Отравленные узы

I

. Домик в мареве

У моего безумия были глаза матери. Полные ярости и отчаяния, они прознали меня тысячей копий, терзали, пытали, а порой раздирали по кускам, подобно тому, как Кали Ма раздирала асура Рактабиджу. Её взгляд терзал меня годами, преследовал в забытых закоулках души, и, казалось, вот-вот небеса разверзнутся и на меня обрушится чёрный, выжигающий всё живое, гнев.

Так было до недавних пор.

Сейчас же я смотрела словно сквозь пелену тумана, не до конца осознавая происходящее. Вот она, вот наш дом, вшитый в старую хрущёвку, вот стук школьных туфель об асфальт, полный трещин. Мне не терпелось прибежать домой и запрятаться в угол, под высокий стол, на котором лежала целлофановая скатерть.

Подправь рукой так, чтобы края висели максимально низко, – и всё, убежище от чудовищ готово. Оставалось прижаться к стене и замереть.

Туман переливался, наполняясь чернотой. Помнится, на улице он казался молочным, лёгким, с отголоском осени. Здесь – другой, отдающий пылью, залежами старых вещей и шкафами, которые давно никто не убирал.

«Раз-два-три, все чудовища внутри!» – просигналил мозг.

Сердце застучало втрое быстрее, я сжалась в комок. Из черноты полезли чужие руки с широкими мозолистыми ладонями.

«Нет-нет-нет!» – крик застыл в горле.

Тьма замерла прежде, чем осыпаться тысячей осколков.

– Для первого раза хватит, – издалека послышался голос Р., моего дорогого психотерапевта. Как много мне хотелось ему рассказать и как много приходилось удерживать внутри! Я не знала ни этого человека, ни то, можно ли ему довериться. Не делать же вывод по первым сессиям!

Впрочем, если всё будет хорошо и нам удастся наладить контакт, дорогому Р. и впрямь предстоит многое узнать. Как и мне.

Туман рассеялся, оставив после себя едва уловимый след, что тянулся в чертоги разума. Р. сделал несколько заметок в блокноте, а после уставился на меня. Видимо, ждал каких-то впечатлений, обратной связи или благодарности.

– Хорошо, – с трудом выдавила я.

Он ведь и сам видел. По реакции, описаниям, общему состоянию. А может, нет? Может, я идеализирую его? Откуда мне знать, что в голове другого человека? Возможно, прямо сейчас он вывел ручкой приговор или диагноз. Хотя это одно и то же.

Как бы там ни было, я вряд ли смогу вновь заговорить о произошедшем в ближайшее время. Страшно признаться в этом, но – необходимо. Как и в том, что после подобных сессий я боюсь оборачиваться и заглядывать за левое плечо, ведь там наверняка поджидают ушедшие в тень чудовища.

Они отступили на какое-то время, чтобы выдохнуть, наточить когти и снова схватить меня за горло, и если бы только так! О, сколько раз эти твари проникали в мой разум, усыпляли рациональную часть, травили сердце, а после кричали: «Сделай! Сделай! Сделай! Что тебе стоит воткнуть ручку в чужую спину? Посмотри, она ведь так похожа на нашу мать!»

– Если я правильно понял, – Р. поправил очки и уставился на меня, – вам не всегда удаётся сдерживаться. Как только вы слабеете, ваш… хм, внутренний ребёнок вылезает наружу.

– Да, – я поджала губы.

Если бы дело было только в нём! Психика может выдержать многое. Куда страшнее, когда перемены становятся заметны, и это не обычные странности, не причуды, а признаки чего-то страшного. Чего-то, что жаждет проявиться и разрушить весь мой мир.

«Всего лишь фальшивку, – проскрипел внутренний голос. – Как насчёт того, чтобы увидеть своё настоящее лицо?»

Я сжала руки, стараясь скрыть раздражение. Пальцы зудели, желание схватить что-то острое и проткнуть себя почти жгло.

Эта перемена не ускользнула от Р. Он бросил взгляд на мои запястья и выдал:

– Не нужно вступать с ними в диалог. Я не уверен, что вы к этому готовы.

– Мы только что убежали оттуда, – мрачно заметила я. – Не нужно держать меня за идиотку.

– Я не пытаюсь, – кажется, он сконфузился. – Поймите, Ната, если они вас действительно гложут, то лучше попробовать дозированный контакт с предварительной подготовкой.

Я не стала спорить. В самом деле, откуда ему знать, что мы иногда сотрудничали? А в детстве они и вовсе помогали мне выжить. Если бы не их упорство, где я была бы сейчас? На свалке? В очередном притоне? Или в старом психдиспансере, которым нынче пугают всех, кого не лень.

«Если не желаете закончить, как она, то лучше не проявляйтесь, – подытожила я. – Без моего контроля вы очень быстро попадёте в ловушку».

Тишина. Ни зуда, ни звона в голове. Кажется, меня услышали.

– Не забудьте созвониться с товарищем Генриховым, – добавил Р. за минуту до окончания сессии. – У нас есть общие клиенты. Поверьте, он хороший специалист.

– Да, спасибо, – мне лишь оставалось кивнуть.

«Хороший специалист» – значит, держит язык за зубами и гарантирует конфиденциальность. Чего нельзя сказать о других, доступных по цене и опасных по роду деятельности. Протянешь руку к ним, отсчитаешь любимое «раз-два-три» – и окажешься среди обшарпанных стен, шприцов, орущих санитаров и седативов, что притупляют боль, усыпляют чудовищ, но и только.

Покинув кабинет Р., я торопливо зашагала по лестнице, минуя мелкие офисы. Наверняка хотя бы в одном из них находились наши. Их не так легко узнать, особенно в последнее время. Ах, эта славная охота на ведьм! И всё ради чего? Ради какого-то эгоистичного желания вырастить… что? Здоровое поколение?

«Насильно. Вырастить. Здоровое. Поколение», – даже чудовища хохотнули.

Не только из-за этого.

Я перепрыгнула через лужу, полную осенних листьев, и поспешила скрыться в толпе, что лениво плыла к метро. Зонтики, плащи, рюкзаки, волосы разных цветов, интересные костюмы – в общем, идеальное место для того, чтобы скрыться и почувствовать себя в безопасности. Кто бы знал, как сильно нам хочется покоя и стабильности и как много для этого нужно сделать.

Один поводок чего стоит. Выкуй его собственными руками под бдительным взглядом Р., а потом надень на этих Церберов и держи покрепче. Главное – не забывай выгуливать и подкармливать. Иначе порвут.

«А говорила – не станешь, как она», – я скривилась от этой мысли. Да, говорила, как и многое другое, когда ещё не знала ничего о генетике, преемственности и передачи психотравм от поколения к поколению.

В рёбрах закололо. Всплеск агрессии ощутимо вдарил по голове. До жути захотелось рычать и резать. Рез-зать, рез-зать.

«Ать-два, стоя-яать! – я резко натянула цепь двумя руками. – Мы не будем проявлять себя в толпе, ясно?!»

Спокойствие снаружи, спокойствие снаружи, замедленное дыхание. Максимум, что можно, – ускорить шаг. Ровно так, как учили.

Чудовища зарычали и скрылись в темноте, бросив многолосое: «Ты ещё пожалеешь!»

Что ж, возможно. Но не сейчас.

2.

Город раздваивался, отдалённо напоминая великого Януса. Одна сторона его была наполнена жизнелюбием. Цветная плитка вместо кусков асфальта, уличный флейтист в потёртом коричневом пальто, разноцветные стаканчики с кофе и чаем, дореволюционная архитектура, в которой смешались античность и готика, старые боги – с новыми. Кажется, сам воздух здесь полнился загадочными ароматами – помесью пачули, обработанных зёрен и вина. Неудивительно, что изнутри поднималось желание закружиться в этом причудливом маскараде, забыться среди пестроты, ведь она – как нескончаемый творческий поток, способный удовлетворить мой голод.

Точнее, казалось. Я окуналась в него раз за разом и выходила наружу с чувством обмана. Такое ощущение, будто мне дали удивительно вкусную конфету, внутри которой оказалась пыль. Вот ты подносишь её к губам, слышишь запах шоколада, но стоит только надкусить и разжевать – и здравствуй, гадкое, бесячее разочарование!

Сейчас я понимаю: это как тянуть руки с одного края Земли к другому. Потому что ты – на второй стороне города, и она настолько впечаталась в душу, что уже не оторвать. В меня запустили корни сотни безликих многоэтажек, тёмные улочки, старые аллеи, где бесполезно устанавливать новые фонари, заросшие клумбы и парк неподалёку от кладбища.

Это лицо Януса было искалечено: треснутые щёки, провалы вместо глаз, отпавшая верхняя губа. Я любила и ненавидела его одновременно. Желание целовать и прижимать к сердцу сменялось потоком агрессии, рыками и тоской по разрухе. О, выворотить бы наизнанку, а потом собрать по кусочкам что-то принципиально новое!

Жаль, с городом так нельзя. Не по зубам и клыкам.

Я вынырнула из одного человеческого потока во второй, а после завернула на аллею. Из десятка фонарей уцелел всего один. Он-то и подмигивал у бордюра. В полумраке его можно спутать с Хароном, что встречал новоприбывших.

Меня он знал слишком хорошо, больше, чем стоило. В детстве я думала, будто мать заключила с ним негласную сделку. Иначе с чего бы ей… становиться поставщиком душ? Нет-нет-нет, слишком красиво для подобной мерзости.

Харон-фонарь мигнул мутно-жёлтым.

– И тебе привет, – мрачно хмыкнула я.

Чувство тревоги сдавило горло. Помнится, именно здесь слегка приоткрылся ящик Пандоры. Невзрачный район, паршивое освещение, да и кладбище рядом – просто идеальное место для всевозможных преступлений. Такие часто фигурируют в триллерах и медийных расследованиях. Наверное, потому и не верилось. Не может же оно быть настолько… мейнстримно? Стереотипно? Жалко?

«Ну вот ты и выросла, – отозвалось моё дорогое многоголосье из тварей. – Раньше она попрекала нас в несовершенстве, а теперь ты попрекаешь её. Ты ведь ждала большего, не так ли? По-эк-зо-тич-ней».

Самый обычный убийца в самом обычном районе. К счастью, мы не стали участниками шоу, оно вообще прошло как-то мимо, задев по касательной, иначе меня бы не занесло к Р. Жаль, что я не могу быть с ним искренней до конца и честно признаться.

Граница миров спряталась за серой панелькой. Здесь не шумели кофе-машины и не играли флейты, максимум – кто-то перебирал струны на расстроенной гитаре по выходным. От некоторых лавок несло пивом, мочой и немытыми телами.

«Таких и убить не жалко, да? – продолжали голоса. – Никто не хватится, да и им же полегче станет на том-то свете».

В глубинах рёберной клетки звякнул поводок.

«Беспорядочные убийства – как беспорядочные половые связи, – предположила я. – Да и вам-то никогда не будет достаточно».

Сотканные из боли, пустоты и голода, они ненавидели всё, живое и неживое, радостное и несчастное, потому стремились к разрушению. Хаотичному, дикому, похожему на последний танец Кали. Пока что мне удавалось сдерживать эту силу, но кто знает, что случится, когда механизмы ослабнут?

«С возрастом сопротивление становится меньше, – вспомнились слова Р. – Когнитивные способности идут на спад, защитные реакции психики начинают ломаться, и то, что человек старательно прятал и контролировал, вспарывает ему грудь и вылезает наружу».

От досады я пнула ногой бетонную ступеньку и быстро-быстро взбежала по лестнице, желая поскорее захлопнуть дверь и спрятаться от пугающих мыслей. Ещё один интересный самообман.

Хотя легче действительно стало. Чудовища расползлись по углам пустой квартиры и, кажется, настолько осмелели, что приоткрыли дверь в материнскую спальню.

«Не век же бояться, особенно мёртвых», – я попыталась утешить себя этой мыслью.

Её было то ли девять, то ли двенадцать лет, но спальню всё же не хотелось трогать. Хватит и того, что там каждый месяц убирают клиннеры.

«Видишь – там были люди, и они остались живы!» – чудовища гнули свою линию.

Наверное, мне просто не хватало решительности. Я поставила чайник, включила свет на кухне и в зале, а потом потянулась к бежевой двери, украшенной цветастым витражом. Ничего страшного и криминального, несмотря на волну леденящего ужаса и ощущение чего-то запретного, инфернального.

«Прости, мам, так надо», – выдохнув, я повернула ручку и провалилась в чужой, давно забытый мир.

3.

С её глаз сочилось безумие, неприкрытое и отвращающее, а улыбка напоминала скорее оскал. Нас разделяли и время, и пространство, но, несмотря на это, я ощущала дрожь, лёгкую-лёгкую, незаметную. На первый взгляд, фотография в рамке казалась невзрачной: самый обычный офис, монитор на фоне, кресло – и женщина, готовая вцепиться в глотку случайному зрителю.

Выдохнув, я открыла ящик и убрала фотографию лицевой стороной вниз. Затем осмотрелась: вещи, вещи, вещи. Обилие хрустальной посуды вперемешку с фарфоровыми статуэтками, толстыми старыми книгами, которые не принято было трогать, мягкие игрушки, бережно завёрнутые в целлофановые пакеты и массивный дубовый шкаф за кроватью, украшенной кистями и бархатным покрывалом.

Всё бы ничего, только спала она чаще всего в кресле. Кровать – впрочем, как и многое другое – должна была оставаться такой. И-де-аль-ной.

Ежовый ком расползся по горлу. Пришлось сглотнуть. Сколько ни убеждай себя, что её нет, а чувства… О, они бурлили в рёбрах и нашёптывали, мол, погоди ещё немного – и ты услышишь её голос.

«У тебя нет и не может быть плохих воспоминаний, – говорила она. – Так почему ты не хочешь возвращаться?»

«У тебя было счастливое, сытное детство, – вторили ей чудовища. – Так почему ты сбежала, прихватив рюкзак с документами?»

Помнится, я сразу же хотела оправдаться, начать убеждать её в обратном, а потом поняла: бесполезно. В её картине мира действительно всё было… идеально? Достойно? Правильно? Послушная кукла-дочь – почти как собственная рука или нога или предплечье. Двигается, слушается, но не должна иметь права голоса и воли.

Помнится, первое время она даже не звонила, потому что не могла поверить. Думала – я решила подшутить, разыграть её ради очередной порции внимания (да, больного и ужасного, но такого родного!). Ведь как так: часть тела – и вдруг ослушалась? Заговорила! Не-ет, в её голове это было недопустимо.

«Наверное, кто-то внушил, что тебе здесь плохо, – доносился её голос. – Прекращай свои глупости и возвращайся!»

Я распахнула шкаф – и выругалась. Ворох одежды высыпался наружу. Короткие платья, кофты с блёстками, брюки, рубашки, две шубы, куртки – они разлетелись по полу, порождая хаос. Вот так вот порядок оказался нарушен!

«Ната, мне не нравится твоё поведение! – о, как же её трясло от холодного гнева! – Либо ты сейчас же меня послушаешься, либо я больше не буду с тобой разговаривать».

«Что же не так, мамочка? – кажется, одно из чудовищ встало на мою сторону. Ещё бы: голодный ребёнок, точнее, зверёнок не получил желаемого. – Разве детей не принято хвалить за самостоятельность?»

Нужно ли перебирать? Вот ещё! Слишком много чести. Всё равно завтра-послезавтра всё это великолепие отправится на благотворительную ярмарку. Хотя шубы из принципа хотелось отдать за бесценок, только… Иногда приходится уступать.

Я злобно усмехнулась: о, знала бы мать, что деньги с продажи уйдут на помощь спасённым норкам! Знала бы она, что идеальную кровать продадут за символическую цену, как и прочие вещи, которые были настолько дороги её сердцу, что аж прикасаться страшно.

«Неблагодарная!» – зазвенело в ушах. Не хватало только сильной пощёчины, такой, чтобы щека горела ещё несколько дней.

– Ты ведь не для меня старалась, – шепнула с горечью, скорее подводя итог, чем пытаясь убедить саму себя. – Так с чего бы мне тебя благодарить?

Жаль, что внутренняя пустота разъела её, забрав остатки человечности. Жаль, что, забив комнату вещами, она переключилась на людей. Жаль, что ей не удалось увидеть за куклой-дочкой кого-то более живого. Но так уж случилось.

Прежде, чем покинуть комнату, я осторожно взяла в руки фарфоровую статуэтку. Это была девочка в розовом платье с кроликом в руках. Красивая, дорогая и не имеющая никакой ценности. Значит, прочь!

Дзыньк – и на куски. Неважно, что потом придётся убирать осколки, уж с ними-то разобраться легче. Затем вторая, третья… Я била их, довольно ухмыляясь. Волны злорадства разливались по телу, одно другой сильнее, ярче.

Как же мне нравилось это чувство! Это не просто привкус свободы, а высвобождение. Будто из лёгких выкачивают накопленную грязь и вливают свежий воздух – такой, какой бывает в горах или на морском побережье. Или у реки-под-рекой, тёмной, подземной.

«О да, детка, множь хаос, уничтожай упорядоченное!» – скалились чудовища. Они обожали крушить! Мне аж показалось, что на руках проступают толстые чешуйки, укрепляя кожу и прогоняя прочь мою человеческую часть.

К счастью, я вовремя одёрнула себя. Как раз на предпоследней. Так и самой можно слиться с пустотой и утратить всякое лицо, и ладно бы только его. Нет уж!

Последнюю статуэтку надо сохранить. Ради памяти, спасения и себя же. Пусть служит напоминанием и говорит: ты, Ната, не только не зациклена на вещах, но и не являешься чудовищем. Не полностью, по крайней мере.

И за это стоит бороться. Посещать Р., копаться в голове, лязгать цепью, по крупицам возвращать память и учиться проживать боль и горе. «Не было плохих воспоминаний». Ха!

«Тебя ведь, мамочка, интересовали не мои проблемы с памятью, не сам их факт. О нет, тебе было плевать на моё состояние! Тебя очень сильно волновало то, что я с трудом помню всё, связанное с тобой!» – ребёнок с лицом чудовища почти выплюнул эти слова.

О да. Будь у неё возможность, она раскроила бы мне череп и заставила вспомнить любой ценой. Иначе выходит, что кукла-дочь… превращается в ручеёк и утекает сквозь пальцы?

4.

До сих пор не понимаю: то ли она позвала меня, то ли я сама решила спуститься к ней за пределами безопасного пространства, за рамками всего логичного и разумного. В мир, где притихшие голоса водят хороводы, а сторожит их пёс о трёх головах. Имена им – Разум, Воля и Сила духа. У них есть лапы, клыки и цепи, а их вой пробирает до костей и заставляет, с одной стороны, содрогнуться, а с другой – прийти в себя. Я услышу его чуть позже, когда буду возвращаться в дивный светлый мир.

Тёмно-синяя трава стелилась под ноги, напоминая причудливый ковёр с небольшим вкраплением маков, за спиной разрастались драконьи зубы. Кажется, вот-вот из них родятся достойные воины – защитники гранатовых и виноградных полей, золотых рун и прочих сокровищ, которые можно отыскать на этой стороне.

Мой путь пролегал дальше, мимо разукрашенных фресками лабиринтов с запертыми то ли чудовищами, то ли забытыми и навсегда обиженными детьми, к одинокой каменной пещере, чьи края украшал настоящий цыганский шик – старые фигурки, фарфор разных видов, винтажные сервизы с позолотой и пластиковые куклы из ближайшего рынка, укутанные в меха и платину. Что ж, ничего другого я и не ожидала.

– Не высока ли цена? – не удержалась и хмыкнула. Страшно представить, во сколько ей обошлось это великолепие. Шутка ли – утащить кусочек материального мира на тот свет, с кряхтением и болью в плечах, с дрожащими руками и вздутыми венами. Но самое главное – плата! Что можно пообещать богам в обмен на подобное святотатство на их землях?

– На-ата! – громыхнуло из пещеры. В этом раздвоенном женском голосе переплетались злоба и боль. Раньше он вызывал трепет, теперь – брезгливость и желание отшатнуться так, как сомелье отшатнулся бы от прокисшего вина. – На-аточка-а!

Лучше бы она не вылезала. Видеть мать – властную и по-своему красивую женщину – пузатым чудовищем, усеянным тёмно-зелёными чешуйками, было странно. Её неуклюжие лапы с трудом ступали по земле, а две головы – человеческие и похожие друг на друга – расстреливали яростными взглядами. Одна из них – помоложе, из моего детства, вторая – постарше, с первыми сединами.

– Принеси ещё! – она ткнула лапой на кучу. – Мне не хвата-ает! Нужна шуба. И серьги. И не забудь про енота и статуэтки, которые стояли на полках.

Я усмехнулась. Даже здесь мать давилась от собственной жадности, даже когда заплатила за неё собственной человечностью и превратилась в гадкого монстра. Хотя обличье её не волновало, а вот голод… О-о-о, чем больше она тонула в вещах, в чужой крови, во взглядах посторонних, тем сильнее голодала!

– Удивительно, что ты вспомнила только о них, – мне пришлось отвернуться. Не было сил смотреть на две искривленные рожи. Это не мать, не та, что улыбалась мне на прогулках, не та, что покупала шоколад и делала кофе по утрам. От той прежней осталась лишь голова, половина голоса, и что-то мне подсказывало: она не была доминирующей частью.

«Удивительно, что ты оправдываешь её даже сейчас», – хмыкнул внутренний голос. Да уж, такие мы, недолюбленные дети, хлебом не корми – дай видеть хорошее в значимом взрослом. Надеюсь, Р. сможет сделать с этим хоть что-то. Нет, точнее, мы с Р.

– Мне. Нужны. Мои. Вещи, – она отчеканила каждое слово, придавая им чуть ли не мировую значимость.

Раньше мне казалось, что передо мной – властная богиня, держащая в руках мою судьбу, Тиамат, Кали Ма, Геката, старшая из норн, Эрешкигаль, а на деле – пустышка. Россыпь чешуек, призванная замаскировать и украсить разросшуюся гниль.

– Нет, – отрезала я спокойно, призывая на помощь трёхглавого пса.

Всё случилось в один момент: земля задрожала под ней, затряслась и пещера. Вещи, что лежали рядом, начали трескаться и осыпаться, улетая в бездну. Её крик, казалось, готов был пронзить мнимые небеса, но вскоре затих, оставшись где-то в глубинах подземья.

Я с удивлением ощутила под собой гладкую шерсть пса, а ещё – прыжки. Он пригибал спину, а затем взмывал в воздух и вцеплялся лапами за очередной механизм, уводящий в верхний, реальный, мир. В уши вдарил боевой клич. Кажется, он был настроен на отчаянную схватку, так, чтобы в жилах кипела кровь, а у лап валялись части поверженного чудовища или любого, кто встанет между ним и путём.

«У тебя ведь тоже избирательная память, – отметил внутренний голос. – Так чему ты удивляешься?»

Да уж. Река времён беспощадна. Но я бы никогда не смогла забыть что-то вроде… убийства?

«Для неё это не более, чем истерика или психоз», – тут же нашёлся ответ.

Спорить я не стала – лишь уткнулась в центральную голову пса и прикрыла глаза. Перед нами по капле, по лёгким мазкам неведомого художника, вырисовывалась реальность, до жути обычная и полная повседневных дел.

II

. Загребущие лапы

1.

Среди всего этого хлама, на которое она выкинула целое состояние, нашлась и мало-мальски стоящая вещь – семейный альбом. Одинокий, пыльный, заброшенный, он лежал в глубинах скрипучего комода. Он начинался с чёрно-белых фотографий прошлого века и заканчивался моим ранним детством – последней точкой отсчёта, блаженными и нервными днями затишья перед страшной бурей безумия.

Я узнавала прабабушку, что держала семью в ежовых рукавицах и панически боялась фейерверков. Она с дикой бережливостью откладывала каждую копейку и вынуждала мать изнашивать обувь до крови, настолько, что у той были кривые обрубки вместо пальцев. Затем шли бабушки, дядья, тётки, закрашенное белым лицо отца и мать, удивительно улыбчивая и непохожая на саму себя.

Неудивительно, что она запрятала его подальше и прикрыла ворохом блестящих вещей.

«Убери! Убери! Убери!» – даже моим чудовищам было неуютно рассматривать знакомые и чужие лица.

За каждым фото вырисовывалась череда воспоминаний: вот палисадник с раскидистой и кислой вишней. Там мы с троюродным братом играли в салки и подсаживали друг друга на эмоциональные качели. Я обожала заводить его в незнакомые места и оставлять в одиночестве, а он – обещать мне веселье и исчезать на целый день. Мы учились ненавидеть и манипулировать, врать и юлить перед взрослыми – и всё же каждый раз радовались редким встречам.

Дальше пошли застолья: дни рождения и сезонные праздники. Сильнее всех, конечно, старалась мать, желая казаться лучшей хозяйкой в мире. Курица, котлеты, салаты, нарезки, голубцы – большую часть блюд привозила она, волоча клетчатые сумки и забитые доверху судки через весь город. Интересно, в какой момент она поняла, насколько это бесполезно? И поняла ли?

Из мыслей меня вырвал завибрировавший телефон – пришло уведомление от… тётки? Внезапно. Я ведь почти не помнила её, да и не общались мы ни разу, максимум – пересеклись на Красную горку мельком.

«Твоя мама брала у меня некоторые вещи, – писала она. – Я бы хотела забрать их».

«Ок», – отозвалась я.

Пересекаться с родственниками у меня не было никакого желания, но тут уж ничего не поделать. Хочет – пусть забирает, хоть сервизы, хоть шубы, хоть что-то ещё. Всё равно ушло бы на помойку или в волонтёрские фонды.

«Я заеду завтра», – предупредила тётка.

«Ок», – всё тот же ответ.

Хотела бы я знать, сколько раз они перемывали кости и мне, и матери. Кажется, это началось ещё до того мрачного периода, когда её понесло. Хотя их тоже можно понять. Тяжело находиться рядом с неэмпатичным человеком, который считает себя экспертом во всех сферах жизни.

– Что значит – не сошлись характерами? – хмуро удивлялась мать, узнав, что дальняя родственница решила разойтись со своим мужем. – Не бывает такого!

– То и значит, – слышалось в ответ. – Не получилось у нас создать хорошую семью.

– Ухх, Светка, была бы ты моей дочерью, я бы тебе все косы повыдёргивала! – она чуть не стукнула кулаком по столу. – Раньше вообще за такое изгоняли и травили, а ты!

Я ковыряла вилкой сырный салат, стараясь не вслушиваться в разговоры взрослых. Они казались мне скучными и лишёнными всякого смысла. Какая разница, кто с кем развёлся и кто на ком женился, когда по телевизору показывали самых настоящих фей?

– А помните Леську Тутмову? Она вон трёх мужей сменила – и ничего! – заговорила… жена маминого дяди? Ай, уже и не вспомнить за давностью лет!

– То Леська, а то мы! – возразила мать. – И охота ж было разводом биографию портить! Жили бы как люди, были бы умнее.

– Хватит с тебя! – строгий женский голос прозвучал набатом.

Рой воспоминаний рассеялся, альбом запрятался за папкой с бумагами по воле Госпожи Дорог. Покровительница псов, ведьм, колдунов, обделённых судьбой людей, она стояла у окна в изумрудном хитоне и прознала меня пытливым взглядом.

– Прости, – я сконфузилась. – Увлеклась.

В первые разы было страшно до дрожи, да и ощущение ирреальности терзало душу, вызывая сомнения: а что, если это – шизофрения, а не способность видеть божественное? Но когда на пути попадаются самые настоящие минотавры и прочие чудища, то поневоле задумываешься.

Госпожа Дорог приходила редко, чаще всего в переломные моменты, когда мир трещал по швам и перерождался во что-то иное. Земля дрожала под ногами, эмоции скакали вместе с тревожностью, а в голове переплетались разные варианты развития событий.

– Такой боли нужно безопасное пространство, – безапелляционно заявила Госпожа Дорог. – А то покалечишься сверх необходимого.

Мда уж, пара нервных клоков нынче по цене золота, если не дороже. Я согласно кивнула и, решив не возвращаться к альбому, продолжила перебирать остальное. В коробки летело всё, вплоть до постельного и мелких шторных украшений, что смешно смотрелись на фоне дешёвой грязной тюли и серого от пыли карниза. Мать никогда не протирала его – не видела смысла в уборке. Это меньшее, за что её можно осудить, конечно.

«Хотя убивала ты аккуратно, с чувством, с толком, с расстановкой», – отметила я.

– Жажда, – пожала плечами Госпожа Дорог прежде, чем раствориться в воздухе и оставить после себя лёгкий шлейф тропических духов. Цитрусы, гранаты и приятная дымка.

Хоть что-то хорошее в этой квартире.

2.

Харон перемигивался с духами-гирляндами крохотной кофейни. Они щебетали по-птичьи о чём-то своём – то ли об обновлённом меню, то ли о последних новостях района, то ли о давних делах, что однажды отобразились на колонке местной газеты. Наверное, только они и знали, почему я взяла фамилию бабушки и долго скрывалась, не зная, как смотреть в глаза прохожим, Янусу и Госпоже Дорог.

Это было трусливо и нелепо, но что ещё взять со вчерашнего подростка? У меня выходило складно врать, недоговаривать, увиливать и прятаться за сотней безликих масок. Особенно от самой себя и чудовищ.

Раньше я думала: нет ничего страшнее чужого гнева. Теперь поняла: не чужого – материнского или внутреннего, того, над которым ты не имеешь власти. Он грызёт рёбра, заставляет хвататься руками за горло и душить, душить, душить.

«Убей её – и дело с концом! – скалились чудовища. – У тебя это в крови-и»

Я выпила половину латте залпом, выдохнула и, бросив взгляд в посеревшее небо, направилась дальше, по разбросанной листве, вдоль луж в проломах асфальтов – туда, внутрь одинаковых дворов и людей с одинаковыми судьбами, к жёлтым окнам, что кажутся уютными и тёплыми, если смотреть с улицы. Хорошая привычка, если не знать, что за ней кроется река обид и одиночества.

Тётка уже ждала меня у подъезда. Возможно, ей удалось подчинить течение времени, а возможно, это – дань современной косметологии, кто уж тут разберёт. В общем, она не изменилась: тонкая, низкая, одетая по-деловому и с прищуренным взглядом, что не упустит любую мелочь.

«Не заводи гиену в дом», – шептал внутренний голос. Нарастающая тревога проводила когтями по шее, благо, я знала, как с ней справляться. Ведь я – не тот беззащитный ребёнок, не крошечное пятно на фоне огромных взрослых.

– Здрасьте, – сказала я прежде, чем распахнуть дверь.

– Здравствуй, Ната, – холодно бросила она.

Уж не знаю, был ли у неё список или просто хорошая память, но, едва мы переступили порог, тётка деловито направилась к спальне матери и принялась выуживать из кучи цветастого хлама всё то, что когда-то дарила на разные праздники. Даже старую пластиковую куклу в розоватом платьице, которую давала мне. Жаль, поиграть с ней так и не получилось – мать почти сразу упаковала её и запрятала у себя со своим знаменитым: «Ты всё испортишь!»

– Ты же не против? – тётка осеклась, неожиданно вспомнив о моём существовании.

Я презрительно усмехнулась и ответила:

– Нет.

Какая, в самом деле, разница? Пусть забирает, может, передарит кому, а может, поставит в точно такой же сервант, полный всевозможных сервизов, свечек и старого советского хрусталя.

Я посматривала за ней краем глаза. Вряд ли она докопается до альбома, но уж очень не хотелось, чтобы тётка забрала что-то по-настоящему ценное. Хрен с ними, шубами и костюмами, всевозможными брошками, заколками и украшениями – пусть давится. Хотя она и так, казалось, вот-вот утонет в этой горе из тряпья и блестяшек.

Пыхтя, тётка тащила шубу и пуховики через весь коридор, и точно так же стреляла в меня взглядами. Видимо, надеялась на помощь. Ну уж нет, такой роскоши ей не видать. Как там поговаривала мать? «Своё не жмёт плечи»?

Я зашла в спальню и осмотрела её снова. Определённо, дышать стало легче. А на кровати, с которой только что сорвали простыни, прыгал Локи, размахивая рыжими прядями туда-сюда. Вот кого не ожидала увидеть! Интересно, отчего боги так любят переломные и переходные моменты?

– Их-ух, их-ух! – вопил он. Тёмно-зелёный плащ подскакивал в ритм. Кажется, хаос в моей скромной квартире пришёлся ему по вкусу.

Тётка вернулась и продолжила копаться в дальнем шкафу. Локи она не замечала, да и дела ей не было ни до божественного, ни до весёлого. Такой куш сорвала!

– А она ведь уда-авится-а! – Локи высунул раздвоенный язык и облизнулся. – Ты бы видела, какое ожерелье жаб у неё вокруг горла. И все живые, и квакают! Ква-ква, ква-ква! – он принялся имитировать кваканье.

На душе потеплело. Если он так шутит – значит, я всё делаю правильно. Главное – не расхохотаться, а то тётка не поймёт и примет за безумную. Она, конечно, недалека от истины, особенно в её-то понимании, но.

Локи перестал прыгать на кровати и переместился на комод. Болтая ногами, он корчил тётке рожи или перекривлял её, показывая, как смыкается удавка на её шее, как вгрызаются в глотку жабы, как её рвёт болотной тиной, золотом и шубами. О-о-о, это было такое славное зрелище, что я с трудом сдерживалась! И ведь не отвернуться – обидится и пошутит уже надо мной. А шутки богов бывают жестоки.

– Наточка, – её голос изменился, превратившись в приторный, почти змеиный. – помнится, лет двадцать назад, ещё на первую годовщину, я дарила большую хрустальную люстру. Где она?

Я взглянула на потолок – вместо роскошный люстры висела старая лампа с изогнутым плафоном. Наверное, мать запрятала её подальше или передарила кому-нибудь ещё. Не продала – уж точно.

– Не знаю, – мне оставалось лишь пожать плечами.

– Найди, пожалуйста, – и опять, на тон приторнее и ласковее. Глядишь, ещё немного – и сахар в крови подскочит.

– Я не видела тут никакой люстры, – парировала я. – Ищите где угодно, если хотите, но здесь её нет.

– Наточка, – на два тона грубее. Что ж, это больше похоже на правду, – ты, видимо, не понимаешь всей серьёзности, – ох, как поёт! Как поёт! – Если я не найду эту люстру, то это будет воровство. Неужели ты хочешь сесть в тюрьму?

О да! Ну конечно, яблоко от яблони, такое же червивое и кислое. Паршивая дочь паршивой матери. Без этого тётка никак не могла обойтись.

– Делайте что хотите, – холодно бросила я. – А пока берите, что взяли, и убирайтесь, иначе я вызову полицию.

Гнев исказил её лицо до безобразия. В один миг проступили все морщины, пятна и прочие возрастные изменения. Локи разразился громовым хохотом, да так, будто желал призвать весь Асгард, чтобы асы полюбовались на жадность и отчаяние смертных.

– Что ты сказала, дрянь?! – она подлетела ко мне, собираясь ударить. – Да как ты смеешь перечить старшим по крови?! Да я тебя в тюряге сгною! Знаешь, сколько у меня связей по городу?! Да тебе такие связи и в страшном сне не снились, с твоим-то прошлым!

– Вперёд и с песней! – отсалютовала я, а затем прошла по коридору и распахнула входную дверь, надеясь проводить её как можно скорее. – Вон!

– Жди повестку в суд, сука! – фыркнула тётка прежде, чем покинуть квартиру. – Я у тебя последние трусы отсужу, ещё и должна останешься!

Вот и поговорили. Локи продолжал хохотать, и от его хохота стены тряслись, шли волнами так, будто через миг треснут и разорвутся вместе со всем безумным миром, полным бесполезных вещей, нескончаемой грызни между самыми близкими людьми и жаждой срочно оказаться чуть лучше, чем ты есть. И тогда ворвутся боги Асгарда, Олимпа, спляшет на руинах звёздная Кали, закричит в родовых муках пепельная Эрешкигаль, а Локи – огненный, задорный – с небывалой радостью умоется кровью павших и продолжит плясать, смеясь над асами и смертными, над всем космосом, чьё предназначение – разрушиться до атомов и возродиться заново.

Он упивался, а я стояла в оцепенении и не понимала – от удовольствия или от предвкушения увлекательного шоу. А может, там смешалось одно с другим и образовало третье, алхимическую ядрёную субстанцию, способную обнажить самое страшное в человеке и заставить его пересечь грань разумного. Хотя если задуматься… многое ли отделяет нас от хтонического начала? От чудовищ, что обитают за водами подземной реки, и прочих существ, запрятанных за краем мира.

– Их-ух, их-ух! – смех сменился скрипом кровати.

Я тяжело вздохнула и поплелась к себе, оставив бога развлекаться среди моего маленького хаоса. Уж для него-то не жалко, пусть хоть трижды ломает всю мебель. Всё равно она мне никогда не нравилась.

3.

«Тебе не стоило говорить с ней в таком тоне. Знаешь же, что она знакома с журналюгами из местной газеты? Жёлтая пресса обожает всевозможные скандалы, а уж если они связаны с чем-то… увлекательным… Думаю, ты взрослая девочка и всё понимаешь», – сообщение от второй тётки не заставило себя долго ждать. Семейная жадность обошла её стороной. Жаль, дело было не только в ней.

Я поморщилась, представив, как рой стервятников копошится по квартире, перебирая и мои, и материнские вещи, примеряет на себя одежду, украшения, представляет, как смотрелась бы мебель в другом интерьере… Брр!

«Знаешь, будь у тебя муж, было бы попроще. Она бы не пришла. Но ты ведь одна, а значит, тебя можно не брать в расчёт. Это я так, по старой дружбе предупреждаю», – продолжала тётка.

Интересно, по старой дружбе с кем? С матерью-то? Если честно, не представляю, чтобы кто-то мог выносить её дольше одного вечера. Даже присутствие её призрака было нестерпимым. Не потому ли первые сессии складывались неудачно? Я призадумалась и погрузилась в воспоминания.

Кабинет с видом на целый город. Солнце отплясывало на черепичных крышах, обнимало улицы и украшало деревья, позволяя зелёным кронам раскрываться вширь. Я раскинулась на оранжевом диване и смотрела то в окно, то в белоснежный потолок, пытаясь собрать мысли в кучу.

– Ваша мать по-своему заботилась о Вас, Ната, – монотонный голос Ольги раздавался словно сквозь вату или туманную пелену. – Она не понимала, что значит любить, но делала это как могла.

Настолько, насколько может чудовище. Это я осознала сейчас – а тогда, на консультации, во мне закипел такой гнев, что аж пятна пошли по коже. Я клацнула зубами, а затем прошипела:

– Она уничтожала всё, что было мне дорого. Рвала книги, распарывала игрушки, резала мою одежду и постоянно насмехалась. Вы не представляете, каково это, когда школьные стервы смотрят на тебя с жалостью, а учителя предпочитают не замечать!

– Это был её способ справиться с собственной аутоагрессией, – наседала Ольга. – Я не призываю Вас прощать её сразу, просто подумайте на досуге.

Прощать? Прощать?! Я не сразу поняла смысл этого слова, а когда дошло, то всё во мне вскипело и взорвалось тысячей кратеров. Диван натужно скрипнул. Шаг-два – и на стол Ольги упали деньги за консультацию. Три-четыре – и я хлопнула дверью, не попрощавшись и не обещая вернуться.

Первые сессии как первый блин.

Подумать только! Прощение! Злость до сих пор закипала в рёбрах, стоило вспомнить детство и то, что случилось после. Я заставила себя прийти на эту гребаную терапию, как только ощутила, что теряю себя, становлюсь кем-то другим, столь же чудовищным и бесчеловечным – и вот оно, легендарное «Простите – и всё воздастся». Только мне не нужны были подарки на том свете, условный пресветлый рай. Зачем он вообще, когда в голове – ад, болючие хрипы, крики о помощи и перестук котелков?

«Спасибо, – поддавшись внезапному приливу благодарность, я написала Р. – За то, что не пытаетесь поучать и давать советов. Я рада нашему сотрудничеству, и мне есть, что сказать на следующей сессии».

С такими-то родственничками они никогда не прекратятся.

Оставшись наедине, я принялась наводить порядок и худо-бедно придавать старой квартире человеческий вид. Мебель стоило бы отправить на помойку и купить новую, но это чуть позже. Что же до спальни матери… Если честно, от одной мысли накатывала тревожность. Слишком силён страх, что она найдёт способ прорваться ко мне с того света и наказать за всё то, что я творю в её доме, хоть и бывшем.

«Вот именно – бывшем», – я цеплялась за это слово, как за спасительный крючок. Квартира больше не принадлежит ей – а значит, у меня есть право перекроить её с нуля, выдрав всё, от позолоченных обоев до криво постеленного ламината, в трещинах которого тоже переливалась жёлтые прожилки, такие же фальшивые и безвкусные.

Если бы не деньги, продала бы и квартиру, но жильё – слишком ценное и дорогое, чтобы разбрасываться вот так просто. Это не новый шкаф, не полка и не шуба, а целые стены, чья стоимость – космос, десятки лет непроглядного труда, убитого здоровья. Нет уж, тут никак не продать и не обменять. Слишком много волокиты и потерь.

«Рад за Вас, Ната, – лаконично ответил Р. – Жду встречи на следующей неделе».

От этой фразы будто камень покатился с плеч. Я улыбнулась и внезапно почувствовала, насколько душно и затхло вокруг. Раз-два – толчок и распахнутые окна, три-четыре – порыв осеннего ветра и рыжий листик клёна на подоконнике. Ну вот, уже лучше!

Волны тепла пошли от сердца к плечам, легонько коснулись головы и разошлись вдоль стен, словно показывая: ты, Ната-Наточка, и только ты здесь хозяйка, и никто не вправе тебе указывать – ни мёртвые, ни, тем более, живые. Ты одна в целом свете, ты – прохладный вольный ветер и пёстрая осень, ты – олицетворение свободы.

– И ты найдёшь сокровище, которое потеряла в детстве – ту себя, что была до. И даже больше, если продолжишь идти, – раздался мягкий голос Госпожи Дорог.

Она снова пришла, увенчанная оттенками багряного и оранжевого и готовая протянуть ладонь в очередной трудный момент.

– Спасибо, – я прижалась к её плечу. Запах поздних ягод и вина вдарил в нос, вскружил голову и осел рябиновой дымкой перед глазами. – Веди меня, куда нужно. Ты ведь за этим пришла?

4.

Когда-то давно я и подумать не могла, что отправлюсь в мир иной раньше срока, да ещё в сопровождении мифической девы, не просто богини – титаниды, что век от века купается в лунном свете. Но так уж вышло. Госпожа Дорог появлялась на перекрёстках и улочках, полупризрачная и живая. Поначалу она не говорила со мной, точнее – я не обращалась к ней, принимая за галлюцинацию или искусную голограмму.

Чуть позже выяснилось: видят Госпожу Дорог далеко не все, в основном юнгианцы, старухи, некоторые шаманы и иногда – разгневанные или обиженные женщины. Это был первый шаг, первая прореха на мировом полотне, отделяющем нас от безумной ирреальности – бушующего океана из теневых чувств, конфликтов, снов, грёз, надежд, идей и звериного начала.

– Если ходить аккуратно и вовремя концентрироваться на теле, ничего не случится, – поведала однажды Госпожа Дорог. – Но лучше тебе не знать, каково это – отлететь головой и потерять связующие нити.

Конечно же, на всякий случай я проверилась у психиатра и сделала МРТ головного мозга. Ноль отклонений, ноль предпосылок к шизофрении или чему-то похожему. Впрочем, мать тоже считалась здоровой по всем документам, пока её чудовища не сорвались с цепи и не закружились в кровавом танце из чужих кишок и костей.

Подземье встретило нас каскадом иссиня-чёрных гор. Они возвышались над долинами, сотканными из сотен огоньков и костров. Были там и чертоги тумана, увенчанные молочной дымкой, и журчащий водопад вдаль, и тяжёлые булыжники, что ползли вверх, а после падали, сотрясая округу. Небо тонуло во мгле, да и было ли оно вообще?

– Благодарю, – я поклонилась Госпоже Дорог прежде, чем развернуться и зашагать к знакомому пригорку.

Сделав своё дело, она рассеялась по ветру. Наверняка отправилась в очередное путешествие или отозвалась на чей-то зов.

А меня уже ждало чешуйчатое чудовище, родное и далёкое одновременно.

– На-аточка! – прогремело оно. – Я собирала всё для тебя! Всё! А ты, неблагодарная!… Как ты вообще посмела отдать ей мои вещи? Это старой карге, чтоб ей ими подавиться!

Ага, всю жизнь – и только для меня, во благо, ради чего-то светлого и лучшего. Какая благородная ширма! Ещё и настолько плотная, что она сама верила в сказанное, отказываясь видеть правду.

– Зато ты не подавишься, – нарочито спокойно ответила я. – Хочешь утопить в хламе чужой мир?

– Это теперь мой дом, Наточка! – мать топнула ногой. Раздвоенный голос разнёсся над долиной и приманил несколько любопытных глаз – то ли очередных порождений подземья, то ли неприкаянных духов, не знавших иных развлечений. – Эх, дурья твоя башка! Совсем берега спутала, а?!

Объясняться с ней бесполезно – не поймёт. Жаль, нет волшебного меча. Мне до ужаса захотелось отсечь ей обе головы и исчезнуть. Это было бы героическое высвобождение, достойное легенд и нескольких шуток.

– Верно, – ответила я. – Это – твой дом, а квартира со всеми своими внутренностями – мой. Только мне решать, кому и что достанется. Сегодня-завтра раздам волонтёрам, а остаток отнесу к мусорным контейнерам. Пусть бездомные разбирают.

Чёрные волны гнева пошли от чешуек. Зашипело, зарычало, засияло тёмно-зелёным – и из них родились змейки, злющие и готовые вцепиться мне в глотку. Мать же топала по земле лапами, желая разрушить гору, а заодно и всё подземье. Одна голова – та, что помоложе – внезапно завыла, а другая по-прежнему сохраняли молчание, поджав губы.

Ох, мне бы точно пригодился меч! Хотя бы от змеек, что подползали всё ближе и ближе. Их глаза сияли золотом от предвкушения. Глядишь – вот-вот обескровят.

– Кыш! – хмыкнула я.

Удивительно вовремя всплыли слова Госпожи Дорог: «Мир мёртвых не может навредить живой, если она сама того не захочет». Главное правило иномирья, на котором выстраивался баланс всего. Не-ет, всё иррациональное, хтоническое и неисследованное разрушало иначе – и, опять же, если не предпринять мер.

Какими же беспомощными показались змейки и какой же жалкой – мать! Запертая во мраке, она могла лишь кричать, обвинять, распылять по воздуху яд и агрессию, но и только.

– Я буду поступать со своим имуществом так, как считаю нужным, – в моём голосе звякнула сталь. – Твоя вотчина здесь, лежи и отдыхай. Но не смей подсылать ко мне чудовищ, сотрясать подземье или звать меня через манипуляции.

– Ишь, чего удумала! – оскалилась мать. – Взрослая стала, да?! Только забыла ты, Наточка, что яйца курицу не учат! Ух, были бы мы сейчас с тобой среди живых, я бы тебе объяснила как надо. Забыла уже, небось, что такое синяки и затрещины!

– Ты всегда говорила со мной через побои, – я грустно покачала головой. – Но у мёртвой курицы нет права голоса.

Как же она обожала насилие! Била из радости, из ревности, для воспитания, ради забавы. Я помнила, как она растягивала губы в ухмылке, как загорались её глаза, а руки тянулись ко мне. Затем – хрясь! Мгновенный оргазм для неё и вспышка боли – для меня. И чем больше, тем шире она улыбалась, тем сильнее расширялись зрачки.

– И ты всегда любила насилие, – смысл этой фразы свалился на меня только сейчас. Агрессия, избиения, унижения, насмешки, попытки самоутвердиться за мой счёт и загнать меня под ноготь – это все те шаги, из которых состоял её путь. И иначе он закончиться просто не мог – или окончательное безумие, или убийства, или и то, и другое вместе. Она не могла не превратиться в чудовище и перейти границу.

– Я тебя, дуру, воспитывала! – зарычала мать в ответ. – На свою же голову. Знала бы, сделала аборт!

– Хватит, – тихо сказала я.

Она не успокоилась, продолжая что-то выкрикивать. Но все фразы потерялись во мраке. Я перестала их слышать, стоило лишь развернуться и побрести обратно к реке. Не было ни трёхглавого пса, ни Госпожи Дорог, зато в синих водах колыхалась древесная лодка. Стало быть, Харон озаботился.

– Мне нечем платить за переправу, – с неохотой призналась я.

Река пошла рябью. На миг из неё показалась тень, завёрнутая в рваный плащ.

– Живые не платят, – хрипло произнёс Харон.

Делать нечего – пришлось осторожно садиться в лодку, благо, она сама двинуть в путь. Волны швами расходились перед ней, а за плечами заклубилось марево, скрывая обитель чудовищ. Пахнуло свежестью. Я ощутила, как в глубинах вод спокойно билось огромное сердце. Бум – тишина, бум – тишина – и никакой суеты и тревоги, никаких страхов и девиантных состояний. Только размеренный шелест и дыхание существа, что находилось на порядок выше прочих. Кто она – мать китов, богов, Гея, а может, Великая Мать – порождение всего сущего?

Я не знала, но чувствовала, как проваливаюсь в сон, похожий на младенческий, где нет ничего, кроме покоя и материнских объятий.

III

. Пучина

1.

Серое небо, выжженная, бесплодная земля, которую сперва напитали кровью, а затем полили огнём, сухой ветер – и я, в чёрном наряде вдовы, в кружевных перчатках, брожу по пустырю и всматриваюсь вдаль, пытаясь обнаружить хоть какой-то признак жизни.

Здесь не было ни избушки в тумане, ни подземья с его рекой и долинами, ни непроглядного леса – ничего, кроме всеобъемлющей пустоты. Мне хотелось упасть на землю и лить слёзы, но глаза оставались сухими. В них отражалась скорбь нескольких столетий или поколений, скорбь, которая пронзала Деметру, Ариадну, Геру, Ла Йорону. Она не позволяла творить, забирала и силы, и лица, превращала женщин в безликих теней или чудовищ без права голоса среди живых.

Скорбь эта произрастала из меня самой. Она же иссушила реки, выпила все соки из травинок, деревьев, цветов, а затем вытянула остатки влаги из воздуха. Она лишила моё одеяние красок, оставив один-единственный.

По чему я так скорбела? О, я бы не смогла описать это сокровище терминами! Светлые части души? Воспоминания о хорошем? О том, что могло бы быть, но не случилось? Прерванная связь с самой собой из-за череды внутренних расколов, голосов чудовищ и неадекватных, разрушающих наставлений матери.

Я сидела на коленях и чувствовала, как упиваюсь скорбью, как она возносит меня к небесам – даром что слепым и лишённым жизни, как я превращаясь во что-то одухотворённое, а на деле – падаю всё ниже и ниже, теряя крохи того сокровища.

Тут-то я и поняла, насколько искажён мой мир, моё восприятие, что красной линией проходит через все слова и поступки, создаёт из мелочей будущее – такое же искажённое и наполненное скорбью.

– Вы молодец, Ната, – отметил Р. – Возвращайтесь. На сегодня хватит образов.

Когтистые трещины разрезали землю на мелкие кусочки – и мир порвался. Меня понесло семью ветрами обратно, в тело, в просторный и удивительно стерильный кабинет. Я вновь ощутила мягкое кресло, подлокотники, лёгкий запах древесного парфюма. А затем открыла глаза и прищурилась, не выдержав волны солнечного света и яркости красок. Удивительные эмоции! Сколько ни работай с образами и разной хтонью, а всё равно никогда не привыкнешь к состояниям перехода, когда ты не здесь и не там, и это зыбкое «между» поражает и вынуждает застыть на миг-другой перед мирозданием.

– Мы, конечно, можем обсудить и Вашу тётю, но, на мой взгляд, Ваше состояние больше располагает к другой теме, – заговорил Р., увидев, что я вернулась. – Ваша мать так боялась за Вас, что решила с детства приучать к боли.

– Это не так работает, – я хмуро покачала головой. Сил злиться не было – лишь усталость и желание выпить побольше воды, самой обычной, прошедшей фильтрацию и лишённой всевозможных добавок. Наверное, века назад её назвали бы колодезной или речной.

– Она думала иначе, – пожал плечами Р. – Страшно обладать чем-то, что у тебя могут отобрать. Или что может сломать личность.

Теперь-то понятно, почему она погрязла в вещах. Блестящий хлам, купленный за свой счёт, никуда не исчезнет. Его не отберут злые люди, чего нельзя сказать о простой человеческой радости, любви и взаимоотношений. Один неверный поступок другого – и ты лишаешься всего, собственный источник иссушается за минуты и Дурга превращается в жуткую и яростную Кали, Инанна – в дитя Эрешкигаль, а возлюбленная и любящая – в безликую вдову. Не проще ли сделать своеобразное душевное обрезание ещё в детстве, а потом всю жизнь компенсировать тем, что ты никогда не потеряешь?

– Что мне делать, чтобы вернуть их? – я с надеждой взглянула на Р. Уж кто-кто, а он наверняка знает ответ. – В смысле, свои части, отрезанные и утраченные.

– Будем работать с образами и заземляться. Это если в целом, – подытожил он. – Также я хотел бы предложить Вам создать жизненный сценарий. От эпизода к эпизоду, начиная с двух-трёх лет.

– Ну и задачка! – присвистнула я. – Я ведь мало что помню, только самое яркое и больное.

– Будем вспоминать вместе, – спокойно продолжил Р. – Если хотите, конечно.

– Да, попробую. Но, понимаете, – у меня не было желания произносить это вслух, но терапия всегда требует открытости и продуктивности, – я боюсь отлететь слишком сильно. Вы, помнится, сами говорили, что плотная и глубокая работа с образами может привести к привычке диссоциироваться…

– Я отправлю Вам на почту комплекс упражнений от диссоциации, – сказал Р. – Если будете выполнять каждый день, то начнёте чувствовать тело лучше. И это, кстати, очень поможет нашей с Вами работе.

С упражнениями и телесностью в целом у меня было туго. Делать нечего – пришлось соглашаться и честно пообещать, что я непременно открою файл, изучу и составлю план тренировок на неделю вперёд. Хотя сопротивление пошло почти мгновенно: тело заныло, а чудовища внутри закопошились и протестующе зашипели, мол, а когда заниматься, если и так нет ни сил, ни времени, и вообще, что, если Р. лишь пудрит мозги своими комплексами и советами вместо того, чтобы помогать.

«Вы будете слушать меня, – пришлось мысленно ответить им. – Если мы хотим жить в гармонии, то выбора нет».

Впрочем, я бы в любом случае не оставила его этим тварям, порождённым матерью и моим больным сознанием. Плодотворная работа, чтоб её.

2.

Зачем что-то откладывать, особенно если это совпадает с текущими планами? Р. посоветовал заземляться – и я отправилась в городской парк, в котором смешались оба лица Януса и несколько эпох, оставивших культурные отпечатки. Дореволюционная каменная усадьба угрожающе выглядывала с пригорка на раскидистые клумбы и деревья. Она наверняка чувствовала себя их хозяйкой, эдакой старой грозной экономкой, которую не сломали ни красные, ни белые, ни цветные, ни чёрные, ни грозные воины всех мастей. Да, рушили окна, громили белоснежные колоны, но позже всё отреставрировали и придали современного лоска.

Меж рядами выстриженных до миллиметра кустов высились самые разные деревья – и толстые дубы, и пихты, и сосны, и сакуры, и магнолии, выторгованные местными властями у иностранных дипломатов. Ароматы свежести, зелени и хвои кружили голову, позволяя унестись из шумного города в забытый людьми перелесок или ряды холмов. Незатейливо и приятно, не хватает только ручья и его тихого журчания.

Стоило мне завернуть к усадьбе, как впереди показалась человек, окутанный клочьями серого тумана. Они скатывались с багряной туники и окаймляли широкую лубочную маску мужчины с длинной бородой, украшенной виноградными листьями. Маска широко улыбалась. Чутьё подсказывало: в глаза лучше не всматриваться, особенно когда он приблизится.

Чем ближе, тем сильнее пахло вином и гарью. Я помнила это сочетание с детства – мать часто сжигала еду на плите, если наливала бокал-другой. Тогда мне не удавалось видеть богов, героев и разных духов, что никак не могли окончательно покинуть этот мир. Возможно, Дионис в то время стоял за её спиной и подначивал, а, возможно, пытался сказать: «Во всём нужно знать меру». Вряд ли второе, конечно.

Вторая маска попалась мне через десяток метров. Первое, что приковало взгляд, – глаза. Да, в первую я не всматривалась, но в эту… Просто не могла. Ужасающая, полная ненависти, она пучила глаза так, словно пыталась сжечь. Это неудивительно – маску украшали змеи. Белёсые и гладкие, они свисали с плеч и, кажется, не собирались ни шипеть, ни пугать.

Я опустила взгляд и чуть не хлопнула себя по лбу. Идиотка! Тело-то скрыто в молочном мареве, запрятано от чужих глаз, потому что она боится. Несмотря на проклятье, устрашающий вид и змеек. Она – не кошмар героев, а всё та же несчастная жертва.

«Всё та же несчастная Ната, которая пытаться казаться стальным человеком, – усмехнулись мои чудовища. – Между тобой и матерью гораздо больше общего, чем тебе хотелось бы».

С этим сложно не согласиться. Холодная тяжесть сдавила грудь, когда мы поравнялись. Маска качнула головой и прошла мимо, а я принялась ощупывать себя и с удивлением обнаружила Горгонейон, свисающий со шнурка. Стало быть, я принята в семью? Или в культ? Или в секту? Странные ощущения. Надеюсь, это дар, а не проклятье.

«Не тебе ли знать, что одно может оборачиваться другим – и наоборот?» – с ехидцей отозвались чудовища.

Я покачала головой и завернула к дороге. Вот тебе и городской парк! А я ведь даже до усадьбы не дошла, не взглянула, отремонтировали ли местных химер. Ну и ладно, увиденного хватит ещё на неделю впечатлений, если не больше. Всё во мне запротестовало, не желая сталкиваться ни с прошлым, ни с ирреальным. Пусть себе гуляют, раз хотят! Лишь бы не трогали, ведь всего должно быть в меру.

«Заземление! Думай о заземлении, чувствуй ногами асфальт, слушай запахи и шум машин», – я твердила это, как старую молитву. Мне ли не знать, что случается, когда разрыв между духовным и материальным становится слишком широким, когда человек выстраивает вокруг хтоничного галлюцинации и тонет в выдуманном мире, отказываясь признавать иное?

О, я ведь знала, почему она сошла с ума! Почему сорвалась и убила отца, а затем и других мужчин. Не за эти ли Медуза дала мне Горгонейон? Чтобы напомнить: любая жертва может превратиться в неразумную тварь, не просто выковать оружие, а размахивать им во все стороны, ища виноватых, поражая громом и молнией прохожих.

«Ты знаешь ответ, Ната. Скажи его, признайся себе!» – в экстазе вопили чудовища.

А я, ничего не слыша и не ощущая, кроме касаний безумия и безграничной боли, уже писала сообщение товарищу Генрихову. Нет, я не собиралась признаваться ему, что вижу духов, слышу голоса, а иногда мой мир и вовсе раздваивается. Нет, дело не в этом, а в титаническом фундаменте из боли, вины и чужих костей, в поступках, что были забыты и изгнаны из памяти. А меж тем именно они стали толчком и довели её.

И – боги – она всё-таки меня любила. Настолько, насколько могла. Иначе бы просто не решилась перейти эту грань и нанести двадцать два ножевых.

3.

Чудовища взвыли, пережив миг безграничного счастья, а после уползли на глубины души и заснули, дав мне передышку. Это было очень кстати, ведь впереди – разговор с товарищем Генриховым и распри с тёткой, чтоб над ней Локи весело пошутил.

«Добрый день, я по рекомендации Р., – я призадумалась. А что дальше-то? Если не считать тварей, голосов и всего того, что прячется за туманом и подземной рекой, то в целом мир вокруг не такой уж неадекватный. – Меня преследует постоянная тревога, даже когда всё объективно в порядке. Мне панически страшно просыпаться, открывать соцсети, взаимодействовать с кем-либо».

«Здравствуйте, Ната, – товарищ Генрихов ответил почти сразу. – Что у Вас со сном и питанием?»

А действительно – что? Я старалась не есть без необходимости, зато любила кофе ещё с детства. От него выворачивало желудок, а сердце стучало так, будто вот-вот разорвёт рёбра и выпрыгнет, и эта боль была такой сладостной и желаемой, что я подсела на неё и улыбалась, чувствуя своеобразную агонию.

Товарищу Генрихову я описала вкратце – и отношение к еде, и страсть к кофе, и последствия.

«Самоповреждения?» – уточнил он.

«Лет пять назад были, сейчас – нет».

И такое случалось, как и со всеми подростками. Кризисы, срывы, ненависть к себе и во всём – да с кем не бывало? Все мы боялись родителей, закрывались в себе, искали утешения в соцсетях, аниме, фильмах и играх, а порой сбегали из дома и возвращались в истерике и лишь из страха перед полицией или волнами гнева. Вряд ли для товарища Генрихова это было чем-то необычным.

«Я понял Вас, Ната. Попейте Гидазепам, три таблетки в день, неделю. Рецепт пришлю вместе с номером карты. Позже обязательно напишите, как Ваше сочувствие», – подвёл итог он.

«Он хочет усыпить нас!» – взбеленились чудовища.

Вообще неплохая идея. Только теперь я ощущала, как сильно мир сдавливает мне плечи, как голоса выпивает все соки, а призраки требуют всё больше и больше сил для общения или любого другого взаимодействия. Так хотелось зарыться под тяжёлое одеяло, поставить телефон в режим полёта, отключить интернет и лежать, уставившись в стену. Пусть мимо летят месяцы, годы, века, главное – покой и ноль мыслей, абсолютная тишина. Такая, какая бывает под наркозом. О, до чего же сладостное ощущение!

Мне снились коты и уютный большой дом с мягким диваном. Мы играли у электрического камина и с наслаждением вкушали каждый момент жизни. А потом всё прервалось. Мир рухнул вниз – и я очнулась в больничной палате, осознав, что всё это время пребывала в забытье.

Когда я поняла, что не смогу вернуться обратно, то чуть не закричала от ужаса. Назад! Назад! Туда, где ты не ощущаешь собственное тело, где не осознаёшь себя, в мир иллюзий и вечной стагнации, подальше от разбирательств с полицией, от судов, шестичасовых допросов и чувства, что убила ты, а не она. Что это всё – твоя вина, и если бы ты вела себя иначе, училась на пятёрки, во всём соглашалась с матерью, не отрывала глаз от пола и ходила сгорбленной, то, может, никто бы не пострадал.

Может, все эти люди остались бы живы.

О наркозе я мечтала долго. До сих пор вспоминаю с теплотой, несмотря на всё, что было до и после. Да, пробудились чудовища, да, меня закружило в веренице своих и чужих показаний, полицейских участков, страшных фотографий с оторванными конечностями и внутренним криком: «Это всё ты! Ты-ы! Ты заставила её пойти на крайние меры!»

Я устало выдохнула и поплелась заваривать очередную порцию кофе. После очередной волны отвращения должно стать легче. И бодрость появится, какая-никакая. Р. чертовски прав: связь с моим телом не просто разорвана – её уничтожили, пропитав ядом ненависти и презрения. Они оба хорошо постарались, хотя он… почти не участвовал, а так, подливал масла в огонь, обвиняя меня в излишне открытой одежде или слишком вызывающем поведении.

Это сейчас, во взрослом возрасте понимаешь, что первоклашка ну никак не может быть вызывающей и нет ничего более естественного для ребёнка, чем бег и смех, а тогда всё внутри меня казалось искажённым, грязным и неприличным. Я копала слишком глубоко, доставала каждый кусочек, каждую грань души, внимательно рассматривала её под взглядами родителей, а затем отбрасывала в истерике.

«Какая гадость!» – говорили они.

«Какая гадость!» – повторяла я.

Чудовищам нужен медикаментозный сон, мне – отдых, зарядки, прогулки и до жути скучная, но заземляющая работа. Ах да, и иск от тётки. Вряд ли полиция воспримет её всерьёз, зато можно будет отвлечься и немного позлорадствовать. Хоть какая-то крупица удовольствия, отравленного, полного отчаяния – в общем, всё в духе нашей дорогой семейки.

4.

Полусон на целую неделю – лучшее, что можно представить. Когда работаешь в перерывах между дремотой и прогулками, забываешь про новости, большой и тревожный мир, про сплетни и тренды и даже про богов, которые бродят по улицам и ищут себе развлечений.

Но это не могло долго длиться даже с Гидазепамом. Госпожа Дорог впорхнула в окно вместе с сухой листвой и снова приоткрыла для меня изнанку миров – потому, что любых чудовищ надо кормить.

– Лучше дай мне меч, – я тяжело вздохнула. Необходимость видеться с матерью вызывала внутри такие приступы отчаяния, что хотелось страстно броситься в реку и остаться там до скончания времён.

– У меня нет меча, – изумилась Госпожа Дорог. – Только факелы. Я могу рассеять тьму на твоём пути, но не более того.

Серебристая тропка вильнула мимо берега, поросшего асфоделями, – и вот мы на той стороне. Прохладный ветер причёсывал зелень, ласкал цветочные лепестки и беспощадно проходился по моей коже, подсказывая: живым здесь не рады. Как будто это была моя прихоть! Ах, если бы она благополучно упокоилась и перестала цепляться за жизнь, то всем стало бы легче. Но что-то держало её в междумирье, вынуждая тянуться вверх, скрести когтями небо и протяжно выть, звать родную кровь всё громче и громче.

Госпожа Дорог исчезла, как и всегда. Не стоило требовать от неё большего, всё-таки игры с богами – опасное дело, и многие герои и злодеи тому доказательство.

Каменистая площадка немного подрагивала. Оно и неудивительно – двухглавое чудовище расхаживало от края к краю в ожидании подношения. Ему не терпелось наказать нерадивую дочь, прикрывая любым поводом злобу и ненависть за то, что я смею жить, пока она гниёт в недрах тьмы, всеми забытая и проклятая. Не перед кем больше самоутверждаться и показывать своё превосходство.