Сезон комет

© Валентина Назарова, 2024

© Издание на русском языке, оформление. Строки, 2024

Пролог

В конце длинной петляющей дороги – там, где она подходит к самому краю обрыва, – стоит огромный темный дом. Он монструозен. Каждая его деталь будто создана для того, чтобы бросить вызов окружающему пейзажу. Узкие, как бойницы, окна; несимметричная, словно нарочно клонящаяся на один бок, конструкция подкреплена колоннами, с которых лохмотьями свисает облезшая штукатурка. Настоящее чудовище. Кажется, сама стихия ненавидит этот дом, потому что с каждым ударом волн о скалы океан откусывает по кусочку земли под его фундаментом, стаскивая в пропасть.

Но в то же время дом этот не лишен своеобразного пугающего величия. Возможно, дело в масштабе – в ницшеанском одиночестве он один возвышается над линией океана. Или в том, что в его круглой башне, где до сих пор иногда мигает свет, много лет назад написал свой легендарный роман знаменитый писатель. Но, скорее всего, причина – в жестоком убийстве молодой женщины, которое, как считают многие, произошло за этими угрюмыми стенами.

Иногда я все еще думаю о нем. Он до сих пор снится мне, хотя я и знаю, что этого дома больше нет. Впрочем, как и меня самой.

Меня зовут Саша Смирнова. Если вы читаете эти записи, значит, я умерла. Или решила, что будет лучше, если все посчитают меня мертвой.

Глава 1

Луна, Дьявол и Шестерка Мечей

Все началось по классике. С трех карт. Луна, Дьявол и Шестерка Мечей. Они лежали передо мной на розовой клеенчатой скатерти. Уродливые. Странные. По-своему красивые. И не сводили с меня глаз. Звуки музыки и пьяных голосов на кухне стали приглушенными и далекими. В тот вечер в конце марта я смотрела только на Дьявола, в его прозрачные голубые глаза: я еще не знала, что волноваться мне следует из-за другой карты. Тогда я решила, что это насмешка, послание из прошлого: посмотри, дурочка, зло всегда побеждает. Что ты можешь сделать против этого, кроме как напиться или впасть в депрессию? Я ошибалась. Карты говорили со мной не о прошлом, а о будущем. Близком и неизбежном.

Кто вообще сказал, что у всякой истории – лишь одно начало? Я думаю, это не так. Все зависит от того, кто рассказчик, а кто слушатель. История, которую поведаю я, принадлежит не только мне, поэтому у нее может быть множество разных начал. Для Фрэнсиса все началось с облака пыли, которое поднялось из-под колес грузовика и на миг заслонило от него солнце. Для Ростика – с воя собаки, протяжного и тоскливого, который разбудил его в три часа ночи. Для Иззи – со звезды с хвостом, зависшей посреди темного неба над пустыней. Для меня – с трех карт. Хотя, возможно, стоит отмотать еще немного назад.

Мне было шестнадцать лет, когда я опубликовала первую главу своего романа на «Ваттпад». Тогда он еще не имел названия, несколько позже его придумала моя лучшая подруга Ира. Я была абсолютно уверена, что никто эту историю не прочтет, и не рассказала о публикации никому из одноклассников и друзей. Даже Ире. Особенно Ире. Но она, как всегда, все выяснила сама.

Довольно скоро стало понятно, что я ошибалась. К сентябрю у моего текста в Сети было уже десять тысяч прочтений. Как так вышло? Не знаю. Клянусь, я ничего не сделала для этого. А когда на осенних каникулах наконец дописала финал, меня читали уже сотни тысяч человек. К лету цифра дошла до миллиона, и ко мне в друзья в социальной сети постучался издатель. Мой роман опубликовали, я даже получила за него гонорар – на мамин счет, конечно, своим я тогда еще не обзавелась. Я стала знаменитостью (правда, в узких кругах), и мне это очень понравилось. Встречи с читателями, автографы, восхищение по поводу того, что я, такая юная, написала столь пронзительную историю о взрослой и горькой любви.

А потом начались вопросы. Собственно, вопрос был всегда один, только формулировали его с разной степенью бестактности. «Саша, где новая книга?», «Саша, когда выйдет второй роман?», «Александра, вы понимаете, что срываете срок сдачи рукописи?»

Но ничего нового написать я так и не смогла. У меня был лишь тот, первый, текст, и со временем я выросла и из него. Цитаты из него, с которыми мое имя периодически отмечали в социальных сетях, в хорошие дни вызывали у меня смех, а в плохие – тягучий, едкий стыд. Просто подумайте: я, в жизни не выезжавшая за границу, сочинила книгу о подростках в Америке. Никогда не целовавшись, сумела описать лихие сцены секса. Я была фальшивкой. Но этого не замечал никто, кроме меня.

Сейчас мне немного за тридцать. Всю жизнь я прожила в тени своей книги.

За последние десять лет я сменила порядка десяти работ и столько же профессий. Да, так бывает: девушка, которая подавала большие надежды, эти надежды систематически не оправдывает. Я была личной помощницей, редактором, менеджером по продажам, фотографом, даже догситтером. А на последнем месте работы занималась маркетингом мобильного приложения. Как видите, ничего общего с писательством, ведь я не могла написать больше ни строчки. Почему? Сама не знаю. Просто не могла, и все. Не хотела. Да какая разница! Та книжка испортила мне жизнь.

Три месяца назад в силу обстоятельств, рассказывать о которых я сейчас не готова, я лишилась работы. Разлогинившись во всех социальных сетях, я несколько недель лежала на диване, пересматривая все выпуски «Криминальной России» в хронологическом порядке. Моим единственным временны́м ориентиром в тот период была соседка по квартире. По пятницам она возвращалась домой поздно и громыхала на кухне. По субботам к ней иногда приходили гости.

Так произошло и в ту субботу. Она, кажется, отмечала день рождения, на кухне собрались подружки. Меня не позвали. Когда соседка только въехала, она пыталась со мной подружиться, но я не поддержала ее инициативу. Она была намного моложе меня – года двадцать три или двадцать четыре, – и я, глядя на нее, думала о том, что в свои тридцать не могла позволить себе даже снимать комнату в этой квартире. Меня спасало лишь великодушие моей лучшей подруги Иры: уезжая в Америку, она разрешила мне временно там пожить. Находиться в роли неудачницы было стыдно, поэтому я и не желала дружить. Но в тот вечер мне очень захотелось пить, а девочки никак не расходились, так что я решила плюнуть на все и пойти на кухню за стаканом воды.

Маленькая кухня пропахла ананасовым ароматизатором от электронных сигарет, которыми без конца затягивалась соседка. Ее подружки, разрумянившиеся от вина и смеха, сидели вокруг стола, соприкасаясь плечами. Они рассматривали что-то лежащее в центре. Отбившись от назойливых предложений выпить, я налила себе тепловатой кипяченой воды из чайника и хотела уже вернуться в комнату, когда заметила, чем они были заняты. Таро.

Девочка с тугим конским хвостом и сережкой в носу раскладывала карты для одной из подруг. Первую из трех карт я не разобрала, а вот вторую поняла отлично: всадник с черепом вместо головы – смерть. Невольно я кашлянула. Сразу все глаза вдруг обратились ко мне. Соседка пояснила: смерть – это новое начало. А та девчонка, которой гадали, как раз скоро выходила замуж – значит, в своей старой жизни она умрет. Символически, конечно же, – чтобы воскреснуть с новым именем после первой брачной ночи. Эта мысль отчего-то вызвала у собравшихся восторг. Я лишь хмыкнула в ответ. Смерти молодых женщин, даже символические, – болезненная для меня тема. Видя мою неуверенность, гадалка предложила разложить карты и для меня. Я с ходу не нашлась, как отказаться, и уже через мгновение сидела за столом напротив нее.

Девушка выложила карты рубашкой вверх, а потом стала их переворачивать по одной, аккуратно подцепляя каждую остро заточенным перламутровым ноготком.

На первой карте были изображены луна, склонившаяся над водой, и два пса, которые выли на нее, симметрично устремив вверх гротескно гнутые пасти.

– Что-то связанное с каким-то секретом или обманом, – пояснила гадалка.

Вторая карта – Шестерка Мечей – означала переход в неизвестность. На ней я увидела широкую черную реку, подобие лодки и три фигуры, повернутые так, что лиц не разглядеть. Я ухмыльнулась, готовясь уже пошутить о том, насколько хороши предсказания, предупреждающие о тайнах будущего. Но тут гадалка перевернула последнюю карту. Дьявол. С копытами, рогами и двумя обнаженными грешниками, прикованными к основанию его черного трона. Я почувствовала, что голова моя кружится, а контуры предметов становятся блестящими. И вскочила с места.

– Карты – это просто проекция, – сказала девушка с пирсингом. Соседка тем временем всучила мне бокал розового вина и настояла на том, чтобы я сделала пару глотков. – Да, у них есть какие-то значения и смыслы, но прежде всего через них с тобой говорит твое подсознание, оно сообщает тебе, чего ты боишься. Нет никакой магии. Только наука. Психология.

Я кивала, глядя на метель, которая занималась за окном. Нет никакого дьявола, ага.

Мне хотелось объяснить этим девочкам, что я не испугалась их глупых игр. Дьявол выглядит иначе – вполне презентабельно: он гладко выбрит и пахнет дорогим лосьоном. Я встречала его раньше. Но у меня совсем не осталось сил, поэтому я послушно допила вино – такое кислое, что от него сразу же началась изжога, – и ушла к себе, сделав вид, будто не слышу шепот и смешки, которыми наполнилась кухня после того, как за мной закрылась дверь.

В комнате я обнаружила на городском телефоне, который Ира все эти годы сохраняла на случай апокалипсиса, мигающий красный огонек. Одно сообщение на автоответчике. Я нажала на кнопку, и мою неприбранную комнату заполнил знакомый до слез бодрый голос Иры, звучавший на фоне шума прибоя и криков чаек.

– Сашка, ты достала трубку не брать, выдра! От меня не спрячешься! Знаю я, что у тебя там случилось, хоть ты и пытаешься все от меня скрыть, как всегда. Зря ты в это ввязалась, не твоя это проблема. Но я не затем звоню. Я тебе билет купила, вылет через неделю. Виза у тебя есть – с того раза, когда ты три года назад к нам на годовщину свадьбы должна была приехать. Так что никаких оправданий. На мой день рождения будешь. На месяц. И не придумывай отмазок, поняла?

Отмазку я и правда не придумала.

Увидев Гамлета в аэропорту Сан-Франциско, я решила, что это галлюцинация. Видимо, он понял это по моим ошалевшим глазам, засмеялся, оскалив новые белые американские зубы, а потом привычным движением привлек меня к себе. Это даже не объятие – он просто прижал мою голову к своему плечу и держал так минуту или больше. Я закрыла глаза и моментально перенеслась в огромную заброшенную коммуналку в аварийном доме возле Биржевого моста, где он жил в последний год учебы в университете. Самодельная двухъярусная кровать, потолок, увешанный распечатками с немецкой грамматикой и демотиваторами.

Гамлет – мой лучший друг, он учился в университете на моем потоке. Это я познакомила его с Ирой. Мой день рождения – двадцатилетие – мы отмечали в баре «812». Гамлет угощал меня безумно дорогими коктейлями в тяжелых хрустальных бокалах, и я, напившись, разбила один (мне это показалось настоящим концом света) – до сих пор в ушах стоит тот звук.

Когда я, пьяная, сгребала руками с пола осколки, в зал вошла Ира. Ростик к этому времени уже подрос, и подруга снова начала ходить на тусовки. Гамлету от отца-армянина досталась тяга к служению прекрасной даме – желательно находящейся в беде. Я тогда наслаждалась славой и успехом, а Ира, мать-одиночка, перебивалась на двух работах. Мы с Гамлетом никогда не были парой, однако так сложилось, что в течение всех пяти курсов университета не разлучались. Физически. Спали в одной кровати. Носили одежду друг друга. А потом появилась Ира… Несколько лет спустя они уехали в Калифорнию. Моего Гамлета с волосами в хвостике, как у Лео Джонсона из «Твин Пикса», и в двубортном пальто из секонд-хенда заменил этот холеный загорелый мужчина с фарфоровыми зубами.

В последний раз мы виделись три года назад. Тогда он приезжал в Питер на похороны деда. Мы гуляли возле того самого дома, где тусовались в юности, и смеялись над тем, что теперь там, наверное, живут какие-нибудь скучные богатые люди.

Стоя посреди гудящего зала прилетов, я слушала, как знакомо бьется его сердце под футболкой, выстиранной незнакомым порошком.

На парковке мы погрузили мой чемодан в багажник, я забралась на переднее сиденье, и умная электрическая машина бесшумно тронулась с места. Я рассматривала пальцы Гамлета, лежащие на руле. Некоторые вещи не меняются. Он все еще грыз ногти. На них виниры не поставишь.

Гамлет молчал почти всю дорогу до дома, взглянув на меня только раз, когда я высунулась из окна посреди моста через бухту, пытаясь снять на телефон силуэты небоскребов Сан-Франциско на фоне заката. Из-за разницы во времени все казалось абсолютно нереальным, и я пыталась ухватить каждую деталь, чтобы осознать увиденное позже, когда останусь в темноте и тишине. Гамлет сбавил скорость.

– Ничего не выйдет, слишком темно, – сказал он, взглянув на экран моего телефона.

– Молчи, пессимист, – отозвалась я.

Он всегда был таким. И я любила в нем эту неизменную способность возвращать меня на землю. Мне хотелось верить, что и он, в свою очередь, скучал по безумию и хаосу, которые я неизменно вносила в его жизнь.

– Я реалист. Будет просто темнота и полоска заката, никаких красот. Оптика человеческого глаза…

Я повернула камеру на него, и он, замолчав на полуслове, отвернулся.

– Идеально. С новыми зубами потрясно смотришься в кадре.

– Ой, только вот этого не надо! Не хочу быть звездой твоих эфиров!

– Гамлет, звезда моих эфиров – это я, и никто другой! Для всех ты просто симпатичный таксист.

Я развернула камеру к себе и помахала в объектив, совершенно забыв, что это не прямой эфир, а обычное видео на память. Но Гамлету сообщать об этом не собиралась. Он всегда в шутку дразнил меня за то, что я выставляю жизнь напоказ.

– Я рад, что ты приехала, – произнес он, когда я убрала телефон в сумку. – Я знаю, ты не от хорошей жизни к нам пожаловала, и не обольщаюсь. Когда у тебя все прекрасно, ты нам даже не звонишь. Но все равно – я рад.

Я накрыла его руку своей.

– Мы оба рады, – добавил он. – Ира и я.

– Я скучала. Ты завтра работаешь? Куда поедем?

– Я… мне Ирка рассказала о том, что случилось в Питере. Почему тебя… почему ты без работы, ну и все остальное, – пробормотал он, когда на другой стороне залива мы свернули в лабиринт улочек, петлявших по склону холма.

– Не сомневалась даже, что проболтается. – Я убрала свою ладонь с его руки. Без соприкосновения с ним мне тут же стало холодно, несмотря на влажную духоту весеннего вечера.

– Но вообще мне как-то обидно, что ты со мной не делишься. Ты же… я же… ты мне не чужая, – буркнул он, не глядя в мою сторону.

Я тоже старалась не смотреть на него. Через стеклянную крышу машины я наблюдала за загорающимися над нашими головами звездами.

– Я и с Иркой не делилась. Она свое расследование провела. Мне вообще не хотелось вас этим грузить, – ответила я после долгой паузы.

– Н-да, что я могу сказать, Ира в своем репертуаре. Но, Саш, ты это… В общем, если хочешь поговорить, то пожалуйста…

– Не хочу… спасибо.

– Ну как знаешь.

Я обидела его – поняла это по тому, как напряглись его плечи.

– А Ирка чего не встретила меня? – Я попыталась сменить тему.

– А ты ждала делегацию? Дома, готовит для тебя какой-то безглютеновый веганский пир. Ты ведь все еще веганишь?

– Вообще-то нет. Я… я делала об этом пост. Думала, вы видели.

Гамлет взглянул на меня и закатил глаза – у него нет социальных сетей. Он один из тех странных типов, которые не испытывают потребности заявлять в Сети о своем существовании.

– Блин, только ты ей не говори, хорошо? – Он взглянул на меня озабоченно. – Она уже часа три возится, с работы специально раньше ушла.

– За кого ты меня принимаешь, Гамлет? – Я вскинула бровь.

– За кого? За тебя.

– Справедливо, – хмыкнула я в ответ.

Машина наконец остановилась у аккуратного бунгало с плоской крышей и зеленым газоном – как в кино.

Я не успела выйти из машины, как дверь дома отворилась и на пороге появилась Ира. Она заспешила через лужайку, со злостью пнув попавшийся на пути футбольный мяч. На ней был тот самый фартук, который она носила, еще когда жила в Питере, – с изображением плюшевых мишек с недобрыми маленькими глазками. Это и правда моя Ирка. Только теперь она блондинка с пухлыми губами. Я направила на нее камеру.

– Ну что вы так долго-то? Уже девять почти! Если бы я знала, то… Еще и камерой своей мне в лицо тычешь! Для фанатов своих снимаешь? – Она замахала на меня руками, на безымянном пальце левой руки сверкнул бриллиант помолвочного кольца.

– Как я уже объяснила твоему мужу, моим фанатам твоя бумерская жизнь не интересна.

– И слава богу.

Она остановилась в шаге от меня. От нее пахнуло знакомым парфюмом – The One от Дольче и Габбана.

– Ирка, да харе уже ворчать, давай обнимемся! – Я сгребла ее в охапку. – А исхудала-то как!

– Осторожно, у меня руки в муке, а ты вся в черном! – Она подняла ладони над головой, я уткнулась ей в плечо. – Ты что, ревешь?

– Нет. Мы ж еще не выпили!

– Ну, понеслась, – рассмеялся Гамлет, вытаскивая из багажника мой чемодан.

Их дом походил на картинку из «Пинтереста»: все бежевое, диваны с миллионом подушек, ворсистый ковер, семейные фотографии в рамках. Это было странно – Ирка всегда любила яркое, такое, чтобы в глазах рябило. Где это все? Куда подевалось? Очевидно, годы работы риелтором заставили ее измениться. На первом этаже с открытой планировкой гостиная плавно перетекала в минималистичную, чисто прибранную кухню. Длинный стеклянный стол был накрыт на троих.

– А Ростик где? – спросила я, нахмурившись.

– Не изволили ужинать-с, – отозвалась Ира, цокнув языком.

– Значит, насчет трудного возраста – это все не сказки?

– Да пипец вообще, Саш! Настоящий монстр! Его главное хобби – портить мне жизнь. В последний год он выходит из комнаты, только чтобы мне нахамить, и тут же прячется обратно. Честное слово, не знаю, чем я заслужила такое.

– Ничего себе! А был такой милашка, – ответила я, рассматривая семейные фотографии, расставленные на полке в гостиной. На них хорошенькое круглое лицо Ростика понемногу, от снимка к снимку, становилось все более похожим на физиономию его отца. Неудивительно, что он так сильно раздражал Иру.

– Ира драматизирует, – прервал мои размышления Гамлет. – Обычный подросток.

Тяжело вздохнув, подруга опустилась на краешек стула.

– Может, и так. Но сколько можно быть подростком? Да я в его возрасте уже…

– Мы тут все в курсе, Ириш, можешь не продолжать, – засмеялась я и села рядом с ней. А потом, после паузы, добавила: – Блин, ребята, как же классно, что у вас все по-прежнему. Вы – мой дом.

Не глядя на меня, Ира вскочила с места.

– Не обольщайся по поводу дома. Спать будешь на цокольном этаже.

Недоуменно подняв брови, я посмотрела сначала на Иру, потом на Гамлета.

– Идем покажу. – Он взял в руки мой багаж.

– Погоди, мне бы разуться. А то истопчу ваши ковры.

Гамлет взмахнул рукой – мол, можно не переживать по поводу обуви.

Я опять нахмурилась.

– Тут так не принято, – пояснил он.

– В смысле – у вас как в кино? По белому ковру ходите в уличной обуви?

– Пусть разувается, если хочет! Не учи ее плохому! Ребенка уже вон научил!

Я скинула с ног кроссовки, Гамлет вздохнул и открыл передо мной дверь в подвал.

Спустившись по скрипучей деревянной лестнице, мы оказались в большой захламленной комнате. Под потолком покачивалась одинокая лампочка, круглое пятно ее света выписывало круги на дощатом полу. В одном из углов, расчищенном от коробок, стоял раскладной диван, застеленный желто-розовым пастельным бельем. Я невольно улыбнулась – вот она, моя Ирка.

– Ты прости за хлам, – буркнул Гамлет, поставив мой чемодан.

– Хлам? Да это же история! – Я шутливо толкнула его в плечо. – О боги, это что, твой диджейский пульт? Ты его из Питера сюда привез?

– Ире только не напоминай о нем. Иначе заставит продать. Я ей сто лет назад поклялся, что избавлюсь от него.

– Я могила. – Я опять пихнула его в плечо.

Его взгляд задержался на моих глазах. Гамлет помнил все то же самое, о чем я думала в тот момент. Его недолгая карьера диджея в баре «Мишка» на Фонтанке. Последнее лето перед тем, как он стал встречаться с Ирой. Лето, когда мы оба думали, что, возможно, уже сделаем то, о чем твердили все друзья, и начнем, наконец, спать вместе.

– Ладно, давай, не копайся тут. – Гамлет резко повернулся ко мне спиной и поспешил наверх.

Есть два типа иммигрантов. Одни всегда стараются прилипнуть к своим, притворяются, словно никуда и не уезжали, едят пельмени и борщи, ворча на то, что настоящей сметаны за границей не найдешь, читают журналы для диаспоры с объявлениями о русскоязычных дантистах и гинекологах и с афишами концертов нафталиновых звезд из девяностых. Другие будто забывают язык в тот самый миг, когда их нога ступает на чужую землю; если спросишь их что-то на русском даже после пары месяцев иммиграции, они ответят с акцентом и будут щелкать пальцами: «Как же это по-русски?» Никогда не подумала бы, что Гамлет – из второй категории: обувь в доме при его чистоплотности и эти невозможно белые зубы вместо такой знакомой кривой прокуренной ухмылки! Видимо, люди все же меняются. Но от этого не любишь их меньше.

Я все-таки переобулась и даже переоделась в захваченный специально по этому случаю шелковый топ, который мне подарила Ира много лет назад. Сентиментальный жест. Я редко говорю о своих чувствах прямо, мой язык – такие вот детали.

Иркина еда на вкус оказалась ровно такой же, как и на вид: абсолютно омерзительной, и мы не сговариваясь налегли на хлеб и вино. Поэтому к моменту, когда Ира решила, что эксперимент можно считать завершенным, мы все, уже изрядно выпив, хохотали. С самого первого вечера, который мы провели втроем – я, она и Гамлет, – значительная часть ее разговоров неизменно крутилась вокруг всевозможных моментов нашей с ней совместной истории. И все они выставляли меня не в лучшем свете. Я понимала, зачем Ира это делала, – она всегда видела во мне конкурентку, хотя никогда не произносила этого вслух. Мы же с Гамлетом старались превратить все в шутку.

– А помнишь, как ты хотела поехать домой к тому мужику, у которого не было переднего зуба? Он еще говорил, что ты похожа на Кэмерон Диас, – хохотала она.

– Это не я хотела! Это ты! Кто из нас Кэмерон Диас? – парировала я.

– А потом мы пошли к тебе и решили разыграть по ролям «Русалочку». Но твоя бабушка проснулась и устроила нам скандал!

– Нет, девочки, вы все неправильно запомнили! Тогда я вас забирал из той бильярдной, и вы обе наблевали у меня в машине!

Нас с Ирой накрыла очередная волна хохота. Когда воздух в моих легких закончился и смех затих, подруга поймала мою руку и посмотрела в глаза, внезапно как-то очень серьезно.

– Сашк, мы же свои, – произнесла она, пытаясь сдержать икоту. – Может, расскажешь уже, что у тебя там в Питере стряслось? Ведь даже до полиции дело дошло…

– Ир, ну чего ты? Отстань от нее, – попытался Гамлет отразить неожиданную атаку.

– Мы ее друзья. Имеем право знать, – отмахнулась она.

– Ир, не надо давить. Захочет – расскажет.

Ира резко выдохнула и отпустила мою руку.

Затем произнесла с какой-то совершенно незнакомой мне улыбкой:

– Окей. Простите. Гамлет, нам, кажется, пора идти за второй бутылкой.

Воспользовавшись усталостью после перелета как предлогом уйти из-за стола, я отправилась в свой подвал. Там ничком легла на диван и закрыла глаза. Перед внутренним взором бешено вращался калейдоскоп из картинок: вид на города с высоты, терминалы аэропортов, улыбка Гамлета, фартук Иры… Но сон не приходил.

Дождавшись, когда все в доме утихнет, я выбралась из своего подземелья, надела кроссовки на босу ногу и прокралась на улицу. Мне требовался воздух. Я прошла через задний двор – там в просветах между разросшимися эвкалиптами проглядывало зарево огней бухты. Усевшись, я достала блокнот и начала писать.

Шороха шагов за спиной я не услышала, но кожей ощутила чье-то присутствие в темноте позади себя.

– Кто здесь? – прошептала я во мрак.

Из темноты на меня двинулась фигура. Невольно я вскочила на ноги.

– Напугал? – произнес смеющийся мужской голос.

Я прищурилась, стараясь разглядеть говорившего. Когда он сделал затяжку, на его лицо упал рыжий отсвет.

– Ростик?

– Прости, Саша. Я не хотел, – произнес он, выдыхая дым.

Я включила фонарик в телефоне. Он зажмурился и сделал еще один шаг в мою сторону. Это и правда был он.

– Господи, ты так вырос! Посмотри на себя! Ну просто Майло Вентимилья[1]! – воскликнула я.

– Понятия не имею, кто это, – ответил он через затяжку.

– Ну конечно. Откуда. Тебе семнадцать. Я вообще в шоке, что ты меня помнишь!

– Я тебя очень хорошо помню, Саша. Даже лучше, чем маму. Ее никогда дома не было, она меня с тобой оставляла. Помнишь, как мы в зоопарк ходили на мой день рождения?

Вот уже в который раз за этот бесконечный день мою голову наводнили воспоминания, яркие и выпуклые, трехмерные: протяни руку – и дотронешься до них.

– Ты сову испугался.

– До сих пор их боюсь, – засмеялся он.

– Ты поэтому с мамой не ладишь? Думаешь, она в детстве с тобой не занималась?

– А разве не так было?

– Нет. Ты просто забыл. Так бывает – плохое помнишь, а хорошее теряется. Это потому, что к хорошему быстро привыкаешь. Она о тебе очень заботилась. Всегда.

– Да брось ты. Она меня родила в семнадцать лет не пойми от кого. Конечно, она меня не хотела. И старалась жить так, будто меня нет, – произнес он, отвернувшись от меня в сторону дома.

– По большой любви она тебя родила, – сказала я и тут же пожалела.

– Только любовь – не ко мне.

– Перестань! Любит она тебя. – Я шагнула к нему, собираясь обнять этого маленького обиженного мальчика, но одернула себя: он уже совсем не мальчик; этот парень выше меня на полторы головы, да еще и курит.

– Знаю, что любит, – ответил он очень серьезно.

– А чего тогда бесишься?

Ростик со злостью растоптал окурок и потер ладонями лицо.

Потом, повернувшись ко мне, заговорил:

– Она мне запретила собаку спасти.

– Какую собаку?

– Когда мы только сюда переехали, мама с Гамлетом вечно где-то пропадали. Я один тут тусил. А за забором у соседей жила собака. Не знаю, как ее звали по-настоящему, но я звал ее Жучкой, потому что у бабушки в моем детстве была Жучка, тоже черная. Соседи ее держали во дворе зимой и летом, голодом морили, мучили по-всякому. Она плакала по ночам. Я спросил маму, куда можно позвонить, ведь это же Америка, тут есть службы. А она сказала, что нельзя звонить. Мол, это их дело. Мы тут на птичьих правах, ни с кем ссориться не будем. Надо всем нравиться. На семью ей пофиг. Лишь бы все остальные считали ее идеальной.

– А что стало с собакой?

– Сбежала. И ее машина сбила.

Он достал из кармана пачку сигарет и снова закурил.

– Блин.

– Ага. И все из-за меня. Потому что я не смог послать маму подальше и сделать, как считаю нужным. Слабину дал. Ну и из-за нее, конечно. Она мне помешала.

– Ростик, можно я затянусь? – Вместо ответа он протянул мне сигарету. – Спасибо. Я думаю, в таких вещах виноваты только те, кто совершает жестокость. Кто мучил, кто наехал. Не Ира, не ты. Ты ведь не причинил ей зла, просто не сумел помочь. А эти люди, которые издевались над собакой, должны понести наказание. Оно обязательно их настигнет. Я верю.

Ростик вдруг улыбнулся широко и искренне.

– Ты веришь в справедливость мира, Саша?

– Пытаюсь.

– Я знаю, что произошло в Петербурге. Слышал, как мама Гамлету рассказывала. – Он прикурил еще одну сигарету, для себя. – У тебя ведь нервный срыв случился, потому что ты себя винишь, так? Якобы не смогла остановить того подонка, хотя знала, что он убьет ту девушку? Я думаю, люди, которые довели до смерти эту несчастную собаку, должны быть наказаны. Но и мы тоже… ты и я… – Его монолог прервался на полуслове резким хлопком двери.

Ростик бросил сигарету на землю. Я быстро накрыла ее кроссовкой.

– Ты что, куришь?! – закричала Ира, обращаясь к Ростику. – Охренеть, блин! Не ври мне. Не отпирайся!

– Ир, не кричи на него, это я.

– Дура! – Ее большие глаза горели яростью. – С ума сошла! Ты же нас всех спалишь. Одна искра – и все!

Не знаю, что именно сблизило нас с Ростиком – ночные откровения или то, что я отмазала его тогда от матери, но всю последующую неделю он как бы случайно заглядывал ко мне в подвал, болтал со мной о музыке, показывал тиктоки. А однажды предложил проехаться вместе на автобусе до центра – выбрать подарок для Ирки на день рождения, который ожидался в грядущую субботу. После тридцати она запретила всем упоминать ее возраст, но дни рождения все равно очень любила и непременно праздновала. У нее вообще имелось такое свойство – собирать вокруг себя людей. Она была как нитка, а мы все – бусины на ней, разнокалиберные, непохожие между собой, но связанные воедино. Глядя на то, как Ира и Гамлет болтали за завтраком, как буднично целовали друг друга в щеку перед тем, как разъехаться по работам (он – преподавать математическую лингвистику в Беркли, а она – продавать недвижимость), я гордилась тем, что свела их вместе; тем, что этот дом, этот белый ковер и кофейные кружки ручной работы – все это стало возможным благодаря моему великодушию. Я позволила ей забрать его себе, когда ей было нужнее. А теперь, когда я попала в беду, они позвали меня сюда. Все справедливо. Мне не приходилось испытывать неловкость, когда я ела их еду и по двадцать минут стояла под горячим душем, зная, насколько дорогая вода в этой части света. Я заслужила это. Я разрешила всему этому сбыться. Я должна чувствовать себя демиургом, а не бедной родственницей.

Город пугал меня. Сколько мы с Ростиком ни бродили по улицам, ни катались на трамваях и ни снимали видео для моих подписчиков в театре Кастро, я словно не могла поверить в его реальность. Никогда я не видела так много белого, так много синего. Я вздрагивала от криков попугаев, прячущихся в эвкалиптовых кронах. Ловила приступы паники от вида ползущего с воды тумана в парке Пресидио.

Ростик пересказывал мне информацию со школьной экскурсии:

– Первые белые люди, приехавшие в Калифорнию, искали здесь сокровища. Они так боялись за свое золото, добытое кровью, что вся эта бухта – крепость, посмотри. Они были готовы стрелять и построили здесь батареи для своей артиллерии…

Я верила ему. Мы карабкались на крыши заросших мхом бункеров, то и дело сползая по влажному цементу на пятках кроссовок. Мы прошли двадцать пять тысяч шагов – вверх и вниз, вниз и вверх, – пока не набрели на магазинчик керамики где-то в районе парка Золотые Ворота. И там купили для Иры подарок: кофейник и сахарницу, почти подходящие к чашкам. Затем двинулись дальше. Ростик рассказал о Чарли Мэнсоне[2], который, как оказалось, жил на одной из этих маленьких улочек – еще до девочек, культа и безумия. Я спросила его мнение о последних новостях в деле Зодиака[3]. Он признался, что тоже пытался разгадать его шифр, они с Гамлетом бились над ним весь локдаун, чем ужасно бесили Иру, но так ничего и не поняли. Имя убийцы оставалось загадкой.

На следующий день, в субботу, мы праздновали день рождения Иры. Тридцать четыре. Но она говорила, что двадцать девять. Отмечали в ресторане в Норт-Бич – модном заведении, дорогом и бездушном, с минималистичным интерьером и огромным выбором коктейлей. Ирины друзья – сплошь иммигранты. В отличие от Гамлета, который даже говорить начал с акцентом из-за чтения лекций на английском, Ирин круг общения составляли исключительно выходцы из бывших стран соцлагеря. Большинству из них она когда-то помогла продать или купить недвижимость. Хотя подруга и уверяла меня, что рассадка была исключительно по желанию, я оказалась между ней и каким-то угрюмым парнем со стрижкой из девяностых. Он пришел на вечеринку с мамой – клиенткой Иры. Лишь через пару минут я догадалась, что это свидание вслепую. Смотрины. Сутенерство. Уж не знаю, как называется ситуация, когда ваша лучшая подруга без вашего ведома пытается пристроить вас какому-то незнакомцу. Из всех тем на свете Ира выбрала меня: она решила обсудить с гостями мою книжку, мой успех пятнадцатилетней давности и мои перспективы в Голливуде. Претендент на мою руку и его мама кивали. Я хотела утопиться в бокале вина. Искала, за кого бы зацепиться, кому послать сигнал бедствия, но Ростик после очередного скандала с Ирой идти в ресторан отказался, а Гамлет увлеченно беседовал с каким-то старичком в бархатном блейзере.

Я терпела как могла, терпела, пока хватало сил, улыбалась, смеялась, отшучивалась. Когда же силы кончились, извинилась и пошла в туалет. Там долго стояла перед зеркалом, глядя на свое отражение. Русые волосы до плеч, серые глаза, красноватые пятна розацеа[4], которые я замазывала, если не ленилась. Черное платье с голой спиной – его мне одолжила Ира. Хорошо хоть ей не удалось заставить меня нацепить туфли. Я осталась верной себе и кроссовкам.

Кто я? Какое право я имела считать себя лучше этих людей? Чем я на самом деле от них отличалась? Я достала телефон и сделала селфи в этом дорогом зеркале. В его свете мои скулы выглядели красивыми. Я опубликовала фотографию на канале и стала ждать лайки. Иногда мне казалось, что этот аккаунт с несколькими тысячами оставшихся почитателей – все, что связывало меня с реальностью. Хотя, вероятнее всего, именно он делал меня чужой на любой вечеринке.

В этот момент в туалете появилась Ира. Она с налета брякнула своей сумочкой о раковину, достала со дна помаду и, как в старые добрые времена, сначала накрасилась сама, а затем протянула мне. Я – холодное лето. Она – весна. Цвет ее помады – коралловый – заставляет мою розацеа ярче вспыхивать на щеках, но я повиновалась. Несколько мгновений мы молча смотрели на наши лица в зеркале.

– Сашк, тебе пора повзрослеть. Жизнь – не сказка. Дай Ярославу свой номер, – отчеканила она моему отражению и вышла, хлопнув дверью.

Чтобы не послать подругу прямо на ее дне рождения, я выскочила из ресторана и на крыльце наткнулась на Гамлета. Он говорил с кем-то по телефону, но, увидев выражение моего лица, наскоро попрощался с собеседником и предложил пройтись. На улице темнело, однако закат здесь был другим, не таким, как дома. Небо из лимонного становилось черным. Над головой мерцали огоньки спутников. Я выпила слишком быстро и слишком много, на голодный желудок, и чувствовала, как мостовая покачивалась под ногами. Мы остановились и сели на ступеньки какого-то дома. Впереди, между зданиями, ворочалась во сне черная туша океана. Гамлет попросил меня простить Иру.

– Блин, прости, я не знаю, как так вышло… – пробормотала я.

И, не дожидаясь каких-то слов от него, поднялась на ноги и побежала.

Не знаю, что на меня нашло. Точнее, знаю очень хорошо, но стыжусь признаться. Пока мы шли вдвоем по улице, меня охватила тоска. Это все могло быть моим. Этот город, это небо. А я отдала ей, скинула с барского плеча. Ведь Гамлет любил меня, а не ее. Он просто устал меня ждать.

Этот чертов поцелуй – лишь минутный порыв. Я не любила Гамлета и не желала себе Ириной жизни. И теперь, кажется, испортила самое ценное, что у меня было.

Мною двигал инстинкт – желание замести следы, укрыться, сбежать, – но через десять минут суетливых метаний по улицам я вновь оказалась возле того же ресторана. В руках завибрировал телефон – Гамлет. Следовало спрятаться, пока он не увидел меня. Хотелось вообще выкинуть мобильник, к чертям. Пока я быстро шагала по улице, не разбирая дороги, мой мозг панически пытался найти какой-то смысл в произошедшем. Я разозлилась на Иру. Она может быть такой: доминирующей, бестактной, ранящей в самое больное место. Но я прекрасно знала: если и есть в моем бытии одна константа, то это она. Она любит меня. А я – ее. Так было всю нашу сознательную жизнь, с тех пор, как они переехали и поселились на моей лестничной площадке. Не сосчитать, сколько раз мы с Ирой соскребали друг друга с асфальта, давали друг другу помаду или пощечину и толкали друг друга вперед, заставляя двигаться дальше. Этот поцелуй – моя месть за то, что они бросили меня, попытка саботировать их прекрасную жизнь без меня.

Но от того, что я четко понимала мотив своего идиотского поступка, легче мне не становилось. Я будто перепачкалась в каком-то дерьме, оно покрывало всю мою кожу, затекало в нос и в глаза. Мне требовалось заглушить это ощущение – чем угодно. Музыкой, шумом, разговорами, бокалом чего-нибудь покрепче. Поцелуем с кем-то другим. Единственный способ избавиться от чувства вины за то, что совершил плохое, – это тут же сделать нечто похуже. Не лучший модус операнди, но он не раз выручал меня.

Дернув за ручку двери, я зашла в первый попавшийся бар. В нем было полно народа, громко играл музыкальный автомат. Из-за шума я наконец перестала слышать свои мысли. Растолкав посетителей локтями, пробилась к стойке и кивком подозвала бармена. Пока ждала свой джин-тоник, со мной попытался заговорить какой-то парень. Моложе меня, он был наделен той особой привлекательностью подонков, которой отличались парни моей соседки, – с ними я по утрам в субботу неловко сталкивалась у ванной. Зеленые глаза. Татуированные ключицы, выглядывающие из широкого выреза футболки. Он смотрел на меня с нагловатой ухмылкой, его язык нервно поигрывал колечком в губе. Один из наиболее совершенных паразитов, сотворенных природой, – падальщик. Парень моментально считал ситуацию: женщина, одна, расстроенная, вечернее платье, крепкий алкоголь. В его глазах я – легкая добыча. Я улыбнулась в ответ и похвалила его сережку. Он спросил, кем я работаю. Я что-то соврала. Если я чему-то и научилась за свои тридцать с небольшим лет, так это тому, что правда – привилегия, которую необходимо заслужить. Бармен принес мой напиток, парень предложил пойти за его столик, познакомиться с друзьями. Мысленно я умилилась тому, что он не позвал меня сразу к себе домой.

Представьте себе бар – такой, как в кино. Злачное местечко с приглушенным светом и потертыми кожаными диванами, где лет так семьдесят или восемьдесят назад напивались битники и матросы. И пускай сейчас его основной контингент – зажиточные офисные работники, в воздухе витает дух богемности и упадка.

Новый друг подвел меня к большому столу, за которым собралась весьма разношерстная компания. Девушка, похожая на модель; дама средних лет; какие-то рокеры; рядом с ними – пожилой мужчина, похожий на дорогого юриста. Я не могла понять, что у них общего. Никто ничего не говорил и ничего не пил, все они будто кого-то ждали.

Ответ появился через мгновение, когда к столу подошел еще один незнакомец. С его руки свисала нескладная рыжая девушка в атласном кремовом платье, на вид сильно пьяная.

– Добрый вечер! А что такие грустные лица? Я же всех угощаю! – объявил он, и публика за столом пришла в движение от радостного возбуждения.

Пригласивший меня парень тут же забыл обо мне, вскочил и с подобострастными нотками в голосе похвалил пиджак незнакомца. Пиджак и правда был классный – из коричневой замши, с болтающейся вдоль рукавов длинной бахромой. Фрэнсис – так звали его обладателя – сам походил на этот пиджак: поношенный и чуть затертый, но не потерявший элегантности и формы. Слегка за сорок, высокий, чуть сутулый, он скользнул смеющимися прозрачно-голубыми глазами по лицам присутствующих, не задержавшись на мне, будто все за столом казались ему одинаковыми.

Мужчина опустился на низкий диван возле моего спутника и лениво развалился. Девушка устроилась рядом, на самом краешке. Она пила и отчаянно пыталась привлечь внимание Фрэнсиса, дергая его за рукав. Но тот увлекся беседой и не замечал ее.

Я спросила у своего нового друга, кто такой Фрэнсис. Он посмотрел на меня с искренним недоумением. Фрэнсис Джеймс Харт – он же практически Керуак[5]! Как я могу его не знать? Откуда я – с Луны? В ответ на это у меня вырвался смешок: так уж и Керуак? Фрэнсис поймал мой взгляд и улыбнулся, не торопясь ни подтвердить, ни опровергнуть мои сомнения. В этот момент в моей сумке зазвонил телефон – и даже не нужно было гадать, кто это. Конечно Ира. Хватилась меня и звонила, чтобы, как всегда, извиниться за бестактность, хотя сама искренне не понимала, что сделала не так. Ведь она желала мне добра. Это правда. Она любила меня и желала добра. А я поцеловала ее мужа. Черт.

Однако это была не Ира. Звонил Ростик. Я вздохнула, попыталась заставить себя ответить, но не смогла. Мне хотелось побыть одной. Даже не так. Мне хотелось побыть кем-нибудь, кроме себя. И толпа незнакомцев в баре, казалось, создавала самую подходящую для этого обстановку. Вздохнув, я убрала телефон в сумку и принялась снова разглядывать людей. Прислушиваться к разговорам. На Ирином празднике все говорили в основном о покупке недвижимости, инфляции, планах на отпуск и подобных невыносимо скучных для меня вещах. Притом почти каждая реплика заключала в себе тщательно завуалированное, будто бы случайное хвастовство. «Хорошо, что мы успели купить ту виллу». «Хорошо, что деньги работают, а не лежат и дешевеют». Кто-то сказал даже – конечно, шутя, – что в такое время, как наше, выгоднее всего иметь долги. Я засмеялась – впервые за вечер – искренне, громко, подумав о двух своих выпотрошенных кредитках, по которым должна отправить, изловчившись, минимальные платежи в текущем месяце.

За этим столом разговоры велись другие. О смерти какого-то общего друга. О треках из музыкального автомата. О битниках, которые пили в этом баре в пятидесятые. Кто все эти люди? Точнее, кто – этот человек, который собрал вокруг себя столь странную компанию? Я опять посмотрела на Фрэнки. Почувствовав мой интерес, он взглянул на меня и улыбнулся, продолжая кивать своему собеседнику.

Телефон снова зазвонил. На этот раз Гамлет, но у меня все так же не имелось желания отвечать. Я доберусь домой на такси, ночью, когда все уже лягут спать, чтобы отложить объяснения на завтра. Другой вариант: если стыд будет слишком сильным, то просто утоплюсь в заливе.

Я ощутила затылком чей-то напряженный взгляд, обернулась и увидела Фрэнсиса. Он смотрел на меня, склонив голову набок. На его губах играла смутная полуулыбка, которую можно было трактовать по-разному: от предложения пойти к нему домой до замечания насчет моих хамских манер за столом, куда он меня не приглашал. Скорее всего, второе…

– Отсюда нас выгоняют, уже почти полночь. Не хотите поехать ко мне, в Мори Пойнт?

– К вам? – У меня вырвался невольный смешок. Все так просто. Все всегда так просто.

– Разумеется, не вы одна. – Он кивнул в сторону своей спутницы и остальных гостей. – Просто я вдруг подумал, что вы выглядите как человек, которому совсем не хочется домой. Большинство из нас здесь такие.

– В этом баре?

– В Калифорнии.

Пока он говорил, я невольно пыталась угадать, откуда он родом – в его акценте слышалось много всего: американский юг и лето переливались в широкие английские гласные. Он явно видел мир, немало путешествовал. Сколько всего нужно пережить, чтобы заработать эти морщинки в уголках глаз? Он – настоящий писатель, не то что я, самозванка, создавшая только одну книгу. Как я могла подумать, что он предложит мне переспать с ним! Теперь, понимая, что его интерес ко мне вызван, скорее, сочувствием, я хотела сказать ему что-то обидное. Но в этот момент у меня в сумке опять зазвонил телефон.

– Простите.

– Отвечайте, если вам нужно, – сказал он и отвернулся, так как его кто-то окликнул.

Я стояла, сжимая телефон в руке.

– Не нужно, – бросила я ему в спину.

– Так что? Вы в деле? – Его прозрачные голубые глаза сочились скрытым где-то глубоко внутри августовским солнцем.

– Это правда, что Чарли Мэнсон начинал свою карьеру поблизости отсюда? – зачем-то спросила я.

– Понятия не имею. – Он посмотрел на меня с искренним удивлением.

– Хорошо. Будь вы серийным убийцей, то знали бы точно все факты о своем знаменитом коллеге.

– Не пойму, хотели ли вы меня оскорбить или так пошутили. Спишем это на трудности перевода. Такси уже приехало, вы можете выходить. Мне же нужно решить один вопрос.

Этим вопросом была его спутница, которая задремала в углу на диване. Он сел рядом с ней и попытался разбудить, поглаживая по руке. Приоткрыв глаза, она наклонилась к нему и стала что-то нашептывать, касаясь губами мочки его уха. Поверх ее плеча Фрэнки смотрел прямо на меня и улыбался. Что ж, это подонок другого калибра, на голову выше своего юного почитателя с колечком в губе. К тому же писатель. Я улыбнулась ему в ответ и вышла на улицу.

В этот момент кто-то взял меня за руку. Я вздрогнула.

Гамлет. Я хотела сказать ему, что сожалею, что все понимаю, что это просто три бокала вина на голодный желудок. Но слова застряли в горле. По его встревоженному лицу я поняла, что дело снова не во мне.

– Что случилось?

– Поехали! – Гамлет крепче сжал мою руку и потащил вниз по ступенькам. – Ростик. Мы не знаем, где он. У соседей пожар, а у него выключен телефон.

В машине на пассажирском сиденье нас ждала Ира.

– Он мне звонил, – вдруг вспомнила я. – Несколько раз.

– Когда? – Ира резко развернулась ко мне. Вокруг ее глаз размазалась подводка. Она выглядела уставшей и пьяной. Намного старше своих лет.

– Час назад. Я не ответила.

– Господи, господи, господи, – начала бормотать она, потирая руки.

Машина тронулась.

– Тише, все в порядке. – Гамлет накрыл ладонью ее коленку. – Он просто тебя наказывает.

– Меня? За что? – Ира всплеснула руками.

– Саша, позвони ему, – скомандовал Гамлет.

– Уже набираю. Он не берет.

Через двадцать минут мы повернули к дому. Воздух был едким, горчащим, эвкалиптовые кроны озарялись красными всполохами мигалок пожарных машин. Я первая заметила Ростика. Он стоял посреди улицы, обняв себя руками, и смотрел на дым, который поднимался от почерневших руин соседского гаража. Ира кинулась к нему, принялась обнимать, но он оставался неподвижным.

Она ударила его кулаком в грудь:

– Как ты мог заставить меня так переживать?!

– Привет, Саша? Как прошел твой вечер? – сказал Ростик, полностью игнорируя присутствие матери.

– Так себе. – Я пожала плечами. – Мне нельзя пить на голодный желудок. Я сама не своя.

– Какого черта? – Ира молотила кулаками по его груди.

– Саша, передай, пожалуйста, Ирине, что у меня нет желания поощрять ее истероидное поведение, – отчеканил Ростик, отстраняясь от матери.

– Это нечестно! Я всю свою жизнь поломала ради тебя!

Я шагнула к ней. Подруга повисла на мне, сложилась в моих объятиях и зарыдала, яростно и горько. Ростик смотрел на нее с удивлением, даже с ужасом в глазах, пока я пыталась ее успокоить. Тело ее вдруг содрогнулось в конвульсиях, и ее начало тошнить на асфальт, а я придержала ее волосы – все как в старые добрые времена.

– Господи, Ира, милая, пойдем, пойдем домой, – подхватил ее под руки подоспевший Гамлет. – Все хорошо. Пожар у соседей. Кто-то кинул окурок. Наш дом не пострадал, они нас пропустят. Идем, держись за меня.

Всхлипывая, Ира обмякла в руках мужа и позволила ему поднять себя и нести к дому, как маленького ребенка.

Ростик долго смотрел ей вслед.

– Ну наконец она получила должное внимание и готова оставить нас всех в покое. Бедный Гамлет. И как он с ней живет…

– Отдай мне зажигалку, пожалуйста. – Я протянула раскрытую ладонь.

– Какую зажигалку?

– Со мной не прокатит.

– Ладно, уговорила. На.

Порывшись в кармане, он положил на мою ладонь маленькую розовую «Зиппо».

– Кстати, ты читал какие-нибудь книги Фрэнсиса Харта? Мне тут сказали, что он новый Керуак.

– Книгу, в единственном числе. Насколько мне известно, у Харта вышел только один роман. Лет двадцать назад. Нам рассказывали в школе. А с чего ты вдруг заинтересовалась?

Я подумала о морщинках вокруг глаз Фрэнсиса и том, как он произнес слово «Калифорния».

– Далеко отсюда до Мори Пойнт?

Представьте себе дом. Огромный. Страшный. Он стоит на краю обрыва.

Таксист отказался везти меня до самого конца, и последние метров пятьсот я шла пешком, цепляясь подолом Ириного платья за колючий кустарник, росший на обочинах. Я шла на звук океана и на светящиеся окна нижнего этажа. С каждым шагом я ощущала, что трезвею и что должна развернуться, выйти на шоссе, вызвать машину и поехать домой. Но что-то звало и влекло вперед. Я не могла остановиться. Впервые в жизни я встретила человека, подобного себе. Мне нужно было узнать его ближе.

Из-за распахнутой двери лилась музыка. Хриплый блюз. Я перешагнула через порог и позвала в пустоту:

– Есть кто дома?

Но ответом мне была только песня, льющаяся из проигрывателя.

В этот момент я заметила ее – девушку из бара, рыжую, в платье из кремового атласа. Она лежала ничком, раскинув руки. И я готова поклясться: она была мертва.

Глава 3

Все мои секреты

Существует расхожее, но совершенно ошибочное мнение, будто искусство исцеляет. Якобы любое творчество, и особенно писательство, – это нечто вроде бесплатной психотерапии. Ты выставляешь свои неврозы, оформленные в истории, на всеобщее обозрение. Придумываешь персонажей, основываясь на собственных страхах, странностях и пороках. Читатели влюбляются в них. А ты через это тоже начинаешь любить себя. Ладно, может, не любить, но хотя бы меньше ненавидеть.

В моем случае это не так. Представьте себе: чтобы произвести на свет то, что от вас ждут, то, что в абсолютных значениях определяет вашу ценность и является вашей идентичностью, вы должны снова, и снова, и снова погружаться на дно самого глубокого колодца и просыпаться утром самого черного дня вашей жизни – ведь именно там, в темной глубине, прячется нечто, пробуждающее в вас желание говорить. Вдохновение.

Свой единственный роман я написала, подстрекаемая завистью и ревностью. Сжимающими горло и выжигающими изнутри медленным холодным огнем. А еще непреодолимой потребностью – хотя бы на время, пока я писала, – стать кем-то другим.

Мне кажется, Фрэнсис Харт – такой же, как я. Его роман вдохновлен чем-то очень мрачным, низменным и страшным. Пугающим его самого, но приносящим невероятное удовольствие. Весь этот страх и восторг он воплотил в одном из своих героев. В парне, которого Фрэнки встретил на перекрестке трех дорог. В дьяволе во плоти, в темном попутчике – Джеймсе.

На обложке «Попутчиков» по требованию правообладателя всегда указывается полное имя автора – Фрэнсис Джеймс Харт. Внимательный читатель поймет с самой первой страницы, на которой появляется Джеймс, в чем кроется секрет этого героя.

Я встретил Джеймса двадцать седьмого августа. Где-то в Аризоне, милях в двадцати от Тусона, мы наехали колесом на битое стекло. С трудом дотянув до ближайшей заправки, я, потея и матерясь, пытался сменить колесо трижды проклятой разваливающейся «Импалы». Тут-то Джеймс и возник. Он искал попутку на Западное побережье. Будто дьявол, он явился именно в тот момент, когда был больше всего нужен.

Он спрыгнул с переднего сиденья грузовика, сплюнул и зашагал в сторону заправки, ни разу не глянув назад. Мне запомнился этот грузовик – блестящий и новый, с номерами Нью-Мексико и с нарисованной на капоте русалкой (явно изображающей чью-то жену, с красивой грудью и уродливым лицом).

Покрышка «Импалы» была изрезана в хлам. Пока я возился с ней, Иззи пошла в киоск, чтобы хотя бы в течение десяти минут насладиться сухой кондиционированной прохладой. Внезапно подул ветер, в воздух взметнулся столб пыли.

Когда пыль осела, я, смахнув слезы, вновь обрел зрение и увидел развевающийся подол платья Иззи, а позади – обутые в убитые «конверсы» ноги, вытянувшиеся на асфальте.

– Как успехи? – спросила Иззи.

Ветер притих, черная ткань ее летнего платья упала, словно опустился занавес. За ее спиной, прислонившись к стене, сидел парень. Его бровь была заклеена пластырем, под левым глазом доцветал некогда внушительных размеров синяк. На коленях он держал кусок рваного картона, на котором красным маркером было написано только одно слово: «Калифорния».

Он открыл глаза и, щурясь от солнца, посмотрел сначала на меня, потом на Иззи и опять на меня. А затем улыбнулся.

В тот день, в доме на краю обрыва, я впервые увидела эту улыбку. На моих глазах смешной и бесшабашный Фрэнсис превратился в холодного жестокого Джеймса. Это превращение почти незаметное: оно – в уголках его улыбающихся губ, в темноте огромных зрачков. Из прозрачных глаз Фрэнсиса на меня смотрел Джеймс. Зло, которое таилось в темной глубине его сердца. Голос, нашептавший ему в ухо роман. Его личный дьявол, которого он разбудил в дороге и с тех пор всегда носил внутри.

Он шагнул ко мне. Я медленно поднялась на ноги и попятилась назад, к стене. Сережка Иззи, которую я держала в раскрытой ладони, покатилась по полу. Фрэнсис смотрел на меня, словно впитывая глазами выдвинутый ящик стола, разбросанные по полу листы рукописей, платья и украшения. От страха мой язык прилип к нёбу, а ноги стали деревянными, так, что я не могла даже бежать.

– Я просто искала листок бумаги и ручку. В голову пришла одна мысль. Метафора. В эти последние дни с тобой, здесь, в голову столько всего приходит. Мне приснилось, что я снова пишу, представляешь? – Я сделала еще шаг назад и уперлась спиной в стену.

Взгляд Фрэнсиса упал на сережку на полу. Нагнувшись, он поднял ее.

– Фрэнки, прости, что я вторглась вот так…

– Не называй меня этим именем… – медленно отчеканил он, рассматривая сережку.

– Каким? – Я попыталась сместиться в сторону.

Фрэнсис положил сережку в карман и перевел глаза на меня.

– Покажи мне свой телефон.

– Зачем?

– Ты снимаешь меня?

– Нет. Зачем?

Я попробовала выдавить из себя недоуменную улыбку, но его лицо осталось холодным и безучастным. Он сделал еще шаг ко мне. Я чувствовала его дыхание на своих волосах, отрывистое и горькое.

– Дай его сюда! – Он обхватил меня и выхватил телефон у меня из рук. – Мать твою! Вот идиот! Я думал, ты другая. А выходит, все, что тебе нужно, – это чертова рукопись. Ты…

Фрэнсис удалил запись, швырнул мой телефон на пол, и мне показалось, что он вот-вот ударит меня. В его полных тьмы глазах я видела: он хотел и мог это сделать. Но он лишь стукнул кулаком по стене, пинком перевернул стул и крикнул, чтобы я убиралась вон. Я не пыталась ничего объяснить. Да и что тут объяснять? Сцена, которую он застал, была красноречивее любых слов. Я должна благодарить его за то, что он отпускал меня живой. И следовало поспешить, пока он не передумал.

Я сбежала по лестнице, схватила в охапку свои вещи. Дверь за мной захлопнулась.

Небо над скалой расцвечивали закатные всполохи.

Я зашнуровала на ходу кроссовки и побрела в сторону шоссе по узкой дороге, петляющей среди зарослей дикого тимьяна. С океана дул солоноватый йодистый бриз. Я закуталась в джинсовку, повесила сумку на плечо. И в этот момент обнаружила связку ключей от дома Фрэнсиса – она так и осталась в моем кармане. В том, в который он не залез своими грубыми пальцами. Там, в тайной комнате, хранящей вещи его бывшей жены. Я хотела было бросить ключи себе под ноги, но почему-то не сделала этого. Повернувшись, глянула на дом, висящий над обрывом. В последний раз – как я подумала тогда. Его черный уродливый контур, будто шрам, проступал на фоне бледного неба. В окне комнаты в мансарде горел свет.

До дома Иры я добралась почти затемно. Вечер гудел цикадами. Гамлет готовил ужин, и от запаха еды мои глаза отчего-то вдруг наполнились слезами. Здесь, в свете желтых потолочных лампочек, под звуки телевизора и шипение соуса на сковородке, последние пять дней стали казаться мне выдумкой. Сюжетом книжки, за чтением которой я уснула в метро и проехала нужную остановку, – не более. Гамлет очень внимательно посмотрел на меня, но спросил лишь, буду ли я салат. Мне хотелось обнять его, однако после случившегося на дне рождения Иры я больше не имела права прикасаться к нему.

Когда я вышла из душа, Ира все еще не вернулась – она работала допоздна. Я села к столу, на зов Гамлета пришел Ростик. Его помятые кудри топорщились вверх. Он явно не ожидал увидеть меня и расплылся в улыбке, обнажив симметрично выступающие клыки, которые я помню с тех пор, как они выросли у него в девять лет.

После ужина Ростик предложил посмотреть «Молчание ягнят» – он его не видел раньше. Мы с Гамлетом, смеясь и цитируя доктора Лектера, заварили чай. Я согласилась на фильм, хотя знала его почти наизусть. Я была согласна на все, лишь бы не оставаться наедине со своими мыслями.

С чашкой чая в руках я опустилась на диван. Ростик прижался ко мне сбоку, поднял мою руку и устроился у меня в подмышке, как животное. Так он делал в детстве, когда Ира уходила по вечерам и оставляла его в квартире моей бабушки. Его кудрявая голова пахла карамелью. Голубой свет экрана играл на его огромных, загнутых кверху ресницах. Гамлет положил руку на мое плечо, и я сползла на него, придавив всем весом, будто в моем теле не было ни единой косточки. Ганнибал Лектер сбежал из тюрьмы, искусав лицо охраннику.

Ира зашла в дом на самой кровавой сцене. Гамлет поставил фильм на паузу. Я ожидала батарею вопросов, но Ира только улыбнулась мне и быстро поцеловала в щеку, будто клюнула, – она слишком устала для допросов. А потом пристроилась на диване сбоку от Ростика. Он взял ее за руку, и через мгновение Ира заснула на его плече. Я снова чуть не заплакала, желая запомнить этот момент навсегда. Съесть его, проглотить, сделать частью себя. Как Ганнибал и его жертвы. Отчего-то я была уверена: все это никогда не повторится…

Фильм кончился. Ира проснулась на титрах и объявила, что умирает с голоду. Пока Гамлет кормил ее остатками ужина, мне удалось стащить из холодильника бутылку пива и выйти на задний двор. Сад наполняли стрекот цикад и шелест эвкалиптовых листьев над головой. Там, в темноте, я заметила долговязую сутулую фигуру Ростика. Он стоял, прислонившись к стволу эвкалипта, и напряженно вглядывался во тьму. Разглядев, что это я, а не Гамлет или Ира, он резко выдохнул изо рта густой дым и беззвучно рассмеялся. Я одарила его строгим взглядом.

– У тебя не особо получается, – косо улыбнувшись, сказал Ростик.

– Что именно? – Я вопросительно взглянула на него.

– Вся эта тема со строгими взглядами и прочие взрослые штучки. – Он закатил глаза и снова улыбнулся. – К тому же это даже не табак.

– А что тогда? – нахмурилась я.

Ростик расхохотался, легко и заразительно, как умеют только молодые.

– Не то, что ты подумала, Саш. Просто какая-то хрень фруктовая. Мне одноклассница отдала. Хочешь?

Так вот чем это пахло, подумала я, вдохнув сладковатый влажный воздух.

– Ну давай. Но это все равно вредно, ты же знаешь?

Он энергично закивал. И когда я, закашлявшись, выдохнула фруктовый дым, спросил:

– Как дела?

– Нормально. – Я пожала плечами.

Ростик шутливо пихнул меня.

– Говорю же, прекрати. Это так тупо. Не идет тебе нисколечко.

– Что прекратить? – Я сдвинула брови. Дым сделал мою голову легкой и пустой.

– Пытаться корчить из себя взрослую и ответственную.

– Чего плохого в том, чтобы быть взрослой? Ты и сам, между прочим, не маленький уже. Выше меня!

Ростик снова захохотал. Его смех разбудил заснувшую в ветвях эвкалипта птицу. Она вспорхнула в темноту, тревожный шорох ее крыльев эхом разнесся по склону холма.

– Взрослые никогда не говорят о том, что на самом деле думают и чувствуют. Только за большие деньги на приемах у психолога. И то половина всех этих откровений – брехня.

Я взглянула на его лицо: в тот момент, в полумраке, в нем не было уже почти ничего детского.

– Я думаю, ты прав.

– Насчет взрослых?

– Нет, насчет Синей Бороды.

– Твоего бойфренда?

– Он больше мне не бойфренд, Рост.

– Сочувствую. Но это же нормально? Наверное. У вас, у взрослых…

– Я серьезно. Думаю, он правда что-то сделал со своей женой… – Произнеся эти слова, я уже понимала, насколько безумно они звучат, особенно в присутствии мальчика, который считает меня авторитетом.

– Ты шутишь? – Ростик приподнял брови.

– Боюсь, что нет.

– Это же просто приколы из интернета. Я скинул их тебе, потому что бесился, – ты была там с ним, а я остался здесь с Ирой. – С мрачным видом он кивнул на дом.

– Ты мне не веришь?

– Я этого не говорил, Саша.

– Это потому, что ты знаешь о случившемся в Питере, да? Ты считаешь меня чокнутой. Что ж, в этом ты не одинок… Уже поздно, я, наверное, спать пойду.

– Спокойной ночи.

Я сделала несколько шагов в сторону дома, он поймал меня за руку.

– Саша, постой! – Голос Ростика звучал очень серьезно. – Я не считаю тебя сумасшедшей. Мы с мамой жутко поссорились из-за тебя тогда, когда она рассказывала Гамлету о твоих… делах. Я даже не поверил ей. Она вечно все передергивает.

– Она не способна понять такие вещи… – Я тяжело вздохнула. – Наверное, мне стоит рассказать тебе, как все случилось на самом деле. Мою версию…

Я всегда была склонна к обсессиям. Всю свою жизнь. В молодости все обстояло проще: мальчик, книжка, мертвый поэт. Чужая любовь. Но несколько месяцев назад я зациклилась на куда более разрушительном предмете.

Я работала в одном стартапе – полтора года, долгий срок для меня, – и мне это нравилось, у меня получалось. Я позволила себе думать, что история с книгой и моей провалившейся карьерой писательницы осталась в прошлом и это – мой свежий старт. Я даже завела подругу. Ну, может, «подруга» – это слишком громко. Мы иногда болтали возле кофемашины, пару раз обедали вместе. Не назвала бы это дружбой, до подобного не дошло, но мы общались. Уже не помню, когда я начала замечать на ее руках синяки – возможно, они всегда у нее были, а я просто не сразу обратила внимание. Маленькие зеленые и сиреневые пятнышки, как следы от пальцев. Сперва я предположила, что у нее новый парень. Наша кожа одинаково реагирует на страсть и насилие. Я стала присматриваться к ней и вскоре выяснила, что у нее есть муж, красивый и молодой, а детей нет – по крайней мере, об этом свидетельствовали ее соцсети. Состоятельные люди, они жили в центре, ездили в дорогостоящие отпуска. Но после выходных у нее был странный взгляд – будто остекленевший. И она всегда вздрагивала, если кто-то подходил к ней сзади. Я долго убеждала себя, что мне все это кажется.

А потом настали длинные выходные – какой-то праздник. Накануне, в последний рабочий день, на работе всех угощали пивом и пиццей. И я видела, как она не хотела идти домой, как старалась задержаться подольше, как не брала в руки телефон, а он все звонил и звонил. Я ничего не сделала тогда. Не предложила ей сходить в бар или выпить кофе. Я просто наблюдала. А после выходных нам сообщили, что она умерла. Выпала из окна своей элитной квартиры. Я ждала суда. Надеялась, что непременно найдется свидетель, который видел, как муж бил ее, или слышал, как он угрожал. Но никто так и не нашелся. Экспертиза показала, что в ее крови было много всего намешано: и алкоголь с вечеринки в офисе, и антидепрессанты. Грустно и трагично – девушка прыгнула вниз. Ее красивый черноглазый муж остался вдовцом. Коллеги сходили на похороны. Поплакали, выпили за упокой. Я не пошла.

Через пару недель на ее место взяли нового человека, и ее пустой стол больше не напоминал о том, что она когда-то существовала. Жизнь двинулась дальше. Только не для меня. Ночи напролет я сидела в интернете, смотрела на этого мужика и никак не могла понять, почему она оставалась с ним, что ее держало. Да, красивый. Но хватал ее за руки до синяков. Если она боялась идти домой, то почему все же шла? Чем он держал ее? Ведь она не была безвольной домохозяйкой, работала на позиции выше моей, значит, деньгами располагала. Друзья тоже имелись, судя по соцсетям. Я копалась в интернете, смотрела их совместные с мужем видео, его фотографии, ходила к нему в офис, разговаривала с коллегами, с друзьями. Я продолжала работать, но все свое время посвящала только этому. Мне требовалось найти свидетеля и доказать, что она не прыгала, что это он убил ее, а теперь постил слезливые слайд-шоу в ее мертвом аккаунте. Кто-то наверняка знал о том, что происходило. Потому что если никто больше не знал, то виноватой оказывалась я. Я знала и ничего не сделала, не помогла ей.

От этих мыслей в моей голове что-то сломалось. Я перестала выходить из дома. Весь мир сошелся для меня в одной точке. Тот вечер в офисе. Каждое мое движение, каждое ее движение. Каждое мое решение, за которым последовало другое решение, – пока она не оказалась лежащей на подтаявшем сером снегу, с рукой, согнутой под неестественным углом. Я часами изучала фотографию, сделанную кем-то из жильцов ее дома. До каждой мелочи. Женщина, закрывшая лицо ладонями. Бездомный кот, спрыгивающий с мусорного бака. Голубая машина – слева, черная – справа. Ее убийца должен быть наказан. Я писала это в комментариях в социальных сетях, иногда под своим именем, иногда под чужими. Я даже сказала ему об этом лично, когда дождалась у подъезда одним мартовским вечером. Он назвал меня сумасшедшей. А на следующий день ко мне на работу явились полицейские. Меня уволили. Начальник, прощаясь, посоветовал обратиться к психиатру. Но я прислушалась к совету Иры и приехала в Калифорнию. И оказалась в доме и в постели человека, о котором говорили то же самое: он убил свою жену. И всем было на это плевать. Кроме меня.

Я закончила рассказ, глядя на колышущиеся верхушки деревьев. Сколько я себя помню, они всегда манили меня – темные очертания на фоне подсвеченного городом неба. Было в них что-то пугающее и торжественное. Я достала телефон и начала снимать небо и силуэты деревьев, растворяющиеся в облаках фруктового дыма. Я знала, что ничего не получится, но продолжала следовать привычке.

– Ростик, ты же веришь, что он убил свою жену? И замуровал в цемент. А при каких иных обстоятельствах человек вытаскивает все сережки? Только когда хочет, чтобы тело не опознали. Ты ведь увлекаешься всей этой тру-крайм-фигней, так? Скажи, что ты думаешь?

– Зачем хранить улики у себя дома?

– Понятия не имею. Сувениры. Может, он хотел, чтобы я все это обнаружила? Знаешь, говорят же, что все серийные убийцы желают быть пойманными.

– Это чушь.

– Ну да. Он же не серийный. Вдруг это все вообще мне почудилось.

– Даже если он не убийца, он точно видел чью-то жестокую насильственную смерть. Причем не в кино. Артериальная рана, ярко-красная кровь бьет пульсирующей струей на несколько метров. Некрасиво, неэстетично. Но это все по-настоящему. Когда он описывает, как они… как он перерезает ей…

– Ростик, пожалуйста!

– Прости. Я забыл, что ты с ним… У вас так быстро все произошло. Впрочем, психопаты всегда быстро заводят связи, а потом так же быстро их рвут, когда партнер им надоедает.

– Он не психопат.

– А я думаю – самый настоящий. Правда, это некорректное слово. Правильно говорить «диссоциальное расстройство личности». Короче, я читал, что нормальный человек, совершив убийство, либо вытесняет это воспоминание полностью, либо идет с повинной в той или иной форме – иначе психика не выдерживает. А вот у этих парней таких проблем нет. Они с легкостью подводят рациональную базу под убийства, делают их необходимостью.

– Ну да. Отсутствие эмпатии. Чувство грандиозности. Но Фрэнсис совсем не похож на доктора Лектера. Он веселый и заботливый. Я думаю, он так быстро пустил меня в свою жизнь, потому что ему очень одиноко, Ростик. Он живет один в этом разваливающемся доме. Никого не может подпустить близко, охраняя чертову тайну. Потому что женщины знакомятся с ним только из-за его книги, вечно пристают с расспросами, разнюхивают. А насчет меня он решил, что я другая. И вот…

– Прости, что испортил медовый месяц с Синей Бородой. Надеюсь, ты в него не влюбилась?

– Вот еще, какие глупости! Я вообще… – Меня прервал шорох, раздавшийся за спиной.

– Вы чего там в темноте сидите? – послышался голос Гамлета. – Идите чай пить. Мама из русской пекарни медовик привезла. Твой любимый, Рост.

Несмотря на полумрак, я разглядела, как Ростик улыбнулся – нежно и по-детски, с ямочкой на левой щеке. Я знаю, он позволил себе эту улыбку только потому, что был уверен: никто его не видит.

Я споткнулась, и Ростик взял меня за руку. Он и сам, кажется, не ожидал этого от себя, поэтому тут же отдернул пальцы, будто обжегся. Мы молча направились на свет, манящий из окон дома. Мне было радостно оттого, что ему не пришлось объяснять очевидное: на свете уже есть один монстр, который остался без наказания за смерть жены. И встретив еще одного такого же, я просто не могла позволить ему уйти от ответа. Если он и правда убил жену, то заплатит за это. А если нет – то я с готовностью соглашусь со всеми, кто считает, будто у меня поехала крыша. Но я должна знать правду. Ничто другое меня не устроит.

Если бы Фрэнсис не удалил то видео! В нем содержались все мои находки, был слышен его голос, со всей мощью его страха и ярости в момент, когда он нашел меня на полу своей тайной комнаты.

Когда все заснули, я прокралась к Ростику в спальню. Приоткрыв дверь, просунула голову внутрь. Посередине, скрестив ноги по-турецки, сидел Ростик с книгой в руках. Я пошутила о порядке в комнате – помня о бардаке, вечно царившем в Ириной квартире до отъезда. Он пояснил: это был ее бардак, а не его.

Я пожаловалась на то, что видео удалено. Ростик забрал у меня телефон, сказав нечто вроде: «Долбаные стариканы, ну когда вы уже поймете, что в наше время удалить информацию навсегда – это навык, на котором можно неплохо заработать?» Попросил мой пароль, я ввела его, и через несколько кликов он кивком уточнил, можно ли нажать на воспроизведение. Я кивнула.

Конечно, знай я о том, насколько важным окажется видео, я потрудилась бы навести фокус или открыть окно, чтобы впустить в комнату немного света. А без этого на плывущей темной картинке более-менее четко вышел лишь полароидный снимок, изображающий Фрэнсиса и темноволосую девушку с розовым гвоздиком в языке. Ростик сделал скриншот, увеличил резкость. Пристально рассмотрев фотографию Иззи, сообщил, что она красивая. Я рассмеялась: ведь видно только половину лица. Он взглянул на меня как-то странно и объяснил, что красота – это не геометрия, красота – это момент. «Когда он успел так вырасти?» – подумала я и тут же осознала: прошло шесть лет с момента нашей последней встречи. Затем он заметил на ее футболке коричневые пятна. Они напоминали кровь, но могли оказаться и кетчупом или следами от мух на старом снимке.

Пока Ростик колдовал над резкостью, я старалась не думать о Фрэнсисе. На это уходило довольно много сил. Я запретила себе прокручивать в голове дни, проведенные в его доме, вспоминать о предчувствии, не покидавшем меня с самой первой встречи, – мол, что-то тут не так, он слишком хорош, чтобы оставаться одиноким, должна быть причина, по которой никто не задерживается в его жизни надолго.

Тем временем Ростик прогнал скриншот через несколько поисковиков. Ничего. Эта картинка никогда не светилась в интернете. Ростик отодвинулся от экрана.

– Ты должна расследовать эту историю и написать о ней книгу! – вдруг заявил он, взглянув на меня с триумфальной улыбкой.

– С ума сошел! Я пишу романы. Об отношениях. Ну как… один роман.

– В этом и состоит проблема книжек о реальных преступлениях – их пишут люди, которые ничего не смыслят в человеческой драме. Кровища и маньяки – это половина успеха. Может, даже меньше. А с твоим талантом…

– Рост, прекрати! У меня нет никакого таланта. Больше нет. Я не могу писать. За все эти годы – ни строчки.

– Но ты же все время что-то записываешь, разве нет?

– Просто мысли. В них не содержится никакой… истории.

– Так, может, это и есть ответ? Такой и будет твоя история: молодой писатель создал книгу о том, как поехал крышей в дороге и убил свою жену? А весь мир ему рукоплещет. Но тут появляется красивая грустная главная героиня, которая сначала немножко влюбляется в него, но позже понимает, какое он чмо. И благодаря ей его в конце концов закрывают и отменяют?

На щеках Ростика появился румянец. Он смотрел на меня восторженными блестящими глазами. Этот мальчик не шутил. Он верил мне. И верил в меня. Я закусила губу, чтобы не позволить себе расчувствоваться.

– Так что? Я готов быть твоим Ватсоном. За двадцать процентов роялти.

Я нахмурилась. Улыбка медленно сползла с его лица, уступив место обиженному выражению. Я могла бы сказать, что он ребенок, сын моей подруги, фактически моя родня, а это все может быть опасно, к тому же, скорее всего, обернется полной ерундой…

– Ты сумеешь добиться справедливости, Саша. Не для твоей коллеги. Но для этой Иззи. Если с ней правда что-то произошло, ты выяснишь это и накажешь виновного.

Я закрыла лицо ладонями. Он был прав. Мне требовалось узнать правду. Я не пережила бы еще одну подобную историю, не свихнувшись окончательно.

– Пятнадцать! – Я медленно протянула ему руку. – И ни процентом больше. И мы не станем упоминать ту историю, хорошо? Есть только здесь и сейчас.

– По рукам! – Он крепко пожал мою ладонь прежде, чем я успела признаться, что пошутила. – Когда ты улетаешь? – спросил он.

– Через две недели.

– Значит, у нас есть обратный отсчет. Так еще интереснее.

– И как нам проводить это… расследование?

– Все очень просто. Правило первое: записывай все, что видишь, всегда. Правило второе: подозревай всех. Мы начнем с розовой сережки в языке – попробуем узнать, где такие продаются. Ты ведь сумеешь ее подробно описать, если понадобится?

«Ну что за глупости! – думала я, пока он говорил. – Это же просто смехотворно. Безработная дамочка за тридцать и подросток, расследующие преступление».

– Ростик! Это розовый пластиковый гвоздик. Это не сериал «Место преступления».

– Ты и твои стариканские отсылочки. Я понятия не имею, о чем речь. И вообще, если критикуешь чужую идею – то предлагай взамен свою.

– Хорошо. Думаю, нам стоит начать с другого.

Пока я сидела в комнате с Ростиком, все казалось простым и понятным. У меня появился план. Но как только я спустилась в подвал и улеглась на скрипучий раскладной диван, я вспомнила голову Фрэнсиса на соседней подушке, запах стирального порошка и сигарет на его рубашке и то, как мы до слез смеялись над тупыми шутками в машине. И еще я вспомнила о его ключах в моем кармане. Их следовало вернуть. Я потянулась за телефоном, чтобы написать ему, и тут до меня дошло: абсолютно невероятно, но у меня не было его номера. Мы не обменялись контактами, не задружились в соцсетях, не отметили друг друга в историях. Я поискала его аккаунты, но обнаружила лишь несколько фанатских страниц, заброшенных и забытых. Придется действовать как-то иначе.

Название агентства, которое представляло Фрэнсиса, я нашла в выходных данных «Попутчиков», того самого томика, который я уже и сама не помню, как оказался у меня в сумке. С задней стороны обложки на меня смотрел Фрэнсис – лет на десять моложе, с блуждающей полуулыбкой на губах, все в той же куртке Джима Моррисона. Я испытала грусть и ярость одновременно. Кажется, я начала понимать, почему женщины не уходят от таких, как он. Сомневаться в себе всегда проще, чем в других.

Ростик коснулся моего плеча, прервав размышления. Он отыскал контакты агентства. Покопавшись на их сайте, мы обнаружили и отца Киры – Нейтана Голдинга, а через несколько минут вышли в соцсетях и на саму Киру.

– Она учится в Стэнфорде, отсюда до него всего полчаса езды, – сообщил Ростик.

Мы уже практически сорвались ехать, когда Кира выложила новую историю. Она находилась в Сан-Франциско, с тем парнем с колечком в губе – я узнала его смеющееся лицо на артистично размытой фотографии из какого-то места с красивыми ланчами. Ростик знал, где это.

Мы столкнулись с ними, когда они уже собирались уходить.

– Кира, привет! Помнишь меня? Я…

– Теперь уже бывшая подружка Фрэнсиса, – засмеялась Кира.

– Типа того.

– Что тебе нужно?

– Ты сказала мне тогда в его доме, чтобы я бежала от него. Что ты имела в виду?

– А ты так и не поняла? – Кира снова хихикнула.

– Это в связи с его женой?

– Господи, он наврал, будто женат, чтобы избавиться от тебя? Трэш. Это низко даже для него!

– Как звали его жену? По-настоящему. Никакой Иззи Харт не существует. Но я нашла женские вещи, и рукопись, и ее пирсинг. Он вытащил его из ее языка.

– Боже, что за бред! Мне пора.

– Кира, подожди! Что ты имела в виду?

– Не хватай меня за руки, с ума сошла?

– Саша, пойдем. – Ростик потянул меня за рукав.

– Погоди, она должна сказать мне, что это значит.

– Простите мою подругу, она расстроена, – обратился к Кире Ростик.

– Подругу? Я думала, это мама твоя! – Кира обнажила острые белые зубы.

– Кира, пожалуйста.

– Ладно, – произнесла она на выдохе. – Я сказала так, потому что Фрэнки тот еще козел. Он вечно находит неуравновешенных, помешанных на его книге женщин, позволяет им облизывать себя пару дней, иногда недель, а потом сливает. И все по новой. Он так живет. Всегда. О жене его я только слышала, но никогда ее не встречала. Мне кажется, они расстались сто лет назад. Но когда напивается, он часто говорит о том, как любит ее.

– А как ее зовут?

– Он никогда не называл ее по имени.

– Может быть, твой отец что-то знает? Они давно знакомы?

– Вот только моего отца, пожалуйста, не втягивай в это. – И она ушла.

– Саша, ты в порядке? – Ростик приобнял меня за плечи.

– Глупости, конечно, в порядке! Рост, хватит кудахтать надо мной.

Я думала, что этим наш разговор с Кирой и закончился, но несколько часов спустя мне кто-то позвонил с незнакомого номера. Голос женский и официальный. Дама сообщила, что со мной будет говорить мистер Голдинг. Разговор с агентом Фрэнсиса вышел очень коротким: он предупредил, что если я еще раз подойду к его дочери или к его клиенту, то у меня возникнут большие проблемы с полицией. Я невольно усмехнулась. Они хотели выставить меня сумасшедшей, но то, как делали это, лишь доказывало: у Фрэнсиса Джеймса Харта есть что скрывать.

День клонился к вечеру, воздух становился тяжелее и гуще, а небо над океаном – розовее. В моей голове все чаще возникали мысли о Фрэнсисе – будто вспышки, короткие и болезненные. Где он пьет сейчас? С кем пьянеет? Может, я все это выдумала? Я ведь даже не попыталась ничего объяснить ему. Тогда, в доме, меня поглотила идея, будто он – убийца. Вдруг это всего лишь моя фантазия? Сколько людей в Петербурге уверяли меня в том, что я воображаю вещи, которых нет. Что, если они были правы? Я винила себя за то, что не помогла женщине в депрессии, не спасла ее от самоубийства. И теперь, когда жизнь подкинула мне что-то хорошее, просто наказывала себя?

Я сказала Ростику, что должна отлучиться. Каким-то невероятным образом этот семнадцатилетний парень, которого я маленьким укладывала спать и поила молоком из бутылочки, понял, куда и зачем я собралась. И предложил подвезти.

У него был старенький «Форд» с дребезжащей крышкой бардачка и наклейкой «Голосуйте за Хиллари» на заднем стекле. Всю дорогу Ростик старался рассмешить меня, но я думала о том, что скажу Фрэнсису, когда буду возвращать ключи. Я спрошу его прямо. А он, скорее всего, пошлет меня. Но в момент напряженной тишины между моим вопросом и его ответом правда станет очевидной.

Когда мы подъехали, дом на краю обрыва выглядел пустым и заброшенным. Дверь гаража была открыта, на пыльном цементе валялся скомканный саван, которым Фрэнсис укрывал свой «Мустанг», ветер трепал его, и во мраке мне померещилось, что под ним кто-то есть и этот кто-то тянет к нам свои бледные руки. С неба упала первая капля дождя – густая, как масло, она со звоном разбилась об асфальт. Через мгновение вся подъездная дорожка покрылась темными пятнышками. Дождь усиливался. Десять минут, двадцать – ничего, ни одного движения, ни единого звука. Дом стоял пустой.

Я полировала пальцами ключи на связке, лежащей в кармане. Мы с Ростиком молча смотрели на входную дверь. Как будто испытывали себя и друг друга. Кто из нас более сумасшедший, кто скажет это вслух?

Я уже знала, что сделаю, решение было принято. Но ноги мои сковывал страх – такой, что я не могла пошевелиться. Ростик погасил фары. Мы еще немного посидели в темноте.

– Пойду брошу ключи в почтовый ящик.

– Мне пойти с тобой?

– Нет, оставайся в машине. Я всего на минуту.

– На всякий случай набери мой номер. Будем на связи.

Захлопнув пассажирскую дверь, я поспешила к дому Фрэнсиса.

Дождь оказался неожиданно холодным, капли пробрались мне за шиворот. Весь мой энтузиазм, весь запал и огонь погасли. Я почувствовала себя глупой сталкершей, отвергнутой любовницей, которая не может отпустить. Гостьей на вечеринке, которая не понимает, что пора отчаливать. Но продолжала идти вперед. Один раз я уже позволила женщине умереть, а убийце – жить долго и счастливо. Второй раз этому не бывать.

– Ну что там? – прошептал в трубку Ростик.

– Погоди. Кажется, он сменил замок. Не открывается.

– Какой замок? Ты же пошла кинуть ключи в почтовый ящик. Смена планов? Я сейчас приду.

– Сиди в машине!

– Попробуй надавить на дверь. Или потянуть.

– Господи, тебе бы в «Форт Боярд».

– Куда?

– Забей. Так, кажется, пошло. Да! – Я надавила на дверь, и ключ наконец повернулся в скважине.

– Умышленное нарушение границ частной собственности. По закону Калифорнии – до полугода тюрьмы. И штраф.