Тайна проклятого рода

Предисловие

Он лежал на спине, раскинув руки. Открытые глаза невидяще смотрели в пасмурное петербургское небо. До глухого переулочка парка доносились звуки духового оркестра и людской смех. Александр Врановский присел рядом и провёл по лицу покойного рукой, закрывая глаза. Где-то рядом занимались делом и сыщики из тайной канцелярии, и городские жандармы, но к князю никто не подходил, давай побыть наедине с отцом. Ещё несколько часов назад было всё хорошо, а вот как обернулось…

–Так и нашли? – Коротко он бросил жандарму.

– Так точно, ваш сиясь! – Ответил тот, поведя от усердия головой из стороны в сторону, – Ничего не трогали до вашего прибытия-с и особо распоряжения!

Князь кивнул, отошел в сторону, снял перчатки, достал стилус и принялся прямо на песке чертить какие-то знаки. Ветер усилился и донес отчетливый аромат гиацинтов с клумбы. Маг поморщился, жандарм еще сильнее завертел головой и дал знак свои разойтись подальше. Оцепление зашевелилось и с готовностью расширило круг. Попадать под руку и чары государева магика никто не хотел. А ну как прицепится какая чесотка?

Мужчина прикрыл глаза, вслушиваясь, вчитываясь в пространство вокруг покойного, пытаясь понять последние часы жизни. Ничего. Ровным счетом ничего. К навязчивому запаху гиацинта примешалась тонкая струйка приторного жасминового аромата. Маг нахмурился.

По всему выходило, что покойный просто шел по парку, потом схватился за сердце и рухнул прямо посреди тропы. Пожилой человек бывает.

Только вот глава тайной имперской канцелярии на здоровье никогда не жаловался. И в любви к одиночным вечерним прогулкам в парках замечен не был.

Зато имел много влиятельных врагов. Очень влиятельных.

Князь затоптал письмена, рассеивая заклятие. Жандармы следили за ним с почтительного расстояния. Молод, то молод, а говорят уже волкодав похлеще батюшки. Недаром его государь привечает. И в Академии лучшим был, да не на обычном факультете, а на Том Самом. Где не просто магиков готовят, а тех, кто может вредное колдунство отслеживать и на страже государевых интересов стоят.

– Ваше сиятельство, мы все осмотрели, разрешите забрать тело в морг? – Невысокий человек в штатском с такой непримечательной внешностью, что как посмотришь, тут же забудешь, вопросительно посмотрел на Александра.

– Да, да, конечно, Андрей Иванович, прошу вас – князь чуть посторонился, пропуская мужчину вперед. Заместитель отца сразу взял на себя основную часть расследования, но все так же незаметно, исподволь, оставаясь в тени. Как и при жизни Михаила Врановского. Эдакая “серая лошадка” на которой и держится все дело.

– Вы верхом, Александр Михайлович? – мужчина подал знак помощника подойти и забрать безвременно усопшего

– Да, так быстрее вышло. Как узнал, сразу же примчался сюда

Андрей Иванович кивнул, наблюдая, как тело укладывают на носилки, а потом, замявшись, протянул небольшой плотный конверт.

– Вот, нашли в кустах, закрытый заклятьем. Видимо, в последний момент успел запечатать.

– Волошина Е. Ш. – прочёл князь проявляющиеся буквы. – Кто такая?

Заместитель пожал плечами, не меняя выражения лица. Врановский еще больше нахмурился, не было никакого конверта в видениях. Но какой силы должен быть колдун, чтобы так «поправить» реальность? И ладно бы поправить – не оставить следов!

– На конверте заклятие крови стоит, распечатать может только тот, кому оно адресовано. Ну или спустя сорок дней вы можете попросить у императора допуск ко всем делам покойного батюшки. – Андрей Иванович проводил взглядом носилки с телом. – Попробуем найти ее раньше, но негласно.

Александр кивнул. Если отец в последний момент постарался спрятать конверт, значит, дело было архиважным и привлекать внимание к нему не следовало.

Фамилия казалась смутно знакомой, не единожды слышанной, но где именно слышанной он не помнил. Вроде в связи с делами отец ее не упоминал, а личное… личное всяким могло быть. Да и не личное тоже. Не все дела отца были открыты даже ближнему кругу. Далеко не все.

От запаха гиацинта и жасмина начала болеть голова, и князь Врановский поспешил к выходу из парка. Он здесь более не нужен, а дел предстоит переделать немало. Надо передать матушке черную весть, распорядиться насчет похорон, разобрать, сколько можно бумаги отца, заслушать доклад следствия, встретиться с государем… Волошина еще эта.

И что-то царапало внимание, казалось неправильным, лишним. Во всей этой картине лишним и неправильным, чем внезапная смерть нестарого мужчины.

Уже подъезжая к дому, он понял, что именно его так напрягало в парке.

Жасмин.

Настоящий жасмин никогда не рос в парках и уж тем более не цвел.

Врановский резко развернул коня и поскакал обратно. Странно, что это никто больше не обратил внимание.

Глава 1

Жених был хорош. Наверное, хорош. По крайней мере, молод. Всего-то двадцать годочков.

На это его качество тетушка Милослава оченно напирала, добавляя, что с женихами беда, и больше молодых в округе попросту не водится. Если не считать Никифора Петровича из именьица Будькино, что в двадцати верстах, конечно.

По тетушкиным меркам и Никифор Петрович был не стар – всего-то пятьдесят лет в позапрошлом годе исполнилось. И зубы он свои сохранил почти все, что она считала большим достоинством, намекая, что если есть зубы, то будут и дети. И волос на его голове сколько-то оставалось.

А то, что Никифор Петрович трех жен схоронил, и всех младше себя…То, конечно, было подозрительно, но не сильно. Одна в родах померла, вторая – перед самыми родами. А третью в том же позапрошлом годе то ли нечисть болотная утащила, то ли заезжий гусар. Ни нечисть, ни гусара никто не видал, и уточнить, чья вина, не удавалось. Главное, Никифора Петровича признали холостяком, и он вновь вышел на брачный рынок, вместе со своим именьицем и стадом голландских коров.

К коровам тетушка Милослава питала особую приязнь, и они в ее глазах оправдывали все возможные жениховские недостатки.

Катенька, вернее, Катерина Штефановна Волошина с такими-то теткиными доводами не соглашалась. Менять молодость и свободу на стадо коров, пусть и голландской породы («по два ведра ведь доятся, по два ведра!») она не хотела. Тетушка на это гневалась сильно, махала руками и говорила, что Катенька блажит, в ее годах коровами… тьфу, женихами, перебирать негоже.

А Катенька в ответ возмущалась, что годы ее вполне нормальные.

Ну да, двадцать один ужо, не семнадцать. Но, скажите на милость, чем двадцать один семнадцати хуже? И кто вообще придумал, что в двадцать один девица – перестарок, и должна собою жертвовать абы кому? По ее сведениям, в просвещенных еуропейских странах двадцать один годок и даже двадцать пять за возраст совсем не считались, аглицкая королева вон в двадцать лет замуж вышла, и многие утверждали, что поспешила…

Двадцать один ей, кстати, вот только-только исполнилось. С утра и стукнуло.

Потому старый барский дом в сельце Малые Шарпенуазы, бывшем когда-то Тещиным тупиком, с этого самого утра наполнился непривычной суетой. Так-то жизнь в нем текла размеренно и спокойно, настолько спокойно, что даже мухи – и те ленились жужжать, ведь майское солнце так и подпекало глянцевые спинки и радужные крылья.

Лень эта мушиная заразною была: девки-прислужницы зевали, и сами ползали, как ленивые мухи. Мухами же их обзывала ключница Парфеновна – матриарх Малых Шарпенуазов, родившаяся, как говорили, еще в те времена, когда они были Тещиным тупиком.

В честь именин барышни Парфеновна открывала все окна, старательно изгоняя из темноватых комнат сырость и запах плесени, гоняла девок, заставляя раскладывать на солнцепеке подушки да перины. Кухарка на кухне что-то парила да жарила, и вкусные ароматы разносились вместе с раскаленным воздухом, долетая что до комнат, что до двора.

На дворе квохтали мохноногие пестрые куры, и невдомек тем было, что ароматы кухонные грозили их бытию…

Дом же сопротивлялся самоуправству Парфеновны изо всех своих сил.

Кряхтел дверями, недовольно скрипел половицами. Захлопывал непривычными сквозняками рассохшиеся окна, прикусывая ими тонкие занавеси, и Парфеновна тогда всплескивала руками – плавно, округло, заводя причитания и вовсю кляня ленивых да тупых девок за недосмотр.

Катерина Штефановна, владелица и дома, и девок, и самого сельца, наблюдала за этим с легким недоумением. За годы своей жизни с тетушкой – сиротой под присмотром Милославы она осталась рано – Катя привыкла, что суеты в усадьбе никто признавал. Случалась она только по очень уж выдающимся поводам. И именины ее к таким не относились.

Не потому как тетушка, еще при родителях Катиных управлявшая хозяйством, праздников не признавала. Нет, как раз таки от нее Катя всегда получала подарки: куклу ли в чудесном платье, или еще что желанное в детстве. Но суета нарушала привычный ход жизни, а таких нарушений Милослава не любила.

Каждый новый день в усадьбе был похож на предыдущий, сменялся лишь пейзаж за окнами. Весенняя зелень постепенно перерождалась в летнее золото полей, а там и в осеннюю хмарь, и в зимний белый морозец.

Вот только, как выяснилось, на эти именины тетушка удружила – тайком соседку пригласила, а та, окромя мужа, и сыночка обещала привезти. Молодого.

Милослава считала, что муж в хозяйстве нужен.

Оттого аккурат перед тем, как соседка с семейством в гостиную залу вошли, слезно просила жениха не пугать. Мол, коль Катиного норова не увидит, авось и посватается… Тем боле, жених не только молодой был, а еще ученый. И маменька его, Сосипатра Осиповна Земцова собиралась свечной заводик ставить – пусть и малый, но все прибыток. А там, глядишь, на этот прибыток и коровок бы завели…Голландских.

Вот Катенька теперь, чай разливаючи, и рассматривала молодого да ученого. И, чтобы тетушку не огорчать, норов свой смиряла, хоть и не понимала – что в норове ее такого плохого? Нормальный норов, современный, можно сказать. Полностью соответствующий модным еуропейским тенденциям, суфражом именуемыми.

О суфраже она читала в «Журнале для дам и девиц „Заноза“». Журнал сей многими не одобрялся, ибо печатали в нем, по мнению общества, вовсе непотребные вещи, как-то истории о похождениях аглицких и американских дам, несчастных в женской своей доле и от того решивших, что равны мужчинам!

Читая эти истории, Катенька преисполнилась уверенности, что у них-то с тетушкой сплошной суфраж. Хозяйством сами управляют? Управляют. Дела, как мужчины, ведут? Ведут. С управляющими всякими да купцами на равных лаются? Лаются! В этом деле она так преуспела, что тетушка только радовалась и самой позволяла рядиться.

Казалось бы, зачем при такой жизни муж? Но Милослава хмурила брови и говорила:

– Надо!

И искала женихов.

Новый жених представился просто: Жаном. К ручке Катенькиной приложился и бровями многозначительно так вверх-вниз поводил, отчего этой самой рученькой Катя его стукнуть захотела. Сдержалась, правда, памятуя, что женихов ручкою стучать – моветон. Вот зонтиком можно было бы. Эдак игриво. По плечу. А если чуть скосить. – скосить девице всегда можно, ибо девица – она не солдат, целиться верно ее никто учить не будет – то и по шее. Или по уху. По уху даже лучше будет, прикинула Катенька и вздохнула: зонтика под рукой, увы, не было.

Маменька Сосипатра, правда, назвала его Ванюшенькой, а папенька, супруг этой самой Сосипатры, пока не придремал за столом, и вовсе кликал Ванькою.

Одет Ванюшенька был как раз под Жана, и причесан соответствующе.

Щедро смазанный душистым маслом кок надо лбом блестел, как и сюртук по французской моде. Штаны же со штрипками так плотно натянуты были на жениховских ногах, что непонятно было, как садиться будет – на коленях же лопнут. Бакенбарды пушились на округлых – в маменьку – щеках.

Говорил Жан с акцентом, вернее, с прононсом, претендующим на французский акцент, в руке же держал кружевной платок и постоянно его нюхал.

– Простыли? – Расцвела гостеприимной улыбкой Катенька после того, как тетушка тайком ее пнула по ноге. – В мае у нас дни жаркие, вечера холодные, немудрено…

– Пока к вам ехали, Ванюшеньке навозом больно воняло, – ответила за сына Сосипатра Осиповна. – А он у меня культурный, в университету на год учиться ездил, там от навозов отвык…

– И что вы изучали? – Для поддержания культурной беседы бонтонно решила уточнить Катерина, не дожидаясь очередного тетушкиного пинка.

– Управление государственное, – гордо ответствовал жених, а Милослава, нахмурившаяся было от того, что милый сердцу каждого селянина запах навоза ему оказался не по душе, вновь лицом просветлела. Государственное управление – это было…Хорошо.

Наверное, хорошо.

Потому она велела к обеду мадеру подать, до которой Сосипатра Осиповна была большой охотницей. Катя фыркнула, увидав бутылку, принесенную Парфеновной самолично.

Обычно-то мадеры соседушка не удостаивалась, хоть и считались они с тетушкой Милославой подругами. Больно уж фундаментальна Сосипатра была, крепка не по-женски. На такую и мадеры-то не напасешься.

В батюшку своего пошла, а он, как все в округе помнили, из купеческого сословия был. Не первой гильдии, конечно, так – второй, а то и третьей, но мечтал с дворянством породниться. Вот и нашел единственной дочери мелкопоместного дворянина Земцова. Пусть невзрачного, пусть бедноватого, но готового под венец.

Тридцать почти лет прожили. Сосипатра, со свойственной по папенькиной стороне рачительностью, приданое свое преумножила, чем у Милославы вызывала неподдельное уважение. Тетушка очень уж любила, когда хозяйство росло.

Пять дочерей родила, всех замуж выдала, всем приданое справила. И сыночком вот, напоследок, супруга порадовала. Теперь ему жену искала.

За-ради сватовства тетушка Милослава и супругу-то ее тоже мадеры наливала. Наливала и, как Катенька по глазам видела, каждой рюмки жалела. Нет-нет, тетушка гостеприимной была, и не жадной так-то, но не любила свое хозяйство в расход вводить бесполезный. А от мужа Сосипатриного сватовство никак не зависело – в семействе Земцовых было просто заведено, решала все как раз таки жена.

И жениху потенциальному мадеры цельную рюмку выделили. Больше матушка запретила.

А вот Катеньке и глоточка не дали.

Потому и оставалось ей чай разливать и разговор светский поддерживать. Правда, любая тема – от последнего романа мадам де Сталь до новостей аглицкой политики – скатывалась к происшествиям местным.

Даже когда Ванюшенька… то бишь Жан, попытался, как это принято в обществе, восхититься красотой именинницы, сравнив ее с белой розою, его матушка, всплеснув руками, заявила:

– И вправду бледна что-то. Ты б, Милослава, подкормила бы девку, а то слыхала я, нонче у барышень в моде не есть да уксус пить, чтобы бледность иметь чахоточную. У нас тут в округе и так девки мрут…

– Да какое там мрут, маменька… – Попытался угомонить ее сын.

– А я те говорю, мрут! Иначе куда бы три штуки подевались? Либо мрут, либо волки утащили! Аль вурдалаки! – Стояла Сосипатра на своем.

– Да ну уж прям и волки? – Усомнилась Милослава.

– Вы, маменька, больно верите местным сплетням. – Будто сам уксусу выпил, скривился Жан. – Девки, поди, с кавалерами в город сбежали. Сейчас время такое, современное, молодежь даже из простого народу в город стремится, там – культура, там – цивилизация.

– А я тебе говорю, либо волки, либо мрут! – Стукнула Земцова ладонью по столу, и ее придремавший было супруг, слегка подскочил на стуле. – Ну, все-таки, может, и вурдалаки…

– Мрут, мрут, греховодницы! – Подтвердил он, прежде чем опять уплыть в сладкую мадеровую дрему. Сынок его только глаза закатил, на такое папенькино поведение глядючи.

И Катя, все это видя, не решила, кому из семейства Земцовых посочувствовать. Или вот себя, наоборот, пожалеть? Потому как было у нее подозрение – серьезного разговора, или даже небольшого скандала с тетушкой после отъезда гостей ей не избежать.

Идти замуж за Ванюшеньку, пусть даже маслил он кок и расчесывал бакенбарды, никак не желалось. Выглядел потенциальный жених… для Шарпенуазов, тем более Малых, может, и внушительно, но вот от них верст на сто ближе к столице – так и смешно.

Катенька неплохое образование для барышни получила: как-никак, пять лет в пансионе столичном провела. Пусть и не высшего классу, все больше купеческих дочерей там воспитывали, а если дворянок – то из младших ветвей старых родов, но управляла этим пансионом француженка весьма достойная. И преподавательницы в нем были умны, девиц учили и языкам, и истории с географией, и манерам великосветским. Вкус привить пытались правильный, воспитанной барышне приличествующий.

Вкусу, приличествующему воспитанной светской барышне, Жан-Иван никак не соответствовал.

Ну а кроме вкуса, Катенька воображением обладала бурным, а потому оно живо рисовало ей и жениха в штанах со штрипками под венцом, а потом сразу – семейную жизнь. Даже не с ним, а с его маменькой. Маменька, уперев руки в боки, в нарядном своем платье из китайского шелку благородного винного колеру и в шали с розанами, ломилась в супружескую спальню со свечкою наперевес.

От картины этой девицу Волошину дрожь пробрала, что Сосипатрой Ильиничной замечено было немедленно.

– Вот, правильно дрожит у тебя девка! – Сообщила она тетушке Милославе. – Я и сама-то таперича без дрожи спать не могу. Пистоли вона, в кровать кладу. И пули к ним серебряные купила, заговоренные. Триединый детей своих от нечисти, конечно, бережет, но вот с заговорённой пулей оно, как-то, и надежнее. – Глубокомысленно заключила она, и Катя с нею согласилась, что да, с пулей – оно надежнее.

А Жан возвел глаза свои к потолку. Даже не возвел, а закатил, и Катя только тогда заметила, какой удивительной незамутнённой голубизны жениховские очи.

– Катерина Штефановна! – Протянул он – Ну неужто и вы верите во всю эту простонародную чушь? Современная наука убедительно доказала, что серебряные пули, пусть даже заговоренные, ни на оборотней, ни на вурдалаков не действуют. Да и не видали ни оборотней, ни вурдалаков в наших краях вот уже несколько десятков лет.

– А чего б и не верить? Это у вас, в университетах, оборотни и вурдалаки ученые, а у нас тут оне безграмотные, читать-писать никто, поди, не учил, вот и не знают, как оно, по науке. – Осадила сына Сосипатра. – Нечего с матерью спорить, мать жизнь прожила, мать знает…

Земцова вздохнула коротко, оглядев пустую рюмку, но тетушка Милослава сделала вид, что намеку не поняла, и бутылку с мадерой не тронула. Потому гостья продолжила:

– Оно, конечно, может, и волки озоруют… – Признала. – Но вот скажи мне, Катерина, тут намедни, аккурат в полнолуние прошлое, кузнецова дочка пропала из Опухликов. Девка там не чета тебе, кровь с молоком была! Пуда четыре весу, мешки с мельницы сама таскала… С волком бы, конечно, не справилась, но папаньку во хмелю угоманивала. И пропала. Коль волки утянули, такую-то без следа бы не доели, хоть что-то, да оставили.

– Косу бы оставили, – решила согласиться с нею Катерина, и жених снова красноречиво вздохнул, чем вдохновил ее на новые домыслы. – Сарафан опять же, лапти. Согласно последним научным изысканиям волки лыко не едят! – Добавила она, и брови тетушки сошлись на переносице, показывая – отпугнет своими научными знаниями Катя жениха, тетушка ей нового все равно найдет, ибо в хозяйстве муж какой-никакой, но необходим.

Сосипатра Осиповна пару раз растерянно моргнула. О лаптях и косах она явно не задумывалась. Что, впрочем, надолго её из разговора не выбило.

– А я ж о чем говорю! – Радостно объявила она и, презрев приличия, сама за бутылку с мадерой ухватилась. – Ни косы, ни лаптей. Так еще и аккурат в полнолуние!

Тетушка Милослава схватилась за сердце. Как Катенька подозревала – за-по мадере. Но сын Земцовой поспешил ее успокоить:

– Маменька недавно изволили слушать, как я читаю новую роману барона Ольшеври, – сообщил он. – Аккурат там об американцах было и вурдалаках… Впечатлились сильно.

– Американцами? – Шепотом поинтересовалась Катя.

– Вурдалаками…

И рассказывала бы Сосипатра Осиповна еще долго о вурдалаках, но – закричали…

Глава 2

К кабинету, из которого и доносился отчаянный девичий вопль, Катя умудрилась добежать первой. Уже под дверями она подумала, что неплохо было бы пустить туда поначалу потенциального жениха – как-никак мужчина, вот пусть и спасает слабых дам. Ну, или хотя бы его маменьку – вдруг она с пистолями, а т