Рыбалка для босса

Незваный гость

Дождь лупил без перерыва. Начался ещё днём, а к вечеру превратился в стену из тёмной, непроглядной воды. Я загнала кур и коз, заперла их, оставив запас воды и корма.

Пробежалась по соседям. И у бабы Луши, и у влюблённого в неё Семёныча, всё было нормально. Только помогла закрыть ставни, как дождь превратился в ливень, и я убежала к себе.

Света не было. Может, провода сорвало непогодой, а может на подстанции в деревне через реку снова случилась авария, я не знала, потому что связи у нас не было. А вот генератор стоял в углу и даже был заправлен.

Всё это случалось миллион раз, и я умела справляться с непогодой своими силами. Всегда справлялась.

Но на душе отчего-то было тревожно. К ночи началась настоящая буря. Небеса грохотали так, что, казалось, что и земля разваливается на куски. В завываниях ветра мне слышались и сигнал машины, и мужские голоса.

За 5 лет проживания в отрезанной от цивилизации деревни из трёх домов, я и не к такому была готова. Лёжа в постели, уже начала проваливаться в сон, как в ставни стукнуло что-то тяжёлое. У ясеня сломало ветку?

Прислушалась. Завывания ветра, раскаты грома и треск ломающихся деревьев были ужасными, но испугалась я не их. Ставни ходили ходуном. Громко и ритмично.

Ритмично!

В них снаружи кто-то колотил тяжёлым предметом. Кто-то разумный!

Я вскочила на ноги, обула тапочки с собачьими мордами и кинулась к окну. Даже халат не успела накинуть на тонкую ночнушку, когда ставни распахнули снаружи.

Вот теперь я испугалась не на шутку. За стеклом маячил силуэт здоровенного мужика. Увидев меня, он замолотил в окно, грозя выбить его своими ручищами.

Схватив со стола фонарик, я одновременно дёрнула вверх щеколду створки и щёлкнула выключатель. Мужчина в промокшей куртке заслонил глаза рукой, и меня затрясло от увиденного.

Упрямый подбородок, резко очерченный губы, родинка у основания ровного, с крохотной горбинкой носа. Это всё мне было до боли знакомо. И испугало просто до полного отчаянья.

Это был худший кошмар из всех возможных! Мой бывший. Илья Черкасов.

Перед глазами пронеслись наши прогулка, путешествия и пробуждения в одной постели на мятых простынях. Прикосновения и поцелуи, заканчивающиеся чувственными объятиями.

И в конце, как порыв ледяного ветра с улицы, чемодан, который водитель укладывал в такси. А потом хмурое: «Пока. Теперь ты как-то сама». И больше ни слова, ни взгляда, ни намёка на поцелуй.

Убрал в карман билет в Дубай и скрылся на долгих 5 лет. Я уже перестала вздрагивать от шорохов, ловить силуэт Ильи в толпе. Окончательно переехала в бабушкин дом и даже спать ночами стала спокойно.

И вот теперь его снова принесло в мою жизнь. Ураганным ветром надуло. Но я не собиралась впускать Черкасова в свою жизнь. Только не теперь.

Пока Илья не успел меня рассмотреть, я выкрикнула:

– Уходи отсюда!

– Девушка, – начал он, но я не стала слушать.

Не прекращая светить ему в лицо, захлопнула окно. Метнулась к стоя́щему в простенке между окнами шкафу и, в приступе отчаянья, одним движением сдвинула его неподъёмную махину, закрыв стекло. Тихо прошептала:

– Пока. Теперь ты как-то сам.

Залётный

От волнения руки ходили ходуном. Ну почему? После пяти долгих лет отшельничества в деревне из 3 домов, я снова столкнулась с худшим кошмаром своей жизни?

Илья Черкасов. Генеральный директор и единственный владелец модного архитектурного бюро «Капитель». Гений и делец. Воротила бизнеса и человек, всегда выбирающий работу. Идущий по препятствиям и сердцам.

По моему́ – прошёлся катком, а потом выбросил. Я еле выползла из наших отношений. Забилась в захолустье. Едва зализала душевные раны. Почти перестала видеть во сне. И тут – вот он! Свет в окошке! Вернее, тень.

Буря выла и грохотала раскатами грома, а я бушевала, ворочаясь под одеялом. Нет мне больше дела до Черкасова! Не-ту! Чтобы прекратить ворочаться с боку на бок, я подошла к буфету и нашла тёмную бутыль.

Накапала себе капель бабы Луши «для сна». Слушая ветер вперемешку с криками Черкасова «откройте», запила горькую обжигающую настойку и легла спать. А утром проснулась от стука в дверь и не терпящего возражений:

– Открыва-а-а-ай! Варюха, открыва-а-а-ай!

Я вскочила и понеслась к двери, больно ударившись коленом. Но едва отодвинула засов, через порог ввалилась взбудораженная баба Луша.

– Дочка, помоги!

Я накинула халат и, стараясь не смотреть на соседку, подставила ей стул у двери.

– Что случилось?

– Да ты всё на свете проспала! Огород поваляло, ветки прямо с яблоками обломило, света нет, мостки снесло. Чистый караул!

– Ничего, всё поправим. Дом цел?

– Целёхонек! А в огороди-и-и-и! Место живого нету! Всё вповалку! Потихоньку разберёмся. Не в первый раз. Что подвяжем, что подсадим, а что вон, козам снесём.

Баба Луша мялась.

– С Семёнычем что-то стряслось?

– Да куда там! Живее всех живых! Уже с самого утра прискакал через огород. Натоптал на пороге грязюкой. Чтоб ему!

Баба Луша посильнее запахнула подбитую мехом жилетку. Зыркнула на меня исподлобья.

– Ко мне вчера залётный прибился. Ехал на рыбалку, да свернул не туда. Связи не было, вот он к нам и попал. Хороший паренёк. Только несёт околесицу.

Я сложила руки на груди. Поплотнее прикрыла дверь, чтоб не дуло.

– И что он говорит?

– Да лопочет странное! Говорит, что стучал к тебе в окно, да ты не впустила. Я ему говорю, что наша Варя не то что людей, но и зверей привечает, а он, что ты кинула его под дождём. Окно захлопнула и не впустила. Бредит же зелётный, так ведь?

Теперь и мне пришла пора присесть. Я зацепила гнутую деревянную спинку и волоком дотащила стул ближе к бабе Луше. Замоталась во флисовый халат и плюхнулась без сил на мягкое сиденье.

– Правду он говорит, Баб Луш. Не впустила я его. И окно захлопнула. Хотела и лестницу опрокинуть, да пожалела мерзавца. Знала, что живучий. И что ты его не бросишь, тоже знала. – Старушка нахохлилась, поправила платок под подбородком. – Кстати, капли твои «для сна» и правда замечательные.

Баба Луша уселась поудобнее, расправила жилетку и штаны, торчащие из зелёных резиновых сапог. Зыркнула, прикусив нижнюю губу.

– Твой, что ли, пожаловал? – поинтересовалась старушка.

Я горько хмыкнула.

– Был бы мой, был бы рядом. А этот улетел в Дубай. Значит, чужой. Залётный. А мой теперь Платон.

Кивнув в сторону мастерской, где стоял станок для резьбы по дереву, я улыбнулась бабе Луше. Но вышла печальная гримаса, испугавшая старушку.

– Значит, точно твой. Ну и ладно! – Старушка резво вскочила на ноги и рванулась к двери. – Думала его к хозяйству приспособить, да такой экземпляр нам без надобностей. Отправлю теперь же. Пусть подальше от нас держится, ирод проклятый!

От такого заступничества мне стало тепло на душе. Бабулька под 80, а туда же, в защитницы записалась. Решила заслонить меня от мощного Черкасова.

На глазах от умиления появились слёзы. Я подошла к Бабе Луше и с чувством её обняла.

Старушка тоже расчувствовалась и, стараясь скрыть слёзы, решительно отстранилась.

– Ну и пускай катится отсюдова. Нам таких подлых даром не надо!

Бабулька рванулась из дома. Быстро сбежала по ступеням. Хлопнула калиткой между нашими участками. Затопала по ступенькам крыльца.

Что творилось в бревенчатом доме бабы Луши я видеть не могла. Было ощущение, что в нём стёкла дрожат и крыша подпрыгивает. Потом на крыльцо вышел Черкасов.

Что-то отрывисто сказал, и дверь за ним захлопнулась с грохотом. Он огляделся. В какой-то момент его глаза смотрели ровно в моё окно, в щель от ставень которого я наблюдала за бывшим.

Потом Черкасов мотнул головой и решительно направился на улицу. Дверьми не хлопал, но по его громким шагам было понятно, что баба Луша не церемонилась и теперь он был сердит.

Мне хотелось злорадствовать, но не получалось. Даже в зелёной одежде рыбака Черкасов выглядел мощным. А ещё родным. Человеком, от которого сжималось сердце и трепетала душа.

Перебежав к уличному окну, я следила взглядом, как Илья отворил дверь открытого, похожего на импортный уазик, джипа. Видела, как отскочил от выплеснувшейся на него воды. Выругавшись, сел за руль.

Машина завелась с первого раза. Илья ударил по газам и, подняв целую стену из брызг и мелких камешков, скрылся за деревьями. А я осела на пол, словно разом растеряв все силы.

Сколько я просидела на полу – не знаю. Ноги успели затечь, а руки замёрзнуть. Но в чувства меня привели не болезненные ощущения, а звук. За окном, со стороны мостика, раздался шум мотора.

Он приближался с такой скорость, что я едва успела вскочить на ноги и прильнуть к окну, как машина припарковалась. Черкасов выскочил наружу и решительно двинулся к дому бабы Луши.

Обиженная на всех мужиков

Он стучал в дом к бабе Луше. Та, выскочив на крыльцо, ругалась с ним самозабвенно. Она так размахивала руками, что едва не попала своим сухоньким кулачком по привлекательной физиономии Черкасова.

Тот стоял как скала. Но когда баба Луша ткнула пальцем в сторону калитки, развёл руками. Спустившись по ступеням, он не пошёл на улицу, а двинулся ко внутренней калитке к участку Семёныча. Баба Луша увязалось следом.

Это было ужасно забавно. Я даже пожалела, что не успела открыть ставни. Поэтому, когда вопящая парочка скрылась из глаз, я пошла работать. Зашла во вторую комнату, которая раньше была спальней, и начала реставрацию.

Надела защитные очки, респиратор, перчатки, косынку и мощные профессиональные наушники. Подключила генератор и начала вырезать недостающий фрагмент на станке. Работа меня моментально захватила.

Только ею я когда-то и спаслась после расставания с Ильёй и смерти мамы. Сначала просто лежала пластом, а потом вышла на улицу и увидела ветхие наличники. Решила отреставрировать.

Сейчас я с улыбкой вспоминала, как красила обрамление окна, а московские рыбаки сгрудились внизу и фотографировали. На следующий день потянулись с первыми заказами. А через неделю я ставила в очередь уже на осень.

Вот и теперь, вырезая и подгоняя витиеватые символы берегини, углубилась в историю семьи. Наличники привёз бизнесмен, сделавший капитал на куриных яйцах.

Когда бизнес разросся и он смог вернуться в семью, вспомнил, что всё детство провёл у бабушки в доме прадеда. Теперь решил реставрировать всё до первоначального вида. Не менять на новое, а восстанавливать элементы.

Получалось хорошо. Прадед заказчика был юристом, и нижняя часть обрамления окна включала свиток, как признак высокой должности. Я долго провозилась с соединением новых элементов, забыв про время.

Когда вышла на крыльцо подышать, забыла о приезде Черкасова. А вот он о моём существовании не забыл. Сидел на ступенях, и едва я открыла дверь, вскочил на крыльцо.

Это выглядело сюрреалистично. Я не сняла защиту и видела его, словно сквозь поверхность воды. И совершенно не слышала. Он что-то говорил, с экспрессией размахивая руками, а я видела немое кино.

В конце концов, он замолчал. Мы простояли несколько секунд друг напротив друга. У меня не хватало воздуха, чтобы вздохнуть. Вот он, человек из моих сладких воспоминаний и горьких снов. Мой бывший.

Илья показал на наушники, и я стянула их вниз, дрожащими руками.

– Здравствуйте, – начал он, обворожительно улыбаясь. – Я пришёл извиниться за то, что перепугал вас ночью. Я не хотел причинять неудобства. Просто не смог до вас достучаться во время бури. Дождь лил стеной, я был в открытой машине и пытался найти ночлег. Стучал в брёвна, но вы не слышали. У вас в палисаднике стояла лестница, вот я и решил открыть ставни и постучать в окно.

Я смотрела на Черкасова, как на произведение искусства. Даже в мятом костюме для рыбалки он был хорош. С чёткой линией подбородка, с ровным носом, точёными губами и глазами неизвестного цвета, глядящими в сердце.

– Вы меня слышите?

Илья внимательно на меня посмотрел, словно боясь, что я проглотила язык.

– Да, – ответила я хриплым после работы с мельчайшей древесной пылью голосом.

– Я прошу у вас прощения.

– Я поняла.

Он нахмурился. Рассматривал меня внимательно, словно ища подвоха, и меня осенило! Он меня не узнал! В респираторе, очках, косынке и перчатках, я была для него неизвестным чудовищем женского рода.

– Если с ночным недоразумением мы всё решили, я прошу у вас ночлег. Мост, по которому я приехал, смыло водой. Выше по течению прорвало дамбу и теперь мне здесь у вас загорать дня три, как минимум. – Я молчала. Илья решил повторить вопрос. – Ну, так что? Пустите к себе на ночлег?

– Нет, – прокаркала я грубым от волнения голосом.

Черкасов на секунду растерялся. Ему никогда и никто не отказывал. Даже в мелочах. Тем более, девушка из какого-то захолустья. Он нахмурился и сделал ко мне шаг, я отстранилась.

– Погодите, вы меня не поняли. Я оплачу проживание по цене гостиничного номера.

– Нет, – я была непреклонна.

– Вы меня не поняли, – начал раздражаться Черкасов, – я могу оплатить и больше, скажите, сколько вы хотите за ночь, и я не буду торговаться.

– Нет.

Илья сложил на груди руки. Осмотрел меня с головы до тапочек с собачьими мордами. Сдвинул челюсть вбок.

– Уважаемая, это какое-то недоразумение. – Он поджал губы, сдерживая гнев. Спорить на пустом месте Илья не любил больше всего. Теперешний разговор считал глупым и мелочным. – Мне всегда говорили, что в Заречье гостеприимные люди. И что бы ни случилось, у вас можно было найти пристанище. Но меня буквально выгнали из одного дома, не впустили во второй, а к третьему даже не дали подойти. Это какой-то заговор?

Он впился в моё лицо хмурым взглядом, а мне стало весело.

– Нет, – снова ответила я.

– Вы ко всем так безжалостны? Удивлённо спросил он.

– Нет.

– Послушайте, уважаемая, – начал выходить из себя Илья. – Я не знаю, что у вас тут произошло, кто вас обидел и почему вы не можете войти в положение человека, временно оставшегося без крова, но это не по-людски, вы понимаете?

– Нет, – уже из весёлой вредности ответила я.

– Вы вообще хоть какие-то другие слова кроме «нет» знаете?

– Да.

– Значит, и согласиться впустить меня на ночлег тоже можете? Я не прошу даже пускать меня в дом. У вас есть постройки для скота и хранения припасов. Наверняка в них найдётся для меня место?

– Нет.

Черкасова порвало.

– Послушайте! Я не стесню вас ни на секунду. Готов даже не попадаться вам на глаза. Но пока не починят мост, или хотя бы связь, я прошу вас предоставить мне любое место под крышей.

Я ухмыльнулась и закашлялась в респираторе.

– Нет.

– Уважаемая, не знаю, вы ненавидите весь сильный пол разом или какого-то конкретного мужчину, но так не делается!

У меня внутри всё заледенело. Нервы сжались в тугой пучок. Откуда-то из глубин души и памяти подкатило желание отомстить. Высказать всё то, что я мечтала ответить Черкасову долгих 5 лет, проведённых без него.

Я резко шагнула вперёд, Илья отшатнулся от неожиданности.

– А как делается, – прошипела я, – Ты знаешь, как по-людски? – На лице Черкасова снова отразилось непонимание. Глаза забегали по моей голове, плечам, фигуре, ища ответа. Но я не дала ему времени собраться с мыслями. – А я тебе скажу. На ночлег не пущу.

Злорадно улыбаясь, я развернулась обратно к двери. Вошла в прихожую, и стоя в доме, развернулась к Черкасову. Он выглядел как человек, встретивший привидение.

И я решила добить его морально тем же оружием, которым он уничтожил меня 5 лет назад.

– И, да, Илья. Пока. Теперь ты как-то сам.

А потом с силой захлопнула входную дверь и задвинула тяжёлый железный засов.

Всё прошло

Заперев замок, я ушла в мастерскую, и уже там, рухнув на стул, разревелась. Содрала защитные очки, респиратор и плакала навзрыд. Почему? Ведь всё давно отболело?

Ну, бросил он меня когда-то ради карьеры, ну чуть не сдохла от любви. А потом как-то убегалась. Мама болела. Сначала больницы, потом похороны. А потом работа с утра до ночи.

Зато теперь заказов аж до весны, генератор купила. Во сне Чееркасова перестала видеть, просыпаться в слезах тоже. Он мне никто! Чужой человек из другого мира. Всегда был недосягаем.

Я видела его работы среди финалистов и победителей международных конкурсов, следила за успехами и изяществом архитектурных решений. А потом я попала на форум, где Черкасов был спикером. И всё, пропали оба.

Так мне казалось, что оба. Все 2 года совместного проживания. До того самого момента, когда он улетел в Дубай. А я осталась. И снова слёзы. И тогда, и теперь.

Ведь всё прошло!

Он для меня никто! Как и я для него! Отряхнулся и пошёл. Вернее, полетел в Дубай. Потом, судя по новостям, возвращался иногда. Но мы уже через полгода после отлёта даже не созванивались.

Да и как? Оба сменили номера и место жительства. В мамином доме жить я не могла, переехала в бабушкин. Здесь даже адреса не было. Я хмыкнула – да и какой адрес у трёх домов?

Мне передавали корреспонденцию раз в месяц или реже. Варе в Заречный, точка. Да мне никто и не писал. Передавать было нечего. Тем более, от Черкасова.

Только бы он поскорее уехал!

Словно в ответ на мои мысли, за окном взревела машина. Сердце пропустило удар, словно я надеялась, что Черкасов останется. Что хотя бы сейчас не бросит меня ради работы.

Шум мотора удалялся, но в противоположную от смытого рекой мостика. Потом стих на несколько минут и снова взревел во всю мощь. Я вскочила на ноги и кинулась в спальню.

Единственное окно, выходящее на улицу и свободное от ставен, было закрыто деревянным шкафом. Вчера я его придвинула в порыве ярости. Сейчас вернуть шкаф на место не получалось.

С огромным трудом мне удалось втиснуться с края и заглянуть на улицу. То, что я увидела, удивило меня до глубины души. Даже если бы по дорожке перед палисадником вышагивал единорог, я бы решила, что это цирковая лошадь в костюме.

Всякое можно увидеть на арене. Там и кентавры встречаются, и русалки летают. Но работающего руками Черкасова никто и никогда не видел. Его любимая фраза была: строит тот, кто не может купить.

Он даже отколовшийся плинтус не мог приклеить – вызывал помощника. И вот сейчас, Черкасов привязал тросом упавший забор в палисаднике бабы Луши и поднимал его при помощи лошадиных сил машины.

Илья контролировал процесс сидя за рулём обернувшись. Баба Луша суетилась вокруг. Семёныч руководил процессом, размахивая рукой. Как только он показал скрещенные на груди кисти, машина остановилась.

Дальше и вовсе было удивительное. Черкасов выпрыгнул в грязную колею, обошёл машину и помог Семёнычу закрепить забор с одного края. Передвинул верёвку, снова сел за руль.

Черкасов? Который за всю свою жизнь не прибил ни одного гвоздя, не починил кран, да что там, штор не повесил в новой квартире, секцию за секцией поднимал и укреплял забор полисадника.

Баба Луша утирала концами платка слёзы. Семёныч, который не мог восстановить её забор уже три месяца, от гордости так выпятил грудь вперёд, что я начала бояться, что худосочный старичок упадёт на спину.

Я выбралась из-за шкафа и пошла приводить в порядок мастерскую. Света не было, а бензин генератора надо было экономить. Поэтому отключила Платона и, пропылесосив стол, затопила печку в прихожей.

Согрела себе воды. Переобулась в сапоги, вышла на крыльцо и едва не столкнулась с Семёнычем, даже пустым ведром его задела. Но тот не обиделся. Наоборот, засуетился вокруг меня.

– Варюш, ты эт самое, хлеб сегодня печь будешь?

– Не планировала, дед Вася.

– Ну и ладно. – Он сегодня был необычно покладист. – А так-то может, если соберёшься, то эт самое, и на меня спеки, пожалуйста.

Дед даже пританцовывал, не давая мне пройти. Словно загораживал от чего-то. Это было подозрительно. Я сделала шаг вправо. Семёныч, двинулся вместе со мной. Отступила влево, он двигался, как приклеенный.

За спиной деда Васи звякнуло. Решительно взяв его за плечи, я сдвинула соседа в сторону.

– Ну-ка посторонитесь…

Договорить я не успела. Потому что снова увидела чудо. От колодца в высоких рыбацких сапогах по размокшей дорожке, чавкая глиной, шёл Черкасов. В каждой руке он нёс по ведру, наполненному водой.

– Ты, эт самое, не серчай, Варюш. Илюша тебе водички натаскает, скупнёшься после работы. Может, суп сваришь иль чего погуще.

Меня колотило от злости. Мало того что сговорились между собой, так ещё и ко мне на участок пришли.

– А ну-ка, давайте-ка отсюда! Оба! – гаркнула я.

Семёныч, зная мой взрывной характер, попятился. Торопливо спустился с крыльца. Я последовала за ним. Получалось, что я шла навстречу к Черкасову. Он тоже не замедлил ход.

Ещё секунда, и мы бы столкнулись на мокрой дорожке. Ни он, ни я не собирались уступать. Я даже начала прищуриваться, перед ударом, думая, что он неотвратим.

Потому что вторая основная черта Черкасова после белорукости была неуступчивость. Этот никогда не сходил с дороги. Особенно если вокруг хлюпала грязь. А он ненавидел пачкаться!

Шаг, второй, я жду столкновения, но вместо этого едва ли не падаю вперёд. Потому что Черкасов, наш великий и неповторимый, звезда архитектурной мысли, сдвинулся в лужу и пошёл дальше.

Проскочив в сторону колодца, я услышала за спиной.

– Варюш, ты эт самое, не серчай. Воду Илюша на крыльцо поставит, чтобы ты не таскала. А хлеб если будешь печь, то и на мою долю тоже ставь.

– Да идите вы уже оба! И не шастайте на мой участок! Я и воды натаскаю сама, и вымоюсь без помощников!

Мужчины прыснули от смеха. А я, сообразив, что сказала лишнее, рассержено топнула ногой и зашагала к колодцу. Зачерпнула воды, балансируя на скользкой дорожке, принесла ведро к дому.

На крыльце стояли два полных ведра. Я повернулась в сторону дома Семёныча. На ступеньках стоял Илья. Он помахал рукой, а я отвернулась.

– Пожалуйста, – крикнул он, не дождавшись благодарности. А я, внесла своё ведро домой. К воде, которую поставил Черкасов, даже не притронулась.

Потому что его предательство ничем не смыть.

Девичьи посиделки

Вечером я смыла с себя грязь рабочего дня. А мерзких воспоминаний не оттёрла. Быть использованной и выброшенной – удовольствие специфическое, на любителя. А я простая, без извращений, деревенская.

Это Черкасову подавай условия и комфорт. А мне, чтоб хорошо было, душевно. К лучшему, что мы разбежались. Я бы чай на дизайнерский стол пролила, он бы со мной развёлся.

А тут я сама себе хозяйка. Живу хоть и просто, но со всем необходимым. Свет выключили – у меня генератор есть. Холодильник с морозилкой, мастерская со станком и сушилкой.

Печка для каймака у баб Луши, баня у Семёныча. С ними полная любовь и взаимопонимание. А ещё, помощь искренняя, самоотверженная. Вчера я перед бурей скакала, как ужаленная. Сегодня баба Луша мою живность управила.

Жизнь.

Чайник вскипел, и я посигналила фонариком в окна соседки. Через некоторое время она мигнула мне в ответ. Я поставила чайник на печку и засыпала травы в чайник, зная, что баба Луша мигнёт Семёнычу.

Было ещё сыро, но по-летнему тепло. Я вытащила на крыльцо столик. Вокруг него поставила плетёные кресла. Разложила в них одеялки, на которые мы в прошлом году с бабой Лушей шили чехлы для таких посиделок.

Потом я опустила и закрепила сетки вдоль перил. Моё широкое крыльцо, если по нему не ходить, превращалось в уютную веранду. Особенно когда зажигались фонарики, заряженные солнцем.

Баба Луша принесла собранные в курятнике яйца и процеженное козье молоко. Я посы́пала вынутые из хлебопечки булочки корицей и сахарной пудрой. Расставила тарелки.

Разлила чай в три чашечки и уселась спиной к двери в дом. Баба Луша заняла своё место по правую руку. Так она видела свой двор и была спокойна. Дед Василий обычно занимал место напротив, и мы его ждали.

– Ты завтра будешь Зорьку доить, глянь между рогами. Ободрала шкуру, а тут дождина, вот и загноилось. Я помазала вчера, но толку нету. Ты завтра тоже глянь. Если не пройдёт, так Витькиным самогоном отмою и повязку сгондоблю. Только, кажется, с рогами не только у Зорьки проблема.

Я не смотрела по сторонам. Старалась разжечь фитиль старой керосиновой лампы, от которой света было не так уж и много, а вот атмосфера становилась тёплой и сердечной.

– Нет, ты глянь, что он удумал, Варь! И куда вы собрались, господа хорошие? – Повышая голос, поинтересовалась баба Луша.

– А мы, это самое, в гости.

– Здравствуйте. – Эхом отозвался Черкасов.

Ещё до того, как я увидела пришедших, по спине прокатился холод неприятного предчувствия.

– А хто ж вас звал таким составом? – Не унималась соседка. Она сложила на груди руки, ощетинилась локтями.

– Ты, Луш, эт самое, не пыхти. Гости у нас. – Семёныч начал подниматься по ступенькам с деревянным стулом в руках. – Надо ж как-то принять гостя. А то ночью парня мотали по домам, утром выставили за порог. Надо исправляться. Я вот стул принёс для Ильи. Ты давай того, эт самое, прояви сердечность к жертве стихии.

– Кого жертве? Какой стихии? – Баба Луша начала подниматься на ноги. Она задела стол бедром, и тот дрогнул. Отозвался жалобным треньканьем чайных чашек. Мигнул огоньком упрямо не желавшего давать свет, фитиля.

– Раз-бу-ше-вавшейся! – Подняв указательный палец, торжественно ответил Семёныч.

Он снял кепку и пристроил стул со стороны ступеней. Ровно напротив меня.

– А хто ж вас звал сюда таких нарядных, а? Ты чегой-то Семёныч раздухарился на ровном месте? Не узнаю я тебя в новой кепке.

Не унималась баба Луша, уперевшись в край стола.

– Так потому, что она старая, Луша! – Семёныч уселся на своё место, кивая Илье на принесённый стул. – И, ты бы не позорилась перед гостем. И так выглядим не лучччим образом. Даже в сказках, эт самое, сначала накорми, напои, да спать уложи. И только потом, – он поднял вверх указательный палец, – допросы устраивай с пристрастием! Эт самое, позоримся зазря! Проходи, Илюша, располагайся.

Семёныч гостеприимно повёл рукой в сторону принесённого и отремонтированного когда-то моими руками стула. Черкасов подниматься по ступеням не собирался. Тем более,что соседка не унималась.

– Не будет здесь никаких гостей, Василий! Ты за чужой стол залётных не привечай. Если такой радушный, так принимай у себя, и неча к Варе тащить кого ни попадя!

Черкасов стоял неподвижно, смотрел на меня снизу вверх с таким самоуверенным выражением лица, что мне казалось, что это я стою возле него на коленях. Взгляд Ильи был сильным и независимым. А ещё родным.