Барыня-волчица

Тринадцать лет – возраст, когда девичья судьба делает первый роковой поворот. Для Лизы он свернул прямо к парадному крыльцу господского дома, где скрипели начищенные половицы и пахло лавандовой пудрой из-за границы.

Хозяева оказались щедры: кормили досыта белым хлебом, не били по пустякам, а на праздники дарили то шёлковую ленту алую, как закат над болотами, то платок с кружевами тонкими, будто паутина на рассвете.

И Лиза быстро выучилась стелить скатерти без складок, полировать серебряные ложки до зеркального блеска и крахмалить кружевные воротнички так, чтобы они не мялись под жемчужным колье барыни.

По субботам в зале зажигали все люстры, и в доме появлялись гости – в основном соседи Васильевы: барин Платон Осипович, добродушный увалень с бакенбардами, и его супруга.

Антонина Андреевна.

Она входила в комнату, и воздух будто застывал. Молодая, статная, с кожей бледной, как воск свечи перед иконами. Но главное – глаза. Голубые. Небесно-чистые, будто вымытые дождём, но с каким-то странным, глубинным холодом.

Когда она смотрела на Лизу, у девушки холодела спина. Взгляд барыни был слишком пристальным и слишком… острым.

– Ты мне нравишься, – сказала она однажды, проводя холодным пальцем по щеке Лизы. Её прикосновение было странно влажным, как у зверя, только что пившего воду. – Какая ты… тёплая.

Лиза едва не выронила поднос.

Однажды Лиза не выдержала и шепнула об этом Глаше, горничной Васильевых.

Девушки сдружились быстро – обе одного возраста, обе знали цену барским прихотям. Глаша часто приезжала с господами: Антонина Андреевна требовала, чтобы горничная была под рукой даже в гостях.

И вот однажды, прячась в тени амбара от жаркого полуденного солнца, Глаша рассказала Лизе нечто такое, от чего у той похолодели пальцы.

– Видела своими глазами, – прошептала она, озираясь. – Барыня в сумерках зашла в старый флигель, а выбежала… волчицей. Чёрной, как смоль, с теми же самыми глазами.

В деревне про Антонину Андреевну шептались с тех самых пор, как двенадцать лет назад Платон Осипович привёз её из дальних краёв. Никто не знал, каких именно, но с той поры барыня не изменилась ни на день. Кожа – белая, как первый снег, без единой морщинки. Волосы – густые, чёрные, будто уголь, без намёка на седину. А походка… Лёгкая, неслышная, будто не по полу ступает, а над ним скользит.

– Ведьма, – крестились старухи у церковной паперти, когда она проходила мимо.

– Оборотень, – шептали деревенские мужики, пряча глаза. – Чистой воды волчица.

Слухов о ней ходило множество. Служанка Марфа рассказывала, как однажды застала барыню в кладовой – та стояла, низко склонившись над только что забитым зайцем, и глубоко вдыхала запах крови.