Блудливая Венеция

Пролог. Голос Венеции

«Я – Венеция. Город масок, зеркал и теней. Город, где вода отражает небо, но скрывает грех. Слушай мой голос, и ты услышишь шелест шелка, звон бокалов, шепот интриг и стоны наслаждения.

Ты входишь в меня по воде, как в сон, и не замечаешь, как теряешь себя. Мои каналы – это вены, по которым течёт не кровь, а золото, яд и страсть. Мои мосты соединяют не берега, а судьбы. Мои стены слышали больше признаний, чем исповедальни, и больше угроз, чем залы суда.

Я была жемчужиной Адриатики, но жемчуг мой потускнел от вина, крови и слёз. В моих дворцах – мрамор и разврат, в моих церквях – золото и лицемерие. Я – сцена, на которой каждый играет роль: дож – как царь, куртизанка – как королева, священник – как шпион, но все мы – актёры в пьесе без морали.

Мои ночи длинны, как волосы венецианки, и сладки, как её губы. Но любовь у меня – не чувство, а валюта.

Я смеюсь в лицо добродетели. Закон – лишь перо в руке сильного. Судьи продаются, как специи на рынке. Я знаю цену всему – и не верю ни во что.

Распущенность везде. На улицах и площадях, в домах патрициев, и в борделе, в церкви и во власти. Посмотри на мой Совет Десяти1. Это же тень инквизиции. Шепни не то – и ты исчезнешь. Я плету заговоры, как кружево – тонко, изысканно и подчас смертельно. Я торгую не только шелком, но и душами.

Мои церкви сияют, но вера в них лишь декорация. Святые образы – это прикрытие для сделок, мощи – товар, исповедь – инструмент шантажа. Я молюсь, но не верю. Я каюсь, но не собираюсь меняться.

И всё же… я прекрасна. Я желанна. Я свободна – в своём падении, в своём безумии, в своей гениальности. Я – Венеция. Город, который грешит красиво.

Я могу рассказать много историй – печальных и весёлых, страшных и потешных. Ты хочешь знать одну из них?! Тогда слушай. Но, помни: в моих рассказах правда – это лишь маска, прикрывающая вымысел. У меня тысяча масок. И только одна – твоё отражение.

Однажды…

Лодка скользила по воде, как перо по шелку. Молодой человек сидел на корме, прижимая к голове шляпу, которую ветер то и дело пытался сорвать. Когда лагуна раскрылась перед ним, он почувствовал, как воздух изменился. Он стал солоноватым, влажным, насыщенным запахами водорослей, рыбы и чего-то ещё – пряного, почти сладкого. Вдалеке, сквозь лёгкую дымку, поднимались купола и башни, словно мираж. Город не стоял на земле – он парил над водой, как видение.

Чем ближе лодка подходила к городу, тем сильнее билось его сердце. Это был не первый его визит в Венецию, но в этот раз всё было как-то иначе. Дома всё также вырастали прямо из воды, но сегодня ему вдруг показалось, что окна в этих домах смотрят на него, как глаза под масками – холодно и оценивающе. Когда лодка вошла в один из узких каналов, шум лагуны сменился эхом голосов, плеском вёсел, скрипом ставен.

Но первое, что он услышал, это не колокольный звон, а смешок. Женский, с лёгкой хрипотцой. На мостике стояла куртизанка в маске и играла в карты с двумя юнцами.

– Добро пожаловать в Венецию, синьор приезжий! – крикнула она, разглядывая незнакомца в гондоле в одежде из шерстяной, плотной ткани скучной расцветки. – В город, где проигрывают всё, кроме желания снова вернуться сюда.

Он сжал пальцы на перилах гондолы. По лицу «ночной бабочки» было понятно, ей было плевать на его имя и внешность, она знавала много, таких, как он – приезжих, неопытных, тех, что привезли сюда деньги, амбиции и иллюзии.

На одном из балконов мелькнула фигура женщины в тёмном платье. Она смотрела прямо на него, не отводя взгляда. Он вздрогнул. В голове промелькнула мысль, что в этом городе никто и ничто не бывает случайным.

Вода отражала небо и стены, и он не мог понять, где заканчивается реальность и начинается отражение Всё казалось театром, но вот вопрос, кто он в нём – зритель или уже актёр?!

– Синьор! – перебил его мысли лодочник. – Мы прибыли.

Церковь Санта-Мария-делла-Салюте стояла, как застывшая в камне, на краю воды молитва. Внутри было прохладно, пахло воском, ладаном и старым камнем. Свет пробивался сквозь витражи, окрашивая мраморные полы в багряные и золотые пятна. Он вошёл, чтобы укрыться от жары и шума, и чтобы попросить у Бога терпения и удачи. Но вместо тишины и праведных мыслей ему пришло откровение.

ОНА стояла у бокового алтаря, в полутени, с опущенной головой. Чёрный бархат на ней казался почти монашеским, если бы не брошка в форме льва, пристёгнутая у горла. Платье казалось одновременно скромным, без излишних декоров – ни украшений, ни вышивки, но струившаяся ткань, повторяя изгибы фигуры, делала его излишне откровенным. Её волосы были тёмными, как чернила, а кожа – светлой, почти прозрачной. Она не молилась – она слушала. Музыка органа, едва слышная, будто окутывала девушку невидимой шалью.

Его зацепила не её красота, а статика. Прямая спина, голова чуть склонена, ладони сложены в пальцах, без напряжения. Никакой суеты, никакого взгляда по сторонам. Она была как картина, которую кто-то тайно оживил и оставил жить, но только на какое-то мгновение. Возможно, почувствовав его взгляд, девушка обернулась, её глаза не выдали ни тревоги, ни любопытства. Возможно, лишь лёгкую усталость. В этих глазах таилась какая-то глубина, словно она видела мир иначе, чем все остальные. Видела то, что скрыто от обычных глаз.

Он почувствовал непреодолимое желание подойти и заговорить с ней. Но что-то его останавливало. Какая-то невидимая преграда, словно она была окружена аурой неприкосновенности. Он продолжал смотреть, не отрывая от неё взгляда. И чем дольше он смотрел, тем сильнее становилось ощущение, что он знает её. Что он видел её раньше. Но где? Наверное, в своих снах.

Девушка снова обернулась, их взгляды на мгновение, не дольше, чем удар сердца, встретились, и она слегка улыбнулась. Улыбка была едва заметной, но этого хватило, чтобы добить его. Она словно приглашала его приблизиться, узнать её. И он, повинуясь этому безмолвному зову, сделал шаг вперёд. Но в этот момент седоватый мужчина в дорогом камзоле и венецианском кружеве подошёл к ней и, взяв под локоть, повёл к выходу из церкви. Она ушла, только лёгкий запах жасмина остался в воздухе, как след после неё.

Он вышел на улицу, ослеплённый солнцем, но внутри него уже сгущалась тень тайны и азарта разгадать её. Он должен был узнать, кто эта девушка. Дочь ли купца? Племянница дожа? Куртизанка под покровом благочестия? Или вовсе призрак?

Он поклялся себе: он найдёт её. Добьётся. Завоюет. Любой ценой.

Прошла неделя с той встречи в церкви. Он обошёл полгорода – рынки, набережные, салоны, даже задние дворы театров. Он расспрашивал осторожно, сдержанно, как подобает человеку его положения. Но никто не знал. Или делал вид, что не знает.

… Однажды вечером он зашёл в лавку старого книготорговца у моста Риальто. Там пахло кожей, пылью и чернилами. Он листал старинные гравюры, когда услышал женский голос – лёгкий, певучий, с венецианским отливом. «Ж» у неё звучало мягче, гласные чуть удлинялись, а слово «синьор» превращалось в почти ласковое «сеньорэ».

– Добрый вечер, синьор Джузеппе, вы достали мне трактат "De gli eroici furori"2?

Услышав это название, посетитель с удивлением на лице обернулся, желая поспорить по содержанию книги, но, увидев девушку, он не мог не то чтобы сказать слово, он не мог пошевелиться. Это была она. Без сомнений. Та же осанка, тот же изгиб шеи, тот же взгляд – будто сквозь тебя, вглубь.

– Конечно, синьорина Лукреция. Книга ждёт вас, как я вам и обещал.

Имя показалось ему лёгким, почти воздушным. «Лукреция», – запомнил он его лёгким движением губ.

– Хочется посмотреть, – с усмешкой проговорила девушка, листая трактат, – как Фичино оправдывает «героические страсти», как путь к истине. – Она повернулась к незнакомцу и задала вопрос ему. – Вот скажите, синьор, что героического в неистовстве, которое разрушает?

Он сначала даже не понял, что вопрос адресован ему.

– Разрушает? Или освобождает? Автор говорит о любви, которая разрывает цепи разума. Разве это не сила?

– Это слабость, – немного свысока ответила та, кого назвали Лукрецией. – Страсть, что жаждет властвовать, – не освобождение, а новая клетка.

– У Фичино героическая ярость – это не безумие, а путь к восхождению души. Вы не можешь интерпретировать его как просто разрушение. Это слишком… линейно.

Лукреция оглядела мужчину с ног до головы и произнесла с усмешкой:

– Вы говорите так, как преподаватель в университете. То есть, как зануда, но с хорошей библиотекой в голове. Впрочем, я, скорее всего, права. Вы – не венецианец, у вас диалект более резкий. – Её слова прозвучали с каким-то легким снисхождением в голосе, с тем, с которым обычно говорят те, кто считает себя частью центра мира.

– Если истина – занудство, то пусть я буду им.

– В Венеции провинциал – это не география, – вставил своё замечание продавец. – Это тот, кто ещё умеет говорить правду.

Девушка передёрнула плечами, и поблагодарив торговца, исчезла за дверью, оставив за собой аромат жасмина.

Молодой мужчина мечтательно повторил имя про себя. «Лукреция». Имя, которое теперь будет звучать в его мыслях, как молитва. Или как приговор…

Часть1. Три года спустя

Убийство на улице Менял

Тёмная ночь окутала город, пропитывая воздух солоноватой, затхлой сыростью каналов. Лишь тусклый свет масляных фонарей дрожал на воде, раскрашивая зыбкие отражения в золотистый оттенок. По узкой улочке, петляющей между старых фасадов, шли двое – мужчина и молодая женщина. Их силуэты сливались с темнотой.

Город дышал праздником, но здесь, в стороне от веселья, тишина заглушала все звуки. Мужчина приглушённо что-то шептал молодой женщине на ухо, а она, прижавшись к нему и крепко ухватившись тонкими пальчиками в мужскую руку, внимала каждому его слову. Наконец, они вышли к каналу. Где-то вдали прозвучал всплеск – лёгкая рябь пробежала по поверхности воды. И внезапно, из-за поворота, словно вырвавшись из самой тьмы, появились три фигуры в плащах с капюшонами, скрывающими верх масок, а «Баута»3 полностью закрывала лица, делая людей безликими.

Двое подошли к прохожим, а третий остался стоять возле угла. Быстрое, практически незаметное движение… Сверкнувший клинок… И воздух разрезал короткий вскрик. Мужчина пошатнулся, распахивая плащ, и судорожно схватился за грудь. Кровь, словно алый мак, расцвела на белоснежной рубашке. Женщина, словно статуя, окаменела от ужаса. В ее глазах застыл немой вопрос. Последовал ещё один удар, глубже, точнее. Мужчина рухнул на мокрую мостовую.

– Уходим, – приказал тот, что стоял поодаль. Из-за маски голос его звучал приглушённо, будто идущий из мрака.

Убийцы исчезли так же внезапно, как и появились, словно растворились в ночи. Взгляд женщины был прикован к телу мужа, лежащему на мокрой мостовой. Его кровь медленно растекалась, смешиваясь с грязью и лужами.

– Нет… – её голос был едва слышен, почти шёпот, а потом он разорвал тишину ночи, разлетаясь по узким улочкам. – Нет, нет, нет! – эхом разлетался её голос. Но никто не пришёл. Никто не услышал. Только вода канала, тёмная и равнодушная, уносила в глубину ночи стекающую в неё кровь…

Словно в трансе, она опустилась на колени рядом с мужем, её пальцы дрожали, касаясь его волос.

– Предательство! – еле слышно прошептал мужчина, и его голова как-то неуклюже упала на грудь.

Маска скрывала его лицо, и молодая женщина боялась снять её, чтобы не видеть печать смерти на родных чертах. Она не хотела верить, что это конец. Её дыхание стало рваным, а в груди разрасталась пустота, поглощая всё вокруг. Слёзы хлынули из её глаз, смешиваясь с моросью опускающегося тумана.

Женщина попыталась встать, но ноги её не слушались. Она снова присела, обняла тело мужа и беззвучно плакала, потеряв счёт времени. Она переводила взгляд с мужчины на угол, где во время убийства неподвижно, словно каменный страж, стоял человек, с бесстрастностью палача наблюдая за разворачивающейся драмой.

«Кто он?! Воплощение безжалостной силы?! Вершитель чужих судеб?! Палач в маске, выполняющий чью-то волю, или тот самый предатель, о ком были последние слова Витторио?!»

Мысли женщины оборвались, и она прислушалась. Тишина улицы была нарушена звуком быстрых шагов. Из тени появился мужчина с факелом в одной руке и с бутылкой вина в другой. Увидев тело на мостовой и женщину, склонившуюся над ним, он бросился к ней, опустившись на колени рядом.

– Боже мой… – его голос дрожал, словно он не мог поверить в происходящее. – Что случилось? Кто это сделал?

Женщина, всё ещё находясь в шоке, не могла ответить и лишь пристально смотрела на не выражающее ничего лицо в «волто»4. Оно выглядело как призрак, и отсутствие выражения делали обладателя зловещим.

Мужчина быстро сорвал маску и, взяв женщину за плечи, пытался утешить.

– Вы должны уйти отсюда, синьора. Это место небезопасно. Я провожу вас.

Женщина сняла маску, и глаза мужчины в удивлении округлились.

– Бьянка?! – сорвался на фальцет его голос, и мужчина перевёл испуганный взгляд с лица женщины на мёртвое тело.

Он быстро стянул маску с лица мужчины, и в его глазах мелькнул… страх. Перед ним было тело его кузена Витторио Кавалли.

– Мы найдём виновных. Я обещаю. – Несмотря на тревожность в голосе, он произнёс это так искренне, что Бьянка не смогла не поверить.

Присутствие кузена мужа принесло ей немного утешения. Они шли вдоль канала к дому Кавалли, и всю дорогу молодой женщине казалось, что воздух вокруг нашёптывает ей о том, что тайна смерти мужа не будет раскрыта никогда. А кузен Алессандро Даль Пьетро всё время оглядывался, словно опасаясь, что кто-то наблюдает за ними из тени. Но только луна, словно безучастный свидетель, равнодушно взирала на всю эту трагедию с высоты небес.

Узнав о смерти старшего брата, Джованни Кавалли сначала оцепенел, словно его неожиданно окатили ледяной водой с головы до ног. Мир вокруг перестал существовать, он ничего не слышал, словно уши были заткнуты ватой. В голове билась лишь одна фраза, назойливая и жестокая: «Это случайная смерть или кто стоит за ней?!»

Джованни знал, что смерть брата, обрушившаяся как стихийная лавина на их семью, погребла под собой спокойствие, а быть может, и финансовую стабильность торгового дома Кавалли. Кто захочет иметь дело с «младенцем»?! Именно так он думал о себе, да и о всей их коммерции и банковском деле, основанном лишь его отцом, когда вокруг «зубастые монстры» с вековыми историями – Гримари, Фоскари, Контарини… Кто захочет иметь дело с домом, где главы умирают, как мухи. Сначала неожиданная смерть отца, теперь убийство Витторио. И всё бы ничего, но ситуация для торговли была удручающая, особенно сейчас, когда у Венеции, да и у Генуи, и у Королевства обеих Сицилий уже не было достаточно сил, чтобы обеспечить безопасность морских путей. На Средиземном море хозяйничали, захватывая торговые суда, турецкие и берберийские пираты. Да и в самой Италии внутренние таможенные пошлины чуть ли не вдвое увеличивали стоимость товара.

«В одиночку нам не выжить», – размышлял Джованни и вспомнил вчерашний, последний разговор с братом, наполненный шутками и планами на будущее.

– Жизнь так коротка, брат, нужно ценить каждый миг! – сказал тогда Витторио. – Ты просто обязан жениться на Лукреции, раз уж она положила на тебя глаз. Пусть она и незаконнорожденная, но признанная, и Контарини дают такое за ней приданое, что на него можно выкупить пол Венецианской республики! Говорю тебе, брат, это же золотая жила, зарытая в женском теле! Не упусти свой шанс, не будь идиотом, который бросает жемчужины свиньям, кода есть возможность обогатится самому.

Перед глазами Джованни предстала высокая, статная девушка с глазами цвета морской волны. Говорили, она упряма и своенравна, но разве можно ожидать другого от той, чьё рождение окутано тайной?

– Такое впечатление, что я получил предложение от синьора Лоренцо и упираюсь рогом, – усмехнулся, откинувшись на спинку кресла, Джованни. – И потом, я не люблю её, – пожимая плечами, добавил он. – Ты же женился на бесприданнице красавице Бьянке против воли отца. И ты не думал о финансовом благополучии нашего торгового дома.

– Думал! – криво усмехнулся Витторио. – Думал, что деньги нашего банка будут нам прохладным оазисом в наших с ней жарких отношениях. Но сейчас, когда ситуация вокруг нашего дела сгущается быстрее грозовых туч перед штормом, я понимаю, что отец был прав. Мы не просто горожане или крестьяне какие-то, мы не можем позволить себе жить эмоциями. Каждый наш шаг должен быть на благо и на развитие нашего «Дома». Ты думаешь, отец отправил Джулию в монастырь, потому что он самодур?! Нет! Он не хотел тратить деньги на её приданое, которые могли пойти на развитие дела. Лукреция, может, и не Афродита, вышедшая из пены морской, но её глаза…, – Витторио сделал паузу и, вздохнув, добавил, – глубокие и томные, порой в них отражается невинность голубки, а порой – страсть дикой кошки. Голос ее, мягкий и мелодичный, словно пение сирен, способное зачаровать и увлечь в пучину забвения. Ты просто слеп, брат! Ну а её приданое – это целый флот галеонов, груженных золотом! И это затмевает любую внешность.

Джованни вздохнул, его взгляд скользнул по резным панелям кабинета.

– Любовь – это не товар, Витторио. Её нельзя купить или продать, как шелк или специи. Она либо есть, либо её нет.

Витторио вскочил с кресла и, со свойственной ему эмоциональностью, выкрикнул.

– Замолчи! Ты, философствующий бездельник! Брак у купцов и банкиров – это дело, а не романтическая прогулка под луной. Неужели ты готов отказаться от финансового влияния и покровительства не только семьи Контарини, но и самого дожа, ради призрачной любви? Так что отбрось свои сомнения и зови Лукрецию к алтарю! Обменяй свою свободу на богатство и положение, так необходимое нашему еще молодому и неокрепшему торговому дому, и ты увидишь, что жизнь твоя станет слаще меда и крепче вина!

… Дверь в кабинет открылась и вошла Бьянка в сопровождении своей лучшей подруги Лукреции Контарини, девушки из одной из самых влиятельных патрицианских родов Венеции. Джованни невольно уставился на вошедших.

Несмотря на трагичность момента, Лукреция, поддерживая Бьянку за талию, шла с такой грацией, которая была свойственна только тем, кому посчастливилось уже родиться с золотой ложкой во рту. Весь её вид излучал благородство и достоинство. Девушка перевела взгляд на Джованни. Её сапфировые, пытливые глаза изучающе смотрели на молодого мужчину. Бьянка присела на кресло и, словно никого не замечая, уставилась в одну точку пустыми, покрасневшими от слёз глазами, её руки сжались в кулаки, сгребая тонкую ткань платья.

– Бьянка?! – подходя к невестке, осторожно произнес Джованни, слегка наклонившись. – Я полагаю, похоронную церемонию лучше провести ночью, чтобы избежать излишнего внимания.

Молодая женщина не ответила, лишь тяжело вдохнула.

– Ты же понимаешь, – продолжал Джованни, – Венеция – город слухов, и публичные похороны могут вызвать нежелательные вопросы о смерти Вито.

Бьянка продолжала молчать. Молодой мужчина выпрямился и посмотрел на Лукрецию вопрошающим взглядом, явно приглашая поддержать его. Девушка стояла с непроницаемым лицом, но в глазах мелькнула тревога.

– Синьор Джованни прав, Бьянка. Ночные процессии избегают дневной суеты, свойственной празднику, с его радостной и фееричной атмосферой. И потом, Витторио был венецианцем, а здесь верят в духов каналов. Их вода, отражающая лунный свет – это граница между жизнью и смертью, – голос Лукреции звучал ровно, но в нём слышны нотки осторожности.

Джованни поймал себя на мысли, что пристально смотрит на пухленькие, но выразительные губы девушки, на которых, пока она говорила, лежала лёгкая полуулыбка.

Бьянка вздрогнула и, словно выйдя из забытья, перевела полный надежды взгляд на подругу, и тихим, еле слышным голосом произнесла:

– Поговори с отцом, чтобы на похоронах присутствовали представители других торговых домов, и кто-то из Совета Десяти5, кто мог бы провести расследование убийства.

– Я не думаю, что Совет Десяти заинтересуется этим, – неуверенно вставил Джованни. – Его функция – контроль над политической безопасностью, он следит за заговорщиками, шпионами и возможными угрозами для республики. Частный случай на карнавале их вряд ли заинтересует.

Взгляд Бьянки снова потух и устремился в пол.

– Я поговорю с отцом и дядей, – уверенным голосом обнадежила её Лукреция. – Это будет личная просьба. Витторио Кавалли был хорошим человеком, верным другом и надёжным партнёром. Я абсолютно уверена, что мне не откажут.

Джованни с восхищением смотрел на Лукрецию. Наверное, впервые за два года, что он её знал, он видел в ней не просто миловидную дочь одного из самых влиятельных родов Венеции, не просто баловня судьбы, но и девушку, чья решимость могла сокрушить неприступные стены. Её глаза, обычно спокойные и кроткие, сейчас были полны уверенности, и в них горел огонь, который раньше он никогда не замечал. Он видел в них отблеск стали, той самой, из которой куют клинки, способные пронзить самую закостенелую броню. Именно сейчас он понял, что перед ним не просто хрупкая венецианская роза, как её называли многие, а хищный цветок, готовый выпустить шипы, чтобы защитить и оказать помощь близким ей людям.

Лукреция положила руку на плечо подруги и прошептала:

– Quello che non uccide, fortifica6.

– Я так рад, что у Бьянки такая подруга, – улыбаясь открытой улыбкой, наконец сказал Джованни, – такая…

Он явно не мог подобрать слов, но Лукреция молча смотрела прямо ему в глаза, лишь чуть склонив голову, будто ожидая, что он всё же найдет нужное выражение.

– Такая… – повторил Джованни, отводя взгляд от девушки. – Такая, какой должна быть настоящая подруга.

Губы Лукреции дрогнули в усмешке, она глуховато хмыкнула и спросила:

– А вы уверены, синьор, что рады?

Её голос звучал спокойно, но Джованни показалось, что это вызов, и где-то глубоко в душе он почувствовал, что вопрос был не просто о дружбе. Он усмехнулся и пошёл к выходу, но у самой двери остановился и, не оборачиваясь и еле сдерживая улыбку, громко сказал:

– Теперь уже не уверен, синьорина.

Дверь в кабинет закрылась, и Бьянка спросила, что он имел в виду под этим «не уверен».

– Он боится, что я его соблазню, – загадочно улыбаясь, ответила подруге Лукреция. – Надо будет поговорить с отцом, чтобы подыскал тебе подходящего мужа.

– Несильно уместный момент накануне похоронной церемонии обсуждать это, – с тоской в голосе произнесла Бьянка, но Лукреция заметила в её глазах еле уловимый огонёк надежды.

Она аккуратно взяла руки Бьянки, её пальцы были тёплыми и уверенными, как будто она пыталась передать силу, в которой подруга сейчас так отчаянно нуждалась.

– La vita continua7, – произнесла она мягко.

Бьянка не отреагировала сразу. Она смотрела перед собой в тусклый свет свечи, её взгляд был усталым, но уже не пустым. Лукреция обняла подругу. Они обе молчали, и лишь тихий шелест канала за окном напоминал им о том, что время движется, что вода никогда не стоит на месте.

– Ты можешь остановиться, можешь смотреть в прошлое, но жизнь не замрёт вместе с тобой. Она будет продолжаться, несмотря ни на что.

Бьянка жевала свои губы, будто пережёвывала сказанные Лукрецией слова.

– А если я не хочу? – её голос был почти беззвучным.

Лукреция отстранила Бьянку от себя и с упрямством в голосе сказала:

– Но я этого хочу. Мне нужен твой смех, твой задор и твоё лёгкое восприятие жизни. А потом, – хихикнув, добавила она, – ты разве не хочешь увидеть Джованни Кавалли у моих ног?

– Зачем тебе он? – Бьянка склонила голову набок, и в её взгляде, и в голосе было откровенное непонимание. – Ты же его не любишь!

– Я хочу доказать сама себе, что способна его холодный ум превратить в огонь страсти, который растопит его ледяное сердце.

– Какие глупости! – Закатив глаза, произнесла Бьянка.

Таинственное кольцо

На рассвете следующего дня Бьянка и Лукреция осторожно ступали по влажной мостовой, где ещё вчера произошла трагедия. В воздухе всё так же висел запах сырости и затхлой воды, но яркие гондолы, скользящие по каналу, не казались призраками ночных событий, а скорее они были предвестниками очередного шумного дня регаты.

Бьянка остановилась у того самого угла, где стоял наблюдатель-тень в бауте, не вмешивающийся, но следивший за убийством.

– Здесь он стоял, – шёпотом сказала она, касаясь стены, будто пытаясь ощутить остатки присутствия. И, утерев скатившуюся слезу, она подошла к месту, где был коварно убит её супруг.

Взгляд Лукреции уловил нечто поблескивающее между камнями мостовой в том месте, где только что стояла Бьянка. Она наклонилась. И подняла кольцо. Она могла поклясться, что уже видела это кольцо, но никак не могла вспомнить – где, когда и на чьей руке.

«Что это за кольцо? – размышляла Лукреция. – Потерянное, забытое, оставленное? Или сброшенное умышленно, как предупреждение?

Она подошла к Бьянке и протянула ей находку. Вдова осторожно взяла кольцо пальцами, вспоминая о вчерашней ночи, и холод металла заставил её задержать дыхание. Она медленно крутила золотой предмет, рассматривая со всех сторон царапины и потёртости, свидетельствующие о его долгом ношении, и мелкие пятна, которые Бьянка приняла за кровь.

– Это… – её голос сорвался, когда до неё дошло, кому могло принадлежать кольцо.

Лукреция отступила на шаг, её глаза расширились.

– Если это действительно кольцо убийцы… Могу предположить, он уже обнаружил его пропажу и начнёт охоту за уликой. Но, смотри, оно достаточно маленькое, чтобы быть мужским. Возможно, он носил его на цепочке, которая оборвалась. Или же…, – Лукреция таинственно замолчала, а потом добавила, – или же это была женщина, и специально оставила кольцо.

Бьянка сжала находку в ладони, и у неё появилось двоякое чувство. С одной стороны, это была улика и, возможно, ключ к разгадке убийства Витторио Кавалли. А с другой, если Лукреция права и в деле замешана женщина, то откроется неверность её мужа, и правда станет горькой и очевидной, от которой не укрыться. Бьянке казалось, что кольцо обжигает ей руку, и она постучала зажатыми кулачками друг об друга. Она представила, какая буря может разыграться в семье, какой может быть взрыв, разрывающий в пух и прах годами строившуюся иллюзию благополучия и доверия. Вопрос был только один: как использовать это кольцо?! Узнать правду и развеять миф о порядочности и честности синьора Витторио или оставить память о нём, как о добропорядочном, честном и законопослушном гражданине республике.

– В любом случае, – долетели до неё слова Лукреции, – лучше пока спрятать подальше это кольцо и наблюдать, что будет происходить дальше. Витторио не вернуть, а бед эта вещица может принести немало.

– Да, лучше забыть об этом, – согласилась Бьянка с подругой, но память, словно въедливая кислота, навсегда запечатлела этот момент и в её голове, и в её сердце.

… На следующий день, не найдя отца ни в Ca' d'Oro, ни в Palazzo Contarini del Bovolo8, Лукреция отправилась во Дворец дожей в надежде найти его там. Она была уверена, что связи достопочтенного синьора Лоренцо Контарини помогут разобраться в смерти Витторио. Она поинтересовалась, где может найти отца, и её направили в Зал Коллегии. Проходя по коридору, её взгляд остановился на чуть приоткрытой двери в один из кабинетов, и она машинально замедлила шаг, прислушиваясь к тому, что происходит внутри. До ее ушей донёсся немного приглушенный голос.

– Пока всё без шума, синьор. Осталось лишь убедиться, что его жена не начнёт задавать вопросы.

Лукреция остановилась, едва сдерживая дыхание.

– Quando prendi moglie e compri cavallo, chiudi gli occhi e affídati a Dio9, – услышала она другой голос, он был совсем тихий, с ехидцей.

Раздались смешки, по которым Лукреция поняла, что в комнате как минимум три человека.

– Хорошо, синьор, заплатить лишь за коня, а жену получить в придачу, – сказал первый голос. – Но вы правы, на все воля Бога. В любом случае, путь для хозяина открыт.

Лукреция прикрыла рот рукой, словно старалась не выпустить крик удивления и сдержать эмоции. Она была абсолютно уверена, что это игра слов10 – намек на Витторио и Бьянку. Девушка почувствовала, как холод проникает под ткань её плаща. Она знала, что должна уйти – немедленно, осторожно, незаметно. Но желание услышать что-то еще важное делало её безрассудной и смелой.

– А если начнут расследование? – голос звучал глухо, как из бочки.

– Тогда ты знаешь, что делать.

Внутри зала послышалось движение, и Лукреция тут же отскочила от двери и спряталась за колонну. Но никто не вышел, лишь захлопнул дверь, зато до ушей девушки донёсся откуда-то издалека отточенный ритм приближающихся шагов. Она вжалась в колонну, стараясь не дышать. Её нервы были натянуты, как тугая струна.

Сначала звук шагов был глухим, но размеренным, затем, приближаясь, становился чётче и чётче. Человек шёл не спеша, словно ему не было нужды торопиться. Подойдя к массивной колонне, за которой стояла Лукреция, он остановился. Он стоял так близко от неё, что ей казалось, она слышит его дыхание. И вдруг её ушей коснулся приглушённый низкий тембр, который произнёс лишь одно слово: «Я должен!»

Лукреция замерла. Это был не просто голос – голос, который она знала слишком хорошо. Человек сделал пару шагов к двери и постучал. Но еще до того, как выглянуть из своего укрытия, она уже знала, кто стоит в коридоре. Джованни Кавалли…

… Алессандро Даль Пьетро шагал по узким улочкам Венеции, пропитанным влажным каменным ароматом. Он шёл на встречу с синьором Лоренцо Контарини, даже не предполагая, что понадобилось старому венецианскому лису от него. Но он знал, что банкир не делает пустых жестов. Если ему что-то понадобилось, значит, партия уже началась, даже если сам Алессандро ещё не видел шахматной доски в помине.

Когда он вошёл в каменный двор, аромат вина и бумаги смешивался с вечерним воздухом. Лоренцо сидел в массивном кресле, лениво вращая бокал с тяжёлым рубиновым напитком. Он встал, наполнил другой бокал вином и передал его Алессандро.

– Венеция живёт интригами, синьор Даль Пьетро. Они здесь плетутся, словно нити в муранском стекле – тонкие, искусные и порой смертельно опасные. Как вода проникает в камень, так и чужие замыслы разъедают то, что кажется незыблемым.

Алессандро спокойно, но внимательно следил за выражением лица Лоренцо, а потом откровенно задал вопрос:

– И вы хотите знать, синьор Контарини, кто размывает фундамент одного из торговых домов Венеции?

Лоренцо внимательно рассматривал Алессандро, мысленно подбирая правильный ответ.

– Я не ошибся в выборе вас. Вы правы. Но я не только хочу знать. Я хочу удержать всё в нужном русле. И хочу, чтобы вы знали, что я не сторонник лишнего шума.

Алессандро кивнул, понимая тонкий намёк Контарини, и заметил с лёгкой улыбкой на губах:

– Но любой шторм начинается с едва заметной ряби на воде, синьор.

Лоренцо сделал паузу, а потом заговорщически заговорил снова.

– Кто-то, кого мы не знаем, начал свою игру. Пока только против Дома Кавалли, вашего кузена. В городе шепчутся, что кто-то тянет нити из тени, это не венецианец. Купцы стали осторожны, боятся подписывать контракты, боятся отправлять товары на Восток, пока ситуация нестабильна. Я грешным делом подумал, что это дело рук генуэзцев, но мои люди сказали, что дела Кавалли не пересекались с ними. А то, что произошло с Витторио, это уже слишком даже для Венеции. – Лоренцо придвинулся ближе к Алессандро, понизив голос до шепота. – Если Дом Кантарини падет, кто окажется следующим?!

– Что вам известно об этом «кто-то», синьор Лоренцо? – спросил Алессандро. – Есть ли у вас какие-то подозрения?

Лоренцо покачал головой.

– К сожалению, нет. Только слухи и домыслы. Но я уверен, что этот человек хорошо осведомлен о слабых местах Кантарини и использует их против них.

– Возможно, у него есть кто-то внутри дома, кто сливает ему информацию. Или же он просто очень хорошо умеет наблюдать и анализировать, – предположил Алессандро.

– В любом случае, синьор Даль Пьетро, нам нужно действовать быстро, – сказал Лоренцо. – Если мы хотим остановить этот шторм, мы должны найти того, кто его вызвал.

Алессандро кивнул.

– Проблема в том, что я не могу долго оставаться в доме кузена. Вы же понимаете, синьор Лоренцо, моя мать из Генуи, она родная тётка Джованни, и покойный дядя Карло всегда нас недолюбливал.

– Но ваша фамилия не да Виго, и в Генуе вы не жили ни дня.

– И тем не менее, мне нужен идеальный повод для того, чтобы остаться и в Венеции, и в доме Кавалли на какое-то время. В противном случае мне придётся вернуться в Падую после похорон.

– Об этом можете не беспокоиться, Алессандро, – по-дружески положив руку на плечо молодого мужчины и назвав его по имени, сказал Контарини и сделал загадочное лицо.

Ночь похорон

В ночь похорон воздух над каналами был густым и неподвижным, казалось, всё вокруг затаило дыхание. Покрытая чёрным бархатом гондола с телом покойного Витторио медленно двигалась сквозь воду. За ней следовали лодки с родственниками, друзьями и видными купцами и банкирами Венеции. Вдоль мостов и улиц стояли какие-то случайные прохожие, их лица скрывали маски, но в глазах отражался страх и непонимание, почему процессия проходит в столь поздний час.

Когда гондола приближалась к церкви Сан-Заккария, колокола пробили тишину, но звук был каким-то странным – слишком глухим, словно колокольный звон тонул в сжатом, зловонном воздухе. Вода под гондолой, обычно игривая и переливающаяся в лунном свете, казалась сегодня свинцово-серой и недвижимой.

Бьянка, облачённая в траурный наряд, почувствовала, как по спине пробежал ледяной холодок, и, укутавшись в плащ, прижалась к Лукреции, которая смотрела на тёмную воду. Ей казалось, что на гладкой чёрной поверхности мелькает какое-то отражение, которого нет в реальности. Оно двигалось рядом, словно тень, следящая за ней. На ум пришли слова, сказанные кем-то из поэтов, давно ушедших: «Как вода течёт, так и жизнь ускользает».

«Это был Петрарка11, – вспомнилось ей. – Он писал о мгновенности счастья, о том, как воспоминания тонут в потоке времени, оставляя лишь слабый след. Но если даже красота исчезает, если даже любовь растворяется, что остаётся?» – удивлённо размышляла Лукреция. Она снова задержала взгляд на деформированном отражении в воде…, отражении её самой. «Венеция – это зеркало, в котором мы видим наши самые темные отражения», – прошептала она. И сегодня, в эту ночь похоронной церемонии, это зеркало было особенно зловещим, отражая не только серые небеса, но и смутное беспокойство в её душе.

Гондола причалила у церкви Сан-Заккария. Обычно величественная и светлая, сейчас она казалась угрюмой и неприветливой.

«Неужели нельзя было выбрать церковь Сан-Марко, а не эту Заккарию, напоминающую престарелую графиню, закутанную в траурное кружево», – услышала у себя за спиной приятный баритон Лукреция и усмехнулась сравнению. Она повернула голову, за ней следовал высоковатый мужчина в шляпе с траурными лентами. Но лицо его было скрыто под чёрной маской, фигура – под чёрной накидкой, и в знак скорби на руках были чёрные перчатки из тонкой кожи.

Тяжёлые двери церкви медленно открылись, и внутрь вошла процессия, сопровождаемая гулкими шагами скорбящих. В воздухе витал запах ладана, густой и терпкий, смешиваясь с сыростью камня. Представители купеческих и банкирских домов расселись вдоль прохода. На многих были траурные маски, скрывающие истинные эмоции, у других – действительно скорбные лица. Но у тех и других глаза были опущены, словно никто не хотел встречаться взглядами. В глубине зала священник поднял руку, призывая к тишине.

«Requiem aeternam dona eis, Domine…».12

Голоса хора зазвучали мягко, но их тон постепенно наполнялся силой. Звуки органа раскатились по каменным сводам, напоминая волны, которые навсегда унесли душу покойного.

Лукреция разглядывала присутствующих. В зале церкви силуэт Джованни Кавалли выделялся среди скорбящих. Он сидел неподвижно, как статуя, его взгляд был непроницаемым, но в уголках губ угадывалось сдержанное напряжение. Он не позволял эмоциям выйти наружу – никакого показного горя, только молчаливая сосредоточенность. Но от Лукреции не ускользнуло лёгкое движение его пальцев, выдающее напряжение, которое он старался скрыть. Его взгляд незаметно скользил по печальным лицам присутствующих. Каждый из них имел причину быть на похоронах – родственники, деловые партнёры, друзья.

Лукреция перевела взгляд на сидевших за Джованни родственников. Среди них была его сестра сора13 Джулия и рядом с ней тот самый статный синьор, сравнивший церковь с престарелой графиней, но сейчас он был без маски, и девушка могла разглядеть его. Весь его вид был таким, словно он наблюдает за церемонией, но не участвует в ней. Он не выглядел так, как должно выглядеть лицо скорбящего родственника, которым он однозначно являлся, находясь позади Джованни. Его черты были резкими, словно барельеф римского императора, вырезанный из камня – высокий лоб, тонкий нос, лёгкая тень на скулах, бесстрастное выражение глаз и хорошо очерченные губы. Волосы аккуратно зачёсаны назад, но в их чёрных вьющихся прядях была какая-то лёгкая небрежность. Он был похож на Джованни той схожестью, которая свойственна людям одного рода. Но родственник Кавалли выглядел более уверенно, более закалённым, словно прошедшим через горнило жизни, в то время как в Джованни чувствовалась некая юношеская мягкость. В его взгляде проскальзывало что-то хищное, настороженное, как у волка, оценивающего окрестности. В уголках рта висела полуулыбку, по которой трудно было понять, то ли это насмешка, то ли внутреннее удовольствие от чего-то.

Лукреция не знала этого сеньора, и несмотря на то, что после свадьбы Бьянки и Витторио она постоянно в течение последних двух лет была в Palazzo dei Cavalli14, этого синьора она никогда не видела. Он показался ей странным – не смотрел на гроб с покойным, не склонял голову в молитве. Его взгляд искал кого-то среди толпы, и когда он глазами встретился с Лукрецией, его губы сложились в мягкую улыбку.

Она пыталась отвести взор от него, но непроизвольно, снова и снова её глаза вырывали лицо незнакомца среди других лиц. Его взгляд, словно невидимые нити, тянул ее к себе, заставляя сердце биться чаще. Ей стало «тесно» в церкви и захотелось сбежать от этого пристального, изучающего и раздевающего её взгляда.

Церемония подходила к концу. Священник закончил свою речь, и гроб с телом понесли к месту захоронения внутри церкви. Это была небольшая усыпальница семьи Кавалли, приобретённая основателем торгового дома после смерти его жены лет пять тому назад. Лукреция и Бьянка шли за гробом, украшенным траурным бархатом и серебряными пластинами, и Лукреция спиной чувствовала, что незнакомец следует за ними. Процессия остановилась у места, предназначенного стать последним пристанищем Витторио Кавалли, и девушки услышали тихий, приглушенный голос рядом с их ушами.

– Время уносит всех, но одни уходят сами, а других заставляют.

Нервный озноб пробежал по их позвоночникам. Лукреция, не зная, как отреагировать на эту фразу, лишь обернулась так поспешно, что её лицо практически уткнулось в красивое лицо мужчины. Она отшатнулась, одновременно испытывая страх и любопытство, и невольно спросила:

– Что вы имеете в виду? Кто вы?

Мужчина чуть склонил голову и, не сводя снисходительного, немного лукавого взгляда, ответил:

– Я – всего лишь свидетель того, что Вито не умер естественной смертью. Ведь так, дорогая кузина?! – и он вопросительно посмотрел на Бьянку. – Но у меня вопрос – нужно ли искать правду? Ведь тот, кто это сделал, явно ни перед чем не остановится, чтобы сохранить тайну его смерти.

Эти слова поразили Бьянку, словно удар хлыста. Она покачнулась, ища опору, но мужчина удержал ее, приобняв за талию. Его прикосновение было легким, но одновременно уверенным и обещающим поддержку и защиту, но при этом его глаза просто «пожирали» Лукрецию.

К ним подошёл брат умершего со всё той же эмоциональной отстранённостью на лице.

«Синьорина Лукреция!» – тихо позвал он девушку. И ей показалось, что её имя на его губах прозвучало как-то по-особенному. Но Джованни стоял с задумчивым видом, теребя пальцы, и не знал, с чего начать.

Вокруг звучали слова соболезнования, шелест платьев и тихий плач, но он ничего не слышал.

– Нам надо поговорить, – наконец сказал он.

Прежде чем Лукреция успела что-либо ответить, Джованни схватил ее за руку и потащил за собой. За спиной раздался смешок.

– Кузен, вас ждать на гондоле или всё же оставить одну лодку в ваше распоряжение? – услышали они за спиной сочный баритон.

– Алессандро! – прикрикнула Бьянка. – Здесь не место для твоих скабрезных шуток.

Лукреция почувствовала, как кровь прилила к щекам. Она попыталась высвободить руку, но хватка Джованни была на удивление сильной.

Он завёл её за исповедальню, расположенную в тихом, уединённом углу церкви.

– Что вы делаете, синьор Джованни? – прошептала она, стараясь унять дрожь в голосе. – Это неприлично.

Джованни отпустил ее руку, в его глазах читалась какая-то странная решимость.

– Я знаю, что момент неподходящий, синьорина Лукреция… но я должен сказать вам… – он, сделав паузу, посмотрел ей в глаза. – Сказать слова благодарности. Когда трагедия разбила наш дом, вы были рядом. Не с пустыми утешениями, а с настоящими действиями. Все эти дни вы были не только с Бьянкой, удерживая её от отчаяния, вы поддерживали меня и наш «Торговый дом», следя за тем, чтобы слухи не поглотили правду. Благодаря вашей просьбе достопочтенный синьор Контарини следил за состоянием наших дел, и вчера он, выступая гарантом, заключил запланированную еще Витторио сделку. Если бы не ваш отец, мы бы потеряли кругленькую сумму на неустойке.

– О чём речь, синьор Джованни, – с мягкостью в голосе произнесла Лукреция, беря мужчину за руку. – Мы же друзья.

До нее стало медленно доходить, почему Джованни был в Совете. Скорее всего, он тоже искал её отца, чтобы обсудить с ним эту сделку.

– Джованни, зови меня просто Джованни. И давай перейдём на «ты».

– Конечно, синьор Джованни… Ой! Конечно, Джованни, – улыбнувшись, поправила она себя.

– Я не знаю, как жить сейчас. Я никогда не думал, что стану главой «Дома». К этой роли всегда готовили Вито. Купцы и банкиры называли меня «Малыш Джованнино», кто из них будет теперь вести дела со мной?!

И вдруг нервы, сжатые за всё это время, выстрелили пружиной, выпуская всю накопленную горечь утраты и напряжение, и из его глаз покатились слёзы.

Лукреция обняла мужчину и прижала к себе.

– Ты должен быть сильным, Джованни, – говорила она, гладя жесткие, тёмные волосы.

Она понимала, что не столько сама смерть брата давит ему на плечи непосильным грузом. Он, избалованный вниманием и роскошью, привыкший к роли младшего брата, любимца семьи, вдруг оказался в эпицентре событий, к которым не был готов. Он всегда был лишь тенью брата на переговорах, на заключении сделок, на торгах. А сейчас ему самому придётся быть в ответе за всё.

– Я не Вито, – прошептал он, вытирая слезы тыльной стороной ладони и преданно заглядывая в глаза Лукреции, словно ожидая какой-то похвалы или подсказки. – Смогу ли я продолжить дело отца, в которое он вложил все свои силы и всю свою душу? Смогу ли я защитить наш «Дом» от неминуемых угроз, которые теперь обрушатся на нас со всех сторон?

– Витторио был лишь лицом «Дома Кавалли», – голос Лукреции был успокаивающим, даже немного убаюкивающим. – В нём была непомерная уверенность в себе, обаяние, умение притягивать к себе внимание и уговаривать людей. Но финансовые стратегии и пути развития торговли всегда оставались за подготовленными людьми твоего отца, за теми, кому он доверял. У тебя острый ум и способность находить выход из самых сложных ситуаций, Джованни. Ты быстро всё схватишь, и у тебя всё получится. Да, возможно, это будет не тот «Дом Кавалли», что был при Витторио, но у тебя есть все шансы не просто удержаться на плаву, а пережить эту торгово-финансовую бурю, накрывающую сейчас всю Италию.

Джованни поднял голову. Слезы высохли, оставив лишь красные следы на щеках. Он выпрямил спину и уверенно посмотрел на Лукрецию. В её глазах он увидел не «Малыша Джованнино», а нового главу «Торгового дома», человека, готового принять вызов судьбы. Страх не исчез, но теперь он смешался с решимостью. Ему предстояло доказать всем, и прежде всего себе, что он достоин этого места.

Джованни поцеловал в щёку Лукрецию и, взяв её за руку, повёл к выходу из церкви.

Он долгое время видел в Лукреции Контарини лишь подругу Бьянки, девушку с острым умом и безупречным воспитанием, но не ту, кто могла бы тронуть его сердце. Он уважал её, восхищался её хитроумием и никогда не думал о ней как о возможной возлюбленной. Но трагический случай с братом изменил его мнение о Лукреции. И сегодня в церкви он наблюдал за каждым её движением, за каждым жестом. Как она слегка наклоняет голову, слушая кого-то, как задумчиво играет кольцом на пальце, как на её губах появляется едва заметная улыбка, когда она слышит что-то приятное. Все эти мелочи, ранее не замеченные, теперь казались ему невероятно важными, раскрывающими суть её натуры. Он даже возненавидел кузена Алессандро за его наглый и похотливый взгляд мартовского кота, которым он пожирал Лукрецию, и за его самодовольную улыбку, посылаемую только ей. И эта ревность, как ни странно, стала для него откровением. И то ли от всего этого, то ли от света церковных свечей, мягко освещавшего её лицо и придававшего ему особую теплоту и нежность, то ли от того, что, позволив себе слабость в её присутствии, и почувствовал, что она поняла его и не осудила, но сегодня он впервые увидел в Лукреции не только разум, но и сердце. Он заметил в ней то, чего никогда прежде не замечал. Он увидел в ней… женщину.

После похорон атмосфера в доме Кавалли оставалась напряжённой – не столько из-за траура и скорби, сколько из-за натянутых отношений между домочадцами. Кузен Алессандро всё чаще стал появляться рядом с Бьянкой. Сначала его внимание казалось искренне-родственным – он утешал её, поддерживал теплым словом и участием, его голос звучал бальзамом на одинокую душу вдовы. Но постепенно его жесты стали более откровенные, а взгляды – наполнены скрытым смыслом. Он приносил ей цветы, предлагал сопровождать её на прогулках вдоль каналов и к заутреней в церковь. Бьянка, ослеплённая горем утраты мужа и неоднозначностью перспективы своего положения в семье, принимала его поддержку как должное, видя в нём лишь родственника, разделяющего её боль. И когда брат покойного мужа намекнул ей на двоякость этой ситуации, Бьянка расплакалась и обозвала его «бездушным сухарём-женоненавистником». Джованни решил на эту тему больше не говорить.

Он не общался с Лукрецией со дня похорон, делая вид очень занятого человека, у которого нет времени даже «перекинуться несколькими словечками», как он оправдывался перед ней при мимолётных и случайных встречах. Эта искусственная занятость была его щитом, его способом укрыться от неминуемого разговора. Да и Лукреция избегала его. Каждый из них понимал, что в их отношениях что-то изменилось, и в этом молчании витала некая недосказанность, скорее даже, невысказанность. И они оба понимали, что рано или поздно им придется столкнуться лицом к лицу для серьёзного разговора, но они оттягивали этот момент, как могли. Чего они боялись?! Неопределённости. В какую сторону изменяться их отношения, и что придёт на место обычной учтивости. И это пугало. Ни у кого из них не хватало смелости заговорить первому.

Но его величество случай всегда помогает в состоянии нерешительности. Он всегда нас ставит в такие ситуации, когда сделать выбор просто необходимо. И судьба, словно искусный кукловод, выжидала, чтобы столкнуть Лукрецию и Джованни в самый неподходящий момент…

День откровений

Лоренцо Контарини стоял у окна своего роскошного кабинета, наблюдая за каналами Венеции. Ему было за пятьдесят, он был невысокого роста и немного полноват. Густые брови придавали лицу серьёзное выражение. Он часто смотрел на людей немного исподлобья, избегая прямого взгляда, и когда он поднимал голову, один глаз всегда был прищурен, что делало его хитрым и расчётливым прохвостом.

Лоренцо поправил свой богатый воротник из венецианского кружева и вышел к ожидающему его Джованни Кавалли.

– Джованни! Хорошо, что ты принял моё предложение. Я хотел бы обсудить с тобой важное дело.

– Конечно, синьор Лоренцо. О чём идёт речь?

– Как ты знаешь, мой торговый дом имеют долгую историю. За это время у нас были взлёты и падения. Но знаешь, что помогало выстоять? – прищуренные глаза смотрели на молодого человека.

Джованни не знал, какого ответа ждёт от него Контарини, поэтому неуверенным голосом предположил, что это надежда и уверенность в своих силах.

– И это тоже, – небрежно махнул рукой пожилой банкир. – Но главное – это семья! – поднимая указательный палец, важно сказал он. – Кровные узы, проверенные временем. И я понимаю, как тебе сейчас тяжело. Сначала смерть твоего отца, теперь – брат. Я могу предположить, твои генуэзские родственники уже потирают руки и мысленно делят между собой ваши корабли, грузы и банк.

Джованни не совсем понимал, куда клонит Контарини. Он уже хотел открыть рот, чтобы сказать что-то в защиту кузенов, но Лоренцо жестом остановил его и продолжил говорить сам – медленно, не торопясь, четко произнося каждое слово.

– То, что я скажу сейчас, тебе не понравится. Где-то уже в течение нескольких месяцев на Средиземноморье распространяются слухи о финансовой нестабильности Дома Кавалли.

Джованни похолодел. Слухи о проблемах с финансами – это как зараза, распространяющаяся быстрее чумы. Если в них поверят, то кредиторы начнут требовать возврата долгов, вкладчики – назад свои деньги, партнеры отвернутся, а новые сделки станут невозможными.

– Смерти в вашей семье неслучайны, мальчик мой, – подходя к молодому человеку и положив ему руку на плечо, говорил синьор Лоренцо. – Кто-то давно готовит крах вашего Дома.

– Кто распространяет эти слухи? – спросил Джованни, стараясь держать голос ровным, хотя внутри все кипело от ярости и страха.

Лоренцо вздохнул.

– Это сложно сказать наверняка. Но источники указывают на генуэзских купцов, твоих родственников. Они всегда завидовали вашему успеху, и, возможно, именно сейчас, воспользовавшись твоим горем, они нанесут смертельный удар по твоему делу.

– Но зачем? – не понимающе пожал плечами молодой человек. – Мы всегда поддерживали хорошие отношения с ними. Вито с Бьянкой любили гостить в Генуи, и кузены приезжали к нам. А Алессандро вообще хочет переехал в Венецию, потому что обожает карнавал, регату и другие наши праздники. И мы…, – вдруг его голос прервался. В голове пронеслась страшная догадка.

– Negozio15 не знает крови, а лишь вес прибыли, – жестко ответил Контарини. – Утрата двух патронов Casa Cavalli – трещина в фасаде, которую не упустит ни один купец с острым взглядом. Именно сейчас они видят возможность завладеть вашими долями в торговых маршрутах, вашими складами, вашими кораблями. А слухи – это лишь один из инструментов в арсенале любого торговца и банкира.

Мысли путались в голове Джованни. Он даже не совсем понял, о чём дальше сказал Лоренце.

– Я вижу лишь один выход. Наши семьи могут создать союз, который укрепит обе наши династии. И Дом Кавалли тогда не просто выстоит, а приобретёт такого союзника, который возвысит его над многими в регионе. Ты улавливаешь мою мысль, Джованни?

Брови молодого человека были слегка нахмурены, но не от злости, а скорее от того, что он не понимал, о чём говорил Лоренцо. Он медленно поднял руку к подбородку, касаясь его пальцами, и медленно покачал головой, выражая своё замешательство.

– Я предлагаю тебе жениться на моей дочери Лукреции. Это скрепит наш союз и сотрудничество, ну и укрепит твои позиции на рынке, – произнёс Лоренцо торжественным голосом.

Джованни опешил. Женитьба? Сейчас? Когда Дом Кавалли практически обезглавлен и на него надвигается буря? Он не мог понять, серьезно ли Лоренцо это говорит. Словно прочтя тайные мысли в голове своего гостя, синьор Лоренцо улыбнулся дружеской, располагающей к доверию улыбкой и сказал:

– Я знаю, что ты нравишься Лукреции, и я просто хочу, чтобы она была счастлива. Но так как я еще и деловой человек, Джованни, не буду отрицать, что я не думаю о преимуществах брака моей дочери. Наше родство создаст мощный союз против других торговых домов.

– Это неожиданное предложение, синьор Контарини, – немного заикаясь, ответил Джованни. – И я очень ценю его, но сейчас не самое подходящее время обсуждать подобные вещи. Моя семья в трауре. И…

Он не успел договорить, как Лоренцо беспардонно перебил его.

– Боюсь, ты не совсем понимаешь ситуации, малыш Джованнино. На днях рыцари Мальты атаковали османский конвой, который направлялся из Константинополя в Александрию. На борту конвоя находились паломники, направлявшиеся в Мекку, включая высокопоставленных лиц, таких как главный черный евнух Кызлар Ага и кадий16 Каира Сюнбюль Ага. Во время нападения большинство важных паломников были убиты, а 350 мужчин и 30 женщин были захвачены и проданы в рабство. Теперь ты понимаешь, что у тебя нет времени ни на траур, ни на обдумывание. Надо что-то предпринимать.

– Ну а нам-то что с этого? – усмехнулся Джованни. – Это дела рыцарей с османами.

Глаза Лоренцо чуть не выкатились из орбит, даже его вечно прикрытый глаз распахнулся в удивлении.

– Османский султан и его советники увидят в этом инциденте повод для начала военных действий против нас, против Венеции, которая контролирует Крит, – озлобленно выкрикнул сеньор Контарини. – А если мы потеряем Крит, – он безнадёжно покачал головой, – это ослабит позиции Венеции в Средиземном море, которые и так не ахти какие после потери Кипра. А теперь, дорогой мой Джованни, представь реакцию на всё это генуэзцев и, собрав всё воедино, подумай, что будет с твоим торговым домом?

Генуя и Венеция были мощными морскими республиками, которые конкурировали за контроль над торговыми путями и влияние в Средиземном море. Их процветание было связано с их торговой деятельностью. Они импортировали предметы роскоши – шелк, специи и драгоценные камни и продавали их по всей Европе, а также экспортировали ткани, стекло и соль. Их купцы основали торговые посты и колонии по всему Средиземноморью и за его пределами, расширяя свое влияние и накапливая огромные богатства. Но постоянные конфликты между собой нарушали торговые маршруты и приводили к экономическим трудностям для торговцев и населения обеих республик. И Джованни, естественно, всё это знал.

«А если Лоренцо прав, и за убийством Вито стоят генуэзские кузены? И, может, Алессандро крутится возле Бьянки с целью выведать что-то о наших делах? – витали мысли у него в голове. – Генуэзцы… Отец всегда недолюбливал их семейку, считая врагами, чьи интересы не раз сталкивались с его собственными. Он считал их змеями, плетущими интриги и готовыми нанести смертельный удар. Он даже никогда не называл их по фамилии – де Виго, а всегда лишь презрительно «Генуэзцы». Но Вито был мягким, он любил всех. Он верил, что любовь и понимание способны преодолеть даже самые глубокие разногласия. Он сблизился с семьёй Де Виго, часто навещал их в Генуе, да и они приезжали на карнавалы, особенно Алессандро. Он любил Венецию, она манила его своими каналами, таинственными масками и возможностью быть, как он говорил, «кем угодно», не задумываясь о том, что про тебя подумают… А если Лоренцо прав? – снова этот вопрос молнией осветил его разум, и он, пристально глядя в лицо с полузакрытым прищуренным глазом, согласился, лишь спросив, что он хочет взамен.

– Взамен я лишь прошу сделать мою дочь счастливой. И плюс сотрудничество в нескольких моих торговых проектах. Я хочу, чтобы наши дома работали вместе, делились ресурсами и информацией. Это позволит нам контролировать рынок и увеличить наши прибыли.

… Джованни вернулся домой и тут же позвал торгового советника и своего друга Энцо Д'Амато. Энцо был молодым мужчиной, которому едва исполнилось тридцать. По своим физическим данным, он хорошо вписывался в Дом Кавалли, словно был родственником семьи – высокий рост, стройная фигура, темные волосы, забранные в низкий хвост, и глубокие карие глаза, излучающие уверенность. Его лицо с хитрым взглядом и всегда сдвинутыми бровями выражало серьёзность и сосредоточенность. Но это было ровно до того момента, пока на глаза ему не попадалась милая женская мордашка.

– Джованни, что случилось? – спросил Энцо, входя в комнату. – У тебя вид, будто ты увидел саму смерть, пляшущую гальярду17 на костях.

Джованни молчал, его глаза, обычно живые и искрящиеся, сейчас были тусклыми, как старые, потёртые монеты. Он сидел неподвижно, словно статуя, и только дрожащие руки выдавали бурю, бушевавшую внутри.

– Говори же, черт возьми! – рявкнул Энцо, теряя терпение. – Ты же знаешь, молчание – это яд, который медленно разъедает душу. Выплюнь же его и выпусти зверя на волю!

Джованни начал рассказывать о предложении Лоренцо Контарини. Энцо, откинувшись на спинку кресла, внимательно слушал. Его глаза слегка прищурились, и он явно обдумывал услышанное. Пальцы барабанили по подлокотнику, отбивая уверенный марш размышления.

– С одной стороны, ничего в этом предложении удивительного нет, – выслушав друга, наконец, сказал Энцо. – Папаша лишь решил сделать приятное избалованной дочери. А с другой, этот старый лис Лоренцо никогда не делает ничего просто так, и это предложение брака с Лукрецией может быть хитрым ходом в его финансовой игре. Вся его жизнь – это шахматная партия, где пешки – судьбы людей, а выигрыш – золото и власть.

– Если бы это был не Контарини, я бы подумал, что это предложение о женитьбе – элегантный мост, перекинутый через пропасть долгов. И чтобы избежать банкротства, человек хочет породниться, присосавшись к жирной артерии.

– Это правда, – согласился Энцо. – Положение его дома слишком завидное для всех, чтобы думать о его банкротстве. А вот твоё положение шаткое, это правда. И Лоренцо знает больше, чем говорит. Возможно, кто-то хочет купить твой дом с потрохами, – предположил советник. – Именно поэтому Контарини решил сделать шаг первым.

– И Лукреция – это приманка, усыпанная сахарной пудрой? – с усмешкой спросил Джованни. – Но брак с ней – это еще не слияние домов. Это, наоборот, финансовое вливание в мои дела.

– В конце концов, – заключил Энцо, – ты ничего не теряешь, друг Джованни. Я вижу только плюсы от этого брака – красавица жена, о которой мечтает пол Италии, внушительное приданое и покровительство одной из богатейших семей Венеции. Но мы должны быть готовы к любым фокусам синьора Лоренцо. Но за это ты не волнуйся. Это мое дело! – с уверенностью в голосе произнёс Д'Амато.

Джованни встал и подошел к окну. Венеция расстилалась перед ним, словно бархатное полотно, усыпанное бриллиантами огней…

На следующий день огромная, украшенная цветами острогрудая гондола, скользя по водам канала и мерно покачиваясь при каждом толчке падавшего на длинное весло гондольера, причалила у дома Кавалли. Лукреция спрыгнула на пристань и подошла к входу. Не успела она постучать, как дверь открылась, и она столкнулась на пороге с выходящим из дома кузеном Алессандро.

– Синьорина Лукреция! Какая неожиданная встреча! – восторженно воскликнул мужчина, его темные глаза вспыхнули, словно угольки, раздутые внезапным ветром. Он поклонился, и это движение было немного небрежно, но наполнено одновременно изящества. – Какими судьбами? Прибыли навестить подругу?

Лукреция окинула его острым, оценивающим взглядом.

– Полагаю, теперь надо говорить, что я прибыла повидаться с вами, синьор Алессандро, а не с Бьянкой. Ведь вы заполнили собой всё её время, – ехидно ответила ему Лукреция.

Алессандро слегка побледнел.

– Я просто пытаюсь быть любезным и полезным, – чуть заметная усмешка тронула его губы. – Я был очень дружен с покойным Витторио, и судьба его вдовы мне не безразлична.

– Так не безразлична, что вы готовы утешить вдовушку всеми известными каждому мужчине способами, – подколола его Лукреция.

Ни одна мышца не дрогнула на лице генуэзца, он лишь парировал неприятно режущим голосом, но его взгляд при этом был очень цепким и ироничным:

– Боюсь, сегодня Бьянка нездорова. Она у себя в спальне и просила её не беспокоить. Говорит, мигрень мучает. Так что, дорогая синьорина, – он не успел закончить фразу, как Лукреция его перебила.

– В таком случае, я приехала вовремя, пока вас в ее спальне нет.

Она решительно шагнула вперед, но Алессандро, поставив руку на дверной косяк, перегородил ей дорогу.

– Отвезите меня лучше в район Кастелло, – он пожирал Лукрецию глазами, останавливая взгляд на её губах, бугорках груди и снова возвращаясь к алым губам.

– Никак вы собрались в Сан-Заккарию18, – расхохоталась Лукреция.

– А что вас так рассмешило? – не понял Алессандро. – Меня всегда тянет к святым местам, есть в чем покаяться.

– Разумеется, – сквозь смех ответила девушка. – Монастырь-то женский. Согрешил и тут же, не отходя, покаялся.

Алессандро приподнял бровь, словно задетый за живое.

– Вы недооцениваете глубину моей души, Лукреция, – промурлыкал он. – Она бездонный колодец грехов, и одного монастыря не хватит, чтобы искупить мои прегрешения. Мне нужен целый Ватикан! – Его глаза цвета темного ореха вспыхнули дерзким огнем, словно он обещал собеседнице бурю страстей.

– Ох, синьор Алессандро, вы мастер плести кружева из слов. Но я-то вижу вас насквозь, как венецианское стекло. Вы скорее отправитесь на поиски новых соблазнов, чем каяться в старых. – И тут она вдруг провела пальчиком по краю его подбородка, вызывая дрожь во всем его теле. – Вам нужен не исповедник, а соучастница.

Алессандро Даль Пьетро смотрел на Лукрецию откровенно-удивлённым и одновременно похотливым взглядом.

– Да вы меня соблазняете, очаровательное создание?!

– Добро пожаловать в настоящую Венецию, а не республику скучного и бездушного Дома Кавалли! – лишь хитро улыбаясь, ответила ему девушка и, нырнув под его руку, проскочила внутрь дома.

Влетев на второй этаж, она, постучав, вошла в комнату подруги. Бьянка полусидела на кровати и пристально рассматривала найденное на месте убийства Витторио кольцо.

– Тебе надо его подальше спрятать, – присаживаясь на кровать, посоветовала Лукреция.

– Что ты о нём думаешь? – протягивая подруге драгоценность, спросила Бьянка, которая, вздохнув, стала его разглядывать со всех сторон.

Оно было немного потёртым, с изящной гравировкой и небольшим рубином в центре. Лукреция надела кольцо на палец и машинально, даже не задумываясь, покрутила камень, и он… откинулся в сторону, открывая небольшое отверстие, из которого торчала крохотная игла. Глаза девушки в удивлении распахнулись, а Бьянка ошеломлённо вскрикнула и протянула пальчик, чтобы дотронуться до острия. Лукреция быстро одёрнула руку.

– С ума сошла?! – прикрикнула она на подругу. – Игла может быть отравлена.

– Кольцо-убийца, – прошептала Бьянка.

– Почему сразу убийца?! Может, его носили для самообороны. В случае опасности владелец мог использовать иглу для защиты.

– А в отверстие можно всыпать яд, – заговорщически добавила Бьянка и скорчила соответствующую рожицу, – и при необходимости добавить его к вину.

Лукреция хмыкнула, снимая кольцо с пальца и внимательно осматривая его.

– Интересно, что означает этот узор?

– Может, его показать Марко Витали или лучше Антонио Бенедетти, он не просто ювелир, он увлекается историей и легендами, связанными с драгоценностями.

– Ага! И он тут же после нашего ухода положит соответствующее послание в "Bocche dei Leoni"19. Нет уж, дорогая моя Бьянка, спрячь эту вещицу, хотя бы на время. Ты лучше скажи мне, что у тебя с этим красавцем-павианом Алессандро? – Лукреция смотрела на подругу хитрющими глазами.

Бьянка зарделась, как маков цвет.

– Алессандро? Да ничего особенного! Мы просто… друзья. – Она неловко теребила кружевной воротник своего платья, избегая взгляда Лукреции. – Просто друзья, которые иногда вместе гуляют по саду, читают стихи и… и все.

Лукреция приподняла бровь, скептически оценивая немного покрасневшее лицо подруги.

– Только друзья? Тогда почему у тебя такой вид, будто ты только что украла у дожа его любимую инжирную тарталетку? – Она откинулась на подушки, скрестив руки на груди. – Бьянка, не валяй дурака. Я вижу, как ты на него смотришь. С таким же обожанием смотрела моя тетушка на молодого конюха, пока отец не отправил её в монастырь.

Бьянка вздохнула, сдаваясь.

– Хорошо, хорошо, ты права. Он мне нравится. Ну…, не как мужчина, хотя не скрою, он действительно красавчик. Мне с ним весело и хорошо. И когда я с ним, я не вспоминаю Вито.

Лукреция насупила брови.

– А это разве хорошо, если считать, что только месяц прошёл со смерти твоего мужа.

– Дело не в этом, – оправдывалась Бьянка, вставая с кровати.

Она положила кольцо в шкатулку и начала нервно мерить комнату шагами, ходя взад-вперёд. Лукреция молча наблюдала, как на лице подруги отражается борьба, происходящая у нее внутри. Борьба между разумом и чувствами.

– Мне просто… комфортно, – снова заговорила Бьянка. – Знаешь, как бывает с родственной душой, с человеком, который тебя понимает с полуслова? Вот с ним у меня так. Мы можем часами болтать ни о чем, смеяться над какой-то ерундой, и я чувствую, как отпускает все напряжение, накопившееся за день. С Вито такого не было. С ним всегда нужно было соответствовать, держать лицо, быть идеальной. А с Алессандро… с ним можно быть собой.

Бьянка остановилась напротив подруги и спросила, понимает ли она её. Но вместо ответа Лукреция задала провокационный вопрос.

– Скажи, подруга, честно, ты любила Витторио?

Бьянка опустила глаза.

– Когда я его встретила, я думала, что люблю его. Но я любила саму любовь, я любила ту жизнь, которую я получила рядом с ним. Что мне светило в доме отца?! Уйти в монастырь следом за сестрой, потому что семья не намерена была давать приданое. Ты знаешь лучше меня, Лукреция, аристократические браки у нас заключаются из политических и экономических интересов. Отец никогда не позволил бы мне выйти за кого-то ниже по статусу, чем была наша семья. А патрициев на всех не хватает! – тоскливо усмехнулась Бьянка. – А тут – влюблённый Витторио Кавалли, и заметь, ни какой-то там рыбак или сапожник, нет, а сын богатого купца, у которого и торговый дом, и банк.

В комнате повисла тишина, девушки размышляли каждая о своём. Наконец, Бьянка тихо произнесла:

– Я устала от масок, от игры в счастливую, любящую жену. Мне хочется простоты, искренности, настоящих эмоций. И Алессандро мне это дает.

– Почему ты никогда не рассказывала, что ты несчастна с Витторио? – Лукреция, не скрывая непонимания, буравила Бьянку пронизывающим взглядом. – Мне всегда казалось, что ты без ума от него и довольна свой жизнью.

– Потому что, когда после нашей свадьбы ты стала появляться у нас в доме, Витторио начал постоянно сравнивать меня и …, – зло выкрикнула вдова и, не закончив свою мысль, залилась слезами.

Лукреция отшатнулась, словно получив пощечину. В ее глазах отразилось потрясение, смешанное с ужасом. Она всегда считала, что Бьянка питает к ней исключительно дружеские чувства, да, возможно, с примесью легкой зависти из-за ее рождения и принадлежности к богатейшей и уважаемой семьи республики. Но услышать подобное… это было за гранью.

– Что… что ты имеешь в виду? – прошептала Лукреция, не в силах поверить в услышанное.

Бьянка подняла заплаканное лицо, в её глазах не было ненависти, но висело отчаяние.

– Ты хоть раз замечала, как он смотрел на тебя? С каким вожделением, с каким обожанием! Он никогда не смотрел так на меня. Никогда!

– Но… Витторио всегда хорошо относился ко мне, не больше. Он был любезен, галантен…, – Лукреция попыталась оправдаться, хотя и сама понимала, насколько жалко звучат ее слова.

– Любезен? Галантен? Да он мечтал о тебе! Он жил тобой, Лукреция! А я… я была лишь удобной ширмой, чтобы чаще видеть тебя. Мне даже казалось, что он женился на мне именно поэтому, потому что прекрасно понимал, что Лоренцо, твой отец, никогда не отдаст тебя за него. А когда я ему сказала, что ты заигрываешь с Джованни… Боже! Я думала, ревность сожрёт его!

Лукреция стояла, как громом поражённая, боясь пошевелиться. В голове со скоростью молнии проносились картинки ее встреч с Витторио: прикосновения, якобы случайные; взгляды, задерживающиеся на ней чуть дольше, чем того требовали приличия; вспомнилось, как он всегда находил повод оказаться рядом, спросить её мнения или обсудить какую-то ерунду. И вдруг все обрывки воспоминаний сложились в единую, пугающую картину. Она чувствовала, что её дружба с Бьянкой висит на волоске, но она не хотела её терять. Бьянка была ей как сестра, которой у неё никогда не было. Они с детства делились тайными мечтами и, чего уж там скрывать, покрывали друг друга в дурацких выходках. Бьянка знала о ней всё, от первого поцелуя до самых сокровенных тайн и страхов. Да, после замужества она стала немного другой, но Лукреция отнесла это к жизненным переменам, к изменению её статуса замужней синьоры. Лукреция прикрыла глаза не столько, чтобы унять внутреннюю дрожь, сколько сдержать накатывающие слёзы. Она чувствовала себя какой-то использованной.

Но, как она не старалась удержать слезы, они всё же вырвались на свободу. Хлюпая носом и размазывая влагу по щекам, Лукреция произнесла:

– Этот Витторио Кавалли, этот благородный, галантный Витторио Кавалли на деле оказался прохиндеем-манипулятором. Если то, что ты говоришь – правда, то хвала небесам, что на Calle del Cambio20 убили не тебя!

Бьянка бросилась к Лукреции и, обняв её, прижалась к подруге и прошептала ей на ухо, словно какую-то крамолу:

– Я просто уверена, что это месть какой-то женщины, которую он обманул. И, возможно, кольцо было ей подарено им, и она специально его выкинула, чтобы ничего не напоминало об этом тайном ловеласе.

Они простояли, обнявшись, какое-то время, осознавая, что между ними больше нет недомолвок и каких-то недоразумений. Теперь всё будет так, как было раньше.

– А насчет того, нравится ли Алессандро мне как мужчина, – смеясь заговорила Бьянка, – возможно. Но… ты же знаешь, он кузен Кавалли, и, думаю, семья не одобрит наши отношения.

Лукреция не понимающе смотрела на подругу.

– Потому что он хоть и кузен, но принадлежит не нашему дому, – пояснила Бьянка. – И тут ничего личного, лишь финансы.

– А интересно, – загадочно произнесла Лукреция, – если бы я сказала отцу, что хотела бы выйти за Джованни, он позволил бы мне или счёл бы его недостойным?

– Зная синьора Лоренцо, он просто так ничего не делает. Он только на словах говорит, – Бьянка скривила спину, прищурила глаз и, приглаживая волосы, как обычно делает синьор Контарини, заговорила немного в нос, копируя отца Лукреции, – важно не приданое, богатство, красота или знатность, которую девушка приносит в дом мужа, а честность, целомудрие, покорность и умение управлять домом.

Подруги расхохотались.

Попрощавшись, Лукреция собиралась возвращаться домой. Она в приподнятом настроении покинула комнату Бьянки и направилась в сторону лестницы, ведущей в большую залу на первом этаже. Вдруг дверь в библиотеку открылась, и чьи-то сильные руки, схватив её за талию, затащили внутрь.

Неожиданная помолвка

Тяжелые темные занавеси закрывали окна, свечи не горели, и библиотека была в полумраке. Девушка лишь могла различить фигуру, лицо же оставалось в тени. Её тело было прижато к стене, и она почувствовала жаркое, возбуждённое дыхание возле своих губ. Лукреция не испугалась и не стала вырываться, зная, что борьба лишь отнимает силы, и на шум прибегут слуги и получат отличный повод для перемалывания косточек дочери самого синьора Контарини. Она выжидала и лишь прошептала, стараясь придать голосу уверенность, хотя сердце бешено колотилось в груди: «И что теперь, синьор?»

Фигура не ответила, лишь сильнее прижала ее к стене, так что у Лукреции перехватило дыхание. Она чувствовала, как мужское тело дрожит от возбуждения, и в то же время ощущала исходящую от него силу и власть. Неожиданно фигура отстранилась, и, взяв ее руку, мужчина поднес её к своим губам, коснувшись кожи горячим поцелуем. Лукреция почувствовала, как по телу пробежала дрожь. Этот жест был одновременно пугающим и волнующим, и она невольно задалась вопросом, кто осмелился на такую дерзость. Но ответ выстрелил в мозгу мгновенно. "Конечно, Джованни!»

– Лукреция, – еле слышно прошептал томный, проникновенный голос в полумраке. Девушка напрягла зрение, пытаясь рассмотреть лицо, но тщетно.

«Ах, вам, сеньор, нравятся подобные игры», – усмехнулась она про себя, а вслух произнесла:

– Во мраке все кошки серы, почему бы нам не зажечь свечи?

Мужчина усмехнулся, и Лукреция почувствовала, как его дыхание коснулось ее шеи, щеки, губ. Его руки, до этого поглаживающие её пальцы, обняли талию, скользнули выше, оплетая ее спину, и прижали девушки ближе. Лукреция ощутила твердость мужского тела и тепло, проникающее сквозь тонкую ткань платья. Ей хотелось утонуть в этом ощущении, раствориться в нем без остатка. Поцелуй был не просто приятный, он был волнующий, дразнящий, и Лукреция непроизвольно приоткрыла губы, отвечая на него. Ее сердце бешено колотилось, словно птица, запертая в клетке… в грудной клетке. Мир для этих двоих сузился до касания их губ, жара, исходящего от их тел, и легкого аромата из смеси парфюма, миндаля и дорогого табака. Лукреция забыла обо всем: о правилах, о приличиях, о предостережениях разума. Была только искра, грозящая перерасти в пламя, которое поглотит все вокруг. Поцелуй становился глубже, требовательнее. Он больше не дразнил, а властно завладевал ее вниманием и ее чувствами. Лукреция обвила руками шею мужчины, ей казалось, что страсть, исходящая от него, проникает в каждую её клеточку. Она чувствовала, как теряет контроль, как разум уступает место инстинктам. Обоим не хватало воздуха, и они оторвались друг от друга, тяжело дыша. Его рука нежно коснулась ее щеки, и большой палец медленно провел по ее губам, еще влажным от поцелуя.

«Sogno mio21, – глухо прошептал он, и это прозвучало как признание, как что-то, что может изменить все.

С этими словами он отпустил девушку и, подбежав к окну, скрылся за занавесью так быстро, словно растворился в полумраке, оставив её в полном замешательстве и с трепетом в сердце. До девичьих ушей лишь донёсся глухой стук.

Лукреция стояла ошеломлённая, прижав руку к груди. Слова, произнесенные мужчиной, всё еще эхом отдавались в её ушах. Щёки Лукреции запылали, мысли метались в голове, сталкиваясь друг с другом в хаотичном вихре. Глаза привыкли к темноте, и девушка медленно взглядом ощупывала полумрак библиотеки. Никого. Только высокие книжные полки, письменный стол и два кресла – немые свидетели того, что произошло.

Лукреция подошла к окну и, заглянув за занавесь, увидела открытое окно с привязанной веревкой, конец которой немного не дотягивал до выложенного камнем узкого прохода между домом и каналом. Девушка, вздыхая, подняла глаза к темнеющему небу. Звезды начали пробиваться сквозь пелену сумерек. Они напомнили ей крохотные алмазы, рассыпанные на бархате, которые она видела в конторке у отца. Вдруг её взгляд поймал падающую звезду. Она стремилась вниз, оставляя за собой тонкий серебристый след, и Лукреция, улыбаясь, загадала желание.

Дверь в библиотеку открылась, и свечи в огромном подсвечнике осветили помещение.

– Лукреция?! – голос Джованни был не просто удивлённым, в нём было смятение и где-то даже тревога. – Почему ты здесь одна и в темноте?

Девушка медленно повернулась, а на ее лице отражалось полное непонимание происходящего. «Что за игры он ведёт? Что за искреннее удивление, словно и не он был здесь со мной несколько минут назад?!» Мысли в голове Лукреции погружались в хаос.

– Джованни? Но как…, – ошарашенно начала она, но слова застряли в горле, не позволяя сформировать что-то связное. Взгляд, до этого момента мечтательный и отрешённый, теперь цепко взирал на вошедшего мужчину.

– Я задал вопрос, – тон Джованни стал жестче, в нем прорезались стальные нотки. – Что ты здесь делаешь? Я думал, ты уже ушла.

Он медленно приближался к ней, и каждый его шаг отдавался гулким эхом в библиотеке.

Лукреция почувствовала что-то неприятное внутри, но решила поддержать его игру. Её губ коснулась лёгкая, обольстительная улыбка, и она произнесла мелодично-слащавым голосом:

– Ты прекрасно знаешь, почему я здесь, Джованни!

В ответ он усмехнулся, пожимая плечами.

– Я думаю, судьбе было угодно, чтобы всё так обернулось. Но это и к лучшему.

– Не притворяйтесь, синьор Кавалли, – прошептала она, приблизившись к нему на опасное расстояние. Смесь табака и горького миндаля, исходящая от камзола Джованни, защекотала ей нос. – Говорят, «в тихом омуте черти водятся». Но я думаю, в твоём омуте, Джованни, водится тайная страсть. Разве я не права?

– Если тебя, Лукреция, забавляет роль Красной Шапочки22, которая знает все волчьи повадки наизусть, то у меня на такие игры нет времени. Поэтому буду краток. У меня был разговор с твоим отцом. Синьор Лоренцо желает нашего брака. Я думал подарить тебе помолвочное кольцо завтра, но раз уж ты здесь…, – он взял обезумевшую Лукрецию за руку и потянул за собой в сторону своего кабинета.

Её одолевали двоякие чувства. Да, Джованни был ей симпатичен, и её прельщала идея соблазнить его, но, чтобы выходить за него замуж?! Всё произошло слишком внезапно, обыденно и скучно.

Джованни распахнул дверь кабинета и резко отпустил её руку. Он подошёл к столу и взял маленькую бархатную коробочку тёмно-красного оттенка. На какой-то момент Лукреции показалось, что это застывшая кровь на ткани, и она неприятно передёрнулась. Джованни молчал, но его взгляд говорил больше, чем слова. Он протянул шкатулочку Лукреции. Она открыла её, и перед глазами предстало кольцо с бриллиантом. Камень был чистым, как слеза, и, если бы это было возможно, в его гранях отражалось бы всё смятение, повисшее в глазах Лукреции.

«Символ нашей вечной связи», – долетели до неё слова Джованни.

Вечная связь! Эти слова обожгли её, словно клеймо. Внутри неё бушевала буря противоречий, и Лукреция даже на какой-то момент представила, что она находится на хрупкой лодочке, которую разъярённый океан кидает из стороны в сторону и готов поглотить в бездонную пучину.

Она пришла в себя от прикосновения холодного металла к её пальцу.

– Синьор Лоренцо сказал, что свадьба состоится после положенного после траура срока, – поправляя на женском пальце кольцо, бесцветным голосом сказал Джованни.

– Через год?! – неуверенно поинтересовалась Лукреция.

– Нет. Твой отец сказал, что в нынешней нестабильной ситуации, когда надо укреплять связи, особенно выгодные, с браком надо поторопиться.

Сердце Лукреции сжалось в комок.

– Но сейчас октябрь, – в голосе ее слышалась нерешительность, – в конце ноября начинается Адвента, потом Рождество, в начале января и до Жирного вторника – Карнавал, и за ним Великий пост, – рассуждала она вслух. – Значит, апрель – май?!

– Синьор Лоренцо сказал, что через две недели.

В горле у Лукреции пересохло, словно она проглотила горсть песка. Две недели?! Что за спешность?! Почему отец ничего ей не сказал?! Она взглянула на жениха, его лицо было маской бесстрастности.

«Две недели…» – эхом отдавалось в ее голове.

– Наверное, сейчас мне полагается поцеловать тебя, как мою невесту?! – голос Джованни был спокойный, без эмоций, словно он декламировал заученный текст и обращался к деловому партнёру, даже не к другу. В его глазах Лукреция не увидела огонь страсти и не почувствовала волну желания, исходящую от его тела. Он заключил ее в объятия и поцеловал. Поцелуй был каким-то неловким, почтительным и… формальным, после которого девушка облизала губы и улыбнулась, вспомнив то, что недавно произошло в библиотеке. И от этого сердце её приятно сжалось.

– Если хочешь, я провожу тебя домой.

Лукреция молча отрицательно покачала головой. Она хотела вернуться в спальню Бьянки, все ей рассказать, но ей нужно было время самой все осмыслить. Подойдя к входной двери, она увидела мажордома и, не отдавая себе отчета, зачем она это делает, спросила, вернулся ли сеньор Алессандро. Получив отрицательный ответ, Лукреция покинула дом Кавалли.

… Лукреция не могла себе представить, как можно подготовить свадебное торжество за столь короткий срок. Ну, если только её отец, достопочтенный синьор Лоренцо, по своей привычке, не спланировал всё заранее и уже давно всё обмозговал и подготовил. О разговоре с отцом про её нежелание выходить за Джованни Кавалли не могло быть и речи, и она это прекрасно понимала. Так было в прошлой раз, когда отец решил выдать её за Маркантонио Висконти, представителя старинной миланской семьи, окружённой властью и амбициями. Маркантонио был лишь младшей ветвью рода, но сохранившей влияние. Этот брак вошёл в жизнь Лукреции как сделка – политический ход, выстроенный её отцом, союз, который должен был укрепить влияние семьи. Но брак продлился всего несколько дней. Смерть Висконти была быстрой, но, скорее всего, не случайной. Говорили, что это было предательство или месть. Но кто-то считал, что никто и не убивал его. Что смерть была постановкой, уловкой, исчезновением, за которым следовала новая жизнь. Лукреция в свои шестнадцать не искала ответы, она слепо доверяла отцу. Вокруг смерти её мужа витал ореол тайны, и семья предпочла «забыть» этот союз, считая его неудачным эпизодом. При этом, не забыв забрать назад приданое и то, что причиталось вдове после потери супруга. К Лукреции никто не обращался ни «синьора Висконти», ни «синьора маркиза», её короткий брак не изменил её статус в глазах общества, и, всё еще считая ее частью дома Контарини, к ней обращались как к синьорине Лукреции.

И она понимала: если сейчас отец снова организует её брак, значит, у него на это свои причины. Скольким претендентам уже было отказано! И они были знатнее и богаче, чем Джованни. «Но почему именно он?!» – вопрос дятлом стучал у неё в мозгу.

Участь Лукреции была предрешена сразу после её рождения. Ей с детства внушали, что она козырная карта в большой финансовой игре семьи и что любовь и брак – это две несовместимые вещи, если ты принадлежишь роду Контарини. «Брак – это цепи, сковывающие свободу, но цепи золотые, кои не каждому дано носить», – любил повторять её отец.

«Синьора Лукреция Кавалли» … Это имя звучало в её ушах как похоронный колокол, возвещающий о крахе всех её надежд на брак с человеком, который любил бы ЕЁ, а не дочь богатого папаши. «Хорошо ещё, что Джованни не стар и приятной наружности, – мысленно размышляла Лукреция. – Но, по слухам, скуп до безумия. Наверное, поэтому его никто и никогда не видел с девицами. Жалко тратить цехины23 на подарки и соблазнение». Девушка печально усмехнулась этой мысли. Слёзы жгли её глаза, но она не позволяла им пролиться. Она – Контарини, а значит, должна быть сильной.

«Ты – наследница великого рода, Лукреция, – шептала она, словно уговаривая себя. – Ты должна сделать этот шаг, чтобы сохранить честь и достоинство семьи». Но в глубине души она знала, что цена этой чести – её собственное счастье. И эта мысль была подобна кинжалу, вонзённому прямо в сердце. Она чувствовала себя античной Ифигенией, обреченной на заклание во имя благополучия семьи, жертвой, принесенной на алтарь родовой гордости.

Гондола медленно скользила по сонным каналам Венеции. Лукреция не хотела возвращаться домой, и, развалившись на покрытом мехом кресле и прикрыв глаза, она погрузилась в дрёму.

… Над ресницами проплыл образ её матери. Несмотря на то, что донна Ваноцца ди Риньяно умерла, когда Лукреции было пять лет, она очень хорошо помнила, как выглядела мама – светловолосая красавица с точёным римским профилем, добрыми зеленоватыми глазами и маленьким ртом, словно застывший бутон розы. Лукреция не была похожа на Ваноццу. В ней бурлила кровь Контарини – волосы цвета воронова крыла, глубокие цвета индиго глаза, искрящиеся пламенем амбиций. Мать её была будто нежный цветок, выросший на каменистой почве римских холмов, а Лукреция – плод, созревший под палящим солнцем Венецианской лагуны, терпкий и горький, но полный жизни.

В своё время Ваноцца вышла замуж за Джорджио ди Риньяно, состоятельного человека из Вероны, владеющего роскошной виллой с садом недалеко от церкви Сан Фермо Маджоре. Первый визит Ваноццы с мужем на Венецианский карнавал стал роковым для молодоженов. Судьбе было угодно, чтобы Джорджио попал в похотливые лапы венецианских куртизанок, а римская красавица столкнулась на площади Сан-Марко с Лоренцо Контарини.

Он влетел в её жизнь, словно орёл с золотыми крыльями – статный, обходительный и невероятно харизматичный. Лоренцо обладал редким даром – умением завораживать людей одним лишь взглядом. Его глаза, глубокие и проницательные, словно читали мысли Ваноццы, заставляя её сердце биться быстрее. Синьора ди Риньяно, не привыкшая к вниманию и восхищению, была поражена тем, как Лоренцо умел быть одновременно настойчивым и деликатным. Он говорил с ней так, будто они были знакомы всю жизнь, и каждый его жест был наполнен уважением и восхищением. Ваноцца чувствовала, что её мир перевернулся, и она не могла противостоять этому новому чувству.

Карнавал с его яркими красками, музыкой и танцами стал фоном для их стремительно развивающегося романа. Ваноцца и Лоренцо проводили вместе каждый свободный момент, наслаждаясь обществом друг друга и забывая обо всём остальном. Их встречи были наполнены страстью и нежностью, и каждый день приносил новые открытия и радости.

Два месяца карнавала пролетели для влюблённых, как один день. Ваноцца знала, что вскоре ей придётся вернуться с мужем в Верону, к их прежней жизни. Но пока карнавал продолжался, она позволяла себе мечтать и наслаждаться каждым мгновением, проведённым с Лоренцо. Их последний вечер вместе был особенно волшебным. Лоренцо устроил для Ваноццы сюрприз – ужин при свечах в саду рядом с шикарным дворцом. Сад был украшен цветами и фонариками, создавая атмосферу сказочного мира. Они сидели рядом, держась за руки, и смотрели на звёзды, которые мерцали в ночном небе. Взгляд Лоренцо был немного озадаченным.

– Интересно, сколько захочет твой муж за «слепые» глаза и «немой» рот? – в его голосе слышались расчетливые металлические нотки, словно россыпь серебряных монет. Говоря это, у Лоренцо даже прищурился один глаз. Ваноцца даже не сразу поняла, что имеет в виду Лоренцо. – Я куплю вам дом в Венеции, – продолжал он. – у меня нет времени постоянно наведываться к тебе в Верону.

От учтивости и изысканного сеньора не осталось и следа. Перед молодой женщиной был расчётливый и практичный лис.

– Зачем?! – искренне, не понимая, спросила она. – Ты же женат, у тебя семья, дети. Мы расстанемся, я вернусь домой, и эти моменты, проведённые с тобой, останутся со мной навсегда, как драгоценное воспоминание о времени, когда я была по-настоящему счастлива. У нас разные пути, Лоренцо.

– Я из рода Контарини, Ваноцца, я привык получать всё, что желаю, и не важно, каким путём – деньги, сила, власть. И если я сказал, что ты станешь моей, значит, так тому и быть. Я дам тебе больше, чем просто счастье. Счастье – это химера, призрак, за которым гоняются глупцы. Я же дам тебе богатство, которое принесёт тебе все радости мира, преклонение, зависть… Жизнь, достойную королевы.

Его слова были как бархатная удавка, обвивающая шею мягко, но всё же сжимая, лишая воли и сковывая надежду на иное будущее. Лоренцо смотрел на неё, как на драгоценный камень, готовый занять своё место в его сокровищнице, как на трофей, подтверждающий его могущество. В его глазах сияла любовь, но она была смешана с холодным блеском расчета и неутолимой, как голод морского чудовища, жаждой власти.

Венеция для Ваноццы стала городом-миражом, городом-маскарадом, скрывающим под покровом роскоши, великолепия и свободы нравов бездну хитрости, ловкачества и коварства. Но Венеция стала и её городом. Лоренцо сдержал обещание, купив для возлюбленной и её мужа роскошное палаццо, расположенное у канала, дал денег на покупку остерии24 и дома с комнатами для постояльцев. Довольны были все, особенно Джорджио ди Риньяно. Зачем любовь одной женщины, когда вокруг кипела жизнь, полная чувственных утех и звонкой монеты?! А остерия, словно распахнутая звериная пасть, заманивала прохожих ароматами специй и пьянящим запахом молодого вина и приносила неплохую прибыль.

Через год тишину Палаццо ди Риньяно, гордо возвышающегося над водами канала, разорвал плач новорождённого. Девочку крестили под именем Лукреция. Доказывать отцовство сеньору Лоренцо не было необходимости. Во-первых, Ваноцца принадлежала только ему, а во-вторых, нужно было лишь бросить один взгляд на младенца, чтобы понять, что он принадлежит дому Контарини.

… Гондола плавно подошла к небольшой пристани. Служанка окликнула синьорину Лукрецию и головой указала на темную фигуру, стоящую недалеко от входа в дом. Лукреция машинально дотронулась до пышной многослойной юбки в том месте, где висел стилет25. Зажав рукоять в руке, она уверенно покинула гондолу и направилась к двери. Человек, укутанный в чёрный плащ, с черной шляпой на голове и маской на лице, двинулся в сторону Лукреции, словно желая перегородить ей дорогу.

В церкви Санта-Мария деи Мираколи

Лукреция остановилась.

– Что вы забыли в такое время в этом районе? – доставая стилет, твёрдым голосом спросила она у незнакомца.

Ничего не ответив, он продолжал надвигаться на Лукрецию, в глазах которой пылал огонь решимости, способный испепелить любого, кто посмеет встать на ее пути.

– Говори, кто ты, или я заставлю тебя пожалеть, что ты вообще родился на свет! – прошипела Лукреция, звук её голоса наполнил скрежет клинков.

Незнакомец медленно поднял руку, и Лукреция напряглась, готовая к атаке. Но вместо оружия в руке незнакомца появился небольшой букетик из гацании26. Он протянул его Лукреции, и на какое-то мгновение она замерла в замешательстве.

– Прошу прощения, что напугал вас, Sogno mio27, – произнес незнакомец, и его голос, приглушенный маской, прозвучал хрипло и устало, но это обращение заставило Лукрецию втянуть носом аромат, исходящий от незнакомства. Уловив еле заметный запах табака, она усмехнулась и проговорила соблазнительным голосом:

– И как долго вы собираетесь играть в маскарад, синьор? Не пора ли сбросить маски?

– Всему своё время! – лишь проговорил незнакомец и, поклонившись, быстро пошел по бережной, оставляя Лукрецию в полном смятении.

Немного постояв, смотря вслед удаляющейся фигуре, наконец, Лукреция постучала в Палаццо ди Риньяно, которое стало принадлежать ей после смерти матери и её мужа в 1630 году. В том самом году, когда от чумы в городе умерло более ста тысяч человек, то есть треть населения Венеции. Пятилетнюю Лукрецию спасло лишь то, что в тот момент её не было дома, отец забрал её с собой на Крит, отправляясь туда по делам.

В доме было тихо. Мажордом, открыв ей дверь, по-доброму, по-стариковски отчитал хозяйку: дескать, нечего девице одной по каналам «гондолить». Но, услышав новость о скорой свадьбе, он, чуть не выронив подсвечник, прокричал поздравления, и его басовитый голос разбудил весь дом. Сбежались домочадцы. Слуги и служанки, кухарки и поварята обступили новоявленную невесту и засыпали добрыми пожеланиями. Лишь одна старая кормилица смотрела исподлобья на свою «piccola»28 и неодобрительно качала головой.

Вырвавшись из окружения прислуги, Лукреция в сопровождении няни Розы поднялась в небольшую комнату, служившую хранилищем приданого. В ней стоял внушительных размеров сундук. Cassone29 был около двух метров в длину, полметра в высоту и ширину. Его массивные деревянные боковые панели были выполнены из ореха, придавая сундуку солидность и долговечность, края покрыты тонким слоем золота, а в углах и вдоль резных узоров были инкрустированы драгоценные камни – рубины, сапфиры и изумруды, подчёркивая его роскошь и богатый вид.

Лукреция провела рукой по гладкой и блестящей поверхности сундука и, достигнув центра крышки, положила ладонь на герб семьи Контарини – серебряного орла, символизирующего власть и величие. Девушка посмотрела на кормилицу и кивком в сторону сундука приказала его открыть. Балия30 сняла с шеи большой ключ, и через мгновение взору Лукреции предстало добро, достойное королевских особ. Внутри сундук был выложен мягким бархатом глубокого бордового цвета, а золотые нити создавали узор, напоминающий звездное небо. Лукреция скептически посмотрела на аккуратно сложенные шелковые ткани, драгоценности и другие ценные предметы, составляющие её приданое и говорившие о богатстве и утонченном вкусе людей, собирающих это добро. Лукреция приподняла один из шелковых платков. Словно вода, ткань нежно скользнула между пальцами. Она была выткана золотыми нитями, образующими причудливые узоры, напоминающие райских птиц и диковинные цветы. Под платком она обнаружила шкатулку из слоновой кости, инкрустированную перламутром. С легким щелчком крышка открылась, являя взору россыпь жемчуга и бриллиантов, переливающихся в полумраке комнаты всеми цветами радуги. Среди драгоценностей она заметила старинное ожерелье. Тяжелые золотые звенья были искусно сплетены, а в центре красовался огромный сапфир в форме капли. Лукреция осторожно взяла ожерелье в руки и примерила его. Глубоко вздохнув, она положила его на место, и до неё донеслись слова няни Розы о том, что это был первый подарок, который синьор Лоренцо подарил Ваноцце.

С первыми лучами солнца, пробивающимися сквозь туман, город пробуждался —мягкий золотистый свет окрашивал фасады дворцов, отражаясь в рябящих водах лагуны. Гондолы покачивались у пристаней, и их лакированные борта поблёскивали под утренним солнцем. Гондольеры, одетые в простые полосатые рубашки, перекликались друг с другом, делясь последними новостями и готовясь к новому дню. Наконец, раздался звон колоколов, призывающий горожан к утренней молитве. И венецианцы в богатых одеждах покидали свои дома, спеша к заутреней.

Лукреция только собралась выйти из дома, как дверь перед её носом открылась, и на пороге показалась с совершенно одурелыми глазами Бьянка в сопровождении приветливо улыбающегося Алессандро.

– Скажи, это не может быть правдой! – заключая в объятия подругу, нервно затараторила Бьянка. – Как это возможно?! Еще не прошёл траур по Вито, а Джованни уже готов идти под венец.

– Я ей объяснял, – вставил своё мнение Алессандро, – когда разговор идёт о дочери синьора Контарини, всякая скорбь уходит на второй план. И мой кузен не исключение.

Лукреция отстранилась от молодой вдовы, глядя на неё немного виноватым взглядом.

– Бьянка, успокойся, – попросила Лукреция, мягко коснувшись руки подруги. – Да, это правда.

Бьянка, тяжело дыша, посмотрела на Лукрецию глазами, полными изумления и негодования.

– Святая Мадонна! – взмолилась она, поднимая глаза к потолку. – Как можно быть таким равнодушным?! Слыханное ли дело, чтобы так быстро после смерти брата думать о свадьбе?

– Это не он, – еле слышно прошептала Лукреция.

– Ага! – восторженно воскликнул Алессандро. – Я был прав! Мой кузен слишком нерешителен, чтобы отважиться на такое. Это дело рук синьора Лоренцо.

Лукреция переминалась с ноги на ноги, судорожно сжимая голубоватую ткань юбки. Она прекрасно понимала негодование подруги. Её отец всегда был человеком властный и амбициозный, но, чтобы настолько быть ещё и циничным, чтобы пренебречь традициями ради политической и финансовой выгоды?! Это было слишком даже для него.

– Полагаю, – бросила она взгляд на молодого мужчину, – Джованни раздражён этим не меньше, чем Бьянка?

Алессандро кивнул, сохраняя на лице приветливую, но несколько виноватую улыбку.

– К сожалению, да. Но, как я понял, это вопрос решенный, и свадьба состоится в ближайшее время.

– Через две недели, – вздохнув, ответила Лукреция. – Сегодня в церкви Санта-Мария деи Мираколи объявят об этом.

Бьянка побелела и готова была рухнуть в обморок, но сильные руки Алессандро не дали ей упасть на пол.

– Я сама поговорю с этим патологическим эгоистом, у которого в мозгу только звон монет, а в душе глухая пустота, отзывающаяся лишь эхом алчности.

Бьянка резким движением расправила складки на рукаве, будто демонстрируя свою решимость, и, покинув палаццо, двинулась в сторону гондолы.

– Не сомневаюсь, эта тирада – весьма точное описание синьора Лоренцо, – с насмешкой бросил Алессандро, протягивая Лукреции руку.

Она, словно раздумывая, медленно коснулась его пальцев, задержав взгляд на его лице чуть дольше, чем требовалось, а затем, с крошечной, едва заметной улыбкой, оперлась на его руку.

Не торопясь, они последовали за Бьянкой, а в воздухе повисло легкое напряжение – почти невидимое, но ощутимое. Лукреция не могла понять: то ли это было вызвано словами подруги, то ли легкой дрожью, пробежавшей по телу, когда она коснулась руки Алессандро.

Её мысли путались, тонким вихрем закручиваясь в глубине сознания. Странное, тревожное, но какое-то манящее ощущение проникло в сердце и не спешило покидать его. Она не понимала его и не могла дать ему имя, но знала одно: так не должно быть, особенно сейчас, накануне обручения. Сегодня она должна быть уверенной и спокойной.

Для объявления о предстоящем браке Лукреции Контарини и Джованни Кавалли и для самой свадебной церемонии, имевшей место быть через несколько недель, была выбрана церковь Санта-Мария деи Мираколи, спрятанная среди узких каналов Каннареджо. Здесь не было величия Сан-Марко, не было многолюдных галерей, лишь тишина, мягкий свет свечей и отражение воды, дрожащей в узком канале.

И естественно, синьор Лоренцо Контарини выбрал эту церковь не случайно. Здесь, в уединении, не было лишних глаз, не было глухого шума переполненных площадей – лишь тщательно подобранные свидетели, те, кому позволено услышать слова, что будут произнесены. Каждый из присутствующих знал, что невеста – признанная дочь могущественного сеньора, но всё же оставшаяся за гранью безупречного происхождения, а жених – брат человека, имя которого всё еще звучало в траурных разговорах и о смерти которого шептались в переулках. Лица присутствующих оставались спокойными, но всё же в напряжённых чертах каждого скользил вопрос о поспешности этого брака и его причинах.

В этой церкви всё было пропитано двусмысленностью происходящих в ней событий на протяжении веков. Беломраморные стены со скромным, но утончённым обликом были неподвижными свидетелями интриг, переплетённых с благочестивыми обрядами, тихих сделок, незаметных уступок, скрытых благословений, а также хранили в себе историю прежних союзов – тех, что заключались не только во имя любви, но и ради власти, удобства и расчетливых договоров. Одним словом, это церковь – было лучшим местом для тех, кто не хотел огласки и шумихи вокруг происходящего события.

Во время молебна Энцо Д'Амато шепнул Джованни на ухо:

– Дорогой друг, у тебя нет такого ощущения, что в этих стенах всё происходит не для благословения, а чтобы однажды оправдать нарушения? И если у присутствующих появятся какие-то сожаления, то нам напомнят, что это был божий промысел?

Джованни слегка склонил голову, словно прислушиваясь не только к словам друга, но и к собственным мыслям.

– Это уж точно, если ты попытаешься что-то забыть, тебе напомнят, – ответил он негромко, пряча лёгкую усмешку в уголке губ.

Энцо чуть прищурился, переводя взгляд на друга. В его чертах не было ни радости, ни удовольствия от предстоящего – только сосредоточенность, скрытая за маской сдержанности.

– Надеюсь, это благословение церкви не окажется проклятием для тебя. Хотя, клянусь Бахусом, оказаться рядом с Лукрецией и не возжелать её – это не проклятие, это скорее божественное испытание, проверка на прочность духа и крепость телесных сил. А тебе повезло, дружище! Ты окажешься между её ног с благословения Божьего и её папаши, что, наверное, важнее, чем первое.

Энцо закрыл рот кулаком, чтобы не заржать, как породистый жеребец.

Джованни хмыкнул, не разделяя энтузиазма друга.

– Тебе легко говорить, Энцо. Это не ты окажешься в постели с этой… «святой девой». Я слышал о Контарини всякое. Говорят, они плетут интриги даже во сне. Не удивлюсь, если её братья будут стоять у нашего изголовья всю ночь. Вот и получится, что это благословение может оказаться удавкой на моей шее.

Энцо отмахнулся, будто от назойливой мухи.

– Брось, Джованни! Ты же не девственник, в конце концов. Просто наслаждайся моментом. Лукреция красива, богата и имеет влиятельного отца. Что еще нужно для счастья? К тому же, если тебя благословил сам синьор Лоренцо, то кто посмеет тебе навредить? Разве что только ты сам своей глупостью.

Джованни нахмурился.

– Ты не понимаешь. Речь не только о Лукреции. Речь о её семье. Они как пауки, плетущие паутину. Запутаешься – не выберешься. Я согласился на этот брак только потому, что пока не могу противостоять дому Контарини.

Энцо положил ладонь на руку друга и сжал её.

– Послушай меня, Джованни. Ты сильный и умный человек. Ты справишься. Просто будь осторожен и не доверяй никому. Мне – можно, я всегда на твоей стороне и не раз доказывал свою преданность, – с уверенностью в голосе, словно давая клятву верности, произнёс Энцо. – Кстати, что будешь делать с генуэзцем?

Энцо и Джованни оба перевели тяжёлые, озабоченные взгляды на Алессандро Даль Пьетро, который с беззаботным видом что-то нашептывал на ухо Бьянке.

– У него дела в Венеции, и он пока должен оставаться здесь, – пожимая плечами, ответил Джованни.

Вдова сидела с надутыми губками и бросала молнии в сторону Лоренцо Контарини, время от времени отвечая Алессандро, не глядя на него.

– Ты слишком явно демонстрируешь своё недовольство, cara mia31, – произнёс Алессандро вполголоса с оттенком насмешки. – В Венеции это бывает опаснее шпаги.

Пальцы Бьянки сжали шёлковые перчатки, как будто она действительно держала в руке оружие.

– А ты слишком легко относишься к тому, что происходит, – тихо, но с нажимом ответила она.

Тем временем Лоренцо Контарини, почувствовав на себе чей-то убийственный взгляд, хмуро оглядел церковь. Он поймал взгляд Бьянки, и в этот миг между ними словно разгорелся безмолвный диалог – один из тех, что ведётся одними лишь глазами.

Её взгляд был острым, требовательным, но не умоляющим. Лоренцо хорошо знал его, знал его значение. Прошлое, которое они оба предпочли бы оставить за пределами этой церкви, сейчас возвращалось, напоминая ему о сделке между ними. Он не отвёл глаз, хотя чувствовал, что снова неотвратимо попадает в вязкое, цепкое, похожее на паутину, женское очарование.

Во взгляде Бьянки не было ни капли смущения, ни намёка на робость – только холодная, расчётливая уверенность. Как будто она заранее знала, что Лоренцо уступит и согласится на всё, что она предложит. Молодая женщина слегка склонила голову набок, и в её глазах загорелся огонёк скрытой власти над ним.

Синьор Контарини выпрямился, скрывая раздражение за безупречным спокойствием, но в этот миг у него внутри всё сжалось. Он понял, что Бьянка зависит от него, а он, как ни старался внушить себе обратное, зависел от неё. Но это делало его слабым, и если он хочет удержать всё под контролем, ему придётся действовать быстрее, чем планировал.

Единственным человеком из прихожан, кто действительно думал о Боге в этот момент, была Лукреция. Она, не моргая, смотрела на распятие и молилась. Правда, обращаясь к Всевышнему, она просила о мирском. Она не просила об исцелении или спасении души – нет. Её молитва была тиха и исполнена тревоги, которую она не могла высказать вслух.

«Прошу, Господи, если я должна принять этот союз, дай мне силу. Но если есть другой путь… покажи мне его».

Её пальцы, сложенные в замок, сжимались всё сильнее. Ей хотелось верить, что в мраморных стенах этой церкви есть ответ, а дрожащие на алтаре свечи несут в себе знамение. Но ничего не происходило. Только слабый шёпот людей за спиной, приглушённые звуки заутренней и взгляд Христа, застывший в вечности. Лукреция не знала, услышаны ли её слова. Но ей казалось, что Бог смотрит на неё – и молчит, сам не зная, что ответить.

И вдруг… Запах табака, терпкий, чуть пряный, он, словно растворяясь в воздухе, пробирался сквозь шепчущиеся голоса, тяжесть мрамора и колеблющиеся пламя свечей. Лукреция вздрогнула, озираясь вокруг. Всё те же лица, что пришли вместе с ней к началу молебна. Она медленно опустила веки, и перед её мысленным взором вспыхнул образ незнакомца в маске, чья дерзость однажды заставила её сердце замереть. Она не знала его имени. Не знала о нем ровным счётом ничего. Но в этом коротком миге она почувствовала то, чего не должна была чувствовать сейчас – в момент, когда её судьба уже решена. Едва уловимая дрожь неосознанно проникала в её тело, в её дыхание и в самое сердце.

В этом запахе, в этой неожиданной волне воспоминания было что-то тревожное, но не пугающее. Что-то, что не поддавалось логике, но будоражило её. Тепло дыхания, прикосновение, которого не было в данный момент, но которое вдруг ожило в её памяти. Это было не желание, а скорее, проблеск понимания, предчувствие чего-то неизбежного. Этот человек… возможно, он и не был ей предназначен, возможно, она не должна была думать о нём сейчас, когда прозвучат слова о помолвке и предстоящей свадьбе, но в этот миг, среди холодного церковного мрамора и благочестивых речей, этот запах табака навеял ей откровение – судьба редко спрашивает разрешения! И будет так, как предначертано!

– Странное место для таких мыслей, синьорина, – услышала она негромкий голос у своего уха. Он был мягким, но в нём чувствовалось нечто настораживающее.

Она резко повернула голову, и её лицо почти уткнулось в лицо Алессандро, сидевшего между ней и Бьянкой.

Лукреция не поняла, что он имеет в виду, но ощущение предостережения пронеслось по её спине холодной нитью.

– Вы всегда говорите загадками, синьор Даль Пьетро? – тихо спросила она, чтобы скрыть лёгкую дрожь в голосе. – Только не говорите, что вы умеете читать мысли, – язвительно подколола она его.

Алессандро чуть склонил голову набок, как будто изучал её.

– Только когда знаю, что вопросы всё равно останутся без ответов.

В его глазах было что-то странное, и это было не просто любопытство.

– Всё просто, синьорина Лукреция, – улыбаясь, сказал мужчина. – Вы вздохнули слишком глубоко, и это натолкнуло меня на мысль, что вы думаете вовсе не о предстоящей свадьбе, и более того, в душе у вас закрались сомнения.

– Какая наблюдательность, однако! Вы страшный человек, синьор Алессандро, и с вами нужно держать ухо востро.

Лукреция пристально смотрела в глаза Алессандро, в них было что-то неуловимо знакомое, не то плутовство и усмешка, с которой он обычно смотрел на людей, а что-то совсем другое, пробирающее до самого её женского нутра. Она почувствовала, как внутри неё поднялась волна странного, необъяснимого жара. Алессандро смотрел на неё не так, как раньше. Ни дерзко, ни с вызовом. А с пониманием. Как будто он видел её насквозь.

– Вы курите табак, сеньор Даль Пьетро? – Лукреция сама не ожидала от себя этого вопроса.

Алессандро поднял брови, но не сразу ответил.

– Любопытный вопрос, синьорина, – сказал он наконец, чуть склонив голову набок, будто изучая её реакцию.

И только он открыл рот, чтобы ответить на вопрос, как громкий, глубокий, звучащий под сводами церкви голос заглушил его.

– Сегодня, под милостью Господа и под взором его святых, мы собрались, чтобы объявить о союзе, который будет скреплён не только перед людьми, но и перед самим Всевышним.

Священник сделал паузу, позволяя словам откликнуться эхом в каменных стенах. Он жестом обеих рук попросил жениха и невесту приблизиться к алтарю. Джованни подошел и встал рядом со священником. Лукреция немного позади жениха.

– Да будет известно, что синьор Джованни Кавалли и синьорина Лукреция Контарини вступают в клятву помолвки, обещая друг другу преданность и честь, как того требует долг семьи, вера и справедливость.

Святой отец слегка наклонил голову, словно признавая присутствие знатных семейств.

– Пусть этот союз будет крепким, исполненным мудрости, благочестия и взаимного уважения. И пусть те, кто станут свидетелями этого события, запомнят его не как простой договор, но как решение, угодное Богу. Свадьба состоится здесь, в церкви Санта-Мария деи Мираколи до фестиваля Сан-Мартино. Да пребудет мир в домах ваших, да осенит вас благословение, да укрепит Господь ваши судьбы. Аминь!

Лукреция обернулась в надежде увидеть Алессандро и получить ответ на свой вопрос, но его в церкви уже не было.

Таинственный незнакомец

– Я отвезу тебя домой, – услышала она голос Джованни.

Оглядевшись, она заметила, что Бьянка оживлённо разговаривает с её отцом, и, судя по выражениям их лиц, разговор обещал быть долгим. Лукреция молча кивнула в знак согласия. Проходя мимо отца и подруги, она услышала стальной голос синьора Лоренцо.

– Вам следует помнить, синьора, что время не всегда на стороне тех, кто колеблется. В Венеции уважают траур, но… слишком долгий траур может превратиться в бремя. В финансовое бремя.

– Я понимаю, что Венеция – город жизни, город карнавалов, – уверенно перечила ему Бьянка, но вы, синьор, могли бы понять мою скорбь. Утрата мужа – это удар, от которого нелегко оправиться.

– Синьора Кавалли, церковь не место для подобных разговоров. Если желаете его продолжить, мы можем отправиться в Palazzo Contarini del Bovolo, – указывая на выход, предложил синьор Лоренцо.

Лукреция, закатив глаза, неопределённо покачало головой, явно показывая, что этот разговор бесполезный и лишь пустая трата времени.

Гондола медленно скользила по Rio del Silenzio32. Канал действительно соответствовал своему названию. Звуки города – звон колоколов, шаги на мостовых, даже крики чаек – будто растворялись в густом воздухе, не доходя до тёмной воды. Дома, тесно прижавшиеся друг к другу, словно сжимали канал с двух сторон, делая его безмолвным узким туннелем. Даже гондольер молчал, как будто он знал, что в этом месте лучше не говорить – не нарушать покой, не тревожить то, что может проснуться в тишине. Лукреция и Джованни тоже не разговаривали, они даже не смотрели друг на друга. Их взгляды были устремлены в разные стороны. Его – в воду, а её – на стены домов, рассматривая окна. И лишь редкие всплески воды о борт лодки нарушали повисшую вокруг тишину.

– Сеньор Лоренцо сказал, – наконец, нарушил молчание Джованни, не глядя на невесту, – что я нравлюсь тебе.

– Как ты думаешь, мы сможем быть счастливы? – Не отвечая на его вопрос, тихо спросила девушка.

– Счастье… – Джованни запнулся, словно произнося это слово впервые. Он взглянул на Лукрецию, на её бледное лицо, обрамленное темными локонами. В её глазах плескалась тревога, которую он не мог понять. – Счастье – это не дар, который кто-то нам преподносит, это то, что мы можем попытаться создать вместе, Лукреция.

– А если мы не сможем? – Лукреция отвела взгляд, её голос дрожал, как тонкая струна. – Ведь всё это – лишь обман и фиглярство, навязанное нам? Как я устала от этого лицемерия.

Молчание вновь опустилось между ними, как занавес. Их брак должен был укрепить положение обеих семей, и любовь не входила в этот расчёт. Джованни очень хорошо осознал это сейчас, как и то, что Лукреция не влюблена в него.

Девушка прикрыла глаза и размышляла, стоило ли ей поддерживать эту иллюзию брака, ведь никто – ни её отец, ни приближённые дожа, ни банкиры, ни купцы – никто не знал, что у нее на сердце. Но живя в Венеции, в этом городе-маскараде, где чувства легко прячутся за маской, шелком, золотом и мишурой, за улыбками и поклонными реверансами, можно играть множество ролей. Она могла быть идеальной женой – внимательной, сдержанной, достойной. Она могла сопровождать Джованни на приёмах, обсуждать дела с купцами и улыбаться его друзьям. Но как только погаснут огни в палаццо, она может стать просто Лукрецией, которая мечтает о чем-то большем, чем политические интриги и банковские счета. Женщиной, жаждущей настоящего тепла, искренней привязанности, слов, идущих от самого сердца. Стоит только надеть маску… Венеция не прощала слабости, но она поощряла искусство притворства. И Лукреция, воспитанная в этом мире, умела носить маску лучше многих. Но в глубине души она задавалась вопросом: сможет ли она когда-нибудь позволить себе открыто быть собой?

Вдруг лодка покачнулась, словно кто-то с берега прыгнул в неё, гондола резко накренилась, и Лукреция, едва не потеряв равновесие, открыла глаза, вскрикнула и инстинктивно схватилась за края лодки. Перед её взором предстала трагикомичная картина, достойная карнавальной пьесы: человек в треуголке, плаще и маске на лице с неожиданной ловкостью схватил Джованни за лацканы камзола и с лёгкостью, как мешок с мукой, выбросил за борт.

– Прощай, неудачник! – раздался насмешливый голос незнакомства. И тут же, вытащив из-под полы плаща стилет и наставив его на гондольера, добавил, – без шуток, приятель, давай налегай на весло.

Лукреция застыла, не в силах пошевелиться – то ли от страха, то ли от абсурдности происходящего.

Незнакомец повернулся к Лукреции, слегка поклонился и всё так же театрально произнёс:

– Простите за вторжение, синьорина, но обстоятельства вынуждают меня прибегнуть к столь экстравагантным мерам. Уверяю вас, вашей жизни ничто не угрожает, если вы будете любезны сотрудничать.

Голос незнакомца из-за маски звучал приглушенно, но одновременно властно и иронично, словно он играл роль в какой-то замысловатой комедии. Лукреция, постепенно приходя в себя, смогла рассмотреть его более внимательно. Несмотря на маску, было очевидно, что перед ней человек молодой, с живыми, блестящими глазами, в которых плясали озорные искорки. Его движения были грациозны и уверенны, а стилет в руке казался не столько орудием убийства, сколько частью тщательно продуманного образа.

– Чего вы хотите? – прошептала Лукреция, стараясь сохранить спокойствие.

– Всего лишь небольшой услуги, синьорина, – ответил незнакомец, наклонив голову. – Мне необходимо доставить вас в одно место. Не волнуйтесь, это не займёт много времени, и вы будете щедро вознаграждены за своё терпение.

Гондольер, до этого момента застывший в оцепенении, попытался было возразить, но незнакомец лишь слегка повернул к нему стилет, и тот моментально замолчал, сглотнув слюну. Лукреция понимала, что сопротивляться бессмысленно. Она, бросив взгляд на вылезающего из воды Джованни, кивнула незнакомцу, соглашаясь на его условия.

Когда гондола вышла из Rio del Silenzio, человек в маске приказал гондольеру причалить к ближайшей пристани, на которой их поджидал другой гребец.

– Передайте вашему хозяину мои извинения, – с иронией сказал незнакомец, жестом показывая перевозчику покинуть гондолу. – За лодку не беспокойтесь, позже я доставлю её к церкви Санта-Мария деи Мираколи.

Незнакомец уселся напротив Лукреции, сохраняя между ними учтивое расстояние. Он словно наслаждался ситуацией, его поза источала небрежную уверенность. Лукреции не было страшно, она пристально смотрела на лицо в маске, мысленно пытаясь снять её. Что-то неуловимо знакомое было в этом взгляде, в осторожном использовании жестов. Незнакомец не ёрзал, не суетился, вся его поза была пронизана уверенностью в себе. Лукреция пыталась разгадать, что скрывается за этим театральным представлением. Куда он её везет? И что это за «небольшая услуга», которая требует столь драматичной постановки.

ххх

Бьянка и синьор Лоренцо сидели напротив друг друга в большой, украшенной золотом гондоле. Они молчали, лишь изредка молодая женщина бросала на Контарини взгляды, напоминающие разряды молнии, на которые пожилой мужчина весело усмехался. Он несколько раз попытался заговорить, но Бьянка демонстративно отворачивала от него своё милое личико, надменно оттопыривая нижнюю губку. Наконец, гондола вывернула из-за угла и направилась к небольшой пристани у красивого палаццо, украшенного белым и розовым мрамором. Бьянка широко открыв глаза, восхищалась готическими окнами с арками и колоннами. Потом взгляд её скользнул по балконам с коваными перилами. Она на мгновение представила, как она сидит на одном из них и наблюдает за жизнью на канале.

– Что это за дом? Чей? – восторженно спросила Бьянка. В её глазах уже не было искр злости, а лишь восхищение от палаццо. Это был не просто дом – это был символ статуса, богатства и вкуса. – Это новый дом Контарини? Кому он принадлежал раньше? – сыпались вопросы на синьора Лоренцо, который ловко для своих лет спрыгнул на пристань и протянул руку Бьянке.

Они вошли в просторную залу с высоким потолком, украшенную фресками, изображающими сцены из античной мифологии. Солнце, отражающееся в люстре, усыпанной хрустальными подвесками, играло на мраморном полу. Взгляд Бьянки скользил по изящным аркам, по гобеленам, по старинным часам, мерно отсчитывающим время, по зеркалу, обрамлённому резным деревом. Она застыла, поражённая величием интерьера.

– Этот дом принадлежал когда-то одному из дожей, – с гордостью произнёс синьор Лоренцо, наблюдая за её реакцией. – Но теперь он часть наследия семьи Контарини. И, если ты согласишься, Бьянка, он может стать и твоим домом.

Она обернулась к нему, в её глазах мелькнуло удивление, смешанное с недоверием.

– Моим? – прошептала она.

Лоренцо стоял у стены, наблюдая за женщиной. В руках он держал свёрнутый пергамент, перевязанный алой лентой.

– Это дарственная, – сказал он, не приближаясь. – Палаццо может принадлежать тебе. Официально.

Она медленно подошла к Лоренцо.

– И что взамен?

– Всего лишь то, что у нас уже было и есть, – ответил он, приглаживая выбившуюся из причёски прядь светлых волос. – Ты знаешь, как устроен этот город. Женщина без мужа – мишень. Я нашёл тебе нового достойного кандидата. Молодой, знатный, амбициозный. Он будет тебе ширмой. А ты останешься моей.

Бьянка усмехнулась.

– Ты снова предлагаешь мне сделку, как на рынке, Лоренцо. Сначала приданное, чтобы отец не отправил меня в монастырь и брак с Витторио Кавалли, а теперь – нового мужа для фасада и дом за покорность тебе.

– Я никогда не требовал от тебя покорности, Bambina33. И ты знала, на что идёшь, Бьянка, я тебя никогда не обманывал. Я дал тебе всё, что обещал: приданое и состоятельного мужа…

– Которого убили, – перебила она.

– В этом городе у каждого есть враги. Особенно у тех, кто слишком быстро поднимается в бизнесе.

– Ну конечно же, ты, как никто другой, знаешь об этом, Лоренцо. Возможно, ты сам – воплощение этих врагов. Ты же поднялся так высоко, что у тебя есть сила и власть сокрушить любого, кто встанет на твоем пути. Даже если этот кто-то – тобой же выбранный муж твоей любовницы.

Синьор Контарини издевательски усмехнулся.

– Не говори глупостей, Бьянка. Мне-то зачем нужна была его смерть?! Меня всё устраивало. Витторио был отличной кандидатурой – любитель денег и дешёвых женщин. Благодаря мне у него было и то, и другое. Так что его смерть – такая же потеря для меня, как и для тебя.

– Да, конечно. Ты так убит горем, что уже ищешь мне новую клетку. Ты думаешь, я кукла, которую можно переставлять с места на место?

– Я думаю о твоей безопасности, бамбино. Ты молода, красива и достаточно богата. Ты лакомый кусочек для многих. Я лишь хочу, чтобы у тебя был достойный защитник. Разве это так плохо?

– Защитник, который будет смотреть тебе в рот и исполнять каждое твое желание? – прошептала она, скорее себе, чем ему.

Лоренцо промолчал, и это молчание было красноречивее любых слов. Его лицо стало напряжённым и от этого казалось каким-то резким и неприятным. Он не привык к тому, чтобы его планы рушились, особенно из-за чьего-то упрямства.

– Ты недопонимаешь своё положение, бамбино. Ты думаешь, что после смерти мужа ты независима?! – Он сделал паузу, внимательно наблюдая за ее реакцией. Бьянка усмехнулась, не отводя от него взгляда, но следующие произнесённые Лоренцо слова заставили её вздрогнуть. – Ты надеешься на помощь Лукреции, которая после брака с Кавалли возьмёт тебя к себе под крылышко? А представь, она узнает о твоей связи с её отцом. Я могу только предположить, какая будет её реакция, я уже не говорю о реакции её мужа, который узнает, что его брат был рогат.

– Ты блефуешь! – прошипела она, словно змея.

– Блефую? – Лоренцо театрально приподнял бровь. – Бамбино, лично я от этого разоблачения ничего не теряю.

– Чего ты хочешь? – прошептала она, опуская взгляд. Голос дрожал, выдавая страх.

Лоренцо усмехнулся, довольный произведенным эффектом. Он подошел ближе, наклонившись к ней так, что она чувствовала его дыхание на своей щеке.

– Я хочу, чтобы ты держала возле себя Алессандро Даль Пьетро на правах будущего мужа, до тех пор, пока мне это будет необходимо.

Бьянка сначала замерла, а затем расхохоталась.

– И это палаццо будет нам свадебным подарком? Только у людей появится много вопросов, с чего ради ты делаешь такие подарки подруге твоей дочери. За Алессандро я выйду и без твоих даров. Более того, я сделаю, что ты хочешь, но больше нас с тобой связывать ничего не будет. Мне нравится синьор Даль Пьетро, и я не хочу ему изменять.

Синьор Лоренцо обвил стан Бьянки своими руками и притянул к себе. Его губы почти касались губ Бьянки.

– Возможно, он тебе и нравится, но любишь ты меня.

И он смачно поцеловал молодую женщину. Бьянка отшатнулась, чувствуя, как по телу разливается жар. Слова Лоренцо, как всегда, попадали в самое сердце, пробуждая запретные чувства. Она ненавидела его за эту власть над собой, за способность одним поцелуем разрушить все ее планы и принципы. Ярость и желание смешались в ней, заставляя дрожать.

– Ты опять играешь со мной, Лоренцо, – прошептала она, отводя взгляд. – Ты знаешь, что я слаба перед тобой. Но это не любовь. Это зависимость.

Лоренцо усмехнулся, проведя пальцем по ее щеке.

– Зависимость? Возможно. Но разве любовь не начинается с этого? Ты ведь помнишь, бамбино, как все начиналось. Как мы сгорали от страсти, как не могли надышаться друг другом. Разве это можно забыть?

Он снова притянул ее к себе, на этот раз более нежно. Его губы коснулись ее волос, шепча слова любви и обещания. Бьянка закрыла глаза, позволяя себе утонуть в этом сладком ядовитом тумане, которым Лоренцо так щедро её окутывал…

«Пьеро»

Гондола лавировала между узкими каналами, скользя под арками мостов. Незнакомец сначала молчал, лишь изредка бросая на Лукрецию быстрые взгляды, словно оценивая её реакцию на происходящее. А потом засыпал девушку вопросами о путешествиях: нравится ли они ей, где она бывала, что больше предпочитает – езду в карете, верхом или морские прогулки. Лукреция отвечала уклончиво, стараясь не раскрывать слишком много о себе. Она чувствовала себя немного неловко под пристальным вниманием мужчины, но в то же время в ней просыпалось любопытство. Кто этот человек? И почему он так интересуется ею? А главное, почему ей так комфортно с ним? Нет ни страха, ни опасений, лишь желание продолжать этот странный, но приятный разговор.

– Я обожаю Венецию, – восторженно говорил человек в маске. – Она очаровывает своей красотой. Смотрите, синьорина, отражения домов в воде играют яркими красками, и от этого создаётся впечатление, что город танцует. Лукреция не могла ни согласиться с ним. – В Венеции даже тишина звучит по-особенному, – продолжил он. – Слышите? Это не просто плеск воды. Это музыка времени, застывшего между эпохами.

Лукреция посмотрела на него с лёгкой улыбкой.

– Вы поэт, синьор?

– Нет, – ответил он, чуть склонив голову. – Просто влюблённый в этот город человек. А Венеция делает поэтами всех, кто её слушает.

Лукреция снова посмотрела на воду, но её взгляд задержался – в отражении одного из окон мелькнула тень. Она нахмурилась.

– Вы это видели? – тихо спросила она, указывая на дом с резными ставнями.

Человек в маске слегка наклонился, его голос стал ниже:

– Я вижу многое, синьорина. Но не всё, что видится, следует замечать вслух.

– Это был силуэт, – настаивала Лукреция. – Кто-то, однозначно, наблюдает за нами.

Во взгляде незнакомства лишь на мгновение мелькнула тревога, но потом снова воцарилась лукавство.

– В Венеции есть места, где прошлое не ушло, а просто прячется. Например, этот дом… – он замолчал, будто решая, стоит ли продолжать, и продолжил уже заговорщическим голосом, – его избегают даже гондольеры. Говорят, там когда-то жила женщина, исчезнувшая при странных обстоятельствах. С тех пор в окнах иногда видят её отражение. Но только в воде.

Лукреция почувствовала, как по спине пробежал холодок.

– А вы… вы верите в это?

– Я верю в то, что Венеция не раскрывает свои тайны тем, кто не готов их услышать, – ответил он. – Но если вы хотите узнать больше… я могу показать вам тайные закоулки города.

Незнакомец говорил загадками, и если его целью было заинтриговать Лукрецию, то он этого добился. Она, понимая это, расхохоталась.

– Я никогда не слышала ничего подобного о таких местах. И абсолютно уверена, синьор, вы просто хотите произвести впечатление. Не так ли?

Маска скрывала его губы, и Лукреция не знала, улыбается он или нет. Но если это было так, улыбка до глаз не дошла. Взгляд был изучающим.

– Простите, если я вас утомил своими вопросами и разговорами. Просто мне на мгновение показалось, что я сумел немного захватить ваше внимание, – его голос был немного поникши-разочарованным.

Лукреция слегка покраснела, но кивнула в знак согласия. Ей казалось, что в его голосе не было ни капли фальши, и она доверяла ему.

– Впрочем, мы уже на месте, – указывая рукой не берег, весело проговорил незнакомец.

Гондола причалила к небольшому, неприметному причалу, укрытому в тени старого палаццо. Незнакомец галантно протянул Лукреции руку. Девушка колебалась, не зная, стоит ли доверять этому человеку. Но что-то в его глазах и в таинственном, приглушенном от маски голосе манило её. Лукреция протянула руку и одарила его очаровательной улыбкой, свидетельствующую о том, что она принимает его предложение и готова окунуться в то приключение, которое он ей предлагает.

Они направились к массивным дверям, у которых стоял здоровый угрюмый мужчина. Он открыл дверь и по-французски поприветствовал прибывших, называя человека в маске «хозяин». Незнакомец кивнул и, пропуская Лукрецию вперёд, слегка коснулся её спины, от чего у девушки предательски захватило дух.

Лукреция оказалась в просторном зале, но она не успела его рассмотреть, незнакомец, взяв её под руку, провёл через всю комнату, и они оказались в саду.

Солнце стояло высоко, заливая сад тёплым, золотистым светом. От деревьев падали тени, а воздух был наполнен ароматами осенних кустов и травы. Лукреция, едва выйдя из прохладного зала, прищурилась от яркости, но тут же её взгляд привлекла необычная картина. На мягкой зелёной лужайке, под сенью апельсиновых деревьев, были расстелены восточные ковры. Вместо привычных столов – низкие подносы, уставленные яствами, а вместо кресел – подушки из шёлка и бархата, на которых можно было удобно устроиться полулёжа, как в древних персидских миниатюрах. Свет играл на медной посуде, отражаясь в кувшинах с вином и чашах с фруктами. Инжир, виноград, миндаль в мёде, лепёшки с пряностями – всё было подано с изяществом, но без излишней пышности. Ветерок слегка колыхал занавеси, натянутые между деревьями, создавая ощущение уединённого шатра.

Вдруг, Лукреция услышала лёгкие переливы лютни и флейты, и она восторженно посмотрела на хозяина, который лёгким движением руки, пригласил её присесть. Она опустилась на подушку, чувствуя, как её сердце наполняется любопытством и лёгким волнением. Её взгляд скользил по подушкам, по ярким тканям, по блюдам, в носу приятно щекотало от пряного запаха. Всё было непривычно ей – и в этом заключалась особая прелесть. Она медленно опустилась на подушку, аккуратно поправив подол платья, и провела пальцами по узору ковра. Ткань была тёплой от солнца, и в этом прикосновении было что-то очень приятное и интимное. Она чувствовала себя гостьей в чужом, но манящем мире.

– Вы хотели удивить меня? – тихо спросила она, не глядя на спутника, но с лёгкой улыбкой, которая выдавала её восхищение. В её голосе звучало не удивление, а благодарность. Она не привыкла к таким жестам – не театральным, а искренним, продуманным, почти сказочным. Всё вокруг говорило о том, что кто-то вложил душу в эту сцену – ради неё.

– Да, il mio sogno34, – произнёс он тихо, почти с нежностью. – Этот сюрприз – маленькое путешествие в другой мир, туда, где вы никогда не были.

Слова повисли в воздухе, и всё вокруг будто замерло. От этих двух слов – мечта моя – у Лукреции перехватило дыхание. Только один человек называл её так. Она почувствовала, как сердце пропустило удар, а лёгкое головокружение туманит её разум. Перед глазами всплыли образы: их первая встреча в тёмной библиотеке, и тот вечер у её дома, когда она приняла его за грабителя.

Она повернулась к нему, и, не в силах сдержать нарастающее волнение, одними губами прошептала:

– Кто вы?.. И что вам от меня надо?..

Он не отвёл взгляда. Наоборот – будто стал смотреть ещё глубже, как будто хотел заглянуть в самую суть её вопроса, в самую суть её самой.

– Я тот, кто слишком долго ждал момента, чтобы вы меня увидели, – сказал он наконец, тихо, но с уверенностью.

– Но я не увидела вас, синьор, вы всё еще в маске, – с лёгким удивлением ответила Лукреция.

Незнакомец покачал головой.

– Не глазами, синьорина, а сердцем. Я хочу, чтобы вы своим сердцем увидели моё. Выражение лица ничего не значит, особенно для тех, кто живёт в Венеции, – ехидно съязвил он.

– Это правда, – согласилась Лукреция, немного нахмурившись, но скорее не от раздражения, а от внутреннего напряжения, от желания понять. Всё в этом человеке было противоречием: он был чужим, но казался знакомым; он говорил загадками, но в этих загадках было тоже, что и чувствовала она сама. Он не пытался поразить её словами, вместо этого он устроил для неё целый мир – мир, в котором она была главной героиней. Всё это было слишком красивым, чтобы быть правдой. И всё же – она хотела верить. Хотела, чтобы это было не игрой, не маскарадом, а чем-то настоящим.

– И теперь? – прошептала она. – Теперь, когда я вас «увидела»? Что дальше?

В его глазах промелькнула улыбка – не торжествующая, а с лёгкой грустью, и голос, с какой-то возбуждённой хрипотцой произнёс:

– Теперь всё зависит от вас.

– Через две недели моя свадьба, и это моего жениха вы, синьор, сбросили в канал как ненужный балласт.

– Это будет только через две недели, а пока давайте просто наслаждаться трапезой и задушевными разговорами.

– А маска? – хитро спросила Лукреция.

– А баута35 тем и хороша, что не мешает ни есть, ни пить, – в тон ей так же хитро ответил незнакомец.

– Ну хоть скажите, сеньор, как обращаться к вам.

Он чуть склонил голову, словно признавая, что вопрос правомерен, но в глазах всё ещё играла та же тень улыбки.

– Имя?.. – повторил он. – А если я скажу, что имя – это всего лишь звук, не несущий никакой полезной информации.

Лукреция приподняла бровь, но не отступила. В её взгляде появилась решимость, смешанная с игрой.

– Синьор, я не собираюсь звать вас «Мой мечтательный романтик» каждый раз, когда хочу попросить передать инжир.

Он рассмеялся – негромко, но искренним и тёплым смехом.

– Хорошо, Лукреция. Зовите меня… Пьеро.

Он сделал паузу, а затем добавил:

– Пока.

– Пока? – переспросила она с лёгкой насмешкой.

– Пока вы не решите, кем я для вас стану.

– Но почему Пьеро? – откровенно удивилась Лукреция. – Это маска неуклюжего дурачка. А вы таким мне не кажетесь.

– Из-за его безответной любви к Коломбине, которая вместо него выбрала Арлекина. – Он замолчал, глядя на Лукрецию с еле уловимой грустью в глазах. Он словно на секунду приоткрыл дверь в свою душу, позволив ей заглянуть туда. – Но согласитесь, пусть даже в маске дурачка, но он любит искренне и преданно. А разве это не самое главное?

Лукреция задумалась. В его словах было что-то такое, что трогало ее сердце. Она видела в нем не просто незнакомца, а человека, скрывающего за маской иронии и легкой отчужденности какую-то глубокую, возможно, даже трагическую историю.

– Хорошо, Пьеро, – сказала она, улыбнувшись уголками губ. – Тогда до тех пор, пока я не решу, кем вы сможешь стать для меня, я буду звать вас так. И, может быть, потом, вместе мы придумаем новую, более счастливую концовку для этой старой истории.

Мужчина медленно кивнул, принимая ее условия.

– Новая концовка… это звучит заманчиво, – пробормотал он, возвращаясь к своему обычному тону, полному иронии. – Но будущее неизвестно, а настоящее зовёт нас трапезничать, – жестом указывая на блюда, весело добавил незнакомец.

Они разговорились о книгах, о музыке, о философии. Оказалось, у них много общего. Лукреция удивлялась, как быстро она перестала чувствовать себя скованно. Он умел слушать и задавать вопросы так, что ей хотелось рассказывать ему все. Время пролетело незаметно. Когда солнце было в зените, Пьеро со словами: «Вам пора возвращаться!» поднялся на ноги и, взяв Лукрецию за руки, помог ей встать. От его слов она почувствовала укол разочарования. Ей не хотелось, чтобы их беседа заканчивалась, но сказать ему это она постеснялась. Он проводил её до гондолы и посмотрел на нее долгим, пронзительным взглядом.

– Надеюсь, мы еще встретимся, – произнес он, сжимая её пальцы в своих руках. Лукреция с лёгкой улыбкой на губах и чувством таинственной надежды в сердце кивнула.

Гондола долго кружила по лабиринту каналов, пока наконец не довезла её до Палаццо ди Риньяно. Как только она вошла домой, то тут же попала в объятия встревоженной Бьянки, и её глаза поймали озабоченный взгляд Джованни и нескрываемый неудовольствие – Алессандро.

Ночная серенада

– Что всё это значит? – прижимая подругу к себе, испуганным голосом спросила Бьянка. – Джованни вернулся из церкви абсолютно мокрый и сказал, что тебя похитили, скорее всего, с целью выкупа. Где ты была всё это время?

– Какая чушь, – отстраняясь от подруги, весело проговорила Лукреция. – Мы катались по каналам и разговаривали о путешествиях.

– И этот незнакомец в маске не причинил тебе никакого вреда? – Недоверие сочилось в вопросе Джованни.

– Абсолютно никакого, – искренне ответила Лукреция со спокойным выражением лица.

– Я говорил тебе, кузен, это месть и предупреждение. И синьорина Лукреция лишь оказалась пешкой в этой грязной игре, – высказал свою мысль Алессандро, скрестив руки на груди и внимательно наблюдая за реакцией собеседников.

Джованни нервно барабанил пальцами по ноге, явно обдумывая услышанное.

– Месть? Кому может понадобиться мстить мне, используя Лукрецию? У меня нет врагов, – наконец, произнес он, но в его голосе слышалась неуверенность.

– Неужели? А как насчет семейства Орсини? Или торговцев специями, которых ваш торговый дом оставил ни с чем в прошлом году? У вашей семьи достаточно недоброжелателей, кузен. Просто вы привыкли не замечать их, – парировал Алессандро. – А возможно, это предупреждение для Контарини, кто знает?! Вы же теперь почти родня.

Лукреция, до этого момента молча наблюдавшая за перепалкой, вдруг звонко рассмеялась.

– Вы так серьезны! Неужели вы действительно верите в эту нелепость с похищением и местью? Я же сказала, мы просто катались по каналам. И потом, этот незнакомец был весьма галантен и образован. Он рассказывал мне о дальних странах и экзотических животных.

Бьянка, не сводившая взгляда с Лукреции, прошептала одними губами:

– Ты что-то скрываешь.

– Потом, – также еле слышно, специально для подруги ответила Лукреция.

– Будем надеяться, – подходя к девушкам и обнимая их за плечи, уверенно произнес Алессандро, – этот цепной пёс твоего отца, синьор Спада, отыщет злодея.

– Вы сообщили об этом происшествии отцу? – глаза Лукреции увеличились до обеденных фарфоровых блюд. – И он отправил на поиски меня сбиро36?

Алессандро отстранился от девушек, отпуская их плечи, и прошелся по комнате, потирая подбородок и вопросительно посматривая на Джованни, словно ища у него поддержку.

– Нет, еще нет, – ответил за кузена Кавалли, стараясь придать голосу уверенность. – Мы не хотели его тревожить. У него сейчас и без того достаточно забот. Просто Алессандро случайно встретил стражника и от переживания за тебя и за меня поведал ему всё.

– Если Джироламо не найдет зацепки в ближайшие пару дней, – добавил Алессандро, – думаю, лучше сообщить синьору Контарини о происшедшем. Он человек старой закалки, и безопасность семьи у него всегда на первом месте.

Лукреция побледнела.

– Я думаю, мне лучше на время переселиться к Лукреции, – вдруг, обращаясь к мужчинам, сказала Бьянка.

– Отличное решение, – поддержал её Алессандро.

Джованни лишь кивнул, он тоже посчитал переезд Бьянки к Лукреции разумным шагом. Так она всё время будет находиться в компании подруги, да и Алессандро, навещая Бьянку, будет держать ухо востро.

Лукреция хотела возразить, но благоразумно решила согласиться, чтобы не вызывать подозрения. Правда, она сама не знала подозрений в чём?! Она очень хотела увидеть «Пьеро» снова, но… его образ был как отражение в канале, которое дрожит от каждого движения воды и исчезает под гребком весла. Она не знала ни его настоящего имени, ни где его искать. Но одно она знала точно – время, проведенное с ним, оставило отпечаток в её душе, и ей очень хотелось встретить «Пьеро» снова.

Бьянка тем временем подтягивала перчатки, наблюдая за безмолвной подругой.

– Лукреция, ты ведь не против? – наконец, спросила она.

Лукреция приподняла подбородок, заставляя себя выглядеть равнодушно.

– Конечно. Это хорошая идея.

Алессандро хмыкнул, переглянувшись с Джованни. Они оба понимали, что это решение выгодно всем. Для Лукреции это безопасность, для Бьянки – спокойствие, а для них двоих… возможность быть ближе к ответам на вопросы, которые пока ещё скрывались в тенях этой запутанной истории.

– Отлично, – заключил Джованни. – Я договорюсь с твоей прислугой, Бьянка, чтобы они подготовили все необходимое. И Алессандро привезёт твои вещи. А ты, – обратился он к кузену, – навещая Бьянку, сможешь наблюдать за домом.

Лукреция не поняла, что значит «навещая Бьянку», но разумно решила этот вопрос задать подруге наедине.

Когда мужчины покинули палаццо, подруги прошли в садовую беседку, спасающую от солнца. Слуга принёс вино и фрукты.

– Что имел в виду Джованни, говоря, что Алессандро будет тебя навещать? – тихо спросила подругу, когда они остались одни.

Бьянка на секунду застыла, затем её губы дрогнули в еле заметной усмешке, как будто всё это было лишь необходимостью и удобным решением проблемы её будущего.

– Я стала подумывать о браке с ним.

Лукреция удивленно вскинула брови.

– С Алессандро? Но… ты же его почти не знаешь!

Бьянка пожала плечами, отводя взгляд.

– Разве это имеет значение? Брак – это союз, сделка, а не романтическая сказка. Он всё время говорит, что ему нужен наследник, а мне – положение замужней синьоры, безопасность и безбедное будущее. Мы оба получим желаемое.

Лукреция нахмурилась. Бьянка говорила не своими словами, это скорее были речи, характерные для её отца, синьора Лоренцо, чем для женщины, несчастной в предыдущем браке и мечтающей о чем-то большем, чем просто удачная партия. Мечтающая о любви и страсти.

– А что насчет любви? – тихо спросила Лукреция.

Бьянка усмехнулась, но в ее глазах мелькнула тень грусти.

– Любовь – это роскошь, которую я не могу себе позволить. Я должна думать о будущем, и брак с Алессандро – лучший способ обеспечить моё благополучие.

Лукреция молча смотрела на Бьянку, пытаясь понять, что скрывается за этой показной холодностью.

– Ты уверена, что это то, что ты действительно хочешь? – спросила Лукреция, стараясь скрыть тревогу в голосе. – Ведь тебе теперь не надо торопиться. Сейчас, когда я выйду замуж за Джованни, ты сможешь жить с нами на правах вдовы его брата, столько, сколько пожелаешь, и так, как пожелаешь. Тебе не угрожает больше уход в монастырь. Ты можешь быть счастлива с тем, кого полюбишь.

Бьянка вздохнула.

– Неужели ты еще до сих пор не поняла, что счастье – это лишь иллюзия. Важнее стабильность и уверенность в завтрашнем дне. Я видела, как мой отец, не имея возможности собрать приданое дочерям, решил отдать их в монастырь. Но чтобы заплатить за монастырь за каждую, он каждый раз продавал один из домов. В конце концов, у него не осталось даже гондолы. Семья страдала от бедности. И я не хочу, чтобы это повторилось со мной. Да что я?! Посмотри на себя, тебе не надо продавать себя, чтобы обеспечить безбедное существование, но, тем не менее, ты тоже должна выйти замуж за того, кого не любишь. Так что, дорогая моя Лукреция, хорошо, что мы живём в Венеции, и в дни карнавала мы можем быть кем угодно и делать то, что захотим. И это делает нас немного счастливее. Ведь так?!

Лукреция выслушала Бьянку, не сводя с неё глаз. В словах подруги было столько горькой правды, что ей хотелось отвести взгляд, но она не сделала этого.

– Иллюзия… – тихо повторила она, задумчиво касаясь пальцами узора на рукаве платья. – Если счастье – это иллюзия, то зачем все пытаются его найти?

– Вопрос в другом, – Бьянка чуть наклонила голову, – какую цену ты готов заплатить за это счастье.

Лукреция медленно вздохнула. Но ни одна из них не сказала вслух, что иногда цена бывает слишком высокой.

– Но свадьба с Алессандро пока только в моей голове, он сам об этом ничего не говорил, – после затянувшейся паузы весело сказала Бьянка и рассмеялась. – Ты лучше расскажи, что за таинственный незнакомец в маске тебя похитил.

Лицо Лукреции озарила улыбка, и она поведала подруге историю, которая больше походила на сон, чем на реальность.

Бьянка склонила голову набок, её глаза блестели от любопытства.

– Опиши его, – потребовала она игриво.

– Он же был в маске, – в тон ей ответила Лукреция. – Ну, высокий… уверенный в себе… интересный собеседник… думаю, он много путешествовал, – с восторгом в голосе рассказывала Лукреция. – И ты знаешь, в какой-то момент мне стало безразлично, какое у него лицо.

– Безразлично? Да ладно! Чтобы тебе стало безразлично, как выглядит мужчина? Ты же у нас ценитель прекрасного, – подковырнула подругу Бьянка. – И что, ты даже не пыталась ее сорвать?

Лукреция рассмеялась, запрокинув голову.

– Ну, соблазн был велик, не скрою. Но в этом и была вся прелесть. Он создал вокруг себя ауру тайны, интриги. И потом, он так держался… с достоинством. Мне почему-то казалось, что сорви я эту маску, и все очарование развеется.

– А что он говорил? О чем вы беседовали? Наверняка он сыпал тебя комплиментами, раз ты так расцвела.

– Говорил… о многом. О звездах, о ветре пустыни, о старинных легендах. Он словно читал мои мысли, угадывал мои желания. И нет, комплиментов почти не было. Но каждое его слово, каждый взгляд заставляли меня чувствовать себя особенной.

– Знаешь, моя дорогая Лукреция, мне начинает казаться, что ты влюбилась в этого незнакомца в маске.

Лукреция задумчиво посмотрела на подругу.

– Влюбилась? Возможно. Или, скорее, очарована. Очарована сказкой, которую он мне подарил. Ведь, по сути, я ничего о нем не знаю. Только то, что он умеет говорить так, что сердце замирает, и смотреть так, что весь мир перестает существовать.

– А что будет дальше? Ты собираешься его искать? – Бьянка вопросительно приподняла брови.

– Не знаю, – пожимая плечами, ответила Лукреция. – Наверное, это глупо, но я надеюсь, что он сам меня найдет. Хотя… кто знает? Может быть, Алессандро прав, и я была просто пешкой в чьей-то игре против дома Кавалли. В любом случае, через две недели я выйду замуж за Джованни, и всё это останется в прошлом.

Но про себя она добавила: «Ну а если судьбе будет угодно снова столкнуть меня с «Пьеро», я надену маску, так же, как и он, и у меня будет шанс насладиться им».

Но ей вдруг стало очень грустно от всего этого. Грустно от того, что сказка закончилась, а реальность оказывается слишком прозаичной. Но где-то в глубине души она все еще надеялась. Надеялась на чудо, на продолжение этой волшебной истории. Ведь иногда, и каждый венецианец это знает, маски не только скрывают, но и создают новую, прекрасную реальность.

Две недели пролетели незаметно. За это время Лукреция видела «Пьеро» всего два раза. Один раз, ближе к полуночи, Лукреция проснулась от звуков музыки. Она подошла к окну и увидела «Пьеро», поющего серенаду. И хотя маска скрывала половину лица, а ночь и чёрный плащ растворяли контуры фигуры, она была абсолютно уверена, что это он. Лукреция замерла у окна, чувствуя, как внутри всё сжимается от странной смеси восторга и тревоги. Когда он закончил петь, она выкрикнула, что сейчас спустится, но, прежде чем она успела сделать шаг от окна, «Пьеро», смешавшись с ночными тенями, исчез под звуки баритона Алессандро, ругающегося, как последний гондольер в лагуне.

Лукреция сначала испугалась за «Пьеро», но убедившись, что он успел сбежать от разъяренно-махающего шпагой генуэзского кузена, лишь весело рассмеялась. Она накинула расшитую серебряными нитями голубую накидку-халат, свободно ниспадающую с плеч, и спустилась в залу. Ткань едва держалась на её фигуре – длинные рукава скрывали запястья, но лёгкие движения заставляли полы халата развеваться, приоткрывая ноги, чуть осветлённые свечным светом.

Алессандро стоял у подножия лестницы, напряжённый, со сжатыми от гнева губами.

– Не нахожу ничего смешного, синьорина, – сквозь зубы процедил он, стараясь не смотреть на Лукрецию и бросая взгляды по сторонам. – Этот проходимец компрометирует вас.

– Почему вы решили, что песня предназначалась для меня? – с лукавой усмешкой спросила Лукреция. – Может, это было для Бьянки или для какой-то юной служанки?

Взгляд Алессандро остановился на хозяйке палаццо. Его глаза скользили по изгибам её силуэта, по мягкой складке ткани у ключиц, по босым ступням на холодном полу. Это был взгляд, в котором злость и желание смешивались слишком откровенно.

– Я вас умоляю, синьорина! – ехидно хмыкнув, произнёс он. А затем добавил твёрдым, почти холодным голосом, – и клянусь весами Августы37, я не позволю беззаконию проникнуть в этот дом! И вам стоит подумать о своей репутации, особенно накануне свадьбы.

Его кулаки при этом сжались, а глаза пристально смотрели на Лукрецию, которая, поймав его взгляд, уставилась на лицо Алессандро, словно изучая его. На какую-то долю секунды их глаза встретились, и мужчина поспешно отвёл взгляд в сторону.

– Неужели вы думаете, синьор Алессандро, что ваше мнение имеет для меня значение? – промурлыкала она, приближаясь к нему на шаг. – Я сама буду решать, с кем мне общаться и кого слушать. А вот что вы делаете в такой поздний час в моём доме, да еще в неглиже? – говоря это, она провела двумя пальцами по груди Алессандро.

– Вы играете с огнем, Лукреция, – прошептал он, стараясь выглядеть хладнокровным. – Я-то был у вдовы Бьянки, и это никак не компрометирует её. А вот этот паяц под балконом однозначно порочит ваше имя. И если Джованни узнает…, – он не успел договорить, как Лукреция усмехнулась и перебила его.

– Компрометирует? О, Алессандро, не будьте таким старомодным.

– Но если поползут слухи, – молодой мужчина смягчил голос, – кузен Джованни обвинит меня.

Лукреция сделала еще шаг к Алессандро и приблизила свои губы к его уху. Её дыхание опаляло кожу мужчины.

– А может быть, вы боитесь не Джованни, а самого себя? – прошептала она.

Алессандро сглотнул, стараясь не поддаться ее провокациям. Он знал, что Лукреция играет с ним, испытывая его терпение.

– Я думаю о последствиях, синьорина Лукреция.

– Последствия? – Она рассмеялась, ее смех звучал как звон рождественских колокольчиков. Затем она провела рукой по его волосам, и ее пальцы скользнули по его шее.

Алессандро поймал ее руку, сжимая запястье. Они смотрели друг на друга пристальными взглядами.

– Вы собираетесь жениться на Бьянке, синьор Алессандро? – вдруг серьёзно спросила Лукреция.

– Возможно, – усмехнулся мужчина.

– Тогда ответьте мне, почему желание обладать мной затмевает вам разум?

Алессандро, ничего не ответив, вдруг подхватил её на руки и в несколько прыжков, перескакивая через ступени, оказался в спальне Лукреции.

– Что вы делаете? – выкрикнула девушка, обхватывая его за шею, в страхе думая, что он её уронит.

Его глаза горели, словно угольки в ночи.

– Я делаю то, о чём ты так долго мечтала, Лукреция. Ты жаждала волчьей страсти?! Так зачем теперь притворяться невинной овечкой?! Помнится, ты обвиняла меня в пороке?! – проговорил он, ставя её на пол. – Я покажу тебе порок, от которого ты будешь молить о пощаде.

Его губы накрыли её губы в жадном, требовательном поцелуе. Лукреция попыталась отстраниться, но её тело предало её. Она ответила на поцелуй, отдаваясь во власть его страсти. В этот момент она поняла, что игра зашла слишком далеко, и, оторвавшись от Алессандро, с силой оттолкнула его и вдруг… заплакала.

Алессандро замер, словно громом пораженный. Ярость мгновенно схлынула, оставив после себя лишь растерянность и боль. Он смотрел на Лукрецию, не понимая, как это всё могло произойти. Её слёзы жгли его сильнее, чем собственные несдержанные слова.

– Что… Что я наделал? – прошептал он, протягивая руку, чтобы коснуться её щеки. Лукреция отшатнулась, словно от огня, и закрыла лицо руками.

– Почему так? – сквозь слёзы, всхлипывая, проговорила Лукреция.

Алессандро, не моргая, смотрел на девушку, и пытался уловить каждое произнесённое ей слово.

– Сначала Витторио, теперь вы! Неужели Бьянка права?! Чтобы быть поближе ко мне, вы женитесь на ней?!

Он стоял в удивлении от этого признания, и в его душе боролись противоречивые чувства: стыд, вина и нестерпимое желание обнять её, успокоить, сказать, что всё это не так, и все его действия – это ошибка. Но он понимал, что сейчас любой его шаг только ухудшит ситуацию.

Дрожащий огонёк свечи бросал тени на женское лицо, скрытое ладонями, и от этого казалось ему ещё более недосягаемым. Он сжал челюсть, заставляя себя не говорить, не протянуть руку, не сорваться. Всё внутри него требовало объяснений, оправданий, но он чувствовал – что бы он ни сказал, это лишь сделает боль сильнее.

– Вы сами верите в это, Лукреция? – наконец, тихо спросил он голосом, полным усталой горечи.

Она ответила сразу. Её плечи дрогнули, как будто она боролась с новой волной слёз. Затем она медленно опустила руки, но не посмотрела на него.

– А разве вы дали мне повод не верить, синьор?

И снова молчание. Тяжёлое, как камень, будто стены палаццо сомкнулись вокруг них, стараясь скрыть то, что произошло в спальне. Алессандро медленно вдохнул, переводя взгляд на тёмное окно. Он не должен был быть здесь. Он не должен был её целовать. Но он уже ничего не мог изменить.

– Если вы соблазняли меня, чтобы убедиться в бредовых предположениях вашей подруги, – сказал он так тихо, что едва ли она могла услышать, – то это просто смехотворно. И глубоко оскорбительно. Я не марионетка, которую можно дергать за ниточки, чтобы потешить чье-то болезненное любопытство. Я человек со своими чувствами, своими надеждами и, да, своими уязвимостями. Редкий мужчина смог бы устоять перед вами, синьорина. И вы воспользовались этим ради какой-то нелепой теории вашей подруги. Это не просто глупо, это жестоко.

Лукреция, вытирая глаза, смотрела на Алессандро, словно впервые видела его… по-настоящему. Его голос был твёрдым, но в глазах мерцало нечто большее – не злость, а боль, глубоко спрятанная, пробившаяся в дрожащий оттенок слов.

Она хотела ответить и парировать его обвинения, но слова застряли в горле.

– Я понимаю, – продолжал Алессандро, – что, возможно, вы сами не осознавали масштаба своего поступка. Возможно, вы искренне верили, что проводите безобидный эксперимент. Но последствия вашего «эксперимента» ощущаю сейчас я. Я чувствую себя использованным, обманутым и, что хуже всего, выставленным на посмешище. Вам стоило, прежде чем ввязываться в эту авантюру, подумать о последствиях. Впрочем, – он усмехнулся, и голос его снова стал с лёгкой иронией, таким, как был всегда, – полагаю, это вам вообще чуждо, если вы в этих серенадах под луной и катаниях на гондоле не видите ничего предосудительного.

Алессандро повернулся к двери и сделал шаг. Второй. Третий. Он уходил от Лукреции, от её слёз, от той ситуации, которая не имела права существовать. Он приоткрыл дверь и на прощание сказал:

– Я не требую извинений, синьорина, хотя они были бы уместны. Я просто хочу, чтобы впредь, прежде чем использовать людей как пешек в своих играх, вы подумали о том, что у каждого из нас есть сердце, которое легко разбить.

И с этими словами он покинул спальню хозяйки. Дверь закрылась, отрезая его от женского взгляда и её глубокого дыхания.

Лукреция осталась стоять в тишине, комната казалась слишком пустой, слишком холодной после его ухода. Её пальцы непроизвольно коснулись губ, всё ещё помнящих его поцелуй – жадный, требовательный, упоительный. Он был похож на тот, в темной библиотеке дома Кавалли. Нет, он был восхитительнее, более дурманящий, более страстный, такой, от которого дрожь пробегает по телу, от кончиков пальцев до самой макушки. Наверное, ещё и от того, что он был осознанным и предсказуемым. Это было непристойно, безрассудно, но так волнующе. Лукреция закрыла глаза и медленно выдохнула, стараясь вернуть себе равновесие. Но слова Алессандро всё еще эхом отзывались в её голове: «У каждого из нас есть сердце, которое легко разбить». Лукреция печально улыбнулась и вспомнила «Пьеро».

Алессандро вернулся в спальню Бьянки и кинул холодный взгляд на пустую кровать. Вопрос Лукреции – «чтобы быть поближе ко мне, вы женитесь на ней?» – звенели в его голове, мучительно и жёстко. Он так и не смог уснуть и с первыми лучами солнца, прыгнув в гондолу, покинул Палаццо ди Риньяно.

Ночное приключение

Второй раз Лукреция видела «Пьеро» совсем накануне своей свадьбы…

Через несколько дней после «ночной серенады» Лукреция и Бьянка в сопровождении Джованни и Алессандро плыли в гондоле к дому богатого покровителя искусств Сальваторе Фоскарини. В его резиденции – в одном из изысканных дворцов неподалёку от Гранд-канала – должен был состояться музыкальный вечер, собирающий лучших композиторов и исполнителей.

Ночь в Венеции уже вступила в свои права, и вода канала была гладкой, почти зеркальной, гондолы покачивались в ритме неспешного течения, а их тёмные силуэты растворялись в ночной зыби. Вдалеке едва слышно раздавался звук лютни – нежный, мелодичный и немного печальный. Бьянка восторженно рассказывала об украшении церкви к свадьбе, но Лукреция, хоть и кивала в знак согласия, мысленно была далеко. Бьянка, не замечая ее задумчивости, продолжала перечислять сорта роз, которые будут украшать алтарь, цвета тканей и свечи, которые придадут алтарю особую торжественность.

– А ты как думаешь, Лукреция? – спросила она неожиданно, и Лукреция, осознав, что последние несколько минут слушала лишь отголоски слов, заставила себя улыбнуться.

– Это будет прекрасно, Бьянка, – сказала она тихо. Но её голос звучал отстранённо.

Со стороны домов слышался звук мерно плескающейся о каменные стены воды. Гондола подходила к пристани, и Лукреция разглядывала освещенный факелами дворец синьора Фоскарини. Хозяин палаццо был не просто богатым покровителем художников, композиторов и поэтов, он был человеком-загадкой. С одной стороны, его дом был местом философских дебатов, литературных и музыкальных вечеров, где собираются лучшие умы города. А с другой, ходили слухи, что синьор Фоскарини связан с тайным политическим обществом, и о нём говорили как о человеке, который слишком хорошо знает, какие интриги стоит поддерживать, а какие разрушить.

Лукреция, глядя на огонь факелов, дрожащих в ночном небе, вспомнила слова «Пьеро» о «танцующем городе». И вправду, свет, отражающийся в водах канала, словно оживлял дворец с его каменными арками, тяжёлыми дверьми и силуэтами слуг, мелькающими в проходах.

Гондола мягко ударилась о пристань.

– Надеюсь, этот вечер не продлится до утра, как в прошлый раз, – с надеждой в голосе сказал Джованни, выскакивая из лодки и протягивая руку Лукреции.

– Всё будет зависеть от выпитого вина и символичных римских оргий, дорогой кузен, – весело ответил ему Алессандро.

Это был вечер в стиле Римской империи. Гости были одеты в тоги и паллиумы, украшенные золотыми вышивками. Женщины – в длинных хитонах, с драгоценными украшениями, диадемами и сложными причёсками. На некоторых были маски, вдохновлённые римскими театральными традициями или венки из лавра, символизирующие победу и мудрость.

Лукреция ловко спрыгнула, поправляя длинный хитон из тончайшего шёлка, переливающийся золотистыми и кроваво-красными оттенками, словно отражение закатного солнца над Вечным городом. Тонкие драпировки обвивали её фигуру, подчёркивая изгибы, но оставляя место воображению. Элегантные золотые цепи, соединённые небольшими рубинами, украшали открытые плечи, а на запястьях красовались браслеты в виде змей. Волосы были убраны в сложную римскую прическу с переплетениями жемчуга, но несколько тёмных прядей создавали эффект небрежной естественности.

Лукреция сделала несколько шагов вперёд и, заметив скрывающуюся в полутени колонн фигуру в маске, лишь слегка освещённую слабым светом факела, остановилась. Всё её внимание сосредоточилось на ней. Но Алессандро, перехватив её взгляд, взял девушку под руку и со словами: «Ничего удивительного в этой фигуре нет. Это один из охранников», потянул Лукрецию к входу.

Синьор Фоскарини в стилизованном костюме, напоминающем наряд римского сенатора, с лёгкой, немного двусмысленной улыбкой на лице приветствовал их внутри дворца с колоннами, покрытыми красным и золотым тканями, с мраморными статуями богов и императоров.

В воздухе витали звуки кифары и авлоса38 и тонкого голоса певца, переплетающиеся с негромкими разговорами гостей.

– Какая честь видеть вас, синьорина Лукреция, – хозяин склонил голову, но его взгляд задержался чуть дольше, чем требовало простое приветствие. – Надеюсь, музыка будет достойна вашего внимания. – И обращая свой взгляд на стоящего за ней Алессандро, протянул ему руку для приветствия. – Мои поздравления, сеньор Даль Пьетро! Вы в одном шаге от должности.

– Благодарю вас, синьор Фоскарини, но я бы не торопил события. Вы же знаете, выборы проходят по принципу сложного баллотирования, с использованием жребия и многоступенчатого голосования, чтобы избежать коррупции и влияния отдельных семей, – с какой-то хитрой многозначительностью ответил Алессандро.

– Бросьте, синьор Даль Пьетро! С вашими связями, репутацией и доверием к вам влиятельных семей, я буду удивлён, если не вы получите это место. Додж лично знаком с вашим неаполитанским дядей, честная репутация которого обгоняет его самого.

Губ Алессандро коснулась лёгкая улыбка. Во время этого разговора три пары глаз, в которых повис одинаковый вопрос, не моргая, буравили его взглядом. Синьор Фоскарини поприветствовал Бьянку и Джованни, лишь кивнув им и, протянув руку в сторону зала, пригласил их присоединиться к другим гостям. Как только они отошли в сторону, Бьянка, еле сдерживаясь до этого, вдруг затараторила, словно желая поскорее всё выплюнуть изо рта.

– О каком назначении речь? Он говорил о судейской коллегии? Или о Совете Сорока?39 Почему ты ничего не рассказывал? Если в одном шаге, значит, голосования уже были?

– Да, кузен, как-то странно получается. Все вокруг в курсе происходящего, а семья в неведении.

– Пока еще нечем хвастать, – скромно ответил Алессандро и взглянул на Лукрецию, которая стояла как вкопанная, испытывая шок.

– Так вы как-то связаны с юриспруденцией, синьор Алессандро? – наконец, придя в себя, спросила она его.

– Как-то? – восторженно взвизгнула Бьянка. – Кузен закончил Падую40 и у него степень доктора права.

– Значит, разговор идёт о должности судьи? – медленно, проговаривая каждое слово, предположила Лукреция.

Но ей никто не ответил. Так как первый аккорд музыкального инструмента прорезал воздух, заставляя разговоры стихнуть…

Весь концерт Лукреция сидела, переваривая полученную информацию. Она не могла избавиться от странного ощущения – ей казалось, что она смотрела на Алессандро не так, как должна была. Судья… Это звание требовало не только знаний законов, но и определенной моральной твердости, способности к беспристрастности. Но то, что произошло между ними в её доме, было далеко от норм приличия. Как этот лукавый, ироничный и обаятельный собеседник, человек с тонким чувством юмора и откровенный ловелас может вершить судьбы людей и быть холодным и безличным?!

Музыка лилась, обволакивала, но не могла успокоить ее смятение. С одной стороны, она должна была быть рада за Алессандро, за его перспективы. А с другой – в глубине души она чувствовала легкую тревогу. Судья… Это означало власть и влияние, это решения, которые определяют судьбы, это место, где всё движется по правилам, а не по интуиции. А в отношениях между ними не было правил. Были какие-то спонтанные порывы.

Она украдкой посмотрела на Алессандро. Слишком собран. Слишком серьёзен. Слишком уверенный. Ей даже показалось, что этот Алессандро не был тем, кого она привыкла видеть. И в душе закрался вопрос – а какой он на самом деле?!

… После концерта музыка создавала фон для разговоров, наполняя воздух зыбкими, похожими на вздохи, переливами арфы и флейты, но разговоры уже заглушали её. Факелы и масляные лампы, создавая атмосферу тайны и величия, отбрасывали мягкий свет на серебряные подносы со свежими фруктами, ломтиками инжира и гроздями винограда, оливками и медовыми лепёшками. Слуги разносили охлаждённое вино в амфорах, украшенных римскими узорами, серебряных кубках и глиняных чашах. Гости медленно рассеялись по залу – кто-то обсуждал последние новости, кто-то стоял у стола, наслаждаясь угощениями, кто-то распивал вино и казался пьяным, возможно, не столько от разбавленного водой вина, сколько от эмоций вечера.

Избавившись от официальности мероприятия и после распития вин – Фалернского, Цекубского и Сетийского41 – гости говорили свободно. Повсюду слышался сдержанный смех, приглушённые споры, быстрые фразы, которые превращались в умелую игру слов.

Лукреция с интересом наблюдала за присутствующими. Джованни, безупречный и сдержанный, легко вливался в беседы, находя общий язык с купцами и банкирами. Бьянка, сияющая, восхищённо слушала Доменико Ардиньи. Он был учеником известного венецианского художника Пьетро Либери, который славился своими смелыми композициями и изображениями драматических сцен. Ардиньи увлечённо рассказывал Бьянке об аллегорических сюжетах и скрытых эмоциях персонажей на его полотнах.

А Алессандро… Лукреция обвела взглядом залу и не нашла его. Она чуть нахмурилась, краем кубка коснувшись губ, но едва ли ощущая вкус вина, и задалась вопросом, где он. Он только что был здесь, стоял у стола и с видимой учтивостью разговаривал с синьором Реццонико, представителем одной из патрицианских семей Венеции. Но теперь его нигде не было.

Лукреция подошла к окну, ловя отражения города в чёрной воде канала. Глаза смотрели вдаль, а уши старались уловить всё, что происходило за её спиной – смех Бьянки, немного басовитый голос хозяина, блистательное, отличающееся гибкостью и выразительностью сопрано Анны Ренци42