Дубль Два. Часть вторая

Глава 1. Дорогой длинною

Ося загрустил почти сразу. Стоило выехать на более-менее приличную и широкую дорогу, как я даже обернулся на всякий случай, хотя предельно точно понимал – деться ему из закрытой машины на ходу было некуда. Тем более, в трёхлитровой банке. Но то, как резко пропали его изводящие фразы, комментарии и советы, ощутили, кажется, все в машине.

По обрывкам фраз и оговоркам, случайным или не очень, я осторожно предполагал, что сильно задолго до изобретения не то, что интернета, а даже телеграфа, Землю охватывала другая глобальная информационная сеть. Разумеется, недоступная амбициозным двуногим, потому как создана была не ими и не для них. Некоторые человечки даже догадывались о её существовании. Считанные единицы были в своих догадках очень близки к истине.

Дерева́, древние и первые разумные жители планеты, сперва пустили в неё корни, а потом научились с их помощью не только брать, но и отдавать. И передавать. И за сотни тысяч лет создали свой, так скажем, дендронет.* А потом научились как-то пользоваться не только им. Как это работало – я предсказуемо не имел ни малейшего представления, даже примерно. Наверное, так же, как оптика и нейротоксины – как-то. Но работало точно. Фраза Осины «птичка напела» на мой вопрос о том, как я увидел, будто в тепловизоре, пятерых бойцов Шарукана, появившихся на берегах Ведьминого озера так кстати, была издевательской, как я сразу решил, лишь отчасти. Мудрые Дерева и вправду слышали и понимали языки всех живых существ. И могли видеть их глазами. Моих же знаний даже близко не хватало, чтобы хоть примерно понять механику этого процесса. Я сдался на попытке оценить, сколько же нужно вычислительных мощностей, чтобы построить трёхмерную картинку в тепловом диапазоне, имея из вводных птичье пение, давление на траву и мох, скорость и направление ветра и ещё Бог знает сколько и каких параметров.

И вот теперь, впервые за тысячелетия, Осина отключилась от «кабелей» дендронета. Что-то наверняка «подтягивалось по воздуху», но, судя по Древу, этого было недостаточно. А все его «сервера», «роутеры» и прочая органическая машинерия, о которой я мог только догадываться, остались позади. На том самом месте, где стоял пустой теперь амбар с «этажеркой» внутри. Безжизненной, потому что росток ехал сейчас с нами. С каждой секундой всё сильнее отдаляясь от дома.

Поскольку ни дорога, ни трафик на ней не предвещали ничего ни опасного, ни интересного, я позволил себе чуть отвлечься. Разговоры в салоне сошли на нет сами собой, и моё молчание тоже никого не волновало. Задний ряд дремал в полном составе, лишь Лина время от времени поглаживала мне правую ладонь, будто чувствуя что-то.

Я начал сканировать пространство салона, как бы прислушиваясь и присматриваясь, только не ушами и глазами, как раньше. То, что эмоции имели цвета и оттенки я понял ещё в тот памятный миг, когда почуял тревогу Осины. Тогда Хранитель, не рассчитав силы, едва не испортил нам все реанимационные процедуры, и пришлось вбухать в него столько Яри, сколько получилось найти. А получилось много. Осторожно пытаясь если не создать, то хотя бы представить в груди тот самый игольчатый световой шар, продолжал «вчувствываться» в воздух вокруг. И через некоторое время стал различать оттенки. Было похоже на фотографии ауры, которые публиковали в сети всякие, как я считал, шарлатаны.

Вокруг Энджи было спокойное розовато-жёлтое поле, с тремя участками, где цвета были более концентрированы – голова, область диафрагмы и где-то на ладонь ниже пупка. Наружные края этой странной незримой оболочки, шевелящиеся, как плазма вокруг Солнца на кадрах научно-фантастических фильмов канала «Дискавери», тянули едва заметные пастельно-розовые лучи в мою сторону. Моё же поле было равномерным и ярко-белым, как снег. Или самая середина разлапистой ветки молнии в ночном полуночном летнем небе.

Вокруг Алисы и Павлика фигуры причудливо переплетались. Она сидела, привалившись головой к его креслу-люльке, положив поверх сына руку, словно не доверяя ремням безопасности, находясь в центре странно изогнутого эллипса, который будто бы повторял контуры её тела. Цвета были преимущественно жёлто-красные, причём со стороны ребёнка – больше красного. Но не тревожного, агрессивного или злого. Ближе всего по оттенку, кажется, был бы ранний рассвет, весенний, после затяжной лютой зимы, когда небо окрашивается в такие тёплые алые оттенки, что сразу ясно – жизнь продолжается. Павлик же будто лежал в идеально ровной сфере такого же цвета, только по ней словно кольцами или параллелями на глобусе двигались плавно молочно-белые обручи.

Вокруг деда Сергия поле было тоньше. Будто на небольшом, с ладонь, расстоянии от тела дублировались его контуры. В цветах преобладал тусклый жёлтый, вроде мёда или смолы. В нескольких местах, на голове, плечах, груди и животе, светлели участки примерно с кулак размером, цвета слоновой кости. И лишь внизу, возле ступней, оттенки густо перемежались красным и синим.

А вокруг банки с Осиной поля не было никакого.

Неспешная езда по почти пустой трассе всегда располагала меня к размышлениям, как-то умиротворяя. Особенно если не надо было ни с кем разговаривать. Как сейчас.

Предположим, красный – это любовь. Или сильная привязанность. Розовый – несильная. Пока, вроде, сходится. Жёлтый – энергия, силы, внутренний огонь, говоря романтически. Белый – наверное, та самая Ярь. А синий, судя по тому, что я запомнил в амбаре – та самая тревога или страх. Хотя страх – вряд ли. Почему-то мне казалось, что бояться Древо разучилось давным-давно. Но где же тогда поле, аура Осины? Или для того, чтобы его разглядеть, тоже надо потренироваться самую малость? Лет двести, к примеру.

Вокруг тянулись редкие, откровенно хилые по сравнению с Брянскими, лесочки. Возможно, где-то дальше от дороги и были непролазные чащи, но то, что видел глаз прямо за обочинами, на приличный лес тянуло с трудом. На виденные в «картинках из прошлого», что посылали Дуб и Осина – никак не тянуло. И это мы ещё до Московской области не добрались, махнув из Калужской прямо в Смоленскую, на Вязьму. А деревьев и нетронутых уголков вокруг всё равно почти не осталось. Я как-то неожиданно для самого себя вдруг расширил-распахнул пространство «сканирования» за пределы салона. И почуял Осину.

Его поле идеальной сферой окружало всех нас, вместе с Вольво. Со стороны, наверное, смотрелось завораживающе: переливающийся шар летит вдоль дороги, где-то третья часть его уходит под асфальт, а внутри катит себе тёмно-синий автомобиль, где трое спят, одна смотрит вперёд, а другой замер с разинутым ртом, будто динозавра увидел. Или Бэтмена. Словом, что-то совершенно невозможное. По бокам сферы ползли округлые узоры, переливаясь и меняя оттенки всех цветов радуги в абсолютно неожиданных сочетаниях. Я попробовал потянуться мыслью к ближайшей ко мне точке этого чудо-шара. Но получилось или нет – не понял.

– Сильно изуродовали Землю-матушку двуногие? – спросил я, не будучи уверенным до конца, кому именно адресую вопрос, себе или нет.

– Быстро учишься, Аспид, – ответ прозвучал в голове не сразу. Мы как раз проезжали мост через речушку с добрым названием «Любушка». Я чуть прижал между большим и указательным пальцами правой руки большой палец на левой руке Лины, которая так и не убирала свою ладонь с моей. И подмигнул ей, когда вслед за пролетевшей табличкой с именем реки показался указатель на деревню «Бубниха». Жизненно вышло.

– Как тебе помочь, Ось? Я твою боль и тоску будто спинным мозгом чую. Как остальные только терпят, Сергий тот же? – «продумал» я, старательно держа внимание на той самой точке сферы, что выбрал изначально.

– Засади лесами Землю и сведи всё свое племя скудоумное, – нехотя ответил он.

– Ещё варианты? – я старался оставаться спокойным. Потому что сам на месте Древа вряд ли нашёл бы хоть одно цензурное слово.

– Не знаю, Аспид. Понятия не имею. Отвык я как-то от этого чувства, знаешь ли. Всегда и обо всём имел понятие, а тут – как корова языком… – «слышать» растерянность существа такого масштаба было, откровенно говоря, страшновато. По сфере поплыли какие-то сине-зелёные разводы, с лиловым по краям.

– Тяжко мне, Яр, – вдруг сказало Древо. И я, кажется, ощутил на себе крошечную, триллионную, наверное, долю его скорби. Но мне хватило. На скамейке возле двух родных могил было, как ни жутко, как ни противоестественно это ощутилось, в тысячи, миллионы крат легче.

Переложив ватную ногу на педаль тормоза, еле-еле вытащил руку из-под Линкиной, и с трудом нажал кнопку «аварийки», перестраиваясь на обочину.

– Что случилось? – Энджи смотрела с тревогой, но спросила шёпотом, чтоб не будить продолжавших спать. Хотя я знал, что Сергий очнулся, едва только изменилась скорость машины. Но виду не подавал.

– Сейчас… Подышать надо, – просипел я в ответ, невнятно и глухо. Потому что на сбитом дыхании, под оглушительный колокольный звон сердца в ушах и со сжатыми до хруста зубами чётко и внятно не получилось.

Машина остановилась, и я только что не выпал на край асфальта. Перед глазами плыло, ноги не держали. С трудом разглядел Лину, что сунулась подмышку и помогла дойти до обочины, обогнув капот, за который я держался обеими руками.

– Яр, скажи что-нибудь!? Что – сердце, голова, что?! – шептала она прямо в ухо, пытаясь неумело нащупать пульс на запястье. Вот удивилась бы, найди. Там, наверное, под триста шарашило.

– Отдышусь – пройдёт, – без всякой уверенности прохрипел я, но уже чуть слышнее и разборчивее. Подыхать на обочине не хотелось ни в какую. Пугая девчонок и бросая в самом начале пути всех тех, кто поверил мне. И в меня.

Положил обе ладони на гравийную насыпь. Сжал камни так, что, кажется, пробил левую руку и сломал пару ногтей. Но боли не почувствовал. Внутри болело сильнее. Удружил, пень старый.

Стараясь дышать носом и как можно глубже, утопил руки ещё дальше в гравий. Коснулся Земли. И замер. Потому что услышал то ли напев, то ли музыку, странную, на пределе слышимости, очень-очень далёкую, но такую ласковую и нежную – будто мама снова пела мне колыбельную Анны Герман**. Только с ещё большей любовью и теплом. Чего, конечно же, быть не могло. И отлегло. Разом.

Странные, неожиданные чувства продолжали хоровод. Пепельно-чёрная ледяная скорбь немыслимых размеров переплелась с ярко-алой любовью, горячей, но не обжигающей. И отступила. А лютый мороз, сковавший нутро, разогнавший сердце и перебивший дыхание, сменился на ласковое доброе тепло. Будто мама обняла. И из глаз потекли слёзы.

– Чем помочь тебе, милый? – кому голос принадлежал – я не понял. С равным успехом это, наверное, могла быть Энджи, которую я, кажется, здорово напугал. И мать сыра Земля, чью песню я, видимо, услышал, опять провалившись с треском за пределы допустимого человечкам. Мелким двуногим нахалам. Кабы я знал, чем мне помочь… Почему-то ближе всех было исходное решение, предложенное Осиной: вытравить, стереть с лица Земли опухших от самомнения якобы разумных. И засадить всё лесом. И смотреть с тихой благостью, как он рушит всё, что понатыкали на груди матери-планеты паразиты-симбионты всех цветов – чёрные, белые, жёлтые и красные. И всех-то дел: вдохнуть поглубже, втянуть отовсюду побольше Яри, частицы которой блистали-переливались вокруг. И отдать её, пропустив сквозь себя, сделав доступной для восприятия, Земле. А она сама разберётся, что сделать с той силой, что окружала её всегда, но ей самой доставалась всего несколько раз за вечность.

И тут прямо перед закрытыми глазами появилось лицо Павлика. С тем самым выражением, с каким он пытался объяснить мне дорогу к затерянному в лесах дедову хутору. С чуть нахмуренными светлыми бровками и не по-детски пристальным выражением глаз. И тут же, следом за ним – Алиска, когда цеплялась за мои руки, сидя на табуретке, но будто падая или уходя под воду. А сразу за ней – открывшиеся глаза Сергия за толстыми стёклами очков, в которых догорал, будто успокаиваясь и остывая, яркий белый свет, словно от молний, бивших оттуда. И я распахнул веки, резко, рывком, не обращая внимания, что весу они были неподъемного.

Лина стояла голыми коленками на остром гравии, держа меня обеими руками за плечи. Наверное, чтоб на спину не завалился. Заглядывая мне в глаза. В её широко раскрытых голубых озёрах плескался страх и одновременно с ним – какая-то необъяснимо твёрдая решимость. Губы были снова сжаты в нитку. Но в голове, пробившись сквозь гул кровавых колоколов, вспышки острой боли и рёв близкого пламенеющего потока Яри, раздалось:

– Не бросай меня! Не уходи, Яр! Ты мне нужен!

Дальнейшее сравнить мне было не с чем. Можно представить, как по отмашке красным флажком из сотен стволов артиллерийской батареи вылетают в клубах дыма снаряды, которые взрывная энергия, тянущаяся за каждым из них огненным хвостом, толкает к горизонту. И разом втягиваются обратно в жерла пушек, как будто кто-то включил обратную перемотку. Или выросший за несколько секунд на ровном месте гремучий густой тёмный еловый лес, тысячи необхватных стволов, втягивает иглы, складывает-собирает-прижимает ветви – и уходит назад, под землю. Реальностью ни один из образов похвастаться не мог. Кроме Энджи, глаза которой наполнились слезами.

Мимо проезжали редкие машины. Проскрипел ПАЗик, выглядевший так, будто ехал прямиком из девяносто восьмого года в девяносто девятый. По встречной прогудел лесовоз, тащивший на спине очередную партию трупов родственников Осины. Из которых человечки в лучшем случае сделают домашнюю мебель, а в худшем – просто сожгут. Точно так же, как я только что планировал спалить себя самого: вспышка тепла и света на краткий миг – и горсть серой золы и белого пепла, что ветер разметёт по Земле без остатка. Видимого остатка. То, что сохранится после меня, станет пищей для клеток простейших, насекомых и травы. Ты был кругом прав, Муфаса…

– Ты совсем охренел что ли, фикус полоумный?! – раздался рёв рядом.

Я с трудом, с противным мерзким хрустом повернул голову и увидел потрясающую по экспрессии и абсурду картину. На обочину с трудом выбрался с заднего дивана Сергий, извлёк из салона запотевшую банку с Осей. И теперь самозабвенно орал на неё так, что каплями она покрылась и снаружи.

– Кто давеча про изуверов говорил, которых хлебом не корми – дай хорошее улучшить?! А сам-то, мать твою, Менгеле недоделанный! Святогора решил нового смастерить?! А если б он за рулём отошёл – ты не подумал, Буратино?!

Я никогда не видел в такой ярости, пожалуй, никого. Вокруг деда плясали всполохи натурального пламени, а то поле, что в машине отстояло от его тела от силы на ладонь, росло на глазах, тоже принимая форму шара. В движущихся на нём узорах стали появляться коричневые, как засохшая кровь, и чёрные кляксы.

– Мы бы тут всей телегой под лесовоз вон влетели – и труба! Прокатились до северной ёлочки! У него же опыта – считанные дни, ты об этом подумал, роза в банке?! – не умолкал дед. – Он же чуть всю Землю наизнанку не вывернул, судя по той Яри, что я почуял, – и Сергий осёкся на полуслове, разом перестав орать.

– Понял теперь, дурень сивый? – спокойно осведомилось у него Древо.

– А как же это?.. – ахнул он, неловко пытаясь выудить одной рукой из нагрудного кармана рубахи свои очки в толстой оправе. Стоявшая на широкой ладони банка с Осиной опасно покачивалась. Из открытой двери выбралась Алиса и едва успела спасти ростки предвечного Древа от падения.

– Ну да, на тоненького прошло, согласен. Но прошло же? Одно к одному сошлось: и девица-краса, и родня обретённая, и наставник старый. Ты, Серый, помнишь, в какую зиму смог окрест меня коло дивное, разноцветное разглядеть? – если я ничего не путал, что речь шла о той самой ауре.

– Такое забудешь, – уселся прямо на короткую пыльную траву рядом со мной Сергий. – семьдесят семь годков прошло, как один, как и в былинах сказано. В ту зиму и увидал.

– А он – сегодня. Да сумел напрямую ко мне мыслью дотянуться, так, что ни единого из вас не потревожил.

– Иди ты! – дед дёрнулся, и очки упали с носа, он едва успел подхватить над самыми камнями. Надо бы нам всем, пожалуй, на травку перебраться. На земельку тоже можно. Где помягче.

– Сам иди. Речь смысленную, ко Древу обращённую, повёл Странник, у которого опыта – с гулькин… эммм… неопытный Странник, в общем. Но это ладно, это бывало, пусть и не так быстро. А он ведь, Серый, Землицу-матушку почуял!

Очки всё-таки выпали из рук старика. Хорошо хоть – на штаны. Надо, кстати, будет ему что-то более актуальное справить – в нейлоновой полосатой рубашке и брюках, пусть и отглаженных, со стрелками, что были заправлены в начищенные кирзовые сапоги, смотрелся он… Не смотрелся он, короче. А прибавить к тому ещё привычку пристально глядеть на банку с растением и разговаривать с ней вслух – жди повышенного внимания в любой гостинице. Санитаров бы не стали сразу звать.

– Могута… – зачарованно прошептал Сергий, и тут же прижал широкую ладонь ко рту.

– Она, брат, самая, – подтвердило Древо. – Ты, Аспид, пока о простом думай, правильно. Портянки там, портки, фельдшера́ из «жёлтого дома». Тебе головку-то напрягать рано пока. Вон опять едва не растёкся мыслию по древу-то. – В Речи его слышалось, кажется, смущение.

Алиска вынырнула из машины, куда сунулась, стоило только деду опасть на обочину и перестать угрожать банке разбитием. Разбиением? Боем стеклотары, короче. В одной руке у неё была полторашка с водой, на второй с выражением крайней заинтересованности на моське подпрыгивал Павлик. Я продолжал сидеть на гравии, впивавшемся в задницу, не обращая ни на ощущения, ни на происходящее в целом, кажется, ни малейшего внимания. Картинка растущих внутрь деревьев была слишком яркой, чтобы отвлечься от неё так быстро.

Лина буквально выдернула бутылку у сестры, намочила невесть откуда взявшийся носовой платок и стала обтирать мне лицо. На платочке были какие-то цветы. Кажется, тоже розовые. Как те лучи, что тянуло ко мне её поле. Только в них, в середине, пробивались заметные синие полосы. Тревога, наверное. На то, что творилось вокруг, я смотрел, как безнадежный завсегдатай сумасшедшего дома – ни эмоций, ни интереса, ни внимания. Даже когда Лина отняла от лица платок, насквозь мокрый и полностью ярко-красный, никакой заинтересованности во мне он не вызвал.

– Это что же выходит, – начал было Сергий, но Ося тут же перебил его:

– То самое, Серый. Вот прямо оно, как есть. За плечом у княжича должен именно такой дядька стоять – ярый да могутный. Так у вас исстари повелось. И он теперь у нас есть. Главное, чтоб перестал в овощ играть, а то долго что-то.

– Да ты никак и вправду из ума выжил, Оська! – воскликнул дед, так и не отняв ладонь от лица. – У него с твоего первого «здрасьте» чуть все мозги не вылетели, а ты третьим порядком сразу?! Да у него шансов, чтоб душа в тулово вернулась, поди, ни единого и нет!

– Не вопи! – «голос» Осины был жесток и твёрд, аж звякал. Вздрогнули на этой фразе все, а Павлик даже скривил нижнюю губу коромыслом, будто собирался зарыдать, но пока откладывал. – И не каркай! В нём душа, вконец ослеп что ли? Ну так надевай свой велосипед на нос и сквозь него посмотри!

Обстановка на обочине была явно жаркая. Сидящий пенсионер орал на банку. Бледные Алиса и Энджи возились вокруг меня с ещё какими-то тряпками, потому что маленький душистый чистый платочек улетел дальше от дороги, в траву, сразу – отстирать его шансов не было. Откуда вообще взялся-то он – на велосипедках карманов, вроде, не бывает? Павлик стоял, держась двумя руками за мою левую коленку, между мной и Хранителем, переводя взгляд между всеми участниками дискуссии, будто прислушиваясь. Но без особого успеха – мама и тётя молчали, деда и Ося лаялись непонятно, а в голове у дяди будто кто-то трубку телефонную с аппарата снял и на стол рядом положил. И оттуда доносились только однотонные прерывистые гудки. Хотя вряд ли он так думал – такие телефоны задолго до его рождения разошлись по музеям и помойкам.

– Ярь, Аспид – это, чтоб вам, человечкам, понятнее было, вроде как мужское начало, огненное. Стимул, удар, вспышка. Без него жизни нет. Могута – начало женское, земное: сила, покой, порядок. На их балансе и стоит вся жизнь на Земле, – Древо, кажется, вещало на индивидуальном канале, только для меня. Не прекращая скандалить с Хранителем, выдавая такие перлы, что я б записал. Да некому было.

– Ты посиди чуть, но только не вздумай мне ни паниковать, ни с ума сходить. То, что сумел Ярь обуздать, не дал Землице-то – это качество редкое, богатырское. Удержать – сложно. Про других говорят – удержу не знает. Так вот это не про то, что его удержать нельзя, а про то, что сам он Яри своей не хозяин. Ты – хозяин, полноценный теперь, да с редким запасом. Если верно посчитал я – того, что ты сберёг-сохранил, на пару таких ударов земных хватило бы, что тут опять рыбки бы плавали, горы ледяные да тюлени всякие.

Речь Осины завораживала. Понимания особенно не прибавляла, но позволяла хоть на чём-то сосредоточиться.

– А что без подготовки я – за то прости. Чую, мало времени у нас. Хороводят «чёрные» последнюю сотню лет так, что никакого сладу с ними. А тут ты появился. Редкий даже по былым временам талант в тебе. Дар даже. Потому и спрос с тебя иной. Да и с меня тоже, – он, кажется, тяжко вздохнул.

Я нашарил взглядом на узорах Осиной сферы ту точку, через которую начал этот неожиданно закончившийся разговор. Напрягся чуть.

– Что ты готовишь для Павла, Осина? – надо же, удалось.

– Латиняне, что в науках всех превзошли давным-давно, словом «paulus» называли что-то маленькое, небольшое. Этот, когда вырастет, будет «magnus», скорее – большой. А то и «maximus» – величайший, – Древо, кажется, говорило осторожно, задумчиво.

– Это не ответ, – я не сводил глаз с той точки, через которую, как мне казалось, проходила наша «засекреченная линия». Хотя там постоянно плясала Лина, что-то, кажется, говоря и размахивая ладонью перед моим лицом.

– Поживём – увидим. Доживём – узнаем. Выживем – поймём, – фразы падали равномерно, будто камни с высокого обрыва. Или летучие горы, объятые пламенем, с неба. Впервые я услышал всю поговорку целиком.

– Тебе явно виднее, Древо. Будь по твоему. Научи меня пользоваться тем, чем Земля одарила, – попросил я. Спорить и пререкаться с собеседником такого масштаба, пусть и занимавшим временно трёхлитровую банку пониженной комфортности, было не с руки.

– Научу, Яр, – ого, по имени даже, без Аспида? Все вскинули глаза, показав, что это прозвучало уже в «общем канале». – Только надо чуть выждать, а то опять кровить начнёшь. Что такое с вами, человечками: чуть тронь – рассыпаетесь! Тебе бы аскорутину, что ли, попить, чтоб свёртываемость улучшить, – закончило старое дерево мысль совсем уж неожиданным советом.

– С тобой покатаешься – медный купорос пить начнёшь, да сапропелем с извёсткой закусывать, – буркнул я, отметив, что во взглядах всей семьи появились облегчение и радость, а узоры их сфер добавили красного и розового. Хотя у Энджи нежный оттенок лепестков яблони, кажется, наливался алым с каждой минутой.

– Оклемался?! – завопил дед и кинулся обниматься, едва не уронив меня.

* дендронет – от греч. δένδρο – дерево и англ. net – сеть.

** Анна Герман – Колыбельная: https://music.yandex.ru/album/1762100/track/16149991

Глава 2. Ночкой лунною

Сразу тронуться не получилось. Сперва засы́пали вопросами – что да как, на секунду, мол, глаз закрыть нельзя, чтоб Яр опять не влип во что-нибудь. Тут, в этом ключе, отличилась, конечно, Алиса. Она прямо «маму включила», доламывая мне остатки логики фразами, вроде: «чтобы никогда такого больше не делал!» и «в следующий раз, прежде чем сделать, мне скажи!». Дед бубнил, что, мол, не бабье это дело. Уверенно и вполне убедительно симулируя по необходимости старческие слепоту, глухоту и слабоумие, когда на него гневно оборачивались девчонки и начинали задавать провокационные вопросы из серии: «а ты куда глядел, старый пень?». Павлик посмотрел на мои руки, которые я не с первого раза выдернул из-под гравия насыпи. Снова нахмурился и спросил:

– Бо-бо?

Хотя я, признаться, ожидал худшего, вспоминая, с каким отвратным звуком хрустели, отрываясь от мяса, ломавшиеся ногти. Как уж вышло – не знаю, но все остались на своих местах, а левую ладонь, из которой я вытянул острый осколок, Лина залила перекисью и замотала бинтом. Я было удивился навыкам, но вспомнил, что она в деревне у бабушки каждое лето проводила – там и не такому научишься. Я, к примеру, в своей отлично научился вправлять выбитые пальцы и накладывать шины на закрытые переломы. А уж бинтовать-то – это вообще за милую душу.

Перед нашей красочной компанией остановился с присущим бренду фирменным свистом ржавый до ужаса УАЗик. Сейчас такие по-модному называли громким импортным словом «Хантер», но по факту и сути – обычный 469-ый «козёл», в остатках столь милого каждому военному сердцу тёмно-зелёного защитного цвета. Из него выбрался, охнув, старичок лет семидесяти. Кремень, старая школа. Я, пожалуй, и сейчас на этой повозке ездить бы не рисковал.

– Помощь нужна, молодёжь? – он, прихрамывая, обошёл транспорт сзади и близоруко прищурился на нас.

– Спасибо, отец, нормально всё. Передохнуть вот сели. Места у вас тут красивые, воздух приятный, – отозвался я, глядя краем глаза, как Хранитель обнял двумя руками драгоценную банку.

– Это да, места знатные! А сами издалека? – старичок явно был не прочь побеседовать и никуда не спешил. Годов так с восьмидесятых, пожалуй.

– С Подмосковья мы. К деду под Брянск катались, вот с ним и возвращаемся, – продолжал я вежливую беседу.

Седой как лунь водитель УАЗа только сейчас, кажется, заметил Сергия. И внезапно вытянулся по струнке. Я запереживал было – а ну как его инсульт хватил?

– Батя? – выдохнул он, схватившись правой рукой за сердце.

– Говорил я про отца нации? Вот вам, пожалуйста, – хмыкнул Ося Речью.

– Болтун, – так же пробурчал в ответ Хранитель, внимательно разглядывая старичка.

– Петро, ты, что ли? – произнёс он уже вслух.

– Я, Сергей, я! Ох, довёл Бог встренуться на старости-то лет! Какими судьбами? Коли нет спешки – в гости заворачивай, тут я, в Хлепне́, где и был, – помирать дедок, видимо, раздумал: частил, как пулемёт.

– То однополчанин мой, Петя, – представил его нам полный загадок лесник. – А это вот родня моя, Петро: внук Ярослав, Алиса внучка, Павлушка-правнук и Лина, подружка внучкина.

– Вот так встреча, Матерь Божья-то! Не чаял уж хоть кого из наших увидеть! Да как под руку толкнул кто – скатайся, Петро, к куму-то в Печоры. А мы ж с ним третьего дня только виделись, в храме, на службе. Ну, думаю, поеду, раз такое дело, – однополчанин продолжал тараторить, дребезжа, как тачка с пустой посудой. Или сорока над полем.

– Всё тот же Петька-балабол, – усмехнулся Сергий, – под обстрелом, бывало, как заведёт свои байки с перепугу – не поймёшь, с чего хуже: то ли с мин, что немец сыплет, то ли с трепача этого!

– Да я ж на радостях, Батя! Дед-то ваш героический меня, помню, своими руками из-под земли из воронки вынул да в палатку к доктору оттащил на плече. Ты, смотрю, и сам всё тот же – ломом не перешибить! – да, в части скорострельности новый знакомец был исключительным человеком.

– Хорош молотить-то, Петька! – поднял ладонь Хранитель, и старичок замер, едва только каблуками не щёлкнув. – Яр, заскочим в гости? На пару часов. Уважить бы, а?

Пропасть мне пропадом! Дед, звавший князя, воеводу Боброка, Митяйкой, спрашивал у меня разрешения!

– Грех не уважить, деда, – подключился обратно я. – Святое дело, друга встретил. Давай, дед Петя, показывай, куда ехать – мы следом.

В машину заскочили, будто дождь с минуты на минуту собирался – мигом. Я едва вспомнил, что отряхнуться бы после сидения на обочине не помешало. И то только после того, как Энджи пару раз хлопнула меня по заднице, сбивая пыль и песок.

Реликт Ульяновского автопрома вывернул влево передние колёса и развернулся прямо тут, наплевав, как местный, на двойную сплошную разметку. Но выждав, пока до следующей встречной не окажется достаточно места, чтобы и нам за ним успеть – машины неожиданно поехали гуще. Наш шведский линкор встал в кильватер скрипучей и свистящей таратайке и проследовал за ней. За мостом через Вазузу мы свернули направо, проехав по пыльной деревенской дорожке – две желтовато-белых колеи на короткой жесткой зелёной травке – до дома, перед которым УАЗ встал, свистнув залихватски, с какой-то даже гордостью. Домов и изб по этой улочке было десятка два.

– А что, дед, «чёрные» в деревне есть? – спросил я у Хранителя вслух, с интонацией какого-то старого кино. Там, в оригинале, были белые. Или красные, уже не помню.

– Навряд ли, – отозвался тот в тон, глядя по сторонам, – места тут глухие. С тех пор, как война прошла, ничего, вроде как, и не поменялось. Домов только богатых понатыкали буржуи какие-то.

Да, некоторые из построек, особенно ближе к концу улицы, где виднелась приземистая церквушка, наводили на настойчивые мысли о классовом неравенстве.

– Тебе бы торбу какую завести, – предложил я, – а то ты с этой банкой наперевес на дурачка деревенского похож.

– Тебе торбу хоть на башку надень – дурака не спрячешь, – не остался он в долгу, под хихиканье девчонок.

– Оба вы – дурни, старый да молодой, – неожиданно сообщил Ося. Почему-то грустно, как мне показалось.

Изба деда Пети, как он велел себя называть, была по правой стороне дороги, в ряду таких же, от церкви шестая. Почему-то справа были именно обычные деревенские дома, с палисадниками и дворами позади. А слева толпились и даже как-то нависали над улицей двух- и трёхэтажные хоромы совершенно разных стилей. Особенно запомнился домина, наверху которого было что-то вроде пентхауса или оранжереи – типа здоровенной застеклённой полностью беседки площадью квадратов двести. Чем и как они там, интересно, зимой отапливали этот аквариум?

Дом, куда нас пригласил хозяин, был выкрашен яркой светло-зелёной краской, с нарядными белыми наличниками вокруг каждого из трёх окон, что выходили на улицу, и даже вокруг чердачного наверху. Шифер крыши местами устилал мох. Возле дома росла большая старая яблоня. Точь-в-точь такая же, какую срубили в этом году новые хозяева нашего старого дома в Вороново. И яблок на ней, нарядных, в крупную красную крапину, было видимо-невидимо. И дух от них, нагретых поднявшимся почти в зенит Солнцем, шёл головокружительный. Павлик тут же затребовал себе одно. Или два – не было понятно. Дед Петя придирчиво выбрал самое спелое, подышал на него и обтёр о фланелевую рубашку. Алиса вежливо поблагодарила, взяла яблоко и контрольно вытерла своей футболкой. Ну, теперь микробам точно ходу не было. Павлик вгрызся в «боровинку», урча, как камышовый кот.

В доме было чисто, но явно не хватало женской руки. Хозяин сунулся было в кухню, гремя ящиками и посудой. Девчата как-то незримо-ловко оттёрли его обратно, хотя деревенскими статями похвастаться не могла ни одна из них. Пара каких-то уточняющих фраз, вроде: «что можно брать?» и «да всё, что увидишь, то и бери, внучка!» – и дед уже сидел напротив фронтового товарища, вспоминая какие-то одним им известные события и имена. Если я хоть что-то понимал – фронтовикам сейчас должно быть под сотню или около того. В плане Сергия вопросов не возникало, а вот Петро на сто лет не тянул никак.

Алиса с Линой выставили на стол, накрытый хрустящей, чуть желтоватой скатертью, миски с салатами, хлебницу и продолговатый хрустальный кораблик селёдочницы, где из-под колечек белого репчатого лука выглядывали лоснящиеся ломтики.

– Деда, картошка на плитке, минут двадцать – и принесу, – «доложила» сестрёнка, заслужив благодарный кивок с прикрытыми глазами. Вот это рекорды – я едва нашёл место, где присесть за столом, а они за это время уже вон чего изваяли.

Петро поднялся, дохромал до резного, старинного вида, буфета, и извлёк из нижнего высокого ящика натуральную «четверть» самогона – трёхлитровую бутылку, заботливо заткнутую свёрнутой газеткой. Удивляло всё – и ёмкость, и непривычная «пробка». Хотя, отсюда, с этой избы, не поймёшь, что ближе – Тверь, Москва или пятидесятые годы. Следом из буфета появилась банка варенья, которую тут же утащила на кухню Лина, вернувшись уже с графином красновато-розового напитка, который знали и любили все деревенские дети. Вода с вареньем была гораздо вкуснее, чем всякие газировки. А с вишнёвым, да на вишнёвых же листочках – в особенности.

Старики вмазали по полстакана не сказать чтоб кристально прозрачной жидкости, выдохнув над столом чем-то неявно ржаным, спиртным и явно сивушным. Подняли по крошечному, едва заметному в их похожих натруженных ладонях, куску чёрного хлеба и синхронно глубоко вдохнули. Судя по их глазам, чуть подёрнувшимся туманом, оба уже были не здесь.

Поминали каких-то незнакомых людей, многих, очень многих. Поимённо. Кто-то со сто срок восьмой, кто-то – со сто пятидесятой. Ориентируясь на мелочи и случайные обмолвки, я догадался, что речь шла про стрелковые бригады. Добрым словом помянули комбрига Илью Михалыча. Восхищались каким-то Кешкой, младлеем, с которыми захватывали поздней осенью, да считай зимой, церковь, на месте которой сейчас стояла та, что мы видели. До неё была здоровущая, по словам стариков, каменная, трёхпрестольная, что бы это ни означало. Но они называли храм другими словами, никакого отношения к православию не имеющим. Трое суток пытались занять Хлепень. В ночном штурме той цитадели, в которую фашисты превратили церковь, Петра и ранило, и контузило, и наверняка убило бы, если б не командир, Сергей. Хранитель в основном молчал, и мысли у него вряд ли были приятными и благостными.

– Батя! Чего вспомнил-то! Тут, годов несколько тому, концерт давали по радио, там парень один такую песню спел… Ух, какую! Я сейчас найду, заведу, – Петро захмелел быстро, как бывает у энергичных тощих стариков. Он доковылял до стоявшего в углу под белой салфеткой здоровенного приёмника – такие, кажется, раньше звали радиолами, но уверен я не был. Прямо на крышке которого стоял однокассетный магнитофон. Он, по сравнению с проигрывателем, выглядел бы, конечно, значительно современнее. Если бы не три кольца изоленты поверх.

Покопошившись за этим уголком радиолюбителя, Петро, видимо, включил магнитофон в розетку и поместил ему внутрь, предварительно дунув туда, аудиокассету. Она была завернута в отдельную чистую тряпочку и лежала наособицу. Сквозь шипение и шумы, говорившие о том, что и прибор, и носитель были старыми и капитально уставшими, зазвучала песня. И Хранитель замер, будто громом поражённый. И вправду, песня про колоколенку* почти дословно повторяла то, о чём они только что вспоминали.

– Душевно, – выдохнул он, когда слова закончились, и осталось только ритмичное шипение.

Петро, так же застывший при первых звуках, выключил магнитофон из розетки и вернулся за стол, утирая слезы. Алиса и Лина сидели, кажется, не дыша.

– Яр, заведи-ка ту, что в бане давеча слушали. А эту, слышь, найди мне да запиши в этот, как его, сатану… в плейлист! – велел Сергий. Спорить я не стал.

После «Ясного сокола» деды чуть оклемались и решили пройтись по деревне, к тому самому месту, где едва не приняли смерть в сорок втором. Шли мы медленно, подстраиваясь под скорость Петро. А его, пожалуй, обогнал бы и наш Павлик. Четверть предсказуемо взяли с собой. Лина толкнула меня в бок, сунув в руки какую-то холстину, вроде рушника. Я развернул – там были хлеб, сало, огурцы и яблоки. Когда и собрать-то успела? И откуда навыки такие? Но на берегу, на высоком мысу, где слева текла река Городня, а справа – Вазуза, сливаясь вместе точно перед нами, всё предсказуемо пригодилось. Мы миновали и новую церковь, стоявшую в старом фундаменте, как годовалый ребёнок – в дедовом валенке, обеими ногами в одном, по самую шею. И кладбище позади неё.

Старики смотрели на реки, что сходились перед ними, унося к далёкому тёплому морю неизбывную память наших нежарких краёв. А я всё не мог найти себе места на берегу – будто какая-то сила гоняла меня по мысу с края на край. Сесть на траву заставил себя нарочно, почти что насильно, поняв, что кругами, как пони, я тут ничего не набе́гаю. Положил руки на землю, пробравшись пальцами сквозь траву осторожно, как сквозь пряди волос. Лина встала за моей спиной, положив руки на плечи. Кажется, после той истории утром в машине, она вообще старалась из виду меня не выпускать.

Вспышка перед глазами была недолгой, но, мягко говоря, избыточно информативной. Я, вроде бы, успел всего-то пару раз моргнуть, пусть и не часто. Но то, что само собой появилось из ниоткуда в голове, со временем, потребовавшимся для этого, не соотносилось никак. Это место помнило больше боли, чем, пожалуй, виделось тогда в Хацуни. Ни в какое сравнение не шло.

Чего им дома не сиделось? Там тепло, овцы, козы, урюк всякий. Нет, впёрлись на чужую землю, да давай народишко убивать да грабить. Далеко забрались, аж досюда. А лесов-то пожгли – ужас! Говорили, что это из-за того, что высокие деревья, растущие почти везде в наших краях, пугают могучих и великих воинов Улуса Джучи. Врали, конечно. С тех пор, как хан Узбек принял зелёное знамя – страха в его туменах не было. А в эмирах, беках и нойонах ещё и человеческого почти не осталось. Кавгадый, правая рука хана, исключением не был.

Второй ранг позволял ему многое. А статус ближника самого великого царя Золотой Орды – вообще всё. Их план по подкупу, стравливанию и обескровливанию диких урусов из холодных лесов был великолепен. Пока не провалился, как резвый конь в нору тарбагана, напоровшись на местного князя Михаила. Племянник Александра Невского не стал смотреть на то, как плосконосые уродуют его землю, угоняют людей и жгут леса. Потому что сам был Странником.

Хан запугал, подкупил, прельстил и обманул многих. Ему покорились Владимир, Ярославль и Новгород. Москва же, тогда мелкая, заштатная и никому не нужная окраина, в ту пору только училась набирать силу. Училась у Орды. И никак не могла позволить, чтобы титул великого князя остался у какого-то там северного выскочки, сидевшего на торговых путях. Под одобрительное молчание хана русские князья, братья, дядья и племянники, сва́рились, как псы. За право быть ближе к сапогу, чем к плети-ногайке.

А меднолицые заползали в леса, как термиты, рыскали по чащам, сновали по березнякам и дубравам. И искали. А найдя – жгли, не щадя ни людей, ни земли. Князь-Странник разбил новгородцев под Торжком. Термитов-татар и москитов-московитов на Шоше-реке. После той битвы казалось, что мир уже рядом. Сестра самого Узбека-хана гостила в тереме князя. Пока не пришёл Кавгадый. И не подселил ей чёрные споры, от которых не было спасения.

Князь отправился к хану. Не вымаливать и не выкупать прощения за смерть сестры, не умолять о пощаде. Подмётная грамота, найденная во взятом с татар, убедила его, что там, в Сарай-Берке́, новой столице Золотой Орды, и растёт то самое Чёрное Древо, о котором предупреждали Ветла, Сосна и Вяз. Яри во князе-Страннике было вволю. С тем и отправился. Но против десятка второранговых эмиров и самого Узбека, что был на первом ранге, не сдюжил. Да и не мог бы. Очевидцы писали, что шатры летали над полем, будто сухие листья. Кони визжали, как зайцы. Воздух звенел, будто тысячи сабель бились друг о друга. Ярь выбивала землю из-под ног. Но чёрная ветка, короткая, будто кинжал или большой нож, нашла сердце Странника раньше, чем белый вихрь набрал полную силу. Тело князя плосконосые демоны терзали остервенело, как тогда, в самом первом рассказе Дуба. А потом отдали Москве. Та продала останки безутешной вдове только через год. Научилась бить с носка, как потом стали говорить.

Когда Михаил покинул Тверские земли, направившись к дельте Волги, ведомый лживым письмом, ближники Кавгадыя, среди которых не было никого ниже четвёртого ранга, зато был полный десяток – второго, нашли это самое место, где с высокого мыса смотрел на слияние Городни и Вазузы старый Вяз. К нему приходили за советом князья и селяне. Ни он, ни Хранитель его не делили человечков по тому, сколько стоила их одежда, и чем заслужили титулы и прозвища их предки.

Хранителя изрубили на куски и побросали их в разные проруби на обеих реках. Голову хотели скормить псам, да никто из зверей и не думал приближаться к окровавленному шару без носа, губ и ушей. Поджав хвосты и подвывая, злые, прикормленные человечиной людоеды пятились ползком на пузе, позорно заливая снег жёлтым.

Вяз, от которого, по слухам, и пошло название реки, не смогли ни спилить, ни срубить – железо, как и следовало из названия породы, увязало в старой древесине. На брёвна раскидали три ближайших деревни. Зарево над реками полыхало и днём, и ночью. Ветер разносил искры и пепел старого Древа надо льдом и сугробами. А в полыхавшую адовым жаром дыру на месте огромного пня, в которой догорали корни Вяза, побросали жителей тех деревень.

Меня не трясло. Меня било. Я чувствовал топот тысяч копыт вражьих коней вокруг. Чуял горький дым сотен кострищ и пожаров по округе. Слышал истошные, нечеловеческие визг и вой из полыхавшего провала на месте, где сожгли Вяза. Видел непривычный, полный чёрной злобы оскал на огромной красной луне, когда ветер растаскивал плотные клубы дыма, давая ей полюбоваться на то, что творили на Земле слуги Чёрного дерева, Пятна Тьмы в которых наливались, перескакивая у каких-то с четвёртого ранга разом на второй. И видел слёзы на глазах Хранителя. Со срезанными ве́ками.

– Батя, а внучок-то твой не припадочный ли? Чего это с ним? – прозвучал где-то очень далеко отсюда, в недостижимом и невозможном будущем, чей-то пьяненький голос.

Я перевёл глаза с висевшего над головой огромного ощерившегося багрового шара луны, затянутого в тёмные дымные шкуры. Как это возможно? Почему здесь день, мирно и привольно текут реки, сидят на берегу какие-то старички, и ярко светит Солнце? Странный, несбыточный сон.

– Спи, Петя, устал ты – раздался в голове чей-то голос. Кто это говорил? И кому? Я же не Петя. А кто я, кстати?

На плечи поверх чьих-то тонких лёгких ладоней легли широкие и твёрдые, как тёсаные доски. Перед глазами возник стриженый голобородый старик с непонятными прозрачными кругляшами на глазах. Кажется, одна из рук сорвалась с моего плеча, и он начал шарить у меня по карманам. А что такое «карманы»?

– Лина, бегом, живой ногой до машины! Хватай Оську – и сюда мигом! Доигрался, пень проклятый! – крикнул тот, что со слюдяными окошками на носу. Маленькие ладони сорвались с моих плеч, и стало как-то холоднее, будто в спину задул сиверок.

– На меня гляди, Яр! Ты слышишь меня? – приставал старик. – Слушай, слушай меня! На голос иди, если не видишь!

Вот привязался, бесов дед! До тебя ли? Вся округа полыхает, твари чёрные тьму народу извели. Из провала несёт палёным мясом так, что во рту горько.

– Держись, Аспид! Что бы не случилось – держись! Нет воли твоей помереть сейчас, всё прахом пойдёт тогда, – а это ещё кто? Новый голос в голове, но кому он принадлежал – понятно не было.

– Что это, Оська?! – гаркнул дед со кругляшками. А Оська – это Осип, что ли? Тут, в Печорах, за рекой как раз кузнеца так звали. Но его только что в огонь сволокли чёрные, в два приёма – сперва верхнюю половину, потом нижнюю. Конями провали – пятерым он ихним ковалдом** своим головы в брызги превратил. Не врали бабы – колдун был, видать.

– Ловчая яма, Серый. Вот уж где не ждал нарваться. Под самой Тверью, считай, устроили. Давняя, старая, сильная. Много ваших в ней, – я попробовал покрутить головой, чтоб понять, кто это такой умный выискался. Но увидел только девку в белой короткой нижней рубахе, в странных цветных лаптях, голоногую да с чёрными ляжками. Срам какой.

– Наших? – вот дотошный старик!

– Ваших, да. Хранителей. В корнях мёртвого Древа па́лят живьём уйму народу невинного. И на месте жертвы той получается яма, куда дух Хранителя, Странника или Мастера валится, окажись рядом, как валун с горы. В Месопотамии придумали ещё, там на такие выдумки мастера были. Но чтоб так далеко к северу в наших краях – первую вижу, – у девки по лицу слёзы лились.

– Как вытянуть Аспида с той ямы, трепло?! – не унимался тот, со слюдяными глазами.

– Да не ори ты на меня! – бахнуло в голове так, что старик аж пригнулся, а у девки ноги подломились. Она, знать, тоже голос тот слышала. – Не знаю я! Второй раз за день мне признаваться приходится, что не знаю чего-то – представляешь, как противно?! Мудрое вечное Древо, надёжа Земли – а ни пса не знает, чего не хватись!– Мудрые Древа, надёжи Земли

С искони Мира Род свой вели,

Коль возле Древа дорожка ведёт -

Встреча такая удачу несёт.

Вспомнился мне старый напев Хранителя, Клима. Того самого, чья голова лежала возле моих ног. В страшных глазах которой отражалась кровавая луна.– Древо поможет, коль будет беда,

Древо подскажет любому всегда,

Душу открой да зла не таи

Ты подле Древа – надёжи Земли!

Хором продолжили напев оба голоса, и старика, и второй, непонятно откуда звучавший. Девка кулак закусила чуть ли не в кровь.

А тут снизу ещё малец-оголец появился, волосики светлые, глазки серые, как у братиков моих. Только одежонка на нём странная была, невиданная, и лапоточки цветные на ногах, как у девки, только крошечные – кто и сплёл только ему такие? Да зачем? У них же тут, во сне, лето, теплынь. А возле провала жуткого пар от земли валил неделю, как снег весь стаял вокруг…

– Дядя! Ня! – малец протянул по мне ручонки. А я внезапно увидел свои. Те самые, которые отсекла кривая чёрная сабля давеча.

– Аспид! Если слышишь ещё меня – дотянись до Павлика. Хоть мыслью, хоть рукой – как сможешь. Ловчая яма всю Ярь твою высосала, того и гляди душу приберёт следом. Возьми у Павлика на обратный путь – да возвращайся, дел невпротык! – убеждал неизвестный голос. А белоголовый малец всё тянул ручки, повторяя своё:

– Дядя! Ня! – и на глазах у него тоже появились слёзки.

* Леонид Сергеев – Колоколенка: https://rutube.ru/video/975ba383102fb70e94b3404ac0c628f8

** Ковалдо – старинное название кувалды, большого кузнечного молота.

Глава 3. Не до песен

Как поднять руку, которую тебе отрубили несколько часов назад? Её же даже с земли не поднимешь – нечем. Они, когда я их последний раз видел, обе рядом лежали, пальцами так легонько по землице постукивая-дрожа, будто прощаясь. Плосконосый тогда проорал:

– С каждым так быть, кто сметь рука поднять на Улус Джучи!

На мне с двух сторон висели девки: та, голоногая, слева, и вторая, на Лизавету, племянницу Климову, похожая – справа. На ней порты какие-то непонятные были, небесно-синие. Рыдали обе в голос. Старик со слюдой на глазах на коленях рядом стоял, впереди, возле мальца белоголового, Павлика. И все – в слезах. А голос из ниоткуда всё нудел в голове:

– Всё, что ты видишь – мо́рок, наваждение, обман. Семья твоя здесь, ждёт тебя, живого и здорового. Далеко ушёл, Странник. Возвращайся, пора. Лина! Скажи ему!

А мальчонка всё ручки тянет, а ближе не подходит – дед не пускает.

И тут голоногая меня за уши двумя руками взяла, повернула к себе да в уста прямо и поцеловала сама. В глаза глядя. Солёными от слёз губами. И вдруг понял я, что меня-то, Антипку, порубили чёрные насмерть, да в горниле том, что после Вяза осталось, спалили. Давно уж. А я вот зачем-то сижу на земле опять, да парню какому-то, что за спиной стоит, пройти мешаюсь. Его зовут эти, не меня. Ну и отошёл в сторонку.

Рука не поднималась. То ли Антипка долго гостил в чужом-моём туловище, то ли силы все вытянула в себя проклятая дыра, незаживающая рана, на самый край которой, незаметной под толщей земли и обманчиво-живой зелёной травкой, я сподобился усесться. Но как-то было уже не до причин. Ощущение того, что тело не подчиняется, будто парализованное – не самое приятное в любом возрасте, наверное. А в моём – особенно. Последнее, о чём я думал – это о параличе. На губах стоял солёный вкус слёз Энджи.

– Молодец, Яр! Чуть-чуть осталось – просто протяни руку, – «голос» Осины звучал напряжённо.

Сергий и девчонки смотрели на меня, забывая моргать. Рука Павлика покачивалась и подрагивала. Он, кажется, никогда ещё не стоял на одном месте так долго. А Древу легко говорить – «просто протяни». Тут ноги не протянуть бы. Такое чувство, что телекинез пытался освоить – силой мысли подвинуть совершенно посторонний предмет. Думать так о собственной руке было непривычно и очень неприятно.

– Попробуй тогда Землю почуять, как там, на обочине! – не унималось Древо. – Её сил попроси!

Необходимость поднимать неподъёмную руку отпала. Это была единственная хорошая новость. Потому что ни пения, ни далёких звуков музыки я тоже не слышал. В ушах до сих пор стояли предсмертный вой сельчан и рычащие крики «чёрных». Стоп! Это же не в моих ушах, а в Антипкиных, ученика Клима-Хранителя!

– Климку видал?! – Сергий аж вытянулся, продолжая стоять передо мной на коленях. – Мы на Непрядве тогда ждали его, да не дождались. Что сталось с ним?

«Картинка» головы Хранителя Вяза, последнее, что видел его ученик, прежде чем провалиться в пылающий ад, полетела к нему, кажется, сама, вовсе без моего участия. Лицо старика почернело и застыло. Стало гораздо страшнее тех, с какими они только недавно поминали с балагуром-Петром погибших однополчан.

– Не сбивай его, Серый! Сам же видишь – никак в себя прийти не может, как в дверях застрял между явью да навью! – резко бросило Древо.

А я словно со стороны увидел себя, сидящего на этом мысу. На самом краю пылающей пропасти, которая не заживала семь с лишним веков. В окружении семьи, до которой не мог дотянуться, хотя все стояли рядом. И почуял боль Земли. И почему-то жгучий стыд за то, что разбередил рану и Ей.

– Больно, мама? – маленький Ярик смотрел на мать, что обожгла руку, схватив с плиты сковородку, случайно приняв её в предпраздничной кухонной суете за холодную.

– Пройдёт, сынок, – отвечала та чуть сдавленным голосом. А в глазах стояли слёзы.

– Дай я подую?

И Земля дрогнула. Павлик, округлив глаза, шлёпнулся в траву. Алиса бросилась к нему. Лина отдёрнула от меня руки, будто её током ударило. А я почуял то, о чём говорило Древо. В ответ на мою глупую, бесполезную, но искреннюю жалость и стремление облегчить боль пришла та самая беспримерная и безоговорочная Любовь. Сила, для Земли незаметная, ничтожная, вливалась в меня потоками, будто притягивая ладони к поверхности. Трава вокруг зашевелилась, хотя ветра не было и в помине.

Хоровод блестящих частичек Яри, неразличимых только что, заплясал перед глазами, будто я попал в страшенную метель. Они переливались на Солнце, наполненные, напоённые его силой. Их было бесконечно много. Я взял чуть-чуть, только для того, чтобы сразу передать, пропустив через себя, Матери-Земле. И края зиявшей подо мной раны стали сходиться. А когда всё закончилось, продолжал чувствовать в себе обе этих силы. Ярь и Могуту, о которых говорили Древо и Хранитель.

– А-а-а-ать… – восхищённо протянул племянник.

– И не говори, сынок, – выдохнула Алиса.

– Это что было? – прошептала Лина.

– Чудо, – ответил Хранитель.

А я никак не мог отнять рук от травы, будто что-то продолжало удерживать их прижатыми. Словно что-то ещё должно было произойти. Но для этого нужно было что-то сделать. Что-то отдать. А у меня, кроме Яри, ничего не было. И я отдал Земле её.

Между мной и Павликом, что лежал на руках у Алисы, сидевшей напротив, зашевелилась трава, словно ветер дул, кружа на одном месте волчком. Не везде, а лишь на крошечном, в локоть, участочке. А потом медленно, едва заметно для глаз, стебли расползлись по краям образовавшегося круга голой тёмной почвы. Из самого центра которого показался зелёный росточек. Он, неуверенно покачиваясь из стороны в сторону, как недавно Павлик на этом самом месте, тянулся вверх. На наших глазах выбросив сперва один, а следом и второй листочек. Они были насыщенного, густого цвета, но на Солнце не блестели, как у Осины. Изрезанные по краям, листики росли, пока не стали размером со спичечный коробок. Стволик крошечного деревца к тому времени вытянулся уже сантиметров на пятнадцать и возле земли начал темнеть, словно покрываясь плотной, взрослой корой. А потом Земля отпустила мои руки. И я сразу же обнял Энджи, прижавшуюся ко мне всем телом, уронившую голову мне на плечо.

– Нет, други мои. Вот это – чудо, – я впервые слышал такую интонацию в Речи Оси. Завороженно-восхищённую.

– А это кто? – тихо спросила Алиса.

– Это – Вяз! – торжественно ответило Древо.

– Вставай, Петро! Поедем мы, пора нам. А ты раньше, вроде как, покрепче был на это дело, – с укоризной говорил Сергий спавшему, уронив голову на стол, однополчанину. Тот дёрнулся, поднимаясь и обводя всех нас, сидевших в комнате, очумелыми глазами.

– Как так-то, Батя? Только что ж на берегу сидели? – изумлению старика не было пределов.

– Ты, Петюня, больше там самогонку не бери, где брал, – наставительно, даже с лёгкой тревогой посоветовал Хранитель. – Какая река? Песни слушали сидели, да и сморило тебя.

– Клавка, паскуда, никак опять димедролу подсыпа́ть взялась! – хмуро выдохнул тот, потирая шею.

– Не иначе, – согласно кивнул Сергий. – Но нам-то так и так пора. Рад был повидаться, Петро. Ты береги себя, не пей помногу.

– Давай хоть провожу, – предложил старик, у которого Хранитель фразу «а на посошок» буквально украл.

– Да дойдём мы, ложись уж, друг старинный, отдыхай. Крючок-то на калитке мы и сами закроем. Глядишь, и встренемся ещё. Ну, бывай, Петро!

– Бывай, Батя! – растерянность его не покидала, но ни спорить с бывшим командиром, ни перечить ему старый солдат не стал, перебравшись на кушетку.

Выходя, я заметил, как Хранитель приобнял за плечи фронтового товарища, который, вроде бы, уже даже похрапывать начал. От ладоней его отделились бело-жёлтые круги, прошли в грудь и слились в один, который стал медленно истаивать, растворяясь.

До машины шли молча. Меня уже почти не качало, но Лина не отходила ни на шаг. Со стороны казалось, что я деревней веду её под руку. На самом деле было совершенно наоборот. Сергий нес на руках Павлика, будто бы о чём-то беседуя с ним Речью. По крайней мере лицо у племянника было задумчивое необычайно, и глаз с деда он не сводил. Сестрёнка шла рядом, глядя то на них, то на нас.

Сидя было, конечно, лучше. Стоять, а тем более ходить, как-то не влекло, откровенно говоря. Кресло Вольво обняло за плечи, как руки старого друга, и стало полегче. На трассу выбрались быстро, машин на ней снова почти не было. Солнце стояло ещё высоко.

– Глянь на карту, Аспид, – попросил Ося. Именно попросил, чем удивил несказанно.

Я опустил взгляд на смартфон, что привычно лежал на правом бедре, и положил себе купить в ближайшем городе нормальное крепление на руль или переднюю панель – не один еду, надо бы и поудобнее что-то придумать, чтоб от дороги не отвлекаться.

– Левее. Выше. Ещё выше чуть. Покрупнее можно? – предвечный зелёный штурман, видимо, прокладывал какой-то курс, помимо нашего изначального, на Тверь.

– Вот! Точно, тут. Смотри, Вот деревенька Почурино, а чуть к Северу над ней – Сновидово. А между ними лес. Туда бы нам, – выдал он, наконец.

– А чего мы там забыли? – влез Сергий.

– Место там подходящее.

– Для чего? Удавиться? Или в болоте утонуть? – в Хранителе, видимо, после сегодняшних переживаний позитива оставалось ещё меньше обыкновенного.

– Для яслей. Древу нельзя от колыбели далеко быть, особенно новорождённому. А там глушь да тишь. И речка рядом правильная, нужная, – непонятно, как водится, пояснил Ося.

– Мы его с собой не повезём, что ли? – удивился дед.

– Нет, Серый, нельзя, – терпеливо ответило Древо. – Он чем больше удаляется – тем сложнее будет корни пустить да в рост пойти.

– А что за речка? – не выдержал и я.

– «Держа» зовётся. Старинная, раньше шире была, кажется. Тут край вообще интересный, здесь рядом и Волга течёт, и Вазуза, и Москва начинается. И ещё одна, колыбель-река, племени вашего исток. А Держа – потому как сила в ней, власть. Не всякому сгодится-примется, но для маленького Вяза – лучше не найти. Там, выше по течению, на ней Дуб раньше рос. Великое Древо было, могучее. Ему вся округа кланялась. Да лет так четыреста назад напела одна сволочь чёрная Ивану-царю про то, что Дубу тому Тверские да Старицкие требы поганые кладут, извести хотят великого князя Московского и всея Руси. Всея Руси-то на то время было – хрен да маленько, но власть всегда голову дурманит, любая, что большая, что малая. Древо о ту пору без Хранителя стояло. Эти, с мётлами у сёдел, народишко согнали, сколь смогли, обложили хворостом да сушиной. И спалили к псам, вместе со всем городищем. Оно с тех пор Погорелым и зовётся.

Я молча выбрал на экране навигатора точку на участке, о котором говорило Древо. Судя по картинке – какой-то просёлок там должен быть. Хотя знаю я этих электронных штурманов – им ничего не стоит посреди шестиполосного шоссе, в левом ряду, у центрального отбойника скомандовать: «Развернитесь!». Шутят так, наверное. Но и в краях менее обжитых, деликатно говоря, тоже частенько норовят то в овраг наладить, то в лес глухой. Хотя, нам-то сейчас как раз в лес и надо было.

– Место то, где Дуб был, с тех пор несчитано раз горело, дотла, до песка оплавленного. Как будто разгоняло человечков, что Древо не уберегли, да их детей-внуков. Но живут, двуногие, как и жили. Ничему жизнь не учит…

Судя по вернувшемуся сарказму – Осе полегчало. То ли от того, что в Хранителе его клубилась облаками Ярь, не пятнами с кулачок – а сплошняком. То ли от того, что недоделанный Странник за неполный день дважды удивил, чудом не врезав дуба, как бы двусмысленно это не звучало. Хотя, вероятнее всего от того, что в руках Сергия ехала банка из-под магазинных маринованных огурцов, с остатками не до конца отмытой наклейки-этикетки снаружи. Тщательно пролитая кипятком изнутри. С заботливо накрытым тремя слоями чистой марли горлышком. В которой ехал новорожденный Вяз. Поле-сфера Осины удивило несказанно, когда я «посмотрел» на него так, как научился только сегодня утром. Радужный пузырь по-прежнему окружал машину со всеми нами внутри. К центру его тянулись десятки не то трубок, не то хоботов, не то воронок торнадо. Заканчивались они на коленях Хранителя, где в широких ладонях плотно держалась, словно кувез для новорождённого, банка с малышом-Вязом. Её окружали, кажется, три сферы, одна в другой, наружная из которых и была завершением тех трубок-каналов. Она была чисто белой, мерцающей, и временами просвечивала насквозь. Под ней находилась огненно-жёлтая, как пламя. А внутренняя была кроваво-алой, но такого яркого и насыщенного цвета я никогда нигде не видел. Если вспоминать о пришедших на ум параллелях, если розовый – влюблённость, а красный – любовь, то тут даже не знаю, что за эмоция была. Обожание? Обожествление?

– Не мучай мозги, Аспид. В ваших языках слов таких нет, как и понятия. Любовь – да, самое близкое. Величайшая созидающая сила во Вселенной. Вы, человечки, потому и соотносите с ней всемогущие непознанные сущности, которых Богами зовёте, что именно она – исток всему живому. Да и не только живому, – и я отчётливо услышал тяжкий вздох в его Речи.

– А у нас по пути сколько ещё остановок таких планируется? – пока мы общались приватно, на «закрытом канале», решил уточнить я. Чтобы не пугать остальных. – Мне не чтобы подготовиться, к такому поди подготовься. Просто чтобы знать, по скольку раз на дню помирать?

– Не злись на меня, Аспид. Хотя, можешь, конечно, и злиться, вполне. Я не всё могу тебе объяснить. Но скажи мне, ты бы смог сам пройти мимо? – Древо не оправдывалось, а будто несмышлёнышу объясняло мне какие-то очевидные вещи. Ему очевидные, не мне.

– Вот как пример, попроще. Ты получаешь возможность воскресить близкого, родного человека. Но тебе для этого нужно подвергнуть риску, я не знаю, голубя там, или шмеля. Ты как поступишь? – Ося впервые, как мне кажется, говорил без всякого намёка на привычный ему злой сарказм.

– Спасибо за честность, Осина. Я бы раньше обиделся на шмеля. На голубя – тем более. А сейчас и вправду ничего, кроме благодарности, не чувствую, – ответ пришёл не сразу и был обдуманным. И честным.

– Ты поразительно быстро учишься, Аспид. Я не помню таких, как ты. Поэтому ты должен, а, главное, можешь понять: мы очень разные. Продолжительность жизни, возможности, способности – всё это у нас неизмеримо, несравнимо разное. Поэтому то, что вы, человечки, зовёте сознанием, мышлением, этикой – тоже разные.

А мне тут вспомнился образ муравья на коре огромного дерева, который замер, подняв усики-антенны, озаботившись смыслом бытия и своим в нём местом. И пришла на ум задача про вагонетку, которой нас мучил в университете преподаватель философии. Каждый раз внося новые обстоятельства в условия, вроде: «а если один человек – ваша мать?» и «а если среди пятерых – четыре серийных убийцы?». Мне тогда всё время вспоминался старый анекдот дяди Сени. И так и подмывало ответить занудному преподу, что если бы у лимона были пёрышки – он был бы канарейкой.

Лина снова провела пальцами мне по руке, глядя с той же самой тревогой. Надо завязывать их пугать уже. Или не частить так, хотя бы.

– Я точно не злюсь на тебя, Древо. И с той малой долей вводных, что я хоть как-то худо-бедно могу понять – я на твоём месте поступил бы точно также, – и снова честно, как учили. Как привык.

– Спасибо тебе, Яр, – это «прозвучало» облегчённо. Ну, или я хотел, чтобы так было.

– На здоровье. Скажи, если не тайна это, когда выросло последнее известное тебе Древо? – Ну а чего терять? Влезать в тайны мироздания – так уж с ногами.

– В землях франков растёт Дуб. Из него они теперь шапито устроили, туристов водят, за деньги показывают, как урода в цирке. Ему в семнадцатом веке, по-вашему, прививку чёрную сделали. С тех пор клоуном и работает, – злобы не было, были сожаление и грусть. – В тот год, когда монах в нём решил часовню сделать, Дубу тому больше тысячи лет было. Молодой совсем, наивный был. Решил, что Хранителя призвал наконец-то. А вышло вот так.

– Ва́ли! Ва́ли! – снова запрыгал в кроватке Павлик. Неужто во сне им играл сам Маэстро?

– «Варежку закрой» – он имел в виду, – недовольно проворчал Ося. – Трепло ты, говорю же. И Аспид. И не лютневой музыки, а скрипичной. И у Николо инструменты гораздо чище и глубже звук давали. Ну, если кто понимает, конечно.

Несмотря на специально отведённую паузу, вступать в спор с меломаном, из друзей которого были сделаны, наверное, стропила Ватикана и притолоки пирамиды Хеопса, желающих не нашлось.

– А ты, болтун пустопорожний, лучше бы подумал головой-то, как так выходит, что первую музыку вы, двуногие, начинаете слышать в лесах, в горах, в пещерах и пустынях. А потом строите себе убогие хижины или шалаши – и пробуете услышать в них. И ещё негодуете, расстраиваетесь, когда не слышите. Потом учитесь у старших строить большие шалаши и хижины из камня. В них музыку слышно гораздо лучше. Но она становится другой, от чего вы, человечки, тоже расстраиваетесь. Начинаете дополнять, как любите, то, что в дополнениях не нуждается, высокими словами о том, во что в тот, конкретный, ничтожно малый момент времени сильнее всего верите. Музыка становится лучше. Но всё равно ни в какое сравнение с песнями моря, ветра, лесов и гор не идёт.

Мы даже не слушали его. Мы внимали. Павлик перестал скакать в манеже. Алиса забыла про полотенце, которое сползло с головы на плечи. Лина подошла и крепко взяла меня за руку.

Древо вещало так, что не возникало ни единой мысли поспорить с ним. Мысли, подкреплённые образами высоких, под небо, лесов и завораживающих гор с грядами седых вершин, будто гипнотизировали. И казалось, вот-вот – и зазвучат звуки, настоящие, вечные, которые наше племя тщетно пыталось воспроизвести, дёргая струны, дуя в полые стволы деревьев, колотя палками по камням. И разница нашего восприятия стала очевидна. Старшие, Древа, слышали и понимали музыку Земли. Двуногие щипали отломок елового пня, как медведь из сказки и мультфильма. И радовались любому звуку, который удавалось извлечь.

– Спасибо, Осина, – будто очнулся я, когда понял, что Ося давно замолчал. – Мы научимся сами и расскажем другим.

– Толку-то, – обречённо, кажется, вздохнуло Древо. – Свои мозги никому не вставишь, да и не нужно это. Просто обидно понимать, что вы не туда куда-то свернули. То ли сами, то ли падла эта чёрная так выкружила вас. Тьфу ты, аж расстроился. Раньше лучше было, короче! – совсем по-стариковски завершил он.

– Это точно, – спорить с расстроенной Вечностью, сидевшей в трёхлитровой банке на столе отеля не хотелось вовсе. Хотелось и вправду научиться слушать и слышать. И, если очень повезёт, понимать то, о чём он рассказывал.

– Алис, спутаются – потом не расчешешь, – вполголоса проговорила сестре Лина. Алиска ахнула и побежала в ванную. Оттуда зашумел фен. Хорошо им, девочкам.

– Ось, а с дедом всё нормально? – спросил я у банки, листочки в которой сердито нахохлились, как воробьи на проводах в лютый мороз.

– А чего ему сделается-то? – будто бы даже удивилось Древо. – Ёрзал-ёрзал – да и сдёрнул в ночь. Он же не дерево, – тут проскользнул привычный сарказм.

– Не найдёт он проблем себе? – вот странно, но к Сергию, при всей своеобразности его характера, я как-то уж неожиданно быстро привык и практически «прикипел душой». Наверное, это из-за того, что он сочетал в себе мудрость эпох, непредсказуемые возможности и фольклорную удаль.

– Найдёт непременно, – возмутился Ося, – как не найти? У него ж опыта в этом деле – тыща лет! Вот такой же, как ты, примерно, был. Только звали его тогда не Аспидом, как тебя.

– А как звали? – после Илейки Муромского и воеводы Боброка, Николо Амати и Джованни Кроче от стариков-разбойников можно было ожидать чего угодно.

– Раж! Раж его звали. Это у него Илейка научился в дурь-то впадать, когда одной сосной толпу чёрной татарвы по лесам гонял. Только Серый-то потом с дурью разобрался, подружился да освоился, и сумел полезной сделать, контролируемой, – Ося словно издевался, чередуя простые слова со сложными. Только от этого они все будто бы становились малопонятными.

– А это всё от скудости ума, паря. И от бедности речи. Эклектика это, в гробину мать-то её. И оксюморон ещё, ага! – Вот же демон деревянный! И это я ещё при этом трепло?

– Ты, конечно, а то кто же ещё? Я – дерево, мне говорить вовсе не положено!

– А-а-а, да погоди ты, Ось! С тобой спорить – как против ветра плеваться, расстройство одно! Только я и не спорил же – я хотел узнать, как Сергий, где он, не надо ли помочь?

– Помогальщик выискался, вы гляньте на него! Чем, ну чем ты ему помогать-то вздумал? Дверь постеречь? Очки посторожить? Свечку подержать? – Ося блажил, как базарная баба.

– Свечку? – я явно снова запаздывал с пониманием.

– Лина, девонька, ты с Аспидом не водись – не ровён час тоже отупеешь, – Древо, будто выбив одного противника, тут же переключилось на другого. – Мы тебе получше сыщем, умного, в очках, может, даже интуриста, если повезёт, а?

– Спасибо, Ося, но не нужно. Плохонький, да свой, – я аж дёрнулся, услышав от Энджи такую неожиданную характеристику.

– Ну да, сердцу не прикажешь, конечно. Но ты подумай, не спеши с ответом. Надумаешь – дай знать. Мы Странника отправим к Секвойе. Или к Баобабу. А тебе устроим личное счастье и уют. И мужичка хорошего, чтоб при работе, очках и галстуке. Не то, что этот шаромыжник.

Видимо, на лице моём степень отторжения происходящего была написана очень крупными буквами, которые уже вот-вот грозились выстроиться в не самые интеллигентные слова и фразы, поэтому Лина пришла на помощь:

– Ну чего ты тормозишь-то? Растревожили мы сердце лесника с тобой нечаянно, кто ж знал, что у него слух, как у дельфина? Вот он и отправился на поиски любви, – плавно, как дурачку, пояснила она. Хотя в небесно-голубых глазах плясали чертенята.

– Какой любви? – может, Ося не так уж и не прав был на мой счёт?

– Большой и чистой, как положено. Ну, или любой подходящей, тут всё-таки отель, а не монастырь, – пожала плечами она.

– Про монастырь – напомни, расскажу пару историй, с весталок начиная, хотя и до них были мастерицы, да… Хотя нет, тебе рано ещё об этом, – влез было старый, несказанно старый интриган из банки.

– Вы издеваетесь, что ли? – не выдержал я. – Какая к чёртовой матери любовь, хоть большая, хоть маленькая? Ему конь Дмитрия Донского ногу отдавил! Не маршала Будённого, я повторюсь, а великого князя московского Димитрия Ивановича, на минуточку! И он, по его словам, тогда уже был не пацан!

– Ну а чего орать-то? – судя по листочкам, Древо поморщилось. Не знаю, как – но прям очевидно было.

– Да он старый, как мамонт!!! – что-то прям понесло меня.

– Ну, положим, Серый-то будет помоложе гораздо. Но я ему передам твоё мнение, Аспид, непременно. А старый конь борозды не портит, забыл пословицу? – Ося снова сыграл на контрасте, «включив» сперва тональность спикера палаты Лордов, а потом снова рухнув на устное народное творчество. Эти эклектичные «американские горки» начинали утомлять.

– Нет, ты правда совсем отупел за ночь, что ли? Тебе ж русским языком вчера говорено было и про иммуномодуляторы, и про уникальные теломеры, про долголетие. Про регенерацию тканей, думали, сам догадаешься. Ошиблись, видимо, опять. – Древо снова наводило меня на нужные мысли, но в своём духе – тыкая носом. Видимо, деликатность и такт у реликтовых пород отмирали за ненадобностью в раннем детстве. В палеозой.

– В мезозой, неуч! – тут же поправил меня Ося.

– То есть помимо продолжительности жизни, сохраняется функциональность? – не обратил я внимания на его уточнение. К чёрту конкретику – тут более животрепещущие вопросы есть!

– Ну да! Если все клетки, а следовательно ткани и органы обладают повышенной регенерацией и могут существовать в течение более долгого времени, выполнять возложенные на них природой функции им тоже ничего не мешает. Ну, кроме идиотизма вашего потомственного, дураки двуногие. Тьфу ты, Аспид, то злишь, то расстраиваешь, что с тобой делать? Вот мигрень теперь из-за тебя, – капризно закончил он.

– У тебя не может быть мигрени, – отстраненно заметил я, усевшись наконец-то на диван.

– Чойта? – вскинулся Ося. – У всех может, а у меня не может? Шовинизм по мобильному признаку?!

– Мигрень – это головная боль. А у тебя головы нет, – я продолжал думать нейтрально и равнодушно. Потому что новая информация от Древа пока не улеглась.

– Это у тебя головы нет, тупезень! – грохнуло у меня между ушей так, что даже в глазах чуть потемнело. Растёт, однако. Мужает. Или как это про него теперь правильно? Крепчает? Ветвится?

– Мальчики, не ссорьтесь! – вступила наконец-то в разговор Алиска, и то только потому, что Ося своим прессингом по мне задел, видимо, Павлика. Тот потянул кулачки к глазам и выкатил нижнюю губу, явно готовясь заплакать.

– Как есть Аспид – вишь, чего натворил? Дитёнка напугал! Тщ-тщ-тщ, Павлушка, всё хорошо, всё хорошо, – Древо включило режим «заботливый дедуля».

– Тише, Яр. Кто-то же должен быть умнее? – шёпотом выдохнула в ухо Энджи, садясь рядом.

Хорошо ей говорить. Тот, кто должен быть умнее, продолжал сюсюкать с племянником, у которого уже высохли навернувшиеся было крупные слёзы.

– Ладно. Мы вообще-то пришли на завтрак вас всех позвать. Он пока не кончился, вроде бы. Поэтому предлагаю мир, Ося. Отложим диспут. Времени у нас, я так понял, будет достаточно, – старался быть если не умнее, как просила Линка, то хотя бы нейтральнее.

– Времени не хватает никогда, Яр. Это я тебе авторитетно заявляю, – с неожиданной серьезностью ответило Древо. На «закрытом канале», только для меня. Я лишь молча кивнул в ответ.

* Канцоне́тта (итал. canzonetta, уменьш. от canzona – песня) в европейской музыке XVI—XVII веков – короткая вокальная пьеса на 3-6 голосов (чаще всего на 4 голоса) лирико-танцевального характера.

Глава 7. Выстрел в спину

Сергий восседал за богато накрытым столом в центре зала. Наш вчерашний столик рядом с этим проигрывал всухую по всем статьям, конечно. У нас вчера ни поросёнка молочного не было, ни ананасов. И Мартеля в винной карте вчерашней я не видел, а сегодня – пожалуйста, вот он. Неплохо тут, в Тверском «Пушкине» завтракают, надо сказать.

Но возникший из ниоткуда официант с надписью «Василий» на груди корректно, но настойчиво сопроводил нашу группу в правую часть зала. Где всё встало на свои места. Кроме нас – мы сели. Я отметил настороженный взгляд Хранителя, потеплевший после того, как он заметил банку с Осей у меня в руках.

– Приношу извинения за возможные неудобства, – продолжал развеивать иллюзии Василий. – Центральная часть зала сейчас на спецобслуживании. Шведский стол и все блюда для завтрака – прямо за вами.

– А из спецменю полакомиться ничем не получится? – спросил я, уже зная ответ, официанта, помогавшего Алисе устроить Павлика в высоком детском стульчике, который сразу же поставил рядом с нашим столиком. Но уж больно поросёночек хорош был, стоило попытаться.

– К сожалению, нет, – он будто и в самом деле искренне раскаивался и переживал. – Хозяйка встретила старого друга, с которым давно не виделась. Хотела вовсе ресторан закрыть, но он отговорил, к счастью. Гостей хоть и немного сейчас, но всё равно было бы неудобно, не хотелось бы конфликтов.

– Разумеется. Кто ж любит конфликты на пустой желудок поутру, – понимающе покивал я, поощряя общительного Васю.

– Мы сами все в шоке, честно, – округлил тот глаза, переходя на доверительный шёпот. – Она детей своих так не встречает, как этого господина. Он явно очень, очень непростой.

– Если б ты знал – насколько, Вася, ты б ещё сильнее изумился, – многозначительно поддакнул Ося Речью.

Дама рядом с Хранителем выглядела богато. Не только по местным меркам, надо думать. От укладки и стрижки, пусть и явно переживших несколько суровых испытаний, до маникюра. От крупных бриллиантов в ушах – до идеально ровных и белых зубов, которые становились видны, когда она хохотала над неслышными нам репликами Сергия. Она была в том возрасте, когда для того, чтобы так великолепно выглядеть, нужны не только приличные деньги, но и стальная воля. У неё явно имелось и то, и другое.

Неожиданно для себя самого, я глянул на пару воркующих так, как научился только вчера, когда искал ауру Осины. В груди дамы полыхал алый шар, насыщенно-красный по краям, а ближе к центру переходивший в оранжевый и жёлтый. Ядро которого было ослепительно-белым.

– Опять за своё, старый чёрт, – буркнуло Древо. – Давно ли усыхал во прах, ни единого шанса на жизнь не имея? А нынче – глянь-ка, сколь Яри бабёнке отвалил на радостях. Петрухе, сослуживцу, и то меньше досталось, а ведь и ему худо-бедно лет на десяток хватит.

– Не завидуй, – внезапно «сказала» Алиса, потчуя Павлика кашей.

– Я не завидую, я радуюсь, – чуть растерянно ответил Ося после некоторой паузы.

– Я и гляжу – аж листья сворачиваются на радостях, – отозвалась сестрёнка.

– Где?! – листва в банке дёрнулась, как если бы кто-то задел стол бедром, проходя мимо. Только никто не проходил и не задевал.

– Никак листовёртку подцепил? – с поддельной тревогой добавил я.

– Да где?! – казалось, вопль Древа услышали даже те, кто Речью не владел.

– Показалось, наверное, – подключилась Лина. До этого зачарованно наблюдавшая, как и все мы, за тем, как ходуном ходят листья на всех трёх росточках в банке. Словно у той дурацкой игрушки-цветочка на солнечных батарейках, что стоит на передних панелях некоторых романтически настроенных водителей фур, автобусов и маршруток.

– Шутим, да? – зловеще протянул успокаивавшийся Ося. – Чаплины, да? Паты и Паташоны? Тарапуньки и Штепсели?

– Да ладно тебе, Ось. И впрямь забавно получилось. Вспомни, когда ты пугался так последний раз? На глазах молодеешь! – раздалась реплика Хранителя, что продолжал в это время есть с руки то, чем кормила его мадам.

– Кто бы говорил, – буркнуло Древо. Прозвучало это как взаимный комплимент.

Мы позавтракали плотно, не отвлекаясь больше на «немолодых молодожёнов» в центре зала, и вышли из-за стола. Ося передал Хранителю, что сердце, конечно, кровью обливается прерывать такой романти́к, но пора двигать дальше. Сергий обещал подтянуться вскоре.

На выходе при выселении удивила вчерашняя бдительная девушка-портье. Она выскочила из-за стойки и торжественно сообщила, что мы отныне – всегда желанные и долгожданные гости отеля, можем приезжать в любое время дня и ночи, стол и кров нам предоставят непременно, с огромным удовольствием и совершенно бесплатно. Ну, то есть, она сказала «проживание и питание», но это прозвучало как-то сухо, без души, не соответствуя моменту. Мне она вручила конверт из плотной бумаги с логотипом отеля, а Сергию – не то картонный, не то пластиковый прямоугольник визитки, прошептав, привстав на цыпочки, в самое ухо, что Марина Анатольевна передавала наилучшие пожелания и велела беречь себя в дороге. Дед прищурился на визитку и убрал её в карман брюк, сохраняя на лице выражение невозмутимого, чуть ироничного альфа-самца, цели которого явно и значительно выше всех этих бабских прихваток. Эдакий брянский крокодил-Данди.

По знаку портье от стены подошёл Василий, катя рядом с собой чемодан на колёсиках.

– Перекусить в дорогу Марина Анатольевна велели собрать, – подобострастно выдохнул он.

Мы молчали. Дед, не выходя из образа, кивнул и прошёл к выходу с прямой спиной, походкой мудрого вождя и победителя. Вася катил чемодан вслед за ним.

В машине старики-разбойники беззлобно собачились на предмет того, что двуногие от обезьян если и отошли, то недалеко, да и то назад, потому что думали по-прежнему спинным мозгом, нижней третью. Сергий этого не отрицал, намекая на то, что у некоторых вообще половые органы раз в год отрастают, зато сплошь, по всему туловищу. И не им, «пиписьками утыканным» осуждать старого солдата, в кои-то веки дорвавшегося до тепла и ласки. Алиса играла с Павликом в поющего зайчика. Из багажника ненавязчиво, приятно и умиротворяюще тянуло жареным поросёнком с хреном и чесноком. Дорога за Тверью оказалась свободной и неожиданно хорошей. Лина смотрела в смарт, иногда хмыкая над особо удачными репликами стариков.

– Яр, а это чего? – её напуганно-растерянный голос враз, с полуслова, вывел меня из состояния блаженной водительской полудрёмы, к которой располагало всё – от прошедшей ночи и плотного завтрака, до почти пустой дороги и уверенного хода нашего шведского флагмана. Сердце будто пропустило удар, чуя беду.

Она тянула мне смартфон, а с лица на глазах уходила вся кровь – веснушки на побелевшей коже стали заметнее. В глазах плескались паника и боль.

Я сбавил скорость и скосил глаза на экран. Судя по логотипам и водяным знакам – это была запись какого-то новостного канала, которую цитировало электронное СМИ, или наоборот. Я видел надпись «Подслушано» – так обычно называли локальные группы в соц.сетях, где постоянно сыпались всякие дурацкие сенсации и происшествия, типа «собака Тузик пропала со всеми деньгами семьи Ивановых» или «на перекрёстке Ленина и Маркса провалился асфальт, Сталина на них нет».

Девушка-диктор звонким, но не от радости, голосом сообщала, что такого в городе не припоминают ветераны милиции. В собственной квартире зверски убита семья зубного техника Банкина: он сам, его домохозяйка-жена и их малолетняя дочь Милена. Следствие пока затрудняется с версиями и комментариев не даёт.

Судя по кадрам – следствию в лице давно не спавшего майора было вовсе не до вопросов от прессы, что он предельно доходчиво и сообщал прямо в камеру. Не надо было владеть Речью, чтобы по губам прочитать, куда именно должны были отправляться оператор и корреспондент. За спиной майора мужики в форме курили с лицами, хуже того, которое было у дяди Сени на похоронах моей мамы. Мимо них другие, на которых лиц не было вовсе, выносили носилки, где тревожно, словно Пятна Тьмы, колыхались чёрные большие мешки. Последним шёл, кажется, следователь, в гражданской одежде. В заляпанных кровью брюках. И в слезах. В руках у него был точно такой же мешок, только значительно меньше по размеру. Из дыры справа вдруг выскользнул и упал на асфальт маленький красный предмет. Который ни глаза, ни мозг узнавать категорически не хотели. Руку, криво, наискось отрубленную чуть ниже локтя.

Камера замерла, дёрнулась – и картинка уехала наверх, по серым кирпичным стенам, по стволу росшей у подъезда рябины, прямо в небо, пустое и молчаливое. Оператор к увиденному тоже готов не был и потерял сознание. Повезло. Со всех сторон полетела матерщина, злая, густо. Настолько, что её «запикивание» слилось в сплошной сигнал, какой бывал раньше, когда поздно ночью телевизор начинал показывать настроечную таблицу.

Сбивчивым и сдавленным голосом, со слышащимися в нём слезами и ненавистью, девушка-диктор за кадром сообщила, что есть основания подозревать в причастности к ужасному кровавому массовому убийству падчерицу Банкина, Климову Ангелину, проживавшую вместе со зверски убитыми. На экране появилось фото Энджи с какой-то девчонкой на коленях, лицо которой было замазано. Всем, кто видел Климову, предлагалось тут же сообщить за крупное вознаграждение. Но ни в коем случае не предпринимать мер к задержанию.

– Чего это, Яр, а? – шёпотом, от которого у меня зашевелились волосы на голове, спросила Лина. – Это как же, а, Яр?..

На наше счастье, машина в это время уже стояла на обочине на аварийке. Потому что если бы Энджи начала, хрипя и воя, царапать ногтями горло, а я бросился перехватывать ей руки на ходу – было бы очень плохо всем нам.

– Ось, наркоз! – рявкнул я так, что сам испугался. И раздавшегося рыка, который Речь только усилила, и чёрно-алой вспышки перед глазами, полыхнувшей одновременно с ним.

Лина обмякла и сползла головой на подлокотник между сидениями. Ровно и глубоко дыша. Во сне. Я глянул в зеркало. За моей спиной выпала соска изо рта Павлика и повисла на какой-то новой пластмассовой цепочке, что крепилась прищепкой ему за рукав футболки на плече. Алиса склонила голову к верхушке его кресла-люльки. Оба крепко спали.

– Это чего сейчас было, твою мать? – Сергий протирал кулаками глаза и широко разевал рот, будто сом на берегу.

– Странник опять Ярью швыряется, как в последний раз, – ответило Древо. – Велел мне Линку усыпить, а Силы кинул столько, что тут теперь на семь саженей вокруг вообще все спят, даже кроты под землёй. Хорошо, повозок ваших самобеглых на тракте не было – побился бы народишко… Прав ты был, Серый, учить его ещё да учить. Не Странник, а бомба какая-то…

– А усыплять-то зачем? – вернул его к первому вопросу Сергий.

– Охота, Серый. Охота началась. Да как-то уж больно споро да зло в этот раз, – задумчиво сообщило Древо.

– Где? – теперь алым и слепяще-белым полыхнуло от Хранителя.

– Во Дебрянске пока. Семью Ангелины нашли. Мамку, отчима и сестрёнку сводную.

– Всех? – хмуро спросил Сергий, бросив на меня сложный взгляд через зеркало заднего вида.

– Всех. Да на неё саму и повесили, видно. Жандармов нынешних показывали. Двое из них «чёрным» служат. Да бабёнка та, что вслух говорила, тоже, поди, – как он понял по видео и звуку, которые смотрел и слушал через меня, то, что полицейские и журналистка были с Пятнами? Надо будет узнать обязательно.

– Привычка, разберёшься, – ответило Древо. – Сам что мыслишь?

– Что любую их тварь, какую увижу теперь, убью без раздумий, – я медленно разжимал кулаки, распрямляя сведённые пальцы.

– Это чувство запомни да схорони в душе, пригодится, – кивнул за спиной Хранитель.

– А если менее общо́, конкретнее? – попросил Ося.

– Ты же можешь ей из памяти это убрать? Заблокировать как-то? – я смотрел на Лину.

– Могу. Но зачем? Чтоб она каждый раз так сердце рвала себе, когда снова узнает? Не дело это, – мудрому Древу, наверное, было виднее.

– Тогда в полусне её держи, пока не полегчает хоть чуть-чуть. Хотя какой там к псам «полегчает»… – перед глазами снова приветливо помахала мне гостеприимная сосновая ветка.

– Сейчас маршрут перепроложим. Эта дрянь на федеральные каналы в течение часа попадёт, вечером вся страна знать будет. Мрази какие, надо же, – зубы скрипнули сами собой. – Найдём салон красоты по дороге, перестрижём и перекрасим. Ты умеешь как-то внешность человеку поменять? – это к Осине. Мало ли.

– Чего там уметь-то: леща дал – и личность на неделю поменялась, – буркнул сзади Сергий. И тут же поднял ладони: – Прости, прости, хреновая шутка вышла, виноват.

А я думал дальше. Телефон и документы у Лины новые, от Шарукана. Но про него «чёрные» знают. Выходит, машина наша с номерами в течение суток, а то и раньше, попадут в розыскные базы. Или уже попали. Не было печали…

Достав свой телефон, а перед этим подняв с пола упавшую туда трубку Энджи, набрал номер, глядя замороженно перед собой на уходящую за поворот трассу, которую с обеих сторон сторожил лиственный лес. Подумал про спутники. Но звонок не прервал.

– Здравствуй, Мастер. Не громко ли говорю? – начал я.

– Здравствуй, Странник. Пока нет, но всё меняется очень быстро. Как вы? – Шарукан басил спокойно, но, чувствовалось, взвешивал каждое слово.

– Пока не знаю, Мастер. Думаю. Наши рядом все, живы-здоровы, это главное. Хочу, чтобы так и оставалось, – с чего начать задавать вопросы я пока не решил. Видимо, это чувствовалось.

– Маленькой – соболезнования мои, Странник, – грустным басом Мастера прозвище, которым он называл Энджи, звучало скорбно и печально.

– Передам, как в себя придёт. Что слышно в городе?

– Плохо всё в городе. Вторых рангов трое здесь. С войны такого не было. Из них двое – ищейки. В деревне пока они. А один по области облавой руководит, в больших чинах, из столицы прибыл, с теми вместе, – начал Шарукан размеренно, будто давая мне время на обдумывание.

– Транспорт у нас, Мастер, с минуты на минуту приметным слишком станет. И маршрут менять нам нужно. Есть возможность с машиной на пути помочь?

– Есть. Я с Колей говорил вчера, ещё до тех пор, как… Словом, он ждёт вас и готов навстречу выдвинуться, будь нужда.

– Есть нужда, Мастер. Где бы только встретиться нам с ним? – я не имел ни малейшего представления ни о Каргополе, ни о его окрестностях, и наш-то путь пока только до Вологды запомнил. Куда нам, как выяснилось, теперь было нельзя.

– Слышь-ко, татарская морда, – по-дружески обратился к Шарукану Сергий, – снаряди-ка Кольку своего в городок, где пьяница тот сидел, Сокола братец. Понял ли?

– Понял. Ты говорил, там язва моровая ещё гуляла, годков за тридцать до вашего похода за неправдой? – старые друзья перешли на им одним понятный язык.

– За двадцать восемь. Верно всё понял. Передай так: на закате у памятника ждать его будем.

– Добро. Чистой дороги вам.

– Береги себя, старый друг, – Хранитель и Древо напутствовали Мастера хором, один вслух, другой – Речью.

– Ну что за гадство такое?.. – с неожиданной растерянностью задумчиво произнёс Сергий, стоило погаснуть экрану смартфона.

Помнится, с точно такой же интонацией именно эту же фразу произносил как-то в сериале «Бандитский Петербург» старый вор по кличке Антибиотик. У него тогда было много проблем, если я правильно помнил сюжет. У нас, если Шарукана я тоже понял верно, их было не меньше.

– Куда ехать? – то, что наш маршрут знали теперь два Мастера и Хранитель, было хорошо. Но вот Страннику, которому предстояло по тому пути двигаться, то есть мне, с того легче не делалось ничуть.

– Белоозеро. Сейчас – город Белозёрск. Ну как город – городок. Глянь в шарманке своей. Там машину бросим. Жалко коня до слёз, но придётся.

– А что за пьяница? – я уже смотрел в карту, но разговора не прекращал.

– Так Синеус, кто ж ещё? Калдырь был первостатейный. А тамошние вепсы брагу из черники делали, вот он и ходил с синими усами всегда. Читал, помню, у учёного какого-то давно уже, что, мол, вымышленные они персонажи, Синеус-то с Трувором. Мол, Трувор – это «tru war», «с верной дружиной», а Синеус – это «sine ous», «и прочими». Как прочитал – смеялся, аж в боку закололо. Он на башку-то простуженный и так был, а после той черники – вовсе берега терял. Он бы тому учёному все кишки на весло намотал, в руки вручил и велел впредь внимательнее быть. А наутро и не вспомнил бы.

Хранитель болтал, как ни в чём не бывало. Видимо, или так его отпускала тревога, потому что появились цель и маршрут, или таким образом он пытался как-то меня успокоить, отвлечь. Потому что я нет-нет, да и замирал, глядя на Энджи, так и лежавшую на подлокотнике между нашими креслами. И мысли при этом в голове возникали от пацифизма далёкие несказанно. А вот к кишкам, на весло намотанным – значительно ближе.

– А ищейки – это что за хрень? – вспомнил я.

– Это, Яр, не хрень. Это паскуда редкая, селекционной работы плод, многовековой. Чуйка у них – страх какая. Ни собакам не снилось, ни аптекарям из Прованса, ни бабкам болгарским. Раз Мастер сказал, что в деревню они погнали, значит, того и гляди на след встанут. Хуторок-то пожгут – не жалко. А вот коли на берег выйдут, да то, что от Машки покуда осталось там, со дна поднимут – это уже погано. Оно ж тебя видало, да на вкус даже попробовало. Стало быть, все следочки-то у них на руках и появятся, – ответило Древо.

– А могут? – как будто от этого уточнения что-то изменится, и Ося скажет: «нет, конечно, я пошутил».

– Эти могут и не то. Быстрые они, чуткие, неутомимые. Обычные второранговые к людям ближе будут, и похожи на них – вблизи не отличишь. Да ты и сам видал, – махнул рукой Хранитель. Я кивнул. Я видал. – А эти будут ехать, скакать, лететь, бежать до тех пор, пока не вцепятся. Или не обложат, как волчину – флажками.

– Назгулы, – кивнул я, обозначая некоторое понимание. И начитанность. И то, и другое – решительно бесполезные сейчас.

– Хоть горшком назови, – привычно отозвался Хранитель.

Первый раз остановились в Бежецке. Мы с Алисой и дедом Сергием обнимали и держали за руки Лину, которую Древо выводило из наркоза поэтапно. И ждали, пока её не перестанет бить дрожь, издалека, наверное, вполне похожая на припадок. Все пять раз. Пока степень «сна, хранящего здоровье» на шестой этап не снизилась до такой, чтобы она могла ходить и связно говорить, не колотясь так, будто её током ударило.

Они с Алисой отправились в салон в самом центре, судя по дизайну интерьеров и экстерьера, а ещё по звенящей пустоте внутри – самый дорогой в городе. С тем самым конвертом, что вручила девушка-портье – там оказались возвращённые деньги за номера. Я уселся на лавочку через дорогу, пропустив мимо ушей реплику Хранителя про тополь и Плющиху. И даже не обратил внимание на то, что он куда-то исчез. Павлика и Осину чуял в машине, стоявшей через три дома. Древо учило племянника пользоваться Речью и Ярью. Сам же я, кажется, усваивал те же знания, только в фоновом режиме, о котором так мечталось перед каждой сессией. Дожил до светлого денёчка, пропади он пропадом… На Линку за большим чистым стеклом навесили какие-то тряпки, потом бумажки, потом вокруг заплясали две женщины с ножницами и неожиданными в этой части Тверской области надутыми губищами. Мой ангел сидел неподвижно, как гранитный. На скамейке у могилы.

Сергий обнаружился на лавке рядом через час примерно, как-то резко, рывком материализовавшись на этом месте. Аннигилировал наоборот. Пахло от него перегаром. Свежим.

– На-ка, – он протянул мне бутылку. Кашинский бальзам. Докатились.

– За рулём, – покачал я головой.

– Тьфу ты, подлое время, прогресс-падла, всё не по-людски, – раздражённо заметил дед. И отхлебнул сам, будто подчеркнув острую разницу между ним, временем, людьми и прогрессом.

– Я тогда постарше тебя был, конечно. Но вряд ли с того легче стало. Чёрные сельцо дотла выжгли. Там Милонега моя жила. И детки, Первушка-сынок и Добряна-дочка. Я два года рыскал за ними, за зверями, тогда. По одному выреза́л, по паре – сколь попадалось.

Хранитель допил бальзам и неожиданно осторожно, бесшумно, поставил пустую бутылку в урну. Протянул мне ладонь. Взял предложенные сигареты и зажигалку, прикурил, затянувшись так, что другой бы в обморок рухнул. Вернул пачку с огнивом обратно и продолжил:

– Я тогда Ракиты Хранителем был. На три сотни своих разменяло Чёрное Древо Ракиту у меня… Вернулся на третий год – а лесочка-то нашего нет. И речки, на берегу которой Ракита росла, нет. И горки, что за ней стояла, тоже нет. Поле вспаханное, солью засыпанное да кровью Земли залитое. И Ракиты нет.

Я молчал. Смотрел на то, как на Лину, двигавшуюся, будто кукла, дули феном, и молчал.

– Никто ни до, ни после меня не менял Древо, которое был допущен хранить, да не сберёг. Я не знаю, как уж там они решали, кто из них, и о чём думали… Я сутки на месте, где Ракита росла, по земле валялся да грыз её зубами. Её да пепел – там ничего больше и не было. Потом место нашёл, где речка новое русло пробила, мимо того лишая, плеши чёрной на груди Земли-матушки. Там могилу себе вырыл, лёг да помирать наладился. В первый раз.

Ему не нужны были собеседники. Как и мне – советчики. Или нужны? И мы сидели на одной и той же лавке, он говорил, а я слушал. И оба мы смотрели на то, как с плеч Энджи падали на пол длинные светлые пряди.

– Мы знаем больше прочих, Аспид. Мы живём долго. Кому скажи – рай. Только не рай это. Не благодать, – Хранитель провёл руками по карманам и даже заглянул в урну, куда только что ушла пустая бутылка.

– Эй! Мил человек! Ходи сюда! – внезапно крикнул он, и к нам через улицу перешёл странной походкой мужчина средних лет. Вряд ли планировавший это.

– Гляди-ка, дружище – вон тама машина стоит, синяя. Возьми в багажнике, в чемодане, зелёном таком, две бутылки, да тащи сюда. Одну – мне, вторую – тебе, честно? – Хранитель говорил вслух, добавляя Речью образы: где именно «тама», какая именно «синяя», как выглядят бутылки.

Мужчина выслушал и кивнул. И ушёл в сторону Вольво. Уже обычной, человеческой походкой. Заинтересованной даже, я бы сказал. Вернулся через предсказуемый десяток минут, выдав Хранителю две бутылки Мартеля. И замерев, будто в ожидании. Обычный мужичок – клетчатая рубашка, в меру вытянутые на коленях брюки, коричнево-оранжевые ботинки «в сеточку» с «бамбуковыми» носками под ними.

– Спасибо, дружище. Держи, домой снеси, на улице не пей. Завтра дочурку попроси цену в интернете глянуть. Да решите с женой, с Зинкой-то – пить, аль начальству подарить под повод подходящий, – увещевал Хранитель.

Мужик кивнул, прижал к груди посуду и ушёл, не оглядываясь. Да, опций открывалось всё больше. Но цена…

– Я, Аспид, скиты и монастыри строил. Народу тыщи ходили подо мной. Но всегда больно это, когда по родному-то… Ты с Линкой недавно, вроде, но я ж чую – убивать готов начать, даже своих. Я советовать не стану тебе. Я просто чуть-чуть попрошу. Вежливо.

Бутылка коньяку, французского, хорошего, даже очень, какого вряд ли видали каждый день в этих краях, запрокинулась надо ртом Хранителя, о возрасте которого я зарёкся и думать. И плавным полукругом перешла ко мне. Воспарив и надо мной.

– Больно будет, Аспид. Больнее, чем сейчас. Больнее, чем было когда-либо. И ты удивляться будешь, как же боль такую пережить человек в силах. Об одном прошу: не удивляйся. Переживи.

С крыльца салона спускалась вниз Энджи. Мой ангел. Мой другой ангел.

Она подошла ко мне через дорогу, на которой, по счастью, не было машин, и остановилась на расстоянии, чуть бо́льшем, чем моя вытянутая рука. То есть недостижимо далеко. И сказала ровным, спокойным, неживым голосом:

– Мне очень больно, Яр. Забери меня туда, где мне будет легче. У меня, кроме тебя, никого на свете нет.

Стройная, молодая девушка. Стильно одетая. Бледная. С коротким тёмным каре. И теми же, нежно-голубыми, васильковыми глазами. Полными слёз.

Между желанием спалить прямо сейчас в серую пыль только Бежецк или всю Тверскую область целиком не пролез бы и волос. Неожиданный ветер потянул по Рыбинской улице пыльную траву, песок и обрывки бумаги.

Глава 8. Средняя полоса

Алиса только что не приплясывала на месте за спиной Энджи. Ещё бы – первый раз в жизни так надолго оставила сына. Да тем более сразу с говорящим деревом. И пусть она постоянно слышала их разговоры Речью, от чего выглядела с точки зрения парикмахерш слегка не в себе, но слушать – это одно, а взять на ручки и обнять, прижав к груди – другое, конечно. Губастые мастерицы ножниц и фена вышли следом за ними, тут же у крыльца вооружившись длинными и тонкими сигаретками. Видимо, переработали с непривычки и решили отдохнуть. И, судя по взглядам исподтишка, обсудить странных клиенток, одна из которых отвечала невпопад и улыбалась, как слабоумная, а вторая вообще за всю стрижку-покраску от силы слов пять сказала, и выглядела как наркоманка какая-то – взгляд стеклянный, сама еле шевелится. То, что встретили этих посетительниц на улице пьющий, хоть и модно одетый дед и парень с лицом мрачным и злым настолько, что на него, кажется, даже Солнце смотреть избегало, было предсказуемо.

Я шагнул вперёд и обнял Лину за плечи. Заглянул в глаза, в которых стояла всё та же боль. И остро, ярко, как, наверное, никогда в жизни, пожелал забрать себе её тоску, страх и скорбь. Как случилось тогда с Осиной, когда малая толика его печали чуть не вбила меня в землю.

– Я обещаю, Энджи, что сделаю всё, что смогу, чтобы стало полегче, – пальцы стало покалывать, словно я отлежал их. Но вместо крови, что будто иголочками постукивала-пробивала себе путь в онемевшие ткани, в меня и вправду потекла боль Лины. Её глаза раскрылись шире. Слёзы пропадали.

– Ты как это… Так же не бывает, – ахнула она.

– Бывает, внучка, бывает, – протянул Сергий, глядя на меня очень внимательно. – Только очень мало кто умеет. Все людские истории про утешителей и утолителей печалей не на пустом месте выросли. Главное – меру знать. Шабаш, Яр!

Руки мои соскользнули с плеч Энджи, потянув вслед за собой к земле. Дед мгновенно оказался рядом, поддержав.

– Вот об этом я и говорил, когда про меру-то толковал. Всё вам неймётся, молодым, – бубнил он недовольно, но во взгляде сквозила тревога. Настоящая.

– Чего? – спросил у него я, отступая к лавке. Сидя было как-то спокойнее.

– Того! Из тех, кто таким умением владели, в своём уме мало кто оставался. Начинаешь жалеть всех вокруг – и не замечаешь, как у самого сердце истирается в труху. А ещё озлоблялись многие, тоже бывало. Помогаешь, мол, всем подряд – а дерьма в мире меньше не становится. Во всём мера нужна, Аспид. То, что девочке помог – молодец. Больно на неё смотреть было, почернела вся. Но не части́ с этим.

– Спасибо за науку, Хранитель, – кивнул я. Голова тоже вроде бы в весе прибавила, как и ладони.

– Обращайтесь, у меня этого добра – сады! – самодовольно хмыкнул он в ответ.

«Начинаешь жалеть» он сказал? Значит, был одним из тех немногих, кто остался в своём уме. Относительно. Стало быть, можно научиться и этому.

До машины шли с Линой под руку, молча. Дед ушёл с Алиской, которая заметно напрягалась, чтоб не перейти на бег.

– А ты как пережил смерть родных? – тихонько спросила Энджи. А у меня всё не выходило привыкнуть к её новой причёске – совсем другой казалась. Бывает же так.

– Никак, – пожал я плечами. И пояснил, заметив распахнутые голубые глаза, – С простыми земными делами, вроде могил и наследства, разобрался, а вот пережить – не пережил. Меня Хранитель подмосковный из петли, считай, вынул.

Маленькая ладонь с холодными пальчиками погладила мой локоть, сочувствуя и будто стараясь поддержать. Но, как ни странно, боль и вправду притупилась. Наверное, потому, что вместе с тем, что удалось забрать у Лины, Ярь спалила и часть того, своего, что было во мне.

– А потом закрутилась такая канитель – как-то некогда стало себя жалеть. Сестра с Павликом появились – их не в пример жальче было. И вообще – мужик я или где? – я попробовал состроить такое же альфа-самодовольное лицо, какое было у Сергия утром в отеле.

Лина чуть улыбнулась. Видимо, крокодил Данди из меня вышел очень средненький. А потом привстала на носочки и поцеловала меня в губы. Тихонько прошептав: «Спасибо!».

Дорога за Бежецком была так себе. Будь мы на Ниве – пришлось бы худо, пожалуй. Шведский же флагман катил, будто на воздушной подушке, спасая от тряски и качки. Пять часов до финишной точки прошли почти незаметно – Павлик ел на ходу, до ветру никто не просился. На объездной вокруг Череповца в двух местах стояли кордоны гаишников, по две машины, с лениво прогуливавшимися рядом автоматчиками в брониках и шлемах. Но на нас они не обратили никакого внимания. Я удивился было, а когда заметил, как пузатый блюститель собрался прямо на наших глазах оросить обочину, понял – они нас просто не видели.

– Научишь так же глаза отводить? – спросил я у Осины, снова найдя ту точку на сфере, через которую выходил с ним на прямую связь.

– Уже умеешь, ничего сложного, – отозвался Ося тут же. – Только пока на одного-двоих максимум работать будет. Чтобы пузырь больше получился – тренироваться надо дольше.

Видимо, он имел в виду ту сферу-ауру. Да, термины «шар», «коло» и уж тем более «пузырь» проигрывали по торжественности, конечно.

– А как?

– Контуры-края по цвету подгони под округу – и всё, станешь невидимкой. Сперва не шевелясь потренируйся, потом в движении – это сложнее. А ты почему время от времени скорость сбавляешь? Дорога, вроде, позволяет.

Я рассказал про хитрые выдумки государственных радетелей за безопасность дорожного движения, которых в последнее время стало уж совсем много – камеры, что сами делали всю работу: фотографировали машину, фиксировали номер, время, скорость. И практически сами же отправляли «письма счастья» водителю, поздравляя с тем, что стоимость поездки составила столько-то рублей, которые можно оплатить со скидкой по ссылке ниже.

Ося слушал внимательно, изредка вклеивая непечатные комментарии.

– Ополоумели двуногие вконец. А ну как эта железка поломается и начнёт штрафы кому попало выписывать, от балды? Народ же за вилы похватается!

– Это вряд ли. Народ начнёт письма писать гневные, порицать, клеймить и развенчивать, – покачал головой я, пробуя то, чему научило Древо. Неожиданно было видеть, как по одному пропадали пальцы на руле, когда удавалось подобрать нужный цвет ауры-биополя.

– Ещё и измельчали, тьфу, стыдобища! Вместо гуляний, волнений и революций – анонимки строчить, это ж надо? – продолжал сетовать Ося. – А эти приблуды, как ты говоришь? Камеры? Они же хрупкие, наверное? Сшиб палкой – и катайся себе сколь хошь?

– Они в коробках железных. И вешают их в городах так, чтоб на одну две другие смотрели: пока идёшь вторую сшибать – за тобой уже наряд выехал.

– Мне кажется, Перикл что-то другое планировал, когда демократию свою выдумывал, – неожиданные ремарки Древа продолжали выбивать почву из-под ног.

– Ну вот так теперь, – я даже руками развёл, удивив Линку. Она не слышала наш с Осиной разговор, поэтому с её стороны я тоже выглядел, пожалуй, тревожно: сидел себе, рулил-рулил, и вдруг руки в стороны, вроде как: «Выходим, граждане, конечная! Поезд дальше не идёт».

Ося интереса ради спалил-таки одну камеру. Про то, как и чем можно было трём росточкам из трёхлитровой банки на ходу сделать так, чтобы из глазастого ящика на железном столбе повалил белый дым – даже думать не хотелось. Хотя – вру, хотелось, да ещё как. Кажется, я никак не желал свыкаться с мыслью о том, что рядом с этими двумя всегда буду чувствовать себя сопливым недоучкой. И стойко сносил издевательские комментарии Древа и Хранителя. Вбирая по крупинкам то, что было полезно, нужно и интересно. То есть практически всё.

– Нет, этим глаза не отведёшь. Нету глаз-то у них. Так что только палить, – размышлял баночный террорист, будто беседуя сам с собой. На нашем с ним закрытом канале.

– А если помехи навести? – предположил я, без особой надежды на понимание. – У них же там передатчики какие-то, наверное, есть? Как-то же они в одну систему связаны? Или скачок напряжения дать…

– Ну, вон на той, что задымила, я как раз напруги и добавил. И – бац! Новый Папа! – Ося явно гордился новым навыком в деле уничтожения враждебной техники. А замечания его по-прежнему удивляли. Где бы ещё вспомнить про белый дым из трубы Ватикана, как не на забытой всеми Богами далёкой от совершенства двухполосной трассе посреди лесов и болот Вологодчины?

– Правда, накладно это, да и толку никакого. Если вдоль всего нашего пути будут эти камеры гаснуть – дурак только неладное не заподозрит. А среди тех, кто за нами по пятам идёт, дурных нету. И где схорониться – ума не приложу, – этим признанием он откровенно расстроил. Оставалось надеяться только на местного Мастера. И Хранителя. Про которого никто ничего не говорил. Или не знал.

Городов не было уже давно, а за последний час и деревеньки перестали попадаться. Справа за стеной елового леса чувствовалась болотина, древняя, матёрая. Слева – какие-то несерьёзные озерца, россыпью раскиданные по березнячку. Машин навстречу проехало за час штуки три, попутных – ни одной. Пожалуй, если где и можно было попробовать потеряться от ищеек – так это в таких вот глухих краях, среди скрытых лесами крохотных поселений, что из царей уверенно помнили, наверное, только Гороха. В остальных, более новых, путались.

Когда до конечной точки маршрута, которой я расплывчато указал просто город Белозёрск, оставалось около получаса, навык управления цветами биополя прокачался настолько, что удалось сделать то, о чём говорило Древо. Но, пожалуй, стоило бы предупреждать о таком…

Девчонки взвизгнули одновременно, хором, когда я «пропал». Энджи бросилась хватать опустевший руль, и завизжала ещё громче, отшатнувшись к окну, когда наткнулась на невидимые руки на нём. Павлик звонко хохотал, явно неверно оценив начавшуюся шумную суматоху вокруг.

– Вы чего, эй? – удивлённо спросил я девчат.

– Проявись, придурок, – флегматично сообщил сзади Сергий. – Гриффин нашёлся, тоже мне.

– Кто нашёлся? – голос Лины дрожал, как и губы.

– Гриффин же. Про него Уэллс ещё книжку сочинил. Неужто не читала? – спокойный, как ни в чём не бывало, тон Хранителя подействовал – девчата чуть успокоились.

– Как-то из головы вылетело, – прошептала Энджи, глядя на то, как я «проявляюсь» на том же самом месте, в той же самой позе.

– Человек-невидимка? – Алиса неуверенно посмотрела на деда. Странно, уж кто-кто, а она-то точно должна всех героев всех книг поголовно знать, с её-то историей.

– Он, – удовлетворённо кивнул Сергий. – Оська, знать, и эту штуку Аспиду рассказал. Силён, бродяга – я дольше учился. Гораздо.

Недовольством и завистью в его словах и не пахло. Он будто поздравлял меня с получением диплома или окончанием школы, от души гордясь моими успехами. Было неожиданно приятно. Очень.

– Ты когда в следующий раз так делать будешь – предупреждай, пожалуйста, – попросила Энджи, а сзади кивнула и поддакнула сестрёнка.

– Не подумал, Лин, прости. И не уверен был, что получится. Обещаю, что больше без спросу шалить не стану, – кивнул я.

– Зарекалась… ворона зёрнышка не клевать, – протянул сзади Хранитель. Хмыкнуло согласно Древо. Хвалить эти двое явно долго не умели. И не собирались.

В городок въехали по Красноармейской улице. По обе стороны тянулся частный сектор, как это принято было называть в городах побольше. Дома не выше трёх этажей, по большей части – деревенские избы, чередовались с гаражами и сараями, выходившими воротами на проезжую часть. Из, пожалуй, пары десятков увиденных построек, модным сайдингом или крышами из металлопрофиля хвастались две-три. Остальные выглядели так, что снова захотелось какого-то подтверждения хронологии. Редкие пожилые иномарки, стоявшие у заборов, казались декорациями из какого-то другого фильма. А когда дорога упёрлась в огороженную заросшим рвом насыпь земляного вала, за которым, судя по карте, находились местные кремль, собор и музей, стало ещё труднее. От этого места веяло вечностью. На фоне которой дорожные знаки, машины и люди в условно современной одежде, смотрелись откровенно лишними.

– А что за памятник нам нужен? – спросил я, объезжая ямы на асфальте. Или, скорее, ища следы асфальта среди ям.

– Ты нерусский, что ли? – удивился Хранитель, только что носом не прижимавшийся к оконному стеклу. – Вон, на тракт давай ехай. Только медленно. Ты на дорогу гляди, а мы по сторонам.

Понятнее снова не стало ничуть. Ехать быстрее оказалось решительно невозможно – дорога была зубодробительная. Тракт, названный так дедом, судя по табличкам теперь звался Советским проспектом. То, что начинался он от въезда в древний кремль за земляным валом, ничуть не смущало ни его, ни тех, кто его переименовывал. Прав был Ося: про что говорим – в то и верим. И память у нас, человечков, короткая необычайно.

– Ага. Давай-ка на следующем перекрёстке развернись теперь, – скомандовал Сергий.

Типовая коробка «Пятёрочки» в фирменных цветах и с яркими пятнами рекламы на витринах соседствовала с двухэтажными купеческими домами красного кирпича и постройками, напомнившими почему-то выражение «сталинский ампир». Дома с высокими потолками, с лепниной на фасаде, смотрелись так же неожиданно, как и сетевой супермаркет. Та самая эклектика, о которой говорило давеча Древо.

– Правей прими да вставай где-нибудь тут, – ознаменовал Хранитель завершение маршрута. Это было лучше, чем привычно-фаталистичное от навигатора: «Вы приехали…».

Мы вышли из машины, прислонившись задами к тёплому капоту. Дед в модном, я в обычном, но на фоне редких горожан, преимущественно одетых в шорты, майки и резиновые «вечные» шлёпанцы, мы выделялись, как мадам Шанель на УралВагонЗаводе, наверное. Закурив, осмотрелись. «Томительная притягательность, тайна и интрига российской глубинки» пока не появлялись. Из-за поворота вышла молодая мама с коляской, пересекла тракт и пошла дальше. Остановившись возле клумбы, достала малыша, мальчика, судя по всему, и помогла ему сбрызнуть пыльные бархатцы, слегка освежив пейзаж. С постамента прямо на это непотребство под своими ногами невозмутимо взирал вождь мирового пролетариата. Ну правда, что я, в самом деле? У какого ещё памятника можно было назначать встречу в любом городе?

Нам было проще – мы остановились посреди леса, не доезжая до города, и дисциплинированно выполнили команду: «мальчики – налево, девочки – направо». Павлик остался сторожить машину и банку с Осиной, потому что, как и всякий современный грудной ребёнок, с проблемой водоотведения не сталкивался, ибо был оснащён подгузником. На этот счёт Сергий тоже возмущался: сперва, мол, учат детей чуть ли не до школьного возраста под себя ходить – а потом удивляются, откуда в людях инфантилизм и неумение жить? Никогда не задумывался об этой связи, но она, кажется, и вправду была. Хотя принимать её, как и многие мысли стариков-разбойников, мешали фразы: «раньше лучше было» и «в моё время такой дури не было». Они будто блокировали восприятие всего, сказанного перед ними.

Солнце клонилось к закату. Народу на улице стало меньше, словно с наступлением сумерек у каждого появлялись срочные дела дома. Или местные знали, что вместе с темнотой на городок нападут силы Тьмы и всех, кто не успел спрятаться за закрытыми дверями, возле электрического света и успокаивающе бубнящего телевизора, сволокут в Преисподнюю.

Впервые услышав о нашем маршруте, я сразу напрягся. И от того, что название городка было тревожно-простым, обманчивым, как Шантарск или ещё какое-нибудь похожее, где творится такое, о чём по федеральным каналам потом не рассказывают. И от того, что не так давно бывал в Белых Берегах. И ничего хорошего там не было. Вернее, не осталось, потому что сестру и племянника я едва успел оттуда забрать. А теперь вот Белозёрск. И охота с какими-то ищейками на хвосте. И среди нашего экипажа сегодня стало одной сиротой больше.

Машина появилась слева, с противоположной от кремля и, наверное, городского центра, стороны. Хотя, пожалуй, чтобы знать, где в городе центр – в нём следует некоторое время пожить. Тут не работают ни физика, ни геометрия, и середина может оказаться в самом неожиданном месте. Поэтому на транспорт, ехавший со стороны «там, должно быть, ещё хуже», я сперва внимания не обратил. Присматриваться начал, только заметив вокруг Сергия синие стрелы в красных сполохах – тревогу и опасение.

Неторопливо остановившись сперва прямо перед нами, автомобиль сдал назад и припарковался параллельно с нашим флагманом, слева. Девчата и Павлик внимательно рассматривали нового соседа. А там было, на что посмотреть. Вездеход стоял на здоровенных, но, кажется, подспущенных колёсах, между которыми вдоль борта тянулись пороги, сделанные как бы не из отрезков рельс. Швеллер, покрытый крупнозернистым чёрным «Раптором», в паре мест заляпанный чуть сероватой грязью и нитками мха. Над ним поднимался светло-серый борт, до середины дверей. Выше цвет менялся на тёмно-синий, до самой крыши. Бампера, которыми можно было наверняка валить некрупные деревья, замятые в паре мест, говорили о том, что машина не раз именно так и поступала. Над капотом вдоль стойки стекла поднималась модная труба шноркеля. Это слово я знал, потому что про покатушки по грязи и бездорожью смотрел несколько роликов в сети. Тех, где сложное слово «домкрат» заменяют ещё более сложным модным «хай-джек». Фары, разделённые каждая на три неравных части, снаружи обтянуты проволочными решётками. Судя по бортам, капоту и прочим упомянутым аттрибутам, пожилой Ниссан Патруль был внедорожником авторитетным, боевым и заслуженным. Как и выходивший из него гражданин. Или даже товарищ.

У товарища были изначально пшеничные, но прокуренные до ржаных, усы, полубокс, затылок, переходивший в шею и спину по прямой, и странный аппарат, что-то среднее между манипулятором лесовоза и цеплялкой из аппарата по ловле детских игрушек, вместо левой руки. На лапу лесопилки походило больше. На загорелом лице полыхали ярко-голубые, почти как у Энджи, глаза. Через левый проходил неприятный шрам, разрывавший бровь, круто изгибавшийся на скуле и уходивший под левое ухо. На котором не хватало мочки. Товарищ, как и транспорт его, тоже был явно заслуженным и повидавшим.

– Привет гостям северной земли, – прозвучало низким хриплым басом.

– Поздорову, Мастер. По пути от синя камня к белому притомился я. Поможешь ли? – легко вылетели привычные слова. Кажется, вовсе без моего участия.

– Чем смогу – помогу, Странник, – ровно, но после ощутимой паузы отозвался водитель Патруля. Глядя больше на Сергия, чем на меня. Глаза его, и до этого прозрачно-голубые, будто бы вовсе побелели.

– Со мной две женщины и грудной ребёнок. Хранитель, едва вернувшийся к жизни, но уверенно набирающий обороты. И Древо, компактная версия, транспортировочный модуль. За нами охота. Ищейки по пятам, – так же ровно ответил я, прикурив вторую от первой после слов о Хранителе.

– Спартанские условия. Притаю́, – блондин оторвался от Сергия и теперь так же пристально смотрел на меня.

– Я пока начинающий Странник, Мастер. Но, думаю, спартанские условия выдумал не Анаксандрид II, а вон, отец Сергий, – я кивнул на деда, чьё коло в моём новом ви́дении полыхало бело-алым. – Меня зовут Ярослав.

– Николай, – после ещё одной долгой паузы Мастер протянул мне руку. Удачно, что правую, живую. Я пожал его ладонь, как твёрдую и до звона сухую доску-сороковку.

– Здравствуй, Никола. Давненько…, – с этими словами поздоровался и дед, к которому рука блондина двинулась, едва оставив мою.

Мысль развивать никто из них не стал, но, судя по крепким, до хруста костей, объятиям, они явно или уже встречались, или были изрядно наслышаны друг о друге.

В машину погрузились быстро, места в багажном отсеке для наших скромных манаток хватило с запасом. Дед уселся штурманом рядом с молчаливым Николаем, Алиска с Павликом разместились с комфортом на диване за ними, мы с Энджи уселись на откидных стульчиках третьего ряда. Не люкс, как говорится. Но и не пешком, как тоже говорится. Ключ от Вольво остался лежать за левым передним колесом – Мастер сказал, что линкор отгонят «скоро». Оставлять его было жалко до слёз, даже Павлик погладил кожу сидения на прощанье, сказав: «Пока, би-би». Я не удержался, провёл рукой верному коню по капоту и подумал то же самое. И ещё вспомнил старую пронзительно грустную песню про «уходили мы из Крыма / Среди дыма и огня». Она позитива тоже не добавила.

Лина сидела, глядя на проезжавшие мимо дома. Ближе к выезду из города двухэтажные красные и жёлтые каменные сменились зелёными, синими, но чаще просто серо-чёрными, из старых брёвен, избами. Сперва попадались высокие, по-северному срубленные на высоком подклете. Возле леса стояли приземистые, низкие. Такие, пожалуй, зимой заметало снегом не по окна, а по самые печные трубы.

Рука Энджи скользнула по груди под ключицей, пальцы будто искали что-то. Но не нашли. Я вспомнил, как она, задумавшись о чём-то, зажимала прядку волос и проводила кончиками по носу, забавно морщась. Теперь водить было нечем. Я протянул ей руку. Лина взяла её обеими ладонями, кивнув благодарно.

Неизвестно кто вёз всех нас неизвестно куда.

Глава 9. Истории за гранью понимания

В город под названием Вытегра въезжали в полной темноте. Белые ночи, красота и легенда Русского Севера, закончились, темнело раньше. Мастер Николай, как оказалось, Речью владел – он и рассказал. Правда, что мысленно, что вслух, больше пяти слов подряд я от него не слышал. Поморы – народ обстоятельный, неболтливый. Его ответ на Алискины вопрос: «А белые ночи когда?» меня в этом убедил окончательно: «Всё». Ни звука, ни движения, ни эмоции лишних. Видимо, Север наш к энтропии не располагал.

Когда Лина, будто бы начавшая чуть приходить в себя, спросила про маршрут, ответ был сходный: «Вытегра». И когда она нашла в Алисином смартфоне две гостиницы с неплохими отзывами и предложила ехать в одну из них, лаконичность Мастера не подвела: «Чёрные». Больше с разговорами к однорукому из нас никто не лез. Но мне казалось, что они продолжали переговариваться с Сергием и Древом. Хорошо, когда есть возможность такого мультиканального общения. Её-то я и решил использовать, пока Патруль вперевалку полз по откровенно отвратительной гравийке.

– А про какую колыбель-реку, племени нашего исток, речь шла, когда Вяза в ясли везли? – обратился я к привычной уже точке на сфере Осины. Судя по однотонным узорам на ней, Древо было гораздо спокойнее, чем тогда, на Вазузе.

– А про воспитание и вежливость слыхал чего-нибудь? Лезет он, ишь ты, с вопросами, – отозвался Ося брюзгливо. Но мне снова почуялась фальшь.

– Ой ты гой еси, красно деревце, не вели казнить, – начал было я, но тут же был перебит.

– Не кривляйся, Страннику не к лицу. А река там так и называется: Искона. Знаешь слова «кон», «покон», «закон»?

– Знаю. А почему именно там? – осторожно, как сапёр, продолжал разговор я.

– Там Перводрево росло. Ну, одно из них, – уточнил Ося, заметив, как я дёрнулся, всем туловищем обернувшись к той точке, через которую была связь. – На плитах земных было по одному-двум родоначальным Деревам. Потом уж и мы понаросли. Из старших сейчас никого уж не осталось, – горечь его была слышна даже в Речи.

– Чёрные? – без нужды уточнил я, сразу пожалев, что не владею лаконичностью поморов. Те бы точно промолчали.

– Нет, синие! Ну что вот за ерунду-то спрашиваешь?!

– Прости, Осина, волнуюсь, вот и туплю, – честно ответил я, – с вами говорить – как из источника мудрости пить, да большими глотка́ми сразу. Трудно с непривычки.

– Ну так и нехрена в три горла́ хлебать-то, – буркнуло Древо.

– Потому и спешим, что не вечно мы, человечки, – задумчиво ответил я словами Шарукана.

– Это да… Кого-то небесным огнём, метеоритами пожгло, давно ещё. Очень давно, – задумчиво и неспешно начал Ося, – а остальных – да, чёрные. А то Древо Вальхией звалось. У вас, двуногих, только и памяти о нём осталось, что Дворец Убитых, Вальхол, у северян, да название ольхи теперь…

– А ольха-то каким боком? – удивился я. Лина смотрела на меня, не отрываясь, явно чувствуя, что я занят какими-то другими делами, хоть и сижу напротив, держа её ладонь в своих. Да, со стороны я явно смотрелся полоумным – эти движения глаз, мимика, вздрагивания. Учиться ещё и учиться.

– Древесина на срезе краснеет. Сок кровь вашу напоминать начинает, как подсыхает. У Вальхии так же было. Их очень давно на Земле нет, а память, вишь ты, хоть и кривая – а осталась.

– И здесь, у нас, росло одно из двух Перводревов?

– Перводрев. Ты русский язык в школе мимо проходил, что ли? Да, чуть дальше того места, где мы Вяза оставили. Второе на востоке далеко. Мамонтовым деревом у вас его потом звали. На его останках как раз и выросли племена, что сюда, к вам, лет семьсот назад наезжали молодую поросль дожигать. Про Вяза помнишь же?

Я непроизвольно сжал руки так, что Лина ойкнула. Такое забудешь, пожалуй. Голова Хранителя Клима будто снова глянула на меня ужасными мёртвыми глазами без век. Глубоко вздохнув, я успокаивающе погладил Энджи по ладони. На ней краснели пятна от моих пальцев. Синяки, наверное, будут.

– Помнишь, вижу. Вот с Вальхией хуже было. Много хуже. Там по сию пору место страшное. Ни подойти, ни подъехать тем более. К истоку Исконы-реки не всякий Хранитель доберётся, про Странников-то не говорю уж. Хотя, слух был от Дуба того, что с Радонежья, будто прошёл один какой-то не так давно. Да веры мало у меня тому – там поля да ко́ла так со смерти Вальхии переплелись-связались – неподготовленному смерть верная.

Я даже не дышал. Легенды, мифы и прародители народных сказок оживали, мешать было страшно. А внимать – страшно интересно. Глянув на Энджи, заметил, что взор её будто бы чуть расфокусировался, словно она тоже смотрела не наружу, а внутрь. Видимо, тоже «подключилась».

– Из-под корней Перводрева три ручья пробились. До вашего времени один всего дотёк. Злая воля, могутная, сильная была. Реку убить сложнее, чем нас, – продолжал он. – На Исконе-реке стояла землянка первого коваля-кузнеца. Самого первого в этих краях. Свадьбы вокруг Древа хороводы водили. Тогда они коловодами звались – по кругу же, по солнышку. Вожди да князья съезжались со всех восьми сторон света, совета просили. Помощи тогда никто не требовал и не молил, не принято было. И не жаловался никто тем более. С пониманием человечки были, с нынешними никакого сравнения.

Я так и молчал, давно забыв моргать, дышать и шевелиться. Лина повернула голову в ту сторону, куда неотрывно смотрели мои глаза.

– Когда ямищу могильную, после выжженного пня Вальхии оставшуюся, живым людом закидали чёрные, взлютовала Землица-матушка. Впервые на нашей памяти. Всех приняла, голубушка – и жертв, и палачей. Всех перемолола, кому избавление от мук даря, кого карая справедливо. Там первых рангов двое аж было. Над ними долго не сходились пласты сырые – рвалась наверх погань, жить хотела. Да не те они, чтоб с Землёй спорить. Курган там нарос, громадный. Потом сравнялся с годами, но местность всё равно возвышенная осталась. И оттуда, с жальника того теперь течёт река. А к истоку её – не пробраться. Два-три раза в год там такие вихри да ураганы кружат – страх. Сосны да ели к земле гнут, корнями вверх подымают, стволы обхватные ломают. Когда там успевают деревья в обхват вырасти – до сих пор понять никто не может… А по округе, от того места на перестрел, растут деревья, будто в узел завязанные, кривые да страшные. Тем из вас, кто хоть малость чувствовать способен, мимо них не пройти. Всех останавливант уродливая стража древнего могильника, и чёрных, и обычных. Кому повезёт – проблюются и бегом оттуда, сколь сил хватит. Остальных годами ищут, да не находят…

– Поэтому чёрным в ваш лес дороги не было? – вопрос Лины, заданный речью на канале, что я считал закрытым, заставил меня вздрогнуть. Умница, тоже научилась с Древом связь держать!

– Почти так, внучка, почти так. Умение растить стражников да охранников – древнее. Есть деревья, что с дороги сбивают. Есть те, что в топь уводят да выбраться не дают. Есть и те, кто капнет неосторожному путнику с ветки за шиворот капельку – и потом приезжают ваши, в зелёном все, как жабы. Тело в мешок прячут, руками не трогая, а сами неделю потом вокруг ходят да из баллонов дрянь всякую пшикают. А то, бывает, аэроплан или геликоптер пришлют – и сверху зальют опушку так, что потом ни жучка в траве, ни червячка в земле. Трусливые вы, человечки. Боитесь, когда чего-то не понимаете. И память короткая у вас, – Древо будто бы вздохнуло в конце.

Значит, подобраться к укоренённому, «стационарному» древу чёрные могут только после долгой подготовки. В идеале – если предварительно выжечь дотла несколько гектар вокруг, оставив вождя без защиты и поддержки, изведя первыми разведку, штурмовиков и всю личную гвардию. Понятно, почему в Осиновых Двориках, Хацыни и Белых Берегах их столько паслось. А судя по тому, что Маша, не к ночи будь помянута, за год вышла на второй ранг – вовремя мы Осину забрали.

– Скажи, а… – начал было я.

– Нет. Мысль хорошая, правильная, но нет. Одно дело – Вяз, и совсем другое – Перводрево. Даже не думай, – Ося продолжал работать в режиме многоопытного полковника милиции из «Бриллиантовой руки»: «Не сто́ит. А вот это – попробуйте». Не дожидаясь, пока я додумаю мысль до конца.

– А чего он хотел? – Энджи повернула голову ко мне, хотя спрашивала Древо. Значит, ответа не слышала.

– Ту же штуку, что и в междуречьи Вазузы и Городни. Только там вышло Вяза пробудить, а тут он, вишь ты, на Вальхию замахнулся. Нет, ребятки. За готовность вашу к помощи и к жертве – благодарю. Но нет. Опыта у Странника с гулькин… зараза-то, мало, в общем, опыта, а Яри да Могуты он окрест себя начерпать может – не сосчитать. Но у нас не тот расклад, из анекдота, – кажется, Ося грустно усмехнулся.

– Из какого? – с появлением в беседе Лины ход её явно оживился. Там, где я продолжал раздумывать над репликой и её принципиальной необходимостью, она уже спрашивала и ждала ответ. Да, хорошо им, девочкам. А многие знания – причина мигрени. В лучшем случае.

– Да про двуногих, что научились из камня огонь добывать. Один из них в пещере с гремучим газом решил камешками постучать. Старик говорит: «Остановись, безумец! Сгорит же всё!». А тот ему: «Ничего страшного, я ещё одну такую пещеру знаю!».

Интересно. Я слышал версию про обезьяну, что увлечённо колотила молотком по детонатору бомбы, и на предостережения отвечала, что у неё есть запасная. Оказывается, правду говорил мудрец – ничего нового под Луной очень давно не появлялось.

– Тут как посмотреть, – задумчиво-неторопливо отозвался Ося. А Лина подняла брови, словно показывая, что снова пропустила часть фразы. Конечно, пропустила – я же молчал.

– Ты громко думал, – буркнуло Древо. – Прав был твой мудрец, но лишь отчасти. Можно старое так сложить, что потом устанешь удивляться. Вот, вроде, и Странники с таким потенциалом бывали, пусть и нечасто. И роды древние переплетались так, чтоб новые они нарождались в семье опытных, да росли под приглядом, воспитывались с пониманием, а не как попало. И чтоб любовь у Странника была яркая, самозабвенная. И даже чтоб Древо, веками на одном месте стоявшее, убегало от беды, в прямом смысле слова. А вот вместе такого припомнить не могу я. Оттого и боязно.

Последней репликой он убил двух зайцев. Ушастыми были мы с Энджи, потому что нас буквально приморозило к креслам, несмотря на то, что Патруль ходил ходуном и к неподвижности не располагал.

– Не робей, фикус, прорвёмся! – неожиданно влез Сергий. – Там, на старом месте, наша долго не пропадала, теперь и на новом не пропадёт. Сам же знаешь, по движущейся цели попасть труднее!

– Это смотря с чего палить, – недовольно отозвался Ося. – Стене огня плевать, бежишь ты, или на месте замер, как эти двое вон.

– Отставить панику! – Лина дёрнулась, и у меня тоже будто звякнуло в голове. Дед вложил прилично Яри во фразу. Будто бы намекая на что-то. Или пытаясь образумить вековечное Древо.

– Увезу тебя я в тундру, увезу к седы-ы-ым снега-а-ам! – внезапный вокальный пассаж Хранителя, рубанувший по ушам в безмолвной до этих пор машине, заставил Алису айкнуть и подскочить, а Павлика – захохотать и захлопать в ладоши.

– Тайга, – хрипловато пробасил Мастер, уверенно удерживая неоспоримое первенство по лаконичности.

В гостинице с неоригинальным названием «Старый город» на нас насела женщина-портье. Причём, почти в прямом смысле слова.

Николай остановился сбоку, за углом от крыльца, вылез из машины и махнул нам рукой-манипулятором в сторону ступенек, а сам достал телефон и задумчиво-неторопливо начал нажимать куда-то на экране. Я хотел было задержаться, чтоб посмотреть, как он будет звонить и разговаривать. Подумалось, что они с собеседником просто помолчат с разных сторон линии, потом кивнут – и займутся делом, невесть как договорившись. Интересно, а Речью можно говорить через электронные средства связи? Надо будет у Древа узнать. Но Павлик уже довольно долго капризничал – ему давно пора было спать. Девчат поездка на два с лишним часа по «дороге», которую так, наверное, только в отчётах Минтрансу именовали, вымотала тоже. Держались только мы с дедом. Ну и Осю в банке тоже вряд ли укачивало – виду он не подавал и продолжал издеваться над Хранителем, высчитывая, сколько же крупных хищных зверей отдавили тому уши, горло, глаза и руки. Словом, в лобби мы ввалились, как и в Твери – толпой цыган. Только вымотанных донельзя, молчаливых и почти без вещей. Чем, видимо, и насторожили тётку за стойкой.

Затребовав наши паспорта, она категорично заявила, что нас с Энджи вместе не поселит, потому что у нас фамилии разные. И деду с Алисой в одном номере делать нечего – по той же самой причине.

– Берите три номера: женщина с ребёнком и этот хмурый – в одном, ты в другом, и вы, мужчина – в третьем, – выкатила она предложение-ультиматум Лине, которая снова выступила переговорщиком при заселении. Успев при этом необъяснимым образом состроить глазки Хранителю. «Вы, мужчина» – это было адресовано ему, причём, как мне показалось, с недвусмысленным подтекстом и слегка игривым ударением на втором слове.

– Ох и ушлая баба! – с каким-то даже уважением прозвучало Речью от Древа.

Мы подтянулись к стойке ближе, в надежде на короткой дистанции объяснить бдительной женщине, что бдить не стоит. Стоит расселить нас, как мы просим, и дать выспаться до завтра, когда мы поедем дальше. Устав от шума, хныкал Павлик. От Алисы хотелось убрать всё огнеопасное – она явно была готова рвануть, как триста тонн тротила. Лина попыталась вернуть в беседу так и не появлявшийся конструктив, предложив тётке денег.

– Да я милицию сейчас вызову! – взъелась та, переходя на октаву выше и тем ещё сильнее тревожа Павлика на руках у взрывоопасной матери. – Вовсе там в своей Ма-а-аскве из ума выжили! За деньги можно правила проживания нарушать, думаете?!

По нам было видно, что мы не думаем, мы прямо-таки знаем, что правила можно нарушать. И за деньги, и даром. Но даме за стойкой явно это претило. Она поднялась во весь рост, став почти одного со мной, набрала побольше воздуху в богатую грудь… и сдулась.

Потому что из-за наших спин вышел Мастер. И поступил в своей манере:

– Лизавета, – произнёс он. Но в тоне можно было с равным успехом прочесть укор, угрозу, просьбу, приказ – или ничего из перечисленного. Голос его был каким-то мёртвым.

– Коля, с тобой товарищи? Что ж молчали-то, что ж тень-то на плетень наводили, сейчас, минутку, секундочку, – и сдувшаяся портье съёжилась обратно за стойку. Оттуда торчала только макушка с пучком волос на затылке, и иногда поднимались постреливающие на Мастера глазки.

Он поднял правую руку, сжатую в кулак. Выпустил два пальца, указательный и средний, показав значок «Виктория». Посмотрел на нас с Линой, потом на замершую за стойкой тётку – и свёл пальцы.

– Да-да-да, я поняла, поняла! Этих – вместе, два номера рядом, люкс, конечно. И люлечку для лялечки мы найдём, да, маленький? – засюсюкала она, подняв нос над стойкой.

– А-а-а-ать… – протянул вслух Павлик, устало прикрыв глаза.

– Ага, – поддержали его хором и мы с дедом Сергием.

Вечером ужинали в ресторане при отеле старой компанией: дед, я и Ося в банке. Ну – как ужинали? Сергий запросил коньяку. Ося воздержался, узнав, что из сухих итальянских вин тут была только полусладкая исповедь плодово-ягодной грешницы. Память о ком могла прийти к нему после этой амброзии, мне и думать не хотелось. Ему, видимо, тоже. Девчата спустились по очереди, набрали тарелок и ушли с ними в номер, где спал без задних ног чистая душа-племянник. С нами за столом сидел Мастер Николай, предпочитавший водку. В связи с одуряюще пахнущими огурчиками, квашеной капустой и каким-то поразительно душистым ржаным хлебом, я отодвинул бокал с коньяком и потянулся за рюмкой. Когда официанточка принесла тончайше нарезанное сало с нарядными прослойками мяса, заворачивающееся в трубочки, вопрос выбора напитка отпал с грохотом. Коньяк проиграл вчистую.

– Давно так не сиживали, Никола, ох и давно, – дед посмотрел на Мастера поверх бокала. Тот предсказуемо кивнул молча, хрустя капусточкой с самым невозмутимым видом.

– Крайний-то раз в Новограде, поди, а? – не оставлял надежды Хранитель. Проще, пожалуй, было камень разговорить. Про дерево – вообще молчу.

Николай неопределенно повёл манипулятором, заменявшим ему левую руку, а правой разлил по второй. Мне почудилось некоторое пренебрежение на его лице, пока наполнялась моя рюмка. Мастер же пил из стакана, гранёного, вечного и лаконичного, как и он сам. Они прямо-таки шли друг другу.

– Никола в своё время здорово пошалил чуть западнее, да, Коль? – дед был настойчив, как бронепоезд. Я бы точно давно плюнул.

Мастер осушил тару и потянулся за огурцом. То, что он слышал и слушал Сергия, было незаметно невооруженным глазом. По крайней мере моим.

– Под Старой Руссой Дуб рос. Хранителем его хромой Волод-кузнец был. Про него те, кто на закат дальше двинулись, каких только сказок не насочиняли! Он-то Николу и притянул к себе, увёл от вольницы военно-морской. С железом работать научил, с огнём. Да с Дубом познакомил. Давненько было дело, давненько. Ося про то лучше моего помнит, ему Сашка-то Пересвет от того Древа весточку передавал. Ещё до Поля, лет за полста, если не путаю.