ОСТРОВ ЧЕРНОГО КАЙМАНА

Александр Шляпин

ОСТРОВ ЧЕРНОГО КАЙМАНА

Глава первая

День рождения

……из своей прошлой жизни, он не помнил ничего, кроме того, что он есть…

Сейчас он не мог вспомнить ничего: ни фамилии, ни имени, ни отца, ни матери, ни тех дней, которые он уже прожил, и которые были наполнены яркими событиями его существования на этом свете. Какой-то неведомый ему администратор форматировал его, стерев из памяти все прошлое, чем жил и чем дышал. Всё – до последнего кадра. У него было такое чувство, будто он заново родился, и ему казалось, что он, словно цыпленок, вылупился из какой-то скорлупы, а теперь он вновь впитывает в себя все краски и события мира, в котором ему только предстоит начинать новую жизнь.

Как он оказался там, в апрельском лесу, он не понимал и не помнил. Он просто стоял возле теплых трупов, держа в руках два "Стечкина". Всё что он успел запомнить, это были люди в черном. С безликими лицами, которые были скрыты масками. Яркой фотографической карточкой его мозг запечатлел, красующуюся надпись на широких спинах людей в чёрном – «СПЕЦНАЗ». Они что-то кричали… Наводили на него оружие, а он даже не понимал, всей сути происходящего. В голове оборвалась какая-то магнитная лента, которая связывала его прошлую жизнь с его организмом. Сбитый с ног ловким движением человека в чёрном, он упал лицом вниз. Помнил, как с каким-то неведомым ему ранее упоением, вдыхал сквозь сбитый снег, прелый запах прошлогодних листьев. Ему в тот миг казалось, что этот запах был ему знаком, и даже чем-то приятен.

Первое, что его удивило это рука человека в чёрном, которая коснулась его плеча и тот низкий и холодный голос – «Держись брат».

Это уже потом были не холодные наручники, застегнувшиеся на запястьях. Суровые и недоверчивые лица оперов, поросшие недельной щетиной. И даже не промерзший за зиму потолок ИВС, с которого свисали гроздья инея, похожие на бахрому. Несмотря на то, что уже наступила весна, наледь почему-то не хотела таять.

Его удивило другое… Впервые в своей жизни, он увидел волшебной красоты сон. Он ворвался в его мозг, подобно экрану цветного плазменного телевизора. Эти яркие, сочные картины были настолько реальны, что он даже пугался. Испугался, и проснувшись в холодном поту вскочил с лежака ИВС и тут же закурил. Подобно почтовым открыткам они отпечатывались в его памяти, создавая образы какого-то странного компьютерного видеоряда. Холодные цементные стены камеры временного изолятора, свисающая с них цементная «шуба», дверь, обитая сталью, дощатый крашеный настил, навевали на него абсолютно пустые ощущения нереальности всего происходящего. В голове яркими красками всплывали темы сюжетов, которые он видел только во сне. Он не понимал, откуда берутся эти невиданные ему ранее картины. Изо всех сил он старался восстановить последние дни своей жизни. Он напрягал извилины, но каждый раз его мыслительный процесс упирался в серую стену следственного изолятора. Он, старался хоть что-то вспомнить, но чёрный квадрат его сознания, не поддавался усилиям. Он был, словно дверь, словно люк в его прошлый мир, который так таинственно исчезал из его мозга, лишь только он приближался к нему.

Как сказали бы физики, там был вакуум – сплошная пустота. Был какой-то ему непонятный космический вакуум, сквозь который, словно сквозь туман, пробивались какие-то голоса незнакомых ему людей.

Наивные, порой провокационные вопросы, как пули пролетали мимо его слухового канала. Они бились об мозг, и уходили рикошетом в окружающее его пространство, не давая проникнуть в секретный архив знаний его прошлой жизни. Возможно, это был шок? Шок, который он получил во время задержания, и заключения его под стражу – в кутузку. А возможно, это была данная клятва, которую он не имел права нарушить даже при угрозе его жизни.

Он был, словно электронный носитель информации и был закодирован так, что без доступа – без пароля, он не имел права раскрываться. А может, это и была именно та реальность, которая сама собой превратилась в сон, а сон обернулся реальностью. Все это было впервые. А возможно, что это была просто взявшаяся из неоткуда, защита. Защита от самого себя, защита от того, чтобы не сойти с ума в этих четырех холодных стенах. Они подобно скалам, напирали на него своей ледяной громоздкостью, и это ощущение вполне могло свести с ума любого человека.

Заложив руки за голову, он днями и ночами лежал на деревянном настиле ИВС. Он глядел в прокуренный заиндевелый потолок и старался изо всех сил вспомнить хотя бы свое имя. Вспомнить себя, и тот последний эпизод из жизни, по причине которого он оказался здесь. Он не знал, какой сейчас день и день ли это. вообще… Лишь шум улицы, доносившийся из-за окна, заваренного стальным листом, был временным ориентиром, по которому он мог отсчитывать дни и ночи своего предварительного заточения.

Шли девятые сутки ареста. Допросы были редкостью, и это еще больше путало его воспалившееся сознание. Сейчас он лежал, глядя в потолок, и постепенно его глаза, устав от созерцания рукотворных наплывов цемента и холодных гроздьев инея, закрывались и вновь цветной сон, подобно взрыву, врывался в его голову, становясь на какое-то время реальностью, той реальностью, в которую он уже переселился своей душой.

Первый сон, который он запомнил, словно прочитанную книгу, был про утренний трамвай. Даже такая скупая информация, проникая в его мозг, тут же занимала опустошенные ячейки и становилась его новейшей историей, которой у него еще не было.

Все было как всегда – он видел себя: как ехал стоя на задней площадке вагона, глядя сквозь окно на улицу, на снующих людей и сотни разноцветных машин, медленно ползущих за гремящим вагоном. Люди в трамвае были заняты своими делами: кто читал книгу, кто шарил в чужих карманах и сумках, выискивая себе средства на жизнь, кто с вожделением рассматривал женские ноги и даже прижимался к округлым девичьим ягодицам. Ничего не предвещало никаких неприятностей – как…

Вдруг трамвай странно заскрежетал. Он резко дернулся, накренился набок и пассажиры, не удержавшись на ногах, стали падать друг на друга. Они что-то кричали, хватались за воздух. Он отчетливо видел лица людей, которые перекосились от боли и ужаса, прижатые массой людских тел, хаотично падающих друг на друга. Он видел – нет, чувствовал, как трамвай упал набок. Так на боку он понесся с крутой горы, подминая под себя все то, что попадало на его пути. Он видел, что стекла трамвая высыпаются мелкой крошкой, а люди, которые еще мгновение назад беспечно сидели на своих местах, оказались зажатыми упавшими на них телами людей, которые мгновение назад стояли в проходе. Он, как бы со стороны видел, как бегущий под трамваем асфальт, подобно огромной терке, растирает их лица, руки. До мяса. До костей. Он слышал крики и стоны. От боли, страха и ужаса орали те, кого затягивал под себя металлический корпус трамвая. Он не только видел, он слышал, как хрустят кости. Как рвутся на части тела, напоминая звуком шлепанье мокрой тряпки о воду. Он видел, как уже на эти бездыханные тела – расплющенные, растертые асфальтом, наскакивали автомобили и повторно давили тех, кто уже был мертв. Он чувствовал, как пахнет смерть. Это был не запах –то была дьявольская вонь женских духов, крови и выдавленных из тел кишок.

Проснулся он в холодном поту. Сев на настил, он поджимал под себя ноги, и, достав сигарету, закуривал ее, не выходя из транса. С закрытыми глазами он повторно прокручивал весь сон подобно кинопленке. Ему хотелось запомнить все до самой незначительной мелочи. Сигарета дымилась в руках, а он, будто вырвавшись из ада, глубоко дышал от прилива адреналина.

– К следователю! – прорывался голос сквозь открытую в камеру дверь.

Он выходил и, по привычке заложив руки за спину, направлялся к открытой двери чуть дальше по широкому коридору. Как всегда молча, он садился на прикрученный к полу стул, и вновь уходил в свой мир, отгораживаясь от дознавателей высоким «забором». Те махали руками. Угрожали ему физической расправой, стучали в его «забор», стараясь пробиться до его сознания. Он молчал.

– Имя, фамилия, отчество, – повторяет дознаватель несколько раз подряд.

Он сидел, стараясь вспомнить свое имя, фамилию и отчество, но ничего, кроме стены покрытой «шубой» вспомнить не мог. Мент срывался на крик, вскакивал со стула и вновь что-то спрашивал, тыкая под нос лист бумаги, но он опять и опять старался напрячь свой мозг. Ему хотелось вспомнить, но он не мог этого сделать.

Сквозь какую-то пелену он вдруг услышал:

– Что, Виталик, будем с ним делать? – спросил опер, заглядывая в окно, выходящее на улицу.

– А хрен его знает? Может, отправим в дурдом? Пусть господа психиатры с ним работают, может у них что получится? Тормоз, блин, другой бы уже давно раскололся, а этот молчит, словно бык!

– Ты сегодня в экспертный не заходил, что там у нас с баллистикой?

– Какая на хрен экспертиза! Ты, что ничего не слышал? Я сегодня сунулся в управу, а там, среди дороги трамвай валяется. Кровищи столько, как на бойне! МЧСовцы вытянули пять трупов. Их так раскатало по асфальту, словно асфальтовый каток прошелся. Пожарники часа два кровь с дороги смывали, просто жуть какая-то. Губернатор траур будет объявлять на завтра по всем погибшим.

– А с какого рожна он завалился? – спросил дознаватель, закуривая и выпуская изо рта кольца дыма.

– Как у нас говорят в России – «человеческий фактор», – ответил другой опер, глядя в окно сквозь решетку. – Тормоза, говорят, отказали у него или еще какая хрень приключилась!

– Там, бля, тормоза! Этот тормоз здесь сидит, дураком прикидывается! Ни слова, бля, не вымолвил за девять дней! Молчит, будто немой. Пушка в руках, два трупа в машине, а он все молчит, как ни в чем не бывало!

– Во-во, видно точно немой! Он, Сережа, не твой и не мой! Мне кажется, он вообще не наш! Я, так понимаю, у него башню сорвало. Видит бог, в психушку определять придется. А нас с тобой шеф сегодня отымет по полной программе, – сказал капитан, затушив со злостью сигарету в пепельнице.

– Эй ты, мужик, ты хоть что-то можешь сказать? – спросил дознаватель, глядя в упор ему в глаза.

– То была девочка в такой яркой красной куртке, – тихо ответил он и снова погрузился в воспоминания.

– Что ты мелешь? Что ты мелешь, идиот? Какая на хрен девочка? – завелся опер, услышав за девять дней первые слова из уст арестованного.

– Еще раз повтори и поподробнее. Про какую девочку ты тут сейчас говорил? – спросил старлей по слогам, словно под колебания метронома.

– Трамвай слетел с рельсов из-за девочки в красной куртке, которая спешила в школу…

– Я, Сережа, что-то ни хрена не врубаюсь, что-то мелет непонятное. Может ему все же садануть по голове вот этим УПК с комментариями. Не больно, а так, для придания мозгу дополнительных мыслительных функций.

– Да погоди, погоди, Виталик, я уже это сегодня слышал, – сказал старший лейтенант, сделав на лице задумчивую мину. – Да, я определенно слышал про девочку в красной куртке. Точно, трамвай сошел с рельсов из-за девочки в красной куртке. Так говорили свидетели и водитель трамвая.

– Что-то, Серый, я не пойму ни хрена, – сказал другой опер, выпучив глаза от недоумения.

– А я понимаю? Я тебе говорил, когда я шел в экспертный отдел, там трамвай лежал на боку. Он метров двести по улице летел с горы. Так вот, свидетели и водила трамвайный в один голос заявили, что трамвай соскочил с рельс из-за девочки в этой долбанной красной куртке. Она, якобы перебегала дорогу, а он так резко затормозил, что магнитные башмаки сорвало. Вот тут он с рельсов и соскочил. А дальше, дальше уже по асфальту летел по законам физики и без тормозов.

– А тогда этот причем? – спросил капитан. – Этот же крендель в камере сидел, где он мог эту девочку видеть?

– Сейчас узнаем, – сказал мент и обратился к арестованному. – Слушай, мужик, расскажи то, что ты хотел сказать? Расскажи нам про эту девочку. Как она выглядит?

– Я видел девочку лет одиннадцати по имени Светлана Паршина, ученица пятого класса школы №2. Я видел, как трамвай перевернулся. Екатерина Васильева, 34 года, не замужем, нажала на тормоз. Магнитная колодка прилипла к рельсу и разорвала рельс. Обломок попал под колесо и скинул трамвай. Я видел, как люди умирали, когда их затягивало под трамвай…

– Во, бля, гонит! Во, бля, гонит! Ты, Сережа, посмотри на него! Услышал наш с тобой базар и давай свою волну гнать, вот же, сучонок! Дай-ка я все же садану ему, – сказал капитан и замахнулся толстой книгой, чтобы опустить ее на голову арестованного.

– Да погоди ты, Виталик, лезть со своим УПК. Пусть мужик с чувством, с толком, все расскажет. Выбьешь ему последний мозг, – сказал старлей и, отобрав у напарника толстый уголовно-процессуальный фолиант, кинул его на стол.

Он присел напротив арестанта и, достав сигарету, предложил закурить. Арестованный жадно закурил и, выпуская дым, сказал:

– Мне сон про трамвай приснился. Мне казалось, что я сам в нем ехал и всю аварию видел собственными глазами.

Опер прикрыл рукой рот, чтобы не засмеяться и, ухмыльнувшись в кулак, промолвил:

– Ну гонит, прямо, блин, Вещий Олег! Ты, Сережа, такое видел? Самого Вещего Сергея за жабры взяли! Нет, надо точно везти его на дурку. Нострадамус хренов!

В этот момент раздался звук полифонии мобильного телефона. Опер кинулся шарить по карманам в его поисках, а когда нашел, ответил:

– Да, капитан Богомольцев слушает. Да, товарищ полковник! Да, так ничего и не говорит, товарищ полковник.… Да, да, сегодня сказал целых три слова. Какой протокол, товарищ полковник, это же бред сивой кобылы! Так точно! Слушаюсь!

– Что шеф? – спросил старший лейтенант Никульшин, глядя на своего коллегу снизу вверх, словно бездомная собачка, выпрашивающая кусок хлеба или конфетку.

– Короче, Сережа, слушай: приказано подготовить постановление на психиатрическую экспертизу. Слава бога, мы от него временно избавимся. Пусть в психушке разбираются с ним, задолбал меня этот гад. Сегодня отправим, а то завтра у него срок предварительного задержания заканчивается. У меня нет никакого желания с прокурорским надзором связываться.