Гилберт Гугенбергер. Часть 2

Предисловие

Эта история всё ещё не закончена. Она развернулась из первого тома – как поток, в котором соединяются наши страхи, надежды, недосказанное. Здесь – не просто события, а то, что мы носим внутри: память о тех, кого любили и не смогли удержать, слова, которые не сказали родителям, детям, тем, кого не успели понять. Любовь не всегда умеет говорить – но она светится в жестах, в выборе, в молчании. В этих главах – не просто фантастика, а попытка понять: как быть людьми, когда время нас уносит. Временные потоки могут разрушать – но они же и подсказывают путь. Сквозь всё: трусость и нежность, потери и находки, прошлое и будущее. Будущее здесь не обещание, а вопрос: что мы выберем? Ведь оно – туманно, зыбко, и всё ещё в наших руках. Я пишу не ради завершения, а ради продолжения. Ради той связи, что возникает между автором и читателем – как между родителями и детьми, как между теми, кто был и теми, кто будет. Если вы читаете это – значит мы уже связаны. Я надеюсь услышать вас – в письмах, в откликах, в комментариях. И вместе с вами прожить историю всех героев этих эпических событий до конца.

Глава 25. Туман времени

Салли погрузилась в мир, который создавала на страницах своей книги. Гилберт оживал перед её глазами, наполняя одинокие дни писательницы своей энергией, мыслями и страстями. Она наблюдала, как он сидел в своей скромной комнате, освещённой тусклым светом лампы, склонившись над стопкой потрёпанных учебников. Вот его тонкие пальцы теребят край страницы, пока взгляд уставших от напряжения глаз скользит по формулам, строка за строкой.

Она почти слышала, как Гилберт спорит с профессором, не соглашаясь с той или иной точкой зрения. В его голосе звучала юношеская горячность, непоколебимая уверенность в правоте. Он упрямо отстаивает свои идеи, бросая вызов строгости Ланжевена.

А потом она любовалась Парижем – не просто город, а мир глазами молодого гения. Он шел по старым улочкам, где неровная мостовая заставляет поднимать старые ботинки, а глаза хватают взглядом красоту величественных зданий, которые пугают своим масштабом и гениальностью зодчего. Дыхание Гилберта замирает, когда перед ним открывается вид на Лувр, великий и недосягаемый. Юноша застыл, словно боялся моргнуть и потерять миг волшебства.

Салли чувствовала, как сердце её героя трепетало от осознания, что он находится здесь, среди людей и мест, которые когда-то видел лишь на страницах книг. Теперь он был частью этого мира – он ощущал запах пекарен, слышал отдалённые звуки уличных скрипачей, видел, как мягкий свет закатного солнца струился по фасадам зданий.

Она так глубоко погружалась в его историю, что ей казалось – если бы она протянула руку, то могла бы дотронуться до Гилберта, почувствовать тепло его ладони. Каждая записанная фраза казалась для неё не просто строкой романа, а мостом в жизнь, которой она жила через своего героя.

Так больше продолжаться не может, – Салли сидела за столом и смотрела на мнимый Париж, – моя жизнь- сплошная симуляция, пишу о человеке, которого никогда не видела, проживаю его жизнь, но ведь это всё – мысли, догадки, предположения.

Испытывал ли он эти чувства на самом деле? Или это лишь игра моего воображения?

Гилберт стал мне ближе, чем кто-либо, хотя я никогда не смотрела в его глаза.

Если капсула времени дала нам ключ к прошлому, почему бы мне не использовать его? Почему бы не отправиться туда, где жил он, и не узнать? Гилберт не только мой герой, он – основа всего этого. Без его работы мы бы, возможно, ещё столетие ждали подобного открытия. Он заслуживает, чтобы его поняли по-настоящему. Мне нужна истина. И я готова её найти.

Салли стояла перед дверью жилого бокса, и по совместительству кабинета, руководителя Бионики. Интерфейс мягко сигнализировал о присутствии гостьи, дверь плавно съехала в сторону, открывая строгую и удивительную комнату.

Она сильно отличалась от того, что Салли привыкла видеть в других жилищах. Вместо холодных линий современных технологий комната передавала атмосферу капитанской каюты. Пространство будто оживало биоорганическими конструкциями, которые создавали ощущение рубки огромного межзвёздного крейсера. Гелиос, вероятно, в душе всегда представлял себя капитаном исследовательского судна, и каждая деталь его кабинета отражала это. Да ещё всё это великолепие недюжинное воображение хозяина палубы замаскировало под старину, столетия так семнадцатого.

Это зрелище действительно потрясло её. Салли замерла на мгновение, но её размышления прервал мягкий, уверенный голос:

– Проходи, маленькая романистка, – с лёгкой улыбкой сказал Гелиос, сидя за своим столом и заинтересованно посмотрел на девушку.

Салли вошла быстро, её шаги были уверенными, но взгляд выдавал огонь внутренней борьбы.

– Я хочу быть следующей, Гелиос, – её голос прозвучал внезапно, но ясно. – Я должна это сделать.

Он обернулся к ней, его лицо – словно каменное. Строгие глаза встретились с её решительными, молящими, но вместе с этим вызывающими.

– Ты что, совсем? – сорвался Гелиос, его слова резали, как лезвие. – Ты хоть понимаешь, о чём ты просишь? Ты хочешь рискнуть всем – собой, проектом, временной стабильностью!

Салли шагнула вперёд, её губы дрогнули, но голос был твёрдым:

– Я готова. Если я не сделаю этого, кто сделает?

– Ты не готова, и с чего бы такая поспешность – отрезал он, указав на неё пальцем, будто обвиняя. – Ты думаешь, что можешь просто ворваться в эпоху, встретить человека, которого ты никогда не видела, и вернуть его? Время не игрушка, Салли.

Она чувствовала, как слова Гелиоса прожигают её, но отступить было невозможно. Салли подняла подбородок выше.

– Я изучала его жизнь. Я знаю его идеи, его борьбу. Гилберт – не просто герой моей книги. Он часть нашей работы, нашего успеха. Без него нас бы здесь не было. Не Ерёмы, ни Дмитрия с Мариной, не меня!

Гелиос замер, его пальцы судорожно сжались, будто он пытался удержать бурю внутри себя.

– Если ты потеряешь связь с нами… если ты застрянешь там… Хочешь, чтобы это навсегда повисло у меня внутри!

Салли перебила, её голос стал громче, почти горящим:

– Тогда я буду знать, что риск был оправдан! Вы сами говорили: будущее принадлежит тем, кто готов бороться за него. Это мой путь – доказать, что я способна на большее, что я могу принести пользу Бионике.

Кабинет погрузился в тишину. Гелиос посмотрел на неё, словно впервые. Её слова звучали так, будто она давно приняла это решение, и ему оставалось лишь смириться с её дерзостью.

– Ты… – он пытался продолжить, но замолчал. Гелиос отвернулся к смотровому экрану, его силуэт стал тяжёлым, почти измотанным.

Она стояла, не отводя взгляда. Комната казалась готовой взорваться от напряжения.

Салли ожидала напряжённой реакции, но гнев Гелиоса всё равно застал её врасплох. Он резко выпрямился, его взгляд, обычно спокойный, стал острым и тяжёлым, и лава, кипящая внутри, готовилась вырваться в любой момент.

– Темпоральная капсула сейчас в стадии доработки, – отчётливо произнёс он, глядя на неё так, будто его слова должны выбить из неё все остатки решимости. – Ни о каких прыжках не может быть и речи. А уж тем более о прыжке неподготовленного человека.

Салли открыла рот, чтобы возразить, но он поднял руку, заставив её замолчать.

– Поэтому мой ответ – нет, и ещё раз нет, – его голос был твёрдым, почти отеческим.

Секунда тишины, и он, напрягшись, посмотрел на неё с такой серьёзностью, будто запрещал ей идти на первое свидание.

Но Салли, несмотря на дрожь внутри, не собиралась сдаваться так легко. Она сжала кулаки, её голос прозвучал твёрдо:

– Я понимаю ваши доводы, Гелиос, но разве риск не был частью всей нашей работы? Если мы так боимся всего, то как нам двигаться дальше? И,в конце концов, я вам не дочь и не девчонка!

Он нахмурился, его взгляд стал ещё суровее.

– Салли, то, что ты считаешь риском, я называю безрассудством.

Она подняла подбородок, не отводя глаз:

– А я называю это верностью идея м. Если я не рискну, ты никогда не увижу Гилберта, а наши домыслы насчёт его работ так и останутся теорией. В конце концов я не оставлю его умирать!!! И вы не остановите меня!

Гелиос снова посмотрел на неё, на этот раз чуть дольше, словно пытаясь прочитать её душу. Что-то в её словах и огне в её глазах заставило его вздохнуть, но даже это не смягчило его ответ.

– Ты упряма, Салли, – тихо сказал он, – но и я остаюсь при своём решении. Прыжка не будет.

Он отвернулся, давая понять, что разговор окончен. Салли, сдерживая себя, развернулась и вышла из кабинета. Но её глаза горели тем самым огнём, который говорил о том, что она ни перед чем не остановится.

Девушка сидела у себя в боксе, её ладони сжались в кулаки, а мысли вихрем колотили её голову изнутри. Гнев и что-то ещё, тёплое, но пугающее, переполняли её. Это что-то словно подталкивало к решению, которое она боялась признать.

«Это же абсурд,» – пронеслось в потоке эмоций. – «Я никогда не видела его. Но… его труды, его упорство, его смелость – всё это проникает в меня так, будто мы связаны. Каждый день эта связь только крепче. Как будто он зовёт меня. Как будто я должна быть там, где сейчас он».

Она взглянула на Чарли, который светился оранжевыми всполохами напротив, её единственный молчаливый слушатель. Он кивнул, как обычно, без тени сомнения, без осуждения.

– Нет, я схожу с ума, Чарли, – сказала она, усмехнувшись, будто пытаясь убедить саму себя. – Но я всё равно это сделаю. Пусть это безумие.

Девушка встала, облокотившись на спинку кресла. Её взгляд скользнул по стенам бокса, которые были заполнены чертежами, фрагментами книги и теми самыми записями, которые он оставил.

«Если разобраться… Разве не безумие всё, что я уже сделала? Я оставила свой город, свою работу, всё, что знала. А теперь я в Бионике, моя жизнь словно перевернулась вверх дном. Гилберт стал её частью. Я пишу книгу, живу его мыслями и чувствами. Так почему бы мне не довести это безумие до конца?»

Салли с силой выдохнула, её глаза сверкнули решимостью. Это больше не были сомнения. Теперь это была идея, захватившая её целиком.

Она вернётся к Гелиосу. И на этот раз она убедит его.

Её сердце билось так, будто хотело вырваться наружу. Мелькнула мысль – безумная, сумасшедшая. «А что, если я больше не буду просить разрешения у Гелиоса? Что, если я просто сделаю это?». Взрыв её эмоций затопил всё внутри, заставив взглянуть на себя иначе: решительная, смелая, готовая на риск.

Писательница устремила взгляд на голограмму Парижа, что светилась перед окном её бокса. Это утро, это настоящее, о котором она мечтала. Оно звало её, манило яркими красками, тёплым светом, запахом французских булочных. Она видела его там – в этом неугасающем моменте. Гилберт, которого она знала лучше всех.

«Я не могу угаснуть здесь. Не могу позволить своей жизни оставаться на страницах книг, в лаборатории, среди тихих сигналов и бесконечной работы. Это несправедливо.». Она сглотнула, внезапно чувствуя, как её мысли становятся планом.

Ерёма и Хронос. Они – ключ к осуществлению её идеи. Они могли помочь, если она убедит их. Гелиос никогда не разрешит, никогда не поддержит. Но ведь её решение – это её жизнь. Парижское утро не должно остаться мечтой. Оно должно стать реальным. Оно должно стать её частью.

Салли глубоко вдохнула, чувствуя, как наполняет каждую клетку её тела.

– Эх, Чарли, как бы мне хотелось познакомить тебя с ним. И, чёрт возьми, это случится. Обещаю.

Она знала, что это не просто риск, это – прыжок в безумие. Но безумие, без которого её жизнь потеряет смысл.

***

– Итак, Мияцуки, что скажешь насчёт темпоральных прыжков в будущее? – Бринштейн прищурился, его тон казался ровным, но в глазах читалось подозрение. – Почему у нас всё время прошлое? В чём загвоздка?

Хронос раздражённо почесал за правым ухом – жест, который Ерёма прекрасно знал. Это означало, что ответ лежит где-то между «сложно» и «пока не знаю».

– Слушай, дружище математик, – начал он, тяжело вздыхая. – Временные петли прошлого проще декодировать. Они уже случились, у них есть устойчивая структура, а временные сигнатуры плотные. А вот будущее…

Он сделал паузу, нахмурившись.

– Будущее в нашем временном отрезке ещё не сложилось. Завихрения петли там эфемерные, нестабильные, а прогнозные матрицы ведут себя, как капризные дети – любой лишний параметр, и они летят к чертям.

– И как это решать? – Ерёма поднял бровь, – что, «летающие тарелки» отменяются?

– Решать? Пока мы не можем стабилизировать хроноквантовые потоки. А это требует переработки всей платформы синхронизации. Ты же знаешь, если временной дрейф превысит пороговую дисперсию…

– То я окажусь где-нибудь на необитаемом острове вместо будущего? – фыркнул Бринштейн. – Отлично, придётся захватить целый контейнер пирожков с повидлом, чтобы не умереть от скуки.

Мияцуки усмехнулся, но тут же добавил серьёзно:

– Ну, если ты действительно туда попадёшь, то любимая выпечка – не самая большая проблема. Сначала придётся выжить без хроносвязи, а потом искать способ вернуться домой.

Ерёма вздохнул, казалось что его рыжие волосы горят ярче, чем мелкие светлячки по периметру их лаборатории. Он, как всегда рассуждал, не теряя доли сарказма:

– Значит, будущее – это либо грандиозное открытие, либо моя новая жизнь на острове. И тут два варианта: либо я сброшу лишний вес, либо мы ускорим процесс стабилизации.

Ближе к вечеру следующего дня Салли появилась в лаборатории Хроноса и Ерёмы, скрывая свои истинные намерения за ширмой добродушия. Она решила действовать с хитростью – так, как умеют только женщины: с мягкостью голоса, лёгкой иронией в улыбке и лучистыми глазами, которые могут обезоружить даже самый стойкий технический ум.

– Что вы тут, мальчики, – начала она, облокотившись на поручень капсулы, – заработались? Так ведь можно всю жизнь здесь просидеть, возле этой штуковины. Да бог с ней!

Ерёма, подняв голову от своих расчетов, хмыкнул, а Хронос с интересом бросил на неё взгляд.

– Вот что я вам предлагаю, – продолжила Салли, немного смягчив тон. – Сегодня вечером – пикник! Возле моего парижского утра. Серьёзно, я скоро захирею без мужского внимания в этой технологической неразберихе. Устроим что-нибудь эдакое, поболтаем. А я приготовлю блюда, которые вы ещё никогда в жизни не пробовали.

Её слова, произнесённые с абсолютной уверенностью и налётом кокетства, заставили их обоих взглянуть друг на друга. Хронос поправил очки, а Ерёма криво усмехнулся. Она явно застигла гениев врасплох, но в этом предложении было что-то интригующее.

Салли знала, что ошеломила парней своим неожиданным визитом. Это её план, её игра. Ведь в голове созрела дерзкая авантюра, а о ней она пока умолчала. Её голос звучал мягко, а намерения оставались твёрдыми. Этот вечер многое решит, она заставит события двигаться в её сторону.

К себе она вернулась в удивительно хорошем настроении.

– Ну что, Чарли, захватим в плен этих двоих? – и она подмигнула своему удивительному другу, размахивающему листьями в такт её слов.

Погружённая в свои раздумья, лишь усмехнулась, представляя, как её план по-настоящему сработает. В её голове уже начали выстраиваться картины, как Ерёма и Хронос слушают её с восхищением, пока она мягко ведёт их к своей цели. Но сначала нужно проложить дорогу в их головы через вкусовые предпочтения – ведь путь этот действительно лежит через желудок. Мужчина он и в пятитысячном веке мужчина, если конечно не превратиться в биомеханическую машину.

– Ну что, Филин, – улыбнулась она своему электронному напарнику, – скажи мне, чем можно удивить наших дорогих мальчиков? Ты ведь знаешь их скрытые берега лучше всех. Хочу немножко развеяться с мальчиками, а то всё работа, работа…

Филин тут же материализовался в традиционном поварском облике: элегантный мужчина за 40 в безупречно белом колпаке и фартуке, с лёгкой ироничной улыбкой.

– Что ж, моя принцесса, а ты большая интриганка – ответил он, поправляя фартук, – давай поколдуем и создадим нечто незабываемое.

После небольшой паузы, словно заглянув внутрь вычислительных каталогов, он выдал:

Вот для Ерёмушки, ценителя русской кухни:

Соляночка мясная – насыщенный суп с кусочками говядины, копчёностями, оливками и лимоном. Драники с чесночным соусом. И медовик – лёгкий, с ванильным кремом с черникой.

Тут ещё и для восточного короля имеются блюда:

Тонкацу рамен – сказочно-ароматный суп с пшеничной лапшой, свиной котлетой и маринованным яйцом. Якитори с терияки – обжаренные на гриле куриные шашлычки, покрытые сладковатым соусом.

И десерт для повелителя времени – моти с зелёным чаем – рисовые пирожные с нежной текстурой и насыщенным вкусом чая матча.

– Как тебе идея? – спросил Филин, подмигнув. – Думаю, они не устоят.

Салли кивнула, представляя, как её светский раунд должен пройти идеально. Если эти блюда сработают, она сможет ещё ближе пробраться к тому, чтобы добиться своего. Ведь за красивым ужином даже самая хитроумная стратегия воспринимается мягче.

Вечер возле французского окна набирал обороты. Салли разливала чай с таким артистизмом, будто держала в руках волшебное зелье. Ерёма, развалившись в кресле, активно жестикулировал, рассказывая очередную историю из своего детства, а Хронос сидел с видом человека, который явно не привык к подобным развлечениям.

– Вот слушайте, – подмигнул Ерёма с азартом. – Была у нас в детстве площадка для игр. Такой себе квадратный уголок, где всё было видно, как на ладони. И вот, стою я там, ничего не подозреваю, как ко мне подходят два парня из соседнего блока и дёргают за мою шикарную шевелюру и пытаются дать пинка под зад. А один из них, долговязый такой с залысинами и петушиной шеей, на меня ещё и выкрикивает: «Все рыжие – бесстыжие!»

Салли ахнула, а Хронос поднял бровь, явно ожидая продолжения.

– Ну а я что? – продолжил Ерёма, с напускным драматизмом. – Врезал одному хорошенько! И началась драка. Ребята так завелись, что практически полшевелюры моих огненных волос оказались на полу. А долговязый с шишкой на лбу пытался мне оторвать воротник.

Салли рассмеялась, но тут же спросила:

– И как вы потом разошлись?

– Да никак, – ответил Ерёма, смеясь. – Дроны безопасности наблюдали за этим спектаклем с безопасного расстояния. Потом уже нас растащили, но моя рыжая честь изрядно пострадала!

Хронос покачал головой, усмехаясь:

– Ну, Ерёма, ты – это сила. А я, знаешь, всегда пытался разрешить все конфликты умом. А вот в тот раз не получилось.

Салли улыбнулась, подталкивая Хроноса к разговору:

– Так что тогда произошло?

– Поначалу мне всё вроде нравилось, – начал он, немного смущаясь. – Школа была идеальной. Учёба в блоках, нейросети, индивидуальные программы. Казалось бы, что может быть лучше?

Ерёма, не скрывая улыбки, склонился вперёд:

– Да-да, расскажи, как тебя любили за твои формулы!

– Любили? – усмехнулся Хронос. – Скорее, боялись. Представь, я, маленький «технарь», с моделью атомного ядра в руках, пытаюсь объяснить, как работают формулы взаимодействия. И всё, что я слышу, – «О, Мияцуки, засунь себе это ядро в штаны, может твои помидоры подрастут».

Ерёма не сдержал смеха:

– Ну и что ты сделал?

– Разбил болтуну нос макетом, – ответил Хронос. – И, знаешь, никто не убегал. Все смотрели на меня так, будто я великий тиран.

Салли посмотрела на него с любопытством:

– А как ты чувствовал себя после драки?

Хронос чуть нахмурился, его голос стал тише:

– Одиноким. Я так и не встретил друга. Иногда хотелось просто быть обычным ребёнком. Но, знаешь, это сделало меня тем, кем я стал.

Ерёма ухмыльнулся, но в его глазах мелькнуло понимание:

– А я бы точно с тобой подрался, а потом бы мы стали друзьями.

Хронос рассмеялся, а Салли почувствовала, как разговор стал особенно тёплым.

– Ты, Ерёма, – начала Алиса, хитро прищурившись, – парень видный, как наше солнышко. Улыбаешься, шутишь без конца. Ну и как там у тебя с девчонками?

Ерёма рассмеялся, слегка покраснев:

– Ох, Алиса, была одна история – смешнее не придумаешь. До сих пор вспоминаю и смеюсь, хотя тогда было немного стыдно.

Хронос поднял голову с видом заговорщика:

– Ты нас заинтриговал. Давай, рассказывай.

Ерёма, размахивая руками, начал:

– Познакомился я с одной девушкой через платформу виртуального общения. Ну просто мечта! Умная, красивая, ещё и рыжих любит. Начали переписываться, всё идёт как по маслу. И вот она приглашает меня на встречу – говорит, встретиться нужно в центре, где проходит выставка искусственного интеллекта.

Салли вздохнула, заинтригованная:

– И что дальше?

– Прихожу я, – продолжил Ерёма с нарочитой драматичностью, – а передо мной… робот! И не просто робот, а тот самый ИИ, который оказался частью тестовой программы создания социальной личности. Причём он мне так бодро говорит: «Здравствуйте, Ерёма! Я долго ждала нашей встречи!»

Хронос рассмеялся:

– И ты что? Сбежал?

– Сбежал? Да никогда! – возмутился Ерёма. – Решил разыграть её. Мы начали разговаривать – ну, она, представляешь даже кокетничать умеет. Хороша. Я бы в неё точно влюбился.

Даже в шахматы сыграли, и я, между прочим, проиграл!

Алиса рассмеялась, чуть не пролив чай:

– Ты играл в шахматы с искусственным интеллектом? И что потом?

Ерёма, широко улыбаясь, продолжил:

– Потом разработчик ИИ подошёл, благодарил за участие в эксперименте. А я ему говорю: «Ну что ж, я её приглашаю на ужин. Вы, конечно, тоже можете прийти – будем играть второй раунд!»

Хронос, смеясь, вздохнул:

– Ты это серьёзно?

– Конечно, серьёзно! – ответил Ерёма, хитро улыбаясь. – Но они отказались. Сказали, что ИИ Элия меня слишком сильно оценила и теперь будет дорабатывать модель личности.

Алиса засмеялась:

– Ну ты молодец! Теперь у искусственного интеллекта есть эталон для общения – рыжий парень с чувством юмора.

Ерёма посмотрел на своего приятеля, а после положил руку ему на плечо :

– А ты что притих? У тебя хоть что-то подобное было?

Хронос на мгновение задумался, а затем покачал головой:

– Однажды я пытался поговорить с девушкой на тему многомерной алгебры. Она улыбнулась и сказала: «Ты так интересно говоришь, но давай лучше посчитаем, сколько чашек чая мы сможем выпить за вечер».

Алиса захихикала:

– И что, вы считали?

– Конечно, – вздохнул Хронос, – дошли до пяти, а потом она наверное обиделась и сказала, что хватит с неё «математиков».

Ерёма, допивая коктейль, заметил:

– Ну ты тот ещё Ромео, хоть бы красотку в кино сводил, мороженым угостил, чай они считали. Ну ты, лопух!

В тот вечер компания ещё долго рассказывала удивительные случаи из своей жизни. Угощения закончились, но истории, шутки и смех лились рекой. А Салли, загадочно посмотрев на своего друга Чарли, сказала:

– Ребятки, у меня тут созрел гениальный план. Предлагаю взять за правило устраивать такие вечера хотя бы раз в неделю. А то здесь, ну честное слово, скукотища!

Ерёма потянулся, зевая, и фыркнул:

– Ну да, конечно. А потом ты будешь жаловаться, что мы тебя развлечениями замучили.

– Я? – Салли сделала невинное лицо. – Да я ради вас готова на всё! Даже в вашей капсуле посижу. Хоть на минутку почувствую себя бегущей по ленте времени.

Хронос, который до этого молчал, глянул на неё с прищуром:

– Минуточку, Салли. Ты понимаешь, что в капсуле такие ощущения, будто на американских горках, только в десять раз хуже?

Салли махнула рукой, соскочив с кресла:

– Ой, не пугай меня, Хронос. Я девушка бывалая! Если пережила покупку обуви в час пик на распродаже, то ваши капсулы мне точно по зубам.

Ерёма не выдержал и засмеялся:

– Ну что, Хронос, идея отличная. Салли, готовь новое платье. Устроим ретро вечеринку, только эдакую, неординарную. Филина ещё пригласим, он у нас мастер камуфляжа. И придумаем что-нибудь такое, чтобы никто не ушёл с нормальной причёской. Будем рок-н-ролл разучивать!!!

Хронос кивнул, добавив с невозмутимым видом:

– Главное, чтобы ты, Салли, случайно не отправилась в прошлое. Представь: открываешь глаза – и ты уже в Древнем Риме. А там никто не слышал про биотехнологии, голограммы и временные петли. Примут тебя за Афину или Минерву.

Смех накрыл комнату волной, Теперь у компании появился отличный повод собираться вместе снова – для новых историй и, возможно, очередной порции безумных идей.

Когда математики и физики, наконец, разошлись, Салли, утирая воображаемый пот, выдохнула с таким видом, будто только что разобралась с кучей бухгалтерских отчётов.

– Ура! – прокричала она, подскакивая к Чарли. – Думаю, я их убедила! Теперь осталось только придумать, как уговорить их показать мне эту капсулу!

Чарли, словно поддерживая её энтузиазм, радостно зашелестел своими листьями и добавил к этому мелодичные щелчки, будто аплодировал её находчивости. Салли, вдохновлённая этой поддержкой, уже погрузилась в свои мысли, будто ведя разговор с невидимой аудиторией.

– Конечно, поступок безумный, – пробормотала она себе под нос, начав расхаживать по комнате. – Но, с другой стороны, разве безумцы не меняют историю? Может, это и есть мой шанс!

Чарли издал серию коротких щелчков, которые напоминали одобрительное похмыкивание. Салли остановилась, глядя на своего зелёного напарника.

– Ты прав, Чарли. Безумие – это не слабость, это шанс!

Она снова замерла, уставившись в зеркало, и спросила сама себя:

– Салли, ты ведь не просто писательница. Ты что, ради этого прошлую жизнь оставила? Чтобы сидеть в этой бионической норе и строчить мемуары? Нет уж, дудки!

Решительно хлопнув ладонью по столу, Салли заставила Чарли отреагировать фиолетовым свечением.

– Если у меня есть шанс помочь Новицкому, я сделаю это! Я не дам ему умереть вот так, не увидев даже плодов своих гениальных разработок, хоть для этого придётся рискнуть всем. И если что-то пойдёт не так, я сама за это отвечу.

День выдался не самым лёгким, её привычно железные нервы начали потрескивать. Она потерла виски, глядя на Чарли, который молчаливо подрагивал листьями, время от времени издавая удивительный аромат.

– Вот так, Чарли, – проговорила она, обходя своего зелёного друга, – Ну что, подхожу я к Новицкому, как сейчас к тебе, и говорю: «Здрасте, я из будущего. Салли зовут. Спасаю вас, так сказать». Как думаешь, что он мне ответит?

Чарли вместо ответа мелодично зашелестел и дважды коротко щёлкнул.

– Да-да, именно это, – кивнула Салли, усмехнувшись. – Решит, что перед ним какая-то безумная девчонка, несущая абсолютный бред. Развернётся Новицкий и пойдёт в другую сторону, вот тогда пиши пропала.

Она вздохнула, всё ещё пытаясь осмыслить масштаб своей задумки.

– А если бы ко мне кто-то подошёл и заявил: «Я прилетел к вам из 5125 года, вот вам пакет, получите и распишитесь»? Да уж, я бы тоже не поверила.

Салли задумчиво покачала головой.

– Нет, тут нужен более серьёзный подход. Словами такого не доказать. Надо продумать всё до мелочей.

Она тяжело вздохнула и вновь бросила взгляд на Чарли. Его листья слегка колыхались, а щелчки стали едва слышными, словно он понимал, что Салли нуждалась в тишине.

– Боже, какой сумасшедший день… – прошептала она, – И сколько ещё предстоит.

***

Обещанная вечеринка в лаборатории Хроноса вспыхивала разноцветной мишурой: голограммы щедро выдавали проекции разных эпох, и всё вокруг казалось ожившей историей. Два столика в центре комнаты выглядели как великовозрастные улитки, гордо несущие на своих «панцирях» изысканный фуршет в стиле Людовика XIV.

Салли, вдохновлённая атмосферой, выбрала для вечера элегантный образ, чтобы полностью погрузиться в дух Парижа 1933года. На ней красовалось длинное шёлковое платье глубокого изумрудного оттенка. Оно мягко струилось по фигуре, а его заниженная талия и прямой крой идеально передавали стиль той эпохи. Серебристая вышивка в стиле ар-деко украшала верх платья, переливаясь в свете разноцветных проекций.

Длинные жемчужные бусы, невесомо свисающие почти до талии, и изящная шляпка-клош с тонкой лентой и аккуратным пером.

– Магнетическое кокетство и шарм, мадам! – заметил Ерёма, -а ботиночки-то какие, фея! Это вам не космические берцы на шнуровке!

На ногах писательницы блистали утончённые туфли с ремешком, подходящие для танцев и лёгких прогулок. Укладка «волнами» делала Салли похожей на героиню романтических парижских хроник.

Вечер блистал яркими красками, и это только начало. Атмосфера словно звала гостей перенестись сквозь время и почувствовать себя частью историй, которые когда-то будоражили целые эпохи.

Предусмотрительно Салли поместила в небольшой саквояж документы Гилберта и его записи, в которых он описывал, как оказался в 2120 году. Эта сумка станет её настоящим ключом, доказательством, пропуском в доверие Гилберта. Девушка спрятала в сумку и мини-синтезатор – устройство, которое могло стать её тайным козырем. Деньги, лекарства, еда – он умел создавать всё, что могло спасти её в самых неожиданных ситуациях.

«Что ж, игра началась,» – подумала она с тонкой улыбкой, аккуратно закрывая застёжку саквояжа. Теперь её планы обрели совершенно другой масштаб, а будущее – обещание удивительных поворотов, Салли чувствовала себя вооружённой до зубов.

Мияцуки не помнил, когда он так веселился в своей жизни.

«Да, иногда себе можно позволять немного огоньку. Жизнь не бесконечна и не ограничивается только вычислительным процессом.»

Разноцветные огни отражались в глазах ребят, создавая иллюзию кабаре. Салли, вдохновлённая стилем вечера, по очереди танцевала с Бринштейном и Хроносом. Сначала зазвучал яркий, ритмичный фокстрот, где каждый шаг отдавал энергией двадцатых годов. Затем последовало нежное танго, с плавными движениями и ноткой романтики в каждом повороте.

Но кульминацией вечера стал Чарльстон. Салли, Бринштейн и Мияцуки, будто соревнуясь друг с другом в мастерстве и веселье, буквально зажгли танцпол. Салли кружилась в своём изумрудном платье, которое в движении выглядело ещё более эффектно, добавляя обстановке особый шарм.

– Что ж, Ерёма, кто-то мне обещал показать капсулу, летающую сквозь великие города столетий. Вот мы садимся втроём, и представляете – сейчас посещаем древний Рим и оказываемся на празднестве!

– Ого, Луперкалии! – Мияцуки оглядывается вокруг. – Жрецы бегают с ремнями из козьей кожи, шлёпают людей, чтобы принести удачу и плодородие. Сколько танцев, музыки, пиршеств! Даже не верится, что мы здесь, прямо посреди этой суматохи.

– Ха, хватит уже о Риме, – смеётся Ерёма. – Мы в XVI веке! Только посмотрите на этот бал у Людовика XIV. Кавалеры напомажены, парики сверкают, дамы в платьях с кринолинами кружатся под звуки менуэта. А за кулисами великие повара творят кулинарные шедевры, отбиваясь от крыс, которые явно тоже хотят попасть на банкет.

– Эх, Ерёма, ну не могу о крысах слышать, – морщится Салли. – Но вот Монмартр начала XX века – совсем другое дело. Карнавал, огни, музыка, танцоры канкана, каштаны на каждом углу. Это совсем другая энергия – свобода, искусство, яркость!

– Ну что, ребята, куда отправимся дальше? – Салли улыбнулась и шутливо подхватила свой саквояж, я готова снова окунуться в вихрь истории. Она подбежала к капсуле словно играючи.

– С этой временной каравеллой ещё справляться надо как настоящий капитан, – улыбнулась девушка, бросив взгляд на панели управления.

– Да какой там справляться! – рассмеялся Ерёма, махнув рукой. – Здесь всё автоматическое, капитан тут скорее для красоты. Вводишь на своём интерфейсе дату и место, а дальше дело за техникой!

Он подошёл ближе и с увлечением начал объяснять:

– Смотри, капсула оснащена самоадаптивной системой. Она сканирует всё вокруг, анализирует ваши запросы и сама выбирает нужную эпоху. Вот этот голографический интерфейс, видишь? Он показывает временные линии, энергетические уровни и даже точные координаты в истории.

Ерёма, раскрасневшись, пребывал в своей стихии.

– А ещё тут есть встроенный ИИ, который предотвращает временные парадоксы. Если что-то пойдёт не так, капсула сразу перенастроится. Мы с Мияцуки молодцы, всё доработали!!!! Датчики по корпусу следят за малейшими изменениями, чтобы путешествие было максимально безопасным.

Он с довольным видом отошёл от панели и, скрестив руки, добавил:

– Так что, капитан, можешь расслабиться. Тут всё уже придумано за тебя.

Салли внутри кипела от напряжения, руки дрожали, она взглянула на капсулу: её светящиеся панели будто подтверждали слова Ерёмы, готовясь к новому витку во времени.

И не успели ребята оглянуться, не ожидая такого поворота дел, никто и не надеялся, что эта спокойная писательница, которую за спиной уважительно называли «сильным чулком», решится на столь смелый шаг. В доли секунды Салли оказалась внутри временного устройства, её пальцы легко скользнули по интерфейсу. Она надела браслет на левую руку, лёгким щелчком включая активацию. Капсула завибрировала, всполохи света разорвали тишину лаборатории, захватив всё пространство.

Хронос и Ерёма застыли, глядя друг на друга, в полном недоумении.

– Что? – только и выдавил Ерёма, не веря своим глазам.

Но на этом всё не закончилось. В ту же секунду активировался Филин, облачённый в строгий костюм временного стража, словно вышедший прямо из последнего боевика. Но он опоздал.

– Несанкционированный запуск временной петли! – произнёс он громогласно, словно надеясь остановить необратимое.

Но было уже поздно. Капсула завибрировала, мерцающий свет окутывал её по периметру, словно намёк на то, что здесь произошло.

– Это… невероятно, – наконец выдавил Хронос, глядя в пустоту.

Ерёма глубоко вздохнул и бросил взгляд на него.

– Да уж, эта маленькая авантюристка добилась своего, – произнёс он с невольной ноткой восхищения.

Глава 26. Париж 1933г

Люксембургский сад раскинулся как мозаика из изысканных деталей. Аллеи, словно живые артерии, вели к сердцу этого очаровательного уголка Парижа. Мягкий шум фонтана под аккомпанемент птичьего пения заполнял воздух, добавляя волшебства. Цветочные клумбы, выстроенные в точных геометрических формах, напоминали о тщательной заботе садовников. Статуи из мрамора стояли в задумчивом молчании, казалось, они знали тайны прошлого, которыми никогда не поделятся. Люксембургский сад манил своей гармонией, создавая ощущение, что время здесь замедляется.

Гилберт шагал по одной из аллей, когда вдруг его взгляд привлекло нечто. Это было как лёгкое прикосновение тени – внезапное, еле уловимое, почти иллюзорное. Он остановился, ощущая странное дежавю, ту редкую внутреннюю дрожь, когда ты чувствуешь, что находишься на пороге чего-то важного, хоть и не можешь объяснить почему.

Он оглянулся. На скамейке под раскидистым каштаном сидела девушка. Изумрудное платье, бусы, лёгкое перо в её шляпке – всё выглядело так, будто она вырезана из модного журнала той эпохи. Но что-то было не так. Гилберт не мог оторвать взгляд от её глаз. Они были словно окно в мир, который пережил тысячи бурь. Острый, проницательный взгляд не соответствовал её безмятежному облику.

«Кто она, явно не отсюда, возможно приехала погостить к родственникам,» – промелькнуло в его голове. Не здешняя, нет в ней кокетливого шумного Парижа. Другая, всё непонятно не так, от необычного браслета на тонком запястье до манеры сидеть, будто впитавшей воспоминания веков. Она казалась необыкновенно чужой, но в то же время притягательной.

«Фата-моргана? Видение? Или…» – Гилберт не закончил мысль, потому что Незнакомка взглянула на него, и всё вокруг – шум, движение, сама реальность – будто разом перешло в другое измерение.

***

Мир Салли словно бомба разорвался внутри неё, будто бескрайние морские глубины решили поселиться прямо в её груди. Перегрузки накрывали хрупкое тело, словно волны океана, сначала унося в бездну, а потом швыряя обратно наверх. Она чувствовала себя на качелях, которые раскачивались то вверх, то вниз, оставляя её в состоянии вечной неопределённости. Казалось, словно её перенесли в великое ничто – пространство без времени и формы, где всё вокруг стоит на голове.

Затем мир изменился. Он ярко вспыхнул, заполнив её чувства запахами, которые невозможно было ни с чем сравнить. В первую очередь её охватили ароматы свежести и цветов – в Париже 1933 года воздух бурлил жизнью. Каждая молекула, казалось, несла в себе магию этого места.

Солнце над городом сияло ярче, чем она могла себе представить. Его свет был не просто тёплым, а каким-то золотым, живым, словно оно намеренно раскрывало красоту всего вокруг. Небо над Парижем – глубокое, насыщенное голубое, почти гипнотическое. Она ни разу не видела такого, оно простиралось, как бескрайняя гладь океана, передавая чувство спокойствия и бесконечности.

Сады вокруг, расцветающие под этим небом, будто оживали, играя всеми возможными красками. Салли ощутила удивительную лёгкость, как будто саму жизнь здесь переполняли чудеса, которые таились в каждом уголке Парижа. Перед ней город, который мог разбудить что-то невероятное внутри неё, что-то, что раньше очень долго спало.

Салли опустилась на скамейку, всё ещё чувствуя дрожь и непонятное ощущение раздвоенности. Её руки нервно раскрыли саквояж, и изнутри она извлекла маленькое зеркальце. Ловким движением поправила причёску, надеясь немного привести себя в порядок после перенесённых перегрузок.

Взгляд застрял на отражении. На фоне садовой зелени в зеркальце появилось лицо Незнакомки. Та смотрела на неё, словно застигнутая врасплох, глаза широко раскрыты и полны какого-то непонятного ужаса.

«Что-то не так?» – подумала Салли, внезапно почувствовав странное беспокойство. Её сердце забилось сильнее, будто предчувствие чего-то важного вторглось в её сознание.

«Господи, что я натворила? Что я вообще делаю в этом месте?» – пронеслось в её голове. На секунду время остановилось, поглотив её в вихре этих мыслей. Незнакомка из зеркальца смотрела на неё, и её присутствие вызывало нервную дрожь, что Салли пока не могла понять. Но почему она так смотрит? Кончики пальцев горели болезненной тяжестью, словно они перенесли на себе всё напряжение, накопившееся за этот невероятный переход. Её тело содрогалось, каждый мускул реагировал на перегрузки, словно противостоял невидимому шторму. В животе закипала буря, создавая ощущение, что он вот-вот вывернет всё своё содержимое наружу.

Голова кружилась, а мир вокруг плыл, раскачиваясь, как лодка на неспокойных волнах. Салли с трудом сосредоточилась, стараясь удержать себя от того, чтобы не утратить контроль. Она сделала глубокий вдох, но даже воздух Парижа, пропитанный запахами цветов и свежести, не мог сразу её успокоить. Всё, что она могла сделать, это собраться с силами, чтобы выдержать этот момент, хотя её внутренний мир трещал по швам.

***

Гилберт не верил в колдовство, всё-таки он человек точных рациональных расчётов и выверенных формул.

Это чувство представлялось для Гилберта совершенно новым, почти пугающим. Он никогда не увлекался девушками, его сердце всегда принадлежало науке – физике, математике, и, конечно, мечте о перемещении во времени. Эта идея жила с ним с самого детства, как будто он родился с ней, как с неизменной частью своей сущности.

Но сейчас всё изменилось. Что-то внутри него словно перевернулось. Ком в горле застрял, не давая дышать, а кожа на макушке съёжилась, покрывшись иголками, как от внезапного холода. «Наваждение какое-то,» – подумал он, пытаясь найти рациональное объяснение.

Гилберт никогда не видел ведьм, времена средневековья давно прошли, но перед ним не просто девушка. Её присутствие казалось магическим, почти сверхъестественным.

***

После того как Салли исчезла за гранью реальности этого столетия, Гелиос заперся в своей комнате, как обиженный отец, который не хотел даже слушать о своей дочери, поступившей против его воли. День тянулся, а он не выходил, словно обиделся на весь мир. Интерфейс отключён, дверь закрыта – хоть лазерный резак присылай. Ни стука, ни заука – только глухая тишина.

Ерёма, не выдержав этого абсурда, уже третий раз за час обращался к Филину

– Ну, ты-то хоть пройди и поговори! – начал он с негодованием. – Ты же тут главный, или как? Да, случай из ряда вон выходящий, а он, как улитка, в раковину! Заорал бы что ли, пару интерфейсов разбил, нам бы голову снёс. А так заперся, я уже за него переживаю!

Филин, поднял на него взгляд, сегодня он сидел поверх какой-то конструкции и только устало вздохнул. В общем-то, он сегодня и филином не был, а столетним чёрным вороном, каким-то зловещим и задумчивым.

– Запуск был успешным, – проговорил Бринштейн, как будто убеждал не только Филина, но и самого себя. – Мы могли бы ещё пару лет вокруг этой капсулы прыгать, танцы с бубном устраивать, а тут всё сработало.

Филин драматично закатил глаза.

– Успешным? Да это чудо! – вмешался Хронос. – Конечно, мы не планировали такое сумасшествие, но без таких, как Салли, мир бы так и остался на месте, – он шумно выдохнул и, уперев руки в бока, добавил, – мы бы до сих пор за руку с обезьянами ходили, если бы не такие авантюристки!

Ерёма, задумчиво посмотрев в сторону капсулы, чуть улыбнулся.

– Иногда такие авантюристки и правда двигают прогресс, – ответил он, будто размышляя вслух.

Филин на мгновение замер, а потом его ворон кивнул головой.

– Может, Гелиосу просто нужно время, чтобы это переварить. Даже самые умные бывают застигнуты врасплох такими бурями.

Гелиос сидел в своей капитанской каюте, смотрел на звёздное небо, и тишина, казалось, давила на него со всех сторон, словно нечто невидимое пыталось проникнуть в его мысли. А ведь всё это ложь и имитация, к чёрту эти звёзды- если они не настоящие. Он чувствовал, как годы навалились на него тяжёлым грузом, который больше нельзя вот так просто взять и отодвинуть в сторону. Салли вошла в их мир, в его мир и принесла с собой перемены, и он сразу понял это. С тех первых дней, когда они начали разговаривать вечерами, он ощутил внутри себя нечто новое, почти пугающее – странное отеческое чувство, которого он не знал до этого момента.

Ему было сложно принять перемены, смириться с ними, но он понимал, что их нужно распознать и дать им свободу вовремя. А это невыносимо больно, отодвигать устоявшиеся стереотипы в сторону.

Её дух – воля и свобода, несущиеся вперёд, разорвали стены их замкнутого сообщества, как луч света в тёмной комнате. Они слишком долго оставались в безопасности своих привычек, закрытые от нового. Салли же стала тем порывом, тем вихрем, который открыл портал к обновлению.

Но Гелиос негодовал:

– Негодная девчонка! Как она могла попрать все правила, наплевать на устои, которые мы так долго выстраивали? Всё, что мы считали незыблемым, для неё оказалось лишь пустой формальностью. Но… а с другой стороны, разве я сам не был таким же? Разве я не плюнул когда-то на мнение всего общества, чтобы организовать своё, чтобы создать то, что считал правильным? Разве я не шёл против течения, когда мне было столько же лет, сколько ей сейчас?

Она ведь, по сути, такая же, как я тогда. Только теперь я на другой стороне, и мне сложно это принять. Сложно признать, что время движется вперёд, что перемены неизбежны, что она – это отражение меня самого, но в новом времени, с новыми вызовами. И, возможно, именно поэтому её поступок так задевает меня.

Гелиос посмотрел на свои седые волосы в зеркале и невольно усмехнулся. Ему было 157 лет – возраст, который, казалось, превращал его в живую окаменелость. «Стар как динозавр из юрского периода,» – подумал он, чувствуя себя ничуть не менее древним в этот момент.

Как отпустить ту, кого он начал считать своей дочерью? Как признать, что она ослушалась его запрета, выбрала свой путь, и этот путь оказался правильным? Он всё понимал, но принять это – словно столкнуться с другой гранью жизни, которая всегда казалась далёкой, неизведанной.

Тишина в комнате становилась невыносимая, но в ней рождались перемены. Гелиос чувствовал, что этого не избежать. И хотя сердце его сопротивлялось, разум начинал искать ответ. Перемены – это всегда страх, но страх и есть начало пути к свободе. А разве не этого он всегда хотел?

***

Салли смотрела на фигуру перед собой, как на уходящую тень неясного сна, застигнутого на границе мира явного и невозможного. Высокий, сутулый человек в нелепом френче – тени его вытянулись вдоль земли, как следы слов, которые ещё не были сказаны. Его очертания казались какими-то нереальными, растворяющимися в воздухе, словно строки стихов, которые никогда не будут написаны.

Его глаза – ещё чистые, свободные от боли. Их не коснулись ни трагедия, ни неизбежность, что тихо ожидала в его жизни, ещё не отравили те тёмные глубины, где гибель семьи и болезнь станут частью его существа. Перед Салли стоял мальчишка, ещё не знающий своей судьбы, ещё совсем безмятежный, чувствующий теплоту объятий каждого дня.

И ей так хотелось радоваться. Ведь она ждала этого момента – как ждут новой строки, новой рифмы, что могут изменить ход всего романа, всей жизни. Но вместо радости пришла тоска, бескрайняя, как будто сейчас сорвётся осенний ветер и ударит их по щекам своим холодом. В её голове крутился поток бессмысленных мыслей, мимолётных и нелепых, словно ненужные слова, что не вписываются не в один сценарий, коих она приготовила множество.

Перед ней стояла та фигура, та часть её мира, которую она искала. Но вместо триумфа пришло странное осознание – что сама жизнь, её печаль и радость, всегда будут идти рука об руку.

Салли посмотрела ему в глаза – глубокие, живые, полные чего-то невыразимого, того, что проникает прямо в душу.

– Гилберт?! – это единственное, что смогло сорваться с её губ. Её язык будто стал тяжёлым, словно камень, а тысячи мыслей, которые кружились у неё в голове, застряли, не сумев сложиться в слова.

Он посмотрел на неё внимательно и медленно подошёл. Его шаги наполнились уверенностью, но в этом движении была неуловимая скромность или стеснение. И когда он заговорил, Салли замерла. Бархатный баритон прорезал тишину между ними, обволакивая её. Это был голос, который она слышала в своих мыслях сотни раз, создавая его в воображении, и в то же время – совершенно новый, как звук прошлого, которое она не знала.

Её сердце дрожало от хаоса. «Как многогранен наш мир», – подумалось ей. Сколько ещё осталось не изученного, сколько ещё предстоит открыть, сколько раз ещё придётся удивляться. Её мысли вихрем кружились в голове, сталкиваясь и разлетаясь во все стороны.

Перед ней стоял человек, который ещё не знал, что станет великим учёным, человеком, способным изменить саму ткань времени. Не знал, что уже оставил след, который воспламенил светлую искру в её сердце – ту, которая останется с ней навсегда.

Он остановился в шаге от неё и посмотрел так, словно пытался вспомнить, видел ли он её прежде.

– Мы знакомы? – просто спросил он, невзначай, как будто это был всего лишь мимолётный вопрос.

Это прозвучало, как первый удар грома перед грозой.

– Мадемуазель, откуда вы знаете моё имя? – произнёс он ровным голосом. – Тогда будьте добры, представьтесь, и мы продолжим разговор.

Гилберт смотрел на неё спокойно, сдержанно, без намёка на эмоции. Салли пыталась понять, что скрывается за этим выражением, но его лицо оставалось недоступным, словно закрытая книга, которую нельзя ни прочитать, ни открыть.

– Салли Гугенбергер! – она выдавила, едва справившись с тяжестью собственного голоса.

– А вы… вы Гилберт Новицкий, – произнесла Салли, задыхаясь, словно петля времени затянулась у неё на шее, не давая сделать полный вдох.

Гилберт удивлённо раскрыл глаза, его лицо на миг оживилось, но тут же вернулось в своё привычное спокойное выражение.

– Ну, рассказывайте, вероятно, вы моя родственница? Что-то с отцом? – начал он ровным тоном.

Салли замерла, не веря своим ушам.

– С чего вы это взяли? – с лёгкой растерянностью спросила она.

Он слегка улыбнулся, но его улыбка была натянутой, почти нечитаемой взглядом.

– Потому что вы ошиблись. Я – Гилберт Гугенбергер.

Салли похолодела. «Не может быть,» – подумала она. Голова закружилась, и мысли, тяжёлые, как сапоги, начали топтаться в её сознании, оставляя за собой болезненный след. «Я не могла ошибиться. Что-то тут не складывается. Или… я чего-то не знаю?»

Боль прострелила виски, будто её голова вот-вот разорвётся. Она едва удержала равновесие, чувствуя, как всё её тело протестует против самой реальности.

Гилберт заметил её состояние. Его взгляд, внимательный и проницательный, изменился. Он сделал шаг вперёд, нахмурившись:

– Всё в порядке? Вы неважно выглядите.

Но Салли не могла ответить.

Мир, словно оживший механизм, начал складываться в спираль, закручиваться всё сильнее, как огромная центрифуга. Гул постепенно перекрывал её мысли, резонируя с каждым ударом сердца. Цвета поблекли, тускнея до полной пустоты, пока наконец всё вокруг не погрузилось во внезапную, всеобъемлющую тьму.

Латинский квартал насквозь пропитала богемная атмосфера: художники, писатели, музыканты искали вдохновения в общении с интеллектуальными студентами. Комнаты иногда сдавали бывшие преподаватели или интеллигенция, которые ценили общение с молодыми людьми и атмосферу университетской жизни.

Гилберт снимал жильё с полным пансионом у пожилой пары – мадам Жанны и месье Луи Лефевр. Их дом дышал стариной, с трещинами на фасаде и изящными железными балконами, на которых висели горшки с увядающими цветами.

Юноше нравилась тёмная узкая улица Латинского квартала, где каждое строение пропиталось духом времени, вечно колеблющегося между прошлым и настоящим. Дом мадам и месье Лефевр стоял, как старое дерево, облупленная штукатурка на его стенах напоминала о ветрах, что пронеслись над Парижем в разные века. Несколько столетий он уже передавался по наследству.

Мадам Жанна, вовсе не старая, её можно было назвать пожилой девушкой, миниатюрной, с серебристыми волосами, укладывающимися в аккуратный пучок, и добродушным выражением лица. Месье Луи, высокий и худощавый, носил старый жилет, который давно потерял свой цвет, и постоянно курил трубку, наполняя дом запахом табака.

Когда юноша вбежал в дом, едва удерживая безвольное тело Салли на руках, мадам Жанна не на шутку забеспокоилась.

– Месье Гилберт, что случилось? – спросила она, выйдя к нему в прихожую, где он, тяжело дыша, попытался удержать равновесие.

– Она потеряла сознание, – прохрипел Гилберт, направляясь к лестнице, ведущей в его комнату.

Месье Луи отложил трубку, что случалось крайне редко, и поспешил помочь. Они вдвоём подняли девушку наверх, в комнату Гилберта, и уложили её на узкую кровать.

Мадам Жанна наскоро осмотрела Салли, отмечая её бледность и дыхание.

– Жанна, нашатырь в комоде! И нужно бы вызвать врача! – бросил Луи.

Она тут же побежала за пузырьком, принесла его и поднесла к лицу девушки, пока Гилберт, нервничая и не находя себе места, смочил полотенце и положил его на её лоб.

– Спокойно, месье Гилберт, – сказала Жанна, чувствуя его напряжение. – Мы сделаем всё, что можем.

Пока Гилберт наблюдал за лицом Салли, ожидая, когда она придёт в себя, мадам Жанна вышла из комнаты и отправилась на кухню, чтобы заварить горячий чай с мятой. Для неё это был лучший способ успокоить любое жизненное потрясение.

Кухня старого дома дышала стариной и казалось крохотной, с покрытым пятнами деревянным столом и посудой, которая, казалось, пережила несколько поколений. На самом деле так оно и было. Жанна осторожно поставила чайник на плиту, давая воде закипеть, и начала выкладывать на поднос небольшой горшок с мёдом и две старые фарфоровые чашки, чтобы принести всё наверх. Она знала, как важно сейчас не только привести девушку в чувство, но и дать ей спокойствие, тепло и немного участия.

Комната Гилберта выглядела тесной, но она жила своей жизнью. Потолок, с изящной, но потрескавшейся лепниной, будто шептал о давно забытых надеждах и мечтах. Тяжёлые бархатные шторы тёмно-зелёного цвета висели у окна, слегка выцветшие, как воспоминания, потерявшие яркость. Лёгкий свет, пробивающийся сквозь их край, растворялся в сумраке, скрывающем изъяны старого паркета.

Кровать, узкая, с железным каркасом, стояла у стены. Простое серое покрывало смиренно укрывало её, как невидимый наблюдатель жизни её хозяина. Рядом – маленький столик с горой книг, блокнотами и карандашами, роящиеся как мысли, оставшиеся недосказанными.

Старинный шкаф хранил свои секреты, скрытые в одежде и немногочисленных предметах, его дерево было сухим, как воспоминания о безмолвных зимах. На столе, заваленном расчётами, чертежами, обрывками идей, стояла лампа с зелёным абажуром.

Гилберт смотрел на Салли, её лицо, её неподвижность, и в его мыслях крутились не только тревога, но и какой-то неясный страх. Лихорадочная бледнось, казалось почти прозрачной, как тонкая вуаль, покрывающая тайну. Веки незнакомки едва заметно дрогнули, когда Гилберт, чувствуя тревогу, осторожно расстегнул воротничок её платья. Ему показалось, что дыхание её было почти неощутимым, слабым, словно она погрузилась в запредельный мир надолго. Но лёгкий румянец начал появляться на её щеках, а кончики пальцев чуть подрагивали. Её браслет, необычный и загадочный, пульсировал двумя едва заметными огоньками. «Интересное украшение,» – подумал Гилберт, разглядывая его. – «Наверное, привезён из восточных стран… но я такого никогда не видел. Странная конструкция.» Хозяйка дома, запыхавшись, поспешила через дорогу на соседнюю улицу за врачом. Это был их давний знакомый, доктор Эмиль Бонневье, человек немолодой, но всё ещё сохраняющий энергичность, с мудрым, проницательным взглядом и немного усталым лицом.

Когда Бонневье вошёл в комнату, он коротко взглянул на Салли, кивнул мадам Жанне и спокойно проговорил:

– Разотрите ей руки, продолжайте давать нюхать нашатырь. Когда придёт в себя, предлагайте горячий настой шалфея с лавандой, чтобы укрепить силы.

Гилберт, ни секунды не теряя, начал осторожно растирать её крохотные пальчики, его движения казались уверенными, но бережными. Он наблюдал за лицом мисс Гугенбергер, она начала дышать чаще, а после медленно открыла глаза, как будто пробудившись из глубокого сна.

Комната наполнилась тихим облегчением, но и лёгкой тревогой. Бонневье, оглядев её, тихо добавил:

– Всё будет в порядке. Немного покоя, и мадемуазель быстро оправится.

Ночь именно сейчас для Гилберта тянулась так долго, что казалась вечностью. Скрип старого тахтана на мансарде едва слышно перекликался с шёпотом ветра за чердачным окном. Гилберт лежал, глядя в потрескавшийся потолок, но глаза его не находили покоя. Мысли о Салли кружились в голове, совершенно не давая погрузиться в сон: «Кто она? Гугенбергер? Но таких родственников я не припомню. И почему её появление так тревожит меня, словно меняются сами линии времени?»

Раннее утро застало Латинский квартал в его неповторимом великолепии. Солнце, как нежный художник, растянуло свои лучи по мощёной улочке, подбадривая старые дома с их многочисленными глазами- окнами в кружевных занавесках и крохотными балкончиками, настолько ветхими, что страшно сделать шаг и выкурить сигару. Тени исчезали, едва касаясь углов, оставляя каменную брусчатку тёплой на ощупь. В воздухе смешивались ароматы весенних цветов из маленьких садиков, доносились запахи свежего багета и кофе из соседнего кафе. Париж пробуждался, словно мелодия, оживающая под пальцами пианиста.

Салли тихо привела себя в порядок в комнате, умыв лицо прохладной водой из умывальника. Тихо цокали часы, опираясь на старый комод. На кухне мадам Жанна уже хлопотала, и Салли, найдя её, мягко поблагодарила за заботу. Жанна, улыбнувшись, заботливо предложила девушке остаться ещё на несколько дней, чтобы восстановить силы.

Писательница решила принять её предложение. Она вернулась к себе в комнату, достала синтезатор, её неизменный спутник и страховка. «30 -40 франков будет достаточно, чтобы порадовать мадам Жанну, и столько же себе на расходы. Хочу настоящие французские духи!»

«Этот мир… – думала Салли, глядя на старинный быт вокруг. – Как же он прост, и в этом его сила. Здесь нет домашних помощников, нет техники, голограмм, мгновенной связи. Нет советов интернета, нет сотовых. Но люди здесь счастливы. Их улыбки искренни, а их сердце полно света.»

Она смотрела на прохожих через окно и чувствовала, как её тянет пройтись по этим мощёным улочкам, заглянуть в маленький магазин с винтажными платьями, вдохнуть дух того времени, которым жил Гилберт. Она хотела понять его глубже. Он уже убежал на занятия в университет, оставляя Салли время подумать.

Она решила, что поговорит с ним вечером, когда он вернётся, потому что вопросы, которые повисли между ними, не могут ждать слишком долго.

Салли немного с опаской, словно она напугает мир своим присутствием, отправилась в лабиринт улиц Латинского квартала, где камни мостовой хранили тысячи шагов, тысячи голосов, которые она не должна была слышать. Никакой рекламы: ни светящихся голограмм, ни летающих флаеров, даже запаха топлива и гари не чувствуется. Утро обнимало старые дома, солнце как-то странно щекотало ноздри, а воздух благоухал чем-то незнакомым: свежестью весенних цветов, ароматами нежнейшие выпечки, и чем-то ещё не знакомым, что смешивалось с голосами парижан.

Люди неспешно проходили мимо – дамы в лёгких платьях, их шарфы колыхались, словно невидимые волны, а мужчины в строгих пиджаках обсуждали что-то оживлённое у столиков кафе. Смех студентов эхом пролетал между стенами домов, их береты и лёгкие куртки словно стали частью этой симфонии движения. Продавцы расставляли корзины цветов, где белые лилии переплетались с фиалками, а настурции дополняли нежные стебли фрезии.

Салли остановилась перед цветочной лавкой, где аромат цветов будоражил воображение такой насыщенной гаммой, что самые лучшие духи вряд ли затмили бы их кокетство. Она выбрала корзину, где белые лилии и фиалки перемешались в мягком контрасте, и почувствовала их живое дыхание.

«Какие цветы могут понравиться мадам Жанне? Утончённая, нежная дама, однако достаточно простая.»

«Да, думаю, она оценит мою задумку. Эти цветы словно созданы для неё, как отражение её самой – того света и мягкости, которые она излучает. Почти достойно. Почти,» – прошептала Салли себе под нос и улыбнулась, представляя, как лилии наполнят кухоньку мадам Жанны лёгким ароматом изысканности.

Тут же ей захотелось дополнить сюрприз чем-то ещё. «Торт, да. Какой-нибудь нежный, лёгкий, может быть, с кремом и свежими ягодами. Что-то, что подарит ей радость, она так заботилась обо мне словно моя мамочка в детстве, – думала Салли, вспоминаю как в детстве её лечили во время ангины горячим молоком с мёдом, вприкуску с домашнее печенье с ванилью и апельсиновыми цукатами.

Её сердце дрогнуло от этой мысли, будто она становилась частью этого мира, где всё такое простое, но полное настоящих эмоций. Салли знала, что мадам Жанна обязательно улыбнётся – так же нежно и искренне, как её ма всегда по утрам.

А вот и булочная с колокольчиком на дверях, раздался нежный звон. Она на вошла и сразу же увидела торт – нежный, со свежими ягодами, его кремовые завитки напоминали облака, висящие по вечерам над горизонтом.

Салли Гугенбергер вернулась домой, неся свои находки, чувствуя, как этот день стать одним из самых счастливых. На кухне мадам Жанна, погружённая в свои хлопоты, встретила её доброй улыбкой. Салли, аккуратно поставив корзину цветов и коробку с тортом на стол, сказала:

– Мадам Жанна, это для вас. Ваша забота очень тронула меня, вы напомнили мне мою маму.

– А давайте послушаем джаз, – предложила мадам Жанна, её лицо озарилось заговорщицкой улыбкой, словно ей и не было где-то немного за шестьдесят…

Она подошла к старому граммофону, стоящему в углу кухни, и ловким уверенным движением завела его. Граммофон, словно капризный старый бродяга, сперва недовольно хрипнул, но вскоре ожил, выдав джазовые ритмы, которые тут же наполнили дом лёгкостью и необыкновенным волщебством. Звуки саксофона и пианино оживали, казалось, крохотными нотами, неслись по комнате, смешиваясь с ароматами свежего чая и цветов.

На кухню незаметно пробрался месье Луи. Он было неспешно закурил, но едва джазовые ритмы прорвались в пространство гостиной, музыка вырвала трубку из его рта, словно невидимая рука маэстро, создающие гениальные па.

– Ох, мадемуазель Гугенбергер, вижу, вам уже лучше! – улыбнулся он, легко опираясь на деревянный стол. – Только обещайте нам, что в следующий раз не будете так нагружать свою голову и пугать нас обмороками.

Салли смущённо улыбнулась. Её взгляд скользнул по его лицу, где солнечные лучи, проникшие в кухню сквозь занавеси, растянулись в морщинках возле глаз, будто пританцовывая в ритме джаза, качающего пространство.

Торт оказался настоящим чудом. Крем мягко таял на языке, тонкие слои теста пропитывались ароматом ванили и фруктов. Салли с восхищением подумала, что кондитеры того времени – настоящие волшебники. Парижские сладости скрывали в себе искусство – нежное, точное, неуловимо прекрасное, давно забытое…

Трое сидели за кухонным столом, оживлённо разговаривая, и эта уютная сцена в сердце юной писательницы прокладывала невидимый путь в самое сердце города. Месье Луи, вдохновлённый джазом и атмосферой вечера, увлечённо заговорил о политике, о том, как Франция восстанавливалась после великой войны, как память о прошлом ещё витала в воздухе.

– Париж помнит, – говорил он, вглядываясь в чашу тёмного имбирного чая. – Но он идёт вперёд. И именно это делает его вечным.

На кухне, где плачь саксофона всё ещё с надрывом чувства вырывался из старого граммофона, мадам Жанна поставила чашку на стол, её взгляд был тревожным.

– Луи, – начала она, её голос дрогнул. – Я читаю газеты, слышу разговоры. Германия неспокойна. Эти радикальные идеи, их рост… Это пугает меня.

Месье Луи, немного удивлённо посмотрел на неё с задумчивым выражением.

– Жанна, я понимаю твои страхи. Германия переживает кризис, их экономика рушится, и радикалы используют это, чтобы набрать силу. Но Франция сильна. Мы подписали договоры, укрепили союзы. Мы не одни.

Она покачала головой, её пальцы нервно сжимали край стола.

– Но разве это остановит их? Я помню, как начиналась Великая война. Сначала были разговоры, потом угрозы, а потом…

Луи вздохнул, его взгляд стал мягче.

– Да, война оставила след, который не исчезнет. Но мы учимся. Мы строим будущее, где такие ошибки не повторятся. Париж живёт, Жанна. Посмотри на студентов за окном, на их смех, на музыку, что звучит здесь. Это наш решительный ответ на страх.

Она замолчала, её взгляд скользнул качающиеся кружевные занавески, где новый мир уверенно шагал по каменной мостовой.

– Ты прав, Луи, – тихо сказала она. – Париж всегда идёт вперёд. Но я всё равно боюсь.

Луи улыбнулся, посмотрев на бадам, словно вспоминая их первые встречи.

– Бойся, моя маленькая Жанни, если нужно, но не забывай жить. Пока мы живём, пока мы смеёмся, пока наши ноги ещё могут танцевать – мы сильнее любого страха.

И джазовые ноты снова заполнили кухню, смешиваясь с ароматами чая и весенних цветов, наполняя дом лёгкостью и счастливой надеждой. Париж, несмотря на всё, продолжал жить.

Гилберт сидел в аудитории, где профессор Ланжевен выводил чёткие формулы на массивной классной доске. Но слова, которые звучали вокруг, дробились в его голове, будто глухой шум далёкого города. Лекции, уравнения, точные понятия – всё теряло свою чёткость, растворяясь в одном единственном образе.

Салли.

Она плотно засела в его мыслях, словно врезалась в пространство сознания и не желала покидать его. Он пытался сосредоточиться, заставить себя впитывать теоремы, но разъедающие беспокойство о том, что случится вечером, не давало ему покоя.

Что он увидит, когда переступит порог дома мадам Жанны? Будет ли Салли там? О чём он спросит её?

Гилберт скользнул взглядом по уравнениям на доске, но они казались всего лишь хаотичными линиями. Он понимал, что сегодняшний день не сможет пройти спокойно. В нём уже поселился тот едва уловимый момент, который меняет ход событий, превращая случайность в судьбу.

Где-то около восемнадцати, после долгих часов, проведённых в аудитории под голосом профессора Поля Ланжевена, Гилберт наконец вышел из университета. Каменные стены Сорбонны, пропитанные эхом знаний, оставались позади, а перед ним раскинулся знакомый оживлённый квартал.

Солнце уже клонилось к вечеру, заливая узкие улочки приглушённым золотистым светом, и прохожие, словно плавные силуэты в его лучах, двигались в своём, едва уловимом, ритме. Студенты рассыпались небольшими группами – одни спорили о философии, горячо жестикулируя, другие с улыбками направлялись в кафе, где уже звенели чашки с кофе и гул разговоров смешивался с надрывной мелодией скрипки.

Гилберт шёл, едва прислушиваясь к этой суете.

Его мысли всё ещё кружились вокруг одной фигуры.

Салли Гугенбергер.

Что всё это значит? Эта непонятная встреча?

В этот момент город, казалось, сужался до одного мгновения – до той двери, которую он вскоре откроет, до её взгляда, до слов, которые, возможно, изменят всё.

И пока джазовые нотки из ближайшего кафе рождались в воздухе, Гилберт с решимостью отворил дверь.

Мадам Жанна, тут же защебетала вокруг него с теплотой и лёгкой суетливостью.

– Ах, Гилберт, наконец-то! – воскликнула она, осторожно поправляя передник. – Давайте скорее на кухню, я угощу вас кусочком чудесного торта с кремом.

Она жестом указала на стол, где уже стояла чашка ароматного кофе, а рядом возвышался торт, словно сладкое обещание неземного блаженства.

– И не беспокойтесь, мсье, всё обошлось. Салли уже лучше, она отдыхает в комнате, – добавила она, улыбаясь так, как умеют только те, кто очень добр и привык заботиться о других.

Наконец, вырвавшись из тёплой атмосферы кухоньки мадам Жанны, Гилберт поднялся к Салли и постучал.

– Заходите, – услышал он чудесный голос.

Он осторожно открыл дверь и увидел Салли, сидящую в его любимом кресле, её взгляд был сосредоточен на записях, разложенных на столе.

Гилберт застыл на пороге, поражённый неожиданной переменой. В комнате царил порядок – не хаотичный, не случайный, а продуманный, точный, словно каждая вещь нашла своё место.

«Господи… Неужели она сама всё сделала?»

Это невероятно.

Салли посмотрела на Гилберта пристально, её голос был твёрд, но в нём слышалась едва уловимая дрожь.

– Гилберт, я понимаю твоё беспокойство, – сказала она, откладывая бумаги. – Если честно, на твоём месте я бы уже сходила с ума от непонимания.

Она встала, медленно подходя к окну, где вечерний свет ложился мягкими отблесками на стекло.

– Поэтому прямо сейчас мы разрешим этот вопрос раз и навсегда, – продолжила она, глядя в улицу, где тусклый свет фонарей отражался в мокрой мостовой. – Каждый из нас решит, что делать дальше: верить друг другу или нет.

Она повернулась к нему, её взгляд был глубоким, наполненным чем-то, что нельзя было выразить словами.

– Всё во власти времени, Гилберт. – Её голос был тихим, но в нём звучала уверенность. – И только нам решать, как его использовать.

В комнате стало на мгновение тише, лишь звук джаза снизу едва колыхался в воздухе, будто сам Париж ждал ответа.

И тут произошло неожиданное.

Вот чего-чего, а Гилберт Гугенбергер такого точно не ожидал в своей жизни.

Мадмуазель Салли неспешно поставила на стол загадочное устройство – или, скорее, что-то напоминающие голубой кристалл. На первый взгляд он казался холодным, почти стеклянным, но когда свет лампы коснулся его грани, а девушка дотронулась до поверхности, он вспыхнул мягким сиянием.

Комната озарилась голубыми бликами, воздух стал густым, наполненным чем-то невидимым, но ощутимо присутствующим. И вдруг появились исписанные страницы.

Его строки.

Его рука.

Они словно ожили, поднялись, и поплыли в воздухе – текли, менялись, высвечиваясь лёгкими проблесками, будто сами выбирали, как быть прочитанными.

И Гилберт узнал – да, это его почерк, его манера написания.

Но он никогда не писал этих слов.

Как наваждение, как колдовство, слова кружились вокруг него, перетекая, словно музыка. Гилберт застыл, глядя на это явление, его сердце билось словно стук колёс бешено мчащегося поезда.

Он читал строки вслух.

Это была магия или всего лишь игра света? Или, может быть, что-то большее, чем он способен осознать?

Кто же вы, загадочная Салли Гугенбергер? Что означает этот весь цирк? – прямо спросил Гилберт. Он уже не мог дальше выносить всего происходящего.

– Что ж, не будем откладывать, – спокойно ответила она, чуть выпрямляясь в кресле. – На самом деле меня зовут Алиса, а Салли Гугенбергер – это мой псевдоним.

Гилберт нахмурился, определённо, это ему не нравилась. Гипотезы нуждались в доказательствах.

– Алиса?

Она кивнула, и в её глазах промелькнуло что-то – тень далёкого времени, мимолётная тоска, которую он не понимал.

– В 2120 году, – начала она, – в моём родном городе всё ещё стояло здание, в котором сейчас живёт твоя семья. Оно сохранено как историческая ценность, как артефакт.

Гилберт напрягся, едва дыша.

– Как артефакт?

– Да, – продолжила Алиса. – В этом городе есть несколько старых домов, которые сохранили, чтобы люди помнили своё прошлое. И на одном из них – табличка. На ней написано, что здесь жил талантливый аптекарь Соломон Гугенбергер с семьёй.

Гилберт взорвался внутри, в его голове, словно молния, пронеслись вопросы.

– Соломон Гугенбергер… мой отец, моя семья… – повторил он тихо.

– Именно так.

Алиса слегка улыбнулась, насыщенный изумрудный цвет платья оттенял её чудесные пшеничные локоны.

– Вот эту фамилию я и взяла взаймы для своего писательского псевдонима, – призналась она.

Гилберт только теперь понял, что всё это время сжимал руку в кулак. Он медленно расслабил пальцы.

– Значит, мы открыли первую тайну, – пробормотал он.

Алиса мягко кивнула.

– Да, Гилберт.

Она сказала это так просто, будто мы уже знакомы десятки лет, чёрт побери, может это так и есть на самом деле?

Буря внутри Гилберта не утихала.

Неужели человечество действительно сделало этот прорыв?

Она сидела перед ним, реальная, с этим загадочным кристаллом и его записями. Его записями.

Как?

Почему?

Господи, что здесь происходит?

Салли – нет, Алиса.

Она смотрит на него, не торопится объяснять дальше, давая ему утонуть в собственных мыслях.

Это не просто слова вертятся по периметру всей комнаты. Это его почерк, его ритм, но не его память.

Значит ли это, что он… действительно смог?

Что идея – мечта, греза – не осталась просто записями на его старом чердаке, на обычных листах бумаги?

Что он создал будущее, или когда-то создаст?

Буря внутри не утихает, не даёт ему выдохнуть.

И всё-таки…

Если всё это правда…

Если она говорит истину…

То что дальше, Гилберт?

Что ты теперь будешь делать?

Что ты готов узнать?

Вопросы расползаются в его сознании, как трещины на старой картине, но Париж, вечный Париж, молчит.

Гилберт медленно провёл рукой по столу, словно его трещины видит впервые, будто очерчивая границы своих мыслей.

– Временные петли… – тихо произнёс он, задумчиво всматриваясь в строки, плывущие в воздухе. – Я всегда считал, что прошлое и будущее могут переплетаться. Что мы лишь звенья в цепи, но иногда одно звенья можно переставлять, как это делает часовщик в старой лавке за углом.

Салли слушала его внимательно, её пальцы слегка касались нежных бусин её украшения, которое так шло к её образу загадочной парижанки.

– Профессор Ланжевен поддерживает мои исследования, – продолжил он. – Он знает о капсуле времени, о чертежах, о расчётах, которые выходят за рамки возможностей этого века. Мы верим, что будущее можно не просто предсказать, а… коснуться его.

Его юношеский энтузиазм удивлял Салли, теперь она лучше понимала этого человека. Это не вымышленные герои её книги, вот он прямо здесь, реальный и живой.

Гилберт поднял голову, его взгляд замер на её лице.

– Но что-то случилось, Салли, или мне это показалось?

Она вздрогнула, но не отвела глаз.

– Я вижу это в твоих глазах, – сказал он твёрдо. – Что-то пошло не так, ведь правда? Иначе ты не оказалась бы здесь.

Он опустил взгляд на её запястье, на браслет, который светился тусклым синим отблеском.

– Этот браслет… – он чуть наклонился ближе. – Это не просто украшение, да?

Это мой путь домой, Гилберт.

Он не просто сверкающий металл на моём запястье, не просто украшение. Он – компенсатор временных колебаний, мой якорь, моя точка возвращения.

Без него я не смогу уйти в своё время.

Гилберт застыл, его взгляд утопал её в волосах, будто с Салли – нет, Алиса – девчонка с соседней улицы, заглянувшая обсудить с ним уроки математики. Но нет, это вовсе не так…

– Два с половиной столетия… – медленно повторил он, словно пытаясь осознать грандиозность её слов.

Она кивнула, её глаза мягко светились пониманием.

– В наше время твоя история – это загадочный парадокс, – продолжила она, её голос был ровным, но в нём слышалось восхищение. – Учёные из моего сообщества Бионика-1 только вот-вот его разгадали.

Гилберт провёл пальцами по центру лба, как будто пытался смахнуть несуществующие капельки пота.

– Ты хочешь сказать, что моя работа… что всё это…

Алиса наклонилась чуть ближе, её голос стал почти шёпотом.

– Твои разработки шагнули далеко вперёд. Даже в моё время.

Он вцепился взглядом в её лицо, в её руки, это живое свидетельство его теории, ещё таких хлипких, эфемерных, только зарождающихся.

Боже мой…

Он действительно создал будущее.

И оно сейчас смотрело на него сквозь её глаза.

Алиса не лгала.

Оставался ещё один вопрос, который не давал ему покоя.

– И если мои идеи живут там, – наконец заговорил он, – то зачем ты пришла сюда, Алиса?

– Гилберт, думаешь мне вот так легко взять и сказать тебе всё!!!

– Наверное, стоит начать с самой загадочной истории.

– Я просто хотела стать знаменитой. Загорелась написать роман с захватывающим сюжетом.

– И тогда я нашла тебя. Вернее твои записи.

– Ты стал моим главным героем Тем, о ком я пишу уже второй год. Так что с тобой я уже давно знакома, чего нельзя сказать о тебе

– Представляешь, что значит увидеть своего героя воочию?

– Когда больше не нужно придумывать за него его жизнь.

– Я не учёная. Я просто писательница.

– И да, можно сказать, что я шагнула сюда незаконно.

– Нарушила кодекс сообщества, потому что они никогда не отпустили бы меня к тебе.

– Ни за что.

– Но я здесь.

– И теперь ты знаешь правду.

– Ты знаешь, что я сделала, чтобы увидеть тебя. Как видишь- это действительно сумасшествие.

Гилберт напрягся, словно воздух в комнате стал тяжелее, будто за окнами собиралась гроза, а не мягкий закат, как сейчас.

– То есть ты хочешь сказать, что видишь меня впервые? – его голос дрогнул, в нём звучала тревога. – В будущем ты меня не встретила?

Алиса опустила глаза, её пальцы скользнули по гладкой поверхности кристалла.

– Мне трудно об этом говорить, – её голос был тихим, но в нём не было ни сомнений, ни лжи. – Трудно смотреть тебе в глаза и говорить это вслух.

Она сделала глубокий вдох.

– Но это именно так, Гилберт.

Она коснулась кристалла, и в воздухе развернулись строки, будто световые ленты, медленно проявляющиеся из пустоты.

Прощальное письмо Гилберта. Он читал его, как будто встретил себя другого, взрослого пережившего трагедию.

Гилберт замер.

Неужели будущее уже решено?

– Мне сложно объяснить, зачем я здесь.

– Наверное, потому что роман связал мою жизнь с твоей.

– Мне больно от этого. Оттого, что ты никогда не увидишь плоды своих трудов.

– Это неправильно. Это словно глупая насмешка времени.

– Во всяком случае, я так считаю.

– Это только моё мнение, и только поэтому я здесь.

– Гилберт.

– Я здесь ради тебя.

Глава27. Трудное решение

Поместье Поля Ланжевена стояло за пределами шумного Парижа, словно спрятанное от времени, укрытое среди зелёных холмов и старых платанов.

Дом смотрелся просто, но элегантно – двухэтажный, с песочным фасадом, поросшим плющом, с тяжёлыми деревянными ставнями, которые в солнечные дни оставались чуть приоткрытыми, пропуская лёгкий ветер. Здесь царила тишина, глубокая, наполненная шелестом листвы и отдалёнными звуками экипажей, проезжающих где-то на дороге.

Деревянные балки старой крыши хранили запах дождя и множества книг, стоявших в изобилии вокруг, каждая стена будто несла на себе отпечаток веков. Внутри – французская простота: массивные комоды, покрытые лаком, резные столы, гобелены с видами прошлого.

На втором этаже располагался кабинет Поля – скромный, но наполненный духом размышлений. Маленькие окна, завешенные короткими занавесками, пропускали лишь размытый свет, который мягко ложился на старинные портреты, висящие на стенах, и на толстые тома, выстроенные в ряд вдоль книжных шкафов.

Французские обои, слегка потемневшие от времени, покрывали стены, словно неслышный фон для мыслей. Камин, выкованный из серого камня, хранил в себе старые угли, а деревянные комоды стояли у стен, словно стражи прошлого.

Это родовое гнездо хранило в себе не только историю семьи, но и долгие годы размышлений, идей, теорий. Здесь Ланжевен мог уходить в свои исследования, оставляя Париж за окном, который жил своим шумным, бурлящим ритмом.

Но в этом доме – в этой тишине – всё было подчинено мысли.

Мысли, которая шагала через века.

Мысли, которая жила дольше, чем сам её создатель.

Мысли, которая однажды могла изменить ход времени.

И, может быть, уже меняла.

Первый этаж дома Ланжевена казался просторным, пропитанным тихой элегантностью, без излишней роскоши, но с явным отпечатком истории.

Несколько спален, каждая со своей историей. В них – массивные дубовые кровати с высокими спинками, покрытые плотными тканями, пропитанными ароматом времени. В углах – старинные шкафы, глядящие молчаливо, словно помнящие давно ушедшие разговоры.

Великолепная кухня, большая и светлая, с широкими окнами, за которыми по утрам шумели птицы. Каменный очаг, медные кастрюли, аромат свежего хлеба, который иногда наполнял дом, когда приходила служанка и готовила ужин. Здесь все было просто, но продуманно – длинный деревянный стол, высокие стулья, полки с посудой, потемневшей от времени.

Жена и дети Ланжевена часто уезжали в их дом в Испании, где проводили недели, а иногда и месяцы. Там было проще, свободнее, дальше от его мира формул и размышлений.

А сам Ланжевен жил один.

– Кто сможет тебя терпеть, Поль, больше двух недель?

– Наверное, я не назову ни одной парижанки…

Так часто говорила Жанна Дезире, его жена, с лёгкой усмешкой, скрывающей усталость.

Она знала, каким он был. Его одержимость наукой, бесконечные расчёты, отсутствие покоя даже во сне.

Париж жил весельем, балами, утренним кофе в шумных кафе.

А Поль жил мыслями, теориями, числами, которые были важнее всего. Исследования полностью захватывали его, он мог часами просчитывать формулы, задумываться о теориях, искать ответы в звуках потрескивающего камина.

В доме оставалась только одна горничная, молчаливая, но преданная. Редкими вечерами, когда Ланжевен вдруг позволял себе отдохнуть, она читала ему французскую классику.

Её голос, неспешный и ровный, звучал в глубине дома, смешиваясь с треском огня.

Ланжевен слушал, не прерывая, а сам дом, словно живой, пропитывался словами, которые давно принадлежали другому времени.

В этом доме, в этой тишине, всё подчинялось мыслям.

Но сегодня Ланжевен ждал гостей.

Конный экипаж, в котором Гилберт с Алисой отправились из Латинского квартала, был настоящим произведением искусства.

Тёмное красное дерево, отполированное до блеска, отражало солнечные лучи, словно драгоценный камень. По бокам – резные узоры, изображающие сцены охоты и изящные виноградные лозы, переплетённые в сложный узор. Крыша экипажа была покрыта чёрным лаком, а ручки дверей отливали золотом, создавая контраст с глубоким оттенком древесины.

Лошади – великолепные гнедые, с гладкими, сильными мускулами, шагали ровно, их копыта мелодично цокали по мощёному кирпичу, сопровождая ритм улиц Парижа. Гривы аккуратно заплетены, кожаные упряжки украшены серебряными пряжками, каждая из которых сверкала в солнечном свете.

Кучер – статный мужчина в тёмном длинном сюртуке, с высоким цилиндром, сидел ровно, уверенно управляя экипажем. Его перчатки из тонкой кожи крепко держали поводья, а взгляд оставался сосредоточенным, несмотря на оживлённые улицы.

Они ехали вдоль узких французских улочек, где запах свежего хлеба смешивался с ароматами кофе и духами прохожих. Париж жил своей жизнью – гулкий смех доносился из кафе, студенты спорили на углу о философии, художники набрасывали быстрые эскизы на площади.

Алиса ловила каждый миг.

Этот город жил иначе – он не просто существовал, он дышал, он наполнял воздух ароматами, которые оставались в памяти, как самые тёплые воспоминания.

Французские духи, пропитавшие утро, скользили по улочкам, смешиваясь с тонкой ноткой ванили и свежего кофе. Один вдох – и Париж раскрывался ей по-новому, предлагал остаться в этой утренней дымке навсегда.

А потом – круассаны.

Какое утро без них? Хрустящая корочка, чуть сладковатое тесто, и этот момент, когда тёплый аромат выпечки просачивался из маленьких булочных, разбегался по улицам, словно приглашение остаться здесь навсегда.

Гилберт смотрел на Салли, на её безмятежность, а вот ему как-то неспокойно и холодок пробегает вдоль спины, где-то застревая между лопаток.

Гилберт Новицкий.

Но ведь он – Гугенбергер.

Из Салли можно сказать, что тоже Гугенбергер. Удивительное совпадение …А может нет?

Почему всё это сейчас появилось в его жизни?

Как это произошло?

На каком моменте реальность повернула так, что его имя изменилось?

Что нужно сделать, чтобы переписать саму судьбу?

Мысли пробегают сквозь десятки гипотез, от простого административного недоразумения до временного разлома, где чьи-то решения за пределами его контроля запустили цепочку изменений.

Одна версия казалась особенно тревожной: он сам поменял её.

Но зачем?

Что должно случиться с человеком, чтобы он отказался от своей фамилии?

Фамилия – это не просто слово.

Это дом, это корни, это всё, что связывает тебя с теми, кто был до тебя.

Если он стал Новицким, значит, в будущем что-то случилось.

Такое, что сделало прошлое неважным.

А если прошлое перестало значить что-то,

то каким стало будущее?

Гилберт почувствовал, как внутри него нарастает тревога,

как мысли уже не поддаются логике, как страх пробирается в сознание. Он немедленно узнает ответ!

И, возможно, он ему не понравится.

Но вскоре шум города начал стихать.

Экипаж выехал за пределы Парижа, оставляя позади мостовые и суету, под колёсами теперь была гладкая земля, а ветер, ранее наполненный городскими разговорами, стал свободным, прохладным.

Дом Ланжевена уже виднелся вдалеке, его стены, пропитанные временем, ждали своих гостей.

Он был там.

Ждал их.

В предвкушении долгого разговора.

На небольшую лестницу, скрытую полутенью, вышла горничная – немолодая, но и не старая, та, чья незаметность была самой её отличительной чертой.

Длинное тёмное платье, без излишеств, с лёгкими складками. Белый чепец аккуратно завязан, подчёркивая её простоту и сдержанность.

– Мсье Гугенбергер…

Она чуть запнулась, будто ловя в мыслях несказанное.

– Мадемуазель Салли, – добавила она, неуверенно, словно на секунду представив, что он мог быть женат, но тут же отвергнув эту мысль. Вероятно, его кузина – подумала Франсуаза.

– Проходите, мсье.

Внизу хозяин дома уже ждал вошедших в гостиной.

Дверь скрипнула, впуская в комнату мягкий дым сигары.

Ланжевен любил сигары.

Воздух пропитался терпким ароматом, смешавшись с запахом старых книг и горячего кофе.

На небольшом дубовом столе, тёмном от времени, но всё ещё в неплохом состоянии, Франсуаза с ловкостью опытного кулинарного расставляла угощение на ужин.

Хрустящая корка багета потрескивала, как будто предвкушала момент, когда кто-то разломит её и покроет слоем фуа-гра – нежного, бархатистого, обещающего растечься по языку, оставляя послевкусие утончённого наслаждения.

А чуть поодаль – фарфоровая тарелка с крем-брюле, настоящая звезда вечера.

Тонкая карамельная корочка сияла как янтарь в свете свечи, обещая предательский хруст под первым касанием ложки, а дальше – нежность, сливочная гладкость, сладкая магия, способная заставить забыть обо всём, кроме момента, когда оно тает на языке.

В комнате уже чувствовалась острота момента – Ланжевен любил неожиданности.

Воздух стал густым, наполненным терпкостью табака, тепло камина лениво струилось вдоль стен, а ожидание разговора висело в воздухе почти осязаемо.

Где-то внутрь этого вечера пробиралась тайна.

Вопросы.

Нерешённые уравнения, оставленные на столе не только в виде бумаг, но и мысленных догадок.

И когда гости сядут за стол, всё начнётся.

Мысленно Поль уже потирал руки. Он дымил сигарой, не переставая, слегка прищурив глаза. Он был уже не молод, но в его взгляде всё ещё светился цепкий ум, бодрый и живой. В вечернем свете могло показаться, что перед ними слегка уставший юноша. Но нет – это был зрелый мужчина, всё ещё полный жажды приключений и готовности к новизне.

– Мадемуазель Салли, не хотите ли попробовать ванильные сигаретки? – Поль протянул коробочку. – Есть несколько мундштуков.

Алиса удивлённо посмотрела на него, но не отказалась. Она взяла в руки мундштук, покрутила его, словно изучая.

«Занятная штука,» – пронеслось у неё в голове.

– Я немного наслышан о вас, – продолжил Ланжевен, зажигая спичку. – Гилберт рассказал о вашем необычном появлении. А в будущем всё так же популярны сигары? Или, может быть, придумали проказы?

Салли расплылась в улыбке, её смех был лёгким, почти музыкальным.

– Нет, в будущем вообще никто не курит. Это осталось в прошлом. Но мне любопытно испытать это на себе. Гилберт взглянул на Алису.

«Оказывается, она авантюристка. Ну, как могло быть иначе, если эта писательница пересекла не один, а даже два века?»

Ланжевен зажёг даме сигарету. Салли затянулась, но тут же закашлялась, широко раскрыв глаза.

Мужчины засмеялись.

– Ну-ну, милочка, – Поль улыбнулся, – это ещё то занятие. Надо иметь привычку. Ладно, оставим баловство на потом. Давайте лучше насладимся гусиным паштетом.

Писательница закрыла глаза, чувствуя, как бархатистый вкус фуа-гра растекается по языку, насыщенный, глубокий, оставляя послевкусие утончённой роскоши.

– Ммм… Какой необычный вкус, – повторила она, будто желая запечатлеть этот момент. – Я ещё никогда такого не пробовала. А багет… выше всяких похвал!

Гилберт посмотрел на неё с лёгким изумлением.

– Ну ничего себе… А что, в 2125 году вкус изменился? Еда стала хуже?

Алиса рассмеялась, поставив вилку на край тарелки.

– Нет, нет, ничего подобного. Еда там очень привлекательная – даже с голографическими картинками на поверхности.

Она задумалась, словно пытаясь найти правильное сравнение.

– Но она никак не может сравниться с вашей фуа-гра. Это уж точно.

Ланжевен усмехнулся, откинувшись в кресле, дым сигары лениво растекался по воздуху.

– Что ж, значит, в чём-то мы ещё не уступили будущему.

И, пожалуй, он был этим доволен.

Вероятно, я самый счастливый учёный, – подумал Поль, ощущая странное удовольствие от момента.

Счастье – лицезреть мадемуазель из будущего.

Ведь разве это не великая удача?

И вряд ли это сказка.

Ланжевен взглянул на браслет на руке Алисы.

Неизвестный металл, тонкая инкрустация, нечто чуждое его времени, но бесспорно реальное.

Он задумался.

Порывшись в кармане, достал – небольшого скарабея, привезённого из Египта, которому доверял, как символу своего времени.

Поднял его так, чтобы сравнить, сопоставить.

История в двух артефактах.

Два века, разделённых столом, разговором, случайным ужином.

И, возможно, самая невероятная встреча в его жизни.

За столом, где ещё витал аромат кофе и ванильного дыма, разговор от лёгкой беседы плавно переходил в в горячий оживлённый спор.

– Через два столетия учёные победили большинство смертельных болезней: онкология, Паркинсон, Альцгеймер – начала Салли, покрутив в руках бокал. – Но человечество всё ещё не добралось до звёзд. Гиперпрыжки так и остались на страницах фантастических изданий.

Ланжевен, откинувшись в кресле, медленно затянулся сигарой.

– Что ж, мадемуазель Салли, люди всегда до чего-то не добираются. У нас, например, есть блестящие открытия, но нет гарантии, что завтра не придёт новый вирус. И всё полетит псу под хвост.

Салли не отрываясь смотрела на Пьера, всё ещё удивляясь молодому живому уму своего собеседника.

– Верно, думаю что это свойственно любым открытиям и эпохам. В моём будущем хотя бы начали исследовать другие миры. Но даже в 2125 году обычному среднестатистическому жителю на курортах Марса отдохнуть не получится, – девушка расплылась в улыбке.

Гилберт, опираясь на локоть, взглянул на неё с любопытством.

– Луна? Марс? Они обитаемые?

– В каком-то смысле, да. Есть базы на Луне, исследовательский лагерь, горнодобывающая станция, – сказала Салли. – Геологи активно работают над добычей полезных ископаемых, Но в основном на спутнике технический персонал и рабочая сила. Но людей там мало по большей части синтетики, которых вовсе не отличить от обычного человека. Можно сказать зарождение второй полноценной цивилизации на планете. Но до полноценной колонизации… Это как долететь до Кеплер 22Б.

Она вздохнула.

– Пока ещё рано. Только заложили проект. Мои друзья, которые остались там: Дмитрий и Марина Верховцевы, руководители проекта.

Ланжевен прищурился.

– Но скажите, мадемуазель, что же мешает людям сделать этот шаг? Разве технологий недостаточно?

Салли улыбнулась.

– Они есть. Дело как всегда в межличностных отношениях, технологии шагнули вперёд, а глупость в купе жадностью и амбициями в голове людей осталась. Слишком много факторов стоят на пути прогресса – политика, безопасность, даже психология. Вы представляете, каково это – быть первыми жителями на планете, где ничего нет?

Гилберт усмехнулся.

– Так романтично звучит, что аж страшно.

Ланжевен снова затянулся, на этот раз чуть задумчивее.

– Всё же я бы хотел увидеть это.

Салли внимательно посмотрела на него.

– Так увидите. Если верите в научные чудеса, вы уже стали их частью.

– Да, деточка, да, но я уже слишком стар для таких экспериментов, и, думаю, там ещё отнимут у меня сигары. А вот на это я никак не согласен.

– Лучше скажите мне, дорогая мадемуазель, – учёный откинулся в кресле, – что же стало с миром через 200 лет? Франция всё ещё Франция? Или нас всех поглотил ужас и передел будущего?

– Мсье Ланжевен, мир изменился.

Она слегка улыбнулась, но в её голосе звучала тень размышлений.

– Некоторые страны исчезли, другие появились. Политические карты больше не выглядят так, как в вашем 1933 году.

Она провела пальцем по столу, неожиданно внутри она ощутила тоску по дому, но сдержалась.

– Америка? Она всё ещё великая держава, но теперь её влияние не так безоговорочно. Мир стал многополярным, и США больше не единственный центр силы.

Ланжевен прищурился.

– А Россия?

Салли кивнула.

– Россия изменилась. Она пережила кризисы, трансформации, но осталась. Её границы сжались, но её влияние всё ещё ощущается.

Она сделала паузу. Опустила голову, задумалась…

– Франция… А Франция?

Ланжевен чуть наклонился вперёд.

– Что с ней?

Салли улыбнулась.

– Франция остаётся Францией. Она пережила века, революции, войны. Её дух не исчез. Париж всё ещё Париж. Но теперь он другой – умный, технологичный, но всё так же прекрасны.

Она откинулась в кресле, превосходное Шато Марго манило своим ароматом, переливаясь в бокале.

– Мир изменился, но не исчез. Люди всё ещё спорят, мечтают, строят.

Ланжевен задумался, глядя на дым своей сигары.

– Что ж, мадемуазель, значит, будущее не так уж плохо.

Салли усмехнулась.

– Оно просто другое. Ну, если вас это успокоит, французская вино осталось превосходным.

Гилберт, удивлённо посмотрел на Салли и пожал плечами.

– Но разве вино – это главное? Культура, идеология, общество? Люди?

Ланжевен, посмотрел на камин, словно старый уставший лев, после кинул, будто невзначай:

– Люди? Дорогой мой, люди не меняются. Они так же спорят, так же жадны до истины, так же жаждут власти, так же мечтают о горох золота и бессмертии.

Алиса поставила бокал, слегка покрутила его в руках. Поль не сводил взгляда с её браслета, в отблесках камина он настораживал и, будто, подмигивал собеседникам.

– Но всё же… Было что-то лучшее в 1933 году, а что-то лучшее сейчас. Разве нет?

Салли слегка наклонила голову и волосы рассыпались по плечам золотой волной.

– О, спору нет. Например, медицина. Мы победили большинство смертельных болезней.

Ланжевен поднял брови.

– Правда? Даже чахотку?

– Даже её.

– Ну, это впечатляет.

Гилберт задумался.

– А что потеряли? Вряд ли без этого обошлось. Разве не стало в чём-то хуже?

Салли вздохнула.

– Свобода. Она изменилась. Раньше её было больше, но теперь… теперь она стала сложнее. Мир больше, но правила жёстче.

Ланжевен слегка нахмурил брови с проседью.

– Неудивительно. Человечество любит строить системы, а потом страдать от них.

Алиса рассмеялась.

– Вы говорите как истинный революционер.

– О нет, дорогая, я просто реалист.

Гилберт отпил вина, щёки Салли раскраснелись от Шато Марго, и он не отводил от неё взгляда.

– Значит, в будущем нет революций?

Салли пожала плечами.

– Есть… но они не такие, как прежде. Всё более скрытно, незаметно, как-то из подволь.

Ланжевен покачал головой.

– Вот что я скажу. У нас, в 1933 году, было больше романтизма. Больше огня. Больше страсти. И слава богу нет синтетиков с их синтетической любовью.

Гилберт улыбнулся.

– Зато через несколько столетий есть возможность прожить дольше лет на 100, и выучиться за это время чему угодно. А нищета, грязь, хаос, всё это осталось…

Салли опустила глаза, она устала, время перевалило далеко за полночь.

Ланжевен по-отечески вздохнул, ещё раз посмотрел на их тёплую компанию:

– Мои дорогие гости, сегодня вы останетесь в имении, уже поздно. И я вас никуда не отпущу. Франсуаза приготовила комнаты наверху. А мне, верно, сегодня не уснуть – мысли не дадут мне сосредоточиться на царстве Морфея.

Он широко улыбнулся.

Где-то позади французская ночь обнимала улицы Парижа, а за окном флигеля разливалась ночная песня цикад…

Салли поднялась в спальню, которую приготовила для неё горничная, и едва сдержала восторг.

– Ну, это просто неприлично прекрасно!

Она провела пальцами по деревянной раме двери, чувствуя тёплую шероховатость старого дуба.

Эти французские спальни… Что-то в них есть, что невозможно повторить.

Даже в самых искусных реконструкциях прошлого, даже в фильмах, наполненных романтикой и антиквариатом, не передавалось вот это – аромат времени, пыль веков, смешанная с запахом с благородной древесины, эхо разговоров, застывшее в гобеленах.

Она ступила на мягкий ковёр – как облако под ногами.

– А эти стены!

Голубой цвет такой нежный, будто его смешали с утренним небом и легким ветерком. Здесь можно дышать. Можно мечтать.

Нет искусственного интеллекта в каждом уголке, есть только твой внутренний друг, с которым можно часами вести диалог.

Она подошла к кровати.

Шёлковое покрывало разлилось вокруг неё волнами.

Лёгкость, нега, совершенство. Французы точно знают толк в удовольствиях.

Она провела пальцами по балдахину, прозрачному, как утренний туман.

Ах, я могла бы остаться здесь навсегда…

Не хватает только пары десятков новых шляпок с бантами, заколками и разноцветными перьями.

Но что-то ещё привлекло её внимание.

Прикроватный столик, небольшой, можно даже сказать крохотный.

На нём – маленькая фарфоровая вазочка с незабудками.

Салли улыбнулась.

Ну, это уже издевательство. Как будто кто-то специально решил довести меня до восторга.

Она наклонилась, вдохнув тонкий аромат цветов, скользнув пальцами по фарфору.

«Что ж, теперь мне остаётся всё это великолепие описать в своей книге, передать так живо, как сейчас вижу перед собой… Вот где неразрешимая задача.»

Она улыбнулась сама себе в зеркало, проводя рукой по его поверхности.

Восхищённая писательница вздохнула, огляделась ещё раз и, наконец, опустилась на кровать.

Она утонула в мягкости постели и рассмеялась.

«Невероятно. Просто невероятно.

Если бы год назад кто-нибудь сказал мне, что это приключится со мной, я бы не только не поверила этому человеку, а перестала бы напрочь с ним разговаривать.

Жуть как не люблю врунов и сказочников.

Но вот оно. Вот я здесь.

И если это – не сказка, то что тогда?

В дверь тихо постучали – неожиданно, как будто вовсе не кстати.

– Заходите, – сказала она быстро, отрывисто, словно совсем не настроенная на разговор.

Секунда тишины. Затем дверь медленно скользнула в сторону, пропуская Гилберта.

Он стоял в проёме, нерешительно, словно боролся сам с собой.

– Прости, Салли. Я не хотел тебя беспокоить… но не могу с этими мыслями уснуть. Внутри поселилась какая-то боль и как будто мне не справиться.

Лёгкий свет, почти призрачный, застревал в его волосах – чёрных, почти до плеч, создавая тонкие серебряные блики.

Ресницы – длинные, тени от них ложились на бледное лицо, придавая ему оттенок чего-то неуловимо трагичного.

Пронзительные глаза, в которых отражалась не только ночь, но и тревога, которую он не мог скрыть.

Его лицо казалось аристократически правильным, красивым, но чуть угловатым, будто мир не успел сгладить его резкие линии, как будто он был создан не для спокойствия, а для борьбы.

И вот он стоял здесь.

В комнате, где всё напоминало сон из прошлого, но где они говорили о будущем.

Гилберт шагнул внутрь, но не сразу заговорил. Он всё ещё боролся с тем, с кем спорил внутри своей головы.

«Господи, какой же я болван.

Почему я сейчас стою перед ней? Почему я здесь? И почему я не могу справиться с этими мыслями, которые пожирают меня изнутри?

Она… она разорвала мою жизнь наполовину. На «до» и «после».

Как мне жить дальше?

Как существовать с этой мыслью, в этом мире, если смерть неизбежно наступает мне на пятки?

Я не хочу умирать. Никто не хочет умирать.

А кто скажет, что хочет, тот лжёт.

Я чувствую себя идиотом. Абсолютным идиотом.»

Его плечи были напряжены, пальцы пробежались по краю двери, будто он хватался за границу реальности, пытаясь удержаться на её краю.

Салли наблюдала за ним, не торопясь с вопросами.

Гилберт провёл рукой по лицу, как будто хотел стереть с себя мысль, но она уже проросла внутри него, срослась с его дыханием.

– Ты ведь знаешь, что я уже догадываюсь, Салли, – наконец выдавил он, и в его голосе было больше усталости, чем тревоги.

Она молчала.

– Скажи мне прямо. Ведь ты первый раз видишь меня живым, правда?

Он шагнул ближе, и теперь в его глазах отражалась не только комната, но и всё его прошлое, каждый шаг, каждое решение, которое вело его к этому моменту.

– В будущем ты никогда не встречалась со мной. Просто откопала мои записи. Верно?

Салли посмотрела на него, и на этот раз без улыбки.

– Да, Гилберт. Ты погиб по нелепой случайности… из-за стечения обстоятельств. В этом нет твоей вины. Только несправедливый рок.

Простые слова. Но они опустились тяжёлым камнем между ними.

Гилберт отвернулся, глубоко вздохнул, провёл ладонью по щеке, а после коснулся лба и запустил пальцы глубоко в свои длинные волосы, сел в кресло и опустил голову.

Салли сделала шаг ближе.

– Я знаю, ты не хочешь об этом говорить. Но я здесь именно для того, чтобы всё поменять.

Он всё ещё не смотрел на неё.

– Чтобы ты сделал правильные шаги, и плевать я хотела на временные парадоксы. Я тоже никогда не думала, что страницы моего романа станут страницами моей жизни.

Она говорила мягко, почти ласково, но в этих словах была сила. Салли сделала пару шагов, платье тихо зашуршало, а он почти не слышал этого.

Она осторожно положила руку на плечо Гилберта. Не столько чтобы утешит его. А чтобы он почувствовал простое прикосновение. По-дружески. Искренне.

– Я просто хочу, чтобы ты жил.

Это сложно объяснить. Да я пока и не хочу.

От неожиданности Гилберт вздрогнул, даже немного растерялся.

– Да, ты многого не знаешь, то, что произойдёт – это нормально.

Ситуация из ряда вон выходящая.

Я бы на твоём месте вообще не знала, что делать.

У нас модно говорить: я впала бы в депрессию, застряла бы во временном коллапсе.