Я – борец 2

Глава 1. В пасть ко льву
Пока я ожидал автобуса в Колодезной, бросил две копейки в таксофон, чтобы позвонить в общество «Динамо».
Попросив к телефону Сергея Сергеевича Красова, долго слушал, как вахтёрша неспешно шла к его кабинету, её шаги эхом раздавались в трубке. Наконец раздался знакомый хрипловатый голос:
– Краснов слушает.
– Сергей Сергеевич, это Медведев Саша, надо что-то делать! – я буквально впился пальцами в телефонный аппарат. – Павел пошёл соревноваться против Сидорова!
– Паша больше не мой ученик, – сухо ответил тренер.
– Как… не ваш ученик? – я почувствовал, как холодеют руки.
– Пока не поймёт, что тренера нужно слушать. До тех пор он свободный художник.
– Но его же сейчас покалечат! Сидоров его в хлам разобьёт!
– Разобьёт – значит, получит ценный урок. Или ты думаешь, я должен бегать за ним и держать за ручку? «Пашенька, не ходи туда, не делай это»? – голос Красова стал резким, как удар хлыста.
– Он ваш лучший борец! – попытался я вставить последний аргумент.
– Был лучшим. Пока не решил, что умнее всех. Видимо, заразился от тебя этой вундеркиндской болезнью.
– Да при чём тут я?! У него к Сидорову счёт личный – он в Курске друга Пашенного сломал!
– Знаю я эту историю, Саш, – в трубке раздался тяжёлый вздох. – Но если Паша не слышит тренера, пусть услышит жизнь. Иногда боль – лучший учитель…
Резкие гудки оборвали разговор. Я ещё секунду тупо смотрел на телефонную трубку, потом швырнул её на рычаги.
Время словно замедлилось. Автобус тащился, как раненый зверь. Трамвай пятого маршрута скрипел по рельсам с невыносимой неторопливостью. Часы показывали, что прошло уже два часа с момента, как я обнаружил злополучное письмо Павла.
Когда я наконец подбежал к ДК имени Кирова, передо мной возникло массивное жёлтое здание сталинской эпохи. Двенадцать белых колонн фасада напоминали часовых, а огромные арочные окна второго этажа смотрели на меня, как слепые глаза. От входа доносились приглушённые крики и шум толпы – соревнования уже начались. Я рванул к дверям мимо рисованной вывески с двумя человечками в борцовской стойке и надписью «Турнир Ленинского района по САМБО».
Разминочной зоны не было, ребята разминались в коридорах, прямо на холодном полу, благо в САМБО предусматривались борцовская обувь. Само же мероприятие проходило в спортивном зале на первом этаже. Я заглянул в зал, где по центру был расстелен всего один ковёр. Зато под высокими потолками висели матовые люстры, дающие ровный свет. По периметру зала располагались деревянные скамьи, забитые до отказа: в основном мальчишки из секций с горящими глазами, тренера команд и различный рабочий люд, пришедший посмотреть на борьбу. По стенам над окнами висели новенькие агитплакаты: «Самбо – гордость советского спорта!»
– Привет, – хлопнули меня по плечу, и я от неожиданности обернулся. Передо мной стоял Паша в красной куртке-самбовке и таких же красных шортах. – А я думаю, ты – не ты?
– Я только сегодня твоё письмо получил. Мог бы на вахту позвонить – меня бы позвали.
– Да ты бы отговаривать стал, – отмахнулся Павел.
– От кого ты выступаешь? – спросил я.
– От воронежского экскаваторного завода, от «ВЭКС», короче, – широко улыбнулся Паша. – Поможешь мне разогреться?
– Я с собой куртку не взял, – признался я.
– Да мне вторую дали, синюю. Когда вызывают вторым, чтоб выходить.
– Тебя с «Динамо» попрут же, – попытался вразумить его я.
– Не попрут. Я приду, покаюсь к тренеру с медалью, скажу: «Тренер, я для вас урода уничтожил!» – уверенно заявил Павел.
– Ну что с тобой сделаешь, пойдём, – выдохнул я, и мы направились в коридор.
Он мне дал куртку, и я, сняв с себя костюм, напялил синюю ткань с продеваемым сквозь специальные петли таким же синим поясом. Надел я и шорты.
– Вес до семидесяти четырёх, мы с ним в первом кругу встречаемся. Повезло, да? – начал Павел, беря захват.
– Да как сказать. Повезло или нет… Ну, я вижу, что ты набрал немного, – срывая его захват, ответил я.
– Да мне не турнир выиграть надо, мне надо с этим уродом на одном ковре без охраны оказаться, а там пусть меня дисквалят, сколько хотят, – рвано дыша, проговорил Павел, угрожая мне захватом за грудь и одновременно атакуя переднюю ногу подсечкой, от которой я, конечно же, ушёл в разминочном темпе. – Я его воткну, вот увидишь!
– Я тут думал над его поведением и пришёл к выводу, что его можно остановить, даже не травмировав. Есть у меня мысли, что его ЭГО не выдержит не то, что ничьей, не выдержит даже своей победы по очкам. Короче, травмировать дурака не обязательно, нужно не дать ему ничего с собой сделать, – поделился я мыслями с Павлом.
– Не, вторым номером я работать не буду, я буду атаковать.
– Ну смотри, – покачал я головой, выходя на подсечку асото гари, и тут же Паша потянул меня своим захватом, и мои ноги оторвались от пола.
А он в хорошей форме… хотя, с другой стороны, когда он в таковой не был?
Не успели мы закончить первичный разогрев, как судья-информатор объявил их пару.
– Ну, с Богом! – хлопнул я его по плечу.
– Вы в техникуме научный атеизм не проходили разве? – спросил он меня, улыбаясь.
– Анекдот хочешь?
– Давай!
– Учительница требует у детей: «Дети, давайте все скажем, что Бога нет, и плюнем в небо». И все дети плюнули, а Вовочка – нет. «Вовочка, – спрашивает учительница, – а почему ты не плюёшь? Неужели в Бога веришь?» А тот ей и говорит: «Если там никого нет, то зачем туда плевать? И совсем другой вопрос, если там кто-то есть».
– Идём, Райкин! – усмехнулся Павел, и мы с ним пошли. Я успел скинуть с себя куртку и шорты и быстро надел костюм.
А когда забежал в зал, они уже выходили на ковёр. Я, заметив, что в углу у красного нет секунданта, поспешил туда и положил сумку с вещами Павла у ковра.
Схватка началась. Рефери в белой рубашке с гербом Союза на левой стороне груди и разноцветными рукавами – красным и синим – резко взмахнул рукой:
– Бороться!
Павел ринулся вперёд, как пружина. И после фехтования с захватами он вдруг вышел на подхват под две ноги – классика. Но Сергей отшатнулся от него с неестественной лёгкостью, срывая захват, – будто знал, что будет делать Паша.
Их схватка была быстрой и жёсткой – симбиоз силы и расчёта. И вот Павел сделал вторую атаку, выйдя на «мельницу», но Сидоров уходит и от неё, упираясь в ковёр ногами, выгибаясь в спине, вставая на мост, даже не касаясь лопатками ковра.
Зал взорвался овациями.
– Давай, Пашка! – вырвалось у меня.
Они сплелись в обоюдном захвате, и снова Павел нашёл момент. Его бросок через спину должен был быть чистым, как в учебнике Харлампиева. И Сергей упал, но не на лопатки, а на бок, перекатываясь, словно кот, вставая в стойку.
– Четыре балла! – голос рефери утонул в ропоте зрителей, когда он поднял руку с красным рукавом, показывая четыре пальца.
И тут холодный взгляд Сергея остановился прямо на мне. Уголок рта Сидорова дёрнулся, образуя полуулыбку.
И, встряхнув руками, он ускорился. Уходя от очередного захвата Павла, он сам взял захват за рукав, но не одной рукой, а сразу двумя, и, делая рывок ими на себя, а плечом упираясь в грудь Пашке, в последний момент вставил подсечку. Так, чтобы падающее тело и его рывок сыграли в резонанс.
Щелчок был слышен, наверное, в коридоре. Плечо Павла вылетело из сустава. А Сидоров накрыл спортсмена своим телом. Крик оглушил эти стены, и даже рефери на мгновение замер, не понимая, что давать в этом случае. Его левая рука в синем рукаве показала четыре пальца. Прозвучал свисток, рефери показал жест обеими руками – подняться в стойку.
И, стиснув зубы, Павел встал, держась за своё левое плечо, а его левая же рука почему-то показалась слишком уж длинной.
– Врача! – скомандовал рефери, понимая, что тут что-то не в порядке, делая одновременно шаг к Павлу, не веря своим глазам.
«Сука, неужели вырвал плечевую кость из сустава?!» – мелькнуло у меня, а Паша в этот миг неожиданно обмяк и осел на ковёр, потеряв сознание.
Зал охнул, а я поймал на себе взгляд Сидорова. Его губы шептали беззвучно: «Ты следующий, советская мразь!»
Пока мы уносили Павла с ковра, я видел, как Сидорову поднимали руку с формулировкой «ввиду снятия соперника врачом». А когда к носу Дружинина поднесли нашатырь, он открыл глаза.
– Я не могу руку поднять, – выдохнул он проснувшись.
– У вас вывих плечевого сустава, – пояснил врач. – Как себя чувствуете?
– Хорошо чувствую. Пустите, я должен продолжить схватку, – безэмоционально произнёс он.
– Милейший, вы минимум полгода ещё не сможете бороться, – рубил правду-матку врач.
– Этот козёл опять это сделал, – слабо проговорил Паша.
– Но ты здорово боролся, – подбодрил его я.
– Не здорово. Саш, слушай, если ты прав, то я был близок к тому, чтобы его остановить.
– У тебя почти получилось, – покачал я головой.
– Так, надо везти в травмпункт на Патриотов двадцать три, – озвучил один врач другому.
– Друга можно туда взять?! – спросил Паша у врачей.
– Зачем тебе под наркозом друг? – усмехнулся врач, который говорил про сроки восстановления.
– Чтоб форма не «ушла», она подотчётная от завода, – улыбнулся Паша.
– У рыцарей оруженосцы, у борцов – формоносцы, – поддержал я настроение Павла, хотя в душе было совсем не до шуток.
С Паши сняли куртку. Медленно, с болью, он морщился, но терпел, мотая головой на вопрос врача, не нужен ли ему нашатырь. А на проверочный вопрос от медика, какого цвета у него глаза, ответил: «Красные, как у вурдалака». Рассмешил всю бригаду медиков: мол, юмор есть – жить будет.
Скорую мы дожидались в холле, а когда приехал уже знакомый бело-красный РАФ-2203, погрузились в него.
– И вам нужен этот спорт, спортсмены? – с ходу отчитала Павла медсестра, крупная женщина в белом халате.
– И вам здравствуйте, – кивнул я. – У нас вывих и была кратковременная потеря сознания на ковре.
– В меде учишься, что ли? – спросил мужчина в белом, осматривая руку Павла.
– Насмотренность большая, – ответил я.
– Ну-ну, – выдал врач и распорядился: – Петрович, в травмпункт на Патриотов. Вывих – это нестрашно, главное, чтобы там перелома не было.
– Нет там перелома, – пробурчал Павел.
– Петрович, отбой по травмпункту! У нас в машине мальчик с рентгеновским зрением. Едем в женские бани, он за девушками будет подглядывать и нам описывать всё подробно, – в стиле английского юмора, не улыбаясь, сообщил всем в салоне скорой врач.
– Ха. Че там смотреть-то, – включилась в разговор медсестра с широкой костью. – Вряд ли у кого-нибудь там поперёк.
– Мы врачи, и никому не верим на слово! Мы должны всё проверять. Поэтому, Петрович, сначала в травмпункт, а потом уже к баням – оспаривать или доказывать гипотезу Любови Никитичны о возможной поперечности неназываемой области женского тела!
И машина тронулась, везя Павла и меня в место, где ему должны будут оказать помощь. В травмпункте я прождал больше часа, дальше приёмной меня не пустили, сказали, что одного мальчика с рентгеновским зрением им вполне хватает.
Тут было чисто и прохладно, пахло хлоркой, были мягкие сидения. Положив сумку на широкое сиденье для пациентов, я откинулся на неё, в надежде немного поспать.
Рано или поздно и мне придётся встретиться с Сидоровым. Однако его мания уничтожать легально борцов и рядом не стояла в сравнении с жестокостью того же покойного Березина, или банды района, произошедшей от казацкой слободы в Курске.
Другая форма зла – похитрее, поискуснее, с претензией на собственный почерк. И потому я не испытывал страха. Куда опаснее получить перо в бочок в переполненном автобусе, в очередной раз выезжая из Ворона.
«Почему, когда хочется выключиться и закрыть глаза хотя бы на пятнадцать минут, никогда не получается?» – задал я вопрос сам себе.
А тем временем мне нужно вернуться в Ворон, где у меня была смена на фабрике в цехе по упаковке.
Но тут меня дёрнули за плечо, и, открыв глаза, я увидел Шмеля.
– Че, Саша, уснул?! – громко спросил он, и его удар грязным шилом пронзил мою бочку в области печени.
– А-а-а-а! – воскликнул я, вскакивая.
– Ты че, блин! – завопил Павел. Он стоял передо мной по пояс голый, с фиксирующей повязкой на руке.
И никакого Шмеля, как и удара грязным шилом в бок.
– Кошмар, что ли? – спросил у меня Павел.
– Да, походу он, – осмотрелся я, тяжело дыша. Я даже потрогал свой правый бок, ожидая увидеть там аккуратную кровавую точку, но её не было.
– Что, погнали по домам? – спросил меня он.
– Что врачи сказали? – спросил я.
– Сказали, что мне повезло, что плечо удалось вправить без хирургического вмешательства. Сказали: пиво пить можно, а вот спортом заниматься нельзя, пока не заживёт.
– Забавные товарищи, – удивился я.
– Слушай, а реально пойдём, по кружке опрокинем? Пока до вокзала тебя провожу, – вдруг предложил Павел.
– У меня вечером смена, – помотал я головой, но потом добавил: – Только если по одной кружке.
– Я угощаю. Помоги футболку накинуть только.
И вместе с Павлом мы покинули травмпункт, а я решил, что у меня время ещё есть до вечерней электрички. Настроение у Павла было не то, чтобы очень подавленное. Мы пару раз обсудили его схватку с Сидоровым, и, пригубив пиво, он даже воскликнул: «Ну ты видел, как я его на четыре балла запустил?!» А я, желая его поддержать, поддакнул, но для меня было очевидно, что маньяк Сидоров теперь сначала играется со своими жертвами, даёт им надежду, а уже потом ломает.
Пропустив по кружечке, мы доехали до ЖД вокзала, и я пожал левой рукой здоровую руку Павла – тоже левую. А когда я хотел, было, спросить, как он будет сумку до дома нести, он просто сказал мне, что никак. Что пока отдохнёт от спорта, пока рука не заживёт, и поэтому сумку он мне дарит, а вот форму даёт «погонять».
– Спасибо, – выдал я и, ещё раз попрощавшись, Павел покинул ЖД вокзал, а я пошёл брать билеты на электричку.
К вечеру я был уже в Вороне, входя в общежитие, я остановился возле доски почета.
– Да вы издеваетесь! – смотря на пустую рамочку для моей фотографии.
Тот, кто её брал второй раз, не мог не удивиться написанному на другой стороне номеру. Немного постояв, я мысленно послал всё на хрен и, перекинув через плечо, новую синюю сумку из кожзама с надписью «Динамо» на белой вставке, поднялся к себе в комнату, где оставил сумку на полу. Генки ожидаемо не было дома.
Я снова вышел из общаги и направился во Дворец спорта. Пошёл туда, насвистывая песню про фотографию с наивной подписью «на память», размера девять на двенадцать, наслаждаясь вечерним июльским теплом.
Железобетонные конструкции и кирпичная кладка основания здания Дворца сочетались с крупными витражными окнами. Фасад был украшен гранитной облицовкой и мозаичными панно на спортивную тематику: тут были и пловцы, и боксёры, и борцы, и футболисты. В общем, все. Не было на мозаике только преступных авторитетов, которые затесались в детский спорт и теперь могут координироваться с другими бандами по стационарному телефону. Дверь Дворца спорта оказалась открыта и подпёрта красным кирпичом для вентиляции, и я вошёл в это здание, обернувшись на зеленеющий парк, что был напротив, где по центру лесистой полянки играли родители с детьми на большой детской площадке с деревянными постройками в стиле русских сказок.
На вахте меня встретил мужчина преклонных лет с большими окулярами очков на глазах, дужка которых с одной стороны была перемотана синей изолентой, а значит, на века. Я застал его читающим газету.
– Доброго дня, – поздоровался я.
– Доброго. А вы в какую секцию?
– Я к Григо, передайте ему, что Медведь пришел, – услышав это, большие глаза мужичка сделались еще шире и он встал, посмотрев на меня так, будто хотел запомнить.
– Ну пойдём, Медведь, – выдал он и пошёл вперёд, жестом показывая, чтобы я следовал за ним.
Приближающиеся запахи говорили о том, что мы идём в правильном направлении, а шум глухих и частых ударов по снарядам только подтверждал это.
Войдя в полуоткрытую дверь, я сразу же увидел три ринга на постаментах шесть на шесть метров и качающиеся от ударов то ли брезентовые, то ли кожаные мешки. Многие висели, словно уши у спаниеля – каплевидные, сморщенные, мягкие сверху, твёрдые внизу. Видимо, наполнитель – песок или опилки. Вряд ли резиновая крошка, и уж тем более не ветошь, как в Таиланде, и не кожа, как в премиум-сегменте данного продукта в нашей стране.
Ринги были переполнены – по три-четыре боксирующие пары в каждом, как и между рингами. Ребята боксировали в шлемах и перчатках на завязках, на конском волосе.
Войдя в зал, вахтёр огляделся по сторонам и, встретившись с кем-то взглядом, поднял руку, а потом указал на меня. Получив такой же жестовый ответ, сказал:
– Иди вдоль рингов налево, там стол. За столом тот, кто тебе нужен.
Зал представлял собой, скорее, вытянутый прямоугольник, чем квадрат. По противоположной стороне, между мешками, были окна. На дальней стороне – большие зеркала, над которыми висел плакат с надписью: «Бокс – школа мужества!»
Я миновал ринги и, завидев в углу за столом мужчину лет тридцати пяти – сорока, остановился. Он был высушен, как изюм, бледен, лыс и худощав, в чёрном костюме «Адидас» – почти таком же, какой я видел у Красова.
– Доброго дня, – поздоровался я. – Я Саша Медведев. Медведь, по-вашему.
– Привет, привет, Медведь. Так вот как ты выглядишь. Я думал, ты больше, и говорят, что можешь без проблем шестерым навалять? – кончиками губ улыбнулся Григо.
– Врут. На самом деле – десятерым, и это только правой пяткой, – покачал я головой серьёзно, заодно проверяя, может ли авторитет воспринимать бойцовский юмор.
– Чувство юмора – залог интеллекта, – тоже серьёзно проговорил он. – Так чем могу тебе помочь, Медведь – Саша Медведев?
– Говорят, ты город держишь? – начал я с козырей.
– Тоже врут, – кивнул Григо. – Я вон секцию веду, по боксу, и только. Нет желания с кем-нибудь поспарринговать легко?
– Слушай, у меня разговор к тебе. Много времени не отниму. А без борьбы я не дерусь и не спаррингуюсь.
– Ну что же, тогда чё стоишь? Присаживайся, – указал он мне на стул напротив.
И я сел.
– Ну, давай твой разговор, – посмотрел он на меня внимательно, сложив битые-перебитые пальцы в замок. Медики, по-моему, называют такой эффект на кистях грыжами. Они образуются, если неоднократно травмируется кисть – обычно от ударов по чему-нибудь твёрдому.
А молодые пацаны воспринимают такие кулаки за крутость – как и сломанный нос, как и «пельмени» на ушах.
– Смотри, я краем уха слышал, что ты по моему вопросу с казацкими нейтралитет держишь? – спросил я, хотя с такими людьми принято говорить «поинтересовался».
– Держу, – согласился Григо. – Потому как слышал, что ты вроде как спортсмен с понятиями, хоть и к ментам близкий.
– Есть такое, – кивнул я. – У меня с казацкими непонятка случилась. Они гоп-стопом занимались, и в бою нападали втроем, против меня одного. А потом, когда нас приняли всех, я из доброты душевной их ментам не сдал. Хотя надо было, судя по развитию событий. Потому что после пришлось их пятерых уже бить, а далее штука одна случилась… Кто-то вопреки твоему запрету им помог – фотку из моей общаги с доски почёта тиснул. Я эту фотку у таксиста, конечно же, отнял, он-то их группу на меня и наводил. И вот какая штука: фотку я на доску вернул, а сегодня её снова украли, прикинь?
– И? – усмехнулся Григо.
– И говорят, что ты город держишь, а кто-то за твоей спиной с казацкими работает, – закончил я.
– А у тебя, я вижу, Медведь, нервишки уже сдают. Что, милицейские грамоты душу не успокаивают? Слушай, что я тебе скажу: за то, что ты пацанов ментам не сдаёшь, это тебе уважуха. Хоть ты и комсомолец, но того, кто твои фотки ворует со стены, я тоже искать не буду. Может, они чтобы автограф у тебя взять – ты же у нас местная знаменитость! – он откровенно улыбнулся мне желтеющими, не очень ровными зубами.
– Да это-то понятно. Просто курочка, как известно, по зёрнышку клюёт. Вначале фотки воруют, вопреки словам смотрящего, а потом, возьмут и предъявят, что ты за городом усмотреть не можешь.
С этими словами я встал.
– Григо, согласись, что спорт должен быть вне всяких понятий?
– Говори, к чему ведёшь? – спросил он у меня.
– Пацанам, кто хочет, не запрещай со мной тренироваться, – попросил я.
– Непонятки со Шмелём реши с деньгами. Запрет сниму…
– Там во время боя и после, очевидцев было много, та же девочка-мороженщица. Они все видели, что я по карманам у Шмеля не лазил. А если Шмель предъяву кидает, что я их взял, я готов с ним один на один выйти. А то пока что выходит, что вся его братва по второму кругу тумаков от меня наполучала, а Шмель отсиживается в сторонке, – произнёс я.
– Что ж, резонно, а ты готов со Шмелём раз на раз на ножах за свою правду выйти?
Глава 2. Мокрые цыпочки
– А где гарантия, что мы с ним один на один будем драться? А то их старший, кудрявый такой, мне уже слово пацана давал… – ответил я вопросом на вопрос, да и сама по себе дуэль в воровском стиле казалась мне, мягко говоря, странной затеей.
– Гарантии я дам. Ты готов или нет? – спросил меня Григо, внимательно следя за моей реакцией.
– За правду – хоть на ножах, хоть в русскую рулетку, – произнёс я.
– Кто мы, по-твоему, царские офицеры? – усмехнулся смотрящий за городом. – Ладно, я дам тебе знать, как с ними перетрусь.
На этих словах я попрощался и вышел из боксёрского зала.
Погода, конечно, на улице шептала – было тепло и хорошо. Я остановился на пороге Дворца спорта, чтобы ещё раз взглянуть на парк с играющими там детьми и сидящими на лавочках взрослыми.
Идти на тренировку к Кузьмичу совсем не хотелось, но я знал, откуда идут корни нежелания: кружка выпитого в Воронеже пива меня расхолаживала, и я направился обратно к общаге. Надо было взять халат и готовиться к походу в цеха на птицефабрику. Вот так люди и прокрастинируют: захотелось слегка расслабиться, позволил себе «стакашку» – и всё, ни на что нет сил и, главное, желания.
Алкоголь, конечно, зло. Но в Союзе ещё нет этих сладких газированных алкогольных напитков. Настанет время – дети прямо по ним с ума будут сходить. А потом появится легальная дешёвая наркота – столько людей погибнет от солей и спайсов… Но ничто не сравнится со статистикой смертности по вине пьяных водителей – вот где настоящий геноцид. Надо будет, кстати, на права сдать, к примеру, отучиться от военкомата. Хех, ещё год, Саша Медведев, ты свободен, как птица в полёте – год и один месяц, ты же августовский. А дальше что? А дальше надо выбрать себе будущее. Вот те же «чекисты» советовали в погранцы. Интересно, что предложили бы менты? Вот так взять свои грамоты и прийти к ним, спросив: «Куда лучше мне пойти служить?» А куда ни просись – спортсмена в любом случае поведут по афганскому сценарию. Почему? Потому что из спортсменов хорошо получаются любые солдаты, особенно из единоборцев, которые даже в бою адаптируются быстрее, чем все остальные.
– Пу-пу-пу, – выдохнул я, не спеша гуляя вдоль парка. Ночью можно Аню позвать на третье свидание. В голове понеслись не очень пристойные мысли, связанные с услугой Армена по сдаче комнат. Да, два рубля – это много. Тут не знаешь, как до зарплаты дожить, потому что неделю назад шальная компания решила скататься на аттракционы…
Итак, подумаем о будущем: год на подготовку к армии, потом два года по горам с автоматом. У меня ведь спросят, а я ведь не откажусь. Как раз восемьдесят шестой настанет, а там – авария на Чернобыльской АЭС, развал страны, лихие годы с последующей оттепелью в году две тысячи десятом…
Далеко смотреть не буду. Надо жить, а не ждать, особенно чего-то плохого.
Прибыв в общагу, снова пройдя мимо афиш и досок почёта, я поднялся на третий этаж и принялся собираться на работу, поглядывая на часы. Вскоре появился и Генка.
Вороновская птицефабрика «Красное крыло» находилась на окраине города, но одной своей стороной выходила на озеро. Вокруг стоял двухметровый железобетонный забор с колючей проволокой наверху. Ночью над этим забором зажигались фонари, помогающие сторожам контролировать периметр внутри. Вокруг забора зеленел кустарник. Вечером, после основной смены, из ворот фабрики выезжал автобус, развозя людей по городу.
Внутри же расположилось четыре основных цеха, словно линия человеческой жизни – их названия отражали полный цикл жизни куриной. Начиналось всё с цеха выращивания молодняка – это было душное помещение с резким запахом аммиака и пуха.
Длинные ряды клеточных батарей под лампами накаливания, создающими жёлтое искусственное освещение. Под ногами – слой опилок, перемешанных с помётом, шелухой от корма. Тут стоял дикий гул вентиляторов вытяжки, и только он мог перешуметь писк тысяч цыплят.
В основной птичник цыплята переводились по схеме их назначения: несушки – раньше, бройлеры – позже.
Тут через многоярусные клеточные батареи из металла пролегали автоматические поилки с протекающими ниппелями. Под клетками с несушками медленно и скрипя двигалась прорезиненная конвейерная лента для сбора яиц. В углу располагался бункер с комбикормом – пахло он зерном и почему-то рыбой.
И, наконец, убойный цех, где из позитивного был только лозунг: «Выполним план по мясу!» Да, особо чувствительные на фабрике не задерживались. Я даже слышал, что те, кто на мясных фабриках, к примеру, готовит колбасу, не могут потом её есть.
Но наше дело простое – и по сути, и по содержанию: упаковывать.
Пройдя вахту, мимо досок почёта с лучшими сотрудниками и разминувшись с коллективом дневных смен, мы с Геной и ещё рядом товарищей (многих из которых я видел на коврах) зашли в раздевалку рабочих, где переодевались в белые халаты и белые же колпаки, словно нам нужно было что-то готовить. Помимо халатов были и тканевые перчатки у тех, кто работал с яйцами, в отличие от верхонок у тех, кто грузил кур. Каждый из нас должен был содержать свою форму в чистоте, что проверял сам Кузьмич, которого недавно повысили до начальника упаковочного цеха.
И вот мы, вдесятером, построились для осмотра в одну шеренгу.
– Так, сегодня у нас много работы, парни. О, Саша, Гена, а вас почему на вечерней тренировке не было? – спросил тренер.
– Я в Воронеж ездил, смотрел, как Дружинин по самбо борется.
– А… И что, как он? За кого теперь выступает?
– Он от экскаваторного завода выступал и в первом кругу на Серёгу Сидорова налетел, – проговорил я.
– И что, как?
– Вырванный плечевой сустав, – продолжил я. – Полгода реабилитация, но врачи сказали, что ему повезло.
– Повезло… вот что я вам, ребята, скажу: у тренера опыта больше, он многое видел. Тренера надо слушать! Если он вам говорит не выступать – значит, не надо соваться, куда не следует! – прочитал он лекцию. Было видно, что он знает о том, что Дружинин ушёл из «Динамо».
– Тренер, да он уже всё понял. Можете с Сергеичем поговорить, чтоб его обратно взяли? – спросил я.
– Я-то могу. Но Сергеич в вес до семидесяти тебя просит себе.
– Если вы не против, я могу за них иногда выступать, – пожал я плечами.
– Он может тебя в воронежский пед устроить с формальной сдачей экзаменов. Только надо отборку пройти.
– Какую? – не понял я.
– В сборную «Динамо». На следующей неделе открытый ковёр будет для всех желающих в этом весе.
– Паша через полгода вернётся и снова будет лидировать. А я, тренер, простите, но его место я занимать не буду.
– Ну, смотри сам. Значит, задачи. Как всегда: упаковка яиц, упаковка курицы, подсчёт курицы после ощипывания. Теперь плохие новости: барабанная перосъёмная машина сломана, и девушки за день все руки стёрли, их ощипывая. Соответственно, сегодня надо им помочь и ощипать. Из-за коллапса их даже не посчитали – потом ощипанных буду я вносить в ведомость.
Желающие потренировать пальцы? О, отлынивающие от тренировок Медведев и Губанов – на ощипку! Остальные…
Дальше я уже не слушал. Что получается – куры неучтённые никем и ничем? Серьёзно? Свежие куры – не замороженные в лёд тела для пущего веса на весах, а мягкие, только надо ощипать?
Гена нахмурился – ему идея явно не нравилась.
– Чего загрустил? – ткнул я его локтем.
– Заколебали, чего они её никак починить не могут?
– А скажи-ка мне, друг, а она часто так ломается? – спросил я, предвкушая отличный план.
– По несколько раз в месяц.
– А Кузьмич всегда халявщиков назначает на ощипку неучтёнки?
– Всегда, – также хмуро сообщил мне он.
– Ну тогда я, похоже, по выходным теперь секцию не посещаю.
– Ты же фанатом борьбы стал после Тамбова?
– Я ещё и фанат еды, а в гастрономе всё раскупают со скоростью света. Я эти ритуалы с мерзлой курятиной видал в деревянном ящике.
– Что-то я тебя не понимаю.
– Чуть позже поймёшь! – улыбнулся я, а настроение начало повышаться.
Зайдя в цехи, мы обалдели: длинные транспортерные ленты с механизированной подачей тушек были забиты неощипанной курятиной. Лента вела в огромный чан на полкомнаты – чан был полон тёплой воды и мокрых цыпочек.
В соседней комнате уже приступили к работе ребята, которые складывали в ячеистые подносы яйца, сортируя их по размерам с помощью лекал. Далее нашей комнаты находилась комната со столами для упаковки мяса с весами и целлофановыми пакетами.
Запах тут стоял, конечно, лютый – смесь хлорки, крови и мокрого картона. В углу скопилась целая куча пера.
– Я не знаю, чего ты радуешься, – руки после такой процедуры, словно после суток в бассейне с хлоркой, – произнёс Гена, беря огромный, словно лопата, металлический сачок.
– Расскажи, как вы обычно тут справлялись?
– Сначала распаренных куриц вытаскиваем и загружаем в чан новых, пока эти обтекают на стеллажах. Мы ощипываем и складываем на столы для упаковки – там их взвешивают, ставят печать, пакуют, считают, декларируют.
– Давай допирай, – улыбнулся я ему. – До соседней комнаты – это неучтённый товар, со слов Кузьмича.
– Ну да, так.
– За пропажу которого никто не несёт ответственности.
– Стыбрить предлагаешь? Бесполезно – на проходной досмотр личных вещей. Поймают – по шее дадут и с работы выгонят, – покачал головой Гена, доставая первую курицу на лотки для обтекания.
– Мы тут на всю ночь, да?
– Похоже на то, – выдал Гена.
– Ну, считай, полнедели будем сытыми, – убедил я его.
Далее пошла рутина: вымачивание, загружающие новых в чан, ощипывание, вымачивание – и снова по кругу. Сюда бы чайник или термос, – подумалось мне, когда я подавал очередную ощипанную курицу. В соседней комнате перед упаковкой стоял Снегирёв с паяльной лампой и обжигал мелкие перья, которые остались на курице, – и теперь в цехах пахло ещё и палёным пером.
Однако каждый час мы прерывались на «перекур» – естественно, никто не курил, а выходили из цеха к забору подышать свежим воздухом. В первый раз я вернулся в цеха раньше и, подойдя к столу упаковки, отрезал ножом себе два широких куска целлофана и, быстро положив туда тушек, свернул их в коконы и спрятал в пуховую кучу.
На улице за нами тоже следил Кузьмич – он же отсчитывал нам время для отдыха. Хочешь – вообще не отдыхай. Он же невольно контролировал – не захотим ли мы сделать чего-нибудь эдакого. А я этого очень хотел.
– Ген, на следующей передышке отвлеки тренера – поборись с кем-нибудь, попроси пояснить какую-нибудь технику. Не долго – на полминутки, – попросил я товарища по опасной операции.
И под утро, когда все собрались на последний перекур, я достал упакованных неощипанных куриц и выбросил их из цеха через окно.
– Снегирь, – позвал парня Гена. – Каково за ночь отжарить столько цыпочек?
И все дружно принялись ржать. Смеялся и тренер, а я, удивляясь находчивости Гены, аккуратно по стеночке вышел, зайдя за угол цеховых зданий, где под окном лежали мои свертки.
Я поднял один, а когда раздалась новая, громкая волна смеха, с силой вышвырнул их за периметр, перебросив через забор в сторону пляжа. Первую, а затем вторую.
И вот, просмеявшись над тем, как Генка дурачится, тренер снова вернул нас к работе, а я, улыбнувшись, кивнул – мол, всё в ажуре.
Смена закончилась утром. На проходной проверили наши сумки на предмет яиц и куриц, и мы, видя, как подъезжает автобус с трудящимися, залезли в него, чтобы тот увез нас в город.
Однако, выйдя на первой же остановке, я кивнул Гене – мол, так надо, – и лёгким бегом двинулся к озеру.
«Сука», – выдохнул я, видя, какой меня ждёт трындец. Первую курицу я нашёл сразу же – она повисла на ветке куста, а вот вторую пришлось поискать – я нашёл её в луже грязи и тины. Благо, упаковал хорошо.
Положив этих двух в сумку, я также лёгким бегом направился вдоль берега озера, пока фабрика не скрылась за постройками появившихся домов.
– Эй, парень! – позвали меня вдруг.
Да ё-маё… Обернулся я и увидел, как ко мне приближаются двое в форме советской милиции – старшина и сержант.
– Здравия желаю, товарищи милиционеры! – бодро отрапортовал я, подходя к ним, накрыв левой ладонью голову, а правую прислонив ко лбу.
– Ваши документы? – спросил у меня сержант, и я, пожав плечами, достал из кармана паспорт, давая ему в руку.
– Почему не на работе? – спросили меня.
– Да я с ночной смены, решил перед парами пробежаться по набережной.
– С какой ночной смены? – спросил меня старшина.
– С «Красного крыла», цех упаковки.
– Пары-то начались уже – девять почти! А в сумке что?
– Халат, обувь, – проговорил я, понимая, что сейчас приплыву.
– Покажите, – потребовал старшина.
Эпик фейл – провал по-нашему.
– Погоди-ка, а ты не родственник тому Медведеву, о котором пару недель назад газеты писали?
– Что за Медведев? – спросил старшина у сержанта.
– Пока ты в отпуске был, помнишь, участковый с браконьерами закусился? С ним свидетель по делу был Медведев. Так вот, этот Медведев его от пули сумкой закрыл! – бодро поведал сержант.
– От дроби только, приврали газеты, – выдохнул я, кладя сумку на асфальт набережной.
– Погоди-ка… – сержант поднял паспорт на меня и сверил моё фото с моим лицом.
– Да ладно?! – удивился старшина.
– Ну да. Там ИЖ был – двустволка, а у меня как раз сумка была такая же, только вместо обуви там куртка для борьбы была и трансформатор. Куртку я заштопал, трансформатор пришлось выкинуть, а сумку мне новую подарил участковый, когда из больницы выписался.
– Ну ты молодец, конечно! После учёбы куда – в армию, а потом, может, к нам в оперативную часть? – спросил меня старшина.
– Я не думал об этом, – не совсем честно выдал я.
«Скажите, а вакансии для куриных воров у вас есть?» – промелькнуло у меня.
– А там же заложник был ещё? – спросил сержант.
– Он не заложник был, а соучастник. Просто в последний момент сдаться хотел, и его второй застрелил, – начал я рассказывать.
– Ужас, конечно. Не страшно было против вооружённых преступников идти? – спросил сержант.
– Да там же участковый был, – обесценил моё участие в том бою старшина.
– Ну да, его и ранило. Но он встречным огнём успел положить урку, – поделился сержант и добавил: – Слушай, там говорят, что предупредительного не было, и тот младший лейтенант потом отписывался по этому поводу?
– Он многократно предлагал противнику сдаться. И выстрелил, когда уже был ранен, – произнёс я, вспоминая, как уже рассказывал эту историю на магнитофон в «Волге».
– Обалдеть, – удивился сержант.
– Тебе что-нибудь за участие дали? Ну, медаль там? – спросил меня старшина.
– Грамота от генерала и от ВЛКСМ.
– Вот к чему надо стремиться, товарищ сержант! – с долей сарказма произнёс старшина.
– К чему? – удивился сержант.
– К одобрению товарищей и спасению в сложных ситуациях старших по званию.
– Я тебе говорил же, что не мог тогда, – возмутился сержант.
Видимо, какие-то внутренние договорённости у этих ребят – возможно, дружат семьями.
– Товарищи, ну так я в техникум могу пойти, или вы мне выпишите справку, что я был с вами занят? – спросил я.
– Да, конечно, иди и учись хорошо! – пожелал мне удачи старшина, а сержант отдал мои документы.
Так, вроде пронесло. Надо будет либо отказаться от хищения ничейного социмущества, либо придумать другой способ транспортировки.
Сейчас ещё и в общаге мозг комендант выпьет.
Двадцатью минутами позже
– Вот, Саша, не зря тебя кто-то из товарищей со стены снимает! – пилила меня Надежда Юрьевна на входе в общежитие. – Несмотря на то, что ты милиции помогаешь и оценки выправил почти по всем предметам, дисциплина у тебя та ещё. Не доверяет тебе коллектив, получается – считает, что ты недостоин чести висеть на доске.
– Надежда Юрьевна, мне что сделать, если у меня две работы и учёба? Как в фильме «Приключения Электроника» – мне робот не помогает.
– А ты похож. До той поездки был один в один как Сыроежкин – лоботряс лоботрясом.
«И киборги восстали из пепла ядерного огня», – мелькнула у меня в голове гнусавая фраза из «Терминатора».
– Надежда Юрьевна, я везде успевал, если бы не сотрудники. Теперь вот вы – они мне отказались справку о занятости выписывать, вы, надо полагать, тоже не будете? – пошёл я в атаку.
– Что же ты сразу не сказал, что был задействован? – спросила она у меня на серьёзных щах.
– Вы не спрашивали, – выдохнул я и пошёл наверх.
А в комнате я застал Гену спящего.
Капец ты… и, вытащив из сумки кур, я снял с них упаковку и нежно положил их обеих ему в постель, а сам взял сумку с конспектами и пошёл на пары.
Вот как проснётся Генка с двумя цыпочками – так вспомнит шутку над Снегирёвым, улыбнётся…
Глава 3. Искры и медь
День был как день: сидение на парах через не могу с теми, кто пересдаёт, обед в столовке техникума, после которого ещё сильнее тянуло в сон. На этой неделе у меня оставалось всего два экзамена – техническая механика и черчение. Первый – завтра, второй – в четверг.
Вообще, после моих приключений и вступления в комсомол стало гораздо проще. Многие преподаватели, видя меня, понимали, что я по специальности не отработаю и дня, поэтому ставили пересдачи, завышали оценки или вытягивали наводящими вопросами до необходимого минимума. Благо вокруг хватало ребят, которые учились по-настоящему хорошо и даже что-то конструировали. Третьекурсники и вовсе казались помешанными на электронике.
По сути, это были не пары, а переподготовка с конспектами, но преподаватели смотрели на отношение студента и, уже исходя из этого, делали вывод: «валить» или нет на экзамене. Я их как бы очень понимаю. Всегда приятно, когда нерадивый ученик хотя бы пытается понять твою дисциплину, на которую ты положил жизнь. Хотя лично я в прошлой жизни не слишком требовал теоретических знаний, особенно от частных клиентов, а больше концентрировался на практических умениях бойцов.
Так вот, на черчении я сидел вообще один, рисуя деталь в угловом разрезе. Преподаватель ушёл, оставив меня с макетом в кабинете. Чертилось у меня не очень – эскизы выходили куда лучше.
Внезапно меня прервал вибрирующий звук. Показалось, будто задрожали доски пола. Но нет – не показалось. Линия на чертеже поплыла, и карандаш прочертил зигзаг.
Я отложил инструменты, опустил руки, но стук и вибрация повторились. Затем раздался резкий хлопок, и в воздухе запахло гарью.
Поднявшись, я вышел в узкий коридор и сразу обратил внимание на дверь слева с табличкой:
«Лаборатория. Посторонним вход воспрещён!»
Из-за неё доносилось пыхтение и что-то похожее на стон. Я распахнул дверь, выпуская наружу клубы дыма, шагнул внутрь и тут же захлопнул её за собой.
– Держи, держи её сверху! – раздался крик.
Сквозь белёсый дым я разглядел худощавого светловолосого парня в белом халате, который изо всех сил наваливался на массивный кубический корпус, опутанный кабелями и шлангами.
Что-то яростно болтало его, будто внутри метался разъярённый бык.
Сказано – сделано. Я схватил вибрирующий ящик сбоку, и следующие несколько секунд нас с парнем трясло, как в эпицентре землетрясения.
Наконец вибрация стихла, а внутри что-то звякнуло – будто упал маленький колокольчик.
– Спасибо, товарищ! – выдохнул парень, поправляя очки.
Первый раз меня так назвали приватно. Чудак, да ещё какой. Но сон как рукой сняло – можно и подыграть.
– Не за что, товарищ! Над чем работаете, коллега?
– Это ответ! – запыхавшись, произнёс он. – Ответ западным аналогам стиральных машин с вертикальной загрузкой! Вы спросите: «А как же "Эврика"?» И я отвечу: «Мой "Титан" не просто дополнит линейку отечественных образцов а кардинально расширит возможности стиральных машин в будущем!» Вы скажете: «А "Малютка", а "Вятка"?» А я отвечу: «Пора отойти от деревянных щипцов и зажимных роликов!»
– А вопрос-то был какой? – перебил я.
– Вопрос? – он на мгновение замер.
– Ну, раз это «ответ», значит, был и «вопрос»?
– Ты с какого курса, кстати? – перевёл тему лаборант.
– Первого.
– Вот почему я тебя не помню. Валера Плотников, лаборант! – он протянул мне руку.
– Медведев Саша, – ответил я, не добавляя больше ничего.
Формально я студент, но как борец ещё не сформировался, а их технические «приколюхи» мне чужды.
– Полезная штука, да? – кивнул я на металлический куб, похожий на творение доктора Франкенштейна, если бы, конечно, знаменитый монстр был машиной.
– Дипломную на нём защищать буду. Хотя на чертежах он работал лучше.
– Тебе бы не в техникуме её показывать, а где повыше. Скорее всего, твои решения уже продуманы другими. Но если учесть их опыт, может, и правда, что-то выйдет.
– Спасибо, товарищ! Давай ещё программу отжима проверим?
– Это что, всё ещё стирка была? – удивился я, предвкушая, что будет дальше.
– Ну да.
Я осмотрел шланги, ведущие к трубе от раковины. Вода подавалась через кран – никакой автоматики.
– Пока не разобрался с подачей воды в систему, – пояснил Валера. – Приходится вручную регулировать. Одному неудобно.
– Попробуй встроить ниппель с внутренним вентилем, – предложил я, вспомнив поилки для цыплят. – Чтобы вода забиралась прямо из трубы.
– Обязательно! Ну что, держим? – поспешно произнёс Валера, словно у него было мало времени и нужно было успеть к срокам.
– Давай.
Он ткнул в кнопку на самодельной панели, и куб взревел, затрясшись с новой силой. Вибрировал, но, к удивлению, не протекал.
– Друг, а как ты добился, чтобы оно не текло?! – закричал я через гул.
– Внутри барабана – магниты, снаружи – медная обмотка! – отозвался Валера. – Он приводится во вращение не валом, а зачёт магнитного поля! Вал, конечно, тоже есть, но не сквозной.
«О-фа-на-реть!»
– Много электричества жрёт, да?
– Пока да! Но я решу этот вопрос в будущем!
Машина дёрнулась, из щелей брызнули искры, и вдруг всё замолкло. Лампочки освещения в лаборатории мигнули и погасли.
– Опять пробки выбило… – вздохнул изобретатель.
– Ну, товарищ Валера Плотников, я уверен, что тебя ждёт большое будущее! – искренне выпалил я, оглядывая закопчённые стены лаборатории.
Стирать бельё в бесщеточном двигателе – это, конечно, сильно. В голове мелькнули образы моноколёс, электросамокатов и прочего хай-тека, что бороздит улицы две тысячи двадцать пятого года. Наш же агрегат больше напоминал экспонат из музея технических курьёзов.
– Ты, главное, мечту не бросай, даже если тебя за выбитые пробки примутся убивать, – добавил я, поправляя заляпанный мазутом рукав.
– Блин… – Валера нахмурился, будто вспоминая что-то важное. – Ты, товарищ Медведев, первый, кто по-настоящему оценил.
– Та-а-ак! Плотников! Что ты опять натворил?! – раздался из дверей скрипучий голос. В лабораторию ввалился завлаб – невысокий мужчина в огромных роговых очках, клетчатой рубашке, застёгнутой на все пуговицы, и в вытянутых в коленках брюках. Его седые вихры торчали, будто он только что получил разряд тока.
– Доброго дня! – бодро поздоровался я.
– Доброго, Медведев. А говорят, двух бед не бывает, а вы тут вдвоём! – он язвительно оглядел нас. – Плотников – техник-экспериментатор, способный поджечь всё, что угодно, и Медведев, которого нельзя отчислить, потому что он «герой месяца». Идеальный дуэт!
– Простите, Виктор Евгеньевич, что меня нельзя отчислить, – парировал я.
– Не извиняйся, Саш. Не на первом курсе, так на втором, не на втором – так на третьем, – проворчал он, поправляя очки. – Сейчас ты, конечно, за ум взялся… Посмотрим, на сколько тебя хватит. Валера! – он резко повернулся к изобретателю. – Я тебе официально запрещаю включать в сеть этот… агрегат! Понял?
– Понял, Виктор Евгеньевич.
– А то твоя дипломная с каждым отключением техникума от электросети теряет баллы. Какое по счёту уже? Третье? Четвёртое?
– Четвёртое, – глухо отозвался Плотников.
– Ну вот и считай! Ещё одно такое «подключение» – и тебя только перестрелка с бандитами спасёт! Проветрите тут! – он сердито швырнул папку на стол и выскочил из лаборатории. Свет, как по мановению волшебной палочки, тут же включился.
– Не вешай нос, братуха! – Я хлопнул Валеру по плечу. – Будущее за такими, как ты! Главное – не спиться, – мы дружно распахнули окна. Со двора донёсся смех и крики: «Эй, очкарик, опять лабораторию спалил?»
– Спасибо… – Плотников неловко потёр запачканные машинным маслом руки. – Если что – обращайся. Чем смогу – помогу.
Я усмехнулся:
– Ты в общаге бываешь?
– Нет, а что?
– Да там на кухне приёмник сломался. Завхоз унёс чинить и пропал. У тебя случайно не завалялся?
– Так он не сломался! – оживился Валера. – Какой-то вредитель киселём его залил. Я почистил, кое-что перепаял… Вот только донести никак не могу, – он грустно посмотрел на своё дымящееся детище.
– Вредитель, да… – вздохнул я.
– Пойдём, заберёшь, – неожиданно предложил Плотников.
Мы двинулись в соседнюю комнату, больше похожую на каюту космического корабля: повсюду вились разноцветные провода, мигали лампочки самодельных приборов. На рабочем столе среди катушек, паяльников и банок с припоем скромно лежал бежевый, с желтизной, радиоприёмник.
– Этот? – Валера протянул мне раритет.
Я перевернул корпус. На днище красовалась потёртая табличка: «ОБЬ-302. В осветительную сеть не включать! Номинальное напряжение 30 В. Цена 5 руб.»
– Забирай! – бодро сказал он.
– Если что, заходи – я в триста тринадцатой живу. Спортом не занимаешься? – произнёс я напоследок.
– Не… У меня плоскостопие. Как-нибудь загляну.
– С плоскостопием можно и плавать, и на лыжах ходить.
– Попробуй объясни это военно-призывной комиссии, – горько усмехнулся он.
– А что с ней? – не понял я.
– Не берут в армию, – ответил Валера так, будто в этом была его вина.
– А ты… хочешь? – удивился я.
– Хочу, – твёрдо сказал он.
– Ты не думал, что такие парнишки, как ты, на гражданке нужнее? – осторожно спросил я.
– Завлаб так не считает.
– Да наш завлаб типичный сноб! Для него главное – чтобы в его болоте ничего не происходило. А то, что у него под носом человек такую штуковину собрал, его не колышет. Скажи честно – ты, правда, хочешь или просто кто-то сказал тебе, что «не служил – не мужик»?
– Хочу, – упрямо повторил Плотников.
– Ну ладно… Когда у тебя защита?
– В конце месяца.
– Тогда ни пуха! И мечту не бросай. Спасибо за приёмник!
Я вышел в длинный коридор, идя назад по скрипучим доскам ветхого полового покрытия. В аудитории по-прежнему не было преподавателя. Усевшись за чертёжный стол, я стёр резинкой кривую линию, быстро дорисовал деталь и, аккуратно положив лист под пресс, собрался. Пора было тащиться в общагу – и собираться в цех намотчиков…
Прибыв в общагу, я, пыхтя, взобрался на свой третий этаж. Первым делом пойдя на кухню, где и повесил жёлтый радиоприёмник на два торчащих из стены, начавших ржаветь гвоздя. Чёрную вилку воткнул в розетку со следами подпалин – предыдущий жилец явно экспериментировал с электропроводкой.
Радио ожило с характерным треском и сразу выдало густым баритоном: «Свобода – для того, чтобы творить, а не для того, чтобы разрушать. Творчество – вот цель жизни!»
– Литературные чтения? Горький? – фыркнул я. – Ну хоть не марш авиаторов…
Повернув ручку громкости до положения «шёпот» – ровно настолько, чтобы заглушить вечный гул вечерней общаги я направился к своей комнате.
Ключ скрипнул в замке, дверь поддалась с характерным стоном несмазанных петель. И тут же в нос ударил терпкий запах мокрого пера. Перья были повсюду – на кроватях, на полу, даже на лампочке под потолком, создавая изогнутые тени.
В комнате царил хаос: Гена, красный как рак, орудовал веником, убирая перо, а Женя и Аня, склонившись над двумя обмякшими куриными тушками на моей кровати, с важным видом завершали ощипывание.
– Саша, ты совсем дурак?! – Женя метнула в меня убийственный взгляд, размахивая клочком перьев. – Я к Гене пришла, хотела рядом прилечь, а в кровати – сюрприз! Мокрые куры!
– И тебе привет, Жень! Аня! – я демонстративно понюхал воздух. – А я разве не закрывал дверь? – в памяти всплывал смутный образ поворачивающегося ключа… Или это было вчера?
– Я всегда, когда спать ложусь, ключ над косяком прячу, – пояснил Гена, нервно подбирая перья совком.
– Как будто он не знает, – фыркнула Женя, тыча пучком перьев в мою сторону.
Я сделал самое невинное лицо, какое смог изобразить:
– Я вообще не в курсе, что это за куры. Ген – молодец, что притащил. Наверное, тяжёлые были? Пришлось на спине нести?
Шутка повисла в воздухе. Все трое уставились на меня с немым укором. Гена явно уже успел им всё рассказать – значит, доверяет. Что ж, и у меня теперь не было причин молчать.
– Ладно, я в цех, у меня смена, – махнул я рукой, швыряя сумку с конспектами в угол. – Ань, третье свидание! – добавил на прощание с вызывающей ухмылкой.
– Не факт, что случится! – Рыжик надула щёки, демонстративно обнимая Женю за плечи.
– Тогда в следующий раз у кого-нибудь в постели окажется мокрый мамонт. А на свидание буду завлекать по-пещерному – дубиной по голове. До вечера! – хлопнул я дверью.
Я уже спускался по скрипучей лестнице, когда сзади раздалось:
– Саш!
Я обернулся. Аня высунулась из двери, перепачканная перьями, но улыбающаяся:
– Я пошутила…
– Отлично! – моя улыбка стала вдруг искренней. – До ночера, Рыжик!
Радио в кухне, как эхо, донесло: «Человек – это звучит гордо!» – будто сам Горький подмигивал мне со своей вечной иронией.
Долго ли я так выдержу: тренировки, пары, цеха, личная жизнь? Ну, допустим, скоро летние каникулы, а тем временем тот же Сидоров слабее не становится.
И с этими мыслями я бежал на вторую работу. Но как бы я ни спешил на завод, первая проходная на его территорию с процедурами предъявления пропусков сожрала ценное время. А ведь еще нужно было пролететь двести метров до нужного корпуса. Где дверь цеха намотчиков встретила меня знакомым гулом трансформаторов и запахом нагретой изоляции – сладковатым, с горчинкой лака. На проходной, дежурный дядя Миша, как всегда, не поднимая глаз от кроссворда, буркнул:
– Медведев… опоздал на семь минут. Вот всыплет тебе Вика Андреевна!
– Каюсь, дядь Миш, – бросил я, хватая с вешалки промасленный халат.
Цех жил своим ритмом: за стеной ровным тоном гудели станки, а тут везде сидели девушки и, склонившись, «шили», продевая тонкую нить, укладывая ряд к ряду медь. Моё рабочее место – стол номер пять у окна, заваленный катушками медного провода и стопками стальных пластин. На стенке криво висела вырезка из «Техники молодёжи» с подписью: «Намотай – не зевай!» Это девушки надо мной подшутили, когда я засыпал первые смены.
– Медведев! Опоздун! Ещё раз – и вынесу тебя на обсуждение на собрании бригады, – заметила меня Виктория Андреевна. – Что думаешь, если в девчачьем цехе, то опаздывать, как девочки на свидание, можешь?
– Я не думаю, Виктория Андреевна! – улыбнулся я. – Я вам доверяю, если надо – давайте обсудим, но мне и так стыдно, что опоздал. И прошу всех сердечно меня простить!
Последнюю фразу я проговорил громко и для всех, чтобы все меня слышали, и в цехе раздались дружелюбные смешки.
– Мотай давай, Хазанов, и давай без спешки. Не выполнишь план – останешься доматывать!
– Принято. Справедливо! – кивнул я, выдвигая устройство с лупой между собой и микротрансформатором, беря левой рукой иголку, а правой вставляя в неё медную нить по диаметру сечения не больше волоса.
Сегодня для меня чайной паузы не было. А вот девушки периодически уходили в уголок цеха с парящим серебристым чайником «Красный выборжец». В первую свою смену я всех изрядно насмешил, когда поднял его и посмотрел на дно с тремя пластиковыми ножками и тиснением на железе: «Ленинград 1968 год, 7 рублей, 2.5 литра». Тогда как название было написано на его пластиковой чёрной ручке, просто слегка стёрлось от постоянного использования.
Хотя пускай меня и не было на произвольном чаепитии, я слышал всё, что говорят девчата, и к моему удивлению, я из-за своей поездки в Курск пропустил выход на экраны второй части «Шерлока Холмса». Говорят, в общежитии нашего техникума в ленинской комнате был прямо аншлаг у чёрно-белого «Рекорда».
Так, за трудовой медитацией я доработал до конца смены, а когда все принялись собираться домой, показывая план по намотанным трансформаторам в продолговатых коробках с фамилией намотчика. Чем-то они напоминали мне лотки для одежды и обуви в аэропортах, только эти были фанерные. Бегло посчитав свои изделия, сдал свою коробку и я.
Вика Андреевна, высокая и худощавая, с короткой стрижкой и всегда в чистом и выглаженном халате, взяла один из них и, покрутив, строго на него посмотрела, словно слова осуждения уже были заготовлены в её голове. Но, увы – сегодня я был идеален. Ну, почти во всём, кроме юмора, воровства куриц, опозданий и чертежей.
А если без шуток – то внутри меня словно горел тёплый огонёк: сегодня я исправил вредительство раннего Медведева, вернул в общежитие радио, и меня ждало третье свидание с Аней.
Глава 4. Забытая песня
Вернувшись в общагу ближе к ночи, я обнаружил приготовленную курицу с гречкой. За столом в триста тринадцатой комнате ребята уже поели и оставили мне порцию – она была ещё теплой, но разогревать на плите совсем не было сил. Вот оно, отсутствие микроволновых печей.
Самих ребят дома не было, зато на столе лежала записка:
«Саш, ушли гулять. Если что, остаток каши и курицы в холодильнике – в кастрюле с надписью "313". Аня, если что, у себя».
По сути, есть два способа разогреть еду: пережарить её на сковородке или поставить тарелку на кастрюлю с водой и дождаться, пока та закипит. «Надо будет подкинуть идею Валере Плотникову про разогрев пищи микроволнами, – подумал я. – Хотя, скорее всего, какие-нибудь промышленные аналоги уже есть… надо почитать об этом в «Радиотехнике и электронике». Или спросить у самого Плотникова: не хочет ли он случайно изобрести микроволновую пушку – волновое оружие будущего? Ведь МРТ для белья он почти собрал».
Греча исчезала со скоростью света в компании куриных ножек, как вдруг я заметил рыжего таракана, ползущего по стене.
– Здрасьте, добрый вечер!
А в будущем их как-то нет… то ли сотовые сети их извели, то ли те же микроволновки. То ли просто уровень гигиены стал выше. Что ж, запишем в список проблем! Благо, клопов нет – меня передёрнуло от одной мысли об этих тварях.
Абстрагировавшись от таракана, я доел, помыл тарелку и ложку на кухне, почистил зубы новой щёткой и зубным порошком, затем принял холодный душ комнатной температуры. Вернувшись в комнату, переоделся: сменил пропахшую горелой проводкой одежду на ещё свежий спортивный костюм, протёр тряпочкой кеды и направился к Ане в четыреста шестую комнату на четвёртом этаже.
Час до закрытия общаги. Обратно – опять через Армена. Но зато в этом и есть жизнь.
И едва мои костяшки коснулись дверного полотна, как дверь распахнулась – на пороге стояла Аня. На ней было лёгкое ситцевое платье, которого я раньше не видел – синее в белый горошек, на ногах чёрные босоножки. А волосы, обычно собранные в хвост, сегодня рассыпались по плечам.
– Привет. Как поработалось?
– Привет. Всё хорошо, спасибо за ужин. Женя и Гена уже умотали?
– Да, вроде. Я думала, ты уже не придёшь, – произнесла она.
– Мысли позитивнее! – улыбнулся я и подал ей правый локоть, приглашая на ночную прогулку.
Ночь встретила нас прохладой и густым ароматом цветущей липы из парка за общагой. Фонари мигали, будто подмигивали нам вслед, а где-то вдалеке скрипели качели – наверное, ещё какие-то романтики не хотели возвращаться в комнаты. Аня взяла меня под руку крепче, и я подумал, что, может, и без микроволновок в этом восемьдесят третьем есть что-то настоящее – вот это: тёплое, простое, наше.
Город спал, но не мы. Улицы, залитые жёлтым светом, вели нас куда-то в никуда, и это было идеально.
Аня шла рядом, её рыжие волосы развевались на тёплом ночном ветру, будто огненные язычки. Синее платье в белый горошек болталось на ней чуть мешковато, но это только подчеркивало её лёгкую небрежность – будто она нарядилась наспех, просто чтобы выйти со мной.
В будущем мы бы смотрелись с ней странно, ведь к её платью совершенно не шёл мой обычный, «фирменный» образ: дешёвые штаны с полосками, которые при дневном свете выдавали себя кривым шрифтом adidas, и потрёпанные кеды. Но Аня, кажется, не замечала этого. Или делала вид.
– О чём ты думаешь? – спросила она, и уголки её губ дрогнули.
– О том, одни ли мы во Вселенной, и есть ли на далёких звёздах жизнь, – соврал я, поднимая взгляд на небо.
– М… а ещё о чём?
– О том, что ты похожа на ту самую песню, которую я никак не могу вспомнить.
Она рассмеялась, и этот звук слился с шумом проехавшей через улицу одинокой машины. Она всё ещё шла со мной под руку – её пальцы были тёплыми, и от этого тепла забывалась вся суета моего прошлого дня, прошлой недели, прошлого месяца. Окситоцин, гормон социальной значимости. Мы с Анютой ещё даже не целовались, а моё тело уже воспринимает её как часть моей маленькой стаи.
Проходя мимо какой-то детской площадки, мы заметили ребят – вернее, это они нас заметили. У них была одна бутылка на троих, и один из компании шагнул к нам, но другой взял его за руку, что-то шикнул на ухо, и тот замер. Узнали во мне спортика? Или видели где-то ещё? У региональной известности есть свои плюсы и минусы.
Из плюсов – репутация среди ментов: могут отпустить и даже повторно не потребовать показать сумку. Из минусов – пожелай я сделать что-то безбашенное, все узнают во мне Сашу Медведева.
Выяснять, что именно сдерживало ребят, ведущих ночной образ жизни, было совсем неинтересно. А может, и не узнали меня – просто тот, кто шагнул ко мне, не сёк в дворовых понятиях, а его просто остановили: «Куда ты? Не видишь, он с девушкой!»
Анюта, Анюта, рыжик мой рыжик, сегодня ты, похоже, неосознанно спасла этих троих от озвездюливания.
Но чем наше третье свидание будет отличаться от всех остальных? И я решил, что – «безумием»!
– Анют, ты высоты боишься? – спросил я её.
– Нет, а что? – удивилась она вопросу.
– Полезли! – показал я ей на пожарную лестницу на торце одной из хрущёвок.
– Ты с ума сошёл?!
– По курицам в постели не понятно было? Полезли! – и мы подошли к лестнице, и я подсадил Аню наверх, чтобы её руки могли касаться верхней ступеньки, и она бодро полезла.
Обожаю это время – все атлетичные, не то, что в моей прошлой жизни, где половина на лавочке с освобождением от физкультуры сидит.
– Эй, не подсматривай! – вдруг дошло до неё, и она крикнула мне сверху.
А я, подпрыгнув, подтянулся и тоже полез за ней.
– Заберёмся – дашь мне пощёчину! Сразу за всё! – выдал я, поднимаясь наверх и созерцая её ножки, перебирающие по ступенькам под платьем.
«Спортсменка, комсомолка и просто красавица».
Забравшись на крышу, мы смогли видеть весь город с высоты пятого этажа покатой крыши, огороженной по периметру железным забором в один горизонтальный длинный прут.
– Сань, тут обалденно! – выдохнула она.
– Душа поёт? – спросил я её.
– Что? – не поняла она.
И вместо ответа я пропел ту самую песню, которую вспоминал:
«Настало время, пробил час,
Мы начинаем наш рассказ,
О жизни, смерти и любви,
Как это было в наши дни,
Дневник историю ведёт,
И каждый век, и каждый год,
Заносит в летопись свою
Предание своё!
Пришла пора соборов кафедральных!
Гордых крестов, устремлённых в небеса!»
Но на припеве аудитория решила дальше не слушать:
– Вы чё делаете, а? Я сейчас милицию вызову! – донеслось снизу из открытого окна.
– Поёт он! Тунеядец! – подхватили соседи.
– Я щас поднимусь, голову тебе сломаю! – проорал какой-то мужик.
– Спать надо, а он поёт! Имей совесть, завтра людям на работу!
– Ты чё… – зашептала Аня.
– Это обратная связь для тебя! – улыбнулся я, обнимая девушку.
– Они же милицию позовут, – снова прошептала Аня.
– Обязательно позовут! Те, у кого есть телефоны! – улыбнулся я, глядя вниз.
А мы так и обнимались, смотря на город. А когда под пятиэтажкой приехал милицейский экипаж и люди начали им подсказывать, откуда именно был вопль «пьяного быдла», они забежали в первый подъезд.
– Ну вот, теперь пора! – потянул я Аню за собой, заходя на чердак через слуховое окно.
Бегом к середине здания, между деревянных столбов, и, добравшись до люка, я дёрнул его на себя. Люк поддался, и я спрыгнул на лестничный пролёт пятого этажа, поймав слегка трусившую прыгать Анну. Закрыв за собой люк, мы благополучно спустились вниз и, выйдя из третьего подъезда, просто побежали за ручку в обратную сторону, где не было патруля, – хотя двое милиционеров и так оставили машину без присмотра.
Немного пробежав, мы пошли. Анюта смеялась, улыбался и я. А в крови адреналин уже замещался дофамином и серотонином – гормонами, которыми нас вознаградили наши тела за то, что спаслись от хищников в фуражках.
Сейчас менты поднимутся наверх, посмотрят крышу, потом спустятся, возьмут объяснения с тех, кто их вызывал, доложат дежурному, что всё хорошо: «Демоны были, но они самоликвидировались» – в смысле «хулиганов не обнаружено» – и поедут по своим служебным делам. А мы… а мы дальше гуляли по ночному городу, который, к сожалению, не такой уж и большой: за полчаса быстрого шага можно пройти насквозь весь.
В общагу мы вернулись, когда небо уже начало светлеть, по сорокакопеечному тарифу «для своих». Вместе поднялись на Анин этаж и замерли у её двери.
И вдруг Аня резко повернулась ко мне. Её глаза в тусклом свете коридорной лампочки блестели, как два осколка янтаря.
– Сань… – она сделала шаг вперёд.
Я не успел сообразить, что происходит – её пальцы впились в мои плечи, рыжие волосы закрыли всё вокруг, а потом…
Губы.
Мягкие, тёплые, пахнущие яблочной карамелью. Поцелуй был неловким – мы одновременно дёрнулись вперёд, и наши носы стукнулись. Аня фыркнула, но не отстранилась.
– Вот и… – она начала что-то говорить, но я перекрыл её слова вторым поцелуем. Уже аккуратнее.
За стеной внезапно грохнуло – вероятно, еще кто-то сейчас не спал. Мы разом замолчали, прислушиваясь, но следующего звука не последовало.
– Всё, – Аня отстранилась, поправляя спутавшееся платье. – Теперь ты официально мой спортсмен.
– А ты – мой рыжик, – улыбнулся я.
Она улыбнулась, открывая дверь ключом, но я успел поймать её за запястье:
– Завтра ночью. Я украду тебя снова, – произнёс я.
– Куда? – удивилась она.
– В место, где нет сварливых людей, ментов, Жень, и этих дурацких куриц, – пообещал я.
Аня рассмеялась и исчезла за дверью.
Я спускался по лестнице, прикусывая губу – на них всё ещё оставался её вкус.
«Вот и в моей песне о "дне сурка" появились счастливые нотки», – подумал я и прыгнул через три ступеньки, чувствуя себя счастливым.
Но всё равно надо выспаться, иначе я пожалею об этой ночи, завтра на экзамене по техмеху.
Половина восьмого утра. Будильник не успел позвонить – я проснулся сам, будто кто-то ткнул меня в бок. В голове уже всплыли формулы на сегодняшнее испытание экзаменом: «Момент инерции, дельта усилия, коэффициент трения…»
– Чёрт, – прошептал я, вставая с кровати.
Дальнейший сон был бесполезен. Лучше моим целям послужит пробежка – разгоню кровь, проветрю мозги.
Надел потрёпанные кеды, старый спортивный костюм и вышел на улицу.
Беговая дорожка стадиона была пуста. Только я да редкие голуби, копошащиеся в пыли и ищущие что-то. У лыжной базы суетились юные лыжники, готовясь к утренней тренировке, но пока не выпал снег – на роликах, а не на лыжах. Первый круг я пробежал в качестве разминки легко. Второй – уже быстрее. К третьему пульс участился, в висках застучало.
«Так, формула Эйлера для критической силы…»
Я остановился – мой мочевой пузырь звал меня в кусты, но комсомолец я или нет, при свете дня – более чем «да»! Увидев бетонное строение с двумя входами, обозначенными буквами «М» и «Ж», я пошёл к нему.
И тут я расслышал шаги за мной.
Кто-то бежал за мной. Не спортсмен – ритм неровный, тяжёлый.
– Сашка… – прошипел голос сзади.
Я обернулся.
Незнакомец. Плечистый, в чёрной куртке. Лицо – как будто вырублено топором: плоское, с тупыми углами.
– Привет от Шмеля! – рявкнул он и рванулся вперёд.
В глазах мелькнуло лезвие. Я инстинктивно дёрнулся вбок – нож скользнул по груди, чуть ниже шеи, порезав молнию на моём «адидасе» и оставив жгучую полосу на груди.
– Сука!
Адреналин ударил в голову. Шмель… Значит, решил не драться сам за базар про те деньги, а по-тихому подослал кого-то из местных? А то как ещё объяснить появление человека на стадионе закрытого города.
Нападающий ударил снова, теперь наотмашь. Но я поймал его руку перед своим лицом и, схватив за рукав куртки, пнул того в область паха. Нож упал на асфальт.
– А-а-а-аргх! – захрипел нападавший.
Но то были цветочки. Я дёрнул его руку резко вниз, выставляя колено. Крик, смешавшийся с хрустом, оглушил утренний лес у стадиона, отразился от бетонной конструкции, понёсся вдаль, а в моих руках осталась выгнутая под неестественным углом рука соперника.
– Ты… мразь… – застонал он.
– С вами, суки, останешься человеком!.. – прорычал я.
– Кого ты сукой назвал?! – прохрипел хрен, и моя правая нога нашла его голову, словно бутс находит мяч.
Нокаут.
– Тренер, тренер, там драка! – закричали со стороны лыжной базы.
Я склонился над телом, обыскивая карманы его куртки. И нашёл, о чудо чудное!
Фото меня! То самое со стены. На другой стороне был многократно зачёркнут номер, и печатными буквами написано: «Бегает по утрам на Старте».
В карманах также нашлась пачка денег: четыре фиолетовые банкноты с Лениным по двадцать пять каждая – целых сто рублей. Сигареты «Беломорканал», маленький спичечный коробок и ещё один.
«Не понял? Зачем тебе два коробка?»
Я потряс один коробок – тот отозвался шелестом десятка спичек. Второй же был другим. Открыв его, я вдохнул что-то неприятное, словно дым сгоревшей автомобильной покрышки, но с приторно-сладкими нотами, будто кто-то поджёг банку варенья рядом с бензоколонкой. В коробке каталось два коричневых шарика – они-то так и пахли.
«Вряд ли анализы, хотя, может, я найду ещё и баночку с жёлтой жидкостью?»
Мной был найден ещё длинный ключ, похожий на квартирный, и на этом – всё.
Деньги положил себе в носок на всякий случай, а коробки и сигареты – обратно в карманы преступника, фото забрав себе.
Потрогав грудь, я почувствовал на пальцах что-то липкое. В душе была ярость.
«Ну что ж, ещё раз я никого не отпущу».
Склонившись над ножом нападавшего, я вздохнул. Придётся этого сдавать нашему самому гуманному суду в мире.
Ко мне уже бежали дети, а точнее, юноши и взрослые седые мужчины, видимо, тренера школы.
Я лишь коротко ответил, чтобы они вызвали милицию, потому как у нас тут маньяк и, возможно, наркоман. Когда лежащий начал шевелиться, я взял его здоровую руку и завернул за спину, второй своей рукой приподнял его голову. Так он от меня никуда не денется, а шея и две руки – одна выломанная, другая закрученная – сделают его ожидание милиции не сильно радостным.
Свидетелей я просил запомнить, что нож лежал на асфальте. Когда приехали сотрудники, передал горе-киллера им. Конечно, им пришлось посовещаться с дежурным по рации – везти в травму или в РОВД и надевать ли наручники, но всё-таки они их надели и на здоровую руку, и на больную. Они изъяли нож, опросили свидетелей события, а когда нашли коробок, прямо повеселели, будто им моей раны было мало и ножа. Возможно, у них какой-то план горел по наркоте, а то, что это наркота – я был почти уверен.
Сержант и старший сержант перекидывались фразами типа:
– Борь, смотри, что тут у нас!
– Что?
– Ханка, похоже!
– Отлично!
– Парень, ты как? Тебя он не сильно задел? – удосужились спросить у меня сотрудники.
– Не сильно, – покачал я головой, а сам думал, что мой экзамен сегодняшний накрылся тазом из того же материала, который я наматываю на трансформаторы.
Что странно – преступник ничего не говорил, только стонал и зло смотрел то на меня, то на милиционеров.
И далее мой день оказался полностью посвящён даче показаний в РОВД. Я сидел в кабинете у следователя, куда зашли мужчины в штатском, но в сопровождении майора, видимо, начальника девушки-следователя лейтенанта.
– Вот прошу, парень, который задержал наркомана, – выдал лысоватый майор. – Спортсмен и комсомолец, не понимаю, только почему вы им заинтересовались?
– Вы уже собрали с парня материал? – спросил у девушки-следователя мужчина в сером пиджаке.
– Да, конечно, – ответила она. – Только подписать.
– Подписывайте, – разрешил всем нам мужчина в сером и продолжил: – Парень – фигурант дела о стрельбе с участковым, помните, в совхозе Масловском? Награждён за героизм, и вот сегодняшний эпизод и заинтересовал.
– У нас люди просто очень ответственные! – поспешил дать ответ майор.
– Всё так: или ответственные, или везучие и по уши замешанные в чём-то. В общем, если у вас к Александру Борисовичу всё, то мы бы его до дома подвезли?
– Да-да, конечно, забирайте, – закивал майор.
Ну ё-моё, походу, и на тренировку опоздаю, и в цех намотчиков тоже.
Глава 5. Я расскажу вам о Мише
«Шить поедем?» – всплыл у меня разговор с медиками, прибывшими на место задержания киллера. Я тогда отказался, просто дал перевязать грудь бинтами, а сверху надел порезанный костюм. Окровавленную майку выкинул в мусорку у РОВД.
Выглядел я, мягко говоря, так себе. Хотя тело молодое – заживёт как на собаке, но вместо пробежек теперь утренние перевязки. Наверное, медики всё-таки правы – надо поехать зашить.
Особенно, когда со мной хотят беседовать гэбисты. Их «подвезти до общаги» может означать экскурсию по их конторе, а «экскурсия» в закрытые дома – это досмотр. А у меня с собой и моё фото, и мои же честно заработанные деньги. Их я точно не намерен отдавать, чтобы снова не воровать неучтённых куриц с цеха.
– Товарищи офицеры, – обратился я к мужчинам в штатском, – можно меня не до общаги, а до больнички? Чтобы швы всё-таки наложили.
– Ребята на скорой очень удивились, когда ты отказался, – повернулся ко мне тот, что разговаривал с майором.
– Да мне показалось, что легко задело. А сейчас вот думаю – незашитая рана дольше заживать будет, а мне тренироваться надо.
– Ну, в больничку, так в больничку, – широко улыбнулся он.
Я встал – меня покачнуло, но удержался за стену зеленоватого кабинета следователя. «Ещё бы – побежал на тренировку, ещё не ел, получил царапину на грудь (или не очень царапину), и уже третий, наверное, час даю показания».
Я посмотрел на часы: без двадцати час. Отлично – минус экзамен.
– И, товарищ майор, можно я в дежурной части справку попрошу, что у вас был? А то у меня экзамен сегодня должен был быть.
– Конечно, я распоряжусь. Сейчас, если подождёте, секретарь напечатает и вниз спустит, – проговорил майор и вдруг задал вопрос: – А тебя, пацан, тёмный мир не отпускает, да? Может, судьба к нам после армии?
– О судьбе тоже поговорим, – снова улыбнулся майору гэбист.
Мы спустились вниз, куда через пять минут прибежала девочка – младший сержант – со справкой. Серая юбка ниже колена, белая рубашка без галстука на коротком рукаве с расстёгнутой верхней пуговицей.
«Справка выдана гр-ну Медведеву А.Б. в том, что 04.07.1983 г. им был задержан гражданин Рыкарев И.С., пытавшийся совершить нападение с холодным оружием. В ходе задержания обнаружены наркотические вещества. Гр-н Медведев действовал в рамках необходимой самообороны и находился в РОВД с 09:30 до 13:00 в связи с дачей показаний.
Справка выдана для предъявления по месту требования.
Начальник РОВД г. Ворон, майор милиции Бондаренко Н.Н. /подпись/ Печать»
«Н.Н. – наверное, Николай Николаевич», – подумал я и сказал спасибо светленькой и хрупкой девушке – младшему сержанту.
Сложил справку в карман к фотографии и, выйдя на улицу, пытался представить, какие вопросы будут у «рыцарей плаща и кинжала». Смирившись, что никогда не угадаю, сел к ним в авто – снова «Волга», снова белая, снова со шторками.
Машина тронулась, оставляя за собой шлейф пыли с подъезда РОВД. Я прижал ладонь к груди – под бинтами пульсировала тупая боль.
– Куда едем? – спросил я, глядя, как городские пятиэтажки проплывают за зашторенными окнами.
– В больничку, как просил, – ответил гэбист справа, вынув из сеточки за сиденьем газету «Правда». – А там посмотрим.
«Посмотрим» – самое страшное слово в их лексиконе. Оно могло означать что угодно: от пары швов в травмпункте до беседы в подвале с табличкой «Архив».
А «Волга» тем временем сворачивала куда-то не в сторону горбольницы.
Ну бегать от КГБ – это вообще ту-матч, слишком отвязно, даже для меня. Помимо меня в машине были трое, впереди на пассажирском сидении очень крепкий мужик, не помещающийся прям, водитель худощавый и возрастной, и третий – тот, кто меня «вытащил» для своих целей из РОВД.
Я старался стабилизировать дыхание, и даже закрыл глаза, но боль слишком уж отвлекала от этого, адреналин отпускал, впуская её в мою жизнь в изобилии.
И вдруг тот, кто читал «Правду» заговорил:
– Вот, коллеги, интересный рассказ прочёл. Жил да был один мальчик, назовём его Миша, мама и папа его называли Мишутка, друзья Мешочек, потому что Мешочек был с деньгами и щедро тратил их на своих друзей и знакомых. Чтобы не болтаться, ожидая армии, мальчика пристроили в один неназываемый в моём рассказе техникум, где он тоже звёзд с неба не хватал, и вел, мягко говоря, разгульный и непристойный для советского человека образ жизни. Что даже в комсомол его не брали. Члены студенческих организаций характеризовали его как слабовольную, ведомую личность, лишь для прикрытия своих негативных черт посещающего кружок, ну, к примеру, бокса. И вот, в городе «Т» его бьют в голову, да так, что он теряет память, а тренеру по боксу говорит, что он это всё в гробу видел в обсосанных тапках. Проснувшись на обратном пути в поезде, он что-то невнятное говорит о том, что он как будто из будущего. И, казалось бы, мало ли привидится после удара о канвас ринга, но этот парень, абсолютно безынициативный в прошлом, вступается за проводницу, сдаёт вагонных дебоширов в милицию, потом слабо ориентируется на местности и лишь с посторонней помощью находит свой дом.
Я всю эту историю слушал с закрытыми глазами, пытаясь сохранять спокойствие. А гэбист продолжал:
– После удара о канвас Миша стал лучше учиться, с удовольствием посещать секцию САМБО.
– А бокс что, забросил? – перебил его мужчина, что сидел спереди.
– А бокс… не, не забросил. Так вот, Миша, регулярно звонивший родителям и клянчивший деньги, мало того больше так и не набрал номер отчего дома, он и пить перестал, и курить, и в первую неделю долги всем раздал.
– Неправдоподобно как-то. Откуда у Миши деньги? Он же не работал до этого? – спросили спереди.
– В этом и соль. Казалось бы, переродился Миша новым членом общества, а то, что он родных забыл и в городе не ориентируется – это проблема врачей, к которым он так и не обратился. Казалось, что хоть режь его, по врачам ходить не будет. Николаич, вот бери пример с Миши! А то я, такое ощущение, что больше «Волгу» вожу, чем по своему основному профилю работаю, – это гэбист обратился уже к водителю, видимо.
– Есть, брать пример с Миши и меньше болеть, – хрипло отозвался водитель.
– Так вот. После удара о пол ринга у Миши появилась чувство справедливости и на соревнованиях по САМБО он компрометирует сына одного важного человека, там даже контрабанду пришить пытались, но не удалось. Сын человека – урод редкостный, но у отца связи, и поменявшись светившим сроком для сына на почётное повышение до посла в Монголии, он оставляет сыночка на воле, а сам уезжает. Но на этом ничего не закончилось, и на пути обратно в город «Н» что недалеко от города «2Н» Миша, почти в одиночку задерживает банду браконьеров, спасает участкового от кровопотери, за что ему обещают золотые горы. Тут и переезд в большой город, и место в спортшколе, и перспективы в университете. Наш Миша от всего этого отказывается и на выезде в другом городе, опять же, почти в одиночку расправляется с целой бандой, частично помогая милиции. А когда приезжает в родной город, Мишу все начинают уважительно называть Медведь – «вырос» наш Миша, не смотри, что весом невелик!
– Несколько невелик? – спросили с переднего сидения.
– А чтоб ты понимал, он по утрам с рюкзаком бегает, а в рюкзаке всегда что-то тяжёлое, это для того чтобы его сороки снова к себе в гнездо не утащили. Из-за его блестящих глазок. Так вот, недавно наш Миша был замечен в месте, где живёт некий злой волшебник, как та Гингема из «Волшебника Изумрудного города», только мужик и в «Адидасе» чёрном.
– Откуда? – переспросили спереди.
– Иннокентий! Чтоб прочитал мне её! И к следующей неделе зачёт по книге Волкова!
– Есть прочесть «Волшебника», – вздохнули спереди.
– Сука, сбил с мысли, – посетовал рассказчик.
– У вас Миша к Гингеме приходит, – напомнил я.
– Спасибо, Саш! Вот, Кеш, учись у Саши, может, тебе тоже о канвас удариться? – похвалил меня рассказчик.
– Так падал и не раз, – оправдались спереди.
– Не помогло, значит, не все канвасы одинаково полезны, значит. Так вот, – продолжил гэбист, – оказывается, что после их разговора, Гингема позвонила летучим обезьянам из другого царства-государства с предложением, чтобы Миша на ножах с самой наглой обезьяной дралась. С той стороны согласились. Но утром на Мишу возьми и напрыгни один олень северный, который Медведей мало того не боится, ненавидит еще с лесоповалов магаданских.
Пауза повисла слишком долгая, и первым не выдержал Инокентий:
– Так и чем всё закончилось?
– Где? – сделал вид, что не понял вопроса рассказчик.
– С Мишей, – конкретизировал Инокентий.
– С Мишей… – задумчиво протянул рассказчик, – С Мишей непонятно. С одной стороны, полечить бы его от амнезии, с пару лет, с другой – вроде положительные вещи обществу несёт, с третьей стороны, странно, что от объективных перспектив отказывается, хоть в комсомол и вступил. Такое ощущение, что подменили нашего Мишу в городе «Т», я бы подумал, что завербовали, но Мише восемнадцати нет даже, небывало еще такого, чтобы человек настолько изменился после поездки. И на всякие хорошие предложения отказы лепил.
– А что тут странного? – спросил я.
– Ну, например, почему Миша в Воронеж не хочет переезжать.
– Может, у него тут девушка? – предположил я.
– Допустим. А почему он родителей своих не помнит, а к врачам не обращается?
– Природный страх белого халата, я про такое читал, может быть, в детстве стоматолог напугал, и всё, человек всю жизнь больниц будет избегать, – нашёл что ответить я.
– Спорно, но ладно. Допустим с «будущим» – это последствия удара о ковёр, – продолжал рассказчик.
– О конвас вы же говорили? – прервали его спереди.
– Кеш, я помню, что я говорил! Устав повторяй в голове пока, в части субординации со старшими. Почему Миша не обратился к нам, когда ему предложили вопрос решить в ножевой драке? Миша что, бессмертный у нас?
– Кровь льётся, значит, не бессмертный, – выдохнул я.
И машина остановилась. А мы все втроём вышли из машины, оставляя водителя в «Волге», надо сказать, что я прилично взмок, пока слушал рассказ о Михаиле, а по сути, обо мне. Я обернулся, вокруг меня были стены и зарешеченные окна, а само здание напоминало квадрат с аркой, в которой были решетчатые ворота. Внутри этого квадрата стоял памятник – хмурый мужчина с бородкой, то ли в пальто, то ли в плаще в пол. «Феликс Эдмундович Дзержинский» – красовалась под ним табличка с надписью.
«Ну, походу, приехали», – подумалось мне.
Но чуть удивило, что меня вели и сопровождали по светлым коридорам, в которых пахло хлоркой и ходили люди в белых халатах.
Наконец меня завели в кабинет двенадцать на пятнадцать метров, с высокими потолками. Стены тут были окрашены масляной краской в бледно-зелёный «больничный» цвет, на полу – бетонная мозаика, с какой-то геометрикой. В кабинет вместе со мной зашли и рассказчик, и Кеша. Тут было светло и чисто. Врач – мужчина лет пятидесяти в выцветшем халате – медленно поднял на нас умудрённый жизнью взгляд, вытирая руки белым полотенцем. Из кабинета была ещё одна дверь с надписью «Процедурная», откуда доносился звук кипящей воды.
Из мебели в кабинете – врачебный стол: массивный деревянный, с зелёным сукном. На нём декоративная чернильница-непроливайка, пустая пепельница, стопка каких-то бланков и пресс-папье с гербом СССР. А по стенам – белые металлические шкафы.
– Доброго дня. Нам бы парню рану заштопать и заодно проверить на разное, плюс кровь взять, – с порога попросил рассказчик.
– Молодой человек, до трусов раздевайтесь! Вещи на стул, – холодно проговорил врач.
– Зачем же полумеры? Осмотрите его полностью, – улыбнувшись, попросил рассказчик.
– Тогда и трусы снимаем. И проходим в процедурную, – пожал плечами врач.
Ну что ж, придётся раздеваться. И, сняв с себя всё, я аккуратно положил костюм на стул, а из карманов также аккуратно выложил содержимое. Мне, конечно, везло до этого момента, но пока я в процедурной, мои вещи досмотрят – и тогда вопросов будет уже больше. Деньги, фотография, большие деньги, ключ от комнаты, да справка – вот и всё, что у меня было.
Оставшись в одной повязке на корпус, я проследовал в процедурную – такую же светлую комнату, с кушеткой, обтянутой белой клеёнкой, сверху которой была одноразовая простыня из серой бумаги.
Напротив меня был стол с инструментами, правее кипятился на конфорке серебристый бокс – видимо, со шприцами. Подняв глаза, я увидел плакат на стене: «Профилактика сифилиса» с рисунками пятидесятых, и схему «Строение сердца». В другом углу была эмалированная раковина с мылом в металлической коробочке с надписью «Хоз. мыло».
– Ну что, молодой человек, начнём сверху вниз? Встаньте сюда, – указал мне доктор на центр комнаты.
Далее был осмотр моей головы на предмет шрамов и ссадин, был осмотр глазного дна, было достаточно болезненное перематывание груди с неприятным наложением швов, с привлечением санитарки и, как в военкомате, проверка задницы – в том числе просили несколько раз присесть, не спрятал ли я чего-либо в естественных отверстиях. На моменте созерцания моего глазного дна в палату вошёл рассказчик. Он-то и настоял на приседаниях с раздвинутыми булками. И когда из меня ничего, естественно, не вывалилось, кивнул и снова удалился в соседний кабинет. Финалило всё взятие крови из вены большим стеклянным шприцом.
Всю процедуру я думал о своём статусе: кто я – задержанный, свидетель, вербуемый или всё вместе?
После я вернулся к своей одежде уже после повторной бинтовки зашитой раны, вещи на стуле казались нетронутыми, однако носки, сложены аккуратнее, чем положил их я. И, одевшись, я вопросительно посмотрел на «чекистов».
– Ну и как он? – спросил рассказчик у доктора.
– Состояние в норме, я кровь на анализы еще отнесу, но судя по виду, скорее всего, в ней ничего не найдём. Худоват, питание бы добавить.
– Подготовьте справку, пожалуйста, – кивнул рассказчик, и мы вышли.
И, о чудо, мы шли снова наружу, к той самой «Волге». Хотя это еще ничего не значило!
– Дальше рассказывать про комсомольца Мишу? – спросил главный в этой группе.
– Да, конечно, – закивал Инокентий, когда машина проехала.
Я молчал.
– Шмель, чтобы не драться с Мишей на ножах и при этом сохранить лицо перед братвой, решает разориться и через неустановленное лицо передаёт Оленю сто рублей в качестве задатка за уничтожение Медведя, на порог к которому и приносят фото Миши. Но так как Миша деньги прикарманил, а своё фото с наивной подписью на память: «бегает каждое утро на стадионе Старт» изъял из вещдоков, киллеру светит лишь хулиганство – двести шестая и двести двадцать четвертая, если веса ханки хватит. Благо наш Миша не наркоман и опий себе брать не стал. Хотя подозрения до данного осмотра у нас были.
– А что было дальше? – спросил я.
– Второй том этой истории еще не написан. Но я бы от предложения Гингемы не отказывался, на месте Миши, конечно. Есть вероятность, естественно, что Гингема его сдаст обезьянам, но мы будем рядом и проследим, чтобы этого не случилось. Главное в этой истории – когда мужички-лесовички в масках начнут обезьян крутить, вовремя на пол лечь и голову прикрыть руками, положив на свой затылок два пальца – вот так, – и рассказчик, положил на затылок Кеши кулак, на котором было выставлен указательный и большой пальцы.
– На живца банды ловите? Не мелко для вашей конторы? – спросил я.
– Ну, если МВД не справляется, приходится помогать в чудесном лесу волков кошмарить.
– У Миши выбор есть? – спросил я.
– Есть, даже несколько: за соучастие в создании страшной сказки – тюрьма или дурка, тут уж на выбор Миши, какую карту разыграет судьба. Ту, где он преступников решил не сдавать, когда их в парке Пионеров взяли, или ту, где он утверждал, что он из будущего, а потом всех родных забыл.
– Мише про будущее показалось, а то, что бандитов не сдал, так это милиция сама грубить начала, – покачал я головой.
– Понимаю. Сам сталкиваюсь с несовершенством личного состава. А прошлое так вообще каждый второй хотел бы забыть и с чистого листа начать. Тем более всё так хорошо складывается, комсомол, «Динамо», педуниверситет, и то, что у Миши денежная мотивация есть – это хорошо, не забесплатно же волков забарывать?
– Я понял всё, – кивнул я хмуро.
– Если что, звони по номеру, спросишь капитана Смирнова, представишься Медведем, Мишей.
– По какому номеру? – не понял я.
– По тому, который на обратной стороне фотографии я тебе написал, раз уж так повелось. А да, это фото на доску почёта больше не вешать, номер запомнить, фото сжечь, а на доску сделать новое. Когда на тебя выйдут бандиты, веди себя подавлено, будто не очень хочешь драться на ножах, но от безысходности соглашайся. И костюм смени, деньги у тебя теперь есть.
Машина остановилась, а товарищ Смирнов вышел, чтобы выпустить меня, я знал это место – пару улиц до моей общаги.
– Ну, хорошего тебе дня, Мишка! – произнесли весело из «Волги», отъезжая.
А я вдохнул воздух вечереющего города. Сходил, побегал, блин…
Глава 6. Сын
«Есть такая вселенная с героями кинокомиксов на загнивающем Западе – называется "Марвел". Так вот, там, помимо трусов поверх яркого костюма в облипку, героям выдают маски на лицо. Вот реально – хоть свою заводи, как у дона Диего де ла Вега: в миру разбойник и аристократ по кличке Зорро, – с такими мыслями я шёл шаркающей походкой в общежитие. – И ведь сейчас в общаге каждый, от вахтёрши до коменданта, будут со мной общаться, а мне вот не хочется. И в рваном костюме в технарь не пойдёшь…»
Чтоб я ещё какого-нибудь Шмеля отпустил или не добил – да никогда! Как и «сдался» милиции. Придурок в дежурной части возьми и назови моё ФИО и город при жуликах. То ли реально придурок, то ли отомстить хотел за то, что я на них заявление не хочу писать. Может, ждал, что я в отделение забегу с криком: «Помогите! Хулиганы зрения лишают!»
А особенно порадовала история про Мишу с выбором без выбора. Твори добро и беги – в облегающем костюме и в маске на лицо, а то поймают и заставят показания давать целый день в воняющих перегаром и гнилью комнатах разбора. Благо, мне восемнадцати нет, а то могли бы и дольше мучить. А так по закону обязаны родителей вызвать. Хоть деньги не отняли. За эти сто рублей я бы месяц учился и пахал бы на двух работах, хотя та же Света говорит, что намотчик до двухсот получает. Тут уж надо выбрать: бесплатные куры с риском для жизни и свободы или просто взять и купить всё, что мне надо.
«А в свободное время Миша повадился из курятника кур красть, но не просто кур, а неощипанных, ибо имел Миша склонность к шуткам дурацким: куриные тушки в постель к товарищу запихивать…» – произнёс в моём воображении рассказчик, капитан КГБ Смирнов, и это бы могло прозвучать, если бы меня тогда досмотрели на набережной.
Сука, увольняюсь с фабрики, сконцентрируюсь на намотке и спорте.
Но пройти проходную общаги мне не дали. В фойе меня ждала куча народа, тут были мама и папа Саши Медведева, какой-то милицейский старлей, комендант и ребята из комсомола, а также Аня, Гена – короче все, даже Перекрест и Армен.
– Товарищи, внимание! – произнёс секретарь ПКО Вороновского приборостроительного техникума, молодой парень лет двадцати пяти в сером пиджаке, с красным значком ВЛКСМ и серым галстуком в полосочку – всё как надо. – Сегодня наш Медведев Саша отличился: он, рискуя своей жизнью, вступил в схватку с вооружённым преступником, получив ранение, обезоружил его и передал сотрудникам милиции! Внимание! У преступного элемента было изъято три грамма наркотических средств! Возбуждено уголовное дело! Мы, как жители города Ворон, говорим тебе: «Спасибо!» Ура, товарищи!
Аплодисменты оглушили мои уши, и я хотел было улыбнуться, но рана на груди стрельнула, и получилось, скорее всего, как-то сморщенно.
А дальше был бал у Булгаковского Воланда: они подходили и жали мне руку – сука, каждый! – пока их всё так же не отогнал секретарь с сотрудником милиции. Далее было всё как в тумане – я их не слышал, ведь я ещё сегодня ничего не ел. Мне жали руку уже официальные лица, говорили, что никогда во мне не сомневались. Милиционер оказался нашим участковым – он-то и сообщил родителям Медведева, что я геройски останавливал наркомана, а потом давал показания, а уже далее меня повезли к медикам в ведомственную часть зашиваться, и скоро я буду тут. Со слезами на глазах меня обняла Сашина мать, и тут мне стало жутко: сейчас я был для Саши Медведева тем самым «сыном маминой подруги» – мной гордились, меня ставили в пример, у меня всё получалось. А я был ни фига не Саша… Или уже Саша?
«Братцы, да я же не Саша, а пришёл из будущего!» – живо представил я, как говорю эту фразу и всё следующее за ней:
«Товарищи, у героя жар! Срочно скорую!» – было бы мне ответом от комсомольцев.
«Ну, Миша, значит, дурку выбрал, да?» – мелькнуло у меня перед глазами лицо Смирнова.
«Я подозревал, да, но я его боялся – он мне кур однажды в кровать подложил, сначала мороженных, а потом охлаждённых!» – давал показания на меня Гена хмурым ребятам в штатском.
Ну нет, играть так и играть. Спасибо тебе, Саша, за всё, но теперь Саша – я!
Меня щупала мама, спрашивая, не больно ли мне. Суета длилась, такое ощущение, что вечно, я даже ощутил, что меня ведёт и кружится голова, но всё плохое, как и этот гам, к счастью, когда-нибудь заканчивается, и все как-то рассосались по своим делам… Или это у меня случилось рассеянное восприятие реальности? А мы с родителями поднялись в мою комнату, чтобы поговорить уже в каком-никаком комфорте.
В суете сует я пообещал Ане, что поднимусь к ней чуть позже – у неё тоже глазки были на мокром месте. Войдя в комнату, отец поразился чистоте, коротким: «Ничего себе, у тебя убрано?», и мы сели за стол.
– Может, чаю? – спросил я, ловя себя на мысли, что у меня-то ничего в комнате и нет.
– Да нет, – замотала головой мама.
– Ну можно, – согласился отец. – Думал, ты не предложишь.
– Я сейчас, – и я, встав, пошёл на кухню, где наполнил пятого «Красного Выборжца» водой и, сполоснув чайник от накипи, включил его в розетку.
«Так, чай», – подумал я и побежал наверх к Ане. Постучав в её дверь, я вошёл.
– Саша! – бросилась мне на грудь моя девушка.
А грудь ошпарило болью.
– Рыжик, погоди, я тебе тоже рад, но есть чай и заварник к нему? А то мне родителей поить нечем.
Тут, к слову, были и Гена, и Женя.
– Чё, Саш, дырочку для ещё двух грамот на стене будем сверлить? – подколол меня Генка.
– Главное, чтоб орден «Сутулого» с закруткой на спине не вручили, – улыбнулся я.
– Я найду, сейчас у Лиды попрошу! – начала суетиться Анна и, впрыгнув в тапки, убежала в коридор.
– Сань, новость плохая есть, – хмуро произнёс Гена.
– Ещё плохая новость? – удивился я, вспоминая, где я так успел нагрешить.
– Курицу украли… – холодно начал он, но я его перебил.
– Ну да, и больше так делать не будем.
– Не, из кастрюли курицу украли, вытащили, обглодали и сложили кости, и поставили обратно, – произнёс Гена.
– Я знаю кто, – сообщил я.
– Кто? – приободрился товарищ по воровству цыпочек.
– Тараканы, вчера одного видел, когда ел.
– Я думал, ты серьёзно, – покачал головой Гена.
– Ген, да хер с ними, с курами, как пришли, так и ушли! Я думал, у тебя реально плохая новость. Всё, я внизу на кухне!
Чего в голове у Генки? У него товарища чуть ножом сегодня на шашлык не пустили, а он о курах.
По пути я встретил Аню. Она тащила белый, в синее пятнышко заварник и пачку индийского чая в жёлтых цветах с нарисованным на пачке слоном и погонщиком на фоне дворцовой стены.
– Прости, я не спросила – чёрного надо или зелёного, – виновато произнесла она.
– Ты ж мой заботливый рыжик, – произнёс я и, наклонившись, поцеловал мою девушку, приняв у неё пачку и заварник.
– Тебя сильно? – спросила она, глядя на мою грудь, где сквозь резаную дыру в костюме виднелся бинт и просачивалось красное.
– Да не, царапнуло, – отмахнулся я.
– Саш, а ты специально их… – она не договорила.
– Что специально? – не понял я.
– Ну те браконьеры и этот наркоман… – начала перечислять она. – И в поезде Генка рассказывал, как ты пятерых уложил.
– А что не десятерых? – усмехнулся я. – Генку больше слушай. И, Ань, давай я к тебе приду и подробно всё тебе расскажу, просто там у меня родители ждут.
– Хорошо, – кивнула она и, склонив голову, пошла в комнату.
– Рыжик, – позвал я её, и она обернулась, – спасибо за чай и заварник.
Надо будет свой завести. Свой чайник, с кегельбаном и заварниками…
На кухне уже вскипел серебристый «Выборжец». Но когда я зашёл на кухню, сосед из триста двадцать второй стоял ко мне спиной и наливал себе воду в термос – кругленький светловолосый паренёк в майке и трениках.
– Братух! – крикнул я ему в затылок, отчего он вздрогнул.
– А! Блин, Медведь! Чё пугаешь!
– Да смотрю, как товарищ по технарю мою воду тырит! – улыбнулся я.
– Не твою, а общую! – произнёс он, продолжая наливать термос.
– Я набирал, я кипятил, в другой бы ситуации отдал бы, но у меня родители приехали, надо чаем напоить, – постарался я объяснить всё доходчиво.
– А я всю ночь учить буду, мне он нужнее!
– Ты охренел? – спросил я его.
– А чё, вода общая!
– Зато время личное! – высказался я, отставляя заварник и пачку чая на стол.
– Вскипяти себе ещё, – возмутился он.
И я подшагнул к нему и аккуратно ткнул его коленом в бедро – чуть ниже тазобедренного, чуть выше пучков четырёхглавой, и он завопил, словно резаный кабан, падая на деревянный пол кухни, держась за своё бедро.
– Нерв минут через пять отойдёт, – пояснил я.
Недаром удар называют «пятиминутка».
Взяв его термос и заварник с пачкой чая, я направился к родителям.
– Вскипяти себе ещё! Чайник, вон, лежит! И спасибо за термос, верну вечером, – как можно дружелюбнее произнёс я последнюю фразу.
Можно ли было как-то по-другому? Наверное, да. Хотел ли я как-то по-другому в этом гормональном фоне? Точно нет. Как там звали парнягу из триста двадцать второй, что-то из вселенной Незнайки – Винтик, Шпунтик… о, точно, Пончик! Короче, Пончик – наглец ещё тот, глаза и уши коменданта. Поговаривают. Но у меня сейчас такая репутация, что мелкие стукачи мне не страшны.
Войдя в триста тринадцатую комнату, я тепло улыбнулся родителям и, поставив на стол всё, что добыл, принялся готовить чайную церемонию. Открыть пачку, насыпать в заварник, залить водой с термоса. Найти чистые кружки! Кружки – моя да Генина – обе из покрашенного белого железа.
– Сейчас помою и прибегу, – бросил я, скидывая с себя верх костюма и в одной повязке побежав на кухню.
Пончик стоял, опершись на стол, подогнув левую ногу. А я, подмигнув ему, пошёл к раковине и, помыв кружки, отправился назад.
– Я тебе это припомню! – проскрипели мне в спину.
– Чё, друг, правая нога лишняя тоже?! – спросил я его, обернувшись.
«Сука, ну вот не хочется проявлять худшие социальные черты. Пожалуйста, не отвечай мне ничего».
– … – он замотал головой, пряча взгляд.
А я подошёл к столу, краем глаза замечая, как Пончик скрючивается, ожидая второго удара, взял чайник и, наполнив его водой, включил в сеть.
– Вскипит – приду и отдам тебе термос, – мягко проговорил я, забрав кружки и направляясь обратно в комнату.
Вернувшись в комнату, я поставил перед родителями кружки и, налив в каждую половинку кипятка, докрасил их до чёрного цвета чаем из заварника, тут же долив в заварник из термоса.
– Спасибо, что приехали, – начал я.
– Я в школе была, Боря на заводе, когда ко мне участковый пришёл и говорит: «Медведев Саша – ваш сын?» Я думала, он опять что-то плохое про тебя скажет, а он: «Вы только не волнуйтесь», ну а я: «Как мне не волноваться?!» – на этих словах она не смогла продолжать и поднесла платочек к заплаканным глазам, чтобы убрать слёзы.
А я смотрел на эту пару и не видел между ними эмпатической связи. Мой отец даже не собирался утешать мать, он просто сидел и смотрел на меня. «В кого же Саша вырос эгоистом таким?» И я встал, пересел к ней на Генкину койку и, обняв маму за плечо, произнёс:
– Да всё хорошо же.
– Чего ж тут хорошего? В тебя то стреляют, то режут? – возмутился отец. – Как тут не плакать матери?
Мой разум буквально вспыхнул. Я находился в состоянии крайнего негодования. «Ну чего тебе стоит обнять свою жену? Как вы вообще докатились до такой жизни? Сашу как-то заделали, зачем? Чтобы, не видя никакой поддержки внутри семьи, он решил избрать вас в качестве доноров денег? Что с вашим поколением не так? Почему у вас нет обыкновенного внутреннего тепла?»
И тут меня осенило: Медведев Саша шестьдесят шестого года «выпуска», а родителям его по пятьдесят примерно, значит, на их раннее детство выпал военный и послевоенный голод.
И мне стало как-то не по себе. Наверное, это можно назвать стыдом.
– Бать, я хотел с вами поговорить, всё не выдавалось возможности. Я не совсем тот, кем был раньше.
– Я знаю. В комсомол вступил, в техникуме учишься и отметки исправляешь. Вот только преподаватели твои говорят, что особой тяги у тебя к электронике нет, – начал отчитывать меня он.
– Всё верно, нет, – согласился я. – Просто техника – это не моё совсем.
– А что твоё? – удивился отец. – Выпивка, бабы, транжирство?!
Я только улыбнулся в ответ и тут же получил нагоняй за это.
– Чё ты лыбишься? Я думал, ты будешь инженером-электронщиком, а ты с ментами бегаешь, под пули и ножи лезешь! Мать нервируешь!
– Мам, а у тебя такое же мнение? – спросил я.
– А какое должно быть мнение ещё? Хочешь, чтобы тебя в гроб, а рядом все твои грамоты? Ты, наверное, и в армию теперь хочешь – хочешь без ноги приехать или в цинке?!
«Как же ты меня забодал», – сердце сдавило, но я не убирал взгляд от сурового советского усатого инженера с седой головой.
У молодёжи есть такое понятие как «обесценивание» – это когда ты выигрываешь чемпионат по футболу, а отец, к примеру, тебя спрашивает: «Да? А по хоккею выиграл?» А ещё молодёжь говорит про «токсичность» – это постоянное стремление к негативному и угнетающему.
Юный Саша Медведев хоть мажор и грязнуля, выбрал просто не общаться с «предками», оставив мать в семье наедине с отцом. Я же… я же хер так буду поступать!
– Короче, я думаю, ты, пап, уже понял, что техникум – не моё! Мне тут в пед предлагают пойти через спортобщество «Динамо», далее по милицейской линии или по линии ГБ. И Афган меня не пугает!
– Шыш тебе, а не пед! Ты технарь сначала закончи! – повысил на меня голос отец. – А то ничего до конца не доводишь, а ещё про какой-то Афган говоришь!
– Ну смотри, у тебя на работе дебилов много? – спросил я.
– Предостаточно! – выпалил отец.
– Вот закончу я техникум, приду к вам и буду очередным дебилом, и все скажут: «Вот – это сын Медведева!» – произнёс я и понял, что попал в точку. Не лучше ли гордиться сыном, который идёт по своему пути, чем стыдиться за то, что он не смог пойти по твоему?
Отец опустил глаза в непочатую кружку чёрного чая.
– Мам, пап, примите, что ваш сын уже взрослый, у него и паспорт есть, и таланты у него совершенно к другому.
– Какие у тебя таланты?! – спросил меня отец.
– Я борец! Хочется тебе этого или нет, – выдохнул я.
И на этих словах он встал:
– Маш, мы уходим! Пусть борец остаётся со своими грамотами и своим спортом!
Мама тоже встала, сделав шаг к двери. Встал и я, сделав к ней шаг и обняв.
На душе было горько от того, что отец не в силах принять новый путь его сына, как, собственно, не принимал его и раньше, а мама не в силах противиться воле отца. Какую корневую модель они отыгрывали в этих отношениях, мне было не особо понятно – я ж не психолог. Но почему-то мне показалось, что этот брак не должен был вообще произойти, как и Саша Медведев не должен был появиться на свет.
Я не религиозен и не склонен верить в различные теории, но, возможно, замещение меня на него случилось не случайно и ко всеобщему благу. Забавно будет, если там, в далёком и холодном Томске в две тысячи двадцать пятом, под колёсами маршрутки вдруг очнётся недодавленный Медведев Александр, который в будущем не будет ориентироваться от слова «никак», потому что ничего по-настоящему не умеет. Конечно его попробуют полечить, но, не найдя отклонений, отпустят домой, а дальше, дальше будет влачить никому не нужное бесполезное существование. А там никаких позитивных моментов, кроме ужаса от перемещения из юноши в преклонный возраст, ну еще, наверное, крепкого, хоть и возрастного тела и стабильной работы учителем физкультуры.
Родители уходили, уходили громко, хлопнув дверью. Но вдруг слабый голос мамы донёсся из коридора:
– Саш, тут тебе, похоже, записка!
«Записка мне?» – удивился я, направляясь к двери.
Глава 7. О главном
И, подойдя к двери, я открыл её. На полу и, правда, была записка, написанная на листочке бумаги, видимо, том самом, что был прикреплён к кастрюле с курицей, потому что на листочке было написано «313» – это с одной стороны. Мама бумажку даже не поднимала, её просто уволок отец из этого проклятого места, где их сын, Медведев Саша, наконец-то серьёзно говорит о своём дальнейшем жизненном пути. Борис Медведев был бы рад видеть в своём сыне талантливого техника, у которого золотые руки, заточенные под паяльник, и всё равно бы нашёл, чем его поддеть, естественно, для его же блага. Плавали – знаем.
У таких людей всегда что-то не так с окружающими, тогда как суть снобистской, душной души как раз в них самих. Почему нельзя просто взять и принимать реальность такой, какая она есть, особенно ту, над которой ты не властен? Над моей жизнью он не властен точно, как, по сути, не был властен и над жизнью Саши Медведева.
Я, наклонившись, поднял записку, а это была именно она. На другой стороне листка с цифрой «313» был текст, но наклеенный. Аппликация состояла из букв разных размеров и разных цветов.
Я невольно улыбнулся: – «Детский сад, сука!»
«Я зНаю, чтО выУркалИ КриЦу, и с ЭтоГо дня, КаЖдуЮ НедеЛю Вы будетЕ ПриНосИть мНе пО 10 р. И КлАсть под паЛьму в БотаНническом УгоЛке…» – «Срок до субботы, иначе все узнают!» – последние слова я прочёл вслух.
– У нас есть ботанический уголок? – спросил я себя.
Пожав плечами, я взял записку, накинул на плечи рубашку и штаны, поменяв на брюки. Подойдя к столу, я отпил тёплого чая и, взяв термос, пошёл к Пончику, закрыв за собой дверь на ключ.
Войдя в его комнату (просто толкнув дверь), я постучал уже о косяк. И, замечая его на кровати, жалеющим свою ногу, поставил термос на стол.
– Спасибо, тут ещё кипяток есть, если что.
– Саша, кто так делает, а? – проскулил он с кровати.
– Слушай, ты первый бычить начал. За ногу сори! – выдохнул я.
– Чего?
– Это «прости» по-английски, – ответил я, видя его состояние и исключая парнягу из подозреваемых. Очевидно, что записку написал тот, кто подрезал у нас курицу, и у него много времени на вырезание из детских журналов текста и, видимо, нездоровая любовь к журналу «Мурзилка». И ещё: он живёт на нашем этаже, иначе как бы он заметил курицу в холодильнике?
Но дело было к вечеру, а в девять вечера начинается моя смена в цехе. Точно, надо заварник назад вернуть и чай. Тренировки у Кузьмича я пока недельку, но пропущу. Буду легко бегать на стадионе. В животе заурчало, и я вышел из комнаты Пончика, пойдя наверх, поднимаясь к ребятам.
– Ген, у нас в общаге ботанический уголок есть? – спросил я его.
– Да, там название одно: аквариум, пальма и пара фиалок, – ответил мне Гена. – Ну, что, как прошло с родителями?
– Хорошо всё, – выдохнул я.
– Что-то не похоже, что хорошо, – спросила меня Аня.
– Отец немного злится, что я левой рукой не умею платы паять, а правой при этом жонглировать. А так нормально всё. Ген, а кто у нас на этаже журналы выписывает? И где этот ботанический уголок?
– Уголок на втором этаже, сразу над ленинской комнатой. А журналы выписывают… Смотря какие?
– Детские, «Мурзилку» того же, «Крокодил», какие ещё есть?
– «Весёлые картинки», – ответила Женя.
– Вот, есть у нас любители этого всего?
– Так сразу и не скажешь, а что?
– Перечитать хочу, – ответил я.
– Засмеют, Саш, что ты детские журналы выписываешь, – улыбнулся Гена.
– Со смешками как-нибудь решим. Ладно, я пойду посмотрю на этот ботанический сад.
– Саш, ты сегодня какой-то странный, – констатировала Женя.