Это все монтаж

1

Дальше только хуже[2]

На мне красное платье. Когда я сняла его с вешалки в Dillard’s, приложила к себе и показалась маме, та усмехнулась. Мы обе знали: ради такого размера нужно будет потрудиться.

– Женщина в красном? – спросила она. – Это уже перебор, не думаешь?

– Что, надеть черное и слиться с массой? – бросила я в ответ.

– Черное стройнит, – улыбнулась мама.

Я все равно надела красное.

Мой продюсер вручает мне один бокал шампанского за другим, и я выпиваю их без лишних раздумий. Со мною в лимузине: Алиана, стереотипно громкая итало-американка из Джерси; Бонни, королева красоты из Техаса, которая, судя по высоте ее прически, подобралась ближе к Богу, чем кто-либо до нее; и Рикки, двадцатидвухлетняя фитнесс инструктор из Санта-Моники, чьи ноги то и дело сверкают в разрезе ее платья, каждый раз приковывая мое внимание. Интересно, а я десять лет назад тоже была такой красоткой?

Лимузин несет нас в горы неподалеку от Малибу, и как бы я ни смотрела, пейзаж за окном кажется мне пустынным и монотонным. Но все-таки есть в этом что-то прекрасное и в то же время печальное: невозможно дорогие дома на сухой, бесплодной земле, которая, если проехать чуть дальше, превращается в одно из самых красивых мест в мире. Солнце уже зашло, и горная дорога, по которой взбирается наш лимузин, делается опасной.

– Ну что, готова представляться? – спрашивает меня Шарлотта. На ней легинсы, майка и толстовка на молнии; она сидит на полу лимузина, прислонившись спиной к сиденью, вытянув ноги и сложив руки на животе. Кажется, она уже месяце на седьмом.

Я бы хотела честно ей ответить, что предпочла бы для этого предварительно хорошенько надраться, но, поскольку я «зрелая» участница, чуть ли не престарелая даже, по меркам «Единственной» – мне тридцать два, – я не могу в первый же вечер выставить себя той самой пьяной девчонкой. Тогда Маркус точно отправит меня домой, и как бы стыдно мне от всего этого ни было, выбыть из конкурса в первый же вечер – куда хуже.

– Буду непринужденно сногсшибательной, – отвечаю Шарлотте и стараюсь лишний раз об этом не думать. – Как и всегда.

– Вот поэтому ты – моя любимица. – Шарлотта отпивает из моего бокала шампанского, отдает его назад и поворачивается к Бонни.

– Я все еще не уверена, – говорит Бонни, – что это хорошая идея. – Она невзначай поправляет надетый под платье купальник. На ней еще и лента с надписью «Мисс Техас» – это от продюсеров, потому что на самом деле в конкурсе она заняла только второе место.

Шарлотта тотчас принимается убеждать ее, что на самом деле это отличная идея. Я ухмыляюсь. Лохушка.

– Ты мне нравишься, – говорит мне Рикки, как будто бы в ответ на неподобающий даме звук, который у меня только что вырвался. – Есть в тебе что-то такое. Естественное. – Она наклоняет голову и медленно кивает: – Особенно сиськи.

Я моргаю и присматриваюсь к ней. Потом опускаю руку на свою внушительную грудь и демонстративно приподнимаю ее. Рикки смеется. Ее смех похож на перезвон ветряных колокольчиков на крыльце маминого домика-ранчо в Чарлстоне, Южная Каролина, где я распрощалась со всей родней.

– Так и знала! – Рикки салютует мне бокалом. – Естественность даже лучше, чем сиськи!

Она откидывается на спинку сиденья и залпом допивает шампанское.

– Рикки, ты идешь первой, – говорит Шарлотта. Она поднялась с пола и теперь сидит рядом с Алианой и нашептывает ей что-то на ухо. Как только особняк, где проходят съемки «Единственной», показывается на горизонте, Шарлотта указывает на него, и Алиана тотчас принимается визжать.

«Единственный» особняк расположен на вершине холма. Мы въезжаем в распахнутые ворота по дорожке, отделяющей дом от проезжей части. В небе сияют прожекторы, и от этого на съемочной площадке светлее, чем днем. Лимузин поворачивает направо, и с каждой секундой мы все ближе и ближе к Маркусу – тому самому.

Мое дурацкое путешествие началось в прошлую пятницу, хотя, может, и раньше. «Путешествие». Я ненавижу это слово, но благодаря Шарлотте мой мозг начинает подстраиваться и использовать такие выражения.

Я прилетела сюда в пятницу, чтобы провести выходные со своей подругой Сарой, ее мужем Джошем и малюткой Эстер в их новом доме в Санта-Монике. Провалялась весь день на пляже, пока Сара была на работе. Мы нагулялись по полной, а в воскресенье вечером я осталась дома с Эстер, чтобы они с мужем сходили на первое настоящее свидание с момента ее рождения.

А потом, в понедельник, начался мой период изоляции. В отеле у меня забрали телефон, компьютер и любую возможность связаться с реальным миром. Иногда ко мне заглядывала Шарлотта и приносила книги: несколько эскапистских фантазий, серьезную художественную прозу, триллеры – все то, что мне нравилось читать, когда я притворялась, что мира романтической беллетристики не существует. Последнюю книжку, сборник коротких сюрреалистских рассказов, мне пришлось сегодня отдать Шарлотте. Она пообещала, что вернет мне ее со всеми закладками, но не раньше чем через двенадцать недель, когда все закончится.

Теперь я подъезжаю к особняку. Надеюсь, это того стоило.

Мы с Алианой и Бонни молча наблюдаем, как Рикки выходит из машины и спотыкается. Шарлотта хихикает. Рикки направляется к Маркусу, теперь уже уверенно. К мужчине, ради которого мы сюда приехали.

Удивительно, как много народу собралось поглядеть, как мы выходим из лимузина. Журналисты, несколько продюсеров, которых я узнаю в лицо, съемочная группа – они повсюду, только за кадром. Глупо, конечно, было ожидать чего-то в духе уединения или нормальности, но я внезапно осознаю, что на мне красное платье с глубоким вырезом; осознаю, как буду выглядеть и как звучать, и прямо сейчас, в этот чертов момент, я понятия не имею, чем я думала, на все это соглашаясь.

Несколько минут мы с девочками смотрим из лимузина, как Рикки и Маркус разговаривают и смеются, а потом меня касается что-то теплое.

– Я в тебя верю, Жак, – шепчет Шарлотта. Я чувствую жар ее дыхания. – Порви их всех, – говорит она и открывает мне дверь.

Продюсеры пытались навязать мне какую-нибудь странную фишку, чтобы я состроила из себя полную дурочку, но мне удалось их отговорить. Я сказала, что буду отыгрывать обычную девчонку с Юга. Это был мой план.

– Здравствуй! – окликаю я Маркуса. Он слишком далеко. Я жутко нервничаю. Добавляю еще: – Привет!

Как будто, если продолжу говорить, все исправится.

Выглядит Маркус, если честно, еще лучше, чем по телевизору. Больше шести футов ростом, с волнистыми волосами цвета «грязный блонд», а линия подбородка у него такая, что стекло резать можно. Судя по тому, в какой он форме, он стал проводить в спортзале еще больше времени, чем в прошлом сезоне. Он крепкого телосложения, с широкими плечами. На нем голубой костюм и галстук с цветочным узором.

Я не то чтобы пришла сюда в поисках любви, но мне определенно понравилось многое из того, что я сейчас увидела.

– Привет, – отвечает Маркус.

– Hola![3] – говорю я в ответ, и его улыбка становится солнечно-теплой, а глаза очаровательно щурятся.

– Не хочешь подойти поближе? – спрашивает он, потому что я все еще тусуюсь у лимузина.

– Ну, – говорю я, – я знаю еще несколько языков, если хочешь продолжить.

Он протягивает мне руки, и я понимаю намек. Подхожу к нему и беру за руки. Поверить не могу, насколько все это глупо и насколько я сама туплю, как будто ничего подобного не ожидала.

– Я Жак, – представляюсь, – Жаклин.

– Жак, – повторяет он, как будто пробуя имя на вкус. Вроде бы неплохое начало? – Я Маркус, – говорит он. Уверена, он чувствует, как бешено сейчас бьется мое сердце.

Я указываю в сторону лимузина.

– Я собиралась сказать что-нибудь крутое, – говорю я, – все спланировала.

Он пожимает плечами, и на его лице проскальзывает что‐то озорное.

– А что, кричать все синонимы слова «привет» через дорожку, по-твоему, не круто?

– Очень приятно с тобой познакомиться, Маркус, – отвечаю.

Он опускает взгляд на наши сцепленные руки, потом снова смотрит мне в глаза.

– Приятно с тобой познакомиться, Жак, – отвечает он наконец, и я выдыхаю.

– Увидимся в доме! – говорю я, и он отпускает мои руки.

– Подожди! – окликает меня Прия, одна из продюсеров, и ближайший ко мне оператор опускает камеру. – Жак, все было супер, но можешь повторить? Как было, ты очаровательна, но, по-моему, мы не весь твой звук записали. Ари, можешь проверить?

– Серьезно? – спрашиваю я. Ко мне подбегает кто-то из съемочной группы. Мне приходится дотянуться себе за шиворот и выудить микрофон, пока Ари не начала распускать руки.

– Ага, – отвечает Маркус. Этот разговор – только для нас, пока Ари что-то делает с микрофоном. – Прелести шоу-бизнеса. Кому нужна искренность, если можно сделать получше?

Возможно, он мне нравится. Он мне нравится, и я себя за это, кажется, ненавижу.

– Еще разочек, Жак. Повтори всю эту историю с перекрикиваниями, и про то, что хотела показаться крутой, и все такое. Классно вышло. У тебя талант.

Журналисты пялятся на меня, и я представляю, как они просматривают свои заметки. «Жаклин Мэттис, не сложившийся автор». Не сложившийся автор, не сложившаяся возлюбленная, не сложившаяся личность.

– В этот раз все будет идеально, – обещает Прия.

– На мой взгляд, в первый раз уже было идеально, – шепчет Маркус, подмигивая. Его слова греют меня, и я направляюсь обратно к лимузину. Шарлотта открывает мне дверь и ободряюще сжимает мою руку, когда я забираюсь обратно в машину.

– Такое все время случается, – уверяет она.

Так что я повторяю все еще раз, неловко отыгрывая саму себя. После второго прогона Прия показывает мне палец вверх, и я иду по дорожке к дому, где, по словам Шарлотты, меня встретит кто-то из ассистентов. В последний момент я оборачиваюсь и гляжу через плечо на Маркуса.

Он тоже на меня смотрит.

Я никогда не была ярой фанаткой «Единственной». Пока я жила в Нью-Йорке, Марго, моя инструктор по пилатесу, устраивала вечеринки с вином и сыром, и мы смотрели это шоу – иронично, говорили мы. Просто чтобы посмеяться, пошутить на тему плохих нарядов и клишированных фраз, и клинических дурочек, которые после одного свидания клянутся в вечной любви незнакомцу.

Но три месяца назад, насмотревшись пять дней кряду на пустую страницу там, где должен был быть черновик новой книги, я нырнула так глубоко в «Инстаграм»[4] и бутылку вина, что почти разглядела свет в конце тоннеля. Тогда-то мне и попался на глаза пост старой участницы «Единственной», щеголявшей миллионом подписчиков. Большинство авторов о такой аудитории только мечтают!

Это открытие заставило меня погрузиться в мир видеокомпиляций лучших моментов «Единственной», и чем больше я смотрела, тем больше задумывалась: что может быть полезнее для продвижения моей писательской карьеры, чем образ автора романтических книг, которая ищет свое собственное долго-и-счастливо?

Участие в шоу могло бы значительно увеличить продажи моей неудачной библиографии. Ну а потом, быть может, когда я докажу свою ценность как автора, я смогу построить что-то новое. Продать что-то новое. В любом случае лучше плана у меня не было с тех пор, как я покинула Нью-Йорк.

С безрассудной беспечностью, которая появляется, когда отчаянно пытаешься отсрочить дедлайн, я перешла на сайт «Единственной» и подала заявку на участие в самом популярном за последние двадцать лет реалити-шоу. Я не была уверена, пройду ли кастинг – я знала только, что довольно привлекательна, потенциально интересна, и, что самое важное, из меня может получиться замечательный персонаж. Никаких гарантий у меня не было.

Пока мне не позвонили и я не прошла через все этапы кастинга. Я знала, что это произойдет, когда на одном из интервью Шарлотта сказала мне: «Писательниц у нас еще не было».

Так что я смотрела предыдущие сезоны как одержимая и делала заметки, читала блоги и советы и занималась тем, что у меня, в общем-то, получается лучше всего – создавала идеального персонажа. Ни мне, ни другим участницам за это не платили, и я не собиралась упускать свой единственный шанс завоевать сердца фанатов.

Чтобы посмотреть на последних участников, мы с Сарой созвонились в Zoom и залпом прикончили весь сезон Шейлин. Мы смотрели на Маркуса, его привычки и глупые шутки, и где-то на середине просмотра Сара сказала:

– Это мужчина твоей мечты. Он эмоционально открыт, но не слишком прилипчив. Он остроумен и знает, чего хочет.

– У тебя крыша едет, – ответила я. – Мы, вообще-то, собирались продумать стратегию, благодаря которой я задержусь на шоу. И ничего больше.

В Маркусе была некоторая уверенность, честность, что мне нравилось. Многие зрители не поняли его прямоту на шоу, но я видела просто человека, который знает, чего хочет. Играть героя-любовника, но при этом быть честным в том, что чувствуешь, – совсем непросто, и его попытки были достойны уважения.

– Да ладно тебе, Жак, разуй глаза! Ты не просто так выбрала «Единственную» из всех шоу, которые помогли бы тебе завоевать внимание аудитории. Зачем ты идешь именно на эту передачу, – спросила Сара, – если не чтобы влюбиться? Это же просто идеально!

– Сара, – вздохнула я, – я не стремлюсь получить кольцо. Я стремлюсь получить аудиторию.

Подруга прищелкнула языком.

– Просто будь готова, – сказала она мне тогда, – он ищет что-то настоящее.

И пока Элоди, младшая продюсер, провожает меня к бару, мне в голову приходит до смеха нелепая мысль: а что, если Сара была права? Что, если у нас с Маркусом достаточно общего, чтобы найти общий язык? Может, это будет весело.

Я не строила иллюзий, не подумайте. Люди не находят любовь на реалити-шоу, особенно на этом. Здесь находят подписчиков в соцсетях и начинают рекламировать чай для похудения, сколько бы участниц ни заверяли всех, что «пришли сюда по зову сердца». Они зарабатывали деньги и создавали свой бренд. И, если я правильно разыграю свои карты, через несколько недель я могу оказаться на их месте.

– Жак, у тебя есть минутка на ИВМ? – спрашивает Элоди, как только бармен ставит передо мной стакан жидкой храбрости. – Интервью в моменте, – поясняет она.

– Конечно, – говорю я, и съемочная группа тотчас же провожает меня в тихую комнатку, выделенную специально под эти цели. Стены здесь выкрашены красной краской, а задником служат золотые занавески.

– Похоже, вы с Маркусом нашли общий язык, – начинает Элоди.

– Я пока не уверена насчет Маркуса, – осторожно говорю я. Играю недоступность, жду настоящих искр – таков мой ход. – Мы только встретились. Я хочу быть уверена, что мы друг другу подходим.

– Ты кажешься нерешительной. Как давно ты в последний раз в кого-то влюблялась?

Я хмурюсь. Ее вопрос застал меня врасплох. Я ожидала, конечно, вопросов о прошлых отношениях – мне уже приходилось отвечать на них, и не единожды, но о влюбленностях я особенно не раздумывала. Из принципа.

– Э-эм… Не знаю…

– Можешь отвечать, как будто меня здесь нет? – с улыбкой говорит Элоди. – Мои реплики мы потом вырежем.

– Я не опасаюсь любви, – говорю я камере, живо исправляя свою оплошность. – Но я ищу что-то настоящее, – добавляю, потому что публике такое вроде как нравится. (В эпизоде сразу после этих моих слов идет кадр, в котором я залпом выпиваю напиток у барной стойки, а потом еще один кадр: я смеюсь в комнате для интервью.)

– Ладно, справедливо. Когда у тебя в последний раз было что-то настоящее? – спрашивает Элоди.

Я прикусываю губу, просчитывая ответ. Не люблю делиться своими чувствами, поэтому над этим придется поработать.

– Мне не страшно быть открытой, – говорю я. Вроде выходит искренне. – Да, мне делали больно в прошлом, но кому не делали? Я просто хочу быть уверена, что откроюсь тому самому.

– Супер! – говорит мне Элоди и кивает оператору, который прекращает съемку. – Ты будешь так здорово смотреться на экране, Жак!

Она возвращает мне мой стакан.

– Ну что, пойдем обратно на вечеринку? Другие девочки должны были уже прийти.

Мы идем через коридор печально известного «Единственного» особняка. Вживую он выглядит значительно менее гламурно, чем по телевизору. Я слышу звуки начинающейся вечеринки. Мы проходим мимо еще одной комнаты для интервью.

Я опрокидываю свой стакан – на этот раз бурбон, рыдайте, южные красавицы, – и направляюсь к бару за добавкой. Я чувствую, что Шарлотта, добравшаяся таки до особняка, внимательно за мной следит. Она наклоняется к одному из ассистентов и спрашивает, сколько я уже выпила за этот час. Это только мой второй стакан, если считать от часа к часу.

Вижу, как открывается дверь еще одной комнаты для интервью. Оттуда выходит мужчина – наверное, еще один из продюсеров. А потом я его рассматриваю. Темноволосый, загорелый; рукава его рубашки закатаны и обнажают мускулистые руки; его тело напряжено, как пружина на взводе.

Он замечает меня.

Я роняю стакан, он прокатывается по барной стойке, падает на плитку пола и разбивается.

Я прилетела в пятницу рано утром, на ночном рейсе из Чарлстона через Даллас. На такси приехала к дому Сары в Санта-Монике, пляжному и современному, почти что на бульваре Сансет. Джош был на работе – из-за которой они вдвоем и оказались в Калифорнии, – а Сара сидела дома с ребенком и готовилась к экзамену на адвокатскую деятельность.

– Не хочешь попробовать немного поспать? – предложила она после моего приезда, и я согласилась. Спалось мне неспокойно, как бывает, когда тело знает, что сейчас не время для сна. К двум часам дня я уже проснулась и успела принять душ.

– Не хочешь, случайно, пойти перекусить? – с надеждой спросила я. Сара оторвалась от книг и файлов, занимавших весь ее залитый солнцем стол, и взглянула на меня усталыми глазами.

– Не могу, – ответила она. – У меня онлайн-кружок в три часа.

– Как ты себя чувствуешь? – Я зашла в комнату, тихонько, чтобы не разбудить малышку Эстер.

– Чувствую, – отрезала она. Сара по натуре своей очень прагматична. Мы с ней подружились в колледже, когда она заметила, как легко мне дается английский.

– Символизм, – мудро сказала она тогда, – это фигня полнейшая. Больше половины этих ребят писали свои книги либо пьяными, либо накурившись опиума или чего покрепче. Наверняка галлюцинации на стенах видели. Я не собираюсь в этом копаться.

Мне понравился ее подход, а еще то, что она не спешила никого осуждать. Мы подружились так же, как смертельно уставший человек падает в постель – со счастливым вздохом: наконец-то можно просто побыть с кем-то, кому так же кристаллически пофиг.

До встречи с Сарой я не то чтобы умела дружить. Значительную часть подростковых лет я видела во всех, кто меня окружал, только соперников: в учебе, в борьбе за гранты, в спорте. Я легко подпускала людей к себе и так же легко отпускала их. Но в Саре я нуждалась. Она была гаванью, в которой можно скрыться от штормов реальности.

Днем в пятницу Санта-Моника кипела жизнью: сплошь толпы гуляющих, молодежь на электроскутерах и велосипедах. На бульваре Санта-Моника люди садились обедать на патио, с пинтами пива, или игристым розовым вином, или водой, или сидром в стаканах; всюду шорты и майки, и солнечные очки – вся Южная Калифорния в одной сияющей улице.

Я собиралась перехватить где-нибудь салатик, но вместо этого оказалась в баре, как со мной обычно случается. В худшем случае, рассудила я, можно будет перекусить какими-нибудь начос из меню закусок.

Меню оказалось смехотворным: все коктейли стоили неоправданно дорого – на деньги с продаж моих книг так не разгуляешься. Из-за таких цен я и покинула Нью-Йорк.

Я кивком подозвала барменшу и заказала Bud Light. Она откупорила бутылку и передала ее мне с усмешкой, но меня этим было не остановить. В один глоток я выпила чуть ли не половину.

«Спокойно, – подумала я тогда. – Ты спокойна».

Две недели назад Прия заявилась в мою квартиру в Чарлстоне, чтобы отснять визитку для шоу. Как я играю с Янком, моим метисом боксера; как занимаюсь пилатесом; как печатаю что-то на компьютере («просто попробуй выглядеть, как когда пишешь книги»), на заднем фоне – обложки двух моих книг, висящие в рамках на стене. Потом Прия хитро предложила сходить на пивоварню чуть дальше по улице, и операторы сняли, как я потягиваю пиво.

– Я делаю перерыв в творчестве, чтобы найти любовь, – по команде сказала я в камеру. Прия чуть ли не облизывалась. – Пора мне стать героиней своего романа, – это была хорошая фраза. Мне до жути не хотелось быть одной из многих «девчонок по соседству». Таких в истории шоу пруд пруди. Я знала, что придется ломать стереотипы.

Я сидела на высоком табурете в слишком дорогом, слишком модном баре в Санта-Монике. Разблокировала телефон и обнаружила, что мама успела уже трижды справиться в семейном чате о моем безопасном приземлении. Истерические нотки с каждым следующим сообщением делались все заметнее.

Ты уже приземлилась?

Джеки, это я, твоя мать! Помнишь, я просила мне отписаться?

Я уверена, ты не умерла, но я в десяти минутах от того, чтобы позвонить в American Airlines за подтверждением.

– «На месте. В порядке», – наконец ответила я.

Почти минуту спустя я получила сообщение в ответ: Ты пытаешься найти себе мужа на реалити-шоу, уверена, что это считается за «в порядке»?

Остин, мой младший брат. Когда он узнал, что я собралась пойти на «Единственную», он истерически рассмеялся. Полагаю, его все еще не отпустило.

Хватит уже, пишет Эйлин, невеста Остина. Жак, все будет супер! Удачи!

А потом папа непонятно к чему написал: Я так напился, что не чувствую вкуса курицы, и я положила телефон.

Я допила свой Bud Light и показала на бутылку проходившей мимо барменше. Она без пререканий направилась к холодильнику и принесла мне еще один.

– Ты пьешь такое отвратительное пиво, сидя в Chalet?

Я оглянулась на голос. Через два табурета от меня сидел парень. Один. У него были темные волосы, золотистая кожа, потрепанные джинсы и толстовка с эмблемой Университета Южной Калифорнии. Он потягивал какой-то темный коктейль. Пьет виски в три часа дня и будет мне еще что-то говорить? Я взяла бутылку за горлышко и сделала еще один большой глоток.

– И что, эта фраза обычно работает? – я наклонила голову и взглянула на него.

Он улыбнулся, не показывая зубы.

– Это у тебя спросить надо, – ответил он.

Я пожала плечами.

– Ну не знаю даже. Я легкая добыча.

Он поднял одну темную бровь.

– Не делай так.

– Как?

– Не прибедняйся.

– Тогда и ты не скупись, – сказала я, покачивая только что осушенной бутылкой. Он пересел поближе ко мне.

– Если я угощу тебя еще одним Bud Light, это будет не щедрость. На мой взгляд, это будет жестоко. В таких заведениях Bud Light не пьют.

– Но с такими девушками, как я, пьют. Что, недостаточно хорошо для тебя?

– Вовсе нет, – сказал он, не теряясь. – Этот бар недостаточно хорош для Bud Light. Я знаю местечко, где тебя обслужат так, как ты заслуживаешь.

Я рассмеялась – настолько плохо это было.

– Я вся внимание!

– Пойдем, – сказал он, оставляя недопитый стакан и бросая на стойку сто долларов, чтобы покрасоваться. Я не то чтобы возражала. Я знала, что мне не стоило бы этого делать, но знала также, что все равно сделаю. Всегда делала.

Вместе мы прогулялись по набережной до какого-то бара в Венис-Бич. За такую потрепанность я и люблю этот район: здесь соседствуют богатство и бедность, грязное и прекрасное; здесь каждый вечер розовые закаты с видом на горы.

В темном баре с электрическими гирляндами на стенах мой спутник со знанием дела попросил кувшин пива, а затем проводил меня на патио, куда издали доносился запах океана. Туристы и бездомные слонялись по главной дороге. По телевизору громко показывали гольф.

Мы сели друг напротив друга за столиком для пикников. Он налил мне пиво в пластиковый стакан, а потом сделал то же самое для себя.

– Бар для девушки вроде меня, – сказала я, наблюдая за толпами народа, идущими на пляж и возвращающимися оттуда.

– Посмотри на меня, – сказал он, и я послушалась. У него были темные брови и темные глаза. Позже я узнала, что его отец был американец, а мать – из Малайзии, и рос он в лучших калифорнийских традициях: долгие солнечные дни и жаркие счастливые ночи. Парень, который везде был как дома; которого любили все без исключений, пока ему отчаянно не захотелось лезть на стены от этой любви.

Тогда я этого не замечала. Если честно, я видела просто мужчину, которого не против была трахнуть в свою последнюю ночь на свободе.

– Теперь ты выглядишь счастливой, – сказал он, и мои губы сами собой расплылись в улыбке.

– А раньше не выглядела?

Он взъерошил свои волосы и покачал головой.

– Не особо.

– Теплый прием в стиле Санта-Моники. – Я отпила немного из стакана, наслаждаясь тем, что его взгляд опустился на мои губы. – Скажи, а ты на туристок ради еды охотишься?

– В смысле?

– Ты их трахаешь? – спросила я, перекрикивая играющую музыку.

Он улыбнулся.

– Только если очень хорошо попросят.

– И почему же такой красавчик пьет виски в три часа дня?

– Не знаю даже, – ответил он и добавил после секунды раздумий: – Из-за экзистенциального ужаса.

Я облокотилась на стол перед собой, опустила подбородок на руки и уставилась на него, не скрываясь, почти заинтересованно.

– Можно поподробнее?

Он нахмурился.

– Меня преследуют навязчивые мысли о том, что значит быть личностью.

– Хм-м-м, – протянула я в ответ, – с юридической точки зрения личность – это все то, что может являться субъектом судопроизводства. С метафизической – чтобы считаться личностью, необходимо иметь сознание и самосознание. Если хочешь пофилософствовать, то личность – это существо, обладающее моральной свободой воли и способное совершить моральный выбор. Есть варианты на любой вкус.

Он едва заметно улыбнулся.

– Хорошо, – ответил он. – Давай сосредоточимся на том, который о морали.

– Да ты плохиш, – сказала я, потягивая пиво. – Ясненько.

– Человек, который задумывается над многим из того, что привносит в мир.

– Ага. Нет морали при капитализме.

Он пожал плечами.

– Немного более личностно, – сглотнул, обдумывая слова. – С тобой бывает, что просыпаешься утром в солнечном аду и не понимаешь, как так вышло, что ты здесь застряла?

– Каждый день, – ответила я.

– Знаешь, у меня на работе… – начал было он, но покачал головой. – Завтра я начинаю работать над новым проектом. И я вот думаю: возможно, не участвуй я в этом проекте, я был бы совсем другим человеком. Человеком получше.

– Ты что, политик или что-то в этом духе?

Он хмыкнул.

– Нет.

Я подалась ближе, как мотылек к свечке.

– Серийный маньяк? Убить меня собираешься? – спросила я.

– Не-а, – легко ответил он. – Это скучно. Значительно интереснее было бы заставить тебя думать, что я тебя убью, и посмотреть, хочешь ты жить или нет.

– Мрачно, – одобрила я.

– Я смотрю много фильмов ужасов, – ответил он. Его телефон звякнул на столе, совсем под рукой, но он на него даже не взглянул.

– Ницше, – сказала я. – Не имеет смысла, что ты делаешь, потому что ничто не имеет смысла.

– Так определенно проще, – кивнул он, делая большой глоток. Я рассмеялась.

– Уныло здесь, не думаешь? – Я откинулась на сиденье и окинула взглядом невзрачный бар, завсегдатаев и туристов и просто прохожих. – В Лос-Анджелесе. Слишком много солнца. Я не доверяю местам, где не идет дождь.

Он смотрел на меня с расчетом в глазах. Мне казалось, что я вся на виду, как никогда раньше, будто нахожусь у распахнутого окна, которое срочно надо закрыть занавесками.

– Отчего-то мне кажется, что ты мало кому доверяешь.

Мне чертовски не нравилось быть на виду. Так что я снова подалась вперед, оперевшись лицом на руки и прижимая локти к разделявшему нас столу.

– А ты задумчивый холостяк, у которого слишком много денег, какой-то странный мазохистический фетиш, и, будем честны – неоправданно-предубежденное отношение к Bud Light. – Его глаза сверкали в лучах закатного солнца, и я не могла от них оторваться.

– Совсем как ты любишь, да? – прозвучало обещание веселья.

– Не знаю, – сказала я, неспешно растягивая слова. Я оперлась на руку, и мои пальцы выводили на столешнице бессмысленные узоры. – Но это и не важно, так ведь?

– Нет, – ответил он, – пожалуй, не важно.

Я протянула руку.

– Меня зовут Жак, – сказала я.

– Генри, – ответил он.

– Генри. – Я взяла кувшин с пивом и допила его. – Не хочешь отсюда свалить?

Он улыбнулся, и выражение его лица впервые показалось мне абсолютно безоблачным.

– Как хорошо, что ты спросила! Хочу.

– Отлично, – сказала я. – Последние три месяца я морила себя голодом. Разрешаю угостить меня пиццей.

2

Проклятье пышных форм[5]

На мгновение я оказываюсь в центре внимания: и другие девочки, и съемочная группа, и осветители, и звукооператоры, и продюсеры – все смотрят на меня. Потом Рикки кричит: «Вот это фиаско!» – и все смеются. Кто-то из ассистентов подбегает и спешно убирает битое стекло.

На меня больше никто не глядит. Только он.

У меня потеют ладони, у меня потеют волосы, у меня потеют подмышки – что физически не должно быть возможно, учитывая, сколько во мне сейчас ботокса. Я покидаю бар, пока не нашла еще неприятностей на одну точку, и упускаю его из вида, пока петляю между операторами и осветителями, и наконец врезаюсь в Алиану и Бонни из моего лимузина, которые, очевидно, решили, что теперь друзья.

– Вы все как, веселитесь? – спрашиваю, и Алиана хитро улыбается.

– Не так активно, как ты, – отвечает она.

Бонни наклоняет голову, как озадаченный щенок.

– У тебя «вы все»[6] звучит наигранно.

Отлично, теперь они ставят под вопрос мою южную искренность.

– Это все из-за произношения, – поясняю я.

– Угадай, что Бонни сделала? – восторженно говорит Алиана.

– Не знаю даже, наверное, разделась и продефилировала в одном купальнике и ленте, – отвечаю я и понимаю, что звучу как язвительная сучка, только когда слова уже сказаны. Они обе только моргают.

– Ну и как все прошло? – с улыбкой пробую я.

Али, теперь почти неохотно, рассказывает:

– Она выглядела адски горячо. Маркусу точно зашло.

– Я получила второе место в конкурсе «Мисс Техас», – гордо улыбается Бонни. Моя ответная улыбка лишена энтузиазма, и я отчаянно ищу взглядом пути отступления, но основная часть съемочной группы занята, а другие девочки сидят по комнатам со своими соседками из лимузина. Мне всегда было сложно сходиться с новыми людьми, и сейчас я снова в подвешенном состоянии, потому что варианты собеседников у меня один другого хуже. Но тут я замечаю нашу последнюю лимузинную попутчицу, Рикки. Она сидит в одиночестве и с жадностью пьет. Прошу прощения у других девочек и спешу составить ей компанию.

– Привет! – оживленно говорю я. В моем голосе слышатся нотки отчаяния, и я надеюсь, что никто, кроме меня, этого не заметит.

– Джеки-и-и-и, – Рикки растягивает прозвище, которым я позволяю себя называть только матери, и прислоняется головой к моей руке. Меня щекочут ее волосы. Они темные, но на кончиках переходят в рыжеватый блонд. На ней кричащее розовое платье в пайетках, очень открытое, с рискованно высоким разрезом сбоку.

– Другие девочки меня обижают, – надувает она губы.

– Да пошли они на***, – говорю я, зная, что такую реплику в эфир не пустят (на самом деле еще как пустят, тридцать, а то и пятьдесят раз, в анонсах сезона).

– Будешь моей лучшей подружкой? – спрашивает Рикки.

– Да, – без раздумий соглашаюсь я. Мне без разницы.

– Видела горячего продюсера, который приехал со вторым лимузином? – чуть ли не стонет она.

Я чувствую, как краснею.

– Горячего продюсера?

– Вон та девочка, – она показывает в сторону стройной рыжей, изящно держащей в руках бокал шампанского. – Черт, я не помню, как ее зовут, – мямлит она. – Короче, вот она сказала, его зовут Генри. Такое горячее имя, согласись?

– А как же Маркус? – спрашиваю я.

– Кажется, я встречалась с ним на кастинге, – продолжает Рикки. – С Генри. Он спросил, настоящие ли у меня сиськи. Хотя подожди. Нет, кажется, это Шарлотта спросила.

– У тебя пунктик на эту тему, не думаешь? – говорю я, и она громко смеется.

– Да разумеется, у меня сиськи не настоящие! – орет она на всю комнату. Я снова оглядываюсь в поисках пресловутого продюсера, но его по-прежнему нигде не видно. Я же тоже со всеми продюсерами встречалась? С Шарлоттой, и с Прией, и с Джанель? И с остальными, они все проводили мое интервью на кастинге.

Только вот один продюсер не смог прийти. Из-за каких-то семейных обстоятельств. Этим продюсером был Генри.

Блин. Черт. Нахрен!

– Дамы, соберитесь, пожалуйста! – кричит Шарлотта, перекрывая всех нас. – Бекка и Брендан скоро подойдут.

Брендан и Бекка. Соведущие «Единственной», познакомились и поженились после пятнадцатого сезона – одна из немногих удачных пар, сложившихся на шоу. Даже если ты не уходишь отсюда со второй половинкой (а это мало кому удается), участие в «Единственной» – не то же самое, что в других реалити. В этом есть некоторый престиж, некоторое ощущение элегантности, с которым другим реалити-шоу не под силу соперничать. Да, устаревшая концепция «замуж или ничего», идея мужчины, выбирающего из двадцати пяти женщин ту единственную, которая соответствовала бы его требовательным стандартам, – прямая противоположность всего, что я представляю из себя как личность. Но, с другой стороны, а чего я добилась, будучи собой? Мне всегда отлично удавалось создавать литературных персонажей, и для этого шоу персонажа я тоже запросто создала. Я сыграю в их игру, и я выйду победительницей. Мой приз – не мужчина, а зрители.

Если Бекка и Брендан на подходе, значит, Маркус тоже скоро придет.

Мы все ждем с нетерпением. Рикки тянется и берет меня за руку, легонько сжимает ладонь, отчего мне на миг становится тепло. Затем двойные двери особняка распахиваются, впуская Маркуса в сопровождении Бекки и Брендана.

По сигналу мы все принимаемся кричать и присвистывать.

– Здравствуйте, дамы, – улыбается нам Бекка, и мы снова кричим. Мне бы очень хотелось сказать, что я держала лицо, но, увы, я поддалась стадному чувству.

– Маркус пришел сюда, чтобы найти жену, – объявляет Брендан. – Я был на его месте, в этом самом особняке, десять лет назад.

– О-о-о, – говорит Бекка, – как же трогательно!

Я не смотрела их с Бренданом сезон «Единственной», но по фотографиям отчетливо видно, что с тех пор и он, и она серьезно перекроили свои лица: со временем они теряют все больше морщин и постепенно становятся все сильнее похожи на манекенов.

– Ты готов, Маркус? – говорит Брендан, подбадривая его, как тренер перед футбольной игрой.

– Ну не знаю даже. – Маркус окидывает нас взглядом и сверкает улыбкой. – А вы готовы, девочки? – спрашивает он.

Девочки. Меня передергивает.

Я уже давно не девочка.

– Мне не терпится узнать всех вас получше, – говорит Маркус, – и начать наконец наше совместное путешествие.

Он поднимает свой бокал шампанского, и мы все как одна повторяем за ним.

– Тост! – говорит он. – За мою единственную, – он подмигивает, – за тридцать второй сезон!

– Тридцать второй сезон! – вторим мы. Рикки звякает своим бокалом о мой с такой силой, что шампанское выливается на девочку напротив меня, прямо на ее платье цвета слоновой кости. Она ругается и начинает плакать, спешно прикрываясь руками. У меня широко распахиваются глаза.

– Извини, пожалуйста, – прошу я прощения, но она не слушает.

Я поднимаю глаза и вижу его. Он смотрит на меня. Генри. Все это было на самом деле.

– Черт, – говорю я.

Я знакомлюсь с другими девочками. Аалия – королева красоты из Нью-Йорка, Грейс-Энн – королева красоты из Луизианы. Энди – сногсшибательная бухгалтерша (нет, серьезно) из Сиэтла. Инфлюенсер – хотя в эфире она будет подписана как «Профессионал по выгулу собак» – Кэди из Канады, и медсестра Кэнди[7] (нет, серьезно!) из Флориды. Они все кажутся довольно милыми, пока Рикки, пьяная настолько, что я не уверена, понимает ли она вообще, что происходит, не запирается в ванной, настаивая, что все остальные девочки ее обижают и она никак не сможет влюбиться в Маркуса.

– Цирк, а не девочка, – говорит Кэди. – Я всего-то сказала, что мне нравится ее платье.

– Рикки, – стучусь я, – Рикки, выйди, пожалуйста!

Она всхлипывает в ответ. Я вздыхаю.

– Жак! – окликает меня кто-то через всю комнату. – Вот ты где!

Шарлотта решительно направляется ко мне и берет под руку.

– Пойдем-ка, – говорит она.

Шарлотта – первый продюсер «Единственной», с которой мне довелось говорить. Она рассмотрела мою заявку и сказала, что ее очень заинтересовала я и моя предыстория. Она расспрашивала меня обо всем своим негромким уверенным голосом и практически не реагировала на мои ответы. Она была остра на язык и за словом в карман не лезла, поэтому легко оборачивала все, что я говорила, против меня.

– Мне нравятся хорошие истории, – помню, сказала я ей во время нашего первого звонка, – поэтому я люблю «Единственную»: вы всегда создаете истории, даже когда работать, по сути, почти не с чем.

– Потому что это все игра? – задала она наводящий вопрос. Половину интервью она что-то записывала, так часто, что я не была уверена, обо мне ее заметки или о том, что я рассказываю. В тот момент она смотрела прямо на меня.

– Нет, – ответила я, покачав головой. Я знала, что это неправильный ответ. – Потому что происходящее не всегда так интересно, как могло бы быть. Некоторые влюбляются уже в первый вечер, так ведь? И ничто не в состоянии их переубедить, но шоу все равно нужна история. Я люблю «Единственную», потому что это шоу не только о любви, но и обо всем прочем. Например, пока я смотрела сезон Шейлин, я знала, что она ни за что не выберет Маркуса, но от этого ни их взаимодействие, ни арка развития Маркуса менее интересными не стали. Я буду рада найти свою любовь, Шарлотта, и я буду рада стать частью вашей истории.

Она улыбнулась.

Сейчас, в особняке, я позволяю Шарлотте увести меня от ванной и через двойные стеклянные двери на патио, где роятся члены съемочной группы.

– Чем ты все это время занималась? – спрашивает Шарлотта тоном девушки, сердито шипящей на парня за то, что тот забыл об их совместных планах.

– Спасала грустных девочек из туалета.

Шарлотта качает головой.

– Плохой выбор, – говорит она. – Ты одна из моих претенденток, дорогая. Тебе необходимо поговорить с Маркусом.

– Ой, – отвечаю я, – поняла. Ты хочешь, чтобы я встряла в его разговор с кем-то еще и разыграла драму.

Шарлотта закатывает глаза.

– Послушай, Жак, я знаю твой типаж. Ты смотрела шоу, тобой нелегко манипулировать, но это не значит, что тебе можно не прилагать никаких усилий. Никто не удивится твоему вмешательству. Просто пойди, очень мило возьми его за руку и попроси отойти на минутку.

– И сделать это я должна, разумеется, когда другая девочка на середине своей слезовыжимательной истории?

Шарлотта язвительно улыбается.

– Ах, этот шарм! Ах, это остроумие! Ах, этот юмор! – она подмигивает. – За это мы тебя и выбрали. А теперь иди, – она легонько подталкивает меня к аккуратной беседке в восточном стиле, где Алиана устроилась с Маркусом на диванчике. Я делаю шаг вперед и наклоняю голову. Алиана, как я и ожидала, вот-вот разрыдается.

– О, – говорю я. – Приветик!

Маркус с облегчением поднимает на меня глаза. Понимаю, что сейчас я для него как спасательная шлюпка.

– Не хочешь прогуляться? – спрашиваю с долей юмора, как мне кажется. Алиана смотрит на меня так, как будто пытается испепелить взглядом.

– С радостью, – отвечает Маркус, вскакивает с диванчика, оставляя Алиану в одиночестве, и берет меня за руку.

Я веду его в сторону бассейна на заднем дворе особняка. Наш путь освещают огоньки гирлянд. Если бы я писала романтическую сцену, действие происходило бы именно здесь.

– Я подумала, тебе необходим рыцарь в сияющих доспехах, – говорю я.

– Мм-хм, – легко отвечает Маркус. – Ты ли это?

Я вспоминаю, как меньше трех недель назад Сара убеждала меня, что он – мой идеальный парень. Вспоминаю, как она нежно вздыхала во время видеозвонка.

Просто убедись, что ты готова.

Я не готова. Потому что я знаю: это игра.

Знала с момента, как подала заявку, знала на всех интервью после. Я делала что должна. Говорила о влюбленностях и неудавшихся отношениях, и о трагических предысториях, обо всем, что они хотели. Жеманно улыбалась и шутила и всеми силами старалась попасть на шоу.

Мне тридцать два, и я потратила уже достаточно своей жизни, взбираясь на эту чертову гору.

Маркус останавливается у края бассейна. Я гляжу на воду, потом снова на него.

– Ну что? – спрашиваю. – Сделаем это?

Я снимаю туфли, подбираю подол вечернего платья и сажусь на бортик, опуская ноги в воду.

Маркус смеется и садится рядом, развязывает шнурки на туфлях и снимает носки.

– Только брюки не намочи, – предостерегаю я.

– Да ну, – отмахивается он с улыбкой, – что со мной будет?

– Не знаю даже. Наверное, ты можешь разочаровать свою будущую жену, – отвечаю.

– А может, моя будущая жена разочаруется, если я не залезу с ней в бассейн, – говорит Маркус, и вопреки всему я чувствую, что краснею. Я сижу, не зная, что сказать, пока он не приходит мне на выручку: – Как проходит твой вечер?

– Я не знала, удастся ли нам снова поговорить, – признаюсь я.

– Но тебе хотелось? – спрашивает он.

– Да, – отвечаю я, прислоняясь к нему так близко, как могу. Я представляю, как целую его, повинуясь алкоголю в крови. – Можем даже съехаться, если очень хочешь.

Краем глаза вижу, что Шарлотта широко улыбается.

Маркус смотрит на меня, и я замечаю, как его взгляд опускается к моим губам.

– Мне нельзя об этом говорить, – произносит он спустя минуту и заметно сглатывает.

– Ну в таком случае не буду на тебя давить, – отвечаю я. – Почему бы тебе не задать мне пару обычных вопросов? Хотя, – перебиваю я, когда он начинает что-то говорить, – не надо. Жак – тридцатидвухлетняя писательница из Чарлстона, Южная Каролина, где она родилась и выросла. Некоторое время она проживала в Нью-Йорке, но переехала, когда жить там стало слишком дорого и слишком одиноко. Она почти год как вернулась в Чарлстон со своим псом по кличке Янк, который сейчас живет с ее более смешным и симпатичным братом и его невестой. Оба ее родителя живы, с ней не случалось ни ломающих жизнь разводов, ни смертей или грустных историй одинокого материнства, а все ее отношения были несерьезными и неудачными примерно… – шутливо начинаю считать на пальцах, потом прекращаю. – Знаешь что, давай без этого. Слишком долго.

Вот оно. То, что мне легко дается. Казаться недосягаемой, казаться умной и простой в общении и не зацикливаться лишний раз на слишком личном или слишком грустном. Эта моя черта нравится мужчинам – пока не перестает нравиться.

– Что, на этом все? – спрашивает Маркус. Этот спич я практически полностью спланировала заранее и уверена: продюсерам понравится. Маркус идеально отыгрывает свою роль. Я впечатлена, какой хороший из него романтический интерес.

– Своей трагической предысторией я могу поделиться только спустя несколько свиданий, Маркус! Таковы правила, знаешь ли.

Он наклоняется и целует меня.

Удивительно, как быстро это происходит, но это идеальная кульминация нашей первой встречи. Я отдаюсь поцелую. У него уверенные губы, и поцелуй длится дольше, чем я ожидала, но я думаю только о следящих за нами камерах и о том, что все идет точно как по сценариям романтических комедий.

Теперь я действительно часть их истории.

Наконец он отрывается от меня. Его взгляд скользит от моих губ к глазам, и мы оба нервно посмеиваемся.

– Маркус! – зовет кто-то. Мы поднимаем глаза. Это бухгалтерша Энди. – Можно тебя украсть на минутку? – спрашивает она, приторно улыбаясь.

Маркус осторожно поднимается на ноги, стараясь не забрызгать мое платье водой из бассейна, и берет свои туфли.

– Но ты не поделился со мной своими секретами, – шепчу я, хватая его за руку, пока он не ушел.

– У нас все впереди, – обещает он, наклоняясь ближе – слишком близко, учитывая, что рядом другая девочка. – Подожди немного.

Он уходит, и я любуюсь на его удаляющийся зад.

Шарлотта спешит ко мне с полотенцем и помогает встать.

– Хорошо получилось! – разливается она. – Господи, как ты привлекательна.

– Ага… – медленно говорю я. – Ага, правда ведь?

– Искры так и летели! – уверяет она. – Если тебе нужны еще полотенца, скажи Элоди, – она указывает на Элоди, притаившуюся неподалеку, чтобы не попасть в объектив, пока Маркус и Энди идут в другую часть особняка. – Мне пора бежать, но зови, если будет что-то нужно.

– Конечно, – говорю я, заворачиваясь в полотенце. Надеваю свои туфли.

– Выглядишь отлично, – заверяет Элоди, спеша ко мне. – Уверена, ты станешь звездой сезона!

– Э-эм… спасибо?

– Это мой первый сезон в роли продюсера, – заговорщически сообщает мне Элоди. – Я была ассистентом последние пару сезонов.

– Поздравляю? – неуверенно говорю я.

– Спасибо! – искренне улыбается она и замирает. Из ее гарнитуры доносятся какие-то звуки. – Дойдешь сама в дом? Мне нужно пойти подготовить кое-что для тет-а-тета одной из девочек. Прия перехватит тебя, как зайдешь.

Я киваю, но Элоди уже и след простыл. В одиночестве – если не считать съемочную группу – я иду через ослепительно ярко освещенное патио обратно к дому. Направляюсь в тень, к одной из боковых дверей, и тут мимо проходит Генри.

– Эй, постой-ка, – говорю, хватая его за руку. Он слушается; до этого он чуть ли не бежал, но останавливается рядом со мной. – Мне надо с тобой поговорить. – Не смотрит мне в глаза.

– Не сейчас, – говорит он, поднимая взгляд на дверь, за которой наверняка его ждет очередная задача. – Нам нужно пережить вечер. Я должен продюсировать. – Он выглядит очень усталым и живым, и от его вида я невольно вспоминаю холостяцкую квартиру в Венис-Бич и все то, что он говорил мне той ночью. Тогда он казался человеком, отправляющимся куда-то, где ему совсем не хочется быть. Естественно.

Сейчас он выглядит совсем иначе. Он в своей стихии, весь наполнен гудящей энергией, как двигатель.

– Ладно, – отвечаю я, – позже. Но серьезно, нам надо поговорить. Если я переживу этот вечер.

– Ты в списке, – говорит Генри, наконец встречаясь со мной глазами. Меня будто током ударяет. – Так что увидимся позже, – он уходит, но вдруг оборачивается и добавляет: – Женщина в красном, – скользя взглядом по моему платью.

Сделав мою жизнь в сто раз сложнее, он торопится на встречу своей симпатичной маленькой участнице.

Что ж.

Очевидно, я в списке.

Вечер все тянется, мучительно и долго. Девочки пьют и рыдают. Некоторые спят, сидя в неимоверно мягких креслах. Прия спрашивает, нельзя ли утащить меня на еще одно ИВМ перед церемонией исключения. Я гляжу в объектив камеры мертвыми глазами и чувствую, что во мне уже ничего не осталось. Прия все больше и больше скучает от моих ответов.

– Давай попробуем еще разок, – говорит она. – Мне нужен всего один хороший ответ, Жак, и дело в шляпе, – на этих словах в дверь заходит Шарлотта. Она следит за мной из угла со скрещенными на груди руками и перебивает Прию:

– Ладно тебе, Жак. Ты встретилась с Маркусом. Ты встретилась со всеми девочками. Что ты о них думаешь?

Я гляжу в камеру. Чувствую себя абсолютно выжатой, но уверена в успехе этого вечера. Собираюсь и готовлюсь дать хороший ответ.

Отпиваю немного шампанского и говорю не задумываясь:

– Другие девочки? Я о них вообще не думаю.

Шарлотта улыбается.

– Снято.

ДЖУЛИЯ: Сегодня на «Одна из Единственных» мы побеседуем с ведущим «Вечернего Футбола» и бывшим игроком «Сен-Луис Рэмс», Дрю Клейтоном.

ДРЮ: Спасибо за приглашение, Джулия.

ДЖУЛИЯ: Не за что, Дрю! Когда наша общая подруга Кортни Томас сказала мне, что ты смотришь шоу, я знала, что мне необходимо тебя пригласить. Как давно ты смотришь «Единственную»?

ДРЮ: Я подсел на это шоу благодаря Кейонте Смиту. Он говорит, что раньше смотрел его с мамой. В плей-офф это было прямо событие: единственная вещь, не связанная с футболом, которую я смотрел перед воскресеньем Супербоула, – это эпизоды «Единственной».

ДЖУЛИЯ: [Смеется.] Невероятно! Кто твой любимый из прошлых главных героев?

ДРЮ: Наверное, Шейлин, но, может, это из-за того, что я ее лучше всего помню. Думаю, Кейонте со мной согласится.

ДЖУЛИЯ: Шейлин – отличный выбор. Ее сезон получился таким сочным! Надо будет как-нибудь позвать сюда Кейонте.

ДРЮ: Он будет очень рад.

ДЖУЛИЯ: Мне нравится спрашивать, как на это всё смотрят мужчины. Что думаешь о девочках Маркуса?

ДРЮ: Так много интересных личностей, что глаза разбегаются. Мне особенно понравились Алиана и бухгалтерша Энди.

ДЖУЛИЯ: Божечки, Алиана так хороша! Эта ее шуточка про ананас? И она очень мило смотрелась со своей дочкой.

ДРЮ: Да, у нее отличная история, тут не поспоришь.

ДЖУЛИЯ: Ага. Пока что я совсем не понимаю вкус Маркуса в женщинах. О нем и обо всех спорных моментах, с ним связанных, мы поговорим после беседы о девочках. Но это определенно добавляет сезону пикантности!

ДРЮ: Знаешь, я очень удивился, что он отправил домой Бонни. По всему казалось, что у нее очень интересная история и она задержится на весь сезон.

ДЖУЛИЯ: Полностью согласна! Может быть, ее вернут в «Единственной под солнцем» и дадут напиться и побуянить в Мехико. Она же из Техаса, ей туда рукой подать.

ДРЮ: Но ей придется постараться, чтобы перепить и перебуянить Рикки. Она провела где-то полночи в ванной, так ведь?

ДЖУЛИЯ: Ага. Поверить не могу, что Маркус ее оставил! Я думала, ее песенка спета. Я даже прониклась к Жак больше, чем многие в интернете, когда она пыталась уговорить Рикки выйти. Похоже, в ней есть что-то хорошее.

ДРЮ: Если это так, то это хорошее зарыто очень глубоко. Она весь вечер так мерзко себя вела с другими девочками, согласись? И эта фразочка, мол, «я о них совсем не думаю» – жестоко!

ДЖУЛИЯ: Согласна, это она переборщила. И в анонсах она не то что бы предстает в хорошем свете.

ДЖУЛИЯ: И еще, Дрю, не знаю, в курсе ли ты, но я глубоко копаю, когда исследую персонажей «Единственной», и Жак подозрительно тиха в соцсетях. Пока что ни слова о шоу. Это наводит на мысли, что с ней произойдет какой-то скандал.

ДРЮ: Здорово, что она писательница – на шоу раньше не было настоящих публикующихся авторов, так ведь?

ДЖУЛИЯ: Да, не припомню таких.

ДРЮ: Ты купила одну из ее книг?

ДЖУЛИЯ: Одна уже лежит у меня в корзине на Amazon. Нужно только нажать на курок. Очень интересно, что же она пишет, учитывая ее образ на шоу!

ДРЮ: Как они называются, напомни? «Честная игра»?

ДЖУЛИЯ: И «Конец пути». Похоже, планировалась еще и третья книга, но она так и не вышла.

ДРЮ: Звучит как-то мило. Не похоже на Жак.

ДЖУЛИЯ: Судя по отзывам, все не так мило. Есть в них что-то мрачное, похоже. Но да, все равно романтика.

ДРЮ: Ну, наверное, она в этом толк знает. Между ней и Маркусом определенно есть химия.

ДЖУЛИЯ: Сто процентов! Может, вся эта фишка с дрянной девчонкой – просто из-за нервов от первой недели, и она расслабится по ходу сезона? Хотя, судя по анонсам, вряд ли это случится.

ДРЮ: [Вздыхает.] Ну я все равно надеюсь. Не знаю, выдержу ли я еще одну победительницу как в 26-м сезоне.

ДЖУЛИЯ: Поживем – увидим, как говорится. А пока что будем пытаться понять ее расчетливый ум через ее творчество.

ДРЮ: [Смеется.] Расскажи, что узнаешь.

ДЖУЛИЯ: Будем справедливы к Жак – в каждом сезоне должна быть отборная сука.

ДРЮ: Как же ты права! Поэтому-то прошлый сезон, когда они набрали парней, вышел таким скучным. Ребятам такое на себе не вывезти – без обид, Маркус.

3

Вкус слабости[8]

Церемония исключения начинается перед восходом солнца и тянется вечность. Мы все жутко устали. Я почти уверена, что совершила смертный грех, когда в шутку сказала пьяной Рикки, что на месте Бонни немного постыдилась бы хвастаться вторым местом в конкурсе «Мисс Техас». Надеюсь, это не попадет в эфир (зря надеялась, попало, но все равно считаю, что была права). Я стою на ступенях в ожидании момента, когда Маркус начнет называть наши имена, и, уступая минутной слабости, скольжу взглядом туда, где стоит он – Генри, – сверяя что-то на планшете в руках своего ассистента со своим телефоном, на котором он пишет то ли сообщения, то ли заметки. Ничто в нем не выглядит так устало, как я себя чувствую.

Он будто ощущает, что я на него смотрю, и поднимает на меня взгляд. Я торопливо отворачиваюсь и перевожу внимание на Маркуса. Рядом с ним Брендан и Бекка, которые, кажется, появляются, только когда где-то поблизости есть камера.

– Дамы, – говорит Бекка, – сейчас Маркус пригласит тех из вас, с кем хотел бы провести больше времени, заселиться в дом. Если вы не получите приглашение на следующую неделю, ваше путешествие закончится здесь и сейчас.

– Мне было очень приятно с вами познакомиться, – дипломатично говорит Маркус. – Я очень благодарен вам за тот долгий путь, который вы проделали, чтобы попробовать обрести со мной любовь, и даже если вы не получите от меня приглашение, я надеюсь, что мы расстанемся друзьями.

Я пытаюсь сохранять нейтральное выражение лица. Маркус отдает двадцать приглашений и отправляет пять девочек домой. Я получаю свое приглашение пятой.

– Жак, я хочу, чтобы ты осталась еще на неделю.

Приглашения вычурные, написаны замысловатым курсивом: «Маркус Беллами приглашает вас заселиться в особняк «Единственной». В конце церемонии Маркус смотрит всем, кого не выбрал, прямо в глаза и говорит:

– Извини, но ты – не моя единственная.

Я пьяная. Я ничего не могу с собой поделать. После того, как он отправляет первую девочку собирать вещи с этой фразой, я начинаю смеяться. Тихонько, но не настолько, чтобы те, кто стоят со мной рядом, не заметили. Девочки неловко переминаются с ноги на ногу, и я пытаюсь успокоиться, прячу лицо в ладони и стараюсь взять себя в руки. Мне должно быть стыдно, но мой мозг даже не пытается осмыслить эту эмоцию, и я вижу, что Маркус улыбается мне, как будто заметил, что я смеюсь, и ему это понравилось. Только Бонни, которую только что исключили, плачет, и мне очень хочется отмотать время назад. Смех – это моя психосоматическая реакция на неудобные ситуации.

К сожалению, во второй раз эта фраза звучит еще смешнее, и мое хихиканье продолжается, но, когда Маркус повторяет эти слова в третий раз, я снова себя контролирую. Наконец режиссер говорит «Снято!», и я могу выдохнуть.

Рикки, все это время практически спавшая на ногах, приваливается ко мне и устраивает голову на моем плече. Не знаю, откуда взялась эта наша потребность быть рядом, но она явно существует, и я почему-то чувствую, что хочу защищать Рикки. Осторожно убираю волосы с ее лица. Я практически уверена, что ее вырвало перед церемонией.

– Так, ребятки, – обращается Шарлотта к девочкам, стоящим на ступеньках, – сейчас мы вернемся в отель, чтобы поспать пару часиков, а потом можно будет официально заселиться в дом. Машины скоро приедут. Постарайтесь собраться и быть готовыми к пяти часам. Слышали, дамы? К пяти утра!

– Интересно, все беременные такие угрюмые? – бормочет Рикки в мое плечо.

Не знаю, слышала ли она, что нам сказали.

– Наверное, только те, которые по совместительству продюсеры и работают с двадцатью пятью женщинами по двенадцать часов в сутки, – отвечаю я. Смотрю на Шарлотту, которая собрала других продюсеров вокруг себя и что-то им активно нашептывает. – Если честно, мне кажется, Шарлотта вообще не спит, – бормочу я Рикки. Она не отвечает. Снова заснула, наверное?

Дорога обратно в отель занимает час, и к этому времени солнце уже полностью встало. Мне хочется рухнуть прямиком в кровать, но вместо этого я вспоминаю, что пытаюсь играть Настоящую Девушку, и все дела, – такую, которую парень на реалити-шоу если не полюбит, то хотя бы продержит на экранах достаточно долго, чтобы она смогла продать пару тысяч книжек любопытным фанатам.

Начинаю смывать с лица слои макияжа. Я не упустила тот факт, что большинство других девочек где-то на пять-десять лет меня младше. Да, самому Маркусу тридцать четыре, но чем его заинтересует тридцатидвухлетняя, когда вокруг полно молодых двадцатилеток? Я не упустила также, что филлеры и виниры теперь практически обязательное требование для участия в шоу, из-за чего все выглядят еще моложе. Я знала множество женщин в Нью-Йорке, которые увлекались такими ритуалами, но сама дальше ботокса не зашла.

Я вздыхаю и тянусь за рекомендованным дерматологом увлажняющим кремом. Не успеваю я закончить его наносить на лицо, как раздается стук в дверь.

Не знаю почему – вероятно, от недосыпа – я думаю, что это Рикки пришла за эмоциональной поддержкой. Но когда открываю дверь, там стоит он. Генри.

Я проснулась в почти полной уверенности, что умираю.

На меня падал луч солнечного света из большого открытого окна, выходящего на восток. Было еще совсем рано – слишком рано, учитывая, что всю свою реальную жизнь я жила на Восточном побережье и только-только выскребала себя из постели в десять утра, но в самый раз для меня в этой жизни, где реальность перестала существовать.

Я лежала голая в незнакомой кровати, с привкусом пиццы и алкоголя во рту, и я умирала. В целом все было очень хорошо.

– Черт, – сказала я вслух. – Твою мать.

– Вчера вечером ты то же самое сказала, – легко произнес глубокий баритон. Непринужденно. Вчера вечером.

Я почти рассмеялась. Вчера вечером.

– Дерьмо, – снова выругалась я и повернулась к нему лицом.

– Доброе утро, – сказала я, стараясь звучать беззаботно. В понимании, что отношения закончились, даже не начавшись, было что-то такое, от чего делалось очень легко. Каждый раз.

– Еще слишком рано, – ответил он, зарываясь лицом обратно в подушку и непринужденно приобнимая меня поверх одеяла. Даже слишком непринужденно.

– Я живу по восточному времени, – ответила я, и он рассмеялся в подушку.

– Да, я заметил.

– Я слишком разговорчивая, – призналась я, – особенно после пары бутылок пива.

– Я из Лос-Анджелеса, – напомнил он, как будто я могла это забыть, и снова повернулся ко мне лицом. Моргнул, и на миг я и правда забыла. Почему я здесь. Вместо этого я думала только о его длинных ресницах и о том, как мне не хотелось, чтобы он исчез. – Твоя искренность – глоток свежего воздуха.

– М-м. Возможно, тебе стоит быть менее искренним, – сказала я. Судя по тому, как он рассмеялся, ему понравилось. Я выскользнула из постели и натянула через голову свою рубашку. – Мне пора. Надо помыться.

Он сел. Черные простыни, с головой выдающие в нем холостяка, собрались у его живота.

– Можешь принять душ здесь, – сказал он, – у меня есть кофе для снобов.

– Ну разумеется, – я натянула свои шорты. В ближайшие несколько недель мне такой удобной одежды не видать. – Только я не привередливая, мне хватит и «Старбакса».

Я надела небрежно сброшеные прошлой ночью сандалии. Мы оба сидели в тишине, пока я не сказала:

– Спасибо, что пригласил на ночь. Было весело.

Я оглянулась. Он смотрел на меня горящим, заинтересованным взглядом.

– Значит, на завтрак не останешься? – спросил с улыбкой. – Боже, как ты хороша в красном, – чуть ли не простонал он, глядя на мою старую поношенную майку, едва прикрывающую пупок. – Я упоминал?

– Пару тысяч раз прошлой ночью, – ответила я. Наклонилась ближе, как будто раскрывая ему тайну, которая известна нам обоим. От него пахло сексом и перегаром. – Давай, – сказала я, – ты наверняка в этом хорош.

– Неимоверно, – согласился он. – Но я решил, что надо предложить. Вчера ты была «ну просто охренеть как голодна».

Он и представить себе не может. Я улыбнулась и все стерпела.

– Сегодня возвращаюсь на диету.

Он ничего не ответил, не пытался советовать, что делать с моим телом и как оно будет лучше выглядеть. Мне это понравилось.

– Давай я тебя хоть подвезу? – сказал он.

Я улыбнулась, наклонив голову. Я запомню его таким, в солнечном свете. Как он выглядел. А потом забуду все о прошлой ночи, как и положено.

– Разве это не нарушит загадку?

Он рассмеялся.

– Знаешь, там, куда я иду, нет загадок.

– Ах да, – ответила я. – Работа, которую ты ненавидишь.

Он уставился на меня, как будто потерявшись на секунду, а потом опомнился. Вспомнил, во что мы играем.

– Ты не представляешь насколько.

– Не слишком увлекайся своим нигилизмом, Генри, – сказала я по пути к двери, на ходу заказывая такси.

Машина подъехала несколько минут спустя. Через большие окна его дома я наблюдала, как он, не скрываясь, варит кофе без рубашки, в одних брюках, пока не растворился в лучах восходящего солнца.

Он так и не поднял глаз.

4

Та самая девушка[9]

– Ну, – говорит Генри, заходя в мою комнату и закрывая за собой дверь, – зато теперь ясно, почему ты показалась мне такой знакомой в баре. Фото с кастинга.

Он останавливается за дверью, в черной майке, черно-синих «Джорданах» и темных джинсах на фоне белых стен моего номера, и мы молча смотрим друг на друга, примеряясь. У него широкие плечи и темные волосы, он на несколько дюймов меня выше. У него бронзовый загар и карие глаза, а еще от него исходит жар, какого я раньше не встречала. А вот она я: без макияжа, в халате и уставшая как никогда в жизни.

Боже.

– Я встретилась, – говорю я, – со всеми продюсерами «Единственной». Они устроили мне допрос с пристрастием, и ты, – указываю на него пальцем, – при этом не присутствовал!

– Семейные обстоятельства, – отвечает он. – В день кастинга. Тебе разве не сказали?

Да, конечно, подумала я, разумеется, сказали.

– Ага, охренительно удобно, не находишь?

Он меряет меня взглядом, как будто спрашивая: кто вообще считает семейные обстоятельства удобными?

– Кем надо быть, чтобы заводить знакомство на одну ночь вечером перед отбытием на реалити-шоу в поисках жениха? – спрашивает он, как будто вправе на меня злиться.

– Ой, да пошел ты, – отвечаю я. – Все так делают. «Найти жениха». Не смеши меня.

– Ладно, – уступает Генри. Он запускает руку в свои темные волосы с тихим отчаянием в глазах. – Ладно. Все будет хорошо. Нам не обязательно делать из этого проблему.

– Мог бы сказать что-нибудь, – говорю я. – Упомянуть, что ты продюсер на самом популярном реалити-шоу в стране, например.

Он встречается со мной глазами.

– Если я правильно помню, нам было немного не до разговоров.

Я краснею. Мне тридцать два, я не замужем и все еще творю ту же ерунду, что и в колледже. Чувствую, как меня наполняет стыд.

– Но я же спрашивала. Я узнавала, чем ты занимаешься, и тебе настолько не нравилась твоя работа, что ты все отмалчивался. – Он ничего не отвечает. Я делаю глубокий вдох и говорю: – Возможно, мне стоит просто уйти домой.

– О чем ты? Продюсеры тебя обожают.

– Да?

– Да, – со вздохом говорит Генри, – Шарлотта считает, что ты уморительно смешная. Все твердит, что из тебя получится восхитительное шоу.

– И что это значит? – настороженно интересуюсь я.

Он оценивающе на меня смотрит и наконец отвечает:

– Мы любим, когда среди участников есть суррогат аудитории. Кто-то, кто озвучивает, что мы все думаем, – это ты.

Я закатываю глаза, но на самом деле я довольна. Мы с Сарой примерно так мою роль и представляли.

– Видишь, – говорит он и заискивающе улыбается, – скептик, отдающийся на волю любви. Людям такое нравится.

– А если кто-то узнает, что между нами было?

– О, тогда тебя точно выгонят с шоу. И, скорее всего, не обойдется без женоненавистнического перемывания костей в эфире, но это «Единственная» вкратце, разве нет? – Он пожимает плечами. – Меня могут уволить. Будет зависеть от того, насколько они меня ценят.

– Что? – спрашиваю я, на мгновение отвлекаясь от собственных проблем. – Ты не знаешь, насколько для них ценен?

Он прислоняется к стене. Тянет время, прежде чем ответить:

– Я знаю, какова была моя ценность пару сезонов назад, – он снова пожимает плечами. – Мне говорили, что со временем я надоедаю.

Я смеряю его холодным взглядом.

– Интересно почему.

Он не отвечает. Я со стоном отворачиваюсь от него и сажусь на кровать.

– Твою мать. Такое только со мной могло случиться, – прячу лицо в ладонях. Мы оба молчим. Несколько секунд спустя он медленно подходит ко мне.

– Скажи… ты хочешь уйти? – спрашивает он таким тоном, что мне кажется, он меня проверяет. Поднимаю на него глаза.

– Я не знаю, – говорю, подумав минуту. – Я только-только умудрилась себя сюда затащить.

– Да, – соглашается он, – ты была в списке тех, кто «возможно, не появится», я проверял. Но ты пришла, чтобы продать свои книги, так?

Сглатываю.

– Я пришла, чтобы найти свою любовь.

– Ага, ага, – говорит он, поднимая руки. – Мы все здесь собрались чисто из-за любви к любви, – руки опускаются. – Слушай, я знаю, что тебе нужно это шоу.

Я пару раз моргаю.

– Что-то это начинает звучать как-то угрожающе.

– Я не в этом смысле, – говорит он. – Просто для нас обоих будет лучше, если мы притворимся, что между нами ничего не было, так ведь? Той ночью?

Я настолько устала, что чувствую, как будто на мне кто‐то сидит, вжимая в кровать и во все принятые мной решения, раз за разом.

– Мы бы так и поступили, – говорю я, – притворились бы, что ничего не было.

Я всегда так делаю.

Мы сидим, и эта мысль висит между нами в воздухе. Это правда, а может, и нет.

– Я должен был знать, – наконец говорит Генри. – Это моя вина. Знать, кто участник, – буквально моя работа.

Я поднимаю бровь.

– Может, ты знал.

Генри поднимает на меня взгляд, он потрясен.

– Это смелое обвинение.

– Сам посуди: все карты у тебя. Ты же сказал: я признаюсь – меня окрестят шлюхой и отправят собирать вещи. Может, Бекка и Брендан даже толкнут меня под автобус, для зрелищной финальной сцены.

В этот момент в его глазах я вижу уже знакомую мне темноту.

– Сложнее продавать книги, если ты шлюха. – Он видит, в какую историю все это превратится. Я тоже вижу.

– Почему ты хочешь, чтобы я молчала? – спрашиваю я и гляжу на него, наклонив голову. – Ты же ненавидишь эту работу.

Он медленно моргает.

– Да, – говорит он минуту спустя, – нет, я сам не знаю. Я ее не ненавижу. Я ненавижу, кем она меня делает. Как я себя от этого чувствую.

– И как же?

Он молчит несколько секунд. Размышляет. Сглатывает.

– Хорошо.

(Со временем я полюблю и возненавижу Генри за то, насколько он легко, беззаботно привлекателен, и за то, что он относится к этому как к наказанию. Неудивительно, что он с легкостью управлял женщинами: одаривал искренней улыбкой только тогда, когда ты заслуживала ее вне всяких сомнений; выпивал шот текилы, и ему даже не приходилось просить тебя сделать так же. Все в нем будто кричало, чтобы ты отдала ему все, что он захочет, ради доброты в его глазах, которую он скрывал ото всех, и в особенности – от себя самого. Генри Фостер. Темные глаза и высокие скулы, нарушенные обещания и сдержанные угрозы.)

– Послушай, – начинает он, – продюсеры на этом шоу и раньше спали с участницами. Особенно в первых нескольких сезонах, тогда здесь был практически дикий запад. Об этом не говорят, но это происходило. Мы сможем сохранить это в тайне. Мы даже не знали.

– Ты не знал, – поправляю я. – Я не могла знать.

Он так на меня глядит, будто вспоминает сейчас, как я выгляжу без одежды. Той ночью он был совсем не таким суровым, но теперь мы с ним на шоу. Он контролирует все, что со мной случится, а я пытаюсь встречаться с другим мужчиной.

– Поможешь мне? – спрашиваю я. – С Маркусом.

Он чуть улыбается.

– Конечно.

Не знаю почему – из-за воспоминания или повинуясь внезапному импульсу, – но мои пальцы касаются моей обнаженной ключицы и легко скользят по коже. Он следит за движением взглядом, а потом смотрит мне в глаза.

– Я ничего не делаю за просто так, понимаешь? – говорю я.

– Понимаю, – отвечает он и поворачивается к двери. Я смотрю ему вслед. – Постарайся поспать, Жак, – говорит он, касаясь дверной ручки. – До скорой встречи.

Аника К. Райт

Автор серии бестселлеров «В твоих объятиях»

Я потеряла способность разумно мыслить или это Жаклин Мэттис в новом сезоне «Единственной»?

Бринн Райли

Пишу книжки и все такое

ахаха подруга, ее агент сказал мне в прошлом месяце, что она участвует в новом сезоне

К. Данкан

«Поймай мою любовь» выходит в следующем месяце

Я ЗНАЛА, что эта сучка на что угодно пойдет ради продаж!!!

Как думаете, сработает?

Энни Кейт

«Звезды Техаса в ночи», «Огни Род-Айленда», «Последняя остановка – Каролина»

Прошу прощения, кто такая Жаклин Мэттис?

К. Данкан

Писательница, которой заплатили миллион долларов за книжную серию, которая в результате провалилась. Издатель продавал ее в основном как двадцатишестилетнюю красавицу-инженю[10]. Я периодически сталкивалась с ней на веречеринках в Нью-Йорке, но слышала, она пару месяцев назад отсюда смоталась. Новость, что она на «Единственной», меня убила

Бринн Райли

«Конец дороги», это она же? Я помню, когда она издалась

К. Данкан

Там было про женскую кантри-группу или что-то такое? А в ее первой главная героиня влюбляется в какого-то парня, у них происходит много горячего секса и в конце ОНА ВЫБИРАЕТ СВОЮ КАРЬЕРУ ВМЕСТО НЕГО, И ОНИ РАССТАЮТСЯ.

Интернету это очень не понравилось, мягко говоря. Столько шума, даже говорили об экранизации, а потом такой грандиозный провал

Аника К. Райт

Я слышала, они сильно промахнулись с рекламой

К. Данкан

Во второй книге вроде как счастливый конец, но было уже поздно. Издатель ее кинул. Третью книгу в контракте отменили.

Бринн Райли

у нее высокий рейтинг на амазоне

Энни Кейт

Ооо! Мне понравилась ее книга. Химия была просто УУУХ

Аника К. Райт

Серьезно, Энни ахаха

Энни Кейт

Любовные сцены были отличные

К. Данкан

Я на 99% уверена, что она на каком-то этапе спала с редактором. Ей отчаянно нужно одобрение. Зуб даю, она думала, что слишком хороша для романтики

Бринн Райли

На всех мероприятиях она упивалась в хлам

она нереально горяча, хз, может, у нее получится

Аника К. Райт

Ну…

Онлайн ее точно ненавидят

Энни Кейт

Но онлайн всех ненавидят

Бринн Райли

нет, ну я врать не буду – если бы это помогло, я бы тоже повиляла задницей перед каким-то невнятным белым парнишкой

К. Данкан

Честно, я только что глянула превью сезона, и похоже, будет месиво

Я за!

5

Старшей школе нет конца[11]

Рассветное солнце освещает незнакомую мне комнату, с белыми стенами и белыми одеялами, где четыре девочки устроились на односпальных кроватях, напоминая мне о студенческой жизни, которой до недавнего времени жили многие из моих соперниц.

– Проснись и пой! – говорит Рикки, одаривая меня яркой, трезвой улыбкой.

Она полностью оправилась после первой ночи. Помнится, и мне доводилось быть на ее месте, хотя я помню и то, с каким ужасом каждый раз ломала голову над всем, что успела натворить в пьяном угаре. Рикки же проснулась с уверенностью девушки, никогда не сожалеющей о своих решениях.

Как только мы приехали в особняк, Рикки сразу же попросилась ко мне в соседки, и мы оказались в одной спальне с Кендалл из Сан-Диего, которая занималась продажей ПО, и Энди-бухгалтершей. Кендалл – темноволосая, темноглазая начинающая инфлюенсерша в «Инстаграм»[12]. Она выглядит как будто может меня убить и глазом при этом не моргнет. Ей тридцать, что, казалось бы, должно сделать ее моей союзницей, но пока что в мою сторону от нее только холод и еще немного холода. Зато Энди – дружелюбная, хотя довольно неловкая. Ей двадцать семь, у нее огонь в глазах, она старается изо всех сил и самую малость перебарщивает, а еще у нее такие тонкие запястья, что я легко могу обхватить их рукой. Они обе мне сразу же не нравятся, по разным причинам. Часть этих причин, возможно, ничем не обоснована.

– Ну что, по «мимозе»? – говорит мне Рикки, пока мы все старательно штукатуримся макияжем. – Я до смерти хочу «мимозу».

– Я за «мимозы»! – отвечает Энди, хотя с ней никто не разговаривал.

(Алкоголь на проекте был доступен круглосуточно, и хотя ограничения все же были, нас никогда не отговаривали от выпивки. Каждый вечер на «Единственной» был похож на прогулку через городской колледж в два часа утра.)

– Я не могу начинать пьянствовать с девяти утра, – говорю я. – Я же старая, забыли?

– Старая, – посмеивается Кендалл из постели. Я не знала, что она проснулась. – Не могли бы вы все заткнуться и свалить к чертям из моей комнаты?

Она отворачивается от нас, и Рикки тихонько смеется.

Моего терпения хватает примерно до середины общего завтрака, приготовленного Арианой и Кэди. Потом я не выдерживаю и все-таки начинаю пить – просто чтобы отвлечься от окружающей меня пустой болтовни о Маркусе и макияже и липких сиськах. Мой выбор падает на «Кровавую Мэри», потому что я пытаюсь сдерживаться. Шарлотты сегодня с нами нет, зато есть Генри, и как бы я ни старалась игнорировать его присутствие, все равно ощущаю, что он рядом.

При свете дня небрежность всего, что нас окружает, становится очевидной. Растрескавшаяся, явно нанесенная второпях краска на стенах, всегда в цветах, которые для своего дома вряд ли выберешь, но которые будут ярко смотреться по телевизору. Я слышала, что когда не идет съемка, в особняке живет какая-то семья, и их ежегодно выселяют на два месяца, чтобы превратить дом в полноценную съемочную площадку для «Единственной». Сам по себе дом открытый, с баром в фойе, перетекающим в огромную гостиную и просторную кухню. Там, где в лучшие времена располагалась бы столовая – еще одна съемочная зона, заполненная диванами. Рабочий кабинет и одна из спален в глубине дома были освобождены под ИВМ. Мебель большей частью чрезмерно мягкая и слишком яркая; ужасающий декор: занавески (не обязательно на окнах), картины, атмосферные светильники – в избытке.

На стенах местами висели камеры, но от них скрыться было куда легче, чем от микрофонов (к моменту переезда мы успели отыскать все «мертвые зоны»).

– Ну, – говорит Аалия, пока Энди моет посуду, – что нам теперь делать?

– Что хотите, – отвечает продюсер-первогодка Элоди. – Можете тренироваться, или пойти к бассейну, или… – она умолкает, будто бы в удивлении.

– Или сесть у окна и пялиться на солнце, пока мозги через уши не вытекут, – предлагаю я. Кто-то из девочек смеется, другие выглядят озадаченно, и в этот раз я знаю, что Генри смотрит на меня.

– Уже заскучала? – спрашивает он. Есть что-то электрическое в том, что мы с ним разговариваем в окружении всех этих людей, на виду.

– У меня забрали книги и компьютер, – отвечаю я, не реагируя на вызов в его словах. – Естественно, мне скучно.

Идея заключалась в том, чтобы лишить нас всего, что отвлекало бы от Маркуса. Шарлотта сказала, что я, разумеется, могу взять с собой записную книжку и пустой блокнот, «на случай, если почувствую необходимость писать», но мне сложно было представить себе нечто, способствовавшее бы творческому кризису больше, чем этот невнятный особняк.

Генри улыбается мне, и ему, очевидно, совсем не смешно.

– Ну давайте-ка тогда это исправим, – он оглядывается, смотрит на телефон. – Мне нужно, чтобы все собрались в гостиной, будем снимать материалы о том, кому достанется первое свидание тет-а-тет.

Я со вздохом повинуюсь.

Генри и его ассистенты устраивают нас на диванах в гостиной и велят нам обсуждать, кто первой пойдет на свидание с Маркусом.

– Был ли кто-то, кто, на ваш взгляд, особенно хорошо поладил с Маркусом в первый вечер? – спрашивает Генри.

Несколько девочек поднимают руки, как в начальной школе, но потом кто-то заговаривает:

– Ему понравилась Жак, – это Энди, и Генри переводит на меня взгляд.

– Да? Жак, каково было бы первой получить шанс побыть наедине с Маркусом?

Абсурдно, конечно, и я это знаю, но мне кажется, что все это – тест, который я обречена завалить. Генри знает, что я притворяюсь. Я знаю, что он это знает, но мы все равно пляшем перед девятнадцатью другими девочками. Никто не рвется мне на помощь, я под прицелом камеры, и нужно сказать хоть что-нибудь.

– Это было бы… – начинаю я, но умолкаю, беру свой бокал и делаю глоток, чтобы потянуть время. Мои мысли разбегаются, я не могу найти слов, любых слов, чтобы из этого выпутаться. – Не знаю, – говорю я наконец, – мне кажется, это не так уж серьезно. Конечно, было бы неплохо получить первое свидание, но это не главное. Победит только одна, и Маркус захочет узнать нас всех.

Али скрещивает руки и смотрит на меня с кислой миной.

– Похоже, ты просто преуменьшаешь на случай, если он тебя не выберет.

Пожимаю плечами.

– Может быть. Может, это все защитная реакция, но, на мой взгляд, у нас у всех сейчас одинаковые шансы. Если я не получу первое свидание, то буду работать с тем, что есть. – Думаю, это правильный тон. Нужно себя принизить.

Оглядываюсь на других девочек. Рикки и Энди хотя бы выглядят понимающе, но я точно заметила еще несколько кислых лиц. Генри переходит к другой девочке, спрашивает, что ей сказал Маркус. Кендалл появляется рядом со мной, как из воздуха, с идеальным макияжем. На ней легинсы и короткая майка.

– Хороший ответ, – тихо говорит она. – Они тебя видят, да?

Подозрительно на нее щурюсь.

– В смысле?

– У нас ровно столько силы, сколько нам дает камера, – говорит Кендалл, – и сейчас ты довольно-таки сильна. Не обижайся, – спешит она добавить, – это комплимент. Люди будут стараться быть к тебе поближе.

Потягиваю свой коктейль.

– Мне кажется, ты во что-то играешь.

– Да, – соглашается Кендалл. Она берет со стола стакан воды со льдом и кусочками огурца и делает длинный, размеренный глоток, глядя на меня. – Было бы глупо не играть.

Кендалл симпатичнее меня. Ее короткие черные волосы доходят до худых плеч; ее кожа – цвета слоновой кости, и она выглядит недосягаемой и невероятно привлекательной. Я не питаю иллюзий насчет своей внешности – я красивее среднего, но по сравнению с кем-то вроде Кендалл я – ничто. Все, что у меня есть, – это моя история, и меня на шоу брали именно за это. Кендалл, слишком резкая и умная, ищущая поклонников – воплощение последних этапов сезона «Единственной»; она – моя соперница.

– А ты что скажешь, Кендалл? – спрашивает Генри, глядя на сидящую рядом со мной девушку. Я чувствую, как учащается мое сердцебиение.

– О, – говорит Кендалл с хитрой улыбкой, – думаю, мы с Маркусом найдем, как провести время вместе.

Девочки вокруг нее хихикают. Генри смотрит на меня, явно ожидая реакции.

Кендалл, с улыбкой: Как аукнется, так и откликнется.

Маркус, меряя комнату шагами, на фоне – горный пейзаж: Что, если я совершаю величайшую в своей жизни ошибку?

[Монтаж: Маркус целуется с женщинами в различных локациях. В конце – долгий поцелуй с Жак.]

Жак, в комнате особняка: Кажется, я влюбляюсь в Маркуса.

Ханна, у бассейна с группой девочек: Она – зло.

Смена кадра: Жак, проводя пальцами по свадебному платью: Я не такая, как другие девочки.

[Еще один монтаж: девочки в слезах. Кендалл, Аалия, и, наконец – Рикки.]

Шэй и Маркус целуются на фоне Триумфальной арки в Париже. Шэй, за кадром: Я люблю его.

[Кадр с закрытой дверью, из-за которой доносится плеск воды. Девочки ахают. Женский голос, шепотом: Отправь ее домой.]

Юнис, с другими девочками, у бассейна: Бо-о-оже мой!

Чей-то голос за кадром кричит: Ты говорила, он мне предложение сделает!

Маркус, в слезах, в темной комнате: Кажется, я больше не выдержу.

Финальный кадр: Жак на пляже, смеется. Голос за кадром: Да пошли они [би-и-ип]!

Бекка, за кадром, на экране – логотип шоу: Не пропустите ни секунды драмы в этом сезоне «Единственной».

Брендан, за кадром: Возможно, это самый скандальный сезон. Смотрите на канале NBS, каждый понедельник в 21:00, 20:00 по Центральному времени.

6

Хладнокровная жестокая сука[13]

Первое свидание достается не мне – потому что я слишком нравлюсь Маркусу, объясняет Шарлотта. Он не может начать сразу с одной из своих фавориток.

На свидание отправляется Шэй. Я ей завидую. У нее роскошные кудри, темная кожа и весьма уважаемая работа в Портленде: она адвокат по правам человека. Она сообразительная, но при этом не резкая, легко располагает к себе людей и чрезвычайно популярна среди девочек в особняке.

Иначе говоря, она моя полная противоположность. Я сразу понимаю, что она долго продержится на шоу.

Остальным предстоит мучиться с общими свиданиями. Нас делят на две группы: первая половина выезжает сегодня и борется сейчас за ванную в попытке закончить собираться. Я во второй группе и увижусь с Маркусом только через два дня.

Утром в день нашего первого общего свидания Прия утаскивает меня в комнату для очередного ИВМ. На мне темно-синий ромпер с розовым цветочным узором. Декольте в форме сердца подчеркивает мою грудь, а ноги мои, должна признаться, выглядят невероятно длинными.

Прия смотрит на меня, поправляя очки.

– Расскажи-ка нам о парнях, с которыми встречалась дома.

На секунду я вся бледнею. Обычно я всеми силами избегаю заводить отношения, и мой выбор парней… скажем так: я о них почти ничего не знаю.

– Если честно, – начинаю я, – в последнее время я была слишком занята для отношений. Сами понимаете: писательство и все дела.

Почти полная правда. Я помню, как мы с последним парнем, с которым я встречалась в Нью-Йорке – ничего серьезного, в основном из-за его зависимости и склонности спать с другими женщинами, – сидели в баре, и он смотрел мутными глазами, как я что-то листаю в телефоне и периодически бормочу.

– Поверить не могу, что она так дорого продала свою книгу. Боже, я пишу настоящую литературу, кто будет читать эту писанину?

– Жак.

– О, ты только погляди – разумеется, издатель Кэролайн отправляет ее в тур. Господи, да тут остановок десять! Вот бы моей серии иметь такую поддержку.

– Жак, отвлекись от телефона, пожалуйста, – сказал он. – Вернись к нам, простым смертным. Я сыт по горло разговорами о чертовом издательском деле. У меня сегодня тоже день не задался, окей?

Я пожала плечами и пристыженно опустила телефон.

– Ты хотя бы зарабатываешь прожиточный минимум, – пробормотала я себе под нос.

– К слову об этом, – он повернулся ко мне на барной табуретке. Выглядел он измотанным, как те парни с Уолл‐стрит, которые никогда не спят. – Я закончил с твоими налоговыми документами, и тебе точно не стоит возобновлять договор об аренде. Твои финансы в порядке, но если ты задержишься здесь еще на год, то исчерпаешь все свои сбережения. Ты еще даже не закончила новую книгу, так ведь? Учитывая продажи…

Он вздохнул. Дэн – так его звали. Я не забыла, мне просто неприятно вспоминать. Мы были друзьями, пока не начали спать вместе и вроде как все этим испортили. Как обычно.

– Судя по всему, что ты мне сказала, даже если ты продашь еще одну рукопись, прибыль не сравнится с тем, что ты получила за первую трилогию. На твоем месте я бы завел соседа.

Я ничего не ответила, глядя в свой бурбон. Я приняла удар.

– Скучно тут, – сказала я. – Пойдем лучше к тебе.

В комнате для интервью Прия поджимает губы, как будто мне не верит.

– Допустим, – отвечает она. – Можно ли сказать, что карьера отвлекла тебя от личной жизни?

– Я жила в Нью-Йорке, – говорю камере, примерно понимая, чего от меня хотят. – Получила очень большой договор на книгу, это было так волнительно. Мне казалось, я всю жизнь проведу, не знаю, сама по себе, в роскоши, в духе «Гэтсби» и так же драматично, только моя книга провалилась. Мне совсем не хотелось выкладываться так же сильно в других областях, например, в личной жизни, только чтобы потерпеть потом крах. Мне просто… Мне нужно было начать с чистого листа.

– Ладно, – говорит Прия. – Немного депрессивно, но с этим можно работать. – Она опускает глаза на экран телефона. – Одно замечание, – продолжает она, снова глядя на меня, – Шарлотта говорит, мы отыгрываем тебя в роли успешного автора. Вся эта тоскливая история про то, как тебя нагнуло издательство, на зрителей не подействует. Они не поймут.

– Но разве это не моя фишка? Я возрождаю карьеру и личную жизнь?

– Нет, – говорит Прия. – Ты – вдохновляющий пример. Очень успешная писательница.

– О-о…кей, – говорю я, – но…

Но это была часть моего персонажа. Успешная писательница – это что-то немного высокомерное. Неудавшийся автор – образ понятный и узнаваемый. Отчего-то мне стало не по себе, как будто продюсеры лишили меня важной части моей истории.

– Пора выезжать, – говорит Прия, вскакивая на ноги и отмахиваясь от стоящего перед ней оператора. Прежде чем последовать за ней, я на миг замираю в кресле как потерянная – сама не знаю почему.

Я забираюсь в последний микроавтобус, и мы трогаемся с места. Когда я поднимаю глаза, я понимаю, что сижу рядом с Генри.

– Ох ты ж Господи Иисусе, – вырывается у меня.

– Можно просто Бог, – сухо бормочет он в ответ. За нами о чем-то щебечет стайка девочек, поэтому я ловлю момент.

– Почему вы врете о моей карьере? – быстро спрашиваю я, чтобы у него не было времени обдумать мои слова.

– Потому что от несостоявшейся книжной серии тоска берет, – отвечает он таким тоном, как будто не понимает, что здесь вообще можно обсуждать. – А еще это слишком сложно объяснить зрителям.

– Знаю, что тоска берет, – говорю я, опуская на глаза солнечные очки. На камеру нам их носить не разрешается. – Я это прожила. Но ты не представляешь, насколько будет унизительно, когда все в Нью-Йорке подумают, что я строю из себя автора бестселлеров, хотя продала всего двести экземпляров второй книги, а третий роман в серии вообще отменили.

– Думаешь, кто-то настолько тобой одержим, чтобы все это знать?

– Мы говорим об издательском мире, – отвечаю я. – Здесь все за таким следят.

– Разве ты не из тех, кому до лампочки, что о них думают какие-то снобы из Нью-Йорка?

Я смотрю на него, и что-то в выражении его лица отличается от того, каким я видела его раньше на площадке. Он меня оценивает. Не знаю только: это он чтобы мною манипулировать или потому что видел меня голой?

– Мне до лампочки, что обо мне думают зрители. Мне совсем не наплевать, что обо мне думают люди в Нью-Йорке. Я хочу еще когда-нибудь продать рукопись.

Он улыбается, не показывая зубы.

– Смешно. Ты думаешь, в Нью-Йорке смотрят это шоу?

– Ага, ага. Смотрят – чтобы посмеяться.

Я замечаю тот взгляд, который он бросает в мою сторону.

– Как скажешь, – и он возвращается к своему телефону, как будто все, что я, участница, могу сказать, недостойно его внимания.

Я раздраженно молчу всю дорогу.

Примерно час спустя мы останавливаемся у большого поля. Я окидываю взглядом необъятную пустоту и оборачиваюсь к Генри.

– Что-то не похоже на калифорнийскую роскошь.

– Бюджет пойдет в ход ближе к концу сезона, так что постарайся выглядеть соблазнительно.

Я вздыхаю.

– Постарайся меня не унизить.

– Ничего не обещаю, – говорит он и направляется к продюсерской группе. Несколько секунд я смотрю ему вслед, но потом замечаю, что Шарлотта за мной следит. Я машу ей, улыбаюсь и присоединяюсь к другим девочкам.

– Как думаешь, что происходит? – спрашивает Рикки, нагоняя меня.

– Где Маркус? – говорит Кэди. Она невозможно маленького роста, поэтому ей приходится странно выгибать шею, чтобы хоть что-то разглядеть за Аалией.

Грейс-Энн вздыхает.

– Я так чертовски завидую, что Шэй получила свидание тет-а-тет!

– Почему? – спрашиваю я. – Маркус что, дал тебе повод думать, что ты ему нравишься?

Она усмехается.

– Разве он не дал всем нам повод?

Пожимаю плечами. Кендалл улыбается как Чеширский кот.

– Но Жак больше всех повезло, – говорит она, чуть подталкивая меня локтем. Выглядело бы шутливо, но я знаю правду.

– Ты разве не хочешь убедиться, что это всерьез, прежде чем кинешься в омут с головой, Кендалл? – спрашиваю я так мило, как только могу.

– Я всегда бросаюсь в омут с головой, – отвечает она, – это моя самая привлекательная черта.

Она подмигивает, играя в соперничество.

– Дамы! – кричит Шарлотта, привлекая наше внимание. – Маркус вот-вот прибудет. Выглядите поживее. Улыбаемся! – говорит она и указывает на меня в частности.

Я пытаюсь.

– Замечательно! А вот и наш главный герой!

Маркус выходит из машины под восторженные крики девочек. Его сопровождают миниатюрная блондинка в джинсах и Брендан-ведущий, одетый в зеленый свитер с вычурным узором. Сам Маркус одет просто: в джинсы, прилегающие к бедрам, и белую футболку, подчеркивающую его телосложение.

Приехавшая с ним женщина подходит к продюсерам, сначала обнимает Элоди, потом приобнимает одной рукой Генри, широко ему улыбаясь.

Это Джанель, продюсер Маркуса, и она неплохая. Но это не важно. Ничего здесь на самом деле не важно.

Я отворачиваюсь и полностью отдаю свое внимание Маркусу. Он смеется, судя по всему – над какой-то шуткой Брендана. Он подходит к нашей группе, очаровательно улыбаясь, и на миг мне кажется, что он смотрит прямо на меня.

– Здравствуйте, девочки! – говорит он. Девочки. Снова это слово. Мы дружно ему улыбаемся, как будто он – солнечный свет. – Вы знаете, что я пришел сюда в поисках будущей жены, и… я подумал, в этом деле важна каждая деталь, – тут он указывает в сторону белого тента по левую сторону от нас. – Внутри вас ждут свадебные платья, которые я для вас выбрал, но мне интересно посмотреть, какое платье выберете вы сами.

Девочки встречают его слова дикими визгами. Многие из них мечтали выбрать свое свадебное платье чуть ли не с самого своего зачатия или, может быть, с момента, когда прошли на шоу.

Мы направляемся к тенту под ободряющие советы продюсеров «выглядеть радостнее» – на самом деле это значит «пожалуйста, постарайтесь перегрызться друг с другом, чтобы мы смогли показать женщин как животных, у которых только свадьба на уме». Я захожу в тент последней, в знак протеста, что не остается незамеченным. Один из ассистентов отводит меня в сторонку для разговора с Аалией. Мы обсуждаем, как будем примерять свадебные платья, и операторы записывают клип, в котором я говорю, что эта затея кажется мне немного архаичной. Еще одна вещь в копилку того, что мне не стоило говорить на камеру.

Я иду между рядов, проводя рукой по ткани каждого из платьев. Было бы жутким клише выбрать что-то кроме белого – готова поспорить, что Кендалл это невероятно порадовало бы, – так что вместо этого я решаю подобрать неожиданный оттенок белого. Я не кривила душой, когда говорила, что никогда не задумывалась о свадебных платьях. В моей жизни всегда просматривался отчетливый недостаток серьезных парней и какого-либо желания воплотить стереотипный образ краснеющей невесты. Я предпочитаю лишний раз не касаться этой стороны своего характера, потому что мое отчаянное нежелание соответствовать ожиданиям превращает меня в тот тип людей, который я ненавижу: таких, которые ненавидят что-то, просто чтобы ненавидеть, и не дают окружающим получать от этого удовольствие.

Но меня все равно бесят эти девочки и то, как им нравятся эти платья, и я считаю, что они и сами должны себя бесить.

– Надень вот это, – говорит Генри. Он подходит ко мне, на ходу снимая с вешалки платье. Оно светло-серое, необычного цвета и фасона, но все равно элегантное: лиф украшен замысловатым кружевом, шифоновая юбка к подолу становится почти черной. Генри внимательно смотрит, как я провожу пальцами по ткани.

– Почему? – спрашиваю его.

Он криво улыбается.

– Потому что я так сказал и я здесь главный? – Его глаза сверкают.

– Вот какого ты обо мне мнения, значит. Считаешь, мне не стоит надевать белое?

– Нет, – мудро говорит Генри. – Ты сама о себе такого мнения.

– В этом я не такая, как другие девочки, а? – Мне нравится это платье, думаю я, рассматривая его. Оно говорит, что мне наплевать на ожидания, но при этом не выглядит совсем уж нонконформистским. – Все они точно должны быть в белом, но Жак? Нет, ее надо нарядить как-нибудь иначе.

– Но все равно, – говорю я, – мне нужна причина получше, чем «ты здесь главный».

Он опускает глаза на платье, задерживается на нем взглядом и снова смотрит на меня.

– Маркусу понравится, – говорит он, – как знать, может, и мне тоже.

Его слова застают меня врасплох, и я невольно верю в их искренность. Снова гляжу, как громом пораженная, в его проникновенные глаза. И на его предплечья, кажущиеся в этой футболке почти неприличными.

– Тебе разве можно со мной заигрывать? – спрашиваю я.

– Это моя работа, – просто отвечает он.

Я не могу сдержаться: уголки моих губ приподнимаются в легкой улыбке, и я чувствую, как мои щеки вспыхивают от слов, которые я вот-вот скажу.

– Получается у тебя не очень, – сообщаю я ему.

– Хорошо, – говорит он, возвращая платье на вешалку. – Пока, Жак.

Он разворачивается, машет мне, не оглядываясь, и хвалит выбранный Рикки элегантный комбинезон цвета слоновой кости, проходя мимо. Она подмигивает мне с хитрой улыбкой.

– Он прав, – говорит Прия из-за вешалки, откуда, судя по всему, слушала весь наш разговор. Я подскакиваю от звука ее голоса, как будто меня застукали за чем-то постыдным. – Это одно из лучших платьев, которые мы подобрали. Шарлотта хотела, чтобы оно досталось тебе.

– И для этого отправила Генри со мной флиртовать?

– Ага, – отвечает Прия, – а я здесь, чтобы передать тебе ее пожелания и убедиться, что ты все исполнишь. Мы скоро начинаем, так что поторапливайся, – с этими словами она поспешно куда-то уходит, переговариваясь по рации.

Я снова смотрю на Генри. Он улыбается и поигрывает с прядью волос Кендалл.

Черт бы его побрал.

Я надеваю платье.

Задерживаюсь у зеркала ненадолго, чтобы полюбоваться на себя. Хотя платье не было подогнано под мою фигуру, оно все равно очень эффектно на мне смотрится. Мне это нравится. Я прекрасна. Шарлотта отлично меня знает. В перспективе эта мысль становится страшной.

Десять минут спустя мы – девять человек, все как одна в свадебных платьях, – стоим шеренгой: разного роста, в различных оттенках белого. Маркус оценивающе нас разглядывает.

– Вау, – говорит он, – такое безумное чувство: знать, что, возможно, я сейчас смотрю на свою будущую жену в свадебном платье.

Девочки лучезарно улыбаются.

Глупо, конечно, но сейчас я впервые с начала шоу, вопреки себе, хочу, чтобы Маркус обратил на меня внимание. Когда я пришла сюда, у меня был план, неписаные правила, по которым я решила играть: побыть клоуном в свадебном платье и смеяться вместе со зрителями над тем, насколько это бессмысленно, в надежде их очаровать. Я флиртовала бы с Маркусом, мы целовались бы с фейерверками на фоне, а потом он тихонько отправил бы меня домой перед началом эпизодов в родных городах участниц. Тогда мои новообретенные сотни тысяч подписчиков в соцсетях из сочувствия бросились бы покупать мои книги.

Я совсем не собиралась думать ни о Маркусе, ни о том, как мне приятно ощущать, что его взгляд задерживается на мне, ни о том, что Шарлотта наверняка велела ему задержаться на мне взглядом. Я должна была хорошо провести время, не больше. Я не должна была стать очередной жертвой стокгольмского синдрома «Единственной».

– Разумеется, Маркус ищет девушку, которая отлично смотрелась бы в платье. С этим у нас проблем нет, как думаешь, Маркус? – посмеивается Брендан. Маркус улыбается в ответ.

– Вне всяких сомнений. – Он снова окидывает нас взглядом. – Но моя жизнь – не только гламур и роскошь. Я люблю возвращаться к основам и, – тут он пожимает плечами, – не против попотеть.

Кто-то из девочек стонет. Наверное, уже успела слишком привязаться к платью.

– Поэтому, – продолжает Маркус, – я подготовил для вас испытание.

Брендан указывает на лес у себя за спиной. Мы (и вся съемочная группа) следуем в указанном направлении, пока на глаза не показывается десятифутовая, наверное, стена скалодрома, за которой начинается лес.

– Добро пожаловать на первую свадебную полосу препятствий в истории «Единственной»! – злорадно объявляет Брендан.

Пока он объясняет, что нам предстоит отбиваться от препятствий в лице бывших и свекровей и прочих вещей, заставляющих терять веру в человечество, я гляжу на продюсеров. Они, вместе с ассистентами, даже не слушают, вместо этого вовсю уже строя планы.

Я не хочу этого делать, но я это сделаю. Вот что я думаю.

Когда и мы, и камеры расположены ровно там, где нужно продюсерам, ассистенты выстраивают нас в линию. Маркус вот-вот даст команду стартовать, но перед этим ко мне подходит Шарлотта.

– Мы поспорили, кто выиграет, – шепчет она, – и я поставила на тебя пятьсот долларов.

– Врешь, – говорю, оборачиваясь к ней лицом. – Это ты меня так настраиваешь, чтобы я кому-нибудь глотку вырвала?

Шарлотта смеется.

– Ну если есть такое желание – милости прошу, но в основном я просто хочу развести Генри на эти пятьсот долларов. Он выбрал Кендалл.

Щурюсь. Шарлотте это, кажется, нравится.

– Вы неплохо ладите, не так ли? – говорит она, не уточняя, с кем именно.

Я усмехаюсь.

– Не понимаю, о чем ты.

– Просто добудь мне золото, – отвечает она и делает шаг назад.

А потом Маркус дает команду «старт».

Я срываюсь с места, подгоняемая до одури распаленным духом соперничества. (Не знаю, был ли этот спор на самом деле. Не исключено, что был: продюсеры обожали превращать все в тотализатор.) Взбираюсь по стене, по которой мне велели взбираться, в свадебном платье, которое мне велели надеть, и не позволяю себе слишком об этом задумываться, потому что иначе не выдержу и все-таки повешусь.

Пока что я значительно опережаю других девочек, но мои ноги путаются в платье. Останавливаюсь и отрываю подол, а тканью собираю волосы в конский хвост. Заснявший все это оператор присвистывает, и я ему улыбаюсь.

Следующее препятствие – одна из этих веревочных сетей, похожих на паутину. Кендалл нагоняет меня у подножия сетки. Я прекрасно знаю, что это абсурдно и бессмысленно, но ничего не могу с собой поделать: теперь я хочу победить. Прыгаю на другую сторону сетки, немного подворачивая при этом лодыжку, и двигаюсь дальше.

Нам приходится ползти через грязь, потому что без этого никак нельзя, разумеется. Дальше – еще одна стенка с веревочной сетью, и финишная линия.

Кендалл ползет чуть быстрее меня; мы обе сломя голову несемся к стенке. Моя поврежденная лодыжка не выдерживает; я бросаюсь на веревки в попытке опередить Кендалл и сбиваю ее с ног.

Черт.

– Извини! – кричу я. – Извини!

Поднимаюсь на ноги и протягиваю ей руку. Она хватается за нее и подтягивается всем весом, чтобы встать. Я напрягаюсь, и моя лодыжка снова сдает.

– Жак! – окликает меня Прия. – Ты в порядке?

Кендалл вырывается вперед и одерживает победу. Ее приз – дополнительное время с Маркусом на вечерней части сегодняшнего свидания. Я огибаю стену и хромаю за ней.

Генри подбегает ко мне, когда я дохрамываю до финишной линии.

– Что, перенапряглась? – спрашивает он. В его глазах сверкают отголоски сдерживаемого смеха.

– Я в порядке, – говорю я, – у меня просто больные лодыжки, я вечно на них падала, когда играла в софтболл. Наверное, придется сегодня их забинтовать и отказаться от каблуков.

– Это… – начинает Генри. – Это нечто. Я позову медиков.

Шарлотта спешит ко мне.

– Она же сказала, что в порядке. Кто-нибудь, приведите мне Маркуса. Жак, сядь и схватись за лодыжку.

– Что? Нет!

Шарлотта легонько мне улыбается.

– Если придется, я сама тебя посажу.

Вздыхаю. Мне все равно не хочется лишний раз наступать на ногу, так что я сажусь на землю в своем грязном свадебном платье. Другие девочки песекают финишную линию, но съемочная группа смотрит только на меня.

– Жак! – слышу я голос Маркуса. Элоди торопливо ведет его к нам с Шарлоттой. Та аккуратно исчезает из кадра, когда Маркус опускается рядом со мной.

– Ты в порядке?

– Нет, – отвечаю я и делаю глубокий вдох: – Я проиграла Кендалл.

Он смеется.

– Как твоя лодыжка?

Пожимаю плечами.

– Не знаю, – говорю я. – Но марафон на ней, скорее всего, не пробежать.

Улыбаюсь ему, и он улыбается в ответ, а потом помогает мне подняться на ноги.

– Знаешь, – говорит он, – думаю, сейчас это платье смотрится на тебе даже лучше, чем раньше.

Я демонстративно сверкаю травмированной ногой. Когда я разбиралась с подолом, разрез на платье порвался сильнее, чем ожидалось. (Често говоря, тогда мне казалось, что я выгляжу адски горячо, но на экране я выглядела абсолютно поехавшей: волосы спутанные, вся мокрая от пота, в грязи, да еще и в укусах насекомых. Но в тот момент я была абсолютно уверена, что я – венец мироздания.)

– Неплохо, а?

– Я бы тебя из своей комнаты не выгнал, – говорит он, и от его слов у меня учащается сердцебиение. Когда я смотрела сезон Шейлин, мне нравилось, насколько прям Маркус в своей сексуальности. («Если пойду на это шоу, то мы с ним хотя бы время хорошо проведем», – сказала я Саре во время созвона в Zoom.)

– Мне нужно поговорить с другими девочками, – шепчет мне Маркус.

– О, – отвечаю я. – Зачем?

Хотя мы с ним так близко, он целует мою руку.

– Увидимся вечером за коктейлями, хорошо?

Я провожаю его взглядом, чуть ошарашенная.

Мы возвращаемся в особняк, чтобы привести себя в порядок и подготовиться к коктейльной вечеринке. Несколько девочек меряют меня взглядами различной степени прохладности, и, когда я спрашиваю Рикки, в чем дело, она объясняет:

– Они решили, что ты притворилась, что повредила ногу, чтобы привлечь внимание.

Показываю ей свою перемотанную лодыжку с холодным компрессом – по словам медиков, я действительно ее растянула, пока проходила препятствия.

– Ага, ага, это все ради камер.

Рикки пожимает плечами:

– Я не говорила, что сама так считаю. Ты спросила.

– Твоя правда, – говорю я и возвращаюсь к своему отражению в зеркале. – Но я не настолько отчаянная, как некоторые девочки.

– И ты еще удивляешься, почему они к тебе так относятся, – смеется Рикки.

Я оборачиваюсь к ней.

– Не надо говорить умные вещи, когда я травмирована.

– Просто постарайся вечером быть с ними милой, – предлагает она, – если хочешь им понравиться.

Я задумываюсь над ее словами на минутку и отвечаю:

– Но я этого не хочу.

Мы обе хихикаем.

– Я все равно постараюсь, – говорю я, когда мы прекращаем смеяться. – Быть милой.

– Со мной сработало, – отмечает Рикки.

– Дорогуша, – говорю я, – ты просто была пьяной.

– Это же «Единственная», – отвечает она, – все мы немножко пьяные. – Тут она задумывается на минутку. – Кроме той трезвенницы из одного из сезонов, которые шли, пока я была в старшей школе, наверное.

– Рикки, если ты решила от меня избавится, дождись, пожалуйста, момента, когда я буду стоять у своей могилы, чтобы все вышло быстро и аккуратно, ладно?

– Не говори такого при других девочках, – говорит она сквозь смех.

– Почему?

– Их такое насторожит.

Машины приезжают за нами в половине седьмого. На мне платье, которое я нашла в секонд-хэнде: короткое, изумрудно-зеленое, с чуть расклешенной юбкой, чтобы создать образ девчонки по соседству. Моя лодыжка перевязана, и на мне самые скромные каблучки, которые только нашлись у Рикки. Мы подъезжаем к отелю, одному из многих неприметных местечек в центре Лос-Анджелеса. Нас провожают внутрь и выдают шампанское. Мы ждем, пока приедет Маркус. Нас все еще так много, и Шарлотта не упускает возможности об этом напомнить, пока мы дожидаемся коктейлей.

– Я считаю, ты должна пойти первой, – говорит она мне, – Прия согласна.

Прия сейчас разговаривает с Аалией, но мне не верится, что Шарлотта хоть раз в жизни просила у нее совета.

– Не знаю, – говорю я, – кажется, это немного агрессивно.

Шарлотта смеется.

– Маркус хочет агрессии. Ты же смотрела прошлый сезон, так?

Да, смотрела, и тут Шарлотта права. Маркуса не интересовали трепетные фиалки, а мне нужно, чтобы он продолжил обращать на меня внимание.

– Сама подумай, Жак: на этом этапе путешествия так легко потеряться в толпе!

– Ты права. Но я не хочу воровать время у других девочек, понимаешь? – говорю я, вспоминая, что мне сказала Рикки.

– Поверь, Маркусу значительно интереснее поговорить с тобой, – отвечает она, – я просто хочу предоставить ему возможность.

Знаете, в чем весь ужас этого шоу? Я каждый раз прекрасно понимаю, что происходит, знаю, что мною манипулируют, и на каком-то этапе начинаю верить, что и правда должна делать то, что мне велят. А любой зритель смотрит на это потом и думает: «Жаклин Мэттис, ты не только человек дрянной, ты еще и полная дура, раз на такое повелась».

Я вручаю Маркусу стакан виски, как только он появляется. Он обнимает меня первой, а потом я терпеливо жду, пока он переобнимается со всеми остальными девочками.

– Маркус, – говорю я, когда он со всеми поздоровался и произнес обязательный тост, – можно украсть тебя на секундочку?

Все они так говорят – эта фразочка используется на «Единственной» с незапамятных времен, и она только что сорвалась с моих губ.

А потом я получаю ровно то, чего хотела.

– С удовольствием, – говорит Маркус.

Мы устраиваемся на предназначенном для таких «секундочек» диване, подальше от девочек, оставшихся в другой комнате. С нами Прия и Джанель, продюсер Маркуса.

Маркус тотчас дотрагивается до моей ноги. Странно: мне вроде нравится, но вроде и нет. Такая близость, с одной стороны, кажется самонадеянной, но в то же время приятной, как будто эта самонадеянность оправданна. В глубине души я знаю, что это мне на руку, потому что это значит, что я ему нравлюсь. Он хочет ко мне прикасаться.

Бесит, как много я об этом думаю, но я чувствую себя особенной.

– Я с нетерпением ждал нашей новой встречи, – говорит Маркус.

Я стараюсь выглядеть застенчиво (потом это примут за неискренность).

– Ожидания оправдались?

– Поверь, еще как, – он наклоняется ближе, привлекая меня к себе рукой. – Ты очень эффектно смотрелась сегодня во время полосы препятствий.

Опускаю глаза, почти пристыженно.

– Я немного увлеклась соперничеством, – признаюсь.

Снова поднимаю взгляд. Он наклоняет голову.

– Ну я же сказал, что ищу девушку, которая готова за меня сражаться. Мне с этим не всегда везло.

Мы смеемся, но его слова слишком очевидны, и я сразу же подозреваю, что он говорит о Шейлин, и все это – часть какой-то истории. Мои глаза находят камеру прямо у него за плечом.

– Прямо в объектив не смотрим, – быстро отчитывает меня Прия. Я возвращаюсь к Маркусу, который глядит на меня в ожидании, будто надрессированный щенок.

– Моя лодыжка… эм… немного опухла, – говорю я, потому что не знаю, что еще сказать. Выставляю пресловутую лодыжку, и он хватает ее, кожа к коже. У него большие руки; физически это одна из его наиболее привлекательных черт. То, как много места он занимает, как много меня умещается в его ладонях.

В некоторых смыслах я значительно проще, чем мне хотелось бы.

– Ты сильная. Мне это в тебе нравится. – Он отпускает мою ногу и опирается локтем о спинку дивана, поворачиваясь ко мне всем телом. – Я знаю, что стресс от шоу тебя не достанет.

– Правда? – спрашиваю, повторяя его позу. – А тебя достал?

– Периодически достает, – признается он со смущенной улыбкой, как будто вспоминает какой-то постыдный момент из своего прошлого. Он наклоняется еще ближе ко мне, как будто способен защитить нас от всего, что могут услышать наши микрофоны. – Есть одна странность с продюсерами. Ты знаешь, что они пытаются тобой манипулировать, но все равно вечно стараешься им угодить. От этого душа немного разрывается.

– Да? – говорю я. – С моей душой пока что все в порядке.

Маркус пожимает плечами, но его улыбка колеблется.

– Просто будь осторожна с Генри. Он был моим продюсером в прошлом сезоне.

Мои брови взлетают.

– Но не в этом?

Маркус на миг умолкает. А потом…

– Хватит, Маркус, – говорит Джанель, его продюсер. – Ты же знаешь, что мы ничего из этого не сможем использовать. Поговорите о чем-нибудь еще?

– Как скажешь, – Маркус улыбается агрессивно-милой улыбкой, и у меня такое чувство, что сейчас родилась наша внутренняя шутка: мол, мы следуем правилам, которым не хотим следовать. – Кто ты, Жаклин Мэттис?

– Твою мать, – бормочу я. (Для ясности: ничто из этой беседы в эфир не попадет, потому что «Единственную» интересует только самая поверхностная глубина. Пожалуйста, перечислите, где работаете, чем увлекаетесь и все ваши психологические травмы, выход – слева.) – Наверное, в этом моя проблема. Я никогда до конца не уверена, кто я.

– Ага, – говорит Маркус, – знаю, о чем ты. На это шоу с идеальным осознанием того, куда стремится твоя жизнь, не приходят.

Я смеюсь и чувствую, что кто-то меня понимает, впервые за последние пять лет, на протяжении которых мои друзья заводили семьи и детей и продвигались по карьерной лестнице. Разумеется.

– Тебя не пугает, что тебе за тридцать и ты до сих пор потерян?

– До жути, – отвечает он.

– Можно тебя поцеловать? – спрашиваю я, закусывая губу. Он без раздумий подается вперед и приникает ртом к моему. Поцелуй длится дольше, чем наши предыдущие; он неспешный и напряженный и оставляет после себя обещание следующего, а потом Маркус провожает меня к другим девочкам и уходит с Грейс-Энн.

Генри перехватывает меня для ИВМ, и я несу какую-то безвкусную, предсказуемую нелепицу о Маркусе. Генри выглядит, как будто вот-вот заснет.

– Если в общем, то как ты себя чувствуешь после сегодняшнего? – спрашивает он, меняя подход.

– Думаю, нам стоит довериться процессу, – говорю я.

– Путешествию, – говорит Генри.

– Чего?

– Повтори все то же самое, но скажи: «Думаю, нам стоит довериться путешествию».

– Ни за что, – отвечаю я, – это предложение не имеет смысла, а я писатель. Я использую точную лексику.

– Ага, – говорит Генри, – только мы на шоу говорим «путешествие», а не «процесс». Иначе создается впечатление, что мы заталкиваем вас всех на огромный конвейер и выпускаем в конце парочку ради рейтингов.

– Да, – медленно говорю я, – но будем честны: именно это здесь и происходит. – Я скрещиваю руки. Что-то в нем делает меня особенно враждебной. – Мне все еще позволено думать свои собственные мысли.

– Путешествие, – повторяет Генри.

Я показываю ему два средних пальца (этот кадр появится в эфире позже, во время моей ссоры с одной из девочек, с обеими руками в пикселях). Он смотрит на оператора и жестом велит ему прекратить снимать.

– Думаю, мы закончили.

Когда я возвращаюсь к девочкам, они вовсю разговаривают о маникюре. Скукота. Несколько девочек уходят с Маркусом, а потом возвращаются. Когда настает очередь Алианы, Кэди возбужденно к нам поворачивается. Она невысокая, бойкая и рыжая, у нее талант на сплетни и, на мой взгляд, маленькие шансы задержаться на шоу. Ей не хватает содержания. Но, похоже, ей страшно хочется обсудить свою новость.

– Али нелегко приходится, – говорит Кэди, наматывая на палец длинную прядь рыжих волос.

С прищуром гляжу вслед Али.

– Почему? – спрашиваю.

– Потому что она скучает по дочке, – говорит Кендалл, вскидывая руки, как будто это что-то очевидное.

– Уверена, Жак просто не знала, что у нее есть дочка, – вежливо встревает Рикки и делает большой глоток из своего бокала вина.

Я молчу, потому что, если честно, мне все равно, и ни Кэди, ни Алиана мне ни капельки не интересны.

Мы ждем и ждем. Кажется, время прекращает свой ход, пока мы разговариваем между собой, потом с продюсерами, потом снова между собой, и мне так мучительно скучно, что я убить готова за какое-нибудь интересное занятие.

– Я уволилась с работы, чтобы сюда прийти, – вытягивает меня из раздумий голос Грейс-Энн.

Я почти давлюсь напитком.

– Ты ради этого уволилась?! – спрашиваю ее. – Почему?

– Потому что Маркус – моя вторая половинка, – говорит Грейс-Энн – серьезно, как сердечный приступ. Я истошно смеюсь.

– У тебя с головой все в порядке? – интересуюсь. Я снова слишком много выпила.

– На самом деле, – встревает Кендалл, – многие участницы бросали свою работу, а потом сходились с главным героем.

– Ой, спустись с небес на землю, – отвечаю я. – Зарегистрируйся в приложении для знакомств!

– Жак, – шепчет Рикки на выдохе, но достаточно громко, и мы все равно ее слышим. Она тоже не понимает, насколько пьяна. – Ты опять грубишь.

Вздыхаю.

– Извини. Ты права. Я знаю, что не все могут просто не ходить на работу три месяца, – бросаю взгляд в сторону Рикки, – остается только надеяться, что все сложится, наверное. Потому что так уж жизнь устроена, да?

Кендалл смотрит на меня исподлобья.

– Ты же знаешь, что не все мы настолько ограниченны, чтобы не понимать сарказма? Перестала бы ты важничать, Жаклин.

– Почему бы тебе не рассказать девочкам, чем ты занимаешься, а, Жак? – легко встраивается в разговор Прия. Я смотрю на нее и готовлюсь защищаться, но когда поворачиваюсь обратно к девочкам, то вижу, что они глядят на меня с интересом.

– Я писательница, – говорю я после неловко длинной паузы.

– Что, серьезно? – спрашивает Грейс-Энн.

Кендалл изящно поднимает бровь.

– И мы могли прочитать твои книги?

Я кошусь на продюсеров и съемочную группу. Они наблюдают за нами. Я могу притвориться кем-то успешным.

– Ну… – я растягиваю слово. – Не знаю даже. Если вы из читающих, то да, – я встречаюсь глазами с Кендалл и говорю: – Мои романы довольно популярны в книжных клубах.

Обман. Обман, который непременно будет раскрыт, но Генри улыбается мне из-за плеча Кендалл.

Тут возвращается Алиана, вся в слезах.

– Стейша, – говорит она сквозь всхлипы, – украла мое время с Маркусом. Мы говорили о моей дочке, а она просто… она сказала, он ей нужен.

– Эй, – Грейс-Энн подскакивает и обнимает Алиану. – Эй, все в порядке. Все будет хорошо.

Алиана садится рядом с Грейс-Энн, все еще всхлипывая. Она пьяна. Все мы пьяные. Я бросаю взгляд в сторону Рикки. Она просто пожимает плечами в ответ на творящийся у нас на глазах бардак.

– Я просто… – продолжает Алиана, – это сложно, но у нас с ним все так хорошо двигалось. Она пытается встрять между нами с самой полосы препятствий!

– В смысле? – спрашиваю я, потому что мне скучно и я пьяная.

Али смотрит на меня со слезами в глазах, и на миг мое ледяное сердце тает. Она выглядит по-настоящему несчастной.

– Во время гонки она сказала Грейс-Энн, что раз я так рано родила, значит, простушка и поэтому Маркус меня ни за что не выберет.

У Рикки отвисает челюсть, а я хмурюсь:

– Она тебе… такое сказала?

Али начинает было что-то говорить, но потом качает головой и снова приваливается к Грейс-Энн. Та молча кивает.

– В каком контексте она вообще такое ввернула? – озадаченно спрашиваю я. И добавляю для верности: – Это хрень какая-то.

– Ты же можешь это как-то иначе сформулировать, – встревает в разговор Элоди.

– Если творится хрень, – говорю я Элоди, глядя на нее куда более воинственно, чем имею право, – то я назову это хренью.

Кендалл наклоняет голову в мою сторону.

– В этом с ней не поспоришь.

Девочки становятся все громче и громче, поглощенные негодованием и обсуждением ситуации со Стейшей, а я поднимаюсь и украдкой направляюсь к бару. Элоди следует за мной, даже не скрываясь.

– «Олд-фешен», – говорю я бармену. Элоди опирается на стойку рядом. Я поворачиваюсь к ней, давая понять, что слушаю.

– Может, тебе стоит поговорить со Стейшей по поводу того, что она сказала Алиане? – предлагает Элоди. – Чтобы разрядить обстановку?

Я ни разу даже словом не перебросилась со Стейшей с начала шоу. Я даже не знаю толком, как она выглядит.

– Не думаю, – бормочу я в ответ Элоди.

Элоди озадаченно хмурится.

– Ты разве не пытаешься расположить к себе девочек? Не борешься за права женщин? Стейша, считай, заслатшеймила Алиану, не думаешь?

Я глубоко вздыхаю.

– Элоди, извини, конечно, но я феминизм не год назад обнаружила. Побереги модные словечки из соцсетей. Я тебя выслушаю, когда предложишь что-то лучше неимоверной глупости.

Из угла раздается чей-то смешок, и я знаю, кто смеется. Его голос пробирает меня насквозь. Генри снова на меня смотрит так же, как сегодня со свадебным платьем.

– Чего ты хочешь? – спрашиваю через плечо. Я чувствую, как Элоди уходит. Не дожидаясь приглашения, беру свой коктейль и присоединяюсь к Генри – за кадром.

– Тебе нельзя прятаться рядом со мной, – говорит он.

Я наблюдаю за происходящим с расстояния. Девочки в большинстве своем уже слишком упились для разумной речи, но продолжают успокаивать плачущую Алиану.

– Так скажи мне уйти, – отвечаю я Генри, но, когда встречаюсь с ним взглядом, он ухмыляется. Мы не были с ним так близко с прошлой ночи в моем номере. Сюрреализм какой-то: мы существовали тогда в настоящей жизни, а теперь все понарошку, и все вращается вокруг Маркуса и того, что ему нравится, и свиданий с Маркусом. Присутствие Генри – будто путеводная звезда, напоминание о том, что моя жизнь все еще существует, и в конце концов я останусь все той же неудачницей Жак. Это хорошо, и это плохо.

Не знаю. Но это ничего не меняет.

– Значит, вы отобрали на шоу девочку, которая родила подростком, а потом надоумили Стейшу наговорить ей предубежденных гадостей.

– Не знаю. Возможно, – уступает Генри. – Некоторые начинают мутить воду, когда понимают, что с главным героем у них не клеится, и знают, что только так попадут в телевизор. У тебя такой проблемы нет.

Все это он говорит с нейтральным выражением лица.

– Почему я? Зачем мне заступаться за Алиану? – спрашиваю я. – Я ей даже не нравлюсь.

– А что ты сделала, чтобы ей понравиться? – спрашивает Генри в ответ и смотрит на меня пронизывающим взглядом.

Отпиваю своего коктейля. Нам обоим известен ответ на этот вопрос.

– Слушай, – говорит он, – тебе не нужно больше эфирного времени, но если собираешься здесь задержаться, то, хочешь ты того или нет, тебе нужно, чтобы девочки были на твоей стороне. Иначе тебя ожидают презабавнейшие двенадцать недель.

– Что ты предлагаешь? – спрашиваю я, разворачиваясь к нему лицом. – Мне что, встать во главе толпы и расправиться со Стейшей, чтобы врагом народа сделали ее, а не меня?

Генри смеется в голос.

– Господи, ну и воображение у тебя.

– Мне за это платят, – отвечаю с каменным лицом.

– Просто начни разговор. Помири их. Ты с этим справишься, так ведь?

Я смотрю на него, прикусывая губу. Отпиваю еще глоток коктейля. Наблюдаю за девочками.

– Просто поговорить? – спрашиваю я.

– Разве ты не об этом меня просила? – тихо отвечает он.

Именно что об этом. Помоги мне. Он дает мне возможность. Возможность быть той, кем я собиралась быть на шоу. Таким человеком, который нравится другим. Это мой персонаж.

Я решительно возвращаюсь к девочкам.

– Я поговорю со Стейшей, – заявляю я. Они смотрят на меня в недоумении.

– Ты? – удивляется Грейс-Энн.

– Просто мне кажется, нужно разрешить ситуацию, – объясняю, – мирным способом.

Вот именно, думаю я. Вот именно.

– Я тебя провожу, – говорит Элоди, прежде чем кто-то успевает ответить. Она ведет меня в другую комнату, не в ту, где я говорила с Маркусом, и открывает дверь. На фоне витиевато украшенных обоев, Маркус и Стейша сидят на белом диване. Эта комната слишком большая для них двоих. Чувствую, как земля уходит у меня из-под ног: Стейша плачет, Маркус наклоняется к ней и вытирает ее слезы.

– Жак? – спрашивает он.

– Я только хотела, – начинаю я, заходя в комнату, – поговорить… об Алиане… – тут я умолкаю.

Стейша переходит на громкие, разрывающие всхлипы. Маркус быстро поднимается, кладет руку мне на плечо и выпроваживает меня из комнаты.

– Потом поговорим, – говорит он голосом, не лишенным тепла. Джанель материализуется рядом со мной.

– Не волнуйся, Жак, – говорит она, – сейчас неподходящий момент.

– Что происходит? – спрашиваю удивленно. – Она в порядке?

Джанель жалостливо на меня смотрит.

– Стейша рассказывала Маркусу, что у нее только что умер отец, и она покинет шоу, чтобы быть с семьей.

Эти слова мертвым грузом наполняют пространство. Я практически уверена, что чувствую, как от звенящего унижения моя душа покидает тело. Я глубоко вздыхаю и ухожу.

(Вот как это показали в эфире: я жалобно ною Маркусу о своей лодыжке после того, как другие девочки десять минут убеждали зрителей, что это абсолютно точно не настоящая травма. Я называю Грейс-Энн ненормальной – это действительно случилось, и было нехорошо с моей стороны, потому что она очень хороший человек. Я горделиво сообщаю девочкам, какая успешная писательница. А потом несусь в комнату и требую больше времени с Маркусом. Называю Стейшу самовлюбленной сучкой посередине ее слезного монолога о мертвом отце – они показывают только ее убитое лицо. Не знаю даже, откуда они взяли аудио, скорее всего – записали, как я говорила Шарлотте или Генри, что не буду делать, что они от меня хотят, потому что иначе буду выглядеть, как самовлюбленная сучка. Аудио, по моим предположениям, было склеено как минимум из трех разных ИВМ или разговоров за мое время на шоу. Комментарий Стейши о матерях-подростках в эфир не попадает.)

В реальности через десять минут приходит Джанель и сообщает: вечеринка отменяется. Некоторые девочки выглядят весьма огорченными («Если бы только Жак не попыталась заполучить больше времени с Маркусом», – жалуется в эпизоде Кендалл), и нас погружают обратно в автобусы в наших вечерних платьях.

Эмберли Морган

Фотограф-фрилансер днем, обозреватель «Единственной» вечером. Да, я была на 25-м сезоне «Единственной», и если хотите поговорить об этом, можем, наверное. Девочка из глубинки в большом городе. Подкаст и сайт: эмберли все равно расскажет точка ком.

Среда, 00:46 (после премьеры первого эпизода «Единственной»)

Привет, Жак! Не знаю, знаешь ли ты меня, но я веду довольно популярную еженедельную колонку о «Единственной» для Glow. Я *одержима* твоим вечерним платьем с первой ночи! Не могла бы ты кинуть ссылку, чтобы я поделилась платьем с читателями? Надеюсь, у тебя все хорошо!

Вторник, 23:18 (после премьеры второго эпизода «Единственной»)

Жак, это снова я! Ты не ответила мне на прошлой неделе, но я надеюсь, ты увидишь это сообщение. Ромпер, в котором ты была перед (дурацким) общим свиданием – просто фантастический! Не поделишься ссылкой?

Вторник, 23:21

Послушай, вот что еще я хочу сказать: знаю, люди в интернете могут быть очень жестоки, и я вижу, что из тебя делают в монтаже. Надеюсь, ты в порядке. Я стараюсь не связываться с участниками, пока идут сезоны, чтобы оставаться непредвзятой в обзорах, но я буду отмечать несостыковки в монтаже, где смогу. Я знаю, что Кэт Батлер из сезона Амара согласится с тобой поговорить, если тебе нужно высказаться кому-то, кто поймет. Если не нужно, просто знай: я желаю тебе лучшего. Я не буду больше приставать к тебе по поводу нарядов, если не ответишь на это сообщение. хо

7

Затишье перед бурей[15]

Следующее свидание один на один достается Энди. Вечером я переодеваюсь в майку и легинсы и занимаюсь тем, что просто сижу в одиночестве. В течение дня продюсеры искали желающих поучаствовать в бесчисленных междусобойчиках – когда от трех до пяти участниц собираются вместе и разговаривают на заданную продюсерами тему. Я предполагаю, что многие из этих междусобойчиков были обо мне, из-за чего мне удалось их избежать. Моя лодыжка все еще опухшая, и мне больно ходить, но я стараюсь как можно меньше хромать, чтобы никто не обвинил меня в притворстве. Одно хорошо: ассистенты постоянно снабжают меня холодными компрессами.

Сначала я выхожу посидеть у бассейна, но Шэй, Аалия и Ханна (она состояла в «сестринстве», пока училась в Оберне, и не упускает возможности напомнить всем и каждому, что ее брат играет в НФЛ) выбираются туда же с бокалами вина в руках, поэтому я быстро скрываюсь в кухне. Ненадолго – минут через двадцать там появляется Прия с группой девочек, чтобы заснять их разговор. Я решаю уйти в спальню, хотя в доме все еще слишком шумно, чтобы я смогла уснуть, а еще у меня столько всего на уме, что голова кругом идет. Я подумывала над тем, чтобы записать часть своих спутанных мыслей в записную книжку, которую выдала мне Шарлотта перед началом съемок, но не стала рисковать: всегда есть возможность, что мои записи найдет и прочитает кто-то из девочек, или хуже – из продюсеров. Будь у меня с собой что-нибудь почитать, я хоть отвлечься могла бы. Мои мысли кажутся отчаянно громкими, и мне не на что переключить внимание.

Я поднимаюсь по лестнице и захожу в спальню. Там только Кендалл. Она сидит на своей кровати, ее волосы собраны в высокий хвост.

– Ой. Я могу уйти, – говорю я при виде нее, заходя в комнату, но она отмахивается.

– Все в порядке, – говорит она, – я не буду тебе мешать, я скоро пойду спать.

– Чем ты занимаешься? – не могу не спросить я. Кендалл бросает в мою сторону скучающий взгляд.

– Медитирую, – отвечает она. – Обычно я читаю перед сном, но здесь нельзя такое позволять, правда? У меня же тогда будет меньше времени на мысли о Маркусе!

– Ага, – смеюсь я, – пойди попробуй вежливо сказать: «Ребят, Маркус – это замечательно, конечно, но моему мозгу нужно больше стимулов».

– Им нравится издеваться над настоящими женщинами, как мы, – мудро говорит Кендалл. – Девочки найдут, чем развлечься, но мы знаем, чего мы хотим на самом деле. Мы не будем ругаться, как дети малые, чтобы этого добиться.

Я поднимаю бровь от того, как она списывает других женщин со счетов, но все равно киваю. Кажется, это оливковая ветвь.

– Ты ничего плохого вчера не сделала, – говорит она. – Тебе незачем чувствовать себя виноватой.

– Но я все равно чувствую.

Кендалл пожимает плечами.

– Это шоу специально устроено, чтобы ты так себя чувствовала.

– Ты, похоже, в этом разбираешься.

Она усмехается.

– Я изучила вопрос. Ни за что не пошла бы сюда, не вооружившись сначала всей доступной информацией. Мне нравится Маркус. Я хочу Маркуса, и я пришла его заполучить, так что я подыграю, если от меня этого хотят, но и меры предосторожности приму тоже. С тобой разве иначе?

– Я пытаюсь, – отвечаю. – Иногда, и ты, наверное, этому не удивишься, я действительно всей душой хочу нравиться людям.

– Не так уж удивительно, – говорит Кендалл, – иначе ты с гордостью играла бы суку. У тебя неплохо получается.

– Снисходительность – мой язык любви.

– Подумаешь, ошиблась пару раз. Подлижись к продюсерам немного. Уверена, ты еще можешь получить хороший монтаж. Вот что самое важное: ты очень нравишься Маркусу.

На миг я ощущаю предательское тепло в груди. Потом я оцениваю ситуацию и делаю вывод: у Кендалл все это выходит куда лучше, чем у меня.

– Да, – говорю ей, – ты права, наверное.

– Ну, я спать, – говорит Кендалл, натягивая на глаза маску. – Некоторым нужно восемь часов каждую ночь, чтобы утром выглядеть красоткой.

Она гасит лампу рядом со своей кроватью и забирается под одеяло, спиной ко мне. Я слежу за ней со смесью заинтересованности и беспокойства. Не знаю, что думать о Кендалл, потому что часть меня считает, что мы с ней похожи куда больше, чем любые другие две девочки в особняке. Но, возможно, это и делает ее настолько опасной.

Кто-то стучится в комнату, и я иду открывать. Это Генри. Я выхожу в коридор и тихо закрываю за собой дверь.

– Вот. Твой лед, – говорит Генри, вручая мне замороженный хладоаккумулятор. – Элоди была занята, я сказал ей, что отнесу его тебе.

– В смиренные ассистенты решил податься? Осторожнее, а то я подумаю, что ты хотел со мной увидеться.

– Просто выполняю свою работу, – отвечает он.

Улыбаюсь.

– Работу, значит? Понятно. Как в тот раз, когда сказал мне пойти и накричать на девочку, у которой только что отец умер. Очень круто вышло.

Он даже не отрицает. Только плечами пожимает.

– Что? – говорю я. – Не станешь притворяться, что ничего не знал?

– Я буквально выполнял свою работу: разговаривал с тобой. Ты сама принимаешь решения. Поздравляю, кстати.

– Я думала, ты попытаешься показать меня с лучшей стороны, – говорю я, – а не с худшей. Ты использовал мою просьбу против меня.

Он вздыхает.

– Нам просто нужен конфликт, Жак. Ничего личного. – Жак. Он так легко это говорит. – Скоро все рассосется. Завтра случится новый скандал, вот увидишь.

Прислоняюсь к стене рядом с дверью.

– Такой, значит, у вас сюжет?

– Ты одна из лидеров, – говорит он, – Маркус от тебя в восторге. Мы не собираемся тебя распинать. Нам это не выгодно.

Я смотрю на него чуть дольше, чем должна бы. В общих чертах я ему верю, но мне не дает покоя, как он плетет слова, обращая их в полуправды. Я все еще помню наш первый вечер. Он не хотел сюда возвращаться.

Но мы оба здесь застряли, и он очень хорош в том, что делает.

Я тоже могла бы в этом преуспеть.

– Но я и правда хочу помочь, поэтому вызвался принести тебе холодный компресс.

Я заинтригованно наблюдаю, как он наклоняется ближе – так близко, что мы вот-вот поцелуемся.

– На тебя нацелилась Кендалл.

Отстраняюсь от него в удивлении.

– И что это, черт возьми, значит?

Он пожимает плечами.

– Просто говорю, что услышал.

Я быстро оглядываюсь – вдруг кто подслушивает?

– Но мы с ней только что… Мне показалось, мы поладили.

Он снова пожимает плечами.

– Кендалл умеет играть в игру. Иногда такие попадаются: суперфанаты, которые знают, что делают. Ее кузина была на шоу два года назад. На твоем месте я был бы осторожнее и действовал по ситуации.

– Ты ведь пытаешься сейчас меня против нее настроить, да? – щурюсь я. Он чуть улыбается, скользя взглядом по моей одежде.

– Не хочешь выпить по шоту? – спрашивает он.

– Что? – я отстраняюсь. – В смысле, прямо сейчас?