Записки придворного. Изысканные обычаи, интеллектуальные игры и развлечения итальянского общества эпохи Возрождения

BALDASSARE CASTIGLIONE

IL CORTEGIANO

На обложке портрет Бальдассаре Кастильоне кисти Рафаэля Санти, 1514–1515

© Перевод, «Центрполиграф», 2022

О Бальдассаре Кастильоне и его книге

Бальдассаре Кастильоне (1478–1529) прожил долгую и богатую событиями жизнь. Он родился в родовом имении Казатико, близ Мантуи, в родовитой, но небогатой семье. Предки Кастильоне служили мантуанским герцогам с XI века. Микеланджело был старше его на четыре года, папа Лев X – на три, Тициан – на год, Джорджоне и Цезарь Борджиа были его ровесниками. Рафаэль, ставший его близким другом, был моложе Бальдассаре на пять лет.

Его отец, граф Кристофоро Кастильоне, был наемным воином, доблестно сражавшимся в разных войнах, а мать, Луиджиа Гонзага, была близкой родственницей маркизы Мантуанской. Для получения образования родители отправили Бальдассаре в Милан, к богатым родственникам. Они не только приняли мальчика в свою среду, но и дали ему блестящее образование. Латинскому языку он обучался у Джордже Мерулы, а греческому – у Димитрия Халькондила – выдающихся итальянских гуманистов. В это время он встретил Филиппо Бероальдо, и дружба их, начавшаяся за чтением Цицерона и Платона, продолжалась многие годы. Разнообразные знания он приобрел как бы между делом и никогда ими не кичился.

Одновременно Кастильоне начинает службу при миланском дворе, в то время одном из самых блестящих в Италии. Там правил Лодовико Моро, хорошо знавший его отца, так что Кастильоне быстро вошел в его ближайшее окружение, став пажом супруги Лодовико Беатриче д’Эсте. Двор Сфорца, где царила Беатриче, послужил хорошей школой для будущего автора этой книги.

Но в 1496 году Беатриче умерла, и вскоре Бальдассаре переезжает в Мантую. Там правил Франческо Гонзага, его дальний родственник и бывший командир его отца, погибшего на войне в 1499 году. Франческо считал себя в долгу перед семьей Кастильоне и готов был всячески покровительствовать молодому Бальдассаре. Но Гонзага захотел сделать из Кастильоне воина, что молодому человеку совершенно не нравилось, ведь он стремился к придворной или дипломатической карьере.

В мае 1504 года в Риме Кастильоне познакомился с Гвидобальдо Малатеста, герцогом Урбино и быстро подружился с ним, так что вскоре Малатеста предложил юноше перейти к нему на службу. Гордый Гонзага не захотел удерживать Кастильоне насильно, но страшно рассердился, узнав о решении своего любимца и родственника. Когда Кастильоне в декабре 1505 года был послан своим новым государем с миссией в Мантую, Гонзага велел ему передать, что появление на мантуанской территории не сойдет ему безнаказанно. Зная, что его прежний синьор шутить не любит, Кастильоне пришлось вернуться. Но он остался на службе в Урбино и именно там вскоре стал украшением блестящей группы молодых людей, поэтов, ученых и придворных, вошедших в историю под названием «двора Урбино».

Вместе с Гвидобальдо Кастильоне участвует в войне с венецианцами, а на следующий год сопровождает своего сюзерена в Рим. Вскоре ему представился случай покинуть Италию. В 1506 году он отправился в Лондон, с миссией к королю Генриху VII. Пока он находился в Англии, Малатеста умер. Весной 1507 года Кастильоне возвращается в Урбино и начинает служить Франческо Мария делла Ровере, его наследнику и главнокомандующему папских войск.

В герцогском замке хранилось собрание рукописей, процветали занятия классической древностью и в то же время существовала рыцарская школа. Именно там сложился талант великого Рафаэля, здесь подолгу живали Бембо, Биббиена, Паллавичино, Аккольти и др. Кастильоне был душой урбинского кружка и характерным его представителем. Подражая Овидию, Проперцию и Цицерону, он элегантно писал латинские стихи и прозу. Итальянские стихи Кастильоне отмечены безукоризненным вкусом, но несколько суховаты. Интересны письма Кастильоне к матери – это живая хроника придворной жизни Урбино, позже – Мантуи, Рима, Мадрида и Толедо.

Кастильоне сопровождал герцога и на поле брани. Походная жизнь сблизила обоих, и Кастильоне сделался практически первым министром и ближайшим советником герцога. Промежутки между военными действиями они проводили не только в Урбино, но и в Риме, как карнавал 1510 года. Карнавал 1513 года, первый, когда урбинские воины могли спокойно отдохнуть дома, оказался особенно блестящим. При папском дворе Кастильоне влился в кружок деятелей культуры, куда входили Биббиена, художник Рафаэль и Пьетро Бембо. При дворе была поставлена «Каландрия» Биббиены. Кастильоне сочинил для нее пролог, обучал актеров, то есть занимался тем, что ему больше всего нравилось. Но скоро увеселения вновь сменились серьезными заботами.

Внезапно умер папа Юлий, суровый и буйный, но нежно любящий дядя Кастильоне. Кто будет его преемником? Выбор Льва X, брата Джулиано Великолепного, тесно связанного с урбинским двором, всех удовлетворил и успокоил. С новым папой Кастильоне связывал самые блестящие надежды. Он любил искусство с колыбели, был другом и опорой всех гуманистов. Папа немедленно назначил Бембо и Садолетто апостольскими секретарями, а своего друга Биббиену – казначеем курии, покровительствовал Рафаэлю и другим художникам. Все, кто считали себя прикосновенными к науке или искусству, устремились в Рим.

Кастильоне наслаждался общением с друзьями. Биббиена и Бембо, Садолетто и Терпандро, Бероальдо – все были тут. Рафаэль, который ценил его вкус, во многом разделял его взгляды и внутренне был ему близок, не расставался с ним. Они бродили по Риму и римской Кампанье в поисках античных древностей, вместе ходили на виллу Агостино Киджи, которую Рафаэль расписывал своими бессмертными фресками. Именно это время Кастильоне позже опишет в своей книге как золотой век.

Кастильоне впервые получил достойную награду за свои труды. Папа, как верховный сюзерен, подтвердил дарование ему замка Новиллары, а герцогиня Изабелла, которой он оказал услуги во время ее пребывания в Риме, с помощью герцогини Елизаветы примирила его с суровым герцогом Франческо. Весной 1514 года Кастильоне снова съездил в Мантую, чтобы повидаться с матерью.

Однако с личной жизнью у него никак не ладилось. Несколько раз он собирался жениться, но каждый раз дело расстраивалось. Только в 1516 году Кастильоне женился на Ипполите, дочери мантуанского графа Торелло ди Монтечиаругголо, но она неожиданно умерла. Спустя год его женой стала Франческа Бентивольо, дочь бывшего правителя Болоньи. Их союз оказался счастливым – один за другим родилось трое детей: сын Камилло, дочери Анна и Ипполита. Однако счастье продолжалось недолго – в 1520 году Франческа умерла в родах, и Кастильоне вновь остался один. Теперь он делил свое время между Римом и Мантуей, где воспитывались его сын и дочери. Сохранившиеся письма к матери представляют собой образец педагогики того времени. Некоторые его рассуждения вошли и в его литературный труд.

Но продолжалось спокойствие недолго. Джулиано, давно болевший, в 1516 году умер. Урбино оказывается под властью Лоренцо Медичи, всегда опиравшегося на родственников. Кастильоне возвращается в Мантую, но его сразу же отправляют в Рим в качестве мантуанского посла при курии.

Там Кастильоне проявил себя как искусный дипломат. После смерти Лоренцо Медичи он смог убедить папу вернуть Урбино прежнему герцогу. Но папа Лев X неожиданно умирает, и на его место вступает Андриан VI. Франческо Мария Гонзага снова становится правителем Урбино, а Кастильоне – его послом в Риме. Теперь вся его жизнь проходит в бесконечных встречах и переговорах. Только в марте 1523 года он ненадолго покидает столицу, сопровождая герцогиню Изабеллу в Падую на поклонение мощам святого Антония Падуанского. В ноябре 1523 года папа Андриан умирает, и на его место выбирают кардинала Медичи под именем Климента VII. Кастильоне вновь отправляется в столицу, чтобы добиться утверждения за герцогом Урбино должности главнокомандующего. Во время переговоров дипломатическое искусство Кастильоне произвело на папу такое сильное впечатление, что он решил отправить его послом в Испанию, ко двору Карла V. Там нужен был искусный дипломат, поскольку предстояли трудные переговоры.

24 февраля 1525 года в качестве папского посла Кастильоне приехал в Мадрид и сразу начал долгие и трудные переговоры, в результате которых добился подписания договора о прекращении военных действий. Тем временем Карл V захватил большую часть Италии и угрожал Риму. Вдобавок договор, заключенный Кастильоне, показался папе унизительным, и он отказался его признать. Тогда Кастильоне вновь начинает переговоры и 15 марта 1527 года подписывает новый договор, но военные отказались ему подчиняться и заняли Рим. Папа был вынужден укрыться в замке Святого ангела. Климент считал Кастильоне главным виновником этого несчастья и лишил его должности посла. Однако замечательный дипломат и собеседник сумел завоевать расположение испанского короля и стал его ближайшим советником. Карл V возил Кастильоне по всей Испании в составе своего двора. Вскоре Кастильоне становится испанским грандом и получает сан епископа Авилы, приносивший ему огромный доход. Но Кастильоне уже не смог воспользоваться выгодами своего нового положения. В начале 1529 года он умер в Толедо, так и не вернувшись в Италию. Его мать перевезла тело на родину и похоронила в семейном склепе под Мантуей. Джулио Романо построил ему гробницу, а Пьетро Бембо написал пышную эпитафию. Но главным памятником Кастильоне стала его знаменитая книга.

Большую часть текста Кастильоне написал в 1513–1518 годах, и произведение сразу стало распространяться в рукописях. В 1528 году переработанный текст Кастильоне издал в Венеции, у знаменитого печатника Альда Мануция. Вскоре книгу перевели почти на все европейские языки.

На идею написать об идеальном человеке своей эпохи Кастильоне натолкнули произведения Платона («Государство») и Цицерона («Об ораторе»), но главным фактором, побудившим его взяться за перо, стала неявная полемика с «Государем» Н. Макиавелли. Кастильоне не только составил своего рода кодекс придворных нравов, но и обобщил взгляды итальянских гуманистов зрелого Возрождения на управление страной. Конечно, созданный им образ идеального двора выглядит как утопия. Реальная жизнь двора в Урбино, естественно, не была тем гуманистически-рыцарским раем, каким изобразил ее Кастильоне.

Изображенный в книге двор существенно отличается и от средневекового, и от современного ему итальянского города-государства. Главное для него не власть, которая могла быть и нередко оказывалась временной, а верная служба и повышенное чувство личной ответственности. По мнению Кастильоне, верная служба основана на личной ответственности, стоящей выше приказов. Идеальный придворный должен «повиноваться своему синьору во всем, что ему приносит пользу и почет, но не в том, что приносит ущерб и позор. Если он повелевает вам совершить предательство, вы не только не должны его совершить, а обязаны не делать этого и ради самого себя, и для того, чтобы не быть виновником бесчестия своего государя». Поэтому «придворный» Кастильоне не царедворец. По замечанию Я. Буркгардта, он «служит образцом обхождения, но… еще в большей степени примером личного совершенствования». Эта ренессансная в своей основе концепция взаимоотношений подданного и государя рождена прогрессом Италии и политической неустойчивостью начала XVI века. Она соответствовала этике Кастильоне, для которого собственно этическое эквивалентно эстетическому.

В его герое все должно быть прекрасно, причем прекрасный внешний облик не может не влиять на красоту души. Красота и грация, если они не дарованы природой, могут быть выработаны упражнениями. Писатель разворачивает программу телесного воспитания, куда входят бег, плавание, верховая езда, владение оружием, танцы и т. д. Во всем этом герой должен достигнуть высокого искусства, полной естественности и простоты. Но средневековому куртуазному «вежеству», основанному на физической ловкости и силе, он противопоставляет всесторонне развитую, гармоническую личность. Его придворный должен проявить себя не только как рыцарь, но и как гуманист. «В литературе должен быть сведущ более чем посредственно, особенно в тех науках, что зовутся гуманитарными, знать не только латинский язык, но и греческий. Он должен быть начитан в поэтах и не меньше – в ораторах и историках, а сверх того искусен в писании прозой и стихами, больше всего на нашем родном итальянском языке». Он должен уметь играть на музыкальных инструментах и петь, ибо «никакое лекарство для слабой души не может быть более благородным и приятным, чем музыка». Главное для Кастильоне – всесторонне развитая и внутренне свободная личность, а чрезмерный профессионализм представляется ему сковывающим и ограничивающим.

Конечно, Кастильоне отлично сознавал, что его идеалы – это наивная утопия. Ведь он прямо пишет, что практически невозможно найти дворы, где царили бы благородство нравов и уважение к наукам и искусствам. Да и людей, которые там служат, вряд ли возможно переделать по идеальной ренессансной мерке. Намечая основы идеального человеческого общежития в реальных условиях итальянской жизни начала XVI века, Кастильоне определял идеалы, осознав которые его современники могли бы пойти по пути самоусовершенствования, руководствуясь чувством вкуса. Свой рассказ автор сопровождает многочисленными отступлениями, по ходу дела вспоминая всевозможные случаи и житейские анекдоты, которые разрастаются до небольших забавных новелл. Первые двенадцать глав книги Кастильоне посвящает вопросам языка. Основой для него стал диалог «Рассуждения в прозе о народном языке» (1525) Пьетро Бембо. Используя опыт Платона и Цицерона, Кастильоне излагает его основные положения в форме беседы, традиционной формы изложения подобных рассуждений. Он выявляет не только взгляды, но и характеры участников.

Кастильоне создает яркую картину жизни эпохи, в которой многое смягчено, идеализировано. Каждый участник бесед и развлечений – не только портрет современника, но и результат авторского обобщения. Среди персонажей книги – завсегдатаи урбинского двора, реальные люди, которых автор хорошо знал. Поэтому, хотя книга не обладает хроникальной достоверностью, она может рассматриваться и как своеобразные мемуары. Тем более что в ряде случаев Кастильоне упоминает себя как одного из героев своего времени. По мастерству и глубине изображения эпохи это произведение не уступает своим великим современникам – книгам «Жизнеописания» Дж. Вазари и Б. Челлини, хотя волею судьбы оказался как бы в тени их славы. На русском языке книга не выходила, хотя отсылки на нее встречаются у ведущих специалистов и существует пространная статья А. Дживелегова.

Действующие лица и собеседники

Герцогиня ЕЛИЗАВЕТА ГОНЗАГА, супруга Гвидобальдо ди Монтефельтро, герцога Урбино, 46 лет.

ЭМИЛИЯ ПИА, подруга и компаньонка герцогини, вдова сводного брата герцога, примерно 30 лет.

МАРГАРИТА ГОНЗАГА, юная племянница и компаньонка герцогини.

КОНСТАНЦИЯ ФРЕГОЗА, юная сводная племянница герцога.

ФРАНЧЕСКО МАРИЯ делла РОВЕРЕ, племянник и усыновленный наследник герцога, 17 лет.

ЛЮДОВИКО да КАНОССА, граф, родственник автора, впоследствии епископ Байе, 31 год.

ФЕДЕРИКО ФРЕГОЗО, племянник герцога, впоследствии кардинал, 27 лет.

ДЖУЛИАНО де МЕДИЧИ, выслан из Флоренции, известен в Урбино как «синьор Магнифицио (Великолепный)», впоследствии стал герцогом Немура, 29 лет.

БЕРНАРДО ДОВИЗИ, по прозвищу Биббиена (выпивоха), сторонник Медичи, стал кардиналом, 37 лет.

ОТТАВИАНО ФРЕГОЗО, старший брат Констанции и Федерико, впоследствии дож Генуи.

ПЬЕТРО БЕМБО (1470–1547), венецианский ученый и поэт, позже стал кардиналом, 37 лет.

ЧЕЗАРЕ ГОНЗАГА, родственник герцогини, а также кузен и близкий друг автора, примерно 32 года.

БЕРНАРДО АККУЛЬТИ, известный как Унико Аретино, придворный поэт и импровизатор, примерно 42 лет.

ГАСПАРО ПАЛЛАВИЧИНО, граф, 21 год.

ДЖАНКРИСТОФОРО РОМАНО, скульптор, медальер, возраст примерно около 42 лет.

КОЛО ВИНЧЕНЦО КАЛЬМЕТТА, придворный поэт.

ЛЮДОВИКО ПИО, храбрый юный солдат и родственник Эмилии Пиа.

СИГИЗМУНДО МОРЕЛЛО де ОРТОНА, пожилой придворный.

ФЕБУС ди ЧЕВА, маркиз, НИККОЛО ФРИЗИО, ПЬЕТРО да НАПОЛИ, РОБЕРТО МАССИМО да БАРИ, ФРА СЕРАФИНО, шут – придворные.

Время действия: март 1507. Место действия: дворец герцога Урбино.

Вступление

Досточтимому и прославленному синьору дону Мигелю де Сильва, епископу Визеу

Когда монсеньор Гвидобальдо ди Монтефельтро, герцог Урбино, покинул этот мир, я, вместе с несколькими придворными, служившими у него, остался на службе герцога Франческо Мария делла Ровере, его наследника и преемника в государстве.

Еще живые в моей памяти воспоминания о личности герцога Гвидо, равно как и восхищение, которое я испытывал все годы, проведенные в дружеской компании благородных людей, собиравшихся при дворе Урбино, сподвигли меня написать эту книгу о придворном этикете. За несколько дней я выполнил свое намерение, решив со временем исправить неточности, неизбежно вытекающие из стремления сделать все поспешно. Однако впоследствии моя жизнь оказалась настолько загруженной событиями, что я никак не мог выбрать свободное время и доделать книгу, чтобы она удовлетворила моему жалкому представлению.

Теперь же, находясь в Испании, я получил известие из Италии, что синьора Витториа делла Колонна, маркиза Пескары, которой я доверил экземпляр рукописи, несмотря на данное мне слово, велела переписать большую часть текста. Естественно, что, узнав об этом, я испытал легкую досаду, опасаясь множества недоразумений, неизбежных в подобных случаях. И все же я понадеялся на ум и здравый смысл этой дамы (которую всегда почитал как божественное создание), решив, что она постарается избежать любых неприятностей по отношению ко мне, всегда подчинявшемуся ее желаниям.

На самом же деле произошло следующее. Мне рассказали, что упомянутая мною часть книги разошлась по рукам в Неаполе. Люди всегда падки на новенькое, так что не приходится удивляться, что кто-то захотел ее опубликовать. Обеспокоенный участью моей книги, я решил переписать ее, использовав все свое свободное время. Затем я намеревался напечатать ее, полагая, что лучше пусть это сделает моя неискусная рука, чем написанное подвергнется безжалостной правке другими.

Итак, чтобы выполнить свой план, я с особым вдохновением перечитал книгу, вдохновившись уже ее названием, хотя немного и опечалился, поняв, что большинство упоминаемых в ней людей уже мертвы. Да и тот, кому она посвящена, синьор Альфонсо Ариосто, обходительный, тактичный, превосходного воспитания и искусный во всем, что должно быть свойственно человеку, ушел в мир иной.

Нет с нами и герцога Джулиано де Медичи, чьей добротой и благородной обходительностью следовало наслаждаться дольше. Умер и синьор Бернардо, кардинал церкви Санта-Мария в Портико, восхищавший всех, кто его знал, остроумием и изощренной игрой ума. Почил и синьор Оттавио Фрегозо, человек редкостного в наши дни великодушия, преданности и талантов, отличавшийся здравым смыслом, учтивостью, истинный поклонник чести. Он действительно требует такой похвалы, ибо даже его враги не смогли удержаться от признания. Те же несчастья, что он стоически переносил, лишь доказывают, что удача, как всегда, отворачивается от достойных.

Замечу, что умерли многие, упомянутые мной в книге, хотя сама природа должна была позаботиться о том, чтобы обеспечить им долгую жизнь.

Разве возможно без слез сказать о том, что умерла и моя синьора, герцогиня. И если мое сердце оплакивает потерю столь многих друзей и патронов, тех, кто оставил меня в этой жизни в одиночестве и печали, скажу, что более других я горько оплакиваю мою синьору герцогиню, ибо был более привязан к ней, чем к кому-либо.

Теперь же, воздав должное памяти столь прекрасной дамы и других, которых нет с нами, без промедления и с опаской перейду к моей книге. Я напечатал ее, выправив как только сумел тщательнее, насколько смог из-за недостатка времени.

Поскольку вам не довелось в своей жизни познакомиться ни с моей синьорой герцогиней, ни с другими, кто уже умерли (кроме герцога Джулиано и кардинала церкви Санта-Мария-Портико), то для того, чтобы предоставить вам необходимые сведения, конечно, в той степени, в какой я могу это сделать, я посылаю вам эту книгу. Она дает портрет двора Урбино, но сделанный не рукой Рафаэля или Микеланджело, а скромным художником, знающим только, как провести главные линии. Он не может преподнести истину в ярких красках или вывести перспективу там, где ее, кажется, и нет.

Хотя в представленных далее диалогах я пытаюсь показать качества и характеры моих персонажей, все же я признаю, что не смог передать и даже просто выразить всю яркость моей синьоры герцогини. Не только потому, что мне не хватает мастерства, чтобы описать их, но потому, что мой разум даже отказывается понять их. Если же меня станут порицать за подобные или другие промахи, достойные осуждения (мне самому, впрочем, известно, что в моей книге встречаются таковые), я не стану отрицать, что это правда.

2. Поскольку иногда люди наслаждаются тем, что стремятся обнаружить ошибки других, они порицают и то, что вовсе не заслуживает этого. В частности, я не согласен с тем, что должен был подражать Боккаччо или приспособиться к образам современной тосканской речи. Не могу удержаться и не сказать, что для своего времени Боккаччо обладал прелестными способностями и часто писал тщательно и прилежно.

Лучше же всего он писал тогда, когда руководствовался только своим природным умом и инстинктом, не стремясь упорядочить рассуждения, или навести лоск на свои сочинения в погоне за результатом, или стараясь выглядеть более утонченным и точным.

Поэтому даже его сторонники заявляют, что он сильно ошибался в оценке своих собственных сочинений, принижая то, что возвышало его, и хваля то, что ничего не стоило. Таким образом, если бы я подражал той манере письма, что порицают те, кто в других случаях хвалят его, я не смог бы избежать тех же самых оговорок, что в такой же связи относят к нему. Я же еще в большей степени заслужу их, потому что Боккаччо совершал свои ошибки, полагая, что поступает правильно. Я же совершенно точно знаю, что поступлю дурно.

Если бы я стал имитировать стиль, сегодня вызывающий восхищение многих, но не столь ценимый Боккаччо, то мне бы казалось, что, подражая подобным образом, я стану на одну ногу с ним, что считаю совершенно неподобающим. Скажу еще, что, не высказав все эти соображения, я не смог бы создать свою собственную манеру. Замечу, что и Боккаччо не писал ничего в той манере, в какой написаны книги придворного.

Итак, я считаю, что не должен подражать ему по языку, потому что сила и истинные законы хорошего стиля, скорее всего, проявляют себя в образах, чем в чем-либо еще. К дурной привычке отнесу употребление слов не по делу. Вот почему я не стал перенимать многие слова Боккаччо, использовавшиеся в его дни. Сегодня даже сами тосканцы их не употребляют.

В равной степени я не хотел бы ограничивать себя в использовании тосканских образов. Всегда осуществлялся обмен между разными нациями, одни формы речи переходили в другие, точно так же, как происходил обмен и в торговле. Они также подвергаются переменам, существует обычай принимать или отвергать их. Свидетельствую с помощью древних, и это отчетливо проявляется у Боккаччо, что он использовал такое множество французских, испанских и провансальских слов (некоторые из них даже могли показаться не совсем понятными современным тосканцам), какое вполне можно было опустить. Тогда его произведение стало бы намного короче. Я не хочу уподобляться Феофрасту, в котором даже простая афинянка увидела чужеземца, ибо он чересчур тщательно воспроизводил особенности афинского говора.

Поэтому я пишу на своем собственном диалекте, ибо считаю, что каждому дозволено изъясняться на его собственном языке и его нельзя принуждать читать и слушать то, что ему неприятно. Если же кто-то и не сможет прочитать моего «Придворного», то пусть будет хуже для них.

3. Встречается и другая точка зрения. Некоторые полагают, что слишком сложно и практически невозможно найти человека столь совершенного, каким я себе представляю придворного, а значит, тем более излишне писать о нем, ведь глупо обучать тому, чему нельзя выучиться.

В ответ я лишь замечу, что рад совершать ошибки вместе с Платоном, Ксенофонтом и Марком Туллием Цицероном о разумности реального мира. Сродни тем, что включены (в соответствии с теми же авторами) в разряд рассуждений о совершенном государстве, идеальном правителе и совершенном ораторе. Сказанное относится и к идеальному придворному.

Если своим словом я не смогу приблизиться к желаемому идеалу, то придворным будет легче приблизиться к нему в своих поступках, поставив перед собой те цели и задачи, что я обозначаю для них в своих сочинениях.

И все же остаются те, кто полагают, что мне следовало набросать мой собственный портрет, как будто я убежден в том, что обладаю всеми теми качествами, что приписываю придворному. Не стану в данном случае отрицать, что я действительно предпринимал попытку обладать всеми теми качествами, которыми, как я хотел бы, владел придворный. Полагаю, что человек, даже достаточно просвещенный, но ничего не знающий о том, о чем идет речь в книге, смог бы достойно написать о них. Сам же я не настолько проницателен, чтобы вообразить, что знаю все, что мне хотелось бы узнать.

Защищаясь против этого и других, возможно множественных, обвинений, отдаюсь на суд общественного мнения. Возможно, многие не поймут, что они не одурманены запахом золота и тягой к плохому. Руководствуясь только чувствами, не умея объяснить причину своих поступков, они наслаждаются одним и любят его, отвергая и ненавидя другое.

Поэтому, если моя книга заслужит всеобщее одобрение, я соглашусь с тем, что она действительно хорошая и ради этого следовало жить. Если же она не устроит никого, то подумаю, что так оно и есть, и пусть ее поскорее забудут. Если же мои цензоры не удовлетворятся общей точкой зрения, пусть нас рассудит время. Ведь именно оно в конце концов открывает скрытые дефекты всех вещей, являясь объективным, не подверженным страстям судьей. С сочинениями людей случается подобное тому, что происходит после приговора, выносимого врачом: достоин жить или умереть.

Книга первая

Мессиру Альфонсо Ариосто

В течение долгого времени я, дорогой синьор Альфонсо, колебался, что же мне труднее всего выполнить: отказать вам в том, о чем вы так настойчиво меня просили, или же все же выполнить вашу просьбу. Мне было очень трудно отказать вам, и особенно в том, что в высшей степени достойно похвалы. Тому, кого я так нежно люблю и кто, и я это чувствую, с такой же любовью относится ко мне. И все же так трудно приступить к выполнению того, что я могу не довести до конца.

Наконец, после долгих раздумий я все же намереваюсь попробовать со всем свойственным мне прилежанием. Пусть оно позволит избежать всех страхов и приведет к настоятельной потребности продолжить писать. Именно прилежание и в других случаях так охотно приходит на помощь стараниям людей.

Итак, вы просите меня написать о том, что я думаю по поводу придворного этикета, подобающего кавалеру, живущему при княжеском дворе, дабы можно было вынести суждение о качествах, совершенно необходимых для подобного служения, и о том, как добиться милости и похвалы других людей.

Короче говоря, каковы манеры человека, заслуживающего, чтобы его называли придворным без всяких оговорок. Для чего, учитывая вашу просьбу, говорю, что лучше удостоюсь вашего порицания, чем заслужу ваше недружелюбное отношение, если кто-то решит мне польстить. Лишь потому я стремился всячески избежать поставленной передо мной задачи, что все окружающие говорили мне, как сложно ее выполнить.

Действительно, при разных дворах существуют свои обычаи обозначения этикета придворного, так что сложно выбрать совершенную форму и рассказать о сути этикета. Один и тот же обычай способен доставить нам удовольствие и вызвать неприятное чувство. Так и получается, что восхваляемые когда-то обычаи, привычки и церемонии со временем кажутся вульгарными. И напротив, то, что раньше казалось пошлым, теперь превозносится. Совершенно очевидно, что практические вещи обладают большей силой, чем доводы. Именно они позволяют представить нам новое, расстаться со старым.

Прекрасно осознавая как трудность поставленной передо мной задачи, так и неординарность самого предмета описания, я вынужден принести некоторые извинения, ибо подобные заблуждения (если их можно назвать таковыми) достаточно распространены не только среди нас. И если мне суждено все же добраться до конца моего повествования, то ответственность возлагается и на вас тоже. Ведь именно вы возложили на меня задачу, которая может оказаться невыполнимой. Так что в случае чего вина ляжет и на вас.

Теперь же начнем с самого начала. Если нам удастся, то создадим образ придворного, который сможет служить при любом правителе, даже не обладающем особым достоинством. И все же его назовут великим синьором.

В этих книгах я не стану следовать установленному порядку или определенным правилам, которые используются при обучении другим навыкам. Следуя манере древних авторов, возбудим приятные воспоминания и изложим некоторые дискуссии, состоявшиеся между сведущими в подобных делах людьми. Хотя, находясь в то время в Англии, я не принимал в них личное участие, а узнал о них тотчас после возвращения от того, кто добросовестно рассказал мне о них.

Так что постараюсь рассказать обо всем, насколько точно позволит мне моя память, чтобы вы узнали истину и поверили в рассказанное и знали о тех людях, кто достоин высочайшей похвалы. Не стану упускать ничего, чтобы рассказать о причинах подобных дискуссий, так чтобы мы могли расположить все услышанное в должном порядке, придя к нужным выводам.

2. На склонах Апеннин, повернутых к Адриатическому морю, почти в центре располагается (как всем известно) небольшой город Урбино. Менее благоприятно, чем другие виденные нами города, располагаясь среди гор, он наделен такой благодатью небес, что вокруг него местность весьма плодородна и урожайна. Так что кроме целебного воздуха, здесь в изобилии имеется все, что нужно человеку для его жизнедеятельности.

Среди всех дарованных небесами благодеяний, думаю, главным является длительное управление этой землей лучшими из правителей. Хотя Италию и захватывали масштабные войны и всяческие беспокойства, здесь избежали подобных напастей. Для примера не нужно идти далеко, просто воздадим должное славной памяти герцога Федерико, в свои дни бывшего светочем Италии, что подтверждают многие свидетели, заслуживающие доверия. Они до сих пор живы и рассказывают о его благоразумии, человечности, справедливости, либеральности, несравнимом мужестве, а также о его военной доблести.

Последнее качество подтверждается его многочисленными победами, захватом неприступных мест, неожиданной быстротой проведения походов. Не раз он с небольшими силами одерживал победу над сильным и грозным врагом, удачно избегая потерь, так что мы вполне справедливо сравниваем его с известными людьми прошлого.

Среди других его достойных похвалы деяний отметим постройку в труднодоступной части Урбино одного из красивейших дворцов Италии. Он настолько прекрасно оснащен всем необходимым, что кажется городом в виде дворца. Здесь находятся не только обычно встречающиеся в подобных сооружениях серебряные вазы, богатые занавесы из золота и серебра, но и бесчисленные античные статуи, выполненные в мраморе и бронзе, картины, свидетельствующие об утонченном вкусе, музыкальные инструменты всех видов и превосходного качества. Он также приобрел множество превосходных и редких книг на греческом, латинском и еврейском. Затем повелел украсить их золотом и серебром, добавив великолепия его великому дворцу.

3. Развиваясь, как того пожелала природа, и достигнув шестидесяти пяти лет, он умер так же благородно, как и жил, оставив в качестве своего преемника маленького мальчика девяти лет, потерявшего мать. Наследник трона оказался и наследником всех добродетелей своего отца, вскоре его благородная натура проявилась так, что он обещал вырасти в весьма примечательного человека, качества которого вовсе не свойственны всем смертным.

Завидуя столь множественным добродетелям, судьба помешала как только могла столь доблестному началу. Еще не достигнув двадцати лет, герцог Гвидо серьезно заболел подагрой, обрушившейся на него серьезными болями. За короткий период времени все части его тела настолько искривились, что он не смог более ни стоять на ногах, ни двигаться. Вот как одна из самых прекраснейших и многообещающих форм в мире искривилась и повредилась в весьма юном возрасте.

Как бы не удовлетворившись сделанным, удача всячески отворачивалась от него. Несмотря на мудрость и силу духа, ему редко удавалось выполнять задуманное, ибо все, что он затевал как в военных, так и в прочих делах, малых или великих, всегда плохо заканчивалось для него. Доказательством его необычайной сущности было то, что свои бесчисленные невзгоды он переносил с такой силой духа, что казалось, никакие обстоятельства не смогут сломить его.

Более того, с неизменным мужеством потешаясь над насмешками судьбы, он воспринимал болезнь как состояние, равное состоянию здоровья, относясь к несчастьям так, будто ему сопутствовала удача, принимал их с достоинством, вызывавшим всеобщее уважение. Несмотря на телесную немощь, он достойно служил королю Неаполя Альфонсо и Фердинанду-младшему, позже папе Александру VI, у ватиканских и флорентийских синьоров.

Взойдя на престол, папа Юлий II сделал его главой местной церкви. С этого времени он всемерно озаботился тем, чтобы включить в число своих домочадцев весьма благородных и достойных людей, в беседах с которыми приятно проводил свой досуг. Причем удовольствие, которое он испытывал от общения с ними, оказывалось не меньшим, чем его разговоры с этими людьми.

Он слыл весьма приветливым и приятным, а также на редкость образованным собеседником. Кроме того, он славился и величием своего духа, и хотя не мог лично показать примеры рыцарской доблести, как проделывал однажды, все же получал необычайное удовольствие, наблюдая за их проявлениями у других.

Для каждого человека он находил хвалебные слова в соответствии с его достоинствами. Более того, в состязаниях и турнирах, в верховой езде, в овладении всеми видами оружия, в развлечениях, игре, музыке – словом, во всем, что свойственно знатному кавалеру, все стремились максимально выразить себя, как бы демонстрируя, что необычайно дорожат дружбой с таким благородным синьором.

4. Так проходили его дни, заполненные достойными и приятными упражнениями как для тела, так и для ума. С тех пор как синьор герцог по причине своего болезненного состояния приобрел привычку отправляться спать сразу после ужина, все обычно перебирались к донне герцогине, Елизавете Гонзага.

У нее всегда можно было встретить донну Эмилию Пиа, наделенную таким живым умом и бойкими суждениями, что, как и вам известно, все настолько черпали от нее мудрость и добродетель, будто она являлась истинной синьорой.

Итак, здесь звучали изящные речи и невинные шутки. Лица присутствующих озаряли улыбки, так что дом можно было назвать приютом радости. Полагаю, что нигде более не царил такой дух дорогой и заветной дружбы и такое великое спокойствие.

Не говоря уже о той чести, какой мы почитали службу синьору, о котором я уже имел честь говорить. Именно здесь, когда мы оказывались в присутствии синьоры герцогини, в сердцах воцарялось необычайное воодушевление, связывающее нас истинной любовью. Даже между братьями не случалось такого единодушия или сердечной привязанности, какие существовали между нами.

Все то же самое происходило между дамами, между ними велась беседа самым свободным и достойным образом. По воле нашей синьоры герцогини каждый мог разговаривать, сидеть, смеяться и веселиться с тем, с кем он хотел. Однако свобода имела и свои ограничения, ибо каждый со всем уважением и от всего сердца стремился доставить ей удовольствие и избегал огорчать ее.

Итак, самые пристойные манеры соединялись с величайшей непринужденностью. Игры и смех в ее присутствии соседствовали не только с остроумными шутками, но и с грациозным и пристойным достоинством. Сдержанность и благородство, которыми руководствовалась во всех своих поступках и жестах моя синьора герцогиня, а также ее достоинства отмечались всеми, кто когда-либо встречался с ней.

Она производила неизгладимое впечатление на всех окружающих, хотя временами казалось, что свои качества и манеру поведения она приспособила к нам. Соответственно каждый человек стремился следовать примеру нашей добродетельной синьоры, чьи высшие качества я теперь не собираюсь обсуждать.

Такую задачу я не ставлю, ибо не смогу выразить их ни словами, ни пером, а кроме того, о них хорошо известно всему миру. Она с благоразумием и редкой силой духа перенесла множество страданий, сохранив нежную душу и удивительную красоту. Такие характеры редки даже среди мужчин.

5. Не стану вдаваться в подробности, скажу только, что обычно все благородные обитатели дома сразу же после ужина отправлялись в покои синьоры герцогини. Там они проводили время в приятных разговорах, музицировали и танцевали. Иногда предлагались различные забавные игры, например в вопросы или шарады.

Временами кто-нибудь предлагал и оригинальные игры, в которых иносказательно выражались чувства к тем, кто нравился больше других.

Иной раз возникали дискуссии по разным поводам или происходил обмен колкостями. Часто обсуждались «штучки», как мы их называли. Таким образом, мы приятно проводили время. В доме, как я уже успел заметить, находилось множество талантливых людей. Среди них (как вы уже знаете) самым известным был синьор Оттавиано Фрегозо, его брат мессир Федерико, великолепный Джулиано де Медичи, мессир Пьетро Бембо, мессир Чезаре Гонзага, граф Людовико да Каносса, синьор Гаспаро Паллавичино, синьор Людовико Пио, синьор Морелло де Ортона, Пьетро да Наполи, мессир Роберто да Бари и множество других благородных кавалеров.

Кроме того, там же находились многие другие, хотя и не проживавшие здесь постоянно, но проводившие в доме много времени. Отмечу мессира Бернардо Биббиену, Унико Аретино, Джанкристофоро Романо, Пьетро Монте, Терпандро, мессира Никколо Фризио, а также поэты, музыканты, шуты и просто приятные люди. Словом, лучшие из тех, кого можно было найти в Италии.

6. В 1506 году папа Юлий II с помощью французов привел Болонью под юрисдикцию апостольского престола. Возвращаясь в Рим, он проезжал через Урбино, где его принимали с необычайным уважением и такими отменными почестями, какие он мог бы ожидать в любом другом доблестном городе Италии. Так же почтительно приветствовали сопровождавших его кардиналов и других придворных. Восхитившись изысканным обществом, некоторые даже задержались в Урбино на много дней после отъезда папы и его двора. В это время мы продолжали свои обычные увеселения и развлечения. Каждый из нас старался привнести в них нечто новое, особенно в игры, которым посвящался каждый вечер.

Обычно они сводились к следующему. Оказавшись в покоях синьоры герцогини, все рассаживались в круг сообразно своим желаниям. Мужчины и женщины садились вперемежку, пока хватало женщин, поскольку мужчин всегда оказывалось больше. Тогда их старались устроить как можно лучше благодаря герцогине, поручавшей эту задачу в большинстве случаев донне Эмилии.

Итак, на следующий день после отъезда папы компания устроилась в привычный час в обычном месте. После продолжительной приятной беседы синьора герцогиня пожелала, чтобы синьора Эмилия открыла игры. Некоторое время она никак не соглашалась принять на себя эту задачу, затем заговорила следующим образом: «Моя синьора, чтобы доставить тебе удовольствие, пусть я буду той, кто начнет игры этим вечером. Не находя доводов, чтобы убедить тебя отказаться от этой идеи, я предложу игру, где не нужно проявлять особого усердия. Пусть каждый предложит ту игру, какой еще не было, а мы выберем ту, что окажется достойной для нашей компании».

Произнеся свои слова, она повернулась к синьору Гаспаро Паллавичино, побуждая его сказать о своем выборе. Он тотчас ответил: «Но ведь именно вы, синьора Эмилия, должны первой сказать о своем выборе».

«Но я уже сделала это, – ответила синьора Эмилия, – теперь вы, моя синьора, должны предложить ему быть послушным».

Тогда синьора герцогиня, улыбаясь, сказала: «Чтобы покончить со всеми разговорами и обязать всех подчиняться вам, я назначаю вас своим представителем и передаю все свои полномочия».

7. «Примечательно, – ответил синьор Гаспаро, – что женщинам всегда удается избежать тяжелой работы. Хотя было бы справедливо более разумно распределять обязанности, я не стану распространяться на эту тему сегодня, а просто сделаю то, чего от меня ждут».

Вот как он начал:

«Мне кажется, что когда мы влюбляемся, то тогда, как и во всем остальном, наши мысли движутся хаотично. Поэтому часто случается, что то, что кажется одному человеку восхитительным, оказывается отвратительным для другого. Тем не менее мы все схожи в том, что каждый человек испытывает нежность к своей возлюбленной. Нередко сильное чувство сбивает с толку и затуманивает сознание, так что начинаешь считать ту, кого любишь, единственной в мире, наделенной всеми возможными необычайными добродетелями и не имеющей никаких пороков.

Поскольку природа человека не допускает подобного совершенства и нет никого без недостатков, влюбленный все же не остается совершенно слепым в отношении своей возлюбленной. Я же предлагаю такую игру на этот вечер: пусть каждый расскажет о том, какую добродетель он ценит выше среди прочих у того, кого обожает. Так как у всех имеется какой-нибудь недостаток, то, рассказывая, он и обнаружит его. Мы же поймем, у кого можно найти самые достойные похвалы и полезные качества, вполне простительные для любимого и любящего».

Когда синьор Гаспаро высказался, донна Эмилия подала знак синьоре Констанции Фрегоза, чтобы та продолжила, потому что она сидела следующей в ряду, и та уже приготовилась говорить, но тут синьора герцогиня резко заметила: «Поскольку синьора не предприняла никаких усилий, чтобы придумать игру, будет справедливо освободить остальных дам от подобного упражнения на этот вечер. Тем более что сегодня собралось так много мужчин и в развлечениях нет недостатка».

«Да будет так, – ответила синьора Эмилия, заставив молчать синьору Констанцию, а затем повернулась к мессиру Чезаре Гонзага, сидевшему рядом с ней, и заставила его говорить. Вот как он начал:

8. «Внимательный взгляд обнаружит в наших действиях немало недостатков, причина которых заключена в самой природе человека. Одним она дает просветление в понимании сути, другим дарует иное. Вот почему один знает то, что неизвестно другому, оставаясь несведущим в том, что понимают другие.

При этом каждый охотно скажет, чем провинился другой, и не признается в собственной неправоте. Самим себе мы кажемся слишком умными, хотя, возможно, в большинстве случаев ведем себя как глупцы. Например, мы видели, что те, кого в этом доме называли мудрыми, с течением времени были признаны глупцами. И все это произошло только благодаря нашей проницательности. Аналогично в Апулии используют музыкальные инструменты для лечения укушенных тарантулами, стремясь мелодиями облегчить их мучения, и считают, что музыка может сподвигнуть больных к выздоровлению».

Точно так же и мы, встречаясь с проявлениями глупости, стараемся разными способами спровоцировать ее, чтобы высмеять, а затем высмеиваем, пока она не становится бессмыслицей. Так, один человек неумел в поэзии, другой – в музыке, третий чужд любовным увлечениям, четвертый танцу или пантомиме, пятый верховой езде, шестой фехтованию. Каждый поступает в соответствии со своими природными свойствами. Но в каждом из нас есть зерно глупости, которое может однажды дать богатые плоды.

Поэтому должен сказать, что сегодня вечером наша игра может вылиться в обсуждение указанных предметов, и каждый расскажет о своей слабости и прихотях. Я готов первым выставить себя напоказ, представив свои слабости, которые и так видны. Другие, наверное, сделали бы то же самое, в соответствии с порядком наших игр. Однако давайте лучше поговорим о более существенных и достойных наших игр вещах, нежели займемся обсуждением наших недостатков. Лучше не выставлять их напоказ, а ограждать себя от них. Расположенность же к той или иной слабости оказывается иногда настолько мощной, что граничит с болезнью. Борясь с ними, как говорит фра Мариано, мы спасаем свою душу, а это уже немало».

Во время игры слышался громкий смех, никто не удержался от того, чтобы не вступить в беседу. Один даже заявил: «Я сделался глупцом, начав слишком много думать». Другой добавил: «А я – наблюдая за происходящим». Третий заметил: «Меня сделала слабым любовь». Ну и все такое в том же духе.

9. Затем высказался фра Серафино, подтрунивая в свойственной ему манере: «Все это займет слишком много времени, если же вы хотите получить прекрасное развлечение, пусть каждый выскажется, почему почти все женщины так ненавидят мышей и испытывают слабость к змеям. Тогда вы поймете, что никто не раскроет причину, кроме меня, узнавшего об этом секрете весьма странным образом».

И он начал рассказывать свои истории, но синьора Эмилия приказала ему замолчать. Обойдя даму, сидевшую рядом с ним, она подала знак Унико Аретино, чей черед наступил. Не ожидая дальнейших приказаний, он начал:

«Если бы я был судьей, наделенным властью проникать в сердца грешников с помощью пытки, то таким образом я мог бы открыть истинное лицо лицемера с ангельским взором и сердцем полным яда, коварно разбивающего сердца. Такую змею, постоянно жаждущую свежей крови, можно найти не только в песках Ливии. Она искушает не только сладостью своего голоса и медоточивыми речами, но и глазами, улыбкой, манерой поведения и всеми остальными вещами.

Поскольку я не страдал, как мог бы, я не использовал цепей и пыток огнем, чтобы добиться правды, я не стану приобретать эти знания и через игру. Предлагаю следующее: пусть каждый из нас скажет, что он думает о значении той буквы S, что моя синьора носит на лбу.

Возможно, она искусно скрывает что-то, возможно, кто-то ее истолкует неожиданным для нее образом, может быть, за ней скрывается чья-то мучительная судьба и страдания или обнаружится счастливое, страстное свидетельство поклонения. И против ее воли раскроется секрет этого небольшого знака, который хотели бы оставить нераскрытым те, кто поклоняется синьоре или служит ей».

Синьора герцогиня только рассмеялась в ответ на его слова, и, увидев, что она хочет защитить себя от подобных инсинуаций, Унико добавил: «Почему, синьора, вы ничего не говорите, ведь наступил ваш черед?»

Тогда повернулась синьора Эмилия и сказала: «Синьор Унико, среди нас нет никого, кто бы вам в чем-либо уступал, но вы лучше других уловили мысль синьоры, поскольку любите ее сильнее прочих. Она похожа на тех птиц, что ничего не видят при солнечном свете и не могут правильно оценить, насколько совершенен мир. Так и всякие попытки избавиться от сомнений окажутся тщетными, кроме ваших суждений. Только вам по силам подобная задача, и только вам мы и поручаем ее решить».

Некоторое время Унико молчал, наконец, вынужденный говорить, он прочитал сонет по вышеуказанной теме, обозначив в нем, что означает буква S. Вначале многие сочли его удачной импровизацией, но поскольку изящество и отделанность текста явно указывали на то, что его нельзя было сочинить за короткий период времени, то все сошлись во мнении, что он составил его заранее.

10. Получив заслуженные аплодисменты в качестве похвалы, синьор Оттавиано Фрегозо, чья очередь говорить наступила, улыбаясь, начал следующим образом: «Уважаемые господа, если бы я стал утверждать, что никогда не испытывал любовной страсти, уверен, что синьора герцогиня и синьора Эмилия не поверили бы мне, ибо знают, что я вполне способен заставить женщину полюбить меня. Однако до сих пор я не допускал подобных попыток, чтобы не разочаровываться от мимолетных успехов.

На самом деле я воздерживался от искуса любви вовсе не потому, что был о себе столь высокого мнения, а женщин считал недостойными себя. Напротив, я полагал, что многие достойны быть любимыми мною, и готов был им поклоняться, но не хотел робко стенать наподобие тех, кто безмолвно нес свою печаль во взоре. Начиная говорить, они сопровождали каждое свое слово множественными и ничего не выражающими знаками, но только плакали, страдали, печалились и хотели умереть.

Так что если любовная искра и загоралась в моем сердце, то я всячески стремился погасить ее, но не потому, что мной владела неприязнь к женщинам, как полагали некоторые дамы, но ради моего собственного блага.

Я также знавал и некоторых других любовников, совершенно отличных от этих страдальцев, которые не только восхваляли своих возлюбленных за добрые взгляды, нежные слова и ласковое обращение, но смиренно переносили все их нападки, называя переменчивое настроение, гнев и пренебрежение своих дам усладой сердца. И мне подобное кажется необычайным счастьем. Находя сладость в ссорах с возлюбленными, которых другие смертельно боятся, думаю, что в любовных ласках они должны наслаждаться высшим блаженством, которое мы напрасно ищем в этом мире.

Итак, полагаю, что этим вечером наша игра должна быть следующей. Пусть каждый мужчина расскажет, насколько он может разгневать ту, кого так сильно любит, и чем он может рассердить ее. Думаю, что те, кому этот сладкий гнев в удовольствие, галантно выберут один из тех случаев, что делает их любовь столь сладостной. Возможно, я наберусь смелости, чтобы немного форсировать мои любовные отношения, надеясь, что обнаружу ту же сладость, какую некоторые считают горечью».

11. Игра тотчас нашла многих сторонников, и все загорелись желанием поговорить на названную тему. Поскольку синьора Эмилия ничего не прибавила, мессир Пьетро Бембо, сидевший рядом с ней, заговорил следующим образом: «Уважаемые господа, я не испытал никакой неловкости от игры, означенной синьором Оттавио, предложившим поговорить о гневе, испытываемом любовником, ибо его проявления могут быть весьма разнообразными и горестными. А в моем случае он еще острее, так что, даже поделившись им, я не смогу смягчить его. Возможно, он даже станет еще более горьким, если я расскажу о случае, его породившем.

Вспоминаю одну даму, которой я служил, возненавидевшую меня по глупому подозрению, сомнению в моей верности, сплетне или навету, сделанному соперником. Мне казалось, что никто еще не испытывал такой боли и таких страданий, как я, тем более что я их вовсе не заслуживал. Ведь они поразили меня не по моей вине, а потому, что ее чувство было недостаточно глубоко.

Она и раньше раздражалась от моих ошибок, но тогда я знал, что сам виноват в ее гневе, и был исполнен чувства вины. И теперь я искал причину в себе, но не мог понять, чем рассердил ту, которую так желал и так ревностно стремился ублажить. И вот это оказывалось еще большей мукой и превосходило все прочие страдания.

Поэтому пусть каждый теперь скажет, могла бы та, кого он так любит, гневаться на него, если он вольно или невольно стал причиной ее гнева. Вот так мы и узнаем, что является большим страданием: гнев той, кого любят, или страдания любящего ее».

12. Все стали ждать, что ответит синьора Эмилия, но она, ничего не ответив Бембо, повернулась и сделала знак мессиру Федерико Фрегозо, чтобы тот продолжил игру, и он тотчас начал: «Синьора, если вы позволите, со своей стороны я охотно одобрю любую из игр, предложенных этими синьорами, поскольку действительно думаю, что все то, о чем они поведали, действительно забавно. Но, чтобы не нарушать традиций, замечу, что любой, кто захочет восхвалить наш двор, не говоря уже о достоинствах нашей синьоры герцогини, которая с помощью своей божественной добродетели способна вознести с земли до небес самые низменные души, что встречаются в мире, знает следующее. И скажет без утайки или лести, что во всей Италии трудно отыскать такое количество кавалеров, славных сами по себе и настолько превосходных и разнообразных в других материях, не только относящихся к рыцарству.

Все они находятся здесь. Следовательно, если где-то и встречаются те, кто заслуживает наименования хорошим придворным и кто способен судить о придворном этикете, то вполне разумно поверить, что все качества уже представлены здесь. Итак, чтобы подавить тех недальновидных людей, кто имеют наглость и бесстыдство заявлять, что способны завоевать имя хорошего придворного, я предлагаю этим вечером следующую игру.

Давайте выберем одного из нашей компании и поручим ему задачу представить совершенного придворного, разъяснив нам необходимые обстоятельства и особые качества, требуемые от претендента на данный титул. И если некоторые из них не покажутся совершенными, пусть любой сможет выступить против. Точно так же, как было в школах философов, где дозволялось возражать любому, кто выдвигал тезис».

Мессир Федерико собирался продолжить свою речь, когда синьора Эмилия прервала его и сказала: «Если это устроит синьору герцогиню, пусть в будущем это и станет нашей игрой».

На что герцогиня ответила: «Мне это нравится».

Затем почти все присутствующие решили, что это была бы самая прекрасная игра, и попросили синьору Эмилию определить, кто начнет.

13. Она повернулась к синьоре герцогине и сказала: «Тогда не будем мешкать, начинайте же, граф Каносса, как обрисовал мессир Федерико. Но не потому, что мы считаем вас хорошим придворным, знающим, что действительно полезно, а потому, что, если вы выскажетесь и ошибетесь, что вполне возможно, игра станет более яркой и нам придется вас поправить. Если же никто не сможет возразить вам, то и тогда игра не будет скучной».

Граф тотчас ответил: «В вашем присутствии я не боюсь никаких возражений и буду говорить правду. – Не обращая внимания на усмешки присутствующих в ответ на его колкость, он продолжил: – Говоря откровенно, я полагал, что избегну этой участи, ибо возложенная на меня ноша покажется мне слишком тяжелой. Принимая сказанные вами во время нашей игры слова, не собираюсь подкреплять их никакими доводами. Ведь если я действительно не следую правилам придворного, можно сделать вывод, что я не знаком с ними. Думаю, что моя вина была бы меньшей, если бы я не знал, как поступить. Коль скоро вам доставляет удовольствие, что я взвалю на себя эту ношу, я не могу и не хочу отказываться от нее. Кроме того, не стану противоречить вашим предписаниям и суждениям, которые ценю гораздо выше, чем свои собственные».

Затем мессир Чезаре Гонзага сказал: «Поскольку вечер уже начался и готовы другие увеселения, возможно, лучше будет, если мы отложим наш спор до завтра и предоставим графу время обдумать то, что он собирается сказать. Действительно, трудно говорить неподготовленным по столь важному вопросу».

Граф ответил:

«Мне не хотелось бы походить на того, кто, оставшись в рубашке, сожалеет о камзоле. Мне кажется добрым знаком, что час уже поздний, и мне придется из-за недостатка времени быть кратким, и из-за неподготовленности пусть позволят мне не стыдясь сказать то, что первое придет на ум.

Итак, чтобы сбросить бремя с моих плеч, должен сказать, что сложно узнать истину, если существует множество мнений. Скажем, одним нравится, когда человек много говорит, и они находят его приятным. Другие предпочтут скромных и молчаливых, третьи, напротив, деятельных и беспокойных, четвертые – спокойных и рассудительных.

Каждый хвалит и ругает по своему разумению, всегда прикрывая порок именем родственной ему добродетели, например называя нахала открытым, скромного – скучным, невежественного – добродушным, мошенника – рассудительным.

Все же я верю, что в любом таятся скрытые возможности к совершенствованию, которые можно выявить при глубоком знакомстве. Поскольку истина часто скрывается, я не претендую на то, чтобы полностью ее раскрыть, а могу лишь обозначить те качества придворного, какие считаю достойными и несомненно правильными, насколько позволяет мое скромное естество.

Вы можете следовать им, если сочтете их достойными, или станете придерживаться ваших собственных качеств, отличных от моих. Я не склонен настаивать на том, что мои признаки лучше ваших, ибо один считает верным одно, а другой другое.

14. Итак, мне бы хотелось, чтобы наш придворный оказался благородного происхождения и из родовитой семьи. Это вовсе не значит, что рожденный незнатным не может сделать ничего стоящего. Ведь тот, кто отмечен благородным происхождением, всегда отягощен славой семьи, и если он собьется с пути, уготованного ему его предшественниками, то опозорит свое семейное имя. А незнатный ничего не потеряет. Благородное происхождение похоже на яркую лампу, высвечивающую темные углы. Точно так же проявляются и добродетельные и порочные поступки, совершаемые под страхом позора или с надеждой на похвалу.

Поскольку великолепие знатности не освещает поступки низкорожденных, они не испытывают страха совершить бесчестный поступок. В равной степени не испытывают необходимости двигаться вперед по сравнению со сделанным их предшественниками. В то время как людям благородного происхождения кажется предосудительным не достигнуть хотя бы той цели, что была обозначена их предками.

Так почти всегда и происходит. Как на военном поприще, так и в других достойных занятиях самые знаменитые – благородного происхождения, потому что природа прорастила во всех их деяниях спрятанные семена. Именно они и придают особую силу и качество их собственной сущности, всем вещам, которые они зачинают и делают их самими собой.

Точно так же происходит, когда мы видим потомков лошадей и других животных, подобия деревьев, чьи ростки напоминают ствол. Если же они иногда вырождаются, то это происходит из-за плохого ухода. Также и те, кто получили правильное воспитание, почти всегда похожи на тех, от кого они происходят. Иногда даже становятся лучше, но если нет никого, кто должным образом позаботился бы о них, они напоминают дикарей и никогда не достигают истинного совершенства.

Верно, что по милости Господа некоторые уже при рождении наделены такими благородными манерами, изящным телосложением и превосходным умом. Точно так же встречается множество глупых и грубых людей, сотворенных как бы в насмешку над миром.

Те же, кто даже в малом отличаются прилежанием и хорошими манерами, даже с небольшими стараниями достигают высокого положения. В качестве примера могу указать на своего синьора дона Ипполито д’Эсте, кардинала Феррары, которому с рождения благоприятствовала судьба.

Его личность, внешность, манера говорить и двигаться преисполнены таким изяществом, что уже в молодости он выделялся среди умудренных годами прелатов особой силой характера; скорее у него должно учиться, чем учить его. Точно так же и в беседах с мужчинами и людьми любого положения, в играх, увеселениях и подшучиваниях он проявляет особенную новизну, его манеры настолько грациозны, что говорившие с ним или просто однажды увидевшие его навсегда испытывали к нему привязанность.

Возвращаясь к предмету нашего разговора, скажу, что существует середина между совершенной тактичностью, с одной стороны, и бессмысленной глупостью – с другой. Те же, кто не одарены совершенством от природы, неустанным обучением и трудом могут значительно отточить и улучшить свои врожденные качества.

Итак, кроме благородного происхождения, мне хотелось бы видеть в придворном стремление к совершенствованию. Наделенный от природы не только талантом и личной красотой, но и определенной грацией (как мы уже сказали) сразу же вызывает у всех, кто видит его, приятное впечатление. Они украсят все его деяния, дадут уважение в обществе и принесут расположение его синьора».

15. Тут, не мешкая ни минуты, синьор Гаспаро Паллавичино сказал:

«Воспользовавшись данной нам привилегией и в соответствии с формой нашей игры я должен сказать, что благородство происхождения вовсе не кажется мне столь необходимым для придворного.

Не думаю, что я открываю здесь что-то новое для присутствующих, но можно назвать множество людей благородного происхождения, которым свойственны разнообразные пороки. С другой стороны, множество низкорожденных людей прославились благодаря своим добродетелям.

Если то, что вы только что сказали, верно и в каждом отмечалось бы невидимое влияние первоначальных ростков, то люди одного происхождения в сходных условиях были бы одинаковыми и никто не казался бы благороднее другого.

Что же до наших отличий по высоте положения и степени влияния, то, по-моему, они определяются другими факторами, среди которых на первое место я ставлю удачный выбор того, кому служат, особенно важный в светских делах, ибо нередко они возносят тех, кто их хвалит (причем иногда и без меры), оставляя в тени более достойных. Согласен с предпочтением тех, кого судьба наделила умом и красотой, причем сказанное наблюдается как среди низкорожденных, так и среди высокорожденных.

Часто, как я уже сказал, природа щедрее наделяет самых неприметных. Следовательно, если благородство происхождения не приобретается ни талантом, ни силой, ни умением и скорее считается достоинством наших предков, нежели нашим собственным, мне кажется нелепым считать, что если родители нашего придворного низкого происхождения, то он лишен всех хороших качеств и даже овладение всеми чертами, о которых вы сказали, не позволит ему подняться. Я имею в виду среди них талант, внешнюю привлекательность и личное обаяние, сразу же располагающее к нему людей».

16. Затем ответил граф Людовико: «Не отрицаю, что и низкорожденный и высокорожденный могут обладать равными достоинствами. Не стану повторять сказанное или прибавлять другие доводы ради восхваления благородного происхождения, которое всегда и везде почитается, поскольку разумно, чтобы добро порождало добро. Ведь если мы считаем, что придворный должен не иметь недостатков, то по многим причинам мне кажется совершенно бесспорным, чтобы он имел благородное происхождение. Ведь и общество всегда более расположено к таким людям.

Ведь если есть двое придворных, еще не проявивших себя ни с хорошей, ни с дурной стороны, то стоит лишь узнать, что один рожден аристократом, а другой нет, то тот, кто низкого положения, будет пользоваться меньшим уважением, чем человек высокого происхождения.

Ему потребуются гораздо большие усилия, чтобы произвести на других столь же благоприятное впечатление, какое другой достигает просто благодаря своему происхождению. Все прекрасно понимают, насколько важно первое впечатление. К примеру, возьмем наш случай, мы видели, как подобные люди обосновываются в этом доме. Недалекие или неуклюжие нередко по всей Италии слывут прекрасными придворными. Даже когда наконец раскрывается их истинная сущность и оказывается, что они многие годы морочили нас, первое впечатление спасает их и они стараются вести себя как можно неприметнее. Нам известны и другие, которые сначала ничем себя не проявляли, но со временем показали себя во всем блеске.

Причины подобных ошибок различны. Возьмем хотя бы отношение принцев, иногда желающих облагодетельствовать человека, показавшегося им незаслуженно обиженным. Нередко они вводятся в заблуждение, ибо встречается множество обманщиков, которые кажутся весьма примечательными, что и влияет на наше о них суждение.

Случается и так, что если наше мнение не совпадает с общепринятым, то мы начинаем думать, что ошибаемся, и всегда ищем подспудное объяснение. Нам кажется, что общее мнение, вероятно, основывается на неизвестных нам фактах. Кроме того, мы сами склонны к любви и ненависти, что отражается в турнирах, военных играх и других видах состязаний. Где зрители без явных причин становятся поборниками одной стороны, страстно желая, чтобы именно она выиграла. С нашей точки зрения, тяга человеческого характера к дурной или хорошей славе с самого начала определяется одной из двух страстей. Так и происходит, что мы руководствуемся любовью или ненавистью. Вы знаете, насколько сильно первое мнение и как важно сразу же произвести хорошее впечатление тому, кто хочет удержать за собой место и право называться придворным.

17. Добавлю, что, по-моему, главной и истинной профессией придворного должно быть военное дело, и мне хотелось бы, чтобы он занимался им более активно, чтобы заслужить репутацию хладнокровного, преданного и верного слуги своего синьора. Постоянно доказывая и развивая эти достойные качества, он преуспеет даже в самых суровых условиях.

Репутация аристократа, однажды обесчестившего себя трусостью или другими бесчестными поступками, навсегда останется подмоченной и отмеченной бесстыдным поведением, подобно тому как некогда добродетельная женщина, однажды запятнав себя, больше не вернет себе прежнее достоинство. Следовательно, чем больше наш придворный выделяется в своем искусстве, тем более он достоин похвалы, хотя я и не считаю, что он должен обладать знаниями и качествами своего синьора. Главное, чтобы он обладал абсолютной верностью и невероятным мужеством и никогда их не терял.

Ведь храбрость ярче проявляется в малых деяниях, чем в великих. Нередко перед лицом опасности или на глазах множества людей человек может сохранять хладнокровие или подавить свой естественный стыд, подталкиваемый другими. Двигаясь механически или с закрытыми глазами, они до конца выполняют свой долг.

Оказавшись незамеченными, они постараются избежать опасности, стараясь остаться в живых. Те же, кто сохраняют мужество и храбро сражаются, не ожидая, что их увидят и узнают, обладают той волей и силой духа, какие мы ищем в нашем придворном.

Мы вовсе не хотим, чтобы он выглядел свирепым или буйным или говорил, что отнес свою кирасу жене, или угрожал каждому, кто осмелится подшутить над ним. К таким людям можно вполне отнести слова одной благородной и смелой дамы, сказанные в одном благородном собрании тому, чье имя я не стану упоминать.

Как-то он отказался от ее предложения потанцевать и участвовать в других развлечениях, заметив, что музыка и предложенные дамой увеселения не пристали ему и не относятся к числу его занятий. Наконец удивленная дама спросила: «Чем же тогда вы занимаетесь?» Он ответил с кислым выражением лица: «Войной». Тогда дама не выдержала и заявила: «Теперь вы не на войне и вас никто не вызывает на бой. Думаю, что вам следует пойти, хорошенько пропитаться маслом и запереться в кладовой вместе с вашим оружием до тех пор, пока вас снова не призовут сражаться, иначе вы просто проржавеете». Окружающие подхватили ее смех, и она оставила смущенного малого с его глупыми претензиями.

Итак, пусть человек, которого мы ищем, будет смелым, хладнокровным и мужественным. Когда покажется враг, он устремится, чтобы быть впереди. Во всех же остальных случаях останется деликатным, скромным, сдержанным, не выставляющим себя напоказ. Именно противоположные качества, а прежде всего бесстыдство и нахальство всегда и во все времена вызывают ненависть и презрение».