Москва-Петушки: Библиотечный демон против Саши и Наташи

1

Сумрак с жадностью поглощал город. Тусклые фонари безнадежно пытались прошибить его в узких подворотнях. Непогода разыгралась не на шутку. Ветер чуть с ног не сшибал, хлестаясь колючим дождем. Старики бы сказали: черти свадьбу устроили.

Особо хреново сейчас бомжам: деваться и оставалось только что в коробки из-под телевизора или в подвал лезть какого-нибудь заброшенного дома. Один из таких бедолаг как раз выбрался из мусорного бачка, цепляясь как краб за пакет с отходами.

Обросший, в черном длинном пальто, он сначала, скрючившись, как куча, восседал на краю бачка, а потом приподнялся, расправил полы пальто и как ворон слетел вниз. Без оглядки перешел дорогу, волоча наживу, сыпавшуюся из рваной сумки, и постарался побыстрей скрыться в разваливающейся зеленой трехэтажке. В заколоченной арке среди рваных матрасов его ждали приятели и приятельницы, удивительно похожие друг на друга как близнецы. Он положил рядом находку.

– Эй, подвинься, я лягу, – прохрипел, пиная разодранным сапогом нечто опухшее в подзаплатанной фуфайке, но чем-то напоминавшее женщину.

– Я тебе чего говорил, не груби бабе! – сипло прорычал комок, восседавший на заплесневелом поломанном кресле. Может, босс.

Раздалось шумное шмыганье носом, со свистом затяжное отхаркивание. Зашелестели пакетом и очистками. Фуфайка, крякая, выбила в рот остатки Данисимы. Еще несколько опухших засаленных черных лап кусочками мокрого бородинского хлеба смазывало со слюды остатки куриного паштета. Обсасывали колбасные шкурки, грызли арбузные корки.

– А теперь деликатес, – объявил комок на кресле, торжественно вытаскивая нарезки копченой семги. – Бывают же дураки, выкидывают.

Попировали досыта. А ветер выл и залетал в их хоромы, сдувая картонную защиту.

С трона проствистело: «Сегодня ты дежуришь, а мы пойдем на вокзал.»

Вороново пальто недовольно закхекало. Через минуту шобоны поднялись и заковыляли на выход, скрываясь во мраке осеннего вечера.

Пальто захихикало и достало из кармана заначку и полбатона белого хлеба. Крышку чекушки он отгрыз прямо зубами и сделал блаженный глоток. Всю ночь надо как-то развлекаться. Он сделал еще глоток, и еще, и еще… Ночь вступила в законные права. А в это время из-под машин, из канализационных люков, из подъездных щелей, из форточек каждого окна, из подвалов, чердаков, закрытых гаражей, складов, подземных переходов потянулась черная масса и клубами взмывала над домами, собиралась в тучи и летела, набирая скорость, создавая воронку, со всех концов Москвы, чтобы объединиться в общую силу и обрушиться на заброшенный дом. На Подсосенском переулке разом выбило все фонари.

Гнилыми зубами бомж жевал свой трофей. Страшный гул ударил по перепонкам.

Стены содрогнулись. Пальто покрылось штукатуркой. Объедки, пакеты, шелуха заплясали в бешеном хороводе. На стенах запрыгали черные тени, в нос полез запах тухлых яиц. Бомж почувствовал, что приподнялся в воздухе и дом вместе с ним завертелся, словно засасываемый в неведомую ванну. Вспышки красного, фиолетового, желтого света озаряли эту Харибду.

Бомж еще крепче схватил свою бутылку, прикрывал горлышко, чтоб содержимое не выплеснулось наружу. Но не орал.

Вихрь стих внезапно, круговорот остановился. Бомж шмякнулся о землю и застонал. Глянул тупо на сосуд и отпил еще.

Из черного проема окна в подвал вылетел сноп ярко-красного света.

– Уффф! Свобода! – прогремело оттуда.

Бомж боязливо спрятал чекушку запазуху и вылупился, напрягая зрение. Через секунду чья-то рука ухватилась за раму и из глубины подвала за ней следом появилась взлохмаченная голова, лязгая большими белыми зубами, еще через секунду среди этой зловонной рухляди стоял совершенно голый субъект мужского пола.

– Ты и есть тот, кого мне придется сожрать?– прорычал пришелец в три голоса басом.

Бомж заскулил: «Мне самому мало!», не понимая угрожающей ему опасности.

– Ну и вонь от тебя, падаль! – и голый пихнул его ногой в живот.

Пальто захныкало:

– Ой, пролил! – быстро вытащил руку и взглянул на бутылку. – Чуть осталось! – опухший герпесный рот расплылся в улыбке.

– Ну и холод здесь! – зубы голого застучали. Он рванул из рук бомжа водку и осушил без брезгливости остатки мгновенно. – Узнаю нашу задумку, и впрямь помогает!

Он перевел взгляд на отекшее существо, лицо его перекосилось:

– И почему мне не попался сладкий младенец вместо тебя?

Голый подошел к нему вплотную. Брызнул слюной…

***

Было уже заполноч, когда на Земляном валу около перехода послышался звон разбитого стекла.

– Вот этот костюмчик по мне. Люблю одеваться в бутиках. У нас там такие же. Только фасончики иные. Ха-ха-ха, – голый грабитель неторопясь начал примеривать рубашки от Армани под оглушительным звоном сирены.

Сигнал о вторжении поступил в дежурку. Спящий на кушетке сержант Иванченко вскочил, по-рыбьи непонимающе таращил глаза. Его напарник Сомов громко матюгался:

– Мать тя за ногу, сучий сын! В такую погоду черт его дернул, блин, фильм не дали досмотреть! Поехали реще. Максим, давай не тяни, тут рядом… Башку козлам сверну! Уроды!

На новеньком Опеле они с шиком домчались до бутика. Взвизгнула шина. Хлопнули двери.

– Стоять, козел, руки вверх! – закричал Сомов и наставил ТТ, когда впрыгнул в магазин через разбитую витрину.

С Калашниковым наготове вслед за ним влетел Иванченко. Под ногами хрустело стекло. У обоих нервы на пределе.

Грабитель размеренно повернулся, окинув огнем ненависти помешавших ему. Он успел уже облачиться в синий вельветовый костюм. В одной руке держал скомканные рубашки и брюки, а другой застегивал ширинку.

– Стоять, козел, сказал! – повторил милиционер.

– Козел сказал? – пошутил преступник нагло. – Козлы уже разговаривать научились? Раньше только блеяли.

Оба сотрудника ничего еще не предпринимали, так как реакция грабителя была крайне странной. Правда, они успели убедиться, что тот безоружен и без сообщников. Долю секунды, застывшей в пространстве, они стояли напротив друг друга.

– Я сказал руки вверх! – Иванченко угрожающе потряс автоматом. – На пол!

Внезапно из глаз грабителя метнулись молнии. Оружие начало плавиться в руках обезумевших милиционеров. Они вскричали от ожогов и откинули его прочь.

Неизвестный вытянул руку. Вспышка света как от фотоаппарата повергла двух милиционеров в каменное оцепенение.

Он прошелся между ними, хмыкнул, поддал по-мальчишечьи каждому под зад, нахлобучил фуражки на нос.

– Жаль, что нельзя вас убить: вы приняли меня за банального бандюгу, но я ведь демон, а этого–то вы и не заметили. Не поверили – жалко, и я пока еще не могу перевоплощаться быстро – сил не набрался, аклиматизация проклятая. Когда очухаетесь, все равно ничего не вспомните. Интересно, как вы объясните потерянное оружие и разбитую витрину, да одежду. Хе-хе. А вот сделаю-ка я вам головную боль! – почесал руками. – Хотя бы помучиетесь и мне разминка. Ни одна таблетка не поможет.

Он сорвал с вешалки белую сорочку и вытер уже изрядно запекшуюся на губах, подбородке, руках кровь. А эту сорочку порвал пополам и каждый кусок засунул статуям за пазуху.

Собрал отобранные шмотки в фирменный пакет и с видом пижона сел в Опель.

– Трогай! – приказал он и автомобиль сам завелся и помчался по магистрали.

У Яузы Опель притормозил неподалеку от монастыря. Уставший пассажир развалился на заднем сиденьи и нащюпал рукой какую-то газету.

– Экстра-М, – произнес он вслух. – И чего тут? (зашелестел страницами) О! Экстрасенсы! Так, так, так… Вот, он-то мне и нужен. Телефон… С чего бы звякнуть?

«В бардачке, в бардачке, посмотрите!» – раздались в воздухе писклявые голоса невидимых существ.

– О, давно бы так, спохватились. Чего, бесплотные, так поздно объявились? Вас же приставили ко мне пока я не акклиматизируюсь тут.

«Виноваты, виноваты, простите, мы на иконки засмотрелись в храме Христа Спасителя – красотиш-ша!» – оправдывались испуганные голоса.

– Вы чего, бесы, совсем обалдели?! По церквам тусоваться начали?! Молитесь, что ли?

«Нет, нет!Там просто разборки с местными…»

– С какими еще местными?

«Да эти, крылатые.»

– Ладно, короче, хорош пургу гнать. Мне тут жить негде.

«А почему вы, милорд, не пойдете прямо в крутое место? Поселились бы в роскошном отеле или у кого-нибудь пентхаус захапали бы. С вашими-то возможностями, вон как авто отобрали. На вас с бухгалтерии силы было выделено ровно на такую жизнь: шикарные телки, казино, трехдверный лимузин, черный, ну в общем все, чтоб показать из вас спектакль про Конец света…»

– Нет, перед отправкой все средства ушли в другой регион. Придется налаживать закачку средств своими силами. Все что выделили – командировочные – лучше экономить. Даже план трат примерный на месяц выписали, – демон вытащил свернутый пергамент с печатью.

Невидимые руки с позволения развернули адскую смету и начали читать:

« Мы, Генеральный директор и Начальник

Отдела финансирования, распределитель ресурсов

Адских угодий и пламенной казны, Ошошок Пошошок,

П Р И К А З Ы В А Ю

– обеспечить Засраила средствами для длительной вылазки в свет;

– выделить ему квартиру со всеми удобствами из фонда, предназначенного для выделения по требованию для командировок – 15 000 силовых единиц;

– невидимость передвижения в общественном транспорте с целью экономии на билетах – 5000 единиц силы;

– кормление и пропитание – 10000 с.е.

– обувание, одевание – за свой счет;

– инфо технологии – за счет хорошо замаскированного воровства;

– выделить невидимых гидов для аклиматизации сроком на две недели (при продлении срока службы писать заявление и содержать их за свой счет);

Данный демон вправе быть подкормленным за счет грабежов, воровствов, аферизмов, при

необходимости убийствов, свободно перемещаться в ареоле 200-300 км от двух случайно выбранных неудачников по условиям игры Великих «Высшая лига» и учинять им препятствия и козни в границах засраиловской фантазии.

666 гвадевара, подпись, Большая рогатая печать.»

«Да, не сильно вам подфартило, а вон в Осло вашему коллеге куда как больше выделяли.

– Так что посоветуете?

«Есть тут один. Он, босс, чаще других в наше пространство заглядывает, вот пусть и селит вас у себя; позвоните ему женским голосом, договоритесь о встрече, чтобы он пригласил, сами знаете, нашему брату без приглашения нельзя. А уж потом и спрашивать не будем. Вот номерочек… кстати, босс, а сколько у вас баллов за экзамен по фантазии?»

– 30 баллов, – Засраил неприятно нахмурился.

«С таким-то уровнем? – хмыкнули невидимки. – А почему же вам их дали?»

– Я по другим параметрам прошел: в высшей школе демонства я по лабораторной практике быстрее всех их вычислил. Поэтому мне их и дали. Ладно, звоню.

Невидимые бесы бесшумно усмехнулась:

– Вот наивняк. Другим демонам выдают успешным палки в колеса ставить.

– Ну, а этому досталось что в рулетку выпало из шушеры всякой, для неуспевающих двоечников.

– Ладно, потише, а то ещё услышит нас.

В этот момент Засраил как раз почувствовал негативную волну с их стороны и гаркнул:

– Вы чего там шепчетесь за моей спиной? Козни решили устроить мне?

– Нет, что ты?! – сиплыми голосками запищали невидимки, а между собой брякнули: – Ладно, давай помалкивать. Наверное, мы его недооценили.

– Алло! – раздался в трубке сонный голос.

– Алло, здравствуйте! Извините, что так поздно, мне совсем плохо: мой муж меня бросил, я проклята. Я как увидела ваше объявление в газете, так сразу почувствовала, что только вы можете мне помочь. Не бросайте меня, иначе я умру! Помогите!Ах,ах, ах.

– Успокойтесь, тише, я вам помогу. Скажите как вас зовут и когда вы можете ко мне подъехать. Я свободен завтра после пяти.

– Тамара. Я завтра весь день свободна. Я хорошо заплачу.

– Об этом после, помощь важнее. Приходите к пяти.

Экстрасенс назвал свой адрес и попрощался.

– Ох, нелегко играть бабу, – затресся от смеха нынешний владелец угнанного ментовского Опеля.

«Ура, босс, он позвал, теперь вы сможете у него появиться хоть сейчас, таков закон!»

– Ну все, пока тогда, свободны!

«Удачи! До встречи!»

– А-а-ы-о! – зевнул он, потягиваясь, и заулыбался самому себе: – Высплюсь пока здесь, а потом поищу их, может и почитать успею! Эй, бесплотные, погодите, а жить мне на что? Я существо современное: мне ноутбук нужен, кредитка! Или мне опять прикажете грабить? Сами видели по смете под нищего надо конспирироваться. Либо полностью заниматься грабежами, а не делом, чтоб себя прокормить.

«Да в бордачке, в бордачке: там у ментов все есть – берите: вашим будет. Сходите к открытию магазина тут недалеко и ноутбук купите. А покушать можно и в Мак Доналдсе – вам каждый дорогу укажет.Там вкусно!Там наша еда! Или чебуреки тут на Площади Ильича – тоже ничего.»

– Да, так все просто… думаю, я быстро тут справлюсь, не будь я… – он зевнул и захрапел, предварительно раздробив докучавшую ему рацию.

2

Среднего роста пухленькая рыжеволосая девушка стояла перед зеркалом в коридоре своей плохо прибранной квартиры и ныла:

– И почему в моей жизни ничего не получается? Неужели я такая никчемная и ни на что не годная? Никто меня не хочет, никто не подходит знакомиться, на работу не берут, а если берут – я там хуже всех. Стараешься, пытаешься, пыжишься, а получаешь меньше, как самый плохой работник до меня. Умереть бы, да смерти боюсь, покончить с собой страшно… Эх, я еще и трусиха.

Господи, ну почему так? Я вроде красивая – никому не нравлюсь. Умная- не могла поступить очно. Да еще и тормозная! – до меня все доходит как до утки на седьмые сутки. УЖАС! – причитала Она, глядя на себя в круглое зеркало в плохоосвещенной прихожей и видела перекошенную ненакрашенную физиономию, всю залитую слезами. И вид этот выводил еще больше. Хотя отойди и не смотри на себя, так бы легче ей стало, но созерцание воочию себя несчастной доставляло мазохисткое наслаждение.

– И почему так не справедливо: одним все – а они еще не довольны, а другим – ничего. Вон хоть Катька – живет в Железке, считай в Москве. Закончила с красным дипломом филфак МГУ, поступила в аспирантуру, работает в издательстве, нахаляву ездила в Индию, в Корею, хвалится, что парни ее по дорогим ресторанам водят и все не довольна. Сама какая-то дурнушка серая, коротышка, грудей нет, ноги толстые, зад, как у коровы, глазки мышиные. И ничего, парни ей улыбаются, кадрятся! Даже индийца-красавца получила!.. И ведь он на меня жадными глазами смотрел, а в гости к себе ее пригласил. Ко мне даже поговорить подойти не осмелился. Гад! Фуфел! Урод! …Или это я урод и фуфел?

И пристально посмотрела на свое отражение.

– Фу! Катьку вон спроси как дела, а она кислым голосом отвечает «Хо-ро-шо-о». Если она недовольна, все хреново, то у меня тогда как, совсем паскудно?

И Она, фыркнуф, отвернулась.

Хотелось заплакать еще сильней, но слез не было уже.

Иронично заметила:

– Даже это у меня не получается.

После таких частых синдромов обиды Она шла на кухню и искала чем бы закусить свое горе, хотя прекрасно понимала, что нет у нее никакого горя. И живут они не хуже всех. Так просто ничего не делают, чтоб денег было больше. А они-то и добавляют красок.

В чем-то им даже завидуют – ну, например, что, не работая, как-то живут, всегда за квартиру вовремя оплочено, словно по волшебству, и брат, и она учатся, но… Всегда есть это «но». Всегда порой хочется себя пожалеть, бедную, несчастную страдалицу, жертву, которую никто не понимает и не ценит. При этом артистично-пафосно закусывать губу и закатывать глаза, взмахивать руками «О Боже, за что мне это?!» Но такова роль и ее надо придерживаться, чтобы не потерять свое амплуа.

Она открыла холодильник: зелень, овощи, кефир в банке, в морозильнике свежие головы форели (покупать только головы значительно дешевле), остатки грибов. Нет, все не то, варить лень, комплексно есть не хочется, а перекусывать особо нечем – опять досада.

Сунула руку в пакет с изюмом, пошарила, выбрала несколько самых привлекательных, пожевала и все равно не то. Убрала пакет в стол и пошла в зал. Включила Вивальди – он так всегда вдохновлял: такой всплеск эмоций, жизнеутверждающих мотивов!

Но что это сейчас? Музыка паскудная, от нее сейчас делается еще хуже, кажется, что это не нота Си, а какой-то надрывный стон.

– Фу! Не по мне ! – поморщилась.

Выключила, подошла к окну, уперлась лбом в стекло и упрямо–обиженно обвела взглядом улицу.

– Лето уже кончается. Опять, как всегда. Из года в год. Это же единственная радость в России, и то, когда жарко… И холода. Бррр!»

Плюхнулась на диван и, закрывшись, спрятавшись в одеялку, решила поспать днем.

3

Вечером Она, ее брат, мама сидели в зале и смотрели телевизор.

Брат был спортивно-худощавого телосложения, вечно жаловался на свою худобу, низкий рост (173 см)– «это не герой». Волосы русые, по-домашнему без внимания спутавшиеся, глаза карие. Достаточно красивый, но жутко неуверенный, а некогда даже стеснявшийся своих девичьих черт.

Матери их стукнул полтинник, чему она радовалась лишь по причине скорой пенсии, а в целом жизнь уже кончилась. Морщины бороздили ее еще моложавое кислое лицо. Она не заботилась о своей прическе и лохматые пшеничные волосы торчали в жидком хвостике. Глаза печально смотрели на мир из-под нависших некогда выщипанных бровей, а теперь заброшенных на произвол. Вечно сжатые полоски губ, глубоко и давно закатанные от отсутствия желаний, безжизненно свисали к краю подбородка, настойчиво скрывая младенческие десны и два три изъеденных сахаром гнилых остатка.

Все трое находились дома, и по сему, как всегда, не стесняясь друг друга, дотаскивали до тлена рейтузы с перешитой и все равно худой ширинкой, носки с рваными заплатками, с видом пальцев и пяток, в вечно заляпанных тянутых футболках, которые не брало хозяйственное мыло. Разве что мать их в силу возраста могла сидеть в дырявом свитере и мерзнуть сквозь дырки.

Старый «Рекорд» показывал четыре программы, одна из которых, «РТР», страшно рябила. Смотреть особо было нечего и опять появилась реклама «Атака: адские выходцы» – лучший российский фильм! Смотрите в лучших кинотеатрах Москвы.»

– Гляди-ка, спецэффекты, вампиры, оборотни, черти – совсем как в американских фильмах. Только теперь свои, московские бесы. Прикольно, – Она ухмыльнулась и налила себе из пластиковой бутылки из-под пива стакан капустного рассола. – Ух, как освежает!

Ее брат, тоже налил себе и залпом осушил две чашки.

– Оживаешь! – потер себе грудь и добавил: – А все-таки эти архетипы, вся эта чертовщина всех интересует. Уж сколько про это разных фильмов снято было! Сколько историй понаписано и говорено, а все равно тянет. Прикиньте, если они и правда в Москве там есть? Идешь себе, например, в институт, или едешь в метро, а рядом с тобой – чужой. Черт, демон или вампир. С виду он вроде как обычный человек, а присмотришься и что–то внутри содрогнется. А если ему еще в лицо взглянешь, то заметишь, как в одном его глазу сверкнула дьявольская искра, что аж потом холодным прошибет. Да только подумаешь, что это с тобой что-то не в порядке. Перегрелся, наверно, или поел не того. А эта образина пойдет спокойненько и вечерком где-нибудь в потоенном уголке у бедолаги бомжика кровь высосет. Кто же в убийстве бомжа разбираться будет, а оно уж и нет человека. Или дойдет до того, что они спокойно станут в своем обличье разгуливать. Никакой маскировки как есть. Во страху-то! Как вон по мифам ходили же всякие полулюди полулошади. Это если в самом безопасном варианте. Или мясоеды с бычьими башками.

Она слушала брата с восхищением:

– Интересно рассказываешь! У тебя богатое воображение. Только думаю, потом привыкнуть можно. Люди же раньше уживались и скрещивались с полунечистью. Как в Древней Греции. Сначала, конечно, вот суматоха поднялась бы. Поели бы полно народу. Потом в рабство.

– А как же армия? Войска? Автоматы их бы не брали? – брат в свои девятнадцать начинал вживаться в их выдумку и бояться как в детстве.

– Ну это же нечисть. Против них бесполезны обычные пули и гранатометы. Стрельнешь – а он исчез. Танком давить, а он через броню прошел и сожрал водилу. А ты, мам, как думаешь?

Другая бы мать сказала, что не о том думают ее детки, но эта всегда про что, а про эти чертовщины и суеверия дискутировала с интересом и с видом знатока, да еще словно говоря: «Наконец-то мои детки за ум взялись. В колдунов и нечисть верят.» Женщина накинула кофту и пожала плечами.

– Вы мне сами говорили во что веришь, то и будет. У кого-то и сейчас в доме черти живут. И колдуны на лестничной площадке курят. Как вон Галька сверху рассказывала, что ей любовница мужа со свежей могилки землю на коврик подсыпает. Потому и болеет часто, и мужа подолгу дома не видит. Пришлось ей к какой-то бабке порчу снимать ехать. Та ее и научила, чтоб по двенадцать раз «Отче наш» наоборот читать и соль под ноги любовнице сыпать.

– Ну и что, помогло?

– Говорит, помогает – та хромать начала. А еще Гальке кто-то колдовскую книгу подарил. Как только она ее открывает, сразу в квартире иконы прыгать начинают и люстры дрожат.

Он усмехнулся:

– Может у нее мозги дрожат, когда у нее крыша съезжает?

Мама:

– Наверное, особенно, когда астральным телом летает.

– И далеко летает? – ехидничали дети.

– Говорит, что на другие планеты. Рай видела, чистилище. Они в другой галактике. Такие же, как наша планета земля. Там же и ад. А еще есть черные дыры. Туда попадают души настолько грешные, которые переселялись несколько раз в разных людей, но так и не прошли испытание. Галька боится, что сама туда попадет, потому что грешная. И это ее последняя жизнь. А там в дыре их как через мясорубку провертят и получаются новые души.

Которые не смогут вспомнить свои перерождения.

– А я вот тоже не помню. Может и я мясорубкин (засмеялся). Да, тетенька еще та!– протянул Он. – Вот что значит сидеть дома и не работать, чокнуться можно, – тут же осекся, вспомнив свое не слишком активное настоящее.

Пока болтали, показали снова рекламу нового фильма. Он сказал:

– А вы заметили как все наше отечественное стали рекламировать? Самое лучшее, самое вкусное, самое свежее, самое полезное, и самое-самое. Иностранные фильмы не успевают сейчас в кинотеатре показать, как через месяц-полтора уже их по телеку смотреть можно. Это ж специально так делают, чтобы они на нас денег много не заработали, и вся прибыль у нас оставалась.

Все согласились.

– А я вот думаю, – задумчиво потянула женщина, – что все-таки сейчас многие с нечистью связаны. У кого-то папа черт, у кого-то мама демон. Кто-то сам инопланетянин. Мне кажется, что все вегетарианцы вампиры. Они мясо не едят и им нужна энергия. Где брать? У других сосать. Либо через шею, либо через разговоры. Бывает, поговоришь с кем-нибудь, так вся сила и уходит. Ты его проклянешь – и легче становится. Почему? Вот так я думаю. Пожалуй, даже знаю. Я у ангела спрашивала – он подтвердил.

– Ай, мам, опять ты про своего ангела, – застонал сын. – Как что путное спросить, так он молчит, а как так – ерунду – кто где поколдовал или плохо о тебе подумал, так он первый стучит. Нервы твои порти-ит. Нет у тебя никакого ангела, сама ты все придумываешь.

– Нет есть! – начала повышать голос. – Это он мне самое важное сообщает, это он меня от смерти спасает. Если я вовремя проклинаю и в обратку шлю, так жизнь себе продляю. Иначе бы сдохла давно!

– Ну ладно, – сын решил для временного перемирия идти на уступку. – Так если вегетарианцы вампиры, а мясо кто ест?

Мать отошла. Усмотрела сыновье повиновение и зачатки благоразумия.

– Оборотни, – ответила, не задумавшись. – Они как раз едят мясо. И из него и берут энергию.

– Выходит ты оборотень?

– С какой стати?!

– Ну ты же мясо ешь, и по твоей логике так и получается.

– Значит оборотень. Вон у меня какие волосы на ногах. А вампиры лысые.

– Значит, папашка наш вампир? Он же лысый? – засмеялись дети (под 20 и под 30 лет).

Разговор зашел в тупик.

– Ды вы уже фигню какую-то порите, – огрызнулась мать.

– Так ты сама же все сама и придумала, – опешил сын.

– Ничего я не придумала. Это есть. Слава Богу, что пока вы с этим не сталкивались. А я как столкнулась, так сразу и поверила.

– И как же ты столкнулась?

– Как заболела, так сразу и поверила, что это колдуны мне сделали, чертей с болезнями посылали. Вот, например, на порог подсыпят земли с кладбища. Черт велит куда идти зло делать и тот делает.

– А значит колдуны сами ничего не могут? И сил у них нет?

– Есть! – закричала женщина, как адвокат на суде.

– А зачем тогда земли сыпать для черта? Да и зачем ты их защищаешь?

– Я не защищаю. Я просто знаю, что они все могут, – искала что сказать. – А черти просто усиливают во много раз.

– И что, Бог не помогает, что ль?

– Его просить надо через молитвы. А вы их не читаете. Вот вам и не везет. Колдуны всю вашу удачу отобрали. Даже на работу вас не берут. А только так богатым станешь.

– А ты сама говорила, что нас никто никуда не возьмет. Нужен либо блат, либо через диван.

Женщина сделала страдальчески-скорбный вид, скрючив плотно сжатый рот книзу, смотрела в одну точку, скрестив руки и ноги.

Махнули рукой.

Такие разговры возникали часто. Заканчивались всегда примерно одинаково. Такое ведь зажевать надо. И зажевывали.

Зазевали и решили идти спать. По обычаю, с полным животом.

4

Мама утром встала и пошла в деревню. Молодые люди остались в квартире.

Он долго прыгал, отжимался, качал мускулы.

Она лениво на ковре изображала лежа утреннюю зарядку.

– А знаешь, – сказала Она, – давай тоже что-нибудь напишем, создадим. Как вот недавно блокбастер рекламировали. Только я хочу что-то принципиально особенное. Так, чтобы все обомлели. Слава нас достигла сиюминутно. Деньги, успех. Красивая жизнь. Яркие краски! (Он мечтательно посмотрел на потолок). Если это наше, то нас признают и мы наконец-то заживем по-человечески…

Он допрыгал, посмотрел на свое отражение в балконной двери:

– А вроде больше стали, да? – напряг бицепс.

– Ничего, что-то есть, даже прям герой, – сестра снизу глянула мимолетно и без энтузиазма.

– Вот и я думаю. Рассказы, пьесы мы уже писали – не брали, не интересно. Темы может дурацкие. Журналистом ты быть пробовала – не понравилось. Надо что-то, что тебя самого волнует. Вот, например, Карнеги страдал косноязычием. В итоге открыл курсы ораторского искусства, написал книгу. Тот же Хилл Наполеон. Был бедным и писал книги как стать богатым и оставаться счастливым и порядочным человеком – сам стал богатым и известным. А Брэг? Он пока не заболел и чуть не помер от обжорства, не стал искать пути к самоисцелению. Все великие люди добивались того, чего им не хватало. Стивенсона хоть возьми: писал о разных странах, приключениях, а сам был болезненным и сидел дома. Вот и мы должны понять, как нам в чем-то приуспеть. Тебе уже 27, мне почти 20, а мы все еще нищие, у нас нет ни любви, ни денег, ни славы. Одно слово только – неудачники!

Она глубоко вздохнула:

– Никчемные… и не мы одни такие. Как бы себя найти и другим помочь, чтобы жизнь стала яркой и интересной? Давай придумаем игру психологическую «Найди себя». Там разберем разные удачные и неудачные сценарии из разных сказок, дадим читателю испытания, пусть проходят и к концу игры поймут, что они могут и чего хотят. И сделаем это с картинками…

Он усмехнулся:

– Только второй курс заочно закончили, а уже роль психологов играем. Что же будет, когда диплом защитим?! Наверное, уже Нобелевскую премию получим!

– Да, ноблевскую, – и Они засмеялись.

***

А тем временем где-то в недоступном, но известном человечеству пространстве, в котором оно сомневается – а именно в Преисподней, Гиене огненной – разгоралась дискуссия…

– Да ты дурак! – шлепнул ушастый бес с панцеривидной коркой на лице своего дружка по шее. Тот захныкал. – Я же тебе говорил не лезь в это дело.

– Всем дано право попытать счастье! – выплеснул тот.

– Но не тебе! Дурак! Ты посмотри на свое тщедушие. Ты жалкий, слабый, мелкий. Узнал бы босс – тебя бы в лепешку превратили за дерзость, кинули бы в жернова. И я бы лично вытирал о тебя ноги… Это тебе не в лотерею играть: выиграл-получи. Это посягательство на Великую Тайну!

– Это шанс! Наш с тобой, мой – вырваться наконец-то на волю. Мы могли бы сразу из мелкого беса и сразу выше любого демона и даже, – зашептал свистя, – даже… боюсь сказать, выше самого Князя. То наш удел – жалкие неудачники, свиньи, а тут ты – и Бог! В хорошем смысле.

– Ты и впрямь спятил! – зашипел ушастый. – Где это видано, чтобы законы нарушались?! С чего ты вообще взял, что есть такая рукопись?

– Сам подумай: кто-то ведь Библию написал!

– Всем изчестно: кто-то из людей. Это все сказки и бабкины бредни. Моя бабуля такое часто на ночь пела.

– Но про нас тоже у людей кто-то говорит, что мы – вымысел. Но мы–то есть. Живые. Вот, пощупай!

– Хватит поясничать. И забудь об этом. Тебе же на пользу.

– Я теперь не могу успокоиться. Я сам слышал в конторе дьявола…

– Не в синей ли папочке ты читал об этом? Грифа секретности не видел что ли? Если ты тут будешь к каждому приставать, тебя поймают и в порошок сотрут.

– Папка папкой, но я слышал. Тайком. Случайно. Они шептались. Думали, что меня нет. Я слышал. Полы протирал. Меня там, знаешь ли, за тупого глухого приниают. Да и спрятался я. Они не видели.

– И чего же ты слышал? – напрягся. Приблизил рыло.

– Шпион говорил: «…если ее найти. Но тайник охраняется. Через завесу нам не пробраться. По крайней мере теперь.» На это Князь взвыл и стукнул об стол. А тот продолжил: «У нас появились сведения, что сильная, мощная фантазия способна сотворить подобие Библии. И тогда ты мог бы взять и вписать туда свое имя.»

«Что за подобие? Какая фантазия?»

«Тогда, хозяин, и ту завесу не надо снимать. Мы свободны!»

«Поясни подробнее,» – приказал он, а я совсем превратился в слух.

«Мы пока не знаем, кто это. Более двух тысяч лет все показывало в нуль, один единственный источник. И только теперь наши сенсоры уловили неясный сигнал. Появилось вибро-колебание. Есть на земле кто-то, кому дана необъятная фантазия. Это хитрость небес. Их происки. Они думали, мы не узнаем. Но наши сети шпионов работают налаженно…»

«Я твой намек понял. Премию получишь после обеда.»

«Спасибо, господин. Я продолжу. Некто наделен фантастической силой мысли, способной поменять мир. А поскольку на табло слабый показатель, мы делаем вывод, что этот некто или эти – число не установлено – пока не умеют пользоваться мозгами. Наша цель: отыскать источник; подвести к написанию новой Библии Зла и вписать наши имена. Вот и все.»

«Так-так-так… надо это обмозговать. Хорошая новость. У меня появилась реальная возможность вырваться на поверхность бытия. Награду уже сейчас тебе выпишит Лолит…»

– Я дальше услышал только их удаляющиеся шаги. Вылез. Вне себя от удивления. Это же и наш шанс тоже. Если мы первые отыщем источник и получим новую рукопись… Представь только!

Ушастый задумался, тяжело дыша:

– Если это и в самом деле правда, то я сам смогу сделаться господином Вселенной, но мне, пожалуй, конкуренты ни к чему.

А в слух заметил:

– Ты все-таки выдумщик, Смесь. Такое придумать даже я бы не смог.

– Я говорю тебе, Загир, что это истинная правда! Почему не веришь?

Загир оттолкнул Смесь и заковылял в сторону адского лесопарка. Сидеть на пеньке в одиночестве и, посасывая кружку бражки, строить планы.

5

Но по обычаю вдохновения хватило часа на два. Какое-нибудь неправильное всковыркивание ногтем могло все вышибить из колеи. Сейчас Саша просто напросто, лежа на диване, задумался и пришел к выводу, что, делая то, что он делает сейчас, он ничего в жизни не добьеться. А делал он – ничего или почти ничего.

«Я как былинка, я делаю то, что заставит меня ветер перемен! А в остальное время – лень.»

У него были срывы, пристпы депрессии. Временами хотелось стонать, кусать губы.

– Саня! – говорил Он сам себе: – Так в чем причина? Так разберись! где ты? Что ты?

Но не находил ответов. Ибо не привык напрягать свой мозг в положительном ключе.

Серость жизни порой в его сознании сгущалась до невообразимых пределов. Прошлое налипшей смолой присасывало его к поверхности жизненногоо пути. Будущее нависало черной тучей. А настоящее… он его не замечал и постоянно куда-то гнал.

Саша обладал удивительной способностью усмотреть во всем либо только херовое, либо еще хуже. Прошлое набегало, как волна на берег, и расшибало в щепки утхлую лодочку его самолюбия. Он просто жил там.

Школа была просто сущим адом для него. Все другие в школах – это нормальные дети, но именно Он стал Жертвой, которую били. И раз он постоянно вспоминал это, он словно заново получал тычки и пинки, обзывательства.

– Эх, Саня, – думал Он. – А ударь ты одному тогда до крови раз, другому раз, а у третьего отпало бы желание издеваться.

Он был обычным пареньком, вот только гулять перестал, когда пошел в художественную школу лет в девять. Так потерял все связи. Когда другие пацаны уже с девчонками заигрывали, Он все ходил с мамочкой. Он сознавал, что что-то не так, но мама убеждала его по-своему:

– Ты хороший, а девки все дрянь! Они, во-первых, почти все сейчас проститутки. А во-вторых, им всем деньги нужны. Напоят и скажут, что ты их изнасиловал. Или плати, или в тюрьму. Или обманут, заведут, свяжут, жилку перетянут тебе и поиздеваются.

– В школе не дерись, а то убьешь и попадешь в колонию. А там изнасилуют. Как дядька Витька твой все по тюрьмам будешь сидеть.

– Один никуда не ходи. Купаться не ходи на пруд. Там одни пьяные хулиганы – изнасилуют и утопят.

– В лес не ходи. Там тоже самое. Изнасилуют маньяки-грибники.

– С мальчишками не дружи – научишься гадостям. Они ведь все друг друга в задницу пихают.

Бабушка тоже часто живописала, как Майкл Джексон свою сику маленьким мальчикам в каку сует. За это его и судят.

– Зачем? – недоумевал пятилетний Сашуля. Ответы шли непонятные.

Запуганный юноша стал неприспособлен к жизни. Он глядел на мир широко раскрытыми, полными ужаса ушами. И закрывал глаза. Не хотел смотреть. Прятался в четырех стенах. Мир оказался слишком опасен для него. И почувствовал свою даже женственность. Стыдился себя. Видел дурные гомосексуальные кошмары.

Не раз мать просила Бога и всех святых не допустить до сына, чтоб у него выросла борода и усы, и не портили по-девичьи красивого лица. А когда выросла бороденка, долго не разрешала стричь, чтоб не огрубела. Поэтому он ходил, как козлик, и стал посмешищем на первом курсе института.

А когда ездил в Москву еще на курсы, боялся общественных туалетов, где по страхам матери затаскивают юнных мальчиков и тоже насилуют.

Он не умел сотрудничать с окружающими, можно сказать, ненавидел их; не умел знакомиться с девушками. А время пришло. Теперь возраст и гормоны уже разжигали кровь не по-детски.

Саша стал крайне стеснительным малым. Краснел часто, при разговорах запинался, боялся сказать всякую глупость – разговор не клеился. И еще ему всегда нравилось в шутку для забавы драться, а вот в лицо ударить боялся: человек живой все-таки. «Не дерись – убьешь!» – сковавало его страхом. Поэтому постоянно приходил домой из школы с разбитой физиономией.

И так постоянно скакало в голове – от школы до института и обратно, задерживалось где-то. Потом опять выливалось в ночные сны, где он видел рекреации, классы, задворки школы, насмешливо-издевательские лица пацанов, презрение девок.

Больше всех застрял в памяти Варнавский – кудрявый, высокий, удачливый. До одинадцатого класса не мог он преодолеть этого соперничества с Ванькой.

– Я трус, я олух, фуфел, – приговаривал Он, жалея о том, что никогда не суметь ему вычеркнуть прошлое. – Да что я не вижу, как бывшие мои знакомые смеются мне в лицо: они помнят кем я был, меня никто не уважал. Ха-ха! Одно смешно, радует: когда меня приятели покалачивали на переменах, они говорили обо мне: «Его интересно мучкарить: он никогда не плачет и не сдается.»

Парень однажды улыбнулся от вспомнившейся реплики Димки Захарова: «Вот кончит школу, будет лежать на диване и с ностальгией вспоминать: Ах, как меня дубасили!»

– А ведь и правда, лежу и вспоминаю. И ничего не получается больше.

Такие думы часто его мучали. Особенно они его мучали после кратких случайных встреч с обидчиками или свидетелями оного. Городишко-то мелковатое. От этого Саша и «прописался» пропадать в Москве, где еще не успел напортачить со своим имиджем.

Как же ему хотелось, чтобы его репутация была репутацией героя. Поэтому Он и качал мускулы, которые, впрочем, предательски не хотели расти.

Когда его сверстники прошли подростковую мальчишескость «стать самым сильным» и перешли на «стать самым богатым», он все еще висел на той поре.

Мало того, что Он считал себя слабым, но еще и тупоголовым, хотя дома с детства внушали, что Он мудрец, а в чем это выражалось – не обьясняли. Это прозвище дала ему старая знахарка, врачевавшая его и окрестившая.

А тупоголовым нарекали в школе: алгебра – ноль, физика – два, химия – училка только уважала за желание самому попытаться задачки решить (правда никогда не до конца, зато не списывал) и потому выводила кривую тройку.

Он часто слышал усмешки о своем неразвитом языке: «Косняк!».

С женским полом вообще вопрос особый. Смешная, казалось бы причина: в 5-6 классе Он научился рыгать (двоюродный брат старший Сашка научил) – вот за это девчонки в школе и объявили ему бойкот. Они демонстративно сторонились его, шарахались с визгом, как от прокаженного, если подходил внезапно. И так до 11 класса. К этому времени все уже забыли истинную причину неприязни (рыгать-то перестал), а осадок остался.

Еще маленьким Он научился у мамы отвечать на вопрос учительницы «почему ты рыгаешь? – хватит!» лаконично-деловито: «А у меня желудок больной, что могу поделать?»

Только на втором курсе заочки психологии узнал про негативные самовнушения. Ведь да – были проблемы с желудком – напрограммировал, да самооценку себе этим сам же и испортил. Эх, дорого же обошлись мальчугану эти слова.

Еще одноклассницы не любили его, потому что был Он постоянно битый, а кому же нужен сплошной синяк в нищем балохоне с рваной сумкой на перевязе? Всем ведь только победителей подавай.

Так и жил. Учился. Мечтал: «Вот кончу школу – заживу, 30 дней буду плясать как аттестат получу! Буду свободным, богатым, любимым и никто уже меня и пальцем не тронет!».

Еще мечтал об МГУ Ломоносова – мудрец же! – и чтоб обязательно на бюджет, дабы доказать свой ум: платно ведь одни тупаки учатся. И чуть не бил себя пяткой в грудь, клянясь в этом. И пошел, пошел, как миленький… на юрфак платный, который первым делом отвергал, да и фак-то этот коммерческого вуза, лишь бы только от армии косануть. В семье решили: если уж платить, так за своего юриста в семье. А ведь мечтал стать художником, подобным Шишкину и Рафаэлю, скульптором, подобным Микеланджело, и ходил в художку 4 года, и был самым лучшим.

Да, только рисовать у него получалось лучше всего. К остальному не было стимула. Выводить ту же алгебру к тройке и ладно. А вот рисовать…

Он самозабвенно искалякивал все свои школьные тетрадки всякими чертиками, качками, принцессами, машинами, пейзажиками, ни одного свободного места – поля, обложки. Как училки не ругались, тетрадки иного вида не приобрели. Только в десятом классе Альбертовна по литературе кинула его зеленую на пол: «Такую проверять не стану! И два за полугодие поставлю!» Пришлось только по ее предмету отказаться от творчества и порывов души.

А дома он рисовал на обоях после ремонта, на газетных полях, рулонами изводил ватман на иконы и картины библейских мотивов по заказу бабушки. Навесные календари после срока службы поставляли ему свои обратные стороны. А из овражной красной глины, которую таскали на печку, лепил кривые плошки, фигурки слонов, обезьян, лошадей, собак… В подростковом возрасте тщился слепить себе красавицу. Как Бог сотворить себе человека.

Его часто просили одноклассники нарисовать что-нибудь им и хотя ему надоедали бесконечные заказы, он отказать не мог. Все-таки какой-то почет и важность. Магия его кисти и карандаша очаровывала любого. Он вселял душу в свои творения, даже если в них мастерства не хватало.

– Иди дальше, это твой хлеб! – убеждала Ворожейкина Екатерина Ивановна, училка с художки, после его побед в конкурсах.

Первое место по возрастам к дню города (он думал-думал и просто нарисовал праздник на Советской площади родного города на фоне дома культуры). Подарили ему тогда бизнес сумочку с блокнотами, отделениями для банковских карт, ежедневник, адресную книгу, калькулятор. А он расстроился: «На фиг она мне? Я думал что путевое. Я видел там фотик лежал! А они обманули меня. Оказалось, что по возрастам конкурс.» И отдал подарок дяде Мише. Пусть в лесничество с ней ходит, лес выписывать.

Третье место по области было (не долго думая, срисовал то, что всегда сидело в голове – деревенскую жизнь: пастух отдыхает возле жующей коровы, в далеке деревня – все, что сердцу мило). По художке однокласники с обидой ехидничали:

– Какую-то корову нарисовал и все. Что там такого в ней?!

Первое место за образ петуха для музея петуха в Петушках (у его бабушки всегда птицы красивые были, разноцветные, только задиристые – долбануть могли).

Четвертый по Пушкину. Нарисовал кучу картин, среди которых и портрет поэта. Да только про конкурс дело замяли, а картины забрали.

Пятый и шестой конкурс тоже прошли, а результатов он не узнал – художку кончил.

Денег тогда в семье не было. Ворожейкина звала еще год походить или даже вплоть до подготовки к училищу. Но он не пошел. Надоело. Даже от заключительного чаепития отказался – деньги сдавать надо было, а от подачки только от мысли в горле застревало. Ведь достали его эти ежемесячные квитанции об оплате, на которые его семейный бюджет еле вытягивал. Плюс мамино извечное недоверие к людям: «Дашь ей, а она их специально потеряет и потом опять плати. Нет уж. Оплатим, а потом в конце полугодия сразу все и принесешь. Они ведь в единственном экземпляре.»

А училка на каждом занятии давила: «Где квитанция? Принеси квитанцию».

Устал.

«Если у вас нет денег, могу за тебя в долг оплатить, потом мне отдадите.»

Но он прекрасно знал, что родители находят, пусть и с трудом, средства вовремя оплатить учебу, но что он скажет? Мама не велит нести. Мы вам не верим.

Не мог. Глупо это все получалось.

«Зачем мама так все?» – отчаивался он, но перечить ей не будешь и не мог. Боялся, хотя чувствовал, что она не права.

Но не несмотря на это, Александр укрепился в вере, что все его будущее связано с творчеством художника. Мечтал о славе. Но однажды все оборвалось… Хотя может вышесказанное тоже сыграло роль.

Родной дядька отговорил, тот самый Михаил, что получил сумку.

– Да они все митьки, бородатые бомжи на свалке. Рисульки эти нахрен никому не нужны сейчас. В цене только юрист, экономист и аферист! – только забыл он – подарок-то откуда племянник ему раздобыл.

И так неделя за неделей. Зудение за зудением. Слушал и не соглашался. А не замечал, как в сердце все холодело и холодело. И хотя все еще готовился к Суриковскому и твердил одноклассникам, что поступит на скульптора, не сильно верил. Они смеялись и тоже не верили. Но узнал, что для подачи документов среди рисунков должна быть обнаженная натура. А где ее взять? Это и послужило последним препятствием. Он его не смог преодолеть. И последним пинком стали слова Ленки Шаде в десятом:

– А вон Гришунин в училище художественное поступил. Куда тебе до него, Санек.

Хотя он помнил, что был лучше Гришунина в художке.

«А может быть он уже рисует лучше меня?» – мелькнуло предательское. Ревность, эгоизм. – «Это только мое право быть лучшим!» – резанули по сердцу, но… не привели к действию, а наоборот, сломали его веру в себя.

И вот первый курс. Лекции в старом ДК, полно гульной молодежи: хохлятся, петушатся, как в шараге. На лекции хохот и гомон – никакой атмосферы альма-матер. Юридический, чужой. Зачем ему это? Душа болела, что это отнюдь не то, о чем Он мечтал в школе.

Жизнь опять не походила на рай, да и плясать не получилось… Обещал же после получения аттестата плясать. А на всякий случай нужно было брать дубликат, чтоб в два вуза одновременно пробовать для подстраховки – Армия грозила. К участковому за справкой о якобы потере оригинала, потом в школу к директрисе с заявлением о выдаче копии. А они на попятную: «Не хотим участвовать в твоих аферах!», хотя знал, что сестре в такой же ситуации беспрепятственно выдали и ничего здесь нет уголовного. В милиции знали правду. Даже поощряли стремление поступить. Наконец-то в руках и дубликат. А плясовое настроение уже ушло.

Тоже позже случилось при поступлении на психфак заочки в МГСУ чудом. Написали оба с сестрой сочинение на свободную тему на тройки. Всем сказали приходить на собеседование, как на второй экзамен. Боялись. Не знали к чему готовиться. Поступили или нет. Что за собеседование? О чем спросят? А в итоге надо было вставать в субботу ни свет ни заря. Ехать в дремучий лес, чтоб тебе задали вопрос: Работаешь ли ты или нет по специальности? И отпустят ли тебя на сессию? При чем так растянули между первым экзаменом и опросом почти на месяц, что когда объявили всем присутствующим в аудитории о дате первой сессии, вроде и не обрадовались. По крайней мере, как ожидали.

А за год до этого Он гнал время:

– Побыстрей отучусь на первом курсе, чтоб в армию не забрали, а там подготовлюсь и поступлю в нормальный вуз.

И первый же вступительный экзамен – на два.

За лето пять вузов и все мимо, во всех провал на первом экзамене.

А самооценка тем временем все падала и падала. Только в одном еврейском университете (на лингвиста пробовал) сдал три экзамена и все три на три (333-333). Изложение, устный русский с литературой. И особо его порадовал английский экзамен. Первая его часть ничего – перевод с русского. А вторая часть – сидеть перед тремя экзаменаторами и болтать с ними на английском. Они тебя понимают, что ты хочешь поступить, но ничего не знаешь, а ты их нет, потому что они это понимают на английском. Потом удивлялся, как они не упали со смеху от его грубейших фраз и отсутствия произношения.

Они даже предложили ему поучиться у них по контракту, но он и без того уже учился дешевле.

А отношения с новыми друзьями–однокурсниками с первого времени здорово наладились. Саша любил прикалываться, охочь похохотать.

И вот прошли несколько недель хохота, а потом хоп!

«Да что же я делаю?! – одернул он сам себя. – Родные оплачивают мне учебу, а я их так обманываю,» – и Он стал разрываться между друзьями и учебой.

А они не могли не заметить, что индивид отбивался от стаи, отодвигал от себя их ценности, так сказать. Обиделись. Прозвали Бородачем, ибо и имени его не знали даже, и не брился он, продолжая следовать школьной поры наставлениям мамы.

Саша на кличку злился. Но упорно не брился. Теперь стало наоборот целью добиться настырностью – с бородой ходить до последнего, чтоб перестали обзывать (в детстве сам придумал себе принцып барана – Если стоишь и мерзнешь, стой и мерзни, пока не согреешься). Затем в ход пошли издевки над его одеждой (коричневую дермантиновую куртку с заплатой он носил с 7 класса, погрешности обуви он скрывал скрюченностью и задвиганием ног под себя, под сиденье, опускал вниз рюкзак, все тот же ненависный, походный, сшитый из старых джинс). А самое обидное – они сказали правду совсем неделикатно.

Чтобы предотвратить заскорузность, парень изнурял себя утренней зарядкой до седьмого пота. До пятого пота он смывал еженедельной баней, а шестой и седьмой оставался. На одежде.

Как-то объявили, что для всех студентов их академии в пятницу вечером на ночь будет бесплатная дискотека в клубе. Саша было обрадовался: «Поеду, конечно, поздно, но зато узнаю, что это такое. С молодежью потусуюсь первый раз». Тут он и получил как удар по голове:

– Вован, – обратился к нему ехидно, чтоб другие слышали, толстый Пашка с наклонностями гея. – Ты съездий домой, приоденься поприличней, помойся.

Компания прыснула со смеху. А Сашка как на пику посадили. Все нутро перевернуло. Ничего не ответил. Даже рад был, что по прошествии нескольких месяцев учебы так и не сказал им свое настоящее имя. С детсва еще одна у него была завихрень. Имя скрывать. Просто так. Для шутки назывался иначе, а потом не мог себя заставить признаться или просто приклеивалось.

Однажды в школе пришли в десятый класс новые девчонки с деревни Воспушка, что от них на автобусе 25 минут езды с города. Одна из них приглянулась ему, а он ей. Танькой звали. Решила познакомиться.

– Как тебя зовут?

А он взял да и ляпнул с усмешкой:

– Маша.

Так она, а потом и другие девки и звали его два года Машкой. Огрызался. Злился. А ничего не мог поделать.

Ну а после слов Пашки этого на дискотеку он точно не пошел. Все настроение ему испоганили. Не хотел, чтобы еще и там смеялись. С рюкзаком припрется. А все как щеголи. Так и не получил первого опыта дискотеки.

Так постепенно он и стал ждать случая, когда можно будет послать их к чертям собачьим и отсесть. Но сделать это надо было шикарно, с гордостью. Пусть знают, кого потеряли.

И как-то во время очередных приколов, когда он опять переместился в центр оных, он услышал шутливое со смехом: «Мочи его!» – сразу встали перед глазами задворки школы. Десять на одного. Предательство! Он что-то дико завопил. Послал их на три веселых буквы в глаза. Все очумели. И как он и предполагал, все случилось шумно и скандально. За что он получил новое прозвище: «Нервный». Его они и потеряли. Им теперь не над кем насмехаться. А издали это не считается. Он их наказал.

– Нет, ничего не изменилось, – и Саша отвернулся от всех.

Сидел один, скучал, писал лекции, стыдился, что берет пирожки из дома на обед, что живет во Владимирской области и каждый день оттуда ездиет. А это значит, что Он – нищий. Да и гардероб его ветшал.

Дружбу вел с богатыми армянами, которые одеваются на распродажах бутиков. А его ботинки местами еды просили. Тогда-то и познакомился с Эрмине – она сначала была старостой их группы, но потом ее сместили за то, что покрывала прогульщиков. Один-два задушевных разговора обо всем между ними пролетели в разные дни за три пары. Через эту девушку он и рвался к парням армянам в друзья (а они думали – наоборот) – из-за чего? Экзотики может требовалось. Или по-детской памяти: мамины братья всегда армян в дом тащили. Те по-полгода жили у них. Потом средний дядька Витька нашел себе узбекскую девушку и в Кибиреве прошло экзотическое пиршество с пловом, виноградом и огромными лавашами. Родственники из южной республики плясали и пили.

А Саша, хоть и малюсенький, и ничего из этого осознанно не помнил, но его глаза это видели, уши слышали, а душа чвствовала и впитывала экзотику вместе с восточными сказками. Русские народные не любил и не понимал.

Вскоре, еще до первой сессии, у него появился отец, который исчез после развода с их матушкой, и которого Они не видели лет семь, а потом соседка сказала, что видела его несколько раз в Петушках, про жизнь спрашивала: раньше жил в Ленинградской области, а сейчас к родителям приехал, на железку устроился, закодировался – больше не пьет.

Вот и пришла мысль: «А почему бы не сходить? Отец, все-таки. Мало ли что раньше было. Время идет и все меняется.»

Они позвонили в дверь. Открыл их папаня. Мало чем изменился. Может чуточку постарел. Смотрит испуганными глазами, не узнает. Наташу увидел, вроде обрадовался, удивился.

– А это твой парень? – кивнул на сына.

Брат и сестра засмеялись.

– Папань, это ж я, твой сын, не узнаешь что ли?

– А! – всплеснул руками. – Я-то думал ты еще маленький. Как последний раз видел лет в одинадцать.

Пригласил зайти. Не отказались. Только разулись, а пальто с куртками не снимали.

– Мы не надолго.

Посидели, неловко улыбались друг другу. Сказать вроде нечего. Стеснялись. Дед с бабкой недовольные тогда были. Не верили в искренность внучат.

А последние, в свою очередь, не верили в их искренность.

Посидели. Саша рассказал, куда его после школы сестра определила, что на юриста учиться будет, латынь изучит.

Отец согласился с зарплаты выдавать по полторы тысячи. Как раз месяц обучения.

Ушли. Жить чуть-чуть стало легче. Стали ходить в гости. Искали повода. Позже привыкли и стали лазить без повода. Навещали в любое свободное время, когда он не работал. Хотя мамка с бабушкой жутко принялись ревновать:

– А кто вас растил, кормил? Много он вам давал? Сам все сжирал? А тут в гости навадились шастать!

Но ради помощи в учебе смирялись:

«Если уж раньше о детях не заботился- пусть хоть сейчас.»

А тут вдруг девушка с учебы взяла да и заинтересовалась им. Мадиной звали. Осетинка, но блондинка.

Однажды просто Саша нашел письмецо в столе, где сидел. «Ты мне очень нравишься. Я хочу с тобой познакомиться.» Обрадовался и засмущался. Сразу понял от кого. Потому что и раньше она все улыбалась ему, часто переглядывались. Он любил глазами стрелять. Особенно на новом месте. Но даже не подозревал, что продолжать нужно. Показал письмо приятелям. Посмеялись, что он ошибся. А он в перерыве взял, встал с места, да и вышел с аудитории. И встретились. Она с подругой уже явно его ждала.

– Ты вроде познакомиться хотела, – запинаясь начал Саша.

– Да, просто хочется познакомиться с новым человеком, – ответила она, отпираясь в страсти великой. А он-то ожидал признаний прямо сейчас.

Стали разговаривать.

И тут его приятели идут. Увидели, рты поразевали.

«А это как этот фуфел-то?! – и вдруг охомутал раньше их! – тут же озвучил Саша их взгляды. Застеснялся. Но все равно решил: «Буду дружить с ней.»

А на вторую встречу, сам не зная почему, просто отвернул голову, не поздоровался. Как будто не знает. Мадина в шоке – что не так?!

Она начала просто за парнем бегать: писала записки, нежно смотрела, а Он как каменный. Да что там, она ему нравилась, а дело в нем было:Он жил в прошлом «что будет, если она узнает кто и что я есть и был? Она же меня презирать станет!», поэтому Он уходил в себя и, ругаясь, игнорировал поклонницу. Тем более носил сногшибательные прически от личного стилиста – сестры Наташи – под лесенку, по-бараньи. Сальный джинсовый рюкзачек, скурзаканный личным модельером мамой из детских джинсов. Самооценка нулевая, созданная личным самоимиджмейкером – он же Саша – зашкаливала в минус.

Тоже самое было и когда Он ездил на подготовительные курсы: тоже красивая девушка, тот же интерес к нему и тот же его страх, игнорирование. И тогда Он тоже думал только о своем рваном свитере, о возможном запахе изо рта и о своей роли изгоя.

И если бы Он только осознал, что несмотря ни на что, на него все равно засматривались красивые девушки, Он бы понял, что старая рубаха и бывшие неудачи еще не ставят клейма на человеке и имел бы кучи поклонниц. Он сам себя обрекал так на одиночество. И своего достоинства – красоты – Он стыдился больше всего: прохожие принимали мельком за девушку. Вот и еще один комплекс: похож на бабу. А с таким букетом Он с легкостью упускал девушек, друзей, возможности…

А энергия из молодого горячего тела все перла и перла, не находя выхода. Он направлял ее на изучение языков: брался сразу за четыре, но ни одного не осилил. Так и вырабатывалась привычка тянуть, откладывать, не доводить до конца. Даже поступление на втором курсе на психвак не осчастливило и не прибавило уверенности в уме. Заочка же. И экзамен халявский – так не считается. И учили там плохо. Бросить не смог. А хотел.

В это же время устроился распространителем листовок: разносил их по офисам, стучался в каждую дверь, проклиная все на свете, что заставило такого непризнанного гения, мудреца пойти на такую черную неуважаемую работу. Чувствовал себя каким-то попрашайкой, хотя цель была всего лишь оставить рекламку на стойке.

Работа ему не нравилась. Он стыдился говорить о ней, стеснялся общаться с незнакомыми людьми, заикался, менялся в лице, потел от волнения, когда вручал несчастные буклетики. Заходил в двери, обманывал охрану, что это почта, лишь бы прорваться к работникам. Исхитрялся. Кто-то ругался на него, кто-то снисходительно относился, кто-то на ура. Он ко всему этому привыкал, чтоб правильно реагировать. И как-то заметил, что когда он был в приподнятом настроении, все шло гладко. Часто пускали. Часто улыбались в ответ. И часто помногу заказывали посуды. А если приходил кислый, с оглядкой какая плохая работа и он такой несчастный, то многие отворачивались и при нем же выбрасывали в урну со словами: «От работы отвлекают своим мусором». Но это пошло ему на пользу: через полгода Он пересмотрел взгляды на всю свою прошлую жизнь: люди не дерьмо и относятся к тебе так, как ты к ним. Это помогло проработать курьером два года.

Сашка раскрепостился и стал увереннее, говорить начал со всеми спокойней и наравных, хотя и был самым заурядным работником. Ибо все равно не хотел бегать по офисам пять раз в неделю. От силы день-два.

При расчете директор не предложил ему опять вернуться в случае чего, как делал с другими. Жизнь все же чему-то учит, если взглянуть на нее иначе.

Один раз Саня ходил раскидывать листовки на Парк культуры по офисам. День был осенний, работать не хотелось, но ведь привез с собой стопу, не домой же везти. Походил, где-то оставлял, что-то пропускал. Наконец расквитался со стопкой и облегченно двинулся к метро. По пути зашел в парк. Среди обелисков привстал, достал пирожок и начал грызть. В далеке наблюдал грустные желтые детские коляски с мамашками, еще дальше за деревьями сновали грязные машины.

– Парень, сигаретки не найдется? – раздалось за спиной.

Саня обернулся. Перед ним стоял молодой нагловатый солдат и исподлобья, деланно улыбаясь, ожидал ответа.

– Не, я не курю, вишь пирожок ем…

Если бы курил, Саня дал бы, так как ему перед солдатами как-то неловко было. Может, потому, что сам получил шанс не служить. Даже жалел их. Правда несколько лет спустя, они с сестрой пойдут где-то по Таганке. Лето. Вдруг их обгонит грузовик, а под тентом молодые служивые с туповатыми лицами. Голодные и наглые, так как толпа, они жадно и бесстыдно зырят на девушку. А Наташа как раз одета слишком по-летнему. Брат заметит взгляды. Неприятно. Ведь они его ни во что не ставят, раз при нем так облюбовывают. Парень не будет знать куда и глядеть. Злоба задушит, но грузовик скрется, к счастью. Но вот они подходят к перекрестку, а там машины ждут светофора. И солдотня опять смотрит во все глаза. С тех пор Саня перестанет жалеть этих несчастных, заявив себе: «Раз не смогли по умному откосить, да и по глупому тоже, так я-то причем, я не виноват в их невзгодах. Судьба значит.» Ну а пока он их жалел и душой болел за них, когда видел.

Просящий как-то быстро отстал что-то просить. Ему требовалось нечто другое. Человеческое.

– Парень А ты служил уже?

– Не, я учусь в университете. Вот подрабатываю так курьером.

– Ну и правильно, что не служишь. Не хрена тут делать. Я думаю, эти два года самые поганые, самые сраные в моей жизни. Но вот они дались. Как-нибудь их откантую и домой. Нажрусь. Встречать будут. Пир устроят.

Видно, он счел по Сашкиному виду, что ему можно довериться.

– Вот ты знаешь, как надо отвечать, когда тебе фак ю кажут?

– Нет.

– А надо- Мне по х… каким ты пальцем в жопе ковыряешься! Вот так.

Конечно, Саня знал этот ответ, но так говорили очень давно среди молодежи. Не используется сейчас, как и средний палец очень редко кажут. Раньше моднее было.

«Наверно, жизнь в армии отстает от настоящей. Правильно, она же искусственная. Ошибка общества.»

– Драться приходится тут. Быков много. Вот, бывает, пошлет тебя кто-нибудь на три буквы, а ты ему – Да я тебе, козлу, рога поотшибаю. Так вот тут.

Постоял, подумал.

– А у тебя девчонка есть? – явно хотелось еще больше по душам потрепаться. Еще глубже.

Саня замялся, но врать не стал.

– Нет.

– А что так? Ушла?

– Да у меня ее никогда и не было.

– Почему? Ты вроде нормальный.

– Да в начальных классах ради шутки рыгал, вот девчонки и объявили мне бойкот не дружить. Потом забыли повод. Но осадок остался и все равно сторонились. А я так и стал девчонок бояться и уже нигде не знакомился, даже и вне школы. И после окончания.

– Да ну! Херня какая-то! Я вон, помню, в деревне, иду с девчонкой в обнимку. Да как сирану! И ничего. Ржу только. Она – ой, фу! И дальше целоваться и прочее. Нет, тебе надо начинать. Тебе сколько лет? Лет шестнадцать-то есть?

– Мне 19.

Солдат удивился.

– А… Да ты же говорил, что учишься. Просто по виду не скажешь, что взрослый. Ну тем более. Вон я подошел как-то к метро, а там девчонки журналы продают. Они мне – Купи журнал. А я – Да какое, я солдат, у меня денег нет. А они смотрят так кокетливо. Я тоже улыбаюсь. Вот и ты знакомься вон с газетчицами, с рекламщицами, раздают, да полно есть возможностей. Иметь девчонку – это как карьерный рост. Сначала пострашней можно выбрать, чтоб очко не дрожало, что что-то не получится. Не получится, уйдет, а тебе только учеба, а потом все выше и выше бери. Дойдешь до красавицы, там и женись.

Вот была у меня одна. Влюбилась сильно. Но я уже до получше дорос. Говорю: надо нам расстаться. А она – Ой, Лешенька, не бросай меня. А я уже с другими на мотоцикле ездию. Что мне. У нас город небольшой, как село. Хорошо жить было. Я всем девчонкам нравился.

Говорил солдат бойко. Но не смотря на задорный тон и слова, что-то Сане подсказывало, что этому Лехе трудно, не так уж он и крут там, в Армейке.

Опять и перед ним стыдно становилось. Вот и здесь он почему? Почему окликнул его? Да потому что заставили его – Иди деньги собирай, сигареты стреляй и прочее.

Слышал Саня, как и в школе Нина Сергеевна, историчка, жаловалась ребятам, что солдаты к ним в районе в квартиру звонят, денег, хлеба, продуктов просят. А сами такие худые, несчастные. Заставляют их попрошайничать.

Постояли. Говорить стало вроде не о чем. И так проболтали с полчаса.

Леха солдат сконфуженно от излишне, как ему показалось, сказанного, через зубы процедил не глядя:

– Ладно, давай… – и как-то резко повернулся и зашагал прочь. Не обернулся. Видно не хотел сбрасывать жесткого кожуха защиты, который так трудно приобретать.

Саня стоял и крепко задумался, зачем же ему дался этот парень.

Сразу и пришел ответ:

«А может правда, жизнь это как карьера? В отношениях начинаешь с лохов и дурнушек, чтоб не страшно было. А потом смелому да умелому достаются шикарные. Хотя хотелось бы сразу. Блин, но ведь мне давались красавицы сразу. Упускал, потому что не знал, что делать с ними. Ну если дастся красавица, буду ее брать. А так, если что на так себешной учиться буду.

А еще зачем пришел разговор с ним? Вот он говорит, что до армии все у него хорошо было. Девчонки, мотоцикл. А теперь что? В морду получать. Ходить просить людей, каждый день выдерживать давление ненависти сослуживцев. Все хотят тебе дать пенделей. Трудно, жутко. Как мне в школе было.

Я вскормил страх в душе ежедневно в течении всех лет учебы в школе. Каждый день с утра думаешь когда тебя могут побить. Даже уже знаешь. Кабинет истории – прекрасное место. Как же я ненавидел большие перемены. На них меня и мутузили.

Как я ненавидел уроки труда и физры. Эти дальние рекреации. И опять под «ату!» меня мутузили.

Дак может каждому человеку в жизни написано, чтоб в какое-то время он получал в морду, не в морду так еще как. Хм, если так, то я уже сполучил свое,» – веселая мысль пробралась и ударила.

– Блин, так может и не служить мне? – вслух прошептал Он, восхищенно, и на душе сладко засосало и показалось все вокруг красивее.

– По всем признакам видно, – заключил Он.

Рванулся, закупорив рюкзак, и побежал к метро.

Проталкиваясь ко входу, он заметил молоденьких девчонок – продавщиц газет, тут же и рекламистки. Посмотрел по-другому, с интересом. Но надо спешить.

Потом после учебы ехал в метро с однокурсником Нико вместе с солдатней. Весь вагон заполнили своими засаленными шинелями.

Увидели среди высоких, наглых, но усталых и старых одного маленького, щупленького, с испуганным лицом. Как у Куприна в рассказах. Он стоял отдельно, вжавшись в дверь поезда. Нико шутил на его счет, как его там… А Саня думал над всеми ужасами, которые этому пареньку приходится терпеть.

Он вспомнил, как однажды решил перестать жалеть солдат. Но увидев этого бедного человечка, ему сделалось так жалко его, что он подумал: «Как же отправляют в Армию таких? Неужели не видно, что не место ему там? Господи, пожалуйста, сделай его службу легкой, и пусть он вернется домой здоровым и невридимым,» – закрыл глаза и отвернулся.

Ведь страх армии неотступно висит над ним самим уже несколько лет и будет висеть до положенного законом срока. Если только не случится что-нибудь…

«Нет, – вспомнил он сейчас разговор с солдатом. – По всем признакам мне не служить. Я достаточно получал в школе. И точка.»

6

Брат с сестрой все еще сидели на полу и никуда не шли. Не собирались. После приступа нытья к Саше опять внезапно вернулось сносное настроение. Горел телевизор. Блюдо салата перед ними постепенно пустело. И за каждой ложкой они принимались строить план своего успеха.

– Создадим игру-карту – денег получим, пойдем устроимся на работу по себе, заживем по человечески в роскоши, а там еще что-то, – глаза опять горели огнем предприимчивости домашнего мопсика. И сто процентов часа через три Они снова будут сидеть кислые, уставясь в сериал.

А время все шло. Не ждало.

И одна иллюзия сменяла другую, а карта все не делалась. Ничего не делалось. Даже не работалось. Не могли они представить плана, вида своего будущего. Неужели опять тупик? А даже не додумались просто взять ватман, разлиневать, пунктики отметить, попробовать сыграть. Делай что-нибудь! А потом корректируй. Сдвинулись бы с мертвой точки. Но нет – предпочитали предаваться унынию. Так легче.

– Видимо, ни на что не гожусь, – хныкала Она. – Думала, писать мое, психология мое, а ничего не получается. За что ни возьмусь – все не мое (а за что бралась то?) Может и жить не мое?

– Оставь! – испугался Он. – Если ты задепрессуешь, то и мне плохо будет. Ты же знаешь, что это ты меня всегда вытаскивала из отчаяния и тоски! Когда ты сильная, то мне кажется у нас все получится. А если уж ты раскисаешь, то уже никаких шансов и надежд не осталось. Это же ты у нас в семье двигатель прогресса!

Она грустно усмехнулась:

– Ты думаешь, я такая сильная? Не замечала. Может быть раньше была в школе, но не сейчас. Я ведь тогда как думала? Всем учителям и одноклассникам нос утру. Раньше всех добьюсь славы, успеха, буду богатой, роскошной, на встречу выпускников приеду на красном Кадиллаке. Выйду из машины в шикарной чернобуровой шубе на тонких высоких шпильках, окину всех свысока снисходительным взглядом и как бы невзначай поздороваюсь. Все будут хвастаться: я стал врачом, я в юрконторе работаю, я в налоговой инспекции бухгалтером, заработал столько–то, купил то-то. А когда очередь дойдет до меня, я с кокетливой скромностью неохотно отвечу, что ничего особенно не сделала, и нигде особо не преуспела – так, по мелочам. А они–то уж успели разглядеть, что это были за мелочи. Да за такие мелочи они будут всю жизнь горбатиться, но так и не достигнут моего уровня. А я – раз плюнуть, только начало…

Вот и приехала. Десять лет уже на встречу не ходила и, наверное, уже не пойду… Стыдно мне, – сжала кулак и посмотрела в стену.

– Я тоже, знаешь, хотел им всем доказать и прикатить к школьному крыльцу на лимузине.

Весь накаченный, в золоте, в шикарном прикиде от известных модельеров. И чтобы Ванька, который меня бил, заискивался передо мной. «Ой Санек, это ты? Тебя и не узнать. А это я, Ваня, ты меня помнишь?» И подобострастно протянул бы руку для пожатия, а я бы еще подумал давать ли или пройти мимо. Потом это желание прошло – от души как-то отлегло, хотя появился осадок, что я снова себя предал, как с рисованием.

– А давай все-таки вместе подкатим к школе? – предложила сестра. – Но только уже не такими ершистыми, а простыми дружелюбными, без гонора, простив и забыв все обиды.

Он обрадовался и воспрял духом:

– А это стимул! Спасибо. Я будто снова воскрес. Нельзя, видно, подавлять в себе желания: они же тебе и отомстят. Я им в школу еще и компьютер подарю, я ведь богатым буду. Пусть пользуются, а то информатика на каких-то динозаврах была. Помнишь?

– Да, помню, согласна, – так нашла на них блаж великодушия.

Волнами это приходило и отхлынывало. Часто менялось их настроение и опять доходило до самоуничижения, чувства беспомощности, отчаяния и жуткого мезантропия. Но больше их силы съедало самоедство…

***

– Хорошо! Хорошо! Молодцы! – витал над ними злой дух. – Я вас уже год пасу, медовенькие. Вы еще не так заноете.

Его бесплотсво и невидимость не умаляло его сил растущих, преумножающихся от хныканья ребят. Он почти все свое время проводил с ними, ожидая их греха. И цеплялся за их слова, как за лотерейные выигрышщные билеты. С ними, набрав побольше сил, теперь он полетит творить зло.

Черными струями шла энергия с бедных головок этих подавленных молодых людей. Дух – а это был не кто иной как Засраил – держал в руках нечто вроде чаши , куда и стекали эти билеты права действовать по правилам древней Игры Великих.

Демон расправил крылья и захохотал. В комнате замигал свет. Ребята переглянулись:

– Ой, Наташ, неужели от нашего настроения?

Дух напрягся: «Эй! Я не имел ввиду вам приходить в себя.»

– Нет, братец, это все ерунда, – сказала Наташа и демон вздохнул с облегчением. – Нет, свет, электричество, ты посмотри на нас, а жизнь наша дерьмовая – (дух заулыбался, а чаша наполнялась, бдительность слегка потерял) да от плохого настроения все становится хуже. Я всегда это замечала. Но как же не станет хуже, если выхода не видно! Это не знаю кем придумано. Вот есть у тебя проблема. Плохо тебе. А они смотрят – а, плохо тебе?! На тебе еще хуже! На, получай! – несправедливо все это! Саш, слышишь? Несправедливо! Выходит, и бог наш несправедливый. Иначе зачем он такое правило придумал? И нам не давал бы больше того, с чем мы можем справиться.

– Ну, говорят все дается вместе с силами на это, – несмело решил поднять настроение брат.

– Да, знаю, умные книжки надергают, теоретика это. Красатульки, – нахлынуло едкое отношение ко всему. – Только где эти силы? Ты можешь? Научи.

– Хм. Знал бы, не жили бы мы нищенски, были бы у меня хорошие воспоминания… Там подмоченная репутация… не было бы всего, чего не должно было быть, были бы силы, если бы я знал. Была бы и у меня сейчас красивая любящая любовница. А я тоже, Наташ, не знаю с чего начинать, – настроение еще больше упало.

Замолчали. Только чавкали.

Они сидели на кухне в это время и жевали салат, тыкая вилками в зеленый физалис с капустой и тертой свеклой.

– Мне кажется, что я от нытья с ума сходить стала, – глядя в посуду, протянула девушка.

– Что так? – не понял.

– Да вот, сейчас жую и вдруг краем глаза увидела, как в дверном проеме мелькнула тень какая-то. Похож на мужика. В основном ноги. Как будто к нам сюда зайти хочет и в дверях остановился. Крадется.

Мурашки побежали по телу Саши. Он оглянулся в показанном направлении. Свет снова замигал.

– Ничего не вижу, – голос его притих.

– Я и говорю: чокаюсь.

«Ой, сукин кот, она меня увидела. Что это я расслабился. Ну да ладно – они тупые, им все расскажи, покажи, они все равно ничего не понимают и не верят. А напрасно. Люди не звери – нас не видят. Хорошо еще, что это сваливают на слабоумие,» – и он закатился грудным смехом.

Затем осторожно, окутавшись дымкой невидимости погуще, осмелел и по стене, по потолку, чтобы не увидели, оказался над их головами. Стал витать и колебаться волнообразно. Из баловства протянул свою лапу в блюбдо с салатом. Хихикнул. «Фу! Как такое жрать можно? Даже масло нерафинированное. Подсолнухами воняет. Положу как я им лекарства от тупоумия… Гы-Гы-Гы… Три дня жидко бегать будут… Иногда в штаны,» – ладошка его почти наполнилась неким зельем и собиралась пролить это…

– Боженька, помоги нам! – вдруг взмолился Саша со слезинкой в углу глаза.

Демона шарахнуло, дернуло и он отлетел опять в корридор. Свет лампочки снова меркнул.

«Вот щенок сучий!» – потер ушибленную ягодицу.

– Ой, опять!– ойкнула Наташа.

– Что? Опять увидела?

– Да, мелькнул у проема. Войти сюда хочет, но не может.

«Да все я могу! Фигли ты врешь!»

– Не может, я же Бога вспомнил! – гордо заявил Саша.

«Да чтоб тебя! – плюнул Засраил. – Щенок недоделанный! Пищали бы да пищали себе. Нет. Этого вспомнили!».

Заметался от стены к стене, сдирая обои у потолка.

– Вот, опять обои полезли, – перекосило обоих. – Клей дурацкий или только у нас так?

«Вы, вы дурацкие! И все у вас дурацкое! Даже расцветку розовую выбрали с идиотскими цветочками. Фу, гадость!» – и стукнул кулаком по потолку.

Отсоединилась пенопластовая плитка и с шумом свалилась на ковровую дорожку, повлекла за собой дождь побелки.

– Хе-хе! Ну и жизнь у нас, – с набитым ртом засмеялись.

«Чего это вы вдруг веселиться начали? Вы ныть должны, что тут дом рушится! Он же у вас на болоте стоит. Провалитесь! Здесь древнее море раньше было – засосет! Потому что у вас жизнь гадкая и соседи дрянь.»

– Ух ты, я тоже сейчас увидел!

– Тоже?

– Мелькнуло. По ауре чую – мужик. Точно он, – присмотрелись, повернулись полубоком. – Хм, пока вроде не бегает хмырь. Ладно, тогда поумничаю. Мы с тобой явно отклоняющейся психической конструкции люди. Мы с тобой уже сходили с ума. Поэтому нам, как имеющим склонность и некий опыт в этом следует гордиться этим – ну а что, Наташ, сделать – хвалиться чем-то надо…

Сестра улыбалась. Было весело слушать эту бредятину под научных дедов.

– Ну вот мы, согласно докладу профессора Бровеницкого, – мы подобны в редких случаях животному сомнамбулизму – иными словами – психическим способностям животных, то есть мы обладаем ими, то есть умеем входить в особые психические видоизмененные состояния, в которых можем видеть духов, привидений, прочую нечисть.

В древних восточных практиках это практиковалось как вхождение в иные измерения и обладание сверхъестественными способностями. А ряд, как научных, так и житейских доказательств свидетельствует о возикновении у психически отклоненных, а проще говоря, у дуриков и чокнутых, и шизонутых, – феноменальной способности все видеть, слышать и чувствовать, что не дано братьям нашим меньшим – успешным и вполне умненьким офисным, бухгалтерам и прочей мелкой человеческой шушере. А мы, относимые к братству психически видоизмененных, способны творить чудеса, ибо мы там порой пребываем. А также! – Он поднял палец и повысил голос – сестра уже перлась от смеха и обдала его вылетевшими изо рта овощами, смоченными слюнцой. – Так же все душевнонеразумные обладают удивительной силой физической. И по сему мы с тобой все могем! Теперь все. Уф.

– Круто! – захохотали.

«Мерзость! Помесь шакала с гиеной! – шипел и плевался дух. – Мозги накалились от бреда. Урод. Грузит. Вот так всю жизнь умничаете, а ни на что больше не способны!»

Ребята все еще ржали, хватаясь за напрягшиеся брюшные мускулы.

Неожиданно демонский горшок негатива задрожал. Засраил ужаснулся: через край стала выливаться нытьевская энергия.

«Пора сваливать! Их хохот мне все испортит,» – и снова метнулся.

– Глянь, ты видела? – вскрикнул Саша.

– Да, в дверях!

– Мы одновременно видели, блин! Это уже не шутка.

– Мы что, не чокнутые?

«Да чтоб вы все передохли!» – в сердцах вспылил демон и стремительно прорезал панельные стены. Вырвался вон. А в след ему доносились угрозы:

– Мы здесь живем! Мы хозяева! Иди на…! Ты… чмо …! Чтоб здесь и духу твоего больше не было! Тебя никто не звал! Гандон! Еще раз появишься, бесплотным кастратиком станешь!

Засраил еще пуще давил на газ, увертываясь от шквала сыпавшихся камней от стен трехэтажного мата и улепетывая от торпед проклятий.

Главное, что горшочек не весь пролился и на кое-что хватит.

***

Местное радио трещало о спец положении. Предполагался даже терракт. Ибо случились почти две катастрофы. Совершенно случайно и непредстказуемо. В одно и тоже время. Церковники толковали, конечно, в сторону сверхъестественную. Бабки им вторили и разносили по району слухи о начале пришествия Антихриста…

Сирены пожарных машин подняло на ноги пол района Катушки – название пошло от фабрики. Близлежащие дома пришлось эвакуировать. Зато школьники прыгали от радости:

– Ура! Сейчас взорвемся! Сейчас взорвемся! – прыгали мелкие.

А старшеклассники, деловито в сторонке смолили сигарки и обсуждали:

– На сегодня уроки отменены. А если школа взорвется, тогда мы вообще учиться не будем – класс! Может даже несколько дней. Класс, если недель. А потом получить бы нахаляву аттестаты, если вообще на месяцы. Пока школу не отстроят.

Пылала огромная цисцерна с мазутой. Чуть позже огонь перекинулся на вторую – они две отопляли огромную территорию. МЧС, машины, которые понаехали, опасались взрывов. Ждали даже Шигу – министра МЧС. С ошарашенными глазами спасатели крыли матом тупых учителей, которые не вывели еще детей из классов, а подобно детям таращились на развлечение – в скучной провинциальной дыре это событие мигом приобрело масштабноть, про что будут судачить еще долго.

Питоновидные шланги боролись с бешеным пламенем, изрыгая тонны пены. Но огонь настырно сопротивлялся.

Любопытные пенсионеры умничали в сторонке и не собирались бежать прочь:

– Песочком засыпать надо, песочком!

– Вас бы песочком засыпать, – психовал на них майор. – Прям лезут, мешаются. Рванет, нам же придеться их соскрябывать.

– Что это такое? Трещит что-то? – брат с сестрой оторвались от очень важного занятия: перебирали в маленькой комнате груду бумаг, журналов, газет. Выдрать нужные статьи, вырезать красивые картинки, какие позарез в будущем пригодятся и превратятся в новую хламовую кучу, какие просто жалко выкинуть, хотя еще неизвестно зачем оставлять, и уж совсем ненужные пустить под расход – «Дрова расжигать бабуле» в деревню.

Вскочили на ноги, ринулись к окну в зале. Прямо напротив их дома в полукилометре вид был такой, как на съемках «Терминатора». Вертолеты, грузовики, пожарные, милиция, машины скорой помощи на всякий случай, толпы зевак. И два огненных исполина чернили небо гарью.

– Что, кино снимают что ли? А мы и не слышали. Вот бумажки-то как отвлекли. Прям как ночь наступила, – рванули балконную дверь. – Ну и вонь!

– Наташ, чиркни пальцем, что ли, – предложил Саша. – Ты же умеешь.

Что ж не пошутить. Они любили строить из себя волшебников Мерлинов. И с детства верили в наличие волшебных палочек, шапок невидимок, сапогов скороходов, дубинок самобиток и особенно… в скатерть-самобранку.

Наташа усмехнулась и щелкнула пальцами. Саша топнул ногой. И вдвоем:

– По нашему по желанию пожар отменяется! А то нам тут дышать нечем. Нам тут взрывы не нужны. Мы любим свою квартиру.

Толпа зевак охнула. Спасатели очумели:

– Что за чертовщина!?

Огонь на глазах отступил. Пена зашипела, закипела. Превратилась в корку. Огонь треснул на прощание и резко затух.

Школьники растроились: завтра в школу. Уроки снова. Контрольная.

– Блекла муха, огонь так скоро не гаснет! – пожарные изумились. Потирали взмокший лоб, не вмещавший такое.

– А песочком бы быстрее дело было, – все также умничали покрякивающие пенсионеры.

Кое-кто недовольно заметил, что придется расходится, а рассчитывали на более эффектный финал. Только горький запах горелого драл нос. Неразогнанный ветром дым коптил окна и слезил глаза.

На балконе двое пожались от холода и удивленные случайностью, поспешили погреться.

Высокий человек в длинном пальто стоял, прислонившись к турникету на спортивной площадке. Он внимательно следил за происходящим. И теперь недовольно крючил позеленевшее лицо.

– Что, МАЛО? – видать, мало.

Заглянул в горшочек.

– Ну есть еще порох в пороховнице. И я вам устрою похлеще этого. А потом вы мне сами же горшок еще наполните. Погорше, погуще этого.

Не прошло и двух дней, как общественность не только по району, но и по России – говорило даже телевидение – пришло к мнению, что скорее всего это происшествие и следующее – дело рук террористов.

Местные сектанты и прочие религиозники ухватились за момент и ужесточили свою проповедническую активность.

– Покайтесь! Судный день наступает! Грешные пропадут – Гиенна засосет их. Вступайте к нам и мы сможем спасти ваши души!

Люди по округе начинали кашлять. Небо плакало кислотным дождем.

На железнодорожном полотне разлились цисцерны с аммиачной кислотой. И опять снимали вторую часть «Терминатора». Оцепили. Народ не пускали. Обходили далеко вокруг.

Соседка Полякова приехала из Петушков с непроданным молоком.

– Батюшки святы!Что делается-то!

– Тоня, что такое?Чего это ты так? – непонимающе уставились Баб Шура с внуками.

– Да там, в Петушках яд пролился. Состав шел. С рельсов сошел или вагоны упали – не знаю точно. По-всякому говорят. И полетело все на землю. В масках и скафандрах землю пластами снимали. Увозили куда-то. Небось потом там рядом жители мруть будут.

Наташа с Сашей слушали широко раскрытыми глазами.

– Эдак весь город уморют. Кому я молоко продавать буду? – била себя по широким ляжкам. – А потом и до нас дойдет. Как в Чернобыле. Господи боже! Конец света!

Двое переглянулись:ну про свето концовку – это горячка. Им доподлинно известно – его уже не будет. А вот как быть с отравлением? Ведь железная дорога в трех минутах ходьбы от их дома.

Черный Рекс заливался. Он гавкал в пустоту. В сторону оврага. Никого не было. Видимого.

– Уйди! Уйди сказал! – ругался пес. – Цепь порву, но загрызу. Не пойму кто ты, но жизнь отдам за хозяев!

Мрачный голос прогудел насмешливо:

– А стоит ли за них жизнь-то отдавать? Много ли ты в своей собачьей жизни мяса ел? Травой кормят, хуже свиньи жрешь. А свобода? Много ты бегаешь? Силы, молодость уходят, губишь свою жизнь. И ничнего не видишь. А они тебя погладить лишний раз брезгуют.

– А я сказал вали отсюда! Я пес! Я горжусь своей работой. В следующей жизни и набегаюсь. А в этой заслужу. Так что пшел прочь, гнида адская!

– Да если бы не ваши трехщепотные крестики направо-налево куда непопадя, давно бы сюда пробрался. Устроил бы вам. И тебе бы, блохастый, в первую очередь. Ну ничего, лохматый, вот придет ночь – пипец тебе! Ты сегодня лучше спать не ложись! Придут пацаны – попотчуют отменнными дубинками.

– Заткнись, крыса помойная! – гавкал пес, но страх чуток тронул его смелую душу. – Не боюсь я тебя, я и тебе горло перегрызу, и дружкам твоим!

И чем больше Рекс боялся, тем больше он рвал цепь разодрать врага – «Помру, но порву!»

Демон кинул в него сухой веткой и, вспорхнув черной жирной вороной, исчез в догнивающей липе.

– Сашенька, – обратилась бабушка к внуку. – Сходи посмотри на кого это собака лает.

– Да, Баб Шур, на кошку наверно, – но встал и вышел.

Черный верный пес еще дергался, щетинился и скалил клыки. Увидев козяина, он завилял всем телом и завизжал: «Он тут был, угрожал!», рассказывая о случившемся.

Но парень его не понимал. Погладив, отвязал:

– Погулять, наверно, хочешь. Иди побегай.

Собака, прыгнув пару раз на хозяина, помчалась к раскидистому дереву.

Саша вернулся в избу.

– Ничего. На зверушку, наверно…

– А домой прямо хоть не ходи, – все еще боялась Наташа из-за рассказов бабы Тони.

– Да ладно, – махнул брат рукой. – Само собой все рассосется.

А ленивый Саша, естественно, не привязал пса на ночь. И тем самым спас его жизнь. В двенадцать ночи или около того из оврага вылезли два беса. Один рослый и с рогами, а другой приземистый и горбатый, со свиным рылом. В корявых мускулистых лапах дубины.

– И где же псина? – прорычал один.

– Наверно, спряталась в будке.

– А зачем его бить? Что за птица такая?

– Царем зовут. Переродиться хочет.

– А что, нас уже собак бить посылают? Вот переродился бы в царя, вот его бы и побили.

– Да, это все Засраил. Он хоть и повыше нас, но мне не нравится – выпендривается много. На гадость всякую посылает.

– Аха. Скоро тараканов гасить начнем, – скривил рыло в улыбке.

– Давай будку чуть покорежим, да и буде.

– Давай.

Нехотя стукнули по разочку по крыше. Пиннули в стенку копытом. Никакого пса оттуда не выскочило. Отлили в собачью плошку и скрылись в овраге. Плохой Приказ – такое и исполнение.

Через полчаса прибежал Рекс, ведя за собой двух рослых собак.

– Хм-хм. Нюхаю, были, уже приходили, – задумался пес и огляделся. – Крутые! Куда там! Только до загаживания чепляйки ума хватило. Ладно, мужики. Спасибо что пришли.

– Чего там. Всегда зови, если что. Может остаться на ночь?

– Не, я их породу знаю. Бесами пахнет. У них зарплата маленькая, чтоб они за нее горбатились. Ленивые.

Псы, гавкнув друг другу, распрощались. Рекс прилег на дорогу и взглянул вверх. Небосвод усыпали яркие звезды. Они помигивали и кружились в далеком необозримом космосе с неимоверной скоростью. А казались неподвижными – воцарились тишина и покой. Тихо сейчас бодрствовали только ночные зверушки и привиденья, водящие свои непонятные хороводы с непонятными нам целью и мыслями.

А где-то на железнодорожном полотне вкалывали до рассвета трудяги из чистилища. Ангелы–бригадиры указывали места загрязнения, выливали баки со святой водой, вымывали яды и вновь возвращали почву в ее ественное природное состояние, безопасное для живых.

7

В метро, в электричках, в магазинах, везде, где только есть люди и мобильные телефоны, повсюду то и дело раздаются песни из блокбастера «Атака: адские выходцы».

– Просто поголовная мания какая-то, – завидовали ребята чужой славе.

Катастрофа уже, как и полагалось, рассосалась и они опять шлендали туда-сюда в Москву.

– Вот что делает четвертая власть с народом. А еще говорят, что СМИ бессильно.

Везде они видели плакаты фильма, слышали разговоры о нем. Прямо ажиотаж. Никто не хотел быть неосведомленным, оказаться в последних рядах. Все, как полоумные, распрыскивали свои энергии в воздух, отправляли ее некому существу, стараясь показать себя участниками творения монстра. Только и речи, что: «Как ты фильм находишь, а роман, а то, а это? Это же наше, родное, отечественное, а не больно какое-нибудь голливудское. Неужели все это правда? А вдруг они среди нас. Ведь так достоверно объясняет. А кто автор? Как он выглядит? Может он один из них? »

Последние слова, как правило, высказывали подростки, более склонные к мистицизму. Им как всегда хотелось нового и необычного. Пусть даже и последнего вздоха цивилизации. Ведь они называли себя Новыми и Бесполезными.

В этой атмосфере всеобщего псевдопатриотизма и сплоченности брат и сестра чувствовали себя жутковато: терялись в толпе, зомбированной и программируемой вероятно на что-то ужасное.

***

Крыша высотки опять стала пристанищем для Засраила. Он часто после обретения плоти выбирал именно это местечко для размышлений. Здесь хорошо и свободно дышиться. Чувствуешь себя властелином. Он как ворон обводил с высоты своим взглядом четкую, как карта, панораму города.

– Вот так бы взял это все и сгреб в ладошку, – прошептал он.

В эту минуту он представил, как толпы людей собираются внизу для чествования своего господина. Его то бишь.

Тонкими нитями он впитывал и собирал энергию. Ведь это для него люди выбрасывают свою веру в пространство. Для его выхода было это творение: сначала роман, потом сценарий и фильм. А затем даже интернетовские игры, настольные. Все заняты подпиткой его силы. Пока население верит в его существование, он вправе собирать в чашу права и использовать их во имя Зла. Он испытывал блаженство, ведь и обитатели Преисподней склонны испытывать чувство удовольствия, хоть им и приписывают порой, что они только злятся и бесятся.

– У меня есть срок. У меня есть шанс победить и стать господином этой всей территории. Каждый раз я чувствую где эти двое, я вижу их действия, читаю их мысли. Доведу их до нужной кондиции и все. Все просто.

Пролетавшие мимо воробьи и голуби, собираясь притулиться и прикорнуть, почистить перышки, с ужасом шарахались в сторону.

Насидевшись в этом гнезде, Засраил, не обесцвечивая свою личину, для развлечения ползал по стенам высотки, заглядывая в окна, залезал в отдушины, просачивался в кухни и лазил в холодильниках. Здесь ведь живут люди образованные, современные, ничего не окрещивают и божниц в углу не имеют, что бы интерьер не портить. Жрал прямо руками, не разогревая. Ему нравилось так развлекаться, чувствовал себя хозяином. В аду так не было. Не житье там. Жесткая дисциплина. А тут вроде курорта, все тебе можно. Вон взял и примерил чужие брюки, пиджаки. Понравятся – забирай. Не понравятся – порви на клочки и повесь на люстры. Пусть потом хозяева вернутся с работы и ужаснутся. А через неделю их семья разорвется, как эти штаны.

Единственным стимулом иногда заставлять себя работать была ограниченность срока. В приказе не указали точную дату, но было ясно – курорт не навсегда. А вот если справишься – будешь господином этой прелести во веки, ну или около того. А не справишься – ждать шанса еще тысячи лет, да и по первой втык дадут.

Сегодня он пробрался в хорошенькую пятикомнатную с евроремонтом и принял джакузи. Откупорил бутылочку пива. Посасывал. Понравилось. Полистал журналы голых телок. Выписал себе парочку, да во время спохватился – силовые единицы уходят. Пришлось ограничиться выдумкой.

Потом нашел без труда сейф, спрятанный под картиной известного мариниста.

– Эй, бесплотные, быстро цыферки вычислили!

– Хозяин, там триста пядьдесят милионов комбинаций.

– Ах, лодыри, я знаю что вам все под силу.

– Может вы сами его просто прожгете? Вы же можете.

– Ах вы, бездельники! Накой черт мне вас поставили? Я должен свои силы траить вместо того, чтоб применить их на более важное? – замахнулся рукой в воздух.

– Ой, ой, – запищали мелкие бесы.

– Давайте вашу зачирку.

Из пространства выскочил предмет, напоминавший сварочный электрод. Засраил, держа его между трех пальцев, принялся резать металл вокруг замка. И хотя металл был прочный, против дьвольских штучек он не устоял.

Засраил открыл раскаленную дверцу.

– И это все? – застонал недовольно.

Внутри покоились брилиантовые сережки в золотой оправе, кольцо с изумрудом и три тысячи долларов сотенными и какие-то документы.

Взял бумажки, понюхал.

– Мм, аферами пахнет. Знаю теперь откуда квартирка. А колечко ничего, – натянул на палец. – Мне впору. Ладно, серьги в скупку отдам. Как думаете, бестолочи, наличкой дадут или счет открывать в банке?

– А вы на Новый Арбат обратитесь, сходите. Там наличкой. Они не самого высокого качества.

– Да, – подумал вслух демон. – Если заниматься крупными делами, то придется пользоваться местными денежными единицами, адских мне все равно выдали мало. Накопить сначала придеться. Не одну такую квартирку посещу. Не все же мне самому делать. Найму уродов, социальных отбросов, полоумных, фанатиков. Много таких. Пусть пашут. Потом в пару бутиков зайду. Кредит в банке возьму по подложным. И хозяев этих пошантажирую с документиками. Как думаете, бесплотные? Или сразу сдать, негодяев? – при последнем слове рассмеялся.

В ответ невнятно пищали. Плюнул и пошлепал на кухню с фаянсовой плиткой. За спиной раздалось:

– Босс, а почему бы вам тут и не поселиться? Уютно, вроде.

– Мне на здоровье велено у полупроводника селиться. Вся информация, вся энергия лучше туда идет. А он, нищета, никак с хрущевки не съедет. Видишь ли пропитана она.

Ну да ладно, что там еще у них в холодильнике. Проголодался. Утка? Ананасы. Морковь. Сейчас быстро сляпаем утку по-китайски.

Застучал нож по доске. Зашипела сковородка. По квартире разнесся сладкий запах жаркова. Засраил выложил себе на тарелку, налив хереса, чинно уселся за стол и стал поощрать себя за то, что нашел новый источник дохода.

8

Они шли по вечерней дороге, возвращаясь пешком из деревни. Около церкви из обветшалого дома с огородом выкатила полная женщина лет шестидесяти и направилась им на встречу, загораживая путь.

– Молодые люди, подождите! – они остановились. – Я часто вас вижу и подумала, куда это они ходят пешком? Почему не на автобусе?

– Профилактика от геморроя, – съязвил Он .

Тетка проигнорировала.

– Вид у вас скромный, умный, не то что нынешняя молодежь – одни разгельдяи. Вот я и захотела предложить вам на наше собрание сходить.

– А вы – это кто? – спросил парень недоверчиво.

– Мы – баптисты (Они поморщились). – Нет-нет, не подумайте, мы не секта, мы верим в Иисуса нашего Христа, но у нас нет церкви. Мы верим по-своему: не крестимся, читаем только понятные, вдохновляющие молитвы. У нас нет попов, а есть только духовные учителя, которые помогают понять Библию. Вы читали Библию?

– Нет, у нас ее нет.

– Да вы что!? Почитайте обязательно! Вот подождите, мне одну новую прислали, я ее вам дам.

–У нас нет денег.

– Какие деньги?! Я ее так просто дам, насовсем, – и она побежала, перекатываясь на медвежий манер.

Они стояли удивленные: «Ничего себе?! С нами Бог заговорил: только вчера мы в книжном смотрели две Библии – за 600 и 900 рублей. И решили с первых денег купить. И тут сразу – на! Да еще за Спасибо! Спасибо, Господи, спасибо, что ты нас слышишь.» Мысли их были одинаковые и не нуждались в озвучке.

Баптистка успела уже вернуться. И, довольная, протягивала им почтовый конверт с книгой.

– Вот, почитайте и приходите к нам на собрания. Мы их по воскресеньям проводим. Ко мне придете, я вас отведу.

А они уже не слушали ее болтовню. Они нежно гладили нежный корешок обложки, с упоением листали тонкие из папиросной бумаги страницы и чувство благоговения от чуда и от сладко-пьянящего запаха свежей полиграфии окрыляло их, унося в мир нереальных фантазий.

Если так быстро сбывается про книжку, а книжка магическая сама по себе, ведь ее люди тысячелетиями пропитывали, значит на ней можно гадать и любое желание загадывать. Например, новые сапоги будут ли к наступающей зиме. Джинсы помодней.

Они поблагодарили женщину как могли, пообещав подумать, но, зная наверняка, что никогда не заявятся ни на какое собрание. И, довольные, припустились домой.

– Может это и не было никаким чудом, но случайности бывают только случайно, – восторженно объявила девушка, многозначительно подняв палец. – А вот когда твои искренние желания неожиданно материализуются, значит что-то изменилось в твоем сознании. Ты стал другим человеком.

– Интересно кем? – подхватил ее брат.

– Волшебниками, – почти шепотом ответила сестра.

– И в чем же это выражается? Не замечал.

– Ну не знаю. Учиться надо. Практис.

– И ты думаешь, мы что ль волшебники?

– А ты разве против стать им?

– Ну ведь это только в книжках и в фильмах-сказках

– Ну давай тогда решим, что вся наша жизнь – это сказочный сериал.

– Эй! – испугался брат. – А в сериалах есть опасные приключения с погонями, злодеями, разборками. Я так не хочу.

– Ну ладно, у нас будет сказка без злодеев, – успокаивала сестра.

Он подумал и, качая головой, сказал:

– Ну тогда так и жить не интересно будет. Сериал то бишь.

А Бибилия все слышала. «Ну что ж. Хотите необычную жизнь? Это запросто.»

9

Говорят, каждый находит в Библии то, что ищет.

Саша сидел, скрючившись на кресле, облокотясь о подоконник, и листал этот древний документ. А что он искал. Наугад раскрыл и нашел красивые эротические песни Соломона.

«Да лобзает он меня лобзанием уст своих! Ибо ласки твои лучше вина… Мирровый пучек… у грудей моих пребывает… Подкрепите меня вином.., ибо я изнемогаю от любви. Левая рука его у меня под головою, а правая обнимает меня… Уклони очи твои от меня, потому что они волнуют меня… Как половинки гранатового яблока – ланиты твои под кудрями твоими… О, как прекрасны ноги твои в сандалиях… огругления бедр твоих, как ожерелье… живот твой – круглая чаша, в которой неистощается ароматное вино; чрево твое – ворох пшеницы, обставленный лилиями; два сосца твои, как два козленка, двойни серны. Шея твоя, как столп из слоновой кости; глаза твои – озерки Есевонские… нос твой – башня Ливанская… голова твоя на тебе, как Кармил, и волосы на голове твоей, как пурпур… Этот стан твой похож на пальму, и груди твои – на виноградные кисти. Подумал я: влез бы я на пальму, ухватился бы за ветви ее; и груди твои были бы вмето кистей винограда, и запах от ноздрей твоих, как от яблоков. Уста твои, как отличное вино, оно течет прямо к другу моему, услаждая уста утомленных. Поутру пойдем в виноградники, посмотрим, распустилась ли виноградная лоза… там я окажу ласки тебе мои…»

От прочитанного и представленного его собственная плоть возгорелась и он задышал учащенно. Закрыл глаза.

***

– Наталь, ты только посмотри, – пихнул слегка локтем сестру, когда Они стояли в электричке и подъезжали к Москве. – Я вижу, что эротику нам сам Господь завещал.

Вчера он все думал и думал. И не мог успокоится. Сразу на него это не подействовало. И вот только сейчас решил посоветоваться со своим вторым мозгом.

Сашка с Наташкой не читали Библию благоговейно, как в церкви на службах, а по своему – исследовательски. Относились не как к источнику божественной мудрости, а как к хрестоматии по истории с правилами и советами.

Они, как и говорили, искали в ней Ответы, гадали на ней, задавая вопросы и тыча пальцем в стихи.

Он зачитал Ей несколько строк о наслаждении, которое получал Соломон от близости со своей возлюбленной.

Они были потрясены: как же так? Ведь мама и бабушка всю жизнь твердили, что это грязь, похоть, грех, бесовские происки и этим наслаждаться могут только очень распутные люди. Секс нужен только для рождения людей, быстренько и с молитвой, а потом читай акафист, чтоб Господь простил.

Всю жизнь они страдали от того, что приходилось подавлять свое тело, бичевать себя за желания, за то, что хотелось ласок любимых, что слишком иногда разыгрывалась

эротическая фантазия и набирала такую смелость, что позже сердце выпрыгивало от страха увидеть как их души поглощаются адским пламенем только за одни такаие мысли.

Они начинали каяться, сгорали от стыда, а плоть бунтовала…

– Когда такое происходит, – наставительно поучала праведная матрена – их мать, – Нужно посылать на три буквы колдунов, которые лезут к тебе на нейтралке, нужно рубить им головы в воображении огненной косой, чтоб снова не приростала, нужно жечь их гениталии, чтобы потом не жгли твои в аду!

Дети слушали и с ужасом вспоминали свои грешные мысли, отвергали призывы тела, уводили взгляды, когда встречались с приглянувшимися им девушками и юношами.

Дочери нравилось флиртовать, но на языке воспитания Она автоматически становилась падшей женщиной, сразу в ушах звучали как приговор мамины слова: Будешь так делать, окажешься под забором, грязной шалавой, которую мужики будут пинать ногами и мочиться на нее.

Однажды, когда Ей было одиннадцать лет, а брат был маленьким и тихо спал, днем к ней

пришли два приятеля из ее и соседнего подъезда. Оба Лешки. Мальчишки были старше один на год, другой на два. Она с детства предпочитала играть с пацанми и те с готовностью брали ее в свои игры. Она настолько вошла в эту роль, что носила пацанскую одежду и почти до двенадцати лет прохожие называли ее мальчиком. Вот и в тот день друзья пришли позвать ее на улицу, но мама оставила ее одну присматривать за братом, пока сама ходила в магазин.

Девочка открыла дверь, улыбнулась и сказала, что не пойдет, хотела ее закрыть, но Лешки уперлись ногами в дверь:

– А вот и не закроешь, пошли гулять!

Так они и стояли. Они с ней шутили, Она с ними смеялась, но страх, что сейчас вернется мама и застанет их, камнем давил на сердце, не давая свободы для удовольствия от общения.

И тут страхи приняли очертания знакомой желтой головы матери. Она появилась на ступеньках.

Затем вырастали плечи, руки с коричневыми шитыми сумками, тело, ноги, стучащие о битон в такт Наташиного испуганного сердечка.

И через мгновение мелькнули гневные глаза родительницы:

– Что это такое тут происходит?

Ее прищюренные глаза были похожи на глаза кровожадного дракона.

Мальчишки сразу отступили, виновато поздоровались. Дочь испуганно что-то пролепетала в свое оправдание:

– Я…не… они сами…

Мама захлопнула за собой дверь и поставила сумки на пол.

– Я иду тут и слышу как ты смеешся, как последняя шалава!

Я думала, что ты у меня хорошая, скромная, а ты! (девочка съежилась, втянула шею, опустила глаза, и нервный комок сковал ей рот и горло, она не могла говорить, даже если бы ее стали пытать). Хоть бы ты о братике подумала! Он мог от вашего лошадиного смеха проснуться и напугаться, заикой бы стал! (к этому времени он уже проснулся от этого шума – материнского крика, и недоуменно таращил на них свои глазенки) Надо отдать тебя в детский дом. Может быть там тебя правильно воспитают, если у меня не получилось.!

Тут девочка не выдержала и заревела: