Икона

ISBN:9798230819301

Отче наш, сущий на небесах, да святится имя Твое,

да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя и на земле, как на небе.

Хлеб наш насущный дай нам на сей день,

и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим,

и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого.

Декабрь 1941 года.

Монах Петя не двигался. Он даже не думал. Пот медленно капал с его лба. Всё вокруг было пронизано секретностью и спешкой. На улице всё ещё был день, но в сталинском подземном бункере в центре Москвы царил тихий мрак. Петя представлял, как на Востоке появляется луна и как редкие звёзды проступают на бледной синеве неба.

Хотя его терзали бесчисленные мысли, монах Петя был погружён в терпкую благость бесконечности. Он чувствовал, как в нём занимается та тёмная заря – надежда, если слово «надежда» вообще может быть применимо к грохоту немецких орудий, отдающемуся эхом по Москве.

Сейчас ему казалось, что он избежал всякой опасности, находясь на глубине 150 метров под землёй. То, что придавало этому измученному монаху какую-то странную прелесть в этот момент спокойствия, который он переживал, – это глубокий мир и на земле, и на небе. Слышался только звук вентилятора, нагнетающего свежий воздух с поверхности. Этот звук был ровным, а его гул оставался почти незаметным, переходя в привычку.

Он выпрямился. Свёрток в его руках становился всё тяжелее и тяжелее. Его взгляд был странным и неподвижным. Он смотрел на большие, белые двери, на которых сияла красная пятиконечная звезда. За этими дверями происходило что-то необычное…

Была зима 1941 года. Немцы приближались к Москве. Россия находилась на грани гибели. В те дни почти никто не верил в победу. Горожане видели вокруг только крах. Повсюду царили паника и хаос, страх и отчаяние. Сталин стянул дивизии для обороны Москвы, вспоминая многие из них по памяти, а затем лично обзванивал их командиров. Сотрудники НКВД высыпали на улицы, расстреливали дезертиров, даже дворников, которые пытались сбежать. Было принято решение остаться и сражаться. «Само присутствие Сталина в Москве, – говорил лидер Коминтерна Димитров, – стоило одной сильной армии». Конец колебания придал Сталину бодрости. Когда один комиссар позвонил обсудить эвакуацию на восток, Сталин перебил его:

– Узнай, есть ли у ваших товарищей лопаты.

– Простите, товарищ Сталин?

– Есть ли у них лопаты?

Комиссар спросил у кого-то: «Есть у вас лопаты?»

– Какие лопаты, товарищ Сталин – обычные или какие-то другие?

– Не имеет значения.

– Да, лопаты есть. Что с ними делать?

– Скажите своим товарищам, – спокойно ответил Сталин, – пусть возьмут лопаты и выроют себе могилы. Мы не оставляем Москву. И они не уйдут…

Немецкие танки всё ещё продвигались по мёрзлому снегу, и Москве грозило окружение. У Жукова больше не было резервов. С июня Сталин потерял три миллиона солдат. Его знаменитый маленький кожаный блокнот был буквально пуст. Как деспотичный хозяин лавки с помощью своего толстого сына-бухгалтера, Сталин ревниво берег свои тайные резервы, а Маленков сидел рядом с ним и считал их. Когда Сталин спросил одного генерала, что могло бы спасти Москву, тот ответил: «Резервы».

– Каждый идиот, – вспылил Сталин, – сумел бы защитить город с резервами. – Он великодушно дал генералу пятнадцать танков, на что Маленков заметил, что это всё, что осталось. Ужасает то, что огромная армия этой необъятной империи за несколько месяцев сократилась до пятнадцати танков.

Информационная служба Третьего рейха в Берлине сообщила, что Россия «кончена», но железная и бережливая манера Сталина распоряжаться резервами в сочетании с жестокой и мастерской манерой Жукова сражаться оставляла свой отпечаток на немцах. Их техника ломалась на льду и в грязи, а люди выматывались и замерзали. Они снова остановились для подготовки последнего удара, уверенные, что Сталин исчерпал все свои ресурсы. Но в его кожаном блокноте была одна страница, которую они забыли.

Дальневосточная армия Сталина в 700 000 человек охраняла границу с Японией, но в конце сентября Рихард Зорге – шпион, которого Сталин называл «сводником», – сообщил, что Япония не нападёт на Россию. Двенадцатого октября Сталин посоветовался со своими дальневосточными соратниками, которые на основании отчётов своих разведчиков подтвердили, что Токио не имеет враждебных намерений.

Каганович организовал непрерывные железнодорожные перевозки, которые в короткие сроки перебросили 400 000 отдохнувших солдат, 1 000 танков и 1 000 самолётов через евразийские просторы – одно из самых решительных логистических чудес Второй мировой войны. Последний поезд отправился 17 октября, и эти тайные легионы начали сосредотачиваться в тылу Москвы.

Когда началась Великая Отечественная война, Патриарх Антиохийский Александр III обратился с посланием к христианам всего мира с просьбой о молитвенной и материальной помощи России. В те дни у русской земли оставалось совсем мало истинных друзей. Великие молитвенники были и в самой России, такие, как иеросхимонах Серафим Вырецкий. Тысячу дней и ночей молился он о спасении земли и народа России в те тяжелейшие годы, когда землю терзали враги. Но, как и в 1612 году, по Промыслу Божию для явления воли Божией и определения судьбы народа и земли Русской был избран друг и молитвенник для неё из братской Церкви – митрополит Ливанских гор Илия (Антиохийский патриархат). Он знал, что значит Россия для мира. Он это знал, и потому всегда молился о спасении русской земли, о просвещении народа.

После призыва Александра III митрополит Илия начал пламенно и всем сердцем молиться за спасение России от гибели, от вражеского нашествия. Он решил затвориться в келье и молить Матерь Божию, чтобы Она открыла ему, чем он может помочь России.

Ноябрь 1941 года

В Ипатьевском монастыре в те дни жилось скудно. Ели за пустыми столами – суп на воде, изредка картошка, и на этом всё. Немцы стояли у ворот, ходили слухи, что Гитлер забронировал ложу в Большом театре. Всё было страшно, а никто не боялся. На церковных ступенях собирался народ, во дворах открывались мастерские по изготовлению винтовок. Казалось, у всех не хватало времени.

В дверях церкви стоял митрополит Ливанских гор Илия. Его мрачный взгляд скользил по толпе. В воздухе чувствовался запах пороха, он жёг ему ноздри. Он был чистой, но мрачной совестью. По натуре он был безусловным. Он был священником, митрополитом – а это серьёзная вещь. Человек, как и небо, может быть мрачным или светлым, достаточно лишь, чтобы что-то сотворило в нём тьму. Священство породило в Илии тьму – служение при коммунизме, под Сталиным.

То, что в нас рождает ночь, может зажечь и звёзды. Илия был полон добродетелей и истин, но они сияли во мраке, подавленные сталинским правлением.

Он был прежде всего упорным. Пользовался размышлением, как клещами. Считал, что может оставить мысль, только когда доведёт её до конца. Знал много языков, постоянно их учил. Сталин убил в нём веру, догма в нём умерла. Вглядываясь в себя, он ощущал себя искалеченным. И поскольку он не мог избавиться от священника, он стремился снова стать человеком, но суровым путём. Когда у него отняли церковь, он принял Отечество. Когда ему запретили церковь, он принял всё человечество.

Его родители хотели, чтобы он стал священником, чтобы вывести его из народа, а он вернулся в народ. И вернулся страстно. Смотрел на страдания с каким-то страшным возбуждением. Из священника он стал философом, а из философа – бойцом.

Ему было запрещено любить Бога, Иисуса Христа, проповедовать, и он начал ненавидеть. Ненавидел Сталина, коммунизм, ненавидел настоящее. Сильными криками он взывал к будущему – он предчувствовал его, заранее видел, догадывался, что оно будет величественным, что церковь вновь вернётся в Россию с триумфом. Он понимал, что жалкую человеческую нищету должно положить конец чем-то, что одновременно станет освобождением России и возвращением церкви на сцену. Он издали боготворил катастрофы.

Эта катастрофа наступила в 1941 году и застала его готовым. Илия полностью посвятил себя этой огромной задаче. Разум не знает сострадания. Он пережил славные революционные годы и ощутил потрясения всех этих вихрей. Видел, как разрастается революция, октябрьские дни 1917-го, гибель Романовых, конец феодального строя. И хотя он уже был почти стар – ему было шестьдесят, а священник стареет быстрее других, – он начал расти.

Пришествие нового врага на его землю, который безжалостно убивал и разрушал всё на своём пути, пробудило в нём пыл помочь своему народу в борьбе за свободу. Из месяца в месяц он наблюдал, как разворачиваются события, и с каждым месяцем он становился всё больше.

Поначалу он боялся, что немцы отступят, изучал их тактику, и чем страшнее она была, тем спокойнее он становился. Он хотел, чтобы Церковь, увенчанная звёздами будущего, как и Иконы святых, а прежде всего Икона Казанской Богородицы, стала щитом, который спасёт Россию от гибели. Хотел, чтобы её божественная сила при необходимости поразила злых духов адскими молниями и вернула им ужас за ужас.

Митрополит Илия был из тех людей, которые имеют и слушают свой внутренний голос. Он всё знал – и в то же время ничего не знал. Он был слепо уверен, как стрела, которая видит только цель и летит к ней. На войне нет ничего страшнее прямой линии. Илия шёл прямо.

Он глубоко вдохнул воздух ещё раз и вошёл в церковь. Спустившись в катакомбы под храмом со свечой в руке, он пошёл по извилистому коридору. Коридор, к удивлению, был сухим и пах скошенным сеном. В конце коридора он открыл дверь и оказался в пустой каменной комнате, в левом углу которой ярко сияла, ослепительным светом, Казанская Икона Богородицы. Он перекрестился при входе, подошёл к иконе, трижды перекрестился, поцеловал её и опустился перед ней на колени со сложенными в молитве руками. Тишина была гробовой, ни один звук с земли не достигал этого места. Слышался только его тихий голос, отражавшийся от каменных стен:

Богородице Дево, радуйся, благодатная Марие, Господь с Тобою. Благословенна Ты между женами и благословен плод чрева Твоего, ибо Ты родила Спасителя душ наших.

Богородице Дево, радуйся благодатная Марие, Господь с Тобою. Благословенна Ты в женах и благословен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших.

Богородице Дево, Дево-сила, спасение наше, Богородице, творящая чудеса, взгляни милостиво и снисходительно на Своих смиренных рабов, услышь нас человеколюбиво и помилуй.

Вот, наши враги собрались против нас, чтобы уничтожить нас и разрушить святыни наши. И Ты, всё ведающая, знаешь, что они неправедно восстали на нас и что мы не можем противостоять их множеству, если Ты не поможешь нам.

И вот, мы, грешные и недостойные, каемся и со слезами молим Тебя: Богородице Дево, помоги нам, Спасительница наша, и избавь нас ради славы имени Твоего, чтобы не сказали враги наши: «Вот, оставил их Бог, и нет того, кто их избавляет и спасает», но чтобы все народы узнали, что Ты – Матерь наша, а мы – чада Твои, всегда защищаемые Твоей властью.

Аминь.

Тем временем монах Петя пошёл в лес за дровами.

Он был молод и быстр. Он мог уйти далеко – как говорил митрополит Илия, мог бы обежать землю за день, не уставая. Тропа привела его на голый холм, откуда открывался широкий вид: весь белый горизонт, с востока до Волги.

Какой-то дым привлёк его внимание.

Нет ничего хуже дыма, нет ничего страшнее дыма. Бывает добрый дым, бывает злой дым. Густота и цвет дыма показывают всю разницу между миром и войной, между братской любовью и ненавистью, между гостеприимством и могилой, между жизнью и смертью. Дым, поднимающийся над деревьями, может означать самое дорогое на свете – очаг, или самое страшное – пожар. Иногда всё счастье человека, равно как и всё его несчастье, содержится в том дыму, который разносит ветер.

Дым, который наблюдал Петя, вызывал тревогу.

Он был чёрный, а потом внезапно становился красным, будто кострище, откуда он клубами поднимался, затухает, а под ним всё ещё тлеет огонь. И поднимался он над колхозом Матвеевским.

Петя поспешил туда. Он уже был уставшим, но хотел увидеть, что произошло.

Он достиг холма, под которым лежали колхоз и село.

Колхоза и села больше не было. Горела груда развалин – это был колхоз Матвеевский.

Гораздо печальнее видеть, как горит изба, чем дворец. Грустна изба в огне. Когда разрушение обрушивается на нищету, когда ястреб бросается на червяка, что-то необъяснимое ранит сердце.

Петя вспомнил библейскую легенду: человек может превратиться в соляной столп, если посмотрит на пожар. Он на мгновение действительно окаменел. Он застыл перед картиной разрушения, которую видел. Это уничтожение завершалось в тишине. Не слышалось ни одного стона, с этим дымом не сливался ни один человеческий вздох. Огонь пожирал село, и слышались только треск балок да потрескивание крыш.

Петя спустился с холма. Приближался к руинам, крадучись, словно тень.

Дошёл до ворот и заглянул во двор. Его охватил ужас.

Посреди двора лежала чёрная груда, освещённая пламенем. Это была куча людей – мёртвых. Вокруг груды расплывалась лужа, окрашенная в багровый – это была кровь.

Петя поспешно перекрестился трижды. На глазах выступили слёзы – он знал этих людей.

Он приблизился ближе и начал всматриваться. Все они были босыми – и старики, и молодёжь. На них была их одежда, хотя он заметил несколько женщин без одежды. Петя осматривал трупы – все были мертвы, все были расстреляны.

Когда он собрался уйти, он бросил взгляд в сторону и за стеной заметил женские ноги в туфлях. Он приблизился.

У стены, прислонившись спиной, сидела девушка. Она была синяя от холода, с открытым ртом. Её глаза были закрыты, видимых ран на голове не было. Её платье, превратившееся от тяжёлого труда в лохмотья, при падении раскрылось, обнажив её полуобнажённое тело.

Петя наклонился над ней. Обнажённая грудь торчала перед его глазами. Он нежно приложил руку к её груди, пытаясь почувствовать удары сердца. Он ощутил, как в нём просыпается мужская природа. Под рукой он ощутил слабое биение – значит, она была жива. Его возбуждение угасло.

Внезапно девушка открыла глаза и сквозь синие, стиснутые губы прошептала:

– Воды?

Петя без слов опустился рядом с ней и нежно обнял её. Он дал ей напиться – один, два глотка воды из своей фляги. Внезапно вокруг всё стихло.

– Все погибли? – спросила она охрипшим голосом.

Петя молча кивнул, что означало «да».

– Кто это сделал? – спросила она.

– Немцы. У них мёртвые головы на касках, – сердито ответила девушка сквозь зубы и начала задыхаться, кашлять.

Петя быстро вскочил на ноги, подхватил её под руку и начал поднимать. Девушка закашлялась кровью. Он заметил, что его правая рука окровавлена. Он пригляделся к её телу и увидел глубокую рану на спине.

– Злодеи выстрелили ей в спину, – пробормотал он с яростью.

Лес был совсем рядом с колхозом. Он быстро смастерил носилки из веток, уложил на них девушку и пошёл по заснеженной тропе. Ему повезло – носилки хорошо скользили, и он не сильно уставал. Время от времени он останавливался, растапливал снег, чтобы напоить её водой, проверял пульс.

Под вечер он достиг монастыря. Во дворе горели большие костры, вокруг которых грелось множество людей. Он передал девушку врачам и побежал искать Владыку, чтобы рассказать всё, что видел. Он встретил монаха Иннокентия, и тот сказал ему, что Владыка затворился в каменной подземной келье, куда не проникал ни один звук с земли, где не было ничего, кроме Иконы Божией Матери. Он также сообщил, что с тех пор, как Владыка там затворился, он не ест, не пьёт, не спит – только молится, стоя на коленях перед Иконой Богородицы, перед которой горит лампада. Ещё он рассказал, что Владыка приказал каждое утро приносить ему сводку с фронта – сколько убито людей и докуда дошёл враг.

Петя сел на ступени перед церковью. Крестьяне говорили у раненой девушки, чьё бледное лицо освещала луна, и испуганно причитали:

– Всех убить!

– Всё сжечь!

– Господи Боже, помоги нам!

Той же ночью Илия услышал крики и вопли могучего русского народа. Он вспомнил рассказы о 1579 году, во времена царствования Иоанна Васильевича Грозного, когда с Божьей помощью был покорён город Казань, столица татарского царства. В том городе девочке Матроне во сне явилась Пресвятая Богородица и сказала ей, что на месте, где стоит их дом, спрятана Её икона, и повелела сообщить об этом духовной и светской власти города. Это сновидение повторялось несколько раз. Матрона рассказала всё своей матери, но та не обратила внимания на слова малолетней дочери. Наконец девочка увидела икону в огненных лучах и при этом услышала страшный голос:

– Если ты не сообщишь мои слова, я явлюсь в другом месте.

На этот раз мать вняла мольбам дочери и вместе с ней пошла к архиепископу и воеводам, но те не хотели им верить. Тогда, вернувшись домой, мать сама начала копать землю в указанном месте. К ней присоединились и другие, но ничего не нашли. В конце концов, когда девочка Матрона сама начала копать, была найдена и извлечена из земли Икона Пречистой Богородицы. Её торжественно и с великим почётом перенесли в церковь, где она прославилась чудотворениями.

Илия очнулся и продолжил коленопреклонённо молиться. Он начал размышлять, если бы он заснул, может быть, и к нему во сне явилась бы Божия Матерь. Колени сильно болели, и всё чаще он мечтал о кровати.

Прошло три дня с тех пор, как Илия начал своё бдение. 1941-й был бурным годом. Буря во всей своей ярости и во всём своём величии. Всё это было хорошо для Илии. Его духу соответствовала эта безумная и дикая военная среда. Он, словно орёл, внутри был спокоен, а снаружи имел склонность к опасности. Некоторые дикие, но спокойные натуры созданы для шторма. Его душа была ураганной.

Илия был безупречным человеком, считающим себя непогрешимым. Решение выйти перед миром и сообщить, что в огненном столпе ему явилась сама Божия Матерь и возвестила, что он, Илия, избран истинным молитвенником и другом России, чтобы передать Божий наказ земле и русскому народу, имело эпические последствия. Именно этого он и хотел…

Декабрь 1941 года

Двери открылись, и бледнолицый гвардеец посмотрел в сторону Пети.

– Зовут тебя, заходи, – обратился он к нему.

Петя медленно встал с ношей в руках и пошёл за гвардейцем. Перед ним показался большой стол. Во главе стоял лично он – Иосиф Виссарионович Сталин. В те времена он обладал властью непреклонных людей. Никто никогда не видел его плачущим. Недосягаемая, ледяная добродетель. Это был человек, внушавший страх. Рядом с ним стоял маленький лысый человек с круглыми очками – опасный Берия. С другой стороны – митрополит Ленинградский Алексий. Сталин держал в руке какой-то документ и громко читал:

– Если всё, что было повелено, не будет исполнено, Россия погибнет.

По всей стране должны быть открыты церкви, монастыри, духовные академии и семинарии.

Священники должны быть возвращены с фронтов и из тюрем, им надлежит начать служение.

Сейчас готовятся сдать Ленинград. Его сдать нельзя.

Нужно вынести чудотворную икону Казанской Божией Матери и крестным ходом обойти с ней город. Тогда ни один враг не ступит на его святую землю. Это избранный город.

Перед Казанской иконой нужно отслужить молебен в Москве. Потом её нужно перенести в Сталинград, который ни в коем случае нельзя сдать врагу.

Казанская икона должна идти с войсками до границ России.

Когда война закончится, митрополит Илия должен приехать в Москву и рассказать, как была спасена страна.

Сталин положил бумагу на стол, снял очки и остро посмотрел на Петю.

– Открой икону, мальчик! – прозвучал повелительный голос.

Петя осторожно положил икону на стол и начал медленно снимать с неё тряпки, в которые она была завернута. Некий странный свет стал распространяться по бункеру. Все онемели. Сталин смотрел на икону. Берия поглядывал на Сталина. Митрополит Алексий – на обоих.

– Закрой икону, – на этот раз раздался голос Сталина.

И Петя накрыл её.

Сталин нехотя ещё раз бросил взгляд на депешу, полученную от митрополита Илии. Все молчали и смотрели в пол. Сталин не любил, когда на него таращатся и чего-то ждут. Он вообще не любил, когда от него что-либо ожидали.

Он взял трубку в зубы и медленно раскурил её. Дым медленно поднимался к потолку. Уже заметно расслабившись, он приказал слугам разлить бурбон для всех.

Ему не хватало окон в этом бункере. Сейчас он бы подошёл и посмотрел на панораму Москвы – это помогало бы ему лучше мыслить.

– Ну что, народ, что будем делать? – спросил Сталин.

– Икона чудотворная, уже не раз нас спасала, – сказал Берия, хотя без особой уверенности.

Митрополит Алексий молчал. Он лихорадочно размышлял. Это был отличный шанс для возвращения православия в русский народ. Он не смел это упустить. Но Сталин – он был совершенно непредсказуем. Как всё это ему преподнести?

Наконец он начал:

– Товарищ Берия прав. Вспомните ситуацию 1612 года, когда поляки овладели Кремлём и по всей святой Руси начали проливать кровь. Тогда русскому князю Минину явился преподобный Сергий. Он велел ему собрать войско и освободить Москву. Так оно и случилось. Однако Кремль не сдавался, и тогда Минин приказал князю Пожарскому принести Казанскую Богородицу. Отслужили молебен, во время которого пришла весть, что московские святые, чьи мощи покоятся в Кремле, указали архиепископу Арсению, с какой стороны ударить и в какой день это сделать. Так наши прогнали поляков, и началось скорое освобождение Руси от католической заразы.

– А когда в 1812 году Наполеон подошёл к Москве, накануне битвы при Бородино сам князь Кутузов молился с войском перед Казанской Божией Матерью. Это стало началом поражения дотоле непобедимого француза, – добавил Берия, который был большим поклонником Наполеона.

Сталин улыбнулся, как лис, прикусил мундштук трубки и почесал свои усы. Наконец он заговорил:

– Братья, это тяжёлые дни для нашей Родины. Я решил – мы сделаем всё, о чём нас просит Божья Матерь. Вперёд!

По приказу Сталина митрополит Алексий связался с представителями Русской церкви и советским правительством, передав всё, что было повелено. Началась интенсивная переписка во все стороны. Телеграммы сыпались, словно летний дождь.

Сталин вызвал митрополита Ленинградского Алексия (Симанского), вместо местоблюстителя патриаршего престола митрополита Сергия Страгородского, и пообещал выполнить всё, что передал митрополит Илия. Всё случилось так, как было предсказано. Сил остановить врага не хватало. Была страшная голодовка, каждый день умирали тысячи людей

Январь 1942 года.

В своей неумолимой наивной доброте митрополит Илия верил, что имеет дело с истинными борцами за славу Православной церкви. Негодяи чувствовали его честность и были довольны. Злодеям льстит, когда их ведет какая-нибудь добродетель. Это сдерживает их и им нравится.

Сталин, диктатор, ищущий соломинку спасения для своей власти, для народа, потерявшего веру в него. Берия, властитель из тени, человек, который не вылезал из задницы Сталина. Маршал Жуков, который только что вышел из тюрьмы, бывший раб, вор и соглядатай, прежде чем стал генералом и направил пушки на монгольские границы.

Он читал письмо, в котором ему сообщали, что из Владимирского собора вынесли Казанскую икону Божией Матери и с крестным ходом обошли с ней Ленинград. Илия вспомнил слова святителя Митрофана Воронежского, которые он сказал Петру Первому о том, что город святого апостола Петра избрала Сама Божья Матерь, и пока Ее Казанская икона в городе, пока есть молельники, враг не войдет в город. Илия был доволен. Снова пробудился дух православия, русские не забыли Иисуса Христа.

Он позвал монаха Петю.

Илия с любовью остановил свой взгляд на Пете. Он сразу полюбил его. Петя с детства тянулся к церкви. Ребенок обладает такой силой, что может завоевать любую любовь. Всё, что в Илии могло любить, обратилось к этому ребенку. Это милое, невинное существо стало добычей для сердца, обреченного на одиночество. Он любил его всем сердцем – одновременно как отец, брат, друг и творец. Это был его сын. Не сын по плоти, а сын его души. Он не был ему отцом по крови, и это не было делом его плоти. Но он был его учителем, и это было его шедевром. Он сделал из этого ребенка господина. Кто знает? Может быть, великого человека. Ведь такими бывают мечты.

Он передал молодому монаху, своему ученику, всё доброе, что было в нем. Он влил в его кровь свои убеждения, свою совесть, свои мечты. Душа кормит, разум – грудь. Есть сходство между кормилицей, дающей молоко, и учителем, дающим свои мысли. Иногда учитель – больше отец, чем родной отец, а кормилица – больше мать, чем родная мать. Это сильное духовное отцовство связывало Илию с его учеником. Он волновался от одного взгляда на него.

Заменить отца было легко. У ребенка его не было. Он был сиротой. Его отец умер, и мать умерла. О нем заботились только слепая бабушка и дядя. Бабушка умерла, а дядя, офицер Красной армии, служил в Генштабе у Жукова. Он уходил на войны и оставлял ребенка одного дома. В детстве Петя тяжело заболел и был привезён в монастырскую больницу для лечения. Илия, перед лицом смертельной опасности, днем и ночью бодрствовал над ним. Молился Божией Матери, чтобы это маленькое Божье творение выжило. И спас его. Так Петя остался жить в монастыре.

Тот монах, это дитя, этот сирота был единственным существом на свете, которого Илия любил.

– Ну, Петя, какие последние вести с фронта? – спросил его Илия.

– Ленинград спасён. В газетах пишут, что многим непонятно, как Ленинград устоял, ведь помощи у него почти не было. То немногое, что доставляли, было лишь каплей в море. И всё-таки город выстоял. Ещё говорят, что снова подтвердилось, почему ленинградцы так почитают Казанскую икону Божией Матери. Она всё время, с основания города, была их Защитницей, как и всей России, – ответил Петя и добавил: – Вы были правы! Победили, Владыка!

Сияющая улыбка озарила лицо Илии.

– Правда? А пишут точно, когда это произошло? – спросил Илия.

– Да, блокада Ленинграда была прорвана в день празднования святой равноапостольной Нины, просветительницы Грузии, – ответил Петя.

Митрополит Илия с довольством сложил руки на своём животе. Всё шло так, как он хотел.

– А говорят ещё что-нибудь? – спросил он.

– После Ленинграда Казанская икона начала своё шествие по России. Следующей – Москва. Вот, это говорят!

– Хорошо, начнём с молебна за спасение Москвы. Ступай к братьям и позови их в церковь, – заключил Илия.

«Парад состоится… Я лично прослежу за этим. Если во время парада начнётся воздушная атака, убитых и раненых нужно быстро убрать, чтобы парад продолжался. Парад будет сниматься, а кадры разошлём по всей стране. Я выступлю с речью… Что скажете?»

«Но это опасно», – задумчиво сказал Молотов. «Хотя, признаю, политическая выгода… будет огромной».

«Тогда решено!»

Артёмов спросил, когда должен начаться парад.

«Сделайте всё, чтобы никто об этом не знал – даже я – до самого последнего момента», – сказал Сталин.

Через неделю немецкие шпионы могли наблюдать странную картину: москвичи под надзором чекистов выносили стулья из Большого театра и спускали их по лестнице в метро на станцию «Маяковская». Тем вечером высокопоставленные лица на лифте спустились на станцию, где их ждал поезд с открытыми дверями, а в поезде – сэндвичи и соки. После лёгкого ужина они сели на театральные стулья. Затем, с лёгким налётом водевиля, Сталин, Молотов, Микоян, Берия, Каганович и Маленков собрались на следующей станции, прибыли поездом на станцию «Маяковская» и под оглушительные аплодисменты заняли свои места в ряду, зарезервированном для Политбюро.

Диктор Левитан вёл трансляцию программы из радиофургона. Ансамбль НКВД исполнял песни Дунаевского и Александрова. Козловский пел. Сталин говорил полчаса с тоном вдохновенного спокойствия, предупреждая:

«Если они хотят войны на уничтожение, они её получат».

Za stolom sede Mitropolit Ilija,Petja i Petjin stric, Mihail Vladimirovic Strelnjikov.Stolice im se ne dodiruju.Oko 8 sati je uveče.Na ulici je mrak,ali u njihovoj sobi,lampa obešena o tavanicu,osvetljava sto.Strelkov je bio bled,ozbiljan,tankih usana i hladna pogleda.Na obrazu ima neki nervni grc koji mu smeta kad se smeje.Očetkan,zakopčan,na njegovoj beloj uniformi nema ni jedne bore.

Mapa Moskve bila je raširena nasred stola.

–Volokolamski put je bio slobodan i Nemcima ništa nije smetalo da uđu u Moskvu,reče Streljnikov pokazujući prstom na karti.

–A onda se nešto desilo,neobjašnjivo,reče on pa nastavi , Nemci su panično bežali, gonjeni užasom, putem su ostavljali tehniku.Čudo se dogodilo.

Ilija je ustao i žustro izmakao stolicu.

–Čudo,nije čudo spaslo Moskvu i oteralo Nemce.Vec Majka Božija. Javljeno je molitvama i zauzimanjem Božje Majke,reče on.

–Posto ste vi nevernici,zato i niko od vaših i nemačkih generala nije mogao da shvati zašto se to dogodilo.

–I Moskva je spasena,upita Petja?

–Jeste sine,sada Ikona treba da otputuje u Staljingrad,na još jednu proveru,reče Streljnikov!

Июль 1942

Девушка шла весь день. Она делала это каждый день с тех пор, как покинула Ипатьевский монастырь. Её раны зажили, и она пошла дальше, не останавливаясь. Сон от изнеможения трудно было назвать сном, а то, что удавалось поесть время от времени, – едой. Она ела и спала ровно столько, чтобы не рухнуть мёртвой. Прошлую ночь провела в заброшенной хижине посреди замёрзшего кукурузного поля. Она нашла в пустом поле четыре стены, приоткрытую дверь и немного соломы на крыше. Легла на эту солому и смотрела сквозь крышу, как рождаются звёзды. Заснула ненадолго, а потом проснулась среди ночи и пошла дальше, чтобы до рассвета уйти как можно дальше. Для того, кто путешествует пешком, полночь лучше, чем полдень. Особенно во время войны, когда немцы повсюду. Она шла кратчайшим путём, который показал ей монах в монастыре. И если бы кто-то шёл рядом с ней, он бы услышал её шёпот:

– Сталинград.

Кроме имени своего сына, она знала только это слово.

Она шла и думала. Думала обо всём, что пережила, о встречах, о том, как с ней обращались. Бедная женщина несчастнее бедного мужчины, потому что её тело становится инструментом удовольствия. Сколько унижений пришлось пережить ради еды и крыши над головой. Но всё это она терпела только для того, чтобы найти своё дитя.

Того дня она вышла к селу у дороги. Рассвет только начинался, всё ещё купалось в ночной темноте. На главной улице, к её удивлению, горело много огней, растрёпанные головы выглядывали в приоткрытые двери. Вдалеке слышался гул тяжёлых машин – танков и грузовиков. Жители села были встревожены, как пчёлы в улье. На площади перед церковью перепуганная толпа смотрела в сторону далёкого холма. Оттуда, с вершины, спускалась колонна чёрных машин.

– Это наши? – крикнул кто-то из толпы.

– Неизвестно, далеко ещё! – ответил другой.

Она поспешила выйти из села, пока колонна не приблизилась. Она вспомнила колхоз, где остановилась, чтобы поесть и отдохнуть, а потом пришла похожая колонна, и ей едва удалось спастись. Она ускорила шаг, а вскоре побежала. Собрав последние силы, добралась до леса за селом. Спряталась за деревом и начала плакать. Вскоре послышалась очередь из пулемёта и крики ужаса любопытных сельчан. Запах дыма и гари резал ей ноздри. Она прижалась к дереву и крепко держалась за него, словно это был её сын.

Смотрела на картины ужаса, но не понимала их, потому что перед глазами у неё была другая картина – её сын, потерянный во мраке. И пошла дальше.

После того как она весь день бродила по лесу, девушка заметила колокольню и крыши домов. Это была одна из деревень на краю леса, охраняемая Красной армией. Вокруг деревни стояли вооружённые часовые. Её пропустили, и она добралась до центра деревни. И здесь крестьяне были встревожены и возбуждённые. Народ толпился вокруг солдата, который что-то читал. Это был военный курьер, который ездил из деревни в деревню и зачитывал последние известия с фронта. До крестьян дошли вести о немецких карательных отрядах, которые сжигали и уничтожали всё на своём пути. Всех интересовало, что делает русская армия в ответ.

На импровизированную сцену, сделанную из двух деревянных лавок, поднялся командир и что-то громко кричал.

– Что вы собираетесь делать? – гремело из множества уст.

– Я буду выполнять свой долг, а у вас есть только одно – сражаться и помочь освободить Россию от врага, – сказал командир и продолжил: – Для этого хороши все средства. Все! Все! Все! Когда нам угрожают смертельные опасности, мы прибегаем ко всем мерам. Травите колодцы, прячьте еду, копайте ямы! Пусть чёрт сломает себе ногу или колесо! Красная армия не может защищать каждую деревню, каждый дом. Враг направляется к Сталинграду. Он окружает его. Всю армию мы отправляем туда.

– Что?

Это был женский голос. Голос девушки, матери.

Она вошла в толпу. Она не слушала, что говорят, но иногда слышишь, даже не слушая. Она уловила слово "Сталинград" и подняла голову.

– Что? – повторила она. – Сталинград?

Крестьяне посмотрели на неё. Она была измучена, вся в лохмотьях.

К ней подошла крестьянка и тихо сказала:

– Тихо, помолчите.

Девушка с изумлением посмотрела на женщину. Она опять ничего не понимала. Почему нужно молчать? Она ясно услышала слово "Сталинград", а ведь там – её сын, её сокровище, её Алёша.

Тем временем, народ начал расходиться. Одна группа осталась, и девушка подошла к ним.

Они обсуждали зверства немцев.

Один крестьянин сказал:

– Они напали на весь мир. Осталась только наша земля.

– Москва вот-вот падёт, – сказал другой.

– И Ленинград тоже, – добавил третий.

– Убивают всех подряд – стариков, женщин, детей, – сказал четвёртый.

– Так и есть, – ответила девушка.

Все обернулись

Она добавила:

«Меня уже расстреляли, изнасиловали, пытали.»

Слова упали, словно бомба – люди смотрели на неё, чувствовалась смесь недоверия и отвращения. Было больно смотреть на неё – она вся дрожала, настолько была напугана, что это казалось страшным.

Но крестьяне смотрели на неё иначе. Один спросил:

– Это, наверное, нацистская шпионка?

Женщина, которая уже просила её замолчать, снова тихо сказала:

– Тише, уходи, подруга!

Девушка ответила:

– Я никому не делаю зла. Я лишь ищу своего сына.

Крестьянка переглянулась с соседями, кивнула и сказала:

– Она не шпионка – это невинное создание.

Она взяла девушку за руку и повела дальше, дала ей кусок кукурузного хлеба.

Девушка жадно грызла и глотала хлеб.

– Да, – сказали крестьяне, – ест как свинья. Невиновна.

И даже последний из толпы ушёл домой; они остались одни на площади.

Когда девушка съела хлеб, она спросила у крестьянки:

– Как быстрее всего мне добраться до Сталинграда?

– Никогда, – ответила та. – Чтобы ты погибла там, чтобы снова тебя изнасиловали и расстреляли.

– Я должна ехать в Сталинград, там мой ребёнок! Муж мой мёртв – погиб под Москвой. Я была на похоронах, теперь возвращаюсь домой. Я не сумасшедшая – я мать, я не воровка. Не знаю точно, откуда я, ехала из Москвы поездом, но его разбомбили – и я пошла пешком. Где меня расстреливали – не знаю точно. Видите, я говорю правду. Мне нужна помощь, чтобы добраться к сыну.

Крестьянка покачала головой и сказала:

– Слушай, подруга, во время войны не стоит говорить такие вещи. Могут арестовать.

– Сталинград! – вскрикнула девушка. – Я должна в Сталинград! Пожалуйста, скажите мне, куда идти?

Крестьянка рассердилась:

– Я не знаю. А даже если бы знала – не сказала бы. Там сейчас опасно. Туда идти нельзя.

– Ну, я иду, – сказала девушка и отправилась в путь.

Крестьянка смотрела вслед и побежала за ней:

– Тебе нужно поесть, – сказала она и сунула ей в карман ещё кусок хлеба.

Девушка взяла хлеб и ничего не сказала, не обернулась – просто продолжила путь. Перед ней открылись огромные российские просторы.

✠ Поезд

В то же время, когда девушка продиралась по просёлочной дороге, Петя крепко прижал икону к груди – словно в ней билось собственное сердце. Вагон медленно катился сквозь бескрайние русские степи, а они уже находились в тысяче километрах от Сталинграда. Среди неумолимо жаркого воздуха он почти не ощущал тепла. Небо было затянуто облаками, наступала ночь, и длинная железнодорожная композиция, лязгая ритмично, поглощала темноту.

Внезапно поезд остановился. Ветер, напевая, заполнял щели старых вагонов, и вскоре раздался звонок неизвестной станции. Петя пробудился, первым взглядом заглянув в окно – свет рассвета неумолимо пропитывал горизонт. Он раскрыл окно, и резкий солнечный свет уже пекущего кавказского утра ворвался внутрь вагона. Его пробило лёгкое дрожание, и он увидел перед собой горные вершины, укрытые снежным покрывалом, нежно сияющие на утреннем солнце. Голубое небо источало свежесть.

– Осторожно, чтобы не вывалиться, – слышал он сиплый голос позади – это проснулся монах Иннокентий. Суровым взглядом он наблюдал пробуждение окружающей красоты.

– Как прекрасна, наша матушка-Россия, – произнёс он тихо.

– Да, действительно, – согласился Петя.

Он стоял у окна, любуясь медленно промелькивающим Кавказом и великолепной природой. Сам себе напевал: «Святый Боже», чувствуя глубокую связь с Богом.

Вдруг поезд вошёл в резкий поворот – раздался глухой «Бум!», вагоны вновь соприкоснулись. Вещи и пассажиры рухнули друг на друга. Неожиданно вспыхнул яркий язычок пламени на свежеогоревшем вагоне.

Голоса заполнили вагон:

– «На помощь! Пожар! Воды! Где ведро с водой?!»

В панике все вскочили. Огромная опасность нависла, но воды нигде не было. Петя почувствовал тревогу: пламя может перекинуться на их вагон. Он вскочил, схватил икону и помчался к выходу. Стоя в дверях, он увидел, что вокруг ничего – никакой платформы. Собрав всю силу, он прыгнул. Приземление оказалось нелёгким – он покатился, перевернулся через голову, но остановился. Икона выпала из его рук, но, к счастью, покоился рядом – невредимая.

Постепенно, дойдя до себя после шока, он увидел, как вагон гасили. С Иннокентием рядом кровь снова наполнила его лицо.

– Слушай, как сердце стучит! – сказал Петя и положил руку монаха на свою грудь. Его юное сердце ударяло отчётливо и тяжело.

– Хорошо, что всё обошлось, – выдохнул Иннокентий. – Слава Богу, красноармейцы быстро отреагировали.

После долгой паузы поезд вновь тронулся на восток, к Сталинграду. Приблизительно в полдень они прибыли на станцию, где пришлось ждать несколько часов – перебиты рельсы, результат диверсии немцев. Вокруг Петю собралась разная публика – молодые и старые. Его внимание привлек разговор рыжеволосой красноармейки и девушки городского вида, путешествующей с бабушкой – обе выжили после пожара у соседнего вагона.

– Привет, Настя, – произнесла красноармейка. – Всё прошло нормально? Как бабушка Нина?

– Привет, Яна, – ответила девушка. – Всё хорошо. Если бы не вы и ваши ребята – мы бы все сгорели заживо!

Настя зардевшись почувствовала, как сердце учащённо забилось у Пети. Перед глазами промелькали бушующие волны страсти: он увидел огромные волны, словно море приближалось. Его восторг рос – он любил девушек в форме. Представлял, как роется в карманах напильника в поисках сладостей, пока она весело смеётся.

– Путь до Сталинграда ещё займёт примерно пять дней, – сказала Яна.

– Пять дней, пять лет – какая разница? – отозвалась Настя. – Кто знает, что нас ждёт там… Я слышала, что огромная армия Гитлера скоро будет у города.

– Ты права, – добавила Яна, – им придёт конец, дальше они не пройдут!

Слова взбаламутят горячее сердце Пети. Он глубоко нырнул руками в рясу, стараясь скрыть пылающее в нём напряжение. Боль была слишком сильной, и он начал тихо читать «Отче наш». Его голос был полон пылкого чувства – и все пассажиры, словно под чарами, замерли и слушали. Тихий трепет сквозил в каждом сердце. Даже Иннокентий, удивлённо глядя на Пети, сам подумал: «Что-то с ним…»

После полудня двери вагонов снова захлопнулись, и поезд отправился дальше, скрываясь в густую пелену северного тумана. По графику он несколько часов простаивал на малых станциях – компоновка пополнялась новыми вагонами, среди которых появились платформы, гружёные танками и грузовиками. Теперь их везли две мощные локомотивные головы, но поезд всё равно медленно полз вперёд. Иногда равномерный рельсовый ритм прерывали крупные города: Армавир, Ростов, Краснодар – на каждой станции партийные комиссары выходили встречать поезд, предлагали помощь с медикаментами. Икона молчаливо покоилась на старой полке – никто не обращал на неё внимания.

Ночь снова начала наступать, когда состав остановился на станции в нескольких километрах от Сталинграда. Город тонул в кромешной тьме. Вокруг царило безмолвие – ни снаружи, ни внутри вагона не было видно ни одного человека. Рядом с составом прошла глухая фигура – старая крестьяночка с двумя корзинами еды в руках.

– Пельмени! Тёплые! Рыба! Пирожки с сыром и мясом! – её пронзительный голос прорезал тишину, но никто не выходил. Старый поезд хранил секреты внутри.

Из мрачного предместного павильона вышел человек в чёрной рясe, с капюшоном, ниспадающим на лицо. Он оглянулся по сторонам и пошёл вдоль вагона, но особенно внимательно осмотрел Пе́чу, только что вернувшегося из прогулки. Иннокентий читал Новый Завет – он держал книгу прижатой к груди, не отрывая глаз от монахa-чтеца.

Тот человек сделал резкий шаг и заглянул внутрь.

– Ты несёшь икону? – спросил он тихим, но твёрдым голосом.

Петя отпрянул: сердце застучало беспокойно, но он молчал.

– Послушай… – продолжал незнакомец шепотом. – Если ты не выйдешь из поезда и не пойдёшь со мной сейчас… – в голосе прозвучала угроза: – тебя ждёт страшная судьба.

Секунды казались часами. Петя посмотрел на Иннокентия, который всё так же молча сидел с книгой на коленях. Он начал собирать вещи – знак, что готов выполнить приказ невидимого голоса.

Они осторожно спустились с вагона. В тёмной чаще ожидала группа человек – порядка ста душ. Все стали на колени, а затем один за одним подходили к иконе, которую держал Петя, и целовали её. Трепет и благоговение наполняли ночь.