На рубеже веков

Глава 1

Керчь порядком поднадоела, делать здесь было категорически нечего, ну кроме чтения ермоленковских записок и работы, от которой никто не освобождал. Дошло до того, что мы с Катькой начали смотреть телевизор. Украинские каналы надоели хуже горькой редьки. По российским уже неделю крутили выборы президента.

И так было ясно, что при всем богатстве выбора победит Медведев – сомнений в этом не было ни у кого. Весь «цивилизованный» мир ликовал, Медведева почему-то считали «слабым», и никто не брал в расчет, что его выдвинул сам Владимир Владимирович.

Наконец телевизор надоел, и мы решили отдохнуть. В свете последних событий настроение у нас было лирическое, поэтому завтракали при свечах, под тихую музыку семидесятых. Потом я подкрался к ней сзади и тихо, чтобы услышала только она, шепнул ей на ухо:

– Я тебя люблю.

– Я тоже, – счастливо ответила она…

Вот оно, настоящее счастье: засыпать и просыпаться с любимой женщиной, знать, что ты кому-то нужен…

Катерина проснулась первой и, бесцеремонно меня растолкав, спросила:

– Вань, а где твои детские фотки?

– В шкафу.

– Покажи.

Я вздохнул и с неохотой встал с дивана.

Фотографии смотреть не хотелось, благодаря неординарной внешности детство мое было не таким уж безоблачным. Но, зная Катьку, понимал, что она все равно не отстанет.

Вытащив маленькую коробку, я снял крышку и задумчиво посмотрел на то немногое, что осталось от мамы и прошлой жизни: несколько фотографий, кусочек ткани с данными, который был завязан на моей ручке в роддоме, прядь маминых волос и мои, срезанные в первую стрижку. Вот и все, что я забрал несколько лет назад из своей квартиры перед продажей.

Катька задумчиво в который раз посмотрела на мамины фотографии, а потом с умиленной улыбкой взяла пожелтевшую пачку моих изображений. На черно-белых карточках я выглядел почти нормальным ребенком, только очень уж серьезным.

Наконец она аккуратно вытряхнула из старого конверта несколько пушистых прядей, таких белых, что они казались прозрачными, и, ласково поглаживая их кончиками пальцев, прошептала:

– Нежные как шелк.

Я, ничего не отвечая, прилег к ней на колени, и она немедленно взъерошила мне волосы, от удовольствия я замурлыкал.

Неожиданно ее рука замерла и напряглась. Я приоткрыл глаза и увидел ее ошеломленный взгляд. Удивившись, я на всякий случай сунулся к ней ментально – круговорот формул, цепочек ДНК и образов проводимых опытов обрушился на меня.

– Котенок, что с тобой? – всерьез забеспокоился я, вскакивая.

Все так же молча разглядывая лежащие на ладони пряди, она ловко поймала меня и, схватив за волосы, принялась их сравнивать. Затем вихрем слетела с дивана и кинулась к альбому с армейскими и самыми последними фотографиями. Пару минут она торопливо их просматривала, потом резко скомандовала:

– Линзы сними!

– Что?

– Снимай! Кому говорят! – рявкнула она.

Пока я, недоумевая и все больше беспокоясь, выполнял приказ, она уже вытащила несколько приборов и налобное зеркальце, как у окулиста.

Направив лампу мне в лицо, она внимательно изучила мои глаза и растерянно затрясла головой, затем, подумав о чем-то несколько минут, твердо сказала:

– Собирайся!

– Куда?

– В лабораторию.

– Зачем?

– Отца предупреди! – вместо ответа отозвалась она. – И одевайся уже наконец.

– Да что случилось-то?!

– На месте расскажу, – пообещала она, выскакивая на улицу.

Дверь звонко хлопнула. Когда я выбежал на крыльцо, меня уже ожидала машина, а Катька нетерпеливо егозила за рулем. Как только я сел, она резко газанула.

Ермоленко встречал нас у входа. Он был заинтригован, но не более того.

– Дядя Петя, привет! – торопливо поздоровалась Катька, чмокнула его в щеку и, таща меня за собой, помчалась вниз на биологический этаж.

– Что случилось? – с вежливым недоумением поинтересовался отец, с трудом успевая за нами.

– Понятия не имею, – честно признался я.

– Надеюсь, это стоящая новость, – задумчиво протянул он.

Внизу нас ждал дядя Юра и куча лаборантов.

– Немедленно возьмите вот у этого образцы крови, кожи и волос на анализ! – распорядилась Катька, ткнув в меня пальцем.

– А мочу и кал не надо? – съехидничал я.

– Лаборатория в конце коридора, стаканчики там дадут, – совершенно серьезно подтвердила она, направляясь к своему кабинету.

– Эй! Я же пошутил!

– А я нет, – отозвалась из кабинета моя жена, шурша халатом.

Отец с молчаливым интересом наблюдал за этим безобразием, но вмешиваться не собирался.

Через полчаса – злой, встрепанный, с исколотыми пальцами и венами – я наконец ворвался к Катьке, собираясь высказать все, что о ней думал, но не смог. В кабинете заседал целый консилиум. На мое появление отреагировали каким-то нездоровым вниманием и плотоядными взглядами. От такого приема я немного струхнул и поспешил сдать назад, но номер не удался. Уже через минуту все собравшиеся ощупывали и осматривали меня наисерьезнейшим образом. Особенно почему-то их интересовали мои глаза и волосы.

– Поразительно, – подвел итог дядя Юра, – первый в мире вампир-альбинос перестает быть таковым.

– В каком смысле?

– Ты на себя в зеркало давно смотрел? – вместо ответа спросил один из врачей.

– Сегодня, – буркнул я.

– Замечательно. И ничего не увидел?

– А что я там должен увидеть?

– У тебя волосы темнеют, дубина! – пояснила Катька. – И глаза тоже!

Я растерялся, не понимая, шутят они или нет. Глядя на мою озадаченную физиономию, дядя Юра снизошел до объяснений:

– Похоже, наны начали перестраивать твою внешность, чтобы не тратить лишнюю энергию на защиту кожи и глаз. Так что, думаю, лет через десять-пятнадцать мы будем иметь кареглазого блондина…

– А может, голубоглазого! – возразила Катька.

– Возможно… – согласился дядя Юра.

– Ни фига себе! – только и смог выдавить я, краем глаза уловив изумление, нарисовавшееся на лице Ермоленко…

К концу дня мои злоключения не закончились, поскольку я стал невероятно популярной персоной среди заинтересованных ученых. Причем каждого из них интересовали анализы, отобранные собственноручно. В конце концов, не выдержав, я сбежал, но, к сожалению, недалеко, а всего-навсего домой, где меня и отыскала Катерина. Выглядела она решительно, хотя и несколько виновато.

Меня ее переживания совершенно не интересовали, и я немедленно набросился на нее с упреками:

– Ты хоть понимаешь, что натворила?! Зачем всем раззвонила?! Что, сама не могла изучать? Они же меня на запчасти разберут!

– Не разберут! – успокоила она. – Я уже договорилась, все будут пользоваться теми материалами, которые успели взять сегодня, и моими исследованиями.

Я зашипел так, что она отпрыгнула и, умильно поглядывая на меня, затараторила:

– Ну что ты, Ванечка! Ну больше ничего не будет! Может, только еще пару раз пальчик уколем, но ведь все заживет!

– И что, я должен этому обрадоваться?

Поняв, что гроза миновала, она прижалась ко мне и добавила:

– Ну, еще, пожалуй, в Лондон или Париж съездим – на симпозиум.

– Что?!

– А ты как хотел? Думаешь, альбиносы каждый день нормальными людьми становятся?! И вообще, ты радоваться должен, что можешь внести свой вклад в науку. А ты вместо этого ноешь!

Но я решил обидеться всерьез и, мрачно надувшись, отвернулся. Катька, повздыхав, удалилась на кухню, но даже запах любимого пирога с мясом не заставил меня сменить гнев на милость. И тогда она пустила в ход тяжелую артиллерию: поставила на компьютерный стол блюдо, притащила кофейник и демонстративно взяла очередную папку с записками отца. Такого коварства я не ожидал. Пришлось перебираться из кресла на стул. Обиды уже не было.

…После смерти Александра II нас отстранили от двора. Не скажу, что сильно огорчился – двадцать пять лет, отданных службе государю (причем непосредственно ему), не лучший способ прожить жизнь. Оставалось только завершить некоторые формальности: ведь так или иначе, а я был майором Преображенского полка, и теперь подошло время уйти в отставку.

В канцелярии молодой поручик, выдавая документы, пожалел меня:

– Что ж вы так, ваше высокоблагородие, за столько лет при государе не воспользовались случаем? Иные помоложе вас генеральские чины имеют…

Я пропустил это замечание мимо ушей и, забрав бумаги, удалился. Дома я с любопытством ознакомился с ними и с удивлением обнаружил, что по возрасту вышел в чистую отставку. Пару минут я пытался осмыслить это открытие – как же я не заметил пролетевших лет? Потом подошел к зеркалу и внимательно всмотрелся в свое отражение. Похоже, с осады Севастополя я совершенно не изменился, во всяком случае внешне.

Неожиданно накатила странная пустота. Как бы ни ворчал я по поводу службы и обязанностей при дворе, но они стали частью моей жизни, и другого я не знал – вся сознательная жизнь прошла в казарме. Теперь же я был абсолютно свободен и совершенно не представлял себе, куда эту свободу девать.

Неожиданно вспомнился Кошка. Петр Маркович, вольный как ветер, бороздил океаны на своей любимой «Катти Сарк» и никакими сложными материями не озадачивался. Погрузившись в глубокую задумчивость, я невольно позавидовал старому товарищу и принялся прикидывать свои возможности.

В самый разгар моего самоедства в комнату вошел отец, взял стул и сел напротив меня.

– Ну что, Петя, чем думаешь заняться?

Это было сказано настолько просто, что я невольно устыдился – действительно, что это я переживаю? В мире множество достойных занятий, а времени у меня, чтобы их освоить, более чем достаточно. Сяду, например, роман сочинять – говорят, что многие этим недурно зарабатывают. Взять, к примеру, господина Дюма или того же Достоевского.

– Только не это! – отозвался на мои мысли отец. – Для того чтобы писать как Федор Михайлович, надобно талант иметь и вовсе не обязательно вести беспорядочный образ жизни.

– Так я же еще не пробовал, – возразил я.

– И не пробуй. Наше дело – служить и воевать. А вот что тебе не помешает, так это поучиться. Поэтому вот твой новый паспорт и отправляйся в университет, там господин Менделеев ведет курс химии, да и другие науки лишними не будут. Я уже договорился.

Вот таким образом я попал на курсы Менделеева.

Все мои товарищи по вампирскому цеху, несмотря на удаление от двора, из Петербурга уезжать не собирались, да государь и не требовал этого. Ложе повезло гораздо меньше. Их в ультимативной форме попросили удалиться за пределы России, а все масонские организации были запрещены и ликвидированы. Я не мог не восхититься решительностью нового императора, хотя, зная наших оппонентов, нужно было всерьез опасаться за жизнь и здоровье Александра III. Во всем же остальном дела шли не очень-то на пользу России – движение страны вперед было полностью остановлено. По словам самого Александра, «приморожено»! Все политические реформы замерли, только экономике было позволено развиваться своим чередом.

Курс у господина Менделеева длился три месяца. Несмотря на столь короткое время знакомства, мы с ним успели хорошо сойтись. Он даже познакомил меня со своими друзьями, среди которых были господа Сеченов и Боткин.

Надобно сказать, что с профессором Боткиным я встречался и раньше, но дружны мы не были, хотя оба состояли при покойном императоре. Господина же Сеченова я до этого вообще не знал.

– Смотрю я на вас, Петр Львович, – сказал как-то Боткин, – и думаю, доводилось мне вас видеть и у господина Пирогова в Севастополе, и у государя на службе почти двадцать пять лет, а вы все такой же, совершенно не меняетесь. Честно говоря, рядом с вами чувствую себя просто ущербным…

Мне оставалось только улыбаться в ответ. Боткин-то прекрасно знал, кто я, спасибо, хоть не сдал профессору Сеченову на опыты: тот бы по косточкам разобрал совершеннейшим образом – любознательный господин. Интересно, знает ли обо всем господин Менделеев? Но если он и был осведомлен, то никоим образом не давал этого понять.

Компания, в которую он меня ввел, была весьма доброжелательна, но при всей легкости отношений чувствовал я себя в их обществе несколько неуютно.

– Что это вы такой напряженный, Петр Львович? – во время одной из встреч поинтересовался Боткин. – Вы, похоже, никак не можете прийти в себя после смерти государя. Вам бы хоть чуть-чуть расслабиться, что ли.

– Как?

– О! Очень просто! Сегодня вечером милости прошу ко мне, на Галерную. Пулечку[1], надеюсь, вы писать умеете?

– Обижаете, Сергей Петрович! – Пулечку я писать умел и считал, что играю весьма недурственно, о чем и сообщил собеседнику.

– Вот и великолепно! Водочку вы тоже употребляете?

Водки я не пил давно, поэтому немного смутился, но ответил утвердительно.

– Совсем хорошо! А чтобы вам не идти с пустыми руками, купите коробочку сигар. На ваш вкус. – С этими словами он откланялся.

Оставшись с Менделеевым наедине, я растерянно посмотрел на него.

– Приходите, Петр Львович, – подтвердил Дмитрий Иванович, – не пожалеете. Сергей Петрович знает, что делает.

Пулечку писали долго и со вкусом. Стол зеленого сукна был зачерчен мелом, висты и все остальное каждый писал себе сам. Играли не на интерес, а по гривеннику[2] за вист. Мелочь, конечно, но азарту добавляет. Студенты, говорят, по копейке играют, а то и по полушке[3], а потом дерутся смертным боем да на дуэли друг друга вызывают.

Боткину сегодня не везло. Возможно, потому, что он о чем-то непрестанно думал и не следил за игрой. В то время как остальные партнеры то и дело перебрасывались едкими шутками относительно карт и жизни, профессор сидел безразличный и безучастный. Наконец Дмитрий Иванович не выдержал:

– Вы бы, Сергей Петрович, с таким настроением лучше играть не садились. А ежели карта не идет, так не обижайтесь – карта не лошадь, к утру повезет.

– Извините, Дмитрий Иванович, – ответил Боткин, – наверное, вы правы. Мне лучше уйти.

– Нет, нет, батенька, так не пойдет! Взялись за карты – так играйте. И курите больше, противник от этого дуреет.

– Подождите, Дмитрий Иванович, – вмешался Сеченов. – Сергей Петрович, у вас какие-то неприятности?

– Помилуйте, какие там неприятности. Это у господина Павлова беда с супругой. Как их первенец скончался, так она в себя прийти не может. А тут он еще и перестарался, решил ее физически укрепить и загонял чуть не до смерти. А я теперь голову ломаю: как ей помочь?

Сеченов усмехнулся, глядя в карты:

– Так вы лечение обдумываете? Полноте, сударь, вы уже все решили, так что извольте не отвлекаться от игры.

После этих слов игра пошла, а к утру Сергею Петровичу действительно повезло, и мы дружно отдали ему по рублю.

В тот же день, ближе к вечеру, я заехал к Боткину, уж очень мне хотелось посмотреть, как он будет лечить супругу господина Павлова.

Прибывшая чуть позже хрупкая и весьма деликатная дама в черном траурном платье производила болезненное впечатление. Казалось совершенно невероятным, что перед нами женщина из плоти и крови. Нервно вздрагивая, она машинально теребила крохотный кружевной платочек и смотрела на Сергея Петровича глазами загнанного олененка.

– Ну-с, сударыня, приступим, – предложил ей профессор, – причины недомогания ваш супруг мне уже обрисовал. Посему не будем терять время на лишние разговоры и приступим к лечению. Вы винцо пьете?

– Что?! – возмутилась госпожа Павлова. – Нет, конечно!

– Экая жалость! – огорчился Сергей Петрович. – Но придется. Трижды в день, перед едой, по стаканчику. Теперь далее. Вы, матушка, бранитесь?

– Как можно? Только извозчики бранятся.

– Ну что ж. Вот, возьмите, – он протянул ей лист бумаги, – я вам все написал. Извольте не менее пяти раз в день зачитывать этот текст. Причем не про себя, а вслух. Далее – в карты вы, я надеюсь, играете?

– Нет, – почти простонала бедняжка.

– В таком случае каждый вечер перед сном, по полчасика, в подкидного дурачка. А чтобы интересней было, на копейку. И последнее – вы любовные романы читаете?

Дама, потрясенная такими лекарствами, смогла только отрицательно покачать головой, и Сергей Петрович торжественно выложил перед ней на стол огромный том «Похождений Рокамболя».

– После игры – хоть по две странички, – строго сказал он…

На следующий день, встретив на Невском Менделеева, я не удержался и рассказал ему о странном рецепте Сергея Петровича.

– «Рокамболь»? – изумился Дмитрий Иванович. – Помилуйте! Это же бульварное чтиво!

Я только развел руками. На следующий день, забежав в университет, я узнал, что профессор не вышел на службу, так что вечер у меня оказался свободным. Удивительно, но и на следующий день Менделеева на месте не было. Никто не знал, что и подумать. Решили послать нарочного к нему домой, но и это ситуацию не прояснило. Супруга Дмитрия Ивановича, весело усмехаясь, сказала, что все в порядке и в ближайшее время он придет в университет.

Среди студентов немедленно поползли страшные слухи, но обрести законченность не успели, поскольку Менделеев наконец прибыл на службу. Увидев его, я поразился – Дмитрий Иванович осунулся, глаза ввалились, белки были красны? и воспалились. Я не успел ничего спросить. Устало щурясь, он произнес:

– Ну-с, Петр Львович, я лично ознакомился с «Рокамболем». Сплошная ерунда и глупость, но оторваться невозможно. Боткин – гений!

С этими словами он удалился в аудиторию, а я согнулся от хохота.

Так незаметно прошло время, учеба завершилась…

Май ознаменовался торжественной инаугурацией избранного президента. Отец и Батя отправились в Москву, поскольку после церемонии должны были представиться новому главе государства (для Лиги территория России не дробилась, мы напрямую подчинялись Великому Магистру России и, следовательно, имели центр управления в Москве).

Мы же с Катькой остались дома, очень довольные этим обстоятельством, и получали от него максимум удовольствия. Развалившись на диване перед телевизором, мы со всеми удобствами наслаждались зрелищем. Зал был полон. От президентов, послов, представителей и просто политических деятелей рябило в глазах. Один из секторов перед помостом, на котором происходила церемония, был отведен полностью для вампиров. Мы узнали кроме Бати и Ермоленко еще с десяток лиц. К моему изумлению, я заметил несколько представителей Ложи. Судя по всему, надвигались какие-то события, понять бы только какие…

…Мы готовились к отъезду. Отец хотел посетить Грецию, но перед этим надо было заехать в Париж и Лондон. Великий Магистр готовил необходимые бумаги, и нам не оставалось ничего другого, кроме ожидания. Я не очень расстроился по поводу задержки: освобождение от обязанностей при дворе позволило мне свободно распоряжаться собственным досугом, да и учитель теперь проводил со мной гораздо больше времени, так что скучать было некогда.

Вот так в один из мартовских дней, гуляя по Невскому, мы встретились с Михаилом Дмитриевичем Скобелевым. Когда он окликнул меня, я удивился – насколько я помнил, император еще два года назад отправил его в Ахал-текинскую экспедицию. Там генерал вновь показал себя великолепным военачальником. И хотя Александр Николаевич не любил Скобелева, но, отдавая должное его мужеству и заслугам, произвел его в генералы от инфантерии и представил к ордену Святого Георгия второй степени. Генерал прекрасно понимал, что нелюбовь к нему государя кроется не только в дерзости и вольном обращении, но также в высказываниях, которые он допустил, выезжая за границу в тысяча восемьсот семьдесят девятом году по государственным делам. Император Александр Николаевич был недоволен, но Скобелев не спешил отказываться от своих взглядов, а государь не торопился приближать его к себе.

Взошедший на престол Александр III тоже настороженно относился к белому генералу, поэтому, увидев Михал Дмитриевича посреди Петербурга, я не мог скрыть удивления.

– Петр Львович! – зычно воскликнул Скобелев, поднимаясь во весь рост, и, хлопнув извозчика по плечу, приказал остановиться.

Тут он увидел полковника, выходящего из Адмиралтейства, и обрадовался еще больше:

– О! Александр Никифорович! Простите бога ради, я вас сразу не заметил!

Мы подошли и поздоровались. Отец выразил удивление от встречи.

– Только что от государя, – весело пояснил Скобелев, – господа, приглашаю вас в ресторан, дабы отметить столь знаменательное событие!

Судя по всему, аудиенция действительно прошла удачно, и мы весело отправились праздновать.

Ресторан в «Англетере» был отменный, вымуштрованные официанты неслышно сновали по залу, обслуживая посетителей. Подозвав метрдотеля, Михал Дмитриевич сделал заказ:

– Бутылку «Шато-икема» для начала, и что там у вас к нему есть? На троих.

– Могу предложить куропаточек в сметане, – изогнулся в поклоне метрдотель.

– Несите, – благодушно согласился Скобелев, – и прихватите осетринку с трюфелями. Да, чтобы второй раз не бегать, еще две бутылки «Шато-икема». – И, обратившись к нам, добавил: – Господа, может, еще чего-то?

Мы с полковником заказали ростбиф с кровью и, памятуя о пристрастиях генерала, тушенных в сметане рыжиков.

– Несите, любезный, и побыстрее. Если что понадобится, позовем.

Метрдотель с достоинством удалился, а Михаил Дмитриевич, весело блестя глазами, поинтересовался:

– Ну, и как вам, господа, новый государь?

– Не жалуемся, – улыбнулся полковник.

– Наслышан, наслышан, но думаю, это ненадолго. Полагаю, что его величество скоро поймет – без таких людей, как вы, ему не обойтись!

– Вы, Михаил Дмитриевич, сильно преувеличиваете, не бывает таких людей, без которых обойтись нельзя.

– Может, и не бывает, – согласился Скобелев, – но есть такие, без которых весьма сложно. Вон когда на Шипке сидели, я и не знаю, как бы без вас обошлись. Скольких вы тогда спасли! Солдаты офицера за просто так Батей называть не станут.

– Полноте, Михаил Дмитриевич, мы там все на равных были, – возразил довольный полковник.

– Однако были времена, – ностальгически вздохнул Скобелев, – на войне всегда проще. Вот враг – вот свой. А здесь так все запутано, и не разберешь. Кажется – вот только другом был, ан нет – злейший враг оказался. В бою они в кустах сидят, а здесь влияние имеют, и я им кланяться обязан. Нет уж, лучше назад, в Туркестан.

– Но насколько я понял по вашему настроению, – заметил я, – государь отнесся к вам благосклонно.

Скобелев вздохнул:

– Государю понравилась идея, я же, как обычно, не ко двору. Ну что ж, такова моя доля.

– А вы бы пыл свой поумерили, – посоветовал полковник.

– А вот это увольте! – расхохотался генерал. – Что ж вы думаете, я не понимаю? Да вот сдержать себя не могу, натура такая! Думаете, почему белый мундир ношу? Чтоб хоть как-то от этого воронья отличаться. Всё ведь немцам продали! А нашего брата – русского – задвигают. Мордой, говорят, не вышел. Вы только на фамилии при дворе посмотрите…

– Ну, это вы зря, за последний год немцев при дворе сильно поубавилось, – напомнил я.

– А толку? Если немец фамилию сменит, русским он от этого не станет. Да и среди наших таких много, кто перед немчурой ползать готов. Нет, поймите меня правильно, я не кровожадный, просто немец пускай живет в Германии, а в России должны жить русские, и порядки немецкие нам не нужны…

Пока он так разглагольствовал, на стол выставлялись блюда и вино. Опробовав шампанское, Михаил Дмитриевич одобрительно кивнул, и официант разлил вино по бокалам. Сделав глоток, Скобелев растянул губы в блаженной улыбке и, подобрев, продолжил:

– А вот за что немцев люблю, так это за прекрасное шампанское.

– Позвольте, – удивился я, – при чем тут немцы?

– Французы, между прочим, те же немцы. И вообще, в Европе кто не славяне – те немцы. У них даже империя так и называлась – «Великая Германская». И Франция в нее, заметьте, входила. Так что можете со мной не спорить.

Мы и не собирались этим заниматься, и разговор перешел в нормальное для военных русло, заговорили о прекрасном: театре, лошадях, женщинах.

…Мы шли по Невскому и разговаривали. Я думал, после ужина Скобелев предложит продолжить праздник, но этого не случилось.

– Скажите, Михаил Дмитриевич, – задумчиво спросил я, – а как государь отнесся к вашим идеям? Помнится, после тех демаршей, что вы устроили в Европе, и он, и покойный Александр Николаевич были весьма раздражены.

– Теперь все уладится, – беззаботно ответил Скобелев, – более того, император назначил мне еще одну аудиенцию. Вот тогда я и изложу ему все свои соображения подробно.

– А вы не находите, что делить людей по национальному признаку опасно? – небрежно поинтересовался отец.

– Полностью с вами согласен! – с жаром отозвался Скобелев. – Для меня славянин – это тот, кто с молоком матери впитал в себя славянство! Кто не отделяет себя от нашей истории, культуры, веры!

– Разумно, – протянул полковник, задумчиво глядя на шпиль Адмиралтейства, – только вот что прикажете делать с остальными?

– Остальные, ежели они хотят жить в России, должны выполнять законы и работать на благо России. Несогласные могут не задерживаться.

– Забавно!

– Да нет же, господа! – горячо вскричал генерал. – Это правильно! Да что я вам говорю! Вам надобно съездить в Москву, к господину Аксакову[4], вот кто голова!

– Нет уж, увольте, – губы полковника дрогнули в брезгливой усмешке, – я со столь фанатичными господами дел иметь не желаю.

Скобелев слегка растерялся от такого явного неодобрения, но тут же вновь заговорил:

– Может быть, Александр Никифорович, вы в чем-то и правы. Иван Сергеевич бывает несколько неумерен в своих воззрениях. Но вы же не станете отрицать, что Германия – исконный враг славян и в будущем должна быть уничтожена нами.

– Возможно, – согласился отец.

А я уловил в воспоминаниях Скобелева планы и диспозиции, разрабатываемые им на случай войны с Германией.

– Кстати! – перебил сам себя Михаил Дмитриевич. – А знаете, господа, настоящую причину, по которой я прибыл в столицу? Меня пригласил господин Мартынов!

– Не может быть! – ахнул я.

То, что Великий Магистр давно и безуспешно искал ученика, мы знали. Неужели он остановил выбор на белом генерале?

– Вы уже с ним встречались? – настороженно спросил отец.

– Да, сразу по прибытии, – довольный произведенным эффектом, отозвался Скобелев.

И тут я, забыв о приличиях, вломился в мысли собеседника и сразу с облегчением вздохнул. Об инициации речь не шла, дело было совершенно в другом. Углубляться далее в его воспоминания я не стал, потому как и без того злоупотребил своими возможностями. Скобелев поморщился и потер лоб, отец укоризненно покачал головой, а я понял, что вторжение вышло слишком мощным, и виновато потупился.

– Ну что, господа, предлагаю продолжить, – сказал полковник, мысленно успокаивая генерала, – здесь поблизости есть хорошая ресторация.

– У меня идея получше! – захохотал Скобелев. – Неподалеку проживают мои знакомые. Не волнуйтесь, не какие-нибудь желтобилетницы[5], а очень даже приличные барышни. Или вы актрис не любите?

Мы с отцом только переглянулись – неисправим!

– Извините, господин генерал, – улыбнулся учитель, – но нам одну на двоих делить как-то несподручно…

– А с чего вы взяли, что делиться придется? – изумился Скобелев. – Ежели б там женщин на всех не хватало, разве б я приглашал? Пойдемте, господа, не ломайтесь, как институтки.

Мы поняли, что не отвертеться (да не очень-то и хотелось), и пошли вслед за Михаилом Дмитриевичем. Домой мы попали благодаря ему только к полудню.

– Силен генерал, – устало вздохнул отец, садясь в кресло, – и кто из нас вампир?.. Вот вопрос.

– А я уж было решил, что господин Мартынов его в ученики готовит, – признался я, наблюдая, как лакей быстро сервирует стол к легкому завтраку.

– Бог с тобой! – Полковник в ужасе махнул на меня рукой и на всякий случай перекрестился. – Да кто же на это пойдет? Ты себе представляешь этого человека в роли ученика? Он ведь тогда окончательно распояшется!

– А Ложа? – с интересом спросил я, принимаясь за гречневую кашу, обильно политую соусом.

– Там тоже умные люди сидят… – улыбнулся отец. – Ты соуса побольше положи, вкуснее будет… Ну сам подумай, – продолжал он, принимаясь за еду, – если его на металл инициировать, то удержу на него никакого не будет, а там дисциплина жесткая. А если как обычно обратят, то учитель его сам уже через месяц удавит. Контролировать Михал Дмитриевича просто невозможно.

– Интересно, для чего он тогда Магистру понадобился? – Я аккуратно промокнул губы салфеткой и налил себе кофе.

– У них есть общие дела, – загадочно улыбнулся отец.

– А Ложа не расценит их встречу как попытку подготовки к ученичеству?

– Возможно, – после короткого раздумья согласился отец, потягивая мадеру.

– В таком случае нужно ждать контрудара. Это может оказаться довольно опасно.

– Поверь мне, сынок, то, что делает «белый генерал», – гораздо опасней. А у него и без вампиров довольно противников, которые мечтают увидеть его в гробу. Так что недовольство Ложи для него меньшее из зол.

– Да уж. Мне всегда казалось, что генерал – просто находка для Ложи, – заметил я, – ведь всегда можно найти способ держать его в узде.

– Он находка для всех, да вот незадача – такие, как он, способны только воевать. А когда войны нет, от них избавляются, пока не натворили чего. То, что умеет делать господин Скобелев, он прекрасно сделает, и не будучи вампиром. А насчет держать в узде… Петя, не дай бог тебе довести меня до того, чтобы ты узнал, что такое настоящий «зов крови»…

– А что это вообще такое? Я это выражение где-то слышал.

– Скорее всего, от княгини. Она этим со своими учениками часто пользуется, и не только она. До настоящего ученика, инициированного на кровь, учитель всегда может дотянуться.

Я задумался и вдруг понял. И то, что я понял, мне очень не понравилось.

– Вот так-то, Петя, а теперь – спать. У меня вечером дела, а у тебя лекция.

– К сожалению, последняя, – вздохнул я, – а жаль. Дмитрий Иванович – преинтереснейший человек…

– …«Зов крови»? – озадаченно нахмурился я. – Кровная связь, что ли? Когда я чувствую, что с отцом, и наоборот?

– Она самая, – подтвердила Катька, – и это очень серьезная вещь. Помнишь, я тебе как-то говорила?

– Что-то было, – признался я, – а в каком смысле «серьезно»?

– В самом прямом. Ты думаешь, эта связь только для того и нужна, чтобы знать, кто из нас где и что с нами происходит? Все гораздо сложней. Ты хоть на секунду задумывался, почему первый год птенец вообще не может без учителя? А прямой приказ отца хоть раз пытался игнорировать?

– Нет, конечно, – удивился я, – как тебе это могло в голову прийти?

– А знаешь почему?

– Даже не задумывался. Просто знаю, что должен, вот и все.

– Правильно, но если попытаешься, то сразу поймешь, почем фунт оливок в голодный год. Кровь наставника просто не оставляет тебе выбора. В первый год ты живешь только его волей, и только от учителя зависит степень твоей свободы. Более того, до прекращения ученичества наставник может при необходимости простым мысленным приказом убить ученика. Так что у нас всех очень хорошо работает инстинкт самосохранения.

– Ни фига себе! – Я ошеломленно смотрел на нее. – А как это получается?

– Трудно сказать, механизм этого явления еще как следует не изучен, но факт остается фактом. В средние века таким образом уйма птенцов гибла. Так что «зов крови» – тот подарок, который гарантирует соблюдение дисциплины и выживание нас как вида. А в Ложе у их руководства такого поводка нет и не было. Поэтому они так и распоясались.

– Да, Катюша, вот это новость! Убит наповал. Я даже не представлял, как все серьезно.

– Если бы внимательно слушал лекции, меньше бы удивлялся. Вам что, не говорили об ответственности учителя и связи его с учеником до самого конца?

– Говорили, но мы как-то не придали этому значения. И без того было ясно: приказы отца не обсуждаются. Как ты говоришь – на подсознании.

– Так и есть. Правда, чаще всего вот так подробно, как я тебе сейчас объясняю, эта информация дается только при получении права на ученика, ну или по завершении ученичества.

– А ты особенная! – Я не удержался от подколки, хотя уже давно знал ответ.

– А я врач! – Она щелкнула меня по носу. – Мне по должности положено!

Мы посмеялись и занялись делами…

Курсы закончились, дипломы вручили просто и обыденно, без напыщенных речей и напутствий, но, в отличие от остальных студентов, меня Менделеев пригласил в ресторацию, дабы отметить завершение обучения.

– Ну-с, Петр Львович, чем теперь собираетесь заняться? – спросил он, пока мы ожидали заказ.

– Наверно, в Европу поеду, Александр Никифорович собирается Париж посетить. Давненько мы там не были.

– Насколько давно? – поинтересовался Дмитрий Иванович.

– Года четыре.

– Ну и как там Париж?

– Париж как Париж, – пожал я плечами, – Петербург, на мой вкус, красивей. Только солнца там поболе и летом жарче – хоть голым ходи.

Менделеев усмехнулся:

– Интересно было бы посмотреть на город, где все голыми ходят.

– Возможно, – не стал возражать я, – только вряд ли мы получили бы от этого удовольствие – Аполлонов среди человеческой породы мало…

Меня прервал официант, начавший расставлять блюда. Ужинали мы просто, без изысков. В отличие от Скобелева, господин Менделеев не заказывал каплунов с трюфелями. Немножко красной икры, немножко черной, семужка, осетринка и водочка. Водки он заказал несколько сортов. Каждой по две стопки – ровно на один раз. Под каждую водку шла своя закуска. Как выяснилось, этой науки я еще не постиг, и профессор с удовольствием принялся просвещать меня. Как выяснилось, «Смирновку» закусывают соленым огурцом, «Анисовку» – черной икрой, а самую крепкую «Сибирскую» просто занюхивают ржаной горбушечкой, «Пшеничную» подают под горячее (поэтому мы ее не брали), все остальное осталось для меня темным лесом – во всяком случае, пока.

– Как вы все это запоминаете, Дмитрий Иванович? Во всех этих тонкостях сам черт ногу сломит.

– А вот так и запоминаю, к тому же это совершенно несложно, уж больно она (водка) – хороша. И кто бы мог подумать, что это просто раствор спирта в воде. Кстати, разбавление спирта водой – весьма увлекательное занятие. Ведь при одном и том же сочетании долей можно получить до нескольких десятков разных растворов. И отличаться они будут не только по вкусу, но и по запаху, консистенции и полезности для организма.

– Откуда вы все это знаете?

– Я ведь, батенька, в свое время диссертацию по этому вопросу написал.

– Так это вы водку изобрели? – поразился я.

– Что вы, сударь! Это сделали за много лет до моего рождения. А диссертация к водке никакого касательства не имеет.

Через полчаса я слегка захмелел и дальнейшую беседу помню выборочно. Более о водке мы не говорили. Я рассказывал о Париже, Лондоне, Праге, немножко посмеялся над Потсдамом. Дмитрий Иванович, перебивая меня, прославлял химию и говорил о великом будущем природного газа, об открытой им «периодической системе элементов» и, наконец, упомянул об аэростатах.

– Дмитрий Иванович, – поинтересовался я, – а каково это – летать?

– Незабываемое чувство, – мечтательно ответил он, – думаю, наше будущее там, наверху. Кстати, а вы откуда знаете? – Он неожиданно понял, что я говорю о его полетах на воздушном шаре. Сам он в Петербурге свой опыт особо не афишировал.

– Да уж знаю. Мы с государем тогда в Париже были, весь свет о вашем полете говорил. Не то чтобы удивлялись, но чтоб столь степенный человек, как мальчишка, в небо рвался… Хотя лично я думаю, что они просто завидовали.

– Я их могу понять, – весело рассмеялся Дмитрий Иванович, – ощущения неописуемые. И это, прошу заметить, привязанный аэростат. А представьте себе свободный полет.

– Я и такого-то не знаю. Видел один только раз это чудо на Балканской войне.

– А какой? – живо заинтересовался профессор.

– Ну, шар и шар, – замялся я, – круглый такой, с корзинкой.

– Вы меня прямо удивляете, Петр Львович, – с укоризной покачал головой Дмитрий Иванович. – Придется мне, видимо, еще курсы воздухоплавания открывать. Вы разве не знаете: бывают тепловые шары, так называемые монгольфьеры; бывают водородные, а есть еще один газ, очень перспективный, но его пока не открыли. Его, наверное, и на Земле-то нет, хотя, может быть, и есть. Определить это пока невозможно. Понимаете ли, Петр Львович, согласно моей таблице данный газ должен быть полностью инертен, то есть никакими химическими методами определить его присутствие нельзя. Но я все-таки верю, что его найдут. А летать на нем будет одно удовольствие: судя по всему, он, в отличие от водорода, совершенно негорюч.

– Вы все это смогли определить благодаря своей таблице? – поразился я.

– Поверьте мне, молодой человек, с ее помощью можно очень многое узнать. А самое главное, отныне нет в природе элементов с неизвестными свойствами.

Дома я рассказал об этом полковнику. Отец с интересом выслушал меня, но особого удивления не выказал.

– Понимаешь, Петя, это всего лишь те знания, которые были неизвестны людям, а кто-то другой знал это уже давно.

– Не может быть.

– Петя, ну подумай сам, мы ведь тоже в некотором роде искусственные существа. Нас ведь такими, как мы есть, тоже кто-то создал, и господь бог здесь, заметь, абсолютно ни при чем. Для человеческого бога мы – создания совершеннейшим образом чуждые. А ведь тех достижений, с помощью которых нас породили, никто не отменял, хотя люди их еще и не открыли. Я тебе, помнится, вкратце об этом рассказывал. – И добавил: – Пожалуй, надобно почитать труды господина Менделеева, а то, похоже, начинаю отставать от жизни.

– А что все-таки насчет наших создателей?

– О них почти ничего не известно. Можно, конечно, спросить у Первых. Но те из них, кто остался в живых, сейчас в спячке, и будить их не стоит. Знаю только одно: тебе ведь известно, что такое Земля и Солнечная система? Так вот, во вселенной таких земель и систем, похоже, очень много. И на каких-то даже есть жизнь. И очень давно с одной из таких планет на Землю прилетели гости. Жить они здесь не могли, но что-то им тут было очень нужно. А все местные виды пребывали в диком состоянии, и только homo sapiens находился на достаточном уровне развития и мог помочь им в освоении планеты. Только вот незадача: для покорения планеты человек весьма слаб и очень мало живет. Поэтому они решили его усовершенствовать, вот так мы и появились.

– А где же те, которые прилетали?

– Они получили то, что их интересовало, и вернулись домой.

– А мы?

– А мы остались. Далее мы им были не нужны. Но все, чем мы пользовались столько веков и пользуемся до сих пор – остатки тех знаний, которые они нам дали. Жаль, что слишком многое было утрачено в Средние века. Однако сейчас, как видишь, люди сами начали развивать науку, причем очень быстро. А нам остается только применять их открытия и вспоминать утерянное.

– А Дмитрий Иванович хочет курсы воздухоплавания открыть, – немного невпопад сообщил я.

– Замечательно! Но осуществить свою идею он сможет, при самых благоприятных обстоятельствах, не ранее чем лет через пять, а возможно, и более…

Прошла еще неделя, и отъезд приблизился вплотную. Вернувшись домой после прощального ужина с друзьями, я застал отца погруженным в какие-то бумаги.

– Ну, как дела? – спросил он, отрываясь от документов.

– Отлично, со всеми попрощался, всех навестил.

– Вот и хорошо, вещи собрал? С утра отбываем.

– Еще вчера, – ухмыльнулся я и, взяв со стола яблоко, с удовольствием откусил кусок. – Между прочим, видел Михаила Дмитриевича, он едет вместе с нами.

Отец слегка поморщился: раз Скобелев рядом, о спокойной поездке можно забыть. И ладно бы он один был, но нет, без своей свиты белый генерал уже давно никуда не ездит.

– Переживем как-нибудь, – подумав, решил отец, – дела не ждут.

– А господин генерал просится к нам, – добавил я, догрызая яблоко.

– В купе, что ли? – рассеянно поинтересовался полковник, упаковывая бумаги.

– Хуже.

– В каком смысле? – Отец явно насторожился.

– В ученики.

– Покажи, – нахмурился отец.

– …Добрый день, Михаил Дмитриевич, – улыбнулся я генералу, сбегавшему по ступенькам Аничкова дворца.

– Здравствуйте, Петр Львович. – Скобелев выглядел довольным и добродушным. На первый взгляд он напоминал сытого, но от этого не менее опасного тигра, в глубине его васильковых глаз пряталась тревога, странно контрастируя с удовлетворенным выражением лица.

– Что-то случилось? – полюбопытствовал я.

– Ничего особенного. Пожалуй, все даже замечательно.

– Значит, с государем у вас более нет никаких разногласий?

– Никаких! – расхохотался Скобелев. – Так правда не бывает, в этом вы правы, но основное мы обсудили и нашли, что наши мнения оказались схожи. Его величество только попросил меня воздержаться от публичных выступлений.

Я коротко глянул на собеседника. На последней фразе он недовольно нахмурился и тяжело вздохнул. Зная генерала, я не сомневался, что такая просьба не могла прийтись ему по вкусу, да и мысли его мне не понравились.

– И вы пообещали? – с сомнением осведомился я.

– Конечно! – тряхнул головой генерал. – Как я могу отклонить рекомендации его величества? Хотя мне кажется, это не лучшая политика с его стороны. Кстати, Петр Львович, а вы знаете, что создана тайная группа по охране императора?

– Слышал, – кивнул я. О том, что новая организация приглашала нас принять участие в ее деятельности, я умолчал. Господин Мартынов решил не нервировать императора явным пренебрежением его распоряжениями, а о том, что мы продолжаем негласно наблюдать и за государем, и за обстановкой в стране, Александр Александрович и без того догадывался. Скобелев вопросительно смотрел на меня, и я добавил: – Насколько я понимаю, это нечто вроде тайного общества.

– Вот-вот! Одних масонов запретили, а своих создаем! Зачем? От Ложи, что ли, защищаемся?

– И от нас в том числе, – улыбнулся я.

– Глупо! Вы со своими способностями пройдете этих, так сказать, защитничков и не заметите. Мне они тоже предложили к ним вступить…

– А вы? – Можно было и не спрашивать, ответ лежал на поверхности, о чем генерал тут же мне и сообщил.

– Отказался, конечно! Более того, я им сказал: ежели узнаю, что кто-то из моих офицеров состоит в любом тайном обществе, немедленно уволю к чертовой матери!

Я ощутил невольное беспокойство – такая организация не оставит в покое столь заметного человека, который к тому же знает о них и отказался от сотрудничества. А Скобелев неожиданно грустно продолжил:

– Устал я от всего, Петр Львович, и от интриг, и от унижения России. Взяли бы вы меня к себе, что ли…

– Так, – полковник вынырнул из моих мыслей, – вот это как раз излишне! Что ты ответил?

– Ничего. Просто внушил, что ему это совершенно не нужно.

– Умница, Петя.

– Папа, я тут подумал: может, нам другим поездом поехать?

– Ну, это уже совсем ни к чему, – улыбнулся отец…

Глава 2

Сев в поезд, я в очередной раз понял, что время не стоит на месте. Вагоны стали гораздо комфортабельней, первый класс был чудо как хорош, да и персональная туалетная комната придавала путешествию дополнительное очарование, а вагон-ресторан с прекрасным французским поваром прибавлял к поездке изысканного вкуса.

Блаженствуя на мягких диванах, я лениво думал о том, насколько это отличается от передвижения в карете, пусть даже самой дорогой. Учитель, между прочим, думал о том же, только его сравнения уходили далеко в глубь веков.

Поездка длилась неделю, но отдохнуть не удалось. Полковник оказался прав, наличие генерала Скобелева в вагоне исключало любые мысли о спокойствии. В первые дни мы честно пытались поспать, но Михаил Дмитриевич не оставлял нас в покое ни на минуту. Стоило нам только помыслить о диване, как он немедленно возникал в дверях купе и громогласно заявлял:

– Господа, вы что, спать решили? Вам же это совершенно не обязательно! Берите пример с меня – я, например, человек, но ложиться не собираюсь! Чем зря убивать время, пойдемте в ресторан, там имеется превосходное шампанское!

Сопротивляться было бесполезно, приходилось сдаваться на милость победителя. На третий день такого издевательства полковник не выдержал и предложил генералу сыграть в карты. Не заподозрив подвоха, тот согласился и был обчищен до нитки. После чего у нас появилось два дня передышки, ровно до первого отделения почтового банка. Но тут уже было легче, мы успели отоспаться и прийти в себя, да и фортуна полностью перешла на нашу сторону: в этот же вечер в ресторане закончилось шампанское, и, напившись с горя водки, генерал крепко уснул, подарив нам еще одни спокойные сутки.

К счастью, в Париже наши пути разошлись.

Добравшись до дома, отец с усталым вздохом рухнул в кресло и сказал:

– Лучше умереть, чем так отдыхать. Но он-то, подлец… так хорош, что на него и сердиться нельзя.

Я мог только согласиться и порадоваться, что мы легко отделались. По счастью, столь активно Скобелев отдыхал нечасто и не с нами.

На следующий день, пройдясь по городу, я убедился, что за годы нашего отсутствия Париж заметно изменился, но встретил нас, как обычно, мягким весенним теплом и цветущими каштанами. Уличные кафе по-прежнему приглашали посетителей, галереи предлагали картины известных и неизвестных художников, крохотные магазинчики были завалены сокровищами Востока, а на Монмартре можно было получить все удовольствия, которые только мог пожелать человек, оптом и в розницу. Расплатой за это великолепие являлся полный набор венерических заболеваний. Сифилис был так же обычен, как и банальная простуда.

Невольно мне пришло в голову, что широкая натура Михаила Дмитриевича сможет здесь развернуться во всем блеске. Но не тут-то было. В Париже он полностью окунулся в работу, а конец своего пребывания во Франции ознаменовал очередной речью о славянстве, после чего с чувством выполненного долга отбыл в Минск на маневры…

– Как думаете, государь простит ему такие вольности? – спросил я у отца, отложив в сторону газету.

– Государь, может быть, и простит, но кое-кто из его окружения – вряд ли. К тому же ходят упорные слухи, что «белый генерал» настолько радикален, что ради осуществления своих планов не остановится даже перед арестом царской семьи.

– Не может быть!

– Может не может, а слухи ходят, да ты и сам мог это заметить в его мыслях. Поэтому заинтересованные силы будут действовать адекватно. Боюсь, Петя, что мы можем потерять нашего героя.

Я только вздохнул, но долго предаваться сожалениям не было времени: в Париже, как оказалось, нас ожидали не только праздники, но и работа. Мы целыми днями и ночами сидели в библиотеке парижской усыпальницы, выбирая те манускрипты, которые описывали хоть что-то соотносящееся с последними человеческими открытиями. Этим занимались не только мы, но материала было слишком много, а открытий – еще больше.

Но все когда-нибудь заканчивается, завершилась и наша часть работы. Теперь мы могли позволить себе слегка расслабиться и с чистой совестью решили отдохнуть. В конечном итоге, надрываться на работе нас никто не заставлял.

Только теперь, вглядевшись как следует, я понял, что изменилось в Париже. Вычурный, официальный город наполеоновской постройки отошел на второй план, и я открыл для себя Монмартр.

Этот гигантский холм, ставший средоточием культурной жизни французской столицы (а для некоторых лиц высшего общества – разврата) меня сразу очаровал. Здесь располагалось немыслимое количество кабачков, кабаре, ресторанчиков, крохотных театров, галерей и, конечно, борделей. Возле дверей некоторых кафе стояли огромные кастрюли с горячим супом, который совершенно бесплатно раздавали нищим художникам и артистам, проживающим здесь же.

– Интересно, откуда пошло это название? – спросил я у отца, поднимаясь по лестнице.

– Если верить господину Федорову, оно произошло от имени римского бога – Марса. Mons Martis – Марсов холм. И я думаю, что он прав, поскольку легенда о священномученике Дионисии, гуляющем с головой под мышкой, всегда казалась мне несколько надуманной. Прямо всадник без головы какой-то.

Я только от души посмеялся над сравнением.

– А куда мы идем?

– В самое знаменитое кабаре Парижа, слушать величайшего шансонье Европы, – улыбнулся отец.

Хваленый «Черный кот» на деле оказался весьма небольшим заведением. В одной комнате располагался художественный салон, где шумели за столами художники, а по стенам висели картины, во второй же находилось крохотное варьете. В углу за скромной ширмой пряталось запрещенное фортепьяно[6]. Я удивленно смотрел по сторонам и так увлекся, что не заметил, как рядом с нами появился высокий импозантный вампир в черном бархатном костюме, брюки были заправлены в высокие сапоги, а завершал его облик ярко-красный свитер и длинный алый шарф. Черный берет, лихо сдвинутый набок, выгодно оттенял бледное лицо.

Он улыбнулся нам и спросил:

– Какими судьбами, Александр? Неужели русскому царю больше не нужны твои услуги?

– Годы тебя не меняют, Аристид! – вместо ответа сказал отец. – Ты все такой же хам.

– Кто бы говорил! – отпарировал вампир. – Но, судя по тому, что ты здесь – я прав.

– К сожалению, ты прав почти всегда, так что своей смертью точно не умрешь.

– А кто из нас может умереть своей смертью? – весело расхохотался Аристид. – А теперь скажи, ты ко мне по делу или развлечься?

– Пока развлечься, а там посмотрим.

– Ну, ну! Помнится, твои последние развлечения перед отъездом в Россию завершились грандиозным пожаром.

– Что поделаешь, молодость, – ухмыльнулся отец.

– Понятно, а это, как я понимаю, твой сын, так замечательно испортивший настроение нашей императрице? – Аристид цепким взглядом окинул меня с ног до головы.

– Он самый.

– Приятно познакомиться, молодой человек.

Я сдержанно поклонился, а наш собеседник продолжил:

– Кстати, если вам это интересно, Елена сейчас в Париже.

– И как у нее настроение? – поинтересовался полковник.

– До вашего приезда было хорошее.

– Надеюсь, в настоящий момент она не намерена встать на тропу войны?

– Пока не собиралась, однако кто ее знает. Но уж выкуривать с тобой трубку мира она точно не будет, так что пока развлекайтесь. Могу порекомендовать ночную программу в нашем кабаре. Жду вас с заходом солнца.

– Будут только наши? – осведомился отец.

– Нет, конечно, люди тоже хорошо платят. А я совершенно не собираюсь отказываться от дохода.

На этом мы распрощались и отправились гулять дальше.

Поскольку величайшего шансонье Европы мы должны были услышать только ночью, отец предложил зайти в небольшой ресторанчик, который многозначительно назывался «Бистро».

Историю, связанную с этим словом, я знал, но все же удивился, что таким образом именуется не обычная уличная забегаловка, а именно ресторан, о чем и высказался вслух, не думая, что кто-то услышит.

– Вы абсолютно правы, господа, – отозвался появившийся перед нами хозяин (видимо, слух у него был превосходный), – мой дедушка рассказывал мне, что в четырнадцатом году, когда Париж был взят русскими войсками, его кабачок облюбовали казаки. А вы знаете, кто такие казаки? Это огромные, жутко бородатые мужики, которые все время торопили повара и официантов: бистро! бистро! Но нет худа без добра, благодаря им мы научились обслуживать посетителей очень быстро, а качество блюд от этого совершенно не пострадало. В этом вы можете убедиться лично.

Произнося эту тираду, он ненавязчиво увлек нас в зал, усадил за столик и выложил перед нами меню. Отец с легкой улыбкой сделал заказ. Надо сказать, обслуживали здесь действительно быстро, а еда была вкусной.

– Забавно наблюдать, Петя, как меняется мир, – задумчиво заметил отец, расправляясь с ароматным рагу, – ведь еще каких-то сто лет назад здесь добывали гипс, и все дома и площади вокруг были покрыты тончайшим белесым покрывалом, а те мельницы, которые мы видели у подножия, круглосуточно его перемалывали.

– Теперь их, наверное, снесут, – вздохнул я, – а жаль, уж очень они красивые.

– Судя по всему, их хозяева срочно переучиваются на поваров, – хмыкнул отец, – да ты не ломай зря голову, лет через двадцать увидим, что из всего этого получится.

Мы еще немного посидели, а потом до вечера гуляли по бульвару, то и дело заглядывая на маленькие восхитительные улочки, сохраняющие свое старинное очарование.

Монмартр был прекрасен. А толпы молодых людей с одухотворенными лицами, шествующих по дороге в свободных блузах и с мольбертами под мышкой, создавали какую-то нереальную завораживающую атмосферу. То и дело встречались и девушки с красками, кистями и длинными папиросами в нервных пальцах, на их лицах застыло выражение дерзкого восторга от попрания мещанской морали и легкого недоумения, что именно они рискнули на столь отважный поступок. Словно яркие бабочки, порхали танцовщицы из модных кабаре, в открытые окна выплескивались обрывки мелодий, их торжествующим хором поддерживали молодые голоса. Не все пели хорошо, но зато все от души, что полностью искупало отсутствие слуха и школы. Вокруг пахло абсентом и марихуаной.

Наконец солнце склонилось к закату, и мы вновь направились к «Черному коту». Аристид нас уже ждал. Попросив меня отойти в сторону, он что-то сказал на ухо отцу. Как я ни старался услышать, ничего не получилось – блок у него стоял просто неимоверной силы. Это меня расстроило: привычка читать любого, как открытую книгу, развращает. Отец коротко кивнул, и мы вошли внутрь вслед за гостеприимным хозяином. Усевшись за столик, я наконец как следует осмотрелся и с удивлением понял, что больше всего зал напоминает гигантскую винную бочку, стены были завешаны картинами и гравюрами фривольного содержания, а под потолком ярко горели газовые рожки.

Отец тоже обратил на них внимание.

– Аристид, сгоришь, – сказал он, указывая на потолок.

– Ничего страшного, чуть заработаю и приобрету электрические свечи вашего русского самородка – Яблочкова. Кстати, если вам интересно, его недавно приобщили, но не ваши.

Отец нахмурился – похоже, Ложа усиливала свои ряды самыми талантливыми людьми. Насколько я помнил, господин Пирогов тоже был инициирован нашими противниками. Ближе к старости он все-таки заинтересовался многообещающим предложением, каковое сделала ему Ложа. К тому же его весьма привлекала мысль о проведении долгосрочных опытов, не ограниченных сроком человеческой жизни.

А довольный произведенным эффектом Аристид отправился на сцену.

Когда он запел, я подумал, что отец жестоко пошутил надо мной, рассказав о его таланте. Голос шансонье оказался резок и громок, с некоторым дребезжаньем, в общем, заслушаться было тяжело. Тексты оказались просто неприличны, но публика ревела от восторга.

«Классикой здесь и не пахнет, – усмехнулся про себя отец, поняв мое недоумение, – но это то, чего требует сейчас народ. Всем надоел маскарад, и они хотят, чтобы жизнь изображали такой, какова она есть. К тому же это для разогрева посетителей».

И действительно, чуть позже Аристид запел в совершенно другой манере, которая привела меня в восторг и заставила забыть все, что было перед этим. Единственное, с чем я так до конца и не смирился, это непрекращающийся марш, который звучал с эстрады. И снова услышал мысль отца: «Не обращай внимания, это у французов такой стиль. По улицам они ходят нормально. Считай это просто национальной особенностью».

Я совершенно успокоился, оставил придирки и, увлекшись происходящим на сцене, даже не обратил внимания, что учитель исчез из-за стола. В какой-то момент я поднял глаза и успел заметить, как полковник выходит из зала в сопровождении дамы. Лица ее я не видел, уловил только блеск голубовато-серого шелка и обнаженные плечи, но главным было знакомое ощущение бездны.

Поняв, с кем ушел отец, я ошеломленно замер, а затем попытался вскочить, но рядом совершенно бесшумно и неожиданно возник Аристид. Он с молчаливой укоризной покачал головой и, сев на место Прокофьева, тихо сказал:

– Молодой человек, разве Александр просил его сопровождать?

– Но это…

– Я не хуже вас знаю, кто это, – невозмутимо отозвался он, – и смею заверить, он это тоже знает. Поэтому продолжайте наслаждаться музыкой. Ничего с ним не случится.

– Вы так спокойно об этом говорите?

– Я прекрасно знаю их и могу определенно утверждать, что в данном случае оба останутся живы. Дайте им выяснить отношения.

– А вы вообще из Лиги или из Ложи? – окрысился я. – Уж больно вы спокойны!

– Молодой человек, почему вы делите мир на своих и чужих? Ведь это просто манихейский бред. В настоящее время я из кабаре. И совершенно не собираюсь принимать чью-либо сторону. Моими кумирами сейчас являются деньги и музыка. Могу уточнить – моя музыка.

– То есть хотите сказать, что вы нейтральны? Но сие невозможно. В таком случае вас в итоге будут бить и те, и другие.

– Если найдут – это раз, и если им такое очень понадобится – это два. Не забывайте: противоборствующим сторонам всегда нужны независимые арбитры, – парировал Аристид, – а раз я живу и процветаю, значит, Великому Магистру, равно как и Главе Капитула, это на руку.

– Имеете в виду, что вы продажный? – уточнил я.

– Деньги тоже хороший стимул, – оскалился в усмешке собеседник, – но если ты, мальчишка, похамишь мне еще хоть минуту, я забуду, что нейтрален, и отдам тебя на съедение Ложе со всеми потрохами! Понял?

– Прошу прощения, – выдавил я.

В душе у меня бушевали противоречивые чувства, и вдруг Аристид примирительно произнес:

– Вы еще слишком юны и плохо оцениваете собственные поступки. Мой вам совет – поумерьте пыл и не делайте глупостей. То, что вы сейчас здесь с Александром, а не с Еленой, не ваша заслуга. Просто ваш учитель в тот момент оказался сильнее.

Мне ничего не оставалось, как промолчать, ведь это было чистой правдой.

Посмотрев на мой убитый вид, Аристид слегка подобрел и почти дружелюбно добавил:

– Не надо расстраиваться, все мы были молоды и горячи, ну а с вашими способностями…

– Какое вам дело до моих способностей? – огрызнулся я. – Что вы вообще обо мне знаете?

– Довольно много, – Аристид смерил меня цепким взглядом, – о конфузе императрицы ходят легенды.

Я покраснел, вспомнив события тридцатилетней давности. Мой собеседник еще чуть-чуть помолчал, а затем с легчайшим изумлением сказал:

– Невероятно! Я думал, ваши возможности преувеличены. Скажите, вы всегда держите такой блок?

– После встречи с госпожой Голицыной – да!

– Разумно, ну что ж, раз я не могу вас прочитать, придется спросить. Как вам понравилось мое выступление?

– Несколько неожиданно, мне трудно оценивать то, чего я не знаю.

– А вот это интересно, – встрепенулся Аристид, – и как вам первое впечатление?

Юлить я не хотел, поэтому ответил:

– Все, что звучало в начале, можно услышать и на улице, под вашим клубом, поэтому мне непонятно, зачем платить деньги, чтобы слушать именно вас.

– Это психология, – ухмыльнулся мой собеседник, – очень трудно заставить людей заплатить за бросовый товар. Но раз он есть, то его необходимо продать, и значит, надо сделать так, чтобы он выглядел как бриллиант. Кстати, а кто сказал, что алмаз – дорогой камень? Люди и еще раз люди, и ценен он исключительно для людей, да и служит только для украшения и удовлетворения тщеславия. Поэтому если кто-то скажет, что мой голос – бриллиант, и этот кто-то весьма влиятелен для окружающих, весь народ поймет, что так оно и есть. Но и это не главное. Самое важное – найти дорогу к сердцу слушателя, иначе никакая реклама не поможет. А вот когда соединяются мода и потребность, тогда и появляются имя и деньги.

Его рассуждения были логичны, но как-то с трудом укладывались в голове. Пожалуй, их можно было даже принять, но одного я все-таки не понял:

– Аристид, простите бога ради, но вы же вампир, причем не молодой, как я. Наверняка вы очень обеспечены, зачем вам деньги? Причем – это же крохи по сравнению с тем, что вы имеете.

– Конечно, но, видите ли, лишних денег не бывает, – он прищурился, – это во-первых, а во-вторых, поймите, это ведь удовольствие – заставить людей платить за то, что они действительно могут услышать в любой момент, ну и в-третьих – вы что, думаете, слава и признание ничего не стоят? Слава, я вам скажу, для вампира подобна пожару. Потому что он тогда оказывается на виду. О! Как это щекочет нервы…

Он не успел закончить свою мысль. В зал быстро вошел чем-то взволнованный полковник. Увидев нас за беседой, он слегка приподнял брови и, подойдя к столику, сказал:

– Аристид, теперь ты моего ученика пытаешься обратить в свою веру? Зря стараешься.

– Успокойся, друг мой, мы просто беседовали.

– Хорошо, но договорите после, а сейчас – увы. Петя, мы уходим.

– Что-то случилось? – Аристид вдруг стал необычайно серьезен.

– Ничего такого, что имело бы касательство к тебе, просто мы торопимся.

Я встал и поблагодарил хозяина.

– Пустяки, надеюсь, мы скоро встретимся, – лениво отмахнулся он.

Когда мы вышли на улицу, отец тихо сказал:

– Только что я получил известие о смерти генерала Скобелева…

Смерть Скобелева, неожиданная и стремительная, повергла Россию в печаль, а Европу – в настороженное ожидание. Никто не знал, чего теперь следует ждать от Восточного Колосса. Скобелев, по крайней мере, был понятен, не дружественен, но понятен, а в своей нелюбви к немцам вполне предсказуем. Французы и англичане применительно к себе его неприязнь не рассматривали (а зря, в понимании русских они тоже немцы), поэтому отдавали должное усопшему как гениальному противнику. Газеты пестрели статьями, в которых кроме тщательно скрываемого удовлетворения выражались в меру искренние соболезнования и признание заслуг покойного. Немецкая же пресса откровенно ликовала и даже для приличия не смягчала тон. Смысл их высказываний сводился к одному: «Германия спасена! У России больше нет того единственного генерала, который был опасен Европе!»

– В этом они правы, – вздохнул отец, отбросив ворох газет, – говорили же ему…

– Поторопился государь, – буркнул я.

– Ну, не сам, конечно, но его окружение. Те, кому наш генерал был действительно опасен. Кстати, ты заметил, как обставили смерть? У любовницы – лучшего и желать нельзя. Император может быть доволен, хотя по отношению к нему опасность была эфемерной.

Смерть Михаила Дмитриевича, несмотря на искренние сожаления, не оказала на меня столь сильного воздействия, как на всю европейскую общественность, именно потому, что была вполне предсказуема. Более того, жизнь продолжалась, и я с некоторым удивлением обнаружил, что зачастил в «Черного кота».

Глядя на то, что делал с публикой Аристид, я наконец понял, в чем дело. Все его рассуждения о ненужности товара имели, конечно, основу, но не в его случае. Аристид предлагал людям то искусство, которое они могли понять и принять, а талант и обаяние превращали выступление в такой притягательный коктейль, что мне иногда становилось страшно от его безграничной власти над посетителями. К тому же мне нравилось говорить с ним. Язвительность Аристида была беспощадна и неотразима. Кажется, я наконец понял, почему он лучший шансонье Европы.

– Ты сегодня опять в «Кота»? – добродушно поинтересовался отец, наблюдая за моими сборами.

– Да.

– Странно, мне показалось, что тебе там не очень понравилось. Я думал, что ты предпочтешь оперу.

Я прекрасно видел, что он шутит, но все-таки ответил:

– С Аристидом не соскучишься.

– Это правда, ладно, иди. Кстати, сегодня приезжает Митиёри, он был в Москве, когда умер Михаил Дмитриевич, так что всё узнаем из первых рук…

Настроение у меня было замечательное, но за пару кварталов до кабаре ощутил что-то знакомое и опасное. Остановившись, я более внимательно прощупал ментальные потоки, меня ожидал неприятный сюрприз – сегодня Аристида посетила княгиня Голицына. Желания встречаться с ней у меня не было никакого, поэтому, резко сменив направление, я отправился в «Проворного кролика».

Шансон там был не блестящий, но кормили неплохо. В «Кролика» шли те, кому не хватило места в «Коте», поэтому публика была в основном знакомая, хоть и разбавленная посторонними посетителями, однако здесь имелись и свои известные завсегдатаи. Войдя в зал, я осмотрелся. Ренуара сегодня не было, но Тулуз-Лотрек уже сидел за своим столиком и, как всегда, что-то рисовал. Я подсел к нему, но разговор не клеился, Лотрека посетила муза, и отвлечь его от папки с рисунками было нереально, а другие мои знакомцы отсутствовали, поэтому надолго меня не хватило. Кроме того, очень хотелось увидеть этого Митиёри и узнать, кто же он такой. Судя по всему, отец знал его хорошо, а главное, он был в Москве в момент смерти Михаила Дмитриевича. К тому же я еще ни разу не видел настоящего японца и поэтому со всех ног помчался домой.

Отец и гость сидели за столом и о чем-то разговаривали на совершенно незнакомом мне языке. Речь была не похожа ни на что ранее мною слышанное, к тому же в конце каждой фразы оба комично кивали головами.

Увидев меня, они замолчали, и учитель весело сказал:

– А это, господин Митиёри, мой новый воспитанник – Петр Ермолов. Петя, позволь тебе представить господина первого министра и ближайшего родственника божественного императора Инге и фактического правителя Страны восходящего солнца.

Совершенно ошеломленный, я кивнул головой и щелкнул каблуками, гость церемонно поклонился в ответ и на чистейшем русском языке произнес:

– Давайте без чинов, к тому же это было очень давно. Теперь я просто частное лицо. – Но было видно, что он доволен.

– Ну, как хочешь, – пожал плечами отец, – а сейчас можно поговорить и о деле. Расскажи, пожалуйста, что произошло в Москве.

Гость задумчиво пожал плечами и честно сказал:

– Точно никто не знает, но мы полагаем, что это убийство. Так сказать, кара за нарушенное обещание не выступать публично и за очередное оскорбление тайных охранников его величества, а также у нас имеются документы, из коих становится ясно, что наш генерал вплотную приблизился к осуществлению своих идей по принуждению императора к изменению политики. Это не устраивало никого. Поэтому господин Бисмарк активизировал свои тайные службы, а государь – свои, так что шансов остаться в живых у господина Скобелева практически не было. Сами понимаете: чтобы жить с такими взглядами, надобно иметь серьезную поддержку.

– А я-то подозревал, что это Ложа постаралась, – пробормотал я.

– Не думаю, – покачал головой Митиёри, – у них сейчас и без генерала проблем хватает. Полагаю, что здесь приложили руку так называемые «патриоты России».

– Понятие весьма расплывчатое, – заметил отец.

Митиёри, соглашаясь, склонил голову. Мы немного помолчали, потом я тихо спросил:

– Где его похоронили?

– На родине, в селе Спасское Рязанской губернии. Кажется, так, – задумчиво нахмурился японец, – если я ошибся, нижайше прошу меня извинить. Я не очень хорошо разбираюсь в вашей географии.

– Ты абсолютно прав, – успокоил его отец, – продолжай.

– Отпевали господина генерала в храме Трех Святителей, на похоронах присутствовали высшие чиновники государства. Более того, императора представлял его родной брат великий князь Алексей Александрович, присутствовал также и наследник. – В голосе Митиёри проскользнула некоторая зависть к тем почестям, которых удостоился покойный, а я уловил в его мыслях, что в Японии такое внимание неимоверно много значит. Он же тем временем продолжал: – За ночь перед панихидой в церкви побывало около шестидесяти тысяч человек. До вокзала гроб несли на руках, процессия шла по дубовым и лавровым листьям. Любимого коня генерала вели за гробом. А вокруг море людей, и все искренне рыдают…

Он был так взволнован воспоминаниями, что я неимоверно четко увидал нарисованную им картину и перешел частично на восприятие нашего гостя, прислушиваясь к его словам лишь краем уха.

– На вокзале была устроена салютация, и гроб внесли в вагон. До Рязани поезд шел словно по коридору из огромных народных толп. Казалось, что вся Россия прощалась со своим героем. В Раненбурге гроб приняли крестьяне из села генерала и на руках понесли к месту упокоения. Могу добавить, все это я видел собственными глазами, поскольку присутствовал там как иностранный журналист. – Митиёри покосился на меня, почувствовав ментальные касания, я не стал отнекиваться, но и прерывать контакт тоже не спешил. Он только прищурился и продолжил: – Так вот, господин Марвин из лондонской «Таймс», посмотрев на столь неимоверную церемонию, воскликнул, что в Европе такое было бы невозможно. А один из ваших соотечественников ответил: «И у нас тоже никак невозможно, когда б не Скобелев!» Редко кто, даже из монархов, удостаивается такой любви народа, – закончил он и ненавязчиво оборвал наш контакт.

– Да уж, его нельзя было не любить, – вздохнул отец…

Дальше все пошло как обычно, кроме одного: чтобы я не расслаблялся, ну и для расширения кругозора, отец попросил Митиёри обучить меня японскому.

– А почему сам не учишь? – удивился тот.

– Да я уж подзабыл, – отмахнулся отец.

Митиёри только покачал головой, но отказываться не стал и рьяно взялся за мое образование.

Японский язык был ужасен. Слова, как мне казалось, состояли из одних согласных, произносить их получалось только очень грубым голосом, и более того, они не соответствовали ни одному из известных мне языков.

Вообще-то языки давались мне легко, но этот оказался сущим мучением. Поэтому, едва начав его понимать, я взбунтовался и наотрез отказался продолжать занятия.

– Господин полковник вас за это не похвалит, – невозмутимо заметил в ответ на мою тираду Митиёри.

– А мне плевать! Вы сами пробовали выучить хоть один язык, который вам не по душе? Например, валлийский?

– С меня хватит того, что я выучил русский. Причем замечу вам, что с точки зрения любого иностранца русский язык намного сложнее японского и сравним только с китайским и санскритом.

– А как насчет английского? Вы ведь и его знаете.

– Английский примитивен и архаичен, к тому же после русского его изучение не представляет труда. В нем только одна проблема – письменный язык так же отличен от устного, как японский от китайского. А теперь, если не хотите неприятностей, настоятельно рекомендую продолжить урок…

Если не считать японского, то жизнь в Париже меня полностью устраивала. Ложа держала нейтралитет и делала вид, что нас не существует, встреч с княгиней я успешно избегал, равно как и она со мной, хотя временами ощущалось ее присутствие и пристальное внимание к моей скромной персоне. Полагаю, что ей было более неудобно, чем мне, и, как ни странно, похоже, что она так и не оставила надежды. Но вообще-то это только мои домыслы, а как было на самом деле – не знаю.

Лето заканчивалось, каштаны уже давно созрели и приобрели грубую темно-зеленую окраску, зато их жареные плоды продавались на каждом углу. И что в них находят французы? На мой вкус – те же желуди, только сладкие. У нас их свиньи едят, а здесь люди, да еще и деньги за это платят. В общем, в Париже становилось скучно, и весь свет потянулся в Вену, приближалась пора балов. Оставалось завершить последнее дело, и можно было уезжать…

Сегодня мы пришли в манеж на Елисейских полях, я несколько нервничал, поскольку обычно всеми спортивными и гимнастическими упражнениями мы занимались дома, в собственном зале. Но так как нужный учителю вампир посещал только этот манеж и в других местах встретиться с ним было невозможно, то выбирать не приходилось.

Зал меня ошеломил. Масса самых разнообразных снарядов и большое количество тренирующихся несколько смутили меня, особое неудобство я ощутил, обнаружив здесь дам. Нет, я понимаю, что всем необходимо поддерживать форму, но такое количество женщин в спортивных костюмах вызвало у меня оторопь.

– Разомнись пока, – посоветовал отец и направился к интересующему его господину.

Я замялся на месте, затравленно поглядывая по сторонам, и не знаю, как бы все прошло, но меня выручил Аристид, как нельзя кстати пришедший на тренировку. Он показал раздевалку, а затем ненавязчиво пригласил меня к снарядам. Кажется, он остался доволен моим физическим состоянием, но когда минут через сорок к нам подошел учитель, Аристид, направляясь к раздевалке, довольно резко спросил:

– Ты учишь его панкратиону?

– Да, – коротко ответил отец.

Аристид только покачал головой, а я поморщился. Эта борьба была так же сложна, как и действенна. Надо сказать, раньше я о ней не писал, поскольку обучение проходило слишком болезненно. Если честно, то в первые годы у меня шли сплошные переломы и сотрясения, и как минимум пару раз в неделю приходилось переливать кровь, мы даже нашли нескольких постоянных доноров. Это меня сильно раздражало и утомляло, правда, когда я освоился, стало легче.

Воспоминания отвлекли меня, и часть беседы отца с Аристидом я благополучно пропустил. Привел меня в себя только вопрос знаменитого шансонье:

– А вы, молодой человек, как я погляжу, частенько нами манкируете. В «Кролика» ходите?

– Да это только когда у вас свободных мест нет, – смутился я.

– Понимаю, – задумчиво согласился Аристид, – госпожа Голицына действительно в последнее время зачастила.

Я покраснел, а отец успокаивающе похлопал меня по плечу, Аристид тем временем окончательно успел привести себя в порядок и, глянув на меня, вопросительно поднял брови. Я смутился еще больше и заторопился. А когда мы покинули манеж, он неожиданно подытожил:

– Придется, видимо, «Кролика» покупать, чтобы клиентов не отбивал.

Мысль эта была настолько неожиданна, что я рассмеялся…

Гуляя по Вене, я никак не мог успокоиться. Подумать только, всего неделя – и мы здесь, ни один курьер в пятидесятые годы не перемещался с такой скоростью, сейчас же нормой стало получение новостей со всей Европы в тот же день, когда они произошли.

Вена же просто поразила мое воображение. Величайшая столица Европы, главный город священной Римской империи. Здесь почти тысячелетие правили великие Габсбурги, куда там Берлину с его захудалыми Гогенцоллернами. Дунай, правда, был давно уже не голубой: то там, то здесь по его поверхности расплывались огромные масляные пятна, над водой стелился дым от пароходов, которые как муравьи сновали туда-сюда. Все-таки, что ни говори, а технический прогресс имеет и отрицательные стороны.

Зато сам город был великолепен. Просторный, зеленый. Громады зданий не подавляли, а легко вписывались в окружающий ландшафт и, казалось, сливались с деревьями и людьми. Осень еще более добавляла прелести. Золото дворцов гармонировало с золотом листвы, и все было пропитано очарованием венского вальса. Легко верилось, что в эту пору в городе правит не император, а король вальса – Штраус. Музыка лилась из каждого окна, выплескивалась на улицы, затопляла площади, подхватывала тебя, словно птица, кружа в чарующем и пикантном танце. Создавалось впечатление, что Вена все время танцует, но настоящий сезон балов начинался только с Нового года.

Посетить все балы было совершенно невозможно. Веселая Вена организовывала их для всех сословий, проживающих в городе: охотников, трубочистов, прачек, рестораторов, цветочников, пироженщиков и так далее. По рекомендации Аристида мы решили остановиться на семи.

Первым в списке стоял, конечно же, Императорский, который в новогоднюю ночь проводил во дворце Хофбург император Франц-Иосиф в честь своей обожаемой супруги Елизаветы. Затем мы намеревались посетить Охотничий и Костюмированный балы, Бал венских прачек, Кондитерский, Цветочный и, естественно, Оперный.

Подготовка к сезону привела меня в полнейший восторг. Давно я не посещал магазины и портных с таким удовольствием. Восторженное состояние не оставляло меня вплоть до Нового года.

Впервые после моего превращения в вампира я готовился посетить бал не по обязанности, а для собственного развлечения. Поэтому, когда наконец наступил долгожданный вечер, я был так взволнован, что отец не смог удержаться от удовольствия и принялся мысленно дразнить меня, представляя сценки нападения на августейших особ. Поначалу я реагировал нервно, потом расхохотался и перестал обращать на это внимание…

Бал, как обычно, открывали дебютанты – молодые люди, впервые начинающие выезжать в свет. Зрелище было прелестным и завораживающим. Я с удовольствием наблюдал за юными танцорами, которые изо всех сил старались не ударить в грязь лицом и не сбиться с такта. Наконец первый вальс завершился, и распорядитель громко произнес долгожданную фразу: «Танцуют все!» И началось настоящее веселье.

До полуночи я успел пройтись в трех или четырех турах вальса, выпить бутылку шампанского и познакомиться с несколькими совершенно очаровательными пустышками, как вдруг почувствовал знакомый холодок, легким ознобом прокатившийся от макушки до кончиков пальцев. Это была Она. Я обернулся и увидел входящую в зал Голицыну. Она была все так же немыслимо хороша, в ее присутствии ни одна женщина не имела ни малейшего шанса на успех, и, судя по ее уверенной улыбке, она это прекрасно знала.

Пора было уходить, пока она не заметила меня, но вместо этого я сделал несколько шагов вперед и, холодея от собственной дерзости, пригласил императрицу на следующий тур вальса. К моему удивлению, она согласилась, и мы закружились по залу.

– А вы отважный молодой человек, – заметила княгиня.

– Кто не рискует, тот не пьет шампанского! – улыбнулся я.

– А кто рискует, часто остается без головы. – И тут же уточнила: – Но к нынешней ситуации это не относится.

– Я вам признателен.

– Свою признательность будете высказывать потом, а пока давайте танцевать. И очень вас попрошу: не надо сегодня о прошлом.

Следующий круг прошел в молчании, княгиня была спокойна и обворожительна, в мыслях ее не было враждебности – она просто наслаждалась музыкой и танцем, а глубже заглядывать не хотелось.

Первым не выдержал я:

– Сударыня, разрешите задать один вопрос.

– Только один? – Княгиня улыбнулась так многообещающе, что я содрогнулся, но не отступил.

– Пока да.

– Ну, спрашивайте, Петр Львович, бог с вами.

– Скажите, пожалуйста, вы Лермонтова знали?

– О нет! Не приписывайте мне еще и его!

– Помилуйте, – искренне удивился я, – мне просто хочется понять, что он был за человек.

– Ах, вы в этом смысле. Да ничего особенного, желчный, злой на весь свет человечек, маленького роста и с необычайно длинными руками. Ну прямо обезьяна чистейшей породы. Кроме изумительных глаз и огромного таланта, в нем более ничего приятного не было. К тому же он умудрялся восстановить против себя всякого, с кем говорил более минуты. Совершеннейшим образом был несносен. Но точку он поставил в тот день, когда на балу публично оскорбил дочь государя. Николай Павлович этого ему так и не простил, в отличие от влюбленной девицы.

– Великая княжна любила Михаила Юрьевича? – Моему удивлению не было предела.

– Более того, – усмехнулась довольная произведенным эффектом княгиня, – дело шло к тому, что государь всерьез обдумывал благословить сей мезальянс, но… после бала… Наследник с сестрой и господином Жуковским еле смогли убедить разъяренного императора заменить крепость на Кавказ. Нет, Петя! – оборвала она мой несостоявшийся вопрос, – никто из нас, насколько я знаю, его не трогал. Сей шустрый господин сделал все сам. Дело в том, что помимо всего прочего он был талантливым офицером, и все было бы хорошо, но – он категорически не желал служить. Он вообще ничего не хотел, кроме гулянок и стихов. А уж до чего надо было довести своего единственного друга, который его боготворил, раз дело дошло до дуэли… Ну, не знаю, здесь даже моя фантазия бессильна.

– Получается, что господин Лермонтов сам виноват?

– Получается, – ласково улыбнулась она.

А я вновь ощутил мгновенную и неуловимую для нее связь и понял, что княгиня в данный момент говорит искренне.

– Странно, судя по портретам, он был весьма интересен.

– Господи, Петя! Где вы видели правдивого художника? Особенно придворного? К тому же все старались польстить ему, отдавая должное таланту. К сожалению, господин Лермонтов не ценил хорошего отношения, поэтому, несмотря ни на что, его, мягко говоря, не любили.

– А еще говорят, что гений и злодейство несовместны.

– Ерунда. Чем более в человеке гениальности, тем больше в нем злодейства. А тот, у кого его нет – просто талантлив.

Я, ошеломленный такой трактовкой гениальности, замолчал. А она кокетливо прищурилась, и я почувствовал, как ее пальчики слегка сжали мое плечо. К моему несказанному изумлению, в груди немедленно стало горячо, томно заныло сердце, а ноги ослабели. В полнейшем смятении я понял, что чувства мои отнюдь не погасли, а главное – Она это прекрасно знает. Не понимая, куда деваться, я бросил взгляд на учителя. Вид у него был как у осужденного, которого ведут на казнь. В глазах застыл безумный ужас, и боялся он не за себя.

Как только прозвучали последние такты, я повел княгиню на место. Полковник был мужественен и даже не пошевелился, но провожал нас взглядом до той точки, в которой я оставил княгиню и, распрощавшись с ней, направился к нему. По его виду стало понятно, что от сердца у него явно отлегло. Крепко взяв меня за руку и не говоря ни слова, он повел меня на балкон, где и устроил взбучку.

Говорил отец тихо, но весьма эмоционально, все время делая упор на то, что враг даже в мирное время остается врагом и в таковом качестве более опасен. Я пропускал его нотацию мимо ушей ровно до тех пор, пока не получил достаточно ощутимый удар коленом в бедро. Это оказалось больно, я чуть не вскрикнул. Но надо сказать, боль привела меня в чувство. Мысли о княгине слегка поблекли и развеялись.

И тут до меня дошло, что я натворил: близкий контакт с лютейшим врагом, который просто жаждет твоей смерти… Будучи от природы бледным, я наверняка побледнел еще больше, голова закружилась, и я ощутил настоятельную потребность присесть. Вокруг фланировали гости, парами и поодиночке, и если на вразумления и физическое воздействие никто не обратил внимания, то бледность и слабость заметили сразу, и одна из прогуливающихся по балкону дам предложила нюхательные соли. Убедившись, что мне стало лучше, она мимоходом заметила, что на этих балах невероятно душно и бравым офицерам, привыкшим к свежему воздуху, здесь очень тяжело. Куда удобнее расположиться у нее в отеле, к тому же ее подруга, которая помогает ей управляться со всеми делами, так же хороша, как и она сама.

От таких слов я растерялся, и даже отец, который всякого навидался, выглядел удивленным. Мы поблагодарили сердобольную даму и поспешили откланяться. Она огорчилась, но не столь сильно, чтобы не начать немедленно флиртовать с другими кавалерами. Мы же направились в буфетную.

– Ну что, уходим? – грустно спросил я, беря с подноса бокал с шампанским.

– Зачем? – удивился отец, пригубив вермут. – Это, мой дорогой, будет расценено как бегство с поля боя и покажет нашу слабость. Так что – остаемся, только, пожалуйста, не дразни больше гусей, держись от Елены подальше…

Вернувшись домой после бала, мы обнаружили ожидающее нас письмо. На прекрасной гербовой бумаге были написаны всего четыре слова: «Перемирие до конца сезона».

– Изумительная женщина! – вздохнул полковник, прочитав записку. – Но расслабляться не стоит. Перемирие – всего лишь элемент стратегии и используется для глубокой разведки и передислокации сил для нанесения внезапного удара…

Глава 3

До конца сезона мы беззаботно развлекались в Вене. Посетили все рекомендованные балы и кое-какие дополнительно (на Бал трубочистов, например, я пошел исключительно из любопытства). Надо ли говорить, что везде присутствовала княгиня. Вначале я нервничал, но, убедившись, что очаровательная противница свято соблюдает данное обещание, начал получать удовольствие от развлечений и общения с ней. Отец также не упускал случая пригласить княгиню на танец или прогуляться с ней по ночному городу. Думаю, они оба впервые за долгие годы отдыхали по-настоящему. Я не мешал им, наслаждаясь покоем и безопасностью.

В Вену, надо сказать, съехалось много вампиров. Пару раз я встретился с паном Вацлавом и Казимиром. Господин Гжибовский сперва сделал вид, что не знает меня, но, обнаружив рядом со мной Елену Ивановну, расплылся в елейной улыбке. Не знаю, встречался он с отцом или нет, а вот с Казимиром мы неплохо погуляли по балам и ресторанам. Теперь он не походил на послушника, наоборот, приобрел лоск и манеры настоящего парижского франта, и мы неоднократно смеялись, вспоминая его первый визит в ресторан.

Все балы, если честно, были похожи. Отличались они только костюмами, этикетом и угощением, но вот Бал прачек оказался по-настоящему особенным. Фривольно одетые дамы в коротких, выше колена, юбочках и с неимоверно низкими декольте, лихо танцевали вальс, позволяя партнерам не только обозревать, но и щупать свои прелести. Завезенный из Парижа канкан вводил кавалеров в исступление. Под музыку Оффенбаха дамы задирали ноги выше головы, обнажая крепкие бедра, и если в начале бала на них были хотя бы панталоны, то ближе к концу от этих условностей просто избавлялись. Приличия здесь вовсе не соблюдались, вино и пиво лились рекой, в потолок то и дело стреляли пробки, а пьяные парочки искали уединения в укромных уголках зала.

– Это просто оргия, – не удержался я от комментария.

– Нет, Петя, – фамильярно ухмыльнулся Казимир, наблюдая за царящей вокруг нас вакханалией, – я в Париже на таком же балу был, так что скажу тебе: здесь – просто верх приличия. А там дамы вообще без ничего остаются. Да и кавалеры от лишнего гардероба избавляются. Вот там да, настоящая оргия, хотя нет – ведьмин ша?баш. Разве что младенцев не едят…

Сезон балов шел к концу, в Вене становилось скучно, после праздников город возвращался к будничной жизни, становясь официальным и предсказуемым. Госпожа Голицына дополнительных контактов не искала, но и перемирия не отменяла, мы были этому крайне рады. В один прекрасный день отец предложил для разнообразия съездить в Лондон и вместе с развлечениями получить там пищу для ума. Странно, в прошлое посещение Великобритании у меня не создалось впечатления, что англичане умеют веселиться, хотя, возможно, у нас просто разные представления о веселье.

– Ты плохо знаешь англичан, – усмехнулся отец, – их развлечения, может быть, и грубоваты, но имеют свою прелесть. В прошлый приезд ты их, конечно, не увидел: времени не было, но сейчас… Короче, не буду рассказывать, – все увидишь сам…

Поскольку мы никуда не спешили и в настоящий момент времени у нас имелось хоть отбавляй, было решено отправиться в путешествие – сперва в Италию, а затем по Средиземному морю и Атлантике до Британских островов. В связи с этим уже в начале весны мы вновь заняли удобные купе, направляясь в Милан – вторую столицу древнеримской империи.

– Жаль, Петя, что с нами нет господина Федорова, – вздохнул отец, удобно раскинувшись на мягком диване, – он бы тебе рассказал об этом городе все. Нет, – неожиданно прервал он сам себя, – до чего все-таки удобная штука поезд. Всего неделя – и мы на месте.

– А что с Миланом? – напомнил я.

– А что с ним может быть? Он две тысячи лет стоит и дальше никуда не денется… – Я нетерпеливо заерзал, и отец сжалился: – Ладно, слушай. В третьем веке до нашей эры римляне завоевали некое кельтское поселение. Как оно тогда называлось, не спрашивай – не знаю, но завоеватели окрестили его Медиоланум. Благодаря своему расположению город стал одним из центров, а во времена империи даже был ее столицей, правда, недолго. Затем он переходил из рук в руки. Кого здесь только не было: немцы, французы, испанцы, австрияки, а совсем недавно он вернулся домой, в Италию. Название упростилось, и теперь мы увидим красивый древний город – Милан…

На вокзале нас встречал Аскольд. Мне было несказанно приятно его увидеть, и я не сразу обратил внимание на молодого человека, следовавшего за ним как тень. Из приветствий выяснилось, что Аскольд жил в Милане уже год, «прожигал», так сказать, жизнь и образовывал ученика (того самого юношу, выглядывавшего из-за его плеча). Я сразу вспомнил, как больше десяти лет назад отец ездил в Мадрид на банкет по случаю инициации. Я же, будучи неотлучно при государе, в Испанию не попал и до сих пор так и не побывал там. Надо сказать, Аскольд с учеником внешне были совершенно разными. Высокий светловолосый скандинав с твердыми, словно вырубленными из камня чертами и худощавый смуглый брюнет, невероятно подвижный и жизнерадостный. Мне он показался похожим на туго свернутую пружину, готовую в любой момент с необычайной энергией развернуться. Аскольд с нескрываемым удовольствием представил его:

– Познакомьтесь, Петр Львович, мой ученик – Рамон Эрнандо Марко де Базан, маркиз де Санта-Круз…

От неожиданности я чуть не сел на мостовую, сам же ученик, покраснев, добавил:

– Господа, прошу, называйте меня просто Рамон.

По довольной улыбке Аскольда я понял, что фамилия и титул настоящие, только вот их владелец не очень любит себе о них напоминать.

– Где здесь можно нанять экипаж? Или вы на своем? – поинтересовался отец.

– Конечно, – ответил Аскольд, – но предлагаю, если вы не против, совершить прогулку. А вещи отправим экипажем.

Так как в поезде мы вдоволь насиделись, то предложение было принято с удовольствием. Прогулка заняла не более часа. За это время я понял, что Милан импонирует мне больше, чем Париж. Город был строг и не вычурен, местные палаццо поражали своей изысканной красотой. А магазинов, ресторанов и пассажей было не меньше, чем в столице Франции. Мне все нравилось, и я с удовольствием осматривался, невольно сравнивая город с виденными мной ранее европейскими столицами. Рамон только молча посмеивался. Наконец мы добрались до гостиницы, в которой собирались остановиться.

Подойдя к огромному зданию в четыре этажа и осмотрев его невыразительный фасад, я почувствовал себя разочарованным. Обычная каменная коробка с редкими балкончиками, после вычурности Парижа и помпезности Вены это не впечатляло, а прочитав название, я не удержался от стона:

– Ну почему в центре каждого города стоит «Гранд отель»?

Вопрос был чисто риторическим, и ответа я не получил. Вещи наши уже прибыли и ожидали в номере. Внутри отель разительно отличался от внешнего вида. Я был вынужден признать, что вкус у хозяев имелся. Но долго рассматривать великолепный холл мне не дали. Проводив нас до апартаментов, Аскольд с Рамоном удалились, сообщив, что ждут через час в ресторане, чтобы после ужина посетить театр…

В «Ла Скала» был аншлаг, пели великий Анджело Мазини и великолепная Амадея Мей Джоваиде. Сегодня они выступали только для своих, но каким-то образом о концерте узнали люди, и зал оказался полон. Выйдя на сцену, Анджело слегка поморщился, обнаружив столпотворение, но возражать не стал и запел. Голос его, вначале тихий, становился все громче и наконец заполнил весь зал. Публика затаила дыхание, я же ждал, когда маэстро возьмет столь высокую ноту, что музыканты просто перестанут играть. Такое я уже неоднократно слышал в Петербурге. Но в этот раз, казалось, Анджело не намерен импровизировать. Вот из-за кулис показалась Амадея, и Мазини, умолкнув, отступил на шаг, освобождая ей место. Дивный голос молодой женщины взлетел под самые своды, и я только восхищенно вздохнул, целиком отдаваясь волшебству музыки.

Четыре часа пролетели совершенно незаметно. Под конец они запели дуэтом, и тут началось. Голоса их взвились, как птицы в поднебесье, трепеща и переплетаясь. Оркестр замолчал, зрители замерли, а я уловил мысли музыкантов: «Мазини это начал – пусть сам и выкручивается». Анджело же и не думал останавливаться, его партнерша не отставала. Вот уже ее голос взлетел до немыслимой высоты и более всего напоминал звук флейты, его голос вторил ей скрипичным альтом, а через мгновение уже звучал как виолончель – диапазон его был воистину огромен. Но все хорошее когда-нибудь кончается, наступившая внезапно тишина оглушала. Несколько секунд зал ошеломленно молчал и вдруг взорвался овациями. Казалось, стены сейчас рухнут, но певцы поклонились публике только один раз, и как ни старались зрители (особенно люди), бархатный занавес больше не поднялся, и зал постепенно начал пустеть.

Кроме нас, к Мазини никого более не пустили, я несколько удивился такому повороту, но не стал задавать лишних вопросов, а направился за учителем и Аскольдом к артистической уборной, которую Анджело и Амадея делили на двоих. Голоса мы услышали, не дойдя до двери добрых десять шагов, а мысленную бурю я уловил еще в зале.

– Ты все-таки намерена ехать? Вот скажи, что ты хочешь там увидеть? Мало тебе, что столько лет просидела в Южной Америке? И что ты там нашла? Грязных португальцев или дикую смесь испанцев с индейцами!

– Опять ревнуешь, – устало заметил женский голос.

– К кому?! – Мазини не сдерживался. – К этим смертным букашкам?! Не смеши меня! – И добавил уже в нашу сторону: – Входите, нечего в коридоре топтаться.

Мы с Рамоном слегка замялись, в то время как старшие, не обращая на нас внимания, открыли дверь. С интересом осмотрев нас и лукаво усмехнувшись, Амадея спросила:

– Это и есть твои неотесанные русские, которыми ты меня пугаешь?

Мазини замялся, но из всей компании русским был только я, о чем немедленно и сообщил. Отец с Аскольдом даже несколько обиделись, они-то давно не разделяли себя с Россией. Мазини окончательно смутился, а полковник добавил:

– Неотесанных русских, сударыня, лучше всего искать по ресторанам где-нибудь в Риме или Париже, в Петербурге же таковых крайне мало. К тому же этот ревнивец и сам много лет прожил на берегах Невы, так что бояться вам нечего.

Мазини хотел возмутиться, но его прервал Аскольд, предложив не портить никому настроение, а вместо этого отметить успешное выступление. Все как-то сразу успокоились. Неведомо откуда появилось серебряное ведерко со льдом, в котором стояли две бутылки шампанского. Госпожа Амадея, улыбаясь, поставила на маленький столик бокалы, и тугая струя, пенясь и пузырясь, пролилась в них. Когда мы выпили, выяснилось, что ругаться никто и не собирался, но уж очень господин Мазини не хотел отпускать любимую так далеко, особенно если учесть, что она только что прибыла из Америки, а он не мог сейчас сопровождать ее.

Ближе к полуночи наши учителя и гостеприимные хозяева, сказавшись, что у них назначена какая-то важная встреча, отправили меня с Рамоном погулять.

– Можешь отдохнуть, – сказал отец, – или, если не устал, займитесь чем-нибудь.

– Рамон, покажи господину Ермолову город, – добавил Аскольд, – тем более что Петр Львович здесь впервые.

Рамон сердито сверкнул глазами, но ничего не сказал, а я понял, что гордый испанский гранд не очень доволен ролью гида, и с трудом скрыл усмешку. Помнится, еще совсем недавно, лет десять назад, я тоже бывал в таких ситуациях.

К моему изумлению, Рамон уловил мои мысли (пусть не все, но часть из них) и явно расслабился. Я не смог скрыть удивления, поскольку уже давно привык считать свой ментальный дар уникальным. К тому же – а как же блок?

Аскольд с отцом расхохотались.

– Не гордитесь силой, Петр Львович, – сквозь смех посоветовал Аскольд, – найдется кто-то сильнее вас, вы такой не единственный!

Мне осталось только извиниться, и мы ушли.

Наставники покинули театр почти одновременно с нами. Судя по их репликам, они направлялись в замок Сфорца. Мы же пошли в галерею Виктора Эммануэля II, где и засели в небольшом ресторанчике…

В Милане у меня, в отличие от отца, который был непрерывно занят, дел не нашлось, таким образом, я почти на месяц оказался предоставлен сам себе. Если бы не Рамон, то хоть в спячку ложись, но этот мальчишка был неумеренно любознателен и совал свой орлиный нос во все, что привлекало его внимание, так что скучать мне не приходилось. Я постоянно вытаскивал его из щекотливых ситуаций, а при его южном темпераменте таковые случались невероятно часто.

Особенно нравились Рамону скачки. Он не пропускал ни одного серьезного заезда, но участвовал в них не как зритель, а как жокей. Больше всего он любил летние скачки в Сиене.

– Представляешь, Петя, огромная площадь, Пьяцца-дель-Кампо, – восторженно блестя глазами, рассказывал он мне, – больше всего она напоминает воронку. Зрители стоят в центре, а мы скачем по кругу! Это не передать словами!

Глядя на него, я не мог не поверить. Скажу больше, Рамон и меня посадил на лошадь, чтобы я мог насладиться сказочным ощущением скорости, и очень удивился, не обнаружив ожидаемого восторга. Мне пришлось объяснить, что я испытал все прелести бешеного галопа в Балканскую кампанию, когда параллельно пришлось наслаждаться еще и боем. После этого разговора Рамон проникся ко мне небывалым уважением, а также начал испытывать зависть к моему богатому прошлому. Я только покачал головой. Показывать, что такое настоящая война, смысла не было – их на его век хватит, успеет насмотреться.

За время вынужденного сидения в Милане я успел сродниться с Рамоном, но все дела были улажены, и, распрощавшись с друзьями, мы с отцом отправились в Венецию…

О Венеция, сказочный город! Город свободной торговли, любви и романтики. Сколько стихов и песен было сложено о нем, сколько художников пытались запечатлеть эту ускользающую красоту и солнечные блики, дробящиеся о волны моря и мрамор дворцов! Надо ли говорить, с каким нетерпением я ожидал встречи с этой сказкой?

Однако сомнения начали закрадываться в мою душу еще на подъезде. Когда же поезд покинул материк, въезжая на гигантскую дамбу, соединяющую город с берегом, мне показалось, что мы погружаемся в преддверие холодного скандинавского ада (кажется, он называется Хель). Непроницаемый туман, как овсяный кисель, окутывал все вокруг, у меня создалось впечатление, что поезд даже замедлил ход, с невероятным усилием проталкиваясь сквозь эту жижу. Казалось, колеса вязнут и буксуют, возникало полное ощущение, что мы стоим на месте, а всепроникающий туман разъедает стены и стекла, проникая в вагон. Коснись его – и растворишься в небытии серой мглы. С каждой минутой дышать становилось все трудней, а ощущение липкой сырости усиливалось. Когда же путешествие, наконец, окончилось, у меня создалось стойкое впечатление, что я как минимум пару раз окунулся в болото. Поеживаясь от неприятной влажности одежды, липнувшей к телу, я поспешил за учителем, радуясь, что здесь мы только до вечера.

Выйдя из дверей вокзала, я оторопел. Порыв холодного ветра одним мощным движением сдернул белесую кисею, как рваный саван, и открыл моему взору вместо ожидаемой площади водную гладь, на которой покачивались гондолы.

Сказать, что Венеция меня ошеломила, значит не сказать ничего. Петербург часто называют Северной Венецией, и я, естественно, ожидал увидеть нечто похожее – ничего подобного. Дома вырастали прямо из воды, море угрюмо темнело, ветер холодными щупальцами проникал в любую мельчайшую щель костюма, и мне с каждой минутой становилось все неуютней. Я с ужасом подумал, что нам предстоит провести здесь целый день.

Услышав мои мысли, отец только усмехнулся.

– А как ты думаешь, почему отсюда стараются уехать все, у кого есть хоть крохотная возможность? – спросил он.

Ответ не требовался, я лишь покачал головой:

– Кому вообще пришло в голову жить здесь?

– Ну, если верить легенде, то двадцать пятого марта четыреста двадцать первого года, в пятницу, ровно в полдень из пены волн, словно Венера, поднялся прекрасный город, который и был назван именем этой богини. Но на самом деле все было гораздо проще. Где-то в шестом веке племена, именовавшие себя венетами, столкнулись с дикой ордой гуннов и германцев под предводительством Аттилы. Аттила был вампиром, сами гунны – весьма агрессивны, поэтому встреча эта венетам очень не понравилась, кроме того, они оказались достаточно миролюбивыми и решили просто уйти. Идти, впрочем, оказалось некуда, кроме как на острова в Венецианской лагуне. Вот с тех самых пор и начал свою историю прекрасный город – Венеция.

На слове «прекрасный» я поморщился.

– Нечего кривиться, город действительно красив. А климат… ну что поделаешь, в Петербурге он тоже не подарок.

– Там земля и каналы, – возразил я, – а тут каналы, дома и совершенно нет земли.

– В таком случае строители города заслуживают еще большего уважения. Или ты не согласен? Ладно, все остальное потом, сейчас нам надо попасть на остров Риальто, к собору Сан-Марко.

На площади Сан-Марко нас уже ждали. Вообще я заметил, что здесь не затруднялись выбором названий, почти все постройки на острове носили гордое имя святого Марка. Как выяснилось, горожане верили, что и сам он более тысячи лет обитал здесь в одноименном соборе в виде мощей, украденных из Александрии.

Я ухмыльнулся – фантазии у венецианцев явно не хватало.

Учитель оказался прав: город был по-настоящему красив, но все равно оставлял тягостное впечатление. Красота архитектуры не могла скрыть ни плесени, ни грязи, ни страшной сырости, так что к концу дня я откровенно затосковал. Находиться ранней весной посреди моря в небольшой неустойчивой лодочке – удовольствие ниже среднего, а если прибавить к этому еще и холодный ветер…

Внезапно я уловил мощную знакомую волну и, не веря себе, обернулся. По Большому каналу гордо шла изящная двухмачтовая яхта, а на носу виднелись знакомые фигуры капитана Федорова и Кошки.

– Ну вот, Петя, это за нами! – Учитель весело помахал им рукой.

Первое, что я сделал, поднявшись на борт и поздоровавшись с друзьями, – переоделся в сухое платье и только после того, как попросил стюарда как следует проветрить весь гардероб, приступил к осмотру судна.

Кошка ждал меня, подпрыгивая от нетерпения, и тут же устроил самую настоящую экскурсию.

– Петр Маркович, объясни мне, что ты здесь делаешь? – спросил я, поднимаясь вслед за ним по трапу. – Ты ведь вроде на «Катти Сарк» ходил?

– И дальше бы ходил, – вздохнул Кошка, – только вот батьке не нравится, что я все матросом бегаю. Пора, говорит, остепениться и шкипером стать.

– Так ты что, шкипер, что ли?

– Не, он здесь сам керует[7]. А я заместо старшего офицера. Матросиков по реям гоняю, а заодно машину осваиваю.

– Какую машину?

Кошка раздулся от удовольствия, как индюк:

– А ты что, трубу не заметил?

Труба, действительно, в глаза не бросалась. Вся яхта была ослепительно белая, и такая же белоснежная труба пряталась посреди рангоута. Только сейчас до меня дошло, что, хотя паруса и не подняты, яхта быстро бежит по морю.

– А дым где?

– А вот это главный секрет! – ухмыльнулся Кошка.

Он поведал мне, что работает котел не на угле, а на мазуте и что в нем стоит какая-то штука, принципа работы которой Петр еще не знает, но жутко дорогая. Федоров говорит, что в ней даже платина есть, потому и дыма не видно. А паровая машина здесь обычная: двойного хода и двухконтурная.

Слушая Кошку, я только удивлялся таким глубоким познаниям.

– Ты что думаешь, тезка, я все это время только по реям бегал? – Кошка с удовольствием подставил лицо солнечным лучам. – За столько лет можно и обезьяну научить вилкой есть, а я все-таки лучше обезьяны.

Мы посмеялись и продолжили разговор. За беседой я и не заметил, как яхта покинула лагуну, от общения меня отвлекла суета на палубе. Команда, остановив машину, ставила паруса, ветер был попутный, и господин Федоров направил судно прямо к Гибралтару.

Надо сказать, яхта показалась мне весьма резвой, о чем я не преминул сообщить Кошке.

– Это разве резвая! – возмутился он. – Это муха на клею! Вот «Катти Сарк»!.. Уявы соби, – от волнения он перешел на малоросский говор, – висемнадцять вузлив!

– Ну, такого не бывает…

– Бувае! Ще як бувае! Витэр, шторм, а капытан, навить витрыло[8] нэ рыфить! А вона, лялечка, мов чайка лэтыть! А колы брамсель лопнув, мов по нас пушка пальнула! – Глаза Кошки горели, он оживленно жестикулировал, пытаясь показать, как быстро ходит его любимый клипер. – А це, це – калоша! – завершил он свой монолог. – Вона ж, бильше дванадцяты вузлив нэ дае! И команда – тьфу, а нэ команда! С чотырма простырадламы нияк нэ впораються! Все гадають, що машына допоможе, а що машына? Смих! Бильш пъяти вузлив не йде!

– Думаю, что с «Катти» ты все-таки преувеличиваешь, – улыбнулся я.

– Нет, – вместо Кошки ответил из-за моей спины Федоров, в пылу разговора я и не заметил, когда он подошел, – это действительно правда. А вот про паровую машину – преуменьшает. Наша «Нереида» до десяти узлов дает, а на парусах, да при хорошем ветре, до пятнадцати. А сейчас, между прочим, корабли и побыстрее «Катти Сарк» появились, только вот одно но – они своих парусов частенько не выдерживают, разваливаются на ходу. Кстати, насчет машин: лет через пятнадцать крейсера на машинах по двадцать пять – тридцать узлов ходить будут, попомните мои слова.

– Ну, это ты, батя, загнул! – возмутился Кошка. – Это где же такую силищу взять? И у нас машина не самая слабая, а что же надо, чтобы такую махину, как крейсер, сдвинуть? Сколько угля уйдет?

– А наш котел на угле, что ли? – Капитан хитро прищурился.

– Так то ж наш!

– А другие чем хуже? Люди ведь тоже до этой идеи додумаются, причем очень скоро. И вообще, вот придем в Англию, и закончится твоя вольная жизнь. Сдам в учебу, как и обещал. Ты у меня еще капитаном станешь.

– Прощай, волюшка, – с забавным надрывом вздохнул Кошка, – ладно, поучимся. Где наша не пропадала. В Севастополе англичанин не убил, авось и в Гринвиче не съест.

Федоров одобрительно кивнул и пригласил нас обедать…

Путешествие прошло незаметно, а в компании Кошки даже забавно, и в назначенный срок я вновь увидел белые скалы Альбиона.

Знакомый город, серое небо, вечный туман (слава богу, не такой, как в Венеции), невозмутимые кэбмены и вездесущие бобби в плащах с пелеринами. Но грустное впечатление немедленно улетучивалось, как только туман рассеивался. Лондон блистал весенней изумрудной зеленью, Темза рассыпала солнечные блики, которые легко скользили по воде и мостовым города, и всё вокруг дышало незыблемостью и спокойствием, которые могла обеспечить только мощная империя. К сожалению, этой весной таких дней было крайне мало. По влажным туманным улицам чинно ходили чопорные люди, стараясь держать между собой постоянную дистанцию. При встрече знакомые вежливо раскланивались, слегка приподнимая цилиндры, изредка задавая друг другу один-два вопроса, которые не требовали ответа, как правило – о погоде. Я не узнавал города, который видел двадцать пять лет назад.

– И где же пресловутая «веселая Англия»? – наконец возмутился я.

– Сейчас это не в моде, – ответил Федоров, – все весельчаки переехали в Шотландию и Австралию, а здесь остались только верноподданные ее величества, которая очень не одобряет вольности в общении между собой, особенно в общественных местах…

…Оторвавшись от чтения, Катька пробормотала:

– Всего четверть века, а такая метаморфоза. Даже странно.

– Ничего странного, – отозвался я, – исходя из того, что мы уже прочитали, оказалось достаточно одной королевы, которая грустила сама и заставила грустить с собой всю страну. И от всех человеческих достоинств англичан осталось только чувство собственного достоинства.

– И черт с ними, с англичанами, – откликнулась Катька, – нам, слава богу, там не жить. Поэтому даже думать о них не хочу. Пошли лучше гулять.

Я вздохнул: где здесь гулять? Все, что можно, уже осмотрели, разве что вдоль речки-вонючки, забранной в бетонные берега, или в степь. А что, это идея – собрать рюкзаки, махнуть на Киммерийский вал и пожить там пару недель. Жизнь в Керчи порядком поднадоела, единственным развлечением были записки отца и новости.

Новости, кстати, были весьма неприятными. На фоне керченской рутины особенно отчетливо становилось понятно, что напряженность в мире нарастает. Оставалось только гадать, кто первым нажмет на курок. Наиболее это было заметно по регионам Закавказья. Грузины постоянно нарушали все договоренности и шли на откровенные провокации. Европейские наблюдатели, как обычно, ничего не видели, русские миротворцы молчали, все это казалось мне колоссальным унижением. Но, с другой стороны, невольно вспоминался сорок первый год, когда советским солдатам категорически запретили отвечать на немецкие провокации.

В воздухе просто пахло войной, ее тень накрыла весь Кавказ и Закавказье. В том, что она начнется, не сомневался никто из тех, кто умел думать, только вот верить в это совершенно не хотелось.

Отгоняя мрачные мысли, я встал и потянулся за рубашкой, но тут коротко звякнул телефон. Звонил отец, он собирался в Ялту и интересовался, не хотим ли мы присоединиться к нему. Естественно, мы и не подумали отказываться…

Как выяснилось, в Никите ждали гостей, точнее – это Ермоленко ждал, а мы ему помогали. Как загадочно отметил отец, гости должны были приехать очень интересные.

– А Федоров с Петром Марковичем будут? – спросил я, вспомнив, что говорил мне Ермоленко еще зимой.

– Жду, – улыбнулся в ответ он.

После размеренной жизни у черта на куличках мы с Катькой находились в возбужденном состоянии. Гости, похоже, собирались не на один день, следовательно, можно надеяться на более тесное общение, чем в Питере. В предвкушении встречи мы разлеглись на земле в тени кипарисов, то и дело поглядывая на ворота.

– Едут! – неожиданно просияла Катерина.

– Уже приехали, – поправил я ее, кивая на въехавший во двор автомобиль.

Честно говоря, засек я их километров за пять, но Катьке не говорил: она на такое расстояние не дотягивалась, а я не хотел ее смущать. Когда у машины нарисовался Ермоленко, я не заметил, но зато хорошо услышал радостные вопли и гулкие хлопки по плечам и спине – судя по звуку, способные свалить с ног слона.

– Эй, бездельники, идите сюда! – позвал нас отец.

Мы выбрались из кустов и, отряхиваясь, отправились здороваться. Майора Деева мы знали, познакомились на общем Магистрате, а вот его спутника там не было. Это оказался ученик Деева – молодой вампир, лет двадцати пяти на первый взгляд; приблизительно ровесник Каркалыги, ну, может, на пару лет младше. Он производил странное впечатление: круглое добродушное лицо, курносый нос, пухлые детские губы, яркие синие глаза и… абсолютно седые волосы. Не одинокая прядь, как это иногда бывает, а полностью белая голова. Мы молча и совершенно неприлично таращились на непривычную для вампиров масть, пока отец нас не представил:

– Знакомься, Леня, мой ученик с супругой.

Я встряхнулся и протянул руку:

– Иван.

– Катя, – смущенно улыбнулась Котька.

– Леонид, – озорно подмигнул молодой вампир, пожимая мне руку.

Наставники хитро наблюдали за церемонией знакомства. Я подозрительно посмотрел на них, что-то смутно знакомое шевельнулось в памяти. Судя по лицу Катерины, она тоже пыталась уловить ускользающую ассоциацию.

– Ваня, покажи гостям их комнаты, – прервал мои мысли отец.

Я беспрекословно проводил их и, спустившись в холл, спросил у отца:

– А много еще гостей будет?

– Нет. Гольм с Дашей и Мойшей, Федоров с Петром, ну и так, по мелочам.

– Значит, не меньше двадцати человек, – подытожила, выходя из столовой, Антуанетта.

– Как и считали. – Отец обнял ее, и они немедленно забыли о нашем присутствии.

Мы переглянулись и отправились на улицу. Чуть позже, когда Деев с учеником и Ермоленко с Анютой присоединились к нам, Катька неожиданно спросила:

– Алексей Иванович, а вы ведь майор?

– Так точно.

И тут я вспомнил балладу о сыне артиллериста, героями которой были и майор Деев, и майор Петров, и до срока поседевший Ленька.

– Леня, – Катерина успела задать вопрос раньше меня, – в таком случае твоя фамилия – Петров?

– Петров.

– Значит, Симонов описал вашу историю?

– Нашу, – подтвердил Деев. – Приврал, правда, немного для рифмы, а как же без этого. На самом деле все было куда проще.

– А как? – загорелся я.

Ермоленко с легкой улыбкой откинулся на спинку скамейки, он явно был доволен, что сегодня рассказывать придется не ему…

Майор Деев был старше Ермоленко лет на тридцать. Пройдя все войны девятнадцатого века, он думал, что уже не найдет в мире ничего удивительного, но двадцатый век сумел поразить его не только огромным количеством войн и революций, уместившихся в первые двадцать лет, но и обретением человеческого друга.

Они встретились в горячке боя под Царицыным и остались служить в одном эскадроне. Бывший путиловский рабочий стал настоящим военным и вскоре уже принял под командование эскадрон. Деев не отставал от друга, продвигаясь по служебной лестнице в революционной армии параллельно с товарищем.

В годы Гражданской они лихо рубились с белогвардейцами, а потом вместе перешли в артиллерийский полк. Затем два года училища, и молодые офицеры с новенькими ромбами в петлицах приняли первые батареи.

Но даже себе боялся признаться Алексей Деев, что главным человеком в этой жизни для него был сын Петрова – Ленька.

Этот вихрастый голубоглазый пацан стал для Деева всем светом, более того, он сумел смягчить боль от потери учителя, и майор частенько ловил себя на мысли, что считает Леньку своим сыном, а не сыном товарища.

Мать Леньки умерла от тифа, но отец не стал отдавать парня в детский дом, таская его с собой по всем гарнизонам. Мальчишка рос в казарме, играя патронами и скромными игрушками, которые вырезали для него бойцы. А появление такого друга, каким стал для Петрова Алексей, вообще полностью решило проблему воспитания Леньки. Он знал, что в случае его отъезда сын будет под надежным присмотром. И действительно, Деев не спускал с парня глаз. Он учил его читать и писать, рассказывал самые диковинные истории, случавшиеся с ним за долгую жизнь, учил держаться в седле и читать карту. Если же у Леньки что-то не получалось или его обижали, Деев прижимал к груди худенькое тельце и тихо говорил:

– Ничего, родной. Из седла нас не выбить, а умираем только один раз. Давай еще попробуем.

В тридцатые годы друзья расстались. Деева отправили на Север, а Петров уезжал в Крым. Писем они друг другу не писали – что правда, то правда, – но раз в году Алексей обязательно приезжал в гости. Отпуск он проводил с Ленькой. А на зимние каникулы пацан уезжал на Север. Ни Ленька, ни его отец ни разу даже не задумались, почему сразу после Нового года постоянно подворачивалась оказия переправить мальчишку на Кольский. Причем эта оказия всегда была в виде самолета…

Мы с Катькой только молча переглянулись. Вампиры всегда путешествовали быстро (насколько позволяло развитие техники) и со всеми удобствами. Поэтому мы прекрасно понимали, что пилот нашего самолета совершенно спокойно брал на борт Леньку, чтобы он мог встретиться с приемным отцом.

…Так прошло около десяти лет. Только один раз за эти годы Деев не смог навестить Леньку. В тридцать седьмом он, как и многие, был в Испании.

Вернувшись домой, он вновь заехал в Крым, чтобы поговорить с молодым человеком. Ленька окончил школу и собирался поступать в военное училище, чтобы стать артиллеристом. Деев, как и Петров, не возражал, но именно сейчас решил посвятить Леньку в свои планы относительно его дальнейшей судьбы. К удивлению майора, юноша воспринял все сказанное очень спокойно: похоже, он решил, что это какие-то новейшие военные разработки, и сразу согласился на инициацию.

– Нет, сынок, не так быстро, – охладил его пыл Деев, – начнем с училища, потом послужи лет пять, вот тогда и поговорим, если к тому моменту не передумаешь…

А к тому моменту пришла война. Деев воевал там, где застали его боевые действия – на Севере. Иногда до него доходили весточки от друга, который защищал Крым, а однажды, развернув газету, майор с удовольствием прочитал об успехах своего товарища. Главным во всем этом было то, что Петров жив и здоров. Но почти сразу после статьи в полк прибыл молодой вампир, который вместе с документами передал майору несколько сообщений, одним из которых оказалось известие о гибели старого друга. Деев ошеломленно спросил, когда это произошло, и понял, что газета вышла уже после смерти товарища. Позже майор даже вспоминать о Леньке не решался. Боялся, что сглазит и парня тоже убьют.

Через полтора месяца в полк прибыло пополнение. Офицер был всего один – Петров. Майор только глянул на документы и нетерпеливо отодвинул их в сторону. Шла подготовка к наступлению, и ему было не до новеньких. Только ближе к вечеру он, освободившись, вспомнил об однофамильце погибшего товарища, попросил начштаба прислать к нему молодого офицера и отправился на очередное совещание.

Поздно ночью, когда офицеры разошлись, майор, тихо вздохнув, загасил все светильники, оставив только две гильзы на столе, чтобы у ординарца не возникало ненужных вопросов, и вновь сгорбился над картой. Он так задумался, что услышал вошедшего, только когда скрипнула дверь блиндажа.

– Товарищ майор, лейтенант Петров прибыл в ваше распоряжение, – баском доложил вошедший.

Майор отвернулся от чадящих светильников и мрачно глянул на высокого юношу. Здоров, с невольным восхищением отметил он, широкие плечи, чистое красивое лицо. Вот только знакомый курносый нос и огромные светлые глаза. А губы, губ не видно под усами, но если сбрить усы, то… Это же…

– Ленька? – не веря себе, спросил он.

– Так точно! Ленька! – счастливо улыбнулся лейтенант.

Они обнялись, и уже через пять минут Ленька сидел за столом, уплетая кашу с тушенкой и прихлебывая чай. Помня, как Леонид любит сладкое, майор достал свой сахар, и Ленька, благодарно жмурясь, бухнул в кипяток еще два куска рафинада.

– Молодец, – Деев с удовольствием смотрел на Леньку, – орел!

– Спасибо, – смутился тот.

– Да не тушуйся, сынок. Будем служить вместе. Хорошо, что тебя сюда отправили, повезло… – Деев замолчал, вопросительно глядя на лейтенанта.

– Я просился к вам, – честно ответил тот, отодвигая котелок.

– Спасибо. Жаль, отец не дожил.

На глаза Леньки навернулись слезы, он резко отвернулся. Майор положил ему на плечо руку и тихо сказал:

– Не стыдись слез, сынок. Твой отец прожил хорошую жизнь и отдал ее не зря. Два раза все равно не умрем…

Он не успел договорить, в блиндаж вошел молодой майор. Ленька с интересом смотрел на прибывшего, отмечая, что тот чем-то похож на его приемного отца. Такого, действительно, не вышибешь из седла, пришла непрошеная мысль. Пока Ленька смотрел на гостя, его посетила странная уверенность, что оба мужчины уже каким-то образом обменялись интересующей их информацией. Тем временем Деев пожал вошедшему руку и сказал:

– Рад знакомству, Петр Сергеевич! – Он кивнул на поднявшегося из-за стола Леньку и добавил: – Мой сын, Леонид.

У майора вопросительно приподнялась бровь. И вновь Леньке показалось, что отец неслышно отвечает на столь же безмолвный вопрос.

– Очень приятно, – наконец ответил Петр Сергеевич, – можете сесть, лейтенант.

Он повернулся к Дееву и достал из планшета пакет. Хрустнув печатью, майор вскрыл конверт и не глядя махнул в сторону скамьи. Читая, он все больше хмурился. Ленька торопливо дожевывал, понимая, что такие пакеты просто так не привозят, при этом он краем глаза косил на новоприбывшего.

На первый взгляд майор был всего лет на пять старше самого Леньки, но на его груди красовались: орден Красного Знамени, орден Красной Звезды, две медали «За отвагу» – и над всем этим великолепием блестел эмалью орден Ленина и Звезда Героя Советского Союза. Поймав ошеломленный взгляд лейтенанта, майор подмигнул ему и налил себе чаю, а Ленька отстраненно подумал, что не дай бог с таким иконостасом в плен попасть.

– Не попаду, – невозмутимо ответил на его мысли гость, не обращая внимания на вылезшие из орбит глаза молодого человека.

Ленька поморгал и закрыл рот, решив, что, вероятнее всего, произнес последнюю мысль вслух.

– Всех командиров ко мне, – дочитав, приказал Деев ординарцу, – срочно! А ты сиди, – добавил он Леньке, – пока тебя никуда не определили, но воевать ты уже начал.

Через полчаса землянка была полна народу, Ленька, зажатый в угол, внимательно слушал.

– Товарищи офицеры, завтра штурм, – сказал Деев, – наша задача – провести артподготовку так, чтобы соседи взяли высоту, не поцарапавшись. Снаряды подвезены?

– Так точно.

– Отлично. Завтра в пять ноль-ноль начинаем. Прошу всех сверить часы. Вопросы есть?

Один из офицеров спросил:

– Корректировка огня будет? А то, как в прошлый раз, в белый свет как в копеечку. А потом царица полей обижается.

Деев нахмурился:

– Авиации не будет, а свободных офицеров у нас в данный момент нет. Послать некого, батареи оголять нельзя.

И тут из дальнего угла раздался голос:

– Товарищ майор, разрешите мне выйти с разведчиками на корректировку.

Все обернулись, Ленька немного робел перед старшими по званию, но в своем решении идти за линию фронта был абсолютно уверен, хотя местность, которую он увидел, прибыв в полк, выглядела неудачной – все доминирующие высоты находились на той стороне, хоть и рядом с нашими позициями.

Майор на секунду прикрыл глаза, в сердце словно вогнали острый кол, воздух стал нестерпимо горяч и тяжел. Вот так сразу, всего через пару часов, потерять вновь обретенного сына… Но мальчик прав, другого выхода не было. Деев с трудом перевел дух и, не позволяя боли отразиться на лице, сказал:

– Товарищи офицеры, разрешите представить новое пополнение – лейтенант Петров. – И тут же добавил, обращаясь к Леньке: – Ты со стопятидесятидвухмиллиметровой гаубицей знаком?

Ленька кивнул:

– Так точно, товарищ майор.

– Отлично. У тебя час на ознакомление с картой. Все свободны. Майор Барабашкин, останьтесь. – Все потянулись к выходу, а Деев, обращаясь к ординарцу, приказал: – Сержанта Володина ко мне.

Четверо офицеров, оставшихся в землянке, молчали, изредка переглядываясь. Наконец явился сержант, он вскинул руку к ушанке, но майор отмахнулся и кивнул на скамью. Немолодой кряжистый мужик присел, подозрительно косясь на офицеров и явно прикидывая, чего от него хотят.

Деев сразу приступил к делу:

– Товарищ сержант, ваша задача – выйти завтра на ту сторону, на высоту девятьсот двадцать, и вести корректировку огня.

Сержант готов был возмутиться, но сдержался и попытался достойно возразить:

– Товарищ майор, у нас ведь ни одного наводчика! Что я-то накорректирую? Опять на нас всех собак навесят, если что не так!

– Не навесят, сержант, с вами лейтенант Петров пойдет. Это его задача, а уж вы постарайтесь сделать так, чтобы он работал как можно дольше. Задание понятно?

– Так точно! – воспрянул духом сержант.

– А что это он у вас так корректировки боится? – поинтересовался молчавший до сих пор Петр Сергеевич.

– Да было дело под Полтавой. У них лейтенанта в группе убило, который хоть что-то понимал, а они самостоятельно так накорректировали… В пятидесяти метрах от собственных окопов снаряды рвались. Ну, им потом пехота таких вписала, вот и боится. Главное, немцев не боится, а своих – остерегается. – И он повернулся к сержанту: – Теперь к делу. Выход в три часа. Товарищ майор, – теперь Деев обратился к Барабашкину, – ваша задача подготовить рацию и подобрать сержанту хорошую группу из тех, кто остался.

Барабашкин пожал плечами: после того злосчастного прокола с Володиным в полковой разведке осталось всего два человека – сам сержант и ефрейтор Загорулько, а новых людей им еще не дали. С такими силами в разведку не пойдешь, а уж на прикрытие корректировщика, за которым все немцы в округе охотиться будут… И так для выполнения несложных вылазок приходилось набирать группу из свободных бойцов.

– Значит, опять идти на поклон к пехоте, – вздохнул Барабашкин, – а они до сих пор злятся… Разрешите выполнять?

– Выполняйте. Все свободны, – устало ответил Деев.

Ленька только коротко улыбнулся и вышел вместе с довольным сержантом. Майор даже не мог как следует проститься с ним. Когда же за ушедшими закрылась дверь, он поймал сочувствующий взгляд сородича…

После первого залпа, в пять десять, поступили первые данные от Леньки. За стрельбой отдельной группой наблюдала пехота и, похоже, оставалась очень довольной. Второй залп лег точно по целям, но тут случилось непредвиденное. Немцы начали выходить из-под огня не назад, как рассчитывалось, а в сторону наших позиций.

Их командиры явно не были дураками и рискнули идти в контратаку под нашим огнем. Ленька сменил корректировку и тип заряда, передвигая огонь ближе к своим позициям, а значит, и к себе. Теперь стреляли шрапнелью, но немцы и не думали отступать. Координаты поступали все более тревожные, они вплотную приблизились к месту нахождения разведгруппы, там уже явно шел бой. Белый как мел майор продолжал командовать с поправкой на координаты стрельбы. И тут прозвучало:

– Вызываю огонь на себя!

«Если Леньке суждено погибнуть, то какая разница: от пули немца или от своего снаряда», – пронеслось в голове Деева, и он отдал последний приказ.

Если бы мог, он, наверное, заплакал бы, но времени на слезы не было. И именно в этот момент пришел приказ прекратить артобстрел.

Вперед пошла пехота, за ними, как тяжелые зеленые жуки, ползли танки. Остававшийся все это время при штабе майор Ермоленко встал:

– Не беспокойся, майор, если твой Ленька жив – достану.

Деев только обессиленно кивнул…

– А дальше что?! – заверещала Катька.

– Ничего, вон сидит, живой и здоровый. Седой только весь, ну это не беда, – улыбнулся Ермоленко, – да шрамы, как у Ваньки, остались. Его Леша в тот же день инициировал, хотя согласия все же спросил.

– Так он же был согласен.

– Пять лет прошло, мало ли что…

Какое-то время мы сидели молча, но Катьку, как выяснилось, уже терзал следующий вопрос.

– А откуда на Кольском танки? Там же болота сплошные.

Все присутствующие громко рассмеялись.

– Вот и немцы так думали, – утирая слезы, отозвался Деев, – поэтому и продвинулись всего километров на двадцать. А «КВ» на болотных гусеницах были и лазили, как жабы, где хотели. Ну а теперь скажите мне, пожалуйста, какого дьявола мы ехали сюда за тридевять земель? Чтобы в кустах сидеть? А ну, бегом на пляж!..

Глава 4

Увидав на Риджент-стрит огромное здание с вывеской «Гранд Отель», я обреченно пожал плечами – а чего я, собственно, ждал? Что в Европе, то и здесь. Услуги в нем были обычные, как во всех «Гранд Отелях», которые мы посетили за время путешествия. Отличалась только ванная комната, пробка в умывальнике меня слегка смутила. Устроившись, я зашел в номер к отцу.

– Папа, а нельзя ли было расположиться у господина Федорова? Или просто снять квартиру? Признаться честно, эти отели мне уже приелись.

– Мы сюда ненадолго, – ответил отец, – незачем отягощать своим присутствием приятных людей. А снимать квартиру на несколько дней как-то несолидно.

– Так почему бы не купить дом? Иван Николаевич так и поступил.

– Он здесь живет, а мы нет. К тому же покупать дома в каждом городе, где мы бываем, накладно. Но здравая мысль в твоих рассуждениях есть. Неплохо иметь запас жилья. Надо поставить вопрос на Магистрате. А сейчас приводи себя в порядок, Иван Николаевич с Петром Марковичем уже заждались.

В Риджентс-парке нас действительно ждали. Перекинувшись парой слов, мы неторопливо отправились на прогулку по Бейкер-стрит.

– Бейкер-стрит, – пробормотал я, – мне кажется, я где-то слышал это название. Нет, читал. В двух или трех рассказах у господина Конан Дойла. Именно здесь, если верить ему, живет знаменитый сыщик.

– Ты имеешь в виду мистера Холмса? – рассмеялся Кошка.

– Ну, мистер или сэр, не знаю, но фамилия та.

– Нет здесь такого дома и никогда не было. Меня, например, больше интересовало другое: почему я не вижу булочных на улице с таким говорящим названием.

Теперь настала моя очередь смеяться. Бейкер-стрит никакого отношения к булочникам не имела, просто была построена в свое время сэром Бейкером.

– Кстати! – оживился Кошка. – Пойдем, что покажу!

Он потащил меня к огромному двух- или трехэтажному дому и с гордым видом прищурился, глядя на меня. Я посмотрел на здание, которое более всего напоминало вокзал – из него то и дело доносился грохот и скрежет металла, а из отдушин валил дым. На секунду мне показалось, что это вход в преисподнюю.

– Это что такое?

– Помнишь, раньше по городу паровозы бегали? Так вот, теперь англичане их под землю запихнули и назвали это метрополитеном. Хочешь прокатиться?

Мы вошли внутрь подземного вокзала. Осмотрев закопченные стены и забитый перрон, я понял, что желание посетить сей аттракцион у меня напрочь отсутствует. К тому же подошедший паровозик, тянущий за собой неказистые вагоны, не произвел на меня никакого впечатления. Я не возражал с удобствами пересечь Европу, но забираться так глубоко под землю ради сомнительного удовольствия – нет уж, увольте.

– Ну и ладно, – выслушав меня, ответил Кошка, – пошли к мадам Тюссо.

К моему удивлению, мадам Тюссо оказалась отнюдь не местной проституткой, а очень даже неплохим музеем, в котором были выставлены восковые куклы, неотличимые от живых людей. Кого здесь только не было…

Петр I – собственной персоной, королева Виктория со всем семейством (причем в двух видах: в молодости и в зрелые годы) и другие деятели, всех не упомнишь. В какой-то момент я понял, что вижу совершенно невозможное – рядом с королевой стоял Александр II, почему-то одетый в английский костюм.

«Это не Александр, – услышал я мысль отца, – это ее супруг, принц-консорт Альберт».

Я присмотрелся и действительно заметил некоторую разницу. Но до чего же похожи!

– А ты что думал? Любовь страшная сила, – тихо вздохнул отец, – я тебе об этом сколько говорю…

Вдоволь нагулявшись, мы вновь вернулись на Бейкер-стрит, теперь уже домой к капитану Федорову. Точнее, это здесь считалось квартирой, хотя на самом деле было частью дома с отдельным входом (представьте, что вам принадлежит полностью подъезд в питерском доме).

Дом мне понравился, удивило только одно: окна спален выходили на улицу, а гостиных и других комнат – во двор. А я-то думал, что это у них так принято в гостиницах, а оказывается, везде. Как-то трудно это понять, постельная жизнь напоказ меня никак не устраивала.

– Все еще хочешь купить дом? – поинтересовался отец.

– Лучше землю и построить самому, как мне нравится.

– Это сложно, здесь земля стоит дороже, чем любой дом. У тебя еще столько денег нет.

Тут нас пригласили к столу. Из дальнейшего разговора я неожиданно узнал, что господин Федоров с отцом собираются выставить своих лошадей на Королевских скачках.

– У нас что, и лошади есть?

– Конкретно у вас, Петр Львович, нет, – ответил Иван Николаевич, – а вот у меня и Александра Никифоровича – есть. И очень даже неплохие. По крайней мере, последними не приходят.

– А на Дерби выставляться будем? – блеснул эрудицией Кошка.

– Нет, нашему Аяксу уже пять, а на Дерби, сам знаешь, только трехлеток берут.

Мне немедленно захотелось купить лошадь.

– И не мечтай, – отрезал отец.

– Почему? Деньги-то у меня есть.

– Какую попало лошадь брать нельзя. А победителя надо долго готовить.

– Но вы-то подготовили.

– Так Иван Николаевич здесь почти десять лет живет, было кому за подготовкой следить.

– А где можно купить лошадь?

Учитель отодвинул тарелку и посмотрел на меня с нескрываемым интересом:

– Петя, ты это серьезно?

– Абсолютно, или денег не хватит?

– Да нет, должно хватить. А конюшня? И хороший конюх с жокеем тоже нужны. Или сам в скачках участвовать будешь?

– Да, Петро, – вмешался Кошка, – морока это, уж поверь мне. И в копеечку влетает.

Но я уже загорелся этой идеей и не собирался от нее отказываться. Поняв, что спорить со мной бесполезно, наш хозяин сказал:

– Ну что ж, Петр Львович, раз вы твердо решили, завтра же отправимся в Хэмптон Корте. Мы с вашим батюшкой именно там покупали своих скакунов. Что же касается конюшни, придется, видимо, для вашей семьи выделить еще одно стойло. Петр, сегодня же напишешь управляющему, чтобы он все подготовил и, соответственно, пусть увеличит жалование конюху и подберет хорошего жокея.

Кошка кивнул, а я преисполнился гордости оттого, что скоро стану хозяином чистокровного английского жеребца…

Оставшееся до скачек время прошло незаметно. Покупка лошади, торжественное водворение ее в конюшню Федорова, сопровождение жеребцов наших учителей в Донкастер на ипподром – заняли весь месяц. Кстати, за этот срок я имел возможность убедиться в правоте отца. Как выяснилось, чистопородные английские скакуны оказались весьма капризными и изнеженными созданиями. Привыкнув на службе к орловцам и дончакам, которые могут сутками скакать, не снижая заданного темпа, и жить на подножном корме, я с трудом осознал, что англичане требуют внимания, тепла и строго определенного рациона. Но это открытие не испортило мне настроения, и я все так же гордился своим Огоньком, оставленным в имении капитана Федорова, как и четко осознавал, что в дорогу выберу любого из дончаков.

Наконец настал день, когда мы поднялись на трибуну, чтобы насладиться видом скачек. Жеребец отца несколько кругов кряду шел первым. Полковнику это страшно не нравилось, он хмурился и грозился уволить жокея.

– Он же лошадь загонит! У него за спиной все отсиживаются!

Конь господина Федорова шел пятым и, казалось, совершенно не собирался никого обгонять. Ивану Николаевичу это тоже не нравилось. На последнем круге расклад начал меняться. Наш скакун изо всех сил старался удержать первую позицию, но его нахраписто обходил черный как смоль зверь, к хвосту которого, казалось, приклеился еще один жеребец игреневой масти. С удил нашего коня летела пена, но сил на финиш у него не оставалось, и вот уже первая четверка завершила гонку. Остальные безнадежно отстали.

Не слушая распорядителя, объявлявшего имя победителя, мы устремились к конюшням, куда уже подходили наши скакуны. Разъяренный Прокофьев первым влетел в ворота и, увидев жокея, соскочившего с коня, влепил ему звонкую оплеуху. Тот еще не успел раскрыть рта, а отец уже громогласно объявил:

– Вы уволены! С этого дня я не желаю вас видеть возле своей лошади.

Господин Федоров был более сдержан и ограничился только выговором своему жокею с обещанием снизить жалование. Тот пытался оправдываться, но делал это как-то неубедительно, то и дело поглядывая на нашего жокея, который понуро шел к выходу, держась за травмированную скулу.

– А все-таки Ипполит обошел твоего Задиру на полкорпуса, – удовлетворенно сообщил, слегка успокоившись, отец.

– Ничего, в следующем году отыграюсь. Шансы есть, тем более что после сегодняшнего тебе хорошего жокея все равно не найти.

– Это не так, – ухмыльнулся полковник.

– По крайней мере в Лондоне.

– Подумаешь, из России привезу. У меня как раз есть молодой человек на примете.

Федоров не успел ответить, потому что к нам подошел лакей в пышной ливрее и, чопорно поклонившись, передал конверт с королевским вензелем. Внутри мы обнаружили официальное приглашение в Букингемский дворец…

После Зимнего Букингемский дворец не произвел на меня особенного впечатления, хотя выглядел внушительно. Внутри тоже не оказалось ничего сверхъестественного. Точнее, великолепный паркет, золотая отделка стен, огромное количество изумительных ваз, бесценных картин – всё это имелось, но ему было далеко до того торжественного и величественного зрелища, к которому я привык дома. А если добавить массу тяжелых портьер и гобеленов, которые совершенно перекрывали дневной свет, делая обстановку мрачной и душной – то оставалось только гадать, как здесь можно жить, сохраняя душевное спокойствие и равновесие. Казалось, королева задалась целью не пропускать во дворец не только солнце, но и все радости жизни.

Время было неурочное, и дворец пустовал, если не считать прислуги, которая старалась не попадаться нам на глаза. Если же кому-то из них это не удавалось, они замирали как статуи, отвернувшись к стене и ожидая, пока мы пройдем. Для меня это выглядело дико, отец мысленно цыкнул и объяснил, что теперь существуют правила, предписывающие слугам определенные нормы поведения. Считается, что им совершенно ни к чему глазеть на хозяев и путаться под ногами. Идеально, чтобы их вообще никто не видел, но так, к сожалению, получается не всегда.

«Глупость! – растерянно подумал я. – Даже в вымуштрованном Петербурге такого не требовали».

«В чужой монастырь, – оборвал меня отец, – со своим уставом ходить не стоит».

Тем временем мажордом провел нас через анфиладу комнат, каждая из которых была еще более пышной, чем предыдущая, в малую столовую.

«Ого, – удивился отец, – я думал, нас примут в зеленой гостиной, а гляди-ка – пришли в личные апартаменты. Значит, ей что-то от нас нужно…»

В эту минуту в зал вошел вампир. Поначалу я растерялся: вошедший на внешний вид был стар, – но, присмотревшись, понял, что это искусно наложенный грим. Невольно вспомнились Аскольд и Тотлебен. Год за годом носить на себе столько краски… их можно только пожалеть. Мне в этом смысле повезло больше: я не настолько долго служил на одном месте, чтобы возникла необходимость так измениться.

Насколько я понял, это и был знаменитый господин Браун, бывший камердинер покойного мужа королевы Виктории. Я с интересом осмотрел его еще раз, вампир уловил мои мысли (да я их и не прятал), коротко улыбнулся и провозгласил:

– Ее величество королева Англии! – И мысленно добавил: «О делах поговорим позже».

Вошедшая полная женщина в глухом черном платье мало напоминала девушку из воспоминаний Александра Николаевича, но несла себя с таким достоинством, что становилось ясно – она и есть Великобритания.

– Я очень рада вас видеть, – голос у королевы оказался глуховатым, – но все разговоры позже, а сейчас позвольте предложить вам чаю.

Маленький столик ломился от угощения. Блюда с крохотными разнообразными печеньями и пирожными, украшенные кленовым сахаром, корицей, имбирем и тмином, поражали воображение. В воздухе плыл аромат специй. Чай же, напротив, был прозрачным и легким. Пили его, к моему изумлению, с молоком. Увидев, как ложку молока наливают в чашку, аккуратно встряхивают, чтобы оно равномерно распределилось по стенкам, а потом разбавляют чаем, я не удержался от выражения удивления. Королева же, которая разливала чай, любезно удовлетворила мое любопытство:

– Этот фарфор, господин майор, слишком хрупок. От горячего может треснуть.

Сидящий рядом с ней Браун, ухмыляясь, подумал: «Сколько ей ни объяснял, что такого быть не может, – не хочет верить. Все о своих яичных скорлупках печется».

«Скорлупки» являлись натуральным китайским фарфором, поэтому я мог понять беспокойство Виктории.

Чаепитие подходило к концу, когда королева наконец заговорила о деле:

– Господа, вы единственные в Англии люди из ближайшего окружения покойного императора Александра, поэтому я хочу попросить об одолжении.

– Мы к вашим услугам, ваше величество, – ответил полковник.

– Я прошу вас провести спиритический сеанс, чтобы я могла пообщаться с покойным государем.

От неожиданности я поперхнулся. Господин Браун укоризненно покачал головой, а отец немедленно сделал мысленное внушение. Королева же не обратила на это внимания, в ее мыслях ясно читалось – сделать это можем только мы, победившие смерть. А если не мы, то кто тогда вообще…

– Ваше величество, но у вас есть прекрасный медиум, – улыбнулся отец, – господин Браун известен своими способностями всей Европе.

– Ваше присутствие на сеансе не будет лишним, особенно если учесть те возможности, которыми вы обладаете. Кстати, Джон абсолютно со мной согласен. – Она подарила господину Брауну нежную улыбку.

Вампир отставил чашку, демонстративно почесал затылок и важно кивнул. Это вышло так забавно, что мы с отцом еле удержались от смеха. Интересно, что этому Джону от нас надо? Он обещал поговорить обо всем позже, а лезть в его мысли глубже не хотелось, и я переключился на более интересный предмет для размышлений. Обращение к нему королевы.

Я припомнил слухи, гуляющие по городу, посмотрел еще раз на развалившегося в кресле мужчину, поймал очередной ласковый взгляд Виктории; в ее памяти мелькнуло воспоминание о скромном обряде в домашней часовне. Я тихо вздохнул: кольцо, которое надел ей на палец бывший камердинер, находилось на месте. Они даже и не думали ничего скрывать. Не зря прислуга за глаза уже давно называла королеву «миссис Браун». Я отвлекся от посторонних мыслей, поскольку ее величество попросила меня рассказать о покойном императоре.

Рассказывать пришлось долго, королева хотела даже пригласить нас и на ужин, но полковник резонно заметил, что это вызовет нежелательные толки, и, договорившись о времени и месте спиритического сеанса, мы распрощались…

Сеанс состоялся через неделю и не вызвал у меня особых эмоций. Такого рода зрелищ мы вдоволь насмотрелись в Петербурге, где в последние годы пошла повальная мода на всю эту ерунду. Но королева изрядно волновалась, она была настроена решительно и ожидала столь многого, что я не удержался от озорства и внушил ей образ Александра Николаевича – таким, каким я видел его в Париже несколько лет назад. От неожиданности королева вздрогнула и радостно вскрикнула, блюдечко под ее пальцами задрожало, а господин Браун и отец резко и почти одновременно наступили мне на обе ноги. Я невольно напрягся, стол дернулся, и образ растаял. Ее величество долго молчала, а потом дрожащим голосом произнесла:

– Господа, вы его видели?

– Помилуйте, ваше величество, он приходил только к вам. – Я чувствовал, как у отца чешутся руки дать мне подзатыльник, но такого удовольствия он был сейчас лишен.

Еще немного помолчав, королева сказала:

– Благодарю вас, я узнала все, что хотела, – и, взволнованная, покинула комнату.

Браун, поддерживая ее под руку, удалился, мысленно попросив нас задержаться. Как только дверь за ними закрылась, отец тихо сказал:

– Учудил. Я думал, нам ее из обморока поднимать придется. Такими вещами не шутят. Ну да ладно, все хорошо, что хорошо кончается, но в следующий раз… – Он многозначительно сжал кулак, я покаянно кивнул, а отец продолжил: – А сейчас давай подумаем, чего от нас может хотеть господин Браун.

Пока мы размышляли, вернулся наш медиум и с упреком посмотрел на меня.

– Это что, у вас в России так принято? Ведь вы ее, мистер Ермолов, в гроб могли загнать. Слава богу, что все обошлось. Более того, она в восторге и желает встретиться с вами, молодой человек, еще раз… А теперь поговорим о моем деле.

Он небрежно затушил свечи, сдвинул на край стола все атрибуты сеанса и поставил на освободившееся место стеклянный штоф с виски и три широких стакана. Плеснув на дно каждого из них, он скорее подтвердил, чем спросил:

– Разбавлять не надо, как я понял… – Мы отрицательно покачали головами, и он продолжил: – Видите ли, господа, я здесь уже более тридцати лет, но при этом не должен выдавать, что я вампир. Нет, здесь нас хватает, но только мне приходится для окружающих быть человеком. Я уже несколько раз просил Капитул завершить мое задание, но мне по разным причинам отказывают, а в последнее время у меня возникло подозрение, что меня хотят по-настоящему похоронить.

– С чего вы это взяли? – спросил отец.

– Понимаете, мне полностью перекрыли связь с учителем, а с недавнего времени при дворе появился князь Голицын. Думаю, его репутация вам известна.

– Да, к сожалению, могу согласиться, что ваши опасения небезосновательны, – подумав, согласился полковник и поинтересовался деловым тоном: – Что мы можем для вас сделать?

– Похоронить, – просто ответил Джон, – и на некоторое время предоставить убежище.

– Я думаю, Великий Магистр не будет против…

Джона похоронили в этом же году, королева была безутешна. Свое видение на спиритическом сеансе она связала именно с этим печальным событием. Мы не стали дожидаться ее реакции и в ближайшее время покинули Великобританию в сопровождении молодого шотландского «слуги», нанятого нами в Лондоне. Наш путь лежал на юг, в солнечную Грецию – колыбель европейской цивилизации…

– Слушай, – Катерина отодвинула бумаги и уставилась на меня обиженными глазищами, – а почему мы с тобой еще ни разу в Греции не были?

– Не знаю, – честно ответил я.

– Давай съездим?

– Давай, если разрешат.

– Разрешат они, как же, – мгновенно помрачнела она, – после Египта… Спасибо, что на цепь не посадили. А нам, между прочим, еще в Данию надо.

– Зачем?

– Тебя изучать будем…

Не дав ей договорить, я самым натуральным образом взвыл и швырнул в Катьку подушкой. Она увернулась и кинулась на меня. Мы, хохоча, покатились по дивану, а затем сами не заметили, как оказались в спальне…

Имение отца в Пирее дышало седой древностью. Дом, окруженный высоким забором, старые оливы, десяток слуг, поддерживающих здесь порядок и проживающих в отдельных постройках. В хозяйском доме подолгу никто не жил, но казалось, что люди покинули его только вчера. Как объяснил мне отец, это было одно из условий при найме прислуги.

Господин Промахос посетил свое имение первый раз за последние сорок лет, но никого это не удивило. Слуги знали, что хозяева живут в Европе, дом передается по наследству старшему из детей, а по обычаю, всех старших сыновей в роду называют Александрами, поэтому, увидев меня, они несказанно удивились. На памяти всех поколений прислуги я был первым человеком, которого им представили как дальнего родственника Александра Никифоровича…

Дальнейшие записи были скучноваты, драйва, что ли, не хватало. Судя по всему, Ермоленко с Батей почти десять лет просидели в тайной библиотеке, которая являлась одним из архивов, куда стекалась информация о нашей деятельности и всех открытиях, сделанных людьми. На их долю выпала трудная задача – провести сортировку материалов по России за последние тридцать лет. Естественно, они были там не одни, в библиотеке работал вполне приличный штат, причем не только вампиров.

Мы с Катериной начали манкировать чтением, тем более что приближалась Олимпиада. Нам очень хотелось в Китай – такого вавилонского столпотворения мир еще не видел. Вообще-то нас бы это не остановило, но по настоянию отца мы поехали в Симферополь, причем домой нас не пустили, а приказали разместиться в гостинице при Магистрате. Я хотел возмутиться, но Ермоленко с Антуанеттой тоже жили с нами, поэтому я заткнулся и пошел к Бате выяснять, в чем дело.

– Готовность номер два, – не глядя на меня, ответил полковник и уточнил: – Расположение части не покидать.

– Что-то серьезное?

– Готовимся к войне.

– Опять?

– Не опять, а снова, – произнес из-за спины отец, входя в кабинет.

– И с кем на этот раз?

– Телевизор надо смотреть, если уж документы мимо глаз пропускаешь.

Я понятливо кивнул.

За следующие три дня нас полностью экипировали, на этот раз в форму российской армии…

Мы сидели в подвале: я, Покрышкин и еще два солдата (люди); вокруг царил кромешный ад. «Грады» стреляли по жилым кварталам. На ближних подступах к Цхинвалу грохотали гусеницами танки. Несмотря на ночь, переходящую в утро, светло было как днем, по городу били фугасами с максимальным замедлением. Дома складывались как карточные домики, частично уходя под землю. Даже нам с Казимиром было неуютно, каково же приходилось бедным солдатикам! Один из них тихо молился, второй что-то насвистывал, глядя в потолок, и пытался казаться спокойным, выдавали его только бледность и дрожащие руки.

Забросили нас сюда за два часа до начала, так что открытие Олимпиады посмотреть мы не успели. Четыре «коровы», приземлившись на базе, высадили роту вампиров, которые рассредоточились по городу. Первым заданием было убрать корректировщиков, с чем мы удачно справились. И теперь враг вел по городу беспорядочную, неприцельную стрельбу. Где-то вдалеке ухали тяжелые длинноствольные орудия, но без корректировки особой опасности они не представляли. Наконец канонада стихла.

– Сейчас начнется самое интересное, – сквозь зубы процедил Покрышкин и добавил, обращаясь к солдатам: – Пацаны, к бою.

Мы двинулись к узким окнам, доставая оружие. У ребят был прекрасный пулемет.

– Ваша задача – не высовываясь, короткими очередями срезать всех, кто появится. Исключение только для мирных жителей, ну и для своих, конечно.

Я разложил перед собой рожки от Калашникова и два РПГ. Казимир был в своем репертуаре: рядом с ним пижонски блестела прекрасная снайперская винтовка «Маузер» немецкого производства, а в дополнение к ней – австрийский «Штайер» с удлиненным стволом. Посмотрев на него, я только ухмыльнулся:

– А если заклинит?

Казимир вернул мне усмешку и достал из-под себя калашников, после чего, любовно поцеловав штык-нож, пристегнул его к стволу (на всякий случай).

Грузины не заставили себя долго ждать. Наши пулеметчики оказались профессионалами: они сшибали нападавших практически одиночными выстрелами. Поняв, что попали в засаду, враги залегли, вот тут и пригодились снайперские навыки Покрышкина. Используя «Штайер», он расстреливал противников во все выступающие над землей части тела. Грузины громко выражали свое недовольство каждым попаданием – во всяком случае, те, которые были еще живы.

О стенку подвала у нас за спиной расплющилась пуля, вторая насквозь прошила голову первого номера пулемета. Это только в фильмах показывают, как мозги разлетаются по стенам, в жизни все проще и страшней: выбитый глаз и аккуратное выходное отверстие. Теперь, похоже, дело принимало плохой оборот – где-то рядом расположился снайпер. Самым мерзким было то, что работал он под прикрытием вампира, ментально мы его не чувствовали.

Я тихо спросил у Покрышкина:

– Ты его засек?

– Кажется… но не уверен.

Второй номер пулеметчиков, тот самый набожный паренек, попытался перекреститься, Казимир цыкнул на него и, отдав ему свой калаш, заставил занять другую позицию, а сам попросил:

– Вань, пусти очередь наугад. Только со стороны, за прицел не ложись.

Я подчинился, и тут же вторая пуля ударила в стену, спустя долю секунды Казимир нажал на курок.

– Кажется, есть.

В это время на улицу въехал танк. Воодушевленная пехота начала приподнимать головы (зря они это сделали). Танкисты были весьма наглыми, по крайней мере механик-водитель: он даже не удосужился закрыть свой люк и тут же получил туда гранату из РПГ.

Уж чего-чего, а такого эффекта я не ожидал. Сдетонировавший боекомплект сорвал башню, которая, подскочив на полметра, тут же рухнула обратно. Казалось, что танк просто сдвинул ее набекрень. В это же самое время Казимир с оставшимся солдатом спокойно отстреливали поднявшихся в полный рост и замерших от изумления бойцов. И тут в уши ударил страшный грохот, яркая вспышка хлестнула по глазам, все заволокло красным туманом, мир погрузился в абсолютную тишину, а плита перекрытия рухнула, погребая нас под собой…

Очнулись мы при свете дня. Казимир был в сознании как минимум уже минут двадцать и изо всей силы лупил меня по щекам. Мальчишка погиб, заваленный обломками, сами мы уцелели по чистой случайности, но неизбежная после любой травмы жажда уже начинала нас мучить. С трудом сев, я оценил ущерб: оружие валялось где-то под грудой щебня, «Штайер» погиб сразу, да и калаши восстановлению не подлежали. В наличии оставались только ножи да по паре гранат на поясе… нет, вру – у меня была еще саперная лопатка.

На улице раздавались крики и автоматные очереди, все это перекрывал лязг гусениц. Слух резанул страшный крик женщины. Я выглянул в пролом. Люди в пятнистой форме с закатанными по локоть рукавами шагали по мостовой, методично стреляя во все живое. Этакий тир с движущимися мишенями.

Казимир мысленно сказал: «Вампиров среди них нет, работаем от задних вперед. Только так, чтобы вякнуть не успели. Гранаты прибереги для танков. А то гляди, эти суки опять едут как на параде… – Глянув на останки раздавленной гусеницами женщины, он тихо выругался. – Я такого с сорок первого не припомню!»

Работали тихо и легко, потихоньку забрасывая трупы в подвалы, и вот уже перед нами танк и первый ряд зондеркоманды, кто-то из них обернулся и, увидев два окровавленных быстро надвигающихся силуэта, что-то испуганно крикнул, но было уже поздно. В танке ухнула граната, а еще через секунду все фашисты лежали на дороге мертвые. На ментальную связь выходить было нельзя, где-то поблизости находились агенты Ложи, поэтому, собрав все оружие с убитых солдат, мы пробились к российским миротворцам.

Дальше рассказывать особо нечего, война есть война. Двое суток осады: украинские ракеты – сбивающие наши самолеты, украинские танки – идущие в атаку на наши позиции, украинские «КрАЗы» – перевозящие вражеских солдат и орудия, и, наконец, украинские военные – воюющие на той стороне (такое мне и в страшном сне не могло присниться). Вампирами эти наемники не были, и мы с ними не церемонились: враг – он и в Осетии враг.

Все кончилось через пять дней. «Бежали робкие грузины», за ними двигались российские колонны, уничтожая склады техники и разоружая вражескую армию…

Мы шли по городу. Посмотрев на меня, Казимир сказал:

– Больше всего напоминает Минск в сорок первом. Его тоже сначала так проутюжили, а потом взяли.

Жители выходили из подвалов, все еще шарахаясь от военных, но, распознав в них русских, кидались нам на шею со словами благодарности.

А война тем временем продолжалась, то там, то здесь звучали выстрелы снайперов и люди падали мертвыми. Чаще всего в ответ на выстрел летела граната, а один раз я видел, как жители сами поймали такого «бойца». Расправа была короткой: вырванные пальцы и размозженная голова. Постепенно все прекращалось, командировка подходила к концу.

С Катькой я встретился на сборном пункте возле Рокского тоннеля. Увидев, что она жива и здорова, я окончательно успокоился, чего нельзя было сказать о ней. Ее до сих пор трясло после пережитого, я обнял ее, поцеловал и попытался успокоить.

Чуть позже возле нас появился Ермоленко и участливо спросил:

– Ну как? Можно поздравить с боевым крещением?

В ответ Катька бурно разрыдалась. Успокаивать ее он не стал, просто усадил на камень возле дороги и задумчиво произнес:

– Вот точно так же было в сорок первом, только враг был намного сильнее. – Он чуть-чуть помолчал и неожиданно жестко сказал: – Все, подаю рапорт о недопустимости дальнейшей политики невмешательства. Уж слишком дорого это обходится. Кстати, не пора ли тебе позвонить своему знакомцу из Ложи?

Руки мои дрожали, пальцы плохо попадали по кнопкам, но все же я набрал тот самый номер, в глубине души надеясь, что телефон на том конце будет занят. Увы, после второго гудка в трубке раздалось:

– Я вас слушаю…

После всего, что мы пережили в Цхинвале, даже та часть отцовских записей, которая нам сперва показалась скучной, пошла на ура…

Неделю мы блаженствовали и отдыхали. Отец занимался делами усадьбы. Вступал в права наследования, составлял новое завещание (от предыдущих оно отличалось только тем, что в нем в качестве наследника появился я), заключал новые договоры с прислугой и пересматривал их оплату. Я бродил по Афинам и купался в море вместе с господином Брауном, который с удовольствием сопровождал меня, наслаждаясь свободой. Мы уже помогли ему связаться с учителем, который жил и работал в Северо-Американских Штатах. Тот полностью одобрил действия Джона и рекомендовал всецело положиться на советы господина Промахоса. Джон договорился с отцом, что останется в библиотеке лет на тридцать. Поскольку эта территория считалась нейтральной, а на самом деле патронировалась Лигой, то встреча с бывшими коллегами последнему супругу королевы Виктории не грозила. К тому же, как библиотекарь, он мог не опасаться преследований, да и покровительство Лиги нельзя было сбрасывать со счетов…

В один из вечеров в небольшой таверне на берегу моря мы познакомились с двумя очаровательными дамами. К нашей великой радости, обе они оказались вампирами. Честно говоря, в тот вечер мы не собирались в «Тритона», но, уловив эманации двух незнакомых нам родственников, решили познакомиться. Каково же было наше изумление, когда, войдя в полутемный зал, мы увидели двух прелестных девушек, занятых (под запеченную в тесте рыбу и вино) высоконаучной беседой.

Уловив нашу озадаченность, дамы не жеманясь пригласили нас присоединиться. Джон с восторгом окунулся в диспут; мне бы пришлось нелегко, но благодаря беседам с княгиней Голицыной, которая была прекрасным математиком, я тоже не ударил в грязь лицом. Постепенно разговор свернул на физику и химию, здесь я чувствовал себя гораздо уверенней: господин Менделеев все-таки прекрасный учитель, – к тому же в обществе было просто принято изучать труды современных ученых, поэтому к тому моменту, когда нам подали жареных осьминогов, я окончательно освоился.

Наши новые знакомые оказались необычайно интересными собеседницами. Эмили дю Шатле и Ада Лавлейс Байрон были давними подругами и обе обладали прекрасными математическими способностями, а если добавить к этому их необыкновенную привлекательность и остроумие, то можно догадаться, что мы с Джоном забыли обо всем на свете.

Глядя на двух очаровательных девушек, свободно ориентирующихся в самых сложных научных материях, я в очередной раз убедился, что женщина, когда ей не мешают развивать свои природные склонности, может достичь высот не меньших, чем любой ученый муж.

От разговора меня отвлек мысленный вопрос отца, который деликатно интересовался, где нас черти носят и когда я изволю вспомнить о тренировках. Глянув на часы, я только и смог, что тихо ругнуться, и торопливо поднялся из-за стола, принося извинения нашим собеседницам.

– Ничего страшного, – мило улыбнулась госпожа Эмили, – дело в том, что мы направляемся именно к господину Промахосу, если же вы проводите нас к нему, это будет просто замечательно, а продолжение беседы окажется прекрасным дополнением к прогулке.

Нам с Джоном оставалось только порадоваться. Добравшись до дома, мы выяснили, что отец уже довольно давно ожидал наших спутниц. Он с удовольствием приветствовал их, а меня с Джоном без долгих разговоров отправил в гимнастический зал.

– Какая прелесть, господин полковник, – прощебетала вслед нам госпожа Лавлейс, – у вас есть манеж?

– Мы же в Греции, сударыня, – серьезно ответил отец, – а в Греции есть всё.

– В таком случае позвольте нам воспользоваться этим благом цивилизации. Поскольку за неделю путешествия мы нигде не могли хоть сколь-нибудь размяться.

И уже через какие-то сорок минут к нам присоединились обе дамы и отец…

Сегодня после раннего завтрака Александр Никифорович, приятно улыбнувшись, поинтересовался, как устроились наши гостьи, и, услышав искреннюю благодарность, сказал:

– Прекрасно. Рад, что все хорошо и наконец собрались все, кого мы ждали, можно и отправляться.

– Куда? – полюбопытствовал я.

– В горы.

– А я думал, мы наконец-то посетим библиотеку.

– Да, господин полковник, – согласилась со мной очаровательная мадам дю Шатле, – обозревать окрестности мы будем чуть позже. Сейчас же пора заняться делом.

– Именно им мы и займемся, – абсолютно серьезно заверил ее полковник, – поэтому наденьте походную одежду. Часа вам, я надеюсь, хватит.

Выйдя во двор, я уважительно покачал головой. И когда только учитель успел собрать целый караван, ума не приложу. Штук двадцать осликов косили хитрыми глазами и весело шевелили ушами, спокойно пережидая погрузку. Кони же, наоборот, гордо фыркали и нервно перебирали ногами, демонстрируя свое нетерпение. Слуги деловито грузили поклажу, кухарка бегала от кухни к коновязи, норовя впихнуть в чересседельные сумки еще один кусочек курочки или фляжку вина. Короче говоря, все были заняты делом…

Подъем оказался долгим и трудным. Как отец находил дорогу в этих зарослях и нагромождении скал – не знаю, но те козьи тропы, которыми мы шли, нас не вдохновляли. Кони нервничали и возмущенно ржали, требуя вернуться на нормальную дорогу. Дамы то и дело вскрикивали (что не мешало им наслаждаться путешествием). Джон напряженно мурлыкал какую-то песенку, я временами жмурился и настороженно поглядывал вниз, и только ослики невозмутимо шли вперед, не обращая внимания на неудобства, да отец, бодро указывавший направление, сиял довольной улыбкой.

Неожиданно деревья расступились, и мы увидели площадку, заросшую кустарником и высокой травой. Полковник поднял руку, и караван остановился. Спрыгнув с коня, он медленно прошелся по поляне и поманил меня к себе.

– Здесь когда-то стоял храм, – тихо сказал он, когда я подошел, – видишь?

После его слов у меня словно пелена с глаз упала. Я увидел остатки стен, из кустов выглядывали обломки колонн, более того, выяснилось, что мы стоим возле развалин пологой лестницы.

– Хорошо вернуться домой, – задумчиво продолжал отец. – Владыка Аполлон никогда не отпускает человека, который служил ему от всего сердца, даже если дает ему возможность уйти.

Я озадаченно посмотрел на него и увидел:

…Громада храма с золотым солнцем на фронтоне, казалось, парила в воздухе, ярко-синее небо соперничало со столь же яркими красками на гордых колоннах, мраморная лестница сверкала так, что глаза слезились от света, а там, впереди, тихо и торжественно раскрывались тяжелые двери из драгоценного эбенового дерева, и золотые накладки на них казались маленькими солнцами.

Из полумрака святилища медленно вышел жрец, облаченный в белоснежное одеяние, с треножников струились клубы ароматного дыма, а гигантское изваяние в глубине зала, казалось, ожидало поднимающегося по лестнице взволнованного эфеба. На губах бога играла загадочная улыбка, глаза человека и Владыки Аполлона встретились, зачарованный мерцанием золотистых огоньков в глазницах скульптуры юноша даже не заметил, как жрец обрил ему щеки и срезал длинные пряди волос, тщательно уложенные по плечам. Темные волосы четко выделялись на золотом жертвеннике…

– А дальше? – зачарованно выдохнул я.

– Дальше, Петя, нельзя. Это таинство, но в храм мы сейчас войдем.

– Он же разрушен.

– Нет, – уверенно возразил отец, – истинные храмы никогда не подвергались разрушению и осквернению. Пойдем.

Полковник свернул к обрыву, я, недоумевая, направился за ним, как и наши спутники, которых он позвал резким взмахом руки. Глянув на то, как ловко отец начал спуск, я только обреченно вздохнул и шагнул следом. Судя по звукам за спиной, дамы, спешившись, последовали за нами, и мне оставалось только порадоваться, что мы не связаны никакими человеческими условностями и вид женщины в брюках нас не шокирует. Как они спускались бы по таким камням в юбках и туфлях – не представляю.

Наконец мы достигли ровной площадки, ноги мои дрожали от напряжения, а когда я глянул вверх, то был вынужден присесть. Длина спуска меня приятно поразила, но как по такому склону можно спускать груз – осталось для меня загадкой. Ада и Эмили были в полнейшем восторге, Джон сохранял спокойствие, но всех мучил только один вопрос: а что дальше? Меня это тоже интересовало, отец же с выражением полнейшего удовлетворения на лице обозревал открывшийся с горы вид и чего-то ждал. Уже через минуту мы поняли чего.

Из ближайших к нам зарослей показалась конская морда, а спустя еще пять минут появился весь караван. Поняв, что совсем рядом имеется нормальная дорога, я просто озверел, но сказать ничего не успел: огромная каменная глыба бесшумно отъехала в сторону, явив миру зев пещеры. В проходе появились вампиры, которые, коротко поздоровавшись с нами, принялись помогать разгружать ослов.

– Идем, Петя, – тихо сказал отец, убедившись, что груз принят.

Я покосился на наших спутников, которые тоже направились к пещере. Кажется, отец имел в виду не отдых.

– Они тоже увидят, но тебе я хочу показать все сам…

…Храм, стоявший под горой, казался нереально прекрасным. Белоснежная громада словно парила в первозданной тьме подземного зала. Несколько мгновений я не мог не только дышать, но и думать.

– Как? – только и сумел спросить я, обретя голос.

– Все очень просто, – улыбнулся отец, – это теневой храм.

О таком чуде мне слышать не приходилось, а он как ни в чем не бывало продолжил:

– В мои времена, Петя, храмы строили именно так. Сперва рыли котлован и в нем возводили храм, так сказать, – истинный. Он строился по личным чертежам архитектора. Затем его украшали, наполняли священными предметами и книгами, устанавливали алтари, треножники, статуи, освящали, а потом – засыпали и точно над ним строили второй храм – полностью аналогичный первому. Но это уже был слепок, подобие. Даже строили его по копиям чертежей, а настоящий проект до сих пор лежит в священном ларце у ног бога.

– Зачем?

– Храм – это земное жилище бога, и входить в него смертным нельзя, а вот в копию дома входить можно.

– Магия подобия? – догадался я.

– Правильно, – похвалил меня отец, – благодаря такому решению бог всегда был уверен, что, посетив свой дом, он найдет его неоскверненным и в идеальном порядке, независимо от того, какие события происходят на земле.

– Вот почему истинные храмы нельзя разрушить?

– И рукописи именно поэтому не горят. Во всяком случае, те, которые лежат здесь. Кстати, чаще всего грабители не находили в земном храме ничего ценного. Догадываешься почему?

Я кивнул, с благоговением созерцая величественные колонны и мощные двери.

– А внутрь можно?

– Вообще-то нежелательно, ты ведь не посвящен. Но на порог и на пару шагов в зал я тебя проведу. А если все-таки захочешь войти, я проведу обряд. Богов, даже если их нет, сердить не стоит…

– …Первый раз о таком слышу, – сообщила Катька, отрываясь от рукописи.

– Подожди, – меня посетила мысль, и я поторопился ее высказать, пока она не убежала, – значит, если бог живет на Олимпе, ну или на небе, то его настоящий дом там. Правильно?

– Наверняка.

– Тогда получается, храм, чертежи которого делал сам архитектор – это отражение дома небесного. В таком случае храм для людей – просто тень этого отражения.

– Ты хочешь сказать, что настоящий теневой храм у всех на виду, а истинный скрыт, – поддержала мою мысль Катерина, – просто за столько лет понятия поменялись.

– Точно! Об этом надо с Батей поговорить.

Но разговор пришлось отложить. Буквально через пять минут со мной связался отец и приказал собираться в дорогу: нас ждали в Никите…

Количество гостей впечатляло, а поняв, кто нас посетил, я преисполнился неимоверной гордости – в зале кроме крымских сидели Магистры из России, Украины, Белоруссии и не менее двадцати высокопоставленных вампиров с учениками из Европы и ее окрестностей. Я с удовольствием поздоровался с Гольмом, Дашей и Мойшей Ивановичем, раскланялся с Федоровым и Деевым. В углу обнаружились мирно беседующие Митиёри, Зотов[9] и Джабраил. Покрышкин и Кошка шептались с Ермоленко. От такого зрелища мы с Катькой слегка растерялись.

– Катюша, подойди к столу, – попросил вошедший в зал дядя Юра.

Я двинулся было за ними, но меня задержал бывший шеф.

– Иван, мы должны встретить высокого гостя, пошли.

Я поймал взгляд отца и, уловив подтверждение, поплелся за Романовым.

– А кого еще ждем?

– Твоего знакомого, – хмыкнул шеф, передавая образ.

– Значит, он приезжает. Круто. А я даже имени его не знаю.

– А его вообще мало кто знает, – успокоил меня Романов, – поэтому и называют просто Он. Понял?

– Так точно! – Я лихо козырнул, изображая бравого солдата Швейка. – Как прикажете к нему обращаться? Товарищ Он или господин Он?

Шеф немедленно отвесил мне подзатыльник и ответил:

– Великий Магистр, при случае достаточно просто Великий, чтобы не путать. Слово «уважаемый» категорически не подойдет. И вообще, не стоит акцентироваться на обращении. Великие сами к тебе обратятся, если понадобится.

Я хотел еще кое-что уточнить, но не успел. Мягко зашуршали шины, скрипнули тормоза, из остановившейся машины вышел Глава Капитула. Осмотревшись, он одобрительно кивнул, улыбнулся Романову и направился к дверям. Мне показалось, что он пройдет мимо, словно меня вообще здесь нет, но, поравнявшись с нами, Он одобрительно хлопнул меня по плечу. У шефа глаза полезли на лоб, а я ощутил необыкновенный прилив гордости, но насладиться триумфом не удалось: гость, более ни на секунду не задержавшись на улице, прошел в дом…

Встреча шла своим чередом. Говорили много, спорили жарко, аудитория сразу разделилась на два лагеря. По принадлежности можно было отличить военных от гражданских. Большинство военных настаивало на том, что политика невмешательства Лиги себя не оправдывает. В то время, когда Ложа активно проводит свои акции в разных странах мира, Лига зарывает голову в песок и пытается отсидеться. А результатом мы имеем повсеместную сдачу своих позиций и потерю зон влияния. Оппоненты же поднимали очередную демократическую волну по поводу того, что люди должны сами выбирать, куда им идти дальше (совершенно не задумываясь над тем, что Ложа такими мелочами не озадачивается).

– Да пусть они выбирают! – не выдержал Митиёри. – Только и нам пора за дело браться, а не пускать все на самотек.

Верховный Глава Капитула сидел молча, казалось, ничто его здесь не интересует, лицо оставалось абсолютно бесстрастным. А эмоции в зале все более накалялись.

– Куда мы докатились с этой политикой? – поддержал Митиёри Федоров. – Страну развалили! Территории потеряли! А все из-за того, что кое-кому просто не хочется брать на себя ответственность.

Я заметил, как при этих словах дрогнули ресницы Главы Капитула, а Батя обменялся с Тотлебеном и Гольмом быстрыми взглядами.

– Так хотел народ! – выкрикнул кто-то в ответ на слова Федорова.

– Не народ, а Ложа!

– Но люди их поддержали!

– Господи! Сколько лет вы живете на свете? Вы что, до сих пор не поняли, что девяносто процентов любого народа за кусочек материальных благ, положенных ему в карман, а чаще всего – просто обещанных, поддержит что угодно и кого угодно! Гитлер тоже пришел к власти демократическим путем, и чем это закончилось? А демократ Черчилль, который фактически сам себя назначил премьер-министром?

И тут впервые заговорил Он:

– Господа, не могу понять, для чего здесь нахожусь я. Если вы разбираетесь между собой – я не собираюсь выступать в роли третейского судьи. Для этого есть нейтралы. Если же хотите знать мое мнение о человечестве, скажу просто – это приблизительно пять процентов homo sapiens, которые хотя бы думают. Все остальные – это скот, и их место – на бойне. Заметьте, пополнение в свои ряды и мы, и вы выбираем из людей, а не из скота. Любой человек подумает над нашим предложением, прежде чем согласиться. Скот же не раздумывает, потому что хочет одного – бесконечно жить и бесконечно жрать. Я надеюсь, комментарии к моему выступлению не нужны.

– Нужны, – тихо сказал Тотлебен, – но чуть позже.

После этих слов полемика как-то угасла. Разговор пошел тише, вампиры рангом пониже и мы с Катькой покинули зал (то есть почти все). Пар явно спустили, мнениями обменялись, разговор предполагался серьезный, блок тоже поставили недетский. Что я, что Ермоленко не смогли уловить ничего, хотя очень старались. Оставалось только одно – идти гулять.

Конец сентября был теплым, вода в море еще не успела остыть, учителя пошли купаться, а мы отправились на прогулку по ночной Никите, между делом заглянув и в ботанический сад. К нам с Гансом, Мойшей и Ленькой присоединились еще несколько молодых вампиров из Европы и Москвы. Это мешало дружеской беседе, но не прогонять же их, гости все-таки.

Буквально через пятнадцать минут беседы мы с изумлением поняли, насколько они невежественны. Привыкнув к общению с умными европейцами (вроде Ганса или Гольма с Покрышкиным), я откровенно растерялся от их политической безграмотности. Интересно, они что, наставников совсем не слушают или тем просто некогда? А может быть, не торопятся учиться, живя в сытой и благополучной (весьма условно) Европе. С некоторым стыдом я вспомнил лекцию Ермоленко по поводу Горбачева, тогда я тоже не понимал, к чему это может привести. Эти же, похоже, игнорировали всё. Они считали, что человек – самое ценное существо в мире, и даже не думали о том, что смерть одного человека, уничтожившего вражеский танк, даст возможность выжить тысяче, нет, они просто не хотели этого понимать.

«Вань, теперь я знаю, зачем меня папа в Цхинвал отправил», – ошеломленно подумала Катька.