Надеюсь, ты это прочтешь

Размер шрифта: 13

* * *

Глава первая

Торчать у школьных ворот на зимнем холоде – большая честь.

Убеждаю себя в этом битый час, пока дрожу в отглаженном блейзере и наблюдаю, как ногти приобретают тревожащий лиловый оттенок. Это огромная честь. Привилегия. Мне нужно радоваться. Именно так я и подумала, когда мисс Хедж, куратор нашей параллели, вызвала меня с математики и велела провести родителям экскурсию по школе.

– Думаю, лучше тебя никто не справится, – сказала она и широко улыбнулась, аккуратно сложив на столе ладони со скрюченными пальцами. – Ты староста школы и сможешь рассказать, как старательно академия Вудвейл заботится об учениках, как много мы делаем ради ваших успехов в будущем. Не забудь упомянуть о секциях и своих многочисленных достижениях, скажи, что недавно заняла первое место в соревнованиях по легкой атлетике. Родители такое любят.

Я улыбнулась и закивала, так старательно изображая энтузиазм, что у меня заболела шея.

Она и сейчас болит. Поправляю значки на кармане блейзера и притоптываю, чтобы не отморозить ноги, но, кажется, это неизбежно. Моя лучшая подруга Эбигейл Он вечно шутит про мою коллекцию значков: мол, я, как сорока, тащу в свое гнездо все блестящее. Отчасти она права: золотые буковки «староста» и правда красиво переливаются на утреннем солнце, но дело не только в этом. Каждый из значков что-то значит. Доказывает, что у меня хорошие оценки, подтверждает, что я ценный игрок спортивной команды, волонтер местной библиотеки, активно участвую в жизни школы, что я умна, успешна и впереди меня ждет прекрасное будущее…

Хруст сухой травы под чьими-то ногами.

Я поворачиваюсь и, прищурившись, смотрю вдаль. Еще рано, на парковке нет машин, кроме ржаво-коричневой «тойоты», которая стоит тут, кажется, с основания школы. Красные кирпичные корпуса еще спят, окна закрыты, облака над облетевшими деревьями окрашены в нежный акварельно-розовый цвет.

Ни одного родителя вокруг. Никто меня не ищет.

Вместо родителей я вижу до ужаса знакомое лицо и привычно напрягаюсь. Черные глаза, острые скулы, блеснувшая, как нож, улыбка. Дурацкая прядь волос, вечно выбивающаяся и падающая на лоб. Школьный пиджак небрежно накинут на плечи, будто его владелец позирует для модного журнала.

Джулиус Гун.

Второй школьный староста. И основной источник неприятностей в моей жизни.

Один его вид пробуждает во мне такую острую, звериную ненависть, что я сама себе поражаюсь. Трудно поверить, что у человека с таким ужасным характером может быть такая приятная внешность, и наоборот – что у такого красавчика настолько отвратительный характер. Все равно что открыть коробочку, перевязанную прелестной шелковой лентой, и обнаружить ядовитую змею среди конфетти и золотой фольги.

Змея останавливается в трех шагах от меня. Нас разделяет клочковатый участок пожухлой травы. Нейтральная территория.

– Что-то ты рано, – говорит он, вальяжно растягивая слова, будто ему лень их произносить. За десять лет, что мы знакомы, Джулиус еще ни разу не поздоровался нормально. Например, просто сказав «привет».

– Раньше тебя. – Я будто хвастаюсь, что стою тут уже так долго и почти отморозила пальцы на ногах.

– Ну да. Я, понимаешь ли, был занят.

Намекает, что у него есть более важные дела, потому что он важнее меня.

– Я тоже была занята, – отвечаю поспешно. – Очень занята. Все утро разгребала срочные дела. Вообще-то, я только что с тренировки…

– Тренировка не такое уж срочное дело. Экономика страны не рухнет, если ты не сделаешь ежедневную норму отжиманий.

«Ты просто завидуешь, что на прошлой физкультуре я больше раз отжалась!» Черт, чуть не ляпнула вслух. А как приятно было бы сказать ему это в лицо, даже приятнее, чем отжаться больше! Но я молчу. Засовываю руки в карманы, чтобы хоть немного согреться. Я продрогла до костей – тут, в Мельбурне, зимы просто лютые.

Джулиус криво улыбается. Лучше бы хмурился, чем эта фальшивая ухмылочка.

– Замерзла?

– Нет, – отвечаю я, стуча зубами. – Ни капельки.

– У тебя губы синие, Сэйди.

– Освещение такое.

– И ты вся трясешься.

– Это от предвкушения, – говорю я.

– Ты же знаешь, что надо было приходить в полвосьмого? – Он закатывает рукав и смотрит на часы. Часы у него дорогие, я даже брендов таких не знаю, но вижу, что они стоят кучу денег. Не удивлюсь, если он проверил время, просто чтобы похвастаться часами. – А сейчас двадцать минут восьмого. Давно тут стоишь, как статуя почета?

Не обращаю внимания на его вопрос.

– Естественно, я знаю, во сколько надо было приходить! Я тоже слышала, что говорила мисс Хедж.

После того как мисс Хедж произнесла свою маленькую воодушевляющую речь и назвала меня лицом школы, явился Джулиус, и, к моему разочарованию, она дала ему такое же задание. Тогда я поклялась, что справлюсь лучше и приду намного раньше, – вдруг кто-то из родителей тоже будет раньше времени? Я подготовлюсь в сто раз тщательнее и произведу неизгладимое первое впечатление на родителей. И плевать, что оценки за это ставить не будут.

Я веду мысленный подсчет всех контрольных, конкурсов и мероприятий, в которых мы с Джулиусом пересекались с семи лет. У меня даже есть свой рейтинг с системой подсчета, понятной только мне.

Плюс три очка за то, что мистер Кей наградил меня своей особой одобрительной улыбкой (редкое достижение).

Плюс пять очков за закрытый благотворительный сбор.

Плюс шесть за первое место в школьном баскетбольном турнире.

Плюс восемь – за победу в школьных дебатах.

Сейчас у Джулиуса четыреста девяносто очков. А у меня – четыреста девяносто пять, все благодаря тесту по истории: на прошлой неделе я написала его лучше всех. И все же расслабляться нельзя. Расслабляются только неудачники.

– Чего они так долго. – Джулиус снова смотрит на часы. Из-за легкого американского акцента его тон кажется еще более презрительным. Я уже давно подозреваю, что его акцент поддельный. В Штаты он ездил только на экскурсию по университетским городкам, он не может говорить с акцентом, просто выпендривается. – Не хочу превратиться в сосульку.

Я закатываю глаза, так и хочется заорать: «Думаешь, весь мир должен под тебя подстраиваться?» – но я молчу. И правильно делаю, ведь в этот самый момент на парковку заезжают четыре машины. Двери открываются, из каждого автомобиля выходит по тетушке.

Тетушки – иначе и не скажешь. Я не имею в виду, что они похожи на моих кровных родственниц (хотя своих теток я тоже называю тетушками). Тетушка – состояние души, особый стиль жизни. Его можно увидеть и почувствовать, но невозможно описать. Впрочем, у тетушек есть особые приметы: взбитые кудри, татуаж бровей, сумки «Шанель», драгоценные нефритовые кулоны на дешевых красных шнурках. Тетушки похожи, но есть у них и различия.

К примеру, первая тетушка носит высоченные шпильки и шарф такого ядовитого неоново-зеленого оттенка, что он мог бы заменить светофор. Тетушка, которая подходит к воротам вслед за первой, одета в более спокойные цвета, ее взгляд суровый, прямо как у моей мамы.

Неудивительно, что все родители, решившие отправить детей в нашу школу, – азиаты. По моим скромным оценкам, около девяноста процентов учеников академии Вудвейл азиатского происхождения. Почему так получилось – вопрос из разряда «что было раньше – курица или яйцо». То ли родители азиатских детей хотели, чтобы те учились в элитной школе для одаренных, то ли прослышали, что в Вудвейле много азиатов, и потому отправили своих детей сюда.

Точно знаю, что моя мама руководствовалась второй причиной. Через неделю после того, как ушел отец, она забрала меня из католической началки, где учились одни белые. Мы переехали в другой конец города. «Надо жить среди своих, свои всегда поймут», – сказала она таким усталым голосом, что я решила не перечить и во всем с ней соглашаться. С тех пор так и делаю.

Джулиус рядом со мной делает резкое движение. Я вздрагиваю и возвращаюсь в реальность. Он уже собирается шагнуть вперед, но я оказываюсь быстрее и опережаю его, улыбаясь своей фирменной улыбкой образцовой ученицы. Я каждый день тренирую ее перед зеркалом.

– Аи, ши лай цаньгуань сюэсяо дэ ма? – спрашиваю я на безупречном мандаринском. Вы пришли на экскурсию?

Первая тетушка растерянно таращится на меня, моргает и отвечает на идеальном английском с американским акцентом, которому Джулиус мог бы позавидовать:

– Да. На экскурсию.

Я краснею. Даже не глядя на Джулиуса, чувствую, как он злорадствует. Я сгораю от смущения, а он только рад. Не успеваю опомниться, как он выступает вперед. Он выпрямил спину, гордо вздернул подбородок и стер с лица самодовольную ухмылочку, напялив вместо нее приветливую улыбку.

– Доброе утро, – говорит он и косится на меня, будто хочет сказать «я-то умею здороваться». – Я Джулиус Гун, школьный староста. Сегодня буду сопровождать вас на территории школы.

Я откашливаюсь.

Он вскидывает черную бровь, но молчит.

Я снова откашливаюсь, в этот раз громче.

– А это Сэйди, – добавляет он, хоть и не сразу, и указывает рукой в мою сторону. – Она тоже староста.

– Староста школы, – с нажимом уточняю я. От улыбки уже лицо болит. – А еще я буду произносить речь на выпускном.

– Мне кажется, им все равно, – шепчет Джулиус мне на ухо, чтобы никто не услышал. Я чувствую его теплое дыхание.

Пытаюсь притвориться, что его не существует. Это не так уж просто, ведь четыре тетушки разглядывают его с таким видом, будто присматриваются к будущему зятю.

– Сколько тебе лет? – спрашивает одна из них.

– Семнадцать, – отвечает Джулиус.

– Ты очень высокий, – говорит другая. – Какой у тебя рост?

Джулиус несколько мгновений смотрит на нее и отвечает:

– Сто восемьдесят два сантиметра.

– И правда высокий. – Она таращится на него с таким восхищением, будто это великое достижение. Будто он изобрел лекарство от рака. «Это же просто генетика, – хочется сказать мне, но я, естественно, молчу. – Он тут ни при чем!» – И давно ты учишься в этой школе?

– Десять лет, – отвечает он. – Почти всю жизнь.

Снова едва не цокаю языком. Я могла бы ответить то же самое. По стечению обстоятельств – уж не знаю, счастливому или несчастливому, – мы поступили в Вудвейл в один год. Я была тихоней, робкой девочкой, новенькой, с которой никто не хотел дружить. Джулиус же отчего-то казался всем интересным, загадочным и крутым, не прилагая для этого никаких усилий. Он вел себя так, будто знал, что однажды станет королем этой школы, его бездонные черные глаза оценивали всех и вся. На физкультуре мы играли в вышибалы. Нас поставили в разные команды. Как только мяч попал ему в руки, его взгляд упал на меня. Он меня загипнотизировал. Я чувствовала себя героем фильмов о дикой природе с Дэвидом Аттенборо, где показывают, как змея в замедленной съемке хватает кролика. Я была кроликом, а Джулиус – змеей.

Хотя в душном, пропахшем по́том зале было тридцать с лишним учеников, в качестве девочки для битья он почему-то выбрал именно меня. Но не учел, что я была ловкой и умела хорошо уворачиваться. Он прицелился мячом – я увернулась. Наконец всех выбили – и нас осталось двое. Он кидал мяч, но так ни разу в меня и не попал. Так могло продолжаться до бесконечности, но другим надоело просто стоять, и учитель вмешался и объявил ничью.

С того дня Джулиус Гун стал моим проклятием. Проблема в том, что никто не разделяет моих чувств, потому что никому больше Джулиус не показывает клыки. Только мне.

Вот, например, тетушки уже втюрились в него по уши. Джулиус кивает и улыбается, расспрашивает их о здоровье, кулинарных предпочтениях и покупках на фермерском рынке, хотя я не сомневаюсь, что нога его в жизни не ступала ни на ферму, ни на рынок, ни в какое-либо другое место, в названии которого есть слово «фермерский». А тетушки только рады. Одна начинает расспрашивать его про оценки. Он поворачивается ко мне буквально на градус, и я одна замечаю, как его улыбка превращается в самодовольную ухмылочку.

– Нормальные, – с ложной скромностью отвечает он. – В прошлом семестре получил награду за особые достижения в изучении английского. Химии. Экономики. И физики.

– Вай, – хором ахают тетушки. Они так восторгаются, будто им за это приплачивают. – Невероятно.

– Такой умный мальчик.

– Так хорошо учится, да еще в школе для одаренных! Наверное, ты гений.

– Умный, и к тому же красивый. Родители постарались.

У меня кровь закипает, вот-вот пойдет пар из ушей. Для всего мира Джулиус – ангел, образцовый ученик со смазливым личиком. Но я-то знаю, какой он на самом деле! Что кроется за этой ухмылочкой.

– Пора начинать экскурсию, – вежливо вмешиваюсь я и фальшиво улыбаюсь, стиснув зубы. – Мы должны многое успеть. Вас четверо, давайте разделимся. Приглашаю вас двоих с собой. – Я поворачиваюсь к тетушкам, что стоят ближе ко мне. Те, кажется, не слишком довольны таким раскладом. Тетушка в неоновом шарфе разочарованно вздыхает. Вообще-то, это не особо приятно. – А Джулиус проведет экскурсию для вас, – добавляю я, повернувшись к двум другим тетушкам.

Те тут же подскакивают к нему, и он с видом хозяина открывает тяжелые кованые ворота.

– С удовольствием, – говорит он. – Следуйте за мной.

Перед глазами вспыхивает тревожный счет: три очка в пользу Джулиуса.

Глава вторая

Весь следующий час я болтаю без умолку. Под конец даже начинает болеть горло.

Территория школы не такая уж большая: три корпуса, все одинаковые, скучные, прямоугольные, с окнами в белых рамах и треугольными крышами. Стоят буквой П, по центру – лужайка.

Некоторые вещи экскурсантам объяснить сложновато.

Например, почему фотографии учителей вырезаны из общих фото и приклеены к потолку.

– Это знак уважения, – объясняю я. Не могу же я сказать, что это прикол! – В Вудвейле очень неформальные отношения между учениками и учителями. К тому же поощряется самовыражение и творчество. Когда мы проходим по этим прекрасным коридорам, мы всякий раз вспоминаем, что учителя смотрят на нас с высоты… как ангелы, понимаете? Или Бог.

Или почему в холле стоит статуя зеленого осла, ведь символ школы – лошадь, а школьные цвета – белый и голубой.

– Осел имеет особое значение, – придумываю я на ходу. На самом деле наш замдиректора – это он заказал несчастную статую, – похоже, просто не отличает осла от лошади и к тому же страдает дальтонизмом. Впрочем, могло быть и хуже, на месте осла могла оказаться корова. – Ослы традиционно символизируют решимость, стойкость и упорный труд. Все то, что так высоко ценится в нашей школе.

Хорошо, а почему в расписании указано, что следующее школьное собрание в 9:00, 10:00, 10:20, 15:00, 15:35 и в 20:00?

– У нас гибкое расписание, – объясняю я и подталкиваю тетушек вперед. – Естественно, школьное собрание проводится только один раз, и все знают, когда именно. Эта информация оперативно доводится до сведения учеников, потому что в школе безупречно налажена система информирования… Кстати, вы видели наши питьевые фонтанчики? У нас превосходные фильтры для воды.

Так, а почему рядом со столовой стройка?

– Помню, я читала об этом на сайте школы, – вспоминает тетушка в неоновом шарфе и хмурится. Мы стоим у проволочного забора, и даже я не могу не признать, что вид отсюда открывается не ахти. Щебень, защитная пленка, опорные столбы. Мимо катится перекати-поле. Я не шучу – правда катится. – Тут будет новый спортивный комплекс, да? Я думала, его достроили еще два года назад.

– Да. Точно.

Я улыбаюсь, как умалишенная, со мной так всегда, когда я паникую. Не знаю, как объяснить, что спортивный комплекс действительно достроили два года назад, но возникла небольшая проблема с туалетами. Унитазы установили не лицом к двери, как положено, а боком: садясь на унитаз, человек ударялся носом о противоположную стену. Поначалу школьная администрация просила нас не возмущаться, мол, что есть, то есть, пользуйтесь и относитесь к этому философски, но потом Джорджина Уилкинс ударилась лбом и получила огромный синяк, из-за которого пригрозила подать в суд. Тогда комплекс решили снести и полностью перестроить.

– Возникла небольшая загвоздка, – объясняю я, – дело в том, что комплекс хотят расширить и усовершенствовать. Там будет потрясающая инфраструктура: поле для мини-гольфа на крыше, бассейн, три тренажерных зала… Сами понимаете, на это нужно время.

Тетушка задумывается на мгновение и, к моему облегчению, проходит мимо.

Мы возвращаемся к воротам. Ученики потихоньку подтягиваются на уроки, прощаются с родителями, закидывают рюкзаки на плечо и на ходу строчат сообщения друзьям. Джулиус уже на месте. Стоит перед тетушками, уложенные волосы блестят в оранжевом свете утреннего солнца. У него идеальная кожа, идеально выглаженная форма, идеальная осанка. Смотрю на него и так и хочется вмазать по чему-нибудь идеальному. Желательно по физиономии.

– Теперь мы точно отправим дочь в эту школу, – заявляет одна из тетушек. – Если тут все похожи на тебя, о лучшем нельзя и мечтать!

Меня пронзает черная молния ярости; кажется, даже искры из глаз посыпались. Встречаюсь взглядом с Джулиусом, становится еще хуже. Он как будто хочет убедиться, что я слышу.

– Спасибо, мне очень приятно, – вежливо отвечает он.

– Да что вы, это мне приятно, – отвечает тетушка на мандаринском. Тут у меня просто отвисает челюсть. А со мной она заговорила по-английски! Это же та самая! Ладно, я, наверное, просто нагнетаю. Но, может, Джулиус действительно нравится ей больше и рядом с ним ей спокойнее, чем со мной? Она ему доверяет, хотя я бы на ее месте скорее вложилась в финансовую пирамиду, чем поверила Джулиусу. – Повезло, что нам достался такой сопровождающий. Правда.

Джулиус не сводит с меня глаз и улыбается.

– Рад слышать.

Я прикусываю язык, изо всех сил сдерживая позыв врезать ему. Машу тетушкам. Те уходят, и, как только стихает стук их каблучков, несусь на первый урок: историю. К сожалению, этот урок у нас с Джулиусом общий, и вскоре он меня нагоняет.

– Все прошло хорошо, да? – раздается голос за спиной.

– Думаешь? – Я толкаю стеклянную дверь корпуса, пожалуй, со слишком большим усилием. Наверное, втайне надеюсь, что дверь отскочит и ударит его по носу. Но он, разумеется, легко останавливает ее одной рукой и заходит следом.

– Ну, у меня все прошло хорошо, – добавляет он. – Они обе решили отправить детей в нашу школу. Мисс Хедж будет рада. Видимо, она догадывалась, что я лучше всех справлюсь с этой задачи. Хотя хорошо, что ты тоже поучаствовала. Немного.

Бормочу себе под нос что-то невнятное.

– Что ты сказала? – Даже не глядя, чувствую, как он злорадно улыбается.

– Да ничего. Что мы опоздаем на урок, если будем много болтать.

– Ну, в отличие от тебя, я умею делать несколько дел одновременно, – говорит он.

«Представь, что ты там, где хорошо и спокойно», – мысленно приказываю себе, толкая следующую дверь. И вот я уже не иду по шумным коридорам и не слушаю тревожный звонок на урок. Я даже не в этом городе. Я давно окончила школу, став лучшей в параллели и почетной старостой, произнесла выпускную речь и получила диплом Беркли. Купила огромный дом в большом городе для мамы и старшего брата Макса (конечно, я могла бы представить, что он тоже нашел работу, окончив свой дорогущий спортивный университет, но должна же мечта иметь хоть какую-то привязку к реальности, я же не научную фантастику сочиняю). В новом доме больше окон, чем стен, и на рассвете комнаты залиты золотистым солнечным светом. В вазах свежий жасмин, мы обедаем в своем саду, а на десерт едим клубнику в шоколаде. Мама по-прежнему заправляет пекарней, но теперь ей не нужно работать по двенадцать часов в день, у нее полно сотрудников. Теперь в пекарню мы ходим, лишь чтобы умыкнуть из печи горячих булочек с кремом и рулетиков с тунцом.

Мы будем жить втроем, не нуждаясь ни в чем и ни в ком. Жизнь станет даже лучше, чем была с папой. Я буду делать все, что должен был делать он, и обеспечу маму всем, чем должен был обеспечить он. Я сделаю для нее так много, что никто даже не заметит папиного отсутствия, его молчаливый призрак больше не будет витать в нашей гостиной. Может, мама даже снова начнет улыбаться.

У меня обязательно будет такая жизнь. Осталось всего ничего – протянуть еще несколько месяцев. Вовремя сдавать домашку, получать высшие баллы за все контрольные и не огорчать учителей, чтобы из Беркли не отозвали приглашение там учиться. Эбигейл говорит, что, раз предложение поступило, оно уже никуда не денется, но я-то знаю, что есть определенные условия поступления и надо их соблюсти.

В общем, осталось всего несколько месяцев.

Кажется, ничего сложного. Но тревога, которая охватывает меня при одной мысли об этом, ощущается почти физически и буквально сдавливает мне ребра. Перед входом в класс приходится успокаиваться: я делаю несколько вдохов и выдохов через нос, слегка пружиню на подушечках стоп, как перед забегом. Сказывается еще и то, что свет в классе слишком яркий, все галдят, толпятся вокруг парт и разговаривают в полный голос.

Рядом останавливается Джулиус.

– Передумала заходить? – Уголки его губ кривятся в знакомой снисходительной усмешке, но смотрит он пристально, будто пытается что-то понять.

– Нет, – отвечаю я, игнорирую сжимающий ребра обруч, отпихиваю Джулиуса в сторону и захожу.

Успеваю сделать всего два шага, как путь мне преграждает веснушчатое лицо. Рози Уилсон-Ван. Она из тех девчонок, кто прекрасно осознаёт свою привлекательность и вовсю ей пользуется. А еще в прошлом году она скопировала мой научный проект и ничего мне не сказала. А потом получила пять с плюсом за «новаторство и творческий подход».

– Сэйди, – улыбается она. Ох, плохой знак. Не считая случая с научным проектом, мы с Рози ладим, но лишь потому, что я поставила себе цель ладить со всеми. Или хотя бы делать вид.

– Привет, – говорю я.

– Ты с Джулиусом пришла? – Она таращится на него с совершенно незаслуженным, на мой взгляд, восхищением, и добавляет: – Какой он потрясающий!

Не знаю, как на это реагировать. Мне и смешно, и мерзко. Наверное, это показывает, насколько хорошо я умею скрывать чувства, раз никто, кроме Эбигейл, и не подозревает, что я терпеть его не могу.

– Угу, – отвечаю я.

– Какие у него шикарные волосы. – Она смотрит ему вслед. Он садится за первую парту. – Такие мягкие, правда? – Почему она меня об этом спрашивает? Можно подумать, я знаю.

– Извини, – отвечаю я, стараясь не показывать, что вся эта ситуация выводит меня из себя. – Ты что-то хотела?

– Ну да. – Она широко улыбается. – Думала, может, ты пришлешь мне свои конспекты?

– О да, конечно. По истории?

– Все конспекты по истории за этот семестр, – торопливо уточняет она. – Экзамен через месяц, забыла? Я, конечно, могла бы воспользоваться своими, но ты такая организованная и так подробно все записываешь…

– О, – повторяю я, – ну да, наверное, я могу тебе прислать…

– Идеально, – говорит она и пожимает мне руку. Длинные наращенные ногти впиваются мне в кожу, но я не шевелюсь. – Ты просто святая, Сэйди. Ты мне жизнь спасла.

Ее похвала растекается сладким сиропом и согревает изнутри. Даже неловко, как сильно я цепляюсь за любое одобрение, как мне хочется всем понравиться и всем угодить. Иногда кажется, что, вежливо попроси кто-нибудь отдать ему руку, я с легкостью отрежу свою.

Рози подходит к своей парте у окна. Там сидят ее подружки, тесный кружок. Все они необыкновенно хороши собой, почти все занимаются танцами, бо́льшая половина – блогеры. Вот, например, вчера одна запостила десятисекундный ролик, в котором она просто стоит перед зеркалом и крутит головой. Видео набрало семьдесят тысяч лайков, в комментариях люди умоляли усыновить их или писали, как мечтают попасть под колеса ее «порше».

– Кстати, – бросает Рози через плечо, – ты не могла бы сделать цветные сканы и рассортировать конспекты по датам и темам? И пришли, пожалуйста, все свои эссе. Можно на мою школьную почту, желательно сегодня вечером.

– А можешь мне тоже прислать? – просит ее подруга, та самая блогерша, любительница крутить головой. И подмигивает.

– И мне заодно, – встревает еще одна.

Я вяло киваю, а они отворачиваются и хихикают, уткнувшись в телефоны.

– Спасибо, – говорит Рози, не глядя на меня. – Ты просто прелесть.

Судорожно сглатываю. Ее предыдущий комплимент еще не переварился, а тут уже следующий. Ничего. Это же пустяк. Мне совсем не сложно. Делаю мысленную заметку: после уроков забежать в школьную библиотеку сделать сканы. А потом уже к маме в пекарню. Мой и без того забитый график сдвигается на полчаса, теперь придется сократить вечернюю пробежку до восьми километров или поужинать на ходу, а может, и то и другое, но это не проблема.

Глубоко вздыхаю, но вдох кажется каким-то резким, лихорадочным, будто кто-то слишком долго просидел под водой, ненадолго показался на поверхности, а теперь снова собирается нырнуть.

Не проблема.

Я уже успела достать тетрадь и записать сегодняшнее число, когда в класс влетела Эбигейл Он, причем с совершенно невозмутимым видом, как будто и не опоздала на целых семь минут.

Надо попросить ее врываться незаметнее, когда она опаздывает, хотя это бесполезно. Эбигейл – ходячий восклицательный знак, иногда мне кажется, что она в темноте светится. Серебристо-платиновые волосы, микроюбка, тяжелые ботинки с массивной подошвой – не обувь, а ходули! Она с топотом подходит ко мне. Мисс Хедж сто раз ее ругала за то, что она не носит нормальную школьную обувь, но потом Эбигейл написала пятистраничную научную работу с библиографией и всеми делами, где объясняла, почему ее ботинки соответствуют всем стандартам школьной обуви. Никогда не видела, чтобы она так старалась над школьными сочинениями. Тот раз был первым и последним.

– Я пришла! – объявляет Эбигейл всему классу.

Наша учительница истории, мисс Рэйчел, оторвалась от своих записей.

– Прекрасно, Эбигейл. Садись.

Другие учителя не отнеслись бы к ее опозданию так невозмутимо, но не просто же так мы все обожаем мисс Рэйчел. Она молодая – ей точно меньше тридцати. В конце каждого года она устраивает рождественскую вечеринку и угощает нас пиццей, а ее фамилия похожа на имя, поэтому кажется, что мы с ней на «ты».

– Первая половина урока – работа в группах, – говорит она Эбигейл. – Полагаю, у вас уже все готово, так как работу надо сдать к девяти. Но не буду давить.

Эбигейл шутливо отдает ей честь и плюхается на соседний стул.

– Привет, дорогая, – говорит она.

В прошлом году она ко всем начала обращаться «дорогая» или «дорогой», сначала в шутку, но теперь это обращение, похоже, вошло в привычку. Другие ее фирменные фразочки – «финтить», «нагнать драмы» и «как кошке в глаз» (последнюю она придумала сама, ее значение никому не известно).

Я подчеркиваю дату по линейке. Линия идеально ровная. Ровные линии – мой наркотик.

– Привет, – отвечаю я. – Ты, наверное, ждешь, что я спрошу, почему ты опоздала.

– Ясно почему, – объясняет Эбигейл. – Сестра снова поцапалась с Лиамом, и он в последний момент отказался нас везти. Пришлось тащиться четыре километра на платформе. – Она вытягивает ноги и показывает свои ботинки.

– А тебе не приходило в голову, что, возможно, не стоит рассматривать парня сестры как постоянный транспорт до школы и обратно, учитывая, что они все время ссорятся?

– У него «ламборгини».

– И что?

– И то, что я люблю дорогие тачки.

– Жертва капитализма, – фыркаю я.

– Мне больше нравится считать, что я поддерживаю людей, которые вносят вклад в нашу экономику.

– Справедливо. Но он даже не на свои деньги эту тачку купил, – замечаю я. – Он же фуэрдай[1], золотой мальчик. Родители наверняка подарили ему «ламборгини» на двадцатилетие, в комплект к новой вилле в Санье[2]. Но дело не только в деньгах, есть в нем что-то подозрительное.

Эбигейл протестующе поднимает руку.

– Непра…

– Правда, правда. У него прямо на лбу написано – не приближайся! Красный флаг!

– Ты так про всех говоришь, – перебивает Эбигейл. – Ты просто не доверяешь парням, вот и все.

Может, она права. Лиаму я определенно не доверяю, но стоит признать, что подружились мы с Эбигейл только из-за него. Три года назад он начал подвозить ее в школу. Их увидели вместе, неправильно истолковали ситуацию и пустили слух, что она встречается с парнем намного старше из-за денег. В Вудвейле слухи разносятся быстро: к концу второй перемены об этом знали все, даже охрана. И хотя раньше мы с Эбигейл почти не общались, на перемене я подошла к ее шкафчику и спросила, все ли у нее в порядке.

Оказалось, да. Ситуация показалась ей даже забавной. Меня поразило, что есть люди, которым действительно плевать, что о них подумают окружающие. Я бы с ума сошла, если бы обо мне стали шептаться, это мой самый страшный кошмар. Эбигейл, в свою очередь, так растрогала моя обеспокоенность состоянием какой-то незнакомой девочки, что она даже пожертвовала парой минут отдыха и подошла ко мне.

Так мы и проболтали всю перемену, и следующую, и еще час после уроков, а потом обменялись номерами, пришли домой и продолжили болтать уже по телефону.

– Говорю же, он не плохой человек. У меня на такое чуйка. Сама знаешь, я правильно предсказала, кто из парочек нашей параллели расстанется еще до конца семестра. – Она роется в сумочке – кажется, я слышу, как внутри что-то хрустит, – и достает тупой карандаш, мятую прошлогоднюю тетрадку, пакетик кислых желейных червячков и свой сегодняшний обед. Обед явно собирала ее мама: хлебные корочки срезаны, морковь нарезана в форме сердечек, к ланч-боксу приклеена бумажка с надписью: «Ты моя звездочка!» Ее родители всерьез верят в силу аффирмаций, ну и в Эбигейл, само собой. Раньше я думала, что такая безусловная любовь и поддержка существуют лишь в старых ситкомах, а потом побывала у нее дома. – Кстати, как прошла экскурсия для родителей?

– Я проиграла, – недовольно отвечаю я. Стараюсь говорить как можно тише: лучше умереть, чем позволить Джулиусу услышать, что я признала поражение!

– Проиграла? – повторяет Эбигейл и смеется. – Нельзя проиграть экскурсию…

– Можно. Я проиграла.

– Странная ты, – говорит она. Скажи это кто-то другой, я бы обиделась, но Эбигейл не задевает всех подряд. Такой чести удостаиваются лишь самые близкие. Остальные – просто шум, мошки, пылинки. В ее глазах их просто не существует. – Что ж, по крайней мере, с вашим групповым проектом все отлично, ведь он готов? Учитывая твою патологическую организованность.

– Естественно. Ты же знаешь мои правила. – Когда нам ставят дедлайн, я устанавливаю собственный – минимум за неделю до настоящего. Вот почему первые два дня зимних каникул я посвятила своей части проекта по эпохе военачальников[3]. Работа включает эссе объемом четыре тысячи слов, рисованную анимацию по Чжили-Аньхойской войне и интерактивную карту размещения войск Чжилийской и Аньхойской клик. Признаю, было тяжело, но, если я не буду идти с опережением графика, начну нервничать. – Осталось только добавить синопсисы от других участников группы, и проект можно сдавать.

Эбигейл поднимает голову и кивает на участников моей группы – Джорджину Уилкинс и Рэя Судзуки. Те направляются к нашей парте.

– Не вижу в их руках синопсисов, – замечает она. – Пора начинать нервничать?

Я хмурюсь. Они действительно идут с пустыми руками, а когда приближаются, протискиваясь между партами, я вижу на лице Джорджины смущенную улыбку.

У меня плохое предчувствие.

Но я не спешу делать выводы.

– Как дела? – спрашиваю я, ведь невежливо сразу требовать показать мне синопсисы.

Однако Рэй, кажется, не разделяет моих соображений по поводу невежливости.

– Мы не сделали, – без смущения заявляет он.

Я растерянно моргаю. Меня словно в живот кулаком ударили.

– Вы… вы не сделали синопсисы?

– Нет, – отвечает он и засовывает руки в карманы.

– Так. – У меня в ушах звенит. Звук нарастает и скрежещет. Я стараюсь прийти в чувство. Сохранять спокойствие. И дружелюбие. И концентрацию. – Так, ладно. Ладно… хм. Ничего страшного, если вы не успели закончить… покажите то, что есть, и тогда…

– Я даже не начинал, – признается он.

Снова удар кулаком под дых, сильнее прежнего. Если бы я стояла, зашаталась бы.

– Ясно. А почему так вышло, есть какая-то причина или…

Он смотрит мне прямо в глаза:

– Не знаю. Наверное, не знал, как подступиться. И-и-и… вообще не понял, что надо делать.

– Синопсис, – выпаливаю я. И мысленно добавляю: «Синопсис, который я сама для тебя написала. От первого до последнего слова! Надо было всего лишь скопировать его в шаблон, который я составила для тебя, распечатала и лично принесла домой под дождем в первый день зимних каникул, чтобы ты занялся этим, когда будет время! Вот что надо было сделать!»

– Я думала… ладно, проехали, – говорю я, заметив его растерянный взгляд. – Нестрашно. А ты, Джорджина?

Джорджина взмахивает рукой – ее жест заставляет подумать о вянущем цветке.

– Извини. – Она надувает губки. – Я пробовала начать, правда… но у меня все еще нос болит после того, как я ударилась о стенку в туалете, помнишь?

– Ты вроде говорила, у тебя давно все прошло, – замечает Рэй.

Джорджина бросает на него многозначительный взгляд и поворачивается ко мне. Ее темные глаза полны раскаяния.

– Мне становится хуже, когда я делаю домашку. Так что извини… Мне жаль, я хотела бы помочь, но…

«Не паникуй!» – приказываю я себе. До боли напрягаю мышцы рук, а потом очень медленно расслабляю и повторяю так несколько раз, пока не пропадает желание прикончить их обоих.

– Ладно, ты не виновата, – говорю я Джорджине и смотрю на часы. До сдачи проекта восемнадцать минут. Мне надо написать два синопсиса – девять минут на каждый. Восемь, если перед сдачей я захочу все перепроверить. – Знаете что? Я сама все сделаю. Все нормально.

Я жду, что они начнут отнекиваться, но они поспешно отступают с таким видом, будто бросили мне на колени гранату.

Некогда волноваться. Это же мой проект. На карту поставлена моя оценка. Одна ошибка – и упадет средний балл, тогда в Беркли я буду уже не нужна. Как можно выше закатав рукава, открываю школьный ноутбук и нахожу заметки. Осталось семнадцать минут. Смотрю на крошечные слова, заполонившие экран, на десятки открытых вкладок, и голова идет кругом, на миг становится нечем дышать. Слова расплываются перед глазами, пытаюсь сфокусироваться, но ничего не получается.

И тут я замечаю Джулиуса. Он смотрит на меня, и меня словно током ударяет. Зрение обостряется. Нет, он не увидит, как мне трудно, не доставлю ему такого удовольствия! Не будет этого.

Притворившись спокойной, беру ручку и начинаю переписывать синопсис.

В течение семнадцати минут, пока не написано все до последнего слова, я не шевелюсь, не разговариваю и даже не поднимаю голову. Наконец вздыхаю с облегчением, отчего расслабляется все тело, затекшие мышцы и пальцы. Я была в шаге от катастрофы. В половине шага. В следующий раз лучше сразу сделать все самой.

– Спасибо, Сэйди, – говорит мисс Рэйчел и забирает наш проект. – Не терпится прочитать, эпоха военачальников – это очень интересно. В колледже это была одна из моих любимых тем.

Я притворяюсь, будто не знала этого, мол, какое любопытное совпадение! На самом деле я часами гуглила мисс Рэйчел и прочла ее старое интервью для студенческого журнала, где она упоминала, что ее интересует эпоха военачальников. Я выбрала эту тему, чтобы угодить ей.

Эбигейл ласково называет такое поведение моими социопатическими наклонностями.

– Отнесу проекты в кабинет. – Мисс Рэйчел кивает на кипу бумаг в своих руках. – Буду через пять минут. Проследишь за порядком в классе?

– Конечно.

– Вот и отлично. На тебя всегда можно положиться. – У мисс Рэйчел особенная улыбка: всякий, кто ее видит, решает, что она предназначается лично ему, и чувствует себя избранным. Я знаю об этом и все равно почему-то верю, что так она улыбается только мне.

Стоит ей выйти, и класс погружается в хаос. Все откидываются на спинки стульев, кладут ноги на парты, потягиваются и громко зевают во весь рот. Разговоры шепотом сменяются громогласным хохотом и криками.

Не успеваю я шикнуть на одноклассников, как замечаю уведомление.

Школьная почта. Новое письмо.

Сердце выпрыгивает из груди. Только бы это был ответ от мистера Кея, нашего учителя математики! Вчера, уже после полуночи, я в отчаянии отправила ему письмо с вопросом об одной из дополнительных задач. К сожалению, все мои вкладки по-прежнему открыты, и древний ноут недоволен: приходится раз двадцать нажать на значок почты, чтобы пропал радужный диск загрузки. Я вижу имя отправителя, и надежда сменяется гневом.

Джулиус.

Чтобы ты знала, мисс Рэйчел накануне видела проект нашей группы и назвала его – цитирую – «феноменальным». Так что не слишком удивляйся, когда придут оценки и ты увидишь, что мой балл выше твоего.
Решил предупредить, ведь ты совсем не умеешь проигрывать.
С наилучшими пожеланиями,Джулиус Гун, староста школы

Резко поворачиваю голову и смотрю на него, но он отвернулся и болтает с красивой девочкой, соседкой по парте. Он смеется, а мне хочется подойти, схватить его за плечи, вонзить ногти в гладкую нежную кожу и как следует его встряхнуть. Так, чтобы остались следы… Чтобы он почувствовал, чтобы ему было больно! Хочется его уничтожить!

– Сэйди. – Голос Эбигейл звучит будто издалека, хотя она сидит совсем рядом. – У тебя вена на виске набухла так, будто сейчас лопнет. Тебе бы к врачу сходить.

Я не отвечаю. Она наклоняется и читает письмо на экране.

– Черт, – выдыхает она, – этот парень, кажется, считает своей миссией трепать тебе нервы.

Я презрительно фыркаю, но звук получается такой, будто я подавилась.

Джулиус все еще хихикает со своей симпатичной соседкой.

«Представь себя в безопасном месте, – мысленно напоминаю я себе. – Помни о безопасном месте. Представь свое светлое будущее».

Но когда я пытаюсь нарисовать в воображении большой дом с солнечными комнатами и легкими занавесками, перед глазами стоит лишь ухмыляющееся лицо Джулиуса, его черные глаза, надменные скулы и кривая усмешка. Он прекрасен и ужасен, как те яркие цветы, которые, как выясняется, едят насекомых.

Тогда я растопыриваю пальцы над клавиатурой и начинаю яростно печатать, ударяя ногтями по клавишам. Вот оно, мое успокоение, мое убежище и противоядие гневу. Мне, в отличие от других, отлично известно, что я не святая. Вовсе нет! Я выпускаю свою ярость в черновиках электронных писем. В них я могу быть сколь угодно жестокой, мелочной и беспощадной, ведь мне никогда не хватит смелости их отправить. В черновиках я пишу все, что приходит в голову.

Джулиус!
Чтобы ты знал, я решила сохранить твое письмо до момента, пока не придут оценки и моя (естественно) будет выше твоей. Тогда ты поймешь, что значит «рыть другому яму». Жду не дождусь, когда это случится! Но даже если нам выставят одинаковые баллы, тебе нечему радоваться. Я-то знаю, что ты закончил свой проект лишь потому, что в твою группу попали лучшие ученики типа Адама, а попали они туда потому, что ты наплел учительнице, будто бы хочешь делать проект с новенькими «ради интереса», и мисс Рэйчел разрешила тебе выбирать!
Пускай мисс Рэйчел, тетушки, которым ты проводил экскурсию сегодня утром, и все остальные в школе ведутся на это дерьмо, но знай: я вижу тебя насквозь, Джулиус Гун! Ты обожаешь чужое внимание, зациклен на своей персоне, самовлюбленный и невероятно циничный. Ты как малыш в песочнице, который крадет чужие игрушки не потому, что они ему нужны, а потому, что их хочет кто-то другой!
А еще у тебя ужасная прическа. Тебе, может, кажется, что она выглядит естественно и небрежно… но готова поспорить, по утрам ты по несколько часов подряд укладываешь волосы маленькой расчесочкой, чтобы одна непослушная прядь падала на левый глаз под нужным углом! И я искренне надеюсь, что эта расчесочка сломается, а дорогое средство для волос, из-за которого они выглядят такими мягкими, закончится – хотя уверена, они просто кажутся мягкими, на самом деле они и не мягкие совсем. У человека с камнем вместо сердца не может быть ничего мягкого…

– Доброе утро, мистер Кей!

Услышав имя учителя, вздрагиваю и возвращаюсь к реальности. Отрываюсь от ноута и вижу мистера Кея: тот проходит по коридору мимо класса и машет нам рукой.

Быстро сохраняю черновик. Этот уже пятьдесят седьмой по счету. Большинство черновиков – письма Джулиусу, но есть и другие, для одноклассников и учителей, которые в прошлом сильно осложняли мою жизнь.

– Мистер Кей! – кричу я и так резко срываюсь с места, что ударяюсь о парту коленкой. – Погодите, мистер Кей… – Пытаясь не морщиться от боли, выбегаю в коридор и догоняю его.

– Сэйди. – Он смотрит на меня, как дедушка на разыгравшуюся внучку, – настороженно, но терпеливо. Он мне и правда в деды годится, хотя точно определить не выходит: он красится в черный цвет.

– Простите за беспокойство, – выпаливаю я, – но вы получили мое…

– Письмо? – договаривает он. Брови у него седые, в отличие от волос. Они медленно ползут вверх по широкому лбу. – Да, получил. Ты часто не спишь в час ночи?

– Нет, что вы, конечно, нет. – Вообще-то, я часто ложусь даже позже этого времени, но не хочу вызвать подозрения. Не хватало еще, чтобы этот разговор перерос в беседу о важности режима сна. Мне просто надо знать, правильно я ответила или нет. – Так вот, насчет шестой задачи…

– В учебнике ошибка, – отвечает он. – Не переживай, Сэйди, ты правильно все посчитала. Ответ девяносто два. Я скажу об этом в классе, хотя, кажется, никто, кроме вас с Джулиусом, не решал дополнительную задачу.

«В учебнике ошибка». Существует ли более прекрасное сочетание слов? Чувствую себя так, будто по телу разливается солнечный свет… Меня охватывает огромное облегчение, эйфория, даже упоминание Джулиуса не смущает.

– О боже, это замечательно, – искренне восклицаю я. – Я… спасибо большое, мистер Кей! Я сто раз пересчитала, попробовала восемь разных методов…

– Не сомневаюсь. – Уголки его губ ползут вверх в легкой усмешке. – Это все?

– Да, – бормочу я и улыбаюсь до ушей. – Да, и еще раз спасибо. Вы даже не представляете… вы спасли мой день!

По-прежнему улыбаясь, возвращаюсь в класс. Высокий пучок подпрыгивает в такт пружинящей легкой походке. Да, утро не задалось, но теперь все хорошо. Теперь я довольна.

Меня даже не волнует, что в классе царит полный кавардак и Рози с подругами отодвинули парты, в том числе мою, чтобы снять видео, как они крутятся на месте. Для чего – неясно. Я просто жду, когда они закончат крутиться, и сама расставляю парты как было.

– Какая быстрая смена настроения, – глядя на меня, замечает Эбигейл. – Мистер Кей дал тебе денег?

– Лучше: в учебнике была ошибка! – Я счастливо выдыхаю. – Я была права!

Когда я наконец сажусь на свое место, то мельком замечаю, что мой ноутбук сдвинут. Хмурюсь. Присматриваюсь. Готова поспорить, что я закрывала крышку до конца, а не наполовину. Но потом приходит мисс Рэйчел и начинает рассказывать о будущей контрольной, и я обо всем забываю. Я слишком сосредоточена на планировании ответного шага в нашей с Джулиусом войне.

Глава третья

Иногда тело дает сигналы раньше, чем приходит осознание.

По дороге в столовую по коже у меня бегут мурашки, ума не приложу почему. Вроде все как обычно: морозный воздух, ученики на улице выстроились в очередь за теплыми бубликами и горячим шоколадом, стоят, дуют на руки и крепче закутываются в бело-голубые шарфы.

И все же не могу отделаться от ощущения, что что-то не так. Что-то изменилось.

– Чувствуешь? – спрашиваю я Эбигейл.

Мы встаем в конец очереди. Солнце уже высоко, широкие полосы золотистого света заливают двор.

– Что?

– Не знаю, – бормочу я и оглядываюсь. Замечаю девочку на год младше. Та на миг задерживает взгляд на моем лице, будто хочет в чем-то убедиться, поворачивает голову и шепчет что-то своей подруге, прикрыв ладонью рот. «Ты тут ни при чем, – говорю я себе. – Они не о тебе говорят, с чего бы им?» Но в груди появляется тревожное предчувствие. – Мне почему-то кажется, что все на нас пялятся.

– Может, потому, что мы красивые? – Эбигейл перебрасывает через плечо свои блестящие волосы. – Я бы тоже на нас пялилась.

– Твоя уверенность в себе достойна восхищения, – говорю я, – но думаю, дело в другом.

Мы шагаем дальше, и все повторяется. Еще одна девчонка ловит мой взгляд и многозначительно отворачивается.

– Вообще-то, ты – староста школы, – напоминает Эбигейл. – Естественно, на тебя все смотрят. Ты разве не привыкла?

Это правда. На меня смотрят. Я потому и хотела в старосты, потому выступала с речами на собраниях, рассылала напоминания о благотворительных сборах и проводила опросы среди учеников, которые директор все равно не читает, только притворяется. Я знала, что звание старосты будет хорошо смотреться в анкете для поступления в Беркли, а кроме того, узнав, что Джулиус баллотируется, поняла, что должна сделать то же самое, потому что все, что делает Джулиус, делаю и я. Однако сейчас окружающие не просто смотрят. Боковым зрением замечаю, как те, с кем я даже никогда не разговаривала, показывают на меня пальцем.

– Ладно, – говорю я и чувствую, как мне становится совсем не по себе. – Может, у меня паранойя, но мне правда кажется…

– Какого черта?

Разворачиваюсь и вижу Рози, которая быстро идет к нам. Нет, не к нам – ко мне. Глаза прищурены, сжимает телефон в руке. Роста в ней всего полтора метра, она такая маленькая, что одноклассники любят иногда поднимать ее ради прикола, но сейчас, грозно встав передо мной, она не выглядит ни маленькой, ни хрупкой.

В моей голове пусто, если не считать единственной мысли «что происходит?»

– Ничего не хочешь сказать? – произносит она резким, обвиняющим тоном. – У тебя ко мне какие-то претензии, Сэйди?

– Что? – Я растерянно таращусь на нее. В голове лихорадочно крутятся мысли: пытаюсь придумать хотя бы одну причину, почему Рози, еще два урока назад назвавшая меня святой, ведет себя так, будто я сбила на велосипеде ее собаку. Может, дело в конспектах? Надо было прислать их раньше? Но это же глупость. Ее губы дрожат, она стиснула челюсть, все ее мышцы напряжены. – Я не… нет, конечно. У меня нет к тебе претензий.

– Я-то думала, ты хорошая. – Она говорит все громче, ярость искажает черты. – Даже если ты обиделась, надо было сказать мне об этом наедине, а не объявлять во всеуслышание!

Во дворе все затихли и смотрят на нас.

– Не понимаю, что происходит, – умоляюще произношу я. Желудок сводит. Терпеть не могу, когда люди злятся на меня. Просто ненавижу! Не выношу. – Клянусь, это какое-то недоразумение…

– Ну да, конечно.

– Я не…

– Ты серьезно собираешься утверждать, что это не твоих рук дело?

– Эй. – Эбигейл выступает вперед, поднимает руку и загораживает меня от Рози.

Несмотря на это, я дрожу, зубы стучат так сильно, что в голове вибрирует. Хочется сжаться в клубок и провалиться сквозь землю. «Не злись, – хочу сказать я, хотя звучит это, конечно, так себе. – Я не понимаю, что происходит, только, пожалуйста, не злись». Да, передо мной стоит Рози, но в мыслях я вижу кого-то другого. Слышу шаги, удаляющиеся прочь из гостиной, звук захлопнувшейся двери, похожий на громовой раскат, рокот двигателя и ужасную сокрушительную тишину. Вот что бывает, когда люди злятся. Они уходят навсегда, забывают о тебе и никогда не возвращаются.

– Так это ты написала или нет? – спрашивает Рози и показывает мне экран своего телефона.

С трудом сосредоточившись, читаю письмо на экране, и земля уходит из-под ног.

Слышу свое прерывистое дыхание. В ушах пульсирует кровь.

Каждое слово в этом письме мне знакомо, ведь это я его написала я. Я даже помню, где я тогда находилась: сидела в своей комнате, прижавшись спиной к стене, и закипала от ярости. Рози тогда разослала всем приглашение на вечеринку в честь своей победы на научной конференции. «Кто бы мог подумать, что я такая умная!» – пошутила она. А я не успела опомниться, как пальцы сами начали печатать черновик ответного письма. Того самого, что я видела сейчас на экране.

Если уж крадешь чужой проект и забираешь себе всю славу, по крайней мере имей совесть не притворяться, будто имеешь к этому какое-то отношение! С каких это пор тебе интересна наука? С каких пор тебе вообще интересны школьные предметы? На уроках ты переписываешься с подружками, покупаешь шмотки в интернете и смотришь видео со смешными котами, а когда приходит время сдавать задание, просто берешь и крадешь мои работы! Раз я промолчала, это вовсе не значит, что я не заметила…

– Ну? – спрашивает Рози.

– Ты не должна была это увидеть, – шепчу я и чувствую, как слабеют руки. Все тело немеет. Откуда здесь это письмо? Это невозможно. Невозможно! Это же черновик, он хранится в папке черновиков и предназначен только для моих глаз! Но правда смотрит на меня с экрана. Каким-то образом черновики оказались отправлены, и Рози не единственная, кто получил письмо. Я вижу пометку «отправить ВСЕМ» – то есть всей нашей параллели. Все увидели это письмо!

И тут я вдруг понимаю, что могло произойти кое-что более чудовищное…

Это так ужасно, что сердце на мгновение прекращает биться. Кровь стынет в жилах.

О боже…

Толпа расступается. Появляется тот, кого мне сейчас совсем не хочется видеть. Ему даже не приходится проталкиваться сквозь толпу; он просто шагает, высоко подняв голову, и все расходятся перед ним, освобождая место.

Джулиус проходит мимо Рози и Эбигейл с таким видом, будто их не существует, и останавливается передо мной. Глаза полыхают черным, но остальное лицо – чистый лед. В один миг мои худшие опасения подтверждаются.

– Сэйди, – произносит он скрежещущим тоном, совсем не похожим на его обычное вкрадчивое мурлыканье. Он выплевывает мое имя, как яд, будто произнести его стоит больших усилий. – Пойдем.

И он уходит, даже не обернувшись проверить, иду ли я за ним.

А я иду.

Мне этого совсем не хочется, но выбор невелик: или идти, или стоять и слушать, как Рози кричит на меня у всех на глазах.

Наконец в школьном саду Джулиус останавливается. Мои щеки к тому времени совсем замерзли. Мы отошли довольно далеко от столовой и баскетбольной площадки. Вокруг никого. Сквозь панику замечаю, как тут красиво: забор увит плющом, цветут зимние розы. Даже маленький прудик блестит среди зелени. Когда разбили этот сад, тут была утка, но потом на территорию прокралась лисица и убила ее. Все так расстроились, что организовали утке похороны. На них явились все без исключения; мальчик из моей параллели плакал, пока утку хоронили в траве.

Кажется, сейчас я как раз стою на ее могиле.

– К твоему сведению, – тихо и грозно произносит Джулиус, – меня назвали не в честь древнеримского диктатора.

Я так растеряна и так потрясена, что могу сказать лишь одно:

– Неужели?

– Да.

– А в честь кого тогда?

– В честь типографии, – говорит он и замолкает, будто сожалеет, что сообщил об этом. – Но речь не об этом.

Тут я понимаю, что он имел в виду. Древнеримский диктатор. Мои черновики! В одном из многочисленных писем, которые я ему писала и так и не отправила, я смеялась над его именем. «Твои родители должны гордиться: ты такой же, как твой тезка!»

– Нет, – шепчу я, и сердце уходит в пятки. – Нет, нет, нет, нет. Нет!

– Долго ты это планировала? – спрашивает он и медленно приближается, а голос становится настойчивее. Он наклоняется ко мне. Я делаю шаг назад и утыкаюсь в колючий куст терновника. Я бы с радостью забралась в этот куст, лишь бы спастись от этого кошмара. Не могу поверить, что это на самом деле происходит. – Сорок два письма, и все адресованы мне. Первое написано аж девять лет назад!

– Ты все их прочитал? – Мне вдруг хочется поменяться местами с мертвой уткой. – Я… но как? Когда?

– Ты меня спрашиваешь? – говорит он. – Ты же сама их отправила! Представь мое удивление, когда я открыл ноутбук перед уроком физики и увидел от тебя кучу писем! Если из-за оскорблений в свой адрес я прослушал что-то важное, виновата в этом только ты.

– Нет, – продолжаю твердить это слово, будто надеюсь, что у меня получится изменить реальность силой мысли. – Нет.

– Ты все это время их хранила? Ждала подходящего момента, чтобы нанести удар?

– Нет.

– Что «нет»? – В отличие от Рози, он ждет моего ответа.

– Я… я не нарочно их отправила, – признаюсь я и боюсь, что упаду в обморок, или меня стошнит, или и то и другое. – Я просто… я совсем запуталась… не знаю, как они у тебя оказались! Клянусь, поверь мне. Я не хотела их отправлять.

Его темные глаза скользят по моему лицу, и воздух в легких замирает. Он смотрит на меня так, будто видит насквозь: все ужасные неприглядные мысли, что когда-либо возникали в моей голове, все импульсы и фантазии, каждую ложь и обиду.

– Я тебе верю, – наконец произносит он ровным голосом.

От удивления теряю дар речи.

– Ты… правда?

– Я верю, что ты не хотела, чтобы эти письма прочли, – добавляет он и скрещивает руки на груди. На его лице застыло враждебное выражение. – Это же противоречит твоей репутации образцовой ученицы, да? Тебе бы духу не хватило, – с презрительной усмешкой добавляет он. – Ты слишком фальшивая.

К моим щекам будто приставили факел, все внутри горит.

– Ты считаешь меня лицемеркой?

– А ты так не считаешь? – Он склоняет голову набок. – Всем улыбаешься, подлизываешься к учителям и соглашаешься выполнить любую просьбу, будто ты ангел какой-то, а дома строчишь гневные черновики о том, как ненавидишь меня всем сердцем и хочешь удушить…

– Это просто вежливость, – возражаю я.

– Да, душить людей – очень вежливо. Это общепринятый жест любезности.

– Я не то хотела сказать…

Он холодно и резко смеется.

– Ты и так никогда не говоришь, что думаешь.

Чувствую, как к глазам подступают слезы. Начинаю яростно моргать, сжимаю кулаки и не обращаю внимания на комок в горле.

– Нельзя называть человека фальшивкой, потому что он соблюдает элементарную вежливость! – Будь сегодня обычный день, я бы этим ограничилась. Не стала бы конфликтовать и высказывать все, что у меня на уме. Но потом я понимаю – и это вгоняет меня в панику, – что Джулиус и так знает, что у меня на уме. Нет смысла притворяться, он уже видел меня с худшей стороны. Осознание приносит свободу. – Я знаю, что тебе нет дела ни до кого, кроме себя, и знаю, что тебе все сходит с рук, ведь ты – это ты. Но не все люди похожи на тебя!

Его лицо вспыхивает, и я запинаюсь.

Возможно, я зашла слишком далеко. Была слишком жестока. Как бы сильно я его ни ненавидела, эти черновики писала я, а значит, я виновата в случившемся.

– Мне очень жаль, – заставляю себя извиниться, и тон немного смягчается. – Я очень злилась, когда писала эти письма, и если ты обиделся…

Тут его лицо ожесточается, будто кто-то щелкнул выключателем. На губах играет презрительная усмешка, черные глаза блестят. Он выдыхает, и изо рта вылетает облачко пара.

– Обиделся? – насмешливо произносит он. – Сэйди, ты слишком высокого о себе мнения. Ты не можешь меня обидеть. Напротив… ты разве не помнишь, что написала?

В голове звучит сигнал тревоги.

Опасность.

Надо бежать.

Но я приросла к месту, и лишь сердце бешено бьется.

– Насколько я помню, ты посвятила целых два абзаца цвету моих глаз, – вкрадчиво произносит он, а я бледнею от ужаса. – Мол, они слишком темные, как у чудовища из сказок. Черные, как озеро, где можно утонуть в самый холодный день зимы. Ресницы у меня тоже слишком длинные, как у девчонки. По твоему собственному выражению, я «не заслужил такой красоты». Мой взгляд пронизывает насквозь и пробирает до костей; ты не можешь спокойно смотреть мне в глаза. – При этом он буравит меня взглядом, будто хочет проверить, правду ли я написала. – Ты даже упоминала, что из-за этого тебе трудно сосредоточиться на уроках.

Меня всегда бесила фотографическая память Джулиуса, но никогда еще это не злило меня так сильно, как сейчас.

– Хватит, – бормочу я.

Но он, естественно, меня не слушает. Он, кажется, только начал.

– А эта тирада про мои руки? Целых триста слов. – Он вытягивает перед собой свои длинные пальцы и внимательно их изучает. – Я и не догадывался, что кто-то может настолько пристально следить за тем, как я держу ручку или смычок. Или за тем, как я выгляжу, когда отвечаю у доски.

Я открываю рот, чтобы оправдаться, но ни одно мало-мальски достойное оправдание не лезет в голову. Он прав: все ужасно. Все точно так, как он говорит.

– Знаешь, что я думаю? – спрашивает он и наклоняется так близко, что его губы чуть не касаются моего уха, а жестокое лицо расплывается перед глазами. Я перестаю дышать. Мурашки бегут по коже. – Мне кажется, ты на мне помешалась, Сэйди Вэнь.

Меня бросает в жар. Хочу отпихнуть его, но только ударяюсь ладонями о жесткие подтянутые мышцы и плоскую грудь. Он смеется надо мной, а мне хочется его прикончить. Каждой клеточкой тела желаю ему смерти! Мне много раз хотелось его убить, но никогда – настолько. Я так сильно его ненавижу, что хочется рыдать.

– Уходи, – требую я.

– Не надо смущаться…

Я почти никогда не повышаю голос, но тут не выдерживаю.

– Господи, да уйди ты уже! Оставь меня в покое! Меня от тебя тошнит. – Мой голос звучит намного громче, чем хотелось бы. Слова царапают горло, нарушают покой сада и разносятся под кронами деревьев.

Наконец он поворачивается с непроницаемым выражением лица:

– Не волнуйся, я все равно собирался уходить.

Конечно, обставил все так, будто это его желание, а не я попросила. Не доставит мне даже эту маленькую радость.

Я не смотрю ему вслед. Вместо этого нащупываю в кармане рубашки телефон и загружаю почту. «Может, все не так ужасно? – пытаюсь убедить себя, хоть это и кажется бредом. – Может, пожар еще можно потушить, хотя дом уже пылает прямо перед глазами? Может, я зря волнуюсь? Может, все еще можно исправить?»

Но стоит открыть первое письмо Джулиусу – то самое, написанное девять лет назад, – и прочесть несколько предложений, как я каменею.

Ты лжец, Джулиус Гун!
Когда учитель китайского спросил, знает ли кто эдиому «вода и огонь нисавместимы», я ответила одно времено с тобой!!!! Как ты посмел сказать учителю, что ты первый ответил правильно????!! Как посмел забрать мою наклейку с золотой звездочкой??? Кто дал тебе право??? Ты не заслуживаешь звездочки!!! Ты очень плохой человек, Джулиус, и плевать што другие считают тебя хорошим! Ты еще пожалеешь, ты у меня поплачишь, смотри!

В отчаянии открываю другое письмо. Ответ на предложение Джулиуса продать свои конспекты за неприлично большую сумму, разосланное всей параллели всего через день после того, как я выставила на продажу свои конспекты. Тут уже меньше орфографических ошибок. Но содержание… содержание, пожалуй, даже хуже.

Иногда я мечтаю тебя придушить. Я душила бы тебя не спеша. Подкралась бы незаметно, в момент, когда бы ты меньше всего этого ожидал. Представляю, как обхватываю ладонями твою длинную бледную шею… В твоих глазах расцветает страх… Кожа окрашивается в красный цвет, дыхание учащается, ты борешься… Хочу смотреть, как ты мучаешься, хочу видеть это своими глазами! Хочу, чтобы ты умолял о пощаде и признал, что был не прав, что я победила! Может, ты даже встанешь передо мной на колени и начнешь молить о милосердии… Я, конечно, тебя не прощу, но хотя бы посмеюсь.

Приходится призвать на помощь все свое самообладание, чтобы не швырнуть этот чертов телефон в пруд.

Я зажмуриваюсь, и звездочки вспыхивают перед глазами. Я всегда считала себя умным человеком. Гордилась, что все на свете знаю, вижу, когда график составлен неправильно, замечаю ошибки в ответах и понимаю, какую тему для сочинения лучше выбрать.

Но сейчас даже дурак бы догадался, что я вляпалась.

Глава четвертая

Звенит звонок на следующий урок, а я уже всерьез думаю о переезде в другой город. С концами.

Можно прямо сейчас пойти домой. Взять паспорт, вызвать такси и забронировать билет на первый попавшийся рейс. На моем банковском счету хватит сбережений, я откладывала деньги, которые мне дарили на китайский Новый год. Я могла бы найти работу на неполный день, устроиться репетитором или официанткой в китайский ресторан – слышала, в таких местах вечно не хватает сотрудников, которые знали бы два языка. Покрашусь в блондинку, намажусь автозагаром, вставлю цветные линзы, сменю имя. Создам совершенно новую личность. Никто из бывших одноклассников меня не найдет…

Пока я мысленно продумываю этот план, ноги сами тащат меня через школьный двор на урок английского.

Это происходит автоматически.

Слишком глубоко укоренилась привычка подчиняться правилам, приходить вовремя, не пропускать ни одного урока. Я как собака Павлова, только при звуке колокольчика не бросаюсь к миске, а ищу свою парту и достаю тетрадки.

Останавливаюсь у двери и чувствую, как мне становится плохо. Меня трясет, зубы так сильно стучат, что, кажется, вот-вот раскрошатся. В нос бьют запахи хлорки и ношеной обуви, гул голосов звенит в ушах. Мне кажется, что все вокруг визжат. Не разбираю отдельных слов среди шума, но знаю, что говорят они обо мне, и от этого начинает подташнивать.

Дрожащими пальцами хватаюсь за дверную ручку. Пытаюсь отдышаться и в итоге делаю такой глубокий вдох, что кружится голова.

Снова звенит звонок.

Просто зайди.

Зайди и покончи с этим!

Стоит мне зайти в класс, как все разговоры прекращаются. Всего на секунду, но не заметить это невозможно. Все от меня отворачиваются и начинают рассматривать классную доску, оконные рамы или старый плакат с надписью: Keep calm and Shakespeare on[4]. Бессмыслица какая-то. Раньше никогда не замечала, насколько это дурацкая фраза.

Сажусь на свое место в первом ряду, и по спине бегут мурашки: я чувствую, что все на меня смотрят. Каждый звук, каждый жест усиливается в тысячи раз: вот я открываю ноутбук; скрипит стул; шуршат рукава блейзера, когда я их подтягиваю.

Потом заходит мисс Джонсон и смотрит на меня так, что все внутри холодеет. Ее губы поджаты, тонкие брови почти сошлись на переносице. Она преподает у нас шесть лет, три года была в декрете; сколько я ее знаю, никогда не видела, чтобы она так сердилась. Тут наши взгляды встречаются, но она смотрит на меня не как обычно – «вот моя любимая ученица, всегда первая во всем», – а совсем иначе – «вот та дрянь, что испортила мне день». Моя растерянность сменяется чистейшим тошнотворным страхом.

Проклятые черновики.

Я зациклилась на том, что писала Джулиусу, и забыла, что у этих писем были и другие адресаты. Моя учительница английского, например.

– Прежде чем мы окунемся в прекрасный мир литературы, хочу сделать объявление, – говорит она и не ставит портфель на стол, а шмякает им со всей силы. – Если кто-то из вас недоволен выставленной оценкой, можете обсудить это со мной цивилизованно.

При этом она бросает на меня резкий взгляд, и больше всего мне хочется, чтобы бездна разверзлась под ногами и поглотила меня целиком.

– Также учтите, что мой стаж как преподавателя намного больше вашего как учеников, – продолжает мисс Джонсон. – И хотя оценки по английскому выставляются более субъективно, чем по другим предметам, у нас тоже есть строгие критерии. Конечная оценка не случайна; если вам кажется, что вы заслуживаете более высокий балл, докажите. Я ясно выразилась?

Все медленно кивают. Слышу, как кто-то шепчет за спиной:

– Кто ее так разозлил?

– Думаю, тот же, кто разозлил остальных, – шепчут в ответ.

Над классом повисает тишина, и мой мозг автоматически додумывает, как все тычут в меня пальцем. Щеки и уши краснеют; кажется, к ним прилила вся кровь.

Прижимаю ладони к горящим щекам, уменьшаю яркость экрана и нажимаю на папку «Отправленные». Заставляю себя прочесть всю переписку с мисс Джонсон, начиная с первого письма. Я помню, что целый час сочиняла его и подбирала синонимы, чтобы тон письма казался как можно дружелюбнее, а потом еще вычитывала до тех пор, пока глаза не заслезились.

Уважаемая мисс Джонсон!
Надеюсь, у вас все в порядке. Мне просто любопытно, когда вы выставите оценки за анализ текста? Помню, вы говорили, что проверите работы к четвергу, но это было неделю назад, а я так и не получила оценку. Понимаю, что вы очень заняты, и не хочу вас торопить, но вдруг я пропустила?
Спасибо за уделенное время и извините за неудобства.
С наилучшими пожеланиями,Сэйди Вэнь

Помню, как, замерев, ждала ответа. Он пришел через два дня.

твой балл 89,5%
Отправлено с iPhone

Читаю и чувствую, как прошлое настигает меня, как открываются старые раны. Снова ощущаю едкое раздражение, как в тот день. По моим меркам эта оценка была ужасной, едва выше среднего. Хуже того, я знала, что Джулиус получил девяносто пять баллов, потому что его учитель английского выставлял оценки менее строго, а разница между восьмьюдесятью девятью с половиной и девяносто пятью казалась мне колоссальной. Непростительной. Невыносимой. Ему, по сути, поставили пятерку, а мне – четверку. Поэтому я решила выторговать себе более высокий балл.

Уважаемая мисс Джонсон!
Спасибо, что сообщили оценку. Я очень благодарна. Скажите, а нельзя ли округлить мой балл до 90, ведь мне не хватает всего 0,5%? Я также могу написать дополнительную работу на оценку. Пожалуйста, сообщите, возможно ли это, ведь эта оценка и ваш предмет очень много значат для меня. Я готова на все, лишь бы изменить оценку.
С уважением,Сэйди Вэнь

Ответ был коротким:

Нет. Все оценки окончательные.

Конечно, надо было на этом и остановиться. Не продолжать этот разговор. В принципе, я так и сделала: излила все свое негодование в черновике письма поздно ночью и забыла об этой несчастной оценке.

И не вспоминала о ней до сих пор.

Открываю последнее письмо в цепочке, морщусь, а лицо горит пуще прежнего.

Мисс Джонсон!
Я решила перечитать свой анализ текста и должна сказать, что не согласна с выставленной оценкой. Допустим, на 100% я не написала, но 90% точно заслужила! Вам ничего не стоит округлить балл, но сколько потеряю я, если все останется как есть! Каких-то жалких 0,5 процента! Половинка несчастная! Насколько надо быть упертой, чтобы не согласиться пожертвовать ученику эти проклятые полбалла? Даже в математике принято округлять до целой, ну? Как вы, наверное, знаете, я подала заявку на поступление в Беркли, куда мечтала попасть с раннего детства. Поэтому оценки очень важны, а оценка за анализ текста может повлиять на средний балл, и тогда меня не примут в Беркли!
Это не первый раз, когда у меня возникают вопросики к вашей системе оценивания. На уроке вы показывали образец анализа, и он вообще недотягивает до моего сочинения. Например, когда автор этого образца цитирует текст, он прямо так и пишет: «Это цитата из текста». Кроме того, каждое второе предложение в нем начинается со слов «что примечательно», хотя в самом предложении не сказано ничего примечательного…

Две недели назад – через несколько месяцев после истории с оценкой и этим черновиком – я узнала, что мисс Джонсон сама пишет образцы, которые раздает нам на уроках.

«Нет, бездны будет мало, – мрачно думаю я, захлопываю ноутбук и смотрю в потолок. – Пусть лучше здание школы обрушится мне прямо на голову».

Увы, в течение последующих трех часов здание не рушится, рушится только моя жизнь.

Куда бы я ни пошла, за спиной шушукаются. Все так реагируют, будто я голыми руками убила кого-то у них на глазах. Впрочем, случившееся, наверное, можно сравнить с убийством: образцовой ученицы Сэйди, идеальной старосты больше не существует. Она мертва.

– Все не так плохо, – успокаивает меня Эбигейл.

Мы вместе идем по коридорам. Через пять минут у нас математика, но меня впервые не волнует предстоящий тест. Какая-то девчонка толкает подругу локтем и кивает, когда мы проходим мимо. Обе начинают истерически хихикать.

Неприятная тяжесть в животе усиливается.

– Что смешного? – кричит им вслед Эбигейл. Кто-кто, а она никогда не боялась конфликтов. – Твоя новая челка?

– А мне понравилась ее челка, – шепчу я, прикрыв рот рукой.

– Да, на самом деле ей идет, – тихо соглашается Эбигейл. – Слушай, понимаю, ситуация так себе, но я успела прочитать письма, которые ты разослала…

– Тебе и всей школе, – бормочу я и закрываю лицо руками.

Группа девчонок вышла из туалета; все остановились и смотрят на меня. Слышу обрывки их разговора.

– …это она…

– …слышала, Рози ей такого утром наговорила…

– Да, ее можно понять. Видели, что она написала?

– Ладно Рози – сколько Джулиусу Гуну досталось! На его месте я была бы в бешенстве! Она так разошлась…

Эбигейл продолжает громче, видимо пытаясь заглушить их голоса:

– Разумеется, местами ты была резковата… И еще нам бы поговорить о Джулиусе и этой твоей ненависти…

Я зажмуриваюсь от ужаса.

– Прошу, Эбигейл, нет, умоляю – ни слова о Джулиусе. – Никогда больше не хочу слышать его имя, видеть его и вообще вспоминать о его существовании. Не хочу вспоминать его дыхание на своей коже, бешеный блеск его глаз и голос, сочащийся злобой!

– Ладно, но я хочу сказать, что ты не сделала ничего противозаконного! Ты просто высказала все, что у тебя на уме. На твоем месте, дорогая, я бы просто призналась – да, все так и есть. Я на самом деле так считаю. Пусть начнут тебя немножко бояться. Поймут, что у тебя тоже есть мысли и чувства.

– Не понимаю, как это произошло, – говорю я и ускоряю шаг. Если замедлюсь и начну слишком много думать, у меня будет нервный срыв. – Я бы никогда не отправила эти черновики! Наверное, какой-то вирус. Ох, знала же, что не надо скачивать шаблоны сочинений с того подозрительного сайта… Но их только там можно было скачать!

Эбигейл закусывает губу.

– Знаешь, я… – Она вдруг замолкает, не договаривая, что собиралась, и резко останавливается в конце коридора.

Через секунду я понимаю почему.

Рядом со сверкающим шкафчиком с наградами, где стоят многочисленные кубки и висят медали за всевозможные достижения – от гребли до шахмат и соревнований по дебатам между школами из разных штатов, – висит фотография в рамке. Наша с Джулиусом фотография. Вскоре после того, как нас выбрали старостами, для нас устроили профессиональную фотосессию. Мы в школьной форме, Джулиус в галстуке, мои черные волосы стянуты в тугой пучок, значки старост на кармашках блейзеров. Он стоит, небрежно скрестив руки на груди и излучая чувство собственного превосходства, которое просачивается даже сквозь стекло фоторамки. Я улыбаюсь шире Джулиуса, вспышка подчеркивает веснушки на моих круглых щеках, мои густые ресницы подкручены и выглядят длиннее.

Фотограф попросил нас встать поближе, даже прикоснуться друг к другу, но ни я, ни Джулиус этого не захотели, так что нас разделяет промежуток сантиметра в три.

В этом промежутке кто-то провел ломаную красную линию. Прямо посередине фотографии.

Кроме того, мне пририсовали копье, а Джулиусу – меч. Теперь мы не выглядим как старосты, мы словно собираемся сразиться друг с другом. А наш совместный портрет напоминает постер к низкобюджетному фильму про супергероев.

– О боже, – вырывается у меня.

Эбигейл поджимает губы.

– Без паники.

Но я ударяюсь в панику.

– Это ужасно, – бормочу я себе под нос, прижав обе руки к стеклу, словно пытаюсь проникнуть сквозь него и оттереть красный маркер. – Это выглядит ужасно! Наш портрет… совершенно испорчен!

– Я понимаю, о чем ты, но вообще-то с оружием вы оба выглядите секси…

– Эбигейл! – протестующе и расстроенно вскрикиваю я. Терпеть не могу, когда меня утешают; это я должна всех утешать. Мне ничего ни от кого не нужно.

– Ладно, ладно, поняла. – Она берет меня за руку и тихонько уводит прочь от шкафчика, продолжая говорить успокаивающим тоном школьного психолога. – Дорогая, послушай, это не конец света. Все так реагируют только по одной причине: они удивлены. Просто все считали, что вы с Джулиусом отлично ладите, вы же оба старосты. А теперь им подбросили скандал, и, естественно, они им упиваются. Но через пару дней все забудут, вот увидишь.

– Уверена?

Я оглядываюсь по сторонам. В море рюкзаков, папок и бело-голубых блейзеров замечаю множество любопытных взглядов, которые останавливаются сначала на мне, а потом на разрисованном вандалами фото. От унижения становится нечем дышать.

– Абсолютно уверена, – отвечает Эбигейл и часто моргает, как делает всегда, когда лжет.

Глава пятая

После уроков в пекарне обычно полно народу.

Проталкиваюсь сквозь толпу у входа, и меня окутывают знакомые ароматы кокоса, сливочного масла и сгущенки. Так пахнет мой дом. Впрочем, это и есть мой дом. Наша пекарня приютилась в самом центре города, между корейской шашлычной, где все отогреваются зимой, и магазином азиатских продуктов, куда заходят за желейными конфетами «Ван-ван», рыбным соусом и лапшой быстрого приготовления с говядиной. Чуть дальше по улице находится кинотеатр, где показывают новые китайские романтические комедии, фантастику и фильмы про боевые искусства. За ним – китайская пельменная, где пенсионерам раздают бесплатные газеты, и маникюрный салон, где делают бесплатный маникюр всем, кто недавно расстался с парнем и страдает.

Я знаю эту улицу как свои пять пальцев.

Бросаю рюкзак у прилавка и протискиваюсь мимо очереди. Покупатели несут нагруженные выпечкой подносы. Улитки с заварным кремом, пирожки с тунцом, моти[5] с зеленым чаем, пончики с джемом. Мини-пирожные, украшенные нарезанной клубникой, киви и взбитыми сливками. Обычно я жду, пока очередь рассосется, и хватаю с полки один из последних капкейков, но сегодня о еде даже думать тошно.

– Лови!

Оборачиваюсь и вижу, как в меня летит что-то синее. Инстинктивно выставляю руки и хватаю баскетбольный мяч: еще секунда – и он расквасил бы мне нос.

– Можно было и предупредить, – ворчу я.

Ко мне подходит Макс.

– Я же сказал: лови. – Он берет мяч и начинает крутить его на пальце. Его жесткие черные волосы так блестят, что сначала мне кажется, будто они мокрые, однако, присмотревшись, вижу перебор геля для укладки.

– Ты разве не должен быть в колледже? – спрашиваю я. Макс никогда не проявлял особого интереса к пекарне, а с тех пор, как перебрался в общежитие, стал заходить совсем редко. А если приходит, объясняет это тем, что ему лень готовить. – Даже у спортсменов должны быть занятия.

Он пожимает плечами:

– Я прогулял. Лекции скучные.

– Нельзя просто взять и… нельзя прогуливать лекции!

«Особенно когда плата за колледж почти равна годовой прибыли пекарни», – добавляю мысленно, но вслух не говорю. Мой брат живет счастливой и простой жизнью, состоящей всего из четырех вещей: завтрака, обеда, ужина и баскетбола. Мне очень хочется, чтобы он и дальше мог жить такой жизнью, и я поклялась, что так и будет несмотря на то, что папа от нас ушел.

– Почему нельзя? Можно, – отвечает он и улыбается как ни в чем не бывало. – Все прогуливают, Сэйди. Хватит нам в семье одной отличницы.

Я еле сдерживаюсь, чтобы не поморщиться, желудок сводит. Здесь, в теплой пекарне, катастрофа с черновиками кажется далекой и нереальной. Сглатываю комок, но ощущение такое, будто пытаешься проглотить твердую таблетку без воды.

– А где мама? – спрашиваю я, меняя тему. Каким-то чудом голос не дрожит.

– На кухне.

Захожу на кухню, а Макс вприпрыжку идет за мной, напевая песенку из видеоигры. Мама стоит у мусорных баков, прислонившись к стене и опершись о метлу, будто ей сложно держаться на ногах. В ярком свете флуоресцентных ламп она кажется совсем бледной, под глазами залегли темные круги. Мое сердце сжимается. Она выглядит усталой, но это не новость: она всегда так выглядит.

– Давай я подмету, – говорю я и стараюсь, чтобы голос звучал как можно более жизнерадостно.

Она моргает. Качает головой.

– Нет, не надо. Я справлюсь. Ты делай уроки.

– Нам почти ничего не задали, – вру я и мысленно перебираю все, что надо сделать до завтра, все задания и работы, которые нужно написать.

Мама колеблется, крепче сжимая метлу тонкими руками.

– Давай, – решительно говорю я и отнимаю у нее метлу. – Я все сделаю.

Но Макс меня отталкивает.

– Погоди. Разве ты не обещала помочь мне потренировать передачи?

Он прав. Обещала.

– Могу убираться и одновременно помогать, – отвечаю я. – Только не разбей тут ничего.

– А у тебя точно получится? – хмурится мама. Ни у кого из нас даже мысли не возникает попросить Макса помочь с уборкой. В прошлый раз он вызвался помочь и в итоге опрокинул все мусорные баки, а потом несколько часов собирал с пола яичную скорлупу. – Ты разве не хочешь сначала отдохнуть и…

– Мам, да все в порядке, честно. – Я так непринужденно смеюсь, что почти сама себе верю, и тихонько подталкиваю ее к двери. У нее прощупываются позвонки. Одни кости и мышцы, никакой жировой прослойки – вот что бывает, если работать целыми днями.

Стоит ей выйти, как я на автопилоте начинаю подметать. Половина мозолей на моих ладонях и пальцах от ручки, другая половина – от метлы.

Рядом Макс постукивает мячом.

– Готова? – спрашивает он.

Беру метлу в правую руку.

– Да. Давай.

Мяч летит через кухню и падает мне в ладонь. Подкидываю его несколько раз и бросаю Максу; тот ловит его без всякого труда.

– Черт, неплохо, – говорит он. – Совсем неплохо! Тебе бы тоже записаться на баскетбол.

Я закатываю глаза.

– Не льсти мне.

Мяч снова летит ко мне.

– Нет, серьезно, – отвечает он и замолкает. – Тебе надо подкачаться…

В этот раз целюсь мячом ему в лицо.

– Я сильнее тебя.

– Нет, я сильнее, это же очевидно, – возражает он. – Помнишь, даже папа говорил…

Тут мы оба замолкаем. Мяч падает на пол и катится к стеллажу, а мы старательно делаем вид, что ничего не случилось. Что никакого папы не существует. Но это невозможно: все равно что пытаться вытереть пол на месте преступления бумажными салфетками. Гораздо легче помнить, как все было раньше, вспоминать давно минувшие солнечные вечера, когда папа с Максом гонялись друг за другом в нашем маленьком дворике и играли в баскетбол перед ужином…

Нет. Хватит. Останавливаю себя, не даю ностальгии разыграться. Не стану по нему скучать. И хотеть, чтобы он вернулся, тоже не буду.

– Тебе нужно больше тренировок, – тихо отвечаю я.

Макс бежит за мячом, и мы снова начинаем его перебрасывать, но теперь мы начеку и стараемся не упоминать об отце. И все же эта тема не дает мне покоя. В который раз в голову лезет мысль: не винит ли Макс меня в случившемся? Не в этом ли причина слабого, но всегда заметного напряжения между нами? Не потому ли он приезжает домой не чаще, чем раз в пару недель, не потому ли половина наших разговоров сходит на неловкое молчание?

Мы заканчиваем, когда солнце уже село. Всю непроданную выпечку оставляю в контейнере для соседей. Их несколько: семейство Донов – оба работают в две смены, потому что у них пятеро детей; старая бабушка, она знает по-английски лишь пару фраз и живет одна с тех пор, как несколько лет назад умер ее муж; а еще разведенная женщина из Хэнани, она угощает нас лимонами с дерева в своем саду. Добавляю к пирожным несколько кусочков нарезанной клубники, и мы закрываем пекарню.

Мы втроем втискиваемся в вечерний автобус. У меня на коленях контейнер с выпечкой, под мышкой рюкзак, а Макс несет свой баскетбольный мяч. В автобусе пахнет пластиком и духами, а за мной сидит ребенок и пинает мое сиденье.

Бум.

Бум. Бум.

Внутри скапливается раздражение.

«Не обращай внимания, – приказываю я себе. – Не стоит поднимать шум из-за такой ерунды. Все равно скоро выходить». Смотрю на проносящийся за окном пейзаж. Вместо фонарей по обе стороны дороги вырастают старые дубы; серость сменяется зеленью, промежутки между домами становятся шире и шире, и наконец мы въезжаем в пригород…

Бум. Бум. Бум.

Делаю глубокий вдох. Сжимаю кулаки, а потом пытаюсь расслабить пальцы один за другим. Но кулаки не разжимаются, и, поскольку мне нечем больше заняться, в голову лезет все то, о чем я весь вечер пыталась не думать. Вот Джулиус приветствует тетушек с притворной обходительностью и фальшивой улыбочкой. Джорджина заявляет, что не готова к групповому проекту. Джулиус сидит за партой и смеется со своей соседкой. Рози подходит ко мне, прищурив глаза, с обвиняющим видом. Джулиус нависает надо мной в саду и резким, скрежещущим голосом произносит: «Мне кажется, ты на мне помешалась, Сэйди Вэнь». Он криво ухмыляется, а его холодный взгляд режет, как стекло.

Бум. Бум.

– Может, хватит? – не выдерживаю я и оборачиваюсь.

Ребенок замирает. Моя мама тоже; кажется, она потрясена.

Я и сама в шоке. Слова как будто не мои. Не верится, что я их произнесла. Как будто все фильтры, прежде стоявшие между моими мыслями и словами, вдруг исчезли, и теперь я говорю только то, что думаю на самом деле.

И тут, к моему ужасу, ребенок начинает громко плакать.

О боже.

О боже, из-за меня только что заплакал крошечный малыш! Да что со мной сегодня не так?

– П-простите, – бормочу я и чувствую, как краснеет шея.

Пассажиры таращатся в мою сторону – наверное, считают меня настоящим чудовищем. Когда автобус наконец притормаживает на нашей улице, чувствую огромное облегчение. Хватаю контейнер с выпечкой и на всех парах выбегаю. Автоматические двери закрываются. Ребенок все еще орет.

В наступившей тишине Макс тихо присвистывает.

– Я уж решил, что ты вмажешь этому пацану. Честно говоря, ты меня напугала.

Мама внимательно на меня смотрит:

– Сэйди, все хорошо?

Я проглатываю комок в горле. Бодро отвечаю:

– Да, конечно. Простите. Этот ребенок… он меня просто достал. И я не собиралась ему вмазывать. – Я бросаю на Макса многозначительный взгляд.

Мама продолжает пристально меня изучать, затем хмыкает. Жду, что она будет ругаться.

– Знаю, нельзя в таком признаваться, я же взрослая, но мне тоже хотелось как следует прикрикнуть на того мальчишку. Пойдем. – Она берет контейнер у меня из рук и поворачивается к дому. Нефритово-зеленую крышу и гирлянду с огоньками на крыльце видно даже в темноте. – Прими душ и ложись спать пораньше. Завтра в школу.

Завтра в школу.

Мысль об этом как удар молотком в живот. Не знаю, как я это вынесу.

Глава шестая

В главном зале никогда не происходит ничего хорошего.

Там проходят выпускные экзамены; там же нас заставляют сидеть и слушать невыносимые лекции о «наших меняющихся телах». Еще Рэй однажды бросил за кафедру банановую кожуру, и ее нашли крысы.

Поэтому, когда после обеда нас вызывают в зал, у меня тут же возникает дурное предчувствие.

– В чем дело? – спрашиваю я Эбигейл.

Мы садимся на задний ряд. Интерьер зала словно специально создан, чтобы вгонять в депрессию: серые стены без окон, неудобные пластиковые стулья. После случая с крысами прошел уже год, а в зале все еще пахнет гнилыми бананами. Не запах, а злодей из фильмов про супергероев: сложно найти и почти невозможно убить.

– Я надеялась, ты знаешь, – говорит Эбигейл и хрустит тостом с кокосовой пастой. Сегодня записочка на ее ланч-боксе гласит: «Сияй!» – Разве школьным старостам не сообщают о таких собраниях заранее?

– Не в этот раз, – бормочу я и оглядываю зал в поисках подсказок. Рядом с проектором стоит ноутбук, а на деревянном полу – термос. Значит, нас ждет какая-то презентация. Мой взгляд скользит по рядам и автоматически останавливается на Джулиусе. Он сидит во втором ряду и в тот самый момент, когда я смотрю на него, поднимает голову и гневно смотрит на меня.

Меня словно током ударяет, таким ядом пропитан его взгляд. Я-то надеялась, что он успокоился после вчерашнего, но, кажется, стало только хуже.

И сердится не только он. Весть о разосланных черновиках дошла до всех в нашем классе. Я сажусь, а девчонка рядом хмурится и отодвигает стул, будто это от меня пахнет гнилыми бананами.

У меня крутит живот.

Стук каблуков отвлекает меня от этих терзаний. В зал заходит серьезного вида дама примерно одного возраста с моей мамой. Светлые волосы стянуты в такой тугой пучок, что мне жаль ее бедную голову. На лацкане твидового пиджака – бейджик посетителя. Под нечеткой фотографией значится имя – Саманта Говард. Она молчит, но смотрит на нас так, будто мы всей толпой напали на ее питомца. Нажимает кнопку. Проектор включается, и на гигантском белом экране за ее спиной появляется презентация.

Мне достаточно лишь взглянуть на его название – «Школьники в цифровую эпоху: онлайн-этикет и кибербезопасность», – как сердце ухает и ужас снова захлестывает меня с головой.

– Администрация вашей школы вызвала меня ввиду… недавних событий, – начинает Саманта Говард, подтверждая мои худшие опасения. – Меня попросили напомнить вам, как правильно себя вести, когда вы общаетесь онлайн.

Тридцать пар глаз устремляются на меня.

«Я это сделала, – думаю я. – Открыла портал в ад, вот он, прямо здесь».

– Вам, наверное, кажется, что, поскольку вы юное поколение и выросли среди планшетов, ноутбуков, айпадов и прочих гаджетов, мои советы вам ни к чему. Вы и без меня все знаете. Но ЭТО НЕ ТАК, – добавляет она так громко, что кое-кто даже подпрыгивает. – Прежде чем перейти к делу, проведем опрос: поднимите руки те, у кого есть аккаунт в соцсетях?

После секундного колебания все поднимают руки.

– Какая жалость, – тяжко вздыхает Саманта Говард. – Я не удивлена, но очень разочарована. А теперь скажите – многие ли регулярно постят в соцсетях? Публикуют видео, фотографии и так далее.

Кое-кто опускает руки, но большинство так и остаются поднятыми.

– И это ваша первая ошибка, – говорит Саманта. – Все, что вы публикуете, останется в интернете навсегда! Все ваши комментарии, реакции, все эти селфи. – Последнее слово она произносит таким тоном, будто это имя человека, который однажды подсыпал яд в ее утренний чай. – После сегодняшней лекции очень надеюсь, что все вы вернетесь домой и скроете свои аккаунты. А в идеале – удалите их. Пусть весь ваш контент остается при вас… – Она не договаривает и смотрит на Эбигейл. – Да? Хочешь что-то сказать?

Эбигейл встает. Выражение ее лица почти такое же мрачное и серьезное, как у Саманты, платиновые волосы рассыпались по плечам.

– Да, один вопрос, – отвечает она и откашливается. – А что, если очень хочется поделиться чем-то с окружающими?

В зале слышатся смешки.

Саманта хмурится:

– Это не шутки. Речь о безопасности…

– Вы, кажется, не понимаете, – спокойно отвечает Эбигейл. – Бывают такие моменты, когда просто нельзя не поделиться. Вот вы, например, неужели с вами не бывало, что вы нарисовали себе настолько красивые стрелки, что вам просто необходимо поделиться этим с миром и сохранить эти стрелки навек, чтобы их запомнили навсегда? Вам не кажется, что это преступление – не показать всему миру новое черное платье, которое так стройнит? – Она садится на место, смотрит на меня и улыбается.

Я знаю, что должна с неодобрением отнестись к ее словам, но мне приходится закусить губу, чтобы не рассмеяться. Я понимаю, зачем она так делает. Эбигейл никогда не боялась нарушать порядок, но делает это особенно охотно, когда чувствует, что я не в духе. Таким образом ей одновременно удается и встревожить меня, и поднять настроение.

– Уверяю вас, юная леди, вы не хотите, чтобы вас запомнили за стрелки, – отвечает Саманта, ноздри ее раздуваются. – Именно это я и пытаюсь вам втолковать! Я понимаю, ваша префронтальная кора еще не полностью сформирована, но нужно учиться противостоять импульсам. Ваш цифровой след может повлиять на школьную характеристику, поступление в колледж, на будущую работу! Рассмотрим примеры того, чего нужно избегать.

Она переходит к следующему слайду – образцу электронного письма.

Дорогой Брэйди!
Ты отстойный человек, физиономия у тебя тоже отстойная, и вообще отстойно, что ты существуешь. Ты мне совсем не нравишься. Надеюсь, тебя переедет поезд.

Все поворачиваются ко мне.

Опускаю голову, краснея от унижения. Хотя письмо писала не я, очевидно, кто стал примером. Также очевидно, что это сделано нарочно.

– Кто-нибудь скажет, что не так с этим письмом? – спрашивает Саманта. Все молчат, и я, наивная дурочка, уже начинаю думать, что мне повезло и Саманта сейчас продолжит свою замечательную лекцию о том, как публикация селфи приводит к убийствам. Но она оглядывает зал и спрашивает: – Важно ваше участие. Если стесняетесь, я вызову кого-нибудь сама. Как насчет…

«Только не Джулиус, только не Джулиус, – мысленно умоляю я и впиваюсь ногтями в юбку. – Кто угодно, только не Джулиус…»

– Вот ты, – говорит Саманта и указывает на Джулиуса.

Теперь мне хочется, чтобы поезд переехал меня.

– Я? – повторяет Джулиус, а все вокруг начинают яростно шептаться.

Он встает с места: спина прямая, руки в карманах. Вижу его профиль, а не хотелось бы. Впервые он не выглядит самодовольным, отвечая на вопрос.

– Да. Что не так с этим примером? – повторяет Саманта. – Должны ли люди рассылать такие письма, как бы они себя ни чувствовали?

Джулиус косится на меня. Взгляд быстрый, как молния, и холодный, как лед.

– Во-первых, зачем вообще писать такие письма? Это же детский сад. Это письмо свидетельствует о проблемах с гневом и низкой самооценке автора.

– А если все, что написано в письме – правда? И получатель заслужил, чтобы ему об этом сказали?

Я сама не заметила, как встала и заговорила. Все оборачиваются и смотрят на меня; всеобщее внимание давит, и я снова ощущаю удар под дых. Но мой взгляд прикован к одному человеку. К Джулиусу. Тот стоит, стиснув челюсть и сверкая черными глазами.

– То есть, хочешь сказать, во всем виноват получатель? – с усмешкой произносит он. – Вот это да. Ну конечно.

«Так, хватит болтать, – приказывает мне рациональная часть. – Немедленно заткнись и сядь!»

Но, кажется, у меня нарушилась связь между мозгом и ртом.

– Я хочу сказать, что если бы получатель письма не выбесил отправителя до такой степени и не пытал бы его годами…

– Может, кто-то просто слишком чувствительный?

– Это нормальная человеческая реакция. Испытывать эмоции. Понимаю, ты мог о них и не знать…

– Простите, – напряженно вмешивается Саманта с кафедры, – смысл упражнения не в этом.

Тут мы оба делаем то, что никогда бы не осмелились прежде, – игнорируем ее. Прежде мы не поступали так даже с учителем рисования.

– Ты, кажется, не слишком заботилась о реакции окружающих, когда писала эти письма, – повышая голос, произносит Джулиус.

– Так я и не собиралась их отправлять! – огрызаюсь я. В зале гробовая тишина, все смотрят на нас и внимательно слушают. Кто-то, кажется, даже снимает на телефон. Но для меня не существует ничего, кроме гнева, от которого закипает кровь, и жажды уничтожить этого придурка, который стоит напротив. – Я просто выпускала пар…

– А ты не слышала о такой штуке, как дневник, Сэйди? Рекомендую приобрести.

– Ой, только не начинай. Не хватало еще в дневнике о тебе писать…

Он склоняет набок голову. Улыбки на губах нет, но глаза смеются.

– Так и знал, ты думаешь обо мне постоянно.

– О том, чтобы тебя прикончить, – да, – поправляю я и скрежещу зубами. Я бы прямо сейчас это сделала.

– Вот видите? – Джулиус показывает на меня пальцем, будто это он читает лекцию. – Вот что я имею в виду, когда говорю о проблемах с гневом.

– Что источник проблем – ты? В таком случае ты прав…

– А ну тихо! – вопит Саманта.

Закрываю рот и отворачиваюсь от Джулиуса.

Возможно, все дело в ярких лампах в зале, которые никого не украшают, но лицо Саманты приобрело отвратительный оттенок серого. Вены на ее лбу набухли так сильно, что их можно использовать как наглядное пособие для первого курса мединститута.

– Никогда, – шипит она, – за все годы, что я выступаю в школах, я не встречала настолько грубых и недисциплинированных учеников! Ваше поведение абсолютно неприемлемо! – Она тычет пальцем на наши значки. – И вы еще называетесь старостами? Такой пример вы подаете другим ребятам?

До этого мне казалось, что я ужасно унижена и хуже быть не может, теперь я понимаю, что это были цветочки. Щеки и шея горят и начинают чесаться.

– Мне говорили, что Вудвейл – одна из лучших школ штата! Что туда берут только избранных. Что это престижная школа. – Она выдергивает шнур из ноутбука. – Но это… я невероятно разочарована! – Она поднимает термос. – Боюсь, так продолжаться не может. – Как актриса в трагической пьесе, она прижимает к груди ладонь. – Лекция окончена.

С этими словами она выходит, и несколько мгновений в зале не раздается ни звука.

А потом Джорджина с надеждой спрашивает:

– То есть можно идти на перемену?

Не успеваем мы порадоваться, как дверь снова распахивается и Саманта возвращается. Ее лицо уже не серое, а пунцовое.

– Так, я забыла, что, если не останусь до конца, мне не заплатят. – Она шмыгает носом, снова включает ноутбук и открывает следующий слайд, будто ничего не случилось. – Итак, на чем мы остановились? Ах да, цифровой след…

Глава седьмая

Два года назад итоговым зачетом по английскому были дебаты в классе.

Джулиус был в команде «за», а я в команде «против». Мы с самого начала оказались по разные стороны баррикад. Несколько недель я готовилась, читала научные статьи и изучала все материалы по нашей теме – легализация клонирования людей. В день дебатов я рвалась в бой. Я была готова. Мне казалось, что бо́льшую часть времени я только притворялась умной, как актер, играющий нейрохирурга. Главным было убедить окружающих, что я действительно что-то понимаю.

Но когда я встала и начала излагать аргументы, я сама в это поверила. Мозг включился и затарахтел быстро и складно, как смазанный механизм. Руки, державшие карточки с тезисами, совсем не дрожали. Карточки и не были нужны. Я так хорошо знала логику Джулиуса, что могла предсказать все его аргументы и контраргументы, подмечала пробелы в его доводах и указывала на все несоответствия в доказательствах. Помню, как все затихли, когда я говорила четко и спокойно, неотрывно глядя на Джулиуса. Ничто не могло сбить меня с толку. Когда я закончила, на миг повисла потрясенная тишина, а потом кто-то с искренним восхищением шепнул «вау». Раздались аплодисменты; они яростно нарастали, к ним добавились восторженные возгласы. Никогда в жизни я не ощущала такого удовлетворения.

В итоге я не только выиграла дебаты, но и получила звание лучшего оратора. Когда огласили результаты, Джулиус злобно зыркнул на меня, стиснув челюсти. Его глаза пылали такой ненавистью, что я опешила. Я всегда была уверена, что ненавижу его сильнее, чем он меня, но в тот момент, честное слово, усомнилась.

Когда сегодня утром я натыкаюсь на него у кабинета математики, на его лице то же выражение.

Вот точно такое же.

Собираюсь зайти, а он выходит. Я врезаюсь лицом ему в плечо.

Отскочив и потирая нос, жду, что он пошутит о моей неуклюжести, потребует извинений или снова начнет высмеивать меня из-за писем, но он лишь смотрит на меня этим ужасным пронизывающим взглядом и говорит:

– Нас вызывают к директору.

Мое сердце перестает биться.

– Что? – выпаливаю я и сначала надеюсь, что это злая шутка, что он издевается и мстит мне таким извращенным образом. Наверняка он знает, что больше всего на свете я боюсь вызова к директору.

Но он проходит мимо и шагает по коридору в сторону директорского кабинета. Сердце снова начинает биться и колотится теперь вдвое быстрее.

– Погоди! – кричу я и бегу за ним. Он немного замедляет шаг, но не оборачивается. – Ты серьезно? Прямо сейчас вызывают?

– Нет, Сэйди, через двадцать три года, – его голос полон такого едкого сарказма, что обжигает, как кислота. – Я говорю тебе об этом сейчас, чтобы ты успела подготовиться.

Из-за паники не могу придумать ничего остроумного в ответ.

– Но… он не сказал, зачем нас вызывает?

– Смотрю, ты сегодня схватываешь на лету. Сама как думаешь? Что такого случилось за последние сорок восемь часов, что сам директор хочет лично встретиться с нами?

Тут до меня доходит. Письма. Разумеется, дело в них. Истерично хихикаю. Меня уже вызывали к директору, и тоже вместе с Джулиусом, но совсем по другой причине: мы побили рекорд и получили самый высокий средний балл за всю историю школы. «Поразительное достижение», – сказал тогда директор. Я бы даже порадовалась, вот только наши показатели были одинаковыми вплоть до сотой, поэтому радоваться было нечему. Я тогда вышла из кабинета и пообещала себе, что сделаю все, чтобы мой средний балл стал выше, чем у Джулиуса.

1 Фуэрдай (кит.) – «богатое второе поколение». Так называют детей нуворишей в Китае. Здесь и далее прим. пер.

2 Санье – популярный китайский курорт на тропическом острове Хайнань.

3 Эпоха военачальников – период в истории Китая с 1916 по 1928 год, когда власть в стране была поделена между военными правителями.

4 Сохраняй спокойствие и Шекспирь (англ.).

5 Моти – пирожные из рисовой муки.

Продолжить чтение