Ловчий. Крысы и дудочка

© Башкуев А. Э., 2017

Предисловие

В 1990-е годы мне посчастливилось учиться в Литературном институте в Москве и в рамках моей дипломной работы помогать в разборе архивного материала из ГАИ (Государственного архивного института), который как раз в те интересные годы у нас рассекретили. Собственно, Литературному институту были возвращены его собственные архивы, в том числе протоколы и прочие документы масонской ложи Amis Reunis, московское отделение которой как раз и располагалось в давние годы в здании по адресу Тверской бульвар, 25. Вернее, тогда это был дом Александра Яковлева, бессменного секретаря ложи. Возможно, вы читали его работы, которые он в 1820-1830-х годах издавал за подписью Герцен. Позже этот псевдоним перешел к его племяннику – тоже Александру, которого мы лучше знаем как Александра Герцена.

Здесь надо оговориться. Всякий раз, когда народ у нас слышит слова «масоны» или там «масонская ложа», картинка в голове у всех возникает одна, тогда как масонская ложа «амисов» – явление несколько иного порядка. Так как я не хочу заранее раскрывать содержание книги, скажу лишь, что для людей, знающих нашу историю, лучшим аналогом «амисов» советской поры станет «Операция “Трест”».

Основной массой документов, собранных Яковлевым, были подробные протоколы заседаний ложи Amis Reunis, а также тщательно подобранные им свидетельства о жизни и деятельности ее создателя – графа Александра Христофоровича фон Бенкендорфа, руководителя тогдашней российской разведки и контрразведки, начальника Третьего (Тайного) управления, создателя Жандармского корпуса.

Главным в этом собрании были записки, оставленные самим Александром Христофоровичем. Личный и бессменный секретарь графа Бенкендорфа Витковский после его смерти попытался соединить их в некое подобие его автобиографии под названием «Незабвенный», однако по прямому указанию царя Николая Первого эти записки были тогда засекречены. Одновременно с Витковским свою книгу о гроссмейстере своей ложи попытался написать и Александр Яковлев. Он собрал множество воспоминаний и свидетельств о своем лучшем друге и покровителе и обобщил их в некоем подобии театральной пьесы с тем же названием – «Незабвенный». Однако и эта работа была запрещена по высочайшему повелению при попытке ее публикации. В итоге и автобиография Бенкендорфа с редактурой Витковского, и пьеса пера Яковлева сохранились в архивах и стали известны лишь через полтора столетия после смерти героя повествования… На основе этих архивов, вдохновленный этой историей, лет двадцать назад я написал некий текст под названием «Призванье варяга». Однако текст тот был от первого лица, и потому рассказ там получался чуточку одномерный. На сей раз я постараюсь рассказать эту историю с самых разных многочисленных точек зрения.

В истории процессов, кажущихся нам непрерывными, периодически возникают точки «перелома». Когда все, что было ранее – люди, отношения, обстоятельства, – теряет значение, а действительно важным становится лишь то, что сделано в момент «нового основания». Именно таким стал период, когда в России появились обновленные специальные службы, линия преемственности в которых длится с начала XIX века по сей день. Время великих «авантюристов», а также знаменитых «ассассинов» прошлого, последние проявления которых описаны в данной книге, постепенно сменялись планомерной коллективной работой государственных организаций, кои пресекали прежнюю «вольницу». Происходящее сейчас – последствия и итог той огромной работы, которую и провел Бенкендорф – «Ловчий Российской Империи», ибо то, что существовало до него, по ряду причин не сохранилось и кануло в Лету. При этом надобно хорошо понимать, что новая организация, ее структура возникли не на пустом месте, и мы в нашей книге постарались показать и сами корни явления – откуда у него «ноги растут». Сутью же изменений этой поры была повсеместная смена прежних Аристократических новыми Буржуазными отношениями. Новые времена требовали новых решений, а результаты нам по сей день видны и заметны. Вот пара всем известных примеров.

После смерти Бенкендорфа вдруг выяснилось, что члены британского парламента в массе своей – агенты нашей разведки. Это привело к падению британского правительства, феномену чартистского движения, и это и была первая, но не последняя «охота на ведьм» в тех краях… И сейчас, наблюдая сверху за судорожными поисками русского следа в Америке и Европе, граф Бенкендорф всем причастным там шлет привет.

В свое время, посылая одного из лучших своих учеников, Тютчева, резидентом русской разведки в Баварию, Бенкендорф хорошо знал, что тем самым он, возможно, губит автора уже известных ему строк «молчи, скрывайся и таи…». Вроде бы история очередного таланта, принесенного в жертву Империи, на том и закончилась. Ан нет, пройдет много лет, и уже в наши дни Путин дарит своему министру иностранных дел, который, кстати, тоже пишет стихи, томик Тютчева.

Да и вступительным словом мы бы хотели избрать цитату немецкого историка Теодора Моммзена 1870-х годов про Александра фон Бенкендорфа и царя Николая:

«Главной трагедией современной России стало то, что ее Кардинал Ришелье умер раньше ее Людовика Тринадцатого».

Серия 1

Aller Anfang ist Schwer

(Все начинается с горя)

1768. «Долгожданный мир»

Кадры, похожие на кадры старой хроники. На них французский король Людовик Пятнадцатый обручается с прекрасной Марией Елизаветой Австрийскою. Он говорит по-французски, его жестикуляция сходна с выступлением старого, жирного, скабрезного комика на эстраде. Не забываем, что Людовику Пятнадцатому уже 58 лет, недавно умер его единственный сын и у него уже есть восемь дочерей. Поверх его речи с треском и хрипами будто из старого фонографа идет русский перевод.

Людовик Пятнадцатый: Мадам и мсье, нами наконец-то преодолены все наши прежние разногласия с нашими австрийскими кузенами. Моя милая кузина Мария Терезия в знак нашего примирения решила выдать за меня замуж свою прекрасную дочь – Марию Елизавету. Тем самым я прекращаю мой долгий траур и желаю дать Франции новую надежду взамен моего бедного Луи Фердинанда!

(Пленка идет со все более сильными хрипами, с полосами и помехами, как в конце роликов старых фильмов.)

Павильон. Поздний вечер. Версаль.

Бал перед самою свадьбой

Огромная зала, освещенная гигантскими многосвечными люстрами, под которыми танцуют и веселятся сотни придворных. Бал возглавляет старый бочкообразный Людовик

Пятнадцатый и прелестная юная австрийская принцесса Мария Елизавета, которая сама юность и очарование. За этой парою наблюдают придворные дамы, которые меж собою шушукаются.

Мадам Шуазель (ехидно): Ах, как же она прелестна! От нее точно будут крепкие и сильные мальчики, и наша корона, наконец, в безопасности. Ибо ежели верны слухи, то все сыновья только умершего Луи Фердинанда бесплодны, и это значит, что у государя нет наследника! Воображаю, как нынче бесится ваша патронесса – мадам Дюбарри, такой король из рук уплывает!

Мадам д’Эгильон (резко): Не вам и вашим масонам рассуждать про династии. У мадам Дюбарри в сто раз больше ума и коварства, чем у этой австрийской телочки! Уверена, что Дюбарри еще не сдалась и всего этого так не оставит.

За Павильон. Ночь. Версаль. После бала.

Покои Марии Елизаветы

Картины бала и огромные люстры медленно меркнут. В своей комнате, оставшись одна, юная Мария Елизавета все еще кружится в танце, то и дело свою белую невестину вуаль вверх подбрасывая. По всему видно, что девушка счастлива. Она, раскинув руки, падает навзничь на свою огромную кровать и начинает смеяться. Раздается негромкий скрип половицы. Девушка с изумлением поднимается, но из темных углов на нее набрасываются фигуры в черном, которые держат ее за руки и за ноги, а один из негодяев начинает срывать с нее платье. Девушка пытается закричать, но рот ее зажимают рукою в черной перчатке. Откуда-то из глубины комнаты раздается сладкий голос мадам Дюбарри.

Мадам Дюбарри: Эта свинья, хоть и ненавидит быть у женщин не первым, но ради замирения с Австрией соврет что угодно. Нужно, чтобы она со всех сторон была порченой. Дайте света, я сама покажу – где.

Появляется горящий фонарь, который освещает лицо бедной девушки. Снова раздается голос мадам Дюбарри, и тонкая трость касается щеки девушки.

Мадам Дюбарри: Как же она молода и красива! Небось они в этой Австрии в молоке моются. Вот здесь и здесь и проследите, чтоб она чувствовала.

У лица Марии Елизаветы из темноты возникает кинжал, Зрачки ее глаз в ужасе расширяются, а по мимике понятно, что она дико кричит от смертельного ужаса, но руки, зажимающие ее рот, держат цепко. Пож опускается на лицо несчастной, свет меркнет, а в сгущающейся тьме звучит довольный голос мадам Дюбарри.

Мадам Дюбарри: Теперь – все по очереди. Король должен иметь к этой шлюхе полное отвращение.

Натура. Лето. Утро. Версаль. Сад

По саду Версаля король Людовик Пятнадцатый почти бежит куда-то. За ним чуть не в припрыжку бежит его свита. Такое ощущение, будто король в совершеннейшем ужасе.

Канцлер д’Эгильон: Ваше Величество, это дело рук мадам Дюбарри. Она даже на лице несчастной свой вензель вырезала! Коли прикажете, мы посадим ее немедля в Бастилию!

Людовик Пятнадцатый (отмахиваясь): Да вы что?! Она это сделала только лишь от безмерной любви ко мне, ее повелителю. И еще от ненависти к австрийцам. И все вы должны бы так же вести себя по отношению к врагам государства.

Канцлер д’Эгильон: Но, Ваше Величество, ведь это же ваша невеста, она – гостья Франции. Осталось лишь пожениться!

Людовик Пятнадцатый: Мне жениться?! На порченой?! После такого количества мужиков? Да они, конечно же, заразили ее чем-нибудь! Ни за что! Пошлите к ее матери, я найду как уладить скандал!

Канцлер д’Эгильон: Но все же в конце концов увидят ее, а у нее на лице – этакое! Ежели она вообще выживет…

Людовик Пятнадцатый: А вот и хорошо! И пусть сдохнет! А пока деть куда-нибудь ее с моих глаз и сказать, что она – опасно заразная, и чтобы никаких посетителей. У нее… оспа! Да, точно – оспа, ведь вы же мне о том и докладывали.

Так, продолжая меж собой переругиваться, король, его канцлер и свита убегают куда-то вдаль. В небе светит прекрасное солнце, в саду распустились красивейшие цветы. Очень тихо и жарко.

Натура. Лето. Поздний вечер.

Имение Лувесьен в семи верстах от Версаля

Маленький дом на краю густой рощи. Вокруг него ни души. Какие-то странные жуткие звуки, будто то ли гукает сова, то ли кричит какая-то еще ночная птица. На краю рощи движение. Мы видим, как откуда-то из темноты появляется большая карета, а от рощи к ней со всех ног бегут люди, которые несут чье-то тело на носилках. Похоже, что это женщина, закутанная с головой в белую простыню, через которую в области головы проступают темные пятна крови. Женщина жалобно стонет.

Елизавета: Оставьте меня, дайте мне умереть, прошу вас! Сжальтесь надо мною! Кто вы? Дайте же мне умереть!

Таинственные люди несут ее, не слушая, они ловко заносят носилки в карету, и сидящий внутри человек начинает аккуратно и умело разматывать страшную кровавую простыню. Это сравнительно молодой человек в черном одеянии с крупным наперсным крестом, который указывает на его принадлежность к духовенству. Мы не видим лица раненой женщины, мы видим лишь лицо этого человека и то, с каким вниманием и осторожностью он действует. Судя по коротким и судорожным вскрикам женщины, ей очень больно от того, как тот снимает с нее простыню.

Карета начинает движение, ибо лицо неизвестного мужчины начинает покачиваться.

Аббат Николя: Раны с сильными нагноениями, ибо их не лечили, однако глаз все же можно спасти. Стало быть, что могу, я исправлю.

Елизавета (немного невнятно – ей больно говорить): Кто вы? Зачем вы это делаете?

Аббат Николя: Я – покорный слуга вашей матушки государыни императрицы и скромный аббат иезуитского ордена. Вся ваша свита сейчас арестована, но это и не важно. Мы, собственно, не в свите и прибыли.

Елизавета (со стоном): Матушка, господи, ну конечно же, матушка… Как же я теперь покажусь матушке? Такой… порченой… Я хочу умереть. Почему вы не дадите мне умереть?

Аббат Николя (успокаивающе): Как добрый христианин я не мог вас там бросить. Вас же просто оставили умирать одну в этом доме, подыхать как собака. Да, боюсь, мы не готовы будем в таком виде вернуть вас вашей матери. Мы поедем в наше тихое аббатство…

Елизавета (с надрывом): А зачем мне жить – вот такой?! Почему Господь со мною допустил этакое?!

Аббат Николя: Сложно понять Божий промысел. Но ежели он не дал вам умереть тотчас, стало быть, у него на вас – план. Да и разве не хотелось бы вам отомстить за то, что с вами сделали?

Елизавета (стонет): Отомстить? Господи, какая боль… Какое вам дело до моих слез?!

Аббат Николя (со странной усмешкой): У Господа на нас свои планы. Мадам Дюбарри запретила во Франции наш орден и конфисковала имущество. К примеру, я потерял мое родовое имение в Пикардии и мою парижскую кафедру. Да, это мелочь по сравнению с вашим несчастием. Но кто я такой? Я всего лишь мелкий аббат, готовый заботиться о моей единственной пациентке. И ждать.

Елизавета (еле слышно): Просто выжить, лечиться и ждать… И ткать свою паутину. Да будет так. Aller Anfang ist Schwer.

Аббат Николя: Да, в начале всего всегда лежит горе… Доверьтесь, я помогу вам. У нас все получится.

1770. Павильон. Осень. Утро. Вена. Шенбрунн

В тронной зале Шенбруннского дворца многолюдно и тихо. Государыня императрица Мария Терезия, сидя на огромном троне, читает про себя длинный текст договора. Перед нею на две ступеньки ниже сидит на простом стуле с неудобною прямой спинкой король Людовик Пятнадцатый и терпеливо ждет, пока императрица закончит. Возможно, что та давно уже все прочитала и попросту тянет время. Наконец Мария Терезия небрежно передает своему канцлеру – князю Кауницу документ и приказывает.

Мария Терезия: Перо! Все верно, мы забудем всю эту пакостную историю, но Франция обязана будет взять в жены другую нашу дочь – Марию-Антуанетту. На сей раз с охраной, и ежели мои австрийцы для вас негожи – назовите кого, хоть русских, хоть шведов. (С этими словами Мария Терезия документы подписывает.)

Людовик Пятнадцатый (торопливо): Только не русских!

Мария Терезия (деловито): Стало быть – шведы. Итак, моя дочь Антуанетта станет женою вашего внука Людовика, и ее сын от этого брака получит общую корону Франции и Священной Римской Империи, а наши дома – как и во времена Короля Солнце – опять станут единым целым. Но ежели внук ваш умрет раньше того, чем родит моя дочь, то она унаследует за ним Францию как лен Австрийской Империи.

Людовик Пятнадцатый: Вы забыли одно. Ваша дочь действительно унаследует мою Францию, ежели ее муж умрет до рожденья наследника, но это случится только лишь после моей смерти. Если же он умрет раньше меня, то его жена станет или женой другого моего внука, Луи-Станислава, или моего внука Карла – как ей повезет, и условия этого договора перейдут на тот – второй брак.

Мария Терезия (со зловещей усмешкой): Что, надеетесь жить вечно? А ведь вы не мальчик. Да, разумеется, если вы переживете своего старшего внука, то моя дочь станет женою вашего внука следующего. Моя – любая дочь, ибо их у меня шестнадцать. На тех же условиях!

Канцлер д’Эгильон (стоя за стулом Людовика и чуть не плача): Что вы творите, Ваше Величество?! Вся Европа знает, что ваши внуки бесплодные! А у нее – стая дочек, и рано или поздно одна из них точно унаследует Францию!

Людовик Пятнадцатый (посмеиваясь): Вы точно прочли текст договора? Она дает за дочкой фантастическое приданое, и мы сможем кутить на него еще лет двадцать. А унаследуют Францию они лишь после моей смерти. После нас – хоть потоп!

1778. Натура. Лето. Утро. Царское Село

На площадке перед Царскосельским дворцом разбит огромный шатер, в котором завтракает Ее Величество. Это крупная, скорей рыхлая, чем плотная женщина с оплывшим лицом и двумя подбородками. Тем не менее глаза у нее живые и яркие. Рядом с ней за столом ее престарелый секретарь, он же министр по делам образования Бецкой, напротив столь же старый министр иностранных дел граф Панин. Погода днем обещает быть жаркой, но легкий утренний ветерок приносит прохладу. Государыня ложкой отколупывает верхушку яйца всмятку и с интересом спрашивает.

Екатерина: Из утреннего доклада я слышала, что в Европах умер Вольтер. Может, отчеканим в его честь медаль? Или придумаем какую-то премию?

Панин (угрюмо прихлебывая из чашки): Розгами за него надо пороть, а не премию.

Бецкой (намазывая себе хлеб маслом): Помер Ефим, да и хрен с ним. Побаловались Вольтером – и будя. Самое милое дело в этой связи – объявить вольтерьянство у нас вне закона.

Екатерина (с ехидцей): Что за притча? Вчера хвалили его все, и сегодня вдруг – вне закона.

Панин (все так же угрюмо): Со всей Европы передают: страшная это болезнь – вольтерьянство. Франция, к примеру, поголовно заражена. Вот вам истинный крест!

Екатерина (холодно): Так, может, то не вольтерьянство, а масонство, как у твоего племяша? Сказывают, что обратили его давеча в Швеции, мол, теперь он на Руси у нас главный и присягу дал шведам. Или я не так поняла?

Панин (с отчаяньем в голосе): Нету масонов! Все это детские забавы да выдумки! Подумаешь, пара юнцов собралась в Стокгольме да в шутку назвала его тут у нас главным! Не о них надо печаловаться, а о вольтерьянцах, что несут смуту и беззакония! Я, как только увижу его, стервеца, обязательно розгой выдеру!

Екатерина (с угрозою): Не трудись, Никита Иваныч, теперь-то уж и сама разберусь, кто у нас в империи главный. Я или он, главным шведом на масонское царство назначенный. Нет ли в том измены и не было ли ему совета… От дядюшки…

Панин (со стоном): Да не было, нету в том умысла! Детские забавы все, глупости. Они же играли – вместе с Наследником! Ну и напридумывали, что племяш Куракин – русский гроссмейстер, а Павел у него главный рыцарь! Глупости оно все, крестом богом клянусь!

Екатерина (распаляясь): Стало быть, племяш твой Куракин у нас на Руси нынче главный, а сын мой у него вроде как на посылках?! По краю ножа ходишь, Никита! Как бы тебе не обрезаться!

Панин (заливаясь слезами): Не вели казнить, матушка! Это не масоны, это все вольтерьянцы поганые! Запретить, запретить всех их надобно, дабы не смущали они юное поколение!

Бецкой (с удовольствием откусывая кусок): А я тоже так думаю. Одно дело детские шалости, другое – взрослые гадости. Мы ведь стеснялись тебе сказать, матушка. Ты никак с Вольтером тем переписывалась, а тебе на близкого ничего не скажи, за близкого ты же ведь вгорячах и прибьешь. А раз помер, так я тебе прямо скажу – вредный это был человечишко. Учил всех, что Бога нет!

Екатерина (чуть успокаиваясь и начиная с ожесточением выскребать ложкой яйцо): Так он же ученый. Значит, как он сам писал, имеет право на эту… гипотезу.

Бецкой (поучительно): Вот! (Воздевая палец вверх.) Царская власть у нас – от Бога. Раз Бога нет, то и цари не нужны. У них во Франции сказать про это легко, ибо французская династия выморочная, и, как они – бездетные, вымрут, станут просто малою частью от Австрии.

Екатерина (отставив еду и с угрозою в голосе): Тогда раньше что ж вы молчали, советнички? Вольтеру-то я не вчера стала писать.

Панин (оправившись и утерев слезу, со значением): Нынче у нас есть ваш внук – Александр Павлович – продолжилась династия. Стало быть, с вольтерьянством пора и завязывать.

Бецкой (поддакивая): Именно так, Ваше Величество! Образование хорошо, коль оно укрепляет страну и служит на пользу монархии. Однако взгляните на Голландию, или Швецию, или Францию – страны, где прижилось вольтерьянство.

Панин: Из первых рук доложу – там одни либертины вокруг! Мерзкий король Луй Пятнадцатый предается грязному разврату, описанием коего не хочу оскорбить Ваше Величество. Мужики их нынче носят женское да благоухают духами и красят губы помадою. И то же самое и в Швеции, и в Голландии. Надо нам такое просвещение с наукою?

Бецкой: А все пошло с того, что Вольтер сказал им, что Бога нет. Вот и перестали там бояться грома Небесного и Божьей кары!

Екатерина (прищурившись): Спроста, Никита Иванович, ты этого разговора не завел бы. Где учителей нынче нам брать прикажешь? Может – у масонов?

Панин (веско): Мне доложили, что по наущенью французов Святой престол запретил орден иезуитов, и теперь по всему миру их гоняют, как тараканов тапками. Что если их, как врагов Вольтеровых, к нам притянуть?

Екатерина: Так они же враги и нам – католики!

Бецкой: Э, матушка, враг моего врага – нам друг. Во Франции уже все говорят, мол, Бога нет. Кругом вместо веры одни ложи масонские. А главные враги масонов да вольтерьянцев именно иезуиты, для которых Бог – свет в окошке. Ты, матушка, у нас Глава Русской церкви. Так и позови их.

Екатерина: Не приедут же…

Панин: Не все приедут, ибо для них мы схизматики. Обратите внимание, в отличие от протестантов не еретики, но – схизматики. И сам Святой престол их нынче выгнал. А эти люди – яс многими по делам сталкивался – привыкли кому-то служить. Думаю, что кто-то ради службы за веру в Господа согласится преодолеть эту схизму.

Екатерина: Складно говоришь, Никита Иваныч. Кстати, среди иезуитов и племяшка моя затерялась. Небось и ее нынче как таракана гоняют там тапками. Привози-ка ко мне этого своего подельника. Коль и вправду договоримся, большая польза для страны с того выйдет.

1780. Кадры старой хроники. Берлин. Сан-Суси

Бесконечное факельное шествие. Звуки траурной музыки. Диктор за кадром громко говорит: «Его Величество объявил однодневный национальный траур по его близкому другу – барону фон Шеллингу. Его смерть – невосполнимая утрата для всей германской нации». Мы видим открытый гроб с телом покойного, лицо которого практически неотличимо от лица его будущего правнука – Александра фон Бенкендорфа. Кругом приспущены флаги, на которых креповые траурные ленты. У гроба стоят старшие офицеры с траурными нарукавными повязками. Ближе всех – бессменный секретарь фон Шеллинга по имени фон Рапп. Волосы его сильно всклокочены, глаза от слез красные, и он все еще всхлипывает. Он смотрит на лицо своего мертвого господина и видит…

1762. «За семнадцать лет до этого». Натура.

Начало зимы. Поздний вечер. Мариенбург. Пруссия

На темной холодной веранде большого дома стоит барон Эрих фон Шеллинг. На нем генеральская форма прусского вермахта. Он стоит, упершись руками в перила веранды и буквально впившись взглядом в надвигающуюся ночь. Все вокруг в первом снегу и колотых льдинках – будто кусочках разбившегося стекла. Сзади раздаются печатающие шаги. Старик оборачивается, к нему идет все тот же фон Рапп, просто он лет на двадцать моложе. Он протягивает старику донесение.

Фон Рапп: Мой экселенц, прибыло предписание немедленно отправляться в Берлин. Государь ждет вас на аудиенцию.

Старик небрежно отмахивается от протянутых ему бумаг.

Эрих фон Шеллинг: Я ждал этого. Какие известия из застенков?

Фон Рапп: Ваш сват совершенно ослеп после пыток. Ему вырвали все зубы, но он так ничего и не сказал. По навету пытаемых слуг выписаны ордера на домашних… Ваш сын…

Эрих фон Шеллинг (с видимою досадой): Что с ним? Он опять во что-то там вляпался? Я же приказал ему бежать что есть мочи!

Фон Рапп: Он успел. По слухам, его видели на корабле, отбывшем в Америку. Там его не достать. Вашу невестку забрали в Цейхгауз, это не тюрьма, может быть…

Эрих фон Шеллинг: Нет. Это – ловушка. Помощь сыну – одно, и это простят, а безродной еврейке – иное. С нею все кончено. К тому же из-за нее я отказался от сына! Будем надеяться, что она крепка и вынослива.

Фон Рапп: Мне нужны уточнения. Ваша внучка сейчас на пути к вашей дальней родне во Франконии. Однако ее надо учить. Какое имя ей дать, чтобы наши ее не сыскали?

Эрих фон Шеллинг: Поместите ее в иезуитский колледж и оставьте ей ее имя. В жизни оно ей весьма пригодится. Иезуиты не выдают врагам Церкви имен учеников и воспитанников.

Фон Рапп (с ужасом в голосе): Но они же наши заклятые враги, католики!

Эрих фон Шеллинг: Тем лучше, врагам девочку на казнь они точно не выдадут. А что касается веры, так в вере нет ни эллина, ни иудея! Все ясно?

Фон Рапп (прищелкивая каблуками): Так точно, мой экселенц. Лошади скоро будут!

Фон Рапп делает поворот кругом и удаляется. Старик возвращается к прежнему положению и вновь начинает напряженно вглядываться в сгущающуюся темноту. Над темным лесом восходит луна, начинают выть волки. На лице старика играют крупные желваки, и вдруг он с яростью и ненавистью начинает кричать.

Эрих фон Шеллинг: Софья, я знаю – ты меня слышишь! Ты – ведьма, отняла честь и разум у моего сына, спаси же мне внучку! Молчи, сучка, терпи сколько сможешь, но спаси мне ее!!!

По лицу барона идут помехи и полосы, и внутри этих помех и полос проступают очертания темного гроба, траурных лент и общегерманского траура…

1780. Натура. Ранняя весна. Хмурое утро.

Причал Кронштадта

Выстрел из пушки. К причалу пристает торговая шхуна. На флаге ее полощется прямой черный крест на белом поле. С берега на борт шхуны по мосткам поднимается старый лакей, навстречу ему из каюты выходит молодая девица в прусском мундире и черном плаще, с виду похожем на монашеский. Она небольшого роста, у нее худенькая фигура, чуть вытянутое лицо с огромными глазами, упрямый подбородок и острый носик. Увидав ее, встречающий лакей суетливо достает мешочек с деньгами, который передает появившемуся капитану. Тот развязывает мешочек, видит деньги, согласно кивает и прячет их где-то в своей одежде. Девица же отдает лакею маленький саквояж и на его изумленный взгляд говорит.

Шарлотта: Это весь мой багаж.

С этими словами она лезет куда-то в складки свой одежды, достает кисет с деньгами и вытряхивает его себе на ладонь. Там три монетки. Шарлотта протягивает их капитану.

Шарлотта: Danke schön!

В ответ капитан смотрит на три монеты, смачно плюет на них и выбрасывает их в Неву.

Капитан: Judengeld.

Натура. Ранняя весна. Хмурое утро.

Пристань Кронштадта

На выходе с пристани Шарлотту останавливают. Молодой человек в морской форме отдает честь.

Арефьев: Вахтенный офицер Иван Арефьев. Прошу предъявить документы.

Шарлотта протягивает ему бумаги. Таможенник смотрит в какой-то листок и говорит лакею.

Арефьев: У меня тут указано, что должна прибыть мадемуазель Эйлер к своему дяде – лекарю Шимону Боткину, а у нее документы на какую-то баронессу Шарлотту фон Шеллинг.

Шарлотта: Эйлер – фамилия моей матери. По отцу я фон Шеллинг.

Арефьев: Откуда знаете русский?

Шарлотта: Мой дед Леонард Эйлер был у вас в стране академиком.

Арефьев: Эйлер… Эйлер… Ах да, припоминаю. Был такой немец.

А чего же он бежал из России?

Шарлотта: Он у вас при царице Анне был академиком, а потом – немцев били.

Арефьев (с кривою ухмылкою): Так ведь и было за что… Али нет? Шеллинг, Шеллинг, фон Шеллинг… Стоп. Вам придется пройти со мной в управление.

Натура. Ранняя весна. Хмурый день.

Пристань на Сенатской

Шарлотта и дядя ее Шимон Боткин идут по набережной наверх от пристани. Доктор Боткин – маленький человечек с лицом, похожим на печеное яблоко, и большим носом. Он одет в лапсердак, на голове его шапочка с характерными длинными ушками, а на носу очки на шелковой ленте. За ними лакей Боткина тащит маленький саквояж. На улице сыро, зябко и холодно. Кричат то ли грачи, то ли вороны. Навстречу им огромная толпа мужиков волочит исполинский камень на огромных салазках. Камень не едет, и мужики друг другу кричат: «Наддай, братки, пока снег есть. Надо поспеть, а то все растает, и тогда мы этот Гром-камень с места не сдвинем!» Доктор морщится.

Боткин: Боже мой, какое ужасное варварство! Снега уже нигде нет, а они его тащат и тащат. Право – как муравьи.

Шарлотта: Зачем это?

Боткин: Не знаю, душа моя. Небось венценосная тетка твоя решила устроить у нас фараонство. Пирамиды мы строим – не иначе.

Шарлотта задумчиво смотрит на камень и говорит.

Шарлотта: А ведь дотащат они его – ей-богу, дотащат! Понять бы, куда и для чего?

Доктор в ответ пожимает плечами.

Павильон. Вечер. Дом доктора Шимона Боткина

Доктор и его жена суетятся, угощая племянницу, и пьют с нею чай. Комната мала, тесна и вся уставлена всякою всячиной: вазочками, статуэтками и всем прочим вплоть до огромной меноры. Дядя и тетя за гостьей ухаживают и пытаются ей угодить, Шарлотта с небрежной благосклонностью принимает все их знаки внимания.

Боткин: Ах, как же ведь хорошо, что ты к нам приехала! На днях пойдем во дворец, и я познакомлю тебя со всеми нашими!

По лицу Шарлотты видно, что ее эти планы не радуют, но она не хочет огорчать родственников.

Шарлотта: Я и сама рада, дядюшка. Ах, какая милая вазочка!

От этих слов доктор аж на месте подскакивает, начинает бурно копаться в своем барахле, выуживает оттуда сахарницу и с воодушевлением восклицает.

Боткин: Смотри, какая файная. Памятка от твоего прадеда Гзелля. Тебе дома о нем, конечно, рассказывали? Как нет?! Его прислали самым первым рабби в эту варварскую страну в годы правления Анны…

Шарлотта, слушавшая дядю вполуха, от этих слов как от резкой зубной боли морщится.

Шарлотта: Мне давеча сказывали, что на Руси дурная слава про Анну. Я бы не стала всем говорить, что вы тут появились при Анне!

Боткин: Но это же мой дед и твой прадед!

Шарлотта внезапно бьет кулаком по столу и даже не говорит, а будто лязгает.

Шарлотта: Никаких более разговоров про Анну! Я и без того немка, чтобы вы тут еще про ненавистную людям Анну поминали да болтали языком попусту! Verstehen Sie?!

Дядя и тетя в ужасе от гнева своей маленькой росточком племянницы чуть ли не прячутся под стол. Шарлотта гневно смотрит на них, а потом с досадою машет рукой и, вставая из-за стола, подходит к окну. За ним темно. В окне отражаются отблески огня от камина, и в них Шарлотте видится.

Павильон. День. Помещение таможни в Кронштадте

Шарлотта стоит перед столом, за которым старший таможенник (Селиванов) читает какие-то документы, а молодой таможенник, тот, который встречал Шарлотту на пристани (Арефьев), ему что-то показывает.

Селиванов: Иоганн фон Шеллинг – прусский генерал. Создатель ихней разведки. Шесть успешных миссий в России. При поимке живым брать.

Шарлотта: Это мой дед по отцу. Только живым его взять не получится. Это по нему траур.

Селиванов: Та-а-ак. А вот скажи-ка мне, девица, как это вышло, что у лютого прусского генерала внучка… того… то бишь еврейской нации?

Шарлотта: Мой отец с семьей поссорился. Женился на маме. Принял участие в заговоре. Бежал в Америку. Маму казнили вместо него.

Селиванов: Ага. Стало быть, фармазон – вольнодумец. Бунтовщик. И на что же ты, милая, с таким батькой у нас тут надеялась?

Шарлотта: Папу в Америке англичане повесили. За участие в мятеже. Мне сказали, что для вас это бонус.

Селиванов: Значит, мамку – пруссаки, а батьку – британцы… Да, дела… Эх, знатно в молодости мы рубились то с теми, то с этими… А ты меня не жалоби, знаю я вас, чертово семя! Есть негласное указание – родню мятежников к нам в страну не пущать! Так что извини, красавица, вот бог – вот порог.

Шарлотта: Мне говорили, что мы можем работать в столице, ежели представим две рекомендации от лиц значительных.

Селиванов: Так точно. Но исключительно от членов двора с их ручательством и доказанием отсутствия порочных связей с рекомендателем. То бишь для вас мы примем рекомендации лишь от женщин.

Арефьев (с тою же кривою ухмылкой): А то все едуть и едуть…

Шарлотта (подавая письмо): Вот рекомендательное письмо от моей лучшей подруги, мы с нею учились и жили в одной келье вдвоем в колледже иезуитов. Это принцесса Мария Федоровна.

Старший (читая письмо и кивая бумаге с большим уважением): Жена Наследника Павла Петровича?! Похвально. Однако же она иноземка и порою не понимает…

Шарлотта (картинно вздыхая и подавая второе письмо): Тогда я боюсь, что у меня больше нет ничего. Другое письмо от моей родной тетушки, но она вроде бы опять иноземка. Наверно, вы и ее не послушаете? Это Государыня Екатерина Великая.

(Немая сцена.)

Павильон. Вечер. Опять дом Шимона Боткина

От этого воспоминания Шарлотта улыбается. Улыбка у нее не самая добрая. Стук в дверь. Жена Боткина суетливо вскакивает и бежит открывать. Возвращается с подносом, на нем письмо. Шарлотта повелительно кивает дядюшке, и тот торопливо распечатывает его. Читает и с изумлением говорит.

Боткин: Надо же как у нас быстро докладывают! Царственная тетка о твоем приезде проведала и теперь нас к себе требует.

Шарлотта кивает в ответ и решительно подходит к нему, протягивая руку к конверту. Камера наплывом дает ее сосредоточенное лицо…

Павильон. День. Зимний дворец.

Кабинет Екатерины Великой

Шарлотта продолжает движение, и мы видим, что она уже входит в кабинет Ее Величества. Теперь на ней прусский военный мундир, на голове накрахмаленный парик, на шее пышный белый платок, ремни и сапоги формы ярко начищены. Ее можно принять скорее именно за офицера германской армии. Государыня стоит за высокой конторкой, на носу очки на шелковой ленте – такие же, как у доктора Боткина. При виде племянницы Государыня снимает очки и подслеповато щурится.

Екатерина: Смотрите, кто к нам пожаловал! С каких это пор ко мне прибыть не торопятся?

Шарлотта: Прошу прощения, Ваше Величество, без приглашения я не осмеливалась.

Екатерина: Какое же нужно тебе приглашение?! Ты ж родная для меня кровь… Приехала, наскандалила, служивых моих напугала, я уж думала: придет сейчас – с ноги будет дверь мою открывать. А ты вдруг – юрк, и нету тебя, будто не было!

Шарлотта: Простите меня, Ваше Величество. Я забылась перед вашими слугами.

Екатерина (небрежно отмахиваясь): Да, полно… А что вся в черном? Траур какой? У нас нельзя – радость великая, великий князь Орлов для нас Крым взял, сейчас нельзя носить черное. На той неделе у нас будет бал, чтоб была обязательно. За черное в одежде буду всех пороть на конюшне.

От этих слов Шарлотта впадает в легкое замешательство. Государыня понимающе усмехается.

Екатерина: Все знаю. Сама приехала сюда в одном платье. Просто выбрось этот мундир, голою не оставим. Скажи слугам мерку – все сделают. Племяшка моя не может быть бедной и ходить лишь в казенном. Усвоила?

Шарлотта: Так точно, Ваше Величество!

Екатерина (морщась): И ты это… народ у меня не пугай. Они только турок не боятся на приступе, а умных девок пугаются. Так что снимай-ка свои сапоги и привыкай к политесу и туфелькам. Да и прошу тебя: делай глаза пошире, а рожу – попроще. И улыбайся.

Шарлотта (нервно облизывая губы): Так точно… Простите. Я все поняла, тетушка…

Шарлотта опускается в книксене. В офицерской форме книксен выглядит странно. Государыня небрежно кивает и возвращается к своей конторке. Шарлотта выходит из кабинета Ее Величества. В коридоре ей помогают надеть черный дорожный плащ. Шарлотта возится перед зеркалом с завязками плаща, рядом стоит слуга с ее треуголкой. Шарлотта наконец заканчивает одеваться, берет треуголку в руку и смотрит в зеркало. Затем возвращает треуголку слуге и долго смотрит на свое отражение. Лицо ее неподвижно, при этом она то щурится, то гримасничает. Наконец она кончиками пальцев обеих рук растягивает губы в улыбке (со стороны это выглядит жутко). Шарлотта отпускает уголки рта и с досадою машет, затем отводит глаза, будто вспоминает что-то. На лице ее появляется хоть и нехорошая, но озорная улыбка. Шарлотта довольно кивает своему отражению в зеркале, прищелкивает пальцами – слуга опять подает ей треуголку, Шарлотта задорно улыбается, надевает треуголку чуть набекрень и резко поворачивается, начиная движенье от зеркала. В миг поворота пола ее плаща одним широким взмахом будто накрывает ее отражение в зеркале…

Натура. День. Лестница Зимнего дворца

На первый взгляд, мы все еще смотрим в зеркало, однако вдруг выясняется, что это не зеркало в коридоре Зимнего, а окно двери на лестницу. Из окна видно, как к двери идет Шарлотта все в том же черном прусском офицерском мундире и длинном плаще. Ее сопровождает доктор Боткин все в том же докторском одеянии – давешнем лапсердаке и пейсатой шапочке, а в руках у него саквояж приезжей племянницы.

К двери подходит молодая высокая женщина в строгом сером платье и белом фартуке. У нее треугольное, будто вырубленное из камня лицо, а губы сжаты так плотно, что превратились в тонкую бескровную линию. Все вместе это дает очень высокомерное и как бы брезгливое выражение на лице старшей фрейлины. Она распахивает дверь и выходит на улицу. Шарлотта и Боткин останавливаются и смотрят на нее.

Эльза фон Винценгерод: Вы прибыли в покои для фрейлин Ее Величества. Меня зовут фроляйн фон Винценгерод. Я тут слежу за порядком. Ложимся спать по звонку. Встаем по звонку. Прием пищи только по моему разрешению. Пищу приносят служанки, вам появляться на кухне запрещено. Приносить пищу запрещено. Приводить гостей запрещено. Видеться с мужчинами (оценивающе смотрит на Боткина, затем презрительно фыркает) запрещено. Якшаться с нехристями – тоже запрещено. Первое нарушение – штраф. Второе – розги. За третье нарушение – высылаю в деревню, свиней там пасти. Вам все ясно?

Шарлотта смотрит на дядю. Тот не знает, куда ему со стыда провалиться от такого приема. Шарлотта целует его на прощанье и шепчет.

Шарлотта: Все равно ты – любимый мой дядюшка. Я тебе напишу. Я люблю тебя, дядя.

Павильон. День. Зимний дворец. Комната Шарлотты

Шарлотта входит в длинную узкую келью. Обстановка спартанская. Маленький стол, стул, узкая кровать, небольшой шкаф-комод, в углу вешалка. Вместе с нею в келью входит Эльза. С виду старшая фрейлина чуть смягчилась и выглядит человечнее. На деле она совсем немного старше Шарлотты, однако одежда и прическа весьма сильно ее старят.

Эльза фон Винценгерод: Располагайтесь здесь, душечка. Мне доложили, что вы учились у нас дома – в Гессене. Что за школа?

Шарлотта: Колледж иезуитов, затем университет в Марбурге, отделение химии.

Эльза (с сомнением в голосе): Прекрасное заведение, учат науки, латынь и хорошим манерам. Однако они – протестанты!

Шарлотта: Я была рукоположена в сан в колледже и во Славу Божию мне было дозволено довершить обучение у еретиков. По окончании обучения мне готовили кафедру в одном из наших колледжей.

Эльза (с легким фырканьем): Ну и что ж помешало монашеству?

Шарлотта: Прусский король потребовал мою голову. Ландграф не желал воевать, и если бы не помощь нашего ордена… Возможно я была бы не здесь, а в петле (в ответ на изумленный взгляд Эльзы). Мой отец участвовал в заговоре, и король приказал убить всех его отпрысков.

Эльза (с возмущением в голосе): Мы – католики, из нашего Гессена в безбожную Пруссию выдачи нет! К тому же ландграф наш по сей день числится в свите Ее Величества и был генерал русской армии!

Шарлотта (разводя руками): Мой отец с прочими гессенцами отбыл наемником на подавление мятежа в английских колониях. Там он перешел на сторону колонистов. С точки зрения ландграфа Людвига, он изменник. И я как дочь изменника должна была быть выдана на казнь. Впрочем, кстати подоспело письмо из России. И вот я здесь, как и прочие гессенцы.

Эльза: Да, я тоже из Гессена и рада, что вы веры истинной. Даже в Гессене от еретиков шагу уже не ступить, а Богослужение должно быть на Божьем языке – на латыни! А не на языке простонародья и плебса! Но мы отвлеклись, сейчас придет портной, снимет мерку. Мы не ходим в мужском одеянии. Платье будет не новое, его перешьют из нарядов одной девицы, она месяц как умерла от чахотки. Была такая же как вы – худая и мелкая. М-да… Я позабочусь о том, чтобы еды вам приносили двойную порцию. А вы постарайтесь не мочить ног, следите за тем, чтобы вас не продуло. По утрам я советую делать гимнастику. В здоровом теле – здоровый дух. Да, если при кашле увидите кровь в мокроте, уезжайте немедля. Лучше живой и дома в тепле, чем мертвой на нашем болоте в столице. Я вас, молодых дур, уж с десяток тут схоронила…

При этом Эльза все время ходит по комнате, проверяя белым платком, нет ли где пыли, хорошо ль выдвигаются ящики, не скрипит ли стул или стол. Осмотром она остается довольна и, показывая Шарлотте свой белый платок, с гордостью говорит.

Эльза: Чтобы и дальше оставалось все чистым. Нерях, ленивиц и лежебок я тут не потерплю. За сломанное и разбитое вычитаю из жалованья. Я за вами всеми – слежу.

С этими словами Эльза выходит. Шарлотта переводит дыхание, ей явно не по себе в присутствии этой сухой и уверенной в себе женщины. Она устало опускается на кровать. Кровать, видимо, жесткая, Шарлотта смотрит вниз и видит, что кровать по сути – деревянные нары, пусть и ладно сколоченные. Впрочем, Шарлотта устала и ложится на эту постель как есть, в форме. Раздается стук в дверь. Шарлотта вскакивает. Из-за двери голос.

Портниха: Пришла снять мерку на платье. У нас мало времени. Могу я войти?

Шарлотта идет открывать.

(Затемнение.)

Павильон. Вечер. Дом Боткиных

Из затемнения появляется темная тесная кухонка. На ней возится, готовя какие-то пироги, жена доктора Боткина. Раздается скрип открываемой двери. Входит Боткин в давешнем лапсердаке и пейсатой шапочке. Жена Боткина, не отрываясь от стряпни, ему говорит.

Роза: Ну как проводил? Она хотя бы с тобой попрощалась?

Боткин (пожимая плечами и грузно садясь на стул): Сказала, что любит. Бог ей судья. Побежала в эту обитель разврата, что собачка твоя – за подачкой…

Роза: Ну и славно. Устала я от нее… И то не так ей, и это – не этак. И это мы делаем по-еврейски и – прочее… А как же нам все и де-лать-то? Вела себя как хозяйка, а мы ей прислужники…

Боткин: А кто мы? Она с царями да королями в родстве, а мы просто так тут – бедные сродники… Видать, ей с нами и жить-таки зазорно, да не по чину…

Роза: Попомни мои слова, коль взлетит она выше неба, так и знать про нас не захочет. А обожжется где-нибудь – и живо опять станет еврейкою. Вот попомни!

Боткин: Господь велик. Все ж таки сказала она мне, что нас любит. Может, и не отступится. Пойдем помолимся Господу нашему, чтобы стала она как Эсфирь. А потом пойду к нашим, расскажу новости. После покушаем…

Жена Боткина отрывается от стряпни и какая есть, с измазанными мукою и начинкой руками, обнимает сидящего понурого мужа и начинает его целовать.

(Затемнение.)

Павильон. Зимний дворец. Покои императрицы

Эльза фон Винценгерод в ее строгом платье старшей фрейлины вслед за слугою идет по коридору. Перед неприметной портьерой они останавливаются. Слуга воровато оглядывается и, приподнимая портьеру, открывает тайную дверь. Эльзе приходится, чтобы пройти, чуть наклониться. За дверью оказывается будуар Государыни. Екатерина Великая сидит перед зеркалом и каким-то кремом намазывается. Эльза встает за ее стулом и делает глубокий книксен.

Екатерина: Напомните-ка мне, дорогуша, с каких пор вы у меня при дворе?

Эльза: Четыре года, Ваше Величество. Я была вызвана моим господином ландграфом Людвигом, когда он, будучи у вас на службе, изъявил желание взять жену.

Екатерина: Те же четыре года назад ландграф Гессенский спешно покинул нашу страну. Почему вы с ним не уехали? Отвечайте начистоту, иначе подумаю, что вы оставлены тут шпионить.

Эльза (с невольной горькой усмешкою): Шпионов ловят, а потом вешают без суда и без почестей. Дабы решиться на этакое, нужно быть ландграфу очень и весьма преданной. А я отказалась ему служить, после того что он сделал. Мне некуда ехать – для меня больше нет дома в Гессене.

Екатерина (поворачиваясь вместе с креслом и с видимым интересом): И за что же подобное непочтение к своему повелителю?!

Эльза: Он продал суженую свою другому за золото. Ваш сын силой забрал у моего ландграфа его будущую жену, оженился на ней, а ландграфу моему была уплачена компенсация. За подобные штуки у нас в Германии по обычаю убивают. А ландграф мой утерся.

Или – обделался… Тогда я и сказала, что не могу слизню больше прислуживать. А прослышав про сей конфуз, добрейшая Мария Федоровна просила вас принять меня в штат.

Екатерина (будто припоминая): Да, мне что-то такое рассказывали, но я в эту притчу не вдумывалась… Так вот ты какая, Эльза фон Винценгерод… А что же сама ты не замужем?

Эльза: Я дала клятву верности моей погибшей любви.

Екатерина (прищуривается, словно только что обратив внимание на черную одежду Эльзы, а потом понимающе кивает): Так ты в трауре… Дальше рассказывай.

Эльза: Немного осталось рассказать. Нашему ландграфу на свадьбу деньги были нужны. Поэтому меня с прочими фрейлинами он продал как подруг для невесты, а офицеров – воевать вместо англичан в их колониях.

Екатерина: И после этого, продав и фрейлин, и офицеров, он к тому же продал и молодую жену… Да, хорош фрукт… Но речь не о нем. У тебя есть новая подопечная. Шарлотта фон Шеллинг. Ты знаешь, кто она?

Эльза: Так точно, Ваше Величество.

Екатерина (насторожившись): Что именно?

Эльза: Она лучшая школьная подруга моей госпожи принцессы Марии, и она – ваша племянница.

Екатерина (покачивая головой): Однако… Раз весть о том, что это моя племяшка не разошлась по дворцу, ты умеешь держать язык за зубами. Меня это устраивает. Теперь главное – отец Шарлотты перешел на американскую сторону и стрелял в англичан. Возможно, именно он убил твоего суженого – гессенца. Ты об этом не думала?

Эльза: Я решила, что отец моей подопечной, будучи немцем, стал стрелять в своих – в немцев, причем на стороне наших исконных врагов – французов с испанцами. Поэтому ее отец, как ни крути, предатель. Но я еще думаю, что он бросил дочь пяти лет и не мог ее ничему научить, и поэтому она, наверное, не предательница. С другой стороны, яблоко рядом с яблоней падает.

Екатерина: Ну вот и славно. Ты за нею приглядывай. Я думаю дать ей под управленье Лифляндию. Понимаешь, что сие значит?

Эльза: Так точно, Ваше Величество. Лифляндия по «пьяному указу» Петра не часть России, а союзное государство, которое переходит меж Бенкендорфами. Вам нужно вернуть эту землю империи, и поэтому вы хотите свести свою племянницу с Кристофером, молочным братом царевича Павла. Это прекрасный выбор, ибо Кристофер – офицер видный, отважный и сей чести достойный. Я прослежу.

Екатерина (чуть морщась на слова Эльзы, но кивая в ответ): А еще я хочу быть уверена, что племянница меня не предаст. Сможешь ли ты за ней присмотреть и, ежели что там будет не так, поступить с ней по совести?!

Эльза: Так точно, Ваше Величество.

Камера отъезжает, слышны звуки музыки, мы видим кружащиеся пары и понимаем, что попали на бал, посвященный присоединению Крыма.

Павильон. Вечер. Зимний дворец. Бал

Появляется огромная с яркими люстрами на тысячи свеч зала в которой кружатся десятки пар. Камера делает полный облет по этому искрящемуся великолепию и фокусируется на темном дальнем углу, в котором из-за портьеры за гостями наблюдает Шарлотта. У танцующих прекрасные бальные платья, увешанные драгоценностями, маленькая же Шарлотта стоит в обычном сером платье – элегантном, но без изысков. На ней нет драгоценностей, поэтому на фоне прочих дам Шарлотта выглядит серой мышкой. С легким разочарованным вздохом девушка опускает портьеру и выходит в соседнюю комнату. Это тихий и темный зал, наполненный книгами. Шарлотта наугад берет с полки первую попавшуюся книжку, раскрывает ее и садится читать. Книга раскрывается, и там засохший розовый бутон. Шарлотта вынимает его, гладит, целует и прилаживает к своему платью. Теперь и у нее есть хоть какое-то украшение. В углу, однако, темно, и Шарлотта, близоруко щурясь, идет к свету, чтобы сесть рядом со свечами. Вдруг дверь открывается, и в комнату входит статный, могучий, высокий полковник. От него так и веет силою и уверенностью. Он обводит комнату взглядом и, видимо, не обнаружив кого-то, небрежно Шарлотту спрашивает.

Кристофер: Любезная, здесь не пролетала милая нимфа, этакий петит мон амур по имени Шарлотта фон Шеллинг?

Шарлотта (глядя с изумлением на красавца): Это я – Шарлотта фон Шеллинг.

Кристофер (в свою очередь с изумлением): Прошу прощения – не признал. Не желаете ли тур мазурки?

Шарлотта кивает как зачарованная и позволяет красавцу вывести ее в залу. Там бал в разгаре. Кристофер начинает кружить Шарлотту по залу, и когда музыка прекращается, они сами собою оказываются у группы, во главе которой стоит Государыня. Та замечает Шарлотту и, призывая ее, объявляет.

Екатерина: А вот и новый наш фойермейстер прямиком из Германии. Марьюшка, иди-ка сюда, а вот прибыла твоя мон амишка по иезуитскому колледжу!

Из толпы появляется Мария Федоровна – жена Наследника Павла. Это тоже маленькая, ладная и пригожая юная женщина с огромными и будто изумленными, как у куклы, глазами. Она в положении и потому не танцует. Рядом с нею Наследник Павел, на лице его скучно-надменное выражение. Павел невысок, лицо – будто щипцами при родах внутрь вдавленное, с курносым носом. Глаза его, с одной стороны, светятся умом, а с другой – будто неживые и подернуты прозрачною пленкой. Мария Федоровна посылает воздушный поцелуй Шарлотте и подмигивает, мол, потом поболтаем. Наследник смотрит на Шарлотту с презрением и делает небрежный жест, будто что-то смахивает с лацкана. Шарлотта смотрит и видит, что на этом месте у нее засушенный розовый бутон, и она невольно прикрывает его от взгляда Наследника, но тот уже отвернулся. Тут на Шарлотту надвигаются придворные дамы, спешащие засвидетельствовать ей почтение. На лице Шарлотты улыбка – ее при дворе признали, как подругу Марии Федоровны. Тем временем Государыня призывает всех ко вниманию.

Екатерина: Нынче мы чествуем нашу армию! Наших спасителей Крыма! Пьют все! Всем водки – за нашу армию! За Викторию! За Россию!

Лакеи проворно раздают гостям стопки водки. По особому мановению Государыни у Шарлотты забирают ее малую стопку и подают полную чашу. Шарлотта умоляюще шепчет тетке.

Шарлотта: Но я не пью!

Екатерина: За нашу армию – пьют все. (Чуть тише:) Особенно иноземки. (Еще тише – только племяннице:) Я, когда своего суженого впервые увидела, тоже чуть голову не потеряла – от счастья. А выпила и не помню уже ничего. Выпей, милая, так – легче… (Совсем в сторону:) Я тебе туда еще опия кинула, чтобы наверняка.

Шарлотта молча поднимает чашу и пьет. Морщится, но пьет до дна… Чаша выпадает из ее рук и разбивается на тысячи хрустальных осколочков – будто льдинок. Шарлотта пытается утереть рот, а ее подхватывает Кристофер Бенкендорф и увлекает прочь в безумном танце. Лицо Шарлотты растекается в бессмысленную улыбку, глаза стекленеют и постепенно закатываются, а Бенкендорф уносит ее в бесконечную залу, кружа в вихре вальса…

(Затемнение.)

Павильон. Зимний дворец.

Комната для гостей в крыле Наследника Павла

Из затемнения появляется разобранная постель в комнате для гостей. На кровати под одеялом лежит Шарлотта.

У кровати лежат разбросанные ее вещи. За незаметной портьерою в углу комнаты гардеробная, из которой светлой дорожкой падает свет. Камера приближается к просвету, и мы видим, как в умывальнике умывает лицо и руки Кристофер. Он доволен и счастлив и что-то насвистывает. Он почти полностью одет – на нем рубашка с рукавами, закатанными по локоть, офицерские парадные штаны на подтяжках и начищенные сапоги. Кристофер рассматривает себя в зеркало, затем берет бритву и начинает что-то подправлять на усах. Он полностью занят и не слышит, как дверь в комнату открывается.

Камера отходит назад, и мы видим, как в комнату крадучись входит Наследник Павел. Он слышит Кристофера, насвистывающего веселую песенку, и видит разбросанные по полу вещи Шарлотты. На лице его появляется понимающая ухмылка, он плотоядно облизывается и, стягивая с себя на ходу башмаки и камзол, забирается в постель на место Кристофера. Он по-хозяйски трясет Шарлотту за плечо и пытается ее поцеловать. Шарлотта, улыбаясь во сне, в первый миг готова отвечать на его поцелуй, а потом понимает, что целует ее не Кристофер. Она чуть ли не выпрыгивает из постели, пытаясь заслониться рукой от Наследника, а тот ползет за нею через всю постель, приговаривая.

Павел: Ты куда, грязная шлюха?

Шарлотта: Вы – кто? Помогите, Кристофер!

Павел (с яростью в голосе): Ах, ты упрямишься?! Ни одна проститутка мне не смеет отказывать!

Шарлотта: Помогите! Кристофер! Я вас не знаю, подите прочь!

Кристофер (вбегая из гардеробной – с мылом на лице и бритвой в руке): Что тут? Ах ты, господи! (С этими словами он отбрасывает свою бритву в сторону, хватает Наследника в охапку и пытается его оттащить.) Ваше Высочество, вы нас не так поняли! Позвольте я объясню!

Павел (пытаясь вырваться из объятий более сильного Кристофера): Отпусти меня, все по-честному! Ты этих шлюх соблазняешь, а потом – моя очередь! Ведь мы с тобой – братья! Все твое – и мое после этого!

Кристофер: Не слушайте его, на него находит. Пауль, друг мой, это не то что ты думал, я… Сударыня, вы моего брата не слушайте, прошу вас, все это – совсем не так!

Павел: Да так это – так! Ты сам ту шлюху привел! И эту – теперь. Ты обещал же мне, Кристер… Я тут Царь, я тут главный! Нету противоядия – супротив Императора!

Пока он это кричит, Кристофер умудряется выпихать его в гардеробную и знаками приказывает Шарлотте бежать со всех ног. Портьера за ними сама собой закрывается, и Шарлотта с изумлением слышит, как ругательства и угрозы Наследника сменяются его всхлипыванием и мольбами к Кристоферу, чтобы тот его не бросал и не променял на «всех его девок». Шарлотта торопливо собирает свои вещи и случайно впопыхах подбирает с пола и бритву, брошенную Кристофером.

Когда Шарлотта выбегает в коридор, она там с ужасом озирается. Все крыло выглядит вокруг будто вымершим. Шарлотта, торопливо натягивая на себя вещи, пытается найти выход из крыла и натыкается на приоткрытую дверь, за которой выпивают офицеры-охранники. Один из них, позевывая, замечает.

Оболенский: Может, все-таки пойти посмотреть? Ведь вроде кто-то кричал?

Невельский (прихлебывая из бокала): Девка орала. Потом были голоса Наследника и его брата Кристофера. Обычное дело, девки к Кристоферу так и льнут, а он их огуляет, да и отдаст нашему карле. Тому-то добром ни одна баба не даст, а на пару – милое дело. А Кристофер нам настрого запретил без его ведома к Наследнику баб водить. Так что, видать, там у них опять амур-де-труа… Тьфу ты…

Оболенский: Амур-де-труа… Господи!

Невельский (будто припечатывая пустым бокалом по столу): Поэтому и место они это выбрали, отсюда бабе кричи не кричи,

помощи не дождешься. Одни мы с тобой порой это слушаем. Но я так скажу, на последней войне я под Кристофером на турок в рубку ходил. (Закуривает трубку и ею затягивается.)

Оболенский (нетерпеливо): И что же с того?

Невельский (поучающе): А ты в другой раз вместе с нами сходи. Тоже небось будешь и глух и нем, что бы Кристофер Карлович после не вытворил.

Шарлотта вздрагивает, но внимательно это слушает и в то же время окончательно одевается. После всего у нее на руках остается только бритва Кристофера. Шарлотта смотрит на бритву, и в голове у нее раздается визгливый голос Наследника: «Ты сам ко мне эту шлюху привел!» и «Нету противоядия – супротив Императора!»

Павильон. Вечер. Зимний дворец.

Комната Шарлотты

Шарлотта сидит у себя в комнате на постели. В руке у нее зажата та самая бритва Кристофера. В комнате сумрак. Слышны печальные звуки колокола к вечерней молитве.

Шарлотта зажмуривается. Перед ее глазами проносятся сцены бала и огромный улыбающийся Бенкендорф. В голове Шарлотты возникает картина Кристофера в мясницком переднике с руками, залитыми по локоть в крови, а из-за спины Кристофера выглядывает плотоядно и мерзко облизывающийся Наследник Павел, повторяющий: «Нету противоядия – супротив Императора!» и «Ты сам ко мне эту шлюху привел!» Шарлотта решительно встает с постели и с бритвой в руках подходит к окну. У окна стоит вешалка, на которой на плечиках висит ее серое платье. На груди платья все еще прикреплена давешняя засохшая роза. Шарлотта рассеянно гладит ее и выглядывает в окно. Внизу под окном зимняя оранжерея, и видно, как там за стеклом распустилась прекрасная роза.

(Затемнение.)

Павильон. Поздний вечер. Зимний дворец.

Коридор и комната Шарлотты

По коридору идет, напевая, служанка. Она несет поднос с грязной посудой. Рядом с комнатою Шарлотты откуда-то из-под портьеры ей под ноги выпрыгивает кошка. Служанка, взвизгнув, подпрыгивает и роняет поднос, который падает с диким грохотом. Двери с обеих сторон коридора по очереди распахиваются, и из них выглядывают заспанные женщины. Все, кроме одной. Эльза Винценгерод в ночном колпаке со свечою в руках появляется в конце коридора, она идет мимо дверей и их поочередно захлопывает, тихонько с кем-то переругиваясь, грозя пальцем и прочее. Подойдя к запертой комнате Шарлотты, Эльза останавливается, чуть тянет дверь на себя. Дверь недвижна. Эльза было продолжает движение, затем останавливается, поворачивается к двери и в нее стучится. Молчание. Двери в коридор опять начинают распахиваться. Опять в них появляются женские головы, раздаются шепотки: «Что там за шум?», «Дунька как всегда все опрокинула», «Обесчестил и бросил», «Какой ужас!», «Все еврейки блудливы», «Неправда, она такая чистая, такая хорошая». Эльза требует жестом, чтобы все замолкли, и уже требовательно стучит и кричит в дверь.

Эльза Винценгерод: Откройте! Баронесса, откройте, у нас запрещено закрываться, вы будете оштрафованы! (Служанкам:) Дунька, Степка, людей сюда – живо!

Кто-то бежит по коридору со свечками и криками «Караул! Помогите!». Вдруг из одной из комнат выбегает мужик в исподнем и с разбегу бьет плечом в дверь Шарлотты. Дверь с треском падает, а мужик стремительно убегает.

Эльза (возмущенно, с нотой усталости в голосе): Ну, Настасья… Ну, блудливая твоя душа, в деревню сошлю – со свиньями вместо мужиков гулять будешь (с этими словами она скрывается в комнате, вдруг срываясь на визг). Батюшки! Доктора! Кто-нибудь – доктора!

Она выбегает из комнаты. Ее ночной халат спереди весь в пятнах крови.

Павильон. Ночь. Зимний дворец.

Комната Шарлотты

По коридору идет Государыня. Вокруг нее свита из фрейлин. Все в домашних халатах – шлафроках. Народ громко шушукается. Государыня входит в комнату Шарлотты. Та лежит в кровати, окруженная врачами во главе с доктором Боткиным. При виде Государыни девушка поднимается и с жалобным воем сползает с постели к ногам Государыни. Она охватывает теткины ноги, и с рук у нее сваливаются красные от крови бинты. Государыня пытается от нее отстраниться, чтоб не запачкаться в крови, а потом невольно начинает гладить сироту по голове, а та, прижавшись к ней, тихонько скулит, будто маленький раненый зверь. И Государыня тоже начинает помаленечку всхлипывать, а затем вдруг срывает с головы свой прекрасный парик и простоволосая, страшная кричит своей дворне.

Екатерина: Вон! Все – вон! Оставьте меня с моею племянницей!

С этими словами она швыряет свой парик в сторону слуг и начинает тянуть девушку вверх, пытаясь поднять ее с пола. Ей пытаются помочь доктора. Дверь в комнату Шарлотты захлопывается. Девицы в коридоре стоят с раскрытыми ртами. Потом одна из фрейлин, крупная, статная девица с круглыми от изумления глазами, поворачивается к другой.

Гагарина: Племянница?! Эта фон Шеллинг – ее племянница? Вот это конфуз, настоящий пердимонокль!

Павильон. Вечер. Зимний дворец.

Комната Шарлотты

Шарлотта лежит в своей комнате уже на новой кровати с перинами. Рядом с оголовьем поставили столик, на котором стоят склянки с микстурами и стаканы с водой и чем-то подкрашенным, возможно, вином. Рядом с ногами стоит большое кресло, в котором сидит в своем строгом наряде Эльза и что-то вяжет.

Шарлотта вдруг приходит в себя, вскидывается в постели и пытается подняться. Однако выясняется, что одеяло поверх нее не просто ее накрывает, оно чуть ли не завязано узлами на углах перины, и поэтому Шарлотта как бы привязана внутри этакого конверта, и поэтому она может подняться лишь вместе с одеялом и самою периною. Она с изумлением пытается вырваться, а Эльза откладывает вязание в сторону, встает, подходит к столику, наливает стакан воды и протягивает стакан Шарлотте.

Эльза: Доктор запретил вам вставать. Ваши руки должны быть у меня на виду. Вот – попейте. Если нужно, я подам утку. Вы не будете более резаться?

Шарлотта в постели начинает мотать головой, в глазах ее слезы, однако она трясущимися руками берет стакан и быстро пьет. Это ее успокаивает. Она уже спокойнее откидывается на подушки. Эльза ставит пустой стакан обратно на столик и возвращается в свое кресло, берет вязание и, начиная вязать, как бы невзначай замечает.

Эльза: Вы это сделали бритвой полковника Бенкендорфа. Полковник не тот, кто свои бритвы повсюду разбрасывает. Значит, вы были в крыле Наследника Павла в гостях у полковника. Чем же он вас так обидел? Я думала, что у иезуитов девочкам быстро объясняют, что мужикам от нас надо, и если что-то пошло не так, иезуитки в итоге не режутся. К тому же пара фрейлин ходили на половину Кристофера, и никакого убытку им вроде не было. Кстати, вы принимали отвар?

Шарлотта: Какой отвар? Ах, это… Вы можете мне его сделать?

Эльза: Это зависит от того, с кем вы были. Раз бритва Кристофера, вы были с Кристофером. Был ли кто-то еще?

Шарлотта под пристальным взглядом Эльзы съеживается и начинает мотать головой. Из глаз ее сами собой начинают течь слезы. Эльза понимающе кивает.

Эльза: Тогда я не советую травить себя без толку. Возможно, по итогам приключения у вас будет маленький, причем именно от суженого. А что касается прочего… Вы не создаете впечатления истерички. Такие – не режутся. Что вам сказал… второй?

Шарлотта: Он кричал, что против Императора – нету противоядия…

Эльза (снова кивая в ответ головой): А что Кристофер? Он потакал, он пытался того… второго – удерживать?

Шарлотта: Он говорил что-то странное. Он схватил друга и пытался унять, а мне велел бежать со всех ног.

Эльза (еще раз кивая): Да, сходится, нам он велел то же самое. Не бойтесь, голубушка, ежели все пойдет так, как я думаю, ваш суженый скоро увезет вас в Лифляндию, и это приключение с годами забудется… Однако же болтать о нем не советую. Вы, на мой взгляд, легко отделались.

Шарлотта судорожно сглатывает и сжимается, она едва слышно лепечет.

Шарлотта: Я думала, что они – заодно. Я испугалась, что они сделают меня придворною шлюхою…

Эльза в ответ опять встает с кресла, подходит к окну.

Эльза (глухо): Россия – большая страна. Здесь случается всякое. Однако тут, в отличие от Европы, против нашей воли дворянами не торгуют. Опять же не врут нам красиво с три короба, как у нас в Германии принято.

Она недолго молчит, Шарлотта на нее внимательно смотрит, и Эльза под этим вопросительным взглядом рассказывает.

Эльза: Яс детства росла сорвиголовой – одна девочка в семье с тремя младшими братьями. Им для уроков фехтования, кулачного боя или борьбы нужен был партнер для второй пары, и поэтому вышло, что я сызмальства преуспела скорей в военных искусствах, а не в занятьях для девочек. Потом мальчики выросли, я стала им не нужна, а время для дамского обучения было упущено, и меня увлекли собою масоны. Они звали на бунт, на мятеж, говорили, что лишь новые, ученые люди сумеют объединить в единую страну нашу раздробленную Германию. Как я им верила… А потом прямо в ложе я встретила Хайнца…

1773. Натура. Осень. Вечер.

Франкфурт-на-Майне. Парк

Моросит мелкий дождь, с деревьев облетает листва. На небольшой импровизированной трибуне что-то рассказывает оратор. Он одет в цвета мятежа – черное с красным. Ему аплодируют молодые люди в разноцветных одеждах, украшенных красными бантами в петлицах. Среди них ближе всех к трибуне стоит молоденькая Эльза в броском черно-белом платье, которое делает ее похожею на сороку с огромным красным бантом на шее. Она как яркое и светлое пятно посреди унылости осени и восторженно аплодирует, и громче других кричит: «Смерть тиранам!» и «Свобода, Равенство, Братство!» Порою она даже визжит от восторга, когда речи с трибуны звучат особенно зажигательно.

В толпе она видит молодого крепкого и сильного парня, одетого во все черное и с эмблемою черепа и скрещенных костей на груди. На нем в отличие от многих не красный, а черный бант. Молодой человек приветливо улыбается ей и поднимает вверх руку. Эльза с радостным криком бежит ему навстречу и кричит: «Хайнц! Хайнц!» Тот ее на руки как пушинку подхватывает и выносит из толпы наружу. Они торопливо целуются, а потом вместе бегут по темнеющему парку. Эльза восторженно восклицает.

Эльза: Ты слышал, на днях у нас выступление! Я рисую плакаты, мы пройдем к графскому замку и будем требовать избирательных прав и созыва парламента! И у нас будет все то же, что уже случилось во Франции! А потом и по всей Германии. Мы во всех землях созовем парламенты, и они согласятся на объединенье страны без войн и насилия! Как здорово! Я так счастлива, что хочу петь!

Хайнц: Да, отлично. Граф, конечно, откажет, и тогда мы с полным правом его и зарежем. По улицам потекут реки крови, и будет весело!

Эльза: Да ты что… Я, конечно, умею стрелять и знакома со шпагой, но ведь суть выступления в том, что все будет мирно! Вон Россия и Пруссия с Австрией уговорили бестолковую Польшу без боя освободить польских русских и немцев из-под своего многолетнего гнета. И у нас все без крови получится!

Хайнц: Какая же ты все-таки дура! Сперва Фриц, Екатерина да Мария Терезия эту дебильную Польшу славно отбуцкали, ибо тупые поляки добрых слов не услышали. А во Франции парламент появился лишь после того, как мы зарезали их наследника престола герцога Берри, и нынче вся их династия выморочна. Историю можно подтолкнуть лишь ножом или войнами!

Эльза: Нашу Германию веками терзают усобицы, и очередная война ничего не решит.

Хайнц (со смехом): Не будь ты столь хороша с кинжалом и шпагой, я бы задумался, что же я в тебе такого нашел? Завтра мы подведем тебя к графу, и ты пырнешь его прямо в пузо. Девок они не обыскивают, ибо вы неуклюжи с оружием. Готова на подвиг ради Германии?

Эльза резко останавливается и с изумлением смотрит на суженого. Она морщит лоб и бормочет.

Эльза: Ударить ножом в живот… На аудиенции… Я клялась графу в верности. А что мои братья, а мои батюшка с матушкой? Что с ними станет после моего предательства?!

Хайнц: Да плевать на них нам с горы! У нас – Революция! Ты же сама хотела лучшего будущего для Германии!

Эльза (пятясь и со слезами в голосе): Будущее не начать с обмана с предательством!

Хайнц: Вспомни народную мудрость: «Все великое начинается с горя!»

Эльза (заливаясь слезами и мотая в ответ головой): Великое начинается с моего горя! Моего личного горя, а не горя, которое я несу окружающим! Уходи… Я тебя ненавижу…

Павильон. Вечер. Зимний дворец. Комната Шарлотты

Вид темного парка меняется на комнату, в которой лежит больная Шарлотта, а Эльза у окна продолжает рассказ.

Эльза: Через три дня у нас было восстание. Мятежников перебили, кого-то схватили. Среди них и Хайнца. Ему в застенках зубы пилили напильником, и он всех нас выдал. За это ему казнь заменили службой в штрафных в Новом свете, и он там отличился беспримерными зверствами. Пытал и убивал американцев, что поднялись против тех самых английских тиранов… Меня арестовали со всеми, но раз я отказалась зарезать нашего графа, меня отдали герцогу Вюртембергу в свиту его дочери, которую отправляли в Россию. Решили, что служба фрейлиною в России – честная замена повешению.

1775. Павильон. Утро. Аббатство иезуитов в Марбурге.

Приемный покой

В длинный идеально побеленный, но при этом очень темный зал входят Эльза и еще несколько девиц. Эльза уже в привычном нам черном наряде и белом фартуке. Прочие фрейлины – в белых кружевных нарядах, которые, однако, сильно похожи на одеянья монашеские. Навстречу им раскрывается дальняя дверь, через которую две монахини в черном втаскивают отчаянно упирающуюся и брыкающуюся молодую девицу. Это Мария Федоровна, она в истерике, мотает во все стороны головой, рыдает взахлеб и отчаянно кричит.

Мария: Шарло, где ты?! Они украли меня, они уводят меня! Спасите, помогите, Шарло!

При виде Эльзы, которая вся в черном, и скопившихся за нею одетых в белое фрейлин Мария Федоровна начинает дико визжать, причитая.

Мария: Нет, нет, я не готова! Такие, как я, не нужны Господу! Отпустите меня, умоляю!

Младшие фрейлины меж собою в ужасе переглядываются, и лишь Эльза гневно приказывает.

Эльза: Что вы делаете? Немедля отпустите мою госпожу или я всех вас выпорю! (Преклоняя колени перед перепуганной Марией Федоровной, которую сразу же отпустили не менее напуганные иезуитки.) Ваше Высочество, мы пришли служить вам!

Мария Федоровна, осевшая на пол, то с опаскою смотрит на Эльзу, то с еще большей опаскою – на монахинь иезуитского ордена. Ее губы все еще трясутся, а глаза опухли от слез, и она, сидя на голом полу, видимо, пытается понять, куда ей лучше ползти: то ли к привычным иезуиткам, то ли к этой с виду страшной женщине в черном. Она судорожно бормочет.

Мария: Да, прогони их. Они меня напугали. Кто ты?

Эльза: Я – ваша старшая фрейлина. Мы будем сопровождать вас в Россию как будущую жену поволжского генерал-губернатора Людвига Гессенского. К вашим услугам!

Огромные глаза Марии Федоровны с изумлением раскрываются. Она судорожно утирает текущий от слез нос рукавом и с недоверием переспрашивает.

Мария: Так вы отведете меня под венец, а не на постриг? Это не шутка?!

Эльза: Так точно. Венчание у нас назначено в мае, но нам надо еще добраться до далекой России. Здесь есть маленькая проблема. На юге у них война с турками, а посреди – волнения в Польше. Так что поедем кругом – через всю Германию. Собирайтесь скорей, времени у нас мало.

Мария Федоровна начинает смеяться. Ее смех становится все громче, она тянется к Эльзе, пытаясь что-то сказать сквозь смех и слезы вместе с икотою.

Мария: Я всегда это знала! Господь любит меня! Я стану поволжской генерал-губернаторшей!

Павильон. Вечер. Зимний дворец. Комната Шарлотты

Вид темного аббатства снова меняется на комнату Шарлотты, и Эльза рассказывает дальше.

Эльза: В Берлин мы попали на новогодние праздники, и там мы впервые повстречали Наследника. Его туда возил его наставник – граф Салтыков, и они были настолько похожи, что казались отцом и сыном. А Павел был сама прелесть. Лукав, остроумен и ловок. Он так хорошо танцевал с нашей Марьюшкой, а она в ее наряде офицера гессенской армии была вылитый херувим. Я потому, когда вас впервые увидела, тоже решила, что вы обучались у иезуитов. (Шарлотта еле слышно лепечет: «Да нас учили, что женское надо надевать лишь для наших избранников».) Вам обеим к лицу офицерский мундир, вы обе становитесь похожи на мальчиков. У Марьюшки вид был, как у пухлого херувимчика на картине из церкви, а рядом с «молодым графом Салтыковым» они смотрелись, как два пастушка. Когда я их видела, я думала, что вот они – два голубка, что созданы друг для друга… А все вздыхали тогда по молодому «князю Борисову» (а он после оказался другом Павла – Куракиным), который у русских выглядел главным, а тот был просто толстый пошляк и все время скабрезные французские анекдоты рассказывал. Так что «граф Салтыков» и наша Марихен могли оставаться вдвоем и беседовать. Мы даже задержались в Берлине на полтора месяца и выехали лишь тогда, когда все всполошились, что мы на свадьбу опаздываем. Было это в конце февраля, а свадьбу назначили в мае. До России мы добрались лишь в апреле, и первый, кого мы увидели, был Кристофер.

Голос Эльзы затихает, и мы видим рассвет над рекой, огромный паром, шеренги слуг, наваливающихся на канаты, и принцессу Марию Федоровну в армейском мундире, которая стоит на носу и всматривается в расступающийся перед судном туман, а вокруг нее стоят ее фрейлины….

1776. Апрель. Натура. Утро. Переправа на Даугаве

Туман как будто бы расступается. На паромной пристани на другом берегу стоит огромный молодой человек, истинный богатырь, который поднял руки в приветствии, а солнце встает прямо за ним и будто образует нимб вокруг его головы, но из-за этого лица его девицам не видно. Человек громогласно кричит на всю реку приветствие, но так как говорит он по-немецки с сильным остзейским акцентом, слова его звучат непонятно и для обычных немцев – по-варварски. Мария Федоровна смотрит на этого богатыря, распахнув свои огромные глаза и раскрыв в благоговении рот. Она громко шепчет.

Мария: Господь услышал все мои молитвы. Когда меня готовили к постригу, я истово молилась, я просто не верила, что меня вот сейчас похоронят тут заживо… И вот все мои молитвы, все мои слезы оплачены. Как он прекрасен – этот молодой Людвиг…

Эльза (очень осторожным голосом): Какой-то уж больно странный акцент. Не похоже на сына нашего ландграфа. Впрочем, он живет здесь давно, возможно, что привык говорить по-русски.

Мария: Да ведь и вы для меня говорите порой удивительно, а когда я забываюсь и перехожу на родной мне хохдойч, вы ведь тоже меня с трудом понимаете. Он красив, как языческий бог Древней Греции!

Эльза: Скорее уж наш Тор или же, может быть, посланник Одина – Хермод? Не люблю греков, они все какие-то извращенцы!

Шарлотта: Нет, я поняла, это Зигфрид – великий рыцарь из восточных земель, победитель дракона. Как он могуч и прекрасен!

Великан тем временем не может ждать, он разбегается и, делая огромный скачок, чудом перепрыгивает через оставшуюся полосу воды меж паромом и пристанью. Он так тяжел, что весь паром от его приземления аж покачивает. Дамы визжат, а великан оглушительно громко смеется, и мы видим, что это Кристофер фон Бенкендорф.

Он подхватывает Марию на руки, кружит ее и с криком: «Добро пожаловать к нам, в Россию!» с легкостью прыгает назад на пристань. Мария прямо-таки тает в его медвежьих объятиях, а Эльза стоит шокированная. Кристофер, уже подхватывая принцессу на руки, ловко садится на лошадь и с гиканьем и улюлюканьем уносится с нею вдаль по берегу, так что ошметки грязи летят во все стороны из-под копыт. За ним вдогонку пускаются его люди, и пока паром пристает к берегу, вся эта огромная кавалькада совершает этакий круг почета во главе с Кристофером и млеющей у него на руках Марией Федоровной.

Эльза смотрит на все с изумлением и слегка поджав губы, однако принцесса задорно смеется, и они о чем-то беседуют с Кристофером, и оба от этого счастливы. Наконец кавалькада возвращается к парому и свите принцессы, которая начинает разминать ноги, сойдя на берег. Кристофер ловко подвозит Марию к ее фрейлинам и ставит наземь. Принцесса в совершенном восторге кричит.

Мария: А мне понравилось! Эльза, ты знаешь, Людвиг у меня такой душка!

Эльза (тихо): Это не Людвиг. Людвиг – тщедушный и маленький.

Улыбка застывает на лице Марии. Потом губы у нее начинают трястись, и она, чуть ли не всхлипывая, спрашивает у Кристофера.

Мария: Кто, кто вы такой?! Отвечайте немедленно! Какое право вы имели меня тр…рогать?!

Кристофер (подкручивая усы): Я – будущий наследный правитель Лифляндии Кристофер фон Бенкендорф. Вы мои гостьи, и я к вашим услугам!

Мария резко отворачивается от Кристофера, лицо ее перекошено злостью, и она, дернув плечиком и дав знак своим фрейлинам, приказывает им рассаживаться по каретам. При этом она зло бросает через плечо.

Мария: У… Дурак!

Крупным планом мы видим лицо Эльзы, которая с виду растеряна и не знает, что ей делать, но потом она решительно начинает идти за своей госпожой, и вдруг мы видим, что Эльза идет уже по темному коридору и открывает дверь, а там в окружении свечей сидит Мария и гадает на суженого.

Старая хроника. Рассказ Эльзы. Продолжение

Идут будто кадры гадания: колеблется, дрожит в воде пламя свечей, капли воска капают и застывают, в воде отражается прелестное девичье лицо. В это время мы слышим голос Эльзы, она продолжает свой долгий рассказ.

Эльза: Ах, как же рыдала в ту ночь Марьюшка у меня на плече, она даже спрашивала, может ли Кристофер вызвать Людвига на дуэль, убить того и получить Марьюшку вместо приза. А потом она стала гадать на имя своего суженого. Она уронила в чашку с водой две капли воска и сказала мне, что они точно слипнутся в букву «L» или, может быть, букву «C», ибо в древнегерманском написании она тоже имеет две палочки – «<», и тогда будет ясно имя ее суженого – Людвиг или Кристофер. Я отвечала ей, что она глупая, ибо Кристофер пишется с буквы «C» в Средней или Верхней Германии, а здесь, на востоке, это имя начинается с «K». А она мне сказала, что ошиблась и надобно еще капнуть, мы открыли чашку, а там одна капелька изогнулась, и поэтому знак стал напоминать то ли «N», то ли «S». И тогда Марьюшка мне сказала, что всегда это знала и верила, что Господь любит ее, ибо то имя – Зигфрид, ибо Кристофер в сущности великий германский герой и воитель Siegfrid – могучий «рыцарь из восточных земель», который вез прекрасную деву-воительницу Брунгильду к своему королю Гюнтеру. А чтобы не случилось греха между ним и возлюбленной, он клал между собой и Брунгильдою в постель острый меч… Эта история так захватила ее, что она украдкой потом Кристофера звала не иначе как Зигфридом, а себя, конечно, Брунгильдою…

Ха… Брунгильда… Да она в обморок падает, когда видит кровь на кухне, и не может смотреть, как режут утку или зайца ей на обед, а туда же – романтическая Брунгильда… А потом…

А потом Кристофер нас довез в Дерпт и запер в тамошнем замке, и мы опоздали на свадьбу. Разумеется, в Дерпт прискакал и сам юный Людвиг…

1776. «Четыре года назад».

Натура. Утро. Дерптский замок

Туман снова рассеивается, и мы видим неприступные стены древнего замка, сердца и твердыни Ливонского ордена. Нынче былая слава его позади, однако стены все еще крепки и огромны, а ворота поражают воображение. Они заперты на большой брус, и в них кто-то снаружи громко стучит. Мы видим солдат, стоящих у запорного бруса, которые преданно смотрят на Кристофера, а тот решительно дает им знак. Брус чуть сдвигают и отпирают маленькую калиточку средь ворот, и через эту калиточку входит маленький живой юноша в пышном наряде. Он раздраженно приказывает отпирать большие ворота, но солдаты опять смотрят на Кристофера, а тот жестом им запрещает. Гость багровеет лицом и начинает кричать на Кристофера, но слова его не слышны, ибо мы наблюдаем все это из замка, из какого-то окна, возле которого скопились приезжие фрейлины. Впереди всех Мария Федоровна, и рядом с ней Эльза. А так как грохот наконец прекращается, мы слышим слова.

Людвиг: По какому праву вы нас сюда не пускаете? Я буду жаловаться!

Кристофер (ленивым голосом): Это наш замок, и пока отец мой живет в Риге, я – главный. Кого хочу, того и пускаю.

Людвиг: Мне объявили, что вы задерживаете тут свадебный поезд с моею невестой! Я требую от вас объясниться!

Кристофер (все тем же ленивым голосом): Мой замок, кого хочу, того и задерживаю. Мне, может быть, дамы понравились. Захочу и женюсь тотчас же на всех, мне как раз жена надобна.

В замке Мария Федоровна аж подпрыгивает и визжит.

Мария: Я так и знала! Гадание было верным! Он на мне женится! Обязательно женится!

Людвиг от слов Кристофера так и замирает с разинутым ртом, ошарашенный.

Людвиг: Но это… Это ни в какие ворота… Это варварство, насилие, какая-то дикость!

Кристофер (все тем же ленивым голосом): А мы тут, как вы нас недавно на балу изволили называть, – дикие варвары. Ни чести, ни понятия о правах не имеем, какую девку на улице сыщем, на той сразу и женимся. Не то что вы с вашим батюшкой, продаете нам ваших девок сотнями за полтину. Когда я девку беру, я дарю ей деревню, мельницу или хутор как минимум, ибо я – русский дикарь, а вы, любезный, ловите на улицах девку и продаете ее в настоящее рабство, так что позвольте мне быть дикарем, милостивый государь. Мне в дикарях – позору не в пример меньше вашего.

Людвиг: Это какой-то безумный спор, я не могу отнять у бюргера его мельницу, чтоб отдать своей пассии, это беззаконно и просто немыслимо!

Кристофер: Ая могу, ибо в Лифляндии я что хочу, то и делаю. Тебя, кстати, я не задерживаю. Езжай откуда пришел, а то время завтрака, а потом твои фрейлины пятки мне чесать будут. А ты, дружок, мне без надобности.

Людвиг: Да как вы смеете? Вы схватили принцессу, дочь герцога, и угрожаете ей насилием! Я подниму всю Европу!

Кристофер (вдруг озлобляясь): Ежели бы я мог, да я Марьюшку давно бы взял в законные жены, и плевать мне, что она бесприданница. И на Европу твою я плевать хотел со стен моей крепости! Зови, урод, Россия большая – есть где вас закапывать!

Людвиг: То есть вы украли ее не для себя?! А для кого же, позвольте узнать?

Кристофер: Сестра твоя – та еще штучка, намедни в столице откинулась. А на груди у нее нашли медальон, а в медальоне том не молочный брат мой, а какой-то дрыщ из Европы. Так что езжай отсюда, урод, и спасибо скажи, что я тебя ногами не выпинал. За столь горькую обиду моего брата Павла я бы должен в говне тебя утопить, а я с тобой разговариваю.

Людвиг: Боже мой, какие слова! Сестра моя была верна Павлу. Да, они часто ссорились, но Натали была холодна, и все, что говорят про эту связь, это – выдумки…

Кристофер: Ах, выдумки?! Ну, разозлил ты меня!

С этими словами Кристофер хватает Людвига за грудки и начинает трясти. Слышен оглушительный пук, и дамы, наблюдающие за сценой, хором хихикают и зажимают носы, хоть понятно, что до них запах через такое расстояние долететь не сможет. Лицо Кристофера искажает брезгливое выражение, и он, держа соперника за грудки в одной руке, аккуратно подносит его к огромной куче конского навоза и в нее противника небрежно закидывает. Мария аж стонет от восторга и громко шепчет: «Зигфрид! Зигфрид побеждает дракона!» Совершив подвиг, Кристофер опять же брезгливо руки отряхивает и вытирает белым платком, а потом бросает платок в ту же навозную кучу.

Кристофер: Марьюшка – чистый ангел, и не тебе, урод, ее пачкать. Она… Она – самое лучшее, что у моего брата было когда-нибудь в его жизни. И я за него жизнь отдам и продам душу дьяволу, лишь бы у него жизнь наладилась. А теперь зови всю Европу, как обещал…

Людвиг (в навозе барахтаясь): Вы сорвали мне свадьбу. Вы должны заплатить. Неустойка будет огромною!

Кристофер (небрежно): Ну вот все твое гнилое нутро-то и вылезло. Изволь – заплачу, спрошу у отца денег и заплачу. А ты уберешь свою жопу отсюда немедленно, или я начну войну Лифляндии против Гессена, и, клянусь, я утоплю в навозе всех гессенцев, а всех гес-сенок огуляю по очереди, не будь я Жеребец из Лифляндии!

Среди дам в подвале начинаются истерические смешки и восторги. Кто-то из фрейлин с одушевлением громко кричит: «Да мы не против войны, ежели вы, барон, исполните свое обещание!» Мария Федоровна же начинает бурно рыдать, с радостью приговаривая: «Я всегда мечтала, что ради меня случится дуэль! Жаль лишь, что этот

Людвиг – засранец! Но мы ведь об этом не станем рассказывать?! Это ведь почти что дуэль?! Всамделишная дуэль!» На этом изображение постепенно бледнеет…

Старая хроника. Рассказ Эльзы. Продолжение

Опять идут будто кадры старой хроники, и через них мы видим фигуру Эльзы в комнате Шарлотты.

Эльза: В итоге Людвиг убрался и взял деньгами. А потом прибыл Павел и предложил Марьюшке свои руку и сердце. Как она радовалась, когда поняла, что станет когда-нибудь Императрицей Российской Империи. Она так и скакала и говорила мне: «Я всегда знала, я верила, что Господь меня любит! Я буду Государыней Императрицей! Ну и что, что Павел не такой уж красавец, ведь с лица воду не пить?! Зато он умный, веселый и мягкий. Не то что этот дурак солдафон!» И уже в конце лета Наследник Павел сказал, что прошло достаточно времени, и женился на Марьюшке, а после свадьбы мы поехали в Гатчину. То есть сперва нам сообщили, что юный Людвиг обвинил Павла в том, что он убил его родную сестру, а Государыня отвечала, что не может более держать при себе заклятого врага ее сына. И всем гессенцам и гессенкам при дворе было предложено либо «отправляться в Саратов» (с тех пор угроза послать кого-то в Саратов пошла гулять по России), либо вернуться домой – назад в Гессен. Многие решились уехать, а я была из тех, кто отказался и просил русского подданства. И поэтому нас было буквально двое-трое девиц, которые поехали в Гатчину. И вот там, в Гатчине, в начале зимы поздним вечером ко мне в комнату постучал сам Кристофер…

1776. «Четыре года назад».

Ноябрь. Павильон. Ночь. Гатчина

Громкий стук в дверь. Эльза идет открывать. В комнату вваливается огромный Кристофер. Он, по-видимому, пьян и почему-то все озирается. Увидев Эльзу, он приходит в себя и, указывая на нее пальцем, приказывает.

Кристофер: Тебя-то я и искал, наш домашний дракон. Ну-ка живо собирай своих девок, и ать-ать – руки в ноги и валяйте в столицу. Марьюшка всем вам рекомендательные письма выписала.

Эльза: Я вас не понимаю.

Кристофер: А чего же тут понимать? Построились, клушки, и ать-два – ходу из Гатчины. Я все устроил, завтра вас примут в штат Зимнего. А я сам – на войну. Засиделся я тут при дворцах, а я же боевой офицер… Опять же поиздержался, а в армии больше платят. Завтра с утра я в поход, рубить турок, а вас, клушки, к тому времени чтобы тут больше не было.

Эльза: Это невозможно. Мария Федоровна в тягости, мы не смеем ее сейчас бросить.

Кристофер (в замешательстве): В том-то и дело, что она – в тягости, а вы-то – нет! Впрочем, это меня никак не касается, документы я для вас выправил, завтра мне в бой, ибо хватит мне блудить по дворцам, так что я умыл руки, и решай все сама. Надеюсь на твой здравый смысл.

С этими словами полковник поворачивается и идет к выходу. Эльза говорит ему вслед.

Эльза: Здравый смысл мне подсказывает, что ты пьешь каждый день в размер офицерского жалованья. Здравый смысл говорит, что принц Павел шагу без тебя не сумеет ступить, чтобы в очередное дерьмо не вляпаться. Тебя он от себя добром не отпустит, раз ты отправляешься в армию, это может быть только его приказ. Но рекомендации ты принес от Марии. Что-то не сходится. Что случилось?

Кристофер замирает, будто ожидает удара, потом медленно поворачивается. Лицо его бледно. Затем он возвращается, подходит к столу посреди комнаты, наливает себе из графина воды, выпивает и сдавленным голосом отвечает.

Кристофер: Это – Людвиг. Он подал жалобу с просьбой открыть дело по причине смерти его сестры Наталии. Государыня не могла отказать, ибо ваш сраный Гессен – наш главный союзник в Германии, а Наталья – гессенская принцесса. Учрежден тайный приказ, и туда водят на допросы всех людей Павла. В те дни вокруг Наталии постоянно крутились люди этого толстого урода Куракина и братниного учителя Салтыкова, их сейчас и допрашивают, а я-то был с вами – далеко, в Дерпте. Однако от греха брат мой просил меня скрыться в действующей, вот я и подал прошение. А раз я уезжаю, некому за вами приглядывать. Самой Марьюшке ничего не грозит, ибо она по облику сходна с мальчиком, а вы, дуры, бродите в платьях. И случись что, как я пред Марьюшкой оправдаюсь-то?! В общем, я все сказал, а ты меня слышала.

С этими словами Кристофер будто чему-то кивает и решительно выходит из комнаты. Эльза минуту стоит и раздумывает, затем звонит в колокольчик. К ней вбегают ее гессенские фрейлины. Эльза им приказывает.

Эльза: Полчаса всем на сборы. Документы для перевода нас в Зимний всем выправлены. Исполняйте!

Фон Паул иг (испуганно): Но это все так неожиданно! Почему мы едем отсюда в полночь? Можем ли мы попрощаться с Марией Федоровной?

Эльза: Отвечаю с конца. Нет, не можете. Мария Федоровна пожелала нам счастливого пути и сделала документы. Мы едем сейчас, потому что это моя личная блажь. Еще вопросы? Раз вопросов ни у кого больше нет, исполняйте!

Фрейлины перепуганной стайкой выбегают из комнаты. Эльза размашисто крестится и шепчет: «Упаси Господь тебя на войне, наш добрый Зигфрид!» По экрану опять идут помехи и полосы…

Павильон. Вечер. Зимний дворец. Комната Шарлотты

Эльза наконец поворачивается к нам, и видно, что на глазах ее слезы.

Эльза: С той самой поры – с осени 1776 года – я живу здесь и дослужилась до гофмейстрины Ее Величества. И я догадываюсь и хорошо понимаю, что, возможно, тебе пришлось пережить… Ведь ты, похоже, была у Кристофера в платье?

Шарлотта (заливаясь краской и еле слышно шепча): Уже – без…

Эльза: Что ж… Он хороший человек – твой Кристофер. Но я бы не стала лишний раз испытывать его верность брату – принцу Наследнику. Можно обжечься. (Откуда-то достает бритву и кладет ее на тумбочку возле кровати.) Вот бритва Кристофера. Верни ему ее сама – из рук в руки и скажи, что ты случайно порезалась. Да и пока мы в столице, думаю, что тебе лучше носить твою форму. Это нарушение правил, но раз уж на тебя единожды обратили внимание, я на это закрою глаза.

Шарлотта: Спасибо, Эльза. Ты мне должна еще про многое здесь рассказать.

Эльза возвращается в свое кресло, поднимает вязание и, начиная постукивать спицами, спрашивает, что именно еще Шарлотта хочет узнать. Спицы ловко снуют и постепенно уходят из фокуса под бубнящие голоса Шарлотты и Эльзы.

Потом фокус на них восстанавливается, и мы видим, что за окном уже утро.

Павильон. Утро. Зимний дворец. Комната Шарлотты

Камера откатывается от окна, и мы видим, что Шарлотта в постели читает какую-то книжку, а Эльза в своем кресле опять возится со своим бесконечным вязанием. Дверь без стука вдруг раскрывается, и на пороге появляется Государыня Екатерина Великая, которая повелительным кивком приказывает Эльзе выйти. Та тут же исчезает из комнаты, царица же грузно опускается в ее кресло и, чуть пожевав губами, будто собираясь с мыслями, задает вопрос.

Екатерина (сурово): Ну и что же мне с тобой теперь делать?

Шарлотта (испуганно и пряча книжку под одеяло): Простите меня, Ваше Величество!

Екатерина (мрачно покачивая головой): Конечно, прощу, ибо деваться мне некуда. Слишком много я на тебя, как на карту, поставила. Но как мне верить тебе, вдруг ты опять начнешь резаться?!

Шарлотта (умоляюще складывая на груди руки): Простите, Ваше Величество, бес попутал…

Екатерина (с недовольным сопением): Я-то хотела даровать тебе Ливонию… В прошлом годе умер там у меня генерал-губернатор Карл фон Бенкендорф, а сынок его – хороший солдат, да без царя в голове. Молочный брат моего Павлика и нахватался с ним всяких глупостей. Сорит деньжищами, пьет без просыпу, как такому доверить провинцию? А деваться-то некуда, по закону Петра я отдать ему Ригу обязана. Вот и думала я его на умной девице женить, чтоб кошель она из его рук забрала и от бутылки отгоняла – хоть сковородою, хоть скалкой… На тебя, моя душа, понадеялась, а ты с какого-то пустяка вздумала резаться! Так там, в Лифляндии, причуды на каждом шагу, сто причин в петлю лезть или прыгать вниз со стен Рижской крепости. Как я смогу тебе теперь доверить провинцию?!

Шарлотта (с ужасом и отчаянием в голосе): Это не повторится. Клянусь, тетушка, это – не повторится!!!

Екатерина (внимательно вглядываясь в племяшку): На твоем месте я б из кровати тут выпрыгнула и опять поползла на коленках меня молить о прощении, да вижу – не можешь пока. Стало быть, всерьез резалась. А Кристофер – хорош. Бабы на него ни разу не жаловались. Может, кто еще был? Из-за кого сыр-бор?

Шарлотта (в совершенном ужасе): Я не помню… Не могу знать, Ваше Величество!

Екатерина (одобрительно покачивая головой): Да и то хорошо. Ибо плотью слаба, но мозги тебе не отшибло. А мне в деле сием именно твои мозги первей всего надобны. Хорошо, так и быть – поверю пока. Повторится подобное, от простуды умрешь или этого… удара апоплексического. Прости господи… Мне того, чтобы имя России по Европам трепали, ни к чему. Ишь! При моем дворе девки не режутся! И не посмотрю на родство! Осознала?

Шарлотта: Так точно, Ваше Величество!

Екатерина (понижая голос): Ну что ж, теперь к делу. Я вызывала тебя потому, что ты мне племяшка, внучка самого Эйлера, доцент с кафедры химического факультета в Марбурге и, наконец, аббатиса иезуитского ордена. Не делай глупые голубые глаза – я тебе не Кристофер. Сан аббатисы с потолка не упал. Какая у тебя специализация в ордене?

Шарлотта (еле слышно): Борьба с мусульманами. У меня родня в России и Пруссии, поэтому против православных и протестантов меня не готовили. Сказали, что иначе будет конфликт интересов.

Екатерина (внимательно глядя в глаза племяннице): Будто… Будто. Хорошо, сделаю вид, что поверила. Итак, начнешь писать письма в свой орден, что суженый твой день и ночь проливает кровь с турками, а ты желаешь ему помочь и посему – исключительно ради борьбы против турок – просишь прислать тебе рецептуру изготовления пороха по методе Антуана Лавуазье. Ваш орден помогал ему в работе деньгами, стало быть, он им по затратам отчитывался. Все ясно?

Шарлотта: Так точно, Ваше Величество!

Екатерина (все тем же пониженным голосом): Это не все. Получишь рецепты и формулы и откроешь в Лифляндии производство, ибо иезуиты начнут проверять, а я их не готова обманывать. Ты на меня так не смотри… Новый порох нужен нам позарез. Работы по нему ведутся не только во Франции, но и в Англии и даже в Пруссии. Я просила англичан и пруссаков, ибо турок против нас несметные тыщи, но они отказали. И франки добром не дадут, ибо самая гнилая нация. А без современного пороха турок нам не сломить… Не знаю уж, насколько ты верна ордену, но в любом случае против турок мы заодно, и новые пороха в деле сием нам помогут. Пойми правильно, мне надобно всю Россию кормить, там самые богатые и плодородные земли империи, а турки всю жизнь налетают исподтишка жгут, убивают и грабят. И посему долг наш заразу сию извести!

Шарлотта: Я поняла, я все сделаю, тетушка!

Екатерина (поднимаясь из кресла): Вот и славно. Да, и когда будешь в Риге, все на себя не бери. Ты вон дюже слабенькая, один раз резанулась и не можешь даже на кровати сидеть… Дорого я бы дала, будь ты покрепче. Эльзе скажи, пусть каждое утро занимается с тобою гимнастикой. Поверишь ли, три года назад я взяла ее по просьбе Марьи младшею камеристкой. Три года прошло, и вот она уже моя гоф-мейстрина, а прочие служанки и фрейлины под ней ходят, как шелковые. Да, и Кристофера к делу приставь. Пусть он мот и в бутылку заглядывает, но командир он отменный. Да, вроде все… Ты наукой у меня будешь там заниматься, Эльза все возьмет по хозяйству, Кристоферу – армию. Что забыла? Да, сыщу я тебе и гоффактора по финансам. А с тебя письма в орден и формулы. И тогда с песнями, плясками – да на свадебку!

С этими словами Государыня выходит из комнаты. Вместо нее через мгновение возвращается Эльза. Шарлотта в сильном возбуждении, размахивая руками, шипит.

Шарлотта: Ты ее слышала?!

Эльза (с обидою поджав губы): Разумеется, нет!

Шарлотта: Она хочет выдать меня за Кристофера и отправить в Лифляндию, а тебя она сделает моею главной распорядительницей! Только одно условие. Ты мне поможешь?

Эльза (сглатывая): Не может быть?! Что за условие?

Шарлотта: Мне надо так составить письмо ордену, чтобы они прислали нам секрет искусственного пороха, а мы открыли в нашей провинции целый завод и снабдили порохом нашу армию – против турок!

Эльза (задумчиво): Думаю, что скорее не только лишь против турок. Как я слышала, все в мире явно клонятся к великой и ужасной войне. Из Франции да Испании орден масонами изгнан, а для Англии с Пруссией они и того хуже – еретики. Кроме как на Русь-матушку ордену надеяться не на кого. Да я помогу написать такое письмо и думаю, все получится. Я пошлю за бумагой, перьями и чернилами. Вы сможете писать на постели?

Шарлотта согласно кивает, и Эльза идет к двери – видимо, за письменными принадлежностями. Затем вид из камеры расплывается, и мы видим, что вместо пера и чернильницы Эльза вносит в комнату поднос с пирожками и чаем.

Павильон. Утро. Зимний дворец. Комната Шарлотты

Шарлотта в своей комнате на кровати на огромной перине – полусидя принимает поднос и начинает разливать чай. Поднос стоит частью на одеяле поверх ног Шарлотты, а частью на коленях Эльзы Винценгерод, которая присела рядом на высоком стуле с прямою спинкой. Шарлотта в накрахмаленной белоснежной рубашке. На нарядах обеих ни пятнышка, и сам обряд чаепития выглядит как священнодействие.

Из окон раздается радостный звон колоколов, зовущий на воскресную службу. Комната завалена цветами, поздравительными открытками и свежими фруктами. Раздается стук в дверь, дверь открывает снаружи безупречно одетая фрейлина Гагарина в парадном наряде с праздничною наколкой. Она делает церемониальный книксен.

Гагарина: Баронесса, к вам посетитель. Изволите принять?

Шарлотта в постели судорожно сглатывает. Она пытается натянуть на себя одеяло, поднос перекашивает, но его ловко подхватывает Эльза Винценгерод, которая убирает его на маленький столик, а затем строгим и осуждающим взглядом смотрит на свою подопечную. Та под взглядом старшей фрейлины начинает виновато разглаживать на груди одеяло и оправлять примятую было сорочку. Эльза чуть помогает Шарлотте привести себя в порядок и успокоиться, а потом с легким вздохом кивает.

Эльза Винценгерод: Проси. Баронесса готова принять.

Гагарина в ответ церемонно кивает и скрывается за дверью. Через мгновение в двери показывается огромный букет цветов, и скорее по росту входящего мы понимаем, что это Кристофер. Эльза деликатно отходит от кровати, делает знак фрейлине, и та забирает букет. Наконец виден Кристофер. Он в лучшем мундире, пуговицы, эполеты и пряжка блестят так, что глазам больно. Полковник мгновение мнется в дверях, не зная, куда девать из рук свою парадную треуголку, пока из-за двери ее не выхватывают. Видно, там толпится народ, ибо то и дело в дверной проем кого-то там видно. Кристофер наконец входит и опускается на колено перед кроватью Шарлотты. Лицо его побагровело, стоячий воротничок явно душит, а высокие подушки Шарлотты положены так, что лицо его на уровне с лицом девушки.

Кристофер: Как Ваше здоровье, баронесса?

Шарлотта: Спасибо, мне лучше. Я читала все ваши письма, они меня весьма тронули. Я очень рада вас видеть.

Кристофер: Ну что ж, я человек простой – привык брать крепости сходу. Я люблю вас. Я прошу вас стать моею женой!

Шарлотта, видимо, ожидала этих слов, но все равно на глазах у нее наворачиваются слезы, и она только молча кивает в ответ. К ней на помощь приходит Эльза, которая стоит с нею рядом. Она достает из рукава белоснежный платок, который протягивает своей подопечной.

Эльза (тихо, почти про себя): По этикету вы должны отвечать. Одно слово – или «да», или «нет». Потом будете плакать. Сперва – ответ.

Шарлотта утирает слезы, судорожно кивает и говорит.

Шарлотта: Да. Конечно же – да!

Такое ощущение, будто разом выдыхают все присутствующие, в том числе и те, кто, невидимые для нас, стоят в это время за дверью. Раздаются облегченные шепотки, даже слышен чей-то короткий смех. Полковник облегченно утирает пот со лба и прикладывается к ручке невесты. У той сияющие глаза. Она счастлива.

Натура. Утро свадьбы. Ступени Зимнего дворца

Шарлотта в свадебном наряде поднимается в карету. Лицо ее светится. Колокольный перезвон, в воздухе порхают белые голуби, отовсюду летят конфетти и лепестки роз. В карете уже сидит в одеянии подружки невесты Эльза фон Винценгерод.

Шарлотта: Спасибо, что согласилась стать моей главной фрейлиной и перебраться со мной в эту Ригу. Ты мне будешь там весьма кстати. Этого я не забуду.

Эльза в ответ лишь чуть поджимает губы.

Эльза: Я лишь исполняю мой долг (по-матерински вдруг улыбается). Когда-то и я мечтала, чтобы меня вот так же увезли в свадебной карете из Зимнего. Не судьба (легкий вздох). Я за вас так рада, душечка, но при вашем дворе подобных историй не будет. Это я вам обещаю! (Обе женщины при этом замечании понимающе смеются.)

Шарлотта (с интересом выглядывая из кареты): Кстати, а куда мы едем? Я думала нас венчать будут в соборе?

Эльза: Вообще-то это сюрприз. Вы не просто едете в мужнюю вотчину, а Государыня вам с мужем дарует на свадьбу Лифляндию. Это великая честь, которая сделает вашу семью главной семьей всех русских немцев. Поэтому венчаться вы должны не в православном соборе, а в немецкой слободе – в Санкт-Клаус кирхе.

Шарлотта задумчиво кивает в ответ. Только теперь она обращает внимание на свадебный крест: он не русский восьмиконечный, а прямой – лютеранский. Она невольно усмехается.

Шарлотта: Надо же… лютеранство. Ничего что я католичка? У меня же иезуитское образование… Не то чтобы я была против.

Эльза: Я сама родилась в католическом Гессене, но в России все немцы считаются лютеранами, татары – мусульманами, а поляки – католиками. Вам суждено править немцами, и мы же не станем огорчать ваших подданных?!

Шарлотта (небрежно махнув рукой): Конечно! Просто мне бы хотелось венчаться в соборе, там пышней обстановка. Я так устала от монастырского одеяния – ты не поверишь!

Эльза: Да… В этой Риге по слухам все ходят в черном. Так что не угадали вы со страною и подданными! (Обе женщины от этих слов опять счастливо смеются.)

Павильон. День. Церковь Святого Николая в Санкт-Петербурге

Огромный зал. Прямое лютеранское распятие. Хор детей, поющих что-то по-немецки в главной лютеранской церкви страны. Шарлотта и Кристофер в свадебных нарядах у алтаря. Лицо Шарлотты счастливо, лицо Кристофера сумрачно. За ними в качестве дружек жениха и невесты – Наследник Павел и его жена Мария Федоровна. За ними ряды офицеров по два в одинаковой форме с характерно германскими лицами, за ними парами стоят дамы – все в одних и тех же строгих нарядах, напоминающих военную форму. Все еле слышно переговариваются по-немецки. Со стороны это выглядит как парадное построение среди казармы. Сзади всех на небольшом возвышении сидит Государыня Екатерина Великая, которую полукругом окружают разряженные сановники. В сравнении со строгими рядами немцев именно эта группа выглядит как брачующиеся. К Государыне сзади наклоняется князь Потемкин.

Потемкин: Разумно ли, что они венчаются лютеранским обрядом? В жилах жениха – кровь Петра.

Екатерина: Именно потому. Пусть он и внук Петра, но – лютеранин, не перешедший к нам в православие, и поэтому к нашему престолу не имеет никакого касательства!

Потемкин: И все же не было ли возможности сохранить сию землю под вашим прямым управлением?

Екатерина: Гриша, скажи-ка, как думаешь, что для нас сейчас самое важное?

Потемкин: Людей накормить. Чтобы их накормить, надобно, чтоб татары и турки перестали ходить набегом на наши лучшие земли. Стало быть, надо забирать Крым да выбивать врага из Эдисана с Кубанью.

Екатерина: Все верно, лишь об этом и думаю. А в той же Прибалтике у нас аж с Петра конь еще не валялся. И когда мои туда дойдут руки?! Без хозяина любая земля просто чахнет, а у меня на эту Прибалтику нету ни силы, ни времени. А враги в Европе нас ждать не будут. И раз кому-то доверить эти земли придется – я выбираю племянницу.

Потемкин понимающе кивает и в глубоком поклоне возвращается на свое место. Камера переходит на лицо епископа, совершающего церемонию. Он только что закончил что-то говорить и теперь вопросительно смотрит на Екатерину Великую. Та благосклонно улыбается и крестит издали юную пару. Раздается оглушительный колокольный звон. Камера на лице Шарлотты, глаза ее залиты слезами, она – совершенно счастлива.

Павильон. Вечер. Зимний дворец. Бал по случаю свадьбы

По залу идут Наследник Павел и Мария Федоровна. Павел с кислой миной брюзжит.

Павел (тихим голосом): Маменька совершенно сошла с ума. Заставила Кристера взять в жены шлюху. Грязную полукровку!

Мария (громко и звонко): Ах, оставьте, друг мой! Шарло – моя лучшая подруга. Да и потом, что за притча? Какая муха вас укусила?

Павел (тихим голосом): Ах, Марихен, это все дела государственные. Ну-ну, не куксись, я все объясню. Испокон веков повелось, что у всякого человека значительного был свой Hoffaktor. Ибо не дело господину мешки зерна или ночные горшки все время считать. И у моих родителей были Hoffaktor, и у ваших – и деда и прадеда. А потом открыли Америку, и у много кого поместья оказались на другом конце света. И послали ими управлять, конечно же, их – хоффакторов. Так они там пригрелись, процвели, а потом и взбунтовались против природных правителей. Посмотрите на американский конгресс – сплошь потомки этих, этих… Это они не англичан, это они всех нас – и меня, и вашего родителя, стало быть, предали! И вот смотрите – новая притча. Кто у нас теперь снабжает войска? Цейтлин – хоффактор Потемкина! Матушка посылает вашу подругу в роли такого же хоффактора управлять нашей Ригой! Кто мешает ей там детей народить, а потом они, как американские Hoffjude, взбунтуются и отберут у нас наши земли?! Вы понимаете, почему я в отчаянии?!

Мария (громко и звонко): Ах, мон ами, всюду вам чудятся ужасные еврейские заговоры! Это так скучно! Ну почему мы не можем просто за мою подругу порадоваться?! У нас так давно не было бала!

Павел замирает на месте и с подозрением озирается.

Павел (с шипением): Ах, Марихен, тише, дитя мое! Эта саранча египетская здесь повсюду! И почему я должен молчать? Моя мать – полуграмотная кабатчица из Германии, отдающая мои земли в управление хитрой да пронырливой суке, которая оберет нас как липку!

Мария (громко и звонко): Да вы с ума сошли, какая тут саранча?! Во всем Зимнем вы не сыщете ни одного сверчка иль кузнечика! А мне так не хватает ночного стрекота наших цикад… Вот идут молодые – можете поболтать со своим другом детства, а я пока поделюсь новостями с подругою. (Обращается к подошедшим Шарлотте с Кристофером.) Шарло, ты пробовала замечательный штрудель с клубникою? Пойдем, я тебя угощу! (Подхватывает подругу под руку, и дамы, щебеча, удаляются. Слышно, как Мария говорит.) Ах, как рада я за тебя, милый друг! Кристер твой – такой душка-обаяшка, весельчак и красавец, не то что мой бука. Я изумилась узнать, что они молочные братья. А Кристер нам с подругами как-то раз рассказал, что мой много ел, и на двоих молока не хватило. Так что моего как Наследника выпаивали молоком, а твоего – сразу водкой! Я хохотала над ним до упаду! А еще… (Голоса дам в общем гуле постепенно стихают. Павел делает вид, что рассказа жены не слышал.)

Павел: Стоит ли мне поздравлять вас, друг мой?

Кристофер: Кто знает? Она не в моем вкусе, мне скорей по душе девицы с более пышными формами. Так что я не думал связать себя узами, но без этого брака не видать мне моей же Лифляндии, а ваша мать – Государыня, и желания Цезаря…

Павел (с участием и утешением в голосе): Все! Все понимаю, бедный друг мой. Все мы страдаем из-за нее. Однако дай срок, я все изменю!

Кристофер: Тише, Ваше Высочество, вот идет ваша мать.

Появляется Екатерина, которая ведет за руку молодого человека. Глаза его будто примечают все вокруг, а на лице застыло лукавое выражение.

Екатерина: Вот вы где! Иди-ка сюда, милый друг!

Павел с Кристофером оба подтягиваются и почти бегут к Государыне. Та, увидав это, морщится и поясняет.

Екатерина: Нет, нет, лишь Кристофер! Нам надо поговорить в узкой компании.

Павел замирает в движении. Его лицо сильно краснеет, он резко отворачивается и уходит в сторону, не глядя по сторонам. Кристофер будто не замечает этого и подбегает к Екатерине.

Кристофер: Рад служить, Ваше Величество!

Екатерина: Раз ты, милый друг, у нас оперился, я решила, что пора тебе возглавить твою родовую провинцию. В Лифляндию поедешь, дружок, будешь там моим наместником.

Кристофер (на седьмом небе от счастья): Рад стараться, Ваше Величество! Будет исполнено, Ваше Величество!

Государыня в ответ смотрит на полковника крайне скептически, а потом с легким вздохом поясняет.

Екатерина: Даю тебе в дорогу молодого секретаря. Ежели чего не додумаешь, так он досмотрит. Рекомендован Гришиным хоффом Цейтлиным, тот славно всю нашу армию смог одеть, обуть и вовремя накормить. Стало быть, запомни, ты там по праву крови, а он – ради денег. Он не смеет лезть в дела чести или дела государственные, ты не мешаешь ему делать деньги. А теперь познакомьтесь: Барклай де Толли. Зовут его Михаил, как ты понимаешь, Богданович. Отныне это твоя тень и верный слуга.

Молодой человек отдает честь своему новому господину и щелкает каблуками. Кристофер смотрит на него свысока и насмешливо. Барклай ниже, меньше и худее Кристофера. Тот полушутя хватает его за шею, будто намереваясь душить.

Кристофер: Так ты мой новый Hoffaktor, вроде того, кого отец мой как-то повесил за воровство?! Жид, жид на веревочке дрожит! Так помни, посмеешь украсть – я тебя так же вздерну!

Барклай таращится, видно, что ему неприятно, от сдавления горла он чуть багровеет, но молчит и терпит. Екатерина смотрит на него с одобрением, а на Кристофера морщится с осуждением, а потом говорит примирительно.

Екатерина: Ладно, после меж собой познакомитесь. Конечно, можешь его повесить, но лишь ежели поймаешь его на воровстве за руку. Иного – не потерплю.

Кристофер: Да мы что ж? Мы ж любя! Мы – балуемся.

Государыня в этот миг видит вдали Шарлотту, которая пробует штрудель вместе с Марией Федоровной и счастливо смеется. Лицо Государыни вдруг мрачнеет.

Екатерина: А вот баловства мне не надо. Все мы – слуги империи: и русские, и евреи, и немцы. Придет день, и всем нам под одними Орлами стоять. Всех нас не минет чаша сия.

При этом она смотрит не на притихших мужчин, а на весело смеющуюся Шарлотту. Лицо ее искажается до той степени, что кажется, что Государыня сейчас заплачет. Она не видит, что этот ее тревожный, любящий взгляд на Шарлотту перехватил человек, стоящий за столбом. Это Наследник Павел, и его взгляд на Шарлотту полон ревности и ненависти. Машинально Павел сжимает рукою бокал, который держит в руке. Осколки падают на пол. Рука и пальцы Павла в крови. Павел, выругавшись, сует пальцы в рот и начинает их по-детски сосать. На краю его губ видны капли крови.

Натура. Утро. Площадь перед Зимним дворцом

Под звуки радостного колокольного перезвона молодые садятся в карету, на которой изображен черный жеребец, поднявшийся на дыбы в белом поле. Шарлотта млеет в объятиях мужа и сонным голосом спрашивает.

Шарлотта: Почему черный жеребец? Это правда, что Луку Мудищева писали с вас, Бенкендорфов?

Кристофер (с довольным гоготом): Так и есть, это мы, это все – про нас! Только жеребец у нас на гербе получился случайно. Наша фамилия раньше была Биркенбейнердорф, то есть Лаптевы, или Березовоногие. Тех из нас, кто давно перебрался в Россию, всегда звали фон Лаптевы. Поэтому у предков вместо герба использовали березовое полено. А потом кто-то решил, что черные пятна на белой коре складываются в черного жеребца, так жеребец и стал нашим символом. А уж слухи про то, что мы жеребцы, пошли еще позже. После Петра Великого! (Говоря это, Кристофер лукаво подмигивает.)

Шарлотта: А у нас, фон Шеллингов, фамильный герб – красная роза. В знак родства с одной прежней английской династией.

Кристофер (с громовым хохотом): Роза, береза!

Шарлотта (подхватывая считалку): Мак, табак!

Кристофер (пытаясь, получить поцелуй): Девочка умная!

Шарлотта (со смехом и визгом): Мальчик – дурак!

Они оба хохочут и сладко целуются. Их карета летит по дороге. Спицы колес сливаются в один круг. Вдруг колеса замирают со стуком и грохотом. Раздается голос: «Все, барин, приехали!»

Натура. Вечер. Разбитая дорога. Огромная лужа.

Рига. Ратушная площадь.

Карета с молодыми застревает в огромной луже прямо перед старой, потемневшей и покосившейся Ратушей. На ней сидят стаи ворон, слышны их крики. Двери в Ратушу

распахнуты, сама она выглядит, как нежилая и брошенная. Возница кричит: «Вот мы и дома! Вон дом ваш – напротив!» Кристофер выскакивает из кареты, проваливается в грязную воду по колено, гогочет и засучивает рукава.

Кристофер: Вот так я и представлял родные края! Кругом темень, грязь и немытые латыши. Но ведь мы все исправим, верно, любимая?!

Из кареты робко выглядывает Шарлотта, она с опаской смотрит на исполинскую лужу, но тут Кристофер ее ловко хватает в охапку и переносит на сухое место. Вслед за Шарлоттой он так же ловко выхватывает из кареты верную Эльзу и тоже несет ее на сухое. Затем он с тем же громовым смехом кричит слугам.

Кристофер: Эй, Еропка-холопка, Ванюшка, Петрушка – все подь сюды! Навалились все вместе! Ну-ка!

Слуги гурьбой бросаются в лужу. Из кареты при этом выпрыгивает Барклай, который ловко оказывается на сухом месте, надевает очки на шелковой ленте и смотрит на всю эту суету. Его – то ли случайно, то ли нарочно – пихают в грязь, он падает, слуги смеются, а громче всех сам Кристофер. По его команде народ с ревом и гиком поднимает карету из лужи и грязи и выкатывает ее на сухое место ближе к дому градоначальника. Видно, что Кристофер для людей – господин, лидер и душа компании. Барклай же, пытаясь отряхнуться, подходит к своей госпоже. Та ему примирительно улыбается.

Шарлотта: Экий, Михаил Богданович, вы неловкий. Но с лужею этою надобно что-то делать.

Барклай (отряхиваясь и с чувством): Всенепременно и как можно быстрей! Ведь это наша столица, а тут – этакое!

Шарлотта (поворачиваясь к проходящему мимо Кристоферу): Кристер, ты слышал? Мы ведь будем с этой лужею что-то делать?!

Кристофер (с насмешкою в голосе): А что, умник наш вроде вымок?! Латышам скажи, они сделают. А мне недосуг – по слухам охота знатная здесь на болотах, заодно и помуштрую мой полк, а то разъелись они, пока мы с тобой нежились. (С этими словами он подхватывает молодую жену, и они друг с другом целуются. По всему видно, как эти двое любят друг друга. Затем Кристофер ставит Шарлотту на место.) Ну все, я пошел, мне людьми надо командовать.

Шарлотта и Барклай провожают бравого полковника взглядами. Взгляд Шарлотты восторженный, взгляд Барклая – скептический. Затем Шарлотта оборачивается и совсем иным тоном произносит.

Шарлотта: В общем, с лужею и всем прочим нам придется разбираться самим. Справимся?

Барклай (с видимым облегчением): Разумеется, моя госпожа!

Павильон. Осень. Вечер. Рига.

Подвал дома градоначальницы

Шарлотта стоит посреди огромного и пустого подвала и смотрит куда-то вверх. Вокруг нее бродит Эльза, которая то тут, то там находит паутину и пыль и от этого потихоньку ругается.

Шарлотта: Лабораторию мы разместим прямо здесь. Видишь, какая большая труба? Из нее получится прекрасная вытяжка, и мы с тобою не угорим в ходе опытов. Опять же вот идет самотеком вода. Все прекрасно.

Эльза: Все ужасно. Соглашусь с вами лишь ради вашей же безопасности. Уж лучше здесь под охраной, чем бегать неизвестно куда по этому голодному и нищему городу! И потом, что за притча?

Я не училась химии или опытам. Чем я смогу вам помочь?

Шарлотта: Одной мне не справиться, мне нужен ассистент, и я не могу посвящать в государственные дела людей с улицы. Придумай сама, чем заняться, а я подыщу тебе пару учебников, и в любом случае колбы с пробирками ты всегда помыть сможешь!

Эльза (с сомнением в голосе): Всю жизнь мечтала служить при дворе и не думала, что мой удел – мыть вам колбы. Впрочем, покажите-ка ваши записи. Посмотрю, смогу ли я этому выучиться.

Шарлотта согласно кивает и достает из сундука на полу пару огромных гроссбухов. Эльза с брезгливою миной раскрывает верхний и вдруг, хмыкнув, замечает.

Эльза: Боже мой, какой ужас! Какой восхитительный бардак и какой страшный ужас! Как с вашим прекрасным почерком можно так вести свой журнал?! Я знаю, чем я смогу быть полезна. Отныне я веду все ваши научные журналы с каталогами. Я наведу тут порядок, иначе со всем этим невозможно работать!

Шарлотта с несчастным видом кивает в ответ, отодвигает от стены большой стол и, придвигая к нему стул, начинает выкладывать из сундука прочие свои журналы. Вид ее в камере расплывается…

Павильон. Поздняя осень. Вечер. Рига.

Дом градоначальницы

Шарлотта сидит за огромным столом в большой пустой комнате. Кроме стола и пары стульев в комнате ничего нет. Стены наспех покрашены, на окне вместо занавесок висят обычные простыни, и вид у жилья еще не самый обжитой. С другой стороны стола взад-вперед ходит Барклай. Шарлотта дочитывает документы, с неудовольствием бросает их на стол и с досадою говорит.

Шарлотта: Итак, казна Лифляндии совершенно пуста, рижская крепость разрушена, порт разваливается, народ в нищете, и от этого торговли практически никакой – брать доходы даже на поддержание наших штанов неоткуда. Спасибо за информацию!

Барклай (с яростью в голосе): Я сам из Эстляндии, у нас там не лучше, но мы всегда думали, что Рига – крупнейший порт. Я надеялся, что мы поднимемся хотя бы с портовых сборов, но порт, оказалось, попросту не работает, и доходы брать не с чего. Надо просто признать, что мы сами тут не поднимемся, и просить вашу тетушку, чтоб она нам прислала подъемные.

Шарлотта (пожимая плечами): Нет… Тетка сказала, что дарит мне всю эту провинцию и что я сама обязана с нее прокормиться. Если я попрошу ее денег, она меня выгонит, а мне даже жить негде и денег нет. Я скорей сдохну, чем соглашусь сдать Лифляндию. Нам надобно сыскать способ найти деньги.

С этими словами Шарлотта со вздохом встает из-за стола и подходит к окну. Она отодвигает простыню-занавеску и задумчиво смотрит на улицу. Вдруг с легким восклицанием она указывает куда-то и почти кричит.

Шарлотта: Парус, смотрите! Там парус! Это корабль, сейчас он зайдет к нам в порт, и мы возьмем с него деньги. Значит порт все же работает!

Барклай (с горечью разводя руками): Нет. Он идет в Митаву. Даугава – река пограничная. Правый берег – наш, это Лифляндия, и наш берег низкий и топкий, а левый берег – сухой и высокий, и это Курляндия. Наш порт больше и удобнее, но митавский лучше укреплен, и это столица Биронов. Эти сволочи выговорили себе право держать Курляндию самовластно, когда умерла безумная Анна Иоанновна, а наши из-за смены династии не хотели войны. Даугава имеет топкое дно, и наша сторона у реки еще и мелкая, а у них быстрая и глубокая. Все корабли, входя в Даугаву, жмутся на курляндскую сторону, а граница идет по середине реки. Так что этот корабль будет платить за вход в порт у них, в Митаве. Опять же дорога потом из Митавы в Россию короче и по сухому, а у нас дольше и топкая. Эта самая Митава душит нашу Ригу, и ничего тут не сделать. Давайте…

Шарлотта (резко поднимая руку): Молчите, я думаю. (Глаза Шарлотты неприятно сужаются, а лицо приобретает хищное выражение.) То есть вместо того чтобы зайти к нам в порт, корабли идут в реку и поднимаются по ней к Митаве… А ежели они не смогут подняться вверх по реке?

Барклай (приходя в возбуждение): Но как это сделать? Мы не можем повесить поперек реки цепь, ибо тот берег – вражеский, и наши противники…

Шарлотта (взмахиваярукой и пальцем указывая на Барклая): Вот оно – конечно, противники! Мне сказывали, что еще дед Кристера воевал против Курляндии. Ну-ка, Михаил Богданович, вспоминайте, были ли в той войне дела неоконченные?!

Барклай (от возбуждения аж подпрыгивая): Так точно – были! Да вот сами Бенкендорфы всю жизнь спорят за земли в Латгалии, по-моему, с Юкскюлями или кем-то еще. Там вышло, что обе семьи имели наделы по обе стороны реки, а когда пошла заруба меж лютеранами и католиками…

Шарлотта (хлопая в ладоши от радости): Отлично! Вот и Кристеру работенка нашлась. Вместо того чтобы зайцев гонять да людей муштровать, пусть повоюет с этими… с Юкскюлями. За веру лютеранскую – против католиков. Только скажите ему, чтобы русских солдат на дело не брал, мол, сами латыши меж собой подрались. Ибо нечего им, курляндским католикам, на нашу лютеранскую землю рот разевать! Ручаюсь, все эти корабли поперек междоусобицы вверх по Даугаве ходить позабудут. Да и не будет пути из Митавы в Россию, ежели резня начнется в Латгалии! Все, все они начнут сбрасывать грузы здесь, в Риге, а вы, Михаил Богданович, их обложите пошлиной! И погрузочно-разгрузочные работы отныне у нас будут наши, ибо раз нельзя вверх по реке – здесь, в Риге, начнут товары на обозы теперь перекладывать. Ну, все поняли – с Богом!

Барклай уже со всех ног бежит из кабинета и на бегу кричит: «Да понял я, понял! Все сделаю, матушка!» и с этими словами выбегает из комнаты. Шарлотта со вздохом опять прислоняется к окну и улыбается. Прямо под окном мы видим розовый куст, хорошо обмотанный на зиму тряпками. Шарлотта опускает руку в карман и достает оттуда засушенный бутон розы. Она счастливо улыбается и, целуя его, тихо шепчет.

Шарлотта: Мой город будет весь в розах. Это будут самые красивые цветы всей Европы. Надо только дождаться весны, и у нас все получится.

1781. «Конец войны в Новом Свете»

Кадры, похожие на кадры старой хроники. На них французские корабли под французскими и американскими флагами стреляют в корабли англичан. Английские корабли горят и тонут. По экрану идут титры: «Сегодня без объявления войны Франция вступила в войну в Северной Америке. Вся французская эскадра тайно прибыла в Америку и уничтожила английскую эскадру возле Йорктауна. Командующий французским флотом де Грасс и командующий американской армией Вашингтон принимают шпагу у командующего английской армией лорда Корнуэльса. С этой победой союзные войска Франции и Соединенных Штатов Америки окончательно сломили сопротивление англичан в Новом Свете!» Мы видим, как по экрану плывут гравюры с победительными американцами и французами и побежденными англичанами. Наконец появляется изображение английского короля Георга Третьего.

Георг: Это был подлый удар всем нам в спину! Я клянусь, что не успокоюсь до тех пор, пока французский король своей головой не заплатит мне за это предательство! Отныне мы сделаем все ради свержения этой подлой и преступной монархии, а также всех их еврейских и шотландских приспешников!

(Пленка идет со все более сильными хрипами, с полосами и помехами, как в конце роликов старых фильмов.)

Павильон. Лето. Утро. Рига. Дом градоначальницы

Перед нами огромная ваза с прекрасными розами. С двух сторон вазы навытяжку стоят охранники в черном с элементами красного и белого. Над вазой огромная эмблема красной розы на белом поле, которую держит в копытах вставший на дыбы черный жеребец. С улицы раздается радостный колокольный перезвон. Мимо и вокруг вазы в неприметную дверь идет Барклай. Охранники при его виде отдают ему честь. Посреди кабинета огромный макет Риги и рижской крепости. Вокруг макета бродят Шарлотта и Эльза. Шарлотта явно на сносях и поэтому в платье распущенном. Эльза в строгом платье следует за нею по комнате как ниточка за иголочкой. Шарлотта в сильном возбуждении и восторге. При виде Барклая она всплескивает руками и почти кричит от радости.

Шарлотта: Вы слыхали?! Прекрасные новости! Французы давеча подло напали на англичан!

Барклай (с глубоким поклоном): Так точно, миледи. Отныне Бурбоны для всех вне закона. И я думаю, что все теперь этим воспользуются, ибо природные короли держат слово и так не обманывают. Однако не возьму в толк, что нам с того?

Шарлотта (небрежно отмахиваясь): Я не об этом. Я о том, что вы же Барклай и, стало быть, родня недавно свергнутым Стюартам, а я фон Шеллинг и родня давним Тюдорам. Безумный Георг ищет по всей Англии заговоры, и мы с вами для него первые враги – заговорщики!

Барклай (разводя руками): Да, он безумен и враг и вашим и моим родственникам. И я понимаю, что будут репрессии. И это – прискорбно. Я не понимаю, в чем повод для радости?!

Шарлотта (чуть не подпрыгивая): Ну, Михаил Богданович, ну сами подумайте. Наши семьи враги немцам Ганновера, которые нынче правят всем в Англии. Тетка моя помогла восстанию в Америке именно из-за этого! Так давайте дадим в Англии повод считать, что от нас ветер дует, и тогда они сами погонят наших и ваших из Сити именно в нашу сторону.

Барклай (приходя в возбуждение): Прекрасно! И раз мы спасители, не будет вреда попросить чуток за спасение! Но тут надо все рассчитать, с кого брать и сколько. Кому из нас лучше бы разговаривать?

Шарлотта: Ну, конечно же, вам, Михаил Богданович! Вы же мужчина. А я… Мне рожать со дня на день. Все поймут, почему я с ними общаться отказываюсь. А пойдет что не так, я скажу тетке, что вы меня не так поняли, а сами мы ни о чем таком и не думали.

Барклай (потирая руки): Да, так точно. Вы уж постарайтесь, суммы будут огромные, а тайный приказ не спит…

Шарлотта (кладя руку Барклаю на рукав камзола): Ах, друг мой! На эти деньги мы выстроим пороховой завод, откроем университет в Дерите – все, как и хотела тетушка-венценосица. Она будет счастлива. Идите и ни о чем не тревожьтесь.

Барклай кивает и с одушевлением выходит из комнаты. Верная Эльза, обнимая госпожу, восклицает.

Эльза: Как вы все прекрасно придумали! Мы построим и завод, и университет, и лаборатории! Местным девицам отсюда не придется теперь на сторону уезжать, чтобы устроиться на службу в Санкт-Петербург. Им будет легче здесь у нас выйти замуж. Как вы все прекрасно придумали!

Шарлотта (со странным взглядом на Эльзу): Да, я знаю. Прикажи-ка отныне всякий шаг Барклая учитывать. Все же деньги мимо казны пойдут тут немалые. А заодно пусть следят, чтобы и мимо нашего кармана ничего не прошло. Знаю я всех этих хоффакторов, руки у них всегда шаловливые.

Эльза (без малейшего изумления): Все сделаем. Ни один фунт и гульден не пройдет незамеченным. Каждую неделю мой доклад по Барклаю на столе у вас будет. Я правильно поняла, что все договоры пусть теперь он подписывает?

Шарлотта (с деланным вздохом): Разумеется, ведь я в положении. Пока мы не построим первый военный завод, чтобы я оправдалась пред теткою, ни с кем из беженцев разговаривать я не намерена.

Павильон. Утро. Рига. Ратуша

В комнате за огромным письменным столом сидит молодой Барклай. Он что-то пишет. Слуга распахивает дверь, и появляются посетители. Их человек шесть-семь, все они в самых разных и при этом дорогих и чистых одеждах, причем в облике у всех них есть что-то семитское. Старший из делегации низко Барклаю кланяется.

Исаак из Йорка: Добрый день, вы согласились нас принять, и мы рады…

Барклай (продолжая писать): Ближе к делу. У меня мало времени.

Исаак из Йорка (с чувством достоинства): Я – Исаак из славного Йорка, пограничного города со страной моих предков – Шотландией, откуда происходит родом и ваш предок. Я всю жизнь воевал с нашими врагами – католиками. Равно как и ваш предок. Мой дед притом был такой же Hoffaktor, как и ваш предок. Мы прибыли к вам, потому что английский король объявил нас «врагами короны». Я всю жизнь воевал с Францией, Австрией и Испанией и скорей сдохну, чем попрошу у них хоть бы корку хлеба на пропитание. В Пруссии мы, как евреи, сейчас вне закона. В Петербург мы не смеем, ибо из-за событий в Америке есть указ не допускать нас в страну. Госпожа ваша носит английскую Розу и наша сестра по крови. Вы носите шотландский Чертополох и наш брат по крови. Припадаем к вашим ногам и смиренно просим принять нас в страну и дать нам защиту с опекою. Ваши роза и чертополох для нас – много стоят!

Под эти слова все посетители встают перед Барклаем на колено и протягивают ему свои шпаги. Тот сперва не знает, что вымолвить, а потом молча крестит всех посетителей. Камера выезжает за спины посетителей и оказывается в коридоре Ратуши. Там море людей в ермолках и пейсах, которые все смотрят в комнату, вытянув шеи и склонив головы, с надеждой прислушиваясь к тому, как решается их судьба.

«Отечество в опасности. К оружию, граждане!»

Кадры, похожие на кадры старой хроники. На них лава всадников с крыльями за спиной. Над всадниками развеваются польские флаги и католические кресты. Видны горящие деревни, на камеру показаны вереницы виселиц, на которых повешены обычные латыши. Крупно показаны польские ксендзы, которые срывают с ворот церкви прямой крест лютеран. Эти кадры сменяются видом тронной залы Зимнего дворца, на заднем плане Екатерина Великая, ее министр иностранных дел Панин объявляет.

Панин: В последние дни мы обеспокоены тем, как развиваются события в Прибалтике. Польские и литовские инсургенты Костюшко, бежавшие в нейтральную доселе Курляндию, в последнее время принялись нападать на лютеранское населенье Лифляндии. При этом уничтожаются лютеранские кирхи, происходят убийства пасторов и казни мирных людей. При попытках преследования католических банд они немедля уходят на сопредельную сторону. Ее Величество заявляет курляндскому герцогу официальный протест и официально предупреждает его, что в случае продолжения политики потачек польско-литовским мятежникам мы будем вынуждены считать Курляндию стороною конфликта и оставляем за собой право действовать в ее отношении, как в отношении противника!

Картина меняется видом Сан-Суси, дворца королей Пруссии. В кадре престарелый Фридрих Великий на троне, и перед ним его новый секретарь фон Рапп.

Фон Рапп: Мы – Король Пруссии – милостью Божией избраны защищать весь немецкий народ от внешних напастей. Как нам стало известно, польские мятежники и бунтовщики напали на родственное нам, немцам, населенье Лифляндии. Пруссия, как защитница и надежда всех немцев, не может стоять в стороне и готова оказать посильную помощь Российской Империи в обуздании диких поляков, ненавидящих все немецкое. Зиг хайль!

Картина снова меняется – теперь это французский Версаль. Король Франции Людовик Шестнадцатый восседает на двойном троне рядом с Марией-Антуанеттой. Перед ними французский премьер Морепа.

Морепа: Безумный прусский король опять сорвался с цепи и шлет свою помощь России, где возникли очередные трения между покорными русским местными лютеранами и дружественными нам католиками. Французская корона желает заверить курляндского герцога, что мы сделаем все возможное, дабы защитить его маленькую страну от соединенной русской и прусской агрессии! Все малые страны Европы должны знать, что получат от нас посильную помощь во имя их прав и всеобщего гуманизма!

Картина еще раз меняется – теперь это английский парламент. На троне безумный король Георг Третий, который сосет детскую соску. Вместо него на трибуну поднимается лорд-канцлер Норт.

Норт: Французские предатели и изменники, нарушители всех и всяческих договоров опять взялись за свое. (Возмущенные крики в зале.) Теперь они поддерживают бунтовщиков, изменников и убийц польского корня против своих новых и законных прусских и русских владетелей. Как нам стало известно из достоверных источников, французская корона нынче послала в Курляндию военной помощи оружием, амуницией и боеприпасами на двести тысяч золотых луидоров. (Гневные крики в зале, похожие на крики отчаяния.) Нам нечем ответить на этот акт бесстыдной агрессии, кроме наших рук и наших сердец. (Одобрительный гул и свист.) Очень многие члены двора и офицеры из армии и флота в последние дни покинули нас, дабы дальше воевать с Францией. Его Величество поэтому объявляет, что все, кто участвует в защите нашей веры в далекой Лифляндии, отныне все еще считаются нашими подданными, а высочайшим эдиктом их переезд считается отправлением на военную службу вне пределов империи. (Оглушительный топот в зале и одобрительный вой.) У всех них остается их святая обязанность уплаты налогов в казну. Если они продолжат платить, их переезд не считается ни изменою, ни предательством. Увы, у нас нет лучшего способа остановить безумную Францию, помимо того, что мы пошлем наших сынов воевать с этой гадиной…

Опять картина меняется – теперь это Кристофер фон Бенкендорф в стенах рижской Ратуши.

Кристофер: Мы подверглись подлому нападенью католиков. К сожалению, причины высшей политики не дозволяют вмешательство русских войск, так как Польша и Франция с Австрией грозят нам войною в ответ на то, что они считают агрессией. Однако защищать наших людей всем нам надобно, и посему Государыня дозволила нам создать ведомство по охране края, Пруссия присылает нам амуницию, оружие и боеприпасы для нового ведомства, а Англия – своих офицеров с инструкторами. Так как Россия не считает возможным участвовать в распрях католиков с протестантами, по указу Ее Величества членами нового ведомства могут быть только лишь местные протестанты.

(Пленка идет со все более сильными хрипами, с полосами и помехами, как в конце роликов старых фильмов.)

Павильон. Утро. Осень. Рига. Дом градоначальницы

Огромная кровать, в ней Шарлотта. Вокруг нее суетятся повивальные бабки. Шарлотта бледна и лежит по шею укрытая одеялом. В комнату входит Эльза. В руках у нее документы. Она громко кашляет. Шарлотта открывает глаза и знаком приказывает приблизиться.

Эльза: Здесь бумаги, вы должны их подписать. Вот это указ об учреждении университета в Дерпте. Это о строительстве пороховых заводов. Это приказ о заложении новой верфи. Я обсуждала с Барклаем – средства на это им выделены. Вам осталось их подписать.

Шарлотта (со страданием в голосе): Ты не видишь, я умираю?! Вот в жизни бы не затеяла рожать, если бы вы меня к сему не принудили. Я голову от подушки оторвать не могу! Нельзя ли с этим погодить до рожденья наследника?

Эльза (суровым голосом): Никак нет, ваша милость! Нам всем нужны верфь, пороховой завод и новый университет. Мы ждали этого всю нашу жизнь, но у нас никогда не было средств в нашем Гессене. Сейчас здесь у вас средства есть, и вам нужно лишь подписать. К тому же ежели вы не подпишете, Государыня скажет, что мы тут из казны воровством занимаемся.

Шарлотта (отмахиваясь): Нет, нет, мне очень плохо! Я сейчас не в себе, а тут такие средства, вдруг все изменится? Я, может быть, завтра умру, рожая наследника, и оставлю его без средств. Нет, так нельзя…

Эльза (грубо прерывая ее): Да, это так. Вы завтра можете умереть и оставить всех нас без вашей подписи. Средства уйдут в казну, и мы их никогда не увидим. А сын ваш останется, и мы будем помнить, что его мать нас ограбила. Подпишите немедля, и вы оставите деньги в Лифляндии, и все мы будем вашему сыну по гроб жизни обязаны. Прошу вас, подписывайте, не лишайте нашей народной поддержки вашего первенца.

Шарлотта аж вылезает по грудь из-под своего одеяла и смотрит на Эльзу чуть ли не раскрыв рот. Та молча сует ей под руку листы с указами и так же ловко подает ей перо и чернильницу. Шарлотта закрывает рот и, изумленно подняв глаза, будто хочет что-то сказать, но передумывает, и начинает подписывать. Эльза ловко выхватывает у нее из-под руки лист за листом, бегло просматривает и присыпает листы из особой солонки с песком, дабы чернила не смазались. Когда же листы подписаны, Эльза низко кланяется Шарлотте, целует ей руки, крестит и выходит из комнаты. Дверь за ней на мгновение раскрывается, и мы видим, что комната перед спальней заполнена генералами, чиновниками и даже епископами. Все они толпой окружают Эльзу, и на этом дверь закрывается.

Павильон. Осень. Утро. Рига. Дом градоначальницы

Печальный звук мерных ударов колокола. На огромной кровати лежит бледная Шарлотта. Она то ли спит, то ли без сознания. Около нее сидит и меряет ей пульс доктор в черном. Рядом бледная Эльза с вязанием. Вдруг Шарлотта приходит в себя и начинает вставать, как бы сгибаясь напополам, как это уже было с ней после событий в Зимнем. Эльза тут же оказывается рядом и протягивает ей стакан с водой. Шарлотта, почти не глядя, ловит рукою стакан и жадно пьет. Доктор Шульц церемонно ждет, пока больная напьется. Наконец Шарлотта допивает воду и хрипло бормочет.

Шарлотта: Это был… мальчик? От известия я лишилась чувств и забыла спросить…

Шульц: Да, это был мальчик. Я предупреждал вас. Вы рода фон Шеллинг, и у вас особая болезнь – «проклятие Шеллингов». Это особое состояние крови, при котором роженица легко умирает в родах или ее тело убивает младенца. Разные сорта крови: у вашего мужа, по крови Романова, кровь обычна, а у вас она проклята. Будь у вас обоих кровь обычная или у обоих проклята, вы бы родили без проблем. Я предупреждал вас, что нельзя вам рожать от Романова.

Шарлотта: А что мне делать? От меня ждут наследника, и именно от моего мужа?!

Шульц (разводя руками): Вы обязаны развестись или найти мужчину, внешне похожего на Романовых. Вот смотрите сами – у вас над кроватью ваш герб. Ведь это роза английских королей – Тюдоров?

Шарлотта опять выгибается, пытаясь рассмотреть свой же герб. Эльза ее не пускает, силой возвращая в исходное положение, и негромко шипит.

Эльза: Боже мой, какое невежество! У Тюдоров вся середина цветка была белая. У Ланкастеров белый был только пестик, а тут – пестик темный. Фон Шеллинги – наша, германская ветвь Ланкастеров, а Тюдоры – французская! Путать немцев с Тюдорами – оскорбление!

Шульц: Ах, все равно родственники! Ланкастеры с Тюдорами вымерли, ибо у них были вечные проблемы с наследниками. А беду эту зовут «проклятием Шеллингов» лишь затем, что одна германская ветвь дожила до поры, когда поняли, что это – наследственная болезнь. Вы должны развестись и найти мужчину с «проклятием», и тогда у вас будут наследники. Иного выхода нет!

Шарлотта (откидываясь на подушки с шипением в голосе): Вытоль-ко что мне посоветовали изменить мужу и вашему Государю Лифляндии. Подите прочь! Эльза, распорядись, чтобы ему заплатили, и чтобы на порог его не пускать!

Эльза быстро выводит доктора из комнаты. Шарлотта же горько плачет.

Натура. Осень. Утро. Рига. Ратушная площадь

Печальный звук мерных ударов колокола. Ратуша вся в строительных лесах. Кругом камни, носилки, ведра с известью. У дверей Ратуши сидят солдаты в разномастной одежде. На краю площади на завалинке рижские бюргеры степенно курят свои трубки.

Улдис: Вы слышали новости? Во-первых, по слухам в колокола бьют, потому как госпожа баронесса плод выкинула, а во-вторых, зять мой вчера с Даугавы вернулся. Служил там месяц в ведомстве по обороне края. Заплатили ему исправно – завтра будем расширять мою лавку. Месяц отдохнет, потом опять едет биться. Только это секрет, ибо мы вслух называем всех этих земессаргов разбойниками!

Цен тис: Так они и есть бандиты с разбойниками. Вы не подумайте, что я ругаюсь или там жалуюсь. У меня самого в этом ведомстве по охране края сестрин сын нынче служит. Только он пока не воюет, их муштрует на сборах сам фон Бенкендорф. Заставляют их на учениях чуть ли не землю жрать, вот вам крест. А как выучатся, поедут охранять наш с вами край на Даугаву. А уж там как Бог даст, или с прибытком домой, или зароют там под кустом, как разбойника.

Улдис: А я так скажу: давно надо было найти укорот на католиков. Эта война длится вечно. Никогда мы, дети Велса, не склонимся перед литовцами, детьми Перконса. Потому-то мы – лютеране, а они – католики. Курляндцы-то сдались и крестились все в католичество, вот и нас тоже хотят. А мы будем драться! Это – наша земля!

Лаймонис: Именно так, кум, именно так. Ни пяди с нашей стороны Даугавы этим католикам. С нами Веле и крестное знамение! Я и сам думал в земессарги записываться, да лавку бросить не на кого.

Цен тис: Ну, не знаю. Мне страшно. Может, деньгами как-нибудь откупиться? Там ведь кто с боя с прибытком, а кого и повесят в Митаве на базарной площади… Я не пойду. Разбойники эти земессарги, разбойники…

Голоса рижан постепенно стихают под неумолчным криком ворон. Печально бьет колокол. Темнеет.

Натура. Поздний вечер. Рига. Осень.

Ратушная площадь

В темноте происходит движение. Из дома градоначальницы спешно выходит Шарлотта. Она опять в черном мужском офицерском мундире германской армии, следом за нею темною тенью спешит верная Эльза. Она тоже в черном мужском офицерском мундире и поэтому стала очень похожа на госпожу. Обе садятся в карету, карета трогает с места и начинает движение. Печальные удары колокола, крики ворон над Ратушей. Колеса кареты приходят в движение и обращаются в два круга. Потом камера поднимается вверх, и мы видим внутренности кареты.

Павильон. Поздний вечер. Осень.

Карета на дороге в Санкт-Петербург

Мы видим, как в темной карете рядом сидят Шарлотта и Эльза. Напряженное молчание, звуки движения. Потом Эльза спрашивает.

Эльза: Куда мы едем? Вы сказали мне взять оружие.

Шарлотта: Мы едем в Гатчину. Вы нужны мне, если нам вдруг кто-нибудь встретится. Никого другого в мое дело я посвятить не могу.

Эльза (с сухим смешком): В этом приключении мне нравятся ваши слова «вдруг кто-то встретится». Это дает надежду на лучшее. Кто этот «кто-то»?

Шарлотта: Я много думала, и меня осенило. Государыня Екатерина моя тетка, и она фон Шеллинг, а ее муж был Романов. Наследник Павел по крови или Романов, или фон Шеллинг, а Мария – из Вюртемберга, и я не слыхала, чтоб у них было проклятие. Но я знаю, что Наталья Гессенская успела родить Павлу двух мертвых мальчиков, и поэтому я уверена, что Наталья была с кровью обычною, а у Павла кровь Шеллингов. Я слыхала, что первые роды у моей тетки и у принцессы Марии прошли неудачно, что совпадает с описанием моего недуга. А потом Государыня родила Наследника Павла, а Мария уже двух Наследников – Александра и Константина. Мы едем в Гатчину, вызовем наружу Марию Федоровну, и я спрошу ее, как удалось ей обойти «проклятие Шеллингов».

Эльза: Ну, откуда появился Наследник Павел, земля слухом полнится. Он изумительно похож на своего же учителя Салтыкова, а отец его – царевич Петр Федорович – был скорбен на голову и мог любить женщин лишь с физическим недостатком – кривых, слепых да горбатых, а ваша тетка была очень хорошенькая. И вот, дабы подарить царице Наследника, по словам Салтыкова же спьяну, Государыне нужна была и его помощь.

Шарлотта: Боже… Как он смог остаться при Павле?

Эльза (пожимая плечами): А что ему станется? Он стал язык распускать лишь после того, как тетка ваша стала царицею, а бедный Петр Федорович в заключении скоропостижной простудою помре. Так что Салтыкова за сию шутку даже не пожурили, а ровно наоборот – лишь его Павла обучать и оставили. Дыма нет без огня.

Шарлотта (как от холодного ветра поежившись): Я хорошо знаю Марию. Не думаю, что она своего мужа обманывает. Я уже готова на все, лишь бы остаться верной Кристоферу и родить ему все же наследника. Даже если мне придется продать свою душу.

Эльза: Да, похоже, что нас ждет занимательная беседа с Марией Федоровной.

Камера отдаляется, и мы видим, как по дороге катится карета в Санкт-Петербург. Поверх нее появляется надпись: «Конец первой серии», и начинают идти титры.

Серия 2

Aller guten Dinge

(Все хорошее)

1772. Павильон. Колледж иезуитов в Гессене

На пленке появляется темная келья. Друг напротив друга за конторками стоят две девочки, темненькая и светленькая. Обе в одинаковых черных пажеских нарядах с кокетливыми черными оборками. Темненькая что-то пишет, у нее от усердия даже чуть высунут язык, светленькая явно скучает и, вместо того чтоб писать, рисует у себя в тетради картинки. Наконец темненькая заканчивает писать и подает свою тетрадь светленькой, которая начинает у нее списывать. Темненькая же идет к полке и достает из шкафа какую-то книжку, разворачивает ее на закладке и начинает читать. Светленькой становится скучно все списывать, и она канючащим голосом говорит.

Мария: Шарло, ты не могла б мне помочь?!

Шарлотта: С радостью, но аббат смотрит почерк, ответы должны быть писаны твоею рукой. Потерпи, Марихен, там немного.

Мария сопит, но пишет дальше. Наконец она с радостью бросает перо в чернильницу, и оно попадает, а Мария от радости громко хохочет и хлопает в ладоши.

Мария: Уф, кончено! Теперь осталось лишь прочесть какой-нибудь стих и готовиться к танцам! Сегодня на вечере будем танцевать вальс, как обычные простолюдинки, а пока мы потренируемся, и ты будешь мой кавалер!

Шарлотта (закрывая книжку): Разрешите вас пригласить на тур вальса!

Мария (со смехом): У вальса нет туров, как ты не помнишь?! А еще у простых нет политеса и прочего! Но… Хорошо, разрешаю! Тра-та-та, тра-та-та…

Шарлотта с церемонным поклоном приглашает Марию на танец, и девочки начинают легко кружиться по комнате. Вдруг раздается громкий стук в дверь, и подружки посреди танца сразу же замирают. Они стоят, молча обнявшись, а потом Мария начинает вдруг всхлипывать и шептать.

Мария: Ах, Шарло, если нам суждено отсюда когда-нибудь вырваться и меня не постригут в монастырь, я тебя никогда не забуду! Ты моя самая лучшая подруга! Самая-самая… Ты моя подруга – единственная!!!

1781. Натура. Зима. Вечер. Зимний дворец.

Крыло фрейлин

Шарлотта и Эльза поднимаются по лестнице, ведущей к дверям в крыло фрейлин. Эльза подходит к двери и стучит в нее особенным стуком. Дверь открывается, появляется осторожно озирающееся лицо молоденькой фрейлины. Девушка убеждается, что «чужих» нет, и знаком приглашает зайти во дворец. Шарлотта и Эльза скрываются внутри.

Павильон. Вечер. Зимний дворец. Крыло фрейлин

Подруги раздеваются в некоей пустой комнате без чьих-то личных вещей, похожей на помещение в деловом присутствии. Здесь есть лишь стол, пара стульев, простые занавески на окнах и вешалка. Когда женщины снимают плащи, видны их простые офицерские мундиры черного цвета – на прусский манер. Из ярких пятен мундира – лишь белые кружевные воротники и манишки. Тут распахивается дверь, и в комнату вбегает Мария Федоровна. Она тоже в русском офицерском мундире зеленого и красного цвета, воротничок и манжеты которого отделаны то ли драгоценными камешками, то ли стеклышками и украшены рюшечками. Она с радостным визгом бежит обниматься и целоваться с подругами (с Шарлоттой особенно) и сразу начинает показывать им свой наряд, который пошили по ее срочному заказу вот только что.

Мария: Как только я прочла твое письмо, что вы путешествуете в мужском платье, я тут же решила, что пошью себе точно такое же! Вам не кажется, что оно вот тут меня немного толстит?! Ах, мой милый карла так счастлив, когда видит меня в мужском платье, что я вечно его этим балую! Вот только я, похоже, раздалась в талии, и мне приходится все время перешивать на более широкий размер. Это так грустно! Рассказывайте, как вам удается так следить за собой, чтоб вы нисколечко не толстели?! Ты, Шарло, что ни ешь – все равно вечно как спичка, а Эльза, наверное, все вечно учитывает и никогда не ест всего вкусного. Я угадала? (Оглядывает Шарлотту критически.) Ну, пожалуй, ты тоже перешиваешь мундир – чуточек на заднице. (Сама немного смущается и меняет тему.) А когда приедет Кристофер? У нас давно не было бала, а он так танцует мазурку! Шарло, я лучшая твоя подруга и ангажирую Кристера на три тура танцев загодя. Пусть так и запишут для публики! Я записалась бы и на большее, да карла мой ревнив, как сам черт, и не будь муж твой ему брат, он точно бы вызвал его на дуэль уже вместо третьего танца! Это было бы так романтично… Когда у нас бал?

Шарлотта (нервно улыбаясь): Ах, Марихен, боюсь, что Кристер не может. Государыня поручила ему командование над ведомством по охране края, так что он нынче воюет с католиками…

Мария (в ужасе зажимая рот): Ой, господи, он что нападет и убьет моих папу с мамой?! Ведь мы же католики! Да и ты католичка, и Эльза… Он решил воевать против нас?! (Лицо Марии начинает дрожать и искажается, будто она вот-вот заплачет.)

Шарлотта и Эльза, не сговариваясь, бросаются к Марии и начинают ее утешать.

Эльза (с успокаивающей интонацией): Да полно, Марьюшка, это другие – плохие католики. Где наша Рига и где ваш Штутгарт? Да от нас до вас и палкою не докинуть. И как Кристер будет воевать против тебя или нашей Шарлотты? Ведь вы же немки! А он воюет против плохих – против польских католиков! Да еще против их французских наемников. А наших немецких католиков – таких как ты да Шарлотта – он только любит!

Мария (всхлипывая): Так и сказали бы сразу, что воюет он против панов с лягушатниками! Папа как-то раз говорил, что вся беда у нас от французов и всяких их идеек и вольностей! Я так и знала, что Кристер хороший! Он – добрый! Он не может быть против нас!

Шарлотта (разводя руками): Прости меня, я неправильно выразилась. Конечно, он воюет с поляками. И поэтому ему сейчас не до балов.

Мария (утирая слезы и облегченно вздыхая): Ну, конечно, прощу! Ты всю жизнь под руку каркаешь и говоришь все не так! Уж такая ты уродилась, а я все равно тебя люблю, потому что мы с тобою – подруги! Но тебе надобно что-нибудь с этим делать. Вот зачем ты оделась вся в черное, как ворона?! А давай мы пошьем тебе веселый наряд? Представь, у тебя будет белый мундир. Я в детстве часто ездила в Вену и помню, что все австрийцы носят белую форму и выглядят красивей, чем пруссаки!

Эльза (с легким покашливанием): Ваша подруга пристрастилась к химическим опытам, а их лучше проводить в мужском платье, и белый цвет для этого непрактичен. На черном не видны пятна от химикалий. Это удобнее.

Мария (опять приходя в хорошее настроение): Ну, так я и думала! Тебе просто нравятся все эти ужасные запахи. А мне нравятся запахи тортов и пирожных, и поэтому ты все так же тоща, а я – увы – все толстею! Но раз Кристера нет и новый мундир вы пошить не желаете, что за дела у вас здесь, в столице?

Шарлотта (с сомнением в голосе): Ты знаешь, у меня тут небольшая проблема. Мы в дальнем родстве с твоим Павлом, а у нас в роду есть беда…

Мария (небрежно отмахиваясь): Какая такая беда? Да что у вас общего? Ведь Павлуша мой – такой карла-дурак, а ты у нас такая умница да красавица!

Эльза: Да она-то умница, только давеча младенчика выкинула…

Мария (аж подпрыгивая): Ах, мон шер, я так плакала! У меня тоже первый был выкидыш. Я думала, что с горя у меня из груди сердце выпрыгнет! А потом все и сладилось.

Шарлотта: Да как же сладилось? У меня-то – никак…

Мария: А это все потому, Шарло, что ты у нас редко плачешь. Я как заплакала, как заплакала, так мне тотчас доктора привели. А он прямо у меня на глазах какую-то микстуру сварил, и я ее полжизни пила. И у меня родился мой Сашенька.

Эльза (с видимым интересом): А почему же при вас? Ведь, наверное, проще было сварить ее где-нибудь, чтобы воздух не портить всякими запахами?

Мария (небрежно): Точно, Элли! Я тогда от всех этих запахов вся измучилась! Я им и так говорю и этак, а они мне все долдонили про секретность. Лекарь и вправду хотел домой за нею пойти, да его из моей почивальни не выпустили. Вот он у меня на глазах ее и варил. А я от этой вони вся тогда извелась.

Шарлотта: А ты не могла бы… Может быть, у тебя осталось немножечко того средства? Или ты помнишь имя этого лекаря?

Мария (небрежно): Не, средства нет. Его выдают по часам и следят, чтоб я до дна все выпила, а не выплюнула. А лекарь тот – дядька твой, еврей Шимон.

От этих слов Шарлотта с Эльзой многозначительно переглядываются. Эльза делает решительный шаг к вешалке, а Шарлотта, чуть придержав Эльзу рукой и расплываясь в улыбке, обнимается с Марией Федоровной.

Шарлотта: Марихен, я писала тебе, но хочу поздравить тебя еще раз с твоими прекрасными детками. Один краше другого…

Мария (небрежно): Не, не краше. Сашка-то да, этот будет красавчиком, а Костик – тот нет. Этот у меня будет карлой.

Шарлотта (ошеломленно): То есть как? Зачем же карлою?

Мария (радуясь вниманию): А дядька твой меня прямо спросил: какого сына, мол, хочешь? Можем сделать, чтобы внешне был похож на тебя, а смышленьем на Павлика, а можем наоборот. А я и подумала: зачем моему сыну – Наследнику! – быть уродом? Вот и просила я, чтобы Сашка мой был лицом похож на меня, а разумом был как мой Павел. А потом родила я его, смотрю – и совестно мне аж до ужаса. Так позвала я опять Шимона и говорю ему: так нечестно, еще одного сына хочу, и чтоб ликом он был похож на отца, а на меня своим разумом.

Эльза, которая при этих словах опять идет к вешалке, только вздыхает и крестится, а Шарлотта еще раз обнимает Марию Федоровну, целует ее и говорит.

Шарлотта: Ах, Марихен, ты такая хорошая! Я тебя так люблю! Но нам пора к дяде Шимону, спасибо тебе огромное!

Мария (сразу куксясь): Так не честно! Я вам все рассказала, а вы все узнали и шасть – искать приключения! Почему, вот почему всегда всем вокруг все интересное, а мне – никогда, ничего! Вам хорошо, у вас война, погони, опасности, а я старалась, ждала вас, шила военный мундир, чтоб и у меня были трудности! А вы… А вы… А-а-а-а!!! (Она пронзительно кричит и заливается слезами.)

В коридоре слышно движение. В комнату заглядывает перепуганная фрейлина, к ней выбегает Эльза, и какое-то время слышны два диалога.

Настасья (из-за двери): Вы что творите? Сейчас тревога будет на весь дворец! Сюда примчится Наследник, и всех нас поведут пороть на конюшню!

Эльза (из-за дверей): Ах, прости меня, Настасья, пожалуйста!

Шарлотта (обнимая Марию и целуя ее глаза): Ой, прости, прости, не подумала! Мы все вместе сейчас поедем на приключения. Съездим к дяде Шимону, проветримся, а ты посмотришь, как в еврейском квартале живут. И я там, как приехала, была пару дней. Там интересно… Мы вместе зажжем менору, я покажу тебе свиток Торы. Не плачь, Марихен, у нас сейчас будет интересное приключение!

Камера отъезжает от группы, мы видим какие-то тени, которые вроде выходят из Зимнего, различаем Эльзу, которая что-то при прощании приказывает давешней фрейлине, затем мы видим три тени в офицерских мундирах, которые садятся в карету…

Павильон. Зима. Карета. Набережная Мойки

Шарлотта, Мария и Эльза едут в карете от Зимнего вдоль Мойки к домам, которые в те дни зовут еврейским кварталом. Эльза просто сидит спиною к движению, лицо ее неподвижно. Шарлотта с Марией сидят на заднем сиденье по движению, Мария все время в окно кареты выглядывает и видами восторгается, а Шарлотта пытается ей помешать. Похоже, что Мария редко бывает в городе и все ей в новинку. В какой-то миг она кого-то узнала, сильно высовывается и, размахивая руками, кого-то приветствует. Шарлотта, морщась, как будто у нее болит зуб, похоже, отчаялась бороться с подругой, а Эльза с видимым безразличием спрашивает.

Эльза: Как странно… Не думала, что вас есть знакомые среди местного гетто.

Мария (беззаботно): Ой, смотрите, какая шапка! Не, он из тайного приказа, а не из гетто. А вон еще!

Эльза (безразличным голосом): Кто из тайного приказа?

Мария (опять высовываясь из окна): А вон, смотрите, какая шапочка с ушками! Этот хрен с противным лицом, которого приставили к ее дядьке. Я прикажу, чтобы мне сшили такую же!

Эльза (с нарастающим интересом): Чьему дядьке?

Мария (с легким раздражением): Ну, нашей Шарло! Тому, к которому мы сейчас едем! А вон смотрите, какой у него шарф, я хочу, чтобы у меня был такой же!

Карета останавливается, но Шарлотта сидит будто оцепенелая с помертвелым лицом, а Мария теребит ее и в глаза ей заглядывает. Эльза же твердой рукой берет госпожу за плечо, резко встряхивает и говорит, пристально глядя в глаза перепуганной женщине.

Эльза (с нажимом в голосе): Мы с вами едем, чтобы забрать вашего дядю с теткой и всем их выводком к нам, в Ригу! Нам нужен домашний врач, и вы вспомнили, что ваш дядя – лучший врач из столицы. Никаких других планов и причин его забирать у нас не было. Нам нужен домашний врач, и вы хотели, чтобы это был только родственник. Не так ли?

Шарлотта (судорожно сглатывая): Да, все так. Мне сейчас нужен врач, и кто как не мой родной дядюшка?! Марихен, ты сама видишь, у меня порой случаются приступы паники с обмороком, и мне нужен врач, кто б про мою беду чужим не сказал.

Мария (счастливо улыбаясь): Эвон как тебя порой сводит! Не бойся, никому не скажу. Конечно, в таких делах нужен свой!

Шарлотта еще мгновение колеблется, и Эльзе приходится ее подтолкнуть, чтобы вышла. После этого она мило улыбается Марии Федоровне, и та сама выпрыгивает из кареты вперед, к приключениям.

Павильон. Зима. Вечер.

Темные лестницы дома Боткиных

Три подруги крадучись поднимаются по лестнице. Дом старый и гулкий, в нем хорошо раздаются все звуки, и по мере того как женщины поднимаются, звуки жизни в комнатах вокруг затихают, будто жильцы, услыхав тихие шаги женщин, по норкам все прячутся. Даже перестает плакать младенец где-то за стенкой. Только шепотки и будто шуршание мышей за темными запертыми дверями. Наконец Шарлотта находит дверь в дядину квартиру и осторожно стучит. В ответ тишина. Тогда Эльза звонко и гулко стучит в дверь рукоятью своей шпаги. Дверь тотчас же открывается, и на пороге стоят перепуганные и белые как мел Боткины. Дядя и тетя в ночных халатах и колпаках, и оба с одинаковыми накинутыми на плечи теплыми шалями.

За их спиною движение, и видно, как их дети то выглядывают из комнат, то назад прячутся. В руках у обоих зажженные меноры, которые они держат так, будто хотят за них спрятаться от пришельцев. Узнав Шарлотту, доктор Боткин расплывается в кривоватой улыбке.

Боткин (суетливо и заискивающе): Ах, девочка моя, как здорово, что ты к нам приехала! А это твои подружки? А мы-то думали, что опять…

Роза Боткина (холодно и пугливо): Здрасьте…

Шарлотта в ответ молча входит в квартиру, за ней следом так же молча заходят подруги. Жена Боткина бежит впереди, освещая дорогу менорою, а доктор Боткин, пугливо озираясь, выглядывает на лестничную площадку, а потом уходит в квартиру, плотно запирая за собой дверь.

Павильон. Зима. Вечер. Кухня Боткиных

На кухне Боткины вдвоем забиваются в уголок, стремясь занять как можно меньше места. Эльза встает у двери в позицию «охранника» (ноги на ширине плеч, руки чуть скрещены: одна на эфесе шпаги, вторая на рукояти кинжала. Ее вид явно пугает маленьких Боткиных до дрожи. Шарлотта садится за кухонный стол, вид у нее несчастный. Мария с интересом рассматривает безделушки, заглядывает в шкафчики, ей приключение явно нравится. Боткины с ужасом смотрят то на мрачную фигуру Эльзы, то на согбенную фигуру племянницы и не садятся с нею за стол, будто стремясь срастись с мебелью. Наконец, Шарлотта прерывает молчание.

Шарлотта: Даже не знаю, с чего начать… Дядя, что вы знаете о «проклятии Шеллингов»?

Боткин (судорожно сглатывая): Это – болезнь. Наследственная болезнь. Это свойство у крови. У одних людей кровь как масло, а у других – вроде уксуса. И они вместе не смешиваются. Если обычный человек с кровью как масло женится на девице с кровью навроде уксуса, то от смешения кровей плод рождается мертвым. Кровь как будто сворачивается. Только у древних королевских родов вроде Тюдоров и Ланкастеров и их немецкой ветви фон Шеллингов умирают лишь мальчики. Это и называют «проклятием Шеллингов».

Шарлотта (с неприятным нажимом в голосе): Стало быть, у меня кровь как уксус… А у тебя – вроде масла… Вон сколько вы наделали для меня кузенов… А мне что делать?

Боткин (нервно всплескивая руками): Нет, вы меня неправильно поняли. Я сказал это фигурально. Кровь у вас самая лучшая…

Шарлотта: С каких это пор я для вас стала вдруг «вы»? Почему не ты – мой родной и любимый дядюшка – мне докладывал, что ты знаешь об этой болезни и у тебя есть средство против нее? Может быть, ты надеешься, что, когда я бездетной умру, дети твои деньги и земли мои унаследуют? Таков план?!

Жена Боткина начинает в углу громко всхлипывать, сквозь ее рыдания слышны вздохи: «Я так и знала, так и знала!

У нее все и всегда – через деньги!» Боткин пытается что-то сказать, но язык не слушается его, и поэтому он может только головою мотать и пытаться хоть слово вымолвить. Наконец ему удается вернуть присутствие духа.

Боткин (заламывая руки): Я не это хотел сказать. Я мечтаю, чтобы у нас были ваши племянники. Но…. Государыня… Она же нас всех сживет со свету… Поймите, мы в таком положении…

Шарлотта (жестким голосом): Я – понимаю. Ты – моя кровь, и ты предал меня ради повеления моей тетки. Чего же тут не понять?

Боткин (в совершенном отчаянии): Да нет, все не так! Государыня говорила, что вы можете рожать от кого вам по сердцу. И ваши дети окажутся ее внуками. Она вас нарочно выдала именно за Кристофера, чтобы у НЕГО законных детей никогда не было! Ибо он – внук Петра Великого, а ее сын – только правнук. А у ВАС детей может быть столько, сколько вы пожелаете!

Шарлотта (поворачиваясь к Марии и Эльзе): Этот эскулап всерьез предлагает мне супружескую измену?!

Эльза вместо ответа достает свой кинжал и начинает преувеличенно тщательно проверять его остроту на кукле, забытой на кухне детьми Боткиных. Пока она отрезает кукле ручки и ножки, Мария начинает нервно хихикать. Жена Боткина принимается читать какую-то молитву на идиш, а Боткин бледнеет как мел, из глаз его начинают течь слезы.

Шарлотта: Мы приехали забрать вас к нам в Ригу. Я делаю тебя моим личным доктором, и как мой дядя и личный друг ты будешь лечить меня всеми своими лекарствами. Ведь ты же хочешь быть моим другом?

Боткин (заливаясь слезами): Да… Я ваш друг. Но они же… Они следят за мной… Они убьют всех, и меня, и Рози, и всех наших деток. Пощадите нас… У вас может быть столько детей, столько много мужчин, а нас же зарежут по очереди!

Руки Шарлотты безвольно падают, и она, ссутулившись, поворачивается и идет куда-то из комнаты. На пути у нее встает Эльза.

Эльза: Вы куда? Что случилось?!

Шарлотта (устало махнув рукой): Они не хотят. Они слишком запуганы. А что я могу? Кроме них или тетки, у меня никого больше нет. Теперь у меня не будет детей, ибо клятв моих Кристоферу я не нарушу, а что тетка моя, Государыня, что они – мои дядя и тетя против того, чтобы я родила сына честно. И что теперь? Пойдем…

При этих словах Мария приходит в движение, она начинает лихорадочно дергать свою шпагу, пытаясь ее вытащить.

Та цепляется за ее кружева, и тогда Мария, аж подпрыгивая на месте от возбуждения, хватает с буфета кухонный нож и начинает им хаотично размахивать.

Мария: Стой, стой, стой! Так нельзя! Ты куда собралась?! Ты не можешь, они твоя кровь, но мне-то они никто! А ну быстро – собрались и бегом в Ригу, как вам приказано! Живо, твари! Всех порежу! А кто сейчас убежит – пожалеет, ибо я буду потом Государыней! Что, боитесь гнева Ее Величества!? Я буду Ее Величеством, меня бойтесь, сволочи!

От ужаса жена Боткина начинает кричать, сам Боткин зажмуривается, тут со скрипом открывается дверь, и на кухню вбегает сын Боткиных.

Саша Боткин: Что с тобой, мамочка?! Ой…

Нож в руках Марии описывает большую дугу, и та, поворачиваясь вслед за ножом, утыкается острием в руку мальчика. Во все стороны брызжет кровь, Мария взвизгивает и падает в обморок. Эльза тут же делает шаг вперед и рукой зажимает порез на плече у мальчика, а Шарлотта бросается к сомлевшей Марии.

Шарлотта: Осторожнее, Марихен!

Ошеломленные Боткины стоят помертвелые, Эльза же, оборачиваясь к доктору, приказывает.

Эльза: Что стоим? Сыну-то помочь сможем?

Боткины приходят в движение. Жена Боткина начинает метаться в поисках бинтов, а сам Боткин ловко надрывает рубаху у сына на плече, приговаривая.

Боткин: Все хорошо, удар был поверхностный, кость не задета, сейчас мы все сделаем!

Эльза (обращаясь к жене Боткина): Роза, ведь вас зовут Роза? Собирайте детей, я вам помогу. Вы сами все видели. Лучше в Риге бояться Ее Величество, чем Ее Высочество – здесь. Вы меня понимаете?

Боткина начинает судорожно кивать головой и выбегает из кухни. Слышен ее голос: «Собираемся, быстрее все – собираемся!» Раздаются звуки, будто где-то в квартире принялись двигать мебель. Тем временем Мария потихоньку приходит в себя, и Шарлотта даже смеется от облегчения и от радости.

Шарлотта: О господи, больше так не пугай меня, Марихен! Какое счастье…

Мария: Они послушались? Они с вами едут?

Шарлотта: Да… Конечно… Ты так нас всех выручила!

Мария (со счастливой улыбкой): А как иначе? Ведь ты моя единственная подруга. Самая лучшая!

Павильон. Зима. Вечер. Прихожая Боткиных

В темную прихожую выходят Шарлотта и Эльза. Из квартиры Боткиных раздаются звуки, будто там что-то то ли ломают, то ли двигают, то ли разбивают посуду.

Шарлотта: Ну, мы поехали. Марию нужно вернуть во дворец, пока ее не хватились, а ты проследи, чтобы тут из этого отъезда не сотворили массовые еврейские проводы. А то знаю я их – они на отходную весь квартал созовут.

Эльза: Все сделаю. Мышь не проскочит.

В прихожей появляется усталая Мария Федоровна. Сильное нервное напряжение ее явно вымотало, и она позевывает.

Мария: Ну что? Интересное все закончилось?

Шарлотта: Да, Марихен, нам надобно вернуться во дворец, пока Настасья дверь не заперла.

Мария (сладко зевая): У-у-ах. Да, пора…

Натура. Зима. Вечер. Вход в Зимний дворец с крыла фрейлин

Перед приоткрытой дверью во дворец Мария и Шарлотта прощаются.

Шарлотта: Не знаю, как тебя и благодарить…

Мария (со сладким зевком): Да ты бы для меня то же самое сделала! Погоди, Шарло… Я, когда была в тягости и ту гадость пила, много плакала, и Павлуша мой дарил мне диковины разные. Так и ты тоже плачь. Пусть и тебе Кристер тоже подарит чего-нибудь!

Шарлотта (со счастливой улыбкой): Ты сама не знаешь, Машенька, какое ты – мое чудо!

Мария: Ну все, до встречи и до новых приключений? Aller guten Dingen sind Drei!

Шарлотта: И то правда. Бог троицу любит!

С этими словами подруги лобызаются и прощаются. Камера отъезжает назад, и вдруг мы видим эту сцену прощания из окна напротив. А там – в темной комнате стоит и на эту сцену прощания смотрит Наследник Павел. Камера снова делает наезд на сцену прощания, и вдруг мы замечаем, что правый белоснежный манжет мундира Марии Федоровны кровью выпачкан.

Павильон. Зима. Ночь. Квартира Боткиных

Боткины всей семьей бегают по квартире и двигают мебель, хватаясь то за то, то за это. Посреди всего этого бардака стоит Эльза. Вид у нее страдальческий.

Эльза: Стоп, что это за тряпка?

Роза Боткина: А это была кофта моей прабабушки. Вот когда Саша вырастет, я из нее сделаю замечательную жилеточку.

Эльза: А это что за дерьмо?

Боткин: Это не дерьмо, а коллекция глин Подмосковья. Ее собирал мой дед, Шарлоттин прадедушка, который был первым ребом…

Эльза: Зачем вы двигаете этот шкаф?!

Роза Боткина: Его нам завещал наш реб Соломон, в этом шкафу теперь его святость!

Эльза с грохотом бьет каблуком по полу и, доставая шпагу, начинает мерно ею молотить по стене так, чтобы каждое ее слово было услышано.

Эльза: Стоять! Всё. Мы. Несем. Сюда. Я. Сама. Разделю. Это. На. Две. Кучки. То. Что. Я. Положу. Направо. Мы. Берем. Что. Налево. Здесь. Остается. ПОНЯТНО?!

Боткины (хором): Но это же все нам так нужно!

Эльза: Молчать! Каждый берет только то, что сумеет на себе унести. Через полчаса мы выходим. Время пошло!

Павильон. Зима. Утро. Квартира Боткиных

Пустая квартира Боткиных. Вещи кучами навалены по углам. По кухне ходит невзрачный человек в серой одежде. Посреди кухни он приседает и разглядывает большое засохшее пятно крови там, где давеча падал сын Боткиных. Камера отъезжает, и чей-то скрипучий голос начинает докладывать:

«В Доме поднадзорных Боткиных нижний чин Тряпицын обнаружил отъезд поднадзорных. На полу обнаружено большое пятно крови, поднадзорные покидали дом в спешке…»

Камера будто ныряет в огромную трубу, и мы видим, как люди в сером стучат в двери соседей Боткиных. Раздается уже другой голос:

«Опросы соседей, проведенные под командой поручика Рябова, показали, что ночью в доме у Боткиных были гости, которые вывезли их в неизвестном направлении. Во время пребывания неизвестных в доме была, видимо, ссора, ибо раздавались крики и кто-то падал. Свидетели считают, что кого-то убили. На карете гостей была замечена красная роза».

Камера снова ныряет в огромную трубу, и мы видим, как люди в мундирах опрашивают солдат у полосатой будки на мосту через Нарву. Раздается уже третий голос:

«С поста таможенной стражи Ивангорода по докладу капитана Куницына сообщают, что чета Боткиных в составе пятерых человек вчера пересекла границу Ингерманландии. Боткиных сопровождала свита лифляндского губернатора. Согласно подписанному документу Боткины просили поменять им подданство с русского на лифляндское, ибо в Риге у них есть припадочная племянница, за которой нужен постоянный уход. На одеждах Шимона Боткина офицер увидал пятна крови, значения которым он не придал».

Камера в который раз ныряет в трубу, и на конце ее мы видим, что документы читает Наследник Павел. Он задумчиво опускает донесение и морщит лоб…

Павел: Стало быть, Боткины все у нас в Ригу выехали. Все, все выехали… А все ли у нас Боткины выехали?

Камера опять ныряет в трубу, но уже в обратную сторону, и мы видим, как самый первый человек в сером, грызя пальцы, снова пишет доклад, скрипучим голосом проговаривая его про себя:

«Соседи, согласно донесению нижнего чина Тряпицына, сообщают, что из близких родственников у Боткиных остались проживающие в Царском Селе племянник с племянницей – священник местной церкви Михаил Сперанский и его сестра Елена…»

1782. Старая хроника. «Сражение за Ямайку»

По экрану идут будто полосы от старой записи. Мы видим, как в ослепительно синем море сходятся две эскадры. Гром пушек, сверкание выстрелов. На старых гравюрах мы видим матросов под английскими и французскими флагами, мы видим, как разбиваются в щепы и тонут какие-то корабли. На последней гравюре мы видим английских морских офицеров с матросами, которые победно кричат, и на заднем плане – удирающие горящие французские корабли. Слышен торжественный голос.

Граф Шелберн: По сообщениям из Нового Света, наш доблестный флот, срочно собранный по всей Англии и брошенный в решительный бой за Америку, на днях внезапно атаковал флот предательской Франции, который осаждал и блокировал нашу Ямайку. Несмотря на подлое прошлогоднее нападение без объявления войны на войска в наших североамериканских колониях и гибель нашего прежнего колониального флота, сегодня наши доблестные моряки по праву торжествуют победу! Все французские войска в Новом Свете отныне отрезаны и сдохнут без поддержки от предательской Франции! Правь, Британия, морями!

Кадры меняются. Теперь это изображения военного лагеря, наполненного больными и ранеными. Мы видим пустые, брошенные полевые кухни, оборванных людей, бредущих неизвестно куда, на всех них французская синяя форма. Раздается печальный голос.

Неккер: Несмотря на начальные успехи нашего экспедиционного корпуса в Новом Свете, тяжкое поражение нашего флота оставило наши войска без поддержки. Наш добрый король обратился к английской короне с просьбой о перемирии. Наша страна отказывается от помощи восставшим североамериканским колониям и от спорных островов, а также Канады. Наши войска из Нового Света возвращаются домой.

По экрану опять идут будто полосы, и сквозь них мы видим заседание английского парламента. Слышен голос лорда-глашатая.

Герцог Портленд: Его Величество Король Георг Третий официально признал ошибку в отношении джентльменов, не пожелавших признать мир с предательской Францией, и просит у них пардону. Всем лицам, отказавшимся мириться с предавшими нас католиками, за их потери будет выплачена компенсация, и все они возвращаются на прежние посты в нашем правительстве. Корона с прискорбием сообщает о внезапной смерти лорда Рокингема, подписавшего позорный мир с предательской Францией, и просит парламент проголосовать за графа Шелберна в качестве нового премьер-министра. Слово новому премьер-министру!

Граф Шелберн: Моя программа будет понятной и краткой. Все эти годы я верой и правдой служил парламенту и короне в качестве министра внутренних дел нашей страны и могу доложить, что все беды и несчастья последних лет у нас происходят из Франции! Оттуда идет зараза вольтерьянства и вольнодумия, и поэтому мы должны сделать все ради того, чтобы Франция – эта обитель зла – была уничтожена! Как будущий премьер Британии я заявляю, что мы не успокоимся, пока главных преступников и предателей, от которых страдает весь наш народ, – французских Бурбонов, – мы не увидим на плахе! И я сам готов привести приговор в исполнение! (Одобрительный рев и гул топота ног в зале.)