смотрела теперь по-другому. Как будто знала, что за последней дверью нет света. Но и тьма – не враг.
После той ночи Варя стала тише, но не слабее. Она не пела – но люди внимали её молчанию. Она не лечила – но к ней шли, когда не помогали молитвы. Её стали бояться чуть больше, чем уважать. Так бывает: кто вернулся из бездны – несёт на себе её запах.
Однажды к ней пришёл мальчик. Племянник кузнеца. Молча сел на пороге и держал в руках куклу, связку льна вместо головы. Варя только посмотрела и поняла: мать мальчика повесилась. Накануне. У колодца.
– Ты его тоже видел? – спросил он.
Она кивнула.
– Он сказал, что я теперь пустой.
Мальчик не плакал. Только крепче сжал куклу.
Варя взяла со стола ту самую чашку – ту, что стояла в подполье с солью. Без слов подала ему. Он попробовал – и скривился.
– Горько.
– Это вкус не конца, – сказала она. – А того, что остаётся после.
После этого мальчик стал ходить к ней каждый вечер. Они молчали, жгли в печи ветки полыни, и в этом молчании происходило исцеление. Варя знала: Бог Отчаяния не забирает навсегда. Он – как страж на переправе. Он ждёт тех, кто сам идёт к нему. Но если ты прошёл его – он становится твоей тенью. Не врагом. Не другом. Частью тебя.
Весной в село пришла буря. Река вышла из берегов, утонула корова старой женщины, и люди снова вспомнили про «то, что сидит за печкой». Начали шептать, что Варя «несёт тьму». Один мужик – пьяный, злой – пришёл ночью к её окну с топором.
Но когда поднял руку, увидел её взгляд.
И вдруг понял, что топор – ничего. Что есть боль, которую не срубит никакое железо. Он упал на колени и закричал, как зверь.
Варя вышла, положила руку ему на плечо.
– Ты встретил его. Но он не пришёл за тобой. Только показал, как близко ты стоял.
Так она стала смотрящей. Не ведьмой. Не святой. Просто той, кто прошёл сквозь.
И когда старики умирали – звали не батюшку, а Варю.
И когда ребёнок не хотел жить – шёл к ней, не к матери.
И когда кто-то стоял на мосту – именно Варя шептала сзади:
«Он уже рядом. Но ты – ещё здесь».
Прошло три года с той весны. Варя не старела – по крайней мере, не так, как остальные. Морщины не ложились на её лоб, а волосы с годами становились лишь тяжелее, темнее, будто напитанные чем-то, что не из этой земли. Кто-то шептал: «отчаяние её кормит». Кто-то – «она сама теперь он».
Слухи стали ползти из Залесовки в соседние деревни. Говорили: если человек исчезает в лесу, если скотина умирает без причины, если младенец молчит в колыбели – значит, Бог Отчаяния бродит рядом, и Варя знает, где он ходит.