Бригада Д. Сезон 1: Черный человек

"Вечное молчание этих бесконечных пространств ужасает меня…"

Блез Паскаль

"Мысли о религии"

Эпизод 1: Интро

Свежевыпавший снежок поскрипывал под черными армейскими ботинками. Паскаль петлял между березами, двигаясь на звук: голоса, щелчки рации, треск ломаемых под тяжестью тел ветвей. Улица, тянущаяся вдоль Ясеневской лесополосы, осталась позади, даже просвета не было видно между деревьями. И вроде лес в черте города, а словно чащоба дремучая, сойдешь с тропы, сгинешь. Паскаль усмехнулся собственным мыслям и замедлил шаг, ступая нарочито громко.

– Эй, гражданин, сюда нельзя! – заступил ему дорогу румяный полицейский паренек. Вот словно только что от бабушки с пирожками и чайком.

– Я к Зайцеву, он мне звонил.

– Товарищ подполковник, тут гражданин к вам.

Стоящий поодаль мужчина в черных джинсах и кожаной куртке с поднятым меховым воротником обернулся. Увидев Паскаля, махнул рукой.

Полицейский посторонился, пропуская его.

Место преступления никакой лентой, как показывают в кино, огорожено не было. Двое криминалистов осматривали землю вокруг тела, прикрытого черным мешком. Тем самым, в который его потом и упакуют. Должно быть, судмедэксперт уже отбыл, потому что кроме еще одного полицейского больше никого здесь не было.

Прежде чем подойти к Зайцеву, Паскаль остановился у трупа, затем наклонился к нему, словно прислушивался к тому, что тот мог ему сказать.

Подполковник – крупный мужчина с лицом вышедшего на пенсию боксера, наблюдал за посетителем терпеливо, но со странным прищуром, будто ждал какой-то пакости.

Распрямившись, Паскаль подошел к нему, не замечая удивленных взглядов, которыми проводили его криминалисты, похожие как братья-близнецы.

– Здравствуй, Павел Андреевич, – первым сказал Зайцев, протягивая руку.

– Привет-привет, товарищ старший оперуполномоченный по особо важным делам, – пожимая протянутую руку, поздоровался Паскаль. – Чей трупешник? Кого-то особо важного?

Зайцев скупо усмехнулся:

– Торчок, закладку искал. Видели его граждане, гуляющие с собакой, их сейчас в машине коллега опрашивает. Ползал по земле, светил фонариком, когда они вон по той тропочке шли. А когда возвращались, он уже лежал. Другие бы мимо прошли, а эти, сердобольные, решили посмотреть, живой или нет. А у него лицо в обратную сторону смотрит.

– Это приход такой? – пошутил Паскаль и добавил уже по делу: – Успел ширнуться?

– По первому осмотру – нет.

– Значит, раскроете дело, как найдете второго торчка, который этого за дозу замочил, – решил Паскаль.

– Скорее всего, – кивнул Зайцев. – Но я тебе вот что скажу. Он не искал дозу. Он пытался кое-что закопать…

– Так-так, – протянул Паскаль.

Подполковник порылся в кармане и протянул раскрытую ладонь, на которой лежала ветка. Вот только форма у нее была странная – сросшийся треугольник. Если бы продеть через него шнурок, получилось бы украшение в этностиле. Страшненькое такое.

– Отдашь чарм? – спросил Паскаль.

В этом вопросе было нечто большее, чем просьба просто подержать, посмотреть. Нечто, понятное только им двоим в этом лесу, да еще тому, кто тихо лежал под черным мешком. Нечто, что оправдывало присутствие опера по особо важным делам у тела обычного наркомана.

Зайцев стряхнул ветку с ладони, как стряхивают насекомое вроде садового клопа: осторожно, но брезгливо.

– Лежало под ним, – пояснил он.

– Значит, второй не в курсе, – кивнул Паскаль. – Ты не возражаешь, я похожу вокруг?

– Делай, что считаешь нужным, – пожал плечами подполковник.

В следующее мгновенье он уже не обнаружил собеседника рядом с собой. Пробормотал что-то сквозь зубы и пошел к криминалистам.

***

Паскаль двигался в амальгаме, словно хищная рыба, еще не оголодавшая, но и не сытая. Здесь, между секундами, он мог не опасаться ни взглядов криминалистов, ни повышенного внимания полицейских, ни неодобрения Зайцева. Он понимал подполковника. У людей с нормальной психикой крыша не выдерживала, если дело касалось другой реальности. У Зайцева психика была отличная. Она выдержала три года назад, когда общее расследование столкнуло их лицом к лицу с Паскалем, но это вовсе не означало, что подполковник принял это знание, как родное. Понял? Возможно. Принял – нет.

Березы в амальгаме плавились теплыми свечами. Зимнее сияние было притушено, это летом они светились так, что глазам делалось больно. Там, где росли березы, граница между миром и амальгамой становилась тоньше, проходимее. Недаром испокон веков березы считались обережным деревом. Их сажали за заборами.

В янтарном свечении разлапистое пятно тьмы было особенно заметно. Рядом с пятном гасло другое, вытянутое, источало мертвенно-синее сияние сквозь едва заметную пленку мешка.

Пройдя мимо, Паскаль остановился у черной кляксы. Она потихоньку уменьшалась в размерах – земля всасывала ее, как нефть, березы растворяли светом. Однако время еще было.

Присев на корточки, Паскаль протянул руку, и погрузил ладонь в темноту. Тысячи иголочек тотчас же вонзились в нее, причиняя невыносимую боль, но он был готов. Лишь тихо хэкнул, задышал глубоко, подчиняя ее.

След был тот же. Глянули в душу желтые совиные глаза…

Паскаль отшатнулся и едва не упал, но сгруппировался, вскочил мягко, как кот. Спустя мгновение уже стоял за спиной Зайцева.

Тот резко обернулся, почувствовав движение воздуха. Паскаль заметил, как рука подполковника привычно метнулась к кобуре, спрятанной под полой куртки, и улыбнулся.

– Тьфу, черт, – пробормотал Зайцев. – Я тебе говорил так не делать никогда! Неровен час, введешь в грех!

– Это три года назад было, я уже забыл… – пожал плечами Паскаль. – Мне нужно труп осмотреть. С другом. Поспособствуешь?

– Это оно? – подполковник кинул на него потемневший взгляд. – То самое?

Паскаль молча кивнул. В памяти возник треск огня и крики людей, похожий на костяной стук падающих ветвей-факелов. И надрывное дыхание Зайцева, который, виртуозно матерясь, вытаскивал его, Паскаля, из адского пекла.

Видимо полковник вспомнил то же самое, поскольку артачиться не стал, а тихо проговорил:

– Шестьдесят четвертая больница, сегодня в десять. Я вас встречу у КПП номер два.

И отвернулся, будто никакого Паскаля за ним и не стояло.

Впрочем, его там уже и не стояло.

Выйдя из леса, Паскаль позвонил по телефону и долго ждал ответа. Наконец, в трубке раздался возмущенный голос:

– Я занят. За-нят! Чего тут непонятного? И не надо мне названивать в неурочное время!

– Окстись, Серафим, – беззлобно ответил Паскаль, – вторник, девять утра. Добропорядочные граждане давно на ногах. У тебя йога во сколько?

– Что тебе нужно, а? – помолчав, ответил собеседник. – Ты знаешь, что только что сделал? Ты меня из астрала вышиб своим звонком! У меня теперь голова будет весь день болеть, если не больше.

– Ты бы телефон выключал на время своих… вояжей.

– Я и выключил, – мрачно ответил Серафим, – но я же знаю, что он звонит. И знаю, кто это звонит. Чего тебе?

– Есть работа для тебя, сегодня в двадцать два нуль-нуль. Расспросить надо кое-кого…

Паскаль замолчал. Пускай сам догадывается, о каком разговоре речь.

– Где? – коротко спросил Серафим.

– ГКБ-64, КПП нумер два.

В трубке раздались короткие гудки.

Паскаль театрально вздохнул, убрал телефон в карман куртки и возвел глаза к небу, где, за облаками, плыл в своей небесной ладье солнцеликий Ра. «За что мне все это?» – привычно поинтересовался Паскаль. Солнцеликий также привычно не ответил.

Он подошел к черному Порше Кайен, и тот приветливо мигнул фарами. Открыв заднюю дверь, Паскаль увидел на заднем сидении гору шерсти. Гора мерно вздымалась и опадала. Запустив в нее пальцы, он нащупал ногу и подергал со словами:

– Вставай, Бармалей, гулять пойдем!

При слове «гулять» гора зашевелилась. Из бурой гривы показался черный лоб, перечеркнутый уродливым шрамом, черный же кожаный нос, открылся живой ореховый глаз – второй был слепым, поскольку шрам проходил через него; зевнула алая пасть, демонстрируя нехилые клыки. Похожий на ель хвост забил по спинке сиденья со звуком боевого тамтама, и здоровенная псина выпрыгнула на асфальт, стряхивая дремоту, ткнулась лбом в бедро Паскалю, едва не уронив того на асфальт.

– Полегче, бегемот, – улыбнулся тот и двинулся вдоль лесополосы. – Пойдем, а то я потом уеду на весь день, а ты останешься за старшего.

Пес был несуразный: длинноногий, кудлатый, шерсть на загривке и шее казалась по-медвежьи бурой, а тело – по-тигриному желтым, как и уши, забавно торчащие из темного жабо. Ходил он нормально, но когда бежал, зад смешно подпрыгивал, как у щенка, у которого задние лапы обгоняли передние. С этим неврологическим последствием травмы так ничего сделать и не удалось.

Человек и собака уходили все дальше от того места, куда подъехала машина, очень похожая на машину скорой помощи. Труповозка.

***

В десять вечера поставить машину в старом районе – задача сродни доказательству теоремы Ферма. Пока Паскаль, чертыхаясь, искал место, стрелка на часах почти подобралась к десяти.

Еще издали он увидел у КПП высокую фигуру в длинном белом пальто, красно-зеленом шарфе и красном берете. Зайцева наверняка удар хватит…

Улыбнувшись от этой мысли, Паскаль помахал фигуре рукой. Та двинулась навстречу. Нарочито неторопливо.

– Ты куда это так вырядился, Серафим? – не здороваясь, спросил Паскаль.

– В отличие от тебя, я имею стиль, – высокомерно заявил подошедший красивый блондин лет двадцати пяти и нервно поправил завернувшийся край шарфа.

В том, как он произносил слова, была странная тягучесть, выдававшая прибалтийские корни, что подтверждалось «скандинавской» внешностью: тонкие волосы, из-под берета падающие на плечи, худое лицо с правильными чертами, неяркие серые глаза, светлая кожа.

Ботинки у мужчины тоже были белые – на высоченной подошве, с сотней ремешков от щиколотки до колена. Мечта любого гота – если б не цвет.

– Мы идем? – спросил Серафим и указал на КПП, словно Паскаль плохо видел. – Вот вход.

– Мы ждем кое-кого, – пояснил тот. – А пока ждем, покажу тебе дизайнерский чарм.

Он достал из кармана ветку-треугольник, полученную от Зайцева, и протянул собеседнику. Зрачки того расширились, как у кота. На мгновенье Серафим стал белее своего пальто и машинально спрятал руки за спину. Шум мотора подъезжающей машины отвлек Паскаля, а когда он снова посмотрел на собеседника, тот выглядел как обычно, если не считать мелких, почти незаметных бисеринок пота на висках.

Из подъехавшего Патриота тяжело вылез подполковник Зайцев, захлопнул дверь и подошел к ним. Машина осталась стоять там, где никаких машин не должно было быть, но он будто забыл о ней. Приблизившись, оглядел Серафима от макушки до платформ, похожих на копыта священной коровы. Выражение лица у него было такое, словно он из всех сил сдерживался, чтобы не покрутить пальцем у виска.

Наблюдая за ним, Паскаль искренне веселился.

– Этот мой ослепительный друг – Серафим, – представил он Серафима подполковнику, а затем наоборот: – Серафим, это товарищ Зайцев, тоже мой друг.

– И какое звание у товарища Зайцева? – прищурился Серафим.

«Считал! – восхитился про себя Паскаль. – Вот стервец!»

Зайцев пожевал губами, ничего не ответил и двинулся к КПП. Стукнул в окошко, показал «корочку», которую достал из внутреннего кармана куртки, призывно махнул рукой.

– Звание ты и сам мог бы… – продолжал веселиться Паскаль, косясь на Серафима.

– Ну вот еще, силы тратить на такое, – поморщился тот. – Как его звать-то?

– Алексеем, – не оборачиваясь, сообщил шедший впереди Зайцев.

Они прошли прямую аллею, завернули налево. Больница была большой и старой. Деревья здесь давно выросли на высоту пятиэтажного дома, стучались ветвями в окна палат, то ли подбадривали, то ли пугали лежащих в них пациентов. Над крышами поднималась мерцающая марь, наводя грустные мысли о бренности земного существования. Взглянув на нее, Серафим глубже уткнул острый нос в теплый шарф, хотя никакого ветра не было – корпуса защищали внутренний периметр. Если здесь и сквозило, так только от человеческой боли, страданий и немощей.

В отличие от спутников Зайцев ничего такого не видел. Неторопливо шел, засунув руки в карманы, будто в Пятерочку за пивом, и казался совершенно будничным. Но Паскаль знал, что впечатление обманчиво.

Над стоящим поодаль двухэтажным зданием марь была другой – глухой, плотной, лохматой по верхней границе, будто ветер растрепал ее, как влажную кудель. При взгляде на нее, Паскаля охватила тоска. Серафим тоже это почувствовал, потому что выпростал руки из широких рукавов пальто, с силой растер длинные музыкальные пальцы, сжал-разжал и снова спрятал в рукава.

Она сидела на скамеечке у входа, рядом с полной окурков мусоркой. Полы черной хламиды мели изъеденный солью асфальт, костяшки пальцев белели в сумерках, но лица под капюшоном видно не было. Ни лица, ни глаз, лишь ощущение осенней сырости, темных ноябрьских вечеров, ломоты в костях, непонятной тоски…

– Мир тебе, – проходя мимо, вежливо поздоровался Паскаль.

Фигура кивнула в ответ.

Серафим, не смотря в ее сторону, ускорил шаг, почти сорвался на бег.

А вот подполковник, остановившись у дверей, нажал на звонок, после чего оглянулся на пустую скамейку, и, сам не понял отчего, поежился.

Дверь открыл здоровенный парень в белом халате. В одной руке у него была чашка с дымящимся кофе, в другой – бутерброд с колбасой.

– Зайцев, я звонил, – негромко представился подполковник.

Парень молча отступил в сторону, впуская посетителей.

Шедший последним Паскаль оглянулся – она шла за ним, и дела ей не было, что прямо перед ней дверь плотно закрылась, щелкнув магнитным замком.

***

Тело было худое и пожившее. Руки и ноги в следах от уколов. Аккуратный, даже красивый шов визуально делил живот и грудную клетку на сектора. Лицо, слава богу, успели повернуть туда, куда ему и положено.

– Как его звали? – спросил Серафим.

Странное дело, но труп его не испугал. Наоборот, Серафим подобрался, сосредоточился. Снял берет и сунул в карман пальто, размотал шарф, скинул, как королевскую мантию, подбитую горностаем, на руки Паскалю.

Паскаль поискал глазами, куда деть с барского плеча полученную вещь, повесил на крючок на стене, на котором уже висел не совсем чистый клеенчатый фартук.

– Личность установили? – спросил он Зайцева, наблюдая, как Серафим тремя кругами обходит стол, вытянув над усопшим руки.

– Денис Берданцев, сорок два года, жена умерла десять лет назад, на наркоте плотно сидел последние лет пять. Из родственников осталась дочь Диана двадцати лет отроду, которая давно живет отдельно.