Клинок из пепла

Пролог. Падение Князя

Срединный мир, Эониум, трещал по швам.

Последний из великих материков, где еще теплилась жизнь, представлял собой лоскутное одеяло из умирающих королевств. На севере простиралась Зеркальная пустыня, в песках которой отражались кошмары Бездны – обители падших, царства тех, кто когда-то осмелился бросить вызов самому Небу. На юге вздымались Гниющие Горы – места, где стены между мирами истончились и открыли разломы в саму Бездну.

Солнце в этот день светило слишком ярко. Его лучи, золотые и ядовитые, пробивались сквозь смог, падая на лагерь демонов – черный, как истинная тьма. Казалось, сама природа издевалась над тем, что должно было произойти.

Кайрос, Князь Шестого Кольца, стоял на обрыве Бездны, и взгляд его пронзал пелену миров.

Он носил этот титул уже триста лет – срок по меркам демонов невелик, но звание он заслужил

кровью. Войны с ангельскими легионами выковали его непоколебимость, а резня в Серебряном Храме доказала безжалостность.

Черные доспехи облегали тело, словно вторая кожа. Лицо, изрезанное шрамами, не выражало ничего. Короткие, будто опаленные пламенем волосы сливались с тьмой, а глаза – раскаленные угли во мраке ночи. Когда он моргал, из уголков глаз струился едкий дым, словно плоть едва сдерживала пожар души.

За спиной медленно колыхались крылья – тяжелые, текучие, как дым. Черные, с кровавыми прожилками, они подрагивали, сжимаясь. Каждый взмах оставлял в воздухе исчезающие трещины, словно пространство не выдерживало их прикосновения.

Внизу копошился Срединный мир – жалкое человеческое царство с его каменными городами и молитвами к глухим богам. Выше, за рваной завесой разбитых небесных сфер, мерцал Эмпирей – Рай. Кайрос помнил его по кошмарам, выжженным в сознании каждого демона: бескрайние сады из светящегося мрамора, где вместо цветов пульсировали кристаллы поющих ветров; реки жидкого золота, низвергающиеся с облачных дворцов, чьи колонны выточены из застывшего света; души праведников, вплетенные в сам ландшафт – шелестящие молитвами деревья, родники, источающие благодать, стаи птиц, слепленных из чистого сияния. Идиллия, от которой тошнило.

Война родилась не из спора о тронах. Она вспыхнула в миг, когда Владыка Бездны простер длань к горизонту. Его пальцы сжались, будто обхватывая шар Срединного мира. В глазах – голод хищника, учуявшего дрожь жертвы.

Шепот разорвал тишину за спиной Кайроса – холодный и отточенный, как клинок между лопаток:

– Эмпирей рассыплется в прах, когда мы поглотим его подпорку – этот червячий мир! Элизий падет первым. Его пепел станет дверью, через которую наша тьма затопит их сияющие сады!

Каждый слог звенел неестественной чистотой, но морозная волна, пришедшая с этими словами, сковала кровь в жилах. Кайрос не обернулся. Он знал эту поступь – дробящую кости мертвецов под сапогами. Знакомый ужас сжал горло.

Люцифер.

Не титул. Не звание. Имя, от которого трепетали все демоны Преисподней.

– Они проиграли, – выдавил Кайрос. Его голос скрежетал, будто камень бился о камень. – Зачем стирать их в прах?

Смех. Не звук – хрустальный смерч, взрывающийся осколками в сознании.

– Потому что с падением Элизия падет и Рай, – Люцифер вышел из теней.

Он был воплощением падшего величия – высокий, изящный, с кожей цвета бледного золота, будто выкованной из последних лучей умершего солнца. Но под этой красотой сквозила животная ярость, словно в золотой клетке бился голодный зверь. Скулы – острые, улыбка – мраморная, идеальная, но за ней таился оскал.

Крылья – огромные, опаленные – шевелились за спиной. Каждое перо дышало жаром, искрило дымом. Его глаза – две угольные бездны, где тлели умирающие звезды. Зрачки – узкие, вертикальные щели – буравили плоть, выискивая слабину.

– Ты… колеблешься… – прошептал он. – Почему?

Голос – мелодичный, но за каждой нотой слышалась хватка. Шепот звал в бездну, обещая разорвать горло одним рывком.

Люцифер шагнул ближе. Плавно, как хищник. Его рука – изящная, с длинными пальцами-кинжалами – легла на плечо Кайроса.

Прикосновение обожгло. Когти, скрытые под благородной кожей, впились в латы. Черная кровь брызнула на камень. По жилам побежал яд, замораживая остатки души Кайроса.

– Ты поведешь авангард. – В глазах Люцифера заплясали адские огоньки. – И если увижу хоть тень сомнения…

Он не договорил. Не требовалось.

В идеальной маске его лица Кайрос прочел обещание: Я сломаю тебя медленнее, чем этих жалких смертных.

Солнце жгло. Оно освещало путь к Элизию – живому шву между мирами. Для трех миров Элизий был не просто городом – он был шлюзом, удерживающим равновесие вселенной. Его белые стены сияли неестественной чистотой, отражая солнечные лучи – как вызов Бездне. Кайрос шел во главе легиона, и его шаги оставляли в земле трещины, из которых сочился дым.

Город не готовился к обороне. Никаких укреплений. Никаких воинов. Только тишина и солнечный свет, режущий глаза, привыкшие к сумеркам Бездны.

Когда демоны подошли к вратам, те были распахнуты. В проеме стоял старик в белом. Его лицо – спокойно.

– Мы ждали вас, – сказал он, и голос его звучал так, будто доносился из далекого прошлого.

Кайрос поднял руку, останавливая легион. Он изучал старика, ища подвох – и находил лишь покой. Это бесило.

– Где ваши воины? – спросил он.

– Наши воины – это молитвы. А наши мечи – прощение.

Демоны заржали. Кайрос – молчал.

Он взмахнул мечом – и легион хлынул в Элизий, как черная лавина. Демоны выламывали двери, рубили всех подряд: стариков с иконами, матерей, прикрывающих детей, юношей со слезами в глазах. Город стал бойней. Кровь лилась по белым ступеням, забрызгивая фрески.

Но людей не сломить. Они выходили в белых мантиях, становились на колени и шептали молитвы. Улыбались. Протягивали руки к небу, будто встречали гостей, а не палачей. Никто не бежал.

Это вызывало гнев.

Кайрос сжал рукоять меча до хруста костяных пластин. Воины резали безоружных – без вызова, без чести. Где слава? Где песни? Лишь хлюпанье крови и предсмертные хрипы. Позор.

Он шел по пылающим улицам, влекомый чем-то. Колонны рушились, фасады трескались, воздух дрожал от криков. Под ногами – пепел и липкая жижа из крови и памяти.

На перекрестке снова стоял старик в белом. Спокойное лицо. Пустые глаза. Кайрос мог разрубить его – не стал. Прошел мимо, будто сквозь дым. Сапоги глухо стучали, оставляя трещины с черным дымом.

Город… опустел. Лишь ветер шевелил белые знамена с золотыми символами. Ни крика. Ни стона. Даже огонь пожирал дома в тишине.

Кайрос остановился у Собора Угасших Звезд – здания с куполом, похожим на застывшее пламя. Двери были распахнуты.

Князь переступил порог собора – и воздух внутри ударил ему в лицо. Не затхлостью, не запахом ладана – чем-то другим. Чем-то, от чего его демоническая сущность содрогнулась, будто обожженная.

Собор был пуст.

Высокие своды, покрытые фресками с выжженными глазами, уходили вверх, где вместо купола зияла дыра в небо – словно сам купол был выдран с куском неба. В центре стоял Алтарь – черный, базальтовый, испещренный золотыми прожилками.

За алтарем стояла девочка. Лет восьми, в простом белом платье, слишком большом для нее. Ее волосы – белые, почти прозрачные – светились как лунная пыль. Но самым странным в ее образе были глаза – слишком взрослые, слишком глубокие, взгляд которых, казалось, видел самую суть.

От нее исходил свет, теплый, как от забытой свечи. Но он резал Кайроса больнее, чем любое ангельское оружие.

– Ты пришел убить меня? – спросила она.

Ее голос звучал не из горла – он вибрировал в костях, будто само здание говорило ее устами. Кайрос не ответил. Его рука сжала рукоять меча, но лезвие не вышло из ножен – будто испугалось.

– Ты знаешь, кто я? – девочка наклонила голову.

Ее губы растянулись в улыбку – слишком широкую, слишком взрослую для этого лица.

И вдруг…

Видение заставило Кайроса пошатнуться.

Он стоит на коленях в другом храме. Над ним – фигура в сияющих доспехах. Меч у его горла. Голос:

– Ты должен сделать это.

– Нет.

Боль.

Кайрос вздрогнул, отброшенный назад в реальность.

– Ты вспомнишь, – прошептала девочка, протягивая руку и вкладывая в ладонь демона цветок из пепла.

В этот момент тени за ее спиной сгустились, и воздух наполнился запахом ладана и гниющей плоти. Кайрос почувствовал их приближение раньше, чем увидел – его демоническая сущность содрогнулась, узнав древний ужас.

Они появились бесшумно – Семь Архонтов, высшие судьи Бездны. Их фигуры, облаченные в мантии из спрессованной тьмы, не отбрасывали теней. Капюшоны скрывали лица, но под ними пульсировало нечто – куски ночного неба с мертвыми звездами вместо глаз.

С демоном заговорили трое старших из семи.

Мал'каэль, Глашатай Расколотых Клятв, поднял руку с неестественно длинными пальцами.

– Ты остановился у врат, – произнес он, и каждое слово впивалось в сознание Кайроса, как раскаленный клинок.

Нергал, Уста Вечной Пустоты, развел руками, обнажив ладони с зияющими разрезами, где копошились черви.

– Ты говорил со стариком, – прошептал он, и Кайрос вдруг снова увидел того человека в белых одеждах, его спокойные глаза.

Дум'аза, Сердце Последнего Греха, прижал к груди сосуд, склеенный из реберных костей.

– Ты вспомнил Свет, – сказал он, и в осколках сосуда Кайрос увидел себя – того, кем был до Падения.

Кайрос стоял, охваченный странным чувством – нечто среднее между животным страхом и смирением. Он знал, что сопротивляться бесполезно. В глубине души он даже ожидал этого – Архонты никогда не появлялись просто так.

«Они убьют меня», – подумал он. «Разорвут мою сущность на части и развеют по Ветрам Забвения». В этом был хоть какой-то смысл – чистое, простое уничтожение.

Но когда Мал'каэль протянул руку и коснулся его лба, Кайрос понял, что ошибся.

– Нет… – вырвалось у него, когда слова проклятия начали впиваться в его сущность.

Он ужаснулся.

Смерть была бы милосердием. Но проклятие… Проклятие означало продолжение. Оно означало, что он будет чувствовать, помнить, страдать.

Когда они сломали ему рога – символ его власти, – он не издал ни звука.

Когда вырвали клыки – орудие убийства, – лишь сжал руки.

Но, когда его же огонь охватил крылья, знак его падшей природы – Кайрос закричал.

Не от боли. От осознания, что теряет последнее, что связывало его с тем, кем он был.

Его сбросили в мир смертных, но он уже знал – это не конец. Это начало чего-то гораздо худшего.

Очнулся он в холодной грязи, под проливным дождем, что хлестал по его спине, словно желая смыть с него саму память о Бездне. Ночь была черной, без звезд, лишь редкие всполохи молний озаряли его новое тело – человеческое, слабое, отвратительное.

Кайрос поднял дрожащие руки перед лицом.

Кожа, еще недавно покрытая шрамами и копотью, теперь стала бледной, почти прозрачной, с голубыми прожилками вен – как у тех жалких смертных, которых он уничтожал во многих битвах. Шрамы, что столетиями украшали его лицо, исчезли – словно его история была стерта. Когти сменились хрупкими ногтями. Когда он провел пальцами по волосам, те оказались длинными и белыми, как снег – мягкими, чужими, как шкура животного.

Отвращение поднялось в его горле комом.

Он сжал кулаки, впиваясь ногтями в ладони, но крови не было – только тупая, человеческая боль.

– Нет… – его голос, лишенный демонического эха, прозвучал жалко даже в его собственных ушах.

И тогда безысходность – чуждое, незнакомое чувство – впервые за триста лет проникло в его сознание, обвиваясь вокруг разума, как цепь.

Он закричал.

Крик, полный ярости и отчаяния, рванулся в черное небо – но гром разорвал его на части, заглушив, словно сама вселенная смеялась над ним.

Дождь хлестал по лицу, смывая что-то, что могло быть слезами – но демоны не плачут.

Или уже не демон?

Его пальцы наткнулись на холодный металл.

«Раздирающий Глотки».

Его клинок. Единственное, что осталось.

Он схватил его – и лезвие вздрогнуло, загудев низким, голодным звуком. По трещинам на стали пробежал багровый свет, и на миг Кайрос почувствовал тепло – свое тепло, адское, родное.

Но печать на груди взорвалась огнем, и свет погас.

Боль пронзила тело, но он не отпустил клинок.

– Ты… мой… – прошипел он, чувствуя, как сталь отвечает – слабым пульсом, но отвечает.

Рядом лежал пепельный цветок.

Кайрос схватил его – и печать на его груди, знак проклятия, запылала, выжигая в сознании слова:

Когда свет будет заперт,

а тьма – отпущена,

встанет тот, чья кровь – нить,

и сошьёт раны мира…

…или разорвёт их навсегда.

Глава 1. Бледный путник

Кайрос

Я шел сквозь Зеркальную пустыню, где ветер, острый, как лезвие кинжала, методично сдирал с моей кожи последние следы былого величия. Он шептал мне древними голосами, забытыми в веках, и каждый шаг эхом отдавался в изломанных суставах, будто сам путь желал уничтожить меня. Ветер оставлял за собой не просто царапины – он вгрызался в душу, как ржавый клинок, добавляя все больше шрамов, которые даже время обходило стороной. Усталость прочно засела во мне, словно ржавчина, проевшая мой клинок до самого основания.

Воплощение в плотское тело означало не только утрату силы – оно обернулось голодом, жаждой и необходимостью спать, как у тех, кого я некогда презирал.

Для демона, веками не ведавшего такого рода чувств, это стало настоящей пыткой. Первое время я не понимал, почему тело слабеет, почему в висках пульсирует боль, а в желудке – пустота, черная и звенящая. Бывали дни, когда я лежал на обочине дороги, обессиленный, неспособный ни двигаться, ни думать. Я воровал хлеб, хлебал из луж тухлую воду, грыз сырые побеги с тем же бешенством, с каким зверь рвёт плоть – лишь бы не сдохнуть. Иногда мне удавалось договориться о ночлеге в людских домах – за услугу, охрану или несколько монет, оставшихся от случайного подаяния. В такие ночи я не спал. Сидел в темноте, освещенной только отблесками угасшего очага, и рассматривал метку на своей груди.

Она была не просто знаком – это проклятие, выжженное в плоти, как след цепи на шее раба. Изломанное крыло, охваченное синим пламенем, будто сорванное с небес, пульсировало в такт моему сердцу, как язва, что не заживает. Тонкие линии метки уходили вглубь, сияя сквозь кожу тусклым светом. Я пробовал вырвать её из себя, срезать с плотью, выцарапать до кости – ножом, обломком стекла, даже ржавым крюком из амбара. Каждый раз, когда я думал, что наконец избавился от неё, метка возвращалась – ярче, злее, будто смеясь надо мной, будто говоря: «Ты – мой».

Но хуже было не это. Хуже было ощущение, когда ты, бывший повелитель тьмы, тот, чьё имя вызывало дрожь в голосах и страх в глазах, теперь рылся в отбросах, как облезшая псина, которую даже смерть обходит стороной.

Семь лет я брел по Срединному миру. Проклятый Архонтами, лишенный крыльев, клыков и гордости, я стал изгнанником среди всех – не демон, но и не человек, а нечто промежуточное, урод, отвергнутый обоими мирами. Мои волосы, некогда черные, как сама Бездна, теперь свисали до пояса выцветшими прядями, больше похожие на пепел, а не тьму.

Клеймо, пульсирующее в такт чужой боли, стало единственным компасом. Порой оно вспыхивало ярче, заставляя меня скручиваться от боли, как в ту ночь, когда я проигнорировал его зов. Несколько дней я валялся в агонии под открытым небом, в бреду, ползая по камням в поисках воды. После этого я больше не спорил с ним.

Вспоминаю, как впервые почувствовал зов печати проклятия. Это было ночью, в узком и вонючем проулке между полуразрушенными домами. Воздух был пропитан перегаром и злобой. Трое пьянчуг – двое рослых, один щуплый, но со взглядом бешеного зверя – загнали в угол девушку. Ее платье было порвано, губы дрожали, а в глазах читался ужас, такой чистый и пронзительный, что он впился мне под ребра.

Она была юна – едва ли старше шестнадцати, с тонкими руками, заплетенными в спешке темными волосами и лицом, еще не знавшим жестокости. Невинная, как утренний туман над озером. Грязные руки мужиков уже тянулись к ней, ее приглушенные всхлипы гасли под смехом, полным мерзкого предвкушения.

И тут он – внутренний приказ. Свербящий, нетерпеливый. Будто сама плоть вопила: «Вмешайся! Сейчас же!» Я не думал, просто двинулся в ту сторону. Раздался хруст костей – один нападавший отлетел, врезавшись в стену, второй захрипел с раздробленной челюстью, третий завопил, держась за сломанную руку.

Девушка замерла. Ее взгляд – туманный, растерянный – поднялся ко мне. И все. Я видел, как он изменился: от страха – к ужасу. Она мой искаженный силуэт, пылающую метку на груди, светившуюся холодным синим огнем, и закричала. Дико и пронзительно криком, разрезая тишину ночи, будто лезвием.

Потом смех. Судорожный, истеричный. Она схватилась за голову и осела на землю. Сошла с ума, не вынеся и капли моей сути. А я стоял, чувствуя, как жгучий знак на груди на мгновение успокоился.

И так происходило снова и снова, будто по какому-то зловещему сценарию, написанному неведомым пером. Люди, которых я спасал от гибели, не удостаивали меня ни благодарным взглядом, ни даже словом. Большинство, как по команде, обращались в бегство, задыхаясь от ужаса при одном только моем виде. Другие – более смелые или безрассудные – выхватывали вилы, грабли, палки, пытаясь прогнать меня, словно бешеного пса. Семь лет скитаний, семь лет ран, семь лет боли – и ни одного искреннего «спасибо».

Иногда я все еще задаюсь вопросом: зачем продолжаю? Зачем откликаюсь на зов метки, зачем терплю ее жгучие приказы? Ведь с каждым разом становится все тяжелее верить, что в этом есть хоть какой-то смысл. Но у меня нет права отказаться. Нет шанса отвернуться. Не подчиниться – значит гореть в агонии без возможности умереть. Пламя боли захлестнет сознание, и ты будешь кричать, пока горло не сорвется в кровь, а смерть так и не придет. Я знаю. Я чувствовал это. И больше не хочу.

Попытки уйти были. О, сколько их было за прошедшее время… Каждая из них была криком отчаяния, мольбой к миру, к богам, к пустоте – услышать и отпустить. Однажды я взобрался на отвесную скалу, где не было ни птиц, ни мха, лишь камень, шершавый и ледяной, как сама смерть. Прыгнул вниз, разметав руки, будто собирался взлететь, – и очнулся внизу, с искореженным телом, в луже собственной крови, но живым. Другой раз я вылил в себя целый пузырек сильнейшего яда, который сжигает внутренности за минуты. Лег, глядя в потолок коморки, которую снял в одном трактире, ждал конца, но в итоге лишь корчился в судорогах, пока рвота и боль не уступили место бессознательности. Я приходил в себя снова и снова – целый, хотя и истерзанный.

Протыкал себя клинком – медленно, осознанно, выверяя угол и силу удара, чтобы непременно зацепить сердце. Кровь вырывалась фонтаном, горячая, как расплавленный металл, дыхание сбивалось, в глазах сгущалась тьма. Один раз, после особенно отчаянной попытки, я упал бездыханным. Какая-то добрая душа – крестьянин или странник – похоронил мое изуродованное тело за пределами деревни. Пришлось выбираться из могилы, разбивая землю руками, с треском проламывая деревянную крышку гроба. Когда выбрался, метка на груди светилась особенно ярко.

Что-то – неведомое, безжалостное – снова и снова стягивало раны, заживляло плоть, как будто сам мир не позволял мне уйти. Он держал меня в своих когтях, как трофей, как сломанную куклу, которую никто не хочет, но и выбросить не может. Мир отказывался отпускать меня. Не из жалости, не из прощения – из жестокой прихоти, с холодной усмешкой и неумолимой жаждой пытки.

Прошло шесть лет, прежде чем я смирился. Перестал бороться, спорить с судьбой. Я больше не сопротивлялся. Я – не герой. Я – не чудовище. Я просто есть. Плыву по течению, подчиняюсь боли синего клейма, хожу от деревни к деревне, оставляя за собой спасенных, которые тут же забывают обо мне.

Порой я встречаю людей, которые не бегут сразу, а решаются заговорить – сдержанно, с осторожностью, в их голосах неизменно слышится презрение, подернутое страхом. «Ты уродец, падший, скверна», – шипят они. Но не осмеливаются подойти ближе, не решаются ударить. Им достаточно одного взгляда, чтобы понять: я все еще опасен, даже если больше не стремлюсь к этому. В одной деревне пьяный кузнец сгреб слюну и с отвращением выплюнул мне под ноги: «Ненавижу таких, как ты. Демоны… мерзость. Но ты спас моего сына, и потому не трону. Хотя лучше бы ты сдох».

Иногда мне кажется странным, что за мной до сих пор не пришла инквизиция демонов. Эти охотники, эти беспринципные убийцы, которые уничтожают падших, проклятых, обезумевших. Я пересекал границы земель, где они бродят. Я слышал о них. Но никогда не видел. До сегодня.

Я не заметил, как в раздумьях подошел к стенам Вальграфа. Сухой ветер, сыплющий пылью в лицо, сменился гарью, запахом тухлой рыбы и человеческого страха. Вальграф – город-крепость на границе с Бездной. Место, где нормальные люди не живут, а выживают. Отбросы, убийцы, бывшие солдаты, беглые каторжники – те, кому негде укрыться, кроме как у края мира, куда порой добираются твари Бездны. Стены Вальграфа были высоки и крепки, испещрены рубцами сражений. Башни чернели в небе, как кости древнего титана. Сам город выглядел так же, как и его жители: уставшим, оборванным, пропитавшимся жестокостью и равнодушием.

Возле западной стены двое стражников лениво перекликались, подпирая ржавые алебарды. Один плюнул в пыль и прищурился, заметив приближающуюся фигуру. Я шагал медленно, сгорбившись, накинув капюшон, но даже сквозь ткань они почувствовали неладное.

– Эй, ты! – рявкнул один. – Сними капюшон. Мы тут чужаков не любим.

– Особенно таких, от которых тянет тенью, – добавил второй, хмурясь.

Я остановился, у меня не было желания что-то объяснять. Несколько мгновений молчания повисли в воздухе, пока я просто смотрел. Стражники занервничали, но тут один махнул рукой:

– Проходи, только в драки не лезь. У нас своих ублюдков хватает.

Вальграф встретил меня равнодушием. Каменные мостовые были кривыми, дома – облезлыми, с выбитыми стеклами и заколоченными дверьми. С крыши капала грязная вода, в переулках пылали костры, вокруг которых толпились оборванцы. Когда я проходил мимо рынка, крики торговцев глохли. Люди оборачивались. Дети прижимались к матерям и начинали плакать. Кто-то бросил мне под ноги тухлую рыбу с издевательским выражением на лице:

– На, поешь, если ты хоть еще что-то жрешь, тварь.

Я не остановился. Даже не взглянул на обидчика. Но внутри все закипало. Я чувствовал, как метка на груди отзывается, словно проверяя мое терпение. Внутри бушевала злость – не от обиды, нет. Я бы с радостью расправился с каждым, кто смотрел на меня с отвращением, кто осмелился бросить слово или камень. Но клеймо не позволяло. Они были невинны. Формально. Не убивали, не пытали, не причиняли зла. И от этого было еще противнее. Эти жалкие, злые, поломанные люди – не тянули на звание «безгрешных». Но не мне было судить об этом.

Я свернул с главной улицы в сторону, где среди мрачных хибар возвышалось двухэтажное здание с потускневшей вывеской в виде кружки, из которой валил вырезанный дым. Табличка «Сломанная подкова» качалась на цепи, скрипя, будто предупреждая о моем приближении. Дверь была открыта – редкость для здешних мест. Я вошел, пригнувшись, чтобы не зацепить косяк. Внутри пахло кислым пивом, дымом и страхом, тщательно скрытым под бравадой.

Несколько голов обернулись – и тут же отвернулись. Только пьяница у стойки, рыжий и заросший, уставился на меня мутным взглядом. Он наклонился к сидевшему рядом, что-то прошептал – тот посмотрел мельком и криво усмехнулся.

Я проигнорировал. Прошел к стойке, за которой, вытирая кружку, стоял старый трактирщик с глазами, полными подозрения. Его губы сжались в тонкую линию, когда он увидел мое лицо.

– Что подаете? – спросил я, усаживаясь на скамью.

– Пиво и каша. Мясо не сегодня, – он говорил, не глядя на меня. – Постель есть. Одна. Над конюшней. Не мягко.

– Мне и жестко сойдет.

Он кивнул и ушел. Я остался на месте. За дальним столом бросали кости двое крестьян. Один – молодой, с иссеченными руками – раз за разом косился на меня. Другой, постарше, жевал хлеб, не переставая держать ладонь на рукояти ножа.

Пиво принесли быстро. Горькое, с осадком. Я сделал глоток. Теплое. Привычно. Каша – безвкусная, но лучше, чем ничего. Я ел молча, чувствуя, как за спиной нарастает напряжение. Кто-то встал. Потом послышались шаркающие шаги.

– Эй, – голос был с хрипотцой, пьяный, но не дрожащий. – Ты не местный.

Я обернулся. Рыжий, что смотрел на меня у стойки, теперь стоял в двух шагах, держа кружку, наполовину полную. Он смерил меня взглядом, в котором дерзость боролась со страхом.

– Это место – не для таких, как ты. – сказал он.

– Я заплатил. Не мешаю, – я повернулся обратно.

– Да ты думаешь, мы не видим, кто ты есть? – он поставил кружку рядом со мной слишком резко, пиво расплескалось. – Мы таких видели. Метка твоя горит, как у клейменой скотины. Демон.

Слово повисло в воздухе. Кто-то шепнул молитву. Кто-то встал.

Я не двигался. Просто посмотрел на него. Тихо. Без гнева.

– Уходи, пока цел, – добавил он. – Или мы поможем тебе вспомнить, что значит быть падшим.

В этот момент метка на груди чуть пульсировала. Не от ощущения чей-то боли – от присутствия силы. Я почувствовал их. Где-то рядом. Они уже идут. След взят.

– Ты не тот, кого мне стоит бояться, – сказал я тихо.

– Что ты сказал? – он шагнул ближе. Рука потянулась к поясу.

Я встал. Не быстро, но с той тяжестью, что заставляет людей делать шаг назад. Рыжий застыл. На секунду я увидел в его глазах не пьяную браваду, а древний инстинкт: «это – хищник». Он сглотнул. Остальные замерли.

– Я просто иду. Не ищу врагов. Но если вы хотите – они найдутся, – посмотрел по сторонам. – И когда это случится, не жалуйтесь, что я не предупреждал.

Рыжий отступил. Неохотно. Кто-то фыркнул, кто-то выдохнул с облегчением. Я допил пиво, оставил монету и пошел к лестнице.

На втором этаже пахло прелым сеном. Комната была узкой, с одним окном и щелью в потолке. Я сел на край кровати, глядя на трещины в стене. Метка на груди снова вспыхнула.

Они рядом. Инквизиция демонов.

Сквозь щель в досках я почувствовал, как мир вокруг затаился. И я – вместе с ним. Не спеша, я достал свой клинок. Лезвие было затуплено, но рука знала свое дело.

Если они рядом – пусть приходят.

Я не ложился. Сидел, прислушиваясь к звукам ночного города – скрипу телеги, отдаленному крику, свисту ветра сквозь щели. Где-то завыла собака. Потом еще одна. Метка на груди дрожала, как струна.

И тогда я услышал шаги. Трое. Нет – четверо. Без слов. Без звона доспехов.

Я встал. Медленно, без суеты подошел к окну. Трое в черных плащах остановились у входа в таверну. Четвертый остался у колодца – наблюдатель. Я узнал один из силуэтов. Высокий, с длинным клинком за спиной. Малебрах – мой ученик и теперешний лидер Инквизиции.

Я отступил от окна. Слишком рано. Я не готов. Не здесь, не сейчас. Но выбора не было.

Спустившись, я застал трактирщика, уже бледного, с прижатым к груди кувшином.

– Они… – начал он.

– Я знаю, – прервал я. – Есть задний выход?

Он кивнул, указал на низкую дверь за стойкой. Я двинулся к ней, но вдруг услышал, как распахнулась входная дверь. Я почувствовал, как комната сжалась. Даже воздух стал плотным.

– Кайрос, – прозвучал голос. Тихий, спокойный, но острый, как бритва. – Ты можешь выйти. Или я зайду.

Я повернулся. Малебрах стоял в дверях, за спиной – двое в капюшонах. Лиц не видно, но я чувствовал, как их взгляды вонзаются в меня, словно ледяные иглы.

– Ты долго искал меня, – сказал я резко, не скрывая усталости.

Он молчал, лишь кивнул, делая шаг вперед.

– Пришел ли ты, чтобы прервать мои скитания? Закончилось ли это мучение? – спросил я, пытаясь выжать из него хоть какой-то ответ.

– Нет, – голос его был тихим, но твердым. – Время еще не пришло. Это лишь визит по старой дружбе.

Я усмехнулся без радости.

– Дружба? Странное слово для того, кто оставил меня гнить.

Он не ответил сразу. В комнате повисла тишина, словно даже дождь за окном прислушивался к нашему разговору.

– Я не пришел судить тебя и не принес освобождения.

Я напрягся.

– Тогда отвечай, почему меня оставили в живых?

Малебрах усмехнулся – его тонкие губы изогнулись в полуулыбке, в которой не было ничего человеческого. Он не спешил отвечать. Просто подошел ближе, не нарушая дистанции, но заставляя воздух между нами сгуститься. Его голос был глубок, холоден, как вода подо льдом:

– В живых? Сомневаюсь, что тебя можно назвать живым, Кайрос. Скорее… интересным экспериментом. Странно, что ты еще в состоянии формулировать вопросы.

Я сжал кулаки, ногти впились в ладони. Боль – хорошо, она возвращает контроль.

– Ты не ответил, – сказал я, глядя ему в глаза, не моргая.

Он чуть наклонил голову, разглядывая меня, с любопытством и ноткой скуки.

– Я ответил достаточно, – произнес он. – Для тебя.

И все. Он повернулся, как будто разговор был окончен, и сделал шаг в сторону выхода.

Гнев кипел во мне, как расплавленный металл. Но под ним – куда страшнее – росла тишина. Не ярость, а пустота. Плотная, вязкая, та, что рождается, когда даже боль надоедает. Я сделал шаг вперед:

– Ты боишься сказать мне правду?

Малебрах остановился, будто обдумывая что-то, а затем медленно повернул голову через плечо. В его взгляде – холод, застывший в саркастической усмешке:

– Тебе нужна правда? – протянул он лениво. – Зачем? Куда интереснее наблюдать за мышкой, когда та сама мечется по мышеловке, веря, будто есть выход. А потом… – он позволил паузе затянуться, – Потом будет особенно приятно раздавить тебя. Медленно. Сознательно.

Он отвернулся и, не удостоив меня больше ни взглядом, просто вышел из таверны, словно сцена была окончена и я, как зритель, больше его не интересовал.

Я почувствовал, как что-то внутри меня щелкнуло. Бешенство. Не сжигающее, как пламя, а ледяное, тяжелое, вязкое. Я рванулся за ним, распахнул дверь, выбежал во двор, готовый схватить за шиворот, вцепиться в глотку, заставить говорить – но там никого не было.

Пусто.

Только ветер гнал пыль по земле, а тусклое небо медленно стиралось сумраком. Ни следа, ни звука. Будто его здесь никогда и не было. Будто я разговаривал с призраком.

Я зарычал. Не мог сдержаться. Мой кулак со всего размаху врезался в ближайший столб ворот – старая древесина разлетелась щепками, треск эхом разнесся по двору. Боль в руке была приятной – она хоть что-то значила. Хоть как-то могла унять ярость, что жгла изнутри.

– Мышеловка, значит… – прорычал я сквозь зубы.

Развернулся и медленно, тяжело зашагал обратно в таверну. Люди у дверей отшатнулись. Кто-то поспешно отвел взгляд, один из торговцев чуть слышно прошептал: «Тварь…»

Я не ответил. Просто вернулся внутрь – в гул голосов, в затаенные взгляды и воздух, пропитанный страхом и недоверием.

Глава 2. Гнилое сердце города

Кайрос

Я проснулся от стука дождя по подоконнику. Мысли вернулись к пустому кошелю, что валялся в вещах у меня под кроватью. В котомке что-то шевельнулось. Я вынул пепельный цветок. Сухой, холодный, словно осколок мертвой звезды. Семь лет я таскал его с собой – с того дня, как девочка в храме дала мне его во время проклятия. Тогда я не понимал, зачем он нужен. Не понимаю и сейчас. Но выкинуть не могу.

– На кой черт ты мне сдался? – прошептал я в пустоту, сжимая цветок, который оставался холодным. Ни тепла, ни ответа.

Я знал, что затянул с уходом из Вальграфа. Метка на груди молчала – и это пугало больше всего. Город начинал врастать в меня, как плесень в мокрую древесину. И если не двинуться – сгнию.

Внизу, в прокуренном трактире, я взял кружку эля за последние медяки и подумал о подработке. Мои раздумья прервал купец. Он был настолько жирным, что походил на свинью, при этом пах дорогими шелками и чем-то старым, затхлым.

– Почему такой мрачный, парень? – спросил он, внимательно разглядывая меня. – Что тебя гложет?

Я прищурился, не желая делиться.

– Не твое дело.

– У меня нет времени на грубость, – спокойно ответил он. – Просто скажи, чего хочешь. Возможно, мы сможем друг другу помочь.

Я сделал паузу, пытаясь отогнать раздражение.

– Мне нужны деньги. Быстро.

Он улыбнулся, будто выиграл крупную ставку.

– Тогда у меня есть для тебя работенка, – купец скользнул взглядом по моему лицу. – Слушай внимательно. Есть один старик, травник. Нужно выманить его из дома. Просто, на минуту. За это – пятьдесят золотых. Половину заплачу сразу, остальное – после.

Я не поверил своим ушам.

– Пятьдесят? Не многовато ли за такую непыльную работу?

Пятьдесят – сумма большая, почти невероятная. Почему так много? Что сделал этот старик? И что со мной будет, если я соглашусь?

Я хотел было задать еще один вопрос, но в голове всплыло:

Как-то раз, после зова метки с распоротым боком, я ввалился на порог дома травника. Он не спросил имени и сам не назвался, не испугался моей метки. Просто дал настойку, зашил рану и оставил в теплой пристройке. На утро даже хлеба оставил. Сухого, но настоящего.

«Ты еще не мертв, – сказал он тогда. – А значит, не все потеряно».

Живот заурчал так громко, что игнорировать было невозможно. Один золотой – это ужин, с мясом. Или две недели на хлебе и луковом супе.

Я тяжело выдохнул и поднял взгляд на купца. Тот ухмыльнулся.

– Соглашайся, в этом городе просто так денег не дают. Особенно – тебе.

Я провел рукой по груди, где метка начала пульсировать предупреждением.

– Ладно, – выдохнул я. – Где искать?

Купец протянул сверток с адресом.

– Сегодня в полночь. Без опозданий.

Я спрятал бумажку. Сомнения тревожили, но голод был сильнее. Деньги – единственное спасение.

Купец ушел, оставив мешочек с золотыми монетами. Сквозь звон звучал голос травника: «Ты еще не мертв, а значит, не все потеряно». Я сжал мешочек, ощущая тяжесть. До полуночи было время, и я решил перекусить.

Я поднял руку, чтобы подозвать трактирщика, но метка на груди тут же заныла – липко, тревожно. Я замер. По залу тянуло дымом, вином и потом. Люди гудели – кто-то бросал кости, кто-то спорил о ценах на зерно. В дальнем углу, в полутени, здоровяк в кожаной куртке тряс за ворот худого мальчишку.

Это был Стеклодув. Пьяница и трус. Его лавка давно закрыта, от стеклянных работ остались лишь осколки. Сейчас он держал подмастерья, лет десяти, за шею и тряс так, что у того подгибались ноги.

– Ты что творишь, ублюдок? – мой голос резанул зал, как нож.

Несколько человек обернулись. Кто-то отвел взгляд, кто-то уставился с интересом.

Стеклодув замер, медленно обернулся. Глаза – мутные, налитые кровью. Щетина слиплась от пота. Изо рта несло перегаром.

– Пшел прочь, демонюга, – прорычал он. – Мои дела, мое ремесло! Хер ли лезешь?

– Ты трясешь его, как тряпку. Это не ремесло – это садизм.

Он усмехнулся, отпустил мальчика и шагнул ко мне, пошатываясь. Его кулаки сжались.

– Думаешь, метка дает тебе право учить других? Кто ты мне, а?

– Я – тот, кто не дает взрослым скотам лупить детей, – шагнул я, глядя прямо в его лицо. – А ты – ничтожество, променявшее ремесло на бутылку.

Он побледнел. Потянулся за ножом, но мой взгляд дал понять – не успеет. Он оглянулся. Зал молчал. Никто не встал на его защиту. Сплюнув, он вышел.

Я опустился на корточки перед мальчиком. Тот дрожал, прижимая к груди тряпицу. Внутри поблескивал крошечный стеклянный амулет – с трещиной, но целый.

– Все в порядке, – сказал я. – Он больше не тронет тебя.

Он всхлипнул, лицо в ссадинах, по щекам дорожки слез.

– П-пожалуйста… не бей меня… я… больше не буду мешать…

Эти слова вонзились, как гвозди. Я выпрямился.

– Я не твой враг. Если он снова поднимет на тебя руку – скажи мне.

Он кивнул, сжав амулет.

Трактирщик подошел ближе, раздраженный:

– У нас тут люди едят. Ты мне гостей распугаешь.

Я повернулся, не скрывая презрения:

– Если твои гости приходят смотреть, как бьют детей – мне плевать. Пусть жрут в другом месте.

Он поджал губы и отошел.

Я вернулся за стол. Руки дрожали. Заказал завтрак – хлеб с хрустящей корочкой, тушеное мясо, пахнущее луком и перцем, и эль – горький, но крепкий. С каждым куском я возвращался в себя. Травник как-то накормил меня таким же хлебом, когда у меня не было даже медяка. Просто поставил миску и сказал: «Сначала ты ешь. Потом – решай, куда идти».

Я ел медленно, будто еда – единственное настоящее в этом зыбком мире.

Когда стало полегче, я решил обновить свою одежду, так как моя была в плачевном состоянии: рваная, выцветшая рубаха с прорванным воротом, штаны, больше похожие на тряпки, и старый плащ, пропитанный дорожной пылью. Метка на груди едва не просвечивалась сквозь ткань – не стоило привлекать лишнего внимания. Я выглядел как последний отброс, и это начинало раздражать. Мне нужно было что-то более подходящее – удобное, неброское, позволяющее слиться с толпой, но при этом достаточно плотное, чтобы скрыть метку, поэтому я отправился на рыночную площадь.

На рынке воздух был густ от пыли, запаха специй и перегретого человеческого тела. Это место гудело, как растревоженный улей – крики торговцев, смех, перебранки. Между рядами я лавировал, стараясь не зацепить грязным плащом чужие корзины и прилавки. Наконец, заметил вывеску с надписью «Одежда от Филла»: ткани здесь висели на веревках, раскачиваясь на ветру.

Продавец был пожилым мужиком с щербатой ухмылкой и руками, испачканными мелом. Когда я подошел ближе, он сразу отступил на шаг, уставившись на мою грудь – ткань рубахи при каждом движении слегка натягивалась, и даже под плащом контуры метки угадывались. Лицо его окаменело.

– Я просто хочу купить одежду, – сказал я, даже не взглянув на него.

Он хотел что-то сказать, но потом увидел, как я достаю монету, и переменился. Словно в нем сработала древняя магия торговли: золото – прежде всего. Он протянул руку, уже услужливо кланяясь.

Я выбрал темную, плотную рубаху, простые, но добротные штаны и новый, слегка потертый, но крепкий плащ с высоким воротом. Все в темных тонах, немаркое, и – главное – скрывающее знак на груди. Я не стремился к роскоши, мне нужно было затеряться. Раствориться в толпе, не выделяясь, не вызывая вопросов.

Наконец, рассчитавшись за одежду, я направился в сторону таверны. Когда проходил мимо лавки алхимика увидел стоящую там женщину, чья одежда не вязалась с этим местом – ткань была тяжелая, дорогая, по краю капюшона пробегали серебряные нити. Волосы скрыты, лицо полностью закрыто серебряной маской, изящной, как маска танцовщицы из южных стран. Женщина что-то говорила алхимику – тихо, сдержанно, но с отчетливой властностью. Она не заметила меня. Или сделала вид.

Но как только я приблизился, внутри все сжалось. Холод прошелся по позвоночнику. В следующий миг реальность словно дрогнула.

Вздох – не воздух, а свет. Я стоял на мраморной платформе, под ногами пепел. Вокруг – пустота, только выжженная равнина и звездное небо над головой. На мне были золотые доспехи, тяжелые, словно выточенные из расплавленного солнца. Передо мной – мальчик, одинокий, с испуганными глазами, босиком. Он стоял на краю, спиной к пропасти.

А позади – он.

Ангел. Огромный, запредельно высокий. Крылья раскинуты, как стены собора. Лицо – безмятежное, но в этой безмятежности была сталь. Ни гнева, ни жалости. Только холод, как у статуи. Он смотрел сквозь меня.

– Воля небес – безукоризненна, – произнес он. – Очисть мир от скверны. Мальчик – семя падения.

Я поднял меч. Рука дрожала. Мальчик молчал, слезы текли по щекам. И в этот момент что-то внутри меня закричало.

– Нет, – сказал я, не веря своим словам.

Меч у моего горла. Ангел смотрел с холодным презрением. Голос – как удар клинка:

– Ты должен сделать это.

– Нет, – выдохнул я.

Острая боль пронзила грудь. Свет исчез.

– Эй! Ты глухой?! – раздался грубый голос.

Я отшатнулся. Рынок вернулся. Передо мной стоял мужик с телегой, навьюченной капустой.

– Свали с дороги, чудило!

Я моргнул, сердце все еще гремело в груди, как боевой барабан. Сделал шаг в сторону, пропуская телегу. Мир снова был просто рынком.

Я шагал, не глядя по сторонам, но мысли не отпускали. То было не наваждение, не галлюцинация. Видение отзывалось в костях, словно память, затерянная под слоями веков. До падения. До этой жизни. До боли.

Не просто сон. Не иллюзия. Это было воспоминание. Мое. Тело все еще отзывалось болью, словно удары меча достались и этой оболочке. Чувствовал тяжесть доспехов, хрупкость момента, вес выбора. У меня тогда был выбор между приказом и совестью – и выбрал второе.

Ангел… его образ все еще стоял перед глазами. Запредельный, ледяной, величественный. Не ярость, нет – он был выше ярости. Он был убежден. И в этом – самое страшное. Он не требовал. Он ждал, что я выполню.

Но я не стал. И, возможно, именно этим все началось. Падение. Проклятие. Жизнь здесь, в пыли и крови. Клеймо жгло сильнее, словно подтверждая мои мысли. Отказался. Не подчинился. И теперь ношу это решение с собой – на коже, в каждом шаге.

Я не знал, кем был ангел. Другом? Наставником? Лицом самой Власти? Но с того момента мой путь пошел вниз. Я отверг волю ангела также, как и приказ Люцифера. Сделал выбор, а теперь расплачиваюсь – шаг за шагом, без ответа, куда ведет этот путь, и есть ли в нем конец вообще.

Все еще погруженный в раздумья, я поплелся обратно в таверну. Уже почти поднялся на второй этаж, к своей комнате, когда позади раздался голос трактирщика:

– Эй… эм… господин, подождите.

Я обернулся. Трактирщик теребил край передника, взгляд избегал моего.

– Тут вас… э-э… спрашивала женщина. В серебряной маске. Утром. Странная. Глядела пристально. Спросила, не остановился ли у меня такой, как вы. Я.… – он запнулся, сглотнув. – …ничего ей не сказал. Не хотел… ну… беспокоить вас.

Он говорил с осторожностью, как будто каждое слово – это шаг по хрупкому льду. Правильно. Страх – лучшая броня от праздного любопытства.

– Она еще здесь? – спросил я.

– Нет. Ушла. Молча. Даже не попрощалась.

На мгновение я задумался. Маска. Беседа с алхимиком. Потом исчезновение. Теперь она ищет меня.

Что она знает?

– Хорошо, – коротко сказал я и направился вверх по лестнице. Но, дойдя до площадки, не открыл дверь.

Что-то внутри зудело. Предчувствие. Не угроза, а скорее… внимание. Кто-то смотрел на меня сквозь пространство. Я чувствовал это, как чувствуют, когда лезвие ножа касается кожи, но еще не прорезает.

Я спустился обратно, пересек зал и вышел на улицу.

Женщины нигде не было.

Солнце уже начинало клониться к закату. Я стоял на перекрестке улиц, среди пыли и запаха дешевой еды, и ощущал, как в груди, под новой рубахой, метка снова начала гореть.

– Кто ты такая? – подумал я и побрел в сторону таверны. – И зачем тебе демон, что отказался быть палачом?

Я медленно поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж в свою комнату. Она была тесной и обветшалой – стены облупились, окно прикрывала тряпка вместо занавесок, а старый матрас на полу скрипел при каждом моем движении, но это лучше, чем спать на холодной земле.

Я бросил на пол свой новый плащ и сел у окна, глядя на опустевшие улицы, подкрашенные предзакатным светом. Спать не хотелось – слишком много мыслей ворочалось в голове. Назначенное время еще далеко, и я решил выждать, не позволяя себе расслабиться.

Клеймо на груди жгло, напоминая, что прошлое не отпускает. Я перебирал в уме детали задания, обдумывая, как лучше действовать, чтобы не привлечь лишнего внимания.

Тени ночи медленно сгущались, и я слушал, как за стенами таверны затихает шум – скоро начнется час, когда я должен буду встретиться с травником. Время идти приближалось, и каждое мгновение я чувствовал, как растет напряжение внутри.

Путь к его дому пролегал по темным, узким улочкам, где едва пробивался свет фонарей. Ветер носил запах сырости, дыма и гниения – как будто сам город был раной, которая не заживала. Дом стоял в конце самой грязной аллеи – облупившийся фасад, трещины в стенах, деревянная дверь с ржавой железной ручкой. Но внутри – тепло и свет, от которых исходило странное спокойствие.

Знак на груди горел все ярче – будто предупреждал об опасности.

Я стоял у двери, терзаясь сомнениями, когда внезапно из дома послышался глухой стук, словно кто-то с отчаянием пытался выбить дверь или отбиться. За ним последовал резкий скрежет – металлический звук, рвущий тишину, и хрипы – тяжелое, прерывистое дыхание, от которого внутри похолодело.

Без раздумий я вломился внутрь.

Комната освещалась лишь тусклым пламенем свечи, отбрасывавшим колеблющиеся тени на стены, покрытые потертыми травяными амулетами и засохшими букетами. В центре стояло огромное существо – нечто страшное и одновременно горделивое.

Его тело было массивным, словно глыба камня, с мышцами, натянутыми под кожей, испещренной рубцами и темными пятнами, словно сожженными участками. Крылья – изломанные, оперение выбивалось клоками, лохмотья торчали в разные стороны, а края были изодраны до мяса. Лицо – искаженное, со шрамами, что пересекали щеки и лоб. Его взгляд горел огнем – пылающим, безжалостным, взглядом хищника, которому плевать на все живое.

В мощных руках этот монстр сжимал травника за горло. Тот отчаянно пытался вырваться, глаза наполнены ужасом и болью, губы шептали моления, но силы покидали его. Мышцы старика напрягались, его лицо искажалось в безмолвном крике.

Я рванулся вперед – но остановился, когда воздух разрезал отвратительный хруст. Позвоночник сломался, как сухая ветка. Его тело обмякло, выскользнуло из лап чудовища и глухо шлепнулось на пол. Голова изогнулась под неестественным углом. Запах страха, крови и нечистот ударил в ноздри.

Я застыл, не в силах поверить тому, что увидел. Метка на моей груди взвыла огнем. Каждая ее пульсация – как раскаленный нож под кожу. Вокруг все замерло – время будто остановилось, и в моей душе выросла пустота, холодная и бесконечная. Гнев бил внутри, смешанный с отчаянием, словно тонкий лед, пронизывающий до костей.

– Ты что тут делаешь? – прогремел голос, глухой и полный зла, словно вырывающийся из самой тьмы.

Я не знал, кто он, но инстинкт подсказывал одно – враг. Мое тело напряглось, мышцы сжались в готовности к бою.

– Кто ты? – спросил я, пытаясь не показать страха. – И зачем убил старика?

Незнакомец жутко улыбнулся, его губы растянулись в дьявольской гримасе.

– Ты задержался, – прошипел он. – Травника нужно было убить на улице, но мне надоело ждать и случилось то, что случилось.

Мои мысли пронеслись с бешеной скоростью: заказчик, который дал мне деньги, явно хотел избавиться от мужика. Но почему? И почему меня втянули в это?

Я сжал рукоять меча так сильно, что побелели костяшки пальцев. Адреналин прожигал грудь, но вместе с ним – бессильная ярость. Раньше я бы уже ринулся в бой – сломал бы стены, располосовал бы эту тварь когтями, вырвал бы ей сердце и съел его, наслаждаясь горячей кровью. Тогда все мое тело было машиной для убийства. А теперь?

Теперь я – человек. Жалкий, слабый, дышащий с трудом. Каждая кость в теле – не оружие, а слабость. Каждая рана – напоминание, что я теперь уязвим, хоть и не могу умереть.

А метка… чертова метка… Она не помогает. Она смотрит, как я страдаю.

Но я не могу просто стоять. Не могу просто смотреть. Не могу позволить, чтобы вот так это закончилось.

– Ты не ответил на мои вопросы, – сказал я ледяным голосом.

Он взглянул на меня с холодным пренебрежением и спокойно произнес:

– Меня зовут Саргат. Но это имя тебе не поможет.

Я едва успел понять, что происходит, как Саргат бросился на меня с нечеловеческой скоростью. Его мускулистое тело, покрытое грязью и пятнами, с диким рычанием вонзилось в меня. Я едва успевал отбиваться – его кулаки били с силой, способной сломать кость, а когти оставляли на моем теле глубокие рваные раны.

Первый удар попал в ребра – огненная вспышка боли пронзила грудь, и я согнулся, пытаясь не рухнуть. Я увернулся от второго удара и попытался нанести ответный удар клинком. Лезвие едва задело кожу противника – он лишь ухмыльнулся и ударил меня локтем в лицо, отправляя к стене. Кровь мгновенно хлынула из носа, мешая мне дышать и попадая в рот.

Саргат не остановился, он продолжал атаковать. С каждым мгновением я чувствовал, как силы тают, дыхание сбивалось. Его удары были молотами, а мои – жалкими попытками защититься. Он преследовал меня по комнате, оставляя глубокие синяки и царапины на теле.

Я стиснул зубы. Боль в груди отдавалась в каждое движение, но ярость жгла сильнее. Я бросился вперед – быстро, как позволяли израненные ноги. Меч рассек воздух, нацеленный в грудь твари, но тот легко отклонил удар массивной рукой. Его кулак в очередной раз врезался в мое лицо. Я услышал хруст ломающегося носа. Меня отбросило к стене, доски взвизгнули под моим телом.

Я поднялся, задыхаясь. Кровь уже вовсю капала с подбородка, ребра ныли, одна из ног подгибалась. Но я все равно шел вперед. Его когти рассекли мне плечо – глубоко, до кости. Я закричал, но не остановился. Меня снова швырнуло на стол. Дерево треснуло под весом моего тела.

– Ты сломлен! – зарычал Саргат, приближаясь.

Но я был не сломлен. Я был голоден. Я был зол.

Я поднырнул под следующий удар и вонзил клинок ему в бок. Он взвыл. Огонь в его взгляде вспыхнул ярче, он вцепился мне в горло, поднимая в воздух. Перед глазами все плыло. Я вытянул руку – последняя попытка – и ударил кинжалом под его челюсть, вверх, до упора.

Он вздрогнул, захрипел, отпустил. Я рухнул на пол и, собрав последние силы, воткнул клинок в его грудь. До самой рукояти.

Он застыл, его горящие глаза начали гаснуть, тело дрогнуло… и повалилось назад с глухим ударом.

Я рухнул рядом, дрожа, весь в крови, воздух резал горло. Все тело болело, разум плыл. Но перед тем, как отключиться, я увидел ее – женщина в серебряной маске. Она стояла в дверях. Безмолвно. Наблюдая.

Глава 3. Ночные кошмары

Кайрос

Темнота окутала меня. Не просто как тень – как вязкая пелена, затягивающая в бездну, где нет ни времени, ни боли, ни света. Я не знал, сколько прошло времени. Минуты, часы, дни? Сознание тонуло в жарком бреду, а тело словно зависло между простой болью и её самой безжалостной версией.

Первым я увидел лицо. Маленькая девочка, глаза цвета весеннего неба, волосы – золотой водопад. Она стояла посреди цветущего поля, такого яркого, что хотелось отвести взгляд. В руках у нее был алый цветок – странный, будто горящий изнутри.

– Это тебе, – сказала она с улыбкой, от которой внутри все сжалось.

– Зачем?

– Чтобы ты помнил, что в тебе еще есть свет.

Я взял цветок, и он обжег ладонь, но я не отпустил. В тот момент я почувствовал: эта девочка – не просто образ. Она знала меня. Помнила меня… когда я сам себя не помнил.

Потом видение сменилось. Я оказался в храме. Огромный зал, залитый мягким, почти неземным светом, казался вырезанным из лунного камня. В самом центре – алтарь, покрытый пеплом. Я понял, что это тот же самый храм, в котором я был в день моего проклятия.

Рядом с алтарем стояла девочка в белом одеянии. Ее серебряные волосы плавно спадали на плечи, а лицо… было тем же, что и у той в поле. Только теперь в руках она держала пепельный цветок.

– Я дарую тебе надежду, – произнесла она, ее голос звенел, как колокольчик в тишине. – И ты обязан сохранить ее до самого конца.

–Надежду? —спросил я, протягивая руку к цветку.

Цветок в ее руках рассыпался в прах, как только я коснулся его – и в этот миг видение вновь изменилось.

Я увидел Элизий. Город был в огне. Огромные черные трещины разрывали землю, и сквозь них вытекала Бездна. Я чувствовал, как ткань между тремя мирами – Срединным, Раем и Бездной – начинала рваться. Из этих разломов ползли чудовища: искаженные, жуткие, жаждущие крови. Они вырывались в Срединный мир, разрывали людей на части, отравляли все вокруг своим дыханием. С небес падали ангелы, не как спасители, а как каратели. Их горящие тела врезались в землю и выжигали все живое на многие километры вокруг.

– Ты должен поторопиться. Процесс уже запущен и никому не скрыться от того хаоса, что ждет впереди. Все миры рухнут, а после останется Ничто, – шепот сопровождался эхом и каким-то гулом, как будто одновременно пытаются говорить тысячи голосов.

Следующий сон – удар в сердце. Я был ангелом. С крыльями цвета чистого серебра, ослепительно сверкающими в небесах. Я увидел Архангела, что низверг меня в Бездну, и вспомнил его.

Михаил. Тот на кого я равнялся и которого впоследствии не смог понять.

Я увидел мое изгнание из Рая. Мои серебряные крылья в момент падения обугливались, словно от огня. Перья чернели, стали темнее ночи, и я падал сквозь раскаленные облака, не издавая ни звука – не мог. Пламя охватывало мое тело, сжигая плоть.

В Бездне не было звезд. Только чернота и стоны ветра. Я был растерян и еще не успел прийти в себя после падения, когда пришли они – Архонты. Высокие, черные силуэты, без лиц, но с голосами, от которых кровь превращалась в лед. Каждый из них говорил не устами – голос звучал внутри моей головы.

– Ты – есть само неповиновение.

– Ты принесешь разрушение этому миру.

– Ты станешь мостом между светом и тьмой.

– Мы приветствуем тебя в новом мире – и в новой роли.

– Отныне ты – Кайрос – «Клинок из пепла».

– Мы даруем тебе оружие, выкованное из боли и силы. Оно будет закаляться в твоей ярости, питаться демонической природой и становиться непобедимым в бою.

– Но помни: стоит этой силе покинуть твое тело, лезвие заржавеет… и рассыплется в прах.

Я стоял перед ними на коленях, не помня даже своего настоящего имени. Их слова впечатывались в остатки моей души, но в мгновенье вылетали из памяти. Один из Архонтов протянул руку, и в грудь мою впилась метка – раскаленное клеймо, выжигающее плоть и душу. Боль была нечеловеческой, животной, жгущей до криков, которых я не мог издать. Я задыхался, выгибаясь на черной земле Бездны.

– Запомни Кайрос, – прозвучали голоса как один. – Имя тебе станет судьбой, печатью и крестом. Но не жди понять смысл сразу – ты не увидишь метку, пока не придет время. И лишь тогда ты узнаешь, для чего был создан.

Они вложили в мои руки клинок – черный, изломанный, пульсирующий, словно живое существо, изнывающее от жажды. Я почувствовал, как он всасывает в себя остатки моей боли, как пьет мою ярость. Он стал продолжением моей новой сущности – демонической, искаженной, порочной.

С этого момента и начался мой путь в Бездне.

В следующий миг картинка сменилась. Я видел Люцифера, стоящего на вершине горы и смотрящего вниз, как его легион под моим командованием вступает в город. Позади, почти бесшумно, подошел Малебрах. Его голос был услужливым:

– Повелитель, Кайрос осмелился проявить сомнение, когда перешагивал границу города. Он колебался… на глазах у легиона.

Люцифер молчал. Взгляд его оставался прикован к горящим улицам. Потом он спросил:

– Зачем ты рассказываешь мне это, Малебрах? Разве Кайрос не был твоим учителем?

Малебрах опустил голову:

– Именно потому я знаю: он стал слаб. Он больше не достоин титула Князя. Его сомнения подрывают ваш авторитет.

Люцифер усмехнулся, обернулся:

– Кто же тогда достоин, по-твоему? Ты?

Малебрах пал на одно колено, склонив голову:

– Я вечен в верности вам, господин. И готов оправдать любые ожидания.

На губах Люцифера заиграла улыбка – ледяная, беспощадная. Он поднял руку и в это же мгновение рядом с ним материализовались Архонты.

–Покарать, – произнес Люцифер.

Сон оборвался.

Сквозь шепот и пепел, я увидел ее – фигуру, чье присутствие словно вытесняло саму реальность. Серебряная маска скрывала лицо, но глаза говорили за неё – холодные, безжалостные, с той надменностью, которой смотрят на проигравших. Ни страха, ни сочувствия – только оценка. Как будто я был книгой, которую она собиралась разобрать по строчкам и выбросить, если не найдет ничего ценного.

– Проснись, – сказала она ровно, почти машинально, касаясь моего лба кончиками пальцев, как ученый касается артефакта, не решаясь признать в нем личность.

Я открыл глаза. Свет – тусклый, но реальный. Дыхание сбивалось. Пот. Боль. Я был жив. Или почти.

Глава 4. Серебряная маска

Кайрос

Сознание всплыло, как деревяшка со дна, и тут же боль ударила под ребра. Я закашлялся – воздух пах пылью, плесенью и кровью.

Я очнулся на жесткой каменной скамье, окруженный затхлым полумраком. Надо мной висел потолок с потрескавшимися балками, покрытыми вековой пылью и паутиной. Сквозь узкое стрельчатое окно пробивался слабый свет – неясный, рассеянный, будто солнце стыдливо пряталось за облаками. По обветшалым иконкам и остаткам обвалившихся фресок я понял – это была часовня. Когда-то здесь молились. Теперь же – только мрак и тишина.

Боль в груди отдавалась глухо, ребра ныли, словно я провел ночь, придавленный валуном – не остро, но тяжело. Я попытался пошевелиться и зашипел от напряжения: грудь была туго перетянута серыми бинтами, местами пропитавшимися сукровицей; на плече – неаккуратные, но прочные швы, тянущие кожу; на боку – следы густой мази, перемешанной с запекшейся кровью. Мелкие порезы на предплечье, оставленные когтями Саргата, уже начали затягиваться. Тело восстанавливалось. Кто-то не просто пытался меня спасти – кто-то знал, что я выживу в любом случае.

Я попытался определить время суток, но не смог: свет в часовне был серым, безжизненным. Ни тени, ни тепла – только блеклое напоминание о дне за пределами.

– Проснулся, – раздался голос, который был холоден и остр как сталь.

Я повернул голову. В тени у стены стояла высокая женщина в серебряной маске. Даже мне, прошедшему сквозь кровь и бездны, было неуютно – маска, лишенная малейших признаков жизни, выглядела как отлитая из самой смерти. Незнакомка не просто стояла – замерла, как статуя, с прямой спиной, сложив руки на животе, словно вырезанная из стали воительница, забывшая, что значит быть живой. На ней не было накидки с капюшоном – вместо этого я увидел черные, как смоль, волосы, заплетенные в тугую косу, украшенную тонкими серебристыми бусинами, звенящими от малейшего движения. Через узкие прорези в маске почти не было видно глаз, но я почувствовал, как ее взгляд впивается в меня – пронзительный, изучающий.

– Ты в сознании, – сказала она с откровенным раздражением. – Прекрасно. За тобой пришлось носиться по всему вонючему городу, а теперь ты тут валяешься, как дохлая собака, уже третий день. И кто, по-твоему, следит, чтобы этот мешок костей дышал? Даже кишки пришлось обратно вшивать. Унижение, достойное проклятия.

Я попытался приподняться, но тело отозвалось острой болью. Я стиснул зубы.

– Кто ты? – выдохнул я.

Она всплеснула руками и почти со злостью бросила:

– Сам факт твоего дыхания – уже издевка над порядком. Наглый, неблагодарный, полудохлый псевдодемон. Я потратила столько времени на тебя, а ты теперь сидишь, пялишься и задаешь бесполезные вопросы. Кто ты вообще такой, чтобы так таращиться, будто я забрала твой последний леденец?

Я чуть приоткрыл рот, пораженный ее резкостью, но вовремя его закрыл. Попробовал было поднять руки в примирительном жесте – и сразу поморщился от боли в боку.

– Прости. И спасибо, – выдохнул я. – И я буду очень благодарен если ты ответишь на мои вопросы. Кто ты такая? Что тебе известно обо мне? И почему ты называешь меня псевдодемоном?

– Подумаю насчет твоих извинений, – сказала она холодно. – Меня зовут Илирия. Я жрица Элизия и Страж Знаний. Мое дело – наблюдать, помнить и делать выводы. Твое имя не секрет – для того, кто умеет слушать. А чтобы понять, что ты псевдодемон, много ума не надо. Хотя, судя по твоим вопросам, тебе и этого не хватает.

Я нахмурился, чувствуя, как закипает кровь внутри:

– Я прожил века и сделал больше, чем могла бы ты увидеть из своего затхлого храма, – ответил с ядовитой насмешкой. – Мне не нужна лекция от какой-то «жрицы руин», особенно когда она так откровенно кичится своим презрением.

Илирия вдруг громко рассмеялась. Ее резкий смех эхом ударил по каменным стенам. Мои нервы натянулись, будто струны.

– Не важно, сколько ты прожил, – сказала она, насмешливо глядя на меня. – Если рассуждаешь, будто тебе тринадцать. Мой сын был сообразительнее, хотя ему не было и десяти.

Я чуть помолчал, зацепившись за ее слова.

–Был? – спросил я, чуть остыв, пытаясь скрыть свою нервозность.

– Да, сгорел вместе с братом в библиотеке Элизия, – ответила она. – По вине твоего хвалебного легиона.

Я раньше никогда никого не утешал и мне было чуждо чувство скорби и утраты, но от ее слов в душе заскреблись кошки, поэтому я тихо прошептал:

– Прими мои… эм… соболезнования.

Она пристально посмотрела на меня и внутри что-то перевернулось от этого взгляда.

– Смерть детей – это не так страшно, – сказала она тихо, почти шепотом. – Как потеря многовековых знаний всех миров.

Тишина растянулась. Я сидел, пытаясь найти слова, но их не было.

Илирия, поймав мою заминку, усмехнулась.

– Не стоит зацикливаться на моих детях, – сказала она, голос резко сменился на холодный и отстраненный. – Они были лишь частью непродолжительной и неинтересной книги. Ты же понимаешь, что это ничто по сравнению со всеми накопленными за века знаниями? Для меня смерть детей – лишь тень на фоне этого ужаса.

Я почувствовал, как во мне вспыхивает что-то вроде гнева, вперемешку с растерянностью и сожалением.

– Ты действительно так черство смотришь на все, – выдавил я, с трудом сдерживая горечь. – Как можно так говорить о своих детях? Я… я не имел детей и, возможно, никогда не захочу, но я не могу понять, как можно вырастить их и при этом не дать им места в сердце.

Ее взгляд, казалось, был направлен прямо в душу, но там не было ничего, что она могла бы понять или принять.

– Ты все еще считаешь, что знаешь меня? – спросила она тихо, почти шепотом, но глаза ее сверкнули. – Ты – лже демон, который играет в великие дела, не видя, что разрушает вокруг. Мне плевать на твои страдания. Ты – символ того, что рушит мир, а не спасает.

Я хотел возразить, но не смог. Ее боль и гнев – это не просто эмоции, а оковы, которые делают ее такой, какая она есть.

Пауза растянулась, и вдруг ее голос, такой же насмешливый, как и раньше, разорвал тишину:

– Ты не уснул случайно?

Я даже улыбнулся – как бы цинично это ни звучало.

– Нет, – ответил я. – Просто пытаюсь понять, что я вообще здесь делаю.

– Наконец-то ты перешел к сути, – сказала Илирия, чуть приподнимаясь с места и хлопнув в ладоши. Ее голос стал ровнее, серьезнее. – Позволь объяснить. В момент падения Элизия ко мне явился Дух Знаний этого города – древний, старше любой плоти и крови, – и сказал, что после падения города ткань между мирами начнет рваться. И если это не остановить – ничто живое не выживет.

Она сделала паузу, словно собираясь с мыслями.

– Но дух выражался загадками. Говорил, что лишь существо, которое прожило во всех трех мирах – смертном, демоническом и божественном – сможет залатать эти дыры и восстановить равновесие.

Я нахмурился, чувствуя, как меня накрывает холод.

– И ты считаешь, что я – это существо? – спросил сухо, пытаясь скрыть свои сомнения.

Илирия кивнула, голос ее был тяжел и решителен:

– Мне понадобились годы, чтобы понять и поверить в это. Но да – по словам духа, именно ты способен все исправить.

Ее взгляд уперся в меня, не оставляя места для вопросов.

Я отвернулся, чувствуя, как груз ложится на мои плечи, будто сама судьба придавила своей тяжестью.

– Почему именно я? – спросил я наконец, рассматривая потрескавшийся каменный пол – Что особенного во мне, чтобы решать судьбу целых миров?

Илирия вздохнула.

– Ты – странник между мирами, – сказала она тихо. – Ты прожил в каждом из них, но в итоги никакому из миров по-настоящему не принадлежишь. Этот разрыв – следствие чуждости и разобщенности. И только тот, кто понимает все три стороны, сможет восстановить баланс.

Я помолчал, пытаясь уловить смысл в ее словах. Быть мостом и одновременно разрывом – звучит как-то не воодушевляюще.

– И, если я откажусь? – голос мой звучал почти безнадежно.

– Тогда все рухнет, – ответила она без тени сомнения. – Не только этот город. Все, что ты знаешь, все живое – погибнет.

Я опустил голову. Знать, что от тебя зависит так много, настоящая пытка.

– Значит, выбора нет, – пробормотал я.

Илирия кивнула, ее взгляд смягчился на мгновение.

– Нет. Только путь вперед.

– Я согласен, – сказал я, сжимая руки в кулаки. – Но только после того, как разберусь с купцом. Он нанял меня, чтобы выманить травника. Хочу знать зачем.

Илирия взглянула на меня с явным раздражением:

– Все эти купцы, интриги, обманы – это побочные шумы. Ты теряешь время, отвлекаясь на пустяки. Главное – судьба миров, а не какой-то жадный торговец.

– Может быть, для тебя это пустяки, – ответил я холодно, – но для меня – вопрос доверия и понимания, кто и зачем меня использует. Без этого я не смогу идти дальше.

Она задумалась на мгновение, затем сдержанно кивнула:

– Хорошо. Но не тяни с этим вопросом. Из-за тебя потрачено слишком много времени, – сказала и вышла из часовни.

Я остался один в полумраке, ощущая, как боль в боку утихает, а голова постепенно теряет тяжесть. Взгляд упал на закрытую дверь, за которой скрылась Илирия – странная, резкая и жесткая женщина, которую нельзя было назвать простой.

Она не внушала доверия, и я понимал, что не стоит полностью раскрывать ей душу. Но, несмотря на это, внутри меня что-то тихо шептало – она на моей стороне. Ее резкость была словно броня, а что за ней мне еще предстояло узнать.

В голове крутилась мысль о ее детях. Я так и не спросил, почему она носит маску, скрывая лицо. Что за этим холодным фасадом? И почему смерть детей для нее казалась чем-то меньшим, чем потеря знаний?

Я никогда не мог понять людей, которые не ценят детскую жизнь, которые могут быть так черствы к своим детям. Илирия была загадкой, и я не знал, готов ли разгадать ее до конца.

С этими мыслями закрыл глаза и погрузился в тяжелый, прерывистый сон, чувствуя, что впереди меня ждет нечто большее, чем просто скитание по этому миру.

Глава 5. Шрамы памяти

Кайрос

Прошел еще один день. Тело медленно заживало. Глубокие раны затянулись, боль стала привычной тенью, а не нестерпимым криком. За все время Илирия появлялась всего дважды – один раз принесла воды и еду, другой – просто постояла в дверях и процедила: «Ты прожигатель времени, Кайрос. А время – моя самая дорогая валюта». Потом исчезла, словно призрак, который мне только привиделся.

Я лежал и думал. Мысли путались, но одно было ясно: начинать нужно с трактира, где встретился с купцом. Трактирщик мог что-то знать, если он окажется пуст – есть места, где за правильную цену можно купить что угодно, в том числе и информацию.

Когда я был демоном, меня назначили на роль Князя не за красивые глазки и услужливые речи. Я был превосходной ищейкой, выслеживал людей по приказу. Жертвы, враги, перебежчики. Чувствовал их страх, знал, где искать. И находил. Всегда. Тогда – в теле демона, с клыками и жаром в крови. Сейчас – слабеющий, израненный, но с тем же инстинктом. Купец был мишенью. Он стал ею в тот момент, когда подставил меня.

На следующий день, когда уже уверенно держался на ногах без опоры, я натянул свой новый, но уже изодранный в бою с Саргатом, плащ и выдвинулся на охоту.

«Придется снова потратить пару золотых, чтобы обновить одежду… или, на крайний случай, найти кого-нибудь, кто умеет штопать», – подумал я.

За окном лил дождь. Осень подобралась к городу незаметно. Я закутался поглубже, и, пробираясь сквозь пустынные, серые улицы, пошагал к трактиру. Возможно, там я смогу найти следы, зацепки, в какую сторону двигаться дальше. Также нужно было забрать остатки вещей в комнате на втором этаже, которая была оплачена мной до конца месяца.

Я толкнул дверь в «Сломанную подкову» и вошел, стряхнув капли с капюшона. Дождь стекал по краям плаща, оставляя за мной темный, влажный след. Внутри было шумно и людно. Воздух густой от дыхания толпы, запаха вина, пота и дешевой стряпни.

По залу сновали девушки в ярких платьях – чересчур откровенных для обычного вечера. Явно какой-то праздник – очередной безымянный повод забыться. Смех, крики, звон кружек. Все столы заняты. Но я видел только его.

Трактирщик, полноватый лысеющий мужчина, заметил меня и побледнел. Его пальцы на кувшине с вином дрогнули и напиток пролился на стойку, оставляя небольшую лужицу.

– Ты… жив? – выдохнул он, как будто перед ним стоял призрак.

Я сразу понял: он знал. Знал, что я пойду к травнику. Знал, что там меня поджидают. И знал, что я должен был умереть. Я оставил его вопрос без ответа. Просто подошел и сел напротив, он уже начал потеть.

– Меня нельзя убить. Слишком много попыток было и, как видишь, я все еще дышу здоровьем.

Он отпрянул от стойки, но убегать не стал, за что ему был очень благодарен, так как не хотелось играть в догонялки, да еще по такой погоде.

– Я тебя слушаю, – сказал я. – И начни с имени купца.

– Я… я не знаю, о чем ты…

– Не ври, – мой голос был ровным, почти усталым. – Ты не первый, кто пытается меня обмануть. Часто это последняя ложь в жизни.

Он сглотнул, метнул взгляд на выход и увидел, как кто-то из посетителей закрывает дверь. Не мой человек. Просто случайность, но нужная.

– Его зовут Даг. Купец. Богатый. Влиятельный. Он… заплатил. Хотел знать, если ты начнешь что-то расспрашивать. Где бываешь. Что ищешь. Кому доверяешь. Я не хотел, клянусь! Я просто…

Я наклонился вперед, положив руки на стол. Без угроз, но глаза мои смотрели в упор на трактирщика. Я заметил, как нервно дернулся его кадык.

– Он знал, кто я?

– Думаю… да. Он сказал, что ты… лицо из прошлого. Сказал, что ты виновен. Его семья… сгорела. Давно. Он был ребенком. Но помнит. Помнит твое лицо.

Я кивнул.

– А теперь скажи, где он.

– Я… – трактирщик посмотрел на свои дрожащие руки. – Я не знаю точно. Говорят – южные склады. Он там. Но с ним люди… Не простые. Им платят, чтобы они не задавали вопросов. Даже городские их не трогают.

Я медленно поднялся. Он вздрогнул, словно ожидал удара.

– Ты жив, – сказал я. – Это уже больше, чем ты заслуживаешь.

Я встал, пошел в сторону лестницы, даже не оглянувшись. И все же чувствовал, как его взгляд впился мне в спину – взгляд человека, который понял, что монстр умеет не только убивать.

Войдя в съемную комнату, с удивлением обнаружил, что мои скромные пожитки по-прежнему лежат на месте. Трактирщик, видимо, решил, что комната после меня проклята. Я собрал остатки вещей и вышел из таверны.

Дождь не прекращался. Под его завесой на меня обрушились воспоминания. Каждая победа, каждая миссия, каждый последний взгляд павших. Раньше они были лишь статистикой – я был солдатом, инструментом, оружием. Но теперь все изменилось. Карусель сожженных деревень, мертвых городов крутилась в голове, не давая покоя. Я не знал, когда именно погибла семья Дага, если трактирщик вообще сказал правду. Но в этом городе у каждой тени был свой крик.

Я не заметил, как подошел к часовне. Нужно было осмотреть склады, но врываться туда без плана было бы глупо. Меня нельзя убить, да – но собирать себя по кусочкам все же не входило в мои желания.

Илирия ждала внутри. Я не знал, где она ночевала и куда исчезала. Ее голос был холоден, как клинок, выточенный для чужих сердец:

– Разобрался со своими демонами, Кайрос?

– Не до конца, – ответил я.

Она фыркнула.

– Ты слишком сентиментален. Хочешь мести и прощения в одном лице. Мир не платит монетой баланса.

– А ты, должно быть, всегда знаешь, чем платит мир?

– Я просто умею не тратить время на сожаления, – бросила она, не глядя. – Ты должен был умереть. Значит, кто-то не справился. Или ты просто везучий.

Я вздохнул. Сил спорить не было.

– Я устал. Не от боли. От этого разговора. Лучше скажи – зачем тебе маска?

Тишина. Долгая. Она стояла, не шелохнувшись, будто сама стала изваянием.

Ответа не последовало.

Я ушел к углу, где обычно спал, и лег. В голове крутились планы. Просто ворваться на склады – значит напороться на ловушку. Он не один. Его «сильные союзники» – кто это? Стража? Контрабандисты? Бывшие демоны? С учетом того, что он нанял Саргата убить меня, на складе вполне могла оказаться целая банда демонов перебежчиков и кто его знает кого еще.

Нужно было найти способ выманить его. Или хотя бы узнать, как именно охраняется склад. Может, поджечь соседнее здание? Или перехватить кого-то из посыльных, если они у него есть.

Или… использовать Илирию? Она могла бы втереться в доверие. У нее есть дар убеждать. Даже если этот дар пахнет холодом и презрением.

Одна мысль мелькнула в голове и засела: если Даг прав… если я действительно виноват в смерти его семьи – то разве он не имеет права на свою месть?

Я перевернулся на бок и закрыл глаза, проваливаясь в тревожный сон. Капли дождя, стучащие по крыше часовни, словно перекликались с далекими воспоминаниями. Мне снился город, имя которого я уже не мог вспомнить. Пылающий, охваченный багровым пламенем город.

Я стоял на пригорке над сожженными улицами, рядом – Малебрах, мой ученик. Внизу, на площади, отряд демонов добивал последние очаги сопротивления. Вой стоял не от боли, а от ужаса – у людей умирала последняя надежда на победу.

Остатки выживших собрали на главной площади. Я вышел вперед и мой голос был четким, без тени ярости:

– Сопротивление подавлено. Все, кто поднял оружие, получили заслуженное. Оставшихся мы не тронем. Вы продолжите платить положенную дань и останетесь живы.

Из толпы, затравленно жмущейся к стенам полуразрушенных домов, вышел старик. Женщина попыталась остановить его, но он лишь отмахнулся. Шел твердо, будто решение он принял ещё задолго до моего обращения.

– Демон, – прохрипел он. – По твоей вине погиб мой сын. Вы топчете этот мир столетиями, жрете наши жизни и зовете это порядком. Пусть ты сдохнешь вместе со своим родом, грязь из бездны!

Слова повисли в воздухе, как искра перед взрывом. Я открыл рот, чтобы ответить, но Малебрах уже сорвался с места. Мгновение – и шея старика хрустнула, как сухая ветка.

– Отец! – закричала женщина, бросаясь вперед.

– Мама, не надо, ради нас, прошу! – кричала ей вслед девочка лет пятнадцати, но было поздно. Малебрах взмахнул клинком: голова женщины упала в пыль. Девочка не успела остановиться – ее насквозь пронзило лезвие. Она захрипела, оседая на землю, уже окрашенную кровью.

Толпа замерла. Кто-то вскрикнул, кто-то начал всхлипывать. Растерянность смешалась с паникой, но никто не бежал. Все были прикованы к месту.

И вдруг из этого кошмара, будто сквозь воду, прорвался детский крик полный ненависти:

– За семью! Я убью тебя!

Мальчик лет шести выскочил вперед, сжимая в кулаке кривую палку. Он кинулся на Малебраха – но я перехватил его руку и отнял ненадежное оружие, как забирают у ребенка игрушку, и аккуратно отшвырнул малыша в толпу.

– Заберите его, – сказал тихо.

Я посмотрел на Малебраха. Тот стоял весь в крови, с довольной улыбкой. Когда наши взгляды встретились, он раскинул руки, немного поклонился мне и, пританцовывая, пошел навстречу.

И тогда раздался звук. Глухой, тяжелый, как удар грома. Пощечина. От меня.

Все замерли. Демоны не дышали. Люди не шевелились. Над городом начал сгущаться мрак. От меня исходила не ярость – бездна.

Вены на моем теле налились огнем, крылья дергались, словно в предсмертной судороге. Из глаз рвались всполохи молний. Но я держался. С трудом.

– Никто. Никто не переступает мое слово без последствий, – прошипел я. – Это была последняя ошибка, Малебрах. Следующая станет последней в твоей жизни.

И мир потух.

Я резко открыл глаза и уставился в потолок часовни, вытирая лоб, покрытый холодным потом.

Грудь сжималась. Не от страха – от отвращения. К себе, к памяти, к той части, что жива во мне до сих пор. Я закрыл глаза, но снова увидел пылающий город… и мальчика с палкой.

Я не помнил названия того места. Но лица… Лица я помнил. Все до одного.

– Не забуду, – прошептал я.

Я сел, еще раз провел ладонью по лицу, вздохнул, словно сбрасывая камень с души, и начал обдумывать следующий шаг.

Несколько часов прокручивал в голове десятки вариантов, пытаясь найти способ попасть на склад. Варианты были либо чересчур шумные, либо требовали слишком много времени и людей. В конце концов понял: самым быстрым способом будет прикинуться покупателем и пойти туда напрямую.

Но была одна проблема. Меня знали. Лицо, походка, голос – я был слишком узнаваем. Просить кого-то вместо себя было бы риском. Слишком много неизвестных.

Я вышел из часовни и, найдя Илирию, изложил ей свой план.

Она выслушала молча, потом медленно скрестила руки на груди и уставилась на меня холодным, пронизывающим взглядом.

– Ты хочешь, чтобы я пошла на склад вместо тебя? Притворилась покупателем? – ее голос был сухим, как сталь. – Это и есть твой блистательный замысел?

– Да, – кивнул я. – Тебя никто не знает. У тебя есть шанс пройти незамеченной. У меня – нет.

– Пройти незамеченной? – она усмехнулась. – Забавно слышать это от тебя. Я – незаметна?

– Для них – да. Ты не светилась в моей кампании на улицах. У тебя не было легиона, сжигающего города, за спиной.

Она сделала шаг ко мне.

– А может, тебе просто страшно? Ты прячешься за маской «плана», потому что боишься вылезти из своей ямы?

Я помолчал. Потом, медленно:

– Я боюсь не за себя. А то, что этот неудавшийся мститель может еще сделать.

– Громкие слова. Ты ведь не всегда был таким добродетельным, Кайрос. – она наклонила голову. – Что изменилось?

– Все, – ответил я. – И этого достаточно.

Илирия хмыкнула:

– Ты хочешь играть в спасителя. Предлагаешь, чтобы я пошла на склад, рисковала собой, а ты в это время будешь… что? Смотреть из тени?

– Я сделаю все, что потребуется. Если ты поможешь мне.

– Все? – в ее голосе скользнул яд. – Даже если это будет против твоих новых принципов?

– Даже если это убьет меня окончательно, – сказал я. – Лишь бы ты пошла.

Наступила пауза. Она долго смотрела на меня, и я чувствовал, как под маской расползается улыбка.

– Хорошо. Я помогу. Но цену ты узнаешь не сейчас. Я скажу тебе, когда придет время, и ты уже не сможешь отказаться.

– Договорились, – ответил я. – Но подумай: твоя маска может привлечь внимание. Может, стоит пойти без нее?

– Без нее? – ее голос стал тихим. – Я больше не снимаю ее. Никогда.

– Почему?

– Потому что я не хочу видеть отражение того, что осталось. Когда Элизий пал, я потеряла не только свое призвание, но и лицо. Оно было невероятно красивым, и я это знала. Теперь оно… покрыто шрамами. Уродливое. Я не допущу, чтобы кто-то увидел его.

– Я не стану смотреть с жалостью, – сказал я.

– Именно поэтому никто никогда не увидит. Жалость хуже всего.

Она ушла, не сбивая шаг. Только спина была слишком прямая, как у того, кто боится согнуться. А я стоял, глядя ей вслед. И думал, кого именно я только что попросил о помощи и какой будет цена.

Глава 6. Без права на покой

Кайрос

Ночь я провел в одиночестве, бродя по району, где находились склады. Дождь шел без перерыва, одежда липла к коже, и каждая попытка двигаться только усиливала усталость. Звук моих шагов тонул в лужах, а редкие прохожие, пряча лица под капюшонами, словно растворялись в сырой тьме. Мне встретились лишь двое пьянчуг – один, споткнувшись о фонарный столб, рухнул и заснул прямо у его подножия.

К утру я знал этот район лучше многих местных – каждую улицу, каждую дыру в заборе, каждый переулок, где можно спрятаться в случае провала. В голове сложилась четкая картина: вход, охрана, линии обзора, пути отхода. План был прост и безумно опасен, но другого у меня не было.

Когда я вернулся в часовню, Илирия уже сидела, спиной к алтарю, руки сложены на коленях. Услышав мои шаги, повернулась. В ее взгляде сквозила ядовитая усмешка – словно она наслаждалась моим внешним видом.

– Ты выглядишь так, будто всю ночь барахтался в болоте, – холодно бросила она. – Надеюсь, твой легендарный дар находить путь из любой безвыходной ситуации не истощился.

– Скорее укрепился, – буркнул я, стягивая мокрый капюшон. – Я облазил район вдоль и поперек. Знаю теперь каждую щель. План готов.

Она чуть наклонила голову и издала тихий смешок, который я почувствовал даже сквозь маску.

– Как это мило. И в чем же твоя гениальная идея?

– Притвориться покупателем. Пройти под видом сделки, осмотреть все изнутри.

– Ты? Твое лицо узнают быстрее, чем успеешь опомниться. И никто из них не обрадуется, когда поймет, кто ты есть. Идти напролом – не просто самоуверенно, но и до жути тупо. Ты надеялся, что на складе тебя увидят, сложат лапки и падут ниц перед мрачным взглядом?

Я сжал челюсть от пробуждающегося раздражения, но на выдохе быстро проговорил:

– Вот почему я и просил твоей помощи. Ты пойдешь туда, а я буду вне поля зрения, но поблизости. Правда, на склад тебе придется идти одной.

Она встала. В руке была черная маска – простая, без знаков, как тень, что скроет лицо.

– Не одной. Ты – мой немой телохранитель. Почему немой – неважно. Немой надежнее. Я – дочь купца, решила купить склады для нового каравана. Мы оба скрываем лица, чтобы конкуренты не узнали нас. Все просто и понятно – никакой поэзии, только расчет.

– Твоя выдумка.

– Твое спасение.

– Просто так? – усмехнулся я. – Где подвох?

Она не сразу ответила, подошла ближе, смотрела сквозь прорези маски с ледяным блеском.

– Этот фарс затянулся. Мне наскучило тратить время, ожидая, пока ты придумаешь, как спасти остатки своей гордости. Я согласилась, потому что хочу скорее закончить все это и двинуться в путь.

– Значит, цена будет?

– Разумеется. Не заставляй меня повторять тебе то, что обсудили ранее.

Я закрыл лицо маской. Воздух сразу стал сухим, будто выжженным. Илирия скользнула пальцами по поверхности – медленно, как по шраму – и сказала:

– И не пытайся говорить. Слова тебе не к лицу, Кайрос.

Я медленно кивнул, не отводя взгляда. Ее слова резали, но я сдерживал свои раздражение и гнев. Не время для того, чтобы эти чувства туманили разум.

Она уже шла к выходу и бросила мне через плечо:

– Держись в тени, охранник. Если провалимся, я не стану вытаскивать тебя. Сожгу все к демонам, но уйду.

За дверью резал глаза дневной свет. День начинался – со лжи, с масок, с ролей, которые я терпеть не мог. Но, возможно, только в этой лжи мне удастся выковать крупицу правды.

Я вышел из часовни и задержался на пороге, чтобы впитать холодный воздух утреннего города. Он пах сыростью и дымом далеких костров – еще не затихших с прошлой ночи. Вся эта грязь, шум и запахи – все это было моей реальностью. Илирия уже ушла вперед, ее фигура в темной одежде растворялась среди теней, словно призрак.

Я натянул капюшон поглубже, скрывая лицо, и поправил новую маску. Ее поверхность была холодной, но именно она на сегодня стала моим щитом. Люди не должны были узнать меня, иначе весь план мог рухнуть.

Склад находился на краю квартала – массивное здание с облупившимися стенами и окнами, забитыми досками. Я удивился, когда Илирия сообщила, что ночью ей удалось отыскать владельца и убедить его в выгоде сделки. По ее словам, он практически сразу согласился на ее условия – видимо, был слишком уставшим, жадным или просто трусливым. Более того, она настояла на встрече прямо внутри склада – и он, к моему изумлению, не возразил.

Мы уже миновали половину пути, когда я резко остановился: метка на груди ожила – вспыхнула болью, пульсирующей, как расплавленный металл под кожей. После дней молчания она заговорила снова. Призыв. Предупреждение.

Я сделал шаг в сторону, бросил на Илирию взгляд и попытался указать направление, как бы невзначай, будто просто проверяю маршрут.

– Ты потерял нюх или у тебя приступ паранойи? – съязвила она, не останавливаясь. – Мы почти у цели, и ты вдруг решил, что лучше побродить по закоулкам?

Я сдержал раздражение. Кивнул в сторону и повторил жест, чуть более настойчиво. Сделал еще один шаг, снова глядя на нее.

Она остановилась, скрестила руки на груди, выжидая.

– Ты хочешь, чтобы я свернула с пути ради очередного твоего молчаливого чутья?

Я не отводил взгляда. Пауза затянулась.

– Ты упрям, как осел, – процедила она. – Ладно. Один шанс. Но если мы упустим встречу – ты будешь сам объясняться с этим «торговцем».

Она пошла за мной, не скрывая раздражения, но шаг ее был уверенным.

Мы свернули с главной улицы в один из боковых переулков. Метка жгла все сильнее, будто направляла меня в нужное место. Переулки были пусты, кое-где валялись куски гнилой ткани и обломки досок. Лужи отражали небо и мрачные фасады домов.

Я шагал быстро, сердце било чаще. Илирия не задавала больше вопросов, но ее взгляд жег мне спину.

Метка привела нас к разрушенной лестнице, ведущей в подвал полуобрушенного дома. Я остановился.

– Это? – спросила она.

Я кивнул. Прежде чем начать спуск, протянул ей руку – спуск был крутым и скользким.

– Я не настолько хрупкая, чтобы нуждаться в подобной рыцарственности, – отрезала она с ледяной усмешкой. – Следи лучше за собой, охранник. – она сделала акцент на последнем слове.

Я пожал плечами и пошел первым, проверяя каждый камень. Внизу было темно, пахло гнилью и застоявшейся водой. Сквозь редкие дыры в стенах пробивались полосы света, выхватывая из мрака рваные мешки и старые бочки.

Запах был настолько сильным, что у меня заслезились глаза. Илирия прошла внутрь, резко остановилась и зажала нос.

– Превосходно, – бросила она. – Если это твой тайный склад сокровищ, Кайрос, ты можешь оставить его себе.

Она быстро развернулась и, не дожидаясь меня, поднялась обратно на свежий воздух.

Я остался. Напряжение сжало горло, будто чья-то рука незримо сомкнулась на моей шее. Метка молчала, но я знал – она привела меня не просто так. Воздух гудел – то ли от затхлого смрада, то ли от мыслей, бившихся в висках. Я подошел к центру подвала, на полу лежало нечто, накрытое серым покрывалом.

Присел. Потянулся. Дернул край ткани.

Это был Даг. Горло – перерезано, грубо, словно спешили. Не ножом, а чем-то ржавым, оставившим неровные, рваные края. Его дицо посерело, черты заострились, будто время точило их, как нож. На губах – чернильно-синяя пленка, как у утопленников. Один глаз был полуоткрыт, другой – запал.

Запах тлена вился вокруг него, проникая в нос, как предупреждение. Тело начали разбирать мухи – мелкие, черные, с дрожащими крыльями.

Я молча смотрел на него, чувствуя, как внутри медленно копится злость. Я пришел сюда, чтобы выяснить, почему он решил убить меня. Чтобы услышать его историю, а потом уже отомстить.

А теперь в голове так и крутятся вопросы – кому Даг перешел дорогу? Кто решил убрать его до меня? Почему так просто – и так демонстративно – оставили тело в этом сыром подвале?

– Его просто убили, – вслух пробормотал я. – И бросили. Как мусор. Или как предупреждение…

Снаружи послышался голос Илирии:

– В этом больше нет смысла.

Я обернулся.

– Что?

– Ты хотел отомстить – и мишень уже мертва. Значит, все. Конец. Твои дела в этом городе завершены.

Я нахмурился:

– Но… если его убили до встречи со мной, значит, он кому-то мешал. Это не просто так. Возможно, он что-то знал. Или…

– Или тебя пытались заманить, – перебила она. – Слишком уж сговорчивый оказался владелец склада, не находишь?

Я хотел возразить, но Илирия шагнула внутрь. Я заметил, как ее пальцы слегка дрожали, хоть голос все еще звучал спокойно:

– Послушай, – она сделала паузу, как будто борясь с чем-то внутри. – Ты думаешь, это про тебя. Про месть. Но это больше. Если ты попадешься – если тебя схватят, посадят, закуют… Ты не умрешь, Кайрос. Но ты исчезнешь. Замолкнешь. А с тобой исчезнет то, что может спасти все остальное.

Она тяжело выдохнула. В голосе мелькнула хрипотца, будто горло сдавил страх:

– Ты не понимаешь, насколько ты важен. Я… я не могу позволить тебе все испортить своими благородными, но тупыми решениями. Это не про чувства. Это про структуру. Про порядок. Про то, ради чего я жива.

Я молчал. Не потому, что не знал, что сказать – потому что впервые видел, как Илирия теряет контроль. Ее плечи чуть опустились, рука сжалась в кулак.

– Мы уходим. Сейчас. Пока еще можно. Или я вытащу тебя отсюда сама. Ты мне нужен целым.

Она развернулась, не дожидаясь ответа. Я, немного подождав, двинулся следом.

Возвращались в часовню мы окольными путями, избегая взглядов, пересечений улиц, где могли быть патрули или нежданные свидетели. Город казался тише, чем прежде. Или это просто мы теперь двигались иначе – как беглецы.

До часовни оставалось меньше получаса.

Надо было готовиться к отъезду.

– Нам нужно собраться быстро, – сказала Илирия, едва мы переступили порог часовни. – Я возьму все свое. Ты – иди и купи все, что потребуется. Времени мало.

Я кивнул. Не стал расспрашивать, сколько у нас есть – судя по ее тону, немного. Она явно не собиралась делиться подробностями маршрута. На все мои попытки узнать хоть что-то конкретное – лишь раздраженное:

– Бери все с расчетом на плохую дорогу и непредвиденные ночевки. Остальное не твое дело.

Я не спорил. В такие моменты от нее исходила энергия жесткой неотвратимости, как от клинка, который уже замахнулся и не сможет остановиться.

На рынке я не задерживался. Закупил все, что смог: вяленое мясо, сухари, плотную ткань, масло для оружия, запас воды, зелья от лихорадки, веревку, иглы, даже шило – пригодится в пути. Лучше быть готовым ко всему, особенно если не знаешь, куда идешь.

После всех трат у меня осталось две трети золота, которое Даг сунул мне при нашей первой встрече. Забавно. Эти монеты пахли кровью. Его кровью. И теперь они помогали мне покинуть этот гниющий город.

Лошади. Об этом я подумал только на выходе с рынка. Пешком мы далеко не уйдем. Даже старая кляча лучше, чем мозоли и замедление.

Конюшни у западной стены были самыми надежными. Я знал, куда идти. Но когда подошел, на мгновение остановился: Илирия стояла у загона и гладила высокого вороного жеребца. Ее движения были медленные, почти заботливые. И в этом – что-то странное. Как будто она пыталась через этого коня успокоить саму себя.

Конь был хорош. Слишком хорош. Чернота шерсти блестела, словно натерта до зеркала. Грива – как волны ночного шелка. Даже в неподвижности он излучал мощь и ум.

– У тебя есть лошадь? – спросил я, подходя.

– Конечно. Думаешь, я пешком обошла столько городов? – ее голос был с насмешкой, но слишком резкой. Словно она отбивалась от чего-то внутри.

– Да я как-то не задумывался…

Она повернулась ко мне. Через маску я не видел лица, но взгляд был пронзительным.

– Вот именно. Ты чаще думай, Кайрос. Это может спасти тебе жизнь.

Я пожал плечами и выбрал кобылу – гнедую, с белыми «носочками» и немного потрепанным ухом. В ней было что-то упрямое, но честное.

Продавец явно хотел содрать с меня втридорога – как с наивного простака, но Илирия вмешалась.

Прошептала что-то коротко, и его лицо побледнело. Он сбавил цену почти вдвое, да еще и седло добавил. Я не стал спрашивать, что она сказала. Иногда лучше не знать.

Я расплатился. Осталась пригоршня золотых. Возможно, пригодятся. Возможно, никогда больше не понадобятся.

Когда я закреплял последнюю сумку, солнце уже начинало вставать. Нам потребовалось меньше дня, чтобы завершить последние приготовления. Я посмотрел на Илирию, она великолепно держалась в седле. Я взобрался на свою кобылу – та дернула головой, но подчинилась. Умная. Понимает, кто на ней.

Мы выехали за ворота, оставив город в тени. Впереди – южная дорога и тишина, в которой что-то затаилось. Я чувствовал: всё интересное ещё впереди.

Глава 7. Пир страха

Малебрах

Иногда, когда пламя в очаге угасает, я слышу, как сама Тьма шепчет мне. Она жаждет крови. Не ради власти, не ради удовольствия – ради порядка. Только страх рождает истинную стабильность. Я верю ей. Я – её голос. Её рука. Её праведный гнев. Я – её избранник, венец её воли.

Я сидел за столом, задумчиво вертя в руках кубок с густым, тяжёлым пойлом. Его поверхность отражала отблески огня, пляшущие в камине, и в них я видел тени своих демонов – моих созданий, моих титанов. За окнами трактирного зала творился кошмар – для людей. Для меня – просто вечер. Я писал эту симфонию на нотах ужаса, дирижируя криками, что рвали глотки, и плачем, что тонул в хрусте ломающихся костей. Воздух пропитался запахом крови и жжёного дерева, сладковатым, как яд, разливающийся по венам.

Мои титаны – моя Инквизиция – уже начали. Мы ворвались в это гиблое захолустье, как болезнь в плоть. Дома трещали под напором огня, их деревянные кости ломались с жалобным стоном, а крики жителей сливались в хор, что тешил мои уши. Первым делом казнили нескольких людишек с перекошенными от ужаса глазами, чтобы воздух наполнился ароматом страха. Их тела повисли на кольях, как марионетки, чьи нити обрезали небрежным взмахом. Двое слишком громко вскрикнули – их кишки запачкали стены, а кровь шипела на раскалённых камнях. Остальные поняли: спасение – в бегстве. Но бежать было некуда. Мои титаны окружили деревню, как стая волков, чующих раненую добычу.

Трактирщик дрожал, как угасающий огонь свечи, его руки тряслись, разливая жижу на грубые доски стола. Я даровал ему последние минуты славы – сварить для нас всё, на что он был способен. Он превзошёл ожидания: похлёбка пахла отчаянием, а хлеб был пропитан его страхом. Смерть была быстрой: голова старика покатилась по полу, словно благодарственный жест за хорошо выполненную работу. Я всегда ценил талант – особенно когда он больше не нужен. Его последний взгляд был полон ужаса, но я даровал ему финал, достойный искусства.

Женщины… Что ж. Исчадия не знают стыда. Кто-то из моих демонов утащил добычу наверх, в тёмные комнаты, где скрипели половицы и раздавались приглушённые стоны. Кто-то раскинул её прямо на столах, среди кубков и луж крови. Таверна стонала – кто от боли, кто от наслаждения. Какая, в сущности, разница? Если Бог есть, он сегодня молчал. А если молчит – значит, согласен. Или боится.

На создание Инквизиции ушло почти шестьдесят лет. Я искал их не в подземных ямах, а в глубинах отчаяния и безысходности. Тех, кто терял разум на грани реальности, и тех, кто смеялся, глядя на муки других. Я не создавал армию – я творил шедевр. Если бы художники писали болью, их кисть дрожала бы рядом с моей. Четырнадцать титанов – каждый идеален. Жестокие, без страха, без стыда, без совести. Я лепил их из боли и ненависти, и каждый из них – моё отражение. Я взрастил не просто отряд – я высек на теле Бездны своё имя, которое будут помнить века, шепча о наших деяниях. Настолько сильно я восторгался лишь одним демоном. Кайросом.

Когда я впервые увидел его – тогда, в том забытом всеми ущелье, где ветер выл, как раненый зверь, – я знал, что нашёл бога. Не того, кому возносят молитвы за трапезой или перед сном. Того, кому молятся, когда уже поздно. В его взгляде была уверенность, с которой рушатся империи. Даже когда он молчал, тени замирали. Я хотел быть как он… до того дня, когда понял, что он слаб. Как ечеловеке среди демонов. Раньше он был для меня выше Люцифера, но оказался просто утопистом с мечтой построить ерайе в грязи.

Он учил меня убивать. Нет, не просто убивать – разрывать душу. Загонять жертву, ломать волю, разжигать страх, чтобы потом погасить. Его уроки были огнём, а моё сердце – древесиной, что разгоралась внутри меня. Он создал из меня оружие – и забыл, что клинок может вонзиться в плоть создателя. Я помнил тот день, как будто он был вчера… Пощёчина. Один жест – и вся вера рухнула. Он сделал это не силой, а правом. И этим выжег на мне клеймо позора. Я вспомнил, как он заставил меня пощадить ребёнка в горящей деревне, глядя на меня с презрением, будто я – недостойный зверь. Тот взгляд стал искрой, что разожгла во мне пожар ненависти. Вот почему он должен умереть. Он вонзил в меня иглу сомнения. А я превращу её в копье кары.

Кубок с хрустом сжался в моей руке, словно был из мягкого масла. Жижа брызнула на стол, стекла на запястье. Я швырнул кружку – она попала в голову одному из демонов. Он взревел, повернулся, готовый вырвать обидчику кишки, но, увидев меня, лишь скривился, подхватил бесчувственную девку с порванным платьем и ушёл наверх.

Я кипел. Тот, кого я сделал своим богом, стал для меня самым ненавидимым существом. Не только в Бездне. Во всех мирах. Я решил отнять у него всё. Статус. Демонов. Легион. Даже душу. Я продолжал служить, выполнять грязную работу, быть его псом. Но внутри… внутри я лелеял месть, как мать младенца. Она росла, крепла, становилась моим смыслом. Моей верой.

Отобрать титул? Легко. Он был слишком благороден. Слишком… человечен. Не сеять смерть, где не нужно. Не трогать полезных. Не обижать женщин и детей. Ха! Он и вправду думал, что с такими идеалами можно править Бездной? Бедняга. Он читал мне мораль – мне, Малебраху, который мог вырезать деревню и не забыть при этом оценить местное вино. Когда я предложил идею Инквизиторов, он воссиял. Его глаза… Слепец, обрадовавшийся свету, не знал, что это – пламя. Он похвалил меня. Назвал лучшим учеником. А я уже тогда знал: эти ученики станут его палачами. Всё, что он дал мне, я обратил против него.

Он сам учил их. Беспощадно. Часами, днями, без сна. Он хотел идеальных воинов. Он их получил. Просто не знал, против кого они сработают лучше всего. Его собственный гений станет его приговором. Люцифер шепнул мне, что падение Кайроса – ключ к новому порядку. И я стану тем, кто повернёт этот ключ.

Зуд. Под кожей, словно черви проснулись. Я задрал рукав. Метка… Она пульсировала, будто зрачок древнего чудовища. Внутри неё – ломаные линии, как рёбра мертвеца. Кровью высеченное слово, которое никто не мог прочесть, кроме меня. Приговор. Время охоты пришло.

– Повелитель, – прошипел Скаарш, иссохший, как мумия, с глазами, как чернильные омуты. – Одна из девок укусила Таргва. Он требует разрешения отрезать ей язык. И… всё остальное.

Я откинулся на спинку стула, изучая отблески пламени в бутылке вина на столе.

– Отрежь ей душу, Скаарш, – сказал я, не глядя, – пусть знает, каково это – молчать даже в аду.

Он кивнул, довольный, и исчез во тьме. Я повернулся к углу: там, прижавшись к стене, дрожала запуганная девушка – подарок от моих демонов. Её глаза, огромные и пустые, напоминали стеклянные шары, в которых отражалась смерть.

Неподалёку два демона переругивались:

– Я говорю, эти люди вкусны только в страхе! Когда знают, что идут на смерть, – рычал Лорз, массивный и покрытый рунами, как храм жертвоприношений.

– А я тебе говорю – лучше, когда в них ещё теплится надежда, – усмехнулся Агрви, узколицый, с когтями, как у виверны. – Тогда они слаще.

Я слушал и хмыкнул. Даже чудовища спорят о вкусе страха – как гурманы. Как же прекрасно быть повелителем ужаса.

Тишину прорезал скрип. Не стонов, не дерева под когтями демона – шагов. Лёгких, точных, неуместно изящных для этого бала мрака. Все в зале почувствовали её, прежде чем увидели. Холод – не по коже, по мыслям. Илирия. Последняя из рода Стражей Знаний Элизия, хранителей древних тайн, уцелевших после падения города. Серебряная маска не отражала свет. Её плащ струился, как жидкая тьма, поглощая отблески камина. Каждый её шаг отдавался эхом, как звон древних колоколов, и даже мои демоны отводили глаза, словно перед ней склонялись сами тени.

– Ты слишком грубо сеешь хаос, Малебрах, – сказала она, не поворачивая головы – глядя на пылающее в камине полено. Её голос был холодным, как сталь, но в нём звенела сила, от которой стены трактира, казалось, содрогались. – Пламя, которое ты разжигаешь, греет тех, кто должен был сгореть.

– Илирия, – я выдохнул её имя, как проклятие и как желание. – Ты ещё смеешь ходить по земле?

– Я иду по углям, которые вы оставляете. И собираю то, что вы не в силах уничтожить.

– Знания? – ухмыльнулся я. – Уж лучше бы ты спасла своих детей, чем свои книги.

Тень её взгляда метнулась ко мне. Медленно. Холодно.

– Малебрах, хватит тратить силы на емальчишескую местье, – её голос разрезал тишину, холодный и безжалостный, словно клинок, пронзающий плоть без предупреждения. – Мы с Кайросом отправляемся в путь. Ты стоишь перед выбором: либо отступить и дать мне завершить дело, либо уничтожить всё, что дорого тебе и… нам.

Я всматривался в её серебряную маску, ощущая древнюю мощь, которой она владела с тех времён, когда ещё не прятала себя за этим холодным ликом. Когда-то я пытался завоевать её – не как пленника, не страхом, как с другими женщинами, а как завоеватель души. Но она была неприступна, непреклонна, недосягаема. Ни один мой демон не осмелился коснуться её, и даже я не мог обрушить на неё свою волю. Свет её глаз – ледяной и беспощадный – сковал меня дольше, чем я хотел признать. В каждом её слове звучал вызов, равный моему собственному пламени гордости.

– Ты пришла с предупреждением, – мой голос резал ночной воздух, полный тьмы и обманчивого спокойствия. – Но знай: даже если я дам вам эту мизерную передышку, охота на Кайроса начинается уже сейчас. Ради тебя… я готов отложить кару. Но потом он падёт. И я возьму всё, что принадлежит мне по праву.

Илирию это не тронуло. Её непоколебимая воля била по моей гордости, словно молот по наковальне. В глубине души я понимал – она не просто ставит условие, она бросает мне вызов, который я не могу проигнорировать. И это разжигало во мне старую жажду – не только мести, но и того, чего я никогда не мог себе позволить: обладать ею.

– Путь опасен, Малебрах, – её голос гипнотизировал, что хотелось просто зажать уши. – Я не прошу пощады. Я предлагаю выбор: оставь свои игры с Кайросом. Это не вопрос мести, это вопрос выживания всех миров.

– Выживание? – я усмехнулся. – Мы оба знаем, что выживание – лишь предлог для борьбы за власть. Ты здесь не ради мира.

Она сделала шаг ближе. еМальчишеская местье, – подумал я, вспоминая все наши встречи – давние, как вечность, до того, как она укрылась за маской, до тех времён, когда её глаза были открыты миру, и я тщетно пытался завоевать её.

– Я не прошу. Я приказываю, – её голос стал резче. – С Кайросом мы уйдём в путь. Ты не остановишь нас. Но помни: каждая твоя попытка – шаг к гибели. Задумайся.

Она отвернулась, её шаги по полу отдавались глухо, как приговор. Я повернулся к углу: там, прижавшись к стене, дрожала запуганная девушка. Её глаза расширились, от понимания, что будет дальше.

Я ткнул в неё пальцем и прошептал:

– У нас есть время с тобой порезвиться, малышка. Но скоро меня ждёт охота. И поверь, она будет не менее страшной, чем всё, что ты видела сегодня.

Я улыбнулся – мрачно и предвкушающе – потому что даже в этот миг тьма внутри меня разгоралась сильнее. Это был мой пир страха.

Глава 8. Пределы ярости

Кайрос

День 1.

Мы покидали Вальграф на закате. Узкие улицы города еще дремали в пыльном зное, а за воротами начинался долгий, мучительный путь к Элизию – туда, куда предстояло идти месяцами. Тракт простирался вперед, врезаясь в серые дали, и с каждым шагом мы отдалялись от города, оставляя за спиной его теплую, но обманчивую безопасность.

У заставы я заметил женщину с дочерью. Девочка стояла чуть впереди, прижав к груди сухой цветок. Илирия посмотрела на малышку – долго, не подгоняя лошадь вперед. Девочка вдруг шагнула ближе, будто хотела что-то сказать. Но мать одернула ее, прикрыв собой.

– Простите… – прошептала женщина, избегая взгляда Илирии. – Она не понимает, кто вы.

Илирия не ответила. Только прошла мимо, не замедлив шага. Девочка осталась смотреть нам вслед, и в ее глазах было… не ужас – что-то иное. Словно она разглядела в нас тень судьбы, которую не должна была видеть.

Скоро они исчезли за поворотом, а мы шли дальше – в сгущающуюся тень. Илирия молчала. Ее отстраненность влекла за собой шлейф теней, будто она была не просто спутницей, а призраком, чья воля сковывала сам воздух. Холодная, замкнутая, она казалась стеной, что возвела сама Бездна.

Миновав сломанную телегу у обочины, где немощный старик тщетно пытался починить колесо, я прислушался к метке на груди. Она молчала – не жгла, не взывала, но что-то кольнуло внутри, словно отголосок далекой боли. Я спешился и подошел:

– Нужна помощь?

Старик усмехнулся, оборачиваясь ко мне:

– Было бы неплохо, сынок. Колесо вот разваливается…

Но, увидев мое лицо, он побледнел. Улыбка исчезла, зрачки расширились.

– Нет… нет, не надо! Я… ничего не сделал! Не трогай меня!

Я не успел ответить, как за спиной раздался голос Илирии:

– Поехали. Как славно было, когда ты был немым стражем! Хватит отвлекаться на жалких людишек.

Я молча вернулся к седлу. Ее слова резали, но спорить было бессмысленно.

Ночью мы остановились на склоне холма. Без огня, без укрытия. Я смотрел в небо и нарушил тишину:

– Что мы будем делать, когда доберемся до Элизия?

Она сидела у костяка дерева – ее силуэт был едва различим во тьме.

– Разберемся на месте, – отрезала она. – Видение не дало точных указаний.

– То есть плана нет?

– Есть направление. И оно ведет на северо-восток.

– Но Элизий на востоке.

– Спасибо, что напомнил, – саркастично отозвалась она. – Нам нужно зайти в Костяной монастырь. Вернее, в то, что от него осталось.

– Монастырь? Зачем?

– Под его руинами должны быть знания. Если повезет – они помогут нам понять, как тебе латать «дыры в мирах».

– А если нет?

– Тогда придется импровизировать, – ответила она жестко.

– Надеюсь, ты уверена в этом. И все же, зачем ты меня тащишь? Только из-за видения?

Она резко повернулась:

– Это допрос?

– Нет. Просто… если мы вечно будем огрызаться, путь станет только тяжелее. Лучше держаться нейтрально, не согласна?

Она помолчала, затем кивнула:

– Справедливо. Спрашивай.

– Этот монастырь. Что ты о нем знаешь?

– Слышала, что там обитали Стражи Знаний. До того, как все рухнуло. Их архивы могли уцелеть. Если хоть часть осталась – мы найдем информацию, способную пролить свет на все это.

– Надеюсь, это поможет.

– Я тоже. А пока – это все, что у нас есть.

Она отвернулась, и вскоре ее дыхание стало ровным – она уснула, свернувшись у дерева. Я развязал котомку, достал яблоко и нащупал пепельный цветок. Когда-то серый, высохший – теперь с тонкими алыми прожилками, что едва светились, словно вены живого существа. Я коснулся их и нахмурился. Я думал, он умирает. Но, может, он только начал жить?

День 4.

Мы проснулись рано. Ночь была тихой, но тревожной. Я часто просыпался, прислушиваясь к шорохам леса. Илирия, похоже, не спала вовсе – сидела у корней, обхватив колени, уставившись в блеклый горизонт, где тьма сливалась с серым рассветом.

Позавтракали молча: сухари, кусок сыра, вода. Дорога шла вдоль обрыва, внизу шумела река, ее воды отливали сталью. Воздух был теплым, но тяжелым, будто лес ждал чего-то зловещего.

Я пару раз пытался завести разговор, но Илирия отвечала односложно. Я не настаивал. К полудню мы остановились у заброшенной хижины – от нее остались лишь обломки стены и очертания печи, поросшие мхом. Там мы устроили короткий привал.

– Не спала ночью? – спросил я, садясь на пень.

– Не люблю засыпать в незнакомых местах.

– Боишься нападений?

Она хмыкнула:

– Нападения – лишь часть уравнения. Иногда тишина опаснее.

– Ты говоришь загадками. Все время.

– А ты все время хочешь знать больше, чем нужно, – отрезала она, но уже без злобы.

Я усмехнулся:

– Так я устроен.

Она пожала плечами и посмотрела на реку, чьи воды пенились у камней. После недолгой паузы я спросил:

– Ты всегда была такой… отстраненной?

– Вначале я была живой. Потом стала нужной. А потом – удобной для всех. И это вошло в привычку, – произнесла она ровным голосом.

– А если я не прошу тебя быть удобной?

– Тогда не мешай мне быть эффективной, – ответила она с жесткостью.

Мы замолчали, но тишина больше не давила. Мы шли, не оглядываясь, и лес медленно редел, открывая простор выжженных полей.

На закате я заметил в траве следы зайцев. Решил попытать удачу. С самодельным наточенным копьем в руках я крался так тихо, как мог, но длинноухие оказались шустрее. Каждый раз, когда я почти приближался, они срывались с места и исчезали в зарослях.

Вернувшись к лагерю с пустыми руками, я уселся у костра. Илирия уже разложила свой плащ и поджаривала хлеб, от которого шел теплый аромат.

– Ты охотник на демонов и людей, Кайрос. Зайцы – совсем другая охота, – сказала она с усмешкой.

Я улыбнулся:

– У людей и демонов есть гордость. Она замедляет.

– Надо было поставить силки. Хочешь – научу?

Я удивился ее предложению, но кивнул. Она принялась объяснять, как сделать силки из веток и веревок. Ее голос был спокойным, почти теплый. Мы вместе смастерили три ловушки и через пару часов поймали двух зайцев. Илирия подробно рассказала, как свежевать и приготовить добычу, ее руки двигались с точностью, выдающей годы практики.

Вечером мы ели ароматную похлебку, ее вкус согревал лучше костра.

– Впечатляет. Ты точно не из тех, кто родился в шелках, – сказал я, вымакивая остатки порции хлебом.

– Родиться – одно. Выжить – другое.

– У тебя талант все превращать в бой.

Илирия ответила так тихо, что я едва расслышал:

– А ты все хочешь найти мир там, где его давно нет.

В тот момент, под теплым небом и в тишине, между нами повисло что-то похожее на хрупкий покой.

День 9.

День начался с трудного пути вдоль оврага. Грунт был рыхлым, тропа – местами обрушенной. Одна из лошадей хромала, и я остановился, чтобы перевязать ей сбрую. Илирия стояла на выступе, глядя вдаль, ее фигура казалась напряженной, словно вырезанной из камня.

– Здесь когда-то были караваны, – сказала она. – До того, как все обрушилось.

– Что случилось?

– Забвение. Оно стирает не только память, но и камень. Люди думают, что мир рушится из-за войн или чудовищ. Нет. Он рушится, когда его забывают.

Я ничего не ответил. Только посмотрел на землю под ногами – она и правда казалась вытертой, словно кто-то пытался стереть то, что было в истории.

К полудню мы наткнулись на старую арку из камня – поросшую мхом, одинокую, будто стража забытого мира. Под ней воздух был густым, тяжелым. Метка на груди кольнула, словно предупреждая. Я обернулся и увидел темный силуэт вдали – высокий, с вытянутой шеей, как у зверя. Он исчез, когда я моргнул.

– Я видел… что-то.

– Я тоже, – тихо сказала Илирия. – Не задерживаемся.

– Эти существа… они следят за нами?

– Нет. Они ждут. Наблюдают. Иногда учатся.

– И чему, по-твоему, они учатся?

Илирия уже пристраивала вещи к лошади, когда ответила:

– Насколько легко мы ломаемся. Или насколько упрямо держимся. Одно из двух.

Мы шли до темноты. Земля стала красной, трава – редкой, воздух – плотным, пропитанным серой и пеплом. Вдалеке раскинулись болота. Деревья торчали, как обугленные кости, впиваясь в черную жижу. Вода была мертвой, черной, словно впитала всю тьму мира.

У костра, который я развел, мы сидели молча. Потом Илирия вдруг заговорила:

– Когда мне было десять, я пошла в библиотеку Элизия одна. Хотела найти книги о демонах. Понять, кто они. Почему нападают. Что за сила в них.

– Нашла?

– Нашла. И кое-что поняла. Демоны… не рождаются злом. Их формирует боль. Страх. Иногда – любовь. И это страшнее всего.

Я покосился на нее:

– А ты? Тебя тоже сформировала боль?

Она посмотрела на огонь, ее глаза отражали пляшущие искры:

– Меня сформировала необходимость помнить. Даже когда все забывают.

Мы долго молчали. А потом она добавила:

– Ты спрашивал, зачем я тащу тебя. Ответ прост. Я не хочу, чтобы ты стал таким, как он.

– Он?

Она не ответила. Только медленно встала и ушла в темноту. Я остался у огня, и пепел в нем вдруг стал казаться мне живым, шепчущим о прошлом, которое я не мог вспомнить.

День 11.

Мы остановились у края леса – дальше начинались Пепельные Болота. Илирия взглянула на меня:

– Кайрос, нам нужна вода. На границе с болотами, недалеко по тропе слева, есть селение. Сходи туда, я уверена, там будет колодец.

– Ты точно уверена? – спросил я. – Что, если здесь опасно, а меня не будет рядом?

– Если кто и причинит мне вред, так это назойливые комары и мухи, – усмехнулась она. – Не стоит быть нянькой, я не пропаду. Просто не задерживайся.

Я кивнул и отправился в путь.

Поначалу тропа была относительно простой: сухие камни изредка пересекали ее, а заросли колючего кустарника цеплялись за одежду. Но чем ближе я подходил к болотам, тем влажнее и тяжелее становился воздух. Лужи с мутной водой, мох и темные трещины в земле, пропитанные сыростью, замедляли шаг. Деревья стали ниже, их корни выпирали из земли, цепляясь за сапоги, заставляя смотреть под ноги.

Твердая почва нередко проваливалась в вязкую грязь – предвестник болот. Воздух пах сыростью и затхлостью, вдалеке слышались скрип веток и всплески лягушек.

Наконец, среди темной зелени возникло селение – скромное скопление низких деревянных домов с соломенными крышами, изрешеченными временем и погодой. Оград не было, лишь редкие пни и остатки старых заборов. Жители ходили быстро, настороженно, будто опасаясь невидимой угрозы.

Я шел к площади, когда метка на груди вспыхнула резкой болью, словно крик о помощи. Я ускорил шаг и увидел толпу. В центре на помосте, скрючившись, лежал мальчик, его одежда была изорвана, а лицо покрыто кровоподтеками. Разъяренная толпа – мужчины, женщины, старики, даже дети – кидала в него камни и палки.

– О боги, что вы делаете?! Остановитесь! Вы что, нелюди?! – закричал я.

Мой крик затерялся в гомоне. Я пытался пробиться к помосту, расталкивая локтями, но меня грубо оттолкнули. Схватив одного из мужчин за шиворот, я швырнул его на землю. Толпа заметила, и часть внимания перекинулась на меня.

– Бей его!

Камни полетели в меня. Я отмахивался, но их было слишком много. Когда один угодил в голову, внутри словно щелкнуло – холодный огонь вспыхнул в груди. Я перестал быть просто человеком. Тело наполнилось тяжелой, звериной силой, а сознание – хищной ясностью. Мышцы сжимались, готовые к бою.

Клинок в руке ожил – вибрации от ударов передавались в меня, словно лезвие впитывало мои эмоции. Это была не просто злость – это была чистая, неукротимая ярость, которую я годами загонял внутрь.

Каждый удар был точным, холодным, безжалостным. Я не хотел убивать, но хотел показать, что я опасен. Переламывал пальцы, разбивал носы рукоятью клинка, ломал ребра, резал плоть. Мужчины кричали, хромали, сжимая раненые руки. Их лица искажала смесь удивления и ужаса.

Я двигался с легкостью. Уже заученные движения в вековой практике, пульс бил в висках, но в теле появлялась почти наркотическая невесомость – будто я освобождался от бремени веков. Жутко и захватывающе было чувствовать силу, которой человеческое тело не должно владеть.

Толпа таяла на глазах: женщины и старики хватали детей и прятались в домах, мужчины, лишившиеся воли, убегали или валились на землю. Когда последнее эхо ударов стихло, а площадь опустела, во мне все еще пульсировала жаркая энергия. Сердце грохотало, дыхание было тяжелым, рваным, будто я бежал через века. Но с силой пришла пустота, в груди зияла пропасть, которую не заполнить.

Я опустился на колени рядом с мальчиком, мышцы постепенно теряли натяжение. Взяв его на руки, я ощутил, как угасает внутренний огонь, но знал: демонская часть осталась во мне. Та, что превращала меня в безжалостного убийцу, способного раздавить любого врага.

Я вспомнил Малебраха – наши уроки, его голос, как я учил его всем хитростям причинения боли и страданий. Тогда он был моим учеником, моим клинком. Но теперь… теперь я понимаю, что создал худшее из чудовищ.

Поблизости сидел мужчина с покалеченной рукой – я сильно повредил ее в бою. Он дрожал, пытаясь успокоить рану.

– Где знахарь? Или травница? – спросил я.

– Нет… никого, – ответил он с трудом. – Та знахарка… ушла в болота пару лун назад… и не вернулась. Ее дом… на окраине.

С ребенком на руках я направился к дому. Он был ветхим – деревянная постройка с обшарпанными ставнями, крыша, покрытая мхом, скрипела под ветром.

Я пнул дверь – она с визгом открылась. Внутри воздух был затхлым, пропитанным запахом трав и сырости. На стенах висели пучки сушеной растительности, сломанные ветки, разномастные инструменты. Я положил мальчика на кровать и начал искать. В погребе, затянутом паутиной, нашел ящики с остатками еды – сухари, корнеплоды, баночки с мазями и травами, которые могли пригодиться. В доме нашел зелья в стеклянных флаконах, одеяла и старые женские рубахи – на худом тельце мальчика они могли сойти за тунику, если затянуть поясом.

Собрав добычу, я направился обратно в лагерь. Илирия увидела раны на моих руках, грязь и кровь, впитавшиеся в одежду, и ее взгляд остановился на мальчике, чье слабое дыхание едва улавливалось.

Она лишь вздохнула и тихо сказала:

– Мда… в следующий раз за водой пойду я.

Глава 9. Волчица и демон

Илирия

Третий день. Уже три дня этот упрямый осел носится с полуживым мальчишкой, как нянька с младенцем: мажет его травами, поит зельями, чертит круги, шепчет заклинания. А я, словно проклятая, сижу в этом сыром лагере на границе Пепельных Болот и смотрю, как Кайрос играет в святого целителя. Этот демон с манией спасителя всех убогих и несчастных. Господи, как он меня бесит! Как он меня бесит!

Когда он вернулся без воды, но с искалеченным мальцом на руках, я не удивилась. Конечно, он кого-нибудь притащит. Конечно, не удержится. Конечно, решит, что должен спасти еще одну душу. Но ребенок?! Я надеялась, что он притащит мешок с котятами – их хотя бы можно утопить по-тихому.

Я понимала, что спорить бесполезно. Он скорее расшибется, чем оставит паренька одного. Отправляя Кайроса за водой, я боялась, что может случиться нечто подобное. Но мне нужно было, чтобы он ушел. Хотя бы на пару часов. Чтобы остаться одной. Не ради покоя – ради дела.

На всем пути от Вальграфа я каждый день рисовала руны сокрытия. Почти невидимые знаки, если их не искать целенаправленно. Я вырезала их на деревьях, чернилами наносила на камни. Руны, отводящие Инквизиторов Малебраха. Они не скроют нас навсегда, но задержать его, заставить искать обходные пути, можно. Я надеялась, что ради меня Малебрах даст дополнительную фору, как обещал в той таверне.

Но все это – лишь отсрочка. Он выносливее. Его твари не знают усталости. Я чувствую: он близко. Воздух пропитан серой и тленом, словно его тень уже крадется за нами. Я не знаю, что скажу, когда он окажется рядом.

Я стою перед выбором: пойти за давним другом, тем, кто по-своему оберегал меня все эти годы… или выбрать спасение трех миров. Выбор очевиден. Я знаю это. Я выберу спасение миллионов. Даже если это будет значить потерю последнего, кто называл меня другом. Но… простит ли он меня? – я не знаю. Сможет ли причинить вред? – верю, что нет. Я все еще цепляюсь за искру, что горела в его глазах, когда он просил объяснить суть слов и смысл историй. Даже если он стал монстром – во мне живет вера, что он не тронет меня. Не меня.

Я помню нашу первую встречу.

Он был низшим демоном, только начавшим учиться у Кайроса. Молодой для их рода, чуть старше шестидесяти, дерзкий, горячий. Я – семилетняя ученица Храма Элизия. Он – странник, впервые ступивший на земли мудрости. Элизий был перекрестком миров. Вся мудрость, накопленная тысячелетиями, стекалась в мою библиотеку. Мое наследие. Мое… и бабушки.

Бабушку звали Аритель Эл’Нара. Высокая, статная женщина, кожа – цвета воска, глаза – словно высеченные из аметиста. Ей было сто семьдесят, но выглядела она на пятьдесят – избранные жрицы стареют медленно. Черные одеяния с серебряной вышивкой, волосы – в строгой косе, на висках – символы знания, вырезанные ритуальным ножом.

Моя мама умерла при родах. Я не знала ее. Но бабушка всегда говорила: «Ты займешь мое место, Илирия. Станешь Жрицей Знаний. Элизий будет твоим домом». Этому, увы, не суждено было сбыться. Элизий пал, обратившись в пепел. Я прошла посвящение, и во мне зажегся дар замедленного старения, но я почти не верю в восстановление Храма. Все, что осталось, – память.

Малебрах появился, когда я грезила своим предназначением. Он отличался от других демонов. Лишь единицы из них разговаривали с Хранителями, но он – слушал, смотрел. Его очи пылали. Не пламенем разрушения, не жаром гибели – огнем жажды. Жажды смысла. Жажды мудрости. Мы смотрели друг на друга – и наши взгляды пылали одинаково.

Он приходил все чаще. Я помогала. Водила по залам. Искала свитки. Рассказывала о великих именах. Он не всегда был рядом, но возвращался – и приносил дары. Коробку с чернилами из восточного мира. Механический компас с гравировкой, указывающий не север, а «истину». И – серебряную маску. «На юге такие надевают не ради красоты. Это танец между ложью и истиной, – сказал он. – Иногда, чтобы сказать правду, нужно сперва скрыть лицо».

Я долго не понимала, зачем он подарил ее. Сначала маска лежала на полке, будто странная игрушка. Но со временем… я надела ее. Впервые – в день, когда умер мой конь. Я прятала слезы. Прятала слабость. Прятала ту, что кричала от боли. Тогда я поняла: правда под маской – не ложь. Это защита. От других. От себя. От мира, где чудовища улыбаются, а друзья приносят смерть. Иногда маска – единственный способ сохранить себя.

Бабушка была против нашего общения с демоном. Но молчала. Знала – я упряма. Однажды, вскользь, сказала: «Ты не различаешь правду и ложь. Монстр не способен на доброту». Мы сильно поссорились в тот раз. Я кричала, что Малебрах не монстр. Что он другой. Что он мой друг.

А потом настал день истины.

Мне было десять. Я сделала для него сюрприз. Медальон из дерева – с символом древнего союза. Три дня вырезала, покрыла лаком, украсила серебряной пылью. Он получился красивым, и я представляла, как изменится лицо Малебраха, когда он его увидит. Как его губы растянутся в улыбке, слегка обнажая клыки. В искренней улыбке, которую я так любила.

Я знала, что он остановился в таверне, той самой, недалеко от Храма Элизия, в той же комнате, где я бывала с ним, когда он брал меня в город. Я прокралась внутрь. Для десятилетней я была высокой, черные волосы обрамляли худое лицо с выразительными, слишком взрослыми глазами. Укутавшись в плащ, я прошмыгнула на второй этаж. Никто не заметил. Я подошла к знакомой двери, не постучала. Не подумала. Просто хотела порадовать.

Открыла дверь – и замерла.

На полу лежал мертвый мужчина – лицо изуродовано до неузнаваемости, череп проломлен, по деревянному настилу расползалась темная лужа крови, пропитанная запахом сырости и смерти. Его глаза застыли, полные ужаса и боли.

На кровати – женщина. Молодая. Обнаженная. Обездвиженная. Ее тело было исполосовано глубокими царапинами, из которых сочилась кровь. Руки связаны. Во рту – кляп, из-под которого доносилось хриплое всхлипывание. Лицо в слезах и грязи, глаза – ручейки отчаяния. Она пыталась отвернуться, убежать хотя бы взглядом – но не могла. Увидела меня первой, ее глаза расширились, она мотала головой, умоляя уйти.

Над ней, сгорбившись, тяжело дыша, стоял Малебрах. Без рубахи, с руками, запачканными кровью и грязью, его клыки обнажились, когти вонзались в постель. Когда он обернулся на скрип пола, в его взгляде мелькнуло узнавание – и тут же погасло, сменившись звериной яростью. Его очи пылали безумием, смесью похоти, жажды и ненависти. Лицо, в котором раньше были холодная сосредоточенность и редкое благородство, теперь перекосило: челюсть выдвинута, глаза налились кровью, губы дрожали в судорожной усмешке.

Внутри меня что-то сломалось. Дыхание сбилось. Сердце замерло. Мир сжался до одной картины – чудовищной, мерзкой, невыносимой. Страх, холодный и липкий, как слизь, охватил все мое существо. Я хотела закричать – голос застрял. Хотела бежать – ноги не слушались. Через миг, или вечность, инстинкт взял верх – я бросилась прочь, едва не падая на ступеньках.

Этот день, этот взгляд, этот монстр въелись в мою память. Я осознала: больше не верю. Не надеюсь. Это не друг. Не странник с даром слушать. Это – чудовище. Моя вера умерла.

Я сбежала. Он не догнал. Я знала тайные тропы. Добралась до Храма, едва живая от шока. Несколько дней не ела, не говорила, просто лежала, глядя в потолок. Бабушка пыталась утешить, но я не могла успокоиться. Не хотела. Впитывала горе в кости. Тогда я надела маску во второй раз. Чтобы не сойти с ума.

Позже, когда боль притупилась, я искала ответы. В библиотеке Элизия копалась в древних текстах, расшифровывала полуистертые манускрипты. Я хотела понять: почему? Почему демоны так жестоки? Что делает их монстрами?

Я нашла ответ. Не утешительный. Но честный. Демоны не рождаются злыми. Их формирует мир. Обстоятельства. Сломанные судьбы. Изуродованные смыслы. Это не оправдание – объяснение. Эту правду я недавно рассказала Кайросу у костра, глядя в его глаза, где еще теплилась человечность.

Малебрах присылал подарки – книги в кожаных переплетах, вазы с сушеными цветами из южных долин, ожерелья с осколками звездных камней, редкие манускрипты, покрытые пылью веков. Я избавлялась от них. Сжигала, прятала, отдавала послушницам. Однажды выбросила коробку с золотым ларцом в реку.

Он искал встречи – я сбегала в библиотеку, запиралась в склепе знаний, уходила на дальние террасы, притворяясь, что читаю, пока сердце билось в горле. Он не понимал. Или делал вид.

Однажды он прислал письмо – каллиграфический почерк, тонкая бумага, пахнущая розами. Я открыла, не собираясь читать. Первая строчка: «Ты все не так поняла». Я вглядывалась в эти слова, будто в них можно было найти оправдание. Но что можно было не понять? Та картина стоит перед глазами, словно вчера. Я снова на пороге той комнаты… и мой мир рушится.

Прошло четырнадцать лет. Я сидела в саду за каменным столом, утопая в шелесте страниц древнего фолианта. Солнце касалось шеи, согревая, как когда-то бабушкины ладони. Тишина – редкий дар в стенах Храма. Я искала… покой, быть может.

– Я скучал, волчица, – раздалось позади.

Я вздрогнула. Сердце сорвалось, пальцы вжались в страницы. Этот голос… не слышала его больше десяти лет, но он засел в моей памяти, как заноза. Узнаваемый. Спокойный. Как у того, кто не знает страха. Я повернулась, и дыхание сбилось. Он стоял в полутени, облокотившись о колонну, будто не прошло четырнадцати лет.

Малебрах.

Он был тем же – дерзким, опасным, словно заточенный клинок, забытый на солнце. Но в его взгляде появилась тяжесть, будто он нес на себе клеймо вины.

– Не называй меня так, – прошипела я. Голос срывался, но я держалась. – Это имя умерло вместе с той девочкой, которую ты разрушил.

«Волчица» – он впервые назвал меня так из-за черных, как воронье крыло, волос и холодных, серо-голубых глаз. «Глядишь, как хищник, мелкая. Ты не зайчонок, ты волчица», – сказал он тогда. Я сжала губы, стараясь не улыбнуться. Тогда это было наградой. Теперь – раной.

– Прости, – сказал он без насмешки. – Но это ведь ты. Всегда была.

Я встала, медленно, будто каждая мышца кричала: «Беги». Но я не побежала.

– А ты все тот же, – я криво усмехнулась. – Только теперь убиваешь изящнее? Или стал ленив и предпочитаешь пытки?

Он молчал, слегка наклонив голову, принимая удар. Я ненавидела это – его молчание, в котором не было вины.

– Ты изменилась. Уже не девочка. Женщина. И очень красивая.

– Правда? Поздравляю с прозрением, – я встала резко, скрывая дрожь в коленях.

Он подошел ближе. Но не тронул.

– Зачем ты здесь? – спросила я.

– Потому что все еще думаю о тебе. Хочу искупить. Хочу, чтобы ты заговорила со мной – по-настоящему.

Я сжала кулаки.

– Ты хочешь искупить то, что нельзя простить. Ты разрушил меня. Раздавил. И теперь хочешь посидеть в саду и поболтать, как будто ничего не было?

– Нет, – сказал он. – Я знаю, что ты не простишь. Я не жду. Но, может, позволишь мне быть рядом. Хоть немного.

Я смотрела на него долго. На лицо, которое искала глазами в толпе. На губы, что говорили чудовищные вещи, и руки, что причиняли боль. Но и на того, кто первым увидел во мне силу. Волчицу.

– Хорошо, – выдохнула я. – Ты можешь остаться. Но не жди прощения. Никогда.

Он кивнул. Без слов. Без жалости. Мы молчали. В этой тишине не было войны. Только пепел.

Годы шли. Он приходил. Иногда молчал, просто садился рядом. Иногда говорил, спрашивал. Был странно спокоен, будто смирился с тем, что я – ледяная скала. Сначала я сторонилась. Затем привыкла. Потом ждала. Я заметила перемену. Он стал… мягче. Однажды пришел с букетом лиловых ирисов, держа их неловко, неуместно. Стоял и молчал, пока я не рассмеялась. Впервые он выглядел глупо. Настолько, насколько может выглядеть глупо убийца с руками по локоть в крови.

Он делал это снова. Цветы. Дары. Редкие взгляды. Я знала, к чему это ведет. И не хотела. Никогда.

Однажды он наклонился слишком близко. Слишком долго смотрел. В его взгляде не было страсти – только безмолвная жажда прикосновения, будто в этом касании могла быть искуплена вечность боли.

Я почувствовала его дыхание – теплое, с привкусом пепла и лета. Его рука дрогнула у моей щеки…

Я ударила. Звонко. Без сожаления. Как хлыст.

Он качнулся, не от боли – от неожиданности. В глазах вспыхнула живая мука.

Я стояла, дыша тяжело, кулаки сжаты.

– Еще один шаг, – прошептала я, – и ты исчезнешь из моей жизни. Как тогда.

Он не ответил. Не оправдывался. Только смотрел – долго, с надломленной обреченностью.

С того дня он не касался. Не приносил цветов. Не смотрел, как раньше. Остался только пламенеющий, молчаливый взгляд, полный того, чего я не хотела видеть.

Я была красива. Это знали все. Я гордилась этим, как гордятся острым клинком, способным разрушить чью-то жизнь. Женщины завидовали, мужчины падали на колени. Я пользовалась этим – оружием, даром, проклятьем. Но не против него. Никогда против Малебраха.

Все изменилось в один день. Он пришел – и в его глазах что-то треснуло. Он больше не был спокоен. Его очи пылали, как угли в костре гнева, и в их глубине пряталась тень безумия.

– Что с тобой? – спросила я. Но он молчал. Смотрел сквозь меня, будто я была силуэтом на фоне былых обид.

Позже я узнала: Кайрос. Он унизил его. При всех – легионе и смертных. Пощечина не нанесла физического урона, но ударила больнее. Я видела это в его взгляде – гордость, смятая в прах.

Я пыталась отговорить. Умоляла, спорила. Но он не слышал. Его обида росла, пульсировала, жила собственной жизнью. Я уже не узнавала его. Это была не душа – оболочка, наполненная яростью, презрением, ненавистью.

Слухи дошли до меня: деревня у подножья Семи Холмов исчезла за ночь. Пепел, дым, тела… Те люди не были виновны. Но кто-то упомянул Кайроса, не согласившись с Малебрахом. Этого хватило.

Я больше не сомневалась: он перешел грань. Я надеялась, что она обратима, но ошиблась. Снова.

– Даже если ты сотрешь его с лица земли, тебе не станет легче, – сказала я под старой вишней. – Ты не найдешь мира в крови. Только в прощении.

Он сжал челюсть. Пальцы – в кулаки.

– Не говори со мной так. Ты не понимаешь.

– Я понимаю больше, чем ты думаешь. Месть сжигает душу. Прощение ее лечит.

Он вскочил. Глаза метали молнии. Выхватил клинок и одним взмахом срубил дерево. С хрустом, с треском. Я отпрянула. Сердце застыло.

Он увидел мой страх. Впервые за долгое время подошел. Осторожно провел пальцами по моей щеке. Его рука дрожала.

– Я никогда не причиню тебе вред. Никогда.

Это была последняя нежность.

Прошло еще несколько лет. Я увидела его в библиотеке, в закрытых залах, куда допускались немногие. Он сидел над древним фолиантом, глаза пылали, улыбка походила на оскал. Я не окликнула. Но поняла: он нашел то, что искал. Возможность отомстить Кайросу.

Я проскользнула в зал и нашла ту книгу. Ритуалы крови. Древняя магия, разрушительная. Они не просто убивали – проклинали на мучительную смерть, полную страданий, утрат, горечи. Жертва теряла все – семью, друзей, власть, любовь. Жизнь рассыпалась, как пепел на ветру.

У ритуала была особенность: метка. Она появлялась на теле заклинателя – с именем жертвы, видимым только ему. Когда жертва достигала дна, метка жгла, требуя убийства.

Цена была страшной. Ритуал забирал часть души заклинателя сразу. Вторую – если убийство не происходило. Тогда заклинатель умирал без шанса на искупление.

Я не верила, что Малебрах решится. Не могла. Он – не тот, кого я знала. Но я цеплялась за воспоминания. За каждый взгляд. За каждую искру нежности.

Я твердила себе: «Он просто злится. Он запутался. Он не сделает этого». Словно молитву.

Но однажды он пришел и сказал, что у него задание от Кайроса. Его долго не будет. Я почти обрадовалась. Подумала, что он оставил безумие. Нашел цель. Отпустил прошлое.

Но когда он протянул руку, я увидела метку. Пульсирующую тьму. Символы, которых я не могла прочесть, но знала, чье имя там выжжено огнем.

Кайрос.

Внутри меня хрустнуло, как хрупкое стекло. Малебрах не заметил моей заминки, улыбался, говорил обычным голосом. Но его душа уже рассыпалась.

Я молчала. Смотрела ему вслед, пока он уходил.

С тех пор я не заглядывала ему в глаза без воспоминания о той метке. Даже когда мы оказались врагами, на разных сторонах великой истории, я не могла забыть. Не могла простить. Даже если хотела.

Теперь он близко. Идет по моему следу. Возможно, видит этот лагерь, слышит треск нашего костра. Я сижу здесь – среди жалкого привала, с больным ребенком и угасающей верой, будто все это имеет значение. Но внутри знаю: все, что я делаю, – лишь попытка оттянуть неизбежное. Столкновение. Лицом к лицу. С тем, кем он стал. Или кем был всегда.

У костра, где черная жижа глотает свет, я смотрю на Кайроса, сгорбленного над мальчиком, и задаюсь вопросом: сколько добра в нас осталось, если даже демон способен лечить? И хватит ли этого, чтобы победить того, в ком жажда смысла сгорела, оставив лишь пепел?