Временщики

Виктор

Я оказался одним из них.

– Папа, за воротами стоит пришелец.

Я, моя жена и двое детей жили в частном доме, в благополучном районе города. Жилище построил мой отец – еще много лет назад, своими руками, с перерывами на заработки, с вечными переделками, с деревянным перекрытием на втором этаже, которое тогда казалось временным, но так и осталось. За эти годы дом устоялся, оброс привычками, стал частью семейной памяти. В нашем владении находился небольшой участок с кирпичным забором, садом с вишнями и яблонями, летней верандой, которую я утеплил три года назад, чтобы детям было где играть зимой.

Все было на своих местах – мы давно отладили этот быт. В доме жилось спокойно. Родители жили в пяти километрах от нас – на другом конце района. Мы навещали их часто, по выходным, а мама приезжала к нам и в будни – помогать с детьми. Отец редко выходил из дома, но следил за своим участком и по-прежнему был уверен, что лучше его ни один сосед не умеет косить газон.

Моя сестра с мужем и тремя детьми жила совсем рядом – в трех минутах пешком. Мы виделись почти ежедневно; брали друг у друга соль, занимались одними и теми же делами, даже записали детей в одну секцию плавания, чтобы возить по очереди. Сестры жены с семьями тоже обосновались неподалеку – в новых кварталах, которые застраивались последние десять лет. У всех были свои дома, дела, но общались мы плотно: общие праздники, совместные поездки, дежурные чаты в мессенджерах, поддержка друг друга в обычных житейских вопросах.

Наша большая семья уже много лет жила в этом городе. Здесь родились еще наши деды – и по отцовской, и по материнской линии. Здесь же они похоронены. Мы знали каждый угол, каждую улицу, помнили, каким был рынок двадцать лет назад, где раньше стояла остановка, а где был пустырь.

Родственников у нас было множество. Некоторые – в городе, некоторые – в соседних поселках. Почти все остались здесь, и, несмотря на разницу в образе жизни, были связаны общими воспоминаниями, знакомыми маршрутами, устойчивыми ритмами. До появления глоби, до светопреставления, до троицы – наша жизнь казалась устойчивой. Не без перемен, не без тревог, но с ясной структурой. Именно поэтому все, что происходило сейчас, воспринималось особенно остро. Потому что в нашей жизни было много людей, связей, корней. И все это – теперь в зоне неопределенности.

Мы всей семьей наблюдали за событиями в столице с самого начала. Проснулись рано, еще до восхода солнца, хотя никто не договаривался – просто не спалось. Телевизор включили сразу, без слов. Трансляция уже шла: прямой эфир с площади, несколько камер, без ведущих и комментариев. Сначала ничего не происходило – только странная неподвижность пространства.

Воздух над мостовой словно сгустился. Казалось, что картинка зависла, но звук шел, и мы понимали: все в порядке. Это не сбой – это так и должно быть. Потом – вспышка. Не яркая и не резкая, а глубокая, будто внутри сцены включили другое освещение. Воздух будто стал светиться сам по себе. Фигуры появились внезапно, без перехода. Просто вышли из куба. Их очертания не походили на человеческие, но и не были пугающими. Что-то в их присутствии сразу придавало вес происходящему. Они не двигались, но всем своим видом дали понять – они здесь не просто так. Затем раздался голос. Он шел как бы сразу отовсюду, но в нашей квартире мы слышали его отчетливо, без интонации, но абсолютно внятно. Ни одного непонятного слова, ни одной ошибки. Это не речь, подготовленная переводчиками, а прямое обращение.

Мы стояли в гостиной: я, жена, двое наших детей. Никто не садился. Словно ощущение момента не позволяло расслабиться. Мы смотрели, не отрываясь, слушали каждую фразу, и с каждой секундой внутри нарастало то, что словами описать было трудно.

Потом из куба вышел глоби. Мы уже знали это имя – дикторы успели передать предварительную информацию, а кто-то в Сети моментально собрал все, что только можно было узнать о представителях других рас. Но когда он появился – высокий, на трех ногах, с телом, которое казалось одновременно гибким и устойчивым, – это не походило на ничего из того, что мы когда-либо видели. Его три глаза на куполообразной поверхности вместо головы двигались медленно, сканируя пространство. Он не говорил. Просто вышел и встал.

Следом из дверей куба вышли другие – представители иных форм жизни, каждая из которых вызывала отдельное чувство: непонимание, тревогу, удивление, восхищение. Были те, чьи тела мерцали светом, и те, чья форма не поддавалась описанию. Они двигались спокойно, без спешки и напряжения. Все было настолько непривычным, что уму требовалось время, чтобы просто зафиксировать происходящее.

Как и большинство жителей нашей страны – да и, как думали, всей планеты – мы следили за выступлением пришельцев. Все телевидение, интернет, каждый медиаканал или страница новостей – все было переключено на них. Никаких других тем. Ни политики, ни экономики, ни прогнозов погоды. Только они.

Суть их речи сводилась к следующему: в ближайшее время на Земле будут открыты обучающие центры. Каждый, кто захочет, сможет пройти через это обучение. Им пообещали объяснить, как устроена Осознанная Вселенная. Они произнесли это без пафоса, без нажима. Но смысл был ошеломляющим: нам предложили выйти за пределы привычной картины мира. Без условий или ограничений – просто откроют двери, и ты сам решаешь, входить или нет. Это было ошеломляюще. Мы молчали. Я чувствовал, как сжались пальцы жены, как дети присели на диван почти синхронно, будто интуитивно поняли: привычный уклад только что сместился. Нас переполнял шок – чувство, которое, похоже, испытывал каждый член нашей семьи. Не страх, не паника, не радость – именно шок. Застывшее внутри осознание того, что уже ничего не будет, как прежде, и нечто необратимое началось. И никто не знал, в какую сторону все повернется. Только одно было ясно: мы стали свидетелями начала новой эпохи.

Прошли неполные сутки с момента того самого выступления, и мы уже успели обсудить все между собой. Разговоры не прекращались ни утром, ни днем, ни вечером. Переговаривались за завтраком, в машине, на ходу, во дворе, даже в переписках с родственниками. Все старались осмыслить происходящее – но, сколько бы ни говорили, ясности не прибавлялось. Впечатлений было море. Мы вспоминали лица существ, слова троицы, структуру их речи, странную неподвижность, необычные звуки за кадром трансляции, которые позже кто-то назвал фоновыми кодами.

Но чем больше мы это обсуждали, тем острее ощущалось: мы ничего не понимаем. Никто не знал, как себя вести. Обычные планы – поездки, работа, учеба детей – потеряли конкретность. Мы не отменяли их, но словно отложили в сторону. И сами не знали, надолго ли. Мы были в замешательстве. Все вокруг продолжало существовать – дома стояли, машины ездили, магазины работали – но внутри происходило сдвижение, как будто старый мир медленно отступал, оставляя место новому, еще не оформившемуся.

И вот, посреди этого смятения, прозвучали слова сына.

Он стоял в комнате у окна и просто произнес:

– Они здесь.

Тон спокойный, почти будничный, но в нем что-то было – та самая определенность, которой не хватало целые сутки. Услышал его не только я, но и жена. Мы переглянулись и, ничего не говоря друг другу, одновременно направились к выходу. Прошли через прихожую, открыли стеклянную дверь, шагнули на крыльцо.

Теплый воздух, легкий ветер, тишина. Никаких криков, ни шума машин – район был тихим и в обычные дни, но сейчас тишина была особенно ощутимой, будто что-то затаилось.

Наш двор был просторным. Его мы обустраивали постепенно – год за годом, без спешки. Когда устраивали праздники, к нам съезжалось много гостей – спокойно помещались шесть машин, а под навесом стоял большой деревянный стол, за которым помещалось не меньше пятнадцати человек. Сейчас двор был пуст. Только остатки вчерашнего ветра: пара перекатившихся игрушек, перевернутая крышка от мангала. Ворота были невысокие, деревянные, на металлическом каркасе. Через них легко можно было разглядеть, что происходит снаружи. И мы увидели. За воротами стоял глоби. Именно он – не кто-то похожий, не новый представитель, а тот самый, которого мы видели на Красной площади. Узнаваемая трехопорная походка, тяжелое, но пластичное тело, куполообразная голова с тремя глазами, сканирующими пространство.

Он не двигался, просто стоял – в метре от забора, абсолютно неподвижно. Рядом с ним – человек. Или почти человек. На первый взгляд – обычная фигура: рост, телосложение, осанка. Но стоило присмотреться, и разница становилась явной. Неестественный оттенок кожи, будто с легким отливом металла. Чуть вытянутая форма глаз, асимметрия зрачков. Уши – тоньше, чем у человека, с острым контуром и без мочек. Все это – детали, почти незаметные, но в сумме они говорили: это существо не отсюда. Он не пытался скрывать этого. Оба стояли спокойно, без агрессии, не производя ни малейшего движения. Не подавали сигналов, не звали, не стучали в ворота. Просто были. И мы стояли. Не подходили ближе, не говорили вслух, не звали детей. Только молча смотрели, ощущая, как вместе с этой тишиной приближается что-то неизбежное – личное, не общее, не эфемерное. Что-то, в чем задействованы именно мы.

– Здравствуйте, – произнес он. – Мы бы хотели с вами поговорить.

Он произнес это ровно, без лишних пауз или смущения – будто вырос в нашем городе, ходил в ту же школу, знал местные выражения. Ни акцента, ни интонационного отличия. Голос – чуть ниже среднего, спокойный, с четкой дикцией. Мы стояли молча. Не от страха – скорее от перенасыщения. События последних часов выжали все. Мы не были готовы к контакту вот так – у себя на пороге, без предупреждения. Казалось, что тела отказываются подчиняться: ни шагнуть, ни повернуть голову, ни сказать хоть слово.

– Я понимаю ваше состояние, – мягко сказал неземной гость. – Но все же хотел бы попросить вас впустить нас и уделить немного времени для беседы, – слова звучали не как просьба, но и не как приказ. Что-то среднее – уважительное, но уверенное.

И, как ни странно, первым отреагировал наш старший сын.

Он сделал шаг вперед и, не оборачиваясь, произнес:

– Заходите.

Подошел к калитке, повернул защелку и распахнул створку. Щелчок запора прозвучал в тишине особенно отчетливо. Гости прошли внутрь без промедления – сначала глоби, за ним человек. Двигались спокойно, с выверенной пластикой. Они остановились в нескольких метрах от нас. Стояли с прямой спиной, но без напряжения.

Затем человек произнес:

– Нам нужно поговорить с вами. Желательно – конфиденциально.

Я инстинктивно посмотрел вверх по склону. Наш дом находился внизу – участок спускался к речке, и три соседних участка, расположенных выше, словно смотровые площадки, открывались на наш двор. За забором уже стояли трое соседей. Один из них – Николай, наш ближайший сосед, – держал в руках телефон. Было видно, что он снимает. Люди начали выходить из домов. Сначала один-два человека, потом целыми семьями. Из переулка показались подростки на велосипедах. Кто-то шел пешком, кто-то приближался на машине и останавливался у обочины. Шум нарастал. Разговоры, шаги, щелчки камер. Кто-то снимал видео, кто-то просто таращился, не скрывая интереса.

Жена, стоявшая рядом, повернула голову в сторону улицы. В ее взгляде появилось напряжение – то самое, которое возникает, когда контролируемое пространство внезапно перестает быть твоим.

– Кажется, они все-таки не остались равнодушны, – сказал я негромко.

Пришелец-человек посмотрел на меня с легкой тревогой. Мимика его оставалась неизменной, взгляд стал чуть более сфокусированным, осанка – немного жестче.

Затем он сказал:

– Боюсь, разговор, который нам предстоит, довольно серьезный. И присутствие стольких посторонних – крайне нежелательно.

Глоби все это время молчал. Он не двигался, только глаза, расположенные по периметру куполообразной головы, сканировали окружающее. Вблизи он производил еще более странное впечатление. Его кожа была плотной, словно состоящей из гибкого панциря. На стыках суставов – мелкие щелевые перепонки, слегка подрагивающие при каждом движении. Открытого лица не было вовсе. И, как я узнал позже, звуковая речь ему была недоступна.

У инопланетного гостя действительно имелось нечто, напоминающее рот, но располагался он ниже, под складками торса, ближе к основанию тела. Это отверстие служило исключительно для приема пищи. Все коммуникативные функции давно были перенесены на другие уровни восприятия – в том числе тактильные, визуальные и эмпатические. Единственные звуки, которые глоби могли издавать, – негромкие, низкочастотные рыки, не несущие смысла. Что-то вроде человеческого покашливания или выдоха после нагрузки.

– Пройдемте, пожалуйста, в дом, – вновь сказал человек.

Я все еще стоял как вкопанный. Мозг с трудом обрабатывал происходящее: соседей все больше, пришельцы у ворот, и все это – не по телевизору, не в хронике с Красной площади, а здесь, в нашем дворе. Вместо меня пригласила гостей жена. Она сделала короткий приглашающий жест, чуть качнув головой в сторону веранды. Все было просто и по-домашнему. Без пафоса, будто мы впускали старых знакомых. Глоби первым направился к двери. Его походка была странной, но устойчивой – три ноги двигались синхронно, с пружинистым усилием. За ним шагал человек. Они вошли внутрь. Мы с женой переглянулись и, не говоря ни слова, двинулись следом.

За нашими спинами, как тень, продолжал гудеть двор – сотни глаз, обостренные ожидания, готовность любого из них рвануть за нами, если бы не деревянная дверь, тихо захлопнувшаяся между двумя мирами.

И тут калитка распахнулась с резким металлическим звуком. Щелчок защелки, скрип створки – и во двор шагнули четверо в форме. Они двигались быстро и уверенно. Первым вошел высокий мужчина в темно-синем кителе с золотистыми шевронами на рукавах. За ним – трое в одинаковой экипировке, без знаков различия, но с характерной выправкой. Остановились в центре двора, не делая резких движений. Однако их появление сразу изменило воздух – напряжение уплотнилось, как перед грозой.

– Уважаемые гости, – начал главный, – могу ли я попросить вашего разрешения присутствовать при вашем разговоре?

Голос – четкий, официальный, без намека на волнение. Он держался с достоинством, но с заметным усилием – как человек, которому велено говорить твердо, но в глубине все еще живет неуверенность.

– Я являюсь уполномоченным представителем президента по взаимодействию с гостями из Осознанной Вселенной, – добавил тот.

Несколько мгновений никто не отвечал. Затем неземной человек шагнул чуть вперед и произнес:

– Нет, – он сказал это спокойно, но в спокойствии была такая плотность, что даже воздух на мгновение будто стал тише. – И я бы не рекомендовал вам настаивать, – продолжил он, глядя прямо в глаза говорившему. – Этот разговор не имеет никакого отношения к вам. Он проводится на таком уровне вселенской иерархии, при котором ваш президент разве что чай может подавать.

Он не повысил голос. Но слова прозвучали так, что их было трудно не услышать – даже находясь в соседнем дворе. Тон был прямой, сухой, уверенный. Без угроз, но с очень четко обозначенной границей.

– Я настоятельно советую на этом закончить разговор, – добавил он. – В противном случае последствия могут быть… крайне нежелательными.

Он сделал короткую паузу. Ни один мускул на его лице не дернулся. Глоби по-прежнему молчал, но, казалось, его тело напряглось – как будто воспринимало обстановку не только зрительно, но и на других, нам недоступных, уровнях.

– И еще, – произнес человек, – покиньте двор этого человека.

Голос не изменился. Не было ни нажима, ни раздражения. Только абсолютная уверенность в праве это сказать – и быть услышанным. Повисла пауза. Представитель президента смотрел на него в упор, потом перевел взгляд на своих людей. Один из них едва заметно кивнул. Второй уже сделал шаг назад. Пара секунд – и все решилось без слов. Гости в форме молча развернулись. Движения быстрые, слаженные. Они вышли тем же путем, как и вошли – сквозь распахнутую калитку.

Захлопнув створку, последний на ходу щелкнул защелку. Все стихло. Мы стояли молча. Даже дети внутри дома притихли. В воздухе оставался едва уловимый привкус напряжения – но с каждой секундой он рассеивался. Человек вновь повернулся к нам.

– Теперь мы можем продолжить.

Пришелец тоже молча повернулся и, вместе со своим спутником, направился к дому. Они шли уверенно, будто точно знали, куда ступать – не оглядывались, не замедлялись, не искали взглядами опоры. Их походка была спокойной, но неостановимой – как у людей, давно знакомых с местом, в которое возвращаются по расписанию.

Они вошли, не спрашивая разрешения, и направились прямо на кухню. Ни секунды колебаний – словно планировка была им известна до мелочей. Мы с женой переглянулись, но последовали за ними. Оказавшись внутри, вновь ощутили странное оцепенение – не страх, скорее растерянность. Мы не понимали, как себя вести. Ситуация казалась настолько неестественной, что все привычные социальные реакции словно отключились. Мы замерли, будто это мы гости в собственном доме.

Обстановку спасла младшая дочь. Ей только исполнилось девять, и она еще не впитала в себя ту избыточную серьезность, которой с годами обрастают взрослые. Она просто вошла, посмотрела на гостей и, как ни в чем не бывало, подошла ближе.

– А вы будете кофе? – бодро спросила она, стоя на пороге кухни.

Маргарита всегда гордилась своими кулинарными умениями, особенно приготовлением кофе. Она радовалась, когда кто-то принимал ее предложение, и буквально расцветала, если хвалили ее напиток.

– С удовольствием, и мне, и моему другу Чори, – мягко ответил человек. – Только, пожалуйста, налей ему в большую чашку. И побольше сахара.

– Я быстро! – отозвалась она с энтузиазмом. – Знаете, у нас в семье никто не варит кофе лучше меня. К нам даже соседи ходят – специально, на кофе!

– Я это прекрасно знаю, Марго. Я многое знаю – и о тебе, и о вашей большой семье.

– Правда? Но вы же у нас никогда не были! – удивилась она, продолжая ставить чашки на поднос.

– Понимаешь, мы с твоим папой очень близкие друзья, а ты и моя внучка станете хорошими подругами.

Я оцепенел. Мысли разошлись в стороны, как брошенные в воду листья. Казалось, что дальше удивляться уже нечему, но его слова подбросили что-то тяжелое прямо под ноги. Я стоял, не в силах вымолвить ни слова.

И только сын, подойдя сзади, положил ладонь мне на плечо, слегка сжал и шепнул:

– Папа, пора и тебе что-то сказать.

Пришелец посмотрел на меня внимательно, будто считывал не внешность, а саму структуру моего состояния.

– Да, Виктор, – сказал он, не повышая голоса. – Думаю, тебе уже стоит включиться в наш разговор. Ведь мы пришли именно к тебе. Мой друг, наставник и… начальник, – он кивнул на Чори, все так же сидящего за столом, – не говорит в привычном для нас смысле. Но я его прекрасно понимаю. Позже ты узнаешь, как именно. Сейчас он торопит меня – у нас еще семь встреч сегодня, и ждать, пока ты окончательно придешь в себя, к сожалению, времени нет.

– Ваш кофе готов! – донесся радостный голос Маргариты. – Я уже несу!

Она вошла, неся поднос с чашками и аккуратно расставила их по столу. Запах кофе наполнил кухню, и в этой обстановке стало чуть легче дышать. Что-то привычное вернулось – пусть на мгновение.

– Спасибо тебе, моя девочка, – с улыбкой сказал пришелец, принимая чашку.

– А вы уже пробовали кофе? – не унималась она. – Вы ведь сказали, что он вам нравится… А как узнали, если еще не попробовали? И откуда вы знаете, что я буду подругой вашей внучки?

Он сделал глоток, слегка прикрыл глаза, кивнул:

– Великолепно. Ты сама все узнаешь – и про кофе, и про подругу. Виктор, садись, – добавил он, снова посмотрев на меня. – Мы действительно торопимся. Разговор будет недолгим, но важным.

Я опустился на стул, все еще чувствуя, как внутренне отстаю от происходящего на пару шагов. Легкое головокружение, будто кто-то невидимый медленно разворачивал мой мир на новые оси.

– Да, конечно… Простите, что-то со мной не так, – пробормотал я, наконец найдя голос.

– Не извиняйся, – сказал он спокойно. – Мое имя я пока назвать не могу – такова необходимость. А вот моего спутника ты уже знаешь.

Он слегка повернулся к Чори. Тот все это время молча сидел напротив, не двигаясь, не делая ни одного жеста, но ощущение его присутствия было тяжелым, плотным, почти физически ощутимым.

– Давай перейдем к делу. Дети, пожалуйста, оставьте нас на минутку.

Слова были произнесены ровно, без нажима, но уверенно. Дети, не задавая вопросов, встали и вышли из кухни. Дверь мягко закрылась. Жена последовала за ними нерешительно. Она остановилась в дверях кухни, явно не зная, стоит ли садиться.

Я кивнул ей:

– София, мне бы очень хотелось, чтобы ты присутствовала при этом разговоре.

– Да, конечно, – ответила она, сдержанно кивнув и села рядом.

Пришелец посмотрел на нас обоих. Его голос оставался спокойным, без напряжения, будто тот произносил уже не первую подобную речь.

– Как вы уже слышали, – начал он, – вскоре по всей планете начнут работу специальные центры. Там люди смогут получить доступ к знаниям, которые Вселенная готова раскрыть. В том числе – к Силе.

Он сделал короткую паузу.

– Если говорить упрощенно, это можно сравнить с паранормальными способностями. Или магией. Хотя, признаюсь, такие термины слишком грубы. Со временем вы научитесь различать их смысл и границы.

Он выждал, наблюдая за нашей реакцией. Мы молчали.

– Главное, что Сила есть у каждого разумного существа. Это не редкость. Любой человек, потратив несколько часов на тренировку, сможет, например, создать огонек на кончике пальца.

Он поднял руку. С большого пальца вспыхнул слабый огонек, похожий на пламя дешевой зажигалки, у которой заканчивается газ. Свет чуть качнулся и погас.

– Этому может научиться каждый, – продолжил он. – Но есть и другие – те, кто способен на большее. Гораздо большее. То, что большинству обитателей разумной Вселенной недоступно. Точнее, доступно лишь единицам. Такой дар дается при рождении. Процесс его возникновения сложен, до конца не изучен и не может быть искусственно воспроизведен.

Он посмотрел на меня.

– И у тебя есть этот дар. Мы хотим, чтобы ты начал тренироваться.

Я глубоко вдохнул. Несколько минут назад, когда сын сказал, что у ворот стоят пришельцы, я подумал, что это шутка или ошибка, потом – возможно, схожу с ума. Слишком много абсурдных мыслей пронеслось за короткое время.

Я попытался собраться.

– Благодарю за предложение, но я вынужден отказаться. У меня…

Он жестом остановил меня – коротко, спокойно. На его лице все это время была легкая усмешка, гость слегка наклонил голову, будто знал, что я скажу и даже зачем.

– Подожди. Давай поступим иначе, – предложил тот. – Мы посетим одну из школ. Ты все увидишь сам. А потом примешь решение. Без давления. Без обязательств.

– Я не…

– Если согласишься, – перебил он спокойно, – твой годовой доход составит более миллиарда долларов по земным меркам.

Я замер. Мы с Софией переглянулись. У нее на лице застыла странная улыбка – напряженная, недоверчивая. Я, наверное, выглядел так же. Мой бизнес шел неплохо, но до миллиардов было далеко. Очень далеко.

– Согласен, – выдохнул я.

Снова посмотрел на жену. Она медленно кивнула. Я повторил этот жест, уже обращаясь к нему. Кофе к этому моменту был допит, пустые чашки стояли на столе, воздух в комнате казался плотнее.

Начиналось что-то, для чего не было заготовленных слов.

– Пойдем, Виктор.

– Да… Да…

Воздух на кухне вдруг начал колебаться. Тихо, едва заметно – как над раскаленным асфальтом летом, только не снаружи, а здесь, в нескольких шагах от нас. Пелена поднималась от пола до потолка, чуть искажая линии шкафов, столешницы, даже свет. Все это происходило без звука, без ветра, без света – просто пространство стало зыбким, как вода, в которую опустили руку.

– София, твой муж вернется через два часа, – сказал незнакомец. Голос его прозвучал спокойно, почти буднично. Он не обернулся.

Для нее действительно пройдет всего два часа. Для меня – намного больше.

Первым вошел его спутник. Чори, не делая ни одного жеста, шагнул в дрожащий воздух и исчез – просто перестал быть видимым. Ни вспышек, ни звуков. Будто его и не было.

Незнакомец повернулся ко мне, взглянул спокойно, чуть прищурив глаза, и, не торопясь, сделал приглашающий жест. Затем, без нажима, но уверенно, положил ладонь мне на спину и чуть подтолкнул:

– Мы опаздываем. Пойдем быстрее.

Я обернулся.

София стояла в дверях. Руки прижаты к груди, пальцы сжаты. На глазах блестели слезы. Лицо побледнело, губы чуть подрагивали, но она молчала. Не задала ни одного вопроса. Просто смотрела.

Я знал – она понимает. И я знал тоже: отказаться невозможно.

Я шагнул вперед. Поверхность воздуха не разошлась и не дрогнула от соприкосновения. Она просто поглотила меня – бесшумно, без сопротивления. Как будто переступил черту, которую никто в этом доме еще не пересекал.

Все исчезло.

Жара ударила в лицо, едва я шагнул из марева. Раскаленный воздух обжег легкие – вдох вышел резким, как будто я втянул пыль с раскаленного металла. Горло сразу пересохло. Я закашлялся, потеряв ритм дыхания. Под ногами хрустел песок – золотистый, сухой, с дробным, стеклянным звуком. Он тянулся до самого горизонта – без линий, без теней, без намека на направление.

Я остановился, сделал полный круг. Медленно. Барханы – везде. Однообразные, плотные, как будто их копировали с одной матрицы. Ветер слабый, но настойчивый – шевелил верхний слой песка, как ткань. Все вокруг было подвижно, но бессмысленно. Ни движения, ни точки зацепки. Только я, песок и глухое небо. И ангар. Он стоял в пятидесяти метрах – не скрытый, не замаскированный, просто поставленный посреди этой пустоты. Грубая, тяжелая конструкция. Прямоугольник из тусклого металла, без окон и опознавательных знаков. В обычной обстановке я бы прошел мимо. Назвал бы уродливым. Но здесь – он казался центром. Как якорь, удерживающий меня в пространстве. Я смотрел на него дольше, чем хотел. Не от удивления – от внутренней потребности за что-то зацепиться. Мозг искал опору. Хотелось действий, но не было команды. Все внутри замедлилось.

Я ощущал, как дыхание выходит слишком быстро.

Темп был сбит, мысли – растянуты, как в медленной записи. Каждое движение казалось громким. Я шагнул вперед. Песок ответил хрустом. Металл ангара дрожал в жарком воздухе – как мираж, но я знал, что он реальный. Один шаг. Потом второй. Каждое движение возвращало ощущение веса, пространства, тела. Я снова собирался. У входа кучковались люди. Земляне. Узнал сразу – по нервным жестам, по тому, как они вытирали лбы, не глядя друг на друга, по обрывкам ломаного английского, вперемешку с акцентами и паникой:

– «…сказал, надо ждать…»

– «Черт, где вода?..»

Одежда у них была разная – кто в комбинезонах, кто в гражданском. У большинства – пыльные ботинки, кое-где – следы ожогов на коже. Один присел на корточки, уронив голову между плеч. Другой ходил кругами, будто искал точку выхода. Пришельцев, которые привели меня, рядом не было. Ни одного. Ни тех, кто открыл переход, ни тех, кто молча сопровождал. Пусто. Ладони стали влажными. Не только от жары – это был другой тип пота: холодный, резкий, как при сбое в механизме. Микросекундный всплеск тревоги, едва ощутимый, но достаточный, чтобы тело среагировало раньше сознания.

Я стоял и смотрел на них, пока с противоположной стороны ангара, в сотне метров, не возникло новое марево. Контуры дрогнули – точно так же, как при моем переходе. Из искаженного воздуха вышла девушка. Слишком далеко, чтобы разглядеть лицо или одежду. Но поза была знакома. Она застыла, как и я минуту назад. Стояла, обернувшись, выравнивая дыхание, оценивая окружение. Тот же хруст под ногами. Те же секунды дезориентации. Я еще секунду смотрел на нее. Затем направился к группе у ангара. Шаг за шагом, удерживая темп, чтобы не выделяться.

Семеро человек, горячий спор. Один жестикулировал, другой перебивал, третий отмахивался. Слова срывались на крик – недосказанные, обрывочные. Замолчали, когда я подошел. Мгновенно. Все как один. Первым шагнул вперед коренастый мужчина с квадратным лицом и выгоревшей тканью на рукавах.

Протянул руку:

– Роберт.

– Марианна, – представилась женщина рядом с ним. Брюнетка, около тридцати, едва доставала мне до плеча. Смотрела прямо, уверенно, но глаза выдавали усталость – она здесь была не первую минуту. Остальные назвались коротко.

– Тим.

– Зоя.

– Махмуд.

– Джей.

– Алина.

Имена пролетели мимо. В памяти не осели – слишком много шума, слишком мало смысла. Лица сливались. Только Роберт и Марианна держались устойчиво – как локальные центры. Я мельком заглянул сквозь открытые ворота ангара. Внутри – десятки кроватей, выставленные в ряды. Ровные линии, белые матрасы, по паре пластиковых контейнеров у каждой койки. От стены до стены – одни и те же прямоугольники. Поймал себя на том, что начал считать.

– Не напрягайся, – хрипло рассмеялся Роберт. – Шестьсот. Ровно шестьсот.

Он говорил с легкой хрипотцой, голос будто царапал воздух.

– Есть мысли? – спросил он.

– Пока нет, – я пожал плечами. – Гадать бессмысленно.

– Тебя тоже «они» притащили? – спросила Марианна. Говорила быстро, будто спешила уточнить главное.

– Нет, сам зашел. Скучно стало, – моя шутка прозвучала плоско, неестественно.

Но Роберт все же фыркнул:

– Смело. Некоторые тут орут, что их силой затащили. Один парень полчаса не мог поверить, что мы не в аду.

– А где мы?

– Не знаем, – коротко ответил Джей. – Снаружи – только песок. Внутри – пустота и кровати. Никаких координат. Ни связи, ни времени. Даже солнце не двигается.

– Они с вами говорили? – уточнил я.

Зоя покачала головой:

– Нет. Просто вывели и исчезли. Одно движение – и ты здесь. Дальше – тишина.

– Никто ничего не объясняет, – добавил Махмуд. – Ни задач, ни угроз. Только этот ангар. Он же как декорация.

– Тебя привели?.. – Марианна нахмурилась. – Или сам дошел?

– Привели, – коротко кивнул я. – А потом исчезли.

– Стандарт, – пробормотал Роберт. – У всех так.

Повисла пауза. Кто-то шевельнулся, раздался звук шагов по песку за спиной. Я не оборачивался.

– Слушай, – тихо сказал Джей, – если вдруг узнаешь что-то новое – делись. Тут каждый день одинаковый. Даже час не отличить от следующего. Люди с ума начинают сходить.

– Не люблю сюрпризы, – ответил я. – Так что, если что узнаю, скажу. Сами не рвитесь.

Он кивнул.

Роберт перевел взгляд на ангар:

– Пошли, покажу, где свободно. И держись рядом. Здесь странно уходит время. Слишком странно.

За следующий час ангар заполнился. Люди прибывали постоянно – поодиночке, парами, иногда сразу по трое. Одни стояли в ступоре, другие задавали вопросы. Никто не получал ответов. Я заметил, как Марианна пыталась организовать перекличку. Ее голос звучал твердо, но срывался на вторую сотню.

– Имя. Откуда. Когда прибыли.

– Имя. Страна.

Она повторяла это снова и снова, будто упорство могло заменить порядок.

– Number? – спрашивала она.

– Имя? Your name?

Рядом кто-то переводил на испанский, кто-то на арабский.

Скоро стало ясно – двух сотен хватит. Дальше система ломалась. Каждый говорил на своем. Жестикулировал, спорил, указывал на ворота.

Остальные просто садились у стен. Молчали. Ждали.

Кто-то выглянул наружу – молодой парень в черной футболке, с коротко остриженными волосами. Щурился от света.

– Уже двадцать минут никого…

Роберт подошел ко мне, глядя в проход:

– Поток иссяк. Странно. До этого шли без перерыва.

Я кивнул. Двери ангара по-прежнему были распахнуты. Но пустота за ними теперь казалась глухой – как запертая. Внутри становилось душно. Сначала просто жарко – как на солнце. Потом хуже. Воздух начал густеть. Потянуло паром, как из-под крышки. Словно кто-то незаметно прибавлял жар, по щелчку. Ни вентиляции, ни окон. Люди начали беспокойно оглядываться. Кто-то стянул куртку. Шепот. Толчки. Потом первые крики:

– Откройте что-нибудь!

– Нам нечем дышать!

– Кто-нибудь, сделайте что-то!

– Остынь, – бросил кто-то.

– Чем? Льдом? – последовал ответ.

Когда температура перевалила за сорок, стало ясно: здесь нельзя оставаться. Люди рванули к выходу. Паники не было – скорее, инстинктивное бегство. Просто потянулись к свету, один за другим. Мы столпились снаружи. Слепящий свет полоснул по глазам. Многие прикрылись руками. Песок снова хрустел под ногами. Воздух был раскален, но по крайней мере – дышать можно.

– Что за чертовщина?! – закричал кто-то из толпы. Молодой, нервный. Рвал на себе рубашку, бросил ее в песок. – Это тест?! Они нас испытывают?!

– Кто «они» вообще?! Где они?!

– Спокойно, – бросил Роберт, хрипло, в сторону людей. – Без истерики. Дышите.

– Что дышать, если дышать нечем?! – выкрикнула женщина с седыми волосами. – Мы не в автобусе, мы в ловушке!

– Они наблюдают, – тихо сказал Джей. Стоял, щурясь на барханы. – Гарантированно. Где-то есть камеры. Или другое. Что-то. Это проверка. Или сортировка.

– Отличная теория, – пробормотал Махмуд. – Только дальше что?

– Ждать, – ответил я. – Пока нет вариантов.

– Ты всегда такой спокойный? – спросила Марианна. Стояла рядом, не шевелясь, глаза прищурены.

– Только снаружи, – ответил я.

Она кивнула. Больше не спрашивала. Ветер усилился. Песок начал собираться у ног, волнами. Над горизонтом дрожал воздух. Новых людей не было. Никто не знал, сколько времени прошло. И что делать дальше.

Прямо на нас неслась стая невиданных существ. Сначала я подумал, что это оптический обман – жар, марево, нервное переутомление. Но нет: песок дрожал под ударами лап, и линия горизонта колебалась от пыли. Бежали низко, стремительно, скоординировано. Не просто звери – хищники, выведенные или выращенные для убийства.

Они напоминали земных животных, но я точно знал – ничего подобного на Земле не существует. Каждое существо было размером со льва. Тело приземистое, широкое, с мощными, короткими лапами, напоминающими крокодильи. Массивные когти заглублялись в песок так, что за зверями тянулись канавки. Хвост – длинный, как скорпионий, с тяжелым утолщением на конце, торчал вверх, будто антенна. Он двигался независимо от тела – рывками, угрожающе. Голова – приплюснутая, почти треугольная, с двумя огромными зелеными глазами, занимавшими почти все лицо. Ни морды, ни носа. Только глаза и пасть – непропорционально огромная, с четырьмя саблевидными клыками и множеством мелких зубов, как у акулы. Маленькие уши были прижаты к голове, почти на затылке, еле различимы на фоне серой шкуры. Позже мы назовем этих тварей «собаками». Просто – собаки. Без шуток. Стая мчалась к нам с пугающей скоростью. Не лаяла, не ревела – двигалась молча, как смерч. Люди закричали.

– Бегите!

– Назад в ангар!

– Что это?! Кто пускает их сюда?!

Кто-то споткнулся, кто-то закричал, кто-то побежал в противоположную сторону. Беспорядочно. Бестолково. У нас не было ни малейшего шанса. Ни укрытия, ни оружия, ни времени. Я не побежал. Понимал бессмысленность попыток. Даже если бы у меня был фору в полкилометра – догнали бы. Единственное, что удерживало меня на месте, – слабая, почти абсурдная надежда: возможно, это тест. Очередное безумное испытание наших «новых друзей». Возможно, за этим наблюдают. Возможно, это не по-настоящему.

Я бросил взгляд вбок. Роберт тоже не двигался. Стоял, как и я, глядя на приближающихся существ. Мы не переглянулись, не кивнули друг другу. Но что-то общее в этом было. Не страх. Отказ. Первая тварь прыгнула на меня. Вес ударил в грудь, сбил с ног. Песок хрустнул под спиной. Когти разорвали ткань футболки, вонзились в кожу – глубоко, как будто проверяя, насколько я плотный. Мелькнуло лицо зверя – глаза, зеленые и блестящие – прямо над моим. Пасть раскрылась почти на сто восемьдесят градусов – я увидел три ряда зубов. Не театральных, а настоящих: серо-желтых, с темными пятнами, как у старой акулы. Верхняя челюсть нависла, а нижняя рванулась вверх – и два саблевидных клыка вонзились в живот. Острая боль пронзила тело. Не резкая, а плотная, медленно нарастающая. Как будто мне разрывали мышцы раскаленными проволоками. Существо не спешило. Медленно, с механической точностью опускало верхнюю челюсть, разрезая ткань, кожу, внутренности. Я видел, как подрагивают мышцы у него на морде. Как чуть дрожат ноздри. Как в глазах – настоящих, со зрачками – появляется выражение. Ни голода, ни ярости. Что-то иное. Существо смотрело на меня, и я мог поклясться – на его морде появилась ухмылка. Слегка приподнятый край губ, напряженные мышцы – будто оно понимало, что делает. Что я чувствую. И ему это нравилось.

Все происходило медленно, как в замедленной съемке. Клыки вспарывали живот. Я чувствовал, как что-то выходит наружу – тепло, липко, безвозвратно. Я хотел закричать, но не смог. Рот был приоткрыт, но голос не шел. Ни звука. В этот момент я понял – это конец. Никакой симуляции. Никакого наблюдения. Это не шоу. Последние мгновения жизни. Медленный, холодный разрыв сознания.

– «Твари… пришельцы…» – мелькнуло. Даже не как мысль – как рефлекс, как дыхание перед остановкой. Потом – ничего.

ПРЕБЫВАНИЕ В АДУ

Я редко пью. Но если уж начинаю – то до конца. Не из-за слабости, не потому что теряю контроль. Напротив – контроль остается. Я просто заранее знаю: если открыл бутылку, значит, дойду до границы. И за нее. Не вижу смысла в «несколько бокалов для настроения». Или ты пьешь – или нет. Все остальное – отговорки. Утро после обычно стандартное. Еще до того, как открыть глаза, я проверяю себя. Голова – пульсирует или нет. Желудок – мутит? Суставы – ломит? Панически перебираю в голове, что было вчера: с кем говорил, что сказал, как закончил. Если удается вспомнить вечер целиком – хорошо. Если нет – тревога. Если обрыв – значит, мог наговорить, натворить. Или хуже. Но в тот раз все было иначе. Я проснулся – и мгновенно понял, что тело в идеальном состоянии. Даже не «нормально», а как будто я только что прошел полное медицинское обновление. Ни боли, ни жжения в желудке, ни отеков. В голове – абсолютная ясность. Не похмельная резкость, а настоящая – чистая, резкая, как лезвие. Настолько непривычно, что я сразу насторожился. Память – тоже без провалов. Я помнил все. До деталей. Лица, голоса, запах песка, жар. Крик. Вспышку боли. Собаки. Клыки. Страх. Это был не сон, не бред, не галлюцинация. Все по-настоящему. Я распахнул глаза и понял, что стою. Голый. На холодном бетонном полу. Прямо босыми ступнями. Над головой – металлические фермы перекрытия, слабый гул вентиляции. Стены ангара серые, гладкие, с тонкой грязной пленкой. Вокруг – десятки других людей, таких же. Кто-то сидел, кто-то приходил в себя, кто-то просто стоял, тупо уставившись в одну точку. Я опустил взгляд на руки. Целые. Живот – цел. Кожа чистая. Ни следа от вчерашнего разрыва. Ни шрама. Ни боли. Что это было? Где мы? Почему я так хорошо себя чувствую – физически – и так ужасно внутри?

Я сделал шаг – и в этот момент воздух в ангаре изменился. Температура поднялась. Незаметно сначала. Просто стало тепло. Потом – жарко. Потом – очень жарко. Кто-то тихо выругался.

Кто-то прошептал:

– Что за черт?..

Женский голос разорвал тишину:

– Жарко… Я не могу дышать!

Ее крик был истеричным, визгливым – как трещина. За ним последовали другие. Паника распространялась, как огонь: быстро, беспорядочно. Люди начали толкаться, кто-то кинулся к воротам. Кто-то застыл – не понимая, что происходит. Через минуту дышать стало действительно невозможно. Воздух густой, сухой, плотный, как сжатый пар. Я чувствовал, как по спине течет пот, но он тут же испаряется.

Кто-то закричал:

– Откройте двери!

– Там жарче, не выходи!

– Не держите нас здесь!

– Нас сжигают! Они нас сжигают!

Первые подошли к выходу с осторожностью – высунулись, как животные из клетки. Остальные толкали их в спину. В конце концов, ворота поддались. Люди хлынули наружу. Снаружи не стало легче. Небо было ослепительно белым, с голубоватым отливом. Солнце висело высоко, больше и ближе, чем должно быть. Свет от него бил в глаза, словно прожектор. Я стоял, щурясь, и все равно не мог оторваться. Это не было нашим солнцем. Ни по цвету, ни по размеру, ни по ощущениям. Я стоял, пока реальность, как стягивающаяся петля, не начала душить сознание.

Из-за спины донесся нечеловеческий рев. Я обернулся и увидел… Со стороны, откуда вчера пришла стая собак, надвигалась новая волна. Они мчались по песку с той же дикой скоростью. Без крика. Без эмоций. Просто – атака. Паника разорвала толпу, как выстрел. Люди бросились в разные стороны. Я не стал думать. Не стал анализировать. Просто развернулся и побежал. Вперед. К пустыне. К бархану1.

Рядом со мной бежал парень. Весь в татуировках, с пирсингом в носу, губе и даже в сосках. Волосы коротко острижены. Я заметил это потому, что он, как и я, был абсолютно гол. Но никто не обращал на это внимания. Мы бежали, чтобы не умереть. Бархан казался ближе, чем был. Метров триста. Я выбрал его автоматически – как точку. Как шанс. Если подняться – может, будет видно. Может, где-то есть укрытие. Или еще что-то. Каждый шаг давался с боем. Воздух жег горло. Песок проваливался под ногами. Ноги уже не бежали – они тащили меня вперед. Тяжело, рывками. Я не оглядывался. Рев сзади становился громче. Они догоняли.

Парень исчез. Или свернул. Или упал. Я не видел. Я был один. Считал: сто метров. Девяносто. Восемьдесят… Сил почти не осталось. Я начал замедляться. Сзади – хрип, шаг, удар. Рев. Лапы. Пятьдесят метров. Меня сбили. Я упал. Песок ударил в лицо, в рот, в глаза. Горячий, как печная зола. Лапа вжалась мне в голову. Я почувствовал, как череп выгибается, как сдавливается воздух в легких. На секунду показалось – это конец. Может, даже лучше так. Быстрее. Без агонии, как вчера. Но я ошибался.

– Виктор, не открывай глаза, прошу тебя…

Голос. Шепот. Узнаваемый. Роберт.

Он сидел рядом, наклонившись ко мне так близко, что я чувствовал его дыхание на щеке. Говорил быстро, сдержанно, почти беззвучно:

– Не открывай глаза. Просто слушай. Нам нужно уходить. Вместе. Только так. Если рванем поодиночке – они разорвут. Я предлагаю: на счет три – вместе. Что скажешь?

– Я за, – прошептал я. – Куда?

– Налево от ангара. Ты ведь туда вчера побежал?

– Да. Не дошел до вершины метров пятьдесят.

– Что там?

– Без понятия. Но если где и есть выход, то там.

– Тогда все. Начинаем?

Я кивнул и вскочил – резко, словно кто-то нажал на спусковой крючок. Мышцы сработали вслепую. Мы побежали – без сигнала, без команды, просто сорвались с места, как звери, учуявшие пожар. Сзади, как и вчера, метнулись и другие. Те, кто уже пришел в себя и еще был в состоянии двигаться. У них не было ни плана, ни цели. Только один инстинкт – следовать за теми, кто бежит уверенно. Даже если это всего лишь иллюзия. Иллюзия – лучше, чем паника в одиночестве. Мы свернули налево, взяли курс на тот самый бархан. Я, Роберт и еще четверо. Песок обжигал ноги, ветер бил в лицо. Никто не оглядывался – только вперед.

Мы бежали, как обреченные, которым еще позволено надеяться. Я все-таки бросил взгляд направо – и увидел их. Собаки. Появились внезапно, будто вынырнули из-под земли. Их было много. Они двигались рывками, с пугающей, животной точностью.

Женский визг прорезал воздух:

– Нет! Не хочу! Не надо!

Она бежала рядом, но внезапно потеряла ритм.

– Ребята, пожалуйста, помогите! Не оставляйте меня! Мальчики… Я вас прошу…

Это были слова не просто испуганного человека. Это был крик души, полностью потерявшей контроль. Она споткнулась. Мы замедлились.

Ее страх повис в воздухе, как туман – густой, липкий, замедляющий всех. Один из парней подхватил ее справа, я – слева. Она снова побежала, всхлипывая. Это стоило нам несколько драгоценных секунд. Но тогда никто еще не был готов оставить другого. Пока еще нет. Собаки приближались. Они были… слишком быстрыми. Слишком координированными, будто понимали, кого и как атаковать. Один из них уже накинулся на мужчину в хвосте колонны – мы услышали сдавленный крик и обернулись: тот рухнул, а зверь рвал его с такой сосредоточенностью, будто выполнял хирургическую процедуру.

– Как ты смотришь на то, чтобы дать им отпор? – бросил я Роберту на бегу.

– Думаешь, у нас есть шанс?

– Нет. Но быть сожранными на бегу – это лучше?

Наш короткий диалог услышали остальные. И, к нашему удивлению, первой заговорила та самая девушка:

– Я буду сопротивляться. Я не побегу.

Ее голос уже не визжал – он стал плоским, решительным. Она будто на секунду прозрела.

– Роберт, ты справа. Виктор, слева. Вики – чуть позади. Мы с Мартином по центру, – сказал кто-то. В голосе не было паники, только напряженное сдерживание. – Наша задача – зацепить хотя бы одного. Понять, как они устроены.

– Мы не выживем, – добавил кто-то.

– Неважно. Мы узнаем.

Мы остановились и повернулись к приближающемуся ужасу. Сжимали кулаки, напрягали тела, ловили дыхание. Песок скрипел под ногами. И тогда они напали. Все одновременно. Не на нас как группу – на каждого по отдельности. И не просто физически. Это было… глубже. Будто не лапы, а пространство само схлопнулось вокруг нас, будто мир отверг попытку сопротивления. Они рвали не тело – они разрывали саму структуру того, кем мы были. Боль не укладывалась в привычную шкалу. Она была не внутри – она была вовне, она обнимала тебя, перемалывала, прожигала сквозь время. В последнюю секунду я все-таки закричал:

– Завтра я не с вами!

И провалился. Не умер. Отключился. Темнота не давила – просто обрубила. Как щелчок. Как вырубка питания. Я уже знал: это не конец. Только начало. Пробуждение – всегда одинаковое. Сначала – звуки. Шорох песка. Сдержанные стоны. Кто-то рядом кашляет, кто-то хрипит, проверяя голос. Потом – тело. Ощущения возвращаются с задержкой. Руки. Ноги. Грудная клетка. Легкие снова дышат. Сухой воздух. Привкус пыли на языке.

Я цел. Снова собран. Каждое пробуждение – как перезагрузка. Утренний ритуал. Я не знал, сколько прошло. Дни, недели, месяцы – не имели смысла. Мы назвали это «днями» просто по инерции. Чтобы хоть как-то отмерять. Первые минуты – тишина внутри. Никаких слов. Просто лежать. Живой. Подумать. Собрать в голове, что было до. Отсеять. А потом – встать. И снова бежать. Я добегал до бархана. Не раз. Почти.

В один из «дней» я преодолел половину подъема. Ровное дыхание. Ритм был выверен.

Собака появилась внезапно – но я уже не вздрогнул. Страх притупился. Притупился, но не ушел. А вот боль… Боль осталась прежней. Четкой, беспощадной. Боли не учишься. Только терпишь. Потом мы поняли: Собаки не бросаются сразу. Они ждут. Следят. Они идут за тем, кто сбавляет темп. Кто сбивается, оступается, колеблется. Не слабость даже – пауза. Любая. Мы начали говорить. Первые минуты после пробуждения – короткие брифинги. На ходу. На коленях. На песке. Кто что заметил. Кто куда добежал. Что произошло перед тем, как их настигли. Это стало обычным. Неписанным правилом.

Сначала были те, кто отказывался бежать. Просто ложились. Закрывали глаза.

Но твари не щадили. Наоборот – медленных терзали дольше. Словно за принцип.

Потом эти люди все-таки начинали говорить. Кто-то сразу. Кто-то – после пяти-шести провалов. Они делились. И стало ясно: только бег. Только граница. Только предельное усилие дает хоть что-то, похожее на контроль.

Я зацепился за идею. Бархан. Добраться до вершины. Хоть раз. Это стало целью. Механической, конкретной. Мечтой. Я заражал этим других. Стал говорить об этом как о маршруте. У каждого появился свой бархан. Своя точка отсчета. Своя «цель». Это не было спасением. Но было чем-то, за что можно держаться. Я бежал. Как зверь. Без мыслей. Без пауз. В голове только дыхание. Только темп. Ритм крови стучал в ушах. Сзади – приближался рык. Он не пугал. Он подгонял. Как метроном. Мы все стали другими. Быстрее. Выносливее. Даже те, кто раньше был далек от спорта.

Олимпийцы среди нас признавали: такого не бывает. Ни на Земле. Ни в лагерях. Ни в лабораториях. Словно нас перенастроили. Под одно – бег. Оставались метры. Я чувствовал, как дыхание срывается. Как мышцы начинают жечь. Это была черта.

Предел. Если сорвусь – все сначала. Я был там. У самой вершины. И каждый раз… Что-то срывалось. Не ноги. Не выносливость. Эмоции. Вспышка изнутри. Мгновенная слабость, когда голова сама отвлекалась. На мысль. На образ. На кого-то из своих. И снова провал. Рывок. Боль. Черная пустота. Пробуждение. Песок под ладонью. Рядом кто-то хрипит. Новый день. Новая попытка.

Но в этот раз – нет. Я контролировал себя. Каждая клетка работала на цель. Ни лишнего движения. Ни колебания. Я двигался как машина. Четко. Без сбоя. Три шага до вершины. Именно в этот момент внутри – щелчок. Я как будто нажал кнопку. Тело перезапустилось. Не срыв – апгрейд. Я больше не чувствовал усталости. Только курс. Только вектор. И тут – из песка, будто вынырнули из пустоты, – появились собаки.

Четыре. Потом шесть. Распределились полукольцом. Рядом с визгом сорвалась с места девушка. Я ее не знал. Раньше не видел. Она завизжала сразу – не как человек, а как разрываемое тело. Слишком пронзительно. Голос треснул.

– Нет! Не хочу! Не надо! – кричала она, захлебываясь, почти задыхаясь. – Ребята… пожалуйста… помогите! Не оставляйте меня! Мальчики… прошу вас…

Это не был крик помощи. Это был срыв – как короткое замыкание. Она уже была вне. Потеряна. Она оступилась. И мы, почти по инерции, замедлились. Пауза на секунду – как удар по всей группе. Ее отчаяние будто вытянуло энергию. Один парень – высокий, в черной майке, схватил ее под руку. Я – с другой стороны. Мы подняли ее и заставили двигаться. Драгоценные секунды. Но тогда мы еще не умели бросать. Тогда – еще нет. Собаки приближались. Рывками. На огромных прыжках. Песок под их лапами не поднимался. Словно они не касались земли.

– Как ты смотришь на то, чтобы дать им отпор? – крикнул я на бегу, не глядя в сторону.

Рядом раздался знакомый голос. Роберт. Дыхание сбито, но тон уверенный:

– Думаешь, у нас есть шанс?

– Нет.

– Но быть сожранными на бегу – по-твоему, лучше?

Он молчал секунду. Потом резко:

– Согласен.

Нас вновь услышали. Сначала – двое. Потом трое. И вдруг, ни с того ни с сего, тонким, но жестким голосом отозвалась та самая девушка:

– Я буду сопротивляться, – сказала она, не сбавляя шага. – Я не побегу. Не снова.

Мы переглянулись на ходу. Никто не остановился, но все уже готовились. Внутри – холод. Решение принято.

Команду скомандовал кто-то из нас. Без паузы, четко:

– Роберт, ты справа. Виктор слева. Вики чуть позади. Мы с Мартином по центру. Наша задача – ударить хотя бы одну. Найти слабость. Не выжить. Понять. Пауза.

Вики хрипло произнесла:

– У них должны быть глаза. Или уязвимости. В суставах. В шее. Где-то…

– Только ближний бой. Если повезет – переживем хотя бы три секунды.

Мы развернулись почти одновременно. Без сигналов. Ноги тормознули в песке.

Пыль поднялась, но не спасла. Они прыгнули. Атака была одновременной. Каждому по одной. Быстро. Без раскачки. Я видел, как Роберт ударил. Он попал. И сразу исчез – его отбросило, словно ударной волной. Я успел шаг вперед – встретить. Ударил локтем по шее. Никакой отдачи. Ни звука. И в тот же миг – удар в грудь. Воздух вырвало. Сознание – вспышка. Пространство погасло. Я понял: это хуже. Это не просто физическая боль.

Они били вглубь. Внутрь. Будто ломали само право на борьбу.

Последнее, что успел:

– Завтра я не с вами!

И отключился. Не умер – отключился. Я уже знал, что это не конец. Я просыпался каждый раз. Целый. Невредимый. Заново собранный. Пробуждение. Проверка тела. Шум и стоны тех, кто очнулся раньше. Все это стало утренним ритуалом. Ментальной зарядкой. Сколько прошло времени – дней, недель, месяцев – я не знал. Мы начали называть их «днями» просто потому, что каждое пробуждение ощущалось как новый отсчет. Мне нужно было хотя бы несколько минут на то, чтобы просто полежать. Подумать. Проанализировать. Пережить. Я уже добегал до бархана. Не раз. Почти. В один из дней, не сбавляя темпа, с четким дыханием, преодолел половину подъема. Появилась собака. Я не испугался. Уже нет. Со временем страх стал тусклее, а вот боль осталась прежней – острой и безжалостной. Мы узнали одно: собаки нападают только тогда, когда ты теряешь темп. Ослабеваешь. Устаешь. За те несколько минут между пробуждением и первым рывком мы начали делиться опытом. Это стало привычкой. Многие вначале отказывались бежать. Просто ложились на песок и ждали. Но жестокость тварей разрушила даже этот протест. Те, кто не бежал, мучились в разы больше. И после – рассказывали об этом. И все поняли: только бег, только предел, может облегчить неминуемое. Я был одержим. Мечта всей моей изломанной жизни – добраться до вершины бархана. И я заразил этой идеей весь наш коллектив. У каждого был свой бархан. Своя точка «спасения». Я бежал. Словно зверь. В ушах стучал ритм крови. Сзади, как приговор, надвигался рык. Мы стали сильнее. Быстрее. Даже олимпийцы среди нас признавали: такого на Земле не бывает. Почти все мы достигли пиковых форм. Словно нас выращивали для бега. Оставались метры. Я чувствовал, как дыхание сбивается. Знал: если снова сорвусь, меня разорвут. Я уже был там, на грани. Уже достигал вершины… и каждый раз что-то срывалось.

Эмоции сбивали, мешали. Но в этот раз – точно нет.

Я контролировал себя. Каждая клетка моего тела работала на достижение цели. Я двигался, как машина. Как идеально отлаженный механизм. И вот – три шага до вершины. И именно в этот момент я перезапустил тело. Как будто нажал внутри кнопку, которая изменила все… Я буквально ощутил себя оператором собственного тела, словно техник, вручную управляющий сложнейшим живым механизмом, как будто между мной и физической оболочкой исчез посредник – больше не было автоматических движений, только осознанный, хрустально ясный контроль. В это мгновение я не просто бежал – я управлял бегом, дирижировал своей биомеханикой в последнем акте отчаянного симфонического финала. Я почувствовал каждое мышечное волокно, как струну, натянутую до предела. Нога, сбившаяся с ритма – я уловил ее работу, не в целом, а точечно, буквально одним импульсом – от ахиллова сухожилия до подъема стопы. Я ощущал, как в ней назревает сбой, как дрожь готова нарушить мой темп, и словно внутренним усилием поймал этот срыв, приглушил, вернул ее в строй, как камертон возвращает инструменту правильный тон. Я прочувствовал удар сердца. Единственный удар, но такой важный, как если бы от него зависело все: он словно качнул по сосудам последнюю волну кислорода – не для выживания, нет, – для победы. Он задавал ритм, качал кровь с точной силой, нужной для того, чтобы легкие не захлебнулись, а мышцы не заплакали от усталости. Это был удар решимости, пульсация в грудной клетке, как барабанный бой в битве за жизнь.

Я прочувствовал спазм в легких – не как сигнал боли, а как необходимое усилие, подобие внутреннего толчка, как рывок мотора, перегретого, но все еще работающего на пределе. Этот спазм не пугал, он поддерживал, сжимал и расправлял воздушный поток, подавая в кровь остатки кислорода. Каждое мое дыхание в тот момент было подобно глотку воздуха на дне океана, необходимому, чтобы не утонуть, не захлебнуться в боли и слабости.

Правый локоть, казалось бы, незначительный элемент в общем механизме, вдруг стал критически важным рычагом. Я ощутил, как именно усилие в этом суставе, этот малый вклад в движение рук, балансирует корпус, дает дополнительный вектор ускорения. Он работал в синхроне с шагом, с дыханием, с взглядом, устремленным вверх. Это была молекулярная настройка тела, и я ощущал каждый винтик, каждый подшипник.

И тогда я сделал невозможное: надавил внутри себя на невидимые нервные центры, на самые чувствительные, спрятанные глубоко под сознанием пульты управления. Надавил не пальцами, а намерением. Одновременно. Однотонно. Четко. Внутри меня возникла идеальная синхронность, без провисов, без дисгармонии. Механизм запел, как точно отлаженные часы. Я и мое тело стали одним существом, наконец-то понявшим, что такое настоящая целостность. И в этот момент я вошел в режим, в котором никогда прежде не бывал. Это было не просто состояние «на грани» – это было по ту сторону грани, где живет чистая, обнаженная эффективность. Где сознание не думает, а знает, где тело не сопротивляется, а движется как идеальный снаряд к единственной цели – преодолению последнего барьера, последнего витка этого бесконечного кошмара.

Рывок – и я на вершине. Я добрался. Я достиг. Цель, мечта, наваждение последних бессчетных дней – преодолено. Все, к чему стремилось тело, за что держался разум, – все завершилось в одном шаге. Я стоял, опираясь на колени, грудь разрывалась от дыхания, а в голове – тишина. Пустая, звенящая. Я ждал. Облегчения. Эйфории. Хоть чего-то. Но ничего не пришло. Вместо этого – волна боли. Не физической. Куда глубже. Боль, которой некуда было деться, которую нельзя было приглушить дыханием или силой воли. Она поднималась изнутри, вспарывая что-то в основании сознания. Будто кто-то вбил раскаленный клин прямо в центр моего «я».

Я задохнулся от обиды. Не закричал – не смог. Воздух в легких застрял. Крик был беззвучным, он завис в сухом жарком воздухе и не исчез. Просто остался – рядом. Я хотел, чтобы лучше бы все закончилось. Чтобы меня разорвали. Чтобы псы бросились, как раньше, – и в клочья. Чтобы боль была физической, простой, понятной. А не это – предательство. Предательство самой реальности. Я поднял голову. Вперед. Песок. Новые барханы. За ними – снова песок. И дальше – горизонт. Ничего больше. Пустота. Обман. Молчаливый, холодный. Хотя… никто ведь ничего не обещал. Ни слова, ни образа, ни намека. Но я надеялся. И надежда – умерла.

Я опустился на колени. Не от усталости – от потери. Меня больше ничего не держало. Ни воля. Ни злость. Ни страх. Даже привычка сжаться перед броском – исчезла. Я просто сел на вершину бархана и смотрел в бесполезную даль. Песок. Только песок. Он шевелился под ветром. Спокойно. Как всегда. Я не сразу понял, что он рядом. Пес. Как он появился – не знаю. Он не рычал. Не нападал. Просто подошел. Спокойно. Уверенно.

Как будто мы оба знали, что так и должно быть. Он начал есть меня. Без ярости, без резких движений. Просто вгрызся в плоть – неторопливо, размеренно. Я видел его морду. Его глаза. Я чувствовал, как челюсти сжимаются. Как зубы пробивают кожу, входят глубже. Как когти давят в бок. Но боли не было. Вообще. Это и было страшно.

Невыносимо страшно. Когда тебя едят – а ты не чувствуешь. Когда тело разрывается – а ты безмолвен. Без боли. Без жизни.

Я смотрел на песок и ощущал только одно: обиду. Не страх, не ужас – только липкую, холодную обиду, которую не отмыть, не забыть. На всех. На тех, кто рядом. На псов. На саму вселенную. Но больше всего – на них. На тех, кто наблюдает. Кто поставил нас сюда. Кто смотрит – и молчит. Они ничего не объяснили. Ничего не пообещали. Они даже не солгали. Они просто молчали. И это молчание – было хуже боли. Пес продолжал. Он ел меня методично, как палач, получивший строгую инструкцию: не торопись. Он знал – чем дольше, тем хуже. Он не убивал. Он разбирал меня. По частям. По слоям. Я лежал. Небо – все то же. Безжизненное. Светло-желтое. Песок в глаза. Челюсти – где-то в районе ребер. А внутри – только пустота. Но вдруг… Возврат. Боль. Плавная. Не удар. А как спазм. Как ток, прошедший по всем нервам одновременно. Она не вернулась – она прорвалась.

Ослепительная, честная, без остатка. Она прошла от макушки до пяток, прожигая каждый миллиметр тела, каждый заблокированный сигнал. Я снова был собой. Я чувствовал. Я закричал. Это был первый настоящий крик – не мысленный, не внутренний. Настоящий, с голосом, с рвущим воздухом звуком. И в тот же миг – отключился. Тьма. Абсолютная, но не пугающая. Я ушел в нее, как в укрытие. И в этой тьме было больше смысла, чем в той слепой надежде, с которой я рвался к вершине.

Как только я осознал себя – не просто проснулся, а именно вспомнил, кто я, где, и что все еще жив – я резко сел, потом вскочил с лежанки. В следующую секунду, прежде чем успел хоть что-то обдумать, из меня вырвался крик:

– Тихо! Слушайте все!

Он вылетел, как взрыв. Рванулся из глубины, минуя горло, не спрашивая разрешения. Воздух внутри ангара дрогнул, будто его хлестнули плетью. Гул отразился от стен и закатился вглубь металлических перекрытий. Горло мгновенно запеклось, будто я прошелся по нему наждаком. Сердце сбилось, дыхание сорвалось. Я рухнул на колени, сжав кулаки в ткань на бедрах, будто только что выдохнул остаток последних сил. Все, что копилось – страх, злость, бессилие – вырвалось наружу одним куском. И в этот момент стало по-настоящему тихо. Абсолютная, плотная тишина, в которой слышно, как капает вода в дальнем углу. Те, кто уже очнулись, замерли. Даже не шевельнулись. Кто-то обернулся. Кто-то замер с полураскрытым ртом. Не было ни возражений, ни вопросов. Только внимание. Ни один из нас раньше не поднимался первым. Не кричал. Не рисковал стать центром. Мы были скорее разрозненной группой тел, чем чем-то целым. Я медленно поднялся. Руки дрожали, но голос уже держал себя:

– Мозг… – начал я, чувствуя, как волнение сминает слова. – Вчера… со мной случилось нечто странное. Новое. Я… осознал организм. Не просто чувствовал, что у меня есть тело. Я управлял им. Осознанно. Каждой мышцей. Каждым вдохом. Сердцебиением.

Я говорил быстро – насколько позволяли горло и пересохший рот. Слова цеплялись друг за друга, но я продолжал. Рассказал все: как бежал по песку, выбрался на вершину бархана, как в какой-то момент стал не просто бегущим телом, а оператором этого тела. Будто впервые получил доступ к панели управления. Не тело управляло мной – я им. Четко, ясно. Без паники.

– Я чувствовал, как напряжена каждая сухожилие, как работает диафрагма, как распределяется кислород… – продолжал я. – Это не было озарением. Это была точка, в которой я впервые стал собой. Целиком.

Кто-то сделал вдох. Слишком громко. Я перевел взгляд в ту сторону, но не остановился.

– И потом… я добрался до вершины. Там… ничего. Ни спасения. Ни границы. Ни выхода. Только следующая полоса барханов. Такая же. И еще. И еще. Конца не видно. Одна пустыня. Один обман.

Слова повисли. Они тянулись, как пыль в мертвом воздухе. Кто-то опустил взгляд, кто-то отвернулся. Люди замкнулись, будто услышали диагноз.

– Но… – я сделал паузу, выдержал. – Я думаю, это начало. Сегодня что-то изменится. Я чувствую это не умом. Чем-то глубже. Мы дошли до точки. Все, что было до нее – подготовка. Мы можем больше. Мы просто этого еще не поняли.

Я шагнул вперед. Ноги уже слушались. Не дрожали.

– Больше никто не будет ждать. Ни я. Ни вы. С этого дня мы начинаем движение. Не от смерти – к жизни. Своей. Настоящей.

Несколько человек подняли головы. В глазах было что-то новое. Не вера – еще нет. А интерес и внутренняя готовность. И это было достаточно.

Я не ошибся. С каждым циклом пробуждения выносливость росла. Это было не просто ощущение – это фиксировалось в теле, в реакции, в движениях. Я уже мог позволить себе не бросаться вперед, как только открывались створки. Несколько минут я стоял среди остальных. Дышал. Осматривался. Чувствовал. Мы больше не выскакивали в пекло сразу. Мы ждали, пока температура в ангаре не поднималась до критической. До того момента, когда воздух становился вязким, горячим, как пар из открытой топки.

Мы знали: это сигнал. Это отсчет. И когда становилось невыносимо – мы выходили. Сегодня я вышел первым. Не торопясь. Без лишних движений. Как в последний бой. Песок ослеплял. Воздух стоял. Все дрожало от жара. Но я уже знал, как двигаться в этом – не ломая себя. Я побежал. Бежал, как всегда, выкладываясь. Но теперь – с другим сознанием. Я чувствовал тело, как чувствуют инструмент. Понимал, где и когда заканчивается запас. Где мышцы забьются. Где дыхание собьется. Но главное – я умел продлевать. Не спасать, не сохранять силы, а продлевать. Раньше конец наступал внезапно – падение, спазмы, смерть. Теперь – была фаза, которую я называл «предел». Я мог пройти через нее. Иногда – просто теряя сознание. Это было лучше, чем быть растерзанным. Но сегодня… было иначе. Я добежал дальше, чем когда-либо. Ландшафт менялся, барханы становились мельче, потом снова росли, но я бежал.

В какой-то момент я почувствовал: все, силы уходят. Предел близко. Но… в этот раз он не наступил. Внутри включилось что-то иное. Глубинное. Не ментальное, не волевое. Как будто тело само решило: можно еще. Я почувствовал толчок изнутри – сначала слабый, как импульс. Потом – сильнее. Как будто в теле был скрытый резерв, аварийный источник, не связанный с обычной энергией. И он включился. Сначала – прилив. Не всплеск, не взрыв. Волна. Мягкая, но мощная. Адреналин, но не такой, как раньше. Он не гнал сердце – он стабилизировал. Уравновешивал. По коже пошел ток – тонкий, как рой микроскопических искр. По позвоночнику скользнуло что-то холодное, почти неощутимое – как ветер в разгерметизированном отсеке. Дыхание стало чище. Ровнее. Глубже. Я не чувствовал жажды, не задыхался. Я не бежал. Я скользил. Над поверхностью. Мышцы двигались в такт, без лишних напряжений. Все работало. Все было в порядке.

И вдруг – тишина. Сзади – ничего. Ни рыка. Ни шагов. Ни тяжелого дыхания. Я повернул голову – коротко, на грани риска. И увидел: пес отстал. Он больше не приближался. Он не успевал. Он терял меня. Меня захлестнуло. Волна победы, восторга, облегчения. Меня будто ударило изнутри. Я подпрыгнул – коротко, спонтанно. Без мысли. Забыл, где нахожусь. И тут – споткнулся. Ненамного. Я не упал. Удержался. Но сбился с ритма. Доля секунды – и тело дрогнуло. Дыхание сорвалось. Левое колено чуть повело в сторону. Этого хватило. Он будто ждал. Рывок – и он догнал. Словно вся его ярость копилась все это время.

Он впился в меня с силой, которую я даже не мог себе представить. Клыки не просто рвали – они наказывали. Это была казнь. Не инстинкт. Решение. Я почувствовал боль мгновенно. Не вспышкой – цельным ударом. Боль захлестнула. Внутри все оборвалось. Судорога скрутила тело. Ноги подкосились. В голове – белый шум. Каждая клетка, каждый нерв – горел. Кричал. Умирал. И тогда пришла тьма. Чистая. Глухая. Как дверь, захлопнувшаяся с глухим щелчком. Я провалился в нее с облегчением. Отключился.

Поймав момент пробуждения, не тратя ни секунды на иллюзию покоя, я резко подскочил с лежанки. Мгновенно, на автомате. Все тело сжалось в одном рывке – как будто каждая мышца уже знала, что делать. Я выдохнул и закричал:

– Информация!

Это слово было у нас как команда. Как сирена или удар в колокол в тонущем отсеке. Все, кто уже очнулся, обернулись. Без слов. Без вопросов. Внимание собралось, как пружина. У нас давно сложилось негласное правило: если ты узнал хоть что-то, что может спасти других – ты говоришь. Без промедления. Без фильтров. Потому что иначе – никто не спасет и тебя. Никто не уклонялся. Никто не молчал. Мы давно перестали быть просто выживающими. Мы стали системой. Сообществом. Нас не обучали, но мы обучили друг друга. Потому что каждый знал: один не пройдет. Один не выстоит. Но, может быть… вместе – кто-то дойдет. Хотя и мы не знали – куда именно. Что там, за чертой. Что значит «результат»? Что будет, если кто-то добежит дальше всех? Мы не знали. Но продолжали. Продолжали бежать. Продолжали пытаться.

– Я… – выдохнул, чувствуя, как пересохшее горло скрипит, – вчера это было. Что-то новое. Внутри. Сила. Как будто кто-то другой… проснулся. И он бежал – не уставая. Он не боялся. Не останавливался.

Я делал паузы, чтобы не сбиться и не задохнуться – температура уже начинала подниматься. Жара снова входила в ангар. Нужно было успеть. Я говорил быстро, точно, не давая себе уйти в образы. Только факты. Ощущения. Последовательность.

– Это был не прилив энергии, – продолжал я. – Это… как режим. Переключение. Будто тело вошло в другую частоту. Все стало легче. Не меньше боли, не меньше жара – но все было… управляемо. Я не бежал – я вел себя. Понимаете?

Я описал все до мельчайших деталей. Что я чувствовал в легких. Как пальцы на ногах перестали терять чувствительность. Как сердце стабилизировалось, и кожа стала как будто проводником. Внутренний холод. Вспышка ясности. И – легкость. Почти невесомость. Как будто я не выносил боль – а переводил ее в движение. Кто-то из стоящих рядом начал что-то спрашивать – о пульсе, о дыхании, о моменте включения. Но времени не было. Жар усилился. Воздух в ангаре зазвенел. Это был сигнал. Мы выбежали. Но все пошло не так.

Собаки были уже там. Ждали нас. Это было невозможно. Они никогда не приходили сразу. У нас всегда был зазор – две, три, иногда пять минут. Мы успевали разогнаться. Найти ритм. Уйти. Но сегодня… их выпустили раньше. Нас выталкивали – прямо к ним. Они не охотились. Они перехватывали. Как будто знали, где мы будем. И кем. Мы бросились вперед, кто куда. Кто-то влево, кто-то по центру. Почти сотня – пошли за мной. Это стало привычным. Я делился опытом – значит, знал путь. Или хотя бы делал вид, что знаю. Этого хватало.

Но псы не верили в видимость. Они шли жестко, методично. Без суеты. Их было много. Они работали, как сеть. Кто-то падал сразу – не выдержав темпа. Кто-то оступался, сгорал в рваном дыхании, терял ноги на рыхлом склоне. Один за другим. Без шансов. Я остался один. Опять. Песок шел под ногами туго, как вода.

Я чувствовал – он близко. Его дыхание. Его шаги. Тяжелые, глухие удары лап. Но теперь я знал, что делать. Я не ускорился, не метался. Я искал внутри ту точку, тот режим. То состояние, которое вчера вспыхнуло случайно, тогда нашел его на грани. В полном одиночестве. И сейчас – снова было только это: я и пустыня. Жара. Песок. Давление крови в ушах. Сухость во рту. Но под всем этим – пульс. Сигнал. Фокус. Я сосредоточился. Выключил шум. Обрезал страх. Щелчок. Я не почувствовал ничего яркого. Просто… переключение. Как будто внутри сменилась частота.

И тут же всплеск. Не адреналин. Не боль. Стабильность. Острота. Вся система – на пике. Мозг стал холоден. Ровен. Тело – точным, как инструмент. Линия движений – чистая. Никакой суеты. Каждое усилие – в цель. Никакой лишней траты. Я вошел в это состояние сам. Не наобум. Не из паники. Я включил его и управлял им. Но я понимал: ускориться я не могу. Скорость – максимум, предельный. Выше – только смерть. Сердце не выдержит. Легкие сгорят. Все развалится. Но вот выносливость… выносливость была другой историей. Она – не в мышцах, не в дыхании. Она – в намерении. Я мог бежать долго. Очень долго. Может, даже – бесконечно. Время шло. Без отсчета, без делений. Я давно перестал считать шаги. Песок под ногами больше не казался горячим. Просто хруст. Просто движение.

И вдруг я заметил: свет изменился. Впервые за весь мой срок здесь, за бесконечные циклы монотонности, я увидел, как светило сместилось. Оно опускалось. Медленно, почти неуловимо – но шло вниз. Голубоватый диск, всегда висящий в зените, начал ускользать к горизонту. Я остановился. На мгновение. Потрясение было почти физическим – как удар.

Ночь. Наконец-то. Значит, все же есть смена. Есть ритм. Планета живая. Я не во сне. Не в петле. Во мне вспыхнула надежда – тусклая, крошечная, но упрямая, как искра в подземелье. Я сжал ее. Не дал разгореться, не дал себе утонуть. Держал себя в кулаке. Каждую мысль. Каждое движение. И побежал дальше. Свет угас. Наступила тьма. Не просто сумерки – тьма глухая, вязкая, плотная, как нефть. Никаких очертаний. Ни теней, ни бликов. Даже руки перед лицом – нет. Я оказался в пустоте. В безликой, безмолвной, слепой пустыне. И именно в этой тьме во мне начало ползти старое, забытое чувство. Паника. Я думал, что уже все прошел. Все. Боль, одиночество, изнеможение. Но нет. Теперь началось по-настоящему. Испытание – новое, самое хрупкое. Не физическое. Ментальное. Я не знал, куда бегу. Не знал, что впереди. И в этой полной слепоте совершил роковую ошибку. Очередной бархан. Я не заметил, как он пошел вниз. Не увидел спуска. Нога сорвалась – не вниз, а в никуда. Я споткнулся. Не упал. Но этого хватило. И он вырвался. Мгновенно. Из воздуха. Из песка. Из тьмы. Не знаю. Он ждал. Он чувствовал. Ждал моего сбоя. Рывок. Звук, будто воздух взорвался. И сразу – боль. Старая, знакомая, многократная, но теперь – с новой, выверенной жестокостью. Он не просто нападал. Он знал, куда бить. Будто хотел вырезать все, что я успел построить. Разорвать не только плоть – надежду. Я не закричал. Не успел. Сознание выключилось. Просто – тьма во мне. Я не умер. Просто исчез – до следующего утра, до новой попытки. Как и прежде. Как всегда.

В этот раз, прежде чем снова встать на ноги и вернуться к бегу, я позволил себе провести ментальную гимнастику. Без спешки. Я закрыл глаза, выровнял дыхание, ушел внутрь.

Вспомнил все, что происходило со мной за последние дни. Точнее – циклы. Здесь нет суток. Только перегрузки. Только боль и череда выживания. Те жалкие минуты покоя, что еще неделю назад казались мне даром, уже не имели ценности. Это были не перерывы. Не отдых. Просто паузы между новыми рывками. Время, в которое тело не успевало восстановиться, но и не могло отказаться от продолжения. В прошлый цикл я почувствовал прилив силы. Не похожий на обычную вторую волну, что-то иное, будто внутри меня включили дополнительный источник. Я ощущал легкость. Не усталость, не остаточную энергию, а настоящую свободу движения. Такую, какой не знал ни в юности, ни в лучшие физические формы. Мышцы были живыми, гибкими, полными энергии. Будто сам космос вдохнул ее в меня – и я был готов идти до предела, без сна, без остановок, без цели. И в тот момент, когда я только собирался подняться, открыл глаза – передо мной уже стояла группа. Люди. Кого-то я знал. Чьи-то лица были новыми. Они смотрели на меня в упор. В их взглядах было ожидание. Словно я – тот, кто знает ответы. Тот, кто может объяснить, что дальше.

– Рассказывай, Виктор!

– Постой, Роберт, дай ему встать!

– Тихо, не препирайтесь, – сказал кто-то спокойным голосом.

– Слушайте внимательно. Все, что сейчас важно – не останавливаться. Дойти до своего предела. Не тормозите, не давайте себе ни одной лишней мысли. Только движение. Только приказ. Сомневаешься – падаешь. Думай телом. Приказывай ногам. Все остальное – шум.

Я мог бы что-то возразить. Поспорить. Уточнить. Но времени не было.

Я поднялся. Медленно. Почувствовал, как тело снова заполняет адреналин – не острый, не панический, а ровный, как топливо, как запал.

– Вчера я видел, как заходит солнце… – сказал я, глядя в пустоту за спинами.

– Ну и что? – спросил кто-то из новых.

– А потом… Я не заметил спуска. Бархан. Слетел. Больше ничего не помню.

В ответ – смех. Громкий, сухой, живой. Сначала один голос, потом второй, и вскоре – весь круг. Беззаботный, почти веселый. Словно смерть – это часть анекдота. Часть правил. Часть этой странной, бесконечной игры. Мы не шутили. Но мы смеялись.

Нам больше нечего было терять. Мы давно научились не бояться, а смеяться в лицо аду. Привыкли к боли. К провалам. К повторениям. Наша реальность была проста: ритм – бег, жара, паника, падение, тьма, удар, исчезновение, пробуждение. И снова бег. Мы жили от отрезка к отрезку. Без надежды на конец. Без спроса о цели. В ангаре становилось жарко. Слишком жарко. Температура ползла вверх, за границу «терпимо». Кожа начинала гореть. Песок на подошвах плавился. Это был сигнал. Время выходить. Мы снова готовились.

Каждое тело – как механизм. Изношенный, но еще рабочий.

Мы знали: будет бег. Будет закат. Будет ночь. Каждый запоминал рельеф – барханы, спуски, точки ориентации. Каждое неверное движение стоило перезапуска. Но даже идеальное не избавляло от боли. Она оставалась. Неизменной. Как метка. Как правда этого мира. Я бежал в темноте, глотая песок. Он скрипел на зубах, забивался под веки, стягивал кожу. Новый шаг забирал силы. Достаточно – чтобы преодолеть очередной бархан. Только для этого. Дальше – снова ночь. Или день? Уже не имело значения. Свет и тьма здесь были одинаковыми. Боль. Собаки. Убийство. Снова. И снова пробуждение. Цикл. Без пропусков. Без перемен.

Мы начали догадываться: это не просто испытание. Это – программа. Эксперимент. Чужие. Неизвестные. Далекие. Они смотрели. Откуда-то извне, возможно – извне самого времени. Игра без цели. Без приза. Только выбор: выдержишь – живешь. Сдашься – исчезаешь. Я продолжал работать над собой. Экспериментировал с остатками воли. С намеками на силу, что просыпалась во мне еще на Чарохе. На раскрытие первой ступени мне потребовалось около трех месяцев. На следующую – не меньше. Каждое продвижение давалось через изнеможение. Без веры. Не потому, что не хотел. Просто здесь вера не имела веса. Только факты. Только пройденное. Только прожитое. День за днем – все повторялось. Как в кошмаре без просыпания. Но самое страшное – не сам цикл. А то, что я привык. Мой разум адаптировался. Тело – подстроилось. Я стал частью этого мира. Как зверь, что больше не ищет выхода из клетки. Сурок, встречающий одно и то же утро. Одни и те же удары. И с каждым разом – все менее способный сопротивляться. И все же, я снова был готов. К следующему этапу. К следующей смерти.

Но я дождался. Момента, который не пришел внезапно – не обрушился, не вспыхнул. Он подкрадывался. Медленно. Через сотни шагов, десятки срывов, сотни падений. Это был переход. Как будто где-то глубоко, в самой середине головы, в той зоне, о которой мы не знали, – что-то развернулось. Древнее. Уплотненное. Спящее. И вот теперь – проснулось. Я не «увидел» – это не было зрением. Это было… восприятием. Прямым. Мгновенным. Я почувствовал весь ландшафт вокруг. Барханы. Движение песка. Воздух. Температуру. Без глаз. Без усилия. Будто кто-то другой смотрел вместо меня – изнутри. И самое важное – я понял, что не один такой. К тому моменту мы уже были коллективом. Все достигли первой ступени. Мы умели доводить тела до автоматизма, работать в режиме абсолютной синхронизации. Мышцы, дыхание, воля – все действовало как единое. Никто больше не ждал команд. Мы стали самодостаточными машинами выживания. Но новое открыл не я. Это был парень из Эквадора. Невысокий, жилистый. С лицом, в котором не было ни грамма сомнения. Я проснулся и увидел, как он, запинаясь, сбивчиво, на ломаном английском пытался объяснить остальным, что с ним произошло.

Он показывал руками: будто нащупал в воздухе невидимую точку. Потянулся внутрь себя. Включил что-то. Не кнопку. Скорее – переключатель внутри. Как будто до этого все каналы были заглушены, а теперь один из них – стал активным. Мы поняли.

Это не случайность. Это – доступ. Если знать, куда тянуться – можно добраться.

Не ждать чуда. Идти к нему. Его рассказ стал ключом. Первым. Впервые мы не просто чувствовали – мы поняли, что можем дотянуться. И вот, в ту ночь, когда я снова бежал сквозь вязкую, глухую тьму, в которой не видно даже рук, – это случилось. Внутри щелкнуло. Без боли. Без вспышки. Просто – перешел порог. И все изменилось. Это не было зрением в привычном смысле. Я не видел глазами. Я осознавал. Пространство вокруг стало чувствоваться каждой клеткой, как если бы воздух стал вязким, наполненным информацией. Я не видел барханы, а знал, где они. Не ощущал их через прикосновение – видел их изнутри, как будто мои чувства вышли за пределы тела и слились с окружающим миром.

Я не сбился с ритма, не замедлился, не остановился. Я продолжал бежать, и при этом в моей голове раскрывался новый мир.

Те самые барханы, которые днем, под слепящим светом местного солнца, казались простыми пейзажами из золотого песка, теперь выглядели совершенно иначе. Их формы остались прежними, но цвета… О, цвета были такими, каких человеческий глаз никогда не видел. Это был не просто песок – это были металлические переливы, холодные сияния, словно поверхность барханов покрыта тонким слоем драгоценных сплавов.

Я различал десятки оттенков серебра: светлое, почти белое, как если бы расплавили платину и дали ей застыть на морозе. Темное, тусклое, как свинец, плотное, тяжелое. Живое и текучее, как ртуть, вибрирующее и струящееся даже без движения.

И рядом с ними – тени, цвета, которые нельзя назвать. Они были могильными, глубинными, как будто вынутыми из недр земли, из тех пластов, куда никогда не проникал свет – ни солнца, ни звезд.

Я бежал, и весь этот новый спектр, вся эта зрительная симфония, вливалась в мое сознание, не перегружая его, а наоборот – успокаивая. Это было не зрение, а чистая интуиция, обернувшаяся образом. Я не смотрел на мир, а впитывал его. Он раскрывался мне, как тайна, которую бережно несла сама реальность, пока я не был готов ее принять.

С этим пришло ощущение эйфории. Не просто восторг, не просто радость. Это было наркотическое опьянение, не вызванное веществами, а чистой внутренней трансформацией. Я никогда не пробовал ничего сильнее легкой травки – и то, в универе, как часть юношеских экспериментов. Но тогда я впервые подумал: вот как, наверное, чувствуют себя люди на самых тяжелых веществах. С полным отрывом от реальности, но в полном единении с миром.

Только я знал, что мое состояние было сильнее, чище, реальнее. Я не убегал от боли, а перешагивал ее. Я не прятался от страха, а освобождался от него. Я продолжал бежать – без остановки, без сомнений, на пределе, но теперь – в новом мире. И этот мир был моим. Я продолжал бежать. Мой организм работал как слаженный механизм, как совершенная биологическая машина. Но сознание – оно больше не было связано только с телом. Оно скользило вне, над, внутри всего, что окружало меня. И с каждым шагом я чувствовал, как новый мир открывается мне не просто как пространство – как сущность.

Мои ноги касались песка, но я ощущал движение рельефа за сотни метров вперед. Я чувствовал, как барханы растут, как изменяется плотность почвы, как воздух сжимается между изгибами дюн, образуя невидимые воронки давления. Я знал, где мне нужно сделать более широкий шаг, а где напрячь мышцы спины, чтобы не потерять равновесие. Это был бег в абсолютной темноте, но ощущался он как движение в прозрачно-кристаллическом мире, наполненном вибрацией и неведомыми потоками энергии.

В какой-то момент, не сразу, не по четкому сигналу, а словно на краю мысли, я поймал себя на ощущении, которое было одновременно чужим и пугающе новым:

я не слышал пса. Ни тяжелых прыжков за спиной, ни глухого дыхания, ни рваного ритма лап, жрущих песок позади. Тишина. И в этой тишине – тревожная пустота.

Я не замедлился сразу. Бежать я продолжал из инерции, как часы, которым забыли выключить маятник. Но внутри уже начался сбой ритма, трещина между привычным ужасом и его внезапным отсутствием. Поверить в происходящее было невозможно, но игнорировать – еще труднее. И тогда, предельно осторожно, словно сам взгляд мог нарушить хрупкое равновесие, я обернулся. Пусто. За мной никого не было.

Ни тени, ни силуэта, ни затаившегося зверя. Только темные дюны, зыбкие формы барханов и горизонт, в который утекал мой бег. Я был один. Впервые за все это время – по-настоящему один. От удивления мои движения стали вялыми, будто мышцы утратили приказы. Бег замедлился. Стремительный марш превратился в осторожный быстрый шаг, затем – в обычную походку. Вскоре я остановился вовсе, тяжело дыша. Сердце все еще билось в темпе погони, но никто не гнал меня. Я стал вертеть головой, всматриваясь в ночь, словно пытался поймать движение, услышать хруст, вдох, всплеск страха в своей голове. Ничего. Ни звука, ни движения. Ни пса. Ни угрозы. Ничего. И вот тут пришел страх. Не облегчение, не восторг, не освобождение. А страх – ледяной, липкий, старый как сам ужас. Тот, что приходит не от боли, а от неопределенности. Месяцы.

Долгие, бесконечные месяцы я был дичью. За мной гнался хищник. Я знал, как он приходит. Я знал, как он убивает. Я даже научился умирать с минимальной болью – когда умирал на бегу, сжимаемый последним усилием. Это была рутина, как умыться утром или лечь спать ночью. Жестокая, извращенная, но понятная. Привычная. И вот она исчезла. А вместе с ней – вся моя карта реальности. Я стоял, окруженный пустотой, как слепой в идеально тихом, гладком пространстве, где нет стен, нет потолка и даже эха. И я не знал, что теперь. Где начало, где направление, что ждет за следующим шагом. Кто я без зверя за спиной? Без сценария, в котором моя роль была четко прописана – бежать, падать, умирать, воскресать. Меня охватила парализующая растерянность. Я простоял так долго. Может десять минут. Может двадцать. Или вовсе все тридцать. Я потерял счет времени, потому что впервые оно не считало мои секунды до гибели. Мне не нужно было торопиться. Не нужно было бежать. Я мог просто быть. И тогда я лег на спину, прямо на холодный, подернутый серой пылью, песок. Он вдавливался в лопатки, хрустел под головой, касался кожи прохладой, которую я почти забыл. Я смотрел в черное небо – в этот немой купол, где не было звезд, не было облаков, не было даже Луны. Только бесконечная, плотная тьма, черная, как закрытые глаза Бога.

И я вдруг вспомнил. Вспомнил, каково это – просто лежать. Не умирать, не ждать удара, не бежать – а лежать. Наслаждаться… отсутствием боли. Это чувство было настолько чужим и одновременно родным, что слезы подступили к глазам. Оно было как воспоминание о жизни, которую я когда-то жил. Жизни, где было все: солнце, люди, тепло, ветер, еда, смех, сон. Жизни, которая теперь казалась сном, или воспоминанием умершего.

Я лежал, и казалось, что я уже умер, а это место – чистилище, созданное по каким-то непонятным законам. Я не знал, за что. Но я верил, что наказание справедливо.

Только вот… сейчас наказание исчезло. А значит, пришел черед другого этапа.

Чего ждать дальше – я не знал. Но внутри нарастало ощущение, что мир изменился. И я, возможно, больше не жертва. Я лежал. На спине, распластавшись на прохладном, шероховатом песке, в полной тишине. В груди медленно поднималась и опускалась тяжелая, уставшая грудная клетка. Сердце отбивало неровный, но уже не смертельный ритм – будто спрашивало у самой реальности, имеет ли смысл продолжать. Все мое тело было наполнено странной тишиной. Не внешней – внутренней, той, что наступает, когда не осталось даже страха. Только пустота, словно я стал частью этой беспощадной планеты, врос в нее, слился с пылью и дюнами. Это не было зрением в привычном смысле. Я не видел глазами. Я осознавал. Пространство вокруг стало чувствоваться каждой клеткой, как если бы воздух стал вязким, наполненным информацией. Я не видел барханы, а знал, где они. Не ощущал их через прикосновение – я видел их изнутри, как будто мои чувства вышли за пределы тела и слились с окружающим миром.

Чернота начала исчезать. Нет, не сразу. Она не растворялась, не улетала ввысь, не смещалась. Она разбавлялась, как тушь в воде. Где-то вдали, на краю горизонта, начала просачиваться медленная, холодная голубизна. Она не имела источника. Сначала. Просто возникла – не свет, а свечение, мягкое, вязкое, как рассвет, который забыл, как быть теплым. Я лежал, не шелохнувшись, и смотрел, как тьма уступает место странному свету. Он не наполнял окружающее – он просто заменял. Барханы начали проявляться, словно материализуясь из тумана. Их контуры оставались мягкими, неясными, как в сне, когда ты понимаешь, что видишь знакомые формы, но не можешь сфокусироваться на деталях.

Спустя несколько минут, я увидел это. На горизонте поднималось новое солнце. Или не солнце. Что-то круглое, яркое, холодное, пробивающееся сквозь медленно отступающую ночную завесу. Оно было голубым, неоново-белым, казалось, что оно не светит, а вспоминает, как светить. Его появление было без торжественности. Оно не сжигало, не грело, не слепило. Оно просто было – чужое, далекое, немое. Может быть, это и была местная Луна, если у этого места вообще были циклы, небо, звезды и смысл. А может – просто оптический обман, ловушка тех, кто наблюдает. Я смотрел на него, и оно на меня – если можно так выразиться. Между нами не было диалога, не было связи. Оно было, и я был. Вот и все. Мне, по правде говоря, было… все равно. Я не чувствовал ни облегчения, ни восторга, ни даже страха перед неизвестным.

После всего, что я пережил, появление нового солнца – это уже не чудо. Это просто следующий кадр в фильме, который давно вышел за рамки логики. Новый виток в бесконечной петле. Может, теперь за мной придет что-то другое. Может, мне снова придется бежать. Может, меня снова будут убивать – уже не собаки, а нечто другое. А, может, я просто сдохну здесь, под этим мертвым сиянием, как забытый игрок в чужой игре. И пусть. Я закрыл глаза. Свет не исчезал – он проходил сквозь веки, как рентген, как память о свете, а не сам свет. Он не давал покоя, но и не мешал. Просто существовал рядом. Как я. Как все здесь. И я снова понял: этот мир жив. Он меняется. Но меняется не для меня, а сам по себе. Я – просто точка в этом изменении. Возможно, его свидетель. Или просто функция. Мне оставалось только дождаться, что будет дальше.

Не успел спутник этой проклятой планеты полностью подняться над горизонтом, как меня вырубило. Не боль, не страх, не усталость – просто щелчок, и я исчез. Как будто кто-то незримо выключил рубильник. Свет – и тьма. Бег – и тишина. Очнувшись, я вскочил с лежанки, не дожидаясь, пока тело окончательно включится в работу. В висках еще гудело, в мышцах оставалось чувство гудящего холода, как после перегрева. Но я не мог лежать. Все происходило слишком быстро. Я чувствовал: что-то сломалось – в хорошем смысле. Порог, блок, граница. И упустить это чувство было бы преступлением перед самим собой.

– Я остановился… – выдохнул я, глядя в бетонный пол под ногами, будто проверяя, все ли на месте. – Собаки не было. Я увидел, как восходит луна… или что это там было. И отключился.

Кто-то поднял голову.

– У меня такое уже в третий раз, – отозвался парень, сидящий у противоположной стены. Высокий, сутулый, с уставшими глазами. Голос у него был низкий, будто простуженный, уставший до самых костей. – Каждый раз все дальше. И каждый раз – с тем же ощущением… что больше не вернусь.

– У меня… в первый, – раздался голос сзади. Девушка. Ее имени я не знал, но лицо помнил – угловатое, с коротко подстриженными волосами и резким подбородком. Сейчас в ее голосе не было ни дрожи, ни паники. Только удивление. – Первый раз… и впервые – без страха.

– И умения тоже в первый, – добавил парень, похожий на викинга. Светловолосый, широкоплечий, с лицом, словно вырезанным топором. Он говорил спокойно, будто давно принял правила этой игры.

Повисло молчание. Все переглядывались. Люди медленно выныривали из своих замкнутых оболочек. И тогда кто-то – я не знал, кто именно, голос был ровный, без акцента, – произнес то, о чем, вероятно, подумали многие:

– Предлагаю в этот раз бежать вместе. Мы на одинаковом уровне. И… кажется, в одиночку мы больше ничего не поймем.

– Поддерживаю, – сказал я. Говорить было странно. Словно заново учился языку.

– Я за, – отозвалась девушка. Она уже стояла, вытянув шею, как будто пыталась заглянуть за стену ангара, куда-то дальше, в будущее.

– За, – добавил парень с татуировкой на шее – стилизованное крыло, темное, резкое, как порез. Раньше я видел его только мельком, в движении.

Потом раздалось еще несколько коротких:

– За.

– Согласен.

– Я с вами.

Мы не договаривались. Не обсуждали. Просто поднялись и пошли к выходу. Тринадцать человек. Мы не ждали, пока внутри поднимется температура. Не сверялись с режимом. Просто вышли. Будто внутри нас что-то перестроило график, сбросило автоматизм. Ни с кем из этих людей я раньше не говорил по-настоящему. Да, взгляд, да, короткое «готов» перед рывком, но не больше. Они были частью декораций ада, не личностями. Статистами в пейзаже. А теперь – мы были вместе.

Мы рванули быстро, слаженно. Никто не тянул. Никто не ждал команды. Я не был первым. Я шел в середине, ведомый другими. Мы направились к бархану, к которому раньше не стремился. Я вдруг понял, что всегда бежал по одному и тому же маршруту. Никогда не сворачивал. Почему? Не знал. И не стал тратить силы на это. Просто бежал. Дышал. Удерживал темп. И в этот раз – не был один. Сначала было только дыхание, скрежет песка, ритм шагов. Потом в рядах начал появляться разговор. Короткие реплики.

Прямые, без эмоций – как пульс, ровный и скупой:

– У меня это – максимум. Быстрее не могу, – бросил парень впереди, не сбавляя темпа.

– То же самое, – подхватил кто-то сзади. – Как будто что-то внутри ограничивает.

– Думаю, это у всех так, – сказала девушка. – Потолок. Или… защитный механизм?

– Или – следующая дверь, – добавил викинг. – Только мы ее еще не нашли.

– Интересно, почему собаки нас не трогают? – раздался новый голос, высокий, но спокойный.

– Может, они чувствуют, – ответил парень с татуировкой. – Мы вышли на другой уровень. У них теперь… другая задача.

– Какая?

– Не знаю. Но точно – не загонять. Не в этот раз.

Мы продолжали. Темп держался. Солнце поднялось в зенит, не спеша. Воздух был тяжелым, сухим, будто натянут между нами и небом. Здесь время текло иначе – густое, вязкое. Все ощущалось медленнее, словно кто-то замедлил пленку, но не сказал об этом. Час. Второй. Третий. Пот не высыхал. Но шаги стали уверенными. Координация – общей. Не словом, не взглядом – телами. И вдруг, среди ровного бега, один из ребят – кажется, тот же с крылом на шее – сказал:

– Мы одни. Собаки… нет.

Он не прокричал это. Просто сказал. Спокойно. Но это прозвучало как заклинание. Как то, чего все ждали. Мы пробежали еще немного. И по какому-то неявному, тихому, внутреннему сигналу – остановились. Песок хрустнул под ногами. Дюны вокруг были безмолвны. Воздух – ровный. Небо – пустое.

– Бежим дальше? Или… ждем луны? – спросил парень с акцентом. Высокий, широкоплечий, черная кожа блестела от пота, в его лице виднелась уверенность.

Он посмотрел по сторонам. Потом добавил:

– Я… за то, чтобы остаться. Здесь. Сейчас. Вместе.

– Поддерживаю, – сказал кто-то слева.

– Я тоже, – добавил викинг.

– Остаемся, – коротко кивнул парень с крылом.

– Да, – сказала девушка, вытирая лоб тыльной стороной ладони. – Я не хочу, чтобы этот момент прошел мимо.

– Тогда ждем, – заключил я.

Мы присели. Кто-то лег. Кто-то просто опустился на одно колено. Мы не знали, что будет. Но впервые никто не ждал удара в спину. Мы были здесь все вместе, и это был уже не отряд, не толпа, а группа. Живая. Думающая. Готовая.

Мы сели на песок. Он был раскален, как металлический лист, забытый на солнце. По ощущениям на нем можно было жарить яичницу. Но тело не отдергивалось, не жаловалось. Мы адаптировались. Ад научил нас не чувствовать мелкое, пока рядом настоящая боль.

Мы молча устроились в круг. Тринадцать человек. Десять мужчин и три женщины. Голые. Потные. Усталые. Без экипировки, без защитных оболочек, без команд. Только дыхание. Впервые за весь этот цикл – без страха. Без тревоги. Без тупого ожидания боли, которая вот-вот сорвется с тишины. И тут это пришло. Не резким толчком, не озарением. А осознанием. Я почувствовал его почти физически – как будто воздух стал плотнее. Мы смотрели друг на друга. Мужчины – на женщин, женщины – на мужчин. Без смущения, без позы. Просто взгляды. Медленные. Тихие. Внимательные. Где-то глубоко внутри проснулся инстинкт. Не похоть. Не желание. А что-то другое. Старое. Укорененное. Память о том, что у нас есть тела. Что где-то был мир, где прикосновение – это прикосновение. Где кожа – это близость. Где взгляд – не оружие, а жест.

Я поймал себя на том, что смотрю на спину соседа – и ощущаю, что вижу не только мускулы, но и живое тепло под кожей. Рядом кто-то переложил ногу. Песок зашуршал. Жара обволакивала все, как пленка. Но нас это не тревожило. Мы были внутри момента. Ни одного взгляда с вожделением. Только внимание. Как будто все только сейчас вспомнили: мы – не только бегуны, не реакция, не сгустки инстинкта. Мы – люди. Одна из девушек, худая, с короткими темными волосами, чуть подалась вперед, поставив подбородок на колено. Потом усмехнулась, хрипловато, как после долгого молчания:

– Ничего, мальчики. Мне кажется, никто из нас тоже не горит желанием.

Пауза. И смех. Реакция была почти беззвучной вначале, будто все сначала удивились себе. А потом он прорвался. Громкий, рваный, хриплый. Кто-то захохотал, опрокинувшись на спину. Кто-то стукнул ладонью по колену. У кого-то затряслись плечи.

– Черт, – прохрипел парень с бородой. – Я думал, у меня уже голос не работает.

– Мы, похоже, только что вернули себе голос, – добавил другой.

Это был первый живой смех. Без иронии. Без страха. Без желания заглушить ужас.

Просто – чистый выброс чего-то человеческого. Мы смеялись. Каждый по-своему: кто в голос, кто сквозь сжатые зубы. И все равно вместе. Мы зазвучали, как единое целое. Когда смех стих, наступила тишина – другая, не напряженная. Она не давила. Не ждала. Она позволяла. Мы сидели на горячем песке. Кто скрестил ноги, кто поджал под себя, кто обнял колени. Кто-то просто вытянулся, положив руки за голову. Жара все еще стояла, но никто даже не шевелился. Кожа обжигалась – но все равно было хорошо. Где-то сбоку раздался голос – тихий, внятный, спокойный:

– У вас есть предположение… зачем все это?

Говоривший сидел с прямой спиной, худощавый, с вытянутым лицом и внимательными глазами. Его голос звучал так, будто он обращался не к нам, а в пространство. Пауза. Ответов не последовало сразу.

Только через несколько секунд один из парней, темноволосый, с высоким лбом и татуировкой на шее, выдохнул:

– Они нас совершенствуют.

Он не задавал вопроса. Он констатировал.

– Я не вижу другой причины, зачем все это. Ад с точностью. Логика в боли.

Парень кивнул.

– Я Никки.

– Я с тобой, Никки, – сказал мужчина слева. Крепкий, с тяжелым подбородком и руками, как будто выточенными. – Все действительно поэтапно. Сначала тело. Потом рефлексы. Потом – другое зрение. Другая чувствительность, – он сжал пальцы.

– Мы начали чувствовать песок до прикосновения. Воздух – до вдоха. Это не просто выживание. Это конструкт.

Он перевел взгляд на меня.

– А ты, Виктор? Что думаешь?

Я медленно повернул голову.

– Ты знаешь мое имя?

– Знают почти все, – кивнул он. – Ты первый, кто не просто бежал. Кто остановился. Кто исчез не от удара, а от перехода.

– Ну… – я улыбнулся, – звучит чересчур, – я провел ладонью по песку, чувствуя, как под ней собирается влага. – Но да. Я тоже думаю, что все это – не наказание. А… путь.

Я замолчал, подбирая слово:

– Отбор. Или тренировка. Или и то, и другое, – я взглянул на них:

– Пришельцы ведь говорили, что сила есть у всех. Но почему тогда нас – шестьсот?

– А ты сам как думаешь? – спросила девушка с короткими волосами. – Они проверяют нас? Или готовят?

– Возможно, – сказал я, – они просто смотрят, кто выдержит. Кто не только добежит, но и… поймет.

– Или, наоборот, – вставил мужчина с сутулой спиной, длинными руками. Голос у него был чуть глуховатый, но в нем не было слабости. – Может, им не нужно, чтобы мы поняли. Им достаточно, чтобы мы шли.

Он немного помолчал.

– Я Давид.

– Давид, у тебя философия прямо с пылу с жару, – сказал кто-то и усмехнулся. – Еще немного – и я поверю, что все это игра богов.

– Нет, – ответил Давид спокойно. – Не богов. Просто… других. Для них это может быть естественный процесс, – он повел взглядом по кругу:

– Главное – не останавливаться. Потому что как только мы остановимся внутри, а не снаружи – все станет бессмысленным.

– А ты кем ты являешься на Земле? – спросила Никки. – Профессор?

– Архитектор, – кивнул Давид. – Я просто всегда считал: структура – везде. Даже в песке. Даже в боли.

После этого в кругу что-то щелкнуло, будто замок повернулся. И заговорили все. Но не шумом. Не перебивая. Каждый – в свое время. Своим голосом. Со своей тенью в глазах. Мы говорили. Потом молчали. Потом снова говорили. О детях. О старых привычках. О том, кто впервые понял, что умер – и снова встал. О том, как у кого-то дрожали руки после третьей смерти, и как потом перестали.

Солнце медленно уходило. Песок становился менее горячим. Появился легкий ветер. Где-то, совсем на границе пустыни, начинал подниматься белый, тяжелый, нездешний диск. Луна или ее подобие. Мы смотрели. Не отводя глаз. И никто не вставал. Мы ждали ночь. Но теперь – вместе. И без страха. И вот, пришла темнота. Без звука, без вспышки, будто кто-то медленно наложил прозрачную вуаль на весь мир – сначала убрал золото песка, затем погасил серые переливы, а потом все стало черным. Не как ночь на Земле. А как небытие. Как чистый пепел. Как финальная точка у глухого удара сердца.

Мы сидели молча. Все это было – впитываемо. Необъяснимо – но мягко, бесконфликтно. Мы не боролись с тьмой. Наоборот – позволяли ей сесть рядом. Впервые за весь цикл – тишина не означала опасность. Она была просто тишиной.

– Слышите? – прошептала девушка с короткими волосами. – Слышите, как тишина тоже звучит?

Кто-то кивнул. Никто не усмехнулся. Тьма не давила, а обволакивала. Песок остыл, теперь он был как ткань под открытым небом, как свежая глина. Мы не шевелились. Только дышали. Жар исчез. Вместе с ним – остались только мы. И тут – она появилась. Сначала – край. Потом дуга. Потом – половина круга. А затем – весь диск, полностью, целиком. Луна. Или то, что мы называли луной. Гладкая. Глухо-белая. С голубым холодным бликом на нижнем краю – как полированная кость, покрытая слоем инея.

Она не поднималась – всплывала, как медуза в черной воде. Свет был ровный. Мягкий, но цепкий. Он не освещал – обнажал. Как будто вырезал формы из тьмы. Мы замолкли. Даже дыхание стало тише. Все было заранее обговорено. Трое – в центре. Пятеро – во внутреннем круге. Пятеро – во внешнем. Каждый шаг – рассчитан. Каждое движение – проверено. Каждое расстояние – отмечено в песке. Мы потратили весь предыдущий день на подготовку.

– Центральные? – раздался голос откуда-то сбоку.

– Готова, – сказала Никки. Ее силуэт медленно поднялся.

– Я – тоже, – ответил Давид.

– Готов, – сказал я. – Начинаем.

Мы встали одновременно. Остальные – вслед за нами. Мы не отдавали команды – все уже было внутри. Мы как будто были одной машиной. Слаженной. Спокойной. Не отрепетированной – пережитой. Мы выстроились. Трое – в центре. Спиной друг к другу, треугольником. Пятеро – внутренний круг, по часовой. Пятеро – внешний.

Расстояние – вымерено шагами. Я чувствовал Давида за правым плечом, Никки – за левым. Каждый из нас держал тело прямо. Ладони – расслаблены. Шея – свободна.

Мы не стояли, мы – ждали.

– Дышим в ритме, – тихо произнес Давид. – Один на вдох, два на выдох.

– Раз… два… – прошептала девушка из второго круга.

И мы начали движение. По кругу. Медленно. Ровно. Каждый шаг – как импульс. Песок – прохладный, мягкий, податливый. Он как будто знал, куда мы идем. Мы не спешили. Это было не перемещение. Это был ритуал. Танец. Жест, который понимал не разум, а что-то древнее. Что-то внутри костей.

– Луна стабилизируется, – сказал кто-то из внешнего круга. – Свет перестает вибрировать.

– У меня дрожь в пальцах, – признался парень с длинными руками. – Легкая, как будто гудит ток.

– Это нормально, – отозвалась Никки. – В прошлый раз у меня трясло все тело, но потом пошло чувство…

– Какое? – спросил кто-то.

– Не объяснишь. Как будто ты стал песком. Не человеком. Элементом.

Я шел по кругу, и в какой-то момент почувствовал – нас слышат. Не кто-то конкретный, не наблюдатели, а сама планета. Как будто она прислушивалась. Ветер усилился, но совсем чуть-чуть. С песка начали подниматься легкие волны пыли. Они не мешали, не резали глаза. Они участвовали. Кто-то тихо запел. Мелодия без слов, без ритма. Как гудение в груди. Как вибрация.

– Что это? – спросили сбоку.

– Не знаю, – отозвалась девушка. – Я просто не могла молчать. Оно… само.

– Пой, – сказал Давид.

Она пела. Мы двигались. Тишина становилась плотнее. Свет луны – яснее. В теле начинала подниматься легкая волна. Как перед сном. Как в момент медитации. Как перед чем-то, что изменит тебя. Я понял: что-то должно произойти. Или уже происходит. С каждым кругом песок под ногами казался все мягче. Как будто мы проходили по волне.

Не по земле – по глади. И вот – все стало тише. Даже звук песка исчез. Даже дыхание – будто ушло внутрь.

Кто-то сказал:

– Сейчас.