Библиотека счастливых

Размер шрифта: 13

Published by arrangement with Lester Literary Agency & Associates

* * *

Грегори – в благодарность за то, что внимательно читал, и за его бесценную помощь.
Арно – за будущее.

Глава 1. Отъезд

– Люси, если ты не уедешь, мы с тобой себя уморим.

Лионель выдал мне это за поздним воскресным завтраком, где-то между бутербродами и ломтиками ветчины. Муж смотрел на меня горестно и печально, и я поняла, что он прав. Хотя я и так уже, кажется, отчасти умерла. Почти полтора года назад. И теперь меня хватило только на то, чтобы спросить, вертя в руках вилку и не поднимая глаз от яичницы-болтушки:

– А мы?..

– Это давно уже не «мы»…

Он встал из-за стола, скрежетнув ножками стула, и с пустыми руками ушел в кухню. И во мне была пустота. В ставшем бесполезным животе. С тех пор, как произошла трагедия, я чувствовала себя совершенно пустой. Поэтому собрала чемодан и назавтра же покинула нашу парижскую квартиру. И пока я шла к подруге, последние слова, которыми мы обменялись, слабым эхом отдавались у меня в голове:

– Я люблю тебя…

– И я тебя люблю.

Тогда я впервые поняла, как, а главное – почему двум любящим людям приходится расставаться, чтобы жить дальше, чтобы не возненавидеть друг друга, чтобы не пропасть.

Чтобы перестать взваливать на другого тяжесть вины.

Когда я неделей позже подхожу к двери маминой квартиры, в голове у меня разыгрывается совсем другая драма: надо ли мне в таком состоянии туда идти? Я очень люблю ее, но… мама есть мама. Анник семьдесят четыре, она овдовела десять лет назад и после папиной смерти успела отвыкнуть жить с кем-нибудь вместе. А главное – у нее настоящий талант, не подавая виду, меня воспитывать.

Едва позвонив в дверь ее дома во втором округе Парижа, я начинаю жалеть о том, что пришла.

Все, что мне сейчас требуется – это выпить! Побольше и поскорее. И покурить. Хотя вообще-то я не курю. Но по-моему, «почти разрыв» с мужем может рассматриваться как смягчающее обстоятельство. Я едва успеваю сделать шаг в сторону лифта, а мама уже открывает – похоже, слух у нее все еще отменный. Лицо мамы встревоженное, а смотрит она так, как будто это из-за меня гибнут бельки.

– Девочка моя дорогая, до чего же я рада тебя видеть. Как ты?

– Примерно так, как если бы по мне прошелся диплодок с тремя тираннозаврами на спине, но в остальном все прекрасно. И я рада тебя видеть, мама.

Что бы вы там ни думали, это правда – несмотря на то, что я пыталась сбежать, пока не поздно. Мама – мое прибежище, мой маяк в бурю, моя скала. Разберется с любой кризисной ситуацией. Ее единственный недостаток? Ей не нравится, когда я выпиваю! Мама меня обнимает, и я мгновенно расслабляюсь.

– Входи, чаю хочешь?

Ну, что я вам говорила? Мой мир рушится, а она мне чайку попить предлагает. Ее собачка Шиши, узнав меня, прыгает вокруг, виляя хвостом, и пытается облизать мне руки. Я ее глажу – так мы здороваемся. Потом я разуваюсь, чтобы доставить маме удовольствие и не запачкать ее прекрасный белый ковер, вешаю куртку в прихожей и только потом спрашиваю:

– А покрепче у тебя ничего не найдется?

– Кофе, что ли?

– Нет, я, скорее, имела в виду водку или спирт для протирки, чтобы глотнуть и забыться.

– У меня есть портвейн. Иди в гостиную, устраивайся, сейчас принесу.

Ура. Думаю, мое бледное лицо с черными кругами вокруг глаз – ну, вылитая панда – явственно показывает, в каком я состоянии. Отношу сумку в гостевую комнату и, с тоской поглядев на папины фотографии и на снимки с нашей свадьбы, иду к маме в гостиную. Там стоит оранжевый диван, купленный на благотворительной барахолке, – я всегда говорила, что на нем живут призраки, но, как ни странно, никто никогда мне не верил, – белый диван и кресло. Мама открывает бутылку и наливает темно-красное вино в маленькие хрустальные рюмки, которые особенно любит, потому что они достались ей от родителей. Заметив, что я уставилась на старый оранжевый диван, она поджимает губы.

– Перестань смотреть на него так, будто на нем сидят призраки.

– Только не говори мне, что ты их не видишь. Даже Шиши никогда на него не запрыгивает!

Она хмурится, а я, подливая масла в огонь, тычу в уличенный диван пальцем:

– Да вот же они!

Мама в ужасе глядит на меня, но я не унимаюсь:

– Это старичок и старушка. Они здесь, рядом с нами, и…

– Хватит, это не смешно!

– Но мама, постарайся найти в этом хорошую сторону: ты в квартире не одна! Я уверена, что вы, все втроем, отлично поладите между собой.

Она с опаской обходит оранжевый диван, а мне смешно. Мама садится рядом со мной, пытаясь скрыть замешательство, но я-то вижу, как она косится в ту сторону.

– Бу!

Мама вздрагивает и бросает на меня укоризненный взгляд.

– Люси, прекращай уже валять дурака!

Некоторое время мы смотрим друг на дружку. Я чувствую, как к глазам подступают слезы, и, стараясь не расплакаться, усаживаюсь по-турецки в кресле с пухлыми подушками, беру у мамы из рук рюмку, одним глотком ее осушаю и сжимаюсь под маминым беспокойным взглядом.

– Мама, не смотри на меня так! Мне грустно, и я имею право пить.

– Не надо бы тебе…

– Мама! Лионель попросил меня покинуть нашу квартиру, я на больничном с тех пор, как… сама знаешь, с каких, и даже роман дописать не могу. Я – ходячее несчастье и ни на что не гожусь. Надо быть честной. И сознательной. Может, это единственные два достоинства, которые у меня остались.

– Нет, ты еще и красивая.

– Мама, моей заслуги в том нет! И вообще-то, это сексизм – определять женщину по ее внешности.

– С вами, молодыми, все стало так сложно. Я уже даже не имею права сказать своей дочери, что она самая красивая. Как бы там ни было, ты слишком сурова по отношению к себе, дорогая моя.

– Да нет, просто реально смотрю на вещи.

– Тебе надо навести порядок в своей жизни, восстановиться, дать себе время пережить то, что с тобой произошло, и шагать дальше.

Чуть не спросила, с какой ноги начать, но удержалась.

– Мама, ты – воплощенная мудрость, я тебя даже побаиваюсь.

– Я придумала…

Сощурившись, смотрю на нее. Это подозрительно. Я научилась остерегаться ее слишком искрящегося взгляда, такой вот улыбки и такого внезапного воодушевления. И готовлюсь к худшему. К счастью, мама не затягивает паузу и продолжает таким тоном, словно ей в голову пришла самая гениальная мысль столетия:

– Уезжай туда!

Туда, где все ново и дико? Не уезжай!

Я лихорадочно соображаю, а в голове у меня продолжает крутиться эта песня Жан-Жака Гольдмана. Сдвигаю брови – я все еще остерегаюсь.

– Туда… это куда?

– В Бретань, дорогая моя! В дом твоих бабушки и дедушки.

Я не ошиблась. Бретань – дикий край. Там полным-полно злобных чаек, которые готовы спикировать на вас, чтобы оторвать пальцы (говорят, они покушаются только на блинчики, но я уверена, что это вранье).

– Дом, куда мы с папой ездили летом? В Сен-Мало? И что мне там делать? Рыбу удить? Старовата я для новой профессии. И у меня аллергия на мидий!

– Тебе тридцать пять – ты молодая. А мидии вообще ни при чем.

– Молодая, молодая… относительно. А что, в этом доме все еще можно жить? И туристам его не сдают?

– Там, конечно, все в пыли, но жить можно, не сомневайся. А сдавать его папа всегда отказывался, он слишком дорожил этим домом и не хотел рисковать, боялся, вдруг чужие что-нибудь испортят. Там сохранилась вся обстановка, мебель, посуда, кое-какие вещи твоих бабушки и дедушки. Для папы все это было полно бесценных воспоминаний. А мне содержание этого дома довольно дорого обходится, так уж лучше пусть в нем кто-то живет.

Она неспешно допивает вторую рюмку портвейна и протягивает мне ключи, улыбаясь так, как всегда улыбаются мамы, уверенные в своей правоте.

Выезжаем завтра на рассвете. Если уж вести беспорядочный образ жизни, так почему бы не рядом с океаном, среди чаек-людоедок?

Мы с ними должны отлично поладить. Их французское название происходит от бретонского слова «gwelan», означающего… «плакать». В конце концов, может, я буду чувствовать себя не такой одинокой?

Вот так и вышло, что в понедельник утром я сажусь в свою маленькую «клио» и отправляюсьв Сен-Мало. Не имею ни малейшего представления, что я там буду делать, но еду. По крайней мере, у меня есть цель. А на месте что-нибудь придумаю. И буду покупать вино, сидр и кунь-аманы[1]. Вспомнив вкус еды моего детства, подумав про гречневые блины и блинчики с соленым маслом, на которые мы набрасывались, вернувшись с пляжа, я улыбаюсь. Может, жизнь покажется не такой уж паршивой, если намазать ее толстым слоем соленого масла?

Как бы там ни было, сворачивая на шоссе, ведущее к северо-западу, я только за эту мысль и цепляюсь. Долгие часы в дороге дают мне возможность подвести довольно-таки плачевный итог моей жизни. Хорошо, что я – женщина разумная, не то моя машина уже поздоровалась бы с ограждением.

Моя специальность – методист по ТПР (понимать как Технологии Поиска Работы), я помогаю безработным вернуться на рынок труда, обучая их писать мотивационные письма и резюме. Случается, у некоторых из этих милых людей нет ни малейшего желания посещать мои занятия, и они показывают это, вздыхая или возводя глаза к небу, стоит мне открыть рот. И я даже не стану вам рассказывать, как злобно они на меня смотрят, когда я в тринадцатый раз советую им во время собеседования не называть бывшего начальника придурком.

Увлечения: книги и сочинительство. У меня уже вышло семь романов, но в литературных кругах я по-прежнему известна своей безвестностью. И все еще жду успеха, как у Орели Валонь.

Брак: на эту тему говорить не будем, спасибо за понимание.

Настроение: на глубине шести футов под землей. И его едят черви.

Цель в жизни: считать свои пальцы. Считать и пересчитывать. То есть – никакой.

Хотя нет… цель у меня есть. За несколько месяцев съесть как можно больше кунь-аманов, бретонских фаров[2] и карамели, потом вернуться в Париж и снова начать управлять своей жизнью. Набрав двадцать кило.

Еще три часа пути – и я наконец въезжаю в Сен-Мало и качу по набережной Трише в сторону крепости. Издали увидев океан, открываю окно и вдыхаю морской воздух, по которому так скучала. Я даже уже и не вспомню, когда в последний раз приезжала сюда. Лет пятнадцать, а может, и двадцать назад. Незадолго до того, как умерла бабушка. Я забыла этот дом, как забывают все, что осталось в детстве – слишком была поглощена своей жизнью, своей работой и нашими с Лионелем планами.

Проехав вдоль прямого участка крепостной стены, а потом – мимо большого пляжа, еще через какие-нибудь пять минут оказываюсь у дома Бабули Жижи и Дедули Жеже (при жизни соответственно Жинетты и Жерара), стоящего в пятидесяти метрах от океана. Останавливаю Титину в заросшем высокими травами саду и думаю, что пора бы расстаться с привычкой называть все и всех нелепыми уменьшительными именами.

День пасмурный, хмурый, очень подходящий к моему настроению, а серые тучи, которые я вижу, выбираясь из машины, ничего хорошего мне не сулят. Да, я знаю, насколько коварны бретонские кучево-дождевые облака.

Трехэтажный кирпичный дом с фасадом, скрытым плющом, всегда принадлежал моей семье. Перед внутренним двориком раскинулся большой сад, я вспоминаю наши семейные обеды и то, как мы порой до поздней ночи засиживались на террасе за играми. На стене табличка. Время ее не пощадило, но все же я еще могу разобрать надпись.

«La Malouinière».

На самом деле нашему дому это название не подходит – он не был построен судовладельцами в XVIII веке и не расположен за пределами города, но в детстве мне очень нравилось это слово, и я решила, что он должен называться так. Бабушка с дедушкой так его и окрестили, чтобы доставить удовольствие маленькой девочке, какой я тогда была.

Улыбаюсь, вспоминая об этом.

Стоит только выйти из машины – ветер залепляет мне лицо волосами, падают первые капли дождя, – и я бегу к багажнику, чтобы достать чемоданы и как можно скорее затащить их в дом. Я слишком хорошо знакома с предательской погодой Бретани для того, чтобы проявлять оптимизм: прямиком на нас идет шторм.

По крыльцу расхаживает молоденькая, с еще серым оперением чайка, смотрит, как я отчаянно сражаюсь со своей ношей. Кидаю на нее недобрый взгляд и, пыхтя, сваливаю багаж перед дверью – сразу видно, что в последнее время я совсем не занималась спортом. Входят ли в понятие «последнего времени» последние десять лет? Думаю, в ближайшие дни я смогу глубоко и подолгу размышлять над этим. Как и над другими важными вопросами типа «есть ли у пингвинов колени» или «зебры – белые с черными полосками или наоборот»?

На самом деле меня пугает время, которого у меня будет хоть отбавляй.

Череда минут и секунд приведет меня в пустоту, к отсутствию, одиночеству, отчаянию, трагедии и смерти. Хватит ли мне сил встретиться со всем этим лицом к лицу?

Стук птичьих лапок, топчущихся по доскам, сбивает меня с мысли, и я переключаюсь на чайку. Наверное, выгляжу жалкой в ее глазах. Хорошо, что она не может прочитать мои мысли! М-м… чайки же не умеют читать мысли, да? Люси, заканчивай с дурацкими вопросами!

Люси, ты что, думаешь, будто…

Чайка орет. Хватаюсь за голову. Я уверена, что эта птица, при ее росте в двадцать сантиметров, смотрит на меня свысока, и невольно пытаюсь наладить с ней отношения, должна же она понимать, кто здесь хозяйка. Как знать, может, у нее ум устроен, как у собаки, и ей сразу надо дать понять, кто будет командовать.

– Чего тебе?

Пронзительный вопль.

– Можешь объяснить? Я не совсем поняла.

Чайка крутит головой и топорщит перья, будто хочет объяснить, что я дура, и мне хочется подойти поближе и согнать ее с крыльца. Но становится любопытно, что будет дальше, и я, прищурившись и слегка наклонив голову, смотрю на нее так злобно, как только могу, и тычу в птицу пальцем. Можно подумать, мы друг дружку оцениваем.

– Послушай, цыпочка, настроение у меня очень паршивое. А мои пальцы мне еще пригодятся. Не будешь ли ты так любезна отсюда свалить?

Чайка тоже наклоняет голову и снова пронзительно кричит.

– Да-да, поговори еще, но знай, что я тебе не верю!

Чайка делает три мелких шажка бочком, как будто ей нечем заняться, а я тем временем роюсь в сумке в поисках ключей. Дверь поддается не сразу. Вхожу, оставив чайку снаружи и напоследок украдкой на нее взглянув, чтобы убедиться, что она за мной не идет.

С этими странными птицами никогда не знаешь.

И тут меня ошеломляет еще один вопрос, на этот раз как нельзя более своевременный и заслуживающий того, чтобы над ним задуматься: а зачем я сюда притащилась? Я втайне надеялась, что, как только доберусь до места, меня озарит, как только перешагну порог, сразу все пойму про свое будущее, и вот… ничего.

Ничегошеньки, ровным счетом. Задрав голову, неизвестно кому выговариваю:

– Ну, спасибо! Я надеялась, что вы проявите чуть больше участия! Или слишком многого от вас хочу, если прошу показать, куда двигаться дальше? Да нет, просто, кроме как броситься в ледяную воду, раскрыв рот, чтобы побольше хлебнуть, я в самом деле больше никаких перспектив на будущее не вижу.

Вхожу в большую гостиную и, поеживаясь, окидываю взглядом мебель, накрытую пластиковыми чехлами и едва различимую в полутьме. Открываю ставни, чтобы впустить побольше света, и понимаю, как много проблем меня ждет. В ближайшие дни придется потрудиться, чтобы сделать дом уютным и снова пригодным для жизни. Пыль, паутина и отсутствие стимула – при таком сочетании предстоящая работа кажется мне не более легкой, чем строительство пирамиды.

Глава 2. Может, познакомимся?

В сентябре Сен-Мало затихает – летние туристы разъезжаются по домам, и улицами снова завладевают местные жители. Стихии, по своему обыкновению, стараются показать нам, что они по-прежнему сильнее нас. Сегодня тоже ветрено. Я решаю прогуляться вдоль пляжа, а потом дойти до крепости и купить себе достойный бретонки завтрак. Я не накрашена, в своей фиолетовой ветровке похожа на сахарную вату или на воздушный шар, который то раздувается, то сдувается, на мне старые линялые джинсы – хорошо, что я никого здесь не знаю, потому что чувствую себя невзрачной, унылой и вялой.

За последние месяцы я похудела.

Но теперь мне в самом деле надо набить живот.

Добравшись до крепости, сворачиваю на главную улицу, иду мимо «Книжного буйства» – скоро полдень, но книжная лавка еще не открылась, – и, полюбовавшись витриной с влекущими обложками романов, продолжаю свой путь. Булочная «Сласти Амандины» манит меня своей прелестной вывеской и бело-розовыми занавесками, толкаю дверь, звенит колокольчик, я направляюсь к прилавку. От хлебной печи веет теплом и уютом, я на мгновение прикрываю глаза и наслаждаюсь запахами растопленного масла и карамели. Звонкий голос заставляет меня очнуться.

– Доброе утро и добро пожаловать!

Открыв глаза, вижу перед собой молодую женщину с пышными формами, прикрытыми передником с рисунком в виде клубничных пирогов.

– Доброе утро.

– Вы совсем недавно здесь появились, я не ошибаюсь?

– Не совсем…

– Не совсем недавно или не совсем ошибаюсь?

У нее явно хорошее настроение и есть чувство юмора. Я улыбаюсь и, не задумываясь, отвечаю:

– Мои бабушка с дедушкой всю жизнь прожили в Сен-Мало, и я в детстве часто приезжала сюда на каникулы. Но давно здесь не была.

– Да уж, если узнаешь Бретань, потом от нее не отвыкнешь. Прямо как от моих булочек! Меня зовут Амандина, и мы с мужем уже больше пяти лет назад выкупили эту лавку.

– Очень приятно, Амандина, а меня зовут Люси!

Разглядываю разложенные передо мной круассаны, булочки с изюмом, уже облизываюсь, предвкушая… и тут я вижу их…

Устоять невозможно. Показываю пальцем на предметы моего вожделения:

– Два кунь-амана с яблоками и бретонские блины. Да, и можете добавить еще пакетик карамели с соленым маслом?

Совершенно ясно, что я решила свести счеты с жизнью, угробить себя избытком жирного и сладкого.

– С радостью! Отличный выбор.

Она укладывает мои покупки в пакет, протягивает его мне, я расплачиваюсь и благодарю – и вот тут-то у меня за спиной снова тренькает колокольчик. Кто-то низким голосом бормочет «доброе утро», и я вижу, что к нам направляется сгорбленный старичок.

– Доброе утро, Леонар! Как ваше здоровье?

Старичок не утруждает себя ответом, только распоряжается, сдвинув густые кустистые брови и даже не взглянув на витрину:

– Как всегда.

Амандина, похоже, нисколько не обижается на невоспитанного покупателя, но я вижу, что она таращит глаза так, будто осознала собственный промах.

– Ой, Леонар, мне очень жаль, но они закончились. Возьмете без добавок?

И тут старичок, встрепенувшись, начинает размахивать палкой и возмущаться:

– Нет, Амандина, не надо мне кунь-амана без добавок, я хочу с яблоками. С ЯБЛОКАМИ! Неужели трудно запомнить? Я каждый день их беру.

– Леонар, мне правда очень-очень жаль, но вы же видите, что у меня их не осталось.

– Но в это время они всегда есть!

– Возьмите для разнообразия печенье, оно очень вкусное.

– Не хочу я давиться вашим печеньем, как нехристь какой-нибудь.

– А вы, значит, теперь христианин?

– Амандина, это просто так говорится. И не надо мне разнообразия. Я три года каждый день покупаю себе кунь-аман с яблоками.

– Посмотрите, что у нас есть, может быть, вам чего-нибудь из этого захочется?

Старичок хмурится и, не успеваю я рта раскрыть, ворча, выходит за дверь.

Огорченная булочница поясняет, перегнувшись через прилавок:

– Три года – с тех пор как умерла Рози, его жена. Это она каждый день ела кунь-аман с яблоками. Делила его с Матильдой, это их соседка, сейчас ей восемь.

Выскакиваю следом за старичком. Догнать его нетрудно – он плетется, опираясь на палку, со скоростью два километра в час.

– Постойте, мсье!

Он оборачивается, смотрит на меня недоверчиво и осведомляется:

– Вы кто такая? Чего вам надо?

– Я… меня зовут Люси. Я одновременно с вами была в булочной и…

Достаю один из двух яблочных кунь-аманов, протягиваю ему.

– Берите.

Взглянув на меня с подозрением, он несколько секунд выжидает.

– А, так это из-за вас мне их не досталось. Надо же.

Он хватает завернутую в бумагу слойку, сует ее в пластиковый пакет и уходит, ни слова больше не прибавив. Вот это да. Мне казалось, по части хамства с парижанами никто не сравнится.

Задумываюсь, кто в Сен-Мало хуже воспитан, чайки или старики, но кажется, уже знаю ответ.

Вернувшись домой, устраиваюсь завтракать в саду. Я уже вытащила наружу садовую мебель, стол и несколько стульев пастельных тонов – несмотря на ржавчину, они еще вполне пригодные. Кусаю теплую слойку и закрываю глаза, чтобы как следует распробовать карамель и тающие во рту яблоки. Хрустящая корочка и мягкая начинка, все как надо. Открываю глаза и вспоминаю Леонара. Я в первый же день сумела его разозлить, и теперь в городе есть старичок, несомненно желающий мне сдохнуть.

После завтрака и кофе настроение у меня улучшилось, я иду в дом и начинаю вытаскивать постель и банные полотенца, чтобы все это перестирать. Пока первая закладка крутится в стиральной машине, я стаскиваю чехлы со всей мебели и складываю их в сарае. Открываю все окна, чтобы проветрить, смахиваю пыль, теперь надо везде пропылесосить, а потом уже мыть полы.

«Оглядитесь, присмотритесь к каждому предмету вокруг вас. Он должен вас радовать. […] Если это не так – от него надо избавиться. И немедленно!» – распорядилась Мари Кондо, японская звезда уборки. Она бы точно мне всыпала, потому что я неспособна ни выбросить, ни кому-нибудь отдать ничего из доставшегося мне от бабушки с дедушкой. Я только переставила мебель в гостиной, передвинула туда, где светлее. Когда соберусь с силами и доеду до большого магазина, куплю несколько пледов и овечьих шкур, чтобы стало уютнее и чтобы прикрыть старомодную цветастую обивку диванов.

Отчищаю, оттираю, отмываю с хлоркой, разбираю и убираю до изнеможения. Мне это идет на пользу, потому что не дает задумываться, тонуть и вытаскивать на поверхность самые темные воспоминания. Что же я буду делать, когда закончу уборку? Вернутся ли тогда призраки?

Я запаслась едой, но думаю, напрасно это сделала – уже почти неделю не выхожу из дома и не вылезаю из тренировочных штанов и розового свитера с надписью «Rosé all day[3]». Мама пришла бы в ужас.

И, само собой, я не могу продолжать откармливать себя разогретыми кунь-аманами и готовыми блюдами. Мне надо двигать попой, пока она не стала такой же дряблой, как старые диванные подушки.

Чем бы мне здесь заняться? Со своего дивана в гостиной я через открытое окно смотрю на чайку, наблюдающую за мной с подоконника. Она заявляется каждый день, прогуливается по крыльцу, клянчит кусочек булочки.

– Коко, что я умею? Учить искать работу, писать мотивационные письма типа «вы, я, мы» и резюме с акцентом на умения и навыки?

Ага, я так и вижу, как сочиняю мотивационное письмо для Леонара. Оно ему очень пригодится! Психотип? Ворчун и скандалист. Прочие умения и навыки? Критиковать всех подряд и медленно, очень медленно плестись, опираясь на палку.

Совсем приуныв, я встаю и иду за бутылкой сидра. Откупорив ее, возвращаюсь в гостиную и продолжаю обдумывать свое среднесрочное будущее.

Несмотря на мою подавленность и полное отсутствие стимула, голос, который я стараюсь не слышать, делается все более настойчивым. Я пытаюсь его заткнуть, и у нас получается донельзя странный диалог, между мной… и мной самой.

– Не желаю тебя слушать.

– Но мне надо сказать тебе что-то очень важное!

– Молча-а-ать! Заткнешься ты или нет?

– Люси, ты прекрасно знаешь, что тебе хочется делать…

– Замолчи, сказано тебе! Тебя вообще не существует! Ты у меня в голове!

– И что с того? Я – голос твоей совести.

– Не надо ля-ля…

– Твоей совести!

– Прекрасно без нее обойдусь! Вали отсюда!

– Прислушайся к своему сердцу.

– Даже и не мечтай! Брысь!

– Слушай свою душу, она говорит с тобой.

– Ты говоришь банальности. Нет у меня никакой души. Она ушла вместе с ней. И сердца нет, оно рассыпалось на части и продолжает крошиться. Мое сердце превратилось в машину, которая качает кровь, чтобы против моей воли поддерживать во мне жизнь.

– …

– Ага!

Похоже, я заткнула рот моей совести.

Тем не менее я, кажется, точно знаю, что она хотела мне сказать.

Началась еще одна сентябрьская неделя, и так началась, что, наверное, лучше бы я снова улеглась в постель после того, что увидела, едва поднявшись. Да-да, сегодня мне не спалось, я встала очень рано и, едва рассвело, наконец-то вышла из дома. То есть вышла я только на террасу, но и это уже большое достижение. Закутавшись в три пуховика, я спокойно попивала свой первый утренний кофе, глядя на заросший сорняками сад, и тут увидела его. Он вышел из своего дома, насупленный, шаркая ногами. Я поднялась и, спрятавшись, стала за ним следить. Он шел по бульвару, наверное, хотел подышать морским воздухом рядом с пляжем.

Не может быть! Леонар – мой сосед? Должно быть, это сон. Кошмарный сон.

Я поморгала, но вскоре пришлось признать, что мне не померещилось, и это не безобидный двойник и не призрак, а в самом деле Леонар, собственной (дряхлой) персоной.

Прошло несколько часов, и я постепенно прихожу в себя. Ну ладно, Люси, красавица моя. Ты можешь попытаться еще раз. В конце концов, каждый имеет право на вторую попытку.

К тому же я кое-что придумала и радуюсь этому. После четвертой чашки кофе уже не могу усидеть на месте. Смотрю на экран мобильника – который час? Половина девятого.

Если память меня не подводит, мы с этим противным дедулькой встретились в булочной около половины десятого, так что я еще успею привести свой план в исполнение. Натянув старые джинсы и розовый свитер, иду в лавку Амандины, полная решимости скупить там все яблочные слойки, сколько есть.

Раскладывая по бумажным пакетикам семь кунь-аманов, булочница щурится, с сомнением поглядывает на меня и, не удержавшись, замечает:

– Наш Леонар будет недоволен…

Потом, пристально на меня посмотрев, догадывается, что я что-то от нее утаила.

– Вы это явно неспроста делаете.

– Очень может быть. Но имейте в виду, что я не мегера, и этот ворчун получит свой яблочный кунь-аман. Только ему придется зайти ко мне. Послушайте, может, перейдем на ты?

– Конечно! Значит, ты не боишься?

– Леонара? Меня не так легко напугать.

Я не стала признаваться ей, что панически боюсь моли и ору при виде бабочки, а муравей немедленно обращает меня в бегство. Но что касается Леонара – я уверена, что сумею его смягчить. Хотя бы самую чуточку. В конце концов, надо же мне поддерживать добрые отношения с соседями. И если булочки могут мне помочь, я этим воспользуюсь.

На обратном пути снова иду мимо книжного магазина и замечаю, что он по-прежнему закрыт. Из любопытства проверяю расписание его работы на двери, но могу лишь убедиться, что оно не соответствует действительности. Книжный вообще-то должен быть открыт с девяти до семи с понедельника по субботу. Надо спросить у Амандины, она всех здесь знает и точно сможет мне сказать.

Вернувшись домой, устраиваюсь на террасе с дымящейся чашкой кофе, раскладываю перед собой слойки и открываю компьютер. Попробую что-нибудь написать, поглядывая, не показался ли на горизонте ворчливый дедуля. Долго ждать не приходится – в десять часов он показывается из-за угла. Старик явно дуется, его палка выбивает дробь. Так-так. Когда он добирается до моего сада, я машу ему рукой и кричу:

– Эй, Леонар, постойте!

И не успокаиваюсь до тех пор, пока до него не доходит, что дальше делать вид, будто он меня не замечает, уже неприлично. Леонар вздыхает и сворачивает во двор. Когда он оказывается рядом с террасой, я, широко улыбаясь, осведомляюсь о его самочувствии сегодня утром.

Он с каменным лицом отвечает:

– Не прикидывайтесь, будто у вас все прекрасно, выглядите вы паршиво, а пуловер вам пора бы поменять. Я уже неделю вижу вас в нем через окно.

Уставившись на него, отмечаю в уме, что мой сосед не только ворчит, но еще и подглядывает. Надо же, ему удалось заткнуть мне глотку. В конечном счете, может, мне не стоило и пытаться с ним подружиться. И я уже готовлюсь залепить ему по физиономии его кунь-аманом, когда он наконец произносит:

– Что это вы тут делаете?

И показывает кривым артритным пальцем на мой открытый компьютер. Сбитая с толку вопросом, я отвечаю, не успев подумать:

– Да я… роман пишу.

– Вы пишете книги?

– Что-то в этом роде.

– Или вы пишете, или не пишете.

– Ну ладно, Йода. Да, пишу, но мне всегда трудно в этом признаваться. А сейчас я никак не могу взяться за работу.

– Я очень люблю книги. Особенно классику. А вы что читаете?

– Мюссо, Леви, Бюсси, Диккера, Гримальди, Валонь… а Ромена Пуэртоласа просто обожаю. Вы читали «Необычайное путешествие факира…»

– Уймитесь уже, у меня от вас голова начинает болеть. Насколько я понял, вы довольствуетесь тем, что читаете популярных авторов, пишущих левой ногой?

Я начинаю сердиться.

– Леонар, это развлекательное чтение, и авторов этих я очень ценю. В их книгах есть чувство, а часто и много юмора, мне они поднимают настроение. Эти истории похожи на прекрасный сон, они нежные, теплые и увлекательные. И к тому же конец там всегда счастливый, ты с самого начала знаешь, что все будет хорошо… не так, как в жизни.

Он бурчит что-то невнятное и качает головой с таким видом, будто я его разочаровала. Меня это бесит, и я, уперев руки в бока, спрашиваю:

– А почему надо обесценивать развлечения и счастье? Вы хоть один роман одного из этих авторов прочитали, чтобы так судить о них?

Он еле слышно мычит «нет» и продолжает обличать:

– Незачем забивать голову приторной мутью. Это все пишется на потребу толпы, для тех, кого устраивает убогий стиль без проблеска мысли. В жизни не стану читать такие бездарные книги, даже если с ножом к горлу пристанут.

Ага, как же, погоди, дедуля, я тебя измором возьму.

– А что, по-вашему, описание апсиды церкви на семнадцати страницах куда увлекательнее? Я еще со школы сыта по горло Флобером, Прустом и Гюго, с меня хватит.

– «Ваши щеки ждут поцелуя сестры, а губы требуют поцелуя возлюбленного».

Что это нашло на старичка? Думаю, он замечает мое недоумение, потому что считает себя обязанным уточнить:

– Это фраза из «Отверженных» Виктора Гюго. Фразировка указывает на истинные стилистические искания, стремление к прекрасному языку, каждое слово здесь на своем месте, у каждой буквы есть смысл. Суть и форма служат одна другой. Это искусство, несравненное, великое искусство. Я уверен, что вашим авторам никогда с ним не сравниться…

Он протяжно вздыхает, я смотрю на него, и меня осеняет (надо думать, под воздействием бретонского воздуха).

– Подождите минутку, – говорю я.

Встаю, не дав ему времени возразить, ухожу в дом, роюсь в своих коробках и быстро откапываю то, что искала – «А если это правда?» Марка Леви.

Возвращаюсь и отдаю ему книгу вместе с пакетиком из булочной.

– Сегодня утром купила для вас слойку. Приятного аппетита, Леонар, и хорошего дня.

Он смотрит на меня слегка удивленным взглядом, берет книгу и пакетик, бормочет что-то невнятное (возможно, «спасибо», но я не разобрала) и медленно удаляется, шаркая ногами.

После обеда я занимаюсь своими обычными делами, то есть бездельничаю, не зная, куда себя деть. Выхожу на несколько минут, чтобы проветриться, и вот тут-то и вижу их на крыльце дома старичка. У Леонара на носу очки, рядом с ним сидит его маленькая соседка, они склонились над книгой и, похоже, с головой погрузились в ее мир. Томик то и дело переходит из рук в руки, и сосредоточенное выражение лица Матильды доказывает мне, что чтение дается ей не так уж легко. Она хмурит брови и накручивает на палец прядь длинных темных волос, а Леонар придерживает книгу и помогает девочке следить за строчками.

Я впервые вижу, как он улыбается. Оказывается, этот старик может быть мягким и доброжелательным. Минут через пятнадцать он откладывает книгу, поворачивается, берет очень знакомый пакетик, разламывает кунь-аман надвое и протягивает половинку Матильде. Просияв, как умеют только дети, она немедленно начинает есть.

Старичок и девчушка смотрят на море, в одном направлении, кажется, они видят там одно и то же, ту же даль и те же грезы. Между ними целая жизнь, однако они, похоже, очень близки, поистине родственные души.

Глава 3. Не раскисать…

Просыпаюсь непривычно бодрая и нахожу это подозрительным.

Хотя я знаю, что меня радует: нашла, чем заняться! Сегодня я намерена взяться за новое дело, и мне предстоит немало потрудиться.

Глаза у меня еще слипаются, и чтобы окончательно проснуться, я использую метод, уже испытанный в Бретани и еще более действенный, чем холодный душ: выпить кофе на террасе. Открывая дверь, я спотыкаюсь обо что-то твердое и прямоугольное. В первую секунду в голове мелькает: вдруг Коко превратилась в коробку печенья? Да нет, что за чушь, и вообще эта штука слишком плоская. Наклонившись, я вижу, что это книга, а точнее – «Чума» Альбера Камю. Улыбаюсь, поглядывая на соседний дом, прижимаю книгу к своему розовому свитеру, выхожу на крыльцо и поеживаюсь. Холодный воздух куда лучше любой подтяжки. Через пару секунд лицо у меня застывает, как у какой-нибудь кинозвезды после инъекции ботокса. Коко, тоже погуляв по крыльцу, запрыгивает на подоконник, заглядывает через окно в гостиную и, похоже, удивляется переменам. Озябшая, но окончательно проснувшаяся, возвращаюсь в дом, устраиваюсь в кресле, закутав ноги пледом, и, допивая остывший кофе, начинаю читать. Чтобы чувствовать себя не такой одинокой, открываю, несмотря на холод, окно и читаю вслух несколько абзацев маленькой чайке. Она замирает на подоконнике, похоже, ей нравится, да и меня – вот уж чего не ждала – затягивает в Оран, истребленный чумой город.

Затем настает время покинуть логово и отправиться на ставшую уже традиционной утреннюю прогулку до булочной Амандины.

По дороге замечаю Леонара, который вышел из дома раньше обычного, явно для того, чтобы меня опередить, раньше добраться сами знаете куда. Но похоже, ему потребовалась небольшая передышка, он садится на скамью лицом к морю. Что это с ним? Искусственное бедро не справляется со своей работой, Леонар уже устал идти? Я начинаю подбирать для него смешные сравнения и тут замечаю, что вид у него сосредоточенный, голова наклонена вперед и он что-то держит в руках. Мне становится любопытно, проходя мимо, я смотрю, что у него там… вот это да – роман Марка Леви! Как ни в чем не бывало здороваюсь с Леонаром и, улыбаясь, иду дальше – он даже не успевает убрать книгу.

Едва я перешагиваю порог, Амандина, кивнув мне, тут же принимается упаковывать слойки.

– Значит, то, что ты придумала насчет Леонара, сработало?

Подхожу к прилавку, смотрю, как она ловко раскладывает кунь-аманы по трем отдельным пакетикам.

– Можно сказать, мы потихоньку свыкаемся друг с дружкой. Нам уже удалось обменяться парой фраз так, что он не разозлился и даже признался мне, как любит книги.

Она улыбается с таким видом, будто хочет сказать: «Само собой, а как же еще?» Не удержавшись, спрашиваю:

– А что? Можешь ты мне сказать, что означает твой искрящийся взгляд и улыбка, явно намекающая на какие-то неизвестные мне сведения?

– Да как же Леонару не любить книги? Он почти тридцать лет заведовал библиотекой у нас в Сен-Мало.

– Что-что? Он не всегда был ворчливым стариком?

Она хохочет, а я продолжаю расспрашивать:

– Кстати, раз уж заговорили о книгах, можешь мне сказать, в какие дни и часы открыт книжный магазин? Когда бы я ни шла мимо, там закрыто. А мне почитать нечего.

Амандина вздыхает.

– Вообще-то Вивианна бывает там по средам и по пятницам, но расписание у нее очень прихотливое.

– Странно, как же ей тогда удается что-то заработать? Или у нее есть другие доходы?

Амандина морщит лоб, и я понимаю, что задаю слишком много вопросов. Лезу не в свое дело.

– Да нет… в Сен-Мало все об этом знают. С Вивианной неладно с тех пор как муж ее бросил. К тому же управляющий – он, то есть арендный договор зависит от него, он ей и сдает это помещение. Представляешь, как это напрягает! Если она не возьмет себя в руки, лавочку скоро придется закрыть.

– Надо же, вот бедняжка.

Амандина кивает. Я прощаюсь и выхожу из булочной.

Вернувшись домой, устраиваюсь на террасе с компьютером и жду, когда появится Леонар. Через полчаса слышу у себя за спиной негромкий голос:

– Прекратите скупать у Амандины все яблочные кунь-аманы.

Я не отвечаю и не отрываюсь от компьютера. Продолжаю печатать (пишу я на самом деле какую-то чушь), потом, не глядя на Леонара, говорю таким тоном, будто мы с ним секретничаем:

– Вы скрыли от меня, что были библиотекарем.

– Какое вам дело до моего прошлого?

– Но, Леонар, это такое открытие! Значит, вы не всегда были раздражительным и брюзгливым.

Он отмахивается от меня, как от назойливой мухи, забирает пакетик со слойкой, ворчит что-то невнятное, разворачивается и идет к своему дому.

– До завтра! – говорю я ему вслед.

Не уверена, но все равно готова поклясться, что он улыбается.

А теперь пора начать приводить в исполнение мой план. Первый этап – заняться комнатой внизу, пропылесосить и протереть все поверхности. Потом я перетаскиваю туда из столовой большой овальный дубовый стол и десяток стульев. Расставляю подсвечники, меняю занавески и лампу, чтобы стало светлее, раскладываю на столе листки бумаги и блокноты и, оглядев преобразившуюся комнату, вздыхаю с облегчением. Получилось уютно. Второй этап – сажусь за компьютер. Мне надо придумать флаеры, чтобы разрекламировать свою деятельность. Сверстав страничку, распечатываю ее в нескольких десятках экземпляров. Покончив с этим, говорю себе, что теперь самое время официально признать меня ненормальной, я окончательно спятила. Ничего из этого не выйдет, никто не явится, мы с Коко будем грустить вдвоем. С огромным запасом сидра.

Я упряма и неутомима, как бретонский ветер, и потому назавтра, прихватив пачку своих флаеров, отправляюсь в центр, чтобы раздать их в лавочках у крепостной стены. Начинаю с Амандины, чтобы зарядиться оптимизмом (и сахаром). Протягиваю ей стопочку флаеров и робко спрашиваю:

– Не могла бы ты пристроить несколько штук у себя на прилавке?

Она берет листок, читает и кричит:

– Это твоя работа?

Спрашиваю себя, не пора ли мне бежать к хлебной печи, чтобы сунуть туда голову (да и все остальное тоже, если на то пошло). Что бы такое ответить? Мне уже кажется, лучшим ответом было бы – «нет, чайки Коко». Вместо этого я еле слышно пищу:

– Угу, типа того.

– Потрясающе! Можно я приду? Если хочешь, даже могу чего-нибудь сладенького прихватить.

Похоже, Амандина засомневалась, дошло ли до меня, что она сказала. Потому что хозяйка лавки водит рукой у меня перед глазами и спрашивает – очень отчетливо выговаривая слова, как будто перед ней дебилка:

– Лю-си, ты по-нашему понимаешь?

– Угу, типа того.

Она щурится, а я наконец выхожу из ступора, выдыхаю и говорю:

– Ой, спасибо тебе, Амандина, это было бы чудесно! Ты такая хорошая! Я зайду в книжную лавку, если она открыта – оставлю и там несколько флаеров.

– Кажется, у тебя сегодня удачный день, Вивианна несколько минут назад заходила ко мне за круассанами, так что сейчас она должна быть там. А вот и твои сегодняшние кунь-аманы.

Она подмигивает, я в ответ посылаю ей воздушный поцелуй и выхожу.

И правда, в книжной лавке горит свет, а на табличке написано «открыто». Толкаю дверь и вхожу. Книги, разложенные на больших белых столах, покрыты слоем пыли, а от запаха плесени свербит в носу.

Из глубины лавки доносится шум, что-то с грохотом падает – похоже, книги обрушились, – и кто-то чертыхается. Я решаю сначала пройтись вдоль высоких стеллажей, а потом уже поговорить с Вивианной. Выбираю книги, чтобы подарить Леонару. Изучив все полки, возвращаюсь.

У входа, рядом с кассой, появилась высокая длинноногая женщина лет сорока. Она сердито заправляет за ухо светлую прядь. Волосы у нее немытые, цвет лица нездоровый, под глазами круги, видно, что она в печали и унынии. Склонившись над тремя большими картонными коробками, Вивианна пытается вскрыть их затупившимся резаком. Тихонько, чтобы не напугать ее, здороваюсь.

Она дергается, как вспугнутая птичка, поднимает на меня голубые глаза, смотрит растерянно, но несмело улыбается. Распрямившись, берет у меня из рук книги и молча, думая о чем-то своем, одну за другой сканирует.

– Простите, могу я попросить вас об услуге?

– Конечно.

Она не говорит, а шелестит, мне приходится наклониться к ней, чтобы расслышать.

– Можно оставить вам несколько флаеров для ваших покупателей? Я подумала, раз уж они любят книги, кому-то, возможно, захочется попробовать?

Она читает отпечатанные строчки и слегка оживает, в ней словно затеплился слабый огонек.

– Да-да, конечно. Я положу их вот сюда. Так вы пишете?

– Да. У меня уже вышло несколько романов. Кстати, два из них у вас есть, на полках с современными книгами.

– Чудесно. Просто чудесно. Вас Люси зовут, да?

– Да, Люси.

Она выкладывает флаеры прямо перед кассой, приговаривая:

– Вот сюда положу.

– Спасибо, Вивианна, это очень любезно с вашей стороны.

Она снова несмело улыбается и возвращается к своим коробкам. Я ухожу.

Обойдя лавки и раздав почти все флаеры, возвращаюсь домой и готовлюсь встретить Леонара в саду. Сварив себе кофе, наливаю его в фарфоровую чашку с розовыми цветочками, бабушкину любимую, и раскладываю оставшиеся рекламные листки на кухонном столе. В последний раз взглянув на них, беру компьютер и выхожу, улыбаясь.

Хотите написать роман?

Люси Шевалье ждет вас в литературной мастерской в пятницу, в семь часов вечера, по адресу: «Малуиньер», Сийон.

Я сосредоточена на трогательной сцене, которую безуспешно пытаюсь описать (на самом деле давно уже на ней застряла), и все же когда хлопает дверь, отвлекаюсь и замечаю Леонара – он вышел из дома и направляется ко мне. Странно, впервые вижу, чтобы старик шел не от крепости. Приспособился к нашему маленькому утреннему ритуалу? Притворившись, будто не заметила его, снова погружаюсь в работу и, пока он приближается, успеваю написать несколько строчек. Открою вам секрет – я составляю список покупок в надежде, что это запустит творческий процесс. Ничего из этого не выходит. Присутствие Леонара я ощущаю раньше, чем слышу, как он бубнит:

– Так что же с ней стало, с Лоран, в конце-то концов? Это Артюр, что ли, совсем спятил? Он не может видеть… женщин в коме! Это неразумно.

Он трясет передо мной книгой Марка Леви, сдвинув особенно взлохмаченные сегодня брови. А я улыбаюсь и в ответ только поддразниваю его:

– Нееет! Не может быть! Так вы в самом деле ее читаете? Не просто делаете вид?

– Это ради Матильды, соседской девочки, – ворчливо отвечает он. – Ей, по-моему, очень нравится.

– Ага, конечно.

– А как у вас с Камю? Я тоже видел, через открытое окно, как вы его читали.

– По-моему, Коко очень нравится. Я читаю ей вслух.

– Коко?

– Моей чайке.

– У вас точно не все дома.

Я стараюсь не засмеяться, а он поворачивается и возвращается к себе домой, прихватив свой пакетик.

С тех пор как я уехала из Парижа, мне очень тоскливо засыпать одной в двуспальной кровати. Вдвоем было спокойнее, ровное дыхание рядом убаюкивало, я чувствовала тепло ноги, привалившейся к моей. В эти минуты я особенно сильно скучаю по мужу. В эти минуты мне больнее всего оттого, что его нет рядом. Я начинаю заранее этого бояться, едва выключив свет, потому что тогда и во мне свет выключается. Днем как-то еще удается создавать иллюзию, а ночью мне страшно, я пустая и серая. Каждый вечер, свернувшись калачиком, как маленькая, плачу в подушку, пока наконец не засну на мокрой наволочке.

Сегодня вечером у меня, как всегда, в животе все сжимается, когда я собираюсь залезть под одеяло. И тут звонит мобильник. Кто бы это мог быть в… смотрю на часы – в половине девятого? Люси, ты жалкая и никудышная.

На экране высвечивается «мама». Люси, до чего же ты жалкая и никудышная.

– Да, мама?

– Как ты, дорогая моя? Я тебя ни от чего не отвлекаю?

– Есть немножко, я только что допила аперитив и собралась в город, чтобы…

– Смотри не напейся!

Я уже улыбаюсь.

– Мама, я пошутила, не паникуй. Я уже в постели.

Если подумать, этой подробностью с ней делиться, может, и не стоило. Теперь я кажусь себя еще более жалкой и никудышной. Мама молчит, и это подтверждает мои опасения.

– Дорогая моя, не обижайся на то, что я тебе скажу, но теперь мне кажется, что уж лучше бы ты куда-нибудь ходила выпивать.

– Мама!

– Ну да, ты впадаешь в депрессию. И к тому же слишком далеко и не звонишь мне. Я помню, что сама уговаривала тебя уехать, но уже думала, что тебя там скормили…

– Кому? Чайке? Или, может, старому психопату? Да, знаешь, у меня тут сосед, от которого ты была бы в восторге.

– Ты хотя бы хорошо питаешься?

– Ты себе даже представить не можешь! И выпиваю тоже (ой…) Да нет, пью-то я сидр, это точно полезнее, чем водка, которую я глушила в Париже. А ты как?

– Люси! В общем, я попробовала татами из кулинарии рядом с моим домом, и это очень вкусно! Я тебе тоже привезу. Кстати, я тут подумала…

Вот тут я, не удержавшись, начинаю хохотать. Чуть не задохнулась от смеха, представив себе, как мама жует мат для дзюдо.

– Что с тобой? Что я такого сказала?

– Мама, я тебя обожаю. Только если в кулинарии продают татами, хотела бы я знать, что может предложить спортивный магазин, он как раз в соседнем доме.

– Ну ты же знаешь, это ломтики мяса.

– Пастрами? О господи!

И снова на меня нападает смех. Я чувствую, маме досадно, но смеюсь до того заразительно, что вскоре она ко мне присоединяется и тоже начинает хихикать. Отсмеявшись, мама продолжает:

– Нечего насмехаться над матерью-старушкой! Так вот, я подумала, отчего бы не приехать тебя навестить. Я по тебе соскучилась и могла бы помочь навести в доме порядок, немножко там все обновить и побыть с тобой какое-то время. Что скажешь? Можно мне приехать в конце недели?

– Для начала – ты не старушка, а что касается всего остального… да, при одном условии. (Делаю долгую паузу.) Будешь пить со мной сидр!

– Договорились!

Так что мама приедет на несколько дней в Сен-Мало вместе со своей собачкой, чихуахуа Шиши.

Глава 4. Начало или конец?

Вечер пятницы настает очень уж быстро, и вот я мечусь по комнате, стараясь сбросить напряжение до прихода участников литературной мастерской. Безуспешно. Как я могу побуждать других творить, когда сама чувствую себя бесплодной и неспособной написать хотя бы строчку?

Поскольку я не профи маркетинга, то начисто позабыла указать в рекламных листовках главное: свои координаты. Записаться невозможно, надо полагать, я люблю неожиданности. Все, что мне известно, – два человека будут точно: моя мама, которую я заставила в этом участвовать, и Амандина. В крайнем случае, устроим девичник. Будем пить сидр в компании чайки и чихуахуа.

С семи часов я высматриваю, кто идет по улице, и ворчу на Коко – удобно расположившись на подоконнике, она закрывает мне обзор. Шиши скачет по комнате, а мама читает словарь, как будто это поможет ей писать.

– Мама, отложи ты этого Ларусса!

Она поднимает голову и смотрит на меня, потряхивая книгу.

– Ты же знаешь, что я начинаю путать фикусы с финиками, мне надо освежить память. Представляешь, на самом деле существуют такие слова – «цвиринькать», «куддельмуддель» и «гвельф». Хоть кто-то понимает, что они означают?

– Синица цвиринькает.

– Откуда тебе известны подобные вещи?

– Мама, я писательница, а ты в двух последних фразах два раза сказала «подобные».

Она пристально смотрит на меня, и мне кажется, что я различаю в ее взгляде восхищение с едва заметным оттенком скептицизма. Затем, сдвинув брови и прищурившись, она ведет пальцем по странице.

– Шибздик!

– Что?

– Шибздик!

– Будь здорова!

– Я не чихала! Нет, что это означает?

– Понятия не имею, но звучит обидно.

– То же, что шпендрик – хилый, низкорослый, незначительный человек.

– Прекрасно. Ты сможешь сегодня вечером вставить это слово в свой текст. О, я вижу, кто-то сюда идет.

Нет! Не может быть, глазам своим не верю!

Я… нет, я все еще сомневаюсь. Ну Амандина, не ожидала от нее! Она и в самом деле посмела мне такое подстроить?

– Нет-нет-нет… так дело не пойдет!

– Что, что, что? – спрашивает мама и роняет словарь; она чуть не зашибла им свою собачку, которая устроилась, напрыгавшись вволю, на ковре рядом с диваном.

Мама подходит ко мне и, встав на цыпочки, через мое плечо смотрит на улицу. К нашему дому приближается странная процессия. Выглядит это так, будто Далтоны[4] сговорились встретиться у меня.

Лихорадочно придумываю, чем отговориться (мой дом – и только мой – вот-вот накроет гигантская волна; Коко подхватила ветрянку; Шиши взбесилась; взбесилась моя мама…), но не успеваю. Поздно! В дверь уже звонят. Вытаращив глаза, в ужасе смотрю на дверь, а мама – на меня, не в силах понять, что меня довело до такого состояния.

– Да что с тобой творится, в конце концов?

– Мама, сейчас такое начнется! Имей в виду, я была очень рада с тобой познакомиться. На всякий случай – Коко обожает яблочные кунь-аманы из лавки Амандины и каждое утро склевывает по кусочку. Только слишком много не давай, не то она весь балкон загадит.

Ну хорошо, я, может, самую малость преувеличиваю и драматизирую, но с учетом того, кто стоит у нас под дверью, лучше предупредить маму, что я могу и не пережить этого вечера. И все же, хотя чувствую себя так, будто мне предстоит сделать ход в игре «Джуманджи» и на мой дом сейчас обрушится неминуемая опасность, когда они звонят в третий раз, я выхожу из ступора, делаю глубокий вдох, приклеиваю к лицу улыбку, поворачиваю ключ и наконец открываю дверь. Мой час пробил, до свидания.

– Добрый вечер и добро пожаловать!

Амандина улыбается, в руке у нее большая плетеная корзина с булочками, Вивианна стоит с таким видом, будто ошиблась адресом, Леонар прячется за спиной у женщин и что-то ворчит себе под нос, а Матильда во все горло распевает «Мальбрук в поход собрался».

Так-так, сейчас начнется потеха.

И точно – всего через несколько секунд Леонар негромко сообщает:

– Знал бы, что это вы, не пришел бы.

– Леонар, на флаере указан мой адрес. Да и мое имя тоже.

– Амандина сказала мне, что принесет бесплатные булочки, вот я и пришел, – бубнит он.

Стараясь не засмеяться, приглашаю их войти, знакомлю с мамой и веду туда, где мы будем заниматься. Все усаживаются вокруг стола. Леонар слегка дрожащими руками открывает очешник, надевает очки, смотрит на меня и спрашивает:

– И что вы собираетесь с нами делать? Дадите тупые задания, а потом надо будет читать все это вслух, и хвалить друг друга, и убеждать друг друга, что все мы гении?

Матильда, сидящая рядом с ним, шумно вздыхает, берет булочку с шоколадной крошкой и ириску, кладет перед Леонаром и выговаривает ему:

– Старый ты ворчун! Ешь ириску и бери бумагу и ручку.

– Ириска мне не по зубам! Она к ним прилипнет, и я вообще говорить не смогу.

Он продолжает что-то бубнить с недовольным лицом, но все же берет у девочки угощение. Теперь моя очередь прошептать (достаточно громко, чтобы он услышал):

– Пожалуй, это было бы неплохо…

– А? Что вы сказали? Бормочете себе под нос.

– Так нос же мой, вам-то что до того?

– До того смешно – обхохочешься! – злится он.

Матильда улыбается, глядя на нас.

– Оба вы смешные. Ссоритесь, прямо как Леонар с Кариной.

– Кто это – Карина? – любопытствую я.

Матильда и Леонар отвечают одновременно:

– Его дочка!

– Никто!

Сдается мне, сегодняшний вечер может принести больше открытий, чем предполагалось. И только я задумалась, подходящий ли сейчас момент для того, чтобы расспросить Леонара о его семье, как снова раздается звонок. Мы переглядываемся – можно подумать, мы оказались в фильме ужасов, и кто-то только что шепнул нам: «Сейчас вы все умрете!»

Все, кого я знаю в этом городе, сейчас сидят вокруг стола. Амандина явно подумала о том же – она оглядывает всех пятерых, будто пересчитывает, и, нахмурив брови, спрашивает:

– А это кто?

Пожимаю плечами, отодвигаю стул и иду открывать.

– Добрый вечер, это здесь проходят занятия литературной мастерской? Извините за опоздание. Можно мне все же к вам присоединиться, вы не против?

Передо мной стоит брюнет лет сорока, в джинсах, голубой рубашке и пиджаке. Взгляд темных глаз, модельная стрижка и вообще весь его облик делового человека никак не сочетаются с тем сбродом, который ждет (и наверняка не очень-то смирно) в соседней комнате.

– Конечно, можно, входите, мы еще не начали.

Новый гость присоединяется к остальным, я предлагаю всем выпить чаю или сидра и тут вдруг замечаю на столе блестящую жестяную банку. Вот неожиданность!

– Чей это «Ред Булл»?

Матильда до такого еще не доросла, я бы скорее заподозрила Вивианну, у которой явно слипаются глаза, но тут к банке энергетика протягивается рука, и я слышу:

– Это мое!

– Но Леонар, это же вредно для здоровья! Вы и без того в ударе, вам не надо добавлять энергии, а то как бы с сердцем плохо не стало!

– Я же не обсуждаю, правильно ли вы питаетесь, и не подсчитываю, сколько бутылок сидра вы за последнее время выпили в одиночку.

В ужасе поглядев на маму, решаю, что самое время сейчас предложить каждому быстренько представиться остальным, чтобы отвлечь внимание от меня. Опасность может подстерегать там, где я не жду никакого подвоха. Не придет ли маме в голову отправить меня лечиться или к анонимным алкоголикам?

Так что таинственный незнакомец вскоре перестает быть таинственным незнакомцем: его зовут Ральф, и он – управляющий супермаркетом.

Мне представлялось, что наши занятия должны состоять из двух частей: первый час мы посвятим играм, второй будет тематическим, мы поговорим об основах работы над романом. Сегодня вечером мы поиграем в чепуху, а потом поговорим о создании персонажей. И наконец, попробуем сочинять истории.

Меня расспрашивают о том, как я работаю, и я с удовольствием делюсь своими приемами; потом даю им задание, они берутся за дело, а я сижу рядом, присматривая за ними, готовая отвечать на вопросы, если те появятся.

И вот настает время прочитать вслух то, что получилось. Каждый из участников с неожиданными для меня (особенно со стороны Леонара, который воздерживается от неприятных комментариев) любопытством и доброжелательностью слушает, а потом комментирует то, что было написано за последний час. Леонар придумал бездомного-отшельника, который живет под мостом и питается газетной бумагой, Матильда – рыбку, которая выбирается из аквариума, чтобы отправиться из Таиланда в Италию, Вивианна свою историю не дописала (думаю, уснула), мамина героиня – принцесса семидесяти четырех лет, которая выходит замуж за короля, а вот Амандину Шиши вдохновила на создание говорящей собаки, которая мечтает слопать чайку. Что ей мешает? То, что они одинакового размера. Ральф, похоже, задания не понял, он рассказал историю честолюбивого руководителя предприятия, который готов папу с мамой продать ради развития своего бизнеса. В общем, свою историю.

Меня смех разбирает, и в то же время я подумываю, не махнуть ли на все рукой. Но я видела их улыбки, слышала их смех, запомнила, как они старались. Все включились в игру и теперь, прощаясь, меня благодарят, они очень рады, что попробовали.

Смотрю им вслед – я тоже очень довольна. Каждый из участников, хотя это было не обязательно, что-то опустил в копилку, которую я поставила на стол. Средства, полученные за это первое занятие, позволят мне и дальше угощать ворчливого старичка кунь-аманами и покупать книги. В последние несколько лет я предусмотрительно откладывала деньги. И правильно делала – с моими теперешними доходами я бы не выкрутилась. А с этими деньгами я смогу несколько месяцев продержаться и прокормиться, тем более что за жилье мне платить не надо. Одной заботой меньше.

Я устала. Мама все еще в гостиной, и я иду к ней, чтобы выпить чаю перед сном. Обхватив ладонями горячую чашку, пью мелкими глоточками, наслаждаясь тишиной после оживленного вечера.

Мама сидит напротив меня, накрыв ноги бабушкиным любимым пледом, на коленях у нее устроилась Шиши.

– Ну, как ты, детка?

Делаю еще глоток, чтобы дать себе время подумать.

– По-моему, все хорошо… я не ждала, что у меня так быстро появятся здесь знакомые. Амандина – просто прелесть, а Леонар, когда узнаешь его поближе, оказывается не таким уж вредным.

Она кивает и слишком долго медлит, прежде чем прибавить:

– Лионель о тебе спрашивал.

Удар под дых. Дыши! Дыши, какого черта! Поерзав на диване, отвечаю:

– Отчего бы ему не поговорить прямо со мной?

– Он и пытался, но ты не отвечаешь на его звонки. Я могу только представлять себе, что чувствуешь ты, но ему тоже плохо и одиноко. Что ты думаешь делать, перезвонишь ему? Попробуешь как-то наладить отношения?

Ой, нет, только не теперь, пожалей меня, мама. Не заставляй через это пройти. Не вызывай призраков. Пусть они хотя бы ненадолго оставят мои мысли в покое. Пожалей меня, мама, отгони их прочь. У меня осталось так мало плоти, так мало надежды, так мало желания жить, не дай им и это проглотить.

Мне бы так хотелось избавиться от болезненных, отравляющих чувств, въевшихся в меня, как татуировка.

Но нет, слишком поздно.

Воспоминания осаждают меня, берут за горло. Режут как ножом. Раздирают. Глаза жжет, внутри все скручивается, сердце разбивается, пламя гаснет, душа улетает, и горе снова заполняет меня всю целиком. Колин скоро исполнилось бы два года.

– Я не могу… я…

Не могу сдержать слез, они катятся по щекам, обжигают, разъедают кожу, от меня остается обугленное существо, которое я изо всех сил стараюсь вернуть к жизни. Безуспешно. Стараясь унять рыдания, задыхаясь, шепчу:

– Всякий раз, стоит мне подумать о нем, вспоминается все остальное. У меня нет сил с этим справиться, я так сильно тоскую, как будто часть меня ушла навсегда.

– Понимаю, дорогая моя, понимаю…

Я больше не могу держаться, даю волю печали и кидаюсь к маме. Она баюкает меня, крепко прижав к себе, но демоны уже вернулись, они завладели моими мыслями, моими воспоминаниями. И никогда не оставят меня в покое. Никогда.

Позже, в постели, я в нерешительности тереблю бумажник. А что если… Станет ли мне еще хуже, если я на нее посмотрю? Или меня это успокоит?

Я уже несколько месяцев ее не доставала, но знаю, что она на месте. Там же, где всегда.

Фотография, причиняющая мне такую боль.

Не вытерпев, открываю бумажник, вытаскиваю ее из кармашка и смотрю. Я знаю снимок наизусть до мельчайших деталей. Уголки загнулись оттого, что я так часто их теребила, я столько раз ее показывала. Всем подряд. Почти каждый день. Колин была чудесным ребенком. Улыбчивым. Мне все время хотелось целовать ее щечки, гладить мягкие светлые волосики. А ее запах…

Маленькая моя.

Закрываю глаза, сжимаю в руках фотографию, закусываю щеки изнутри, чтобы этой физической болью заглушить душевную. Мне надо поспать, успокоить свое тело и свой ум, я принимаю таблетку и проваливаюсь в ватное облако.

Кругом темно. Совершенно тихо. Глубокая ночь.

И вой. Мой собственный.

Я ее видела.

Сердце отчаянно колотится, пижама насквозь мокрая от пота, все мышцы свело. Я совсем проснулась, сижу в кровати и рыдаю, меня трясет, я не могу справиться с собой. Маму разбудили мои крики, она входит в комнату, бросается ко мне. Я все еще рыдаю, судорожно вцепившись в одеяло.

– Мама, она плакала, клянусь тебе, я слышала, как она плачет.

– Да, я знаю, детка. Все пройдет, все пройдет. А теперь ложись, поспи еще.

– Наверное, я схожу с ума.

– Нет-нет, не бойся, все будет хорошо. Я здесь, я с тобой…

Она ложится рядом, гладит меня по голове, вот так же мама утешала меня, когда я была маленькая, долго-долго меня успокаивает, обнимает и баюкает, и в конце концов я засыпаю.

Назавтра я чувствую себя так, будто по мне раза три, не меньше, проехал локомотив. Мама еще спит, а мне надо продышаться до того, как идти в булочную. Машинально одеваюсь, выхожу и иду в сторону пляжа. Кроссовки вязнут в песке, ветер бьет в лицо, в воздухе висит водяная пыль, крики чаек затихают в прохладном утреннем воздухе, как будто доносились из другой реальности. Я испытываю странное ощущение – будто с каждым шагом мое избавление все ближе.

А что если бы прямо сейчас все закончилось?

Уже больше полутора лет я кажусь себя страшной обузой для окружающих. Для Лионеля. Для мамы.

А если осмелиться? Освободить их от обязанности заботиться обо мне? Разве в конечном счете так не было бы лучше для всех?

Волны.

Еще один шаг. И еще.

Теперь волны лижут мои кроссовки. Я смотрю, как пена расползается и впитывается в песок. И улыбаюсь. Еще чуть-чуть. Теперь я иду по колено в воде.

Надо только пройти еще немножко. Прямо. Не задумываясь.

– Я дочитал.

Вздрогнув, поворачиваюсь и вижу перед собой Леонара, который протягивает мне книгу Марка Леви.

Он тоже зашел в воду, но говорит таким тоном, как будто вполне естественно там стоять, несмотря на утренний холод и ветер.

– Кстати, должен вам сказать, что ваш сад в катастрофическом состоянии. Вам надо бы выполоть сорняки до того, как окунаться. Знаете, очень душеспасительно бывает все это повыдирать.

– Ддд… да, конечно. Вы совершенно правы, Леонар. Как только соберусь с силами, я этим займусь.

У меня стучат зубы, но я чувствую странное тепло. Опускаю глаза и вижу его руку на своем рукаве.

– Люси, не лезьте в воду. Она слишком холодная. А у меня еще много книг для вас.

У меня по щеке катится слеза. Я возвращаюсь.

Несколько секунд спустя Леонар уходит, а у меня такое ощущение, будто я вышла из транса. Иду к дому, ветер сушит кожу, ее неприятно стягивает из-за соли.

Как ни странно, Леонар еще не вернулся домой. Сидит на скамейке, с которой хорошо виден вход в «Малуиньер». И покидает свой пост, лишь увидев, что я открыла калитку и вошла в сад. Он прав, сорняки так разрослись, что больше ни для чего места не осталось.

В гостиной чудесно пахнет кофе – мама только что его сварила, а теперь спокойно читает на диване. Наливаю себе чашку, на ходу здороваюсь с мамой и быстренько поднимаюсь к себе наверх, пока она не заметила мою промокшую одежду. Глотаю обжигающий кофе, потом переодеваюсь в сухое, меняю штаны и носки. А потом решаю вести себя как всегда – как будто все хорошо.

Так что я иду к Амандине, покупаю булочки к завтраку и традиционный кунь-аман для соседа, а потом устраиваюсь в саду с компьютером. Я уже выбрала следующую книгу, которую дам почитать Леонару – «Ты поймешь, когда повзрослеешь» Виржини Гримальди. Поглаживая голубую обложку, вспоминаю, какое приятное впечатление осталось у меня от истории молодого психолога Джулии, которая устраивается на работу в «Тамариск», дом престарелых в Биаррице. Обаятельные главные герои, полные юмора сценки и нежное отношение Джулии к старикам меня очень тронули, при этом книга смешная. Надеюсь, что Леонар будет бережно с ней обращаться и что она, несмотря на его настороженность и предубеждения, ему понравится.

Мой старичок появляется в обычное время. Сегодня утром он прихватил с собой банку энергетика. Кладет на стол «Жерминаль» Золя и берет книгу, которую я приготовила для него.

– Ничего, если я немножко посижу здесь, почитаю?

Вот неожиданность! Поднимаю глаза, киваю. Я благодарна ему за то, что не стал меня расспрашивать, с чего это мне внезапно вздумалось с утра пораньше принять холодную и соленую ножную ванну.

Мы сидим рядышком часа два. Он читает, я пытаюсь что-то написать. Иногда я замечаю, как старик улыбается, и лучики-морщинки у глаз становятся глубже. Я уверена, что когда-то Леонар умел и смеяться. На его лице заметны следы былого счастья.

Глава 5. Первые книги

Сегодня мы с мамой навестили Мон-Сен-Мишель. Мы там уже бывали, но нам захотелось оживить воспоминания, и утром мы сели в экскурсионный автобус. Место все такое же волшебное, блинчики все такие же непомерно дорогие, а туристы даже не в сезон валят толпами, но мы отлично провели время.

В пять часов нас высадили из автобуса рядом с пляжем, и мы за четверть часа дошли до дома.

Теперь стоим у калитки и спорим о моем будущем (да какое у меня будущее, не о чем говорить).

– Нет, мама, я не открою здесь блинную. И в Париже не открою. И не уговаривай меня делать сидр!

– Сейчас это модно, люди даже варят свое пиво! Так чем же ты займешься?

Хороший вопрос. У меня нет ответа. Просто жить, прозябать день за днем? Я не могу поделиться с мамой своими терзаниями, рассказать ей, как зашла в море, не хочу, чтобы она еще сильнее тревожилась. Если Анник говорит о моем будущем, значит, верит в него. В отличие от меня.

Мы входим в сад, и у меня появляется странное ощущение пустоты, как будто чего-то не хватает. Но чего? Смотрю во все глаза. Похоже, кто-то поработал в саду, скосил половину травы и небольшой участок вскопал. На земле валяются садовые инструменты – лопата, грабли, тяпка и секатор. А на месте буйных зарослей – такой простор. Задаюсь вопросом, не садовый ли гном все это проделал в припадке безумия, но должна признать, что получилось красиво, и на меня это действует очень благотворно. Мама не может опомниться от изумления.

– Ты наняла садовника? Очень удачная мысль! Так жалко, когда земля пропадает зря. А помнишь, как ты убила кактус?

– Да, и именно потому я траву не трогаю. Она, наверное, умерла бы, заметив, что я к ней приближаюсь. Только я никого не нанимала. Думаю, в облике старого демона иногда скрывается ангелочек… Иди в дом, я через пять минут вернусь.

Кажется, я знаю, кто этот садовый гном.

С улыбкой направляюсь к дому Леонара. Подхожу ближе, и мне кажется, что я слышу голос старика, но слов не разобрать. А когда он наконец появляется в поле моего зрения, я вижу, что Леонар на крыльце говорит по телефону. Похоже, он в ярости – мечется взад и вперед, стуча тростью, брови у него насуплены, губы поджаты. До меня доносятся лишь обрывки разговора.

– Ты не можешь так со мной поступить. Я… нет! Что со мной станет?

Разворачиваюсь и ухожу, стараясь, чтобы он меня не заметил – логично было бы предположить, что сейчас не время его беспокоить даже ради того, чтобы поблагодарить за спасение моего несчастного сада. Но я успеваю заметить прелестную лужайку, пестрые клумбы и клочок земли, на котором растут огромные овощи. Похоже, Леонар обладает скрытыми талантами. До меня долетают еще несколько слов, в том числе – «всю свою жизнь здесь… и речи быть не может», потом, кажется, он в бешенстве дает отбой. Что с ним приключилось?

Засунув любопытство поглубже, возвращаюсь домой, здороваюсь с Коко и Шиши, которые гоняются друг за дружкой на террасе, – то есть Коко летает, а Шиши скачет – и с пухнущей от вопросов головой иду к маме на кухню.

Назавтра у меня появляется повод для беспокойства. Пакетик из булочной лежит рядом со мной, уже больше половины одиннадцатого, а Леонара все еще не видно. Куда он запропастился?

В одиннадцать я не выдерживаю. Закрываю компьютер с романом, который все равно не двигается, и иду к нему. Леонар сидит на ступеньках крыльца, смотрит на свои руки, лицо озабоченное, лоб наморщен еще сильнее обычного. Он даже глаз не поднимает, когда я сажусь рядом с ним и спрашиваю:

– Что случилось? Вы поругались с литориной?

– Очень смешно.

И после секундной паузы он прибавляет:

– Вернее было бы сказать – с драконом.

Теперь мой черед помолчать, дожидаясь продолжения, но Леонар больше ничего не объясняет. Кладу рядом с ним пакетик и сижу, глядя на старика и надеясь, что он мне откроется, но тот остается закрытым, как устрица. К величайшему моему удивлению, в конце концов он все же начинает говорить.

– Я знаю, вы любите книги. У меня здесь настоящие сокровища. Может, вы их заберете? Мне надо от них избавиться, и хотелось бы, чтобы они были бесплатно доступны всем. Бо́льшая часть этих романов – первые издания, я всю жизнь их собирал. Некоторые даже с автографами, они стоят целое состояние…

– Почему вы хотите мне их отдать?

– Не в этом дело, – ворчит он. – Можете вы их забрать и сделать доступными для каждого, кто захочет прочесть?

– Вы не хотите их продать или подарить вашей дочери?

Он ерзает на ступеньке, и я вижу, что мои вопросы его раздражают.

– Так берете или нет?

– Да-да, конечно, беру. Дом большой, места много, а книжные полки почти пусты. Есть где расставить.

– Хорошо, тогда жду вас с вашей матушкой сегодня после обеда, начнем перетаскивать их к вам. Ровно в два, не опаздывайте.

С этими словами он встает и оставляет меня одну на крыльце.

Больше я ничего не знаю.

В назначенное время мы с мамой, нагруженные пакетами и коробками, стоим у его дома.

Леонар открывает нам ровно в два и знаком предлагает следовать за ним. Дойдя до гостиной, мы надолго замираем в изумлении, разглядывая книги старика, затем мама, как всегда тактично, приступает к допросу:

– Почему вы хотите избавиться от таких сокровищ?

– Мама, перестань! – одергиваю я ее. – Нас это не касается.

Притворяюсь, что меня возмущает ее бесцеремонность, но не могу справиться с удивлением и любопытством, а потому, заставив маму замолчать, продолжаю сама. Мы решительно одна другой стоим.

– И в самом деле, довольно неожиданно с вашей стороны отдать нам самые ценные книги…

Он ставит нас на место – у него это отлично получается:

– Я отдаю их не вам, я отдаю их обществу.

– Но почему?

– Потому что!

– Вы скоро умрете, да?

– Мама!

Меня разбирает смех, но я сдерживаю себя, видя, как насупился Леонар. Глубоко вздохнув, он поворачивается к нам спиной и принимается за работу. Я уже достаточно хорошо знакома с ворчливым дедулей, чтобы понимать, что больше от него никаких пояснений не добьюсь. Мы начинаем складывать драгоценные издания в коробки, и я замечаю, что Леонар двигается будто через силу. Каждый раз, как мы уносим очередную коробку, он все больше сутулится и словно бы съеживается.

Всю вторую половину дня мы ходим туда-сюда между его домом и нашим. Последние книги, которые он упаковывает, похоже, самые ценные, старик укладывает их особенно заботливо. Я, как могу, подхватываю коробки, и Леонар со своим обычным тактом меня предупреждает:

– Осторожнее! Не мешки с картошкой таскаете, они хрупкие.

Показываю ему язык.

– Я все видел!

– Я уверена, у вас что-то со зрением, еще бы, в ваши-то годы!

– Вы не думали о карьере комической актрисы?

Надеюсь, мама не слышала, она ведь могла бы принять это всерьез и уговаривать меня начать театральную карьеру. Ну вот, накаркала – я слышу, как она кричит от книжного шкафа:

– Все очень хвалят школу Флорана!

Неласково смотрю на соседа.

– Ну, спасибо, Леонар, удружили.

– Не за что, рад был услужить.

– Берегитесь, самые ценные ваши книги у меня в руках. Будет очень жаль, правда очень жаль, если я использую их для того, чтобы подпирать двери.

– Вы никогда так не поступите.

– Никогда не говорите никогда!

На следующий день я чувствую себя совершенно разбитой, потому что допоздна разбирала и листала сокровища Леонара, но утреннего ритуала не нарушаю. Мне надо сделать еще несколько покупок, и из булочной я возвращаюсь чуть позже обычного. Едва успеваю устроиться в саду, как появляется сосед, входит в калитку и, прихрамывая, направляется ко мне. Садится на стул напротив и, морщась, потирает ногу, как будто она болит все сильнее. Он принес роман, который я дала ему почитать, закладка торчит примерно на середине книги.

– Признайтесь, вы мне это подсунули, потому что там есть старый ворчун по имени Леон?

Вот насмешил!

– Леонар, вы мне приписываете недобрые намерения. Я дала вам эту книгу, потому что очень полюбила стиль писательницы и историю, которую она рассказала. Вы, наверное, тоже ее оценили, если так быстро прочли половину романа.

– Это неплохо. Но ей далеко до Флобера или Золя.

– У каждой эпохи своя литература. Кстати, «Жерминаль» мне очень нравится. Борьба шахтеров, неравенство, восстание Лантье – все это мне просто душу перевернуло.

– Это мрачное, политическое и символическое произведение. В том, что касается классовой борьбы, оно остается чрезвычайно современным. Наше общество лучше не стало, и недостатки у него все те же. Словом, безумием было бы его не полюбить.

Я улыбаюсь – да, это определение мне подходит как нельзя лучше.

– И все же доля безумия во мне есть.

Секундная пауза, в которую врывается крик чайки.

– Моя дочь продала дом. Мы с женой ей его завещали, но передали заранее, чтобы уменьшить налог на наследство. И теперь она хочет отправить меня в дом престарелых, считает, что один я уже не справляюсь, и за мной надо присматривать. И все это из-за одной несчастной свечки, про которую я забыл, и она подпалила занавеску. Новые владельцы приедут через три недели. Признаюсь, я не обращал внимания на письма от нотариуса…

– И где он находится, этот дом престарелых?

– В какой-то дыре на краю света. В Бресте.

– Не такая уж это дыра.

– Для меня это еще хуже. Я всю жизнь прожил в Сен-Мало. Люблю мой город с его крепостью, и торговцев, с которыми изо дня в день встречаюсь и которым не жаль времени на то, чтобы поболтать со мной, и здешний пляж, на котором я знаю каждую песчинку. Все самое лучшее в моей жизни с женой было здесь. Все говорят, что воспоминания навсегда остаются в нашем сердце, но это неправда. Я забываю. Забываю ее запах. Забываю ее улыбку. И потому мне необходимо возвращаться туда, где мы гуляли, и делить с Матильдой кунь-аман, и просыпаться в своей постели, и утыкаться лицом в любимую ночную рубашку Рози, чтобы уснуть. Я боюсь потерять ее окончательно. Если я отсюда уеду, она совсем исчезнет, и мне останется только умереть. Я хочу провести остаток своей жизни здесь. И больше нигде. Но похоже, на этот раз у меня нет выбора.

– Вот потому вы нам и отдали ваши книги? Потому что должны покинуть свой дом?

Он кивает. Вид у него до того печальный, что сердце разрывается. Не знаю, что на меня нашло, правда не знаю, но неожиданно для самой себя говорю:

– Вы туда не поедете. Я кое-что придумала. Дайте мне время до завтра, и встретимся здесь же, в обычное время.

С ума сошла.

Я, наверное, совершенно рехнулась, если мне в голову пришла такая мысль, и даже две. Вскакиваю и убегаю, а Леонар в растерянности остается сидеть на садовом стуле.

После обеда я поговорила с мамой, поделилась с ней своими грандиозными идеями и почувствовала, что она относится к ним слегка скептически. Думаю, ей трудно в это поверить. Вообще-то и мне самой тоже. Сначала она посмотрела на меня как на умственно отсталую, которая при этом говорит на рачасапе (а я так старалась объяснить внятно), потом поглядела на Шиши и Коко, которые ничем ей не помогли, и, наконец, заулыбалась и закричала, что я гений. Ну то есть не совсем так, она сказала, что план у меня гениальный, но не будем мелочиться, да?

И с тех пор, как я с ней этим поделилась, мама без остановки носится по всему дому – надо же навести порядок и все подготовить. Я не вмешиваюсь, мне есть чем заняться в ближайшее время. Я собираюсь уходить – мы с Амандиной договорились встретиться в баре, – и когда уже заканчиваю причесываться, мама просовывает голову в приоткрытую дверь ванной. Прищурившись, смотрит на меня так, будто пытается читать мои мысли. Я не первый день с ней знакома.

– Ты же знаешь, что ничего из этого не выйдет?

– Я уверена, что если постараться… Погоди, дай сосредоточиться!

– Мама, я тебе тысячу раз говорила, что…

– Знаю! Ты сейчас думаешь, что я не смогу догадаться, о чем ты думаешь!

– Не угадала, я думала про слово «антепенультим».

– Анте… как дальше?

– Посмотри в словаре – по крайней мере, тебе будет чем заняться, пока я выпиваю с Амандиной. Да, а заодно поищи там слово «кальпа».

– Что? Какого еще скальпа? Я прекрасно знаю, что это означает, и не для того тебя растила, дорогая моя, чтобы ты угрожала своей матери. Нет, это просто…

Она продолжает кипятиться, но я уже направляюсь к выходу. На пороге оборачиваюсь и широко улыбаюсь.

– Мамочка, я тебя обожаю! До скорого!

Закрывая дверь и даже выйдя на ведущую к пляжу дорожку, я слышу, что она все еще продолжает бухтеть. Теперь мне уже не терпится, чтобы поскорее наступило завтра и чтобы я могла поговорить с Леонаром, – хотя жалко было бы пропустить сегодняшнюю встречу с Амандиной. Сто лет я не ходила никуда с подружками, не трепалась с ними радостно и беззаботно обо всем, что в голову взбредет. Слишком долго. Я позабыла себя, стараясь забыть трагедию, случившуюся в моей жизни. Как ни странно, мне куда лучше это удалось в том, что касается меня самой. Воспоминания никуда не делись.

Войдя в крепость, вижу булочницу за столиком устричного бара рядом с пляжем или морем, смотря по расписанию приливов и отливов. На ней платье в цветочек и кофточка, выгодно подчеркивающие ее пышные формы. Она улыбается и встает, чтобы со мной поздороваться.

– Как я рада тебя видеть! Сто лет здесь не была, хотя муж все время старается выпихнуть меня поразвлечься.

– И правильно делает, хороший у тебя муж.

Амандина выглядит такой счастливой.

– Да, мне с ним очень повезло. Мне кажется, он всегда сначала думает обо мне, а потом уже о себе. Ну, а ты? – Она смотрит на меня. – Вижу, носишь обручальное кольцо, значит, ты замужем?

Глупо с моей стороны было не предвидеть, что ей захочется об этом пошушукаться. Сердце начинает отчаянно колотиться, стоит мне подумать о Лионеле, вспомнить, как у нас все с ним начиналось, вспомнить эти пять лет, которые мы прожили вместе, и какие чудесные планы мы строили. А потом случилась беда.

Подходит официант – очень вовремя, теперь я успею обдумать свой ответ.

– Что закажем?

– Бутылку белого вина и устриц?

Она на мгновение отводит взгляд, и, чуть помедлив, говорит:

– Ты бери что хочешь, а я закажу яблочный сок и паштет, мне не очень хочется есть.

Официант улыбается.

– Значит, несколько устриц, белое вино, паштет и яблочный сок? Хорошо, красавицы, сейчас все принесу.

Может, за эти десять секунд Амандина успела забыть, о чем спрашивала меня перед тем? Да нет, по глазам вижу, что, к сожалению, это не так. Ничего страшного, пока официант повторял наш заказ, я успела серьезно подготовиться. И прекрасно знаю, что буду говорить. Во всяком случае, теоретически. В голове у меня ответ сложился.

У нас с Лионелем все прекрасно. Он сейчас в Париже, пока я в Бретани пишу роман. Мы каждый день перезваниваемся только ради того, чтобы услышать друг друга, у нас любовь, мы счастливы, просто купаемся в счастье! И что я в результате отвечаю?

– Мой муж сейчас в Париже.

Я горда собой. Делаю паузу и…

– В общем, он мне уже не совсем муж.

Ой, а это еще зачем? Что я говорю? Снова делаю паузу.

– Ну, в общем, я уже толком не знаю. Мы, наверное, на время расстались. У нас все немного разладилось…

Куда меня повело?

– Ой, как жаль. Но из-за чего так вышло? Вообще-то, если я лезу не в свое дело, ты так и скажи, не стесняйся, я в самом деле бываю бестактной.

Приносят наш заказ, и я залпом выпиваю бокал вина. Пытаюсь улыбнуться, но у меня сводит живот, я мгновенно заледенела внутри, меня сковали горечь поражения, печаль, разочарование, ощущение утраты и одиночества, отсутствия любви. Сглотнув, отвечаю:

– Да так, отношения истрепались, быт заедает нас, мы изнашиваемся. Уже не можем поддерживать друг друга в наших планах. Я думаю, что мы утратили пыл, который был вначале.

Смерть.

Бесконечная печаль.

И ничего не поправить.

– Ты все еще любишь его?

– Да, по-прежнему. Несмотря ни на что, он остается любовью всей моей жизни.

Сама удивляюсь, выпалив такое. Я сказала это, не задумываясь, и мне больно осознавать, что я по-прежнему люблю Лионеля, но у меня такое чувство, будто я потеряла инструкцию от нашей пары и теперь не знаю, как с нами обращаться. Амандина осторожно накрывает мою руку своей и ласково на меня смотрит.

– Ну, тогда еще не все потеряно.

Я улыбаюсь ей в ответ и залпом выпиваю второй бокал вина. К счастью, выпивка всегда поднимает мне настроение, и вскоре начало нашего разговора забывается. Амандина полна жизни, она оптимистка, и мне рядом с ней по-настоящему хорошо.

Наш разговор вскоре сворачивает на Леонара, на жителей Сен-Мало и на друзей булочницы, но он прерывается, когда через несколько столиков от нашего какая-то женщина начинает скандалить.

– Юбер, я хочу еще выпить! Принеси мне бутылку шампанского.

– Я не уверен, что тебе надо…

– Я всегда знаю, чего мне надо. А главное – я хочу выпить, очень, очень, ОЧЕНЬ хочу! И мне есть чем заплатить! У меня есть деньги, настоящие деньги. Я порядочная. Не предаю тех, кого люблю, и не врунья. И я тебя очень люблю, Эбур…

– Юбер…

– Юбууур!

Амандина смотрит на нее во все глаза – она ее узнала.

– Надо же, Вивианна сюда явилась.

– Неееет!

Выворачиваю шею, чтобы увидеть высокую худую женщину у меня за спиной. Она встает и, пошатываясь, ковыляет к бару, явно надеясь выклянчить еще вина. Поворачиваюсь к Амандине:

– Бедняжка, видно, ей совсем паршиво. Ее дела не улаживаются?

– Да нет, все совсем плохо. Ее книжная лавка закрылась окончательно, и помещение сдали другому заведению. На самом деле она уже несколько месяцев не платила за него, денег не было.

– Наверное, это очень тяжело – знать, что там так быстро сменится вывеска…

– Да, и по-моему, это довольно странная история, ей должны были дать чуть побольше времени на то, чтобы поправить дела. Но управляющий, то есть ее муж, получил предложение, от которого не мог отказаться. Хозяева нового заведения хотели занять помещение как можно быстрее. И в довершение всего подруга, у которой она жила последние несколько месяцев, выставила ее за дверь. Устала нянчиться с депрессивной пьянчужкой, которая все время ругается.

– Надо же. И что она собирается делать теперь?

– Кажется, сняла комнату через Airbnb, но это временный выход. Долго ей не продержаться… все знают, что у нее плохо с деньгами. Мне ее жалко, ей всегда жилось нелегко.

– А что?

– Она была еще ребенком, когда ее мать ушла из дома и больше не появлялась. А отец неизменно обзывал бедняжку ничтожеством, похоже, он считал ее виноватой в том, что жена от него сбежала, и вымещал на ней злобу. Вивианна росла в нездоровой обстановке. Думаю, после разрыва с Марком все ее психологические проблемы обострились. Ей очень трудно справиться с тем, что от нее отворачиваются, тяжело оставаться в одиночестве…

– Иногда вся жизнь уходит на то, чтобы раны зарубцевались.

Не добившись шампанского, Вивианна подходит к загородке, отделяющей террасу от моря, и хватается за веревку над водой, как за спасательный круг. Прилив сегодня вечером особенно сильный, порывистый ветер гонит все более высокие волны. Лучше бы ей отойти от этой веревки. Но это я так считаю, а Вивианна прицепилась к ней, как ракушка к камню в заливе Сен-Бриё – и происходит неминуемое.

Эту волну я заметила метров за десять, она неслась так, что даже волнолом из врытых в песок бревен не мог ее остановить. Волна с невероятной силой ударяется о камни, поднимается вдоль стены, и соленая вода обрушивается на Вивианну, которая как раз начала задорно распевать «Все крики, все сигналы SOS» – будто послание, обращенное в беспредельность. Мы слышим отчаянный визг, перекрывающий грохот волн и шум ветра, и, глядя на вымокшую с головы до ног Вивианну, не знаем, смеяться или плакать, зрелище трагикомическое. До нашего-то столика волна не дошла. Мы переглядываемся, и кажется, нам одновременно приходит в голову одна и та же мысль. Не успеваю я предложить Амандине пойти и привести сюда Вивианну – она уже встает.

Растерянная Вивианна не оказывает ни малейшего сопротивления, когда мы, подхватив ее с обеих сторон под руки, ведем к нашему столику. Быстро, пока она не заледенела, накидываем на ее узкие плечи обе наши кофты и заказываем ей чай, чтобы она согрелась.

– Тебе получше, Вивианна? – мягко спрашивает Амандина.

– А шампанское-то где? Я же заказала его Энюру. Буру. Абару. Не помню, как там его. Выпьете со мной шампанского?

– Выпей лучше это, Вивианна, тебе надо согреться.

Амандина подает ей горячий чай, та делает несколько глотков и морщится.

– Так себе шампанское. Где этот Юбшш, надо ему сказать.

С трудом удерживаясь от смеха, говорю:

– Юбер его зовут, и это не шампанское, а черный чай.

Вивианна недоверчиво смотрит на меня, потом на чашку, окунает палец в чай, тут же вытаскивает – горячо же! – и облизывает. Снова смотрит на меня, щурится.

– А вы кто такая?

– Люси, я недавно покупала у вас книги, помните? Я и сама пишу романы.

– Ага, знаете, книги спасают людей.

И, будто это может служить подтверждением, снова макает палец в чай и тянет в рот. Тут до нее наконец доходит, и она начинает ныть.

– Что за гадость, это не шампанское. Жизнь не задалась. Я неудачница. Хочу умереть. Пойду обратно к веревке, дождусь волны и открою рот.

– Зачем?

– Хочу утопиться.

Надо же, похоже, я не одинока. Амандина хмурится и заставляет Вивианну глотнуть еще чая.

– Ладно, Вивианна, давай допивай, и мы проводим тебя до дома. Тебе надо отдохнуть, немного поспать. Завтра все наладится.

– Домой? Если мне попадется Марк со своей ПП, я их прибью.

С кем? Поочередно гляжу на обеих женщин и в конце концов переспрашиваю:

– ПП?

– Со своей пиявкой-потаскушкой!

Мы хохочем, даже Вивианна смеется, дрожа и держась за живот. Но через несколько секунд она останавливается и грустно, как будто ее внезапно настигла реальность, произносит:

– Некуда мне идти. Дом достался ему. Он все предусмотрел в договоре о раздельном режиме имущества! И теперь я со своим чемоданчиком в этой конуре, а все мои книги еще на складе книжной лавки. И через месяц я должна освободить помещение. Влипла по полной. Да где же это чертово шампанское?

Когда она начинает вопить «Бебер!», официант быстро прячется за стойкой. Мы осторожно ее уводим, провожаем до временного жилища, поднимаемся вместе с ней по лестнице, помогаем снять промокшую одежду, укладываем Вивианну в постель и уходим. У булочной прощаемся, расцеловавшись, как давние подружки, каждая из нас довольна, что нашла бесценную наперсницу.

Когда я возвращаюсь домой, мама уже спит. Надеваю пижаму, залезаю под одеяло и вижу на подушке записку:

Я так и знала, что ты неспособна угрожать своей матери! Иду начинать новую кальпу, калпу, калльпу (черт, как же это пишется? уже забыла), то есть ложусь спать.
Я люблю тебя, приятных снов, дорогая моя.

Я улыбаюсь и, устраиваясь в постели, вспоминаю Леонара, Амандину, Коко и Вивианну. И спрашиваю себя, во что же вляпалась, приехав в Сен-Мало.

Глава 6. Библиотека

Просыпаюсь оттого, что Коко скачет по моей кровати (но как она сюда попала?), – и мне тут же приходит в голову новая мысль.

– Коко, вали отсюда!

Маленькая чайка бросает на меня гневный взгляд, раскрывает клюв, пронзительно вскрикивает и перелетает с моей постели на подоконник открытого окна.

– Да ладно, с чего ты так разоралась-то?

Коко обижается и улетает. Но явно не очень далеко, потому что я слышу, как она топочет по доскам крыльца как раз под окном моей спальни.

Мой проект начинает разрастаться, и я не уверена, что справлюсь. Особенно с этой местной компанией умников. Я знаю, у всех у них сердце доброе, но понимаю и то, что все они упрямцы с сильным характером.

Сегодня с утра мне надо прежде всего поговорить с Леонаром и изложить ему мой план. Сходив, как обычно, в булочную, с бьющимся сердцем, полная нетерпения, дожидаюсь его в саду. То и дело поглядываю на дорожку, встаю на цыпочки, высматривая соседа поверх кустов, иду к дому, возвращаюсь на прежнее место, и так пять раз подряд.

На шестой раз я замечаю вдали моего старичка, вижу, как он, прихрамывая и стуча тростью, бодро шагает к калитке, время от времени останавливается, чтобы отдышаться, и продолжает путь.

Я нервничаю, дыхание у меня учащается. Чего я больше всего сейчас опасаюсь? Его реакции. Боюсь, что мое предложение разочарует Леонара.

Услышав, как скрипнула садовая калитка, сажусь на место, как ни в чем не бывало открываю компьютер и притворяюсь, будто работаю.

– У вас черный экран, только что вынесли компьютер? Вы сегодня с утра какая-то странная, признавайтесь, что задумали?

Поднимаю глаза, делаю серьезное лицо.

– Да ничего, просто думаю.

– Да что вы? С вами такое случается?

Я начинаю сердиться.

– Может, лучше сядете, чем болтать всякие глупости?

Он хмурит брови, но, помедлив, в конце концов придвигает себе стул. Я смотрю, как Леонар усаживается рядом со мной, опираясь рукой на стол, чтобы сохранить равновесие, и не упускаю случая его поддразнить:

– Что, боитесь? Мне кажется, вам неспокойно.

– Ничуть не бывало. Просто я уже немножко знаю вас и теперь гадаю, какого еще кролика вы извлечете из своей шляпы.

– Нет у меня шляпы!

– Это образное выражение!

– СТОП! Хватит дурацких шуток. Мне надо сказать вам что-то важное.

– Знаю, потому и пришел.

– Вот как? А не ради булочек? Что ж, раз так – тем хуже для вас.

Я отодвигаю от него пакетик с кунь-аманами, Леонар смотрит на меня как на полную идиотку и широким жестом обводит стол с лежащим на нем пакетиком.

– Может, прекратим этот цирк?

Я собираюсь ответить какой-нибудь глупой шуткой с упоминанием животных, типа «из большого осла не выйдет слона», но замечаю, каким взглядом он на меня смотрит, решаю больше не мучить старичка и выпаливаю:

– У меня есть одна мысль.

– Всего одна? Не слишком ли вы утомились после стольких размышлений?

– Ой, до чего смешно! В общем, я подумала, что вы могли бы… поселиться здесь!

– Что?

Он закашлялся, и я, воспользовавшись этим, выкладываю ему все заготовленные со вчерашнего дня доводы:

– Дом большой, места много, у вас будет отдельная просторная комната. И тогда вы сможете остаться в своем квартале, почти не менять своих привычек и по-прежнему встречаться с вашими местными подружками.

– Нет у меня никаких подружек, – насупившись, ворчит он.

– А как же Амандина и Матильда? И песчинки на пляже, которые вы знаете наизусть?

– Песчинки? Нет, с вами все же что-то не в порядке. Вы не думали показаться специалисту?

– Спасибо, я прекрасно себя чувствую! И не валите с больной головы на здоровую, это вы первым заговорили со мной про песчинки.

Несколько секунд он внимательно смотрит на меня, почесывая в затылке, потом опирается локтем на стол и наконец отвечает:

– Словом, вы предлагаете мне жить вместе с вами, вашей чайкой и… вашей матушкой? С вашими-то отвратительными характерами? Вы в самом деле хотите меня угробить?

– Мы, знаете ли, не собираемся вечно здесь торчать. Мама живет в Париже, а я… ну, я пока точно не знаю, как поступлю, но у меня есть время подумать. Как бы там ни было – вы в самом деле считаете, что вам будет лучше взаперти с десятками таких же старичков, вдали от Сен-Мало? Настоящий кошмар!

Он смотрит на меня и, похоже, напряженно размышляет. Воспользовавшись паузой, я поднимаю палец, чтобы привлечь внимание Леонара, и прибавляю:

– А взамен я хотела бы кое о чем вас попросить. И даже, честно говоря, о двух вещах…

– Так я и знал! Вы никогда ничего не делаете просто так! Если хотите, чтобы я приударил за вашей матушкой, которая чувствует себя одинокой, даже и не мечтайте, я не альфонс!

Не могу удержаться от смеха.

– Конечно, нет, вы – Леонар!

Он вздыхает, плечи у него опускаются.

– Угу.

Старик разглядывает меня, и я догадываюсь, что он взвешивает «за» и «против», обдумывает, какие у него есть варианты. Наконец Леонар спрашивает:

– И чего же вы от меня захотите, если я здесь поселюсь?

Тут я понимаю, что победила, и губы сами собой растягиваются в улыбке. Пора поделиться с ними своими планами.

– Во-первых, вы могли бы заняться садом. Выращивать фрукты, овощи, какие-нибудь цветы. Я предоставила бы вам полную свободу, лужайка совсем запущена, и здесь достаточно места, чтобы вы смогли бы что-нибудь с этим сделать. Заодно это помогло бы вам поддерживать форму, побольше двигаться, чтобы не растерять остатки мускулатуры.

Даю ему минутку, чтобы он мог усвоить сказанное, и вижу, как на губах у него появляется едва заметная улыбка, а глаза начинают блестеть.

– Насчет сада – это вполне возможно. А что еще?

Несколько секунд молчу, подбирая слова. Леонар ерзает на стуле.

– Ну, говорите уже, вы меня нервируете.

Набрав побольше воздуха, торжественным тоном произношу:

– Что ж, прекрасно. Я бы хотела, чтобы вы стали официальным воспитателем Коко. Она, понимаете ли, растет, и вскоре малышке понадобится кто-то, кто поможет ей взрослеть, будет ходить с ней на рыбалку, отучит приставать к туристам и привьет хорошие манеры. Вы могли бы взяться за это?

– Вы совсем спятили!

Поджимаю губы и снова делаю паузу, чтобы не рассмеяться.

– Леонар, я шучу, не сердитесь. На самом деле мне хотелось бы открыть читальню… со всеми вашими книгами. Расставить по дому диваны, и в саду тоже устроить такие уголки, где люди могли бы спокойно посидеть с книгой. А вы выдавали бы им книги и следили за порядком. Таким образом, ваши романы будут всем доступны, в полном соответствии с вашим желанием. Что вы на это скажете?

– Что-то вроде библиотеки? С виду не скажешь, но… на самом деле не так уж вы и сумасбродны.

– Да, вот именно, что-то вроде библиотеки. Спасибо. И… я должна расценивать это как согласие?

– У меня ведь в действительности нет выбора?

– В действительности нет.

Чувствую, что ему хочется еще о чем-то меня спросить, я уже немножко его знаю и знаю, что он никогда не решится обратиться за помощью, а потому, не дожидаясь, пока Леонар заговорит, предлагаю:

– Если хотите, мы поможем вам перенести вещи.

– Ну, если вы на этом настаиваете…

Мы переглядываемся и улыбаемся.

В тот же день после обеда мы начинаем переносить коробки Леонара в его будущую комнату на первом этаже нашего дома. Я не сказала ему, что мы не поселили его на третьем этаже из-за преклонного возраста, он бы точно нас отругал, сказал бы, что его трость куда лучше наших ног и что он вполне может даже бегать по лестницам. Из желания перечить (и чтобы нам досадить) старик вполне мог бы потребовать, чтобы его поселили на самом верху. А через несколько дней сломал бы шейку бедра. Нет уж, и речи быть не может! Так что он станет жить рядом с гостиной-библиотекой и получит в свое распоряжение отдельную ванную. А я оставляю за собой комнату, где мы проводили первое занятие литературной мастерской, потому что наш проект читальных уголков вполне может привлечь в дом новых начинающих авторов.

Мы с мамой живем на втором этаже, и в нашем распоряжении еще остается весь третий. Там есть спальня, еще одна ванная и кабинет, где я пишу, когда погода не позволяет мне работать в саду. Мы обе просто счастливы оттого, что дом оживает. Особенно радует темпераментный и ворчливый дедуля.

Когда мы возвращаемся с коробками во второй раз и складываем свою ношу в гостиной, он замечает Шиши, которая валяет дурака и носится как угорелая за мухой.

– Скажите вашей чайке и вашей собачке, чтобы они ко мне не лезли, хорошо?

Взглянув на собачку, которая скачет, высунув язык, и похоже, развлекается вовсю, отвечаю:

– Ой, не волнуйтесь, им не нравятся старые кости… и они склонны избегать людей, которые не умеют радоваться жизни.

Он бросает на меня убийственный взгляд, а я, поставив на пол коробку, легонько похлопываю его по руке.

– Ну что, хотите взглянуть на свою комнату или будете продолжать ворчать в прихожей, глядя на мух?

Он что-то бурчит, но кивает и, стуча тростью по паркету, следует за мной в гостиную. Заметив, что за диваном прячется Коко, я прикладываю палец к губам, мол, надо помалкивать. Она наклоняет голову с таким видом, будто все поняла, и продолжает, не шевельнув ни единым перышком, следить за нашей странной процессией.

У двери будущей комнаты Леонара я останавливаюсь и с театральным видом поворачиваюсь к нему.

– Вы готовы? Один… два…

– Предупреждаю вас, если вы сейчас скажете «два с половиной» и «два и три четверти», я отправляюсь в дом престарелых.

– И не собиралась это говорить, я не ребенок!

На самом деле я именно это и хотела сказать, но раз так – не стану. Улыбаюсь и ору во все горло:

– Тадаааам!

Сегодня днем, когда он был в соседней комнате, я, сказав, что хочу упаковать безделушки из его спальни, забрала фотографию Леонара с женой с прикроватной тумбочки и сняла со стен другие семейные снимки в рамках и картины, а потом точно так же разместила все это в его новой комнате, хотелось сделать ему такой сюрприз.

А еще я попросила маму потихоньку забрать из шкафа его постельное белье, чтобы Леонар мог и дальше спать на собственных простынях.

Хотя он и не подает виду, я знаю, что этот переезд его глубоко волнует и что ему очень тяжело расставаться с домом, с которым связаны все его воспоминания. С домом, где он был счастлив, где они с женой провели свои лучшие годы.

Я чувствовала, что старик расстроен и растерян, это было заметно по его жестам, по тому, как он поглаживал каждую вещь, когда забирал ее с привычного места, чтобы уложить в коробку. Я слышала это в его вздохах и угадывала по тому, как он все сильнее сутулился, как сжимались его губы, когда он заново перебирал все эти свидетельства своего прошлого, все милые сердцу воспоминания. Глаза у него повлажнели, и он под каким-то предлогом ушел в другую комнату.

И теперь, открыв наконец перед ним дверь его нового жилища, я вглядываюсь в его лицо – хочу увидеть хоть немножко радости, хоть немножко надежды, какой-нибудь намек на то, что он не беспросветно несчастен. Леонар все время стоял понурившись – а теперь поднимает голову, входит в комнату и на мгновение замирает. Широко раскрывает глаза, делает еще пару шагов и оглядывается кругом. Тянется к картинам, дрожащими пальцами трогает и поглаживает рамы, потом замечает фотографию на тумбочке у кровати. От волнения ноги у него подкашиваются, он садится на кровать, берет фотографию в руки, молча смотрит на нее.

Я тихонько пристраиваюсь рядом, чтобы он ощущал чье-то присутствие. Плечом к плечу. Не говоря ни слова.

И вот тут его рука стискивает мою. Мы сидим так еще несколько секунд, и когда по его щекам начинают катиться слезы, а рука разжимается, я оставляю старика одного, чтобы он мог дать волю чувствам.

На то, чтобы перетащить вещи Леонара, у нас ушло чуть больше недели. К счастью, сейчас, в начале октября, погода довольно теплая, дождей нет. Громоздкую мебель, которую Леонар не хочет забирать с собой, мы отдадим благотворительной организации, а себе оставим стулья, кресла, столы и книжные шкафы, чтобы устроить уголки для чтения в разных местах дома и сада. Сегодня у нас аврал, и Амандина с Вивианной и Матильдой помогают нам определиться с концепцией нашей маленькой библиотеки и начать ее обустраивать.

Пока что в тайну нашего удивительного проекта мы решили посвятить только их.

– Это просто гениальная идея, честное слово, – радуется Амандина, перебирая книги, все еще сложенные в коробки.

Леонар доедает кусок бретонского фара, принесенного моей подругой, и угрюмо разглядывает полки.

– Надо подумать, в каком порядке расставить книги, в алфавитном или по темам.

– Шибздик, – еле слышно шипит мама.

– Хватит уже, старая перечница! Сами вы шибздики! Ничего не способны сделать как следует!

– Это меня вы называете старой перечницей?

Тут я вмешиваюсь, пока они не разругались окончательно.

– Эй, прекратите немедленно, не желаю здесь никаких ссор!

Амандина, которая хихикала, натянув на лицо воротник свитера (но, как она ни старалась спрятаться, все равно всем было слышно) подливает масла в огонь:

– Противоположности притягиваются, разве не так? Того гляди, через месяц у вас роман начнется, жить друг без дружки не сможете!

– Шутите. Лучше умереть от геморроя, – отвечает Леонар.

– Да никогда в жизни! – откликается мама. – Лучше сжевать все страницы словаря, подавиться и сдохнуть!

– Словаря – это вам не помешало бы, может, усвоили бы умные слова и научились употреблять их по делу!

Матильда, которая все это время спокойно сидела и гладила Шиши, смотрит на нас с безнадежным видом.

– Честно говоря, поглядишь на вас – и отпадает всякое желание становиться взрослой. Не понимаю, где вы только такого набрались.

Меня смех разбирает, но я стараюсь не поддаваться, а вот Амандина безудержно хохочет, приговаривая «обожаю эту девчонку, мне бы такую же», отчего Матильда начинает улыбаться во весь рот; наконец я беру себя (и дело) в руки и распоряжаюсь:

– Амандина и Леонар, можете расставить книги в гостиной как хотите, по алфавиту или по темам. А мы с мамой и Матильдой посмотрим, что можно сделать в саду, и разгребем сарай.

Дощатый сарай у нас в саду достаточно просторный для того, чтобы там можно было разместить несколько кресел, и еще останется место для садовых инструментов Леонара. В детстве я часто там пряталась, когда хотелось побыть одной, мне нравился запах дерева и земли, а ветреными летними вечерами в сарае было уютно и тепло. Он стал моим убежищем, там мне было спокойно, я чувствовала себя в безопасности вдали (но все же не слишком далеко) от моей семьи. А подростком я там даже успела выкурить несколько сигарет, прежде чем дед, увидев, что из-под двери выползает дым, меня застукал и отругал.

Для начала мы выкинули оттуда все накопившееся барахло, потом сделали уборку, потом закрепили полки и расставили кресла. В одном углу я разложила на полу большие мягкие подушки, чтобы люди могли, удобно устроившись, читать лежа. Мне здесь уже очень нравится, и к тому же солнце нагрело сарай, и температура там приятная.

К концу дня книги расставлены, и очертания нашей библиотеки становятся видны. А теперь надо всем о ней рассказать, чтобы к нам пришли читатели. Вообще-то, в Сен-Мало и без нашей есть несколько библиотек, но ни одна не может похвастаться таким количеством первых изданий и прочих сокровищ. Обсудив все, команда решает устроить торжественное открытие. Что будет в программе? Какие-нибудь мероприятия и аперитив.

Амандина любезно предлагает бесплатно организовать буфет, ссылаясь на то, что для нее это станет рекламой, Леонар хочет устроить перекрестное чтение вслух – они с Матильдой будут читать Флобера и Марка Леви (странное сочетание), а мама займется напитками. Меня в один голос просят подготовить речь, сделать афиши и флаеры и создать группу в Фейсбуке[5] для общения. Леонар, заверив меня, что у него, кроме пенсии, есть еще сбережения – наследство, полученное после смерти жены, – оплатил все необходимые для рекламы материалы. Откроемся через три недели. Все совершенно по-детски охвачены радостным нетерпением, и Леонар – в первую очередь.

Но, как всегда бывает, когда расслабляешься и наслаждаешься короткой передышкой, забываешь, как мало надо, чтобы все рухнуло. Довольно одной минуты. И даже нескольких секунд.

Довольно одного сообщения, чтобы снова провалиться в бездну отчаяния.

Глава 7. Торжественное открытие

Я уже ложусь – и тут, взглянув на иконку на экране своего телефона, вижу, что пришло сообщение.

От Лионеля.

У меня все внутри сжимается только оттого, что читаю его имя. И сообщение от него точно не поможет мне успокоиться. Совсем наоборот.

Люси, я нашел в глубине твоего шкафа коробку с одежками Колин. Мне казалось, мы вместе решили все это отдать и двигаться вперед. Я не знал, что ты их сохранила… что мне с ними сделать?

Срабатывает рефлекс самозащиты – бросаю телефон на дальний край кровати, как будто таким способом можно стереть строчки, которые я только что прочитала. Но яд страдания уже растекся по моим жилам. Он душит, поглощает, опустошает.

Он меня убивает.

Я ворочаюсь, вскакиваю с постели, не знаю, что мне сделать, чтобы заглушить эту боль, удавить ее раньше, чем она удавит меня.

Пульс учащается так, что я решаю – лучше уж спуститься в гостиную и чем-нибудь заняться. И выпить.

Обшариваю все кухонные шкафы и полки в поисках чего-нибудь покрепче сидра, все равно чего, лишь бы это можно было выпить быстро и опьянение было пропорционально боли. Роюсь, вытаскивая наружу всю посуду, и наконец выдыхаю – есть бутылка рома. Но поскольку я не уверена, что в самом деле хочу залпом опрокидывать стакан за стаканом, то заодно беру из холодильника бутылку сидра и возвращаюсь в гостиную.

Только успеваю сделать себе первый коктейль из рома с сидром, как раздается какой-то шум. Я вздрагиваю, да какое там вздрагиваю, у меня едва сердце не останавливается – и тут на пороге появляется Леонар, на нем голубой халат в цветочек, в руке жестяная банка. Он подходит к моему дивану.

– Значит, мне не показалось, что я слышал какой-то шум, – наморщив лоб, говорит старик.

Я присматриваюсь к банке в его руке и – помня о том, который час, – вслух изумляюсь:

– Вы что, в самом деле пьете энергетик перед тем как лечь спать?

Он, в свой черед оглядев то, что стоит передо мной на низком столике, ворчит:

– А вы в самом деле пьете ром с сидром, перед тем как уснуть?

– Ладно, ничья.

– Могу я спросить у вас, почему вы пьете спиртное?

– Нет.

– А можно мне с вами посидеть? Кажется, вы сейчас не в лучшем виде, как бы вам снова не вздумалось окунуться. А мне не хочется выходить из дома.

Он пристраивается рядом со мной, берет с дивана плед и заботливо прикрывает мне ноги. А потом добавляет немного рома из бутылки в свою банку с энергетиком.

– Что ж, неплохо. Не желаете попробовать?

– Вы смерти моей хотите?

– А разве вы сами ее уже не хотите?

– Леонар, мне с вами становится тяжело!

– Вы же знаете, тяжело становится от секретов. Иногда они до того тяжелы, что не дают двигаться дальше. И иногда становится лучше, если поговорить об этом, сбросить часть этой тяжести.

– Мне только хуже становится, если я об этом говорю.

Мы замолкаем, я поднимаю стакан, отпиваю большой глоток довольно сомнительной смеси и морщусь. Леонар, который глаз с меня не сводит, продолжает допытываться:

– Вечером у вас, похоже, все было хорошо. Что довело вас до такого состояния?

Я смотрю на него недобрым взглядом, и он пугается:

– Да что вы, в самом деле, я ничего особенного не спросил.

– Сообщение от моего… – И замолкаю.

– От вашего?

– Моего мужа?

– Это вопрос? Он вам не муж?

– Все довольно сложно.

– Из-за этого вы и расстроились?

– Нет.

– Да что ж из вас сегодня все надо клещами вытягивать, обычно вы куда разговорчивее.

И снова пауза, еще более долгая и плотная. А потом я будто со стороны слышу слова и не верю, что они слетают с моих собственных губ:

– Я потеряла маленькую дочку.

Уже и прошлая пауза была тягостной, но эта еще того хуже – вообще не продохнуть. Бетонная. И все же мне удается еле слышно прибавить:

– Чуть больше полутора лет назад. И я никогда себе этого не прощу. И это никогда не пройдет. И я никогда не забуду…

– Никто вас и не просит забывать. Но я думаю, что люди, которым вы дороги, просят вас жить.

– Проблема в том, что я не знаю, есть ли у меня еще желание жить.

– Желание жить… желание не жить… желание нежить. Забавно получается, да?

– Ага, обхохочешься.

– Я не знаю, что такое потерять ребенка, этого горя не испытал, но когда скончалась моя жена, мне тоже хотелось умереть. Все утратило смысл, все стало пресным и бесцветным. Моя жизнь сделалась черно-белой. Вернее, серой, других красок не было. А внутри у меня поселилась сплошная чернота. Я тоже был мертвым…

Мой стакан пуст. Леонар свое пойло тоже допил, он берет стакан, наливает мне и себе, я ему за это благодарна, хотя вслух ничего не говорю. Мы пьем. Покрутив в руках стакан, я делаю глоток и вместе с ромом глотаю свою печаль. Мне хочется ее вытошнить, я чувствую, как она поднимается от сердца к глотке, чувствую ее жгучую горечь. У меня перехватывает горло, когда я с крохотной надеждой спрашиваю:

– А как это проходит? Как возвращаются краски?

– Благодаря любви тех, кто нас любит. Но я знаю, что иногда этого бывает недостаточно, чернота очень быстро возвращается, и все другие краски пропадают…

Мы сидим рядом, окутанные тишиной. Я обдумываю слова Леонара. Любовь и в самом деле на такое способна? И надо еще суметь не оттолкнуть этих любящих…

Через несколько минут жители Сен-Мало придут знакомиться с библиотекой. У нас аврал, мои друзья торопятся, все должно быть вовремя готово к открытию. Леонар с Матильдой в гостиной проверяют микрофон, распевая песню из мюзикла «Холодное сердце» (умоляю, сделайте что-нибудь, чтобы она от меня отцепилась), Амандина с моей мамой хлопочут вокруг больших столов в саду, заканчивают накрывать, сама я повторяю свою речь, поглядывая в записи. Вся эта суета и волнение вытеснили у меня из головы сообщение Лионеля, которое три недели там крутилось, я позабыла о связанных с ним переживаниях.

Всю ночь глаз не сомкнула и теперь чувствую себя совершенно измученной и нервничаю. Боюсь, как бы из-за малейшей неприятности не взорваться или не разреветься, и потому стараюсь улавливать позитивные эмоции, которые исходят от самого этого библиотечного проекта и от окружающих меня людей, которых я люблю.

Шиши и Коко не отлипают от Амандины, как будто она стала для них смыслом жизни, одна разинула пасть, другая – клюв, обе ждут, не перепадет ли какая-нибудь крошка. Амандина их гонит:

– Хватит путаться у меня под ногами! Шагу нельзя ступить, чтобы не споткнуться о кучку перьев или комок шерсти.

Коко орет.

Шиши тявкает.

Я умиляюсь, наблюдая за этой сценкой – чайка и собачка смотрят на Амандину с такой любовью, что впору ее выручать, и я хватаю Шиши и тащу ее в дом. Коко, похоже, столкнулась с самой трудной за свою коротенькую жизнь дилеммой: она вертит головой, глядя то на еду, то на чихуахуа. Последовать за подружкой или остаться с булочницей?

– Ну что, Коко, никак не можешь решиться? Пойдем, цыпонька, Амандина тебе ничего не даст. И не потому что она тебя не любит, а потому что не имеет права тебя кормить.

Это правда – в Сен-Мало тебя оштрафуют, если застукают за кормлением чаек. Да и незачем их кормить, они чаще всего, не дожидаясь приглашения, сами берут, что приглянулось, выхватывают у туристов сэндвичи или блинчики. Внезапное и резкое нападение обычно застает людей врасплох, да и попробуй не растеряться, когда на тебя налетают сразу три чайки с широко раскрытыми клювами.

Вскоре появляются первые гости, и мы готовы их принять. Столы накрыты, мама на посту, неутомимо наполняет бокалы вином и апельсиновым соком, потому что «как знать, детка, вдруг им всем очень захочется пить», Леонар украдкой выдувает целую банку энергетика, потому что «знаете, Люси, в моем возрасте надо подзарядиться, чтобы выдержать всю эту суматоху», а я чуть ли не залпом опрокидываю бокал – для храбрости. Вивианна пришла нас поздравить одной из первых, «потому что вы же знаете, Люси, что книги – это жизнь», и даже предлагает нам помочь разносить напитки приглашенным. Я все же краем глаза присматриваю за ней, не уверена, что она не выпьет в одиночку все запасы шушена[6].

Все идет прекрасно. Больше часа.

И только когда у калитки появляется муж Вивианны рука об руку с молодой женщиной, мы чувствуем, что назревает скандал. Или катастрофа, как получится. Амандина озирается, прикидывает, чем мы рискуем, и предупреждает меня, что обстановка накаляется.

Я тем временем высматриваю Вивианну, которая скрылась с подносом, и наконец замечаю ее справа от себя. В одной руке у нее бокал, в другой – бутылка, она то и дело подливает себе шушена и, похоже, увлечена разговором непонятно с кем.

– Займись Марком, а я возьму на себя Вивианну. Попытаемся развести их по разным концам сада, идет?

– Давай, – отвечает Амандина и с нагруженным едой подносом устремляется к парочке.

Я подхожу к Вивианне, встаю так, чтобы ей пришлось повернуться лицом к дому, и заговариваю с ней.

– Как поживаете?

Ну ладно, сама понимаю, что в этой ситуации вопрос не самый уместный, но я пристально слежу за тем, как Амандина заставляет Марка и его подружку перепробовать все, что она наготовила, где уж мне придумывать что-нибудь получше. Грустно поглядев на бутылку, Вивианна показывает ее мне:

– Странный вкус у этого шампанского. Похоже, оно медовое.

Я все еще поглощена сценкой, которая разворачивается поодаль, и не очень вслушиваюсь в болтовню Вивианны. Проблема в том, что Марк все съел, и парочка направляется к дому, а Амандина бросает на меня отчаянные взгляды.

– Люси, я тебя очень люблю, но мне кажется, что моя проблема с медом у тебя в голове не укладывается.

– В голове? Что у меня в голове?

Мне хочется ей сказать, что если кто с головой не дружит, так это она, но моим вниманием полностью завладел Марк, который теперь всего в пяти метрах от нас. И я едва замечаю, что она перешла со мной на ты.

– Думаю, надо еще раз попробовать, чтобы убедиться. Тебе налить?

Наклоняет бутылку, но оттуда ничего не льется, она пуста. Похоже, Вивианна сейчас разрыдается.

– Ничего не оста-а-а-а-алось. А знаешь что?

Она наклоняется ко мне с таким видом, будто хочет открыть тайну, и шепчет:

– Схожу принесу еще.

– Не вздумай! Мед – это… это очень вредно для таких людей, как ты, для тех, кто… любит шампанское.

Что за чушь я несу.

– Я вообще не понимаю, о чем ты.

– Я тоже, так что все в порядке.

Она смотрит на меня, прищурившись, наверное, думает, что я спятила. И вот тут-то все летит кувырком.

– Я жажду меда, – говорит мне Вивианна.

Я не успеваю ее задержать, она огибает меня, направляясь к столам, и теряется в толпе гостей. А потом раздается пронзительный вопль:

– И-и-и-и!

А потом рев:

– А-а-а-а!

Вивианна и Марк явно встретились.

– А он что здесь делает?

– А она что здесь делает?

Я иду на голоса и встаю между ними, пока они не начали швырять друг в дружку тарелками.

– Здесь сегодня собралась немалая часть местных жителей и торговцев, и вполне естественно, что вы встретились. У всех сейчас хорошее настроение, и давайте не будем его портить.

Марк размахивает руками, сверкает глазами и орет:

– Хорошее настроение? У меня настроение немедленно портится, как только ее вижу! И знаете почему? Она совсем ненормальная, три ночи спала в сарае в саду, а потом, когда это заметили и попросили ее уйти, изгадила всю лужайку туалетной бумагой и салатом.

– Почему салатом? – спрашиваю я, ничего умнее в этот момент придумать не могу.

А в самом деле, почему? Марк так разошелся, что даже не слышал вопроса (вот и хорошо, тем лучше для меня).

– Она даже наружную стену дома изуродовала! Написала «иди в задницу со своей ПП»! Что еще за «ПП»?

Мы с Амандиной переглядываемся – пожалуй, лучше ему об этом не знать. Булочница старается разрядить обстановку, используя подручные средства:

– Марк, хочешь блинчик с колбаской?

Он машинально берет то, что предлагает ему Амандина, и заталкивает в рот, но это его не останавливает. Вне себя, Марк продолжает орать, плюясь крошками и показывая на Вивианну пальцем:

– Сил моих нет, сейчас вызову психиатрическую неотложку.

Он весь багровый, боюсь, как бы его удар не хватил.

– Или вы ею займетесь, или я ее в психушку отправлю! Поскольку мы все еще женаты, я имею право ее туда поместить, и не откажу себе в этом.

– Ни за что, ясно тебе? Ни за что я туда не пойду! У меня замечательные подруги, они меня не бросят ради каких-то малолеток (по-моему, очень уместное замечание, и в самом деле, чего-чего, а этого точно не случится), в отличие от тебя. Девочки милые и верные, и они-то меня охотно пустят ночевать к себе в сарай.

На крыльце появляются Леонар и Матильда, машут мне, показывая, что готовы. Вот и прекрасно, а у меня появляется готовый предлог, чтобы положить конец этой стычке, объявив всем собравшимся:

– Друзья мои, настало время идти в гостиную и слушать перекрестное чтение Леви и Флобера. Прошу всех войти в дом!

Подружке Марка до того не по себе, что она, к величайшему моему облегчению, дергает его за рукав и упрашивает уйти отсюда. Мы входим в дом, разгоряченные умы остывают, снова воцаряется спокойствие.

Леонар принимается сравнивать описания у классиков и современных авторов, по его словам – «беспристрастно», но я прекрасно вижу, как блестят у него глаза, когда он читает отрывки из «Мадам Бовари». Старик стоит посреди гостиной прямой, как палка, с очками на носу, и, читая текст, жестикулирует левой рукой.

1 Кунь-аман – традиционный бретонский пирог, в котором чередуются слои теста, соленого масла и сахара. Его название происходит от бретонских слов kouign (пирог) и amann (масло), то есть буквально означает «масляный пирог». – Здесь и далее прим. переводчика.

2 Фар – традиционный мягкий бретонский пирог, немного напоминающий запеканку; классический вариант – с черносливом.

3 Розовое вино весь день (франц., англ.).

4 Персонажи французского анимационного телесериала, четыре брата-арестанта; Люси вспоминает их явно из-за того, что по росту эта четверка выстраивается «лесенкой».

5 Деятельность компании Meta запрещена на территории РФ.

6 Шушен – бретонский алкогольный напиток, напоминающий медовуху.

Продолжить чтение