Собачий бог
© Евгений Сазонов, 2025
ISBN 978-5-0067-5545-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Собачий бог
Слякотною весною марта месяца восьмидесятилетняя Нонна Петровна Курдюк вознамерилась поселиться на даче. По причине старческой забывчивости не сразу нашла она родной участок в пять соток. На огородах все еще злобствовал снег предавая загородным землям вид однообразный, унылый, мрачно-выбеленный. Поди там разбери, где чье владение. Но проселки чистила техника, а таксист-трепач был шустрым малым, и оттого кампания бабульки завершилась успехом.
Вот она калиточка – родненькая, зелененькая, металлическая, с приятно скрипящими петельками, ох! хорошо! Жаль старый помер, а то смазал бы петельки. Но для Нонны Петровны тот скрип – что музыка времен молодости, в том звуке живет Петр Семенович Курдюк, преставившийся три весны тому назад.
А это что тут на снегу у столбов калиточки? Желтые пятна, и следы через весь участок протоптаны. Присмотрелась Нонна Петровна. Смотрела долго, согнувшись в позе христарадницы. И наконец констатировала:
– Демоны! Ну огрею я вас сволочей! Чтоб вас черти побрали, чтоб вас, гадюк, на шкуры пустили…
Причиною негодования Нонны Петровны послужила мохнатая банда из четырех псин, безмятежно доживающих век свой в имении соседки Нонны Петровны Ольги Ивановны Аркендольц прозванной в народе Гусятницей. Прозванной за то, что держала гусей на даче (держала в строгости и в пуританской дисциплине). Жили у нее и четыре собаки, по меркам песьим были собаки стары, самые, что ни на есть ровесники Нонны Петровны. И хотя и сыты были собаки, но гены предков заставляли их делать вылазки для прокорму, набрасываться исподтишка на зазевавшихся, патрулировать окрестности и заглядывать на соседские участки – нет ли чужаков.
В общем намерения животных были добрые и Нонне Петровне зла они не желали и даже завидев издали, набрасывались на нее всею толпою гавкая как сумасшедшие и виляя хвостами – так они проявляли соседское дружелюбие, собачье расположение. Однако Нонна Петровна доброты такой не ценила и кидала в собак каменьями, ветками, бутылками, гвоздями, старыми черенками, поливала их водою из садового шланга, метала старые пластинки и как-то даже запустила в самую мелкую псинку тортиком привезенным дочерью в честь Нонны Петровны дня рождения.
Не раз и не два и не три и не четыре ругалась Нонна Петровна с соседкой Ольгой Ивановной Аркендольц прозванной Гусятницей. Требовала она усыпить собак и орала на все садово-огородническое товарищество так громко, что казалось вот-вот, и звуковая волна осыплет со свисающих ветвей огурцы и помидоры. Желая уязвить Ольгу Ивановну посильнее обзывала она детей ее «туповатыми», мужа «сволотою», а самой Ольге Ивановне дала прозвище, которое писать мы не будем.
И вот в кое то веки решила старушка побыть в тишине и покое, наедине с собою, отдохнуть от города, от внуков, от зятьев, а тут это заблошенное племя!
Нонна Петровна с ненавистью глядела на гусятницкий дом. Из трубы шел дым. Над огородом кружили птицы. Где-то кричала кошка. В близлежащем лесу на холмик взошел заяц и посмотрел на Нонну Петровну. Она ощутила взгляд и посмотрела на зайца. Оба глядели друг на друга и слушали кошачий ор. В этот момент Нонна Петровна уловила в себе задатки хитрющей лисицы. Ее озарило – зачем устраивать бесполезную ругань и привлекать внимание к себе? С жучками разделаться можно тихо – отравить.
Преисполненная коварством, смешно косолапя, похрустела по снегу Нонна Петровна в свой разубранный домец. Растопила печь, сварила гречу, пожевала ее, уселась в кресло и стала замышлять.
– Яду крысиного! – вслух вскричала Нонна Петровна. – Я вам собакам покажу! – И потрясла кулачком своим сморщенным перед невидимыми собаками. И уснула.
Наутро Нонна Петровна (хотя и было зябко) испытала прилив бодрости. Потянувшись, сказав крепкое словцо, затопила она печь, позавтракала холодною кашею и решила безотлагательно воплотить в жизнь хитрый план свой. Желание свести со свету пёселей так и распирало ее и глаза ее затейливо сверкали.
Долго рылась она в хламах на чердаке, щепетильно перебирала склянки в погребе, шарила по углам и за шкафом. Но крысиным ядом нигде и не пахло. Склонна она была опустить уже руки, но тут на глаза попалась ей фотография в рамочке покойного мужа ее Петра Семеновича Курдюка где было ему лет 30. И этот прекрасный парень Петр Семенович Курдюк словно подмигивал ей: «Не раскисай старая, погляди-ка под диваном».
Провонявшее сыростью пространство под диваном хранило искомый артефакт в паутине, в замогильной тишине, в ореоле темного Безвременья. Беспорядочно разбросанные маленькие брикетики точно детки просились на ручки. Пришлось старушке вульгарно раскорячиться, чтобы достать их, и не дай бог дорогой мой читатель увидеть тебе эту картину.
Итак, драгоценная находка вернула бабульку к жизни. Махонькие, плотно спрессованные бурые батончики несли в себе смерть подлым животным и покой Нонне Петровне. Какое все-таки произошло чудотворство от фотографии Петра Семеновича. Помог, помог батюшка! муж, безвременно ушедший Петр Семенович! Кормилец, наставник, Всяхозяйстводержитель! Смотрела она на его образ и умилялась, а образ словно утирая слезу говорил ей: «Ну хорош, хорош, старая… эх! вернуть бы время взад как бы поколотил бы я тебя заноза ты проклятущая! А ведь любил же я тебя скотина ты этакая!».
Но притомилась, притомилась Нонна Петровна и спать улеглась и проспала аж весь день. А снилось ей кое-чего такое, что вытворяли они с Петром Семеновичем по молодости.
За окном стоял весенний вечер, прохладный и тихий. Подернутое пуховой дымкой небо убаюкивало звезды, а между звезд скользили сверкающие спутники, самолеты и раскаленными иглами мелькали метеоры.
Нонна Петровна высунула нос в окно и затянулась. Пахло талым снегом, а вот псиною не пахло. Хотя… а нука-нука. Хрусь-хрусь, хрусь-хрусь. Идут, идут паскудники, опять сквернят участок. Где-то вблизи окна вразвалку следовала песья процессия. Нонна Петровна схватила огрызок яда вдавила его в кусочек краковской и по-детски посмеиваясь швырнула лакомство на улицу.
Вся честная компания замерла. Затем встала в круг вокруг гостинца и посапывая мокрыми носами внимательно изучала его. Собаки медлили – что-то в этом всем было подозрительное. Собаки осторожничали – бескорыстное ли это подношение? И самый мелкий пес по кличке Зонтик – дворняга дворнягою, оболтус оболтусом – приблизился к средоточию интереса собачьего, поглядел на братьёв своих и сестрицу свою, и не найдя укора во взглядах их облизнулся и меся снег мордою своею кусочек краковской схрумкал. Затем с тихими, похожими на шепот листвы шажочками компания удалилась восвояси.
Врытый столб мрачно торчал во тьме. Чернел силуэт тачечника – престарелого мужа Гусятницы. Обращенный к тропе скворечник зловеще склабился с дерева. А в заснеженном саду умирал Зонтик.
Опустим дорогой сердцу моему читатель сцены мук, выпавших на долю несчастного животного, скажем лишь, что ближе к полуночи испустило оно дух. С тоскую смотрели трое зверей вослед тачечнику, увозившему покойника в чащу. Там, впотьмах, собачка обрела покой и пусть летом шелест леса будет петь над могилою ее, петь песни о славных днях юности ее.
Ночь одела СОТы.
– Надо бы проститься, – вздохнула Жучка.
– Что он сказал перед смертью? – Нахмурился Тузик. – Позаботьтесь о миске? позаботьтесь о киске?
Высокоморальный, с обостренным чувством справедливости и самый старый из компании Пират поставил собратьям в укор их легкомыслие:
– Бестолковые разговоры ведете товарищи.
Они навострили уши и тут же он пошел на попятный:
– Не вы бестолковые, а не о том мы думаем в сей час. – Он гордо встал передними лапами на приступок будки, окинул гордым взглядом плачевные мордахи, прозевался, и словно с трибуны толкнул речь. – Товарищи! Да тут же на лицо геноцид нашего брата. Повсеместно нам наносят урон: нас травят, давят, обижают, с мнением нашим не считаются, и сами себя обезопасить мы не можем.
– И верно! верно! До каких пор? Долой хозяев! – Во всеуслышание затявкали свора.
– Тише товарищи, тише. – пробормотал Пират. – Я не к тому веду, а к тому веду, что нужен нам заступник. А то того гляди старуха перетравит и нас и другов наших с соседних СОТов.
– Предлагай! Предлагай! – заходились собаки.
Призывая к порядку, он поднял лапу и ввел их в курс дела:
– Есть товарищи бог на свете, наш с вами бог, собачий бог, кто создал нас по образу и подобию, так сказать, своему.
– Призвать! Призвать!
– Что ж други, не мешкаем тогда. Ритуал проведем. Но следовать ему должны мы неукоснительно. Так, что слушайте меня други, а иначе – я умываю лапы.
Черная ночь несла дятлов стук с безморозного леса. В этот лес шли друг за другом собаки и ветви мало-помалу расступались пред ними и месяц обливал их холодным светом. Наконец вышли они к натоптанной зайцами полянке и встал Пират в центре и обратился к племени своему:
– Наш бог – хороший бог; наши предки – сильные предки. Придет время, когда ни ребенок, ни бабка не посмеют поступать с нами скверно. Сегодня все и начнется.
И лохматые знали, что придет то время, когда с ними будут считаться. И тогда царству человеков придет конец.
– И так други, к богу есть кратчайший путь. Смотрите на меня внимательно и неусыпно. И не бойтесь ничего.
Пират завозился: вокруг себя лениво шестнадцать раз обернулся, прилег, позевал, хвостом по снежному насту похлопал, фыркнул, уснул на десять минут. И очнувшись загавкал заклинание:
– Ов-ов-ов-ов!
Сотоварищи стояли как вкопанные и смотрели на все это напряженно. Глаза перебегали с хвоста на нос, с носа на хвост. Уши неотступно ловили каждый гав. Они поняли, что Пират скликает лесную нечисть. И каждой шерстинкой прочувствовали близость неведомого. Нечто злое держало к ним путь.
Жучка вдруг увидела, как звезды сложились в извив широкой дороги вполнеба. По ней вышагивал великан с глазами зияющими пустотой.
Замерзшие пейзажи наполнились шумом. Темные сферы заносились вокруг ветвей. Кто-то пробирался по снегу во тьме и крики ночных птиц царапали песьи души. И ужасное предчувствие охватило друзей и припали они к земле и готовились к худшему, а предводитель гавкал громче и громче: