Ловчий. Кабан и трещотки

© Башкуев А. Э., 2017

Серия 6

Antidotum adversus Caesarem

(Противоядие против Цезаря)

1797. Павильон. Весна. Эзель. Абвершуле

Идет урок. Ученики, склонившись над партами, что-то пишут. В класс входит директор – аббат Николя.

Аббат Николя: Воспитанник Бенкендорф!

Александр Бенкендорф поднимается. Он кладет перо на место, закрывает чернильницу, переворачивает исписанные листы лицом вниз. Аббат кивает ему головою на выход. Мальчик кивает в ответ и выходит за аббатом из комнаты. В коридоре директор откашливается.

Аббат Николя: Из Риги дурные вести. Ваша мать – умерла.

Александр молчит.

Аббат Николя (нервно покашливая, продолжает)’. Я могу отпустить вас на похороны.

Бенкендорф: Это не нужно.

Аббат Николя: Хорошо. Тогда на сегодня вы освобождены от занятий.

Натура. Весна. Вечер. Сад Абвершуле

Маленький Бенкендорф идет по саду. Темно. Громко кричат вороны. Лицо у мальчика каменное. Пола его широкого монашеского одеяния цепляется за колючий куст. Мальчик тянет ее, но она зацепилась и рвется. Лицо мальчика искажается, он распахивает свой монашеский наряд. Под ним – черная офицерская форма. Мальчик выхватывает свою шпагу и начинает рубить ветви кустарника. Тут из-под его шпаги вываливается какой-то кулек. Он нечаянно срубил розу, закутанную в тряпье от мороза. Мальчик хватает розу и пытается приладить ее на место среза, на стволе розы – шипы, они ранят его руки. Роза не держится. Мальчик роняет ее и свою шпагу. Он стоит в снегу на коленях, закрыв лицо руками, и мы не видим, плачет он или нет. Затем он поднимается и уходит от нас по зимнему саду. На снегу остаются следы его сапог и пятна крови из израненных рук. Громко кричат вороны.

За 1796. Четырьмя месяцами ранее. Павильон. Зима. Ночь. Зимний дворец

В огромной Тронной зале гулко и пусто. Мы видим отблески света. К трону Российской Империи приближается Император Павел, за ним со свечами идут верные учитель двора Салтыков, который в последние годы фактически руководил культурой и образованием, и статс-секретарь Безбородко, он же канцлер и министр иностранных дел. Павел садится на трон, и сразу же видно, что трон не его. Там, где трон был впору огромной и дородной Екатерине Великой, маленький тщедушный Павел теряется. Он пытается усесться то так, то этак, но трон для него неудобен, огромен, и Павлу там неуютно. Пока он так барахтается, два самых влиятельных царедворца усопшей царицы терпеливо ждут, пока тот на месте освоится. Наконец Павел не выдерживает, с трона спрыгивает и начинает ходить по зале туда-сюда. Из-за того, что свечи в руках Салтыкова и Безбородко, получается, будто новый император то выходит на свет, то погружается в беспросветную тьму.

Павел (с раздражением): Почему так темно? Велите, чтобы был свет!

Безбородко (извиняющимся голосом): Так ведь ночь на дворе… А слуги все в том крыле – собирают покойницу. Сейчас я велю…

Павел (резко): Не надо, так обойдусь (с обидою в голосе). Черт, даже свет в такой день – и то ей, а я тут впотьмах – хоть глаз выколи (чуть попыхтев). К черту! Прикажите свечи зажечь и камин!

По комнате бегут слуги, быстро разжигающие свечи по углам, а также затапливающие камин. Он горит ярче, и перебивает свет от свечей. От этого лицо Павла начинает сиять кровавыми, багровыми сполохами. Павел стоит у огня и этого не видит, но Безбородко и Салтыков друг с другом с ужасом переглядываются.

Салтыков (Безбородке на ухо тихо и с осуждением): Дурной знак! Не затевают свое правление ночью… Дождались бы утра, что за спешка?

Безбородко (Салтыкову на ухо и чуть слышно): У него указов в кармане штук сто. Писал их всю жизнь. Видно, не может терпеть, ибо указы сии так и жгут ему ляжку…

Павел (подозрительно): О чем это вы? Мать мою, верно, еще не оплакали? (С угрозою:) Но погодите, нынче я все сделаю тут по новой!

Салтыков (громко и угодливо): Да полноте, Ваше Величество! Мы обсуждаем порядок похорон и всей церемонии…

Павел (радостно): Да-да! Мать мою захоронить в одной могиле с отцом! Из Александро-Невской лавры его живо выкопать – и к матери под бочок, чтоб они всегда были рядом!

Безбородко (начиная утирать голову платком): Вы хотите показать всему миру на царских похоронах разложившегося покойника?! Что подумает про нас Европа?!

П АВЕЛ (капризно): А мне-то что до Европы?! Положить их обоих в одном гробу… Рядом! Я сказал – РЯДОМ!

Салтыков (заламывая руки): Все, все мигом сделаем… Однако же… Петр Федорович за все эти годы, пожалуй, немного испортился. А если кто пожелает сравнить вас на лицо с вашим батюшкой? Сравнение явно не пойдет ему на пользу!

Безбородко (жалобно подхватывая): Вот и я думаю, хорошо б подданные помнили вашего отца по портретам, а в его новом виде лучше бы они его и не видели!

Павел задумывается, делает еще пару кругов по залу, хмурится, потом начинает сморкаться. Наконец он говорит расстроенным голосом.

Павел (разочарованно): Да, пожалуй, вы правы. Лучше из гроба его уже не вытаскивать. Но все равно, я потом обязательно положу их двоих вместе. А Орловы понесут траурные венки за гробом убиенного ими папеньки!

Салтыков (осторожно): Орловы сменили Воронцовых в качестве самых сильных поволжских помещиков. А те на Волге подняли мятеж, объявив Пугачева вашим родителем. Лишь с изгнанием Воронцова Волга была успокоена. Стоит ли затевать это вновь – в обратную сторону?

Павел (с яростью): Что?! Бунтовать?! Да я их в бараний рог, в порошок всех сотру! Как Воронцовых на Волге моя мамка стерла (со всей дури кричит). Отца перезахоронить вместе с матерью (немного одумавшись), но – потом. И пусть за гробом идут не все Орловы, но лишь один – Алексей. У него земли на югах, в Новороссии. Их только заняли, и народ там за него не подымется.

Салтыков (переводя дух): А вот это – мудро, Ваше Величество!

Павел (усмехаясь): Алехан Орлов тут дал маху, выпросил себе кусок вдали от прочей семьи. Прищучу его, а помощь ему не придет! Вот что значит отрываться от коллектива! И чтоб закрепить сие навсегда, раздадим все свободные земли в Поволжье моим немецким сторонникам, а Орловы попрыгают! Теперь с указами (начинает рыться в карманах).

Салтыков с Безбородкой обескураженно переглядываются.

Безбородко (тихо Салтыкову): Я не лезу в политику, но разве Орловы члены его же немецкой партии?

Салтыков (тихо в ответ): Полноте. Лишь царь и знает, кто ему друг и кто в его партии. И сколько еще нам открытий чудных сулит новое царствие…

Безбородко отдувается и кивает, а тем временем Павел достает свои указы.

Павел (торжественно): С этого дня мы начинаем жить по новой в нашей Империи! Больше не будет фаворитов, бабских капризов и прочего. Нашим девизом для страны и людей становятся порядок и польза! Вы первыми должны мне поклясться, что отныне вы живота не щадите ради народного блага да интересов нашей страны!

Безбородко (одушевленно): Всегда рад живот положить на благо Отечества! Давно пора найти укорот на всех этих Зубовых…

Салтыков (перебивая): И я готов, Ваше Величество! Дел-то нынче невпроворот, желательно дать церковно-приходским школам средства, чтобы они смогли учить детей грамоте…

Павел (насупившись): Школьная реформа? Это потом… Более важные дела на носу. И ты, Николай Иванович, уймись. Меня ты линейкой стегал, потом сыновей моих драл, а нынче за всех детей примешься?! Не выйдет. Отныне телесные наказания в школах учителям запретить, а назначим для этого приставов. Учитель должен детей учить, а не линейкой стегать… Да и это… С этого дня ты больше не учитель для моих сыновей. Выросли.

Салтыков растерянно отстраняется и начинает свои руки рассматривать. Безбородко смотрит на него искоса и осторожно бормочет.

Безбородко: Николай Иваныч на образовании собаку съел. Раз помер министр образованья Бецкой, может, отдадим его пост Николаю Иванычу?

Павел (отмахиваясь): Да, хорошо. Разумеется, занимайтесь образованием, но денег я вам на ваши прожекты не дам! У нас – реформы!

Салтыков облегченно вздыхает и утирает со лба пот. Он с благодарностью незаметно пожимает руку Безбородке. Тем временем Павел начинает читать указы.

Павел: Итак, самым первым указом я ввожу новые и четкие правила престолонаследия в Российской Империи.

Салтыков (с одушевлением): Давно пора!

Павел: Вторым указом – отменяю действие Жалованной грамоты, запрещавшей телесные наказания дворянства. Отныне дворян можно и пытать, и пороть, как того многие и заслуживают!

Безбородко (одобрительно усмехаясь): И это пора. А то, ишь, разбаловались. А цесаревича Константина в первую голову!

Павел: Третий мой указ – о введении налога на помещиков ради содержания местного управления. Пусть теперь Орловы, Юсуповы и моя кузина сами содержат свою же администрацию в их же провинциях…

Оба советника переглядываются и пожимают плечами. Безбородко робко поднимает руку и спрашивает.

Безбородко: А кто же этот налог будет в провинциях собирать? Те же, кто им облагается? А ежели они решат уклоняться?

Павел: А вот для этого и написан второй указ – о телесных наказаниях для дворянства. Не захотят собирать, тогда мы их палкой!

Советники вновь переглядываются. Безбородко хочет что-то сказать, но Салтыков делает умоляющий жест и движение, будто болтает языком, а потом снисходительно разводит руками. Безбородко пыхтит, кивая в ответ.

Павел: Четвертый указ – о введении единого подушного налога на всех помещиков, а то эти Орловы совсем обнаглели – крестьян у них больше, чем у меня, Государя.

Лица советников становятся скучными, и они оба начинают что-то на пальцах подсчитывать.

Павел: Пятым указом я ввожу запрет на прошения об отставке для тех, кто прослужил менее пяти лет… Так… Шестым указом…

Бубнеж Государя продолжается и продолжается. Оба советника очевидно заскучали, ибо что-то в указах обоим им не понравилось. Они даже начинают меж собой развлекаться – толкаясь и пытаясь друг другу наступить на ногу. А тот все зачитывает…

Павел:…и наконец двадцать седьмым указом я прикажу повесить особый ящик у Зимнего, в который любой обыватель сможет мне кидать письма, докладывая, какие из указов моих не исполнены.

А всех виновных буду лично бить палкой.

С этими словами Павел складывает бумаги с указами в кучку и, даже не ожидая ответа советников, идет прочь из зала. Он почти выходит из Тронной залы, но на пороге вдруг резко поворачивается и с сияющим видом говорит.

Павел (с видимым удовольствием): Кстати, раз уж я, несмотря на все ваши козни, все-таки стал Государем, я начну совершенно новую жизнь. Помирюсь со всею семьей, соберу всех, наконец, под одну общую крышу. Зиму будем проводить здесь, а летом всей семьею отдыхать в Гатчине!

С этими словами Павел резко поворачивается и выходит.

Ошеломленные сановники переглядываются.

Безбородко (с изумлением): Интересно, как он собрался помирить Шарлотту Карловну со своим сынком Константином?!

Салтыков (мрачно): А вот мне интересно, как они с Кристофером поделят Марию Федоровну…

Безбородко (хватаясь за голову): Твою ж мать… Мне послы доложили, что жена Александра Елизавета написала матери уже тыщу писем. И там сказано, что Александр – импотент. Но это еще ничего, жена Константина Анна в Саксонии нынче про него и про Павла такое рассказывает…

Салтыков (задумчиво): Пожалуй, у меня накопилось уже столько дел в министерстве образования…

Безбородко (кивая в ответ): Мудрый ты человек, Николай Иваныч. И впрямь, надо мне все эти новые указы всем послам разъяснять, а это же – каждому написать… Побегу я… Дела!

1796. Павильон. Зима. Ночь. Зимний дворец. 4 а

Комнаты Марии Федоровны

В двери покоев Марии Федоровны кто-то отчаянно и сильно молотится. Двери изнутри открывают, за ними стоят Кристофер фон Бенкендорф в полном облачении, за ним его офицеры: Невельский, Оболенский и прочие. Рядом с Кристофером – бледная Мария Федоровна, а рядом с нею Шарлотта Карловна фон Ливен, сжимающая в руках люльку с маленьким Николаем. К ногам Карловны жмется маленькая девочка – сравнительно высокая и явно голенастая Анна Павловна, родившаяся уже после разделения Гатчины на две части, а чуть поодаль стоят прочие Павловны, они взрослей, и ножки у них всех – коротенькие. Посреди этих великих княжон выделяется высокий и смазливый Константин Бенкендорф. Всю группу освещает бледно-желтый свет восковых свечей, горящих внутри покоев. Камера делает круг, и мы видим, что в дверь молотился сам Император Павел, рядом с которым стоит его начальник охраны генерал Аракчеев и офицеры из его полка. Эту группу освещает чадно-красный свет факелов, которые эти люди несут с собой. Павел достает из кармана указ, сует его Аракчееву, и тот громко зачитывает.

Аракчеев (торжественно): Особым указом Его Величества Императора всея Руси Павла Первого генерал Кристофер фон Бенкендорф отныне не командует его охраной и лейб-гвардии егерским полком. Он изгоняется из страны и обязан немедля вернуться назад на свою родину – в Лифляндию – к своей супруге и детям. Указ исполнить немедленно.

Мария Федоровна начинает потихонечку всхлипывать, Кристофер отдает ей честь, пожимает руки своим офицерам и под конвоем идет на выход. Вдруг Павел жестом своих людей останавливает.

Павел: Отконвоировать его в Нарву позже, а пока пусть посидит в комнате для охраны. А вот этих предателей (кивает на Невельского с Оболенским и прочих бывших офицеров своей охраны) другим конвоем в Кронштадт и на кораблях сразу в Ригу. Нечего им вместе тут делать.

Аракчеев (козыряя): Будет исполнено! (Кивая своим офицерам на офицеров Кристофера:) Исполнять! (Кивая на Кристофера:) А этого когда везти к Нарве?

Павел (ухмыляясь): Я думаю, ты услышишь. Вы оба услышите.

Комната быстро пустеет. Павел оборачивается к Карловне.

Павел: А ты что стоишь, старая? Муж пришел к любимой жене. Почти пять лет, как не виделись. Сама же была за военным. Убирайся-ка, живо. И детей убирай!

Карловна хочет что-то сказать, но потом передумывает и, прижимая к груди люльку с Николаем и Анну Павловну перед собою подталкивая, хмурясь, выходит из комнаты. В другую дверь, ухмыляясь, выпроваживает великих княжон молодой Константин Бенкендорф. Павел запирает за всеми двери и, сняв с себя ремень, начинает его себе на кулак наматывать и при этом на глазах распаляется.

Павел: Что ж молчишь, моя верная женушка?! Небось от радости язык проглотила? Ну так как раз вот на этот случай мы отменили тут давеча закон, запрещающий телесные наказания для дворян. И особенно – для дворянок. Сама выбирай: или будешь мне верной женой, да чтобы мой молочный брат слышал, или ждет тебя примерная порка!

Мария: Какой же ты урод… Мерзкий карла! Я тебя ненавижу! (Срываясь на крик:) Да бей хоть до смерти, я тебя не боюсь!

Павел (изменяясь в лице): Сама не боишься, за своего аманата побойся! Не доедет до Нарвы наглец! Ты меня знаешь!

Мария (отчаянно): Шарло! Ты меня слышишь?! На помощь! На помощь! Какой же ты…

Камера отъезжает, и мы видим, как Мария Федоровна отчаянно отбивается от Государя Императора, а тот кричит.

Павел: Ах, ты упрямишься?! Никто мне не смеет отказывать! Я тут Царь, я тут главный! Нету противоядия супротив Императора!

1796. Натура. Зима. Утро. Зимний дворец. Людские 5 а

Холодный, грязный и слякотный день. У кареты возится Елена Сперанская, готовясь к поездке. К ней подходит Аракчеев.

Елена: Что-то всю ночь кареты туда-сюда ездили, и даже у нас слышны были крики. Мне даже послышалось, что звали мою хозяйку из Риги.

Аракчеев (небрежно): Цирк. Государь с чего-то решил, что хочет вернуть былую жену, а она – ни в какую. Давай голосить и звать из Риги Шарлотту. Будто до Риги от нас докричишься. Кстати, а чего это от вас один Барклай прибыл на похороны?

Елена: Шарлотта вечно болеет, а у Эльзы Паулевны – радость. Первой у нее была девочка, а нынче она хочет мальчика. А у нее ж – возраст.

Аракчеев: Все ясно. Опять у Розы кашрут, а Эльза беременна. И Государь у нас нынче Павел. Все одно к одному будто сходится… Ну ладно, жду снова в столице.

Аракчеев поворачивается и возвращается во дворец, а Елена стоит, замерев, возле всех своих сундуков у кареты.

Елена (вслед Аракчееву): У меня в столице еще пара срочных дел – к примеру, надо краски купить Розе Марковне…

6 а 1796. Павильон. Зима. Вечер. Зимний дворец.

Покои Павла

Павел сидит в своем кабинете и что-то с ожесточением пишет. Перья у него все время ломаются, он с остервенением их во все стороны разбрасывает, то и дело вскакивает из-за стола, по комнате бегает, назад за стол возвращается и продолжает писать.

Павел (в сердцах пишет и все время бормочет): Ах ты, толстая сучка… Ах ты, паразитка поганая… Я тебя научу, заставлю исполнять мою волю! Пока меня не будут слушать в семье, кто ж в стране станет слушать? Не-е-ет… Будет мой верх! (С отчаянием:) Кого бы спросить, как же приструнить свою бабу? И порол ее, и любил ее, а все только хуже. Мама-то знала, как… (Прикрывает лицо руками и будто плачет, затем успокаивается и начинает сморкаться.) Куда же все подевались? И когда же мне ждать моего Сашку Куракина?! А это что еще за крик?!

Павел вскакивает из-за стола и бежит к двери. Та вдруг сама собой раскрывается, и к нему вбегает младшая невестка Анна Федоровна. Платье ее в беспорядке, глаза безумны, а в руках окровавленная кочерга. Павел отшатывается.

Павел: Это еще что? Кто разрешил, кто пустил?

Анна (захлебываясь от волнения): Так и запомните, в другой раз просто убью! Вот урод, вот урод!..

Павел ловко движется по покоям – так, чтобы между ним и невесткой все время был его стол. При этом Государь опасливо косится на кочергу, которой все время размахивает Анна Федоровна, и торопливо звонит в колокольчик. Маленькая крепенькая Анна не слушает.

Анна (возбужденно кричит): Вот гад, вот хорек! Вы же знаете, венчали с Константином нас походно в Кронштадте, потом мы жили у папы с мамой в Саксонии, и он делал вид, будто я ему безразлична. Говорил всем, мол, я маленькая. А я, дура, верила. Я – надеялась!

Снова раскрывается дверь, в покои вбегает перепуганный, взмокший Кутайсов. Он делает успокаивающие знаки то Павлу, то Анне и при этом как-то зигзагом приближается к женщине, а потом одним кошачьим движением ловко выхватывает у нее кочергу. Впрочем, та не особо и сопротивляется, а продолжает возбужденно бегать по комнате. Государь так же опасливо от нее бегает, она этого не замечает, а со стороны получается, будто они ходят по кругу, причем заметно изумительное сходство в движениях у царя и невестки, благо оба маленькие и крепко сбитые.

Павел: Так что? Что же случилось?

Анна (с отвращением и брезгливостью в голосе): Как что?! Он взял с вас пример. Сегодня пришел и сказал, что раз батюшка принудил к этому матушку, то и он вправе сделать со мною все то же самое!

Павел: Что? Что «то же самое»?

К нему бросается с кочергою Кутайсов, который делает странные знаки, будто он просит царя закончить с расспросами. Тем более что в ответ Анна ярко краснеет, на мгновенье тушуется, а потом, выпячивая подбородок и делая злое лицо, кричит в ответ.

Анна: Сынок твой трахает всех только в задний проход, вот что! А нынче пришел и сказал, что раз его мамка громко ночью орала, то и ты ее нынче тоже… Ибо раньше не кричала и не сопротивлялась она никогда.

Павел (багровея лицом): Да как ты смеешь? Да я ни с кем…

Анна (фыркая): Да полно врать-то, папаша! А в какую дыру ты – свою Христю?! Сказки-то мне не рассказывай! Чай не маленькая. Сынок твой сказал, что он во всем хочет быть похожим на вас, и потому я должна дать ему то же самое.

Павел (судорожно сглатывая): Я никогда… И что же? Вы ему – дали?!

Анна (со всей дури кричит): Да! Дала! Кочергой ему, хорьку, по балде! И еще дам, коль хоть пальцем дотронется до моей задницы!

Павел ошалело смотрит на Кутайсова, тот показывает ему окровавленную кочергу и разводит руками, мол, именно так все и вышло. В этот миг распахивается дверь, и в покои вводят окровавленного Константина, голова которого обмотана краснеющим полотенцем. Константин при этом орет, что сейчас кого-то убьет, и поэтому у него на плечах висят его адъютанты – Яновский с Потоцким.

Павел (нервно и немного растерянно): Костя, мне сказали, что ты…

Константин (с яростью): А что я? Что – я?! Почему ты можешь в жопу драть кого хочешь, а я свою такую же законную жену – не могу?!

Павел в ответ, задыхаясь от гнева, начинает рвать кочергу из рук у Кутайсова (тот отчаянно сопротивляется) и страшно кричать.

Павел: Да как ты посмел про нас с матерью?!

Константин (тушуясь и будто оправдываясь): Рассказывай… Так как в эти дни матушка… под мужиком бабы орут, лишь когда их не туда… пялят…

Павел бросается на сына и начинает остервенело бить его по лицу. Кутайсов безуспешно пытается куда-нибудь заховать кочергу. Чуть успокоившаяся Анна при этом сзади кричит.

Анна: Так его! Так его! А еще раз ко мне полезет, я его, козла, прибью на хрен!

Константин (полужалобно): Да ты че, батянь?! Ты чего?! Я же всего лишь хотел быть таким же, как ты! Не по нраву тебе? Хорошо! Ты более мне не пример!

Павел с трудом отрывается от избиения Константина и хрипло шепчет.

Павел: Ненавижу… Я никогда не обижал твою мать. Да я с Марихен… Я люблю Марихен… (Он вдруг вновь возбуждается.) Твою ж мать!!! Так вот кто про меня распускал все эти слухи в Европах (злобно шипит). Ну вот что, сынок… Любимый… (Обращаясь к Кутайсову, будто Константина нет в комнате.) Есть недостроенный дворец Петра в Стрельне. Пусть этот козел там в глуши и живет. А мне на глаза чтобы более не попадался.

Адъютанты быстро выводят Константина из комнаты. Тот порывается что-то сказать, но сами Яновский с Потоцким зажимают ему рот и что-то шепчут. Когда дверь за цесаревичем закрывается, Павел сокрушенно разводит руками и поворачивается к Кутайсову.

Павел: Ну вот опять оторвали от службы Отечеству. Садись к столу, будешь помогать мне указы писать.

Кутайсов в ответ начинает делать странные знаки. Павел следит взглядом за жестами слуги и к своему изумлению обнаруживает, что в углу комнаты стоит всеми забытая Анна Федоровна. Кутайсов робко спрашивает.

Кутайсов: А с этой-то что? Ежели и ее в Стрельну – большая беда может выйти. Саксония – страна крупная. Считай, пол-Германии.

Павел: А нашу Аннушку мы оставим при нас. Пусть и дальше живет в комнатах Константина. Вся семья у меня будет в сборе и жить под одной общей крышей…

Анна: Хорошо. Только на будущее ты, папаша, слюну-то сразу утри. Я тебе не жена и не Христя. Тронешь меня за попо – крику будет на всю Европу. Знаю я, в кого у тебя сынок такой уродился, и ты меня – слышал.

С этими словами молодая женщина стремительно выбегает из комнаты. Павел бросается ей вслед и кричит.

Павел: Да я никогда! Ни за что! (Поворачиваясь к Кутайсову:) Почему они мне все не верят? У меня с женой исключительно натурально и по согласию. И я ни разу же с Христей!

Кутайсов в ответ пожимает плечами. Выражение лица у него при этом немного загадочное.

7 а 1796. Павильон. Зима. Вечер. Зимний дворец.

Покои Александра

В комнате Александра романтическая полутьма и горят свечи и благовония. На широком диване сидит Наследник престола, прижимаясь спиной к спинке, а у него на коленях расположилась замечательная красавица, которая страстно целует царевича и при этом одною рукой лезет ему в штаны. Непонятно, отвечает ли на поцелуй Александр. Наконец красавица от Наследника немного отодвигается, и Александр ей говорит.

Александр (сухо): Когда тебе надоест, вон на том столике для тебя приготовлен подарок с моим личным вензелем. Уговор помнишь?

Пани Гжибовская (раздраженно): Я должна хвастаться этим подарком, всем показывать вензель и рассказывать, какой ты лев и герой. Доволен?

Александр (холодно): Вполне. Мы закончили?

Пани со своей жертвы с явным раздражением поднимается и идет к заветному столику. Там она довольно хихикает и, перебирая безделушки, воркует.

Пани Гжибовская: Больше всего мне по нраву вот этот красный браслет. Из чего он?

Александр: Раз красный, то, наверно, гранатовый. Носи чаще и пожалуйста – не стесняйся.

П Ани Гжибовская (возвращаясь к дивану и браслет на своей руке так и этак рассматривая): У меня чувство, будто я тебя обобрала. Скажи, что не так, и мы попробуем еще раз.

Александр (чуть отстраняясь): Пожалуй, не стоит. Прощайте.

Пани Гжибовская: И все ж… Я настаиваю.

Александр (сдавленным голосом): Меня от вас мутит. От вас слишком пахнет… немытою женщиной.

Пани Гжибовская (вскидываясь): Ну ты… Ну ты козел!

Гостья стремительно выходит из комнаты. На выходе она на миг задерживается перед столиком с подарками и берет что-то еще. Александру все равно, он сидит с отсутствующим видом, и ему, похоже, все безразлично. Открывается дверь в соседнюю комнату, и оттуда выходит Червинская (Нарышкина), которая, видимо, все это слышала. Она садится рядом с цесаревичем на диван.

Червинская (участливо): Что, и с нею никак?

Александр отрицательно мотает головой, а Червинская целует его. Потом она робко спрашивает.

Червинская (участливо): Может, получится, как раньше, со мной?

Александр снова отрицательно мотает головой, а потом срывающимся голосом шепчет.

Александр (будто подавляя приступы тошноты): Не могу. И от тебя пахнет… Нарышкиным.

Червинская укладывается на диван, кладет голову Александра себе на грудь, целует его и ласково шепчет.

Червинская: Когда-то выветрится. Тогда просто полежим, обнявши друг друга. Иди ко мне – тут тепло. Я тебя отогрею.

Александр обнимает свою подружку и начинает беззвучно плакать. Червинская гладит его лицо, утирает слезы, как кошка их с лица цесаревича слизывая.

Александр: Почему? Почему моя мама меня ни разу не обняла? За что она так ненавидит меня?

Червинская: А ты с ней об этом когда-нибудь говорил?

Александр: Да какой смысл?!

Червинская (резко поднимаясь): Пойдем к ней, и ты скажешь, как ее любишь!

Александр (сухо и холодно): Она все равно скоро сдохнет. И на меня ей плевать. А раз ей все это не нужно, то не нужно и мне.

Цесаревич резко отворачивается от своей пассии, а когда та пытается погладить его, он со злостью отталкивает ее от себя. Червинская устало смотрит на сгорбленную фигурку, уткнувшуюся в диван, встает, идет к столику и пересчитывает безделушки.

Червинская (со злостью): Ах, Зоська, ну – курва! И серьги бирюзовые прихватила, и брошь малахитовую. А дела не сделала! Ну погоди у меня, все вернешь, что потырила!

8 а 1797. Павильон. Зима. День. Зимний дворец.

Комнаты Государя

Павел сидит в своем кабинете и пишет. Осторожный стук в дверь. Павел кричит: «Впустите!», продолжая писать. В кабинет входит просительница, и Павел, лишь дописав, поднимает к ней лицо. Перед ним стоит Шарлотта Карловна в черных одеждах. В руках гувернантки подносик, на котором письмо. Павел, не принимая письмо, спрашивает.

Павел: Что это? Откуда?

Карловна: Давеча из Риги пришло. От кузины вашей Шарлотты Иоганновны.

Павел протягивает руку, небрежно берет и распечатывает письмо. Мгновение он читает спокойно, а потом его будто подбрасывает, он выскакивает из-за стола и принимается кругами бегать по комнате. Подбегает к Карловне и, потрясая письмом, кричит.

Павел: Да это ж… Это ж бунт! Измена! Знаешь, что там?

Карловна: Вестимо дело. Сама по Машиной просьбе Шарлотте писала. Сама и ответ от подруги прочла Маше вслух. Эк она вас ударила! Видать, по больному. Обещает ни рубля налогов не слать, пока вы Машу не отпустите. А коль умрет Машенька, так Латвия вам объявит войну. По-моему, очень понятное и простое письмо.

Павел: Да это же… Это же…

Карловна: Все верно. Больше половины доходов казны. Я сочла. Преподаю математику.

Павел: Да я их… Я же их в порошок…

Карловна: Иль она вас. Я сочла. Пушек и пороха у Витгенштейна уже нынче больше, чем у всей русской армии. Там Барклай и Кристофер, туда бегут лучшие офицеры. А вы и Суворова и Кутузова недавно отставили. Де Рибае дружен с Кутузовым, Суворов с Кристофером, а вы со всеми поссорились. Так что или они вас, Ваше Величество…

Павел (вскидываясь на Карловну): Ах ты, старая карга, да я тебя… Карловна (покойно и холодно глядя в глаза Императору): Так не впервой… Сынок твой – сына моего, Феденьку, а ты, значит, меня. Я – готовая…

Павел (будто скисая и отворачиваясь): Совсем выжила из ума, старая! (После недолгого молчания:) Как там? Ну эта… жена.

Карловна (глухо и холодно): Угасает. Пыталась резаться, как Шарлотта, да бритву отняли. А как стало ясно, что у нее кончились месячные, так и не ест, и не пьет. Скоро кончится. Первая жена твоя померла, стало быть, скоро помрет и вторая. А что? Тебе не впервой… Никто уж и не удивится в Европах-то.

Павел опять начинает метаться по комнате, но уже вяло. Потом он, видно, принимает решение и объявляет.

Павел: Раз ей плохо и она от меня ждет ребенка, пусть навсегда убирается к себе в Павловск!

Карловна: Маша не поедет без девочек и малыша Коли.

Павел (вспыльчиво): Да на хрен они мне сдались?! Все одно раздам я их всех тотчас по дворам Европы. Да и Гагарину выгоните, наконец, из Гатчины! Достала! Никогда мне здоровые телки не нравились. Все! Начинаю новую жизнь! Пошла вон!

Карловна лишь кивает в ответ и молча идет на выход. Когда она уже почти дотрагивается до дверной ручки, Павел ее с подозрением спрашивает.

Павел: Я отпустил вас с колобком во главе. Так ты же напишешь кузине? Налоги ко мне должны прийти вовремя!

Карловна (с легким презрением): Не поверила я Шарлотте, но тебе скажу – все произошло именно так, как она и предсказывала. Налоги к тебе придут вовремя. Эх, везучая ж Машка… Как же повезло ей с подругою!

9 а Павильон. Весна. День. Рига. Дом градоначальницы

Огромная постель, в изголовье которой огромное мрачное черное распятие. В постели лежит Шарлотта, у которой землистый цвет лица и огромные черные круги под глазами. Вокруг суетятся врачи. У кровати хозяйки сидит и держит ее за руку верная Эльза.

Шарлотта (еле слышно): Ты не волнуйся, а то у тебя молоко пропадет.

Эльза (с рыданием в голосе): Все хорошо. Доктора вас сейчас вылечат.

Шарлотта: Не вылечат. Это – сулема, нас учили по химии. Все ее признаки. Главное – вырасти для меня и Сашу, и Дашеньку. А еще служи Марьюшке. Я Петра успела назначить?

Эльза: Так точно. Он уже объявлен вашим душеприказчиком. Как вернется он из Литвы, так и начнет всем командовать.

ш арлотта: Трон пусть Сашке отдаст, когда тому стукнет тридцать. Не раньше, не позже. Или Дашке, ежели с Сашкой…

Эльза: Все сделаем.

Ш арлотта: А с деньгами пусть и дальше Барклай… (Жалобно:) Больно мне, горю я вся, Элечка!

Эльза: Эй, Шимон, Шульц, дайте ей что-нибудь! Опять идет приступ!

Павильон. Весна. Ночь. Рига. Дом градоначальницы 10 а

Слуги и служанки в коридоре дома вдоль стены все построились, и женщины и мужчины плачут иль всхлипывают. За окном мерно и тяжко бьет колокол. Вокруг слуг и служанок стоит мрачная стена молчаливых охранников, в коридоре висит напряжение. Потом раздаются шаги, их много, и они приближаются. Появляется Эльза во главе своих офицеров. Она в наглухо застегнутом под воротник черном мундире, на поясе черный мясницкий передник, а за поясом такие же черные перчатки. Эльза медленно идет мимо строя слуг и служанок, и при ее приближении все по очереди начинают бледнеть, трястись и всхлипывать. На лице Эльзы нет ни кровинки, а глаза и губы у нее белые и холодные. Гулко бухает колокол. Эльза в конце строя останавливается перед Розой Боткиной и будто очень тихо ей говорит, почти шепчет, но шепот этот слышен по всему коридору.

Эльза: Итак, госпожу отравили. Хлорная ртуть. Сулема. Яд без цвета, вкуса и запаха, но умирают от него долго и страшно. Вы все у меня еще сулемы попросите, это я вам обещаю. Кто уже сейчас с нее начать хочет? Это избавит от дыбы, иголок под ногти иль испанского сапога… Повоете, покричите чуток, как госпожа баронесса, да и все! Что – нету желающих?! Так я назначу.

Эльза снова идет мимо строя слуг и служанок, в лица каждого внимательно вглядываясь. Все по очереди начинают рыдать и креститься, а Эльза продолжает.

Эльза: В подвал идут все. Всех по очереди я познакомлю вот с этими перчатками и этим передником, ежели кто у нас в доме про их назначение вдруг не в курсе. А после я сама приведу в общую камеру ту самую суку, из-за которой мы всех прочих сейчас изуродуем, и оставлю на одну ночь вместе с прочими. Так что мой вам совет – вспоминайте быстрей.

Слуги со служанками в ряду у стены начинают меж собой переглядываться, и бойкая Кирстен за всех спрашивает.

Кирстен: Что надо вспомнить? Мы-то зараз. А что именно надо вспомнить?

Эльза: Яд был в кумысе, который прислан князем Юсуповым. Яд всыпали в один из бурдюков. Печать на бурдюке была сломана. Кумыс в доме пила лишь хозяйка. Надо вспомнить всех, кто неделю-другую назад копался в подвале с продуктами.

Слуги со служанками переглядываются, а потом сами начинают выталкивать из ряда то тех, то этих. Получается человек пять, и первая в ряду – Роза Марковна. Вдруг Кирстен говорит.

Кирстен: А еще должна быть Елена – вот ее (кивает на Розу) племяшка. Только она с неделю как в столицу уехала. У нее свадьба.

Эльза: Елена? Сперанская? А что ей делать с продуктами? Она ж не при кухне?

Старая Грета: Роза племяшку, приживалку свою, стены в подвале красить заставила. Та как раз привезла ей из столицы новую краску. Плесень ее не берет.

Эльза делает малозаметный кивок головой. Один из ее офицеров срывается с места и бежит в погреб, разминая при этом в руках серный шарик, используемый для определения ртути. Пока его нет, Эльза кивком головы отпускает всех непричастных, и те, переводя дух, с удовольствием по сторонам разбегаются. У стены остаются стоять те пять служанок, которые бывали по делам в погребе, и первая из них – Роза Марковна. Именно у нее Эльза все чаще в своем движении останавливается, а у несчастной при этом всякий раз дух перехватывает. Возвращается посланный офицер.

Фон Пален: В краску добавлялась сулема. Краска продается сухим пигментом, ее смешивают с сулемой в ходе приготовления.

Эльза (поворачиваясь к Розе): Никогда, никогда я не верила вашей поганой породе, но чтоб такое?! Племянницу, благодетельницу свою отравить за гнилую кофту да древние шкапчики?!

Роза Боткина (падая на колени): Видит Бог, не знала я, что тут Ленка задумала! Христом Богом клянусь, ничего не знала, не ведала!

Эльза (с ненавистью): Так ты, гадина, еще и Христа приплела! За все ответишь, за каждый хозяйкин стон, за каждую муку… Это я тебе обещаю! В подвал ее. Ко всему подготовить. КО ВСЕМУ!

Рыдающую и вырывающуюся Розу подхватывают офицеры в черном и вниз уводят. Эльза вынимает длинные черные перчатки из-за пояса и начинает их на свои руки натягивать, оглаживая и расправляя каждый палец. При этом она идет вдоль стены, где стоят последние четыре девицы, которые уже почти теряют сознанье от ужаса. А Эльза подходит к каждой по очереди, жестко заставляет смотреть себе прямо в глаза. Обычно стального цвета глаза Эльзы в этот раз почему-то страшно-белесые, будто закрытые бельмами, и все девушки, посмотрев в них, начинают рыдать. Наконец Эльза поворачивается и, уходя в подвал, дает своим людям отменяющий жест и бросает через плечо.

Эльза: Выдыхайте пока. Я – справедливая.

Павильон. Весна. День. Зимний дворец. Покои Павла 11а

Павел опять за своим огромным, полностью заваленным разными бумагами столом сидит и что-то пишет. В окне играют весенние солнечные зайчики. Раскрывается дверь, и без доклада заходит Кутайсов. Он растерянно вертит в руках большой белый конверт.

Кутайсов: Тут такое странное дело… Гонец из Риги привез. Со мною раскланялся, пакет церемонно вручил под роспись и сразу уехал. Даже чаю у нас не попил…

Павел (небрежно): Видать, торопился. Боялся опоздать на корабль. Давай сюда!

Павел берет в руки конверт, вскрывает, вынимает письмо с гербами и печатями и быстро его читает. В следующее мгновение он письмо, будто ядовитую змею, от себя резко отбрасывает и с ужасом кричит Кутайсову.

Павел: Да она с ума сошла, эта Эльза! Мы же с кузиною помирились, мы же – союзники! Прочти еще раз, может быть, я не понял.

Кутайсов поднимает с пола письмо и читает.

Кутайсов: «Настоящим уведомляем вас, что давеча скончалась правительница Лифляндии, Эстляндии и Курляндии – ваша троюродная сестра Шарлотта фон Бенкендорф, урожденная фон Шеллинг. Смерть наступила от принятия яда, которым отравила ее Елена Сперанская, подчиненная вашего начальника охраны Алексея Аракчеева и его будущая жена. Есть сведения, что ранее она была вашим прямым агентом. По итогам дознания установлено, что Елена Сперанская отравила мою госпожу по приказу Аракчеева, а тот исполнял ваше указание. За это деяние Елене Сперанской Аракчеевым было обещано имение от вашей милости, а также брак с самим Аракчеевым и через это – положение в обществе. Мы уведомляем вас, что будем действовать соответственно. Эльза фон Витгенштейн, урожденная фон Винценгерод. Подпись с печатью» (крутит в руках письмо и разводит руками). Ни фига себе. Будто объявленье войны…

Павел пытается утереть глаза и лицо, руки его дрожат и трясутся. Он хрипло шепчет.

Павел (растерянно): Но я же… Но мы же…

Кутайсов (хихикая и грозя Павлу пальцем): А вы ловкач, Ваше Величество. Я и сам уж подумал, что произошло у вас замирение. А вы, оказывается, раз – ив дамки! Хитро!

Павел начинает в ажитации бегать по комнате и кричит.

п аве л: Аракчеева! Аракчеева мне сюда!

Через мгновение в комнату врывается Аракчеев. Павел выхватывает письмо из рук у Кутайсова и с видимой яростью хлещет этим письмом Аракчеева по лицу.

Павел: Это как, черт бы вас разорвал, понимать?! Она же была наш главный источник всех средств для моих реформ! Значит – имение! Значит – положение в обществе! Кто, кто вам отдал этот приказ?!

Аракчеев (ошалело): Какой приказ?! Не могу знать!

Павел перестает стегать Аракчеева письмом по лицу и сует его ему в руку. Тот письмо быстро просматривает, бледнеет и со всей твердостью говорит.

Аракчеев (ошалело): Бред! Бред собачий! Да я эту… Елену… видал пару раз, какая там свадьба, о чем это?

Павел видимым образом успокаивается и бормочет.

Павел: Так и думал. Бред собачий. Вот и разберись с этой хренью! Елену сыскать и сдать в Ригу, (поворачиваясь к Кутайсову:) а ты напиши этой… Эльзе, что ошибочка вышла. Мы-то тут совсем ни при чем!

Павильон. Весна. День. Зимний дворец. Людские 12 а

Аракчеев сидит за столом в своей маленькой комнатке. Перед ним початая бутылка водки и большая железная кружка. Аракчеев уже шибко выпивши, и, судя по всему, он пьет без закуски. Обстановка в комнате самая простая, но с любовью к вещам. Все на своем месте, подогнано и прилажено, и поэтому початая бутылка и кружка выглядят в этой комнате и на этом столе инородными. Раздается стук в дверь. Аракчеев встает и идет открывать. На пороге сияющая Елена. Аракчеев сразу же быстро втаскивает ее в комнату и накрепко запирает за собой дверь.

Елена (радостным голосом): А вот и я. Своим ходом ехать сюда оказалось много дольше. В каждой съезжей избе останавливались.

Ну вот, я все и сделала. Пойдем с тобою теперь к Императору, доложим про исполнение, а он нас наградит, даст имение, как обещал, и станем мы с тобою жить поживать и добра наживать!

Елена радостной птичкою прыгает по маленькой комнате, а лицо Аракчеева из пьяно-расслабленного принимает все более сосредоточенное, осмысленное выражение. Он подходит к девушке сзади и, полуобнимая ее, смыкает у нее на шее свои мозолистые, крепкие и сильные руки.

1 б Павильон. Весна. День. Рига. Дом градоначальницы

По коридору в бывшую комнату Шарлотты идет человек в армейском мундире, лишь при входе в кабинет мы можем понять, что это фон Рапп. Он открывает дверь без стука – по-видимому, его ждут. В кабинете все так же, как было при Шарлотте, однако вместо разбросанных всюду бумаг в комнате теперь стерильная чистота. У окна стоит Эльза. Они обмениваются с фон Раппом приветствиями, после чего Эльза сразу же начинает.

Эльза (сухо и деловито): Итак, что вам стало известно в России?

Фон Рапп: Елена приобрела красящий пигмент и сулему в Гостином дворе в Петербурге. Пигменты и яд покупала сама, расплатилась серебряною монетой, а не ассигнацией, чем на себя обратила внимание. Учитывая то, что Роза давала ей деньги гульденами…

Эльза (с ненавистью): Я поняла. Работодатель в России. Кто?

Фон Рапп: Девица никогда не говорила, что в столице ей кто-то платит деньги. Однако краску и яд она погрузила в карету с вензелями охраны Императора Павла. К нам же она прибывала в карете, предоставленной госпожой.

Эльза (деловито и сухо): Так. Аракчеев. Не меньше. Возможно – Павел. Что бы вы сделали?

Фон Рапп: В нашем деле – отношения библейские. Око за око. Зуб за зуб.

Эльза: Согласна. Однако мы часть Империи, а злые умыслы супротив…

Фон Рапп: Мой господин, дед Шарлотты, мне сказывал, что офицер не смеет поднять руку на старшего. Но смерть изменяет даже и это.

Эльза (с чувством): Госпожа пощадила иуду, передав Государыне признание Бьелке. Благодаря госпоже Павел опять стал Наследником. И чем он ей отплатил? Изменой! Предательством! (Она берет себя в руки и пытается успокоиться, управляя дыханием.) Однако же вообразим себе, что есть некий бюргер…

Фон Рапп: Этого недостаточно. Раз я про Елену столь просто все выведал, не будем считать сыщиков наших врагов идиотами. Просто бюргера – недостаточно. Нужен враг. Заведомый, лютый враг. Не иначе.

Эльза (с усмешкою): Ну конечно. Лютый враг всего человечества. Бессмертный вампир. Сам Антихрист, не иначе!

Фон Рапп (с усмешкою в тон): Вампир и Антихрист? А что, мне нравится. Однако же не так просто внедрить нашего человека в логово. Тем паче, внедрять нужно двух: того, кто сделает дело, и того, кто за это ответит…

Эльза (задумчиво): Пожалуй, у меня есть человек… Помните, в свое время было обговорено возвращение главы дома Воронцовых из Англии? Как раз от вампира-Антихриста…

Фон Рапп: Согласен. Мне самому подготовиться?

Эльза (с сожалением в голосе): Была бы счастлива послать именно вас. Однако Павел отправил в отставку всех генералов, которых выбирал когда-то Потемкин. От Суворова до Кутузова. Боится всех кумиров прошлого царствия. А посему нужен нам человек неизвестный, желательно ровесник для Павла.

Фон Рапп (кивая в ответ): И чтобы Павел сам его поднял

Эльза: У меня есть такой офицер. (Подходит к столу и что-то пишет на листке бумаги.) Рассмотрите, подойдет ли?

Фон Рапп (берет листок бумаги и козыряет): Когда-то учил я латынь. Есть крылатая фраза antidotum adversus Caesarem…

Эльза: А вот эту часть у Светония мы, пожалуй что, перепишем.

26 Павильон. Весна. День. Париж. Жандармерия

По знакомому нам уже зданию жандармерии идет Фуше, которого только что назначили министром внутренних дел Директории. Жандармы при виде нового патрона построились, и Фуше идет, с каждым любезно парой слов перекидываясь. В конце строя он выбирает теперь главного парижского жандарма – своего былого адъютанта Фурнье и манит за собой. Они входят в новый кабинет свеженазначенного министра. Фуше идет к окну.

Фуше: Что в Париже тут нового?

Фурнье (пожимая плечами): Директория. Обогащайтесь кто может. Вся нечисть из темных углов повылазила и жируют на людской беде, сволочи.

Фуше (с усмешкой): Я и сам люблю жировать. Стало быть, по вашему мнению, и я сволочь?

Фурнье (смущенно): Ах, патрон, вы всегда делились с простыми людьми. Сотрудники это помнят. Мы всей префектурой с вашим назначением надеемся нынче на лучшее…

Фуше (полуобнимая заместителя и душевно): Главное сохранить в людях задор и веру в светлое будущее. Поверьте, я приехал сюда не штаны в кабинете просиживать, (после небольшого раздумья:) я на юге, в Лионе, немного замшел, оторвался от столичных реалий. Итак, с чего нам начать? Делает хватательный жест.) Что тут плохо лежит?

Фурнье (сокрушенно разводя руками): Так Робеспьер все ж подмял под себя. Хотел взять под контроль жандармерию, а всех, кто против, – тем рубил головы. Вы же сами бежали в Лион, когда поняли, к чему это клонится!

Фуше (небрежно отмахиваясь): Я перевелся в Лион, потому что это город всей моей юности. Но продолжайте!

Фурнье: Ну и всех у нас сей упырь порубил, а потом термидор – и чик! Порубили всех его присных. Наверху не осталось своих людей. Теперь все хлебные места – мимо носа. Ребята печалятся. Вся надежда, мессир, лишь на вас!

Фуше (задумчиво): Понятно. Значит, мы теперь в оппозиции. И чтобы все изменить, нам нужен заговор…

Фурнье (с оживлением, понижая голос): Так ради вас – мы завсегда! Душа у народа горит на всех на этих буржуев. Вы только свистните, и мы за вами – зараз!

Фуше: Пожалуй, нет, за мною не надо. Однако на юге все больше сторонников генерала Буонапарти… Как думаете, народ примет Диктатора, который положит конец всей этой нынешней вакханалии?

Фурнье (радостно): А реквизиции будут?!

Фуше (твердо): Разумеется, будут.

Фурнье (решительно): Тогда ребята пойдут до конца. Кстати, у меня готов списочек…

Фуше (со смешком): Вы погодите со списочком. Давайте сперва пройдемся по всем ресурсам, посмотрим, чем мы сможем помочь будущему Диктатору…

Павильон. Весна. Ночь. Париж. Жандармерия 36

Фуше и Фурнье сидят за общим столом, заваленном разными папками. То и дело в их открытый кабинет заходят жандармы, которые приносят новые папки и ящики. Часть документов два старших жандарма складывают по большим стопкам, а часть небрежно бросают на пол, а приходящие жандармы этими выброшенными бумагами постоянно горящий камин то и дело подтапливают.

Фуше: Боже мой, и они зовут меня Лионский мясник! Но то, что творил Робеспьер…

Фурнье: Половина преступников и две трети агентов не пережили утырка.

Фуше, листающий в это время досье, вдруг издает странный возглас и разве что не подпрыгивает.

Фуше: Надо же! Жив курилка! Смотрите-ка, крестник мой, Мишель Сперанский, докладывает, что его господин Александр Куракин возвращен Павлом из ссылки и едет сейчас ко двору. Сам Куракин уверяет всех, что Павел сразу сделает его канцлером. Это что ж? Получается, наш агент нынче секретарь у будущего русского премьер-министра?! Вот это поворот!

Фурнье, который от известий вскочил и теперь пыхтит и мнется весь в нетерпении вокруг кресла Фуше, пытаясь заглянуть в донесенье Сперанского, почти канючит.

Фурнье: Простите, так много дел, а Россия так далека. Я не обратил на это донесенье внимания. Этот Куракин такой пустобрех.

Фуше (добродушно): Конечно, я понимаю. Ведь у России вряд ли удастся что-либо реквизировать. Возможно, Куракин и пустобрех, но зато Сперанский хорошо пишет. И мне скорее интересен не тот, а этот. (Задумчиво, закрывая глаза, будто пытаясь что-то важное вспомнить.) Сперанский… Знакомая фамилия. Не родственник ли это некоей Елены Сперанской, которую все русские нынче ищут?

Фурнье: Погодите, я сейчас посмотрю все, что у нас есть на русских (убегает в соседнюю комнату).

Фуше (с закрытыми глазами, бормоча про себя): Сперанский, Сперанская, где же я это слышал? Вот черт, почему в Лионе нет отдела внешней разведки, а лишь только региональная. Вечно упускаем важные мелочи. ВСПОМНИЛ! (Широко раскрывает глаза.) Елену Сперанскую пытаются разыскать как убийцу Шарлотты фон Бенкендорф. А наш Мишель – ее младший брат… Черт. Его же нельзя будет использовать в агентурной работе! Твою ж мать!.. (Беззвучно ругается.)

Вбегает Фурнье с огромной папкой, покрытой слоем пыли.

Фуше недоверчиво смотрит на папку.

Фуше: И сколько лет вы туда не лазили?

Фурнье (виноватым тоном): Где мы, а где эта богом забытая дикая Россия?! (Жалобно:) С год, пожалуй.

Фуше смахивает с папки пыль и миролюбиво замечает.

Фуше: Похоже, строительная. Итак, что тут у нас? Вот на первой странице. Русские приступили к постройке флота, чтобы плыть на нем против французов в Италию! А наш Бонапарт как раз из Италии… И что, по-вашему, это неважные сведения?

Фурнье: Да тут Робеспьер… Казни…

Фуше (сухо и холодно): Я не Робеспьер. Но еще один подобный прокол, и вы не заметите разницы. Напишите мне докладную записку обо всем, что по этому флоту вы знаете. И отправьте приказ для агента Сперанского – все про этот флот выяснить. Докладные эти будут представлены самому Диктатору Бонапарту. (Развеселившись шутливо пихает Фурнье пальцем в пузико.) Ну же! Выше нос, милый друг! Нас ждут великие дела!

Натура. Весна. День. Санкт-Петербург. Марсово поле 46

На Марсовом поле происходит парад. Гремят барабаны, солдаты маршируют по площади. Парадом руководит сам Павел, который то одобрительно аплодирует и смеется, то что-то приказывает и требует. К трибуне, на которой стоят Государь и его министры, во весь опор скачет гонец. Государь с неудовольствием на него смотрит и бросает небрежно.

Павел: Судя по форме, фельдъегерь от Кавказской армии. Неужто с нашим храбрецом – одноногим фельдмаршалом произошла какая-нибудь оказия? (Подбегающему гонцу:) Ну что там? Дурные вести?

Иванов-Щепкин-седьмой: Никак нет, Ваше Величество! Атаман Платов докладывает, что сумел спасти фельдмаршала Зубова и весь его штаб от беды неминуемой.

Павел меняется в лице. Оно злостью у него перекошено.

Он судорожно разрывает пакет и начинает читать. Его советники тянут шеи, пытаясь разглядеть, что в донесении написано. Советник Салтыков тычет в бок канцлера Безбородко, который стоит черней тучи.

Салтыков: Что там?! Что случилось с Валериан Александровичем?

Безбородко (сквозь зубы): Как умерла Государыня, персы напали на Грузию. Фельдмаршал Зубов пошел к грузинам на помощь, а Государь велел с персами замириться. Нынче все грузины аж визжат на него от злобы да ненависти. Да мало того! Чтобы замириться, он все войска с Кавказа домой отозвал. За вычетом группы самого Зубова. А персы их окружили. Так Государь уже отметил фамилию Зубов в своем поминальнике…

Салтыков (в изумлении): Как же так? Как же так, ведь нам грузины союзники?! Пусть старший Зубов и был у царицы любовником, так за что ж младшего… В окружение к нехристям?!

Павел тем временем дочитал донесение Платова и в ожесточении его рвет, бросает на землю и топчет ногами.

Павел: Что?! Моих приказов не слушаться?! Грузинов вина, что поссорились с персами! Мы же в их делах ни при чем! А Зубов, ослушник, пошел к ним на помощь! Что теперь подумает Персия?! А Платова в кандалы! В Петропавловку! Сгною заживо!

Павел сбегает с помоста и куда-то, что-то крича, убегает. Вслед за ним срывается большая часть свиты. Гонец – казацкий старшина Иванов-Щепкин-седьмой – стоит на месте с раскрытым ртом. Лицо его посерело, а губы трясутся. Он указывает на порванное письмо Платова дрожащей рукой и бормочет.

Иванов-Щепкин-седьмой: Господи, вы хоть знаете, что персы во взятом ими Тифлисе устроили?! А Валериан Александрович туда на помощь пошел… Когда его окружили, Матвей Иваныч на подмогу взял с собой добровольцев. Я сам же там был…

Безбородко (обнимая гонца): Все я понимаю, я сам – с казацкой старшины… Однако ж приказ…

Казак вырывается. Глаза его совершенно безумные.

Иванов-Щепкин-седьмой: За что?! За что теперь Матвей Иваныча в железо да в крепость?! Неужто измена, а?! Неужто царь хотел Зубова… А Матвей Иваныч ему поперек… Так я же там был! Вы хоть знаете, что там персы с грузинами делали?!

К казаку подбегают. Какие-то офицеры пытаются зажать ему рот, а он все кричит про Тифлис, про измену, про то, что нечестно приказали взять атамана Платова… Безбородко со вздохом возвращается на помост к Салтыкову, а тот задумчиво спрашивает.

Салтыков: Вы слышали, что Шарлотта Иоганновна оправдала Государя перед Государыней и лишь поэтому он опять стал Наследником?

Безбородко: Это всем на свете известно.

Салтыков: А нынче Шарлотту Иоганновну убили люди от Аракчеева. Идет следствие. Государь всем нам говорит, что в этом убийстве его вины нет. Вы в это верите? Особенно (мотает головой на разорванное донесение Платова) после этого?

Безбородко: Не знаю уже, что и думать. Однако он Царь, Божий Помазанник.

Салтыков (задумчиво и будто про себя): Подумать только, дал вырезать Грузию, лишь бы в горе мирных тел скрыть тело маршала Зубова. А Матвей Иваныч того и спаси. Есть с чего Царю впасть в истерику.

Безбородко: За языком следи, Николай Иваныч…

Салтыков (возвышая голос): А кого бояться-то? Тайный приказ Шешковского Государь разогнал, ибо решил, что там против него зреет заговор. Некому нынче «Слово и Дело!» кричать. Реформы!

Безбородко: Прошу тебя, Иваныч, Христом Богом прошу…

Салтыков (с яростью): Да что они сделают?! Мне по министерству образования из Грузии знаешь, что пишут?! Что там нынче персы творят?! Да никакому нашему Шешковскому никогда бы на ум не пришло с живыми людьми делать этакое! Так знай – вся Грузия нынче вопит, предали мы ее, ПРЕДАЛИ! А царь, как всегда, ни при

чем! ЧИСТЕНЬКИЙ! И всегда такой будет, ему же плюнь в глаза, скажет…

Канцлер Российской империи начинает тащить с площади министра культуры и образования и шипеть тому в ухо.

Безбородко: Молчи, Иваныч, молчи! Да с ума ты сошел – орать такое с трезвого ума, да на площади! Какая муха тебя укусила?!

56 Натура. Весна. День. Рига.

Двор дома градоначальницы

Грохот взрыва. Свист осколков. Когда дым рассеивается, мы видим карету, украшенную вензелем Павла, одно из колес которой выбито, а дверцы посечены осколками. В обломках кареты копается Эльза в своем неизменном мундире. Рядом стоят ее служанки, которые держат на особых подушках какие-то диковинные инструменты и снаряжение. В самой глубине кареты кто-то копается, наконец оттуда появляется перемазанная сажей Кирстен.

Кирстен: Никак нет. Кукла целая. Был бы живой человек, небось только кровь из ушей, и не больше. Так – не получится.

Эльза (выбираясь из обломков кареты): Сама вижу. Эх, была бы жива Шарлотта Ивановна, она бы мигом придумала… Как в прошлый раз сразу смекнула, что против кольчуги заряжать надо не пулю, а гвоздики… Как же мы теперь без нее?

Фон Рапп: Может, я помогу?

Голос фон Раппа звучит так близко и неожиданно, что все девицы, включая Эльзу и Кирстен, от этого голоса чуть не подпрыгивают. Неизвестно откуда появившийся на заднем дворике фон Рапп жестом приветствует всех собравшихся и делает девушкам знак, чтобы они оставили его с Эльзой наедине. Девицы удаляются.

Эльза: Я вся внимание.

Фон Рапп: Пришла весть с Кавказа. Атамана донских казаков Платова взяли. В железах везут к столице на суд и, быть может, на казнь. Но сие не так важно. Важней то, что нам с Кавказа пишет Валериан Зубов, командующий Кавказскою армией.

Эльза: Младший из Зубовых? У нас с ними трения. Фавориты, наложники Государыни и лихие мздоимцы? Госпоже они все не нравились.

Фон Рапп: Валериан-то из них – самый лучший. Взял неприступный Дербент, потеряв в бою ногу, а значит, ни от пуль, ни от ядер не прятался. А самое главное, повел армию выручать осажденный Тифлис. Шел по обыкновению первым – со штабом и гвардейским полком. Результат – оторвался от главных сил, а тем новый царь Павел запретил входить в Грузию. И попал Валериан в окружение…

Эльза: И тут начудил наш хорек?! Что дальше?

Фон Рапп: Пока персы Зубова окружали, Платов нарушил Павлов приказ, набрал добровольцев и пошел спасать Зубова по вражьим тылам. И спас. За это Платову нынче кандалы и острог, а Зубов к нам в Ригу просится.

Эльза: Пожалуй, мы его примем… Что-то еще?

Фон Рапп: А еще давеча в столице случился скандал. Гувернер наследников Салтыков бранил да честил самого Императора Павла. Оказалось, что матушка Зубовых его родная кузина. Именно он их некогда подвел к Государыне…

Эльза (охая): Как некогда сказала моя фрейлина Гагарина, вот это пердимонокль! То бишь царь пытался как бы нечаянно убить племянника Николая Иваныча?! Да с такими врагами (показывая рукой на взорванную карету) мои труды, пожалуй, напрасны…

Фон Рапп: Не исключено. Государь явно предал грузин. Предал Зубова. Потом посадил в камеру Платова. Все уже точно знают, что он – предатель. Может, это усугубить?

Эльза (с интересом): И какой план?

Фон Рапп: Царь решил подписать мир со всей Персией. Я хотел бы там поприсутствовать.

Эльза: Вам нужен толмач на персидский.

Фон Рапп: Никак нет. Нас сызмальства готовили покорять магометанский Восток. У меня диплом по языкам – турецкому и персидскому. То, что я всю жизнь воюю не с дикарями, а с христианами, – случай.

Эльза (с горькой усмешкой): Обычное наше европейское ханжество… Вот и сына госпожи Александра учат турецкому да персидскому, а воевать ему суждено вовсе не супротив дикарей. Впрочем, вопрос еще – кто дикарь… (Помолчав.) Что ж, догадываюсь, что встреча будет в нашей палатке и гарантии безопасности шаху дадены самим Павлом…

Фон Рапп: Уверен, что найдется много грузин, которые хотят отмстить шаху за Грузию.

Эльза: Привезите мне с Кавказа баночку кизилового варенья. Оно, говорят, очень вкусное.

66 Павильон. Весна. День. Петербург.

Зимний дворец. Тронная зала

В Тронной зале очередное заседание. В огромном помещении собралось человек десять, и от этого оно кажется пустым. Посреди стоит трон, на котором восседает царь Павел. За его спиной на скамеечке приютился верный ординарец Павла Кутайсов. Напротив трона поставили длинный стол, за которым сидят министры, причем в середине его, прямо напротив Павла, – Салтыков с Безбородко. Идет военный совет.

Павел: Я собрал вас для того, чтобы объявить: мы учреждаем новое министерство внутренних дел. Целью и задачею нового министерства станет выявление и преследование всех врагов Отечества – внешних и внутренних. Особое внимание надобно уделить очередному поветрию. По столице идет порочащий слух, что у нас тут – измена. Мол, мы предали наших грузин. (Распаляясь.) Это подлая ложь! Сами грузины – подлецы и придумщики. Всех их надо сыскать и пытать на предмет участия в заговоре. Канцлер, доложите совету, как и что там стряслось.

Безбородко (поднимаясь из-за стола): Все последние годы мы страдали от набегов лезгин и иных пиратов на наши берега в зоне Астрахани. Персам было многократно заявлено, что в другой раз они на ответные удары напросятся…

Павел (раздраженно): Короче! Не рассказывайте нам всю историю от Адама…

Безбородко (нервно сглотнув): Вами приказано упомянуть, что с появлением при дворе нового фаворита Зубова тот захотел сравниться в лаврах с Орловыми. Раз Орлов разбил турок и стал хозяином моря Черного, Зубов пожелал стать повелителем Каспия. Он убедил Государыню проучить лезгин и пиратов и напасть на персидский Дербент, в котором эти бандиты от нашего возмездия прятались…

Павел (возбужденно): Именно так! Вся заваруха там началась лишь по велению любовника моей матери. Его и надо винить, не меня! Меня-то за что?!

Безбородко (насупившись): Государыня выдвинула Персии ультиматум, и после нового нападенья персидских пиратов на Астрахань Валериан Зубов взял приступом персидский Дербент. Виктория была абсолютная, персы потеряли в боях всю свою армию, и у них начались возмущения. Один из бунтовщиков – хан каджарский Ага Магомед – присягнул России на верность.

Павел (с сильным волнением): А вот тут прошу вас подробнее! Вы произнесли «бунтовщик».

Безбородко (сухо): В Персии правила династия курдов. Курды – друзья грузинам, лезгинам и прочим горцам. Каджары – тюрки Гиляни и Мазендарана. Главные враги курдов. Считаются нашими союзниками с эпохи Петра Великого. А дружба у нас с ними со времен Стеньки Разина…

Павел (с радостью): Стало быть, не бунтовщик, а наш старый друг. И перестаньте говорить «Персия», это всех нас запутает! Итак, владетель Гиляни и Мазендарана Ага Магомед, хан каджарский, объявил себя вассалом России! Нашим союзником! Далее!

Безбородко (мрачно): Царство грузинское решило в войне с Персией поучаствовать и объявило поход на Шушу, которая принадлежала шемахинскому бею.

Павел (с раздражением): Что вы все наводите тень на плетень? Я же сказал вам – говорите понятнее! Грузины – верные слуги курдской династии, напали на Шушу – крепость тюркскую – союзную хану Аге. Шушинцы – друзья Аги Магомеда и враги лезгин из Дербента, проклятых грузин и персов из курдской династии. (Обращаясь к Салтыкову:) Николай Иваныч, подтверди, я ничего не напутал?

Салтыков (сухо): Никак нет, Ваше Величество. Вы все разложили по полочкам.

Павел (с сильным волнением): Отлично! И что же было дальше?

А как там насчет России? Что сказал хан Каджар – нынешний персидский шах Ага Магомед?!

Безбородко (еле слышно): Грузины с выходом затянули и, пока к бою готовились, хан Каджар успел взять Тегеран и объявить себя шахиншахом всея Персии. Новый персидский шах заявил мир и дружбу с Россией, а также младшее свое к нам положение. Это подтвердила Государыня ему своей грамотой.

Павел (вскакивая и начиная бегать по залу): Прекрасная история! Что же дальше?

Безбородко (будто беззвучно матерясь после каждого слова): Когда пришло подтверждение от Государыни о нашей дружбе с новым шахиншахом, грузинские войска после долгого похода наконец, твою мать, пришли к Шуше. И приступили к осаде…

Павел (чуть не прыгая вокруг Безбородко и заглядывая в глаза каждому из министров): А что в ответ шах? Он напал на грузин?!

Безбородко (взяв себя в руки): Никак нет. Он прислал гонца к Государыне с вопросом о том, она ли послала грузин.

Павел (торжествующе воздевая палец к небу): Во-о-от! И что же в ответ моя мать?

Павильон. Весна. День. Лондон. 7 б

Парламент

В небольшом уютном кабинете, где отдыхают члены парламента меж заседаниями, непринужденная обстановка.

В комнате собралось человек семь, которые слушают премьер-министра – Питта-младшего.

Уильям Питт-младший: И вот вообразите себе, господа, приходят ко мне все эти новости. «Э, говорю я себе…»

Граф Шелберн (перебивая ученика и начальника): Нет, это я сказал: «Э!» А еще я сказал: «Помилуй бог, эти русские дают нам восхитительный шанс! Грех им не воспользоваться!»

Уильям Питт-младший (со смехом): И мы, как два молодых писца, сидели всю ночь с графом и писали письмо этому жуткому шаху о том, что русские его совершенно не ценят!

Граф Шелберн: Да, а потом я скакал ночью в Портсмут, несмотря на мою подагру, чтобы успеть передать письмо на отходящий корабль!

Уильям Питт-младший: Это был настоящий кошмар! Огромная Персия – вассал Российской Империи, лежащая вокруг нашей Индии… Я всякую ночь просыпался с дрожью от ужаса, что вернутся времена Тамерлана и жуткий перс бросит свои войска по приказу толстой уродливой русской ведьмы через Инд, на Бомбей и на Агру!

Граф Шелберн: Мы себе весь мозг взорвали – как бы нам поссорить Россию и Персию…

Уильям Питт-младший (со смехом): И вообразите, как мы чуть не чокнулись от восторга, когда пришел нам ответ, из которого следует, что дикий туземец считает себя Россией обманутым, просит нашего покровительства и обещает вечный союз, если мы ему поможем воевать против русских! Фантастика!

Граф Шелберн: Да, господа, союз Персии и Британской Империи – лучшая новость для полного подчинения Индии. Наш юный Уильям этим союзом только что вставил самую большую жемчужину в Корону Британской Империи!

Уильям Питт-младший (умоляюще поднимая руки): Прошу погодить с поздравлениями. Сперва должно пройти утвержденье парламентом!

Граф Рочбери: Вы спрашиваете, согласится ли наш парламент забрать у России всю Персию и сделать ее нашим союзником против русских?! Да вы шутник! Прекрасная новость, дайте мне две таких! Дорогой Уильям – вы гений!

Граф Шелберн (прерывая овации): Единственное, чего не могу я понять, – как можно было быть таким чудаком, как новый русский король? У меня это в голове не укладывается! Как можно было за какой-то месяц безусловно просрать, по сути, всю Переднюю Азию?! Мне не понять!

Уильям Питт-младший (назидательно): Россию не надобно понимать! Нет смысла пытаться понять дураков с идиотами! Этим надобно попросту пользоваться!

Звук гонга. Все министры вскакивают и оставляют на столе свои бокалы с портвейном. Премьер Уильям Питт торопливо приглаживает парик и шепчет.

Уильям Питт-младший: Вот и заседание… Ну что ж, господа, пойдемте и подарим стране Индию, да еще вместе с Персией!

86 Павильон. Весна. День. Зимний дворец. Тронная зала

Гробовая тишина в Тронной зале. Безбородко с посеревшим лицом завершает доклад. Прочие министры смотрят на него с ужасом. Лишь один Павел радостно скачет.

Павел: И что же было потом?!

Безбородко: Шах взял Тифлис и стал зверствовать. Валериан Зубов без приказа от Государыни самовольно повел Кавказскую армию на подмогу Тифлису. Шах Ага Магомед счел это предательством. Вы просили у персов о перемирии и обещали им, что все исправите.

Павел: Так что же дальше?!

Безбородко (пожимая плечами): Пока шах писал нам ответ, что готов к примирению, на его войска в ходе перемирия напал отряд Платова. Перемирие было нарушено, теперь Ага угрожает войной, ежели мы за наши, по его словам, измену с предательством не вернем Дербент.

Павел (гримасничая и клоунствуя): Боже мой, целый Дербент! Невероятно! Неслыханно! А сколько же войск шаха нынче у нас на границе?

Безбородко (упавшим голосом): Сто тридцать тысяч штыков и сабель. У нас – около сорока.

Павел (срываясь на визг): Так кто тут предатель?! Кто, я вас спрашиваю?! Я или этот негодяй Зубов вместе с этим дураком Платовым?! Ведь нам теперь Дербент придется отдать из-за этой их глупости! Почему ж вы меня зовете изменником?! Ну ПОЧЕМУ???

Натура. Весна. Утро. Нарва. Военный лагерь 96

Вдоль дороги, ведущей к Нарвской заставе со стороны Лифляндии, разбит лагерь, в котором квартирует полк лейб-гвардии егерей, прежде охранявший Марию Федоровну и «женскую половину» Гатчины и теперь распущенный Павлом. Слышны команды муштровки, рожки дозорных и даже то и дело гром выстрелов со стороны стрельбища. Похоже, что лагерь на военном положении. Дорога на Россию перекрыта полосатым шлагбаумом. Яркий солнечный день, вокруг зеленеет молодая трава, день обещает быть жарким. Раздается громкий звук сигнальных рожков – со стороны Ревеля на дороге кареты. Из самой крупной палатки появляется Кристофер, на ходу застегивающий крючки на мундире, вслед за ним гурьбой высыпают его офицеры. Кареты возле них останавливаются, из первой выходит Барклай. Кристофер и офицеры его приветствуют.

Барклай: Гляжу, вы здесь практически обжились. Не пора ли сменить обстановку?

Кристофер: Чье пожелание?

Барклай: Эльзы Паулевны. Не пожелание. Просьба. Впрочем, вам лично в указе Павла запрещен въезд в Россию, так что вас она не касается. А раз дело опасное и это просьба – мне нужны добровольцы.

Офицеры меж собой переглядываются. Все начинают оправлять на себе ремни и потуже застегиваться, а потом без команды строятся. Кристофер выходит вперед.

Кристофер: Господа, если кто-то не может… (Строй не колышется.) Так и думал. А какое задание?

Барклай: Государь прекратил выплаты Государыне Марии Федоровне и ее свите. Однако, согласно завещанию госпожи баронессы, она отписала Государыне процент от доходов в виде пожизненной ренты. Итак, я привез сюда деньги и мне нужны добровольцы, чтоб доставить их в Павловск. Деньги захочет перехватить Государь, а посему доберутся, быть может, не все.

Кристофер (решительно): Господа, кто отвезет деньги Марихен? (Весь строй делает шаг вперед.) Сколько нужно людей?

Барклай: Далее нужно встать лагерем в Павловске и его охранять. Государь, передав жене Павловск, дал ему право, равное праву Лифляндии, и все, кто туда попадет, там и останутся. Посему Эльза Паулевна шлет жалование Государыне на три года. За это время… В общем, если вдруг что-то случится в столице, наши люди должны помочь… (подумав) огнем и маневром… (с явным нежеланием) ну, может быть, и деньгами.

Кристофер (с интересом): А кому?

Барклай в ответ загадочно разводит руками. Кристофер понимающе кивает в ответ и приказывает.

Кристофер (решительно): Ну что ж, господа… Невель, командуй!

Невельский: Господа офицеры! Через час полное построение. Движение на Санкт-Петербург. Полный боевой порядок. Российский флаг развернуть! Послужим же Государыне!

Офицеры (хором): И все – за одного!!!

Натура. Весна. Утро. Санкт-Петербург. Дом Переца 10 6

Возле огромного дома Переца останавливается карета с британским гербом. Из нее выпрыгивает слуга, который стрелою летит в дом. Через мгновение оттуда стремглав выбегает сам Перец. Дверца кареты опять открывается, и видно, что там сидит сэр Исаак из Порка. Перец, низко кланяясь гостю, бормочет.

Перец: Счастлив видеть вас, Ваше сиятельство-с… Рад видеть…

Уже и не чаял… Не соблаговолите ли пройти ко мне в дом, откушать чаю и кофию. У меня самый лучший из Англии (невольно осекается, осознавая, с кем говорит). Прошу вас…

Исаак: Ах, молодой человек, был бы рад заглянуть к вам домой, однако я здесь по делу. Сопровождаю его светлость Семена Воронцова из Лондона. Я так понимаю, что Тайного приказа у вас больше нет, но уверен, что вскорости он вновь появится, и тогда все станут спрашивать, зачем бедный Исаак приходил к вам домой. А нам это нужно?

Перец (сглатывая слюну от волнения): Ах, вы по делу… Вы простили меня?! Я так счастлив… Готов вечно служить Короне и Его Величеству королю…

Исаак (прерывая и делая угрожающий жест): Вы хотели сказать «королю Павлу Петровичу», не так ли, молодой человек?! То, что Тайный приказ у вас нынче разгромлен, не заставляет нас терять голову! Ближе к делу, и я поехал.

Перец (торопливо): Понял… Понял… Не извольте на меня гневаться. Это я от усердия. А вы поможете получить мне патент на монопольные продажи моей крымской соли в Британии?

Исаак (со странной усмешкою): Да, скорее всего. Вот смотрите.

Я отдаю вот этот конверт моему другу (подает запечатанный конверт прежде невидимому нам своему попутчику). Ежели вы его задание выполните, он его вам отдаст. Вы же поможете ему встретиться с учителем наследников – Салтыковым и проследите, чтобы Салтыков дал ему при дворе покровительство.

Перец (с отчаяньем в голосе): Но протекция Николая Иваныча при дворе много стоит! Не уверен, что найду столько средств… Может быть, вы мне поможете?

Исаак (презрительно): Ничего, отобьешь в Лондоне со своей монополии. А вы (обращаясь к своему спутнику), молодой человек, не вздумайте отдать этому хецу конверт с монополией, пока он при дворе вас не пристроит!

Фон Пален (сухо): Не сомневайтесь. Любезный (Перецу), приготовьте мне лучшую комнату и прикажите, чтобы для меня каждый день три раза накрывали на стол. И каждую неделю полную смену постелей. И мое белье в стирку. Надеюсь, мне не придется вас за что-то наказывать.

Перец (хлопая глазами и в изумлении раскрыв рот): А вы, собственно, кто?

Фон Пален (холодно): Ежели я решу, что это вам нужно, узнаете. А пока извольте перенести мой багаж. (Исааку:) Спасибо огромное за поездку.

С этими словами фон Пален покидает карету, и под его руководством лакеи Переца начинают выносить его вещи. Исаак закрывает дверцу за своим гостем и задергивает занавеску перед самым носом у Переца. Тот после этого бежит в дом за фон Паленом, который ведет себя, как новый хозяин дома Переца. Карета Исаака начинает движение, камера оказывается внутри кареты, и мы видим, как Исаак облегченно вздыхает и шепчет.

Исаак: Фу-ух… Гора с плеч. Что ж, пора во дворец, получить с дорогого Семена за его домой возвращение хороший процент.

116 Натура. Весна. Вечер. Санкт-Петербург. Марсово поле

Под ярким весенним небом на Марсовом поле очередной парад. Бьют барабаны, свистят рожки, развеваются знамена. Полки проходят перед трибуной, на которой собрался двор Павла. Судя по всему, парад проходит успешно, солдаты маршируют получше, однако Павлу все равно что-то не нравится.

Павел: Я понял, я понял, почему полки плохо идут! Им тяжело в сапоге носок тянуть. Безбородко, издавай мой новый указ. Приказываю в войсках всем солдатам заменить сапоги на штиблеты! Как только им ходить легче станет, солдаты маршировать станут четче. Так победим!

Безбородко (хмуро): Ваше Величество… А ежели идти придется в лесах? По болоту? Штиблеты хороши на Марсовом поле…

Павел (небрежно): Какие вы все больно умные! Для наступления надо дороги использовать. Коль солдат сам в чащу или там в болото залез, так это плохой солдат. Он, значит, с поля боя бежал. Настоящие солдаты наступают вперед по дороге. Всему вас надо учить! Издавайте приказ все сапоги сменить на штиблеты. И точка!

Безбородко (отдавая честь): Так точно! Будет исполнено, Ваше Величество. Средства на штиблеты кем будут отпущены? В войсках денег нет…

Павел (гневно): То есть как нет?! Немедля достать!

Безбородко (опять отдавая честь): Три моих доклада были оставлены без ответа. Как со смертью Государыни довольствие прекратилось, так с тех пор войска без денег сидят. Раньше средства возмещали из своего кармана командующие. Но раз вы Орловых, Зубовых, Суворова да Кутузова – всех уволили, крупных землевладельцев в войсках не осталось, и новым командирам брать деньги неоткуда. Нужно дать денег или выделить землицу с крестьянами для новых командующих.

Павел (вскидываясь): Так я ж нарочно всех мздоимцев да богатеев уволил, чтоб истребить всякую крамолу! Что, новых врагов мне хочешь создать?!

Безбородко (щелкая сапогами и вытягиваясь во фрунт): Никак нет, Ваше Величество! Тогда войскам из казны надо деньги платить. Откуда на штиблеты взять деньги скажете?!

Павел (с недовольством): Экий ты… Пиши указ, сыщу деньги. Солдаты мои на парадах будут самые лучшие…

Павел с явным неудовольствием к Безбородке спиной поворачивается. Тут же к нему с другой стороны ловко подходит сэр Исаак, за которым стоит Семен Воронцов. Оба они резко выделяются своею штатской одеждой от разодетого в мундиры русского двора Павла.

Павел (не обращая внимание на Исаака): Ба, Семен! Единственный друг моего отца! Рад тебя видеть. С возвращением!

Семен Воронцов (ловко отодвигая сэра Исаака в сторону): Премного благодарен, Ваше Величество. Как сладко воротиться домой из изгнания… Но есть одно мелкое дело…

Павел (небрежно и благодушно): Что у тебя?

Семен Воронцов: Шарлотта Иоганновна мне писала, что с вами договорено… Вы обещали мне вернуть мои земли.

Павел (небрежно и благодушно): Только-то? Ну конечно. (Обращает внимание на Салтыкова, который отчаянно тянет его за рукав.) Что у тебя, Николай Иваныч?

Салтыков (прижимая руку ко рту, так чтоб не слыхал Воронцов): Его земли в Поволжье нынче все под Орловыми. За то, что помогали Пугачеву фуражом, людьми и оружием. Когда Пугачева разбили, всех его людей люди Орлова повесили. Ежели эти земли обратно вернуть, начнется второй пугачевский бунт, но в обратную сторону.

Павел (с раздражением): Это как? С чего это бунт?!

Салтыков: На слугах Орловых – кровь слуг Воронцовых. Да, по всей Волге. Эти слуги не захотят быть Воронцовым повешены. А ежели к Орловым в Поволжье прибавить отставленного вами давеча Алексея Орлова из Новороссии, кровь будет страшная…

Вид у Салтыкова страдальческий. Павел с изумлением смотрит на своего учителя, потом резко поворачивается и смотрит на Безбородку. Старый канцлер в согласии с мнением Салтыкова качает головой. Павел бледнеет, на мгновенье задумывается, а затем решительно поворачивается к Воронцову с Исааком.

Павел: Какая-то тут ошибка. Советники мне говорят, что моя покойная кузина все это придумала. Не было у меня уговора с Шарлоттою. Она тебе земли твои обещала, у нее их и спрашивай.

С этими словами Государь поворачивается спиной уже к Воронцову. Перед его носом оказывается Безбородко. Павел с неудовольствием и от него отворачивается. В итоге получается, будто он смотрит куда-то в угол трибуны и стоит посреди всей толпы совершенно один. Вид у Воронцова ошарашенный, он растерянно смотрит то на того, то на этого царедворца. Салтыков и Безбородко, как по команде, оба разводят руками. За спиной у Воронцова оживает Исаак.

Исаак (еле слышно на ухо Воронцову): Вы сами видели, мальчик испорченный, своих слов не держит. Убил нашу добрую Шарлотту Иоганновну и вас убьет, когда сможет. Давайте вернемся в Лондон, а я и дальше буду представлять ваши интересы в России. Вы сами все видели, нынче гешефт делать сложно. Надо бы добавить процент…

Семен Воронцов: Какой урод… Вот я дурак, что все годы его так поддерживал. Вы правы. Будем в Лондоне ждать смены власти… И ежели вы посодействуете – я вам добавлю процент.

Пока они так беседуют, раздаются рожки, и все видят, как к трибуне со всех ног несется гонец. Он подбегает к тому углу, в котором Государь смотрит на стену загородки, и с ужасом кричит.

Овсянников: Ваше Величество, срочная депеша! Лейб-гвардии егерский полк генерала Кристофера фон Бенкендорфа сегодня пересек границу у Нарвы и с развернутыми стягами в боевом порядке идет на столицу!

Павел (оживая и с изумлением): Полк Кристера?! Но я же… Я же отпустил Машку! Я отдал ей Павловск! Что?! Измена?! Идут так же, как шли свергать моего отца?! Как свергли Анну Леопольдовну?! Не пускать! Мою лейб-гвардию! Аракчеев, командуйте! Оба моих полка – Белый и Черный! И пусть грянет битва! А я командовать буду. Из Гатчины!

С этими словами Государь сбегает с трибуны и начинает собирать вкруг себя офицеров своей охраны из Гатчины. Офицеры и свита при этом бегают в самые разные стороны, создавая ощущение этакого коловращения вокруг Государя. За всем этим с трибуны с интересом наблюдают старые царедворцы. Канцлер Безбородко всем объясняет.

Безбородко: Не сомневаюсь, господа, все это – ошибка. Полк Кристера прошел две войны, и в него собраны головорезы, диверсанты, разведчики. Против же будут выставлены Черный полк Аракчеева и Белый – фон Ливена. Сам Аракчеев хорош… Но он же артиллерист, и офицеры его – из артиллерии. Не представляю, как они смогут остановить диверсантов с разведчиками. А у фон Ливена… Надеюсь, Христя хоть на войну поедет не в своем платье…

Салтыков: Я тоже уверен, что Кристер не возомнил, что он Григорий Орлов. Впрочем…

Безбородко (задумчиво): Кстати, а ведь Карловна меня звала в Павловск. На блины – на Масленицу. А какие пироги печет наша Марьюшка!

Салтыков (настоятельно дергая Безбородку за рукав): А можно и мне? И мне – на блины?

Безбородко (великодушно): Иваныч, хоть нынче и пост, а в Павловске всегда гостям рады! Прямо сейчас и поехали.

Приятели торопливо сбегают с трибуны и рысью теряются в народном смятении. Исаак задумчиво провожает их взглядом и Воронцову советует.

Исаак: Что же за спешка, однако? Вот прямо так сразу – не попив чаю, бежать назад в Лондон? Государь вам велел получить ваши земли у Шарлотты Иоганновны. На мой взгляд, сие идеальный предлог съездить в Павловск да помянуть бедную Шарлотту Иоганновну с ее лучшей подругой – Марией Федоровной.

Воронцов (благодарно): Как же я рад нашей дружбе! Вы честно имеете свой немалый процент. Едем (торопливо сбегая с трибуны вместе с Исааком). А правда, что у них в Павловске – самые настоящие избы, да еще рубленные самим Кристером?

Натура. Весна. День. Павловск. Ворота дворца 126

У огромной декоративной решетки, отделяющей Павловск от внешнего мира, столпотворение. Посреди разряженной, красиво одетой толпы – Мария Федоровна, вокруг которой роятся ее верная Карловна, великие княжны, мамки, няньки, добрая половина всего двора во главе с Салтыковым и Безбородкой, а также иностранные послы во главе с сэром Псааком и даже Семен Воронцов. Мария Федоровна явно в положении, но подпрыгивает так, будто этого не чувствует. Следом за нею бегает Салтыков, тогда как Безбородко ухаживает за своей старой знакомой еще по боевой молодости – Карловной.

Салтыков: Ваше Величество! Может быть, вы пощадите себя?

В вашем-то положении!

Мария: Вот еще… Я католичка и на дите руку не подниму. Однако сие плод обиды и варварского насилия. Господь даст, и я его выкину. Но не сама – я же ведь католичка! Скажите лучше, что говорят в Петербурге?

Салтыков: Гонцы говорят, была битва… Вернее, какая там битва?! Ночью напали на Аракчеева, посты сняли, отняли шапки со штандартами, отвесили тумаков и дальше пошли. А с фон Ливеном и того хуже. Со всех сняли штаны и заставили бежать до города с голыми жопами. Варвары…

Мария: Но никого не порезали?

Салтыков: Никак нет. Поглумились да всех отпустили.

Мария (с досадою и топнув ножкой): Ну вот что за хрень?! Вот почему мне так не везет?! Как дуэль за меня, так Людвиг оказался засранец, и даже не рассказать никому, не похвастаться. Как едут спасать, так враги не лютуют, а бегут по дороге с голыми жопами, будто я не принцесса, а какая-то дурочка! Расскажешь кому, так ведь засмеют! На всю Европу позор! А все потому, что муж мой – козел, и даже войну за меня ведет как дурак…

Салтыков: Ваше Величество…

Мария: И не отговаривайте. Как последний дурак. Он обязан злодействовать! Деткам кишки выпускать, невинных девиц насиловать, а он… Офицеры его по дороге с голыми жопами бегают. Право слово, мне сие – оскорбление!

В этот момент за решеткой происходит движение, играют сигнальные рожки, слышны грохот копыт и команды. В распахивающиеся ворота Павловска въезжают кареты, к дверям которых прибиты шлемы Белого полка и куратки Черного, а к запяткам каждой кареты прикручены чьи-то штаны. Средь прибывших офицеров заметное оживление, слышны возгласы: «Да мы в раю, смотрите, здесь дамы!», «И там дамы, и вам дамы, и всям дамы…», «Господа офицеры, молчать!» Прямо перед Государыней спешиваются Невельский и Оболенский. Оба отдают честь, и Невельский, как старший, докладывает.

Невельский: Ваше Величество, согласно завещанию Шарлотты Иоганновны, ваша пожизненная рента из Риги доставлена. Весь наш полк отныне в вашем распоряжении. Куда прикажете разгружать?

Мария Федоровна победно на толпу домочадцев и столичных гостей со значеньем оглядывается. Похоже, она точно знает, что в сундуках и почему нет Кристофера. Однако, скорей ради публики, она торжественно проходится мимо карет, с благодарностью целует в щечку Невельского, а потом с невинной улыбкой спрашивает.

Мария: И много ли этой ренты?

Невельский: Триста пятьдесят тысяч гульденов за год, что равно полумиллиону рублей серебром. Здесь – за три года.

Невельский делает знак. Прочие егеря начинают раскрывать сундуки, полные золота. Мария Федоровна поворачивается к Салтыкову и восклицает.

Мария: Похоже, моя любимая Шарло опять припасла для меня леденцов!

Салтыков смотрит на золото как завороженный. Он судорожно сглатывает, а потом хрипло шепчет…

Салтыков: Так точно… (Спохватывается.) Так что ж это я… Я чего приехал, у нас сняли с довольствия все церковно-приходские школы, детишкам негде учиться, изучать грамоту. Крыши много где прохудились, батюшкам платить надобно… Вот я и подумал…

Мария Федоровна с интересом глядит на министра образования, в глазах у нее пляшут озорные чертики.

Мария: Так вы – ради школ? О детках заботитесь… Это хорошо. А я-то уж думала, что вы прибыли засвидетельствовать мне свою преданность и почтение…

Салтыков (ревностно): Да я ж… Да я за вас – всей душой! Лишь о вас, обо всем вашем семействе и думаю! Ах, Мария Федоровна, ежели б вы смогли меня выслушать, как я страдал, что с вами так обошлись! И даже из первых рук доложу, то же самое думал и ваш сын Александр!

Государыня знаком приказывает запирать и уносить сундуки. Вокруг нее с Салтыковым уже образовалась толпа, Салтыков галантно предлагает ей свою руку, и они степенно идут в Павловский дворец, обсуждая все новости. Следом за ними плывет и толпа из гостей и послов. Процессию завершают Безбородко и Карловна, за которой Безбородко бесшабашно ухлестывает. Слышно, как они оба вспоминают свою молодость в Киеве и смеются.

Натура. Весна. День. Павловск. Ворота дворца 13 6

Снова та же решетка Павловского дворца, однако на сей раз ворота закрыты, на них висит огромная цепь с исполинским замком. Звучат рожки, стучит барабан. У ворот стоит огромная делегация, во главе которой сам Павел. Около Павла все нам незнакомые, за исключением Кутайсова. Павел явно взбешен.

Павел: Приказ мой исполнен?

Кутайсов: Так точно, Ваше Величество. Аракчеев с позором отставлен и лишен всех наград и чинов. Христю, согласно вашему приказу, на конюшне со всеми его офицерами выпороли.

Павел (кипя возмущением): Хорошо… Это хорошо. Черт, так меня подвести! Да надо мной вся Европа теперь посмеется. Оказывается, это деньги Машке везли. Мы в них стрелять, а в итоге нас же из штанов вытряхнули. А что самое обидное, моих офицеров выпороли, как детей, хворостиною!

Кутайсов: Извращенцы. Охальники! (В сторону:) Ежели б в меня твои пидарасы хоть раз стрельнули, я бы их насмерть шпицрутеном, а не розгой…

Павел (со злостью): Что ты там шепчешь?

Кутайсов: В народе думают, что Аракчеева вы вовсе не за позор, а чтобы больше не думали, что он по вашему приказу Шарлотту-то…

Павел (с отчаянием): За позор, оскорбление. Так всем и скажи!

Кутайсов (разводя руками): Как прикажете. Про суть позора, про голые жопы и хворостину тоже рассказывать?!

Павел (с возмущением): Да как ты посмел?! Нет, про это нельзя. Это тайна. ГОСУДАРСТВЕННАЯ!

Кутайсов (с сомнением): У вашей-то матушки государственные тайны были попроще. Их легче было никому не рассказывать. А тут… Вдруг кто-то ляпнет?

Павел (с возмущением): А ты проследи да языки врагам вырви!

Кутайсов (со странным хрюком): Будет исполнено, Ваше Величество. Только коли про хворостину все – тайна, решат, что Аракчеева выгнали за Шарлотту Иоганновну.

Павел (бросаясь на Кутайсова с кулаками, но останавливаясь): Уроды! Почему не отпирают? Может, мы дудим слишком тихо?

Кутайсов (удивленно раскрывая глаза): Да уж куда тише, Ваше Величество?

Вместо ответа Павел бросается к барабанщикам. Те начинают стучать в барабаны со всей дури, оглушительно дудят дудки, за забором совершенная тишина. Затем там какое-то движение. По дорожке к воротам неспешно шествует Мария Федоровна. Следом за ней в некотором отдалении – вся толпа гостей с домочадцами и егерскими офицерами. Мария Федоровна явно не торопится.

Павел: Ну, открывай скорей, дура! Что ты как черепаха?! Оглохла?

Мария (меланхолично и останавливаясь): А я на сносях благодаря вашей милости. Мне торопиться не велено. И ворота я не открою. У меня ключа нет.

Павел: Так я ворота сломаю. Смотри у меня.

Мария (небрежно): Согласно вашему же указу, Павловск теперь моя собственность с правами как у отдельной провинции. Нападенье на Павловск приравнено к военной агрессии на ту же Лифляндию. Что ж, нападайте на малую нацию… Господа послы, вы там все пишете? Государь сейчас без объявленья войны нарушит границу суверенного государства. Прошу вас все записывать.

Павел: Какие послы?! Ты что несешь, дура?!

Мария: Чрезвычайные и полномочные. Вот сэр Исаак из Йорка давеча мне вручил верительные грамоты прямо из Лондона, а вот Доротея фон Бенкендорф с верительными грамотами прямо из Риги. Граф Салаи прибыл с верительной грамотою из Вены, Дюк де…

Павел: Заткнись, чертова кукла! Ты очумела – считать дворец независимою страной?!

Мария: Господа послы, пожалуйста, запишите: русский Государь обзывается. Внесите, пожалуйста, сие в протокол.

Кутай сов (шипит в спину Павлу): Ваше Величество, указ! Зачитайте указ!

Павел (светлея лицом): Ах да. Кутайсов, зачти указ нумер триста сорок первый! Он и тебя, дорогуша, касается!

Кутайсов: Указ триста сорок первый! Об упорядочении денежного обеспечения членов царской фамилии. Отныне и навсегда любой член царской фамилии будет получать в казне на прожитие пятнадцать тысяч рублей в год ассигнациями и за их расход Государю отчитываться. А не сто пятьдесят тысяч, как оно было раньше.

Павел (надменно): Вы слыхали, сударыня? Можете взять из тех денег, что из Риги вам привезли, свою часть, а также деньги за девочек, а все прочее извольте немедленно сдать в казну. Это деньги Империи. Вам полагается лишь пятнадцать тысяч рублей ассигнациями. Отпирайте ворота, сейчас мои люди примут у вас мои деньги.

Вместо ответа Мария Федоровна молча показывает Павлу кукиш. А затем еще высовывает язык и дразнится.

Павел (растерянно): Это как понимать?! Вы не слушаете государев указ?!

Мария (торжествующе): А вот так! В указе твоем сказано про деньги казны, а мне прислали деньги из моей пожизненной ренты из пая в доходах Рижско-Дунайского товарищества! Сэр Исаак, объясните ему, какое дело Британской короне до денег Ост-Индской компании?

Исаак (из толпы слушателей): Корона не имеет никаких прав на деньги компании. Деньги и Ост-Индской компании, и Рижско-Дунайского товарищества – частная собственность, и к казне – что британской, что русской – никак не относятся.

Мария (с ненавистью): Слыхал?! Так что подавись и подотрись своим дурацким указом!

Павел (срываясь на визг): Да я вас! Да я же Царь!.. Я у тебя сейчас все силою отниму!

Мария (поворачиваясь к толпе и картинно): Господа, вы слыхали? Вы записываете?! Сейчас меня и вас ради наживы и золота начнут убивать! Прошу вас, если хоть кто-нибудь выживет, – расскажите про все про это в Европах… Боже мой, как он пал! Готов буквально на все ради денег… Какой позор… Ради пары монет, за копейку – удавится!

Павел какое-то время, как рыба, вынутая из воды, лишь открывает и закрывает рот. Толпа внимательно смотрит, иностранцы все происходящее и впрямь записывают. Павел багровеет, поворачивается на каблуках и начинает, было, идти прочь, когда Мария ему в спину бросает.

Мария (громко и звонко): И помни, убивец, что ты мою подругу Шарлотту убил, а во всем мире деньги убиенной предателю никогда не достанутся!

Павел резко оборачивается. Вся толпа с интересом на него смотрит, а иностранцы даже перестали писать и теперь жадно ловят каждое слово.

Павел (с отчаянием в голосе): Да не убивал я твою Шарлотту! (Со злостью и яростью:) Какая же ты все-таки дура!

Мария (насмешливо): Дура – не дура, а процент свой имею!

Натура. Весна. День. Санкт-Петербург. 1в

Дворец Куракина (дом Переца)

Перед дворцом Куракина, который стал домом Переца, огромное скопление карет, телег и прочих экипажей. Из карет и телег торчат разные предметы домашней утвари и даже какие-то пальмы и фикусы в больших кадках. У дверей дома стоят Куракин и Михаил Сперанский, которые оба в двери молотятся. Откуда-то из-за дома (видно, с черной лестницы) к ним подходит деловитый фон Пален.

Фон Пален: Я смогу вам помочь?

Куракин (со злостью): А ты кто такой?

Фон Пален (вежливо улыбаясь): Я тут живу. Фон Пален к вашим услугам…

Куракин (бросаясь на фон Палена с кулаками): Ах ты… Это я тут живу! Это мой дворец – Александра Куракина!

Фон Пален, не моргнув глазом, ловко руку Куракина захватывает и заламывает. Тот от боли кричит и, припав на колено, чтобы ослабить давленье фон Палена, хрипит.

Куракин: Мишель, выручай! Прогони этого…

Фон Пален вместо ответа небрежно заламывает Куракину руку сильней, и тот чуть не плача бормочет.

Куракин: Этого… господина (после небольшого почти незаметного поворота руки фон Палена). Ой! Любезного господина!

Сперанский опасливо приближается к фон Палену, а тот приветливо манит его свободной рукой.

Фон Пален: Лучше подходить с этой. С той стороны ваш хозяин брыкается. Может попасть. А с этой стороны я совсем не больно вам сделаю.

Сперанский: Послушайте, сударь… Фон Пален. Это недоразумение. Это и впрямь дворец Александра Куракина. Тут был еще его Перец. Надо с ним обсудить…

Фон Пален (не моргнув глазом): То есть как? Вы не знаете, где его «перец»? Думаю, что он у вашего господина в штанах. Можете с ним посоветоваться.

Сперанский: Ну и шутки у вас…

Фон Пален (холодно): А это не шутка. Это – приказ. Придется всех вас учить рижским правилам…

Сперанский отшатывается. В ответ фон Пален опять крутит руку Куракина, и тот вопит от боли и ярости, а фон Пален Сперанского сухо спрашивает.

Фон Пален: Ну как? Будем слушать? Когда я его отпущу, вам он спасибо не скажет. Хотите оказаться на улице? (Куракину:) А ты не реви. Я все делаю для твоей пользы. Кстати, мог бы уже извиниться.

Куракин (с отчаянием): Простите меня!

Фон Пален сразу отпускает Куракина. Тот грузно перекатывается и сидит у двери, баюкая свою руку. Фон Пален приседает рядом и дружеским тоном советует.

Фон Пален: Лучше приложить лед. Кстати, у вас прекрасный дворец. Странно, что не нашлось денег на слуг для охраны.

Куракин (хмуро): Много лет назад слуг моих запытали в застенках Шешковского насмерть. А новые теперь боятся служить.

Фон Пален: Что ж так? Я сам служил фрау Эльзе у нас дома, в Риге. Она справедлива. Просто так не пытает. Значит – было за что?

Куракин (с подозрением): А ты потом в своей Риге все про нас наплетешь?! Впрочем, секрета тут нет. Сказали, что прибили мы первую жену Павла, Наталью из Гессена. А не было этого! Так в Риге всем и скажи. Не было. Ни за что их…

Фон Пален: Я бы сказал, да в Ригу мне назад хода нет. Когда фрау Эльза с Россией поссорилась, всем нам предложили выбрать сторону. Я решил, что Лифляндии против Империи не сдюжить, и меня выслали.

Куракин (с интересом): Так вы никому нынче не служите? А хотите послужить мне?! Ловко вы меня за руку! И людьми командовать умеете, вон и Мишель до сих пор по струнке стоит! Я назначу вам хорошее жалованье! А когда Павел Петрович сделает меня канцлером…

Фон Пален: А звучит-то заманчиво… Правда, мне Абрам Перец обещал от Салтыкова протекцию. Мол, выдаст меня за учителя физических упражнений для юношей…

Куракин торопливо вскакивает, отряхивается и дружески берет фон Палена под руку.

Куракин (с оживлением): Бросьте, бросьте. Салтыков нынче – отработанный материал! Облажался с воспитанием Александра. Представьте, тот перечитал умных книжек. А с Константином он и вовсе обделался. Тот должен был стать царем Греции – ну Николай Иванович и приучил его к развлечениям греческим. А я!.. Я буду канцлером у Петровича! Мы с тобой такими делами будем крутить! Ловко ты меня – за руку… Научишь?!

Фон Пален: Разумеется, научу. Кстати, к вам во дворец лучше заходить с другой стороны. Абрам Перец нынче в отъезде, а без него парадная дверь запирается. Кстати, у него есть на этот дом ваша дарственная. Я проверял, там все верно.

Куракин (с горячностью): Да плевать на этот дворец, у меня в столице еще пара есть, надобно только адреса вспомнить. А ты будешь мой начальник охраны и мажордом. Ну, командуй людям моим – размещение.

Фон Пален (вежливо): Так, может, командовать слугами мы поручим Мишелю? А вам разумнее прибыть к Государю, изъявить ему свою верность?

Куракин (с восхищением): Вот же ты – мудрый змей! И верно. Мишель, разгружайте телеги, а мы с моим новым другом тотчас идем к Императору! Он нас точно ждет! И он сделает меня канцлером!

2 в Натура. Весна. Вечер. Гатчина. Плац

По огромному плацу со стороны конюшен идут Павел, Куракин, Кутайсов и фон Пален. Павел с Куракиным что-то горячо обсуждают, и видно, насколько они друг по другу соскучились и как им хорошо вдвоем. Фон Пален с Кутайсовым вежливо идут сзади и чуть поодаль.

Куракин: И вот вообрази, я на него, а он хвать меня за руку и сразу взял в плен. А еще Салтыков его хочет взять в министерство главным инспектором школ по физическим упражнениям. Каково?

Павел (с сомнением): А кем он раньше служил?

Куракин: Говорят, в Лифляндии, в местном абвере.

Павел (задерживаясь и подзывая Палена): Послушайте… Как вас по батюшке?

Фон Пален (отдавая честь): Петр Алексеевич фон Пален – к вашим услугам.

Павел: Кем? Кем вы были… ну в этой… в Прибалтике?

Фон Пален: Я – курляндец. Чин и ордена получил, служа Кристоферу при Бендерах и штурме Очакова. Не сошелся характером. Перешел в абвер. Был первый наместник Курляндии. Отставлен Эльзою Павловной за особый прием в честь маршала Зубова. По ее мнению, прием был не по чину… Перебрался в столицу. Нынче у князя Куракина.

Павел (задумчиво): Итак, у Шарлотты были вечные контры с проклятыми Зубовыми. Фрау Эльза, памятуя о той вражде, Зубова приняла, но неохотно. Опять же контры с Кристофером… Врешь складно.

Павел резко отворачивается от других и начинает нервно шагать взад и вперед по краю плаца. Длинные вечерние тени с западной (кухонной) части дворца превращают плац в этакую сцену из света и тени, и Павел то будто во тьму погружается, то из нее снова выныривает. Наконец он что-то придумывает и подходит к фон Палену.

Слушай-ка, тезка Петра Великого… У нас есть проблема. Эльза Павловна перестала слать мне сборы с таможни, а это львиная доля всех ее выплат. Письма мои ею не принимаются, а ради денег воевать с нею – дороже всем выйдет. Ты ее лучше знал… Что ей надо сказать, чтобы эта сука меня все же слушалась? Как бы на нее мне нажать?

Фон Пален (со смехом): Что сказать Эльзе Паулевне? Вам – ничего. Вас она не послушает. Для нее вы – убийца ее госпожи. На вашем месте, я бы решил задачу с другой стороны.

Павел (с любопытством): Как это? Объясни!

Фон Пален: Очень просто. Найдите того, кого она слушает. Фрау Эльза по сей день верна Бенкендорфам. Сделайте сына вашей покойной кузины начальником на таможне. Уж ему-то Эльза все сборы станет выплачивать!

Павел (растерянно): Это какому же сыну? Ах этому… Сашке?! Так ему же тринадцать, а будет четырнадцать! Как же мне его назначить в таможню?!

Фон Пален вместо ответа пожимает плечами. Кутайсов кивает головой, как будто кому-то поддакивает, а Куракин задумчиво двигает губами, а потом говорит.

Куракин: Да какое тебе дело, мин херц, кому сколько лет?! Тебе надо получить с Эльзы деньги, и раз лишь ему она станет платить, так и пусть он будет… да хоть грудничок!

Павел (растерянно): Тринадцать лет… Боже правый! В Европах совсем обалдеют!

Куракин (пихает Государя под бок): Да и пусть балдеют. В Европах все верят, что ты его мамку… того… Вот о чем надо думать. А поставишь ты его на таможню, глядишь, все и задумаются…

Павел (решительно): Ну нет. Так – ни с того, ни с сего… Я не готов. Сведите меня с ним, но так, чтобы это не выглядело аудиенцией. Коль глянется – назначу я его на таможню. Но пусть ему исполнится… ну хотя бы четырнадцать!

Зв Павильон. Лето. Вечер. Париж.

Жандармерия

В своем кабинете за столом сидит министр внутренних дел Франции наш знакомый Фуше. Он что-то пишет. Раздается стук в дверь. Фуше просит войти, и в кабинет вкатывается толстый Фурнье. Он размахивает донесением.

Фурнье: Вести из России, мессир! Вы велели докладывать их немедля!

Фуше (торопливо завершая писать): Мой бог, неужто наш Мишель… как его?.. Сперанский прорезался?

Фурнье: Так точно. Докладывает, что они с Куракиным добрались до столицы. Завели знакомства и новые связи. Пишет, что сошелся накоротке с новым фаворитом русского Государя – Паленом.

Фуше: Палин? Может, Панин? Был у русских такой прежний канцлер. Но тот вроде бы уже помер… (Задумчиво барабанит по столу, затем восклицает в сердцах:) Черт бы побрал этот русский язык – напишите имя его по латыни!

Фурнье берет перо и пишет на листочке бумаги «von der Pahlen». Фуше радостно усмехается.

Фуше: Вот так-то лучше. Этих я знаю – из старой знати, из Ордена. Вроде эта фамилия при Биронах знатно Россию пограбила. Однако Павел шутник…

Фурнье (меланхолично): Не в курсе. Все русские с придурью. Мне что Панин, что Пален…

Фуше: А вот я точно знаю, что Павел убрал любезных русским Орловых с Суворовым, а поднял, стало быть, заклятого врага России – из Биронов. Каков лунатик… Ну да нам оно – к лучшему. Что еще?

Фурнье: По поводу флота. Все правда. Флот вовсю строится и через два года выйдет к нам – в Средиземку. Остановить его нет возможности. Согласно докладу Сперанского, воруют на его постройке сверх меры, ибо Павел задержал финансирование…

Фуше (взмахивая рукой и требуя замолчать): Погодите, я думаю! Мы не можем задержать этот флот, а можем ли мы… Когда я был профессором математики, я на одной лекции слышал, что корабль нельзя спустить на воду быстрее обычного. Дерево должно высохнуть, иначе оно легко мокнет, и корабль быстрее сгниет. Да и само сырое дерево плывет медленнее.

Фурнье (распахнув в изумлении глаза): Ах, экселенц, какой же вы умный!

Фуше (нетерпеливо): Заткнитесь, дурак. Лучше скажите-ка мне – есть ли при строительстве флота этапы, когда берут деньги за то, что дерево сохнет? В чью это пользу?

Фурнье (торопливо шурша бумагами): По донесенью агента, дерево сушится на складах самого Безбородко. Он проверял – можно ли там его сжечь, однако…

Фуше (с усмешкой): Какой же сей Сперанский болван! Пишите ему, что он должен поднять волну о коррупсьон… как это по-русски? В общем, о том, что канцлер Безбородко ворует деньги казны, задерживая строительство флота. Пусть начинает об этом громко кричать. Авось свалим нашего врага Безбородко, а лунатик Павел заставит выпустить с верфи совсем сырой флот. Пусть корабли русских ползут как черепахи по морю и пусть гниют. Зато наш Мишель получит славу главного борца с русскими ворами и жуликами! (Злобно хихикает, тыкает Фурнье пальцем в пузико и восклицает:) Так победим!

4 в Натура. Лето. День. Шуша. Лагерь Баба-хана

Ослепительное солнце. Зеленая трава под его обжигающим светом жухнет и сохнет. Все живое попряталось. Огромный персидский лагерь с рядами бесконечных юрт и палаток. На улице ни души, люди, видимо, в палатках от изнурительного зноя скрываются. По своеобразной улице меж палатками – небольшая конная процессия под прусскими флагами. Рядом со знаменосцем едет закутанный чуть ли не по самые глаза фон Рапп. У главной палатки он спешивается, небрежно бросает поводья своему спутнику и столь же небрежно машет в сторону возникших из палатки охранников какой-то бумагою. Охранники, даже не проверяя бумагу, ныряют в палатку и, как видно через полуприкрытый полог, снова на сон укладываются. Фон Рапп на все это внимательно смотрит, лицо его искажает презрительная гримаса, и он прямо через ноги лежащих вповалку охранников заходит в шатер. Внутри его установлен огромный диван, на котором возлежит сам Баба-хан – любимый племянник шаха Ага Магомеда. Это необъятно крупный, довольно красивый мужчина средних лет с огромными круглыми, будто вечно испуганными глазами. На столе перед ханом вазы со сладостями и фруктами, вокруг него пять наложниц, а двое слуг обмахивают его опахалами. При виде фон Раппа Баба-хан делает странные движенья рукой, будто пытаясь отогнать какое-то наваждение, а затем как будто бы просыпается. Он говорит на фарси, равно как и фон Рапп, однако мы слышим сразу русский перевод.

Баба-хан: Кто… кто вы? Кто позволил?

Фон Рапп: Посол от прусской короны – Иоганн фон Рапп. Прислан от союзных вам англичан оказывать вам посильную помощь.

Б аба-хан (успокаиваясь): Ах да, британский союзник. А у нас тут война. Хотите курнуть?

Фон Рапп (осторожно): Я не привык к куреву. От курящих потом сильный запах…

Б аба-хан (получая из рук наложниц кальян и затягиваясь): А это вы зря. У меня хороший терьяк – изготовлен из лучшего афганского опия. Без него на сией войне с ума сойти можно.

Фон Рапп от этих слов как будто на мгновение застывает. Он недоверчиво, но и с удовольствием приглядывается к булькающему кальяну и спрашивает.

Фон Рапп: Так вы регулярно курите опий?

Баба-хан: А чем еще на этой войне заняться?

Фон Рапп (с усмешкой): Может быть, игрою в нарды? Иль девушками? Ну или для разнообразия – повоевать вы не пробовали?

Баба-хан (обрадованно): Вы играете в нарды?! Какая удача! Давайте сгоняем-ка партию! (Хлопает в ладоши, приглашает фон Раппа сесть рядом и, пока расставляют шашки, доверительно ему шепчет.) А с девками у нас опасно забавиться. Дядька узнает, и мне будет худо.

Фон Рапп (начиная играть): Что так? Ага Магомед – великий поборник нравственности?! Старый великий солдат не ведает слов любви?

Баба-хан (наухо фон Раппу доверительно): Что вы! Еще как ведает! Но – я красив, статен и продолжатель нашей династии, все мое семя дядей расписано. Посему я обязан ходить к женам моим по часам. У меня уже сто пятьдесят сыновей и почти двадцать девочек. Было бы больше, но дядя сам втыкает девочкам в голову большую иглу, пока у них череп мягкий. А этих двадцать я спас, выдав за мальчиков. Дяде девочки ни к чему, они не смогут его потом радовать!

Фон Рапп с интересом рассматривает Баба-хана, который при вполне миловидном лице по внешности больше похож на огромную жабу или бегемота, но решает оставить свое мнение при себе. Вместо этого он пробует то те, а то эти фрукты и замечает небрежно.

Фон Рапп: Надо же… Сто пятьдесят сыновей! Как вы будете между ними шахство делить? Кстати, я слышал, что у турок каждый новый султан обязан обезглавить всех своих братьев… А у вас как?

Б аба-хан (отмахиваясь): Да что ты! Мы же не турецкие варвары! Опять же, хоть формально это и запрещено, кто-то из моих сыновей возьмет в жены братьев, вот все и устроится…

Фон Рапп (подавившись сушеной хурмой): Ух ты… Какая она была сладкая! То есть как это – ваши сыновья в жены возьмут своих братьев?! Не понял…

Б аба-хан (жарко шепчет): Об этом не должны ведать простолюдины… Шах должен быть во всем совершенен… Ну вот такой вот – как я! А дяде моему прежний шах по молодости яйца отрезал, чтобы тот не смог бы стать шахом. Но сие – великая тайна!

Фон Рапп делает жест, будто отсекает рукой у себя что-то в промежности. Баба-хан утвердительно кивает в ответ.

Баба-хан: Вот именно. Под самый корешок. А любви ему хочется. Ну, ты же все понимаешь…

Фон Рапп: Нет. Ежели под корешок. Ибо если под корешок, то как?!

Баба-хан (поучительно): Так же, как великий предок наш – Искандер Двурогий. Он тоже сам-то не мог, и поэтому у него были боевые друзья и товарищи. Тот поэтому всех побеждал. Вот и у дяди полно боевых друзей и товарищей. И поэтому-то он всех побеждает! И нам все это приказано. Чтобы врага – побеждать.

Выражение лица фон Раппа невозможно никак передать.

Он незаметно пытается отодвинуться от наследника персидского престола, но тот его крепко держит и дальше бормочет ему на ухо умоляюще.

Баба-хан: Помоги мне, сагиб. Такие развлечения мне не по сердцу, но дядя настаивает. Пока я спасался тем, что строгал ему море наследников, однако… скажем так – меч мой слегка поистерся. И как только я деток не смогу больше делать, дядя же удавит меня! Иль еще того хуже…

Фон Рапп: А чем смогу я помочь? Стать другом твоим и товарищем? Так ты, хан, не в моем вкусе!

Б аба-хан (торопливо): Так я и вижу, что ты в годах и на меня, на мою красоту даже не заришься. А и верно. Мне и самому оно ни к чему. Но ты бы всем объявил, что я для тебя отныне особенный. (Торопливо:) Ты же вон какой белый, а для наших краев «иметь сурового белого господина» – это так круто, это такая экзотика!

Фон Рапп (задумчиво): Да я-то смогу сказать что угодно… Только надолго ли наших слов твоему дяде хватит? А вдруг станет он проверять? На это я пойти не смогу… (Манит Баба-хана к себе и заговорщицки шепчет ему на ухо:) Может, проще решить вопрос сразу и навсегда? Ежели, конечно, ты не хочешь сесть на кол…

Натура. Лето. Вечер. Санкт-Петербург. Васильевский 5 в остров. Выпускной в Абвершуле

Теплый июньский вечер. Студенты иезуитского колледжа, переименованного в Эзель Абвершуле (по местоположению их главного учебного лагеря), празднуют окончание учебного года. У причала стоят огромные лодки, готовые переправить студентов в летние лагеря на Эзель. Играет оркестр, а молодые люди то пьют в тесных компаниях, то танцуют с приглашенными девицами из только что открытого Павлом Института благородных девиц, где учат дочерей офицеров, павших на военной службе Империи. Вдруг звучат рожки, и к огромной толпе отдыхающих приближается процессия, во главе которой сам Павел.

Павел: Господа, рад моих юных офицеров приветствовать. Хочу устроить небольшую выборочную проверку. Где у вас старший?

Аббат Николя (торопливо выходя вперед из толпы): Аббат Николя – директор училища. Какова суть проверки?

Павел (небрежно): Изобличаю казнокрадов с обманщиками. У нас реформа – замена в армии сапог на штиблеты. Поставщики прислали свиные шкуры для пошива штиблет, и мне нужны люди, умеющие различить кожу по качеству.

Аббат Николя (почти не задумываясь): Лучший у меня по свиным шкурам – Александр фон Бенкендорф. Саша, вперед!

Из толпы появляется Александр. Ему со дня на день исполнится четырнадцать лет, однако он не по годам крупный, статный и сильный – весь в своего отца. При этом лицо его имеет серьезное и замкнутое выражение, как у его матери. Он щелкает каблуками и отдает честь Государю. Павел же смотрит на подростка с сомнением.

Павел: А точно ли он по свиным шкурам лучший?

Бенкендорф: Испокон веку мы, Бенкендорфы, – крупнейшие свиноводы Прибалтики. Сто лет поставок кожи для русской армии. Двести лет обували армию шведскую. Ни одного нарекания. Разрешите посмотреть образцы?

Павел с виду небрежно машет рукой, однако следит за мальчиком очень внимательно. Тот же делает знак своим кузенам, и через мгновение те подают ему набор луп, щипчиков и пузырьки с реагентами. Тут же появляются и пронумерованные образцы разных кож. Бенкендорф быстро их через лупу просматривает, иногда делает мазок то этим, то тем реагентом и раскладывает образцы кож по трем кучкам. Работает он споро и быстро, всякий раз у него нет сомнений. Наконец он заканчивает и, показывая на первую кучку, докладывает.

Бенкендорф: Кожа сия без изъянов и годна на производство обуви, ремней и ранцев для армии. Вот эта кожа (указывает на вторую кучку) низкого качества или старая. Ее можно использовать на заплаты или, к примеру, передники. А вот за это безобразие (указывает на третью) поставщиков надо судить. Черви, плесень, грибок…

Спутники Павла торопливо проверяют кожу из кучек, сверяясь с какими-то своими списками. Через мгновение проверка закончена, главный проверяющий утвердительно кивает Государю, а молодому Александру с чувством жмет руку. Павел недоверчиво усмехается и прищуривается.

Павел: Да какие ж тут черви? Откуда здесь плесень?! А ты, парень, не выдумал?

Бенкендорф: Никак нет. Вот смотрите сюда, видите червивые ходы на спилке? А вот тут была плесень, однако ее лили щелоком, а потом ножом скребли, чистили. Вот видите следы от скребки и щелока? А вот если на это место нажать, как кожа под ножом…

Павел с интересом берет в руки лупу и вслед за мальчиком куски кожи разглядывает, а потом с видимым удовольствием подтверждает.

Павел: Господа, взгляните! И впрямь, есть следы от червя! И впрямь, была плесень, а ее выскребли… (Обращаясь к аббату Николя:) Поздравляю, ваше учебное заведение прошло проверку с отличием! Так держать! (Оборачиваясь к Александру:) А вас, молодой человек, приглашаю со мной. У меня для вас – разговор!

С этими словами Государь и его свита идут с места празднества, и с ними следует молодой Бенкендорф. Он знаком спрашивает у проверяющего, можно ли взять с собой кузенов. Тот кивает, и все семь латышей Александра к процессии сразу пристраиваются. Павел идет чуть впереди. Мы видим, что рядом с ним фон Пален.

Павел (тихо, чтоб другие не слышали): С тем, что он знает все про свиней, угадали вы в точку. Ежели теперь вы окажетесь правы и в том, что чертова Эльза отдаст ему все мои сборы по Риге… Крутите дырку для ордена. Вы мне понравились.

Натура. Лето. Утро. Шуша. Лагерь Баба-хана 6 в

Огромная большая палатка с занавесями из прозрачной кисеи, которые от легкого ветерка развеваются. Большой низкий стол, уставленный яствами, за которым сидят Баба-хан и фон Рапп. На сей раз Баба-хан в церемониальном костюме, а фон Рапп в европейской одежде – парадном прусском мундире и напудренном парике. Обоим явно жарко, Баба-хан при этом сидит с посеревшим от страха лицом и потерянным видом, а фон Рапп ловко заваривает для него чай в особенном чайничке. Слышны рожки и звуки многих идущих людей. Откидывается центральный полог, и входит шах Ага Магомед. Он обрит наголо, сухощавый и стройный, черные глубоко запавшие глаза шахиншаха зорко обозревают все вокруг и подмечают детали. Как раз в момент его входа фон Рапп наливает полную пиалу с чаем и с поклоном подносит ее Баба-хану. Тот же при виде шаха торопливо подскакивает и начинает дяде униженно кланяться. Шах неторопливо входит в шатер, по-хозяйски оглядывается, замечает на столе свежую дыньку. Он вынимает у себя из-за пояса длинный нож, ловко разрубает дыню одним движением пополам, кончиком ножа вырезает кусочек мякоти и его пробует.

Ага Магомед: Новый урожай? Еще вяжет. Рано срезали. А это кто? Твой новый дружок? (Обходит так и не вставшего с дивана фон Раппа по кругу и плотоядно облизывается.) Недурно. В годах, а значит умелый, с виду сильный и крепкий, похоже, племянничек, и ты познал толк в мужских наших радостях? Что трясешься, слизняк?!

Баба-хан (содрогаясь от ужаса): Боюсь… Как бы вы его у меня не отняли…

Ага Магомед (с заразительным хохотом): Да я бы отнял, однако надеюсь, что он своим семенем сделает тебя наконец-то мужчиной! (Фон Раппу:) А ты спуску ему не давай, он же наследник мой – преврати его в воина!

Фон Рапп (кланяясь и чуть поднимаясь с дивана): Сделаю все, Ваше Величество!

Ага Магомед: Сделай. А после докажешь и мне свою силу. Пруссак, а?! Говорят, что Железный Фриц тоже знал про этот секрет?

Фон Рапп: Так точно. В последние годы я был его секретарь.

Ага Магомед: Да ну! Самого Железного Фрица обслуживал?! Хорошо, я сейчас иду на переговоры с проклятыми русскими, а ты чтобы этой же ночью был у меня в палатке.

Баба-хан (жалобно): Дядя… Ты же мне обещал!

Ага Магомед заразительно смеется в ответ, неторопливо подходит к племяннику, вырывает у него из рук пиалу с чаем и пьет, а затем демонстративно плюет в нее в оставшийся чай и с презрением говорит.

Ага Магомед: Какой ты все же слизняк… (Фон Раппу:) Хорошо сделал чай. Сваришь для меня под вечер такой же… (Выходя из палатки – в сердцах:) На кого оставлю я мое царство? Ну на кого?

Как только полог за Ага Магомедом закрывается, фон Рапп торопливо выливает содержимое чайника в ночной горшок и туда же выплескивает недопитую пиалу с плевком шаха. Затем он бросается к Баба-хану и сильно бьет его по щекам.

Фон Рапп: Буквально пять дней, и вы у нас шах, а дядя никогда не посадит вас на кол! Мне же пора бежать, нынче ночью я точно не хочу оказаться в его палатке!

Б аба-хан (всхлипывая): А как же мы? Как же я? С тобою было так здорово! Я больше не стану курить этот опий! Обещаю! Кораном клянусь…

Фон Рапп: Друг мой, или я уезжаю, или этой ночью окажусь с твоим дядей. Третьего не дано.

С этими словами фон Рапп стремительно выскакивает из палатки, а толстый нелепый Баба-хан мешком опускается на свой диван и там, утирая нос, жалобно всхлипывает.

Павильон. Лето. День. 7 в

Зимний дворец. Тронная зала

В Тронной зале какое-то заседание. За спиною Павла на троне на ступень ниже сидят Куракин с Кутайсовым. Рядом с ними на низком столике приютился Сперанский, который ведет какие-то записи. Перед троном на высоких неудобных креслах – как нашкодившие школьники перед учителем – сидят Салтыков с Безбородко. Трон у Павла отныне маленький – ему по росту, и получается, что сидящие на высоких стульях Салтыков с Безбородко смотрят на Государя как бы сверху вниз, и от этого неуютно как им двоим, так и самому Императору. Собственно, эта маленькая группка людей в огромной Тронной зале, где Екатерина любила собирать сотни зрителей, выглядит неуместно и странно. Безбородко докладывает новости.

Безбородко: Граф фон Пален передает из Шуши, что переговоры с шахом проходят успешно. Мы возвращаем персам Дербент, Кубу и Баку, а они обещают нам вечный мир и поддержку.

Куракин: Твою ж мать… Тоже мне переговорщик – Палин-шмалин! Без боя отдаем персам три крепости! Да какие! Дербент, Баку…

Павел (с раздражением): Заткнись, самому тошно… Ну ничего, придет и наш час, все вернем! Еще что от Палена?

Безбородко: Граф Зубов, когда взял Дербент, Кубу и Баку, от каждого из трех султанов брал капитуляцию письменно. И по документам отныне Дербент, Куба и Баку принадлежат Российской Империи. Но эти султаны были подданные шаха, и он считает, что они без его воли ничего не смели подписывать. Посему мы обязаны не только вывести армию, но и подписать документ, что мы передаем эти три крепости шаху. Он на этом настаивает.

Павел (задумчиво): А что Пален?

Безбородко: Пален объяснил, что у него нет полномочий такое подписывать. Да и вам не советует. Мол, нынче так и быть, мы из Баку и Дербента уйдем, ибо силы неравные, но завтра, когда туда придет наша армия, по документам эти крепости наши. Ну и…

Павел (с радостью): Ай да прохвост Петр Алексеич, ай да сукин сын! Решено! Это требование шаха мы пока что обсудим, замылим и запихнем к чертям в долгий ящик. Что в Европах?

Безбородко: Новости из Италии. Французский генерал Бонапартий разбил все австрийские армии и захватил всю Италию.

Куракин: Вот молодец! Истинный Юлий Цезарь – быть ему теперь Императором! Пришел, увидел, победил. Виданное ли дело?! В ноль положил аж четыре австрийские армии.

Салтыков: Везет дуракам. Попробовал бы он сие против Англии. Или Австрии.

Куракин: Так он и попробовал! Сказано – австрийские армии. Слушать надо ухом – не брюхом!

Безбородко: Я тут на стороне Николая Иваныча. Австрия поделилась, и две ее армии по сей день стоят против друга у Вены и Праги. А в Италии иль на Рейне были армии дочерей Марии Терезии. Бонапартий бил их по очереди. Армия Сицилии, армия Мантуи и так далее. У него всякий раз трехкратное превосходство.

Куракин (небрежно отмахиваясь): Да какая разница?! Победителей не судят! Вот и мы почему-то враждуем с французами, а на деле самая культурная и просвещенная нация. Вон у секретаря моего спросите. Он Сорбонну закончил с отличием. А мы все – враги, враги. А может – наоборот!

Безбородко (сраздражением): Что значит, наоборот? Вся наша политика – за сохранение мирового порядка против либералов, масонов и революции. У нас в военном бюджете половина средств нынче на строительство флота для итальянского похода назначено. Что ж, прикажете все это похерить? Выкрасить и выбросить?! А кто казне деньги вернет?!

Павел (небрежно): Ну раз назначено, так и плывите в Италию. Когда отплываем?

Безбородко на своем стуле чуть не подпрыгивает от негодования. Салтыков незаметно крепко берет его за руку, и канцлер чуть успокаивается.

Салтыков: Так не на чем еще отплывать. Деревья повалены, ошкурены и в штабелях. Теперь ждем, пока дерево высохнет. Через год-другой начнем строить.

Павел: То есть? Деньги из казны уже выделены, большей частью потрачены, а кораблей еще нет?! Назвать всех виновных! Что за дикая страна?! Неудивительно, что в Европах все на нас косятся. У них-то нету коррупции!

Натура. Лето. Вечер. 8 в

Почти Майсур. Порт

Сгущаются сумерки. Впрочем, от дыма пожаров это почти незаметно. Посреди залитого кровью и заваленного телами порта во главе отряда идет Артур Уэлсли. Он тела убитых рассматривает, указывая на некоторых.

Артур: Вон этот – белый! И вон тот! Ставлю соверен, что какой-нибудь якобинец! Черт, а вон те белые, судя по их одеждам, точно из Франции. Значит – враги и разбойники. Это все французские инструктора, присланы в Майсур вредить нам!

Впереди огромная толпа людей, из которой солдаты Уэлсли отбирают девиц помоложе и покрасивее. Все девицы явно европейского вида, разве что, может быть, весьма загорелые. Артур подходит к ним, по-хозяйски берет то одну за щеки, заставляя раскрывать рот, то другую. Затем своему адъютанту приказывает.

Артур: Вон ту в мою палатку, и вон ту, и вон эту. У них зубы хорошие. Не терплю, когда с виду девка красивая, а в постели дышит она на меня всякой гнилью! (Обращаясь ко всем прочим пленным:) Ну что, обезьяны?! Макаки индусские, поняли, каково это – противиться Англии?! Мы Майсур ваш еще съедим с кашей!

Дю Ли: Ах, монсиньор! Мы не Майсур! Мы жители маленькой французской колонии, живем здесь со времен мадам Помпадур. Мы любим вас и дружны с вашей Англией. Вы ошиблись… Порт Майсура на десять миль по берегу дальше! Вон там. Верните нам наши деньги!

Артур (набычась): Англия не ошибается. Ну не Майсур… Стало быть – якобинцы! А мы истребим вашу мерзкую революцию!

Дю Ли (падая на колени): Никак нет, монсеньор! Мы роялисты. Бурбоны! Пощадите нас – без средств нас всех ждут голод, болезни и смерть!

Артур (закипая): Ах, роялисты?! Бурбоны?! Те самые, что отняли у нас нашу Америку?! Повесить всех мужиков на осине… В смысле – баобабе… В общем, на чем придется. Они только что признались в своих преступлениях в нашей Америке! А баб… Всем офицерам разрешаю себе бабу выбрать. Всех прочих продать дикарям в рабство. Мне с выручки – четверть! Проверю…

Пока пленников вешают под жалобные крики и стенания француженок, Артур идет и гневно пыхтит.

Артур: Вот же хрен, пытался меня, боевого офицера, разжалобить! Сдохнут от голода и болезней… Хрена там. Повесим – и вся недолга. С этим у меня быстро. Ишь… Требовал им мои деньги отдать. А по указу все, что взято с бою, – четверть мое, а три четверти до последнего пенса – в казну! Все точно! No dishonesty, no fraud, no corruption!

Вдруг он резко останавливается, бьет себя по лбу и радостно восклицает.

Артур: Ба! Так этот же гад мне признался, что в десяти верстах отсюда Майсур! (Громко кричит.) Джентльмены, пока что не пьем и не расслабляемся. Белых баб отложить – не протухнут, нас всех ждут богатства с сокровищами!

Павильон. Лето. День. Зимний дворец. Тронная зала 9 в

Мы снова на заседании Тайного совета по борьбе с русским воровством и мздоимством.

Сперанский (зачитывая бумаги): Согласно договорам, наибольшую выгоду от продажи строевого леса получал Семен Воронцов, наш изгнанник и английский посол. А нынче он опять отбыл в Англию…

Безбородко и Салтыков с интересом меж собой переглядываются. Лица у них при этом загадочные.

Павел (растерянно): Да как же он мог лес-то продать, ежели все у него было матерью конфисковано?! Объясните мне, как оно может быть?

Салтыков (задумчиво): Семен в Лондоне уж тридцать лет как живет, а здесь у него все отобрано. Интересно, на что сидит? Да как без земли продать с нее лес? Отсюда надо искать.

Кутайсов (громко): Да и искать-то тут нечего. Корабельные рощи у Зубовых, они слали договоры в Лондон, а Воронцов их подписывал. За это и платили они ему – своему врагу – долю малую. Если бы афера с лесом открылась, вешать надобно Воронцова, ибо в бумагах везде его подпись, а возмещать из его средств. А как возместить, ежели все у него конфисковано? Да как вешать, ежели сам он в Лондоне?

Павел (озлобленно): Чертовщина какая-то! За что ни возьмись – везде воровство да приписки. И концов не сыскать! С лесом мы решим так… Воронцова из Лондона назад ко мне вызвать. Скажите, что я все верну, ежели он с моим следствием станет сотрудничать. Теперь флот… Флот строить сразу – и пусть плывет.

Безбородко (с отчаянием): Но дерево-то не высохло! Корабль из сырой сосны быстро сгниет!

Павел (взрываясь): Так ты мне перечить? Верно Сашка сказал – вот уж хитрый хохол, небось за хранение сосны в штабелях твоя фирма из казны деньги берет?!

Безбородко в лице чуть меняется, будто слова Павла угодили в самую точку. Тот тоже это все видит и, распаляясь, кричит.

Павел (взрываясь): Вывел я тебя на чистую воду! Корабли начнут строить завтра. И без проволочек. Ни одной деньги с этого дня тебе за хранение!

10 в Павильон. Лето. Вечер. Тегеран. Диван

В персидском диване идет рутинное заседание. Вельможи о чем-то переговариваются, смеются и шутят. Среди всех выделяется британский посол сэр Уолсей, который в отсутствие шаха выглядит здесь самым главным. По крайней мере именно он ведет заседание, принимает указы, громче всех смеется и шутит. В толпе неожиданное движение – в диван вбегает гонец – принц Салим-хан.

Салим-хан (сужасом в голосе): Из Шуши сообщение. Посреди переговоров с проклятыми русскими Ага Магомед шахиншах был отравлен! Идет следствие. Новый шах Фетх Али объявил месяц траура!

Сэр Уолсей (нервно): Кто отравил? Кого схватили? Какие известны подробности?

Салим-хан: Говорят, схватили каких-то армян, которые под Шушой дыни выращивали. Их дыню шах перед смертью попробовал и сказал, что у нее странный вкус. Сейчас их пытают и правду всю вызнают!

Сэр Уолсей (задумчиво): Армяне? Армяне… Все ясно, убийство организовано русскими – они вечные за армянство заступники! Это мерзкий колченогий горбун русский царь Павел… (Хлопает себя по лбу и начинает по сути кричать.) Ну, конечно! Этот Павел… Он убил собственную жену Наталью! Он убил свою мать, когда та попыталась вычеркнуть его из наследников! Он убил свою кузину Шарлотту из Риги!

Диван ахает и мечется в ужасе. Иноземные послы, не поднимая голов, строчат свои депеши, а сэр Уолсей не унимается. Он еще громче кричит.

Сэр Уолсей (с истерикой): Это… Это воплощение мерзкого колченогого урода Ричарда Третьего, который поубивал всех родных, а нынче до шаха добрался! Я срочно доложу в Лондон! Наши британские ученые точно докажут, что все колченогие горбуны таковы! Они убивают всех! ВСЕХ!

Павильон. Лето. Вечер. Париж. Жандармерия 11 в

Фуше в своем кабинете опять что-то пишет. К нему без стука вбегает Фурнье, который кричит в возбуждении.

Фурнье: Успех! Полный успех, экселенц!

Фуше (неторопливо убирая свои записи в папку): В чем успех? Почему вбежали без стука? Похоже, я вас разбаловал.

Фурнье: Русский царь объявил повсеместную борьбу с коррупсьон де ла рюсс. Наш Мишель назначен главным судейским и будет отвечать за расследование. В первую очередь дела открывают по флоту. Русские требуют от Лондона выдачи Семена Воронцова как главного взяточника и преступника!

Фуше (поперхнувшись): Погодите. Так Воронцов же последние лет тридцать жил в Лондоне безвыездно?! Когда успел? Как сумел?

Преклоняюсь перед ним как преступником, ошеломлен способностью русских следователей. Кто у них сейчас возглавил Тайный приказ?

Фурнье (разводя руками): Насколько я слышал, пока что никто.

Фуше (усмехаясь): О-ля-ля! Это многое объясняет. Стало быть, наш Мишель назначен главным по борьбе с воровством, однако у него нету сыщиков… Занятно. Русские всегда меня поражают. Что ж, поможем Мишелю – посоветуем ему, кого взять в помощники.

Фурнье (с готовностью): У нас есть материал на советника Наследника Александра – князя Василия Кочубея. Это было, когда вы в Лионе…

Фуше (отмахиваясь): Что с ним?

Фурнье: Русская царица его из страны прогоняла, поскольку он оказывал дурное на Александра влияние. В Бадене он в пух и прах продулся в рулетку, просил помощи у родни жены Александра, а те его – в долговую яму… Мы его выкупили, заставили подписать обязательство во всем работать на Францию. У него под началом куча хохлов, ибо по крови он Кочубей. Потомок того самого, которого сам Петр за измену повесил. Лютые враги москалей… Можно использовать.

Фуше (судовольствием): То есть заклятых врагов русских поставим бороться с русскими ворами да жуликами… Занятно. Хорошо. Пусть главным у них будет Мишель, а Кочубея с его хохлами – Мишелю в помощники. Теперь Воронцов…

Фурнье (оживленно): Англичане его русским точно на расправу не выдадут. И потом, что за притча, он же тридцать лет сидел в Лондоне, как он мог при этом в России что-то да выкрасть?

Фуше (со смехом): Тем лучше. Начинайте во всех газетах трубить, что англичане укрывают у себя беглых русских воров и преступников. Пишите, что именно Англия поощряет воровство среди русских, а те потом бегут в Англию, зная, что их оттуда не выдадут. Это сделает союз наших главных врагов меж собой невозможным. Что с флотом?

Фурнье: Русские по прямому указу лунатика спешно затеяли большое строительство. Свежие сырые бревна сразу в дело обтесывают.

Фуше (с изумлением): Даже не дали сосне просохнуть хотя бы за лето? Да, этот Павел точно заслуживает самого высшего ордена Франции! Он так свой флот потопит, не доплыв до нас… Сегодня же доложу Бонапарту. А вы, Фурнье (игриво тыкает подчиненного пальцем в пузико), несите мне столь хорошие вести каждый день, и побольше!

Натура. Лето. Вечер. Баку. Таможня 12 в

Солнце клонится за высокие горы, кругом появились длинные тени. У дверей таможни скучает небольшой отрядик во главе с фон Раппом. Наконец, дверца приоткрывается, потягиваясь, выходит таможенный офицер. К нему спешит фон Рапп, размахивая бумагой. Таможенник лениво ее читает, а фон Рапп при этом ловко засовывает ему в шаровары увесистый мешочек, видимо, с бакшишем. Таможенник этого как будто не замечает. Наконец он дает команду пропустить фон Раппа с товарищами. Но вдруг издали раздается гром копыт. К таможне подъезжает целая кавалькада персов на взмыленных лошадях. Видно, что люди скакали без остановки. Старший в группе почти вырывает документы из рук у таможенника, воздает благодарность Аллаху и, поворачиваясь к фон Раппу, кричит.

Назим-хан: Вы Иоганн фон Рапп?! Вас мне и надо! По приказу шаха Фетх Али вы задержаны! Сдайте оружие!

Фон Рапп оглядывается. Он посреди чужого враждебного города. С ним горстка людей из пяти слуг, а вокруг кавалькада из двухсот конных персов, размахивающих оружием, и это не считая таможенников. Фон Рапп смотрит на скрывшееся уже за горами солнце, которое потихоньку заходит на западе. Лицо его непроницаемо. Постепенно сгущается южная темнота, пока ловкие руки персов снимают с него ремни и оружие и его самого крепко связывают. Вокруг фон Раппа черная южная ночь, которая постепенно заполняет весь кадр и появляются слова: «Конец шестой серии».

Серия 7

Ave Caesar

(Слава Цезарю)

1797. Павильон. Лето. Рига. Дом градоначальницы

Дом, который еще год назад бурлил жизнью, притих. По очень чистому, идеально пустому коридору идет Барклай. У двери Шарлотты все так же в горшках стоят розы, а возле них – похожие на манекенов охранники. И все же такое странное чувство, будто весь дом уснул. При виде Барклая один из охранников на миг заглядывает в кабинет, а потом с поклоном раскрывает дверь перед Михаилом Богдановичем. Кабинет теперь больше похож на некое казенное присутствие. Посреди комнаты стоит огромный массивный полированный деревянный стол, за которым в кресле сидит Эльза Паулевна. На Эльзе ее обычный черный мундир полковника вермахта, на котором лишь два светлых пятна: наградной крест из серебра на месте верхней туго застегнутой пуговки и символ Розы фон Шеллингов, вышитый у Эльзы над сердцем. Во всей комнате, помимо стола, кресла и Эльзы, огромный шкаф с картотекой и два портрета Шарлотты. Один – на стене за спиной Эльзы и второй – у нее на столе, на подставке. Барклай при входе отдает честь, Эльза машет в ответ.

Эльза: Перейду сразу к делу. Не скушно ли вам у нас, Михаил Богданович?

Барклай: Ответить бодро иль честно?

Эльза: Лучше – честно.

Барклай: Работа отлажена. Рынок достиг насыщения. Нужно или произвести новый продукт, или с кем-то повоевать, чтоб в гешефте вновь возникло движение. Посему – скушно.

Эльза: Повоевать… У меня уже двое. Хотела бы я, чтоб мои дети никогда не знали войны. А новый продукт… Госпожа умела придумать продукт… (Помолчав:) Плохо мне без нее.

Барклай: Всем плохо. Смерть ее стала для рынков шоком. А заменить ее некем.

Эльза (с глухою яростью): Моя вина. Век не замолю этот грех… (Помолчав и чуток успокоившись:) Но жизнь продолжается. Из самых достоверных источников мне сообщили, что вскоре вас будут просить в Санкт-Петербург. Прошу не отказываться. Вы будете отвечать за жизнь и благополучие сына и наследника госпожи. А заодно – возможно, вам удастся развеяться.

Барклай (с интересом и оживлением): А какой пост? Что надо делать?

Эльза: Пока не известно. Это решать будет Каин. Убийца своего брата, кроткого Авеля. Скорей всего, речь пойдет о финансах и о том, что надо будет перестроить все таможни в стране на манер нашей – рижской.

Барклай (с восторгом): Это дело по мне! Новые города, новые люди, бездна возможностей! (Осекшись.) А вы? Вы же остаетесь одна… Вы без нас не закиснете?

Лицо у Эльзы на мгновение становится будто каменное. Она молча смотрит на маленький портрет Шарлотты у себя на столе. Затем лицо ее принимает обычное выражение.

Эльза: Да что вы, Михаил Богданович. У меня ведь уже мальчик и девочка. Любимый муж. Под началом три провинции. Надо следить за наследством для Саши и Даши. Дел – куча. Где уж тут закисать. А в столице Саша нынче один. Собирайтесь.

2а

Павильон. Лето. Вечер. Париж. Жандармерия

Фуше сидит в своей комнате, положив ноги в сапогах со шпорами на стол, и глядит в потолок. Похоже, что какая-то мысль его сильно мучит. Наконец он снимает ноги со стола и требовательно звонит в колокольчик, вызывая Фурнье.

Фуше: Гнилой русский флот почти что построен. Кто еще сумеет навредить Бонапарту в Италии, помимо кораблей этих русских? Думаю, что разведка австрийцев. Кто ею командует?

Фурнье: Эти дела шли мимо нас. Ими занимались робеспьеровы комиссары, ныне казненные (роется в папках, находит нужную, сдувает пыль). Я слышал, что в Вене какое-то ведомство работает. Однако людей Робеспьера более беспокоила вот эта женщина. (Показывает изображение на гравюре. Мы видим лицо Марии-Елизаветы.)

Фуше (делая вид, что даму под вуалью он не узнал): Какое прелестное личико! И кто это?

Фурнье: По делу проходит как мадам Паучиха. Это старшая сестра казненной нами Марии-Антуанетты. Семья отдала ей Тироль, и она нынче из неприступного Инсбрука плетет вокруг нас свои сети.

Фуше: А! Понимаю… Герцогиня Тирольская…

Фурнье: Никак нет. Тироль – духовенская епархия, а не светская. Эта Мария-Елизавета – аббатиса иезуитского ордена. Люди Робеспьера считали ее подобием «Аламутского Старца». Того, кто создал ассасинов. У нее, правда, не ассасины, а верующие фанатики. Их зовут «Опус Деи».

Фуше: Занятно. И у нее – поддержка всей Австрии…

Фурнье: Отнюдь. Остальные Габсбурги до визга боятся ее. Все говорят, что она Немезида – олицетворение совести. Не будь ее, вся остальная семья давно бы погрязла в блуде, скотстве да извращениях. Ну вы же знаете, какой сукой была наша Антуанетта. Остальные не лучше.

Фуше: Прекрасно. Я срочно пишу донесение Бонапарту. Прошу его, чтобы тот поймал каких-нибудь тирольцев из Инсбрука. Насколько я помню, там прямая дорога из Тироля прямо в нами осажденную Мантую. Уверен, обязательно будут то ли гонцы, то ли подмога, то ли разведка… И пусть те в обмен иль на жизнь, или на отмену пытки все нам расскажут про сию мадам. Да, и про ее замок в Инсбруке – как туда проще войти (опять приходит в самое хорошее настроение). Поможем им заглушить их же совесть.

Фурнье (с возбуждением): Доверьте это мне, экселенц! Мы спасем Бонапарта и покончим навсегда с Паучихой!

С этими словами Фурнье из кабинета начальства выходит.

Фуше провожает его презрительным взглядом и бормочет.

Фуше: Нужен мне ваш Бонапарт… (С презрением сплевывает.) Пфуй! Но мне пришлось искать объяснение – зачем мне ее убивать и почему наши люди пойдут умирать, штурмуя чертов Инсбрук. (Нервно вскакивает и начинает ходить по комнате.) Да, и еще надо понять, как сделать так, чтоб никто не успел заглянуть в те бумаги, что люди Фурнье из Инсбрука вынесут…

Павильон. Лето. Эзель Абвершуле

В колледже тихо. Кто-то из детей на каникулы поехал домой, прочие проводят лето на острове Эзель в нарочно построенном для них летнем лагере. По пустому гулкому коридору аббат Николя ведет Александра Бенкендорфа в учительскую. Он сам раскрывает перед мальчиком дверь. Посреди учительской большой стол, за которым сидят трое. Посредине Государь Павел, а по бокам от него его верные Куракин с Кутайсовым. Напротив троицы на некотором отдалении от стола поставлен единственный стул. Именно на него указывает своему воспитаннику старый аббат.

Павел (с неловкостью): Здравствуй, дружок… Мы с твоей матушкой кузены, стало быть, ты мне племянник. Можешь звать меня дядя Павел.

Бенкендорф: Слушаюсь, Ваше Величество.

Павел: Согласно моему указу нумер пятьсот семнадцать по достижении четырнадцати лет ты сможешь занять любые посты в моем царстве. (Помолчав.) Однако нынче перед назначением тебя начальником таможенной стражи побеседуем (с легким смешком). По итогам такой же беседы я стал царем! Потому что я умнее и – лучший! (Снова помешкав.) Итак, первый вопрос… Ходит слух, что я… твою мать… В общем… Что ты об этом думаешь?

Бенкендорф: Мы – вы, мама и я – по крови фон Шеллинги. Ни разу фон Шеллинги не пролили родной крови. Поэтому в любые слухи о вас и о маме я не поверю.

Павел (облегченно вздохнув и продолжая уверенней): Это верно. Мы с тобою одна семья и сможем друг другу довериться. Значит, с этим покончено. Хорошо. Теперь расскажи, что и как ты будешь делать в таможне.

Бенкендорф: Одному с таможенной стражей управляться немыслимо. Я разделю ее на три департамента и во главе их поставлю друзей. С вашего дозволения. (Подает Павлу список.) Вот их фамилии.

Куракин (с хохотком): Не сломай язык, Паша! Имена и фамилии у этих латышей заковыристые…

Вместо ответа Павел со своего стула спрыгивает и, размахивая списком, начинает кругами бегать по комнате. Государь явно взвинчен. Он снова и снова перечитывает коротенький список, а потом подбегает к юноше и кричит.

Павел (в ажитации): Кто это?! Что это?! Кто вам это все нашептал?! Это моя толстая Машка? Это ее сальная рожа придумала?! Так передайте ей… Два раза из трех она в лужу пукнула! Не ее это люди, совсем не ее!

Кутайсов (с интересом): Похоже, там вовсе не латыши…

Куракин: Мин херц, огласите, пожалуйста, весь список! Нам бы тоже хотелось понять…

Павел (в ажитации): Список?! Вот вам список!

Натура. Весна. Эзель Абвершуле.

Последнее построение

На плацу колледжа суматоха. Звучит звук горна, ребята торопливо строятся. Над плацем гордо реет русский триколор. А из-под флагштока будто расходятся три огромных луча, выложенных на плацу разноцветными камушками. Лучи в цвета триколора – белый, синий и красный, и поэтому три старших класса стоят под знаменами: старший класс под красным, средний под белым и младшие синие. Сзади у стены выстроились совсем маленькие с зеленым знаменем. Рядом пустое место для еще одного класса, и над ним уже стоит знамя желтое. Перед старшими тремя колоннами детей выходит аббат Николя, который объявляет.

Аббат Николя: Ну-ка, три моих богатыря – трое лучших учеников наших классов, выйти из строя. Ко мне – марш!

Гремит барабанная дробь. Из стройных рядов учеников выходят три мальчика в парадной форме. В отличие от формы прочих детей, верхняя часть правого рукава у них из другого материала – красного, белого и синего, соответственно. Все трое встают перед аббатом Николя во фрунт, и тот объявляет.

Аббат Николя: Лучшими учениками колледжа в этом году объявляются: в старшем классе – Михаил Воронцов, в среднем – Александр Бенкендорф, в младшем – Алексей Орлов. Поздравляем!

Павильон. Лето. День. Эзель Абвершуле

Мы вновь в учительской колледжа. Павел, видимо, зачитал имена из списка Бенкендорфа, и Куракин с Кутайсовым сидят огорошенные. Павел устало машет рукой.

Павел: Короче, в помощники он просит Орлова и Воронцова. Две самые воровские да казнокрадские фамилии. А именно для того, чтоб очистить от этой скверны правительство, мы и затевали РЕФОРМЫ!

Кутай со в (сухо): Молодой человек, извольте обосновать свой выбор. Мы слушаем.

Бенкендорф: Таможенный доход нынче в стране от торговли по морю. Главный порт сейчас Рига, и поэтому я себя назначил главным по Балтике. Для работы таможенной стражи нужны корабли и команды. Поэтому я назначил Михаила Воронцова главным по подбору людей и по обеспечению, ибо дядя его Сенявин нынче флотский. Кроме Балтийского моря есть море Черное. Посему я назначил Лешу Орлова отвечать за Черное море, так как дядя его, князь Алексей Орлов, – «господин моря Черного».

Кутай со в (задумчиво): А что? На мой взгляд, логично. Раз уж ставим его на таможню из расчетов политики, чего ж изумляться, что и он просит на все посты таких же пацанов из расчетов политики?

Павел (явно остывая): М-да… А ведь ты, племянничек, не так прост. Подумать только – Воронцовы с Орловыми хотят служить вместе, а не вцепиться друг другу в глотку при случае… Чудеса! (Немного подумав:) Хорошо. С твоими назначеньями я согласен. Однако настаиваю на введении должности попечителя и наставника вашего ведомства. Считаю лучшим для этого аббата Николя!

Аббат Николя (торопливо): Счастлив служить России, помогая моим же ученикам… Однако… Я готов дать ребятам научную, административную или служебную консультацию. Но, на мой взгляд, полезнее всего для них станет учитель по экономике иль финансам, а в этом деле я – швах. Всю жизнь жил из милости государей, а сам не умел заработать ни гульдена.

Павел (с подозрением): То есть как это – заработать? Таможня должна тарифы да пошлину с торговцев собрать и контрабанду ловить! А деньги им на чем зарабатывать? Как это понимать?

Куракин (с ухмылкою): Вестимо как. Сдадут в аренду пару саженей госграницы – и, считай, заработали!

Аббат Николя (снисходительно): Прошу прощения, Ваше Величество. Когда вы в прошлый раз изъявили свое желание, я поинтересовался нынешней работой таможни. Прошу прощения, но там – тихий ужас. Пошлины и тарифы берут с купцов по своему разумению, а тут надобно понимать, с кого можно взять больше, а с кого надо меньше. В итоге одних купцов не со зла обдирают как липку, и они прекращают с нами торговлю, а другие нас грабят. Лишь на рижской таможне с этим порядок, и я бы советовал распространить сей порядок на всю империю.

Павел (мечтательно): Да и впрямь, от рижской таможни доходы сейчас самые жирные. А кто там главный?

Аббат Николя: Барклай, Михаил Богданович. Он опять же и Сашу Бенкендорфа знает. Легче сработаются.

Павел (задумчиво): Ах, Барклай… Я ж только «за»! Да ведь не поедет же… Я его сам позвал некогда, а он сделал вид, что не понял. Да и Эльза его не отпустит, он же ее кошелек…

Аббат Николя: Прошу прощения… У вас устарелые сведения. Уверен, что Михаил Богданович согласится. Он человек живой и любит все новое, а Эльза Паулевна – прирожденный охранник. Боится, как бы чего не вышло. Пока у обоих была госпожа, они жили мирно, Барклай рисковал, а она сторожила. Хорошо ль нынче непоседе Барклаю – под сторожем?

Павел опять начинает бегать по комнате и на бегу грызет ногти. Затем он вдруг останавливается и приказывает.

Павел: Да и… Попытка не пытка! Что мы теряем-то? Николя, пишите письмо в Ригу Михаилу Богдановичу. И обязательно запрос суке Эльзе. Мол, сыну вашей госпожи поручено дело государственной важности и, мол, просим прислать ему на подмогу его старого пестуна – Михаила Богдановича. Авось дело выгорит! А вы знаете, что когда-то придумал Барклай? Флот высоких широт. Точнее – Флот Открытого моря. Есть на севере Швеции две маленькие деревушки – Трондхейм и Нарвик… Да, Нарвик и Трондхейм. Так что придумал Барклай…

Павел с удовольствием идею Барклая рассказывает, его слушают Николя с Бенкендорфом. Кутайсов же за это время заснул, а Куракин из списка, написанного Бенкендорфом, сложил самолетик и его пускает по комнате.

Павильон. Лето. Вечер. Баку.

Шахский диван

В приемной шахского дивана скучает фон Пален. Сложно сказать, сколько он просидел, но перед ним стоит стол с полупустым блюдом фруктов и сладостей, на краю которого сложены огрызки с очистками, а в недопитом бокале на дне – жидкость ярко-красного цвета. Однако сам фон Пален трезв, хоть и явно устал. Наконец в комнату открывается дверь, и появляется молодой Назим-хан с переводчиком, который переводит на русский.

Назим-хан (через переводчика): Великий шах на переговорах не присутствовать. Вместо него вы говорить с его тайным советником. Любые договоры, которые вы с ним заключить, шахом есть подписать. Советник великого шаха вот сейчас приходить будет.

С этими словами Назим-хан и его толмач удаляются. Фон Пален лишь пожимает плечами в ответ. Через миг дверь в комнату опять открывается, и входит фон Рапп. На нем персидский бурнус и чалма, и если бы не светлая кожа и ярко-голубые глаза, его можно было бы принять за перса. Фон Пален от неожиданности со своего места подскакивает и вытягивается во фрунт, отдавая фон Раппу честь, а тот небрежно машет в ответ и по-персидски садится напротив. Он начинает говорить по-немецки.

Фон Рапп: Скорее всего, нас подслушивают, но в свите у шаха немецкого не знает никто. Старайтесь не говорить ни слова по-русски, и тогда мы сможем обсудить что угодно. Вы еще не забыли язык наших предков?

Фон Пален: Никак нет, ваше превосходительство.

Фон Рапп: Что ж, делайте вид, что вы со мною торгуетесь. Однако никакого торга не будет. Шах не станет менять те договоры, которые с вами успел заключить его дядя. Однако и новых с требований к России не будет. От себя же скажу, что Персия становится верным другом и торговым партнером России… (В сторону:)…пока меня тут не посадят когда-нибудь на кол.

Фон Пален (с восхищением в голосе): Экселенц, про вас по всему абверу ходят легенды, однако вот так отправиться к персам и за месяц стать советником шаха… Мне не поверят!

Фон Рапп (с тоской): Придется. Боюсь, однако, застрял я здесь надолго, как бы не навсегда. Передайте Эльзе, что мне отсюда не выбраться.

Фон Пален: Обязательно передам. Правда, сейчас не у нее я работаю.

Фон Рапп (с интересом): И у кого ж?

Фон Пален: Я советник по особым поручениям Императора Павла. И Государю желательно понимать нового шахиншаха. Нам нужно знать о нем все. Как вы смогли оказать на него такое влияние?

Фон Рапп (с горечью): Я постарел. Стал сентиментален, как и положено немцу. Мне его стало жаль. Я мог бы легко бежать, однако шаха убьют после этого. Вы знаете – он очень боится смерти…

Фон Пален: Патологический трус?

Открывается дверь, оттуда раздаются чарующие звуки восточной музыки. В комнату вплывают три прекрасные полуобнаженные танцовщицы. Девушки танцуют, а фон Рапп и фон Пален продолжают беседу.

Фон Рапп (с горечью): Нет. Баба-хан был просто единственный выживший из всей семьи.

Фон Пален: Баба-хан?

Фон Рапп: Так до коронации звали нынешнего шаха – Фетх Али. Тут обычай – знатный род нельзя вырезать до конца. Одного мальчика всегда оставляют «на волю Аллаха». Вот и оставили самого слабого. «Бабу». Всех прочих – кого зарезали, кого задушили, кого оскопили, а кого и посадили на кол. И все это у него на глазах. Он не трус. У него от увиденного что-то не так с головой.

Фон Пален: Как же смог «баба» стать потом шахом?!

Фон Рапп: Его дядя был оскоплен… Вернее, палач ему рукой вырвал все, что болтается, и бросил, уверенный, что мальчишка не выживет. Однако тот выжил и стал платить врагам такой же монетой. Ага Магомед был лютый зверь. И вся Персия готова была умирать за него, ибо прежние шахи были звери похлеще.

Фон Пален: Тогда я не понимаю…

Фон Рапп: И понимать тут, собственно, нечего. Баба-хан был последний продолжатель династии, и поэтому Магомед превратил его в быка-производителя. Заставлял осеменять всех баб подряд, чтоб один из его внучатых племянников потом стал шахом. Тот осеменял. Дети выросли. И Баба-хану пришла пора умирать.

Фон Пален: Авы?

Фон Рапп: Я его спас, убив дядю, и он решил, что я – его единственный друг и защитник. А мне его искренне жаль, мне он нравится.

Фон Пален: В абвере сложат легенды об этом вашем последнем задании. Что я для вас могу сделать?

Фон Рапп: Пришлите мне черных сухарей с солью и хороший шмат сала. Они мне тут уже снятся.

Натура. Лето. Утро. Йорк. Набережная Уза

По неширокой набережной древнего города прогуливается сэр Исаак и кормит уточек. При этом он с ностальгией рассматривает старые дома и с любовью гладит старые камни на набережной. Будто случайно к нему подходит сравнительно молодой сильный человек бандитского вида и устрашающей внешности.

Конвей: Remember…

Исаак (с легким презрением): Всякий раз, когда я это слышу, мне хочется от вас куда-нибудь спрятаться.

Конвей (с угрозою в голосе): Ваш отзыв?

Исаак (с тоскливым стоном): Из-за этой фигни я и принужден жить не дома, а в стране диких варваров. Хорошо. «Тому, кто придет».

Конвей (с облегчением в голосе): «Ради того – кто ушел». Поймите, мы не смеем нарушить традицию. Если мы прекратим, все рассыплется.

Исаак (сварливо): Ах, молодой человек, уже давно все рассыпалось! Почитай, уже десять лет, как помер этот алкаш «славный принц Чарли», не оставив наследников. Отныне наша с вами Шотландия с потрохами британская. Все кончено, давайте подведем под этим черту и спишем убытки.

Конвей (с горячностью хватая Исаака за лацканы): Ничего не закончено. Еще есть один Стюарт, и он поднимет нас на восстание. Но ему нужны деньги! В Лондоне нынче правит вампир, современный Антихрист, народ легко можно будет поднять за Христа и Святое Причастие. Вы дадите нам денег?

Исаак (осторожно, но твердо вырываясь из рук собеседника): Изволите смеяться над бедным Исааком?! Когда у меня были деньги? Так что я дам вам не денег, а хороший совет. Вот видите дом? Когда-то он принадлежал Гаю Фоксу. Давайте сделаем там музей и будем водить туда экскурсии. Это очень про заклятого врага англичан, а также про способность шотландцев устраивать революции. Весьма поучительно и за хороший процент.

Конвей (с интересом): А когда это было? И тогда мы победили наконец или нас опять предали?

Исаак (с непередаваемым выражением лица): Вы никогда не слыхали о пороховом заговоре?

Конвей: Нет, я не в курсе про все эти английские праздники.

Исаак: Молодой человек, знаете, а я передумал. Давайте вы дадите мне адресок, и я сам съезжу к этому самому последнему Стюарту. Итак, я записываю.

Конвей (радостно): Правда?! Отлично. Рим. Ватикан. Собор Святого Петра. Он там у них главный. Я дам вам рекомендательное письмо!

Исаак (с непередаваемыми выражением лица): Молодой человек, вы даже не представляете, как я рад нашей встрече. А уж как я счастлив, что в свое время вложился в дело Стюартов… Давайте ваше письмо, а там, глядишь, решится, кто, кому и чего должен.

Натура. Лето. День. Санкт-Петербург. Марсово поле

Жаркий день, громко стучит барабан, по плацу маршируют солдаты. Идут они, точно печатая шаг, и все эволюции делают, как единое целое. На трибуне в окружении своих министров стоит Император Павел, который всеми солдатами на плацу одновременно командует, отдавая приказы в большой рупор. Его слушают, и поэтому Государь счастлив. На трибуну поднимается запыхавшийся Салтыков, который сразу подходит к царю и говорит ему на ухо.

Салтыков: Я сейчас прямо из Павловска. Государыня изволили с дочерьми на скакалке скакать, оступились – и случилось нечаянное…

Павел (недовольным голосом): Что значит нечаянное?!

Салтыков (разводя руками): Рожает Ее Величество. Лейб-медик Моренгейм ожидает самого худшего…

Павел (с раздражением): Чертова дура! Она сорвет мне всю дипломатию! Не разрешаю ей помирать! Так ей и передайте – немедленно!

Салтыков (с поклоном): Слушаюсь, Ваше Величество!

В этот миг у подножья трибуны снова движение. К Государю бежит адъютант цесаревича Константина Яновский. Он бледен.

Яновский: Ваше Величество, в сторону Стрельны по Петергофской дороге опять движутся верховые с Прибалтики! Человек двести. На сей раз все люди – в черном! Цесаревич Константин занял круговую оборону, мы будем отстреливаться!

Павел (растерянно): Кто разрешил? Какие-такие «люди в черном»? Почему мне не докладывают?

Салтыков, который собирался уже уходить, поворачивается и с радостным лицом объявляет.

Салтыков (назидательно): Так это, верно, Барклай со своими таможенниками – наводить порядок и разбираться с пришельцами. Только он не в Стрельну, а в Петергоф, в выделенное ему вами Таможенное управление! Давеча из Риги Марии Федоровне письмо громко зачитывали. Государыня и решила, что раз егерские полки нынче в Павловске, то Барклаю лучше быть в Петергофе, чтобы, значит, в столицу входить, если что, не мешая друг другу. С разных, так сказать, направлений!

Павел выслушивает объяснения своего учителя с изменившимся лицом. К его уху тут же припадает Кутайсов.

Кутайсов: Помнится, давеча ее егеря ваши лучшие полки розгой выпороли. Интересно, что вот с этими молодцами (кивает на плац с марширующими – будто заводными солдатиками) сотворят нынче таможенники? На кой они в Петергофе?

Павел (бормочет): И верно… Нам и в Павловске-то никто не нужен! (Громко:) Верно, зачем нам в столице таможенники? Пишите указ, пусть по всей стране разъезжаются и принимают работу. Все, все пускай разъезжаются, никого не оставлять близ столицы!

Павильон. Лето. День. Павловск.

Покои Государыни

Во дворце радостное оживление. Везде охапки цветов, двери и окна украшены голубыми лентами. В спальне Ее Величества полно народу. Сама Мария Федоровна, очень бледная, полулежит на подушках, возле нее суетятся лейб-медик Моренгейм и Шимон Боткин. Мария Федоровна открывает глаза, и вся комната будто замирает. Мария Федоровна бормочет слабым голосом.

Мария: Кто это был?

Моренгейм (с ажитацией): Он – есть! Это мальчик! А еще Государь вам наказывал…

Мария (устало): Мне все равно…

Карловна (с гневом): Пошли вон отсюда! (Марии:) А тебе, Маш, хорошо бы поспать…

Мария Федоровна слабо кивает и будто отключается, а медики растерянно переглядываются и выходят из комнаты. Карловна провожает их, крепко дверь запирает и достает откуда-то из юбок своих пирожок. Она теребит госпожу и подает ей пирожок со словами.

Карловна: Вот глупые, что пристали? Сказано – ты устала, и пускай идут лесом!

Мария с удовольствием берет пирожок и его жадно кушает. Мечтательно произносит.

Мария: Надоело мне тут. Ни танцев, ни попеть, ни побегать. Домой хочу, к маме!

Карловна: И то верно. Съездишь по Европам, развеешься. Напиши прошение мужу, мол, хочу в Европу – на воды, а заодно побыть с матушкой. Авось и отпустит!

Мария: И племянника Августа заберу. Говорят, ему тяжко учеба у иезуитов дается. Пусть со мною съездит домой и отдохнет.

Карловна: Да и тебе хорошо бы развеяться. Путь-то в Европу – через Лифляндию. Заглянешь к господину Лифляндии на постой, авось и отмякнешь…

Марию в кровати будто подбрасывает. Она судорожно одним куском доглатывает пирожок и говорит с нарастающим возбуждением.

Мария: Точно. Сперва до Нарвы, а там и Эстляндия. (Начинает в постели подпрыгивать.) Кристеру нельзя балтийские провинции покидать, но раз гора не идет к Магомету… Делает какие-то судорожные движения, будто пытаясь вскочить.) Зови-ка сюда его Сашку. Он нынче у мужа в фаворе – так пусть и отвечает за мое путешествие. Опять же, раз он знаком с Августом, пускай он-то племянника к родне и отвезет. А я… Мы – на воды! (Осекается.) Ты же меня не выдашь?

Натура. Лето. День. Санкт-Петербург.

Марсово поле

На Марсовом поле гремят барабаны, заглушающие раскаты грома. Идет проливной дождь. По плацу маршируют солдаты, которые браво отбивают такт своим печатным шагом. На трибуне им аплодирует Император Павел. Над ним целых два зонтика – один от Куракина, а другой – от Кутайсова. Зонтики друг в друга упираются прямо над головой Павла, и от этого дождинки с обоих зонтиков стекают как раз ему на голову, однако Павел в командном раже этого не замечает, тогда как два царедворца меж собой борются, пытаясь выпихнуть своим зонтиком зонтик соперника. Посреди этой борьбы на трибуну поднимается фон Пален, который просто отнимает зонт у Куракина и начинает держать его над собой. Благодарный Кутайсов тут же накрывает своим зонтом Государя и кивает фон Палену. Тот откашливается, стремясь обратить на себя внимание Павла.

Павел (нетерпеливо): Да, что у тебя?

Фон Пален: Я отвечаю за прием вашей почты, Ваше Величество. И со всех границ ко мне пошли жалобы.

Павел (безразлично): На что жалуются?

Фон Пален: На новых таможенников. Эльза фон Витгенштейн для них написала инструкцию, и теперь все работы в таможне должны ей соответствовать. Многие привыкли к прежней жизни – без строгостей, однако за двойное нарушение новые офицеры, эти знаменитые уже «люди в черном», увольняют прежних сотрудников. Уволенные жалуются.

Павел (с раздражением): Опять эта Эльза! Неужто вы не можете без меня все решить? Гнать этих, как их там, «людей в черном» – и вся недолга! В чем заминка?

Фон Пален: В том, что при работе по инструкции Эльзы таможенные сборы в два с лишним раза выросли. Вам нужны прежние офицеры или доходы в казну? Без вас – не решить.

Павел отрывается от командования парадом и ошарашенно смотрит на фон Палена. Затем он хочет что-то сказать, но слова не выходят из его рта. Вдруг он радостно взвизгивает.

Павел (с ажитацией – обращаясь ко всем): Господа, мои реформы работают! Так я и думал! Гнать всех прежних воров и разбойников! Пишите указ – отныне вся таможня работает по инструкции… этой… Этой…

Фон Пален: Я внимательно ее изучил и думаю, что я бы мог написать такую же. Для упрощения и улучшения работы почт.

Павел (радостно): Вот именно! Отныне почты работают по инструкции, которую напишет фон Пален. А таможни по инструкции, которую он подпишет! Всех, кто против, – на улицу! А будут жалобы – сразу в крепость! (Фон Палену:) Да, назначаю вас, Петр Алексеич, начальником всех наших почт! Кого на таможни предложите?

Фон Пален: Главным таможенным остается ваш племянник Бенкендорф, а его куратором пусть так и будет Барклай. «Людей в черном» предлагаю разделить на три группы – балтийскую, черноморскую и северную. Командирами назначим Адлерберга, Клейнмихеля и Зоннефельда.

Павел (растерянно): М-да… Ни одной русской фамилии… Нет ли в этом… инородского заговора? Что скажет народ?

Фон Пален: Все они из Риги. Средь них не может быть русских. Прикажете иных воспитать?

Павел (решительно): Нет. Мне доходы нужны. Пусть немцы. (Отворачивается к параду, но потом замечает, что фон Пален еще не ушел.) Что еще?

Фон Пален: Поступило прошение от Марии Федоровны Романовой. Желает ради укрепленья здоровья отправиться в Европу на воды. Просит ей сделать паспорт.

Павел (небрежно): Черт с нею – пусть едет. Поживу чуток без ее истерик и выходок.

Натура. Лето. День. Кронштадт. Крыльцо таможни

Жаркий солнечный день. Здание таможни напоминает пустую коробку вроде скелета большой черепахи, такое чувство, будто там внутри никого сейчас нет. На крылечке сидит полковник Барклай и грустно напевает: «Полковнику никто не пишет…». Вдруг раздается радостный голос, Барклай вскакивает и на крик оборачивается. К нему откуда-то со стороны причалов, размахивая руками, бежит де Рибае.

Де Рибас (радостно): Михал Богданыч, ты ли это?! Насилу тебя нашел, пропащая ты душа! Я же сперва к тебе в Ригу, а Эльза говорит: нету, мол, забрали в столицу. Я в ведомство, а и там тебя нет, говорят – на объектах. Еле сыскал!

Барклай: Да тут я, готов выть от безделия. Эльза Паулевна вместе со мной двести таможенных бойцов пригнала, они и шуршат. Да не просто шуршат, а исключительно по инструкции «самой Хозяйки»! И чихнуть поперек сей инструкции даже я не могу, ибо она уже утверждена Государем. Так что болтаюсь я теперь тут: вроде как начальник, а на деле – как цветок в проруби. Ты как? Что за шум, что за спешка?

Де Рибас (маня к себе ближе и полушепотом заговорщика): Дело у меня, Богданыч! На миллионы, может быть, вырисовывается.

Барклай (с интересом и оживлением): Я весь внимание!

Де Рибас: Сродники мои, которые Ришелье, при папском дворе всю жизнь крутятся. Так вот. От них есть сигнал, что папа уже не жилец. В смысле Бонапарт подступает к Вечному городу, и есть решение, что как только Рим-то возьмут, папе тут же и (выразительно показывает) карачун. Но сие дело десятое. Важней то, что с ним, скорее всего, салазки загнут и его кардиналам. А средь них есть последний из Стюартов, нынешний генерал иезуитского ордена Георг Стюарт, бессменный секретарь Святого Престола. А сей самый Стюарт точно знает, где спрятана корона Стюартов, та самая, которую Яков Второй забирал с собою в изгнание. А вместе с короной и золото партии Якова!

Барклай: Занятно. И много ли там того золота?

Де Рибас: Пять миллионов фунтов. Говорят.

Барклай (присвистнув): Солидно… Но при чем же здесь я?

Де Рибас: При том, что предок твой уходил из Британии вместе с Яковом и, стало быть, – яковит. Сторонник династии Стюартов.

Барклай: Ося, последний Стюарт десять лет назад умер. Движение яковитов распущено.

Де Рибас: Да не суть! Плевать и на яковитов, и на Стюартов! Дело в том, что кардинал Стюарт вместе с папою обречен. А он точно знает, где британские деньги, которые попер Яков! Но откроет он сию тайну на смертном одре только лишь шотландскому яковиту. С именем, к примеру – Барклай. Ну как, Богданыч? Ты в деле?

Барклай: Заманчиво… Черт возьми, а заманчиво! Хоть и не знал я отца, а вот имя-то его авось пригодится! Все равно мне тут делать пока что вроде бы нечего…

Де Рибас: Вот и давай – бери отпуск и айда в Рим. Там моя родня – Ришелье – тебя встретят и проведут в Ватикан. А там уж по обстоятельствам… Главное, потом меня не забудь!

Павильон. Лето. Вечер. Санкт-Петербург.

Зимний дворец. Тронная зала

Огромная Тронная зала по сути пуста. На передней скамье скучает пара-другая министров, на галерке мы впервые видим Наследника Александра с его польскими дружками, на троне восседает Император Павел, вокруг которого с одной стороны сидит Куракин, а с другой – Кутайсов. Рядом с сидящим Куракиным стоит Сперанский. Все кого-то ждут. Наконец Государь раздраженно окружающих спрашивает.

Павел: Не могу понять, а где все? Почему почти никто не присутствует?

Куракин (с легким смешком): Видать, мин херц, не уважают тебя. Манкируют…

Кутайсов (пряча глаза): Так у вас, Ваше Величество, все всегда срочно, а вокруг у нас – лето. Фон Пален уехал обустраивать таможню и почту, остальные же разъехались из столицы по дачам. Выехали все, видать, за город…

Павел: Ладно, без них обойдусь. Итак, начнем же наконец заседание. На повестке дня вопрос о борьбе с повальной коррупцией в этой стране. Воруют у нас все и вся. У нашего докладчика Михаила Сперанского все цифры собраны. Ужасающие цифры. Не так ли?

Сперанский: Так точно, Ваше Величество! Данные позволяют сказать, что коррупция глубоко поразила все слои русского общества. Все прогнило и проворовалось донельзя…

Павел: К черту подробности! Меня интересует главный вопрос – немедленный арест, суд и казнь главных воров – Петра Витгенштейна и его жены ведьмы Эльзы. Доложите, как и сколько они у меня своровали. И для первого доклада достаточно!

Сперанский (растерянно): Но… Но у меня нет таких данных!

Павел (с раздражением): То есть как это нет?! Они же баснословно богатые! Сидят на русских деньгах! Вы, верно, их не проверили!

Сперанский (с горячностью): Никак нет, я проверил сам. Лично. Петр и Эльза фон Витгенштейн – наемные работники в Рижско-Дунайском товариществе, и они получают плату наемных работников. И ни копеечки сверху. У них нет иных доходов, кроме жалованья Петра Витгенштейна как генерала Российской армии, но и оно уже год как по вашему приказу ему не выплачивалось. Я проверял… Мне нечего им предъявить!

Павел (вскакивая и начиная бегать по зале): Тогда воры все, кто работает в этом Рижско-Дунайском товариществе! Они точно воруют у меня деньги! Всех наказать!

Сперанский: Да нет же, Ваше Величество! Это частная фирма, которая честно платит все налоги и подати! Их невозможно привлечь за коррупцию, ибо никто там на государство вообще не работает. Мы же ловим чиновников за воровство и мздоимство, а раз там нету чиновников, то нет ни воровства, ни мздоимства!

Павел (в ярости): Так на что ж я вас создал?! Вы мне сказали, что ваша комиссия будет бороться с ворами и взяточниками, так и боритесь! Вот я показываю вам, дураку, пальцем – Петр и Эльза фон Витгенштейн. Вот два главных вора и взяточника! Извольте их изловить, судить и казнить! А иначе на что вам полномочия дадены?! За что я вам деньги плачу?!

Сперанский (внезапно выпрямляясь и твердым голосом): Вы приказали мне поймать воров и мздоимцев. Их же вокруг – в кого ни ткни. У меня есть полные доказательства по канцлеру Безбородко, по министру Салтыкову, по министрам Куракину и Кутайсову. У меня нет данных по Петру и Эльзе фон Витгенштейн, ибо они наемные работники частной компании. Это противоречит определению коррупции.

Павел (подбегая к Сперанскому и хватая того за грудки): Плевать на ваши определения! Такова моя монаршая воля! Обвините их в чем угодно, арестуйте и предайте позорной казни, ибо я Царь и я так велю!

Сперанский (бледнея как мел и дрожа): Тогда… тогда это произвол и тиранство…

Павел (с ненавистью): Значит, по-твоему, я – тиран? А ты, по-моему, – якобинец! Взять! В темницу его!

Все министры (кроме Александра со товарищи) в ажитации вскакивают. Раздаются крики: «Он давеча из Франции!», «Якобинец!», «Да он – санкюлот!», «На плаху его!», «Нет, на виселицу!» Тут же появляются дюжие слуги, которые ловко берут под руки Сперанского и уводят его из Тронной залы. Вслед за ними еще один слуга небрежно сгребает в кучу все бумаги Сперанского и хочет куда-то их отнести. Его незаметно для Государя задерживает шустрый Кутайсов, который ловко пересыпает все бумаги в огромный портфель Сперанского и прячет его за спину. Когда же он поворачивается обратно к столу, перед ним оказывается Куракин, который тоже хватается за ручку портфеля, и оба начинают тянуть ее на себя. Их от этого дела отрывают восклицания Государя.

Павел: Куракин, это ваш человек, и это ваша вина, что вы приютили мятежника!

Куракин: Ваше Величество, да ежели б я знал?! Видать, и впрямь продался он ворогам. Да и что это за слово такое «коррупция»?! Пить дать – вольтерьянские происки.

Кутай сов: А я думаю, что малец переучился во Франции. Виданое ли дело – Царю так говорить?! С ума, видать, сошел, дурачок! И все факты его, наверное, вымыслы!

Павел (расстроенно): Да, ты прав. Видать, совсем малец чокнулся. Ну почему, почему все мои планы всегда идут прахом?! Что за притча! Заседание кончено.

С этими словами Государь из залы стремительно убегает. Похоже, он готов буквально расплакаться. Вслед за ним выходит Наследник вместе со своими присными, а прочие встают кучкой и зорко следят за Куракиным и Кутайсовым, которые оба цепко держат брошенный Сперанским портфель. Оба министра набычились и смотрят друг на друга как два петуха.

Куракин (тяжело и шумно дыша): Ну и что, милостивый государь, вы с ним думали сделать?

Кутайсов (оглядевшись и заметив, что прочие министры на него надвигаются): А я думаю… Я думаю – скоро ужин. Пойду на кухню, помогу плиту растопить!

Куракин (утирая свободной рукой пот со лба): Тогда пойдем вместе.

Окружающие министры начинают галдеть, мол, и они тоже пойдут с ними на кухню – плиты растапливать.

Натура. Лето. День. Павловск. Веранда дворца

Посреди широкой веранды Павловского дворца в огромной качалке сидит Мария Федоровна. Она похудела, оживлена и после сложных родов явно идет на поправку. За качалкой стоит и то и дело ее покачивает Шарлотта Карловна. Рядом с царицыным креслом на стульчиках сидят Салтыков с Безбородкой, а перед креслом идет бесконечный поток гостей и просителей – из вельмож, иностранных послов и просто чиновников. Все поздравляют Государыню с рождением мальчика. Марии Федоровне почему-то сидеть неудобно, она постоянно пытается из своего кресла-качалки выпрыгнуть, но Шарлотта Карловна ее при этом все время ловит и обратно усаживает.

Карловна: Побереги себя, Ваше Величество. У тебя роды были тяжелые. Поправишься, поедешь в Европу на воды, там и прыгай. А пока дай швам зажить.

Мария (оборачиваясь к двум министрам): Николай Иваныч, Александр Андреич, скажите вы ей, чтоб она надо мной перестала тиранствовать! Что ж я, маленькая?! Да мне вот-вот уже сорок!

Безбородко: Да она же любя, Ваше Величество! Наша Карловна за вас горло любому перегрызет, ей-ей, а чрево вам все же надобно поберечь… А тиранство… У муженька вашего – вот это тиранство. С цепи как будто сорвался…

Мария: Да что ж так, дядя Саша? Что опять учудил этот изверг?!

Безбородко (чуть не всхлипывая): Коррупция, говорит. Всю жизнь я прожил – служил верой, правдой и честью, и вдруг нате – коррупция!

Карловна: Тьфу ты, слово-то какое – явно ненашенское! Будто какая дурная болезнь! Что б оно значило?

Салтыков (назидательно): Коррупция – это на латыни значит порча или же разложение. Раскопал сей термин из античного права враг всего человеческого по имени Макиавеллий. Он описал, что коррупция – это когда чиновники берут взятки за исполнение своих служебных обязанностей. А за ним Вольтер подхватил, что коррупция есть лишь в странах навроде нашей, а в Европах, мол, ничего подобного нет.

Карловна: Ишь ты, нет?! Не может такого быть!

Салтыков: Именно что нет. Во Франции нет коррупции, ибо там у них – непотизм. Это когда на доходные места сажают своего родственника.

Карловна: А… Поняла! Кумовство. Это когда Государыня посадила на Прибалтику родную племяшку.

Мария (пытаясь вскочить, с горячностью): Сто лет эти земли слыли убыточными, пока не достались Шарло! А нынче там самые большие доходы в Империи. Это у лягушей, видать, беспонтизм, а у нас это не преступление, а вовсе наоборот!

Салтыков (со смехом): Прошу вас, сидите, Ваше Величество. Конечно, Шарлотта Иоганновна в деньгах была гений, а у вашей свекрови было чутье на помощников. Немецкий Ordnung. А в Германии, кстати, сие преступление зовется бештехунг. Это когда цифры в отчете приписывают: поставят в войска двадцать сапог, а запишут – сто!

Карловна: Ух ты! И это я поняла. У нас с этим просто. Попадись любой из сиих цейтлиных-шмейтлиных на таком – живо повесят, ибо наконец-то дал повод! А в войсках-то иная притча. Пал в бою офицер, а его жалованье годами потом идет в общий кошт…

Безбородко: Так иначе ж нельзя! Всегда в полковой кассе должна быть заначка на черный день. Коль в армии – ну вот, к примеру, как нынче, – жалованье на полгода задержат, так и живут всем полком за счет павших. Это в Англиях жалованья нет, чуть что – так награбят. А наши ни-ни – у нас за мародерство среди мирного населения военный суд и петля.

Мария (с нажимом): Мой Кристер никогда ничего крал и в жизни ничего не приписывал. А если и брал, так только лишь с бою и у вооруженных врагов – шведов с поляками и прочих турецких нехристей. Это на войне не считается!

Безбородко (одобрительно): Именно так, Ваше Величество!

Салтыков (назидательно): Кстати, об Англии… Там воровство из казны зовется лоббирование. Это когда некто берет чиновного на свое жалованье, чтобы он ему что-то сделал. В каждой избушке – свои погремушки.

Мария (с обидой): Что?! Этот гад коронованный врет всем, что люди мои смеют деньги брать у кого-то еще сверх того, что я им пожаловала?! Да чтоб его язык ядовитый отсох! Чтоб сизокрылый серафим его встретил! Средь моих людей отродясь предателей не было!

Салтыков: Вот именно! Лжец и наветчик. Обвинил нашего милейшего Александра Андреича, будто тот главный вор в морском ведомстве! Где флот и где Андреич? Я вас спрашиваю!

Безбородко (с обидою): И много ли я за свою работу накрал?! Вот скажи мне, Иваныч! Какие нажил палаты я каменные?!