Чаща

© Ловыгина М., 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Пролог

Так уж получилось, что это был наш последний день вместе.

Я даже не знаю, сохранилось ли то место, где они обычно встречались – пятачок земли между двумя домами старой, немецкой ещё застройки, со ржавыми качелями на окраине Бабаева. Снести дома должны были уже давно, но то ли у руководства города руки не доходили, то ли о них попросту забыли. Никому они не мешали. Так и стояли – двухэтажные, с заколоченными досками крест-накрест дверьми и с частично выбитыми стёклами. Летом дома утопали в зарослях сирени, а зимой в высоченных сугробах, медленно сползая в овраг, за которым начинался лес. От выкрашенных жёлтой краской стен веяло предсмертной тоской, но никто из них этого не замечал.

Туда они и пригласили меня однажды. Там мы встречались потом почти каждый вечер. Оттуда мы пошли в лес в день нашего выпускного…

Если бы я была писателем, то сказала бы об этом так: наши чувства и ощущения звенели, как натянутые струны, искрили от распиравшего счастья скорой взрослой жизни и ещё детских, по сути, иллюзий. Тогда казалось, что мир принадлежит нам целиком и полностью, что все мечты обязательно сбудутся, более того, мы обретём то, о чём даже не имели представления в своих радужных мечтах. Мы были чисты и невинны, стремительны и жадны.

Нас было пятеро: Ира, Данька, Сашка, Вера и я.

С выпускного мы удрали в самый разгар дискотеки. По пути заскочили к Сашке. Его отец был на работе в отделении городской полиции. А мать сидела в актовом зале, где проходил праздник, рядом с директрисой, раскрасневшаяся от выпитого, нервов и танцев. Выпускной – он ведь не только для нас, он и для родителей, которые «вложили душу и средства» в собственных детей.

Мы уходили под оглушающий «бум-бум» и «новогоднюю» иллюминацию, зная, что никто нас не хватится. Мы были словно мушкетёры, давшие клятву в вечной дружбе.

Наивные, что мы знали тогда о том, что клятвы остаются лишь словами, а обстоятельства, словно снежная лавина, обрушиваются в самый неожиданный миг и погребают под собой всё живое.

Это был вечер, память о котором до сих пор возвращает меня в недавнее детство. Но за мгновением оглушающей, какой-то щенячьей радости всегда наступает тягучее и мрачное состояние парализующего страха перед будущим. Поэтому я стараюсь лишний раз не напоминать себе об этом. И всё же… продолжаю помнить.

Нам нравилось проводить время в лесу, на берегу реки Колпь – летом она становилась спокойной и ленивой, «медовой», как любили у нас говорить. Пологие берега густо зарастали сочной травой – лежишь в ней как на перине и смотришь в небо. Красота! Вот и в тот поздний вечер нас неумолимо потянуло в лес, как к старому другу, с которым предстояло долгое расставание. И плевать нам было на дискотеку и праздничный стол, накрытый в школьном актовом зале, на сгущающиеся вокруг сумерки и шёпот могучих сосен. Нас манила свобода.

С годами многое стирается из памяти, но я до сих пор ловлю тот, уже призрачный, густой запах сосновой смолы и плеск речной воды, отблески костра на наших лицах и стрёкот кузнечиков, горьковато-сладкий вкус сока на губах и ощущение неминуемой беды, внезапно сжавшее горло…

Наверное, всё могло бы быть по-другому, если бы мы не пошли тогда в лес. Но, как известно, история не терпит сослагательного наклонения.

Я буду помнить тот день всю свою жизнь. Мне бы хотелось его забыть, хотелось бы верить, что всему есть объяснение, но дело в том…

…что домой мы вернулись не все.

1

«Новости Бабаево:

Полиция разыскивает 18-летнюю Ингу Смирнову. Девушка ушла из дома 7 июня, до настоящего времени её местонахождение неизвестно.

Приметы: на вид 18 лет, рост 156 см, среднего телосложения, глаза серые, волосы прямые, тёмно-русые.

Была одета в синюю толстовку с капюшоном, джинсы, кроссовки белого цвета.

Информацию о пропавшей девушке можно сообщить по телефонам…»

Я вчитывалась в скупые данные, будто могла увидеть в них что-то большее, чем значилось в сводке. Рассматривала фото, пытаясь уловить знакомые черты – вдруг я видела её когда-то? Вряд ли, конечно, она младше меня на пять лет, значит, была подростком, когда я уехала.

– А где у нас исправленный проектный договор с господином Козлевичем? В программе почему-то только старый вариант, – выдернул меня из раздумий голос шефа.

– С Козлевичем? – Я вскочила и неуклюже развернулась, зацепив клавиатуру и едва не расплескав стоявший рядом с ней стакан с водой. – Козлевич…

– Трёшка на Беговой, – подсказал шеф, и от звука его низкого голоса у меня поджались пальцы в босоножках.

– А я думаю, какой такой Козлевич? Пять минут, Денис Александрович. Сейчас найду и принесу.

Шеф задержал на мне взгляд, на мгновение лицо его разгладилось, но потом вновь обрело озабоченное выражение, из чего я сделала вывод, что моя робкая попытка разрядить атмосферу оказалась не совсем уместной. Каламбурить на тему фамилий заказчиков здесь было не принято. Каюсь, не удержалась, но только потому, что обожала незабвенное произведение Ильфа и Петрова, равно как и старый фильм, который мы с матерью смотрели сначала на старом кассетнике, а потом на DVD‑проигрывателе.

«Остап подмигнул Балаганову. Балаганов подмигнул Паниковскому. Паниковский подмигнул Козлевичу…»

Нет, это точно не про наше архитектурное бюро.

– Побыстрее, пожалуйста, Марьяна Игоревна, очень надо, – придерживая дверь, обернулся Перчин.

«Блин горелый! – бурчала я про себя, испытывая вполне понятную досаду. Злилась я, разумеется, не на шефа, а на ситуацию, в которой оказалась. – Где может быть этот чёртов договор?»

В дизайн-бюро «Арт-Панорама» я попала на место администратора Катерины в самый разгар переезда бюро в новый офис неделю назад. Моей задачей было освоить обязанности в короткие сроки и тем самым не подвести Катю, с которой мы приятельствовали вот уже несколько месяцев.

Часть коробок всё ещё оставалась не распакованной. Хорошо, что Катя сделала пометки, где что лежит, прежде чем легла на сохранение в роддом. Она носила двойню, и врачи перестраховывались.

– Ка… Козлевич… – пробормотала я, вскрывая одну из коробок с надписью фломастером: «К-М».

Покопавшись в её содержимом, я с сожалением отметила, что необходимого в ней нет. Первой мыслью было набрать Катю, но вторая мысль перебила первую – беспокоить женщину в положении было бесчеловечно. Я тут же представила, как Катя застывает в напряжении, пытаясь вернуть мозги в рабочее состояние, как её руки смыкаются на животе, а небесно-голубые глаза наполняются слезами. Обидчивость – один из признаков гормональной перестройки, которую все мы наблюдали вот уже полгода.

Дело было, конечно, не в Кате, а во мне. Я не справлялась. Приходилось крутиться как белка в колесе, но объём работы не только не уменьшался, а рос будто на дрожжах.

Зажав в кулаке нож для бумаги, я оглядела оставшиеся коробки, прикидывая, какой из них первой вспороть её картонное нутро: «Всякое разное» или «Нужное-ненужное».

– Марьяна, вы опять забыли заказать кофейные капсулы? – спросил дизайнер Антон, выглянув из-за своего компьютера.

«Началось…»

Вредный и липкий тип – это всё, что я могла сказать об Антоне, но, разумеется, вслух этого никогда не произнесу. Шеф им доволен, клиенты не разбегаются и не пишут гневные отзывы, так что моё мнение на его счёт – последнее. Он постоянно меня изводит. Так и норовит задеть побольнее: то придерётся к внешнему виду, намекая на его убожество, то глубокомысленно начнёт рассуждать о «понаехавших», будто сам москвич в пятом поколении.

– Там ещё есть, я вчера видела. Должно хватить, – ответила я, стараясь говорить спокойно. Не хватало ещё, чтобы он заметил мою растерянность. Но вчера я точно видела, что оставалась ещё половина упаковки.

– Там ничего нет! – Он ехидненько улыбнулся и, склонив голову к плечу, оглядел мою затянутую в джинсы откляченную пятую точку. – М‑да…

Что он хотел сказать этим «м-да», меня не интересовало, лучше бы следил за собой и за своей работой. Вчера я заметила ошибку в цифрах, когда распечатывала чертежи. Антон был на обеде, поэтому я исправила её и ничего никому не сказала. Ошибка так явно бросалась в глаза, что рано или поздно её бы всё равно обнаружили. Но мне не хотелось нагнетать обстановку, особенно когда это касалось Антона. Как я уже говорила, он противный человек. К тому же я была уверена, что он подворовывает – как минимум кофейные капсулы и шоколадные батончики с общей кухни. Два дня назад видела, как он втихаря распихивает их по карманам.

– Марьяна, срочно найдите письмо от «кухонь»! Они отправили его на общую почту, идиоты! И перешлите мне! Прямо сейчас, не откладывая!

Татьяна Васильевна Ребёнгольц – бывшая преподавательница архитектурной академии. Наш шеф, Денис Александрович Перчин, учился у неё и, по моему мнению, взял самое лучшее. Да и Татьяну Васильевну в итоге прихватил, несмотря на её довольно почтенный возраст и принципиальный неуживчивый характер.

– Марьяна, я же просила вас вызвать техников, у меня опять картинки не загружаются! – добавила мне дел Анжелика.

Анжелика – красавица, глаз не оторвать. Ей место на обложке какого-нибудь модного журнала. Впрочем, в одном из выпусков журнала «Мир дизайна» она уже дарила читателям улыбку в тридцать два зуба, раскрывая тайны японского интерьера. Несколько экземпляров журнала до сих пор лежат в приёмной, и каждый раз, проходя мимо, я вздыхаю, наталкиваясь взглядом на её акулий оскал. Как профессионал она середнячок, без божьей искры, как, например, Татьяна Васильевна или Перчин, но при такой внешности ей и не нужно звёзды с неба хватать. Они сами падают ей в руки.

– Козлевич, миленький, где же ты?.. – кинулась я на очередную коробку, как пират на абордаж торгового судна.

– Кофе!

– Кухни!

– Техники! – неслось со всех сторон.

– Договор!

А через полчаса должны были прийти рабочие, чтобы монтировать перегородку между рабочим и переговорным залами.

Я едва не взвыла, когда один за другим посыпались телефонные звонки. Прижимая плечом телефон к уху, одной рукой я записывала информацию, а второй продолжала перебирать документы в коробке.

У меня взмокла спина и разъехался пучок на голове. Как Катерине удавалось выглядеть прекрасно в течение рабочего дня? Уму непостижимо.

Антон со своим кофе мог подождать, а вот письмо «от кухонь «следовало переправить как можно скорее. Ребёнгольц была не из тех дам, которые флиртовали. Она фильтровала людей, единожды и бесповоротно обозначая их место. Я побаивалась её, но вместе с тем безмерно уважала. Татьяна Васильевна обладала колоссальным опытом и, кажется, знала всех и вся. Уверена, любая контора хотела бы заполучить такого сотрудника, но она работает у Дениса Перчина и называет его «мой мальчик».

Мальчик вымахал под метр восемьдесят, имел прекрасную подтянутую фигуру, длинные музыкальные пальцы с ухоженными ногтями и ямочки на щеках, которые, впрочем, появлялись не так часто, как хотелось бы лично мне, из-за вечно серьёзного вида шефа.

– Ну что там с техниками? – демонстративно простонала Анжелика.

– Попробуйте пока перезагрузить компьютер, – попросила я, пытаясь дозвониться до техслужбы.

– Ой, ну я пыта-а-юсь… – ответила та, разглядывая себя в зеркало пудреницы. – И ничего не выхо-о-одит…

– Попытайтесь ещё разок, ладно? Татьяна Васильевна, письмо нашла! Высылаю!

– Слава богу, а то я уж подумала, что вы вообще почту не читаете!

А когда мне её читать? За час сваливается такое количество информации, что я едва успеваю отделить важное от второстепенного, а потом оказывается, что не заметила архиважного, как сейчас с кухнями.

Пришли рабочие. Сначала я оглядела упаковку, затем записала на видео распаковку, и только потом едва ли не под лупой проверила саму перегородку, понимая, что в случае чего брак будет на моей совести.

Когда я мельком глянула на часы, то ужаснулась: шёл только третий час работы, а у меня складывалось ощущение, что я уже сутки отпахала.

– Антон, напоминаю, у вас через час встреча с заказчиком в конференц-зале, – объявила я. Предупреждать о встречах – тоже моя обязанность.

– Я в курсе.

Судя по его вытянувшемуся лицу, он о ней даже не вспомнил. И точно: засуетился, защёлкал мышкой, уткнувшись в экран.

Вытерев влажные ладони о джинсы, я снова полезла в коробку за договором Козлевича, и тут…

– Марьяна! Примите почтовые отправления! – взревел голос шефа по селекторной связи. – Курьер внизу!

– Да что же вы все скопом-то… – простонала я и ринулась в холл.

Когда вернулась, телефон разрывался. Сложив корреспонденцию на край стола, я вывалила бумаги из коробки и с упорством маньяка стала искать этот чёртов договор с Козлевичем.

– Марьяна, что там с договором?

Я вскочила и, забыв постучать, с упорством молодого бычка вломилась в кабинет Перчина.

– Ну что ты, солнышко, конечно приеду! И на ночь останусь, не переживай! Целую, пока! – Перчин выключил телефон, поднял голову и уставился на меня. Его зрачки напоминали крупные маслины, которые я распробовала только здесь, в Москве. Оливки, к слову, не произвели на меня никакого впечатления, а вот маслины…

– Денис Александрович, я это… договор не нашла… Извините…

То, что я только что услышала, заставило меня съёжиться и в полной мере ощутить глупость своего поведения.

Покачиваясь с пятки на носок, Перчин некоторое время задумчиво смотрел на меня, а я пыталась справиться с охватившим меня волнением.

– Как же так, Марьяна Игоревна… – Он нахмурил густые брови и покачал головой.

– Не понимаю, куда он мог деться…

– Надо найти, Марьяна Игоревна, очень надо!

– Сделаю всё возможное. И невозможное тоже, – пообещала я.

Перчин сложил руки за спиной и подался чуть вперёд.

– Я должен кое-что сказать вам, Марьяна… Игоревна. Дело в том, что должность администратора, на которую вы претендуете… – начал он, но тут у меня зазвонил телефон.

Я вздрогнула от нехорошего предчувствия и нажала сброс. Но через секунду телефон зазвонил снова. Я опять сбросила звонок. Абонент не определился, номер был мне не знаком.

– Наверное, опять из банка, кредиты предлагают! Или мошенники! – пробормотала я, размышляя над тем, что сейчас услышу. Собственно, я уже примерно представляла, что хочет сказать Перчин. Должность администратора я занимала временно, то есть была на испытательном сроке. И кажется, испытания я не выдержала.

Однажды я вцепилась в эту работу и теперь очень боялась её потерять. И на это у меня были вполне объективные причины, о которых, разумеется, я не собиралась ставить в известность своего шефа. Знай он о том, что сподвигло меня прийти в бюро, а перед этим буквально «пасти» беременность Кати, уверена, он был бы в шоке. Но где шок и где Перчин? Нет, я не могла подставить его, поэтому старалась изо всех сил. Правда, похоже, напрасно.

Мой телефон снова разразился птичьей трелью.

– А может, это что-то личное? – спросил заинтригованный происходящим Перчин. – Вы ответьте.

– Простите, ради бога, Денис Александрович… – вспыхнула я. – На работе не может быть никакой личной жизни!

– Вот как? – удивился шеф.

– Так и никак иначе!

Перчин помолчал, разглядывая мои старенькие, но очень удобные босоножки, а затем сказал:

– Марьяна Игоревна, я хотел с вами поговорить о…

Мой телефон снова зазвонил, и я, уже порядком издёрганная, подняла палец, останавливая его, и рявкнула в трубку:

– Слушаю!

Перчин вздрогнул и потёр высокий лоб, явно обескураженный моим поведением. Откуда ему было знать, что и мои нервы уже на пределе?

Собственно, на этом можно было и закончить аудиенцию, но я как дура продолжала стоять посреди его кабинета и отвечать на вопросы совершенно незнакомого мне мужчины:

– Да, это Марьяна Игоревна Шестакова! Что? Кто? Зачем?.. Д‑да, конечно. Поняла…

Выключив телефон, я судорожно перевела дыхание.

– Вы закончили? – спросил Перчин. – Я могу продолжать?

– Я закончила и всё понимаю, Денис Александрович. Вы совершенно правы. Эта работа не для меня.

– Может, вы позволите мне самому озвучить свой текст? Между прочим, я готовился.

Я кивнула, тем временем пытаясь переварить только что услышанное по телефону.

– Обычно я не беру людей с улицы, – начал он издалека. – Но Катерина уверила меня, что…

При других обстоятельствах я сказала бы ему о том, что ничто – ни пожар, ни наводнение, ни вообще любые природные и житейские катаклизмы не способны вывести меня из строя и заставить покинуть боевой пост. Что я буду продолжать наращивать мощь и умения, но сейчас вдруг осознала всю бессмысленность своих надежд.

Он что-то говорил, а я никак не могла сосредоточиться на его словах.

Более того, я должна была признать окончательно и бесповоротно, что будущего рядом с шефом у меня не будет. А страдать изо дня в день от невозможности открыться в своих чувствах к нему, то ещё наказание. Думать о нём и изнывать от желания, случайно касаться, подавая кофе или бумаги на подпись, вздрагивать от его низкого голоса и краснеть от случайного взгляда – всё это одновременно окрыляло и низвергало меня в пучину мучительной безответной страсти.

Для него я – случайный человек. Откуда ему знать о том, что вот уже год я являюсь его безмолвной тенью. Перчин красив, успешен и талантлив, а я – всего лишь неустроенная молодая женщина, которая возомнила, что может соперничать с более подходящими ему кандидатурами.

– Будет лучше, если вы возьмёте на моё место кого-то другого, – выдавила я и постаралась сделать это как можно твёрже и спокойнее.

Перчин сбился на полуслове.

Наши взгляды встретились: его удивлённый и мой, надо полагать, совершенно безумный. А иначе как назвать то, что происходит? Безумие – пытаться стать для него кем-то, не имея к этому никаких способностей и талантов. Безумие – надеяться на перспективы, и это я не о своих личных любовных переживаниях, разумеется, а о том, что работа в «Арт-Панораме» – моя мечта! Самая настоящая мечта для художника, который вдруг обнаружил в себе сильнейшую тягу к архитектуре и дизайну.

Теперь, имея возможность и доступ к программам, которыми пользовались сотрудники архитектурного бюро, я дожидалась, когда все уходили, и разбиралась в них едва ли не до полуночи. Господи, какое счастье я испытывала рядом с Перчиным, считая, что нас связывает общее дело. Страсть, о которой он, разумеется, и не подозревал. Как и о моей любви к нему тоже.

Он – пример того, как надо выстраивать собственную жизнь. За десять лет ни одного отпуска более трёх дней! Об этом мне тоже рассказала Катя. Оно и понятно – когда ты занимаешься любимым делом, каждый день становится ступенью к твоему профессионализму и мастерству. Я знаю, что Перчин даже выходные проводит в офисе, на выставках или встречах с заказчиками. Каждый его проект – любимое детище, и он пестует его от первого и до последнего штриха. Такие люди, как он, ко всему подходят с умом и рачительностью.

А что до личной жизни, то, если уж говорить прямо, у него и женщины должны были быть своего круга. А окружение у Перчина достойное. Именно он занимался проектированием и дизайном домов для нескольких известных артистов и даже министра. Я видела эти невероятной красоты интерьеры среди готовых работ.

– Я думаю, вы неправильно оцениваете свои силы, Марьяна Игоревна. – Губы Перчина сложились в твёрдую прямую линию.

– Ну да… Наверное, вы правы.

Сердце моё выбивало барабанную дробь, ноги и руки дрожали, словно я всё утро таскала тяжёлые вёдра с водой. Глупое сравнение, но я знаю, о чём говорю.

– На должность администратора мы возьмём другого человека. Он подойдёт в понедельник.

– Я поняла…

– Кстати, из отдела кадров звонили. Вы не донесли кое-какие документы. Для того чтобы выплатить вам расчёт, требуется справка из полиции, у нас с этим строго.

– О… конечно…

– В понедельник сможете?

– Хорошо, я постараюсь.

Теперь телефон зазвонил у Перчина. Он приложил аппарат к уху, затем прикрыл его ладонью и быстро сказал мне:

– Давайте обо всём поговорим в понедельник? Я кое-что подыскал для вас…

«Например, место уборщицы», – кивнув, усмехнулась я и вышла.

До обеда я распаковала и разложила все папки и файлы, но договор с Козлевичем как в воду канул. Из кабинета Перчина доносились обрывки телефонных разговоров: шеф ругался, договаривался, смеялся и увещевал.

Я заказала эти чёртовы кофейные капсулы и два кулера с питьевой водой, записала несколько клиентов, сверившись с рабочим графиком дизайнеров, и приняла ещё одну доставку. Мои мысли неслись словно конфетные фантики, подгоняемые ветром, а я бежала вслед за ними, пытаясь поймать и сложить их в собственный карман.

Всё это время я думала о том, что сказал мне по телефону человек, назвавшийся следователем Черёмухиным. Мне необходимо было приехать в Бабаево и явиться в городской Следственный отдел. Но вот зачем? Неужели нельзя было сразу сказать, что от меня нужно?

То, что случилось со мной несколько лет назад, не имело ничего общего с привычным и объяснимым с точки зрения здравомыслящего человека. Но обстоятельства говорили об обратном.

Интересно, остальных тоже вызвали? За пять лет мы ни разу даже не созвонились и не списались. Произошедшее разделило наши жизни на до и после, и каждый справлялся с этим сам по себе. Уж я, во всяком случае, точно.

– Марьяна, у вас всё хорошо?

Я вздрогнула, когда услышала голос Татьяны Васильевны.

– Да, конечно.

– А мне кажется, что нет, – прищурилась она. – Наблюдаю за вами весь день. Витаете где-то. Влюбились?

– Нет, что вы! – Я сдвинула брови, принимая суровый вид, и стала перекладывать бумаги с места на место. – Глупость какая.

– Так уж и глупость, – хмыкнула Татьяна Васильевна и поправила модные очки. – У вас как раз такой возраст, когда…

Я подарила ей свой самый строгий и честный взгляд. Не о чём тут говорить, у Перчина есть своё «солнышко», а у меня есть он. Чисто гипотетически, конечно.

Мне нужно было как-то доработать этот день, предупредить квартирную хозяйку и собраться. Одному богу известно, как дальше сложится, но отступать было некуда. Я должна была вернуться и решить вопрос с полицией. А то с них станется позвонить в отдел кадров и ляпнуть что-нибудь такое, что испортит и так довольно шаткое моё положение. Хотелось надеяться, что Перчин хотя бы напишет мне приличные рекомендации. То, что я не подхожу на должность администратора в его бюро, вовсе не означает, что я вообще никуда не гожусь.

Как оказалось, есть вещи гораздо важнее моего тоскующего сердца. И мне следовало никогда не забывать об этом.

Из офиса я уходила последней. Перчин уехал на объект часа за три до этого, Антон с заказчиком и того раньше. Татьяна Васильевна выключила компьютер ровно в пять, подкрасила бледные губы и надушилась цветочными духами. За Анжеликой приехал поклонник, она выскочила из офиса, громко стуча каблучками.

– Всего доброго, Марьяна, – попрощалась Татьяна Васильевна, но в дверях обернулась: – Желаю вам удачи и хочу напомнить, что удача любит смелых.

Я выдавила из себя слова благодарности, заподозрив, что она уже в курсе моих проблем с должностью. Видит бог, я старалась, но та же Татьяна Васильевна не раз давала мне понять, что я что-то где-то пропускаю и не дотягиваю… Я‑то воспринимала это как помощь, но к чему заниматься самообманом? В понедельник я должна буду сдать дела и попрощаться с возможностью быть рядом с Перчиным.

– Ольга Леонардовна, – позвонила я хозяйке комнаты, которую снимала, – меня не будет пару дней, ключи оставлю у соседки.

Жильё было оплачено вперёд, но дом был старый, так что мало ли – трубу прорвёт, или соседи затопят. Чужая квартира требует к себе внимательного отношения, а это – обязательства.

Выключив свет и поставив офис на охрану, я спустилась по широкой мраморной лестнице и вышла из здания. Через дорогу простиралась Фрунзенская набережная, и я не могла отказать себе в ставшем ежедневным ритуале прогуляться по ней до самого метро. Времени на сборы у меня было не так уж много, но жила я в двух остановках от Ярославского вокзала, так что рассчитывала прибыть вовремя. Билет заказала в обеденный перерыв – плацкарт, боковушка. Не самое удачное место, но я не испытывала сожалений по этому поводу. Мне хотелось поскорее решить так некстати появившуюся проблему.

Я нервничала, и было отчего.

Про нас говорили разное – кто-то жалел, кто-то подозревал, а кое-кто не стеснялся в выражениях, называя убийцами. Боже мой, что пришлось пережить моей матери! Уверена, случившееся стало спусковым крючком её болезни. Она цеплялась за каждую деталь, переспрашивала, заставляла вспоминать подробности, доводила себя и меня до истерики и в конце прижимала мою голову к себе так сильно, что, казалось, мой череп лопнет, как переспелый арбуз.

Верила ли она мне? Сомневаюсь. Да и кто поверит в то, о чём я твердила раз за разом. Я стала свидетелем чего-то необъяснимого, не поддающегося логике, что, вероятно, лишь мешало следствию. Когда я стала старше, то поняла, как рисковала. Меня могли и в «дурку» отправить. Ведь мои друзья были куда как сдержаннее в этом вопросе. Возможно, именно это и разделило нас.

Я глубоко вдохнула влажный московский воздух. В горле загорчило. За спиной безостановочно двигались машины, внизу, перекатываясь желтовато-серыми барашками у берега, блестела свинцовая вода. Я приняла Москву вместе с её ритмом и энергетикой, с её улицами и мостовыми, с памятниками, парками, наглыми голубями и чайками не сразу. Но всё изменилось в тот самый миг, когда я впервые увидела Дениса Перчина. Господи, я ещё и имени его тогда не знала, но вдруг ощутила этот город своим просто потому, что он живёт в нём. Верила ли я в любовь с первого взгляда? Я предпочитала совсем не думать об этом и уж тем более не искать. Моё положение было слишком шатким, чтобы позволять себе думать о всяких глупостях… Но любовь – это не глупость, это невероятное чувство, способное раскрасить самый серый день яркими красками.

Однако случаются такие дни, которым не поможет даже самая солнечная палитра.

Мне нужно было вернуться, чтобы поставить точку и смириться с тем, что случилось. Иного выхода я не видела.

Прежде чем направиться к метро, я написала Кате. Спросила, как у неё дела и когда её выпишут. Катя перезвонила по видеосвязи.

– Привет, Марьяночка! Как ты?

– Слушай, Катюш, тут такое дело… Перчин берёт на моё место кого-то другого.

– О…

– Но обещал как-то помочь. Только, думаю, у меня ничего не получится.

– Перестань говорить ерунду!

– Ладно, не буду. Просто я сегодня уезжаю.

– Отдохнуть на выходные?

– Типа того.

– У тебя какой-то голос странный. Всё в порядке? Ой, ничего не говори, а то мне нельзя волноваться!

– Я в полном порядке! – заверила я её со всей убеждённостью, на какую была способна в эту минуту.

– Ну, тогда не пропадай, пиши!

– Хорошо! Здоровья тебе, Катюша!

– Пока-пока!

Когда экран погас, я сунула телефон в карман и зашагала к метро.

Народу, как всегда в это время, было много. Нырнув в вагон, я уцепилась за поручень и уставилась в окно, привычно отключившись от окружавшей толкотни и шума.

Мы познакомились с Катей благодаря её мужу, Виталию. Тогда я работала в огромном офисном центре, в магазине цветов и подарков. В этом же центре находилась и компания Перчина. Собственно, там я и увидела его в первый раз. Время от времени он заходил в бутик, покупал цветы и всегда оставлял щедрые чаевые.

Цветы в Москве вообще товар первой необходимости. Я и подумать не могла, что эта работа поможет мне не только продержаться на плаву, но и выдохнуть после череды довольно неудачных трудоустройств. Честно говоря, я толком не понимала, куда приткнуться, потому что, хоть и училась на заочном, получая высшее образование после художественного училища, но не каждый работодатель был готов отпускать меня на сессии. Не имея связей и возможностей, доступных более удачливым сокурсникам, я чувствовала себя скованно. И всё же не теряла энтузиазма.

Хозяйка магазина, Анаит Абрамовна, пошла мне навстречу и даже брала мои натюрморты в продажу. И ведь продавала! Сама или её дочка Седа, которая подменяла меня по мере необходимости. Уже потом, когда я ушла в «Арт-Панораму», моё место заняла племянница Анаит Абрамовны из солнечного Дилижана.

А до этого я смотрела на мир из своего цветочного шатра, запоминала вкусы и предпочтения постоянных клиентов, общалась, впитывая столичную уверенность и деловитость.

Однажды я увидела, как Перчин и Катя спускались вместе на лифте, потом они остановились прямо напротив меня. Тогда я не знала, что он – это Перчин, а Катя – это Катя, но при виде их ощутила укол ревности. Потом Катя ушла, а Перчин огляделся и остановил взгляд на мне. Я тут же занялась цветами, чтобы скрыть смятение. Должно быть, он подумал тогда, что я слежу за ним. Ну а что мне оставалось делать, если я пришпилена к своему месту? Вскоре в магазин зашла покупательница, и я отвлеклась на неё.

В общем, с мужем Кати, Виталием, получилось так: он покупал букет кустовых роз, довольно придирчиво, надо сказать, а когда ушёл, я заметила оставленный телефон. Выбежала, но молодого человека нигде не было. Ладно, подумала я, вспомнит и вернётся. И тут телефон зазвонил. На экране я увидела ту самую девушку, которая была рядом с мужчиной моих тайных грёз и высветившееся имя – Любимая.

– Алло! Здравствуйте! – ответила я, не успев даже сообразить, правильно ли поступаю. – Этот телефон был оставлен в магазине «Цветы и подарки», он находится на первом этаже напротив главного входа…

Катя прибежала минут через десять.

– Ой, вот спасибо! – приложив руку к груди, воскликнула она. – Последняя модель, не хотелось бы потерять!

Да, я знала, сколько стоит золотистый новенький гаджет. Через несколько метров от меня как раз находился магазин техники. Свой я приобрела в кредит куда как за меньшую сумму и расплачивалась за него уже полгода. Зато теперь у меня был аппарат со всеми необходимыми функциями, заработанный честным трудом.

– Меня зовут Катя, а это телефон моего Виталика. Что он купил у вас?

– Кустовые розы.

– Молодец, – улыбнулась она. – Помнит!

– Что помнит?

– Дату нашего знакомства! Ну ладно, я тогда побежала, а то шеф заметит!

– А где вы работаете? – Слова вырвались сами собой.

Катя ответила. Через несколько дней мы вместе сходили в кафе на обед и обменялись номерами. Я подарила ей одну из своих картин. Да, мне очень хотелось, чтобы мои картины жили у счастливых людей. В общем, благодаря Кате я и оказалась в итоге рядом с Перчиным.

…Во время пересадки я вдруг ощутила приступ паники и не сразу сообразила, в какую сторону идти. Уши заложило, перед глазами вспыхнули световые круги. Я несколько раз вдохнула и выдохнула, чтобы прийти в себя.

До своей станции «Электрозаводская» я доехала с ощущением полного раздрая и неуверенности в том, что поступаю верно. Во мне бурлили противоречивые чувства: с одной стороны, хотелось забыть обо всём, а с другой – разве я могу себе это позволить?

Этот телефонный звонок, оповестивший меня безликим голосом следователя Черёмухина о том, что мне следует явиться как можно быстрее, до сих пор звучал в голове. Я не знала, зачем понадобилась следственному отделу. Передо мной вновь возникла заметка про пропавшую девушку Ингу. Мне не хотелось даже думать о том, что эти события как-то связаны. И всё же я постоянно отслеживала новости из жизни родного города, оставаясь вдали от него, потому что не могла забыть про неё – Веру…

2

Домой я пришла с гудящей головой. Ольга Леонардовна, хозяйка квартиры, жила в Подмосковье и в прошлом работала номенклатурным работником. Квартиру она сдавала последние лет тридцать. Стоимость метров в «сталинке», даже несмотря на отсутствие ремонта, с каждым годом неуклонно росла, но сама Ольга Леонардовна говорила: «Вот умру, пусть этим сын занимается, а пока мне хватает». Да и брала она за постой по-божески, не в пример некоторым.

Соседствовала я с Тамарой, которая приехала из Нижнего Новгорода на заработки. С ней мы пересекались нечасто, потому что она работала сменами, а я не беспокоила её без нужды. Тихое сосуществование двух одиноких женщин разного возраста и разных интересов. Тамара смотрела сериалы, а я рисовала. Её не раздражал запах краски, а меня – любовные стенания героев очередной «просто Марии».

Заметив полоску света под дверью, я постучалась.

– Тамара, добрый вечер! Простите, ради бога, за беспокойство…

– Привет! – откликнулась та, сплёвывая в ладонь шелуху от семечек.

– Я сегодня уезжаю. Присмотрите, пожалуйста, за моими цветами. Я оставлю ключ от комнаты.

– Домой, что ли, поехала?

– Да.

– Ну, ехай, конечно, раз нужда есть. Присмотрю за твоими ромашками.

– Фиалками. Я сегодня воду налью, а вы проверяйте. Если земля будет влажной, то не поливайте. А если сухая, то да. Только в поддон надо лить, а то сгниют.

Тамара отвела взгляд от маленького переносного телевизора, стоявшего прямо на столе, и уставилась на меня, моргая припухшими веками.

– Ага, – кивнула она и снова отвернулась к экрану.

Я не была садоводом, но как-то так получилось, что за время работы в цветочном магазине у меня вошло в привычку забирать домой списанный товар. Возиться с ним хозяйка не любила. В основном это были фиалки – нежные растения, требующие к себе особого отношения, освещения и ухода. В конце концов Анаит Абрамовна перестала их заказывать, а на моём подоконнике выстроилась целая шеренга разноцветных прелестниц.

Приняв по-быстрому душ, я сложила вещи в спортивную сумку и немного прибралась в комнате. Затем доела суп, помыла посуду, заварила чай и выключила свет. Стоя у окна, я глядела на городские огни и думала о Перчине. О том, что сегодня он выполнит обещание и поедет к своему «солнышку», останется на ночь и…

Всё правильно, так и должно быть.

– Ты чего в потёмках? – Тамара щёлкнула выключателем и хмуро огляделась. – У тебя всё нормально? Выглядишь так, будто… – Она не договорила и открыла холодильник. – Поезд когда?

– Через два часа.

– Успеешь ещё. Яблоки вон возьми в дорогу, я с рынка принесла.

– Да ну, зачем…

– Что зачем? Сколько ехать-то?

– Ночь. Потом на автобусе.

– Точно оголодаешь. Бери, говорю. И булку вон порежь с колбасой. Сейчас отнекиваешься, а потом деньги тратить придётся. Чего сорвалась-то вдруг?

– Дела.

– Дела… Ну, если дела, то тогда да. Вернёшься когда?

– В понедельник сразу на работу, – не очень уверенно произнесла я.

Тамара зевнула и зашаркала обратно, бубня что-то себе под нос.

Я посмотрела ей вслед и вдруг вспомнила маму. Господи, а ведь Тамара, кажется, как раз в том возрасте, когда её не стало. И говорит так же: вроде грубовато, а с заботой. Вот так начнёшь думать, и сердце опять заноет, заболит… Чёрт его знает, как так всё получилось.

Я помыла яблоко и отрезала ломоть батона, колбасу брать не стала. Сложила всё в пакет, решив, что воду куплю на вокзале.

Пока то да сё, пришло время выходить. Свет в комнате Тамары уже не горел, значит, ей нужно вставать засветло. Я оставила ключ в замке своей комнаты. Ещё раз проверив документы, телефон и зарядку, вышла и закрыла дверь.

Пока шла к метро, успела продрогнуть. Я знала, что это от нервов, потому что вечер был тёплый. Как и тогда…

Резкий звук автомобильного клаксона раздался так внезапно и резко, что я подскочила на месте, сердце заколотилось о самые рёбра.

– Придурок…

Я прибавила шагу, на ходу нащупывая пластиковую карту для прохода через турникет.

На нужном перроне я оказалась за полчаса до прибытия поезда. Народу было много, чемоданные колёсики скрежетали по бетонному покрытию, а из динамиков одно за другим неслись оповещения для пассажиров.

Обратный билет брать не стала. Уеду сразу, как только решу все вопросы, хоть на перекладных, таков был мой план.

За всё это время домой я ездила лишь один раз, на похороны матери. Случилось это уже после того, как я уехала из Бабаева на учёбу. Была середина осени – в октябре зарядили дожди, и казалось, конца и края им не будет. Воздух стал тяжёлым, всё время хотелось спать. Похороны тоже прошли как во сне, муторном и горьком.

Я не могла оставаться, уехала на следующий день, переночевав у соседей. Мне было не по себе оттого, что придётся провести ночь в одном доме рядом с отчимом…

– Ну вот, как-то так… – Георгий опрокинул рюмку и, не закусывая, налил следующую.

– Царствие небесное рабе божьей Людмиле, – нестройным хором поддержали остальные.

– Отмучилась, касатка, – всхлипнула тётка Дарья. – Как же ты теперь будешь-то, сиротинушка?.. – тоненько взвыла она, прижимая меня к себе.

– Не пропаду… – От тётки пахло куриным навозом и жареным луком. Я чуть отстранилась и взглянула на Георгия.

Запавшие щёки, выбритый подбородок, на котором видны мелкие порезы, взлохмаченные волосы. Как же он брился? Все зеркала в доме занавешены плотной тканью. Клетчатая рубашка с растёгнутым воротом и косо свисавший со спинки стула пиджак. Стиснув зубы, я с трудом отвела взгляд от отчима.

– Георгий, ты уж держись, – подал голос муж тётки Дарьи, дядька Коля. – Живым живое…

– Помолчи уж! – шикнула на него супруга. – Хорошая была женщина, порядочная, добрая. Жаль, мало пожила. Сколько Марьянке-то было, когда ты Людку замуж взял, а, Георгий?

Щека отчима дёрнулась, а я тут же произнесла про себя: «Одиннадцать».

– В пятом классе училась, – хрипло ответил он.

Надо же, помнит.

– Получается, всего шесть годочков вместе прожили? Ох-хо-хонюшки… Мы-то вон пятый десяток с Колькой живём…

– Не живём, а маемся! – пьяно хихикнул дядька Коля и тут же получил ощутимый тычок в бок.

– Мается он! Только гляньте на него – страдалец!

Поминки шли своим чередом. Свеча перед портретом матери почти догорела, и я взяла другую из тех, что принесли из церкви.

– А Веркины родичи были на похоронах, не видели? – спросила молодая женщина с рыжей завитой шевелюрой. Кажется, она работала вместе с матерью и фамилия её была Розова. Да, точно, Розова. А имя – Лилия. Лилия Розова – как цветочная клумба, смеялась мать.

– Не, не видала… – тут же отозвалась тётка Дарья.

Обернувшись, я заметила, как женщины многозначительно переглянулись. Оно и понятно. Могу представить, что говорят обо мне в городе: бумеранг прилетел или божье наказание. А я так думаю, всем нам рано или поздно прилетит, и за что – найдётся.

Я столько раз клялась, что не имею никакого отношения к исчезновению Веры, что сама стала сомневаться в этом.

– Ну что, пойдём мы, наверное, – вздохнула тётка Дарья. – Марьянка, помочь тебе со стола убрать?

– Оставь! Сам уберу! – окинув всех мрачным взглядом, заявил Георгий.

– И то верно, посиди ещё… помяни…

– Останьтесь ещё, тётя Даша! – попросила я.

Она посмотрела на меня с жалостью, но кивнула.

– Не уходи, побудь со мною… – вдруг затянула Лилия, подперев кулаком острый подбородок. Дядька Коля заблеял, подпевая ей, и потянулся за бутылкой.

– Ну, началось, – хмыкнула тётка Дарья. – Перебрала малёха Лилька-то. Пойдём на улицу, продышишься! – велела она и, выбравшись из-за стола, подхватила Лилию под руки. Та икнула, расплакалась, но пошла за ней.

На душе у меня было гадко. Конечно, к смерти родителей никто не готов, но всё случилось так неожиданно, что я до сих пор ощущала себя будто в ватном коконе. Мы разговаривали с матерью по телефону за четыре дня до её смерти. Она переживала за меня и просила, чтобы я приехала на Новый год. Я так и планировала, хотела провести с ней все праздники, помочь по дому и вообще… Студенческая жизнь – штука интересная, но я как-то не особо влилась в неё. Наверное, потому что боялась опять привязаться к кому-нибудь, а потом потерять. Терять больно. Невыносимо больно, особенно когда считаешь виноватой в этом себя.

Я собрала грязные тарелки и отнесла их на кухню. Дверь в сени была распахнута настежь, поэтому на обратном пути я решила прикрыть её, но услышала голоса.

Тётка Дарья и Лилия стояли на улице. Пахло табачным дымом.

– Ну откуда я могла знать, а? – шмыгала носом Лилия. – Это всё она… она сделала!

– Тс-с, не шуми… Сделала и сделала, чего теперь…

– И что же, мне теперь отвечать? Я ни в чём не виноватая!

– Так нет человека-то. Всё… нет…

– Господи, ну зачем она, а?

– Ох-хо-хонюшки… Марьянку жалко. Молоденькая совсем.

Я взялась за дверную ручку. Дверь скрипнула. Женщины замолчали. Огонёк сигареты взметнулся и упал далеко за порогом.

Несколько знакомых и соседей тихо переговаривались за столом. Я предложила чай, но все отказались. На трюмо лежали приготовленные поминальные кульки, которые мы с тёткой Дарьей собрали рано утром перед похоронами. Кто-то брал сам, кто-то по забывчивости нет, поэтому я молча совала в руки каждому с просьбой помянуть свою мать.

– Лилю до дому подвезут, не волнуйся, – шепнула мне на ухо тётка Дарья, будто я только об этом и думала.

Конечно думала, но лишь о том, что услышала. Моя мать работала старшим фармацевтом в аптеке на Советской, и, как я поняла, что-то у них там произошло. Но теперь-то уж чего? Теперь всё… разбирайтесь сами…

За весь день мы практически не разговаривали с Георгием и даже на похоронах стояли поодаль друг от друга. Меня это не удивляло до той самой минуты, когда, провожая соседей, я не поймала на себе его взгляд – острый, будто бритва.

И вот тогда я поняла, что не смогу остаться с ним в одном доме. Я боялась его, и я боялась себя…

В поезде я взяла бельё и сразу же легла. Мимо меня постоянно ходили люди, где-то заплакал ребёнок, но постепенно все угомонились. Закрыв глаза, я представила лицо Перчина: когда он был чем-то озабочен и хмурился, то между его бровей появлялась глубокая морщинка. Перчину двадцать восемь, и он один из самых лучших архитекторов Москвы. У него новый красивый офис с высокими окнами и очень много работы. Так много, что, если я откажусь от его предложения, то он скоро забудет обо мне и никогда не вспомнит. На моё место придёт другая девушка, гораздо умнее и красивее, и, конечно же, профессиональнее. Катя родит двойню и окунётся в ворох приятных забот и бессонных ночей, ей тоже будет не до меня.

Что же мне тогда делать? Глупый вопрос, Марьяна Игоревна. Обо всём узнаешь у следователя Черёмухина. Красивая фамилия – Черёмухин… Но Перчин лучше. Перчин лучше всех… всех… всех…

– Вологда через двадцать минут!

Я вздрогнула и не сразу сообразила, где нахожусь. Проводница уже прошла мимо меня, повторяя одно и то же сонным монотонным голосом. Я натянула одеяло на голову и зевнула. Потом кое-как прибрала волосы, заколов над ушами невидимками. В туалет уже выстроилась очередь, и я, прислушавшись к себе, решила, что потерплю до вокзала. Хотелось пить, а я про воду совсем забыла. Зато помянула добрым словом Тамару, ведь говорила же, а я не прислушалась.

Собрав постель, выдвинула стол и обулась. Достала из сумки яблоко, но закинула его обратно и заторможенно вгляделась в предутренние сумерки за окном. Светало быстро: всё чётче на сером фоне выделялись столбы и постройки, придорожные пыльные кусты и деревья.

До Бабаева мне нужно было добираться ещё шесть часов на автобусе. Времени было достаточно, чтобы купить билет, позавтракать и написать тётке Дарье. Отчиму мне писать не хотелось. Насколько я знала, он так и жил в нашем доме. Конечно, он имел на это право, потому что только благодаря его усилиям наше жилище наконец обрело достойный вид. Вообще, надо сказать, Георгий привнёс в нашу с мамой жизнь много того, о чём мы даже не мечтали. Вернее, это я поняла уже гораздо позже.

А когда он только появился, я его возненавидела.

Это жгучее чувство, которое поселилось у меня внутри и выжигало чёрную дыру каждый раз, когда я видела его рядом с матерью, разрасталось с каждым днём. Поначалу я принимала его за обиду. Дети часто обижаются, а если они единственные в семье и привыкают к тому, что всё внимание предназначается им, то демонстрация этой обиды становится ежедневным испытанием.

Но из обиды выросла ревность, а потом и ненависть.

У нас в городе все знали, что мама родила меня от любимого человека. И замуж за него собиралась. Она окончила фармацевтический колледж и начала работать, а мой будущий отец, уже отслуживший во флоте, остался в Северодвинске. Они познакомились, когда он приехал в Бабаево к родителям в отпуск, и стали встречаться. А через полгода подали заявление в ЗАГС. Отец уволился, переехал в Бабаево. За две недели до регистрации брака мой отец разбился на мотоцикле. Обычная история: сырая после дождя дорога и вылетевший на встречную полосу «КамАЗ», за рулём которого заснул водитель. В итоге «КамАЗ» съехал в кювет, водитель отделался сотрясением мозга, а мой отец погиб.

Звали его Игорь Шестаков.

Мама говорила, что я очень на него похожа, да я и сама находила это сходство на фотографиях, которые у неё остались. Его родители умерли один за другим, когда я ходила в детский сад, старшая сестра продала квартиру и уехала с мужем на север. Пока были живы, бабушка и дедушка поддерживали маму. Когда она осталась беременной, уговорили её взять фамилию их погибшего сына, чтобы я могла носить её с рождения. Моя мама выросла с бабушкой и, когда всё случилось, то уже была круглой сиротой.

В общем, когда в нашем доме появился Георгий, в меня будто бес вселился. Я была уверена, что лучше моего отца, чернобрового, улыбчивого и вечно молодого, нет никого на свете. Но мать-то не молодела, конечно, и всё же для меня её замужество стало громом среди ясного неба.

Георгий работал в Бабаевском леспромхозе. Я никогда не спрашивала мать, где и как они познакомились. Наверное, из вредности. Но руки у него росли из правильного места, и умом бог не обидел – это следовало признать.

Для Бабаева урвать свободного мужика женщине с ребёнком было делом невероятным и бурно обсуждаемым. Георгий обладал мужской привлекательностью, но был молчалив и даже угрюм. И силы в нём было немерено. Я не раз видела, как он с лёгкостью поднимает огромные брёвна, а однажды даже вытащил соседский «уазик», попавший в дорожную канаву.

А ещё от него всегда хорошо пахло лесом и свежестроганой доской. Поначалу этот запах в нашем доме был для меня чужеродным, и я демонстративно морщила нос и открывала форточки. Но потом привыкла. Впрочем, если бы привыкла, то перестала бы его замечать, а получается, что ждала. Ведь, когда Георгий приходил, принося с собой волну дикого лесного аромата, мои ноздри буквально трепетали. К утру этот морок рассеивался, но я знала, что вечером всё повторится.

Мать теперь приходила раньше, на работе не задерживалась. Суетилась на кухне, чтобы разогреть к приходу Георгия ужин, а когда в сенях хлопала дверь, подскакивала и бежала, как девчонка, к нему навстречу. Я слышала, как она тихо смеялась и делилась новостями. Нравилось ей болтать всякую ерунду. Раньше она со мной обсуждала всё подряд, а теперь нашла новые свободные уши.

Немногословный, замкнутый, Георгий сразу же взялся обустраивать наше жилище. Дом у нас был старый, но крепкий, его построил ещё мой прадед. Но потолки были низковаты, крыша в некоторых местах прохудилась. За полтора летних месяца Георгий поднял крышу на три бревна и переложил кровлю. На время ремонта для ночёвок тётка Дарья выделила нам одну из пристроек, примыкавшую к нашему участку. Правда, отчим оставался в доме, работая допоздна, а мать, уложив меня, под предлогом проверить, как там и что, убегала к нему. Я засыпала в одиночестве, сгорая от обиды, а когда просыпалась, все были уже на работе.

Едва продрав глаза, я пролезала под заборной сеткой и подолгу смотрела на меняющийся на глазах дом. Лето было жаркое, почти без дождей, но Георгий изо дня в день после работы стучал молотком и затаскивал длинные доски наверх без чьей-либо помощи. Дядька Коля, муж тётки Дарьи, порывался если не помочь, то дать совет, но Георгий лишь отмахивался или делал вид, что не слышит. И был прав: от дядьки Коли на крыше всё равно не было никакого толку.

За лето Георгий загорел до черноты. Местные кумушки специально прогуливались мимо нашего дома, засматриваясь на его крепкую мускулистую фигуру.

В начале августа мы вернулись в дом, и только тут я увидела, что внутри тоже многое изменилось. Георгий переделал небольшой чулан, в котором раньше хранилось столетнее барахло, и теперь у меня появилась своя комната. Маленькая, но своя. До этого я спала в большой, проходной «зале».

Как-то Светлана Александровна Завьялова, моя учительница по рисованию, спросила: скоро ли у меня появится брат или сестра, чем настолько меня озадачила, что с этим вопросом я в тот же день обратилась к матери. Надо было видеть в эту минуту её лицо. Сначала она покраснела, потом побледнела и загрохотала посудой в раковине. Через несколько минут села напротив и спросила:

– А ты бы хотела, Марьяна?

– Ну… – Я повозила ложкой в тарелке с супом и хмыкнула: – Наверное…

Не думаю, что моё мнение в этом вопросе было решающим, но братьев и сестёр у меня так и не появилось.

На вокзале было тихо. Ранние пассажиры клевали носом, ели или читали. Я тоже села, благо мест в зале ожидания было предостаточно.

Пока я никак не могла решить, где остановлюсь. Странно думать об этом так, когда у тебя есть родное гнездо, но я постоянно откладывала решение этого вопроса – мне было проще пойти к тётке Дарье. У неё большой и бестолковый дом с кучей комнат, чуланов и пристроек. Дядя Коля вечно что-то пилил и строгал. Для кого, непонятно. Оба их сына давно жили с семьями в Вологде и наведывались нечасто. Дядя Коля любил выпить и порой пил неделями, не просыхая. Зато потом, «выйдя из сумрака», становился невероятно деятельным. Судя по количеству его плотницких «шедевров», просветление периодически наполняло его новыми идеями, которые захламляли двор и мешали самим хозяевам.

Я купила билет и теперь ждала, когда откроется кафе. Залезла в соцсети, чтобы посмотреть какое-нибудь видео, и вдруг обнаружила сообщение, которое пришло ещё ночью.

От Дани.

«Привет. Тебе уже звонили?»

Я несколько раз перечитала фразу и зашла в профиль Даниила Полуянова, словно боялась, что это мог оказаться кто-то другой. Но это был именно он, странички мы завели, ещё учась в школе, и с тех пор дружили. До того самого дня, когда пропала Вера.

В сети он не появлялся с полуночи, но, когда я начала набивать: «Привет», вверху появилась надпись «онлайн». Я стерла приветствие и просто ответила: «Да».

«Приедешь?»

Я сглотнула, ощутив, как пересохло в горле, и снова посмотрела в сторону кафе.

Мы не общались несколько лет, а теперь я будто снова слышала его голос.

«Уже еду», – быстро напечатала я и стала ждать ответ.

Даня что-то писал.

Не отрываясь, я смотрела на движущийся значок карандаша. Прошло несколько минут, но сообщение так и не появилось. Затем Даня опять начал что-то писать, но потом опять «слился». Что ж, ему всегда тяжёло давались сочинения по русскому и литературе.

Я убрала телефон в карман, затем встала и прошлась немного взад-вперёд, разгоняя кровь. Встала у окна, выходящего на платформу, и совершенно бездумно и жадно сгрызла яблоко.

Когда наконец в кафе появилась продавщица, я подхватила сумку и ринулась к прилавку. Взяла бутылку воды, тут же осушила её и почувствовала себя человеком. Человеком, чьё прошлое никак не хочет его отпускать. И сродниться с ним не получается, и забыть невозможно.

Мне нечего было скрывать ни тогда, ни сейчас. И всё же я постоянно думала о Вере. Мне нечего было бояться, но чем старательнее я себя убеждала в этом, тем глубже свербело у меня внутри…

3

В автобусе я снова уснула, а очнулась на одной из коротких остановок и едва раскрыла отяжелевшие веки. Москва осталась далеко позади, как сон, который пытаешься удержать и боишься забыть. Но разве можно забыть то, что проникло в самое сердце и не хочет отпускать? Я любила. Любила безответно, но это чувство не разрушало меня, а наполняло светлой печалью. Всё было по-настоящему, ведь я повзрослела, окрепла и уверилась в собственных силах, убедилась, что в состоянии позаботиться о себе, а это значило очень много.

Пока училась в художественном училище, работала официанткой в кафе. У нас многие подрабатывали, даже имея существенную поддержку от родителей. После смерти матери Георгий прислал мне деньги, довольно крупную сумму, и спросил, чем он может мне помочь и приеду ли я домой. Мне хотелось, но я не могла и не хотела его видеть. Догадывался ли он о том, что происходило со мной? Думаю, да. Мне потребовалось время, чтобы перебороть в себе эту тягу. Слово-то какое – тяга! Не притяжение, а тягость, вот что это было для меня.

Все началось, когда мне исполнилось четырнадцать. Дурной возраст. Уверена, если бы был жив мой отец, если бы мы жили вместе, то всё было бы по-другому. Я всё время пытаюсь нарисовать себе ту жизнь, о которой не имею никакого представления. Это важно для меня – я не хочу терять эту тонкую ниточку, которая связывает меня с человеком, ушедшим в мир иной за несколько месяцев до моего рождения. Он же знал, что у него будет ребёнок, знал и всё равно оказался на той мокрой дороге! Я до сих пор злюсь, не в силах смириться с несправедливостью жизни.

Георгий не мог заменить мне отца. Он был мужчиной, который вызывал во мне совсем иные чувства. Однако моя любовь к лесным вылазкам началась именно с его появлением. Меня стало тянуть в лес, словно магнитом. Я могла бродить по лесным тропинкам часами. И то место у реки, где мы с друзьями потом проводили летние дни и вечера, тоже было «моим».

…Внезапно горячая волна прошила моё тело и свела судорогой колени. Я окончательно проснулась и выпрямилась, искоса глянув на сидевшего рядом пожилого мужчину. Тот дремал, его голова покачивалась на дряблой шее, торчавшей из ворота синей спецовки.

Уткнувшись лбом в прохладное стекло, я стала следить, как оно запотевает от моего сбившегося дыхания. Автобус ехал небыстро, но мне казалось, что я лечу навстречу своему прошлому, словно мотылёк к смертельному пламени.

Через несколько минут я откинулась на спинку кресла и закрыла глаза, вызывая образ Перчина, но уйти от хаотично сменяющихся картинок прошлого никак не удавалось. За моим окном мелькала бесконечная зелёная лента сосен, ёлок и осин. Леса здесь раскинулись на тысячи километров. Богатые леса. А какие здесь грибы…

Грибной сезон в Бабаеве начинался уже с июня. Пока я была маленькая, мы с матерью бродили только в сосновом бору на Каменной горе, где находился санаторий, и то умудрялись набрать по целому лукошку. А народ ездил дальше, и уж оттуда тащил автомобильными багажниками.

С Георгием мы поехали за грибами в августе, как закончили с домом. У него была старенькая, но бодрая «Нива», и на кочках мы с мамой подскакивали до самого потолка и хором охали.

Понятное дело, мать не отходила от него ни на шаг. А я, наоборот, старалась уйти от них как можно дальше и затаиться, прижавшись к толстому стволу сосны или лиственницы. Стояла и наблюдала за тем, как они меня ищут. Меня выводила из себя необходимость слушать глупую болтовню матери, которая считала, что таким образом мы становимся ближе.

Сейчас я думаю, каково же было ей метаться между Георгием и мной, пытаясь нас подружить. По-моему, это изначально была провальная идея. Но с другой стороны, она, как и любая другая, наверняка хотела простого женского и семейного счастья. А тут я со своей подростковой придурью.

Подобный кульбит с прятками я проделывала раз за разом, пока однажды Георгий не влепил мне не сильный, но обидный подзатыльник со словами:

– Ещё один такой фортель, и останешься здесь! Пусть с тобой леший разбирается.

Леший. Так я и стала его называть. Не в лицо, конечно, а между делом, чтобы мать слышала. Она ругалась, но я не уступала.

Мать жила словно в эпицентре боевых действий. По своей натуре я человек не скандальный, но ведь скандалить вовсе не обязательно, когда хочешь кого-то задеть. Я фыркала, будто непослушный жеребец, демонстративно хлопала дверьми и гримасничала, стоило отчиму появиться в поле моего зрения. Надо отдать ему должное, Георгий относился ко всем моим причудам на удивление спокойно. Вот и получалось, что доводила я в основном мать. Откуда в нём было столько терпения и, главное, ради чего? Так любил её?

Я не видела ни разу, чтобы он проявлял свои чувства к ней. Он не дарил ей цветов или украшений. Да он даже спасибо говорил скупым кивком, а она радовалась, как дурочка.

Как-то я спросила её, что она такого нашла в этом вечно угрюмом Георгии. А мама лишь усмехнулась и потрепала меня по голове.

– Потом поймёшь. Когда вырастешь…

В седьмом классе я узнала о том, что происходит между мужчиной и женщиной за закрытой дверью. И просветила меня в этом вопросе именно Вера. Что ж, ко всему прочему, добавился ещё и стыд. Я запиралась в ванной и рыдала там часами, жалея себя и взращивая внутри ещё большую ненависть к этому человеку.

И хоть теперь я понимаю, что всё это было связано с моим взрослением, тогда мне было совсем не до смеха, а граница между той и мной сегодняшней столь огромна, что нечего даже сравнивать.

Автобус въехал в Бабаево с небольшим опозданием. Задержка произошла из-за нескольких остановок в деревнях по пути следования, на одной из которых вышел и мой попутчик.

В телефоне появилась сеть, но сообщений больше не было. Ни от Даньки, ни от кого-либо другого. Я забыла позвонить тёте Дарье и решила заявиться сюрпризом, но, когда автобус подъезжал к станции, увидела… Георгия. Вне всяких сомнений, это был он.

Отчим стоял у входа на станцию и курил. Заметив автобус, он отбросил сигарету и вытянул шею, всматриваясь в окна и выходящих пассажиров. Люди толпились в проходе, а я никак не могла заставить себя встать. Наконец, когда в салоне почти никого не осталось, я вытащила сумку с верхней полки и пошла к дверям. Поблагодарила водителя и спрыгнула с подножки. Вокруг ступней тут же образовалось серое облачко пыли.

– Марьяна!

Георгий шагал ко мне, щурясь и зачёсывая пятернёй волосы назад.

– Откуда ты узнал, что я сегодня приеду? – спросила я, когда он взял мою сумку.

– Я не знал. Но ты бы всё равно приехала. Не сегодня, так завтра, – пожал он плечами.

– И что, каждый день приходил бы на станцию?

– Мне по пути.

– Понятно.

Такого поворота я не ожидала и предпочла бы дойти сама, чтобы оглядеться немного и прийти в себя. Хотя с чего бы мне приходить в себя, я, как говорится, никуда и не выходила.

Георгий шёл размашистым шагом, я еле успевала за ним. Мы шли в сторону нашего дома. Я всё порывалась сказать, что не хочу оставаться там, но промолчала. Разберусь на месте.

Я жадно вдыхала сосновый запах, которым было пропитано всё вокруг. Сосны росли всюду, под ногами то и дело попадались шишки.

– Значит, ты в курсе, что мне звонили?

Георгий кивнул.

– А, так это ты дал мой номер? – догадалась я. – А почему звонили? По телефону ничего не объяснили. Вообще-то, у меня мало времени.

Георгий резко остановился и посмотрел на меня.

– Почему мало?

– Потому что работа! – Я умолчала о том, что было на самом деле, пусть думает, что у меня всё замечательно.

– А за свой счёт нельзя было?

Для прежнего Георгия нынешний был куда как разговорчивее. Или я и впрямь сумела его озадачить.

– Я работаю в архитектурном бюро. Знаешь, что это такое?

– Ты и в бюро, ну надо же, – хохотнул он, и в принципе я была с ним согласна.

– Как тут вообще?.. – спросила я, решительно сменив тему.

Он неопределённо пожал плечами, и мы двинулись дальше.

– Я слышала, тут опять девушка пропала, – не отставала я.

Георгий не ответил, лишь перехватил сумку в другую руку, чтобы она не моталась между нами.

От станции нужно было идти пару кварталов. Недалеко, конечно, но я бы предпочла доехать на машине, о чём и заявила с демонстративным вздохом.

– Подвеска полетела, не успел починить, – пробурчал Георгий.

– Понятно. – Я ещё раз вздохнула и украдкой оглядела отчима.

Георгий немного сутулился и, кажется, чуть прихрамывал на правую ногу. На висках появилась проседь, ворот засалился, на рубашке не хватало верхней пуговицы. И всё равно, даже такой – угрюмый и неухоженный – Георгий оставался настоящим мужиком. В хорошем смысле этого слова. Можно сказать, я стала экспертом в этом вопросе. Экспертом-теоретиком, если точнее. До практики у меня так дело и не дошло, хотя за мной ухаживали и в училище, и потом. Даже один молодой преподаватель в университете приглашал на свидание. Но как-то всё мимо…

– Что с ногой? – спросила я.

– Зашиб на работе. Пройдёт.

– Смотри, если перелом, то может срастись неправильно. И тогда останешься колченогим.

Он покосился на меня, явно озадаченный подобной «заботой».

Я и сама была удивлена тем, с какой лёгкостью мне удавалось вести беседу. Прям, ни дать ни взять – папа с дочкой. Да какая я ему дочь? Не дочь, а ехидна.

Я смотрела по сторонам, выискивая изменения, но всё оставалось таким же, как и в день моего отъезда. Словно время застыло и мне опять семнадцать. Хотя вру, такого количества магазинов тогда не было. Буквально через каждые пятьдесят метров то «Пятёрочка», то «Магнит». И пункты доставки интернет-магазинов. Скоро вообще забудем, как это ходить куда-то. Выполз из дома, купил-забрал, и опять в норку.

Мы свернули на нашу улицу, по обе стороны которой стояли частные дома. Мимо нас пропылило несколько машин, и Георгий оттеснил меня к краю дороги, будто боялся, что я сдуру кинусь под колёса.

– Ты, случаем, не женился? – язвительным тоном спросила я. – Явлюсь, а дома чужая баба.

Прозвучало довольно грубо, но мне хотелось сразу расставить все точки над «i», потому что дом был и моим. Прежде всего моим. Не то чтобы я никогда не думала о том, что Георгий может найти себе кого-нибудь, но я гнала от себя эти мысли, чтобы не зацикливаться на самом факте его существования.

Бабаево – город небольшой, вроде все про всех всё знают. Но ведь у каждого есть свои тайны, спрятанные за заборами и стенами домов и квартир? Даже у меня. Дела сердечные, которыми я ни с кем не собираюсь делиться.

Вокруг нашего дома новый забор и калитка. Куст сирени разросся, и ветки свешиваются через забор под тяжестью пышных фиолетовых гроздей. Аромат такой, будто рядом опрокинули флакон с одеколоном.

«Нива» со снятыми передними колёсами стояла тут же во дворе. Рядом с ней валялись измазанный машинным маслом туристический коврик и кувалда.

Георгий толкнул дверь и вошёл внутрь. Я последовала за ним.

– Я в душ, – коротко оповестил он меня и поставил сумку в коридоре.

Прислонившись к стене, я осталась один на один с нахлынувшим волнением и дрожью в ногах. Я не была здесь несколько лет и теперь ощущала себя вернувшейся с другой планеты. С удивлением разглядывала вещи и вздрагивала от узнавания. Все те трудности и переживания, которые мне пришлось испытать после своего отъезда, как оказалось, не стоили и малой доли того, что осталось здесь.

Зашумела вода. Я покрутила головой, разминая шею, подняла сумку и пошла в свою комнату. Задержалась в «зале», отметив, что здесь тоже мало что изменилось. Даже часы, оставшиеся после бабушки – деревянные ходики с кукушкой, – всё так же висели на стене и громко тикали. Только стол теперь стоял в другом месте – у стены. На нём – сваленные в кучу инструменты: паяльник, гвоздодёры, молоток, шуруповёрты. На диване – разложенное постельное бельё с вмятиной на подушке.

Не удержавшись, я заглянула в комнату матери или, вернее, в их с Георгием бывшую спальню. Судя по слою пыли на полу, здесь он бывал крайне редко.

Я бросила сумку у своей кровати. Затем отправилась на кухню. Выдув стакан воды из-под крана, заглянула в холодильник. Полбатона «докторской», яйца, сыр и кетчуп – вполне «джентльменский» набор одинокого мужчины. Одинокого ли, задалась я вопросом, обнаружив на холодильнике женскую заколку – простую пластиковую заколку чёрного цвета с застрявшими внутри длинными каштановыми волосами. Я повертела её в руках и с брезгливой гримасой положила обратно.

На кухонном столе лежали несколько старых журналов «Наука и жизнь», газеты и… очки. Я приставила их к глазам, то приближая, то отдаляя, а когда клала обратно, заметила фотографию в газете. Это был снимок пропавшей девушки, Инги Смирновой.

Я стала читать то, что было написано под фотографией, но в этот миг услышала, как хлопнула дверь в душе. Отдёрнув руку, подошла к окну и сделала вид, что смотрю на улицу. Мне не хотелось, чтобы Георгий застал меня за тем, что я роюсь в его вещах. Да, я была у себя дома, но всё же в гостях.

– Мне, наверное, надо позвонить этому следователю, – сказала я и обернулась.

Сейчас Георгий выглядел гораздо лучше – выбритый, с мокрыми, зачёсанными назад волосами, в чистой футболке и спортивных штанах. Широкие плечи, загорелые руки, лицо и шея, серо-бирюзовые глаза и плотно сжатые губы. Леший, да и только…

– Завтра позвонишь, никуда он не денется, – сказал как отрезал Георгий. – Зачем на ночь глядя людей беспокоить.

На часах был всего лишь шестой час – по московским меркам детское время, а здесь уже принято было завершать дневные дела. В десять вечера, редко где свет в окне увидишь. Утро вечера, как говорится, мудренее. Но точно не у меня.

– К тётке Дарье зайду поздороваться, – сказала я и прошла мимо него в коридор.

– Не засиживайся! – прилетело мне в спину. – Я ужин сготовлю.

Закатив глаза, я толкнула дверь и вышла на улицу. Постояла у калитки, полной грудью вдыхая напоённый ароматами сирени воздух. Несмотря на отдалённый лай собак и шум ветра в кронах деревьев, меня поразила царящая вокруг умиротворённая атмосфера. А я уж забыла, каково это… Москва никогда не спит.

Матери нравился наш городок, она так и говорила, что нет ничего лучше, чем жить в таком вот тихом и безопасном месте.

Все думают, что только в больших городах легко потеряться, попасть в неприятности и сгинуть без следа, а в маленьких ты как у Христа за пазухой.

«И всё же здесь тоже происходят жуткие и необъяснимые вещи…» – подумала я, и никто никогда не смог бы убедить меня в обратном.

4

Тётку Дарью я нашла на огороде, в теплице. Она сидела на низенькой деревянной табуретке, подоткнув подол клетчатого платья, и подвязывала длинные стебли огуречной рассады. Я остановилась, глядя на то, как она проворно обматывает хлопковой верёвкой палки и осторожно сдвигает в сторону листья и завязь с жёлтыми хвостиками.

– Тёть Даш, – позвала я.

Она обернулась и, вскинув брови, воскликнула:

– Марьянка, ты? Ох ты ж, боже мой! Приехала? А чего же не предупредила?

– Надо было, – признала я свою оплошность. – Простите.

– А чего приехала-то? На побывку или… – кряхтя, она поднялась и ухватилась за поясницу. – Или дом продавать?

– Дом продавать? – растерялась я. – Нет, совсем по другому поводу.

– Пойдём, расскажешь.

– А дядя Коля где?

– А где ему быть? С пенсии сотку выпросил и с мужиками на рыбалку упёрся. Мужики-то, знамо дело, рыбачат, а этот, помяни моё слово, только рыбу пугает. Ладно, если дрыхнет где в кустах, а то ведь… Придёт, я ему лещей-то отсыплю!

– Строгая вы, тётя Даша, – усмехнулась я.

– Да не уж! – рассмеялась она, вытирая руки о фартук. – Ладно, так-то он у меня неделю послушный был, вон клумбу вскопал. Однако ж сама знаешь, коли мозга за мозгу зайдёт, пока не упьётся до поросячьего визга, не успокоится. Уж сколько я ему говорила: помрёшь, как я буду? Глаза б мои тебя не видели, окаянного.

Я покачала головой, вновь окунувшись в привычную атмосферу, от которой, казалось, давно отвыкла.

Мы пошли в дом. Тётка Дарья рассказывала обо всём, что касалось её детей и огорода, сетовала на маленькую пенсию и здоровье. Я кивала и ждала, когда она, выплеснув накопившиеся новости, возьмётся за меня. Собственно, только это её и интересовало, судя по хитрым взглядам, которые она на меня бросала.

– А ты, значит, в самой Москве живёшь? – ополоснув руки, спросила она и указала в сторону комнаты. – Садись, девонька! Сейчас чай пить будем. Ой, да ты ж с дороги, какой чай? Пироги у меня есть, утром пекла, как чувствовала, что гости будут!

Она стала собирать на стол. Я помогала, потому что с детства привыкла бывать в её доме.

– Мы ведь думали, ты после училища сюда вернёшься, – заваривая чай, продолжила она. – А ты в Москву отправилась. Не побоялась.

– Я в институт поступила. У меня же красный диплом. Сдала экзамены, попала на бюджет. Всего десять мест было, – зачем-то добавила я. Ну понятно зачем: делиться победами мне было особо не с кем. Георгию я, правда, тоже сообщила об этом в СМС. Поставила, так сказать, в известность.

– Ну надо же! – покачала головой тётка Дарья. – Это ты молодец. Дорогая, поди, жизнь в столице-то?

– Недешёвая, – кивнула я.

– И что же, справляешься? – недоверчиво посмотрела она на меня.

Я догадывалась, какие мысли бродят сейчас в её голове. И даже представляла, какие слухи ходят по городу. И сколько ни пытайся оправдываться или доказывать, всё равно будут посмеиваться за спиной: мол, знаем, каким местом в Москве на красивую жизнь зарабатывают!

Моя жизнь вовсе не была красивой в том смысле, который, надо думать, вкладывали местные сплетники. Но это была моя жизнь со всеми взлётами и падениями, сложностями и подарками судьбы. И кто бы что ни говорил, а если держать свои аппетиты в узде и правильно распоряжаться финансами, то вполне можно жить. Жизнь, правда, веселее от этого не становится.

Как я уже говорила, я всегда работала и экономила. Деньги, которые мне достались после смерти матери – Георгий перевёл их на мой счёт, – я вложила в валюту. Сейчас такие времена, что, если не будешь держать ухо востро, быстро вылетишь в трубу. Конечно, я даже не предполагала, что однажды мои накопления вырастут в несколько раз. Делала я это исключительно по одной простой причине: чтобы они не расходились направо и налево на всякую ерунду. Конечно, мне хотелось хорошо одеваться и бывать в интересных местах, но я никогда не была транжиркой.

Можно ведь по студенческому билету ходить в музеи, а самое необходимое брать на распродажах. Я даже на море была однажды, устроилась на сезон в гостиницу под Ялтой. После смены бегала купаться. Заплатили хорошо, хоть работы было через край. У нас в Бабаеве тоже есть санаторий. Небольшой, совдеповского вида и сервиса, но люди приезжают сюда за природой и чистейшим сосновым воздухом. Конечно, тем, кто привык к комфорту, скорее всего, наш санаторий не очень понравится – простоват. Но врачи и персонал хорошие. Мы как-то с мамой взяли «курсовку», чтобы попробовать солевую пещеру и специальные ванны, ну и чтобы отдохнуть от готовки. Решили пожить как королевы. Дело было весной. Номер у нас был на втором этаже, а так как санаторий располагался на вершине холма, на Каменной горе, то я смогла убедиться, какая вокруг красота.

В общем, когда случился очередной дефолт, я выгодно пристроила накопленное, и это дало мне возможность переехать в Москву и снять комнату, потому что общежитие заочникам давали только на время сессии. А дальше закрутилось, и я совсем перестала думать о возвращении. Хотя, конечно, была и другая причина, гораздо более весомая.

– Справляюсь, тётя Даша, – ответила я, не вдаваясь в подробности. – А тут как? Вообще? – беспечно спросила я, пододвигая к себе чашку с чаем и тарелку с пирогами.

– Как, как… – тётка Дарья села напротив и расстелила перед собой кухонное полотенце. – По-разному. Ты Георгия-то видела уже?

– Встретил на станции. – Я зажмурилась от удовольствия, когда малиновая начинка растеклась во рту. – Господи, как же вкусно!

– Скоро уж новая ягода поспеет, вот я прошлогоднее варенье и пихаю везде. Может, картошечки? Селёдка есть, сама солила.

– Не-не, на ночь селёдку вредно. Опухнешь на утро!

– Вот те раз! Опухнет она! Не-не, давай-ка мы с тобой встречу отметим! Не всё Кольке-оглоеду радоваться!

Тётка Дарья подскочила и вышла в сени. Что-то грохнуло, потом с шумом покатилось. Через несколько минут тётка вернулась с пыльной бутылкой из тёмного стекла с замотанным холстиной горлышком. Следом за ней появился кот. Он потёрся о мои ноги, а затем легко запрыгнул на колени и улёгся калачиком.

– Вишь, как прятать приходится? Не укрою, всё выжрет, идолище проклятое! А я держу на всякий случай. Где на зуб положить, когда грудину растереть. Лучше прошинского самогону ничего нет.

– Варит ещё? – удивилась я. – Прошиной уж сколько? Мне кажется, я ещё в школе училась, а ей уже лет сто было.

– Вот ты загнула – сто! Она меня всего лет на десять старше. А что до виду, так от её красоты и в юности мужики вдоль дороги не падали. Достань-ка рюмки-то!

Я вынула из серванта гранёные, с золотым ободком, бокальчики на ножке и поставила их на стол. Выпивать мне не хотелось, но тётка Дарья так радовалась, что отказывать ей я не стала.

– Мне только чуть-чуть, на донышке, – попросила я.

– Чтой-то? – Её рука с бутылкой замерла в воздухе.

– Не хочу, – поморщилась я.

– А ты через не хочу! – приказала тётка Дарья. – Смотрю я на тебя, Марьянка: вроде ты, а вроде нет. Лицом бледнючая, ручки-ножки что у кузнечика! Спереди ухватиться не за что! Мода, что ли, такая нынче – до прозрачности себя истязать? Одни глазищи! Ешь, пей, закусывай!

Она сунула мне в руку наполненную до краев рюмку и поднесла свою, легонько ударив о блеснувший в свете лампы край.

– Господи, прими за лекарство! – перекрестилась она и мелкими глоточками выпила до дна.

Я вдохнула терпкий запашок и поднесла рюмку к губам. Осилить смогла только до половины.

– Нет, я сейчас селёдку-то принесу, – крякнула тётка Дарья. – Как же без селёдки-то? И картоха у меня отварная стоит, я её сейчас в постном масле обжарю, и красота!

Я попыталась было отказаться, но тётка Дарья даже слушать меня не стала. Вместе мы с ней очистили несколько картофелин. Потом принялись за лук.

– А что Георгий? – спросила я между делом. – Так один и живёт?

– Так и живёт, – смахивая выступившую от ядрёного лука слезу, ответила тётка Дарья. – Мы с ним по-доброму, по-соседски, грех жаловаться. Каждую зиму помогает нам с дровами. Мы хоть котёл и поставили, а всё одно: как осень начинается, печку кормим.

– Дорого, поди? – усмехнулась я, уже догадываясь, каким образом им помогает мой отчим. Дровами запастись нынче дело недешёвое.

Тётка Дарья хмыкнула и смахнула порезанный лук на чугунную сковородку.

– А какой с нас леспромхозу урон? Мы ж по мелочи берём, сучок разный и не калибр. Георгий и денег не берёт.

– Понятно.

– Понятно ей! Пенсия сама знаешь, не разгуляешься. В Москве, чай, всё по-другому!

– По-разному.

– Так ты с домом-то что решила?

– Я не думала об этом.

– Твой дом-то, материнское наследство. Тебе и решать.

– Ну как я его продам? Там бабушка жила, и вообще…

– Это ты про Георгия? – вздохнула тётка Дарья. – Оно, конечно, так. По-человечески надо решать. У него самого ничего нет. В деревне, откуда он родом, евойный брат живёт с семьёй. Георгий после армии как сюда приехал, всё в общежитии ютился. А потом уж с матерью твоей сошёлся. Она тоже не хотела из дому-то уезжать. В доме – воля, а в квартире что? Четыре стены и соседи со всех сторон.

– Кому-то и в квартире хорошо.

– Так я разве ж спорю? Кто в доме не жил, не поймёт. А, ладно, теперь-то чего уж, решать надо.

– Не хочу я пока об этом думать, – нахмурилась я. – Потом как-нибудь.

– И то верно. Может, ещё вернёшься.

Я не стала отвечать, потому что уже слишком долго жила отдельно, чтобы примерять на себя возможность жить под одной крышей с мужчиной, который… чёрт, я даже не могу найти правильное определение тому, как отношусь к Георгию. Он мой отчим, муж моей покойной матери. Не отец, не кровный родственник. Я не могу скинуть с весов всё, что он сделал для нас с матерью, и всё же, по-моему, жить вместе это как-то неправильно. Слухи пойдут такие, что вовек не отмоешься. Но это я так, к слову. Возвращаться я действительно не хотела.

Запахло жареной картошкой. Я сглотнула голодную слюну и уже с вожделением посматривала в сторону жирной селёдки, которую тётка Дарья умело и быстро освобождала от сероватой кожицы и костей.

– Сбегай-ка в огород за зелёным луком, пока не стемнело, – велела она. – И глянь, не видать ли моего ханурика. Загулял, зараза, как есть загулял!

Я отправилась на огород и нарвала зелени. Окна моего дома были темны.

«Ушёл, что ли, куда?» – подумала я с надеждой. Лучше бы ушёл, ей-богу. Говорить нам не о чём, только нервы друг другу трепать. Понятно же, что деваться ему некуда, а ведёт себя так, будто я ему что-то должна. Нашёл бы себе женщину, по нему, поди, полгорода слюни пускают, и ушёл бы к ней жить. Но нет, сидит, как сыч, захламил весь дом своими инструментами.

Наш дом крайний на улице, за ним – дикий сад. Раньше там тоже дом был, но хозяева уехали, и он пришёл в негодность. Соседи постепенно разобрали его по брёвнышку, так что остался только остов из старого кирпича, насквозь проросший лопухами. Но раз в два года старая яблоня плодоносила, так что мы собирали яблоки и сушили для компота. В этом году, судя по крупной завязи, тоже будет хороший урожай.

Когда я вернулась, картошка уже подоспела.

– Может, на кухне сядем? – предложила я. – Чего туда-сюда таскать?

– Да как же ж можно? – возразила тётка Дарья. – Видано ли дело гостей в кухне кормить? Предупредила бы, приехала к накрытому столу, а так извини, чем богаты.

– Не обижайтесь, тётя Даша, – обняла я её и едва не прослезилась. Вроде и выпила с гулькин нос, а в голове шумит и глаза на мокром месте. – Как же я рада вас видеть!

– И то верно, я ведь и помереть могла, пока ты там в своей Москве!

– Ох, скажете тоже!.. – испуганно воскликнула я и тут же опомнилась: права тётка Дарья, так оно и бывает…

– Ну, ну, – прижала она меня к своей необъятной груди, – всё путём… Садись. Я и сама проголодалась.

На столе уже стояли разносолы: огурчики-помидорчики, квашеная капуста и поверх неё – пара моченых яблок.

– Праздник живота! И пусть весь мир подождёт! – патетично объявила я, хватаясь за вилку.

– Пущай подождёт, – согласилась тётка Дарья, разливая по рюмкам «огненную воду». – За встречу мы выпили, теперь давай матушку твою помянем… Царствие небесное, земля пухом, – скороговоркой произнесла она и обсосала сморщенный коричневый огурец.

Я тяжело вздохнула:

– Царствие небесное… Всё думаю, как же так произошло: раз – и нет её. Ведь врачи говорили, что шанс есть, что надо лечиться, в конце концов сделать операцию, а тут… Сердце, да?

Тётка Дарья поднесла рюмку к губам и даже открыла рот, но замерла, глядя на меня.

Я выпила, а она положила огурец на блюдце и отвела глаза.

– Что, тёть Даш? – прикрыв рот ладонью, выдохнула я.

– Да ничего, – глухо ответила она и тоже выпила.

Я чувствовала, что между нами повисла недосказанность, и пыталась понять, с чем это связано. Ничего на ум не приходило, к тому же я быстро захмелела с непривычки.

– Ты заключение о смерти видела? – задала вопрос тётка Даша, склонившись над тарелкой.

Я задумалась, а потом к собственному стыду призналась, что нет. Известие о смерти матери окончательно выбило меня из колеи, и я мало что соображала. Тогда я ещё толком не отошла от исчезновения Веры, от её поисков и допросов, от жуткого состояния, которое оставило свой неизгладимый след на моём характере и отношении к миру в целом. Удивительно, как я вообще смогла ассимилироваться в Вологде, но это-то как раз можно было объяснить: я с головой ушла в учёбу, тренировала руку и использовала каждую минуту, чтобы занять себя. По сути, я была ещё совсем ребёнком, но именно желание во что бы то ни стало вытеснить из своей головы все те жуткие воспоминания и помогло мне справиться и не сойти с ума.

– Инфаркт. Она ведь совсем молодая у тебя была, – вздохнула соседка. – Я ведь, главное, видела её, когда она с работы пришла. За дровами вышла, смотрю, бежит. Я ей, мол, Люда, пожара нет! А она рукой махнула и в дом. Ну, думаю, мало ли, приспичило, а я тут со своей брехнёй.

– А этот где был?

– Кто? А, Георгий-то? А он с утра на разработки в лесхоз уехал. За ним машина с инженером ещё утром приехала, я видела, как они с мамкой-то твоей прощались. Вернулся на следующий день, а она… – тётка Дарья ещё раз вздохнула и перекрестилась. – Остыла уж… Как бы мне в окно хоть глянуть! Свет у ней горел. А я что-то умаялась, прилегла на часок, да так и провалилась, будто в болото. А Кольке что, он в чулане храпел. Ему и дела нет, что у соседей делается. Ох-хо-хонюшки… у самой сердце болит, когда об Люде думаю. Врач сказал, что такое бывает, когда нервное что-то…

Я промокнула глаза полотенцем. Понятное дело, столько переживаний…

– Я ведь чего приехала, тёть Даш. Мне следователь позвонил.

– Ох ты ж! И зачем ты ему понадобилась? – нахмурилась тётка Дарья.

– Не сказал. Спросил только, когда могу приехать. Что дело срочное.

– А сама-то что думаешь?

Я пожала плечами и захрустела капустой. Вытерев рот полотенцем, продолжила:

– Ещё я видела, что девушка пропала. Инга Смирнова.

– Да-да. Она на том конце города живёт. Я на рынке слышала, что ищут её.

– Что с ней могло приключиться?

Тётка Дарья понизила голос:

– Поговаривают, девчонка гульнуть любила. С дальнобойщиками её видели в придорожном кафе.

– Думаете, уехала с кем-то из них?

– Ничего я не думаю. Говорю, что слышала. Ты знаешь, я сплетни не люблю, но Зинка… Помнишь Зинку-то, поди? Она в столовке кассиршей работала?

– Не, не помню.

– Так она потом на заправку устроилась, на объездной. Говорит, там больше по деньгам выходит. А у неё двое пацанов, на одни штаны разоришься! Старший-то уж в школу ходит, а младший…

– И что она рассказала? – направила я тётку Дарью в нужное русло.

– Так я ж тебе говорю: видела она эту Ингу. Потом уж, как фотографии-то развесили, она её и признала. Но это ещё в марте было… А тут вроде как на дискотеку ушла и пропала.

…О том, что Вера пропала, я узнала ближе к полудню. Вернее, в официальной версии это звучало как «не вернулась домой после выпускного».

Мысленно возвращаясь в тот день, я каждый раз впадаю в мучительный ступор от невозможности сложить все грани в один пазл. Моё физическое состояние было ужасным. Проснувшись, едва ли не ползком я добралась до кухни и присосалась к водопроводному крану. Я не помнила, во сколько пришла. Мои ноги и руки гудели и ныли от крапивных ожогов и царапин. Постепенно, вместе с холодной водой, ко мне стали возвращаться и обрывки воспоминаний.

Страшно болела голова. Георгия и матери не было. Я порылась в аптечке, нашла обезболивающее и, проглотив сразу две таблетки, рухнула обратно в постель, где забылась глубоким сном. Последней мыслью было написать всем нашим, спросить, всем ли так же плохо, как мне, и как их встретили дома. Судя по всему, я умудрилась проскочить скандал и разборки, раз лежу в своей кровати, хоть и в кошмарном состоянии.

Второй раз меня разбудила мать. Я очнулась оттого, что она изо всех сил трясла меня за плечи. Её голос доносился как сквозь вату, а я никак не могла сфокусировать взгляд. Появившись в комнате, Георгий плеснул мне в лицо холодной воды из кружки.

– Придурок! – хрипло выругалась я. – Совсем сдурел?!

Он смотрел на меня так, словно видел перед собой змею.

– Отойди, не лезь! – взвизгнула мать и тут же расплакалась. – Марьяна, ну как так-то?! Господи, посмотри, на кого ты похожа! Что с твоим платьем?

Я с трудом приняла вертикальное положение, но не удержалась и прислонилась спиной к стене, только сейчас заметив, что до сих пор одета в свой выпускной наряд. Нежно-кремовое платье теперь напоминало половую тряпку. Я запустила пальцы в волосы и обнаружила шпильки, которые скрепляли локоны на затылке. На подушку посыпались сосновые иголки и сухие скукожившиеся листья.

– Ты где была? С кем?

– А то ты не знаешь с кем! – ответил вместо меня Георгий. – Нашла себе друзей…

Взглянув на Георгия, я процедила:

– Не твоё дело! Мам, пусть он уйдёт!

Мне было стыдно. Безумно стыдно, что он видит меня такой.

– Марьяночка, – понизила голос до шёпота мать, – ты мне только скажи… если тебя кто обидел…

– Мам! – мотнула я головой и даже умудрилась не повалиться обратно на подушку. Голова была тяжёлая и мутная. – Никто меня не обижал! Я с нашими была, ты же знаешь! С Сашкой, Ирой, Данькой и Веркой. – Сглотнув сухой комок, я слизала воду с губ и вытерла подбородок.

– Ты меня не поняла, – нервно передёрнув плечами и стараясь донести до моего сознания свою мысль, повторила мать. – Так ведь чаще всего и бывает, понимаешь? Напьются, а потом… ну, это… беременность.

Когда до меня дошло, о чём она мне талдычит, я обомлела.

– Мам, честное пионерское, комсомольское, партийное, не было ничего! Богом клянусь! И вообще, мы не пили!

– За дуру только меня не держи, ладно? – подскочила мать. – Не ожидала от тебя. Ты только посмотри на себя! Где так изваляться можно?

Я обхватила голову, сдавила виски и едва слышно сказала:

– Не валялась я нигде… мы купаться ходили. Костёр жгли.

Мать с такой силой сжала губы, что они стали почти белыми. Её взгляд пробирал меня насквозь. Откуда ей было знать, что на самом деле я сама пытаюсь понять, что со мной произошло.

– Если ты соврала… если…

– Мама, ну хватит! Я тебе не вру!

– Иди помойся! На человека не похожа!

А пока я мылась, к нам прибежала мать Веры…

…– Верку долго искали, да ты и сама знаешь. Поисковый отряд из Вологды приезжал, местные, знамо дело. Я бы тоже пошла, да куда с моими ногами?

Ноги у тётки Дарьи были толстыми, синюшными от переплетённых выступавших вен. Мать заставляла её пить венотоники, но тётка Дарья считала это глупостью и лишней тратой денег.

– Завьялов, начальник лесозаготовки, всё грозился сеткой территорию обнести. А как ты лес огородишь? Народ как шастал, так и шастает. Разве запретишь купаться или за грибами ходить? – сказала она.

– Ну да. Сеткой… выдумал тоже, – согласилась я.

– Ох, Марьяночка, да ведь чего только не выдумаешь, когда припрёт! Поди-ка, в нашенских-то лесах сыщи кого! Почитай, до Череповца сплошная дремучая стена. Но он молодец, предупредительные знаки поставил. С лесоохранной конторой согласовали и поставили.

– Ой, а Светлана Александровна, жена его, как? Совсем я потерялась во времени и пространстве…

– Хорошая женщина, депутат! Предлагали ей место директора в краеведческом музее, отказалась.

– Почему?

– Из художественной школы она ушла. У них же детей не было, помнишь? Но чудеса случаются! Сынок у Завьяловых теперича!

– Ребёнок?

Светлана Александровна была ровесницей моей матери. Она всегда интересовалась моим настроением, считая, что любые эмоции полезны и применимы в творчестве. А как она рассказывала всякие сказки и легенды, заслушаешься! Основы, которые она дала мне во время учёбы в художественной школе, здорово помогли при поступлении в училище. Конечно, Завьялова была своеобразным человеком, с характером. Строгая, но в то же время участливая, всегда умела найти нужные слова, чтобы поддержать и направить в нужную сторону.

– Это ж сколько ей лет было, когда она его родила? – поразилась я. – Действительно чудо. ЭКО, наверное?

Тётка Дарья поджала губы.

– Я к этому делу по старинке отношусь. Оно ведь – или бог дал, или не дал. А нынче как с ума все посходили… скоро детей из семян на грядке выращивать станут.

– Да ладно, тёть Даш. Наука не стоит на месте. Главное, чтобы дети росли счастливыми.

– Ну так-то оно, конечно, так. Но у Завьяловых всё по-другому было. Сынок-то у них неродной.

– Усыновили, – дошло до меня.

– Ой, тут такая история приключилась! – Глаза тётки Дарьи загорелись. – Нашли они его на трассе, представляешь? Бросил кто-то ребёночка на верную погибель и божьего гнева не побоялся!

– Кошмар…

– Новорождённый младенец, вот так-то… Дело вот так же, в июне, было, ты уж тут не жила, они с мужем за берёзовыми ветками в лес поехали и коробку заметили. Какая-то, прости господи, лярва своё дитё, как кутёнка, выбросила. Завьяловы привезли ребёночка сюда. А тут уж и оформили на себя, как разрешение получили. Оно и понятно, кто же откажет таким людям? Святое дело сделали, и бог их за это наградил.

– Искали настоящую-то мать?

– Искали, да где ты её найдёшь?

– В Вологодской области камер понатыкано на дорогах больше, чем в любом другом месте. Можно же как-то…

– Так это за трассой было-то. Уж чего их понесло туда за берёзой, у нас вон и здесь её полно. Для бани всегда этого добра навалом. Но видать, сам бог их туда направил. Никогда мне не понять, как можно ребёнка выбросить! Сволочи, нелюди! Нешто нельзя было в детский дом отдать? Или вон в больницу подкинуть… Изверги…

Мы помолчали.

– Ну вот, можно, оказывается, сыскать в наших лесах пропавшего человека… – вздохнула я.

– Как сказать… вон в Лепёхине женщина ушла за грибами и пропала. Но это уж давненько было, не знаю, помнишь ли?

Я покачала головой.

– Лес – дело такое, заплутать недолго. Но по-разному бывает, конечно. Помню, Колькин друг ещё по молодости на охоту пошёл. Неделю выбраться не мог. Потом рассказывал, что едва с ума не сошёл. Будто леший по кругу водил, всё к одному месту. И смеялся над ним! Вот прям в голос!

– Я столько раз потом была там, на берегу, с полицейскими, что глаза закрою и всё вижу, как наяву, – сказала я. – Вы же не думаете, что… что мы что-то сделали с Верой? – задала я мучивший меня всё это время вопрос.

Тётка Дарья взяла меня за руку и крепко сжала:

– Что ты, что ты, Марьянка! Я ж тебя нянчила с малолетства, не такая ты…

– Не такая! – с жаром и болью подтвердила я. – Я им всё-всё рассказала! Как мы на берег пришли, костёр разожгли, потом купались… – запнувшись, я поморщилась. – А потом что-то изменилось вокруг. Мне страшно стало. Я побежала домой, но было очень темно, страшно. За мной будто кто-то гнался, я слышала шаги. И ещё звуки разные… Никто мне не поверил. Я вот думаю, а я на их месте поверила бы?

– О господи… – Тётка Дарья перекрестилась и жалостливо посмотрела на меня.

– Тёть Даш, я хотела спросить… Только вы не ругайтесь и не смейтесь, пожалуйста. Что, если это леший был?

– Леший? – Тётка Дарья кашлянула.

– Ну да, леший, лешак, лесной царь?

Она сгребла хлебные крошки и зажала их в кулаке. Крякнув, поднялась, затем снова села и высыпала крошки в блестящую от жира сковороду.

– Я уж было подумала, ты про Георгия говоришь.

– Да нет, – покраснела я, вспомнив, как несколько раз при ней называла своего отчима лешим. – Я про настоящего.

– Ну какой леший, Марьяна? Ты ведь вроде грамотная девка.

– Ну да, грамотная, – усмехнулась я. – Просто так спросила.

Тётка Дарья покачала головой:

– Просто так… Я после войны уже родилась. Мы коммунизм строили и в сказки не верили. Меня и крестили-то в дальней деревне, в Лялине, сейчас уж её и нет. Чтобы никто не узнал и не осудил. Раньше строго было. Бабка моя была женщиной верующей, она втихаря свезла меня к тамошнему батюшке. Так она тоже говорила, что всё это суеверия: лешие, кикиморы, домовые… Есть только бог. Говорила, а сама на печку миску с молоком ставила! – усмехнулась тётка Дарья. – Для кого, думаешь?

– Для кота?

– Тю! Для домового! Я однажды полезла и увидела блюдце-то. Спрашиваю, это чё, бабань? А она так бочком стоит, коклюшки перебирает, кружево, значит, плетёт, и не глядя: «Ой, пущай постоит, можа дядька не побрезгует, отведает!» Ну, я мала ещё была, дядька так дядька, потом уж сообразила.

– И что, приходил домовой?

– Ни разу не видала, – хохотнула тётка Дарья. – Но молока на следующий день как не бывало. Думается мне, это соседский кот к нам через форточку бегал и лакомился. У нас-то кошка была хроническая беременная, та на печку никогда не лезла, шапка у ней лежала старая меховая, в ней и спала. А вот соседский кот…

В этот миг с улицы донёсся какой-то утробный рёв, который потом резко оборвался.

Я вздрогнула и испуганно уставилась на дверь, а тётка Дарья сплюнула и ударила по столу кулаком.

– Ну, зараза! Явился!

– Что это?

– Это-то? Сейчас сама увидишь!

С грохотом отодвинув стул, тётка Дарья засучила рукава и направилась к выходу. Я за ней.

За её грузной фигурой я не сразу заметила лежащее возле калитки тело, зато увидела идущего по дорожке вдоль забора Георгия.

– Даш-ш-ш-ка… мать твою… – в этот миг хрипло выдало тело.

– Ах ты ж, гад такой! – замахнулась тётка Дарья, но Георгий остановил её коротким:

– Не надо! Иди!

Куда иди и зачем иди, я поняла, когда распознала в распластавшемся на земле теле дядю Колю.

– Глаза б мои тебя не видели! – запричитала тётка Дарья. – Георгий, ты уж поаккуратнее, как бы башкой его не ударить! А и ударь, чтоб завтра шишак вылез!

– Даш-шка! Я тебе, дуре, подарок при… ик… нёс… – заблеял дядя Коля.

Георгий сгрёб вихляющего ногами соседа и поволок его к дому. Я отошла в сторону, а затем направилась следом.

– Домой иди, – обернулся Георгий.

– Когда надо будет, тогда и пойду, – фыркнула я. Вот ещё, приказывать он мне будет!

– Марьян, скинь с кровати бельё-то, – велела тётка Дарья. – Покрывало только оставь. Проспится, постелю, а так изгадит только. Все штаны испоганил! Ой, матушки! – визгливо заголосила она. – Ой! Ты глянь!

Я не удержалась и засмеялась в голос. На дядьке Коле были брюки и пиджак, изрядно «убитые» временем и образом жизни, а под пиджаком – заляпанная майка. На животе майка оттопыривалась и шевелилась. Когда тётка Дарья вздёрнула её вверх, на пол вывалилось несколько серебристых плотвичек.

– Ай-да дядя Коля! Рыбак! – всхлипнула я, утирая выступившие слёзы.

– М…дак! – припечатала тётка Дарья и тяжело вздохнула.

Георгий потащил дядьку Колю к дивану, но тётка Дарья заворчала:

– Ни-ни, в чулан его!

Я забежала вперёд, убрала подушку и простыню и расстелила тёмное потёртое жаккардовое покрывало. Георгий взвалил стонущего, воняющего рыбой и костром дядьку Колю на кровать и приоткрыл форточку.

– Так и живём, – подытожила тётка Дарья, промокая глаза полотенцем.

– Помочь рыбу-то собрать? – предложила я.

– Не надо, иди, Марьянка, я уж тут сама справлюсь. Спасибо, Георгий! Кабы не ты, валандалась бы я с ним полночи. И на улице не бросишь, чай, не собака. Ишь, пёс смердячий! – замахнулась она полотенцем на мужа.

Георгий кивнул и молча двинулся вон. Мне ничего не оставалось, как последовать за ним. Проситься на постой к тётке Дарье я посчитала неправильным. Ей и без меня хлопот хватало.

Дома я сразу пошла к себе, нашла в шкафу свою старую футболку и достала из сумки зубную щётку. В небольшой ванной, где едва умещалась душевая кабина и унитаз, я огляделась, выискивая изменения или присутствие чужих следов. Конечно, мне было уже всё равно, появился ли у Георгия кто-то, но любопытство брало верх.

Сполоснувшись, я простирнула нижнее бельё и забрала его с собой, чтобы развесить на спинке кровати. На цыпочках вышла из ванной и остановилась в коридоре, прислушиваясь к тому, что происходит за стенкой. Дверь в большую комнату оказалась прикрытой, свет не горел. Я пришла на кухню, чтобы попить, включила свет и обнаружила на столе коробку конфет «Коркунов» и торт «Персидская ночь». Рядом стояла тарелка с нарезанным сыром и колбасой, а на плите – прикрытая крышкой сковорода.

– Ну надо же, – хмыкнула я, разглядывая две толстые свиные отбивные.

Получается, Георгий приготовил праздничный ужин и ждал меня. И в магазин за конфетами и тортом сходил, пока я с тёткой Дарьей селёдкой под самогон угощалась.

Наверное, мне должно было быть стыдно за то, что я его «кинула», но стыдно не было. Было тоскливо, и к Георгию это не имело ровным счётом никакого отношения.

Утолив жажду, я на ощупь вернулась в комнату и юркнула под одеяло. Только закрыла глаза, как в коридоре заскрипели половицы. Я замерла, потом высунула голову и прищурилась, едва различая в потёмках очертания предметов.

Хлопнула входная дверь. Некоторое время я лежала, но потом всё же слезла с кровати и подошла к двери. Приоткрыв её, высунулась в коридор. Мой нос тут же уловил табачный запах. Георгий курил на крыльце. Я постояла немного, поджимая поочерёдно замёрзшие ноги, а потом вернулась в кровать и укуталась в одеяло, словно в кокон.

«На новом месте приснись жених невесте…» – пробормотала я. Этому, кстати, меня научила Верка. Она вообще верила во всякие заговоры и шепотки. А может, не верила, а только делала вид, но я частенько замечала за ней эту особенность: то пальцы скрестит за спиной, то дулю сложит, то пробормочет что-то вроде: «Пусть во сне и наяву будет так, как я хочу!» Как-то я заметила у неё амулет в виде лошадиной головы на простой верёвке. Страшненький, надо сказать, и совсем не похожий на украшение. Вера носила его на запястье левой руки, там, где обычно носят красную шерстяную нитку на счастье, и время от времени поглаживала кривоватую лошадиную морду. И лицо у неё при этом становилось задумчивым и напряжённым.

Вера, Вера… что же такого ты себе нагадала-наворожила, что сгинула с лица земли без следа?

Она была красивой, наша Верка. Я говорю «была» вовсе не потому, что уверена в её смерти, а потому, что не видела её с того самого вечера. Люди ведь меняются и за более короткий срок. Впрочем, кого я обманываю? Поверить в то, что она сбежала и живёт где-то обычной жизнью, было невозможно. К побегу готовятся, откладывают деньги и придумывают какой-то план. А какая причина могла быть у неё для побега?

Вера Зубова себе цену знала и ни за что бы не стала рисковать. Как и все, она хотела красивой обеспеченной жизни. Данька в этом смысле был для неё вполне удачным вариантом. Его мать владела парой вещевых точек на рынке, у отца был шиномонтаж. Сам Данька звёзд с неба не хватал, но вроде как ради Верки старался. Учился так себе, зато смазливый был – поговаривали, что дед у него цыганских кровей.

Я ни разу не видела, чтобы они с ним обжимались где-то по углам, но ходили за руку и сидели вместе за одной партой. На переменах и после школы ребята всегда собирались вчетвером. Наблюдая за ними, однажды я догадалась, что Ира тоже была влюблена в Даню, а Сашка в Иру, и после этого открытия их отношения казались мне каким-то невероятно-захватывающим фильмом, когда ждёшь финал, строишь версии и всё равно понимаешь, что не угадаешь.

Ира Владыкина… С первого по пятый класс она была моей соседкой по парте. Ира – дочка нашего классного руководителя, Альбины Анатольевны. Её мать, завуч школы, вела у нас алгебру и геометрию. Я так боялась её, что зубрила эти предметы больше остальных, и в итоге даже стала понимать. И геометрия, как оказалось, очень пригодилась мне в будущем.

Ирку мать держала в ежовых рукавицах и готовила на золотую медаль. Собственно, так и произошло по итогу. Умница, отличница, белая кость. Уроки всегда вызубрены до последней запятой, дневник хоть на стену в рамке вешай. Всегда отутюженная, отпаренная, с иголочки. Казалось, Ирке всё давалось легко. На самом деле, конечно, это было не так. Голова у Ирки отлично работала, но ей приходилось не только жить в постоянном стрессе из-за пристального внимания, но и почти круглосуточно находиться рядом с матерью. Не каждый такое выдержит. Но Ира умудрялась всё успевать.

Сашка Стрешнев… Если бы не его отец, туго бы нам тогда пришлось. Вообще не представляю, чем бы всё закончилось, не будь его отец начальником городского отдела полиции. Нет, нам, конечно, всё равно пришлось бессчётное количество раз в подробностях рассказывать о том, что произошло. Но нас не заперли в камере, не угрожали и не заставляли придумывать небылицы, чтобы оболгать себя. Подозреваю, что Стрешневу-младшему дома досталось по самое не балуйся, но точно знаю, что такому, как его отец, я бы на его месте врать не стала. Тяжёлый мужик, умеет надавить так, что ты готов перед ним всю душу вывернуть наизнанку, а потом ею же вытереть залитый собственными слезами пол. Лично я так себя и чувствовала, когда оказалась в кабинете следователя во время допроса в присутствии Сашкиного отца. Всё это время с нами была школьный психолог, но, судя по её бледно-зелёному лицу, ей самой требовался врач.

Сашка ухаживал за Ирой. Я бы не удивилась, если бы они поженились после школы. Социально они были равнозначными фигурами. Своего рода «золотая молодёжь» нашей школы, на которую все равнялись и кому все хотели понравиться. На любых школьных мероприятиях Стрешнев и Владыкина становились ведущими. Они отлично смотрелись вместе. Но, как я уже говорила, Ире нравился Даниил…

Первое время я ещё заходила на их странички в надежде хоть на какую-то информацию. Я не писала никому из них, потому что по натуре своей была человеком мнительным. Боялась стать обузой и нарваться на грубость. То, что они приняли меня в свою компанию, явилось для меня одновременно и неожиданностью, и счастьем, и ответственностью. Да, я воспринимала это именно так, не понимая, чем заслужила их благосклонность.

Вера Зубова… У неё были совершенно обычные родители. Я бы даже сказала, посредственные. Её мать – крикливая разбитная тётка с выкрашенной пергидролью мочалкой на голове, а отец – монтажник в городской муниципальной стройконторе, два младших брата-погодка. Обычная семья в рамках Бабаева. И тут Верка – королевишна!

Симпатичных девчонок у нас в городе было предостаточно. Та же Ирка, например. Но Вера была необыкновенной. Глядя на неё, я стала понимать, что счастье не в дорогих шмотках. Хорошо, конечно, одеваться как с обложки, но если у тебя нет такой сияющей кожи, натуральных белокурых волос и синих глаз, как у Веры, то это вроде уже и не то.

Я была серой мышкой до того, как стала выигрывать в конкурсах. Обо мне даже написали в газете, что, разумеется, не осталось незамеченным. Всё чаще я ловила на себе изучающий взгляд Веры. Но я бы не смогла затмить её и даже не пыталась.

Когда они меня приняли, я оказалась на седьмом небе от счастья. Даже мои победы не могли радовать больше, чем возможность быть рядом с ней и её друзьями. Однако мать не разделяла моих чувств, и я знаю, что виноват в этом был мой отчим, Георгий.

Однажды я услышала, как он говорил ей, чтобы она приглядывала за мной, потому что я ещё глупая и со мной может случиться всё что угодно. Что я верю всем и каждому и вообще выбрала компанию не по себе. Мол, эти-то могут себе позволить всё что угодно, а мы – простые люди. Мать охала и соглашалась с ним. Я спорила, убеждала, что раз все уроки сделаны, то я имею полное право гулять с кем мне вздумается, но в итоге все сходилось к одному: мне было велено соответствовать правилам. Конечно, я взбрыкивала, но потом соглашалась, чтобы не расстраивать мать. Я любила и жалела её, но злилась, потому что мнение Георгия она ставила выше моего.

Я делилась своими переживаниями с Верой и остальными и получала подтверждение тому, что мой отчим не кто иной, как самый настоящий абьюзер. Так что я мечтала лишь о том, чтобы выбраться наконец из-под этой опеки как можно быстрее, и страдала оттого, что не могу остаться. Я задыхалась и ревновала друзей к их свободе и при каждом удобном случае бежала к ним.

Мне было интересно с ними. Как заворожённая, я слушала их разговоры, хотя мало что в них понимала. Они обсуждали фильмы, которые я не смотрела, компьютерные игры, в которые я не играла, и много чего такого, о чём я не имела ни малейшего представления. Видя моё удивлённое лицо, Вера частенько разъясняла мне ту или иную вещь так, как умела только она – приподняв ровную, словно нарисованную бровь, она склонялась к моему уху и, щекоча тёплым дыханием, шептала что-то вроде: «На самом деле этот фильм совершенно идиотский, его смотрят только из-за одной сцены, где… ну, ты понимаешь?» Я краснела и кивала, а Вера утыкалась в моё плечо и тихо смеялась. Довольно быстро я сообразила, что смеётся она над моей реакцией, но мне не было обидно.

Самое интересное, что за то недолгое время, которое мы были вместе, я приобрела и кое-что полезное: во мне обнаружилось умение распознавать чужие невербальные эмоции, что в последующем дало возможность заранее понимать, стоит ли общаться с тем или иным человеком или нужно уходить раньше, чем наступит разочарование.

После того что с нами случилось, я всё ждала, что кто-нибудь из них напишет мне. Переживания за Веру и за остальных вымотали меня, выпили из меня всю радость. Это была самая настоящая депрессия, из которой я выкарабкалась, только переехав в Вологду. Смена обстановки, новая жизнь, потребность удержаться на новом месте и любимое занятие скоро поглотили меня без остатка. Это была призрачная, но свобода, потому что отчим, вместе с его косыми взглядами и правилами, остался в Бабаеве. А мать… она выбрала его, так что тут я ничего не могла поделать.

Я бы никогда не назвала предательством отчуждение, с которым мне пришлось столкнуться. Я не винила своих друзей, потому что понимала, как им плохо. Так же плохо, как и мне.

…Открыв глаза, я заворочалась и с трудом выпуталась из одеяла. Мне стало нестерпимо жарко. То ли от духоты, то ли от селёдки, то ли от собственных мыслей.

Да, я прекрасно осознавала свою непримечательность, и именно это дало мне толчок к получению образования. У меня был купленный в кредит ноутбук, на который я установила программу и по ней училась фотошопу. Впоследствии мне это очень пригодилось. Я открыла для себя новые возможности заработка в сети на чертежах и дизайн-проектах. По копеечке, как говорится.

В общем, всё это время жизни моих друзей существовали параллельно моей и нигде не пересекались.

Но мысли о Вере никогда полностью не оставляли меня. Неизвестность – хуже смерти. Мне было очень жаль её родителей, потому что эта неизвестность казалась мне невероятно тяжёлой и мучительной, я ощущала её на физическом уровне.

Я закрыла лицо и надавила пальцами на веки. Перед глазами встало лицо Дениса Перчина. Он смотрел на меня, чуть склонив голову и нахмурив густые брови. Я заворочалась, пытаясь улечься поудобнее, пружины кровати надсадно заскрипели.

«На новом месте приснись жених невесте…»

– Спокойной ночи, Денис Александрович, – прошептала я в темноту и тяжело вздохнула.

5

Остаток ночи я проспала как убитая, а когда проснулась, первым делом решила больше не поддаваться душевным провокациям. Ну нет у меня на это ни времени, ни сил. Нужно подготовиться ко встрече со следователем и выяснить наконец, зачем я им понадобилась. Все мои домыслы, которыми я порядком измучила себя, могли оказаться совершенно напрасными.

Я не заметила, когда встал Георгий, не слышала ни его шагов, ни шума воды в ванной, хоть стена моей комнаты и примыкала к ней. Сказались усталость с дороги и, повторюсь, мои душевные терзания, порядком меня вымотавшие.

В доме было тихо. Я заглянула в большую комнату и увидела, что бельё на диване аккуратно сложено, шторы раздвинуты, и даже на столе воцарилось какое-то подобие порядка. Меня это озадачило.

Вчерашний ужин был убран в холодильник. Я поставила чайник на плиту и отправила в рот несколько пластинок заветрившегося сыра. Затем набрала номер следователя.

– Это Марьяна Шестакова, – представилась я, когда на другом конце взяли трубку. – Вы мне звонили… Я знаю, что сегодня воскресенье. Но вы сами сказали срочно, вот я и… Куда? Да, знаю. Да, хорошо.

Я отняла от уха телефон и посмотрела на экран, словно надеясь увидеть там лицо своего собеседника. Отступать было некуда.

Здание, в котором находился отдел полиции, было мне хорошо известно. Привычно проверив паспорт, я закинула сумочку через плечо и отправилась туда. Дверь в дом просто захлопнула, справедливо полагая, что раз Георгий не дал мне ключей от нового замка, значит, не посчитал нужным. Или попросту забыл, что у дома есть ещё одна хозяйка.

Я шагала по улице и надеялась, что не встречу никого из своих знакомых. Странное чувство, когда всё время хочется обернуться и проверить, не смотрит ли кто-нибудь тебе вслед. В Москве со мной такого никогда не было, хотя в толпе, а особенно в метро, все друг дружку разглядывают, если нет других занятий вроде книги или телефона. И ничего, никого это особенно не раздражает. Здесь же всё по-другому. Думаю, новость о моём появлении в Бабаеве уже разнеслась по городу. И всё же я надеялась, что это событие не привлечёт ко мне ненужного внимания. Всё течёт, всё меняется, за эти пять лет интерес к этой истории наверняка уже поостыл.

Пару раз я вздрагивала, когда слышала автомобильные гудки. Но машины проезжали мимо, а я еле сдерживалась, чтобы не припустить трусцой. Здесь все ходят размеренно, а не бегут, пытаясь успеть в последний вагон электрички.

Я остановилась напротив двухэтажного кирпичного здания, отметив новые оконные рамы и свежевыкрашенные в белый цвет двери. Если мне не изменяла память, раньше они были коричневого цвета.

– Здрасте, – сунула я паспорт в окошко дежурного.

– Вы по какому вопросу?

– Я только что разговаривала со следователем. Он сказал, чтобы я подошла сюда.

– К какому следователю?

– К… – и тут на меня нашёл ступор. – К…

Подобного со мной никогда не случалось. Я испытала самый настоящий шок оттого, что не могла вспомнить его фамилию. Что-то витало в воздухе, но то ли от волнения, то ли от всех этих мыслей, которые одолевали меня, я никак не могла собраться.

– Как же его… дерево… точно, дерево… – судорожно бормотала я, пытаясь найти нужную ассоциацию.

– Дуб? – донеслось сбоку.

Я вздрогнула и покосилась на говорившего. Это была высокая девушка, на беглый взгляд немногим старше меня. Я успела заметить лишь зачёсанные в высокий хвост каштановые волосы, чёрную водолазку и серый пиджак.

– Нет, не дуб. Сейчас… Черёмуха! Фух, просто же! Следователь Черёмухин, – почти выкрикнула я в сторону дежурного. Совершенно дурацкое состояние.

Девушка издала короткий смешок, забрала у дежурного какой-то конверт и пошла дальше по коридору.

Дежурный переписал мои данные, выдал паспорт и кивнул в сторону коридора.

– В десятый кабинет идите.

Я поспешила на поиски нужного кабинета и нашла его тут же, на первом этаже напротив туалета. Из-за двери раздавались голоса, перемежающиеся громким смехом, и возгласы: «С днюхой!»

Я постучала, затем ещё раз и, услышав: «Да входите уже!» – вошла.

– Мне к Черёмухину… – пробормотала я, растерянно озираясь. Вокруг стола с накрытой «поляной» стояли или сидели человек шесть мужчин в форме и в штатском, а девушка, которую я мельком видела на пункте дежурного, находилась за другим столом, на котором высилась целая гора папок и работал компьютер.

– Это к тебе, Тёмыч! – Один из мужчин в форме толкнул под локоть другого – в синем свитере и джинсах, в одной руке которого находился до краев наполненный коричневой жидкостью стакан, а в другой долька лимона. Пузатая бутылка с надписью по-грузински стояла посреди импровизированного застолья, соседствуя с солёными огурцами и нарезанными яблочными дольками.

Лицо Черёмухина скривилось, выдавая мучительную борьбу между долгом и желанием. Мне даже захотелось махнуть рукой и сказать, мол, пейте-пейте, гражданин начальник, не грейте зря. Но коньяк как раз любит тепло, так в нём раскрывается вся палитра вкуса или букета. Сама я в этом не особо понимала, за пять лет только вчера и прикоснулась к «прекрасному», хотя прошинский самогон – это тоже своего рода «искусство».

Следователь Черёмухин вздохнул, попробовал было поставить стакан, но ценный напиток грозил выплеснуться через край.

Девушка подняла голову и несколько секунд переводила взгляд с него на меня и обратно, а я замерла, наконец рассмотрев её лицо.

– Вы по какому вопросу? – спросила она, указывая на свободный стул перед собой.

– Это по делу Зубовой, – ответил за меня Черёмухин. – Одна из этих…

Я растерялась. Что значит, из этих?.. Но вслух ничего не сказала, села и придвинулась к столу девушки, положив сумку на колени.

– Здравствуйте. Мне позвонил следователь Черёмухин. Времени у меня мало, так что…

– Какие все занятые! – поддел он меня.

Когда я обернулась, Черёмухин уже жевал лимон, и лицо его, поначалу показавшееся мне довольно симпатичным, перекосилось.

– Правильно ли я поняла, что дело касается Веры Зубовой? – с места в карьер спросила я. Других причин я просто не видела.

– Этим делом занимаюсь я, – громко пояснила девушка. – А капитан Черёмухин выполнял мой приказ.

– Молодым везде у нас дорога! – продекламировал кто-то из мужчин.

– Вольному воля, да, товарищ Казбич? – подхватил другой.

Внешне она никак не отреагировала на реплики, а я так вообще ничего не понимала.

– Поторопился ты, Тёмыч, такую свидетельницу мимо себя пропустил, – заметил ещё один. – Глядишь, вечером бы в киношку собрались! Девушка, а вы какое кино предпочитаете?

У меня возникло стойкое ощущение, что приехала я зря. Если бы дело приобрело новый оборот, то вряд ли сопровождалось шуточками, смеяться над которыми совершенно не хотелось.

У девушки, судя по всему, было такое же мнение.

– Вы не могли бы перейти в другой кабинет? – неожиданно ледяным тоном велела она.

Мужчины забухтели, но всё же собрали нехитрые закуски и недовольной толпой ринулись вон из кабинета.

– Удачи! – язвительно улыбнулся, а затем подмигнул мне Черёмухин.

– Начальство на выходных, – скупо пояснила девушка, и это не было похоже на извинение. Скорее, на констатацию факта. – Давайте знакомиться. Меня зовут Воля Дмитриевна Казбич, я следователь.

– Как? Воля?

– Да, Воля. Имя такое.

Я не могла удержаться от того, чтобы самым наглым образом не рассматривать её. С точки зрения художника, красота – понятие относительное и в контексте искусства всегда дополняется присущими определённой эпохе особенностями. Я сидела чуть левее и, когда она поднимала голову, отрываясь от раскрытой папки, видела её профиль с правой стороны. У неё были идеальные пропорции черепа, прямой нос, ровный округлый подбородок и красивые пухлые губы.

Но левая сторона её лица была обезображена шрамом, который начинался над бровью, делил её пополам и криво уходил через верхнее веко к скуле. Несмотря на это довольно-таки отталкивающее зрелище, я вдруг поймала себя на мысли, что получаю эстетическое наслаждение от его вида. Сложно объяснить. Возможно, именно факт того, как она держалась, совершенно не смущаясь уродливого шрама, придавал законченность её образу.