Колесо крутится. Леди исчезает

Перевод с английского А. Алайская

© ИДДК

Глава 1. Без сожалений

Накануне бедствия Айрис Карр впервые ощутила предчувствие опасности. Она привыкла к защите толпы, которую – с бессознательной лестью – называла «своими друзьями». Привлекательная и обеспеченная сирота, она всегда была в окружении людей. Они думали за нее – точнее, она перенимала их мнения, и говорили за нее – поскольку ее голос был слишком тихим для шумных светских бесед.

Их постоянное присутствие создавало иллюзию, будто она вращается в широком кругу несмотря на то, что одни и те же лица повторялись с завидной сезонной регулярностью. Они также приятно напоминали ей о ее популярности. Фотография Айрис появилась в иллюстрированных журналах благодаря предложению фотографа о рекламе, последовавшему за объявлением в прессе о ее помолвке с одним из представителей этой толпы.

Это была слава.

А вскоре после этого ее помолвка была расторгнута по взаимному согласию – повод для новой публикации портрета. Еще больше славы. И ее мать, умершая при рождении Айрис, возможно, заплакала бы или улыбнулась над этими жалкими вспышками человеческого тщеславия, всплывающими, как пузыри болотного газа, из темноты.

Когда Айрис впервые ощутила предчувствие опасности, она была в особенно хорошем настроении – отдохнувшая и довольная после нестандартного оздоровительного отпуска. Подобно первооткрывателям, одержавшим победу, их компания ворвалась в живописную деревушку с обаянием запущенности, затерянную в отдаленном уголке Европы, и заявила на нее свои права, оставив каракули в книге для гостей.

Почти целый месяц они оккупировали единственную гостиницу, приведя хозяина и персонал в восторженное смятение. Они покоряли горы, плавали в озере и загорали на каждом подходящем склоне. Внутри гостиницы они заполняли бар, перекрикивали радио и щедро раздавали чаевые за малейшую услугу. Хозяин сиял над переполненным кассовым аппаратом, а улыбающиеся официанты оказывали им особое внимание – к вполне справедливому раздражению других английских постояльцев.

Для этих шестерых Айрис казалась всего лишь одной из толпы – типичной представительницей полусвета: тщеславной, эгоистичной и бесполезной. Разумеется, они не знали о ее лучших качествах – щедрости, с которой она как само собой разумеющееся брала на себя счет за обед с «подругами», и подлинном сострадании к тем, чьи беды оказывались у нее перед глазами.

И хотя она лишь смутно осознавала мимолетные вспышки недовольства собой и презрения к себе, ей была хорошо знакома черта утонченности, которая удерживала ее от участия в разгульных выходках. В этот отпуск она слышала свирель Пана, но не испытала на себе удара его волосатых копыт.

Вскоре и без того неустойчивые условности, державшие эту компанию, окончательно ослабли. Они загорали, пили, веселились, а границы супружеской верности начинали приятно размываться. Окруженная пестрой смесью неопределенных супружеских пар, Айрис была неприятно поражена, когда одна из женщин – Ольга – внезапно ощутила запоздалое чувство собственности и обвинила Айрис в том, что она уводит ее мужа.

Помимо неприятности самой сцены, чувство справедливости Айрис было глубоко оскорблено. Она лишь терпела беспомощного мужчину, который казался лишней частью в разладившемся механизме домашнего быта. И вовсе не она была виновата в том, что он потерял голову.

Что усугубило ситуацию – она не заметила никаких признаков настоящей преданности среди своих друзей, которые явно наслаждались происходящим. Поэтому, чтобы снять напряжение, она решила не возвращаться в Англию с остальными, а остаться на два дня дольше, наедине с собой.

На следующий день, все еще чувствуя обиду, Айрис проводила всю компанию на маленькую примитивную железнодорожную станцию. Они уже начали реагировать на скорое возвращение в цивилизацию. Снова были надеты модные наряды, и все распределились по законным парам, что стало естественным продолжением процесса опознания чемоданов и забронированных мест.

Поезд, направлявшийся в Триест – место, которое точно значилось на карте, был переполнен туристами, возвращавшимися к знакомым тротуарам и фонарным столбам. Забыв о холмах и звездном свете, компания впитала общий шум и суету, словно вновь обрела свою старую сплоченность, окружая Айрис.

– Уверена, что не заскучаешь, дорогая?

– Подумай еще раз и запрыгивай в вагон.

– Ты просто обязана поехать с нами.

Когда раздался свисток, они попытались затащить ее в вагон – прямо как она и была, в шортах, гвоздевых ботинках и с загорелым, не припудренным лицом. Она вырывалась, как боксирующая кенгуру, и с трудом успела спрыгнуть вниз только тогда, когда платформа начала ускользать за окном.

Смеясь и тяжело дыша от борьбы, она стояла и махала вслед удаляющемуся поезду, пока тот не скрылся за изгибом ущелья.

Айрис чувствовала себя почти виноватой, осознав облегчение от разлуки с друзьями. Хотя отпуск удался, истинное наслаждение она черпала из первобытных источников – солнца, воды и горного воздуха. Проникнутая природой, она смутно ощущала недовольство человеческим вторжением.

Они были вместе слишком долго и слишком близко. Порой ее раздражали незначительные вещи – высокий женский смех, тучная фигура мужчины, готовящегося к прыжку, постоянное легкомысленное «Боже мой!»

Правда заключалась в том, что хотя Айрис и стала критично относиться к своим друзьям, она все же плыла по течению. Как и остальные, она восторгалась великолепными пейзажами, в то время как сама воспринимала их как нечто само собой разумеющееся. Было почти закономерно то, что чем дальше покидаешь привычные маршруты, тем живописнее становятся пейзажи, а гигиена – хуже.

Наконец Айрис осталась наедине с горами и тишиной. Перед ней лежало изумрудное озеро, сверкающее алмазными отблесками солнца. Снежные вершины отдаленных гор вырисовывались на фоне небесно-василькового неба. На холме возвышался темный замок с пятью башнями, торчащими вверх, как растопыренные пальцы зловещей руки.

Повсюду бушевали краски. Сад у станции пестрел экзотическими цветами на фоне колючей зелени – огненно-красными и желтыми. Выше по склону стоял небольшой деревянный отель, выкрашенный в охру и малиново-красный. Последнее облачко дыма, как перышко, поднималось к небу.

Когда оно рассеялось, Айрис почувствовала, что последняя связь между ней и ее компанией оборвалась. Отправив им дерзкий воздушный поцелуй, она повернулась и зашагала вниз по каменистой тропе. Добравшись до ледниковой реки, она задержалась на мосту, чтобы вдохнуть ледяной воздух, поднимавшийся от зелено-белой пены.

Вспоминая вчерашнюю сцену, она поклялась, что больше никогда не захочет видеть этих людей. Они были связаны с эпизодом, который разрушил ее представление о дружбе. Айрис даже немного привязалась к Ольге – а та отплатила ей грубым приступом ревности.

Она отмахнулась от этих воспоминаний. Под этим безграничным небом люди казались такими маленькими – их страсти такими ничтожными. Они всего лишь случайные попутчики на тропе от колыбели до могилы. Встречаешь их и расстаешься – без сожалений.

С каждой минутой пропасть между ней и ними увеличивалась. Они уплывали из жизни Айрис. Эта мысль наполнила ее трепетом – ощущением освобождения духа в тишине и одиночестве.

Но уже через несколько часов она была бы готова отдать все великолепие природы, лишь бы вернуть их обратно.

Глава 2. Угроза

Через четыре часа Айрис лежала, распростертая на склоне горы, высоко над долиной. С тех пор как она покинула холодные сумерки ущелья – у небольшой часовни, где сходились тропы, – она неустанно поднималась вверх по крутому серпантину.

После того как Айрис вышла из полосы тени, солнце беспощадно опалило ее жаром, но она не замедляла шаг. Ярость мыслей подгоняла ее вперед – она никак не могла выбросить Ольгу из головы.

Это имя было как заноза в ее мозгу. Ольга. Ольга ела ее тостовый хлеб – ради фигуры, и отказывалась от соли в ее еде из-за каких-то диетических причуд. Это вызвало переполох на кухне. Ольга пользовалась ее телефоном и злоупотребляла ее машиной. Ольга одолжила ее шубу и дала в пользование ненужного мужа.

При воспоминании об Ольгином Оскаре Айрис пришла в бешенство. «Как будто я стану бегать за мужчиной, похожего на Микки Мауса», – злилась она.

Она совсем запыхалась, когда, наконец, рухнула на траву и решила, что на сегодня достаточно. Гора, будто дразня ее, отступала каждый раз, когда она пыталась к ней приблизиться, и Айрис пришлось отказаться от намерения добраться до вершины.

Лежа с почти закрытыми глазами, слушая звуки ветра, она вновь обрела покой. Куст колокольчиков, вырисовывающийся на фоне горизонта, казался застывшим и увеличенным до размеров металлической колокольни в то время, как она сама ощущала себя крошечной и слившейся с землей – ее частью, как камешки и корни. В своем воображении Айрис почти слышалось биение гигантского сердца под самой ее головой.

Момент умиротворения прошел – Айрис снова начала думать об Ольге. Но теперь взгляд ее изменился: высота породила привычную иллюзию превосходства. Она напомнила себе, что долина лежит на высоте четырех тысяч футов над уровнем моря, а она поднялась уже на пять.

Исходя из этого расчета, она вполне могла позволить себе великодушие – ведь теперь она была на девять тысяч футов выше своей бывшей подруги. При условии, конечно, что Ольга проявит любезность и останется на уровне моря.

Айрис решила забыть о воспоминаниях, посчитав их недостойными дальнейшего гнева. «Но больше никогда, – сказала она. – После этого я больше никому не помогу».

В ее голосе звучала страстная убежденность человека, посвятившего себя какому-то делу. С чувством добродетельного удовлетворения – будто усвоила важный урок, за который заплачено немалой ценой, – она выкурила сигарету перед обратным спуском. Воздух был настолько прозрачным, что горы, которых она прежде и не замечала, всплывали из невидимости и парили в небе, сиренево-прозрачные, словно мираж. Глубоко внизу угадывалось ответвление озера – не зеленое, как раньше, а затуманено-синее, приглушенное расстоянием.

С неохотой Айрис поднялась на ноги. Пришла пора возвращаться.

Спуск оказался не только однообразным, но и мучительным: постоянные рывки назад под ее собственным весом давили на не привыкшие к физической нагрузке мышцы. Икры ныли, а пальцы ног то и дело натыкались на камни на тропе.

Потеряв терпение, она решила свернуть с зигзагообразной дорожки, выбрав более прямой и короткий путь вниз по склону горы. Используя озеро в качестве ориентира, она ринулась вниз по склону.

Это была смелая затея, но почти сразу стало ясно, что склон слишком крутой. Остановиться Айрис уже не могла, и единственным выходом было плюхнуться на землю и, рискуя, съезжать вниз по скользкой траве, полагаясь на удачу.

С этого момента все произошло быстро. Ее скорость увеличивалась с каждым мгновением, несмотря на ее усилия замедлиться с помощью ног. Пятна синего и зеленого проносились мимо нее, пока долина стремительно не взметнулась навстречу и не столкнулась с небом. Подпрыгивая на неровной земле, она пыталась держать курс к полосе деревьев у подножия склона – в надежде, что те смягчат падение.

К несчастью, деревья оказались трухлявыми от старости, и она проломила их, грохнувшись прямо на каменистую тропу.

Ее падение было частично смягчено, но, поднимаясь, она почувствовала сильную боль и потрясение. Несмотря на ушибы, Айрис не забыла выдавить из себя смешок, который был привит ей в школе в качестве аккомпанемента к неудаче в любой игре.

«Забавно получилось», – пробормотала она, выковыривая щепки из ног.

Но Айрис с удовлетворением заметила часовню в нескольких ярдах вверх по тропе – знак того, что она все же держала верное направление. До отеля оставалось недалеко, и, громко стуча ботинками по камням, она начала спуск в ущелье, мечтая о скором комфорте: холодный лонг-дринк, горячая ванна, ужин в постели. Увидев отблеск воды на повороте ущелья, она поспешила вперед, ковыляя от усталости.

Она завернула за угол и вдруг остановилась, озадаченно уставившись перед собой. Все знакомые ориентиры исчезли, будто некая неведомая сила стерла пейзаж ластиком. Не было ни маленьких деревянных домов, ни железнодорожной станции, ни пристани, ни отеля.

С отчаянием Айрис поняла, что свернула по неверному пути. Это было не их зеленое озеро, где они купались каждый день, а извилистое бледно-голубое озеро с мелкими, поросшими камышом берегами.

Оставалось только одно – вернуться к часовне и пойти по другой дороге.

Ситуация была настолько нелепой, что она даже смогла рассмеяться – почти убедительно – прежде чем снова потащилась вверх.

Ее настроение было слишком мрачным, чтобы оценить дикое великолепие пейзажа. Это была картина абсолютного запустения, разрушенная оползнями и заваленная обломками скал. Ни единого кустика, ни пения птиц – только грохот камней под ее ногами да плеск иссохшего ручья, бегущего по руслу, как белая спутанная нить.

Привыкшая к постоянному обществу, Айрис начала тосковать по лицам и голосам. В своем одиночестве она даже стала жалеть себя. Она напомнила себе, что, вернувшись в Англию, не окажется дома, как другие, а просто вернётся туда, откуда уехала.

В настоящее время она жила в отеле, так как сдала в субаренду свою небольшую роскошную квартиру. Да, такой образ жизни был ее выбором, но сейчас, здесь, в такое время и в таком месте она чувствовала, что заплатила слишком высокую цену за свободу.

Ее приподнятое настроение оказалось недолговечным, потому что, на вершине перевала, ее ожидало новое испытание. Оглядываясь по сторонам, чтобы сориентироваться, она обнаружила, что часовня отличается от той, у подножия которой она впервые свернула на горный серпантин.

На этот раз Айрис не засмеялась – чувство юмора, казалось, уже неуместно. Напротив, она почувствовала гнев – на саму себя. Она была уверена, что знает эти горы, ведь раньше, вместе с другими, скакала вверх и вниз по ущельям, словно дикая коза.

Но теперь стало ясно: она лишь следовала за другими – те вели. Среди компании всегда находился неизменный лидер – молодой человек с картой.

Теперь, предоставленная самой себе, она совершенно не понимала, в каком направлении двигаться. Все, что ей оставалось – идти вверх по ущелью, надеясь на удачу.

«Если я буду идти, то куда-нибудь да приду, – убеждала она себя. – К тому же, у кого есть язык, тот не может заблудиться».

Стойкость ей понадобилась как никогда – усталость навалилась почти нестерпимая, а натертая пятка усиливала мучения. Когда Айрис наконец добралась до развилки, она уже не доверяла собственному выбору. Сев на валун, она решила подождать – вдруг кто-то пройдет мимо.

Это был момент, когда собственная независимость казалась не более чем способностью подписывать чеки, обеспеченные чужими деньгами, а популярность – лишь дивидендом от тех же чеков.

«Меня всю жизнь носили на руках, – подумала она. – А даже если кто-то появится – я же худший лингвист на свете».

Это определение льстило ей, хотя она не имела ни малейших оснований считаться лингвистом. Ее незнание иностранных языков стало следствием «завершенного образования» в Париже и Дрездене. Все время учебы она общалась исключительно с другими англичанками, тогда как местные преподаватели в совершенстве овладели английским выговором.

Такова была ее интерпретация строчки из национального гимна: «Пошли нам победу».

Патриотизм сейчас не помогал, особенно когда к перевалу подошел коренастый, смуглый человек в кожаных шортах и грязных цветных подтяжках.

В компании Айрис был один юноша, способный к языкам. Благодаря знанию общих языковых корней ему удавалось использовать немецкий в качестве некоего связующего языка; однако нередко ему приходилось подключать воображение, чтобы понять других и быть понятым самому.

Айрис вспомнила, как как вся компания улюлюкала и высмеивала его лингвистические промахи. Теперь же, когда она сама обратилась к крестьянину на английском, спрашивая дорогу в деревню, тот только уставился на нее, равнодушно пожал плечами и отрицательно покачал головой.

Ее вторая попытка – громче и увереннее – тоже не увенчалась успехом. Казалось, крестьянин спешил и уже собирался идти дальше, когда она преградила ему дорогу.

Она ясно ощутила собственную беспомощность – словно стала изувеченным существом, у которого вырвали язык. Но ей нужно было удержать внимание крестьянина, заставить его понять. Ощущая, что уже утратила достоинство разумного человека, она прибегла к пантомиме: поочередно указывала на разные дороги и снова и снова повторяла название деревни.

«Он же должен понять, если только не полнейший идиот», – подумала она.

Мужчина, кажется, уловил суть – он несколько раз кивнул. Но вместо того, чтобы указать направление, он заговорил на каком-то непонятном наречии.

Слушая поток гортанных, резких звуков, Айрис вдруг почувствовала, как у нее сдают нервы. Ее охватило отчаянное чувство одиночества – словно рухнула невидимая граница, отделявшая ее от мира, и она оказалась не в Европе, а затерянной, где-то на окраине Азии.

Без денег, без языка, она могла бесцельно блуждать здесь бесконечно. В этот момент она вполне могла идти вовсе не к деревне, а все дальше – в дикую, безлюдную глушь. Ущелье, в котором Айрис находилась, разделялось на множество ответвлений, как извилистые заливы внутреннего моря.

Страх нарастал, и лицо крестьянина начало расплываться перед глазами Айрис, словно в дурном сне. Она заметила, что его кожа блестит от пота и на шее у него легкая припухлость – зоб. Но сильнее всего ее поразил густой, влажный, козлиный запах, исходивший от него: он вспотел во время подъема.

– Я не понимаю вас! – воскликнула она истерично. – Я не понимаю ни слова! Остановитесь. Пожалуйста, остановитесь. Вы сведете меня с ума!

Крестьянин же в ответ слышал лишь бессвязную тарабарщину. Перед ним стояла девушка, одетая по-мужски, непривлекательно худая – по местным понятиям красоты, с ободранными и грязными коленями. Она была иностранкой, хотя он и не мог определить ее происхождение. К тому же она находилась в состоянии сильного возбуждения – и казалась ему на редкость глупой.

Айрис даже не догадывалась, что называет крестьянину лишь половину названия деревни, в то время как три разных селения местности начинались с одного и того же корня. Он пытался ей это объяснить и просил произнести название целиком.

Но Айрис не смогла бы выполнить его просьбу, даже если бы и поняла смысл сказанного. Название деревни было настоящей скороговоркой, и она, как и все остальные, привыкла сокращать его до первых трех слогов.

Ситуация зашла в тупик. С гримасой и пожатием плеч крестьян бросил ее на произвол судьбы – один на один с горами.

Они нависали над ней, как осязаемая угроза. Айрис когда-то покупала открытки с их изображением и расхваливала их штампованной фразой: «Великолепные виды». Однажды даже приписала: «Вот мой номер» – и поставила насмешливый крестик на одной из вершин.

Теперь горы мстили. Прижавшись к скале, Айрис ощущала, что им достаточно лишь нахмурить свои каменные брови – и они обрушат на нее лавину камней, сокрушив ее до праха. Они превращали ее в ничто. Стирали ее личность. Гасили ее дух.

И вдруг – чары рассеялись: послышались звуки английской речи. Из-за поворота горного перевала показалась пара – молодожены из отеля.

Даже в их компании эта чета вызывала уважение – из-за своей сдержанности и безупречной наружности. Мужчина был высокий, статный, с выразительной внешностью и осанкой человека, привыкшего командовать. У него был уверенный голос, а голову он держал под тем углом, который выдавал в нем человека, знающего себе цену. Официанты метались по первому его кивку, а хозяин отеля – возможно, из-за того, что у пары был отдельный салон – называл его «милорд».

Жена была почти такого же роста, с совершенной фигурой и безукоризненно красивым лицом. Она носила изысканные наряды, совершенно не подходящие для горных прогулок; но было очевидно, что так она одевается не ради публики, а исключительно ради мужа – и как нечто само собой разумеющееся.

Они жили по своим правилам и словно не замечали остальных постояльцев, которые же, в свою очередь, воспринимали их как людей из иного, более высокого круга. Ходили слухи, что фамилия «Тодхантер», под которой они зарегистрировались, – лишь прикрытие, призванное сохранить их анонимность.

Они прошли мимо Айрис, почти не заметив ее. Мужчина вяло приподнял шляпу, не узнав ее. А его жена вообще не отвела своих фиалковых глаз от каменистой тропы – ее каблуки были слишком высоки.

Она говорила тихо, но голос ее был полон решимости, несмотря на приглушенный тон.

«Нет, дорогой. Ни дня больше. Даже ради тебя. Мы уже слишком долго…»

Айрис не расслышала конца фразы. Она собралась следовать за ними на почтительном расстоянии – вдруг ощутив, насколько неопрятно и жалко выглядит.

Появление молодой пары вернуло ей чувство реальности. Их присутствие означало, что отель близко – они ведь никогда не уходили далеко. От этого знания горы вновь превратились в открытки, а она сама – из потерянного существа – снова стала лондонской девушкой, недовольной покроем своих шорт.

Очень скоро она узнала ту самую часовню, от которой и свернула. Ковыляя по тропе, она вскоре заметила отблеск темного озера и огни отеля, мерцающие сквозь зеленый сумрак.

Мысли вновь заняли горячая ванна и ужин – она вспомнила, что устала и проголодалась.

Но хотя, по-видимому, от ее приключения остались только физические следы, на самом деле ее чувство безопасности было подорвано – будто само приключение стало предвестием будущих бедствий, раскрывающим ужас полной беспомощности вдали от всего привычного.

Глава 3. Разговорная сцена

Когда молодожены вернулись в отель, четверо оставшихся гостей сидели на посыпанной гравием площадке перед верандой. Они наслаждались умиротворяющей паузой в начинающихся сумерках. Было слишком темно, чтобы писать письма или читать, и слишком рано, чтобы начинать одеваться к ужину. Пустые чашки и крошки от торта на одном из столиков говорили о том, что они пили послеобеденный чай на открытом воздухе и не двигались с места с тех пор.

Это было характерно для двух из них, сестер Флуд-Портер, которые были склонны оставаться на одном месте. Они не были теми, кто вечно метается, так как им было за пятьдесят, и они были вполне устойчивы как в фигуре, так и в привычках. Обе имели безупречно завитые седые волосы, которые сохраняли достаточно следов оригинального оттенка, чтобы дать им почтительный титул «блонди». Общим у них был также прекрасный естественный цвет лица и довольно свирепое выражение лица.

Нежная кожа старшей – мисс Эвелин – была слегка морщинистой, поскольку ей было почти шестьдесят, в то время как мисс Роуз едва перевалило за сорок. Младшая сестра была выше и коренастее; ее голос был громче, а цвет лица – темнее. В ее, в остальном безупречном характере, была черта добродушного зазнайства, из-за которой она была склонна к упрекам.

Во время их поездки они образовали квартет с преподобным Кеннетом Барнсом и его женой. Они приехали на одном поезде и планировали вернуться в Англию вместе. У викария и его жены был дар располагающей общительности, чего не было у сестер Флуд-Портер, и они приписывали это общим вкусам и предвзятостям. Двор был обставлен железными стульями и столами, эмалированными в яркие цвета, и окружен горшками с пыльными вечнозелеными кустарниками. Когда мисс Флуд-Портер огляделась, она подумала о своем уютном доме в соборном городе. Судя по газетам, в Англии шел дождь, и, следовательно, сад должен был выглядеть наилучшим образом, с ярко-зеленым газоном и пышными бордюрами из астр и георгинов.

– Я с нетерпением жду, чтобы снова увидеть наш сад, – сказала она.

– Наш, – поправила ее сестра, известная своей прямолинейностью.

– А я жду удобного кресла, – засмеялся викарий. – Ах, вот и новобрачные.

Несмотря на искренний интерес к прибывшим, он не поприветствовал их. Он усвоил из своего первого – и последнего – отказа, что они не терпят вторжения в их личное пространство. Поэтому он откинулся назад, затянулся трубкой и наблюдал, как они поднимались по ступеням веранды.

– Прекрасная пара, – сказал он одобрительным голосом.

– Интересно, кто они такие на самом деле, – заметила мисс Флуд-Портер. – Лицо мужчины мне знакомо. Я точно где-то его видела.

– Может, в кинокартине? – предположила ее сестра.

– О, вы ходите в кино? – перебила ее миссис Барнс с живым интересом, надеясь найти еще одно общее увлечение, ведь она скрывала свою тайную страсть к кинематографу.

– Только чтобы посмотреть Джорджа Арлиса и Диану Уиньярд, – пояснила мисс Флуд-Портер.

– Это все объясняет, – сказал викарий. – Он точно не Джордж Арлис, и она тоже не Диана.

– Тем не менее, я уверена, что в их истории есть какая-то тайна, – продолжала мисс Флуд-Портер.

– Я тоже, – согласилась миссис Барнс. – Я… я задаюсь вопросом, действительно ли они женаты.

– Правда? – быстро спросил ее муж.

Он мягко засмеялся, когда его жена покраснела до самых ушей.

– Извиняюсь, что смутил тебя, дорогая, – сказал он, – но разве не проще поверить, что мы все являемся теми, кем кажемся? Даже священники и их жены. Он выбил золу из трубки и встал с кресла. – Думаю, я пойду прогуляюсь в деревню, поболтаю с друзьями.

– Как он может с ними поговорить, если не знает их язык? – прямо спросила мисс Роуз, когда викарий ушел из сада.

– О, он заставляет их понимать, – гордо объяснила его жена. – Сочувствие, знаете ли, и обычная человечность. Он бы и с дикарем носами потерся.

– Боюсь, мы его прогнали, обсуждая сплетни, – сказала мисс Флуд-Портер.

– Это моя вина, – заявила миссис Барнс. – Я знаю, люди думают, что я любопытна. Но на самом деле мне приходится заставлять себя интересоваться делами соседей. Это мой протест против нашей ужасной национальной стеснительности.

– Но мы гордимся этим, – вмешалась мисс Роуз. – Англия не нуждается в рекламе.

– Конечно, – согласилась миссис Барнс. – Но мы проходим этот путь только раз. Я должна напоминать себе, что незнакомец, сидящий рядом, может быть в беде, и я могла бы помочь.

Сестры посмотрели на нее с одобрением. Она была стройной женщиной средних лет, с бледным овальным лицом, темными волосами и милым выражением лица. Ее большие карие глаза были и добрыми, и откровенными – а манера общения искренней.

В ней нельзя было найти ничего, кроме непреклонной честности. Они знали, что она предпочла бы запутаться в неловких объяснениях, чем рисковать создать ложное впечатление.

В свою очередь, ей нравились сестры. Они были людьми солидными и респектабельными. Чувствовалось, что они с честью исполнили бы свой долг в суде присяжных и перед богом и ближним, не требуя указаний относительно его сущности.

Они также были людьми с достатком, обладали очаровательным домом и садом, обученными служанками и замороженными средствами в банке. Миссис Барнс знала об этом, и, будучи человеком, ей доставляло некоторое чувство превосходства осознавать, что единственный мужчина в их компании – ее муж.

Она могла оценить это чувство собственности, потому что до сорока лет она проводила свои ежегодные отпуска в компании других старых дев. С тех пор как она покинула школу, она зарабатывала на жизнь преподаванием, пока не произошло чудо, которое подарило ей не только мужа, но и сына.

Они с мужем были так поглощены ребенком, что викарий иногда опасался, что их преданность искушает судьбу. Накануне их отпуска он предложил заключить соглашение.

– Да, – согласился он, смотря на спящего мальчика в его кроватке. – Он прекрасен. Но… Мне предоставляется привилегия читать заповеди другим. Иногда мне кажется…

– Я знаю, что ты имеешь в виду, – перебила его жена. – Идолопоклонство.

Он кивнул.

– Я так же виновен, как и ты, – признал он. – Поэтому я собираюсь дисциплинировать себя. В нашем положении у нас есть особые возможности влиять на других. Мы не должны становиться однобокими, а должны развивать каждую частичку своей натуры. Если мы хотим, чтобы этот отпуск пошел нам на пользу, он должен полностью изменить наше мышление… Моя дорогая, давай договоримся не говорить исключительно о Гаврииле, пока мы в отъезде?

Миссис Барнс согласилась. Но ее обещание не помешало ей постоянно думать о сыне. Несмотря на то, что они оставили его на попечение компетентной бабушки, она с беспокойством думала о его здоровье.

Пока она считала оставшиеся часы до возвращения к сыну, а мисс Флуд-Портер улыбалась в предвкушении встречи с садом, мисс Роуз размышляла о своем первоначальном ходе мыслей. Она всегда следовала своей логике до конца, не отклоняясь от намеченного пути.

– Я не понимаю, как вообще можно лгать, – заявила она. – Разве что какой-нибудь бедняга, боящийся увольнения. Но люди вроде нас… Мы знаем одну богатую даму, которая хвастается, что дает ложные показания на таможне. Это же чистейшее мошенничество.

Когда она говорила это, Айрис появилась у ворот отельного сада. Она старалась обойти компанию за столом, но не могла не услышать сказанное.

– Может быть, мне не стоит судить других, – заметила миссис Барнс своим ясным голосом, напоминающим голос наставницы. – Я никогда не испытывала ни малейшего искушения солгать.

«Лгунья», – подумала Айрис автоматически.

Она была в состоянии крайней усталости, которая граничила с обмороком. Только усилием воли она заставила себя добраться до отеля. Это испытание довело ее нервы почти до предела. Хотя ей хотелось побыть в тишине своей комнаты, Айрис знала, что не сможет подняться по лестнице, не отдохнув немного. Когда она опустилась на железный стул и закрыла глаза, каждый мускул у нее сводило.

«Если кто-то ко мне подойдет, я закричу», – подумала она.

Сестры Флуд-Портер обменялись взглядами и опустили уголки ртов. Даже мягкие глаза миссис Барнс не выражали теплоты, поскольку она была особенно уязвима к невоспитанным манерам и эгоизму их компании.

Они вели себя так, как будто купили отель, а другие постояльцы были незваными гостями, требовавшими привилегий – и добивавшимися их – путем подкупа. Это нарушение принципа честных отношений вызвало раздражение у других туристов, поскольку они придерживались условий оплаты услуг туристического агентства, которые включали обслуживание.

Их компания монополизировала бильярдный стол и всегда занимала лучшие места. Их всегда обслуживали первыми во время приемов пищи; блюда заканчивались, а вода в ванных становилась едва теплой.

Даже викарию было трудно сохранять благожелательность. Он старался относиться снисходительно к юношескому задору, хотя понимал, что некоторые из этой компании давно вышли из возраста юности.

К сожалению, среди так называемых друзей Айрис были двое, чье поведение не служило лучшей рекомендацией для английской нации; а поскольку в купальных костюмах девушки выглядели схожими, миссис Барнс полагала, что все они занимаются одним и тем же – напиваются и флиртуют.

Ее представления о приличии оскорбляло загорание на солнце, а ночной покой нарушался шумом. Поэтому она особенно радовалась перспективе провести два мирных дня среди великолепных пейзажей и в приятной компании.

Но, по-видимому, компания разъехалась не полностью; оставались ее отголоски – в лице этой девушки, а возможно, и других. Миссис Барнс смутно запомнила Айрис, потому что та была красива и за ней ухаживал один купальщик с матронной фигурой.

Поскольку мужчина был женат, его выбор не говорил в пользу девушки. Но она выглядела настолько изможденной, что добросердечная миссис Барнс вскоре упрекнула себя за недостаток сочувствия.

– Вы остались совсем одна? – обратилась она к ней самым приветливым тоном.

Айрис вздрогнула от неожиданного обращения. В тот момент ей меньше всего на свете хотелось, чтобы к ней проявили интерес, который, по ее опыту, маскировал любопытство.

– Да, – ответила она.

– О, как жаль. Вам, наверное, одиноко?

– Нет.

– Но вы ведь довольно молоды, чтобы путешествовать без друзей. Никто из ваших не смог поехать с вами?

– У меня никого нет.

– Совсем без семьи?

– Нет, и никаких родственников. Разве мне не повезло?

Айрис была слишком далеко, чтобы услышать пораженный возглас сестер Флуд-Портер, но молчание миссис Барнс дало понять, что резкий ответ Айрис достиг цели.

Чтобы избежать дальнейшего допроса, она сделала решительную попытку встать, потому что ее суставы начали затекать, и с трудом добралась до отеля и поднялась в свою комнату.

Миссис Барнс попыталась разрядить обстановку смехом.

– Боюсь, я снова допустила оплошность, – сказала она. – Она явно обиделась на меня. Но ведь было бы нечеловечно сидеть, как манекены, и не проявлять к ней никакого интереса.

– А она проявляет интерес к вам? – резко спросила мисс Роуз. – Или к нам? Такие девушки совершенно эгоистичны. Она и пальцем не пошевелит, чтобы помочь кому-либо.

На этот вопрос существовал лишь один ответ, который миссис Барнс была слишком добросердечна, чтобы озвучить. Поэтому она промолчала, не желая лгать.

Ни она, ни кто-либо другой не могли предсказать, что в течение следующих двадцати четырех часов эта девушка – стоя в одиночестве против множества свидетелей – испытает такие душевные муки, что ее рассудок окажется на грани, ради незнакомки, к которой она не испытывала никаких личных чувств.

Или, точнее – если такая особа, как мисс Фрой, вообще существовала.

Глава 4. Англия зовет

Поскольку на ладони Айрис был так называемый «квадрат» – знак, который, по словам гадалки, означал защиту, – Айрис верила, что живет под особым покровительством.

Хотя тогда она и рассмеялась, на самом деле это произвело на нее впечатление: ведь ее жизнь действительно складывалась так, словно кто-то хранил ее от бед.

В этот тревожный момент звезды, как и прежде, будто бы сражались на ее стороне. Даже горы, казалось, подали ей некое предварительное предупреждение. Вечером она тоже получила знаки – приглашения к общению, которые могли бы избавить ее от чувства одиночества и замкнутости.

Но она сознательно разорвала все нити, связывавшие ее с безопасностью – из ложной преданности своим друзьям.

Она ощутила их отсутствие, едва войдя в гостиную: там царила тишина и пустота. Проходя по коридору, Айрис миновала пустые спальни с разобранными кроватями и захламленными полами. Из каждого окна свисали матрасы, а маленькие веранды были завалены подушками.

Айрис ощущала нехватку не только общества, но и моральной поддержки. Компания, к которой она принадлежала, никогда не утруждала себя переодеванием к ужину – разве что ради удобства кто-нибудь надевал фланелевые брюки. Однажды они даже удостоились жалобы: одна из женщин пришла на ужин прямо в купальнике.

Жаловались, конечно же, сестры Флуд-Портер – они всегда появлялись в дорогих, хотя и сдержанных вечерних нарядах. Айрис вспомнила тот случай, когда закончила принимать ванну. Немного стыдясь того, что поддалась общественному мнению, она все же выудила из чемодана нераспакованное дневное платье из жатого крепа.

Горячая ванна и отдых немного ее освежили, но, прислонившись к перилам, Айрис вновь ощутила одиночество. Ее задумчивая поза и изящный силуэт в легком платье привлекли внимание мистера Тодхантера, если верить регистрационной книге, – который как раз вышел из своей комнаты прогуляться.

Он не имел ни малейшего представления, кто она такая, и уж тем более не знал, что в ущелье невольно стал для нее чем-то вроде путеводной звезды. Он с женой питались в уединенном салоне и никогда не общались с остальными гостями. Поэтому он решил, что она просто какая-то случайная постоялица, которую он не заметил в общей суматохе.

Окинув девушку одобрительным, опытным взглядом, он остановился:

– Тихо сегодня, – заметил он. – Освежающая перемена после шума того ужасного сброда.

К его удивлению, девушка посмотрела на него холодно:

– Да, тихо, – сказала она. – Только, к сожалению, я скучаю по своим друзьям.

Спускаясь по лестнице, она испытывала вызывающую радость от того, что заставила его осознать свою ошибку. Защита ее друзей имело большее значение, чем светское благоразумие. Но, несмотря на ее триумф, инцидент был несколько неприятным.

Их компания гордилась своей непопулярностью – им это казалось признаком некоего превосходства. Они часто снисходительно говорили: «Эти люди нас не любят» или «Мы им не по вкусу». Под действием общего самодовольного настроя Айрис, и сама не хотела другой репутации. Но теперь, когда она осталась одна, было уже не так весело осознавать, что прочие постояльцы – по всей видимости, вежливые и благовоспитанные люди – считали ее чужой.

Она вошла в ресторан с мрачной решимостью. Это было большое, почти пустое помещение, с тяжелыми темно-синими обоями, украшенными шаблонными золотыми звездами. Электрический свет исходил от грубых кованых люстр, будто сошедших со съемочной площадки псевдосредневекового фильма. Почти ни один стол не был накрыт, а у входа безучастно стоял единственный официант.

Через несколько дней отель должен был закрыться на зиму. После отъезда большой английской группы значительная часть сезонного персонала уже стала не нужна и разъехалась по домам в окрестностях.

Оставшиеся постояльцы, казалось, ничуть не замечали той атмосферы запустения и заброшенности, что неизбежно витала в воздухе под занавес сезона. Обе мисс Флуд-Портер делили столик с викарием и его супругой. Все четверо пребывали в превосходном настроении и, словно оказавшись наконец в своей стихии, с увлечением обменивались остротами, почерпнутыми из журнала Punch.

Айрис нарочно выбрала крохотный столик в дальнем углу. Пока ждала, когда ее обслужат, она закурила сигарету. Остальные уже вовсю наслаждались трапезой, и ей было в новинку ощущать себя отстающей от общей компании.

Миссис Барнс, душевная и доброжелательная женщина, не держала зла за недавнюю обиду и с искренним восхищением смотрела на девушку.

– Как же красиво она выглядит в этом платье, – заметила она.

– В дневном платье, – уточнила мисс Флуд-Портер. – Мы всегда надеваем вечерние наряды к ужину, когда бываем на континенте.

– Если бы мы не наряжались, это было бы предательством по отношению к Англии, – пояснила младшая сестра.

Хотя Айрис тянула свой ужин до последнего, в конце концов ей пришлось вернуться в холл. Она слишком устала, чтобы гулять, а для сна было еще рано. Оглядевшись, она с трудом могла поверить, что всего лишь вчера вечером здесь царили блеск и веселье в духе европейского курорта – пусть и привнесенные в основном англичанами. Теперь же, когда друзей больше не было, ее поразила дешевая театральная мишура обстановки. Позолоченные плетеные кресла потускнели, а бархатная обивка цвета спелой вишни выглядела потертой и обветшавшей.

Груда окурков и обугленные спички в пальмовых кадках сжали ей горло – это все, что осталось от вчерашней толпы.

Она сидела в стороне, и викарий, с трубкой в зубах, наблюдал за ней с задумчивой хмуростью. Его лицо с четкими чертами было одновременно сильным и чувствительным – почти идеальное сочетание плоти и духа. Он играл в грубый футбол с деревенскими юношами, а потом буквально штурмом брал их души. Но, вместе с тем, он по – настоящему понимал проблемы своих прихожанок.

Когда жена рассказала ему о стремлении Айрис к уединению, он понял ее чувства – ведь и сам порой мечтал сбежать от людей… даже от собственной жены. Хотя естественным порывом было бы оставить девушку наедине с ее скукой, его тронули тени под ее глазами и грустный изгиб губ.

В конце концов он решил успокоить совесть, даже ценой холодного приема. Он знал, что отказ неизбежен – Айрис слишком настороженно вскинула взгляд, когда он пересекал холл.

«Еще один», – подумала она.

Издали она восхищалась его духовным выражением лица, но сегодня вечером он уже числился в ее списке недоброжелателей.

«Ужасный сброд». Эти слова всплыли в памяти, как раз в тот момент, когда он заговорил с ней:

– Если вы возвращаетесь в Англию одна, не хотите присоединиться к нашей компании?

– Когда вы уезжаете? – спросила она.

– Послезавтра, на последнем прямом поезде сезона.

– А я уезжаю завтра. Но спасибо большое.

– Тогда пожелаю вам приятного путешествия.

Викарий едва заметно улыбнулся ее молниеносному решению, затем направился к столику и принялся подписывать багажные ярлыки.

Его отсутствие дало шанс его жене. В стремлении сдержать обещание, она зашла слишком далеко и ни разу толком не упомянула своего младенца перед новыми знакомыми, позволив себе лишь раз сказать небрежное: «наш мальчик». Но теперь, когда отпуск подходил к концу, она не смогла устоять перед искушением показать его фотографию – ту самую, что получила приз на местном конкурсе младенцев.

С виноватым взглядом на спину мужа она достала из сумочки мягкий кожаный футляр.

– Это мой милый мальчик, – сказала она, стараясь скрыть гордость.

Сестры Флуд-Портер были исключительно любительницами животных и к детям относились прохладно. Но они сказали все, что положено говорить в таких случаях, с такой безупречной учтивостью, что сердце миссис Барнс преисполнилось триумфа.

Однако мисс Роуз быстро перевела разговор на другую тему, как только викарий вернулся от письменного столика:

– Вы верите в вещие сны, мистер Барнс? – спросила она. – Потому что прошлой ночью мне приснилась железнодорожная катастрофа.

Вопрос привлек внимание Айрис, и она затаила дыхание, стараясь расслышать ответ викария.

– Я отвечу на ваш вопрос, – сказал он, – если вы сначала ответите на мой: что такое сон? Это подавленное предчувствие…

– А вы не хотите посмотреть фотографию моего сыночка, Гариила? – вдруг прозвучал у самого уха Айрис бодрый голос.

Айрис смутно осознала, что миссис Барнс – хранительница английских традиций в обвисшем кружеве цвета увядшей розы – села рядом и теперь показывала ей фотографию голого младенца.

Она сделала вид, что смотрит на снимок, хотя изо всех сил старалась уловить слова викария.

– Гавриил, – рассеянно повторила она.

– Да, в честь Архангела. Мы назвали сына в его честь.

– Как трогательно. А он прислал подарок?

Миссис Барнс с недоверием уставилась на нее, и ее чувствительное лицо залилось краской. Она была уверена, что девушка нарочно выказала святотатство и оскорбила ее драгоценного сына в отместку за скуку. Плотно сжав дрожащие губы, она вернулась к своим подругам.

Айрис облегченно вздохнула, когда звон в ушах наконец утих. Она не заметила своей оплошности – ведь услышала лишь обрывок объяснения миссис Барнс. Все ее внимание было приковано к разговору о предчувствиях.

– Говорите что хотите, – заявила мисс Роуз, решительно отметая доводы викария, – но здравый смысл – на моей стороне. Они всегда стараются запихнуть слишком много народу в последний приличный поезд сезона. Я, например, вздохну с облегчением, когда окажусь наконец в Англии.

От ее слов в воздухе повисло тревожное напряжение.

– Но вы ведь не на самом деле боитесь несчастного случая? – воскликнула миссис Барнс, вцепившись в фотографию Гавриила.

– Конечно, нет, – ответила за сестру мисс Флуд-Портер. – Просто, пожалуй, мы ощущаем себя немного в стороне от проторенных маршрутов – и так далеко от дома. А главное, мы не знаем ни слова на местном языке.

– Она имеет в виду, – вмешалась мисс Роуз, – что с бронью и купонами все в порядке, пока мы держимся отелей и поездов. Но если вдруг случится что-то непредвиденное – задержка, отмена, пересадка – и мы застрянем где-нибудь в глуши, мы будем абсолютно потеряны. К тому же, с деньгами выйдет неловко. Мы не взяли ни одного дорожного чека.

Старшая из сестер обратилась к викарию:

– Посоветуете ли вы нам воспринять сон моей сестры как предупреждение и уехать завтра?

– Не уезжайте… – едва слышно прошептала Айрис.

Она с болезненным напряжением ждала ответа викария: ей вовсе не хотелось оказаться в одном поезде с этими чужими ей людьми, которые, к тому же, могли счесть своим долгом составить ей компанию.

– Вам стоит поступить по велению сердца, – сказал викарий. – Но если вы уедете преждевременно, то тем самым уступите суеверию – и лишите себя еще одного дня в этих великолепных местах.

– Да и бронь у нас на послезавтра, – заметила мисс Роуз. – Лучше не рисковать путаницей… А сейчас я поднимаюсь собирать вещи – к возвращению в милую старую Англию.

К всеобщему удивлению, ее властный голос неожиданно задрожал от волнения. Мисс Флуд-Портер дождалась, пока сестра не выйдет из холла, и только потом объяснила:

– Нервы. Перед самым отъездом у нас был очень неприятный случай. Доктор настоял на полном изменении обстановки, и мы выбрали это место вместо Швейцарии.

В этот момент вошел хозяин гостиницы и, желая угодить своим постояльцам, начал настраивать радио. Ему с трудом удалось поймать Лондон на длинных волнах. Сквозь пулеметную трескотню помех до них донесся знакомый бархатный голос: «Вы только что слушали…»

Но никто так и не понял, что именно они слушали.

Мисс Флуд-Портер мысленно перенеслась в свой сад, залитый сиянием жатвенной луны. Она размышляла, набухли ли бутоны хризантем, посаженные по три в горшок, и не съели ли слизни голубой шалфей.

Мисс Роуз, энергично укладывавшая обувь на дно чемодана, вздрогнула от внезапного воспоминания: перед ее мысленным взором вновь возникла зияющая дыра в клумбе, где накануне росла любимые белые дельфиниумы… Это была не только потеря драгоценных цветов, но и мучительная тревога от незнания – куда нападет «враг» в следующий раз.

Викарий с женой подумали о своем младенце, спящем в кроватке. Им предстояло решить – просто заглянуть к нему, или рискнуть разбудить поцелуем.

Айрис вспомнила своих друзей, мчащихся в ревущем экспрессе, и ее вдруг захлестнула волна тоски по дому.

Англия звала.

Глава 5. Ночной экспресс

Айрис разбудил в ту ночь, как обычно, пронесшийся сквозь темноту экспресс. Она вскочила с постели и подбежала к окну, как раз вовремя, чтобы увидеть, как он огненной нитью очертил изгиб озера. Когда поезд прогрохотал под отелем, золотая полоска развернулась в цепь освещенных окон, которые затем снова сомкнулись, словно звенья браслета.

Когда состав скрылся за ущельем, Айрис еще долго следила за ним по следу дрожащего красного дыма. В воображении она видела, как поезд мчится сквозь Европу, словно взрывной челнок, разрывающий обожженное полотно карты. Он захватывал города и нанизывал их на сверкающую свистящую нить. Мелькали и исчезали огни с названиями – Бухарест, Загреб, Триест, Милан, Базель, Кале.

Вновь ее захлестнула тоска по дому, даже несмотря на то, что ее будущим адресом был всего лишь отель. Это чувство перемешивалось с предчувствием беды – даром, оставленным ей горами.

«А что, если что-то случится, и я не вернусь?»

В тот момент ей казалось, что любое несчастье может встать у нее на пути домой. Железнодорожная катастрофа, болезнь или преступление – все это были не просто мрачные фантазии, а реальные события, которые уже происходили в чужих судьбах. Все это происходило вокруг нее – и в любой миг какая-то линия могла оборваться в охранном «квадрате» на ее ладони.

Крутясь в постели, она утешала себя мыслью, что это последняя ночь под тяжелым, комковатым перьевым одеялом. Следующие две ночи она и сама будет нестись сквозь темные ландшафты, пробуждаясь от вспышек света, когда экспресс будет пронзать станции.

С этой мыслью она проснулась утром и увидела, как горные пики, покрытые инеем, вырисовываются на фоне зари.

«Сегодня я еду домой,» – сказала она себе с ликованием.

Когда она выглянула в окно, утренний воздух был сырой. Над озером, зеленовато поблескивавшим сквозь пожелтевшие ветви каштанов, поднимался туман. Но, несмотря на голубое и золотое великолепие осени, она чувствовала себя равнодушной к ее красоте.

Она была также равнодушна и к недостаткам своей комнаты, которые обычно раздражали ее утонченный вкус. Деревянные стены были выкрашены в грубый оттенок сырой сиены, а вместо водопровода имелась только покосившаяся умывальня с жестяной банкой, накрытой тонким полотенцем.

Душой Айрис уже покинула отель. Ее путешествие началось задолго до отъезда. Когда она спустилась в ресторан, она почти не замечала других гостей, которые еще несколько часов назад вызывали у нее антипатию.

Сестры Флуд-Портер, облаченные в наряды для письма на свежем воздухе, завтракали за столиком у окна. Они не поздоровались с ней, хотя, поймай они ее взгляд, наверняка бы кивнули из вежливости.

Айрис не заметила этого – для нее они уже перестали существовать. Она пила кофе в молчании, нарушаемом лишь редкими репликами сестер, рассуждавших о погоде в Англии и о том, благоволит ли она к военному свадебному параду.

Ей сопутствовала удача: ей удалось избежать общения с другими постояльцами, поглощенными своими делами. Проходя мимо бюро, она увидела, как миссис Барнс привлекала внимание официанта к письму в одном из почтовых ячеек. Ее серый трикотажный костюм и сверток с бутербродами указывали на намерение отправиться на прогулку.

Викарий, набивавший трубку на веранде, тоже был одет не повседневно – в шорты, свитер, ботинки с подковками и местную фетровую шляпу с крошечным голубым пером – сувенир с отпуска.

Он улыбался так счастливо, что Айрис подумала: он выглядит одновременно торжественно и добродушно – словно святой сбежал со своего алтаря, немного съехав нимбом, чтобы покрыть бледную гипсовую кожу загаром.

Ее доброжелательность исчезла, стоило ей услышать разговор, которому суждено было повлиять на ее собственное будущее.

– Это письмо из дома? – окликнул викарий.

– Да, – ответила его жена после паузы.

– Я думал, бабушка сказала, что больше писать не будет… О чем она пишет?

– Просит, чтобы я по дороге через Лондон купила ей немного шелка «Маргарет Роуз». В честь принцессы, знаешь.

– Но ты устанешь. Не очень-то тактично с ее стороны.

– Да, – голос миссис Барнс был необычно резким. – Не тактично. Почему она не подумала?

Айрис оправдала свое поведение прошлой ночью. Она решила, что имела полное право избегать скуки от чужих семейных разговоров.

Когда она проходила мимо главного входа в отель, ей пришлось немного отойти, чтобы не нарушить уединение молодоженов, чья гостиная выходила на веранду. Они завтракали на свежем воздухе – булочки и фрукты. Мужчина был ослепителен в китайском халате, а его жена – в изысканном пеньюаре поверх атласной пижамы.

Тодхантеры раздражали Айрис, потому что их присутствие вызывало у нее неясное чувство недовольства. Она ощущала такую же неопределенную пустоту, когда смотрела на любовную сцену, сыгранную двумя кинозвездами. Их страсть была идеально оформленная, сдержанно цензурированная и всегда с выгодного ракурса для камеры.

Тем не менее, она почувствовала отклик, когда мужчина взглянул в глаза своей жене с подлинным интересом:

– Все было идеально? – спросил он.

Миссис Тодхантер знала точную паузу, которую нужно было выдержать перед ответом:

– Да.

Это была безупречная реплика, потому что он понял и то, чего она не произнесла.

– Значит, не идеально, – заметил он. – Но, дорогая, разве есть что-то…

Айрис вышла из зоны слышимости, все еще немного завидуя. Ее собственный опыт любви представлял собой лишь череду эпизодов, которые в итоге привели к фарсу ее помолвки.

Утро казалось бесконечным, но в конце концов оно прошло. Ей почти не нужно было ничего паковать, потому что – по традиции – друзья забрали основную часть ее багажа, чтобы избавить ее от лишних хлопот. Час или два она провела, или скорее утопила, на озере, но она испытывала слишком большое нетерпение, чтобы просто валяться на солнце.

Переодевшись к отъезду, она спустилась в ресторан. Блюдо дня выглядело аппетитно – в желе, с эстрагоном, кервелем и рублеными яйцами, но Айрис заподозрила, что это были яйца с запеченными угрями. Оторвав с отвращением взгляд, она заняла маленький столик, расписанный цветами, в саду с гравийной дорожкой, где пообедала картофельным супом и виноградом.

Солнце пробивалось сквозь густую крону каштанов, но железное кресло было слишком твердое и холодное, чтобы быть удобным. Хотя поезд должен был прийти не раньше, чем через час, она решила подождать его на вокзале, где могла бы насладиться видом.

Она взвинтила себя до предела, так что выход из отеля, казалось, на шаг приблизил ее к возвращению домой. Айрис с удовольствием рассчиталась за проживание и одарила чаевыми остатки персонала. Никого из гостей она не видела и торопливо прошла через сад, как школьница, сбежавшая с уроков – вдруг кто-нибудь попытается ее задержать.

Было странно снова оказаться в изысканном дорожном костюме и туфлях на высоких каблуках, когда она бежала по неровной дорожке в сопровождении носильщика с ее багажом. Это ощущение было не слишком комфортным после недель свободы, но Айрис восприняла его как часть своего возвращения в цивилизацию. Когда она сидела на платформе с чемоданом у ног и смотрела на мерцание озера внизу, она чувствовала, что достигла пика наслаждения.

Воздух был кристально чист, с легкой горькой свежестью высоты. Когда солнце осветило ее, она почувствовала, что ее окутывает тепло и она пропитана светом. Сняв шляпу, она смотрела на семафор, предвкушая момент, когда последует первый проблеск поезда вдалеке.

На платформе были и другие люди, поскольку прибытие экспресса было главным событием дня. Было рано для настоящих пассажиров, но у лотков с фруктами и газетами толпились группы праздношатающихся, как приезжих, так и местных жителей. Многоязычная, шумная, жизнерадостная толпа.

Айрис не слышала английской речи, пока на дороге из деревни не появились двое мужчин. Они облокотились на перила за ее спиной и продолжили спор. Сначала Айрис не испытывала достаточного интереса, чтобы обернуться и рассмотреть их лица, но их голоса были настолько характерными, что вскоре она смогла представить их.

Тот, кто показался ей моложе, говорил с воодушевлением и некоторой небрежностью. Голос его был взволнованным и нескладным. Айрис была уверена, что у него живой ум и поток идей, вырывающихся наперебой. Он говорил слишком быстро и часто запинался в поисках слова – вероятно, не из-за скудного словарного запаса, а потому что ему было из чего выбирать.

Постепенно он вызвал у нее симпатию – отчасти потому, что его мышление, казалось, перекликалось, а вернее, диссонировало с ее собственным, а отчасти потому, что второй собеседник вызвал у нее мгновенную антипатию.

Его акцент был педантичным, нарочито культурным. Он говорил размеренно, с раздражающей уверенностью, выдававшей негибкость ума.

– О, нет, мой дорогой Хэйр, – сказал он. Айрис подумала, что лучше бы он сказал: «Ватсон». – Вы глубоко заблуждаетесь. Давно доказано, что нет справедливее и совершеннее формы правосудия, чем суд присяжных.

– Суд глупцов, – фыркнул молодой. – Вы говорите об «обычных гражданах». А никто не обычный – каждый представляет собой мешок личных предубеждений. У одной женщины – злоба на весь свой пол, у другого – навязчивые идеи по части морали. И каждый обвиняет подсудимого по своей причине. Да и все они хотят скорее вернуться – кто на работу, кто домой. Они только и делают, что смотрят на часы и хватаются за самое очевидное.

– Их направляет судья.

– А сколько они вообще запоминают из его наставлений? – возразил он. – Вы же знаете, как легко рассеивается внимание, когда слушаешь длинную речь. А кроме того, даже когда он разложил им все по полочкам, они срываются в атаку и выносят ошибочный вердикт.

– Почему ты сразу предполагаешь, что он ошибочный? – спокойно парировал собеседник. – Они сделали собственные выводы на основе показаний свидетелей.

– Свидетели, – с жаром воскликнул молодой человек, стукнув по ограде. – Свидетель – это самое паршивое звено всей системы. Он может быть таким тупым, что станет пластилином в руках ловкого адвоката, или же – чересчур умным, чтобы оболгать кого-то, доведя до тюрьмы, просто ради того, чтобы прочесть потом в газетах про свою феноменальную память и наблюдательность, и увидеть свою фотографию. Они все гонятся за публикой и славой!

Старший собеседник рассмеялся с такой снисходительной надменностью, что это вывело младшего из себя и побудило перейти на личности.

– Когда меня обвинят в вашем убийстве, профессор, я бы предпочел, чтобы меня судила коллегия судей с юридическим образованием и беспристрастным отношением к фактам.

– Ты предвзят, – возразил профессор. – Позволь мне убедить тебя. Присяжные, как масса, обладают здравым смыслом и умеют распознавать характер. Одни свидетели заслуживают доверия, других нужно воспринимать с подозрением. Например, как бы ты охарактеризовал ту темноволосую даму с накладными ресницами?

– Привлекательная.

– Хм. А я бы сказал – вульгарная. И любой опытный мужчина со мной согласится. Теперь допустим, что она и та англичанка в плаще «Барбери» дают противоположные показания. Значит, одна из них врет.

– Я не согласен. Все может зависеть от точки зрения. Простой человек, у себя в саду, клянется, что видит сирень, но стоит ему зайти в ботанический сад – и он видит табличку «сиринга».

– Родовое название…

– Я знаю, знаю. Но если один честный гражданин заявляет под присягой, что сиринга – белая, а другой – что она лиловая, Вы же согласитесь, что тут есть простор для путаницы. С показаниями бывает так же.

– Разве ты не ушел от сути моего вопроса? – возразил голос с подчеркнутой правильностью. – Возьми этих двух женщин и по отдельности помести в свидетельскую ложу. Кому ты поверишь?

Теперь и Айрис принялась мысленно сравнивать гипотетических свидетельниц. Одна – типичная представительница английской провинции, с подтянутой спортивной фигурой и приятным, интеллигентным лицом. Даже если она шла через вокзал так, будто он принадлежал ей, это лишь потому, что это был кратчайший путь к ее цели.

Другая же – темноволосая красавица – выглядела явной бездельницей. Узкая юбка и расшитая крестьянская блузка могли быть обычным курортным нарядом любой европейки; но, несмотря на ее ярко-красные губы и выразительные глаза, Айрис почему-то подумала о цыганке, которая только что утащила курицу для ужина.

Против воли она была вынуждена согласиться с профессором. И все же Айрис почувствовала легкое раздражение, когда молодой человек прекратил спор: ведь она внутренне поддерживала проигравшую сторону.

– Понимаю вашу мысль, – сказал он. – Британский плащ-непромокай всегда выходит победителем. Но каучук из Конго – дело кровавое, и чрезмерная вера в непромокаемость может обернуться кровавой неразберихой… Пошли выпьем.

– С удовольствием, если позволишь мне заказать. Хочу воспользоваться каждой возможностью поговорить на местном языке.

– Хотел бы я его забыть. Отвратительный язык – сплошное чихание да плевки. Вы ведь преподаете современные языки, верно? У вас много студенток?

– Да… К несчастью.

Айрис почувствовала легкое разочарование, когда мужчины ушли: она лениво, с любопытством слушала их спор. Толпа на платформе тем временем заметно увеличилась, хотя до прибытия экспресса оставалось еще двадцать пять минут – если, конечно, тот не опаздывал. Ей пришлось потесниться на скамейке, а на ее чемодане устроился какой-то ребенок.

Хотя обстановка и была не самая приятная, Айрис не испытывала раздражения: ничто не могло нарушить ее покой. Все слилось в единое ощущение – золотое солнце, зеленый рябящий свет в листве, отблески озера. Все это завораживало, удерживая ее в состоянии неподвижного блаженства.

Ничто не предвещало беды. Удар настиг внезапно.

Айрис почувствовала резкую боль в затылке. Не успев даже осознать случившееся, она ощутила, как качнулись снежные горы, потемнело небо – и ее накрыла темнота.

Глава 6. Зал ожидания

Когда Айрис пришла в себя, зрение вернулось к ней не сразу – сначала урывками. Она видела отдельные фрагменты лиц, как будто парящих в воздухе. Казалось, это было одно и то же лицо – с желтоватой кожей, черными глазами и плохими зубами.

Постепенно она поняла, что лежит на скамье в каком-то темном сарае, окруженная кольцом женщин. Те были из крестьян, с выраженным родственным сходством, усугубленным поколениями родственных браков.

Они смотрели на нее с безучастной апатией, словно на уличное зрелище – умирающее животное или человека в припадке. В их застывших лицах не было и следа сочувствия, в их тусклых взглядах – ни капли любопытства. В своей полной отрешенности они казались лишенными человеческих инстинктов.

– Где я? – в отчаянии вскрикнула Айрис.

Женщина в черном переднике внезапно разразилась гортанной речью, но Айрис не поняла ни слова. Она слушала с той же бессильной паникой, что охватила ее вчера в ущелье. Хотя лицо женщины было совсем близко – она видела поры на ее коже и волосы в ноздрях, – между ними словно пролегала пропасть: они будто обитали на разных планетах.

Ей отчаянно нужен был кто-то, кто развеял бы ее мрак – приподнял завесу, за которой она ничего не видела и не понимала. С ней что-то произошло – но она не знала, что именно.

Простыми жестами ее замешательство было не преодолеть. Только ясное, разумное объяснение могло рассеять этот туман в голове. В этот миг она подумала о людях из отеля, от которых, по сути, сбежала. Сейчас она бы отдала годы жизни, лишь бы снова увидеть добродушное лицо викария или встретить добрые глаза его жены.

Место казалось смутно знакомым: темные деревянные стены, пол, засыпанный песком, служащий общей плевательницей. Луч пыльного света, падавший через узкое окно, блестел на толстостенных стаканах, расставленных на полке, и на охапке дрожащих от сквозняка афиш.

Она приподняла голову, и ее пронзила тупая боль, за которой последовала волна головокружения. На мгновение ей показалось, что ее сейчас вырвет, но в следующий момент тошноту перебил внезапный всплеск памяти.

Это был зал ожидания на станции. Она была здесь совсем недавно – всего вчера, вместе с толпой, жадно осушавшей последние стаканы перед отъездом. Мысли ее с грохотом сталкивались в голове, точно вагонетки, сцепляющиеся в железнодорожный состав. Она вспомнила, как сидела на платформе, залитой солнцем, в ожидании поезда.

Ее сердце бешено заколотилось. И все же она не имела ни малейшего представления о том, что с ней произошло после потери сознания – и когда это случилось. Поезд, возможно, уже пришел… и ушел – оставив ее позади.

В ее измученном состоянии эта мысль показалась ей настоящей катастрофой. У нее снова закружилась голова, и ей пришлось подождать, пока перед глазами не прояснится, прежде чем она смогла прочитать цифры на своих крошечных наручных часиках.

К своему облегчению, она увидела, что до поезда оставалось еще двадцать пять минут. «Что со мной произошло? – подумала она. – Я потеряла сознание? На меня напали.»

Закрыв глаза, она отчаянно пыталась привести мысли в порядок. Но ее последний ясный образ был лишь воспоминанием о голубом небе и изумрудно-зеленом озере, как будто увиденном сквозь хрусталь.

Вдруг она вспомнила о своей сумочке и стала судорожно ее искать. К своему ужасу, она не обнаружила ее рядом, да и на скамье ее нигде не было видно. Чемодан стоял на полу, а шляпа лежала сверху – как будто подчеркивая, что это все, что у нее осталось.

– Моя сумка! – закричала она, в панике вытаращив глаза. – Где моя сумка?

В ней были не только деньги и билеты, но и паспорт. Без него продолжать путешествие было невозможно. Даже если бы ей удалось сесть в поезд без гроша, ее бы развернули на первой же границе.

Эта мысль довела ее до отчаяния. Она была уверена, что эти женщины, окружившие ее кольцом, сговорились и обокрали ее, когда она была беспомощна и полностью в их власти. Когда она вскочила со скамьи, ее тут же грубо усадили обратно.

Кровь ударила ей в голову, и она яростно начала сопротивляться. Вихрь боли, крики, головокружение – все слилось в один пульсирующий хаос. Перед глазами мелькали вспышки света, голоса нарастали, боль пульсировала. В грохоте происходящего различался странный фоновый звук – глухое, учащенное дыхание, вперемешку с шумом, похожим на внезапный прорыв воды из-под земли, словно сдерживаемый фонтан вырвался наружу.

Несмотря на ее сопротивление, женщина в черном переднике снова втащила ее на скамью, а пухлая девушка в тесном лифе поднесла к ее губам стакан. Когда Айрис отказалась пить, с ней обошлись, как с ребенком: задрали ей подбородок и просто влили спиртное в горло.

Это заставило ее кашлять и задыхаться, пока голова, казалось, не начала раскалываться от боли. Испугавшись нового приступа, она обмякла, полностью подавленная. Инстинкт подсказывал: если она снова всполошится – стены заколеблются, как те снежные горы, и за этим придет полное забвение.

В следующий раз она могла уже не очнуться. Ей нельзя было рисковать – она одна, в чужой деревне, вдали от друзей. Если бы она вернулась в отель, то могла бы заручиться финансовой помощью приезжих англичан и, несомненно, раздобыть другой паспорт, но это означало бы задержку.

«Мне нельзя болеть. Я должна уехать немедленно, пока еще не поздно», – подумала Айрис.

Она была уверена: стоит ей только сесть в поезд, и уже одно осознание того, что она с каждой милей приближается к цивилизации, поможет ей продержаться, пока она не доберется до знакомого места. В воображении всплыл Базель, стоящий на молочно-нефритовом Рейне, с его прекрасными отелями, где говорят по-английски – и где можно быть больной, но понятой и с человеческим достоинством.

Все зависело от того, успеет ли она на этот поезд. От этого зависела ее судьба – и внезапно Айрис охватила отчаянная решимость найти свою сумку. Она снова попыталась встать, когда вдруг почувствовала, что кто-то пытается с ней заговорить.

Это был старик-носильщик в грязной блузе, с морщинистым, узловатым лицом – коричневым и испещренным, как шрам на стволе дерева, откуда срезали ветку. Он снова и снова снимал засаленную шляпу и указывал то вверх, то на ее голову.

И вдруг она поняла, что он имеет в виду: пока она сидела на платформе, у нее случился солнечный удар.

Это объяснение принесло ей огромное облегчение, потому что она была одновременно напугана и сбита с толку загадкой своей болезни. Айрис почти никогда не болела и никогда прежде не теряла сознания. Кроме того, это стало доказательством, что, несмотря на все ее опасения, она все еще может установить контакт с внешним миром – по крайней мере, когда суть дела достаточно проста.

Хотя ее все еще подташнивало от беспокойства о своем поезде, она сумела слабо улыбнуться старику. Словно ожидая какого-то ободряющего знака, он сунул руку за ворот своей грязной блузы и вытащил ее сумочку.

С криком она выхватила ее у старика. Вспомнив о толпе на платформе, она почти не надеялась найти в ней деньги; но теплилась слабая надежда, что паспорт все же не был украден.

Трясущимися пальцами она расстегнула молнию – и, к своему величайшему удивлению, обнаружила, что все на месте. Билеты, деньги, паспорт – даже оплаченный счет из отеля – ничего не пропало.

Айрис глубоко ошиблась в местных жителях и поспешила загладить свою вину. Вот, наконец, ситуация, которую она понимала. Как обычно, кто-то пришел ей на помощь – в полном соответствии с традицией «защитного квадрата» на ее ладони. Ее роль – просто щедро заплатить за оказанные услуги – была проста.

Женщины принимали свою долю неожиданной прибыли с невозмутимыми лицами. По-видимому, они были слишком ошеломлены, чтобы выказать волнение или благодарность. Старый носильщик, напротив, торжествующе улыбнулся и схватил чемодан Айрис, показывая, что и он понял, что к чему.

Несмотря на отвращение к крепкому алкоголю, выпитое, в сочетании с переменой обстановки, заметно взбодрило Айрис. Она почти полностью пришла в себя и снова ощущала контроль над ситуацией, когда показала билет носильщику.

Его реакция была молниеносной: он заговорил взволнованно и торопливо, схватил ее за руку и повлек к выходу. Стоило им пересечь порог, как Айрис поняла, откуда исходил тот странный, все заполняющий шум, который так усиливал кошмарность происходящего.

Это был пар, с шипением вырывающийся из поезда. Пока она теряла драгоценные минуты, экспресс уже прибыл на станцию.

Теперь поезд был готов к отправлению.

На платформе царил настоящий хаос. Двери захлопывались, люди прощались, толпились перед вагонами. Служащий махал флагом, и раздался свисток.

Они опоздали на минуту. Айрис осознала это – в тот же миг, когда носильщик, словно инстинктивно ухватив нужный момент, ринулся вперед. Он воспользовался короткой паузой между первым рывком поезда и вращением колес, чтобы пробиться через толпу, как старый тигр.

В его жилистом теле еще оставались сила и ловкость, которые позволили ему добраться до ближайшего вагона и рывком открыть дверцу.

Его путь пересекла величественная дама в черном. Она была тем человеком, перед которым он, как простой крестьянин, инстинктивно преклонялся. С другой стороны, его покровительница заплатила ему сумму, намного превышающую то, что он заработал в качестве чаевых за весь короткий сезон. Следовательно, она должна занять свое законное место. Поднырнув под руку дамы, старик швырнул чемодан в купе и втащил Айрис следом.

Когда вагон уже тронулся, он успел выскочить, но рухнул на платформу. Однако он не пострадал, потому что, когда Айрис оглянулась, чтобы помахать в знак благодарности, он улыбнулся ей, как беззубый гном.

Он был уже далеко позади. Станция осталась позади, и озеро начало ласково бить волнами о сваи грубого причала. За окном заструилась изумрудная рябь, трепещущая на ветру и сверкающая на солнце. Когда поезд, петляя по изгибу рельсов, стал приближаться к расщелине в скалах, Айрис оглянулась в последний раз на деревню – фантастическое нагромождение разноцветных домиков, расположившихся на зеленом уступе долины.

Глава 7. Пассажиры

Когда поезд загрохотал, выныривая из тоннеля в скале и вырвался в поросшее деревьями ущелье, Айрис взглянула на часы. Судя по стрелкам, Триестский экспресс еще не прибыл на деревенскую станцию.

– Должно быть, часы остановились, когда я потеряла сознание, – решила она. – Какая удача. Могла ведь и опоздать на поезд.

Эта мысль вызвала у нее волну глубокой благодарности: она действительно едет обратно в Англию. За последние двадцать четыре часа Айрис пережила больше противоречивых чувств, чем за всю прежнюю жизнь, наполненную удобствами и упорядоченностью. Она испытала ужасающую беспомощность человека, больного, оставшегося без друзей и без гроша в кармане, – с полностью перерезанными связями с внешним миром. И вдруг, когда казалось, хуже быть не может, удача вновь повернулась к ней лицом – как это с ней всегда и бывало.

На фоне такого контраста обыденность железнодорожного путешествия превратилась во временный восторг. Поездка на поезде больше не казалась пыткой, которую можно пережить лишь с помощью зарезервированных мест, цветов, фруктов, шоколада, легкого чтива и компании друзей, визжащих наперебой.

Сидя в неудобном, тесном вагоне, в поезде, чистота которого оставляла желать лучшего, не питая особых надежд на спальное купе в Триесте, Айрис чувствовала волнение, как от первого в жизни путешествия.

Пейзаж сохранял свою дикость и суровую красоту. Поезд пробирался среди нагроможденных обломков изуродованного ландшафта, словно через стальную гравюру Доре, изображавшую «Ад» Данте. Водопады рассекали стены гранитных обрывов серебристыми жилами. Иногда попадались безжизненные участки, где в унылых впадинах лежали темные заводи, окаймленные черным пером тростников.

Айрис смотрела на все это через оконное стекло – с облегчением, что между ней и этим величием есть защитная преграда. Все это величие было не чем иным, как обломками мира, разрушенного первозданной силой, и напоминало ей о том, что и она сама только что получила травму при первом соприкосновении с реальностью.

Воспоминание о пережитом все еще вызывало в ней внутреннюю дрожь, хотя тот кошмарный вокзал остался по ту сторону гор. Теперь, когда он с каждой минутой все дальше ускользал за витками железнодорожных путей, Айрис позволила себе задуматься, на каком тонком лезвии она балансировала, едва избежав беды.

В той вокзальной толпе наверняка нашлось немало нечистых на руку людей, готовых воспользоваться удобной случайностью: иностранка без сознания – то есть почти не человек – и дорогая сумочка, сулящая щедрую добычу. И все же на ее пути оказался именно тот человек – карлик-портье с гномьей внешностью.

«У меня всегда все складывается удачно, но, должно быть, другим бывает ужасно не везет», – подумала она.

Впервые Айрис осознала, что означает быть тем, кому не выпало удачное пересечение линий на ладони. Если бы произошла железнодорожная катастрофа, она знала – оказалась бы в уцелевшей средней части состава, так же неизбежно, как другие пассажиры – в смятых, сплющенных вагонах.

Содрогнувшись от этой мысли, она бросила рассеянный взгляд на женщину, сидевшую напротив. Та была во всех отношениях невыразительна – средних лет, с мелкими, неопределенными чертами лица и блеклым цветом кожи. Будто кто-то нарисовал лицо, а потом почти полностью стер его. Ее кудрявые волосы выцвели, а кожа побледнела до цвета овсянки.

Она была недостаточно карикатурной, чтобы напоминать сценическую старую деву. Даже ее твидовый костюм и шляпку в тон нельзя было назвать откровенно несуразным, хотя в них не было ни намека на индивидуальность.

При обычных обстоятельствах Айрис не удостоила бы ее ни взглядом, ни мыслью. Но сегодня она посмотрела на нее с сочувствием.

«Если бы она попала в беду, никто бы ей не помог», – подумала она.

Ее неприятно поразила мысль, что население земного шара, должно быть, включает в себя определенный процент людей без друзей, денег или влияния; ничтожеств, по которым никто не будет скучать, и которые исчезнут, не оставив после себя и следа.

Чтобы отвлечься, Айрис попыталась снова посмотреть в окно. Но вид заслоняли стоящие в проходе пассажиры, которым не хватило мест. Впервые за все время она решила осмотреть остальных пассажиров в купе.

Их было шестеро – положенная норма, которую она незаконно увеличила до семи. С ее стороны сидела семья – двое крупных родителей и девочка лет двенадцати.

У отца была выбритая голова, небольшие нафабренные усики и несколько подбородков. Очки в роговой оправе и непринужденный вид выдавали в нем преуспевающего бюргера. У его жены была прямая намасленная черная челка, и густые брови, словно накрашенные пробкой. Девочка носила детские носочки, совершенно не соответствующие ее взрослому выражению лица. Волосы у нее, похоже, были уложены после химической завивки, поскольку все еще были закреплены заколками.

Все трое были одеты в новые, модные костюмы – будто по учебнику стенографии. У отца – полоска, у матери – горошек, у дочери – клетка. Айрис подумала, что если их «перетасовать», то они могли бы донести до мира какое-нибудь послание на стенографическом языке.

Судя по всему, это был бы семейный девиз, потому что их объединяло крепкое чувство общности – они вместе читали одну и ту же газету. Мать просматривала модные новинки, маленькая девочка читала детскую страницу, а из плотно набранных колонок, за которыми скрылся отец, Айрис заключила, что он читает раздел о финансах.

Она отвела взгляд от семейства и посмотрела на противоположную сторону купе. Рядом с твидовой старой девой сидела красивая светловолосая девушка, будто срисованная с фотографии какой-нибудь кинозвезды-блондинки. Те же гладкие волны волос, большие голубые глаза с накладными ресницами и брови-бабочки. Щеки были подрумянены, губы-бантики накрашены в алый цвет герани.

На ней был тесный белый костюм и черная атласная блузка с высоким воротничком, а ее кепи, перчатки-краги и сумочка также были черными. Она сидела прямо и неподвижно, словно застыла в позе для фото.

Несмотря на то, что ее фигура была почти на грани истощения, блондинка отодвинулась в самый угол, тесня дамочку в твиде, лишь бы сохранить почтительное расстояние между собой и особой, воспротивившейся появлению Айрис.

Не было сомнений: эта величественная дама принадлежала к правящему классу. Ее уставшие глаза горели гордым презрением, а нос имел форму надменного орлиного клюва. Закутанная в тяжелое черное платье и полуприкрытая вуалью, своим массивным телом она занимала почти половину сиденья.

К изумлению Айрис, дама пристально смотрела на нее с откровенной враждебностью. Это заставило ее почувствовать себя одновременно и виновато, и неловко.

«Ну да, я втиснулась в вагон, – подумала она. – Но у нее предостаточно места. Хотела бы я объясниться – чисто для себя».

Наклонившись вперед, она порывисто обратилась к этой особе:

– Вы говорите по-английски?

Похоже, этот вопрос оказался оскорблением. Дама медленно опустила тяжелые веки с нарочитым пренебрежением – словно не могла вынести зрелища простолюдинки.

Айрис прикусила губу и оглядела остальных пассажиров. Семейство по-прежнему уткнулось в газету, дама в твиде разглаживала юбку, а эффектная блондинка уставилась в пустоту. Казалось, это демонстративное безразличие было данью уважения к этой важной персоне.

«Она что, местный аналог священного черного быка? – сердито подумала Айрис. – Пока она не заговорит, никто не смеет и слова молвить? А по мне, так она просто жирная тетка в отвратительных лайковых перчатках».

Она попыталась сохранить критический настрой, но безуспешно. От этой внушительной фигуры в черном словно исходила властная сила, просачиваясь в воздух, заполняя все купе.

Теперь, когда первый прилив возбуждения начал спадать, Айрис почувствовала последствия легкого солнечного удара. Голова болела, а затылок словно окаменел – будто его кто-то укрепил металлическим прутом. Симптомы были тревожным напоминанием: нельзя допустить, чтобы болезнь вернулась. Надо беречь каждую каплю нервной энергии, не растрачивать ее на воображаемую антипатию.

Но даже эта решимость не избавила ее от нарастающего дискомфорта. В купе становилось не просто душно – воздух, казалось, был отравлен самой личностью «вдовы в черном». Айрис была уверена: перед ней сгусток предрассудков, тупой тормоз на пути здорового течения общественной жизни. Такие, как она, всегда мешают прогрессу.

Когда лицо начало покрываться испариной, Айрис посмотрела на закрытые окна купе. В конце коридора, где она сидела, было слишком тесно, чтобы хоть как-то проветривать помещение, поэтому она с трудом поднялась на ноги и ухватилась за другой ремень.

– Не возражаете? – спросила Айрис подчеркнуто вежливо, надеясь, что другие пассажиры поймут, что она спрашивает их разрешения, прежде чем опустить стекло.

Как она и ожидала, отец семейства поднялся и взялся за ремень. Но, вместо того чтобы опустить стекло, он бросил почтительный взгляд на важную даму – словно та была неприкосновенной – и затем с неодобрением покачал головой, глядя на Айрис.

Разъяренная этим сопротивлением, Айрис вернулась в свой угол.

«Придется смириться, – подумала она. – Стисни зубы. Здесь я – чужая».

Это было для нее новым ощущением – оказаться в меньшинстве. Айрис привыкла быть самой популярной в любой компании. А теперь, помимо духоты, ее угнетало невозможность объясниться или выразить свое мнение – словно ее лишили сразу двух способностей: речи и слуха.

Вскоре дверь купе открылась, и внутрь протиснулся высокий мужчина. Хотя Айрис понимала, что сейчас особенно чувствительна, ей показалось, что она никогда не видела более отталкивающего лица. Он был бледен, как гончарная глина, с мертвыми темными глазами и бородкой лопаткой.

Он поклонился даме в черном и заговорил с ней, стоя. Судя по всему, его рассказ был увлекательным: Айрис заметила, что все пассажиры, включая девочку, слушали его с живым интересом.

Пока он говорил, его очки вспыхивали мелькали по всему купе, пока, наконец, не остановились на Айрис. Его взгляд был пронизывающим, но бесстрастным – будто она была всего лишь образцом на предметном стекле микроскопа. И все же ей показалось, что она образец нежеланный, к тому же неожиданный.

Наклонившись так, что его губы оказались на уровне уха важной дамы, он задал ей тихий вопрос. Та ответила шепотом, и Айрис это напомнило жужжание двух мясных мух в бутылке.

«Мне это кажется или я действительно им не нравлюсь?» – с беспокойством подумала она.

Айрис уже, и сама замечала за собой навязчивую мысль о каком-то скрытом и всеобщем недоброжелательстве. Это было откровенно абсурдно – особенно с учетом того, что мужчина с бородкой-лопаткой видел ее впервые. Она лишь доставила неудобство нескольким незнакомцам, с которыми ее разделял языковой барьер.

Закрыв глаза, Айрис попыталась отключиться от окружающих. И все же присутствие этого человека продолжало причинять ей дискомфорт – его белое лицо словно прорывалось сквозь сомкнутые веки и висело в воздухе перед ней.

Айрис испытала огромное облегчение, когда шепот наконец стих и она услышала, как он вышел из купе. Почти сразу к ней вернулось ощущение нормальности, за исключением одной детали – сильной головной боли. Сейчас самым важным в жизни казались чай и сигареты. Но курить было страшно из-за угрозы тошноты, а чай казался ей атрибутом исчезнувшей цивилизации.

Поезд мчался теперь сквозь безлюдные земли, где среди сосен и скал редкими вкраплениями попадались древние замки – чаще всего полуразрушенные. Айрис смотрела на фантастические пейзажи, когда в дверь просунул голову какой-то служащий и выкрикнул нечто, что прозвучало как ругательство.

Остальные пассажиры равнодушно слушали, но Айрис на всякий случай открыла сумочку – вдруг понадобятся билет или паспорт. И тут она с удивлением услышала четкий английский голос.

Дама в твиде поднялась с места и спросила:

– Вы идете в вагон-ресторан попить чаю?

Глава 8. Чаепитие

Айрис была слишком ошеломлена, чтобы ответить. Она с недоверием смотрела на песчаные, колючие просторы, проносящиеся за окном, будто ожидая, что они вот-вот сменятся на швейцарские шале или лазурные итальянские озера.

– О, – только и выдохнула она. – Вы англичанка?

– Конечно. Я думала, это и так видно… Вы идете на чай?

– О, да.

Следуя за своей провожатой, Айрис почувствовала некоторое беспокойство, обнаружив, что их купе находится в конце коридора. Кажется, ее защитный квадрат на ладони не убережет ее от железнодорожной катастрофы.

– Мы едем прямо за локомотивом? – с тревогой спросила она.

– О, нет, – заверила ее дама в твидовом костюме. – Между нами – обычные вагоны. Поезд удлинили из-за наплыва пассажиров в конце сезона. Людей туда буквально вталкивали, как в тесную туфлю.

Очевидно, она принадлежала к тому типу людей, что любят собирать и распространять информацию, ибо тут же продолжила:

– Когда мы будем проходить, обратите внимание на следующее купе – и я вам кое-что расскажу.

Хотя Айрис не испытывала любопытства, она подчинилась. Позже она об этом пожалела, потому что не смогла забыть увиденного.

На всем сидении неподвижно лежала фигура, укрытая пледами. Невозможно было определить, мужчина это или женщина – голова, глаза и лоб были перебинтованы, а черты лица скрыты крест-накрест наложенными пластырями. Видимо, лицо было изуродовано до неузнаваемости.

Айрис отпрянула в ужасе, который лишь усилился, когда она поняла, что за больным присматривает тот самый бледный мужчина с бородкой лопатой. Рядом с ним сидела монахиня с таким бесстрастным выражением лица, что было трудно представить ее совершающей хоть какой-то акт милосердия.

Пока они беседовали, больной слабо поднял руку. Хотя они заметили движение, ни один не отреагировал. Казалось, что перед ними – не страдающий человек, а просто груз, за перевозку которого отвечают носильщики.