Бешеные деньги. Исповедь валютного трейдера

Gary Stevenson

THE TRADING GAME A Confession

Перевод с английского Евгения Поникарова

Научный редактор и автор предисловия к русскому изданию – доцент Высшей школы бизнеса НИУ ВШЭ, инвестор и управляющий активами, основатель Инвестиционного партнерства ABTRUST Алексей Бачеров

© Gary Stevenson, 2024

© Поникаров Е. В., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская группа «Азбука-Аттикус», 2025 Азбука Бизнес ®

Всем озябшим детям и голодным детям, которые мечтают стать миллионерами. Я сделал это для себя, поэтому я сделал это для вас.

В безумном мире только сумасшедшие являются здравомыслящими.

Акира Куросава

Жизнь – это жизнь, игра – это игра.

Дед Аниша

Предисловие к русскому изданию

Люблю автобиографические книги, посвященные финансам и инвестициям, и поэтому с радостью откликнулся на предложение выступить научным редактором произведения, которое вы сейчас держите в руках. За свой более чем двадцатилетний путь в сфере инвестиций я прочел немало подобных книг и в 95 % случаев остался очень доволен не зря потраченным временем. Эта книга не стала исключением, и я с радостью поставлю ее на свою полку.

Когда я читал книгу как научный редактор, я не раз порывался написать комментарий, который бы разъяснил читателю какой-нибудь термин или процесс, но, продолжая чтение, находил весьма несложное и доходчивое объяснение в самом повествовании. Кроме того, исповедь Гэри Стивенсона не располагает к академическим «занудствам».

История, рассказанная автором, интересна. Он еще раз показывает, насколько разнообразен мир инвестиций, какими делами занимаются крупные институциональные инвесторы и профессиональные участники, какая атмосфера царит внутри финансовых гигантов. Любая история, погружающая нас внутрь процесса и приоткрывающая занавес торгового зала, достойна внимания, так как благодаря именно таким книгам мы можем видеть трейдинг не только с позиции сухих цифр, но и поведенческих аспектов, а они крайне важны, особенно для бихевиористов. Конечно, автор наверняка излагает свою версию истории, и другие ее участники могли бы иначе интерпретировать те или иные события, но книга не претендует на истину в последней инстанции, а мы, читатели, не будем воспринимать ее как учебник.

Автору удалось не только живо рассказать о своих операциях на финансовом рынке и о карьерном росте, но и хорошо описать, что предшествовало его возможности получить место в одной из крупнейших финансовых корпораций мира. Путь валютного трейдера пролегал через университет и высшее образование, что сильно контрастирует с нарративами, распространяемыми в последние годы в России. Именно знания и знакомства, полученные в Лондонской школе экономики, помогли герою добиться положения и успеха в «Ситигруп».

Сфера инвестиций будет постоянно манить амбициозных людей, а размер вознаграждения в случае успеха – кружить головы. Но этот путь не для всех, и он крайне тернист! Такие книги, как исповедь Гэри Стивенсона, дают нам лучше познакомиться с миром трейдинга и подготовить себя к вызовам, с которыми вполне реально столкнуться на «золотой лестнице без перил», ведущей к заветным целям.

Уверен, что вы получите удовольствие от чтения. И даже если вы слабо разбираетесь в инвестициях, автор доходчиво разъяснит все, что вам нужно знать о его личной истории, а если и этого будет недостаточно, то просто насладитесь самим сюжетом и его динамичным развитием, не уступающим сценариям лучших бизнес-драм. Ведь жизнь в итоге оказывается намного интересней вымысла.

Алексей Бачеров, инвестор и управляющий активами с более чем двадцатилетним стажем, автор книги «Азы инвестиций. Настольная книга начинающего инвестора», доцент Высшей школы бизнеса НИУ ВШЭ

Пролог

– Я хочу рассказать тебе одну историю.

Гигантское лицо Калеба нависало над столом. Перед ним стояли две миски с рамэном[1] – пустая и полная. Несколько заблудившихся струек пара всплывали, сходясь в скользящем танце с его сияющей белоснежной улыбкой. Я сидел низко на стуле, и мне казалось, что две палочки, торчащие из моей миски, почти утыкаются в его подбородок. Улыбка Калеба ширилась.

– Знавал я одного очень хорошего трейдера. Реально хорошего трейдера. Он работал в Deutsche Bank. Умный парень. Молодой. Прямо как ты.

Толстые предплечья Калеба обхватывали теплую пустую миску и сильно вжимали ее в стол. Сцепленные руки оказались недалеко от моего лица. Никогда не забуду, как выглядели эти пальцы. Толстые, круглые и розовые, как сырые сосиски. Казалось, они сейчас лопнут.

– Знаешь, тот парень был реально хорошим трейдером. Заработал кучу денег. Кучу денег для себя, кучу денег для Deutsche Bank. Хорошая карьера.

Пространство вокруг нас заполнял гул ресторана. Мы сидели не в какой-то жалкой примитивной забегаловке, которые, кажется, самозарождаются в закоулках японских мегаполисов. Большой просторный корпоративный ресторан, раскинувшийся на шестом этаже большого просторного корпоративного небоскреба. Бизнесмены, ослабив галстук, чокались пивными бокалами со своими боссами, смеясь над их шутками. Среди японских служащих затесалось несколько американских банкиров, болтавших слишком много и слишком громко. Я молчал. Я смотрел, как это гигантское лицо плывет сквозь темноту, через стол, в мою сторону.

– Но знаешь, этот парень, этот молодой трейдер. Хотя он был хорошим трейдером, у него имелась одна реально серьезная проблема. Фатальный недостаток, можно сказать… Понимаешь, тот парень думал, что может уйти. Он думал, что может все бросить и уйти. Понимаешь, о чем я?

Калеб – крупный человек. Я уже это, вроде бы, упоминал, однако крупными у моего собеседника были не только лицо и пальцы. Все его части казались на пару размеров больше, чем положено. Большие брови, большой подбородок. Даже волосы на голове каким-то образом выглядели слишком большими, слишком густыми и слишком темными. И в придачу ко всему этому великанская улыбка. Огромная, белая и жемчужная. Сейчас мне казалось, что она шире лица. Вечером вторника она сияла в темноте помещения – Чеширский кот в рамэнъя[2].

– Так вот, этот парень решил, что возьмет деньги и уйдет. Бросит это занятие, понимаешь? Хорошая идея. Завести где-нибудь семью. Красота. Видишь ли, дело в том, что этот парень, он просто реально не понимал, как работает эта индустрия. Deutsche Bank реально не хотел, чтобы он уходил. Понимаешь?

Не нужно было быть гением, чтобы понять, куда клонится беседа, и я почувствовал, что мой желудок начинает опускаться. Я ощутил слабость; во рту появился какой-то привкус или запах. Может, это кровь? Я уселся на стуле поглубже, не спуская глаз с Калеба. Тот по-прежнему улыбался. Казалось, с каждой минутой улыбка становится все шире.

– Ну так вот, Deutsche Bank вернулся и изучил все его сделки, понимаешь? Всю историю его чатов, все его мейлы. Он там долго проработал, знаешь ли, много сделок провернул. И они сумели там найти кое-что не очень хорошее. Понимаешь, о чем я говорю? То, что ему не следовало делать.

По моим ногам побежал огонь. По ступням. Жар, нарастающее ощущение зуда. Жжение. Но я не двигался.

– Знаешь, это не совсем правильно, но Deutsche Bank действительно подал на того трейдера в суд за некоторые штуки. Честно говоря, он реально не сделал ничего особо плохого, но им удалось что-то накопать. Дело годами грохотало по судам. Понимаешь, о чем я? Из судов не вылезал. Реальный кошмар. Этот трейдер, отличный молодой трейдер, он так и не смог реально уйти, понимаешь. Семью не завел. Только судебные разборки. Лучшие годы жизни. Можешь себе это представить, Гэри? Можешь представить? Дело так ничем и не закончилось, но он в любом случае в итоге потерял все свои деньги. Гонорары адвокатов. Все свои деньги и много сверх того. В итоге обанкротился. Потерял все.

Теперь жар охватил меня целиком – как и слабость, и привкус крови. Но я по-прежнему не двигался. Я смотрел ему в лицо.

– Гэри, ты меня слушаешь? Ты понимаешь, что я говорю?

Огромное круглое лицо приблизилось.

– Гэри. Ты мне нравишься. Я думаю, ты хороший человек. Но иногда с хорошими людьми случается плохое. Тебе предстоит это узнать. Мы можем весьма усложнить твою жизнь.

В этот момент на меня нахлынула волна воспоминаний. Воспоминаний, которые унесли меня за тысячи миль. Вдаль от Токио – обратно в Илфорд, Восточный Лондон[3]. Мне было восемнадцать, и я сидел на мяче в глухом тупике рядом с железной дорогой, когда Гарри сказал, что у его мамы рак. Тогда я не знал, что ответить: «Хочешь поиграть в футбол?». Я вспомнил, как темной ночью стоял у стены в переулке и наблюдал за Сараваном, когда тот пригрозил меня зарезать. Руки он держал в карманах. Был ли у него нож? Я не знал. Я вспомнил, как за мной гнались по улицам с ленточной застройкой, а я перепрыгивал через ограды садов, и тот случай, когда сбили Братхапа и как содрогалось его тело, когда он лежал на земле. Я вспомнил все это глупое насилие, и кровь, и всю ерунду, которой полно у детей на улице, и все обещания, которые давал, и людей, которых знал. Я вспомнил, как сидел с Джейми ночью на крыше многоярусного паркинга, глазея на новые небоскребы, поднимающиеся вокруг нас, и сказал ему, что однажды стану большим человеком. Обещал, что сделаю это. Он курил в свете луны и смеялся надо мной. Однако он знал, что я это сделаю. И я тоже знал.

Нет, подумал я. Это не кончится здесь.

Не здесь, не в этом холодном корпоративном ресторане. Не под тяжестью этой улыбки.

Часть 1. Вверх

В каком-то смысле я был рожден, чтобы стать трейдером.

В конце улицы, на которой я вырос, перед высокой вогнутой стеной центра переработки отходов, в четырех метрах друг от друга стоят фонарь и телеграфный столб – идеальные импровизированные ворота.

Если встать между этими двумя столбами, сделать десять больших шагов назад и посмотреть вверх и между ними, то издалека над высокой стеной выглянет и подмигнет вам свет самого высокого небоскреба квартала Канэри-Уорф[4].

По вечерам после школы, надев потрепанные школьные туфли и школьную форму брата, я подолгу пинал старые пластиковые мячи рядом с этими воротами. Когда мама приходила и звала меня ужинать, я оглядывался и видел, как небоскреб подмигивает мне. Казалось, это означало какую-то новую жизнь.

С этими взмывающими ввысь сверкающими храмами капитализма меня объединяли не только улицы Восточного Лондона. Было и что-то еще – нечто вроде общей веры. Связанное с деньгами. Связанное с желанием.

Я всегда глубоко ощущал важность денег и понимал, что у нас их не так уж много. Одно из моих первых воспоминаний – как родители дали мне однофунтовую монету и послали купить лимонада на заправке Esso. В какой-то момент монета потерялась. Мне кажется, что я искал ее долгие часы – ползал под машинами, копался в канавах, – но вернулся домой в слезах и с пустыми руками. На самом деле, вероятно, прошло минут тридцать. Но, надо думать, в детстве тридцать минут – это очень долго, а фунт – куча денег.

Не знаю, терял ли я когда-нибудь по-настоящему эту любовь к деньгам. Хотя сейчас, когда я оглядываюсь и размышляю об этом, я не уверен, что любовь – подходящее слово. Возможно, в детстве это скорее походило на страх. Но чем бы ни было это чувство – страх, любовь или алчность, – с возрастом оно становилось все сильнее, и я постоянно гонялся за фунтами, которых у меня не было. В двенадцать лет я начал продавать в школе дешевые сласти; в тринадцать взялся разносить газеты – 364 дня в году за 13 фунтов в неделю. К шестнадцати годам мой школьный торговый бизнес стал куда более авантюрным, более прибыльным и более незаконным. Но эта мелкая добыча никогда не являлась конечной целью игры, и каждый вечер после захода солнца я обязательно смотрел с конца улицы на подмигивающие мне небоскребы.

Но существовала также масса причин, по которым я родился не для того, чтобы стать трейдером, и эти причины были и остаются весьма важными.

Ведь в тени небоскребов Восточного Лондона живет очень много молодых, голодных, амбициозных мальчишек, которые пинают раздолбанные футбольные мячи около фонарных столбов и машин. Многие из них сообразительны, многие целеустремленны, почти все готовы пойти на любые жертвы ради того, чтобы надевать галстук с запонками и ходить в эти высокие сияющие денежные башни. Но если вы шагнете в торговые залы, которые занимают почетное место в этих сверкающих небоскребах, где молодые люди ежегодно зарабатывают миллионы фунтов в самом сердце того, что когда-то было доками Ист-Энда[5], вы не услышите гордых акцентов Миллуолла и Боу, Степни и Майл-Энда, Шедвелла и Поплара[6]. Я знаю это, потому что сам работал в одном из таких торговых залов. Однажды кто-то спросил, откуда у меня такой акцент. Он только что окончил Оксфорд.

Небоскреб Ситигруп Тауэр в Канэри-Уорф имеет 42 этажа. В 2006 году – когда я впервые вошел в это здание, – он занимал второе место по высоте в Соединенном Королевстве. Как-то в 2007 году я решил подняться на верхний этаж – посмотреть на открывающийся вид и попробовать найти свой дом.

Верхний этаж Ситигруп Тауэр использовался исключительно для конференций и мероприятий. Это означало, что все остальные дни пространство пустовало. Огромное пространство, сплошь покрытое густым голубым ковром и окаймленное со всех сторон окнами с толстыми стеклами. Я проплыл к окну (ковер глушил шаги), но не увидел места, где жил. С 42-го этажа Ситигруп-центра вы не увидите Восточного Лондона. Вы увидите только 42-й этаж башни HSBC Тауэр. Юные амбициозные дети Восточного Лондона поднимают глаза на небоскребы, которые отбрасывают тень на их дома, но небоскребы не смотрят вниз. Они смотрят друг на друга.

Это история о том, как я – единственный из детей, игравших в футбол и продававших сласти в тени этих башен, – получил работу в торговом зале Ситибанка. Это история о том, как я стал самым прибыльным трейдером Ситибанка в мире, и это история о том, почему после всего этого я ушел.

В те годы мировая экономика начала соскальзывать в пропасть, в которую валится до сих пор. Временами вместе с нею скользил и мой рассудок. Временами это случается и сейчас. Бог свидетель, что не ко всем людям я относился наилучшим образом. К Гарри, Волшебнице, Джей-Би, к себе. Ко всем остальным, которые на самом деле должны иметь имена. Надеюсь, вы простите меня за рассказ о ваших историях. Вы же понимаете, что все они – часть моей истории?

Я посвящаю ее дедушке Аниша, который, когда мы были подвыпившими подростками, а он – подвыпившим стариком, без конца бормотал единственную фразу, которую хорошо знал по-английски.

– Жизнь – это жизнь. Игра – это игра.

Мы так по-настоящему и не поняли, что она значит. Я все еще надеюсь, что однажды мы поймем.

Мой путь к торговому залу начался в Лондонской школе экономики.

Лондонская школа экономики – это не какой-то обычный университет. Здесь нет утопающего в зелени грандиозного кампуса, а университетские здания замаскированы под скопление невинных офисов и скрываются в переулках лондонского Вест-Энда[7].

Несмотря на такую относительно скромную среду, мировая элита с поразительным энтузиазмом направляет сюда своих детей. Кажется, что ни один российский олигарх, ни один командующий пакистанскими военно-воздушными силами, ни один член китайского политбюро не упустил возможность отправить амбициозного сына, дочь, племянника или племянницу в этот неприметный уголок Центрального Лондона, чтобы они в течение нескольких лет изучали одновременные уравнения[8], а затем вернулись работать домой – возможно, проведя предварительно несколько лет в Goldman Sachs или Deloitte.

Я поступил в университет в 2005 году, намереваясь изучать математику и экономику. Меня нельзя назвать типичным студентом ЛШЭ. Тремя годами ранее меня исключили из школы за продажу каннабиса на сумму ровно три фунта. До того я пытался основать музыкальную группу в жанре грайм[9]; на заказ мне сшили худи – с надписью MC Gaz на груди и большими стилизованными буквами Cadaverous Crew[10] на спине. В первый день я заявился на лекции в тренировочном костюме Ecko – бело-синее худи и спортивные штаны. На белом фоне выделялся большой темно-синий носорог. До поступления я практически не имел представления об этом университете. Просто один парень в школе сказал мне, что диплом ЛШЭ – это прямой билет к денежной работе в Сити[11], и этого мне оказалось достаточно.

Неудивительно, что я не особо вписался в эту жизнь. Русские олигархи не посещали забегаловки, где подавали халяльную жареную курицу. Сингапурцы не понимали моего акцента. Ради экономии я жил с родителями в Илфорде – в десяти милях[12] восточнее университета. У меня только что появилась первая настоящая девушка, тоже из Илфорда, и в университете я появлялся только на лекциях и семинарах, а бо́льшую часть первого учебного года пил с нею на парковых скамейках, тайком удирая с нею через окно спальни и перебираясь через железнодорожные пути, когда мама возвращалась с работы.

Но при этом я стремился хорошо учиться. У меня не было ни семейных связей, ни знания Сити. Я не отличался ростом или внешностью, не имел красивого костюма и не обладал умением легко налаживать контакты. Самыми впечатляющими занятиями в моем резюме числились весьма невдохновляющая карьера МС, быстро читающего грайм-треки, и два года взбивания диванных подушек в мебельном магазине DFS в Бектоне. Но математика всегда давалась мне легко, поэтому я полагал, что у меня есть всего один путь в Сити – победить всех арабских миллиардеров и китайских промышленников, получить лучший диплом и молить Бога, чтобы банк Goldman Sachs обратил на меня внимание.

Для этого я составил довольно простой план: сидеть на всех лекциях и семинарах в первых рядах и стараться вникнуть во все, что говорят преподаватели.

Стратегия сработала вполне эффективно, и я закончил первый год обучения с приличными оценками. Честно говоря, учиться было достаточно легко. Я отправился на летние каникулы с ощущением, что мой план может сработать.

Но когда я вернулся на второй курс ЛШЭ, кое-что ощутимо изменилось.

Во-первых, внезапно и, казалось бы, ни с того ни с сего, почти все студенты на нашем курсе подчеркнуто превратились в молодых банковских специалистов. Я не имею в виду, что все они реально получили постоянную работу в сверкающих небоскребах Канэри-Уорф или Сити, однако все сокурсники совершенно неожиданно (по крайней мере, для меня) стали вести себя именно так. По средам и пятницам они посещали встречи Финансового общества, по понедельникам – мероприятия по налаживанию контактов с Инвестиционным обществом. Они использовали фразы, почти полностью состоящие из трехбуквенных аббревиатур – ABS, IBD, CDS, CDO, M&A[13] – и говорили о «продажах и трейдинге» и «секьюритизации». По какой-то необъяснимой причине многие появлялись на лекциях в деловом костюме. Молва гласила, что некоторые студенты – неизменно высокие, широкоплечие, идеально причесанные, носящие костюмы, неясной-национальности-но-однозначно-из-состоятельных-семей – уже получили чудесную практику в Goldman Sachs, Deutsche Bank, JPMorgan или Lehman Brothers. По слухам, некоторых даже зачислили в штат.

Все студенты начали подавать заявления на такую практику. Не одно или два, а пятнадцать-двадцать, а то и больше. По университету гуляли спекулятивные вопросы с собеседования, которые якобы задавали какому-то мифическому студенту с факультета статистики или международных отношений. Широко распространилось убеждение, что кандидата, скорее всего, спросят, сколько лысых людей было в штате Виргиния. Одному студенту якобы дали пять секунд на вычисление произведения 49 X 49. Все студенты старательно записывали результат – естественно, 2401. В непредсказуемых местах в кампусе начали спонтанно возникать необъяснимо длинные очереди. Обычно большинство стоящих там студентов не могли уверенно ответить на вопрос, за чем они, собственно, стоят. Но, может быть, в конце кто-нибудь получит практику. Может быть, появится возможность наладить какие-то контакты. В библиотеке около компьютеров стали образовываться большие группы из примерно двух десятков студентов, вооруженных калькуляторами; они называли цифры и буквы, сообща проходя онлайновые численные тесты банка Morgan Stanley.

Я понятия не имел, как реагировать на эти масштабные перемены в отношении, подходе и приоритетах окружавших меня студентов. Многие из них вообще прекратили посещать лекции, а все свои время и энергию посвящали искусству налаживания контактов, поиску работы, изучению лексикона и аббревиатур мира финансов. Казавшаяся ранее успешной стратегия – просто приходить на лекции и семинары и досконально разбираться в материале курса – выглядела мучительно недостаточной и наивной.

В смятении я обратился к одному из немногих хороших приятелей, которые появились у меня на первом курсе – выросшему в Британии высокому красивому словенцу по имени Матич, который учился со мной на математическом факультете. Хотя Матич не перешел на «строгий деловой костюм», как многие другие студенты, его манера одеваться заметно изменилась. Он был членом всяких финансовых обществ. Сыпал аббревиатурами. Подавал заявления. Ходил на собеседования. Посещал разные мероприятия.

Я спросил Матича, что могло случиться летом, если в студенческом сообществе произошли такие крутые перемены.

– Ты о чем, Гэри? Разве не знаешь? Второй год – это год практики!

Так что здесь я изложу, как это работает. По крайней мере, перескажу вам сейчас то, что сообщил мне тогда Матич.

Все студенты ЛШЭ хотят работать в Goldman Sachs. Или в Deutsche Bank. Или в Morgan Stanley. Или в JPMorgan. Или в UBS.

И не только все студенты ЛШЭ, но и все студенты Имперского колледжа Лондона. А также все из Уорика. И, естественно, все из Ноттингема, Дарема и Бата[14]. Кроме того, попасть в эти банки желают люди из Манчестера и Бирмингема, но у них нет шансов – ну, если, конечно, они не знакомы с кем-нибудь из этой отрасли. Студенты из Оксфорда и Кембриджа тоже хотят там работать – по крайней мере, те, кто не настолько богат, чтобы совсем не работать.

Для всех этих желающих не хватит рабочих мест. Даже близко. Кроме того, не все занятия одинаковы. Самая лучшая работа – это «продажи и трейдинг». Там самый удобный график работы (всего двенадцать часов в день, и к тому же есть выходные), а также можно заработать деньги в кратчайшие сроки – при условии, что вы хорошо работаете. Если вы остались без продаж и трейдинга, вам придется работать в IBD, M&A или еще где-нибудь, вкалывая по сто часов в неделю, пока ваша душа не сдохнет – а потом продолжать. Если и это не получится, придется заниматься «консалтингом».

Я понятия не имел, что такое консалтинг. Судя по тому, как Матич произнес слово, эта штука могла оказаться чисткой туалетов.

Если у вас нет связей, то без практики вы не устроитесь на работу, а единственное время для такой практики – сейчас. Если вы не получите практику после второго курса, ее придется проходить после третьего. Однако после практики половине практикантов предлагают полноценную работу через год; так что если вы проходите практику только после третьего курса, то вам грозит год безработицы. Впрочем, в реальности это чисто теоретическое рассуждение, потому что ни один инвестиционный банк не возьмет практиканта на работу в конце третьего года – там будут считать, что на втором курсе от вас все отказались, а такой специалист никому не нужен.

– Вот так. Все или ничего. Сделай или умри. Сейчас решается твое будущее. Забудь про свою математику и экономику. Ты должен знать, что такое CDS. Что такое M&A. Что такое IBD. Как ты можешь этого не знать, Гэри? Все знают! И тебе нужно рассылать заявления. На потенциальную практику подается дико много заявлений, а у тебя нет никаких связей. Твоя единственная надежда получить ее – написать как минимум в тридцать банков. Сколько заявлений ты уже подал? Ни одного?!

Ни одного. Я пропал.

Я мог заниматься математикой. Мог заниматься экономикой. Но в этом новом мире аббревиатур у меня не было ничего. Когда учителя в школе говорили мне: «Усердно учись, хорошо сдавай экзамены, и ты получишь хорошую работу», я верил в это. Идиот. Глупец.

Матич – добрый парень, хотя и немного горячий. Он пожалел меня и взял с собой на мероприятие какого-то финансового общества под названием «Как Получить Работу в Инвестиционном Банке».

На встречу, проходившую в одном из старых просторных светлых лекционных залов ЛШЭ, явилась куча народу. Выступал бывший банковский специалист по инвестициям, который выглядел так, словно он только что выбрался со съемок в массовке в голливудском фильме про Уолл-стрит. Костюм в тонкую полоску, зализанные назад волосы, высокий рост.

Его речь показалась мне потоком сознания на тему упорного труда; этот монолог испещряли слова и аббревиатуры, которые к тому моменту я уже точно где-то слышал, но все еще не запомнил их значения – словно оратор говорил на языке, который я изучал в школе, но так и не освоил до конца. Он без устали носился по сцене и вещал с невероятным пылом. Из этого выступления я вынес довольно простой посыл: читайте все, заучите эти аббревиатуры и их значения, обзаводитесь связями, подавайте заявления, всегда работайте, не спите. Не уверен, что выступающий хотел сказать именно это. Я ушел со встречи в глубокой депрессии.

К разочарованию Матича (и в какой-то степени к моему собственному), я не стал подавать заявления на практику. Не мог этого сделать. Всегда плохо запоминал аббревиатуры. Это чересчур тяготило мою душу. Кроме того, процесс подачи заявления начинался с составления резюме и сопроводительного письма. Остальные готовились к этому лет с четырех. Казалось, все они пересекали Сахару, или возглавляли программу Junior United Nations, или играли на гребаном гобое в Альберт-холле[15], или совершили еще что-нибудь в этом роде. Мое же резюме включало шесть лет работы разносчиком газет, один год неудачного грайма и два года взбивания подушек в магазине диванов рядом с очистными сооружениями в Бектоне. И какой смысл такое подавать?

Меня спасло второе изменение обстановки – столь же неожиданное и необъяснимое. Когда я вернулся в университет на второй курс, люди внезапно узнали, кто я. Студенты, которых я не видел никогда в жизни (иногда даже из клана владельцев деловых костюмов), подходили ко мне в библиотеке и вступали в разговор. Какой-то китаец физически остановил меня в коридоре, молча грозно осматривал меня с ног до головы около десяти секунд, не произнес ни слова и просто ушел. В другой раз высокая европейская девушка с непонятным акцентом и фантастическими волосами попросила позаниматься вместе. Все это не имело никакого смысла.

В растерянности я обратился с этой головоломкой к своему другу и сокурснику Сагару Малде – высокому поджарому индийцу, приехавшему из Кении; отец этого парня с удивительно выраженным акцентом заправлял производством мыла во всей Восточной Африке.

– Естественно, они же знают! – воскликнул Сагар, словно это было очевидно. – Они знают, как ты сдал экзамены.

Этот ответ не прояснил ситуацию полностью. Мои оценки были хороши, но, насколько я знал, их не обнародовали, и к тому же они не могли сравниться с топ-результатами в университете. К примеру, у того же Сагара баллы были значительно лучше.

– Разумеется, Гэри, – благожелательно ответил он, когда я задал ему этот вопрос, – ведь никто не ожидает от тебя такого.

Сагар – прекрасный человек, мы до сих пор добрые приятели. Но тогда его слова меня по-настоящему шокировали. Сколько себя помню, я всегда демонстрировал хорошие результаты в математике. О моих математических способностях знали все люди в начальной школе, все люди в средней школе. Время от времени я участвовал в турнирах и обычно побеждал. Учителя, семья, друзья – все ждали от меня успехов. Я сам всегда ожидал от себя успехов. Возможно, кто-то завидовал, но никто никогда не удивлялся.

Но бесцеремонное замечание Сагара заставило меня впервые осознать то, что раньше даже не приходило мне в голову: многие богатые люди считают, что бедняки являются тупицами. Лекции первого курса по экономике посещают более тысячи студентов ЛШЭ. Я – сидевший в первом ряду, в спортивном костюме, с рюкзачком Nike, задававший вопросы с характерным акцентом Восточного Лондона – в глазах остальных, в целом более состоятельных студентов явно выглядел несколько забавным, но не представляющим реальной угрозы сокурсником. Мои результаты первого года все перевернули.

Я немного повертел эту мысль в мозгу и задался вопросом, что делать. Тут же решил, что покажу им: мы – парни в спортивных костюмах – вовсе не обязательно дураки. Пусть я не знал, что такое CDS, но зато при необходимости мог применять математику. Мы покажем им, да, мы покажем им. Покажем этим парням, на что мы способны.

Так что пока остальные рассылали заявления в 37 инвестиционных банков, я принялся довольно экстравагантно демонстрировать всем, кто меня слушал, насколько хорошо я знаю экономику, а особенно математику. Впервые в жизни я начал тратить на учебу свободное время. Задавал массу вопросов преподавателям. Спорил с ними, когда они ошибались. Честно говоря, я не знал, каким образом это поможет мне в карьере (и поможет ли вообще), но в действительности я об этом уже особо не задумывался. Я просто хотел дать им понять, что они не лучше нас. Потому что они в самом деле не лучше.

Так или иначе, но однажды произошла странная штука. В библиотеке ко мне подошел долговязый паренек с Севера, из Гримсби, – выше на шесть дюймов[16], густая копна черных волос, неопрятный деловой костюм. Его звали Люк Блэквуд, он был на курс старше и занимался математикой.

– Гэри – это ты? – спросил он, и я ответил утвердительно. – Слушай, у Ситибанка на следующей неделе проходит мероприятие. Оно называется «Торговая игра», но фактически это математическая игра. Если победишь, тебя пригласят на национальный финал, а если выиграешь и там, то получишь практику. Я слыхал, что ты недурственно разбираешься в математике. Тебе стоит пойти.

До этого мы не были знакомы, но сейчас Люк сел рядом, назвал дату и время конкурса, вкратце объяснил правила игры. Я ничего не знал о трейдинге, но, как заметил мой собеседник, это и не требовалось: по сути, это выглядело относительно простой математической игрой. Показав мне, как все работает, Люк встал и ушел, оставив меня с мерцающим компьютером и несколькими наполовину исписанными листами формата А4 с домашним заданием по математике.

Не знаю почему – может быть, просто из-за самомнения и самонадеянности, – но я сразу же проникся уверенностью, что выиграю. Пусть я ничего не знал о CDS, CDO или ценных бумагах, обеспеченных активами, но я разбирался в играх и разбирался в математике. Мне показалось, что передо мной наконец-то замаячил тот путь в Сити, где не требовалось играть на гребаном гобое. Здесь, наконец, были равные для всех условия, реальное соревнование. И я знал, что смогу там победить. Я отложил учебники и закрыл домашнее задание. Открыл электронную таблицу и приступил к расчетам математических принципов игры.

Первый раунд «Торговой игры» состоялся уже через несколько дней после разговора с Люком. Всего лишь второе финансовое мероприятие в моей жизни. Стоял теплый осенний вечер, и, хотя игру не рекламировали (во всяком случае, я ничего такого не видел), около одного из больших офисных зданий ЛШЭ извивалась очередь среднего размера. Обычная очередь для финансовых сообществ типа ЛШЭ: интернациональное попурри из китайцев, русских и пакистанцев, а также куча других людей, акцент и одежда которых говорили скорее о трастовых фондах, нежели о какой-либо конкретной национальности.

У меня имелось преимущество перед этими людьми, и я знал это. Мне предварительно объяснили правила игры, а им – нет. Это было несправедливо, но жизнь – несправедливая штука. Видит бог, этим парням объясняли множество других правил, которые мне никогда не узнать. Похоже, первое преимущество в моей жизни. Пока очередь текла, я наслаждался этим ощущением – некая вибрация в пальцах рук и ног.

Очередь из алчущих молодых начинающих трейдеров вливалась в большое помещение с высокими потолками без окон – какой-то лекционный зал в недрах здания, куда я раньше никогда не заглядывал. Нас поделили на группы по пять человек и усадили за отдельные столы. Перед большим флипчартом[17] в передней части комнаты стоял внушительный сияющий мужчина. Первый трейдер, которого я видел в своей жизни. Вот, значит, как должны выглядеть трейдеры, подумал я.

Как только мы расселись, трейдер приступил к объяснению правил. Поскольку я с ними уже ознакомился, у меня было время понаблюдать за ним. Он двигался медленно, весомо и грузно. Безмятежно улыбался и разглядывал толпу яркими глазами, по очереди всматриваясь в каждого студента. Казалось, что от него, как дым от свечи, по залу змейкой расплывалась уверенность. Какая-то густая липкая темнота, но в то же время резкая сияющая яркость, как патока в стеклянной банке, и в придачу ко всему – широченная, бесконечная, жемчужно-белая улыбка. Что-то в этой темной липкой уверенности перенесло меня домой в Илфорд. К крутым парням в школе, которые стали наркодилерами и превращали десять фунтов в сто, продавая пакетики. Но здесь я встретился с глубиной, которой не видел в Илфорде. С тем, что я начал замечать в ЛШЭ. С уверенностью человека, который побеждает – не только сегодня, но и завтра. С уверенностью человека, который знает, что не может проиграть. Каким-то образом я чувствовал, что это дело как раз для меня – хотя в тот момент ничего не знал о трейдинге.

Но сначала требовалось выполнить работу. Требовалось выиграть соревнование.

Как я собирался это сделать? Ну, для начала нужно понять суть игры.

Предполагалось, что она должна имитировать процесс торговли, но фактически это была просто игра с числами.

Там использовалась специальная колода из 17 карточек с разными числами. На случай, если вы захотите сыграть сами, сообщу, что в колоде имелись –10, 20, а также все числа от 1 до 15. Каждый игрок получает карту, смотрит на нее, а еще три карты кладутся в центр стола лицом вниз. Игра заключается в том, что участники играют друг против друга, делая ставки на то, какой окажется сумма значений восьми использованных карт (по одной у каждого из пяти участников и три карты в центре).

Концептуально это можно представить так: вы покупаете и продаете некий актив, а общая стоимость этого актива – сумма задействованных карт. Ваша информация ограничена: вы знаете только свою карту, плюс по ходу игры поступает дополнительная информация (карты в центре стола). Если вам досталась одна из старших карт (например, 15 или 20), то это дает вам инсайдерскую информацию, что сумма, вероятно, окажется достаточно большой, поэтому вы предпочтете ставить на то, что общий результат будет высок. Наоборот, если число на вашей карте мало́ (например, –10), вы, вероятно, захотите поставить на низкую сумму. Если же вам выпала какая-то средняя карта (например, 6 или 7), то, полагаю, вам придется что-то придумывать.

В основном именно система ставок и сделала эту игру «Торговой игрой», то есть моделированием трейдинга – потому что ее разработали для имитации того, как трейдеры делают ставки на рынках: «предложение цены другим участникам»[18] и «принятие цены, предложенной другими участниками»[19] на «двусторонних рынках»[20].

Позвольте мне коротко наметить в общих чертах, как происходит торговля на финансовых рынках. Пусть какой-нибудь солидный клиент – например, пенсионный фонд, хедж-фонд[21] или крупная корпорация – желает что-нибудь купить или продать. Товаром может выступать что угодно, но для определенности предположим, что они хотят купить 10 миллионов британских фунтов за американские доллары. Как правило, они не звонят в какой-нибудь банк со словами: «Привет, я хочу купить десять миллионов британских фунтов за доллары США». Они не поступают так по двум соображениям:

1. Если трейдер узнает, что вы хотите купить британские фунты, он, вероятно, попытается поднять цену на них.

2. Если трейдер узнает, что вы хотите купить британские фунты, он может даже выйти на рынок и быстро скупить значительное количество фунтов в надежде поднять их рыночную цену, а потом продать вам фунты по этой более высокой цене. Это называется «опережающей[22] сделкой»; во многих случаях подобные штуки незаконны, но такое часто случается.

То есть если вы являетесь покупателем, вам не хочется сообщать трейдеру, что именно вы желаете приобрести, до самого момента, когда появится реальная возможность покупки. Чтобы избежать этого, вы говорите: «Привет, дайте мне цену на десять миллионов фунтов».

Когда вы произносите такую фразу, трейдер (теоретически) не знает, хотите ли вы покупать или продавать. Соответственно, он должен назвать вам две цены – ту, по которой вы можете купить, и ту, по которой вы можете продать. Это известно как «двусторонняя котировка» (или «двойной курс»), и именно так работают почти все крупные финансовые рынки. Подумайте над этим. Вы сталкивались с чем-то подобным у пункта обмена валюты в аэропорту: там указывается цена, по которой здесь покупают фунты за доллары, и цена, по которой продают фунты за доллары. Разумеется, цена покупки всегда ощутимо ниже цены продажи. Именно на этом зарабатывают пункты обмена валюты. Таким же образом зарабатывают и трейдеры.

Ровно так же функционировала и «Торговая игра» Ситибанка. Любой игрок мог в любой момент спросить другого игрока: «Какова ваша цена?»; спрошенный участник должен был назвать двойной курс со спредом (разница между ценой покупки и ценой продажи), равным 2.

Итак, представим, что вы – начинающий, алчущий денег молодой трейдер, студент ЛШЭ, играющий в эту игру. Вы сидите за столом в дорогом костюме, купленном вашим отцом из китайского политбюро за большие деньги у лучшего портного в Лондоне. Крупный и крайне уверенный в себе мужчина быстренько объясняет вам правила, с виду довольно простой математической игры, и вдруг какой-то мелкий, агрессивно выглядящий пацан в белом худи с синим носорогом поворачивается к вам и с совершенно невразумительным акцентом спрашивает: «Какова ваша цена?»

Что вы сделаете?

Для большинства студентов ЛШЭ, хорошо знающих экономику, математику и статистику, ответ очевиден. Вы смотрите на карту в своей руке, прикидываете возможные карты в колоде и производите простой статистический расчет, чтобы вычислить математическое ожидание («ожидаемое значение») общей суммы карт. Это несложно: среднее значение одной карты в колоде составляет 7,65[23]. В игре восемь карт, поэтому средняя сумма чисел на них 7,65 × 8 = 61,2. Одну карту вы знаете, и если число на ней очень большое или очень маленькое, то ожидаемое значение сдвинется – соответственно, вверх или вниз. Если у вас на руке 20, то ожидаемое значение суммы равно 68. Возможно, вам кажется, что должно получиться что-то вроде 73, поскольку 20 превосходит 7,65 примерно на 12; однако наличие у вас карты с числом 20 означает, что двадцатки больше ни у кого нет, поэтому математическое ожидание увеличивается только на 7. Аналогично, если у вас на руке –10, то ожидаемое значение суммы равно 51,2.

Все эти вычисления крайне просты, и проделать их несложно. Каждый игрок за столом способен это сделать.

Но это глупо. И я объясню вам почему.

К этому моменту я уже целый год проучился с математиками, экономистами и финансистами из ЛШЭ. Я знал, как они мыслят, и понимал, что они будут действовать именно таким образом. Представьте, что вы играете в эту игру. Пусть у одного парня за вашим столом на руках 20, и он сразу же начинает давать котировку 67–69 (вспомните, что в этой ситуации ожидаемое значение для него равно 68). Предположим, что у другого парня –10, и он, соответственно, начинает давать 50–52. Что делать вам?

Прежде всего, вы немедленно понимаете, что у одного парня –10, а у другого 20. Первыми же словами они раскрыли вам свои карты. Но суть даже не в этом. Суть в том, что вы можете пойти к парню 50–52 и поставить на то, что сумма будет больше, чем 52. Затем вы можете обратиться к парню 67–69 и поставить на то, что сумма будет меньше 67. Покупайте за 52; продавайте за 67. Эти две ставки сразу же взаимно уничтожаются, а вы получаете прибыль в размере 15. Это происходит независимо от того, какова фактическая сумма в игре, – совершенно безрисковая прибыль в 15. Затем вы все повторяете.

Теперь, если другие участники умны, они осознают, что вы получили быструю прибыль. Они поймут, что глупо предлагать продавать что-то по 52, когда другой джентльмен предлагает купить это по 67. Если остальные игроки умны, они сообразят, что этот мелкий тип в толстовке с носорогом за первую минуту 15 раз запросил цену и уже получил гарантированную прибыль в размере 100. Они решат, что, возможно, этот парень знает, что делает. Они подумают, что, возможно, им стоит подстроиться.

Но люди, которые изучают экономику в ЛШЭ и посещают мероприятия Финансового общества, не умны. Вернее, они умны, но по-другому. Они умеют пользоваться калькулятором и хорошо работают с электронными таблицами. Дайте им красивый галстук и бокал вина, посадите в комнату с кадровиком Deutsche Bank, и они вполне смогут поддержать блестящую беседу. Но заставьте их играть в карточную игру с быстро говорящим парнем из Восточного Лондона, у которого имелось три дня, чтобы разобраться в игре, – и до них, скорее всего, не дойдет, что они проигрывают, пока не станет слишком поздно.

Вот так я и выиграл соревнование. Покупая по низкой цене, продавая по высокой, покупая по низкой, продавая по высокой, покупая по низкой и снова продавая по высокой. Это было просто анекдотично. Остальные участники едва отрывали взор от своих калькуляторов. Пока они вычисляли свои математические ожидания, я просто складывал очки в мешок.

Хотя это всего лишь математическая игра, вы узнаёте несколько вещей о рынках.

1. Отдельные трейдеры не устанавливают цену. Даже если вы считаете, что товар стоит 60, вы не предложите купить его по 59, когда все остальные продают его по 50. Если другие люди продают этот товар по 50, то максимум, который вы можете предложить, – 50–52. Нет смысла предлагать купить по 51, если кто-то другой продает по 50. Это демонстрирует одну интересную вещь: трейдер должен озвучивать не ту цену, которую он считает справедливой, а ту, которую считают справедливой остальные.

2. Следовательно, если вы запросите цену у десяти разных трейдеров, вы не получите разброс цен: все ответы должны оказаться примерно одинаковыми. Это справедливо, даже если эти десять трейдеров имеют совершенно разные мнения, какой должна быть цена на самом деле.

3. Если вам кажется, что другой парень знает, что делает, и он зарабатывает кучу денег, а вы не имеете представления, что вам делать, то, возможно, стоит просто скопировать действия этого парня.

4. Пункт 3 – основная движущая сила для большинства финансовых рынков.

Я понимаю, что первый раунд конкурса нельзя было считать честным соревнованием. Мне рассказали правила за три дня до его начала, а все остальные участники познакомились с ними только в день игры. Я понимаю, что это, очевидно, сыграло большую роль в моей победе, и в конечном итоге эта игра оказалась первым этапом в получении той работы, которая со временем сделала меня миллионером. Я знаю, что справедливостью тут не пахло. Но, честно говоря, мне плевать. Остальные парни в том зале позже стали миллионерами, потому что их отцы были миллионерами. Некоторые стали трейдерами, потому что их отцы были трейдерами. Мой же отец работал на почте, и у нас дома не было даже письменного стола, где я мог бы делать домашнее задание по математике. Полагаю, стоит пользоваться лазейками там, где они вам доступны. Я подошел к трейдеру и пожал его огромную руку.

– Хорошо сработал, – сказал он. – Увидимся в финале.

– Спасибо, – ответил я. – Увидимся.

Между «Торговой игрой» в ЛШЭ и национальным финалом прошло примерно три недели, и за все это время я вряд ли появился хотя бы на одной лекции или семинаре. То же было и с Матичем. Я обучил всех своих друзей и на три недели укрылся в одном из залов библиотеки, играя со всеми желающими. Когда партнеров не находилось, я составлял электронные таблицы и заучивал их наизусть. Это была просто какая-то дурацкая игра с числами, которую придумал кто-то из Ситибанка. К моменту финала я, должно быть, стал выдающимся мастером в ней.

Финал проводили в небоскребе Ситигруп Тауэр, который на тот момент (в 2006 году) входил в тройку самых высоких зданий в стране; этот треугольник составляли также HSBC Тауэр и главное здание в Канэри-Уорф с мигающим куполом в виде пирамиды. Именно эти небоскребы я видел на горизонте между фонарными столбами в конце улицы в Илфорде. Казалось, что это судьба. Но мне все равно требовалось победить.

К финалу теплая ранняя осень сменилась холодной ранней зимой. Я надел темно-синюю клетчатую рубашку и широкий желто-синий галстук. Я носил его, когда взбивал подушки в DFS. Уже стемнело, когда я отправился на метро из ЛШЭ в Канэри-Уорф. Поезда Юбилейной линии звучали совсем не так, как те, что каждое утро мчались мимо моей кровати. При ускорении и торможении они издавали спиральный, жужжащий, восходящий звук. Они звучали по-новому. Звучали высокотехнологично. Для меня они всегда звучали как деньги.

Игра проходила на одном из верхних этажей. Зимним вечером с такой высоты Лондон кажется всего лишь огромной массой окон и сияющих фонарей. Ребенком я каждый день смотрел на эти небоскребы, и в какой-нибудь другой день мне могла прийти мысль выглянуть в окно и попытаться найти свой дом. Однако сегодня мне было не до видов; мой мозг переполняли цифры. К тому же я все равно не знал, в какую сторону смотреть.

Перед игрой организаторы устроили мини-фуршет с шампанским и канапе. Я не знал, что такое канапе, и не употреблял шампанского. Остальные кандидаты перемешались с присутствующими трейдерами; раздавался негромкий смех. Возможно, они смеялись над CDO. Но я не прислушивался. Я пришел ради чисел. По пять участников от каждого из пяти университетов: ЛШЭ, Оксфорда, Кембриджа, Дарема, Уорика. Подозреваю, что для Ситибанка другие университеты не имели значения. Двадцать пять участников, включая меня, и теперь я играл со всем контингентом ЛШЭ. Мне нравились мои шансы.

Мы расселись за столами. Пока грузный улыбающийся трейдер – тот самый, что вел первый раунд в ЛШЭ, – выдавал мотивационные фразы, я оценивал игроков за своим столом. На этот раз мне требовалась совершенно иная стратегия. Все присутствующие участвовали в первом раунде и показали достаточно хорошие результаты, раз уж прошли дальше. У них должно хватать сообразительности, чтобы понять: бессмысленно назначать цены, которые расходятся с ценами других игроков. Это означало, что на этот раз мне не удастся заработать легкие деньги, просто покупая у одних игроков по низким ценам и продавая другим по высоким.

Однако сам по себе тот факт, что игроки понимают, почему глупо объявлять далекие друг от друга котировки, порождал новые возможности. Во время своих упорных тренировок я осознал, что для большинства участников характерна жесткая решимость строго придерживаться тех цен, что звучат вокруг, и игроки лишь незначительно отклоняются от них. Они отслеживали их в основном на слух: слышали оглашаемые цены и держали поблизости свои собственные. Это давало возможность манипулировать тем, что заявляли другие игроки, – я просто называл цену очень громко. Игра шла в стиле «полная неразбериха» (во многом как на настоящих рынках), так что, если цены держались на уровне 62–64, зачастую было достаточно громко заявить 58–60, чтобы цена снижалась примерно до этого уровня. Еще одна возможность установить уровень цены – назвать ее в самом начале игры, и опять же громко.

Это давало мне новую, потенциально прибыльную стратегию. Если у меня в руках находилась высокая карта (то есть карта с большим числом), я начинал игру с низкой цены. Это относительно простой блеф – я показываю, что у меня маленькая карта, следовательно, общая сумма уменьшается, и я могу покупать у некоторых игроков по низкой цене, поскольку все начинают придерживаться моей первоначальной низкой цены. Разумеется, здесь кроется риск: если другие участники поймут, что я блефую, то они просто купят у меня по низкой цене и продолжат торговлю по высокой. Здесь я рассчитывал на относительно простую идею, на которую меня натолкнул несколькими неделями ранее мой друг Сагар Малде: богатые люди ожидают, что бедные – тупые. Если человек, который выглядит и говорит так, как я, начинает игру, объявляя чрезмерно низкую цену, то, скорее всего, другие игроки не увидят здесь сложного блефа, а решат, что этот простофиля легко раскрыл свою руку.

Дальнейший план состоял в том, чтобы просто постоянно спрашивать цены у других игроков с целью вычислить их стратегии и их руки. Тут я опирался на информацию, полученную от игроков из ЛШЭ: большинство из них не рассчитывали на победу в турнире, а собирались использовать финал как возможность для налаживания связей. Поэтому я предполагал, что большинство игроков применит относительно бесхитростную стратегию – котировать чуть выше среднего с высокой картой и чуть ниже среднего с низкой. Некоторые называли нейтральную цену, чтобы не раскрывать информацию, но такое случалось редко. Блефовали совсем мало. Вспомните, что эти ребята являлись студентами-экономистами, а не игроками в покер.

Ключевой посыл здесь заключается в том, что современные экономисты – в основном математики, а не великие мыслители или игроки. Другие студенты играли с помощью калькуляторов, а пока они занимались подсчетами, я манипулировал их слухом и читал по их глазам. Сначала громкий блеф, затем быстрая оценка интеллекта, уровня сложности и вероятной карты всех остальных игроков. После этого я решал, хочу ли я покупать (ставка на то, что сумма будет большой) или продавать (ставка на то, что сумма будет маленькой). Когда я был покупателем, то опускал цену, громко выкликая маленькие числа и активно покупая у других игроков на этом низком уровне. Когда я был продавцом, поступал наоборот.

Эта стратегия прекрасно сработала, и после пяти игр я вышел в большой финал – финал финала. Осталось всего пять игроков. На кону одна практика. Хорошие шансы.

Наша пятерка перебралась за центральный стол, а выбывшие из игры участники набрали канапе и собрались вокруг в качестве зрителей.

Я оценил оставшихся игроков. С большинством из них я уже пересекался за одним столом в предыдущих играх. Все они были хороши, быстро улавливали движение цен и неплохо знали математику; однако, на мой взгляд, ни одному из них не хватало сообразительности, чтобы блефовать или раскусить блеф. Я решил, что мои шансы велики.

После раздачи у меня оказалась –10. Хорошая карта. Число –10 дальше всего от среднего значения, а поэтому такая карта сильнее всего способна изменить общую сумму в игре. Естественно, это верно только тогда, когда другие участники не знают о наличии у вас этой карты. В противном случае они тут же начнут снижать свои цены, и вы не сумеете извлечь выгоду. Это еще одно общее правило торговли: вам не обязательно зарабатывать деньги на том, что вы правы; можно зарабатывать на том, что вы правы, когда другие ошибаются.

Я не стал менять стратегию и сразу же заявил высокую цену. Если я сумею продержать высокую цену на протяжении всей партии, то, хочется надеяться, смогу «продавать» по высоким ценам постоянно, выжимая максимум из своей карты –10.

Удивительно, но первый игрок не стал мне «продавать», несмотря на мою высокую цену. Я спросил его цену, и она оказалась еще выше. Этим он наверняка выдает себя: у него высокая карта.

Я спросил трех других игроков, и все назвали высокие цены. Похоже, у всех на руках достаточно высокие карты. Это означало, что сумма будет большой без учета моего числа –10, поэтому, чтобы получить какую-то прибыль, я должен задирать цену. Я стал предлагать все больше и больше, говорить все громче и громче – до тех пор, пока, наконец, игроки не начали продавать мне. Я сумел поднять цену еще немного, а затем начал активно продавать сам. При подобной цене и с –10 в руке проиграть практически невозможно. Хитрость заключалась в том, чтобы громко называть высокие цены, толкая рынок вверх, словно я агрессивный покупатель, а на самом деле продавать, спрашивая котировки у других игроков. В хаосе и шуме игры другие игроки не могли уследить за тем, кто покупает и продает по их собственным котировкам, в то время как постоянно повторяющиеся звучащие числа оказывали мощное влияние на цену.

Я начал делать много ставок «на продажу», уверенный, что при такой цене почти наверняка итоговая сумма окажется намного меньше. Настало время перевернуть первую из трех центральных карт. Это была 13.

В данной ситуации не очень хорошее для меня число. Оно существенно больше, чем среднее значение 7,65, и увеличивает математическое ожидание суммы всех карт примерно на 3. С учетом значительного количества ставок «на продажу» в моей игровой карточке хорошей новостью это не назвать. Но все же у меня в руке имелась карта –10, о которой никто не знал, а цены держались высоко. Математика была на моей стороне. Я воспользовался этой возможностью, чтобы задрать цену еще выше, и продолжил продавать.

К моменту открывания второй центральной карты я заполнил ставками «на продажу» две игровых карточки. На второй карте оказалось число 14.

Возможно, здесь мне следовало насторожиться, но я этого не сделал. Кроме того, у меня не было на это времени. Мне требовалось, чтобы общая сумма оказалась маленькой – в противном случае моя карьера шла псу под хвост, и, хотя сумма не казалась потенциально небольшой, я не собирался позволить этому факту остановить меня. Я поднял цену и начал продавать еще агрессивнее, по еще более высокой цене. К концу игры я накопил около 300 продаж.

Открылась последняя карта. 20. Перевернули свои карты и остальные игроки. 10, 11, 12, 15. Просто невероятно. У меня –10, а остальные семь карт в партии оказались наибольшими из возможных. Вероятность того, что это произошло случайно, равна 1/11440[24]. 0,0087 %. Игру явно подстроили.

Я не знал, что делать в этой ситуации. Кровь в моих жилах на мгновение застыла. А вот толпе это понравилось. Остальные игроки, разумеется, радовались: я устроил столько продаж, что их игровые карточки представляли собой бесконечную череду покупок. И цена в итоге оказалась сверхвысокой. Кто все это подстроил? Зачем? Что это могло означать?

Стол опустел, игроки растворились в толпе. Трейдеры и другие сотрудники Ситигруп собрались в задней части комнаты, чтобы подсчитать баллы.

– Мне жаль, дружище. – Это Матич положил мне руку на плечо. – Это непруха. Ты сделал все что мог.

Не помню точно, что я тогда ответил. Может быть, и вообще ничего.

Минут пять казалось, что комната тает и расплывается. Я обнаружил у себя в руке бокал шампанского с теми мелкими пузырьками, которые появляются из ниоткуда, взмывают вверх и вроде бы никогда не заканчиваются. Что только что произошло? Кто это устроил? Зачем меня надули?

Вскоре трейдер шагнул в центр зала; огромная харизматичная фигура сразу же заставила толпу замолчать. Вокруг него образовалось свободное пространство.

– Я хотел бы поблагодарить всех вас за игру, – заявил он, и его громкий американский голос вернул меня в помещение. – Мы подсчитали баллы, и я могу объявить победителя.

Я не помню точно счет у других игроков. Мой был меньше, чем минус тысяча. Это… скажем так, ничего хорошего. По правде говоря, я не испытывал неловкости. Если не стреляешь, то и не попадаешь, понимаете?

Прочитав результаты, грузный трейдер объявил победителя. И прозвучало мое имя. Победителем оказался я. Я выиграл.

Я в трансе шагнул вперед.

Пожав мне руку, трейдер обратился к толпе.

– Результаты Гэри в предварительных играх настолько превосходили баллы всех остальных, что мы решили проверить его. Хотели посмотреть, как он отреагирует, когда все оборачивается против него, поэтому подстроили расклад в финале. Важно знать, будет ли трейдер держаться или сдастся и отступит. Гэри, ты держался, и мы рады это видеть. Молодец!

Трейдер снова протянул мне свою громадную руку, и я пожал ее.

– Я Калеб Цукман, увидимся в отделе.

В тот вечер было холодно, но мы с друзьями пошли пить в парк. Я основательно набрался, так что в памяти мало что осталось. Но одну вещь помню четко. Я очень быстро мчусь, и холодный воздух хлещет мне в лицо. Я обнимаю приятеля за плечи.

– Я стану миллионером! – ору я. Ору ему в лицо, и он смеется. – Я стану миллионером!

Однажды в начале марта 2007 года я проснулся до восхода солнца.

В родительском доме не было душа. У нас имелся маленький резиновый шланг, который до сих пор можно купить в Argos[25] за 6 фунтов. Я подсоединил его к крану и окатился, сидя на холодном утреннем пластике ванны. Не успел я закончить, как в дверь ванной постучал отец. Он тоже обычно начинал работать рано.

Я вытащил старую одежду, в которой работал в DFS. Темно-синяя рубашка, широкий желто-синий галстук. Поверх всего этого надел дешевый черный плохо сидящий костюм, купленный в Next[26] или в подобном магазине. Уложил волосы с помощью геля и вышел из квартиры. В это время еще темно.

Я вырос в Илфорде, но ближайшая станция называлась Севен-Кингз. Зимой, пока солнце не взошло, все утренние пассажиры стоят здесь в темноте и дрожат в ожидании поезда. В воздухе заметен белый парок от их дыхания. Именно такой поезд проезжал мимо моей спальни. Я пытался разглядеть свое окно, но не преуспел.

Пересадка в Стратфорде на Юбилейную линию. Снова этот циклический, вьющийся, жужжащий звук, и поезд ныряет под землю, направляясь теперь к Канэри-Уорф. В тот день – в марте 2007 года – мне было всего двадцать лет, и этот звук подействовал на меня по-другому. В тот день он стал звучанием будущего.

Перед станцией Канэри-Уорф поезд уходит под землю. Станции на линии тогда были новыми, а огромная просторная Канэри-Уорф отличалась безумно высоким потолком – словно какой-то подземный собор. Вы могли смело утверждать, что с поездов на платформы сходят банковские работники. Дорогие безликие стрижки. Дорогие безликие рубашки. Длинными прямыми рядами они шагали по платформе к выходу. Я вклинился в один из рядов и двинулся вместе со всеми.

Оставив станцию за спиной, направляюсь к нужному зданию; я вижу его в первых лучах рассвета. Это Ситигруп-Центр – 42-этажный небоскреб из темно-серой стали и стекла, являющийся южной вершиной треугольника из небоскребов в центре квартала Канэри-Уорф. В то время на вершине здания красовалось слово CITIGROUP, выписанное громадными красными светящимися буквами, а рядом горел маленький красный зонтик. По какой-то неизвестной мне причине зимой по утрам и вечерам от верхушек этих зданий исходит густой белый пар. Четыре длинных эскалатора станции уходят вверх, в огромное круглое сияющее отверстие над ними, так что при выходе со станции появляется ощущение, что вы садитесь на космический корабль или что-то в этом роде. А затем, на поверхности вы оказываетесь на широкой открытой площади с деревьями и водой, но здесь выделяются, затмевая все остальное, гигантские серые металлические колонны, взмывающие ввысь, выплескивающие свой пар к темно-синим облакам.

Теперь через улицу к зданию. Между небоскребами хлестал ветер, и залитый светом просторный теплый холл здания Ситигруп показался мне настоящим убежищем. Внутри – дорогая с виду мебель, яркие произведения абстрактного искусства и невероятно отутюженный персонал. Вежливая девушка на ресепшене направила меня к мягкому дивану, и я уселся, поправляя галстук.

Дружелюбная леди по имени Стефани вручила мне пропуск для посетителей и провела через посты охраны; за очередным углом открылся, как мне показалось, самый большой в мире атриум – всюду эскалаторы и стекло. В этой совершенно новой конструкции мой взгляд мог достичь самой крыши, расположенной, должно быть, двадцатью этажами выше. Я глядел вверх, стоя на дне высокого и широкого пустого пространства, на которое с двух сторон выходили застекленные стены огромных светлых помещений каждого этажа. Офисы соединялись ветвившимися через правильные интервалы галереями и балконами из стекла и металла. Тогда я еще не знал, что не прошло и года с тех пор, как один из сотрудников Ситигруп покончил с собой, бросившись в эту пропасть в центре. Он пролетел двадцать этажей, даже не выходя на улицу. Некоторые трейдеры вышли на балконы, чтобы бросить взгляд вниз. Такие дела.

Три пролета эскалаторов довезли нас со Стефани к стеклянным галереям второго этажа. На огромных стеклянных дверях белыми буквами были вытравлены слова «Торговый зал операций с ценными бумагами с фиксированным доходом». Ничего не значившие для меня слова. На этом этаже я проведу четыре года жизни.

Сам торговый зал огромен. Если войти в него в середине, то кажется, что помещение простирается на 50 метров во все стороны: влево, вправо и вперед. Первое, что бросается в глаза, – мониторы. Перед каждым трейдером возносится огромный квадрат или прямоугольник из восьми, девяти, десяти или даже двенадцати экранов. Трейдеры сидят ряд за рядом, задирая головы, чтобы взглянуть на эти стены из мониторов – над ними и вокруг них.

Сотрудники размещаются вплотную друг к другу длинными рядами – словно отражение длинных полос ламп дневного света, которые свисают с потолка над головами, выгибаясь у экранов. Внешние стены – стеклянные окна от пола до потолка, хотя с места у двери, где я сейчас стою, эти окна кажутся очень далекими. С потолка через регулярные интервалы свисают широкие черные цифровые табло, показывающие время в разных городах мира: Лондон, Нью-Йорк, Сидней, Токио. Под батареей экранов у каждого трейдера стоит переговорное устройство – огромная массивная штуковина метровой ширины, усыпанная кнопками, циферблатами и переключателями. Позже утренний зал наполнится вечным крещендо шумов из динамиков – гудки, писки, звоны и выкрикиваемые числа, – но сейчас, примерно в 7.30 утра, туда, где я стоял, практически ничего не доносилось. Самый громкий звук – гудение ламп дневного света. Под ним – слабый гул голосов.

Стефани повела меня направо по залу, вскоре мы свернули влево – в один из проходов, разделявших ряды. Мы направлялись к самому сердцу торгового зала, и по обе стороны я видел длинные шеренги разместившихся спинами друг к другу работников. Белая рубашка, белая рубашка, светло-розовая рубашка, белая рубашка. Значит, вот как выглядят трейдеры, подумал я.

Мы подобрались к более шумной части зала. Рассогласованная мелодия электронных сигналов и предупреждений, громкого смеха и выкрикивания цифр, которая со временем станет музыкой моей жизни. Шум усиливался, я осматривался, а Стефани, срезав путь, двинулась к одному из столов.

Теперь мы шагали прямо между трейдерами – сквозь узкое пространство между их спинами. Шум становился все громче и громче, и я видел, как на огромных стенах из экранов вспыхивают разноцветные цифры. Стол, расположенный в дальнем углу торгового зала, упирался одним краем в огромное окно, из которого открывался вид на станцию метро, деревья и воду на площади. Я видел, как начинает восходить солнце.