Проектор душ

ПРОЛОГ

Блэкстоун, Калифорния. 14 июля 1976 года. 14:30.

Камера «Супер 8» дрожала в руках Дэнни Брукса. Он прищурился, ловя в видоискателе своего лучшего друга Джимми, который корчил рожи перед заброшенной лесопилкой – их главной «локацией» для сегодняшних съемок.

– Готов? – крикнул Дэнни, пальцы скользнули по кнопке записи. – Мотор!

Джимми, изображая ужас, шаркал спиной по облупившейся краске стен.

– О нет! – завыл он, размахивая самодельным мечом из палки. – Призраки лесопилки идут за мной!

Дэнни фыркнул. Солнечный луч, пробивавшийся сквозь щели досок, рисовал на лице Джимми странные тени.

– Режиссер говорит: больше эмоций! – прокричал он, подражая голосу отца, который водил их на прошлой неделе на «Челюсти».

Они снимали уже третий дубль, когда Джимми внезапно замолчал.

– Эй, что—

Друг исчез за углом.

– Не смешно! – Дэнни опустил камеру.

Тишина. Слишком резкая, как вырванный кадр из фильма. Даже кузнечики перестали стрекотать. Тропинка за лесопилкой вела в чащу. Там, между сосен, стоял трейлер. Новый. Слишком новый для этого места – белая краска сияла, будто только что из салона. На боку красовалась синяя надпись: «PARADOX PICTURES». Дэнни почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Из приоткрытой двери доносился голос:

– Сцена двадцать семь. Дубль четвертый.

Он узнал этот голос. Это был его собственный. Камера выскользнула из потных пальцев, ударилась о землю. В видоискателе мелькнуло изображение – он сам, стоящий перед трейлером, но… На десять лет старше. Сквозь приоткрытую дверь что-то блеснуло. Пленка. Мотки за мотками, катушки, свисающие с потолка, как гирлянды. И на каждой – его имя.

Дэнни Брукс. Дубль 1.

Дэнни Брукс. Дубль 2.

Дэнни Брукс. Дубль 3…

Последняя катушка лежала отдельно. Этикетка гласила: «Дэнни Брукс. Последний дубль». Он протянул руку. Дверь захлопнулась. Из динамиков трейлера грянула запись детского смеха – его собственного, но исковерканного, растянутого, как испорченная магнитофонная лента. Камера на земле включилась сама. На экране мелькнуло: «КОНЕЦ».

ГЛАВА 1

Блэкстоун, Калифорния. 12 июня 1994 года. 14:30

Автомобиль Лео Картера катился по пустынной главной улице Блэкстоуна, поднимая тучи рыжей пыли. Он выключил радио – треск помех резал уши хуже, чем июньская жара. Город встретил его тишиной. Не той мирной тишиной сонного городка, а… неестественной. Как в кинотеатре за секунду до начала фильма. Лео свернул к первой же заправке на въезде в город – «Блэкстоун Сервис», выцветшей вывеске, которой явно было не меньше двадцати лет. Это была та самая классическая американская заправка, каких почти не осталось: две ржавые бензоколонки с механическими циферблатами, застрявшими на цене $1.76, покосившаяся будка с надписью «ОТКРЫТО» кривыми буквами, деревянный сарайчик-магазин с витринами, затянутыми паутиной трещин. Воздух пах бензином, машинным маслом и чем-то сладковато-гнилым – как будто кто-то недавно жёг старую киноплёнку. Лео вышел из машины, потянулся. Солнце палило нещадно, но странное предчувствие заставило его вздрогнуть.

– Эй, парень!

Голос донесся из глубины заправочного магазина. В дверном проёме стоял мужчина лет шестидесяти в засаленном синем комбинезоне. Его лицо напоминало смятый бумажный пакет, а в глазах стояло то самое выражение, которое бывает у людей, слишком долго чего-то ожидающих.

– Ты не местный.

Это было утверждение, а не вопрос. Лео достал из кармана смятое фото.

– Ищу кое-кого. Девушку.

Старик перестал жевать соломинку, которую держал в зубах. Его глаза сузились.

– У нас все заправляются и уезжают. – Он медленно улыбнулся, обнажая три золотых зуба. – Все, кроме одной.

Его грязный палец, дрожащий от возраста или чего-то ещё, указал на доску объявлений у входа. Среди выцветших листовок с разнообразными, еле читаемыми объявлениями, висела киноафиша:

«ТЕНИ НАД БЛЭКСТОУНОМ»

«ПОСЛЕДНИЙ ПОКАЗ. СЕГОДНЯ в 20:00»

Бумага выглядела свежей, будто её повесили час назад. Но самое странное – дата в углу: 14 июля 1976 года. Лео шагнул ближе. В этот момент скотч, державший афишу, вдруг отклеился с одного конца, свернувшись в трубочку – точь-в-точь как старая киноплёнка. Из динамиков на колонках донесся треск – и вдруг заиграла знакомая мелодия исполнителя Louis Armstrong «Maybe It’s Because», напоминающая ему последнюю встречу с Сарой… Напоминающая ему ее улыбку, и взгляд, ради которого стоит жить, ради которого он здесь… Лео замер, впиваясь взглядом в дрожащую афишу. Музыка из динамиков внезапно оборвалась, оставив после себя гулкую тишину.

– Что это за фильм? – спросил он, не отрывая глаз от даты.

Механик медленно вытащил соломинку изо рта и разглядывал её, будто впервые видел.

– Местная легенда, – пробормотал он. – Снимали тут в семьдесят шестом. Да так и не закончили.

Он плюнул на землю, и Лео заметил, что слюна была неестественно чёрной, как моторное масло.

– А девушку твою как звали?

– Сара. Сара Мэйфилд.

Механик застыл на месте. Его пальцы начали нервно барабанить по бедру, выбивая странный ритм – три удара, пауза, ещё два. Как будто кто-то отсчитывает дубли.

– Мэйфилд, говоришь? – Он резко повернулся и поманил Лео за собой в магазин. – Заходи. Кофе свежий.

Внутри пахло бензином, старыми чипсами и чем-то ещё – сладковатым и затхлым, как в заброшенном кинотеатре. На стене висел календарь 1976 года с перечёркнутой датой «14 июля». Лео переступил порог заправочного магазина, и запах ударил ему в нос – прогорклый кофе, старое масло и что-то сладковато-гнилое, как заплесневелый попкорн. Внутри было тесно и душно. Стеллажи с товарами, покрытые слоем пыли – банки с маслом, пачки сигарет с ретро-логотипами, жевательные резинки, которые уже лет десять не выпускали. Витрина холодильника с газировкой, где бутылки «Pepsi» имели старый логотип 70-ых. Старый телевизор за стойкой, показывающий плавающие помехи, но из динамиков доносился приглушенный голос диктора, который внезапно произнес: «Следующий дубль через 5 минут», затем снова сменился шумом. Календарь на стене – июль 1976 года, дата 14-е обведена красным кружком. За столиком у окна сидели двое мужчин в ковбойских шляпах. Они перестали перешептываться, когда Лео вошел, и теперь просто поглядывали на него, не моргая. Один из них медленно помешивал ложкой в кружке, хотя кофе в ней, кажется, не было. В углу, возле стойки с сигаретами, сидел карлик в инвалидном кресле. Его одежда была грязной, от него разило мочой и чем-то еще – резким, химическим. Он не смотрел на Лео, а лишь шептал что-то себе под нос, перебирая пальцами по подлокотникам кресла, а его шепот напоминал скрип пленки в кинопроекторе. Механик прошел за стойку, налил кофе в треснувшую кружку с надписью «Шеврон» и протянул Лео.

– Держи, ковбой, – пробормотал он и, скрипя зубами, словно выдавливая из себя речь, заставляя ее произнести, добавил. – За счет заведения.

Кофе был черным, густым, с маслянистой пленкой на поверхности.

– Спасибо, – сказал Лео, но не стал пить, поставив кружку на стол. Он положил фото Сары на стойку. – Вы ее не видели?

Механик взглянул на фото, потом медленно поднял глаза.

– Может, видел. Может, нет. В Блэкстоуне много кто бывает.

Один из ковбоев за столом фыркнул. Лео почувствовал, как по спине пробежали мурашки.

– Она пропала три месяца назад, – сказал он. – Последний раз звонила из этого города.

Механик покачал головой, взял тряпку и начал вытирать стойку.

– Ты не первый, кто ищет кого-то в Блэкстоуне. Город притягивает людей.

Он бросил взгляд на карлика, и тот вдруг замолчал.

– Если хочешь ее найти, – продолжал механик, – тебе стоит задержаться. Осмотреться.

– Где можно остановиться?

– Мотель «Кинозвезда», – сказал механик, улыбаясь. – На въезде в город. Чисто, дешево.

Один из ковбоев резко переставил кружку на столе, словно отмечая ход в игре – причем сделав это, как будто кто-то нажал кнопку на магнитофоне. Лео почувствовал, как воздух в комнате стал гуще. Даже звуки снаружи – скрип вывески, шум ветра – казались приглушенными, будто кто-то выкрутил громкость жизни. Он взял фото и шагнул к выходу.

– Спасибо за кофе.

Механик кивнул. Когда Лео вышел, он обернулся. В окне магазина стояли все трое – механик и двое ковбоев. Они смотрели на него, не двигаясь. А карлик в кресле, кажется, улыбался…

«Девил Кадиллак» кроваво-красного цвета, с потрескавшейся эмблемой на капоте – крылатый демон теперь напоминал раненую птицу. Его двигатель урчал на холостом ходу, пока Лео, управляя им, ждал у единственного светофора в центре Блэкстоуна. Семафор висел на перекосившемся столбе, его стекла были выбиты, а красный глаз горел вечно – словно город давно забыл о других цветах.

Улицы были пустынны, но не безжизненны. Лео чувствовал тяжесть взглядов: за занавесками домика в викторианском стиле мелькнуло бледное лицо – старуха в чепце. Она неотрывно смотрела на машину, пока та не проехала, как заводная кукла, поворачивая голову. На крыльце магазина «Хардвер энд Соул» двое мужчин в одинаковых бело-коралловых клетчатых рубашках замерли с банками пива. Один так и застыл с поднесенной ко рту рукой. Ни глотка, ни слова. Мальчик лет семи катался на скейте по тротуару. Но колеса не гудели по асфальту – они лишь бесшумно вращались на месте, пока ребенок неестественно раскачивался, уставившись в пустоту.

Дома шептали забвением. Окна-глазницы: битые стекла, забитые фанерой, или занавески, намертво прилипшие к рамам десятилетиями пыли. Газоны-кладбища: высохшие кусты роз, похожие на скелеты; газонокосилки, проросшие в землю ржавыми корнями; качели, скрипящие под несуществующим ветром. Тени на стенах: резкие, слишком черные для полудня. Одна из них – силуэт женщины у окна второго этажа – не двигалась, когда Лео проезжал мимо. Она просто была. Как выжженный кадр.

Воздух гудел тишиной. Не мирной, а плотной, как вата в ушах. Даже грохот мотора Лео казался приглушенным, будто кто-то опустил звук в кинозале. Единственный резкий звук заставил его вздрогнуть – металлический лязг сороки, уронившей консервную банку на крышу почтового фургона. Птица не улетела. Она уставилась на Лео стеклянным глазом-бусиной, склонив голову.

Лео медленно вел машину по ухабистой дороге, ведущей к мотелю «Кинозвезда». Вывеска, криво висевшая на одной цепи, мигала розовым неоном, выхватывая из темноты колею из битого стекла и щебня. Четыре двери с номерами, выкрашенными прямо на облупившейся штукатурке, казались слепыми глазами. Окна были затянуты желтой пыльной паутиной, за которой шевелились неясные тени. Парковка представляла собой три углубления в грязи, отмеченные проржавевшими бочками из-под масла. Лео припарковал свой «Девил Кадиллак» у самой дальней двери, ведущей в какое-то подсобное помещение мотеля, оставив место для других машин, которых, судя по слою пыли на земле, здесь не было уже давно.

Он вышел из машины, и тишина навалилась, как мокрая простыня. Даже скрип двери «Девил Кадиллака» прозвучал кощунственно громко. Воздух пах полынью и чем-то кислым – как уксус, смешанный с пылью, хруст гравия под ботинками звучал предательски громко. Мотель стоял, пригнувшись к земле, его стены покрывали трещины, похожие на морщины. Лео потянул тяжелую дверь, обитую жестью, и шагнул внутрь.

Дверь холла отворилась со стоном, выплеснув волну воздуха, запах старых кинопленок: желатин, серебряная эмульсия и та сладковатая гниль, что исходит от перегретого проектора и еще, пахло чем-то сладковато-могильным… Внутри царил полумрак, едва разорванный тусклой лампочкой над барной стойкой. Два столика с мраморными столешницами стояли пустые, их пепельницы переполнены окурками марок «Winston» и «Marlboro», которые не выпускали с семидесятых. На стене телевизор «Zenith» с выпуклым экраном молчал, но внутри его корпуса что-то тикало – ровно, методично, как кардиограмма приговоренного, Рядом с ним – часы с кукушкой, стрелки которых застыли на 14:30.

За стойкой, словно экспонат из восковой мастерской, замерла старуха. Ее лицо было картой прожитых лет. На вид ей было за семьдесят. Тонкие седые волосы, собранные в неопрятный пучок, открывали восковые уши, утыканные сережками-гвоздиками. На ней висел сиреневый кардиган, прожженный сигаретой на локте, с белыми узорами и пятнами, которые, как казалось, уже не смыть.

– Номер? – спросила она. Голос звучал как скрип несмазанных петель двери.

Лео положил ключи от машины на стойку.

– На ночь.

Она медленно выдвинула регистрационную книгу. Страницы пожелтели, чернила расплылись.

– Имя?

– Лео Картер.

– Двадцать долларов.

Она протянула руку. Ногти были синюшными – как у трупа. Лео заметил шрам на ее запястье: ровная линия, будто от лезвия.

– Бар закрыт, – добавила она, забирая деньги. – После 22:00 – тишина. У соседей съемки.

Она протянула ключ – железный, тяжелый, на веревочке из бечевки. Номер «3».

– Съемки? – переспросил Лео.

Хозяйка мотеля улыбнулась. Около десяти зубов отсутствовало.

– Ночные сцены. Без шума – у них не будет второго дубля.

За ее спиной, в темном проеме коридора, что-то шевельнулось – мелькнул край тени, слишком угловатый для человека. Лео направился к своей комнате. Коридор сужался, как киноэкран, переходящий в туннель. Даже один человек здесь казался лишним кадром. Дверь под номером три скрипела, как корабельные доски, когда Лео вставлял ключ в замочную скважину, расшатанную и уставшую от прихожан. Внутри тускло желтоватый свет от голой лампочки выхватывал кровать с провалившимся матрасом, тумбочку с ожогом от сигареты и обои в пятнах влаги, складывающихся в лица. На полу лежал пустой рулон кинопленки. Рядом, на стене, карандашная надпись: *«Дубль 47. Все еще здесь»*

Он бросил сумку на кровать, подняв облако пыли. Из-за стены послышался женский голос, заплаканный: *«Почему мы не уходим?»*

Мужской ответ прозвучал глухо: *«Потому что съемки не закончены»*

Лео прижал ухо к стене. На улице под окном залаяла собака – один раз, отчаянно, а после наступила тишина. В коридоре скрипнула дверь номера четыре. Чьи-то шаги замерли у его двери. Дыхания не слышно. Тиканье телевизора из холла доносилось сквозь стену – ритм, как метроном перед казнью. Лео подошел к глазку. Тень замерла снаружи, не двигаясь. Из-под двери тянуло сладковатой гнилью, как на заправке. Он щелкнул замком. Железный язычок вошел в паз с громким стуком.

В холле заиграло радио – *Louis Armstrong: «Maybe It’s Because…»*

Голос хозяйки мотеля прорезал музыку, обращаясь к кому-то:

– Не сейчас. Он еще не готов для сцены.

Музыка смолкла и вновь, наступила та самая, необъяснимая неестественная тишина, которая словно заглушала даже собственные мысли.

ГЛАВА 2

Блэкстоун, Калифорния. 13 июня 1994 года. 02:30

Лео проснулся от глухого стука. Темнота в номере была густой, как чернила, разлитые по глазам. Он лежал неподвижно, прислушиваясь, но за окном не было ни звука – ни лая собаки, ни скрипа качелей. Только тиканье телевизора из холла пробивалось сквозь стены, ровное и методичное, словно огромный метроном отсчитывал секунды в бездне ночи. Тук. На этот раз звук был ближе, отчетливее. Лео медленно поднялся на локтях. Воздух в комнате загустел, потерял кислород, будто его выкачали насосом. Он потянулся к тумбочке, нащупывая коробок спичек. Его пальцы скользнули по холодному, гладкому цилиндру – пустой рулон пленки. Тук-тук. Теперь стучали в дверь. Не стук – скорее приглушенный, осторожный удар костяшками пальцев, словно кто-то боялся разбудить, но настаивал на внимании.

Лео замер, вжимаясь в продавленный матрас. Он знал, что должен делать – не дышать. Не шевелиться. Не выдавать ни единым звуком, что он проснулся. Но сердце колотилось так громко, так яростно о ребра, что казалось – его эхо разнесется по всему мертвому мотелю, призовет их. Из-под двери тянуло ледяным сквозняком, несущим тот самый сладковато-гнилой запах, знакомый по заправке. Тук. На этот раз – в стену. Тонкая перегородка, отделявшая его от номера 4, задрожала, как барабанная перепонка. И сквозь нее, сквозь дребезжащую гипсокартонную преграду, просочился шепот: «Ты спишь?» Голос был женским, но чужим. Безжизненным, плоским, словно пленка, прокручиваемая назад на замедленной скорости. Не Сара. Никогда Сара не говорила так.

Инстинкт заставил Лео медленно, сантиметр за сантиметром, повернуть голову к окну. Плотные занавески висели неподвижно. Но за ними что-то шевелилось. Не просто тень от ветра – ее не было. Это был силуэт. Высокий, неестественно худой, с головой, наклоненной под невозможным, вывихнутым углом. Он стоял вплотную к стеклу, слившись с темнотой снаружи, будто прилип к нему или вырос из самой ночи. Лео почувствовал, как волосы на затылке и руках встали дыбом, а ледяная волна страха сжала горло. Силуэт не двигался. Он просто был там. Наблюдал. Ждал.

Тиканье телевизора в холле внезапно смолкло. Тишина, наступившая вслед, была хуже любого звука – абсолютная, давящая, как вакуум. В этой тишине скрипнула половица прямо у его кровати. Совсем рядом. Лео зажмурился, вжимаясь в подушку, притворяясь спящим, мертвым, несуществующим. Он чувствовал его присутствие. Холодный воздух струился теперь и из угла комнаты, там, где тьма была особенно густой. Что-то скреблось о дерево пола – тихо, настойчиво, как когти. Или как пленка, цепляющаяся за неровность в проекторе. Шепот за стеной повторился, уже настойчивее, отчаяннее: «Почему мы не уходим?» А мужской голос, глухой и окончательно безнадежный, ответил, завершая цикл: «Потому что съемки не закончены.» Лео понял одно: чтобы выжить эту ночь, он должен был стать частью декораций. Невидимым. Бесшумным. Кадром, который еще не отсняли. Он задержал дыхание, готовясь к следующему стуку, к следующему шагу незваного гостя в его комнате, в его темноте. Ожидание было пыткой.

Лео замер, превратившись в камень под тонкой простыней. Холод от угла комнаты нарастал, волнами ложась на кожу. Скребущий звук у пола прекратился так же внезапно, как начался. Теперь в тишине слышалось только собственное бешеное биение его сердца – глухой барабанный бой под ребрами. Тук. Стук повторился. Не в дверь, не в стену. В ножку кровати. Прямо под ним.