Гадина

© Куприянов А.И., 2025

© Оформление. Издательство «У Никитских ворот», 2025

От автора

Когда б вы знали, из какого сора…

Главный герой моих повестей носит фамилию Купердонов.

Спешу предупредить читателя: это – не автор. Хотя сравнивать с автором все время хочется. И не чей-то однофамилец. Купердонов – литературный персонаж. То есть в некотором смысле образ вымышленный. Вместе с тем автор убежден, что самоирония спасает от гордыни и пошлости. Когда ты смеешься над собой, справедливость жизни проступает отчетливей. Как и красота окружающего мира. Сленг и жаргон в треш-повестях – так я для себя определил жанр этой книги – тоже объяснимы. Trash в переводе с английского – «мусор, хлам». Очень много мусора и хлама появилось в нашей жизни. Их принес свежий ветер перемен. Эмиль Золя заметил: «Если в моих сочинениях много грязи, так это потому, что ее в жизни столько же».

Второе значение слова «треш» – «отребье». Чтобы понять, почему автора интересуют мусор и хлам, представьте себе картинку. Берег моря. Набегающая на песок волна… Море – чистейшее до горизонта. Песок – белые дюны. И тоже до горизонта. Морская волна, без устали набегая и диктуя гекзаметр, приносит мусор, отбросы. Гекзаметр – поэтический размер, который использовали античные поэты. Да вот хотя бы тот же Гомер. Классика жанра! Между морем и дюнами образуется линия. Чего только там нет, в той линии, разделяющей глубину океана и чистоту песков… Гнилые водоросли, пластиковые пакеты, обрывки сетей, поплавки-балберы, пробки из-под шампанского… А вот и кукла Барби с оторванными руками, и женские плавки-стринги, замытые песком. А по обе стороны мусора – глубина и чистота. Океан отторгает грязь. Но как понять его чистоту, если не пройти линией прибоя?

Невольник чести

Купердонов засобирался в Пятигорск. Он хотел поддержать индустрию отечественных курортов. Да и, честно говоря, ехать было особо уже некуда. Санкции, подчеркнутая, на пещерном уровне, нелюбовь прибалтов и немецкого канцлера Шольца к русским, взлетевшие цены на билеты… Макрон этот, в плюшевом пиджачке похожий на клоуна, и Байден, падающий с трапа самолета. Только батька стоял крепко. И еще арабы, завидев наших туристов из Мытищ или из Кагалыма, зазывно кричали: «Путин друг!» Насмотрелись репортажей по телику. В то время каждый президент, приезжающий в Россию, тут же называл себя другом Путина. Но в Беларуси не было моря, а Турция и Египет Купердонову опостылели. С их пыльным чаем каркаде, с подозрительными по швам дубленками, бирюзовыми бассейнами, дурно пахнущими хлоркой, и наглецами-таксистами. Таксисты смотрели на русских с прищуром. Гарик – Купердонова звали Игорь, но все называли его Гарик – такой прищур хорошо помнил. По Афганистану. Там он бывал когда-то в журналистских командировках. Освещал ввод ограниченного контингента советских войск. Помощь братскому народу. Так называлось наше вторжение. В страну оранжевого такыра – раскаленной пустыни, рыжебородых душманов и красных гор, цветом напоминающих все тот же каркаде.

Купаться в маслянистом море и примерять дубленки Гарик ездил не один. С секретаршей Светкой, голубоглазой блондинкой.

Таксисты кричали из-под полосатых тентов. Они там, в тени, играли в кости, дожидаясь клиентов, и пили черный, как нефть, кофе. Чай свой красный, из лепестков суданской розы, не пили – впаривали туристам.

– Иди-иди сюда! Шуба куплю! Как дела, Светка?

Откуда-то они знали, что помощницу Купердонова зовут Светкой. И что ей нужна норковая шуба «черный бриллиант». Турки, впрочем, как и арабы, не обращали никакого внимания на Гарика Купердонова, спутника привлекательной блондинки. Как будто бы он вообще не шагал рядом. Гарику хотелось крикнуть: «Эй вы, бандерлоги! Я вам, блин, сейчас все ваши морды наглые разобью!»

Но он сдерживал себя. Не хватало только встречи с шерифом. Или как у них полицейских зовут?

Гарик шагал в льняных, мятых-перемятых, шортах. Его худые и белые ноги свисали из раструбов шорт. Икры, похожие на метеочулки, обвисшие в безветрие, покрывались пупырышками, а волосики воинственно топорщились. От бессильного гнева и ненависти к таксистам-наглецам. В такие моменты Купердонов инстинктивно втягивал пивной животик, переваливающийся через ремень. И расправлял плечи. Иногда вместо «Светка» таксисты кричали «Наташка». Слово «дела» они произносили одинаково – деля.

Обещанная туроператорами услуга «все включено» тоже оказывалась липовой. Жиденькое вино розоватого цвета за ужином наливали на треть стаканчика. Приходилось вставать в очередь к буфетчику. Раза три или четыре. Буфетчик гневался. У официантов, парикмахеров и таксистов отличная память на лица. Буфетчик топорщил усы и произносил, четко выговаривая слова:

– Йа тибье нали-вэл! Вэрьки вэлл?

А повторить слабо?

И вообще – разве это вино? Похоже на разбавленную марганцовку. Чай каркаде и тот гуще. Ну, а за порцию местного джина буфетчик заламывал цену, как за английский «Бифитер». Утром на бортик бассейна, как обещали в буклете, шампанское не ставили. Хотя Гарик по-прежнему любил с утра пораньше загорнить холодного шампусика. Привычка осталась с молодости.

Короче. В городе Сочи темные ночи! На неделю в Пятигорск.

Там и до моря рукой подать. От Пятигорска до Севастополя два часа езды на машине. Любая попутка подберет. Любой местный водила подберет и с превеликой радостью доставит до пластикового лежака.

Жене Алусику – он ее так называл, Алусик – Гарик сказал, что едет в Костромскую губернию. Размещать в местной типографии срочный заказ, трехтомник мемуаров «Я стал миллионером». Автор – банкир Антон Коротеев. Первый том «Челнок», второй «Кидалово», третий – «Всё путем!». Твердый переплет, суперобложка. Бумага офсетная. Гарнитура Newton PS. Усл. Печ. л. 50. Заказ № 3279. Тираж 3000 экз. По тысяче каждый том. Гарик назвал все параметры книги.

Так звучит гораздо правдивее. Алусик поджала губки.

С журналистикой Купердонов завязал давно. Он разочаровался в свободе слова. Точнее, в ее эфемерности. Свобода слова, считал он, просто мечта. Такая же, как мечта о коммунизме. «Коммунизм – это молодость мира! И его возводить молодым!» Был такой лозунг. Впрочем, вполне себе глупый, как и все лозунги молодости Купердонова. Сначала он редактировал журнал «Пчеловодство Подмосковья» – лужковское наследие, а затем подался в издатели. Что ни говори, а все ж таки собственный бизнес. Гарик затеял издание серии биографических книг. Серия называлась Жэ-О-Пэ (ЖОП). В противовес ЖЗЛ. Расшифровывалась просто – Жизнь Обыкновенных Персонажей. Дружок Купердонова, кинопродюсер Горюнов, серию поддержал. И назвал ее Жэпэ-книгой. С веселой подначкой, принятой в остатках московской интеллигенции. Что в те годы оставалось полунищей интеллигенции? Мрачно шутить над несбывшимся коммунизмом. И писать романы, разоблачающие культ личности Сталина.

Или – хаять кукурузу.

Банкир Антон Коротеев в сериале выходил первым. Потом какой-то знатный капитан дальнего плаванья, потом бывший начальник ОБХСС, врач-хирург, балерина… В том и заключалась изюминка серии. Жизнь любого человека, будь то обыкновенный дворник или даже сам президент страны, – увлекательнейшая история! Но не каждый сумеет ее написать. За него это могут сделать редакторы и журналисты. Идею серии ЖОП одобрили в администрации президента и благословил сам патриарх. Гарик и к нему пробился. Патриархом был уже Кирилл. Жизнь Обыкновенного Персонажа издавалась в трех экземплярах. Один – герою повествования, второй – издателю, а третий – в церковь, мечеть или синагогу. По месту вероисповедания. То есть – на вечное хранение. Горький придумал историю фабрик и заводов. Купердонов создавал историю русских людей. Не передовиков производства и не звезд кино, а обыкновенных персонажей. Прекрасная идея в век захлестнувшего страну дешевого гламура.

Светка согласилась на Пятигорск сразу. Купердонов заверил, что давно уже обещанную шубу «черный бриллиант» (пряжки и пуговицы от Сваровски) на сей раз обязательно купит Светке на осенней распродаже. Трюльник деньгами. То есть не рублями, конечно, и пока еще не юанями. А зеленью. Три тысячи долларов. Рубли называли рублями. А доллары – деньгами, зеленью, баблосами… Платить надо за все. За книжку Антон Семенович Коротеев обещал щедро рассчитаться. Пятера долларами за трехтомник – корректная цена. А у Светки, вообще-то, грудь четвертого размера. Сейчас очень модно, к месту и не к месту, глубокомысленно изрекать: «Размер не имеет значения…» Для Купердонова размер значение имел.

В Пятигорск Купердонов не приезжал последние лет тридцать. С середины лихих девяностых. И он поразился размаху свершений у радоновых источников. Здешние бутики, рестораны и виллы ничем не отличались от бутиков и ресторанов Рублевки. Цены тоже не отстали. Сначала они поселились в частном отельчике. Номер полулюкс, цена – чирикастый. То есть десять тысяч рублей. Так им сказал хозяин отельчика. Небритый абхаз в джинсовой жилетке. Он сказал Купердонову:

– С тебя чирикастый. И все! Ты – мой гость… Ну?!

Гарик обрадовался. В Москве говорили, что горцы обнаглели. Мол, никакого кавказского гостеприимства не осталось уже и в помине.

Утром племянник старика с интересом посмотрел в вырез Светкиного сарафана. И с наглецой, лениво растягивая слова, объяснил. Чирикастый, во-первых, за день. Во-вторых, с каждого человека. А старик, конечно, наобещал. С три короба. Радоновый рай с горячим лавашом, бараньими шашлыками и виноградной чачей. Но он уехал в горы. За козьим молоком. И вообще, он деревенский. Ничего в бизнесе не понимает.

Купердонов прикинул. Выходило не хило. Сто сорок штук за неделю. Почти трюльник зеленью. Шубка «черный бриллиант» стоила как раз три тысячи. Чертыхаясь, он отдал племяннику двадцать тысяч кешем. В отельчике карточкой Visa оплату не принимали. Везде уже принимали, а у старика-абхаза нет.

На «японке», подозрительно дребезжащей кишочками и попукивающей выхлопной трубой, Гарик со Светкой переехали в «Нарзан». Гостинично-санаторный комплекс. Тысяча восемьсот рублей за сутки. Стандартный номер. С двумя совковыми кроватями через тумбочку. Кровати Гарик сразу сдвинул, а на тумбочку поставил портативный ноутбук. Он и на отдыхе всегда работал. Записывал свои, как ему казалось, смелые издательские бизнес-идеи. Нащупывал стратегию. В углу номера пыхтел и покрякивал холодильник. Чуть ли не «Юрюзань» производства прошлого века. Холодильник сразу же забили персиками, вином «Изабелла» местного розлива и виноградом. Чтобы холодненькое, и чтобы во рту каталось. Вкус почти что уже и забытого советского счастья.

Купердонов после первой же ночи сделался злым и со Светкой не разговаривал. А получилось как? Ночью, уже в «Нарзане», выпили бутылку «Изабеллы». Она оказалась чернильного цвета. И не торкала. На дне стакана оставалась фиолетовая то ли крупа, то ли нифеля. Какие-то выжимки от винограда. Поклевали вялых, с морщинистой кожей, персиков. Светка, деловая колбаса, заявила:

– Папик, давай-ка по-быстрому! А то мне еще на дискотеку!

Когда Купердонов заполнял анкету гостя, Светка встретила знакомых мажоров из Москвы – офисный планктон. Они приехали в Пятигорск на крутых тачках. Размножаться. Или планктон почкуется? Они пригласили Светку на ночную дискотеку. Приехавшие отвязные пацаны, все похожие на иноагента Чичваркина, получали бонусы, которые Купердонову и не снились. У одного в ноздре посверкивал бриллиантик. У другого в ухе болталась серьга. У всех на лицах легкая небритость, перерастающая в козлиные, под нижней губой, бороденки. Купердонов оскорбился. По-быстрому… Кошки они, что ли, или кролики? Быстро – это к Чичваркину. Пулей слинявшему в Лондон.

Купердонов завернулся в простыню и отвернулся лицом к стенке.

Светка упорхнула на дискотеку, зажигать. «Бирюлевская гетера! За что только я ей деньги плачу?» – думал Купердонов. И тяжело вздыхал в ночи. За отдельную плату секретарша исполняла роль девушки-эскортницы. Кинопродюсер Горюнов не советовал Купердонову искать утех у местных прелестниц. На память приходили стихи Лермонтова. Пятигорск ассоциировался с Михаилом Юрьевичем. «Погиб поэт – невольник чести! Пал…» Как там? Дальше никак не мог вспомнить. Заклинило. Бывает… Купердонов ворочался с боку на бок, мучился. Но так и не вспомнил.

Светка вернулась под утро: уже замолкли цикады. От нее пахло карболкой, мужским парфюмом и крематорием. Крематориями Купер-донов называл мангалы гостеприимных кавказцев.

Оказалось, отдохнули знатно. «Оттянулись по полной», – заметила с легким вздохом Светка. Она ответила по-другому, но не будем сразу пугать читателя табуированной лексикой. У нас другая задача. После танцев Светка с мажорами ездила в бассейн, на виллу к местному коммерсанту. Купались всем кублом, голышом.

– Сдалась? – безразлично спросил Купер-донов.

Хотелось казаться ироничным и равнодушным. Но разница между быть и казаться – такая же, как между подозрительной «Изабеллой» и крепчайшей чачей из высокогорных аулов.

– Ну что ты, папик, – ответила Светка, распуская хвост свой белой гривки. – Ты у меня один.

«Интересно, – думал Купердонов, – у нее волосы крашеные? Или натуральные?» Светка слегка повозила своими большими грудями по спине Гарика. Волосики у Купердонова на лысине и на икрах вздыбились. Но Светка тут же уснула, по-детски забросив одну ногу на бедро папика. Все-таки напрыгалась девочка. Наскакалась.

Купердонов ногу осторожно снял. Пошел курить на балкон. Где-то вдалеке, на горизонте, теснились горы. Настроение испортилось окончательно. Хотя оказалось, что до дна, как и в любом кризисе, еще далеко.

Гарик уже не мог заснуть. Он вообще просыпался по-стариковски рано. То ли совесть мучала. То ли не отданные долги. Но тут другое… Гостиница «Нарзан» ему показалась странной. Во-первых, в ней почти не встречалось семейных пар. Во-вторых, в старом и облупленном корпусе селились преимущественно горцы. Чеченцы и ингуши. В-третьих, старухи. Такого обилия старых русских женщин в возрасте «за шестьдесят с гаком» он не встречал. Светка осталась в номере досыпать, а Купердонов решил все разведать. Чтобы снять смутные подозрения, зашевелившиеся в его душе.

Охранника на входе звали Резваном. По-русски он говорил плохо. Стоял в черкеске с глазырями и папахе, орлом поглядывал на входящих теток и старух. И ежеминутно поправлял свой головной убор, лохматый, как у всадников Дикой сотни. Такой кавказский креатив. Гарик похожую папаху уже где-то видел. Кажется, в старом кино про гражданскую войну. Купердонов начал издалека:

– Чем же знаменит ваш «Нарзан»?

Резван объяснил:

– Потолки в номере видел? А?! Четыре метра! Лермонтов вот там, у фонтана, стоял. Эльбрус близко! Если в горы, конечно, пойдешь… Тебе когда? Некогда. Такую красавицу привез! А?! Ну?! Ох, и попка – как орех, так и просится на грех! Я вашу мама… уважал!

Была у него такая присказка. Про маму. К месту и не к месту. Честно говоря, Купердонов присказку слышал от кавказцев в другой версии, непотребной. Переделанной из той же самой табуированной лексики. Все-таки Гарик, издатель, считал себя в некотором смысле языкознанцем. Он и современный сленг коллекционировал – записывал в ноутбук.

– А почему так много старух? – спросил Купердонов.

На «орех» поморщился, но не отреагировал.

Резван попросил сигаретку. И продолжил:

– Русский мужик старых теток не любит… Наш джигит с гор приходит. Белую женщину видит первый раз! Договориться всегда можно… Ну?!

Купердонов наконец-то понял. «Нарзан» позиционировал себя как гостиницу для встреч и любовных свиданий. Здесь стареющие гражданки его реформированной родины находили последние утехи в объятиях детей гор. «Нарзан» стал популярен со времен перестройки. Горцы приезжали по социальным путевкам. Резван сказал, что ни один не уехал обиженным. Купердонов поднялся в номер. Потолки действительно оказались высокими. Ну, не четыре, конечно, метра, но явно под три. Светка уже не спала. Лежала на животе и читала какой-то листочек. Фальшиво хихикала. Купердонов заглянул через плечо. Листочек назывался «Словарь менеджера».

Ночные планктоны отксерокопировали ей подборку современного жаргона, на котором якобы говорят продвинутые менеджеры. Себя они называют манагерами. Ну, те самые – планктон.

Купердонов включил свой ноутбук и подборку перепечатал. Тут мы вынуждены сохранить в целости и сохранности все приведенные выражения. Иначе потеряется подлинность происходящего.

1. Быстронах – максимально приближенный дедлайн выполнения задачи. Как правило, на грани возможного.

2. Срочнонах – логическая мотивация приближения дедлайна. Употребляется с целью как минимум заставить подчиненного уложиться в «быстронах».

3. Гдебля – деликатное напоминание об истечении времени, отведенного на решение того или иного вопроса. Употребляется обычно в конце «быстронаха» и непосредственно перед «срочнонахом». В случае если «срочнонах» изначален, «гдебля» рекомендуется немедленно после постановки задачи.

4. Вы Ибу – в два слова. Оба – с большой буквы. Объяснение подчиненному последствий невыполнения задания после нескольких «где-бля». Корректное, уважительное обращение. Этимология слова Ибу плохо изучена (предп. мифич. животное). Однако в совр. русск. яз. практически отсутствует сочетание этого слова с местоимением «ты».

Приводились в памятке и другие выражения.

Гдебабло, урродыбл, нибздо – напутствие менеджеру перед сложной командировкой. Ну и еще некоторые… Всего пунктов пятнадцать. Купердонову выражения не показались смешными. Многие из них он встречал в интернете. Он подумал: «Полстраны ксерят подобную гадость. Еще полстраны служат в охранниках. А три процента иноагентов Чичваркиных получают бонусы!»

Но вслух Светке сказал другое:

– Пошли воду пить и завтракать. Быстронах! А не то… Как там в вашей инструкции… В два слова. Оба с большой буквы.

Светка обрадовалась:

– Ловлю на слове, папик!

На ресепшен у Купердонова попросили паспорта.

– Зачем? – спросил Купердонов. – Я же заполнил карточку гостя!

– Отксерить! – ответила хмурая дежурная.

И губы поджала. Этажерка потомственная. В паспортах-то фамилии, понятно, разные. Совок в «Нарзане» не выветрился.

Что интересно, кавказцы к Светке напрямую не приставали. Клеили косвенно. Садились рядом. Вздыхали. Сопели. Старались привлечь к себе внимание. Оказывается, по местным обычаям, мужчина не может обратиться к женщине напрямую с предложением. Не принято.

Купердонов успокоился.

Рядом с ними, на втором этаже, жили молодая женщина по имени Галина и ее мама Альбина Константиновна. В номере 212. Альбине Константиновне явно перевалило за шестьдесят. Но в Пятигорск она приехала, как утверждала, по-настоящему. А не для поиска сомнительных утех. Хотя если разобраться, то почему – сомнительных? Купердонов окрестил ее Зимней Вишней. Про себя, конечно. У Альбины Константиновны на щеках горел старушечий румянец. Такие щечки цвета перезревшей вишни. Она носила широкополые шляпы, как носили когда-то, в девятнадцатом веке, великосветские дамы. На водах.

Сошлись поближе.

Завтракали за одним столом.

Гарик спросил у Галины:

– К маме тоже пристают?

Галка всплеснула руками (ее так мама звала – Галка):

– Больше, чем ко мне! Знаете, какие деньги предлагают? Пятифан, чирикастого, полтос… Мы в номере разгадывали значение некоторых цифр. Вы знаете – разгадали!

Купердонов хмыкнул. Эка невидаль – пятифан… Не лямик же. В смысле – лимон. Но полтос за Зимнюю Вишню – не слишком ли? Наверное, все ж таки рублями. Не зеленью же, в самом деле!

Галина нашла против озабоченных кавказцев собственное средство защиты. Она, ко всему, оказалась народной поэтессой. И она хотела сохранить верность своему мужу, известному московскому сыровару Егору. Она придумала писать в «Нарзане» частушки. Забористые. Отдавала их на ресепшен. На распространение. Слово и гласность всегда бьют точнее кинжала. Среди частушек встречались такие:

Главврачихе комплекса «Нарзан» госпоже Приходько стихи понравились. Несмотря на известную смелость отдельных речевых оборотов. Главврачиха выглядела миловидной хохлушкой лет сорока пяти. В обтягивающем халате, подчеркивающем ее прелести.

Некоторые образованные кавказцы указывали мадам Приходько на сомнительные фигуры речи в частушках Галины. И даже намекали на политкорректность. Вернее, на ее отсутствие. Оскорбляющее их горское достоинство. Но главврачиха Приходько отбивалась:

– Русская частушка без острого словца – как ваша чача без закуски. Без черемши маринованной!

Она велела Галину с ее мамой Альбиной Константиновной как взошедших в нынешнем сезоне звезд «Нарзана» переселить в полулюкс. За ту же, между прочим, плату.

На третий день отдыха в «Нарзане» Резван отозвал Купердонова к высоким колоннам на веранде. Глаза у Резвана косили в разные стороны.

– Я вашу маму… уважал! Ну?! Один человек, уважаемый, с тобой поговорить хочет. Вон его «вольвятник» стоит, за фонтаном…

В «вольвятнике» сидел старик. В такой же папахе, как у Резвана. Но в итальянском костюме тонкой шерсти и с сучковатой палкой в руках. Палка упиралась в автомобильный потолок. Салон «Вольво» обтягивала светлая замша цвета сливочного масла.

Старик сурово сказал Купердонову:

– Она тебе – не жена, все знают. Оскорблять тебя я не хочу и не буду. Бегает каждую ночь к чмырям волосатым… С серьгами в носу. Вот трюльник зеленью. Сходи на два дня в горы… Маршрут номер восемнадцать. Для инфарктников. С ней я рассчитаюсь отдельно! Слово джигита – без согласия пальцем не трону.

Гарик не струсил. И дерзко ответил небритому старику:

– А если нет? В яму бросишь?

Старик первый раз посмотрел в глаза Купердонову.

– Зачем? – сказал он. – Ты и так в яме. Только сам того не знаешь.

Он покачал головой.

– Не хочешь за трюльник – дам пятифан. Пойдем, пообедаем вместе… Как кунаки. Тут недалеко. Чачи выпьем. Неужели любишь ее?

Купердонов прикинул. И первый раз дрогнул за время разговора с вольвятником. Он так про себя окрестил горца. По аналогии со стервятником. «Подсыпят гадости в чачу. А потом очнешься в подвале, на глиняном полу. Рядом с дезертирами и рабами», – подумал Купердонов. И от кунацкого обеда отказался. Пленных в ямах он видел. В афганских, освобожденных от душманов, кишлаках.

Купердонов вернулся в вестибюль гостиницы и спросил у Резвана:

– Ты не знаешь, где тут у вас библиотека?

Резван не знал.

Купердонов постучался в номер к поэтессе. Извинился. Спросил у выглянувшей в огуречной маске Галины, не знает ли она стихов Лермонтова. Ну тех, помнишь, в школе учили? Которые начинаются строчкой «Погиб поэт, невольник чести…». Как там дальше-то? Совершенно из башки вылетело…

Галка странной просьбе лысого соседа – Купердонов давно облысел – не удивилась. Двигая одними губами – во время огуречной процедуры лицо не должно искажаться мимикой, – она прочла. Получилось достаточно презрительно – одними-то губами:

И что-то там еще. Про дерзкий дар, потеху, злобу и затаившийся пожар.

«„С свинцом“, вообще-то, не здорово, – подумал Купердонов. – Во-первых, „сэ-сэ“. Во-вторых, „с винцом“ в груди. Вот тебе и Лермонтов! Торопимся мы в классики, Михал-Юрич! Торопимся…»

Купердонов купил пятнистую бандану, небольшой рюкзачок, похожий на те, которые носили Светкины друзья-планктоны, две пары кроссовок – себе и Светке, две бутылки минеральной воды, лаваш и козий сыр. На голову повязал бандану. И стал похож на Федора Бондарчука. Из фильма «9-я рота». Вернулся в номер. Сказал Светке:

– Сегодня никакой дискотеки! Завтра с утречка в горы. С свинцом в груди. И жаждой мести!

И твердо добавил:

– По маршруту номер восемнадцать! Вот такая ботва. Как говорят твои пиндосы.

Пиндосами в ВДВ называли американцев. Тут Купердонов поделикатничал. Он не стал обзывать Светкиных дружков так, как их зовут не только на Кавказе, но и на просторах всей нашей, по-прежнему необъятной, родины.

Светка удивленно захлопала своими кукольными, как у Мальвины, ресницами. Она их только что выкрасила новой тушью. «Без комочков», – определил свойства туши Купердонов. Он давно заметил, что иногда начинал думать рекламными слоганами.

После разговора со старым абреком издатель свою секретаршу чуть ли не возненавидел. Как будто она уже отдалась врагу. И пять тысяч долларов жгли Купердонову ляжку.

– Какие еще горы? – закапризничала Светка. – Кому ты мстить собрался, папик? Я сюда приехала не отроги покорять! А вино мы и в номере выпьем.

Все-таки Лермонтов накосячил. Не «со свинцом» получалось. А «с винцом». Гарик на Светке проверил.

Купердонов знал, что приехала покорять его секретарша. Он подошел и влепил Светке затрещину. Несильную, но отчетливую. Голова секретарши дернулась. Она вытаращила глаза.

– Эльбрус пойдешь смотреть. А?! Ты хоть раз в своей жизни Эльбрус видела? А если побежишь к своим урродбл…, с гайками в носу, то я тебе… Все твои ноги выдерну! Из одного места. Поняла? Ну!

Светка, как ни странно, не заплакала. Наоборот – восхитилась:

– Так бы сразу и сказал, папик! И бандана тебе идет. Хочешь – прямо сейчас?

Мазохистка. Ее лупишь – она возбуждается.

Светка, вихляя бедрами, отправилась в душ. Мыть «все свои ноги». И то, откуда они растут.

На рассвете отправились в горы.

Утренняя прохлада дальних отрогов омывала лица и пробиралась под куртки. Но с каждым шагом идти становилось труднее. Дорога, наконец, перешла в маршрут № 18, узкую тропку.

Она вилась среди деревьев и огромных валунов. Ошибиться в номере маршрута было невозможно. Указатель, узкая дощечка салатного цвета, похожая на ладонь, точно указывала направление тропы.

Через два тягуна они нагнали Зимнюю Вишню и поэтессу Галину. Обе, мама с дочкой, тоже порядком задохнулись, если судить по алеющим щечкам Альбины Константиновны. Но мама бодрилась.

– У вас нет с собой воды? – спросила Галина.

Купердонов протянул бутылку. Самому тоже хотелось прильнуть к горлышку. Во рту Купердонова никакой слюны не осталось. Сплошной наждак. Да и Светка облизывала сухие губы.

Мама запротестовала. Она двигалась по тропе в просторных, чуть ниже колен, шароварах-бриджах.

– Пить ни в коем случае нельзя!

– Почему?

– Надо перетерпеть. Не то обопьемся!

«Обопьемся» Альбина Константиновна произносила как «обопьемс-си». Зимняя Вишня. Из Воронежа, кажется, родом.

Купердонов знал такой эффект. По горным рейдам в Афганистане. Пить начнешь – не остановишься. То есть – не остановишь-сси. К тому же современные производители минеральных вод знали какой-то секрет. Чем больше ты пьешь их воду, тем больше хочется пить. Подсаливали, что ли?

Купердонов надеялся пешими походами в горы сбросить живот. Животик издателя предательской тыквочкой переваливался через ремень. Последние, наверное, лет десять. В минуты откровения он говорил Светке: «Как я его ненавижу!» Светка хохотала, шлепала папика по пузику и норовила припасть между колен. Пузо ей нисколько не мешало. В минуты ласки она называла живот Купердонова дебаркадером. Она говорила, что животик вообще-то – очень сексуально и возбуждает. Может, просто утешала Купердонова? Не совсем же она продажная эскортница…

Еще через полчаса подъема они услышали чье-то мерное топанье за спиной. Их догоняла живописная группа. Впереди шел старик-вольвятник, который предлагал Купердонову пятифан за Светку. Купердонова осенило: «Вот оно и приближается – дно кризиса». Абрек, несмотря на жару, шел в лохматой бурке и все в той же папахе. Но не в итальянском костюме, а в красных кедах китайской фирмы «Две звезды». Кеды – со шнуровкой и высокими голяшками. Чуть ли не до колен. За ним шагали двое молодых и тоже небритых горцев. Похожих друг на друга, как бывают похожими две горные вершины на горизонте. У небритых парней за спинами торчали дула автоматов. «Калаши, – засосало под ложечкой у Купердонова. – Три – на три. Три русских бабы и три джигита. Баб изнасилуют, а меня – в подвал…»

– Плохого-то в голову не бери, ну?! – на ходу гортанно крикнул старик. – На Кавказе в горы без оружия не ходим. Моя охрана. Конкуренты не дремлют. Сам знаешь. У меня десять бензиновых заводов. Сырец. И второй инфаркт. Приходько сказала – горы спасут.

«Ведь это – наши горы, они помогут нам!» – мелькнуло, совершенно некстати, в голове Купердонова. Он знал, что в Чечне когда-то нарыли много подпольных нефтяных скважин. Чуть ли не в каждом дворе крепкого хозяина. Качали насосами, очищали, продавали бензин в бутылях вдоль дорог. Говорили, что Кадыров навел порядок. Сырцом перестали спекулировать. Но, кажется, не все и не везде.

Старик в кедах недобро покосился на Светку.

Слава богу, в горы она надела тонкий свитерок «под горлышко». Грудь была закрыта. Но ягодки крупных, величиной с головку автоматного патрона, сосков выпирали через тонкую шерсть. «Вот ведь сука!» – опять подумал Гарик.

Женщины, две молодых и Зимняя Вишня, сгрудились на обочине. Купердонов вспомнил, что в рюкзачке у него лежит нож. Подарок офицеров-десантников. Булатовской стали. В ножнах. Помимо ножа, там притаились фонарик, бинокль и аптечка. Купердонов на любой пикник собирался основательно. Мало ли чего.

«Хорошо, что взял», – подумал Купердонов.

Он не поверил ни одному слову подпольного нефтяного магната. Слишком хорошо он их знал, этих «благородных» горцев. А старик-то непростой… Сидел, как чабан, в «вольвятнике». Оказался олигархом. Купердонов догадывался, что такое десять заводов бензина. Хоть в Турции, на тропах хитрого Эрдогана, а хоть и в Чечне.

Купердонов решил не сдаваться. А холодное оружие он полюбил еще в Афганистане. Метали штыки и ножи в чинары. В Чарикарской зеленке. Тренировались. Разведчики Баграмской дивизии брали его с собой на переговоры с духами.

Вольвятник с охраной пропыхтели вперед. Купердонов со спутницами их вежливо пропустил. Но абреки вдруг тут же тормознулись. Только пыль из-под копыт. Встали, как вкопанные.

Навстречу их разношерстной группе – Купердонов в бандане, старик в бурке и папахе, Светка с торчащими, как пули, сосками и дула калашей охранников – двигалась странная парочка. Странная, потому что женщина с бледным лицом, почти старуха, спускалась с горы с помощью инвалидной стойки. На колесиках. С двумя ручками. Ее поддерживал под локти худой и длинный парень. Лет двадцати пяти на вид. Жиденькая бороденка, достаточно мерзкий пушок под нижней губой, как у Светкиных пиндосов. Естественно – в ухе сережка. Штаны комбаты. С пузыристыми коленями и карманами ниже колен. Беспроводные наушники, эйрподсы. Еще один инфантильный представитель племени младого, незнакомого. На голову Купердонову. И старуха-инвалид. Старуха шаркала, пыля, по тропе кроссовками и тянула ногами, как ими тянут при ходьбе на лыжах.

Старик что-то спросил паренька. Тот ответил.

Кавказский олигарх крикнул Купердонову. Он предпочитал обращаться только к нему. Как мужчина к мужчине. Олигарх крикнул:

– Слушайте! Давай перекусим – ну? У него мама совсем больной. Второй час с горы идет. Пешком. Совсем усталость у нее. Ну! Позавтракаем вместе! Предлагаю. Как вы на завтрак посмотрите?

Отступать Купердонову было некуда. «Заманивает», – подумал он, но лишь развел руками. Человеком надо оставаться в любой ситуации.

С пояса, из-под бурки, старик извлек переговорное устройство. Не мобильный телефон, а какую-то навороченную трубку. Коротко и властно бросал слова. Рация запищала. Где-то рядом забухтел двигатель автомобиля. Сквозь разлапистые ветки деревьев Купердонов увидел темно-зеленое рыльце джипа. «Дизель, – определил Купердонов, – «Лендровер-Дискавери», третий. Капризная электроника».

Оказалось, тропа восемнадцатого маршрута змеилась вдоль основного шоссе. Охранники сбросили с плеч ремни автоматов. Приставили оружие стволами к деревьям и быстро спустились по склону к джипу. Снедь принесли в двух корзинах, укрытых цветастыми скатертями.

Пока охранники копошились внизу, Купер-донов один калаш незаметно для старика перекатил. Ногой задвинул в расщелину между валунами. Так-то оно надежней.

Выяснилось, что инвалидку зовут Аглая. Ее сына – Никодим. Редкие, вообще-то, по нынешним временам имена. У Аглаи синие губы и ногти. Порок сердца. Точнее, пролапс митрального клапана. И вообще-то она не старуха, всего каких-то сорок пять. Болезнь замучала. Даже роды в свое время не помогли, хотя врачи обещали исцеление. Сами они из староверческого села. Только вот Никодим от веры отбился.

В армии служил. А староверам оружие в руки брать нельзя. Так он телефонистом. В Моздоке, в штабе ОГВ(с). Теперь вот учится. В колледже связи. Ну и…

Аглая сетовала: сережка в ухе, тибетская бороденка, эйрподсы. Бесовство! А на Кавказ приехать лечиться – это он, Никодим, придумал. И правда полегчало…

«ОГВ-эс совсем неплохо, – думал Купер-донов, – ОГВ – Объединенная Группа Войск. Эс – сил. Неужели еще стоит группа в Моздоке? И телефонисты там нормативы по стрельбе сдавали тоже…»

– Ты стрелять умеешь? – улучив момент, спросил он у Никодима.

Никодим въехал, что называется, с полпинка.

– Я видел, как вы автомат прятали… Батальонная разведка – связист, сорок пятый полк ВДВ. Командировки в Сирию. Дембельнулся сержантом. Про ОГВ и телефониста я ей лапшу на уши вешал. Чтобы сильно не расстраивалась.

Он кивнул в сторону матери. Купердонов повеселел.

– Старика контролируй. И джип. А за зверьками я сам присмотрю.

Он показал глазами на двух небритых охранников. Те уже вовсю крошили на скатертях курицу, огурцы и помидоры. Светка с Галиной, что интересно, ловко помогали сервировать стол. Уже хихикали, реагируя на глупые анекдоты охранников. Русские телки.

Аглая и Альбина Константиновна сидели в тени, на разложенной стариком бурке. Он с ними о чем-то степенно беседовал.

Купердонов не удержался, спросил Никодима:

– А серьга для понта?

Купердонов ни разу не встречал разведчиков ВДВ, даже отслуживших, с серьгами в ушах. В глазах Никодима блеснула сталь, знакомая Купердонову по афганскому перевалу Саланг.

– Не парься, батя, – ответил Никодим. – У тебя бандана на лысине тоже для понта?

Купердонов понял: с Никодимом он не пропадет. Кураж, похожий на вчерашний, охватил Купердонова.

Гарик достал свой нож и стал им резать колбасу. Носатый нефтяник сразу обратил внимание на клинок.

– Слушай, какой кинжал… А? Где достал такой? Ну?!

Купердонов решил продемонстрировать возможности ножа. А заодно и свои тоже.

Светка восхищенно смотрела на папика. Удивительно, но пузико-дебаркадер куда-то пропало, словно его и не существовало в природе! Даже охранники, оторвавшись от копченых куриц, разинули рты. Купердонов метал клинок в дерево. Метал с бедра, с головы, через плечо, с поворотом, в прыжке… И вообще – с завязанными банданой глазами. Ни разу нож не упал на тропу. Свистел и с силой впивался в ствол. Купердонову хлопали. Вольвятник восхищенно цокал языком, подкатывал глаза под лоб и поднимал руки к небу. А Купердонов ведь не просто хвастался. Он хотел напугать своего потенциального противника. Он так думал про кавказцев – «потенциальный противник». Наконец сели за стол – теплый плоский камень, покрытый цветастой скатертью. Стол ломился от яств. Козинак, сыр, соленья, лобио, зелень, лаваш, копченая курица и подогретая на газовой горелке баранина. Шашлык тоже разогрели. Только русские могут есть шашлык холодным.

– Надо выпить чачи! – строго сказал старик.

И все сразу поняли, что да, действительно, надо выпить чачи. В девять утра. Женщинам налили кахетинского. Из пузатой бутыли, похожей на медицинскую. Желтенького вина. Слегка мутноватого. На бутыль кто-то приклеил бумажку из школьной тетради в клеточку: «Анализ мочи». С поставленным ударением над буквой «о».

Купердонов кавказский юмор оценил.

Гарика уже несло. Чачи? В девять утра? Да боже ж ты мой! С превеликим нашим удовольствием!

Светка посматривала на папика с укоризной.

Первый тост как хозяин гористой местности сказал вольвятник:

– Давайте выпьем за Аглаю и Никодима. За мать и за сына. Они нас усадили за стол. Пусть у нас у всех будут сыновья такими, как Никодим. Ну?! Иначе все мы свалимся в яму.

Старик строго посмотрел на Купердонова. И почему-то на своих охранников.

– Нам надо выпить за любовь детей к родителям. Пожелаем Аглае здоровья! Кавказ тебя вылечит. Не все ведь такие, как в «Нарзане», собрались… Есть и больные.

Здесь он покосился на Зимнюю Вишню. Вишня зарделась.

– Здоровья вам, дорогие гости Кавказа!

Дружно выпили. Даже Аглая пригубила.

Бензиновый олигарх не пил. Купердонов внимательно наблюдал. Чачу разливали из одной бутыли. Он тихо спросил старика: «А вы почему не пьете?» Старик так же тихо ответил: «Жить хочу. Выпью – умру! Врачиха наша – с дынями вместо титек – предупредила. Приходько фамилия. Знаешь, как выпить хочется с вами? Мамой клянусь!»

Да. Жить хотелось всем. Но и выпить тоже.

Второй тост опять говорил вольвятник.

Гарик заметил за ним одну особенность. Иногда старик говорил по-русски почти без акцента. А когда волновался – с горскими интонациями. Гарик не понимал, он ингуш или чеченец?

Второй тост оказался гораздо короче первого:

– Давайте выпьем за талант! Все видели, что он с кинжалом делал?

Вольвятник ткнул крючковатым, как его палка, пальцем в сторону Купердонова.

– На Кавказе так не каждый сможет. За тебя, дорогой! Мы кое-что тоже умеем… Давайте сначала выпьем!

Выпили.

Горец взял клинок. Покрутил его между пальцев, поцокал языком.

– Ты где так научился работать, а?

Гарик скромно ответил, незаметно подмигнув Никодиму:

– Спецназ ВДВ! Баграмская дивизия. Герат, Кандагар, Саланг…

Врал, конечно. Он и в атаку-то всего раза два ходил. Хотя с вэдэвэшниками дружил. И на караван они его брали.

Врал, потому что догадывался: настоящая опасность еще впереди.

Носатый старик остался в тонкой зеленой рубахе с двумя рядами пуговиц на груди, в свободных шароварах, заправленных в китайские кеды, и в папахе. Вышел в центр полянки с купердоновским кинжалом. В руках у одного из небритых молодцов-охранников появился бубен. Бубен зарокотал.

Старик стал демонстрировать манипуляции с ножом. Купердонов вспомнил. Прием владения холодным оружием назывался вольтижировкой. Если ты проделываешь все это, сидя верхом на коне. Только кавказцы владеют удивительным искусством игры ножом.

Клинок мелькал перед лицом олигарха все быстрее и быстрее. В такт ударам бубна. В нескольких миллиметрах от глаз и щек. Казалось, еще мгновение – и нож чиркнет по лицу. Оставит свой кровавый след. Одновременно ноги бензинового князя выделывали немыслимые па. Он молодел на глазах. Бубен рокотал все быстрее.

Гарик видел, с каким восхищением Светка смотрела на горца. Она то вскрикивала, то прижимала платок к губам. Казалось, еще мгновение – и она сама пустится в пляс рядом со старым, но не потерявшим удали джигитом. Наконец танец с ножом достиг апогея. В недобром предчувствии у Купердонова сжалось сердце. Чуть ли не перевернувшись через голову, вольвятник гортанно выкрикнул что-то наподобие «Гха!» и метнул нож. Свистя и рассекая пространство над головами зрителей, нож воткнулся в то самое дерево, на стволе которого демонстрировал свое умение Купердонов. Нож вошел в ствол чуть ли не на половину клинка. Вот тебе и инфарктник!

Началось что-то невообразимое. Все повскакали с мест. Каждый норовил обнять старика. Один из охранников пустился в пляс. Второй на бубне наяривал лезгинку. Купердонов наливал чачу и совал стакан в руки чеченца. Потом он бросился к дереву и стал выдергивать нож из ствола. Нож не поддавался. Гарик упирался в ствол ногами. Падал. И вновь вскакивал. Его лысина блестела на солнце. Бандану потерял.

– Твой! – кричал Купердонов. – Дарю! Твой навеки!

– Нельзя! – отвечал старик. – Коня, невесту, саблю – никому! Мы будэм покупат твой кынжал! Отдаримся!

Из «Лендровера» тащили доллары, невообразимо толстую пачку денег! Котлету. Старик яростно вращал белками глаз и орлом поглядывал на Светку. Он уже вовсю пил чачу. Светка произносила тост. За настоящих мужчин и дружбу народов. В джипе на полную мощь врубили диск певицы Ваенги. Ваенга пела: «Тайга! Да километры… Звезда еле светит…» Аглая танцевала, болезненно волоча ноги. Два небритых охранника помогали ей двигать стойку на колесиках. Зимняя Вишня плясала с водилой джипа, еще более пузатым, чем Купердонов, кавказцем. Он танцевал в стоптанных плетенках на босу ногу. Но с благородной сединой в волосах. Все его звали Игорь. Тезка Купердонова. На Кавказе – Игорь? Наверное, все-таки какой-нибудь Имран. Или Ибрагим. Никодим, разрушитель веры, вовсю клеил поэтессу Галину. Галка хохотала так, как будто ее щекотали под мышками. Кахетинское и чача лились рекой.

Стремительной горной рекой.

Гарик откинулся на теплый камень. Облака, вершины деревьев и снежные пики далеких гор закружились в глазах и слились в сплошном хороводе. Он закрыл глаза… Но успел приказать себе: «Не расслабляться! Все самое страшное сейчас только и начнется. По закону подлости. И зачем же я так нажрался? В жопочки!»

Огромным усилием воли он поднял голову и разлепил веки. И увидел… Лучше бы Купердонову такого не видеть никогда.

Вольвятник овладевал Светкой в тени того самого дерева, в ствол которого Гарик метал клинок. Овладевал на своей кавказской бурке.

Самое отвратительное… Купердонов понял, что секретарша отдается джигиту… Да почти что по любви! С неведомой издателю страстью. Гарик видел ее лицо. Светка прерывисто дышала и протяжно постанывала. Подкатывала и закрывала глаза. Изгибалась. Старик взлетал орлом. Как гордое исламское знамя, зеленая рубашка горца трепетала на его худом и жилистом теле.

Купердонов заскрипел зубами и отвел взгляд. Боже! Из придорожных кустов внизу откоса вылетела широкополая шляпа Вишни. И ее льняные бриджи. Ошибиться никак нельзя. Следом – стоптанные плетенки водителя джипа. Седой Игорь-Имран открыл дверку «Лендровера» и попросил пожилую даму облокотиться на сиденье. Что с охотой и проделала Альбина Константиновна.

А ведь приехала почки и сосуды чистить. Имран тоже повизгивал… Он Зимней Вишне, в принципе, в сыновья годился. «Лендровер-Дискавери» покачивало с боку на бок. «Вес джипа – 2 тонны 800 килограммов», – отметил как-то между прочим, про себя, Купердонов. Никодим теперь тоже не боец. В смысле – отстреливаться от горцев он уже не сможет. Поэтесса Галка гарцевала на разведчике. Один эйрподс торчал у нее в ухе, другой – в ухе Никодима. Скакали в такт. Иногда поэтесса откидывалась назад и щекотала Никодима… Теперь уже хохотал старовер, предатель веры.

Но самое страшное видение еще поджидало Купердонова.

Аглая…

Две бессильно лежащие, с отчетливо видными синими жилками, ножки. И два самца-охранника. Близнецы-братья. Серийные насильники. Сексуальные маньяки. Смотреть на такое было выше его сил. Свальный грех, прости меня, Господи, на поляне, у тропы номер восемнадцать. Купердонов слегка привстал. Нащупал рукой нож. Клинок оказался рядом. Замахнувшись как можно шире, Гарик метнул нож в мелькающее перед глазами зеленое пятно, то есть в спину старика-нефтяника. Но то ли сильно опьянел, то ли от волнения подвела рука, нож ударил не лезвием, а рукояткой. Старик подхватился и рванул в сторону. Светка, выпучив глаза, визжала:

– Что ты творишь, дебаркадер? Я ведь полюбила его всей своей душой!..

Купердонов перекатился за валун, схватил припрятанный автомат и ударил очередью. Сквозь зубы он напевал: «Погиб поэт, невольник чести! Пал, оклеветанный молвой… С свинцом груди и жаждой мести, поникнув гордой головой!» Вспомнил! Он все теперь вспомнил: «Не вы ль сперва так злобно гнали его свободный, дерзкий дар? И для потехи раздували чуть затаившийся пожар!»

Купердонов знал, что теперь он остался один. В целом мире. Он и его затаившийся пожар. А за спиной вся Россия! И помогал ему в схватке только Лермонтов. Михаил Юрьич. Его свободный, дерзкий дар.

Короткими очередями он согнал в кучу, на край поляны, участников оргии. Перевел рычажок на одиночные выстрелы. В принципе, он стрелял из калаша всего два или три раза. И то на учебных стрельбищах. И вот, поди ж ты, получилось!

Он знал, что ему сейчас нужно делать. Одиночными Купердонов ударил по бензобаку джипа. Раза два или три промахнулся. Наконец пуля попала прямо под горловину бака. Клубы малинового пламени и едкого дыма накрыли склон и поляну, где разворачивались трагические для Игоря Ивановича Купердонова события. А для кого-то ведь они были и не очень трагическими.

Взрыв был такой силы, что Гарика подбросило. Он ударился головой о камень. И… проснулся! Голова гудела, как жбан. Изжога поднималась волнами. Со дна живота твоега. Или – как там, в Писании?

Купердонов не понял, сколько же он проспал. Минут двадцать, час? Мутному взору Гарика открылась следующая картина.

Два небритых молодых охранника, лениво переругиваясь, играли в нарды. Все женщины спали на расстеленной бурке в тени бука. Инвалидка Аглая посередине. Олигарх-старик стоял на краю каменного обрыва, скрестив руки на груди и вперив взгляд в горизонт. На поясе у него висел нож Купердонова. Никодим дремал, привалившись спиной к стволу дерева. В ушах у него по-прежнему торчали наушники без проводков.

Гарик скосил глаза. На заднем сиденье джипа спал второй, кавказский, дебаркадер – водила Игорь. Тот самый, Имран. Из приоткрытой дверки торчали его ноги в плетенках.

Почему-то Гарик страшно обрадовался, увидев плетенки кавказского Гарика. По поляне, пощипывая молодую траву, бродил белый конь. Под седлом и в уздечке.

Купердонов встал и, извиняюще разводя руками, подошел к старику.

– Слушай, тебя как зовут, а?

– Ахмет. Для вас мы всегда – Ахмет… Ты уже называл меня Ахметом. А вообще-то я Абдурахман Айтыкович! Слушай, Абрамыч, почему вы, русские, такие? Ты думаешь, я не видел, как ты автомат прятал? А кинжал подарил! Такой кинжал… Ну?!

Он тронул рукоятку ножа, висящего на поясе.

Больше всего Купердонова удивила не зоркость старика, а то, что он называл его выдуманным отчеством Абрамыч. По существу давнее прозвище Гарика – Абрамыч.

«По пьяни проболтался», – понял Купер-донов.

Дело в том, что настоящее отчество Купердонова – Иванович. Игорь Иванович Купер-донов. А дурацкое Абрамыч приклеилось, как прозвище. Теща Купердонова, сибирская бабка-командирша, слушала, как прощаются, уходя, друзья с ее зятем. После большой гулянки. И называют его Иванычем. «Пока, Иваныч!», «До встречи, Иваныч…» Теща была уже навеселе. Выбрав короткое затишье, она тихо, но так, чтобы услышали все, внятно сказала: «Да какой он Иваныч! Он Абрамыч!»

Все расхохотались. И теща тоже. Она, конечно, вкладывала в ремарку свой, с намеком, потаенный смысл. Но с той поры приклеилось – Абрамыч да Абрамыч. Гарик даже сам себя иногда так называл.

– Не обижайся, Айтыкович! Все у нас путем. Чача осталась?

Чачи осталось много. Не считая кахетинского.

Лысина Купердонова обгорела до малинового жара. Он уснул без банданы.

– Слушай, Айтыкович! Что за коняга бродит по лагерю? – спросил Купердонов и шумно выдохнул.

«Первая – пошла!», как говорят в десантуре. Чача обжигала. Ее богатое пламя сразу же поглотило маленький, но настырный огонек изжоги. Абдурахман осуждающе поцокал языком:

– Ничего не помнишь! Во сне кричал, зубами скрежетал… Нож свой все время хотел метать. В меня, что ли, своего кунака? Ну?! Тут – не коняга, Абрамыч! Тут такой лошадка, белой масти, фактически – жеребец. Зовут Абрек. Наш ответный подарок. Денег за кинжал ты не брал. Мы тебе конь подарили! Свою Светку в Москву на Абреке повезешь. Белой женщине – белый лошадь! Ну?!

Довольный собой, Айтыкович опять с большим значением посмотрел в сторону охранников, явно прислушивающихся к разговору, и засмеялся. А потом сокрушенно, как и Купердонов, развел руками:

– Молодежь совсем забыла горские законы… Вон сидят мои сыновья. Однояйцевые близнецы, понимаешь! Шамиль и Усман. Учиться не хотят – хотят в горах бандитничать. Слушай, Абрамыч! Ты говорил, в Москве всех знаешь. К Путину ходил! Пристрой их в нефтяной университет Губкина, а? Десять заводов кому оставлю? Бандитам?!

Небритые охранники насупились и перестали играть в нарды.

Гарик поморщился. Он понял: нагородил по пьяни. К Путину он ходил… Один раз фотографировался с Путиным. И то в третьем ряду, из-за спины Нарышкина выглядывал. На какой-то конференции обсуждали выпуск исторической литературы в стране. Гарика пригласили как автора оригинальной серии ЖОП.

Устроить сыновей в нефтяной институт пообещал. Ему снова стало хорошо. Чача прижилась. На белого коня Купердонов смотрел с испугом. Он же, наверное, стоит миллион? Но ведь теперь-то не сон? Белый лошадка Абрек бродит по склону. Щиплет травка. Подарок белокурой женщине Светке. И куда я его дену в Москве?

Словно угадав мысли своего кунака Абрамыча, Абдурахман Айтыкович пояснил:

– Наш дед, Айтык Шамильевич, известный на Кавказе заводчик. Русский царь брал его лошадей для гвардии… Мы теперь конюшню на старом заводе открыли. Возрождаем семейную традицию.

Купердонов ехидно (опять уже закосел) подумал: «Знаем мы ваши традиции. Не мытьем, так катаньем… Сильно Светку отобрать хочет!» Но вслух сказал другое:

– А скажи ты мне, дорогой Абдурахман Айтыкович! Где у нас Эльбрус?

Айтыкович ткнул отполированной палкой куда-то в горизонт, где теснились острые, покрытые снегом, отроги гор.

И как-то пусто вдруг стало в груди и в животе Купердонова.

На дне живота твоега.

Он подумал, как холодно и одиноко людям, поднявшимся на Эльбрус.

Светку он усадил в седло и в поводу привел коня в «Нарзан». Светка тут же завалилась спать. Тоже ведь девочка кахетинского хлебнула от души. Анализ мочи. И на жаре разомлела.

Гарик переоделся в светлый европейский костюм и превратился в главу Издательского дома Игоря Ивановича Купердонова. Потом он собрал чемодан. У дежурной-этажерки узнал расписание рейсов в Москву, а также телефон конноспортивной школы. Есть такая в Пятигорске, нет ли? Оказалось, школ и конюшен – несколько. Даже конноспортивные состязания в сентябре проходят.

Абрек стоял привязанным на автостоянке. Кто-то, наверное, сыновья Абдурахмана Айтыковича, привязал к его морде холщовый мешок с овсом. Такой же мешок, пустой, висел под хвостом лошади.