Урок по спасению Вейзена

Глава 1. О дороге и безнадёжных идеях

В детстве я безумно любила дорогу.

Летнюю, когда по пятам за тобой непрерывно следует жаркое солнце. И зимнюю, когда над головой проносится мерцающий бриллиантами снег. Мне нравилась дорога до школы и тем более я обожала возвращаться домой.

Потом повзрослела. Выпустилась из школы, навеки утратила дом. Но любовь к дороге никуда не исчезла.

Кто же мог знать, что любовь эта, выраженная в хитрых сплетениях дорог и событий, приведет меня в другой мир, сменит одну жизнь другой, заставит переступать через непоколебимые принципы? Прежде я предпочитала прятаться. Теперь вынуждена смотреть своим страхам в глаза.

Я оказалась в Вейзене, когда на кустах только-только начали набираться цветочные почки. Проснулась в одной из бесчисленных комнат Вейзенской академии и получила новый статус – преподавательница магии. И никого особо не интересовало то, что в магии я смыслю мало.

А теперь я бегу из Вейзена, когда кусты уже сбросили свои торжественные одеяния. Слишком опасной оказалась игра, в которую втянул меня этот город. И прежде чем продолжить её, я должна сначала хотя бы узнать правила.

Именно за правилами игры я и отправилась, когда втайне от всех выбрала вместо отдыха дорогу. Пока мои студенты наслаждались свободой, я тоже времени не теряла. Я решила посетить соседнюю империю с красивым названием Кан-Амьер, которая, по мнению местных жителей, является главным источником всех несчастий Лейпгарта – то есть той прагматичной империи, где нашёл себе пристанище Вейзен. Правила, по которым играет Лейпгарт, я в общих чертах уже изучила. Теперь же следовало понять, каких принципов придерживается Кан-Амьер.

Однако всё пошло не по плану.

Не успела я отдалиться от Вейзена даже на шаг, когда вдруг выяснилось, что мои тайные решения остались тайными не для всех. Поскольку за минуту до того, как наш омнибус тронулся с места, я обзавелась неожиданным напарником. Обладателем сомнительного чувства юмора и любви к нравоучениям. Предпочитающим кожаные плащи всей остальной одежде. Опытным магом, который всего себя посвятил работе.

Тем, свои чувства к кому я до сих пор не могу понять. И объяснить.

Гетбером.

Я не придумала никакой более благоразумной реакции, кроме как отвернуться к окну. Сделать вид, что я не узнала его лицо, не расслышала слов…

Омнибус постепенно набирал скорость. Скрипел, качался и тарахтел, будто ехал не по гладкому полотну дороги, а пробирался сквозь валежник. Оставались позади дома, нагроможденные металлическими конструкциями, и фонари на длинных тонких ножках. Чем ближе к окраине, тем меньше в строениях изящности, тем грубее очертания. И сильнее одолевают сомнения: правильно ли я сделала, когда решила уехать? А ещё: когда не сбежала из омнибуса, увидев Гетбера?

Вскоре город остался позади. Слишком быстро – я не успела придумать, как вести себя дальше, а за окном уже замелькали деревья: шустро-шустро, одно за другим…

Гетбер не выдержал первым:

– Может, обсудим планы на наше первое совместное путешествие? Раз уж мы вляпались в него вдвоём. И недовольство Феранты будем вдвоём переживать… Точнее, я бы даже сказал, гнев. Весьма своевольная поездка получается.

– Я тебя никуда не приглашала, – пробормотала я. Повернулась в его сторону, переложила руки с места на место, не в силах отыскать удобное положение. – Думаю, на этом маршруте будет достаточно остановок. Никогда не поздно выйти и повернуть назад.

– Поздно, – признался Гетбер, откинулся на сидение и прикрыл глаза. На губах заиграла слабая улыбка. – Ведь я уже выбрал идти вместе с тобой.

Спрашивал ли кто-то моего мнения? А вот и нет.

Но всё-таки… Вдвоём гораздо проще. Есть тот, кто предложит решение, до которого собственная голова не додумалась бы. Кто развлечёт разговорами, в конце концов. Или разозлит, что весьма свойственно Гетберу. Но лучше так, чем погрязнуть в одиночестве с головой. Тем более что к Гетберу и его манере общения я уже хотя бы немного успела привыкнуть. Пусть пока и не смирилась с ней.

– Просто хочу выяснить, какие намерения у Кан-Амьера, – ответила наконец.

– Думаешь, ими радостно с тобой поделятся?

– Погулять по столице, посмотреть и послушать.

– Вряд ли жители Лорьян-Шоле во время прогулок обсуждают что-нибудь интересное. Чаще всего они обсуждают, на какое развлечение в очередной раз спустить все относительно честно заработанные деньги, – Гетбер чуть поморщился. Сразу видно того, кто развлечениям предпочитает работу. Или вот такие спонтанные путешествия в компании иномирянок. – Если где и плетутся интриги и строятся коварные замыслы, то в императорском дворце.

– Значит, нужно попасть в императорский дворец…

– Меня там не слишком жалуют, – признался Гетбер. – А если они прознают о том, что я участвовал в недавней истории, связанной с кое-какими исследованиями, подозреваю, и вовсе начнут ненавидеть…

За окном проносился лес. На мгновение я пожалела, что омнибус везёт нас не к Вейзенской академии. И что я вовсе ввязалась в эту авантюру. Да, моё безобидное существование в качестве преподавательницы (и по совместительству – исследовательницы смертельно опасного магического оружия) могло в любой момент обернуться катастрофой. Но в чём-то Гетбер всё же прав. Кто я такая, чтобы вмешиваться в противоборство двух великих империй? И что я смогу противопоставить им, оказавшись меж двух огней?

Себя-то мне не жалко. Всё накопленное за жизнь богатство, весьма скромное, я оставила в своём прошлом мире. А в этом ещё ничего не успела приобрести. Но ведь нашёлся же Гетбер – герой всея Вейзена, который решил увязаться за мной. Им я точно не могу рисковать.

Отвернувшись от окна, бросила на него краткий взгляд.

Глаза закрыты, чёрные ресницы умиротворенно лежат на щеках. Морщины разглажены, на губах – слабая улыбка. Будто ещё мгновение – и голова склонится, а то и опустится на грудь…

Я решила: так и быть.

Раз уж жизнь (с лёгкой подачи Гетбера) распорядилась так, что этот путь мы должны пройти вдвоём, то я не стану противиться. Продолжу идти.

– Гетбер, по сколько часов ты спишь? – всё-таки не удержалась от вопроса я.

Он плавно распахнул глаза, пару раз моргнул, прежде чем ответить:

– По семь.

– В неделю? – поинтересовалась я. Гетбер наградил меня хмурым взглядом, и я продолжила: – Больше надо отдыхать. Иначе истощится организм. Нужно же заботиться о себе.

– Нужно было закончить пару вещей перед отъездом, – признался Гетбер. – Но можешь не волноваться: дорога предстоит длинная, успею выспаться с запасом. И тебя накормить на месяц вперёд, – добавил тише.

– А почему, кстати, она такая длинная? Разве Вейзен настолько далеко от границы?

Я даже развернулась в сторону Гетбера, чтобы не упустить ни единого слова. Знала: он обязательно расскажет что-нибудь интересное.

– Вейзен к границе как раз таки близко. Ближе прочих, можно сказать даже так. Границу мы преодолеем уже этим вечером… Если бы тебе для прогулок хватило просто улочек Кан-Амьера, любых, то на это путешествие потребовалась бы пара суток. Но мы всё-таки едем в Лорьян-Шоле. А он отдалён от границы, насколько это возможно. Пару сотен лет назад Кан-Амьер переместил столицу ближе к восточной стороне… Когда решил, что лучше бы обезопасить свой главный город от непредсказуемых соседей.

– Такое долгое противостояние…

– Традиция, которая передаётся от поколения к поколению.

– И за всё это время ни разу не возник военный конфликт?

– Возникали, само собой, они возникали. Часто и много, пока правящая верхушка не поняла, насколько они бесполезны. Для военного конфликта нужен определенный… скажем так, замысел, – миролюбиво ответил Гетбер. – Чаще всего – это ценность ресурсов, которыми обладает земля империи. Предположим, Кан-Амьер присвоит наши ресурсы себе. Но что они будут делать с нашим углём и оловом? Наша империя на протяжении веков разрабатывала методики добычи и обработки полезных ископаемых. У Кан-Амьера опыта в подобных вещах нет. Или более благоприятный для нашей империи вариант: земли Кан-Амьера достанутся Лейпгарту. Но плодовые деревья и виноград, которым промышляют в Кан-Амьере, погибнут через пару лет в наших неопытных руках. Да и местные пейзажи мы не сможем перенести на холст, а Кан-Амьер, между прочим, иногда называют империей художников. Пейзажи там и в самом деле впечатляющие. – Гетбер зевнул, прикрыв рот ладонью. – Скоро ты и сама в этом убедишься.

– Но ведь коренные жители обеих империй могут и дальше жить в своих домах. Заниматься тем же, чем занимались до этого. Просто под другим начальством.

– А вот и нет. У нас не так много общих черт, но одна из них – гордость. Жители и Кан-Амьера, и Лейпгарта будут стоять за свою империю до последнего. И уж точно не станут прислуживать чужой. В последнее время мы ограничиваемся мелкими стычками.

Мне вспомнился рассказ Ирмалинды о причине, по которой погиб её муж. И сердце на мгновение защемило от тоски.

Последовав примеру Гетбера, я тоже откинулась на спинку сидения. Предложила:

– Так и быть. Можешь немного поспать.

– Благодарю тебя за милость, – фыркнул Гетбер. – Ты и сама скоро начнёшь засыпать. Дорога от Вейзена до границы с Кан-Амьером – самая сонная дорога из всех, по которым мне приходилось ездить. Если будет такая необходимость, можешь воспользоваться моим плечом. – Он чуть кивнул влево, в мою сторону.

– Я выспалась, – ответила уверенно. – Мне-то заканчивать было нечего.

До вечера оставалось ещё достаточно времени. Солнце стояло высоко, даже наш омнибус почти не отбрасывал тени. Мелькали по ту сторону окна хвойные деревья вперемежку с широколистными. Витала в воздухе пыль. Небо отливало ослепительно ясной лазурью.

Рассматривая мир за стеклом, я только теперь окончательно осознала: близится лето.

Когда я покинула родной мир, в моём городе только начиналась весна. Две недели, со слов Гетбера, я провисела в безвременье. И ещё несколько недель (в формате месяцев не возьмусь считать, всё-таки они здесь отличаются по длине от привычных мне) ушло на настоящую весну, уже в новом мире.

За весной следует лето. Чем стремительнее к границе с Кан-Амьером, тем ощутимее оно чувствуется.

Если однажды я всё-таки проснусь – среди привычных сугробов, в съемной квартире – буду ли я скучать? По прошедшей весне, по наступающему лету, по Вейзенской академии? По Гетберу, в конце концов?..

А проснулись ли? Гетбер в своей уверенности непоколебим: не проснусь. А он слишком часто он оказывается прав.

Может, уже передумал? Вдруг у меня всё же есть шанс?

Но будить Гетбера в очередной раз, чтобы уточнить, не стану. Пусть отдыхает, измученный. У меня и самой глаза начинают слипаться… Ведь и тут не ошибся, поглядите-ка.

Останься я в своём предыдущем мире, заметила бы вообще приближение лета? Или, как происходило последние несколько лет, лишила бы его собственного внимания? Это только в юношеском возрасте отсчитываешь дни до того мгновения, когда стремительный май сменится задорным июнем. Но вот ты взрослеешь, и лето утрачивает всю свою прелесть…

Голова стала слишком тяжёлой – удержать её я уже не смогла. Не задумываясь над последствиями собственных поступков, я опустила голову Гетберу на плечо. Хорошо. Уютно.

Глаза я прикрыла, на мгновение целиком и полностью доверившись этому миру. И, конечно, мужчине, плечо которого так удачно оказалось в непосредственной близости от моей головы. Зато он вдруг вздрогнул, напрягся всем телом. Но прогонять меня не стал. Напротив: слегка пододвинул к себе. Так сидеть оказалось ещё удобнее. А спать – тем более.

Зато в пробуждении оказалось мало приятного.

Омнибус затормозил резко, будто напоролся на яму. Благо реакция у Гетбера оказалась хорошая – он словил меня прежде, чем я влетела в переднее сидение. Придержал осторожно и шепнул на ухо:

– Мы на границе. Проверка. Подготовь документ и не волнуйся. Могут задавать вопросы, но бояться их не нужно. Почти сразу после будет первая остановка, мы приближаемся к Анжону. Честно говоря, есть хочется зверски.

Я кивнула. Смысл сказанного вроде поняла, но сказать ничего в ответ не смогла – ещё не успела проснуться. А дверь уже открылась. И внутрь омнибуса вошли двое – молодые, но весьма грозные мужчины. Сильные даже на вид. Будто есть вероятность, что кто-то из нас противопоставит их вопросам кулаки.

Мужчины шустро поделили пассажиров между собой. Чуть более высокий и смуглый забрал себе женщину в шляпке и отца с сыном. А второй, пониже и посветлее, решил допросить нас с Гетбером.

– Ваши документы, пожалуйста. – Он требовательно протянул руку, едва ли не пальцем поманил.

Само собой, я отыскать новоявленный паспорт пока не успела. Зато Гетбер уже держал собственное удостоверение личности в руках. Вот и протянул его первым. А удостоверением здесь служила пластиковая карточка с чётко пропечатанными именем и фамилией, но лишенная всяких фотографий. Изображению лица здесь предпочитали магический отпечаток души. Я, правда, так и не поняла, как именно нужно на него смотреть, чтобы разглядеть хоть что-нибудь…

– Так-так, замечательно, – обрадовался проверяющий. – Гетбер Йенс, угу. Имечко какое-то знакомое. Вы, случаем, не писатель или актёр?

– Никаким образом, – ответил Гетбер спокойно. – Я преподаватель.

– Не в Вейзене, случаем?

– В Вейзене. Омнибус шёл именно оттуда.

– И что преподаете?

– Травоведение, – ответил Гетбер без всякой запинки.

Проверяющий покачал головой, вздохнул тяжело-тяжело. Оторвал взгляд от удостоверения, чтобы посмотреть на меня. Но обращался все равно почему-то к Гетберу:

– А ваша спутница вам кем приходится?

Я без всяких приглашений протянула ему собственную карточку-удостоверение. И вместе с этим Гетбер заявил без лишней скромности:

– Невестой.

– Очень интересно, – заметил проверяющий. И в этот раз я была с ним совершенно согласна… Заявление Гетбера поразило в самое сердце и вызвало волну негодования. Но я решила оставить разборки на потом. Если начнём выяснять отношения прямо здесь, дальше этого таинственного Анжона нас не пустят. – Едете справлять медовый месяц?

– Пока лишь выбирать платье, – Гетбер пожал плечами. – Вряд ли где продаются более красивые кружева, чем в Лорьян-Шоле.

– Это так, – согласился проверяющий. – Моя собственная невеста об иных нарядах тоже не смеет и думать… Подавай кружева. Но не суть. Вы кем работаете, – он быстро взглянул на карточку, – Варвара?

– Я тоже преподаю, – не стала скрываться. Приготовилась говорить про математику, когда меня спросят о предмете. Но, к счастью, этот вопрос обошёл нас стороной.

– Всё понятно, – проверяющий вернул удостоверение сначала мне и только потом – Гетберу. – Любовь на работе, весьма романтично. Хотя вашим детям я сочувствую заранее. У меня мать преподает, поверьте, я знаю, о чём говорю… Ну, что ж. Счастливой семейной жизни и прочее, прочее.

Как выяснилось уже после его ухода, на нас с Гетбером проверяющий потратил больше времени, чем его коллега на трёх оставшихся пассажиров. Видимо, слишком много подозрений мы вызвали…

Омнибус тронулся с места. Я бросила быстрый взгляд в окно. За спиной оставался высокий каменный забор со скромной будкой, его подпирающей. Зато впереди нас ждал город.

– И что это такое было? – поинтересовалась, повернувшись к Гетберу.

– Проверка на вменяемость, – ответил он. – Её проходят все, кто пересекает границу. Как я и говорил, ничего из ряда вон выходящего не произошло – лишь весьма мирная беседа. А в писатели и актёры меня уже и прежде записывали. Видимо, где-то по Лейпгарту ходит некто талантливый с именем, весьма похожим на моё.

Это, конечно, просто замечательно, и всё-таки спрашивала я немного о другом.

– Хорошо. Уточню вопрос. Невеста?

– Красивая легенда, – пояснил Гетбер, даже не думая извиняться. – И, главное, весьма близкая к действительности… Я же не мог раскрыть наших истинных замыслов, – он вплотную приблизился к моему уху. – Если о них разузнают, нам с тобой несдобровать… Поскольку обитатели Кан-Амьера суровы к тем, кто…

Он замолчал и проникновенно посмотрел на меня.

Зато я поинтересовалась во весь голос, нисколько не стесняясь:

– А в шутники тебя прежде не записывали?

– Нет, ты будешь первой, – миролюбиво заметил он. И добавил, не отводя взгляда: – Моя милая невестушка.

Омнибус остановился, едва мы заехали в Анжон. К счастью. Поскольку слов у меня уже не осталось – от всех них мощным ударом избавило нахальство Гетбера. А молча терпеть его шуточки – значит принимать поражение.

Прежде чем мы покинули омнибус, в него заглянул сам водитель. Внимательно посмотрел на нас и сообщил, что остановка продлится ровно три часа, а следующая состоится только завтрашним утром. Пожелал хорошо отдохнуть, запастись съестными припасами и на всякий случай оставить на сидении какую-нибудь неважную вещицу, чтобы наши места никто не занял. Чем ближе к столице, тем больше пассажиров.

Гетбер помог мне спуститься, галантно предложив руку (к счастью, пока обошлось без сердца).

Оказавшись вне омнибуса, я первым делом потянулась, чтобы размять затёкшие мышцы. Ненавижу неподвижно сидеть, сразу всё болеть начинает… И уже потом осмотрелась вокруг.

– Приятный вид, не правда ли? Весьма светло, – заметил Гетбер.

– Правда, – только и сказала я. Спорить в самом деле было бессмысленно. Мы остановились на вокзале, то есть в таком месте, которое неизменно сопровождают грязь и пыль. Но каждое здание, за которое я сумела уцепиться взглядом, по цвету было не темнее бежевого. Большинство зданий – скорее, молочные или цвета слоновой кости.

Конечно, серые улицы Вейзена не шли с ними ни в какое сравнение. Здесь даже дышалось легко. Не удивлюсь, если воздух в Анжоне действительно на порядок чище, чем в Вейзене.

– Зато у них с энергопитанием перебои в каждом втором доме, – будто бы подслушал мои мысли Гетбер. – Вот и выкрашивают стены в белый, чтобы легче было переносить темноту. Я знаю одно хорошее место неподалеку, где есть летняя веранда и неплохой вид на город открывается. Идём?

Мы вновь попали в самое красивое время – золотое, предзакатное. И если в Вейзене это золото впитывалось в стены, лишь на трубах бликовало, то здесь воссияло во всей своей красоте, оставляя на стенах домов невесомые акварельные рисунки. Удивительное ощущение: будто я наконец оказалась в путешествии после длительного перерыва, во время которого я успела даже мир поменять…

Экскурсии по ресторанам продолжаются, выходит… Вот какой Гетбер, однако, молодец: столько ресторанов посетил, лишь чтобы было, куда меня потом водить.

– Откуда ты знаешь все эти места? – всё-таки поинтересовалась я. – Даже в чужой империи. Так часто приходится ходить на ужины?

– К сожалению, человек должен питаться хотя бы трижды в день. Только ты об этом забываешь почему-то постоянно… Или ты надеялась услышать какую-нибудь занимательную историю?

Подумав, я кивнула, и тогда Гетбер продолжил:

– В таком случае я тебя разочарую. С этим местом никакие истории не связаны. Я просто несколько раз встречался в нём с женщинами. Не слишком полезно, зато приятно проводил время.

– С разными женщинами?

– С разными, – не стал спорить со мной Гетбер. – Что именно тебя возмутило?

Совершенно ничего, господин Йенс. Вы, как взрослый мужчина, имеете право проводить время в своё удовольствие.

Ничего меня не смущало и не возмущало.

Возмущаться в таком чудесном месте в принципе не хотелось: когда вокруг тебя царит гармония, то и в твоей душе ей легче отыскать себе место. Думаю, Кан-Амьер населяют в большинстве своём вполне миролюбивые люди… Но объяснить свою позицию я всё-таки попыталась:

– Чужая империя. Маленький город. Даже не столица. И при этом – разные женщины…

– Я долго живу в Вейзене. Около десяти лет, со времен открытия академии. Обосновался в нём после весьма долгих скитаний… Когда долго пребываешь в одном городе, выучиваешь наизусть лица всех его обитателей. А Анжон… весьма близок к границе и выглядит достаточно романтичным. Настраивает на нужный лад.

Навстречу нам как раз прошла весьма симпатичная девушка лет тридцати, одетая в лёгкое платье привлекающего взгляд красного цвета. Она идеально вписалась в обстановку: белые стены, жёлтое сияние, алое платье…

А я только теперь поняла, что мне и об отношениях Гетбера ничего не известно. Как можно вообще отправляться в путешествие с человеком, о котором ты знаешь, в лучшем случае, щепотку фактов?

– А ты был женат?

Однажды он уже задал похожий вопрос мне, в самом начале нашего знакомства. Пришло время платить по счетам.

– Был. Единожды, – ответил Гетбер. Голос его оставался равнодушным, но я заметила – между бровей пролегла морщина, лицо стало хмурым. Значит, хотя бы редко, но вспоминает. Не может отпустить.

– Давно?

– Ещё до того, как поселился в Вейзене.

– И какой она была?

Возможно, мои вопросы перешли все границы приличия, но очень уж заинтересовала меня новая тема разговора… Пока Гетбер отвечает, нужно спрашивать. Следующего раза может и не быть. Очень уж он любит уходить от ответов.

– Твоя полная противоположность. – Гетбер, видимо, мою наглость тоже оценил. – Не такая честная и далеко не невинная… И уж точно куда более скромная в вопросах. А мы, к слову, уже пришли. Нужно посмотреть чуть-чуть выше… Да, именно туда.

А ведь Феранта, заведующая Вейзенской академией, мне так и сказала: мы привыкли не смотреть наверх. Вот и я разглядела ту самую легендарную веранду, лишь когда мне указали на неё напрямую.

Веранда стояла на четырех белых колоннах, слегка потрепанных временем и оплетенных жёлтыми ветвями лозы, которые сохранились, скорее всего, с прошлого года. А уж какая в разгар лета здесь красота… Наверное, дух захватывает. Сама веранда была огорожена невысоким резным заборчиком, и по периметру этого заборчика проходили круглые стеклянные столы, окруженные стеклянными же стульями. На каждом столе устроилось по белой вазе с цветами. Скорее всего, живыми, но снизу не удавалось разглядеть подробнее: веранда расположилась на высоте третьего этажа.

Народу на веранде было немного. Что удивляло – вечер, суббота, такое красивое время…

– Кто-то боится замёрзнуть, – будто бы прочитав мои мысли, заметил Гетбер. – Кто-то просто не может себе позволить…

– Так вот, зачем ты так стремишься заработать много денег. Чтобы водить по дорогим ресторанам всяких-разных женщин.

– И ещё она не была настолько язвительной, – как бы между прочим сказал Гетбер. – Точнее даже, так. Она не скрывала свою язвительность за таким ясным и открытым взглядом, а хамила напрямую. А ты действуешь исподтишка. Впрочем, в твоей любви к скрытности я уже неоднократно убедился…

Прежде чем Гетбер привёл очередную, пусть и весьма сомнительную, женщину в ресторан, нам пришлось довольно долго подниматься по винтовой лестнице. Ступени в ней, как назло, построили до смехотворного низкими, так что, сделав десяток шагов, мы продвигались в лучшем случае на метр.

Управляющая, элегантная женщина лет пятидесяти, встретила нас радушно, как самых долгожданных гостей. Гетбер расплылся в улыбке и охарактеризовал столик, который хотел бы занять: с видом на город, не большой и не маленький… Гетберу сообщили, что подходящий столик в данный момент как раз совершенно свободен. И проводили нас к самому углу веранды. А максимум через минуту мне ещё и плед принесли, молочно-белый.

Я проследила за спиной хостес взглядом и только потом осознала:

– Я до сих пор прекрасно понимаю речь. Да и твоя не изменилась.

– Жители Анжона прекрасно говорят на двух языках – как на родном, так и на языке соседней империи. Они ждут, пока ты первым начнёшь разговор. И отвечают тебе на том языке, на каком ты начнёшь с ними говорить. Посмотри, меню здесь тоже написано на двух языках.

Я послушно распахнула весьма тяжёлую книжицу в бежевой обложке. И не сдержала тяжелого вздоха:

– Зато цены в местной валюте.

– Не беспокойся, у меня есть с самой кое-какой запас. Когда прибудем в Лорьян-Шоле, нужно будет поменять рубионы на либбы.

– Это всё понятно. Но выбирать-то как?

Сложно было не понять, что именно я имею в виду. Но Гетбер, в предках которого явно имелись изворотливые ужи, в очередной раз нашёл способ исхитриться и вывернуться:

– Согласен, легко потеряться в таком большом ассортименте. Тогда доверься мне. Я уже примерно понимаю твои вкусы…

На нашем столе тоже была ваза, и в ней стояли три нежно-розовых, не до конца ещё распустившихся пиона. Они распространяли тонкий, сладкий до опьянения аромат, который манил ничуть не хуже ароматов с кухни… Так что, ожидая заказ, я предпочла немного помолчать и насладиться цветами.

На первое у нас был крем-суп – судя по всему, сырный, хотя я уловила ещё пару нот, которые не смогла распознать.

На второе – овощи и (как признался сам Гетбер) рыба в поджаристом кляре. Обернутая в хрустящую корочку, внутри она осталась сочной и мягкой. Я оценила.

А вот десерт обернулся для нашего столика неожиданным приключением. И вовсе, что ли, стоит отказаться от десертов?.. Сплошные плюсы: никаких сюрпризов, да и фигуру поможет сохранить.

Сначала на стол опустились два блюдца – пирожные с заварным кремом. А следом отодвинулся свободный стул, и к нашему столику присоединился мужчина. Весьма взрослый мужчина – лет семидесяти. У него был высокий лоб, который плавно переходил в идеально гладкую, лишенную шевелюры, голову. Аккуратно подстриженные борода и усы ловили солнечные лучи и сами будто бы светились изнутри. Очки приплюснутой прямоугольной формы сползли на середину носа. И ещё я оценила рубашку: плотная фиолетовая ткань, ряд заклепок на правом плече, цепи у левой манжеты. Это была по-вейзенски оригинальная рубашка…

Я бросила взгляд на зал – все столики, за исключением двух-трёх, всё ещё оставались пустыми. Но мужчина предпочёл сесть именно к нам.

– Не удивляйтесь, юная госпожа, – произнёс мужчина. Голос у него оказался весьма бодрым или, я бы даже сказала, бойким. – Не люблю ужинать в одиночестве, но, к счастью, смог заприметить себе такую прекрасную компанию. Надеюсь, вы не имеете ничего против?

Я пожала плечами, силясь осознать, чем именно мы так его привлекли. А мужчина, меж тем, посмотрел на Гетбера и слегка кивнул:

– Приветствую вас, Гетбер Йенс. – И добавил с мягким укором: – Не припомню, чтобы видел вас на моём последнем спектакле. Хотя припоминаю, что взял с вас слово быть…

На спектакле? А это уже интереснее.

– Зато вас припоминаю, – покивал наш неожиданный собеседник, взглянув на меня. – Хотя и не могу обратиться к вам по имени.

– Варвара, – представилась я. – Варвара Ксанд.

– Ух! – Мужчина взмахнул руками. – Какое огненное имя! Мне нравится! Да, да, я видел вас на премьере моего спектакля в компании с прелестным мальчиком, Вилсоном Гиленом, славным сыном чудесной актрисы Оттолайн, главной исполнительницы женских ролей в моих спектаклях. Вы сидели на балконе, рядом с Вилсоном, и очень внимательно наблюдали за действием на сцене. Это внимание поразило меня в самое сердце.

Лицо Гетбера стало очень уж хмурым, так что я постаралась не смотреть в его сторону и сосредоточила всё внимание на внезапном собеседнике, так легко выдающем маленькие чужие секреты. Его светло-голубые глаза, в свою очередь, внимательно и слегка насмешливо смотрели на меня.

Имя само собой всплыло в моей голове.

– Вы – Каспар Зупер.

– Именно так! Я виделся после премьеры с Вилсоном. И, конечно, я не мог не поинтересоваться, что думает по поводу моего спектакля его спутница. Всё-таки нечасто Вилсон посещает спектакли с кем-то вместе, скорее даже очень редко. И уж тем более я не мог не спросить, во что в итоге вылилось ваше внимание. Вилсон сказал, что у вас остались мне вопросы, и даже поделился, что пообещал однажды познакомить вас со мной… Но, как видите, я ждать не стал. И познакомился сам.

И каждое слово – как гвоздь в крышку гроба моих взаимоотношений с Гетбером, которые только-только начали налаживаться… А ведь Каспар прекрасно это понимает, судя по коварству во взгляде. Испытывает, что ли, Гетбера на прочность, или меня решил проучить за то, что сначала с одним хожу, потом с другим… Впрочем, Вилсон в этом плане ничуть не лучше меня.

– Да, у меня остались вопросы, – согласилась я. – Один точно остался. – И тут же опомнилась: – Взяли слово быть?

На Гетбера всё-таки пришлось взглянуть. Чтобы увидеть, как он неловко, по-мальчишески, пожимает плечами.

– Вы внимательны к каждой детали, Варвара, – кажется, это всё-таки был комплимент, а не обвинение в дотошности. – Гетбер дал мне это слово достаточно давно, около двадцати лет назад. Я в те годы, конечно, был уже мужчиной перезрелого возраста, но Гетбер – юнцом, только постигающим жизнь. Он пришёл на спектакль… скажем так, не столько ради спектакля… И всё же оказался достаточно им увлечён, чтобы я приметил этого юношу среди прочих зрителей. Тогда он и дал мне то слово – заглядывать на премьеры. Согласны, Гетбер? Припоминаете этот день?

Гетбер, пожалуй, припоминал что-то своё, о чём я даже понятия не имею. Но и мне представилась картина: Гетбер, который по возрасту моложе моих учеников, ещё не хмурится и не подпирает стены, а улыбается постоянно. Девушка рядом с ним – обязательно худенькая и миловидная. Они смотрят спектакль, девушка между репликами пытается поделиться собственными соображениями о происходящем, а Гетбер следит за сценой неотрывно…

– Впрочем, думаю, успех той пьесы, «Лилии на ветру», мне уже никогда не переплюнуть. – Каспар Зупер вздохнул.

К нашему столику приблизилась девушка, которая уже принимала у нас заказ. Присутствие Каспара Зупера за нашим столиком нисколько её не смутило. Заказ Каспар Зупер делал долго, обсуждая каждое представленное блюдо. Зато наконец выпала возможность насладиться заварными пирожными, а не только разговорами…

Наш ужин закончился, а ужин Каспара Зупера ещё не начался. И это значило, что беседу можно продолжать.

– Вернёмся к вашему по меньшей мере одному вопросу, – предложил Каспар Зупер, вновь позабыв о Гетбере.

Теперь уже мне пришлось вспоминать вечер, который я посвятила созерцанию спектакля. Вспомнился этот вечер легко, будто произошёл вчера. Сюжет «Лезвия, устланного лепестками» тоже ещё не успел выветриться из памяти. Что удивительно – обычно имена героев и сюжетные повороты я забываю просто и легко.

Вспомнилист возмущения, которые вынужден был выслушивать Вилсон. Сердце едва ощутимо кольнуло сожаление… А потом я спросила:

– Почему вы закончили эту историю так печально?

– Потому что счастливых концов не бывает, – ответил Каспар Зупер и покачал головой. – Счастье для одного значит несчастье для другого. Мы наблюдали за этой историей, погрузившись в голову моей маленькой наивной Сиджи. И поэтому, конечно, нам показалось, что история закончилась невесело. Однако, если бы мы следили за происходящим от лица, скажем, тех, кто пострадал из-за действий Сиджи, мы бы посчитали конец хорошим. Ведь зло в её лице всё-таки оказалось бы искоренено. Гетбер, я надеюсь, своими разговорами мы не слишком испортим вам впечатления от просмотра?

– Боюсь, что ни на один показ я уже не успею, – заметил Гетбер, отпивая чай из маленькой фарфоровой чашечки, что, на удивление, весьма гармонично смотрелась в его крепких руках.

– Не бойтесь! – Каспар Зупер помотал головой. – Спектакль имеет успех. В одном только Вейзене мы будем играть его до середины лета. А потом поедем с ним прямиком в столицу, по пути останавливаясь в крупных городах, чтобы у всех была возможность насладиться моим новым творением. Гетбер, я настоятельно советую вам посетить этот спектакль. – И вновь взгляд переметнулся на меня: – Но что это я всё о себе… Давайте о вас, Варвара. Вы выглядите молодо, особенно для того, чтобы преподавать в таком месте, как Вейзенская академия… Не в обиду Гетберу… Однако наблюдается у этой академии брать к себе более зрелые, более закостенелые умы… лишенные пластичности. Так вот, о чём это я.

О чём он, мы в то же мгновение и не услышали. Каспару Зуперу подали первое блюдо – суп, очень уж похожий на тот, каким ужинали мы с Гетбером. Но мужчина категорично отодвинул тарелку в сторону. Разговор оказался важнее ужина.

– Вы, Варвара, на преподавательницу Вейзенской академии не похожи, но Вилсон клятвенно заверил меня, что именно ей вы и являетесь. А я о том, что в данный момент задумка у меня следующая: продолжать преподавательский цикл. Быть может, вы можете рассказать мне что-нибудь эдакое, интересное, что легко бы в основу моей новой пьесы? Мне кажется, любопытных историй у вас достаточно.

Я едва чаем не поперхнулась. Вот так внимание к моей скромной персоне.

– Какие именно истории вас интересуют?

– Ну… – Каспар Зупер улыбнулся так радостно, что для меня эта улыбка не сулила ничего хорошего. – Скажем, о чудесных камнях, которые вы изучаете. Или о том, как с ними связана эта поездка.

Вот и попробуй понять: то ли он слишком много знает, то ли просто умеет делать верные предположения.

– Этой истории точно не надо печального конца, – только и заметила я.

– Обещаю, что с вашей точки зрения он будет хорошим. Варвара… вы себе ещё даже не представляю, а я вот представляю, и весьма отчётливо, афиши моего нового спектакля с каким-нибудь таким слоганом: преподавательница поняла, что её предмет может стать смертельным оружием в руках империи…

Сердце пропустило пару ударов. После недавних событий моя вера в людей пошатнулась и без выслушивания подобных слоганов. Я даже Гетберу не могу довериться полностью, хотя и общалась с ним больше, чем со всеми остальными жителями Вейзена.

А Каспар Зупер меж тем продолжил, не забывая наблюдать за мной:

– Ладно, согласен, звучит, быть может, не так захватывающе, как могло бы звучать. Но мы над этим подумаем ближе к премьере.

– Мы спешим, Каспар. Приятно было встретиться. – Гетбер пришёл на спасение. Уверенно поднялся из-за стола.

– Бегите, – смилостивился Каспар. – Конечно, бегите. Нужно многое успеть, прежде чем вы попадёте в Лорьян-Шоле… Гетбер, я передам ваше приветствие Эрнете, хотя вы и не просили этого. Она частенько вспоминает о вас. Иногда эти воспоминания сопровождаются нелестными отзывами, но всё-таки.

– До свидания, – пискнула я. И подскочила следом. Стол слегка пошатнулся.

– Когда вернётесь в Вейзен, Варвара, обязательно как можно скорее обратитесь к Вилсону Гилену! И пускай он встретит нас с вами. Клянусь честным драматургическим: я воссоздам вашу историю на сцене.

Мы расплатились за ужин на выходе, точнее, платил Гетбер, а я со стороны рассматривала деньги чужой империи, которые нашлись в карманах бессменного плаща. Деньги мне понравились… Как-то странно, наверное, звучит. Однако в Лейпгарте деньги выглядели куда проще: медные монетки с номиналами, лишенные изящества, и бумаги с портретами великих людей, о судьбе которых я все никак не найду времени разузнать.

А здесь даже деньги были изящными. На монетках выгравированы сплетения ветвей, причем чем больше (и, следовательно, дороже) монета, тем красивее ветви. Сначала на них можно различить почки, потом – листья, а после цветы и даже плоды, похожие на вишню.

Бумажные же деньги несут на себе изображения дворцов. Гетбер предложил лишь одну, и на ней дворец был весьма скромным. Однако я успела разглядеть ещё пару бумажек с куда более величественными постройками. И понадеяться, что однажды смогу лицезреть их собственными глазами…

– Варя, не обращай внимания на его слова, – попросил Гетбер, когда мы спускались по лестнице. – Он весьма противн… противоречивый человек, но ничего опасного в себе не несёт.

– Хорошо. Не буду.

Пока мы сидели в ресторане, жёлтый свет успел смениться красным небом. И уж теперь оно предстало перед нами во всей красе. Всполохи алые, карминовые, рыжие слились в смертоносном вихре. Смертельно красиво… Я даже остановилась на мгновение, чтобы впитать в себя всю красоту этого мгновения. И Гетбер, конечно, остановился следом за мной.

Я думала, он мягко, но непреклонно обрушит на меня волну презрения… Из-за подробностей моего общения с Вилсоном, любезно раскрытых Каспаром Зупером. Но вместо этого Гетбер заметил лишь:

– Интересная у тебя фамилия.

– Ксанд? Сокращение от моей настоящей. Полностью так звучит – Александрова. Жутко?

– Жутковато, – согласился Гетбер. – Зато у меня весьма лаконичная и, по моему скромному мнению, благозвучная… По ещё более скромному мнению, она даже неплохо сочетается с твоим именем. Варвара Йенс… Довольно благородно.

– Гетбер, – я с укором взглянула на него.

– Очень грозный взгляд, – Гетбер улыбнулся, ничуть не испугавшись. – И всё-таки, пора тебе уже начинать потихоньку мириться с тем, милая моя невестушка, что однажды моя фамилия станет нашей общей.

Он не стал расспрашивать меня о Вилсоне, а потому я не спросила у него, кем является та самая таинственная Эрнета. Кое-какие догадки, само собой, в моей голове родились. Но я решила оставить их при себе. Захочет, расскажет сам. Впрочем, кого я обманываю… Не захочет. Конечно, нет.

До того момента, как наш омнибус вновь тронулся с места, мы успели достаточно многое: побродить по улицам, чтобы я вдоволь налюбовалась белыми домишками, и запастись провиантом на случай, если ночью вдруг очень захочется перекусить.

И я даже решила признаться – ещё не в своей мечте, но в маленьком событии на пути к её исполнению. В Анжоне уже почти полностью стемнело (однако темноту эту вполне успешно сглаживала белизна стен), до отправления оставалось не так много времени. Но мы все ещё толпились снаружи омнибуса, не решаясь заходить в душный салон.

– Гетбер, а помнишь взлом моей лаборатории в академии?

– Сложно такое забыть…

– Феранта говорила, что взлом можно было бы расследовать куда быстрее, если бы удалось явно распознать отпечатки магии взломщика. Но явного отпечатка не было. А потом… во время разговора с Ирмалиндой, ты сказал, что различил след магии, слабый. Но я ведь тоже…

Замолчала, пытаясь подобрать слова. И вспомнила вдруг:

– Помнишь, когда ты только узнал моё имя, ты сказал о его огненности. С помощью камней я твои слова подтвердила – мне удалось вызвать огонь на собственной ладони… Этот успех меня воодушевил. И в тот вечер, накануне взлома, я создала ещё одно заклинание. Ветер. Бытовой. Почему вы не смогли его распознать?

Гетбер, в отличие от домов, не блистал белыми цветами. Я бы даже сказала, кожа его была достаточно смуглой, насыщеннее, чем моя. Так что его я видела куда хуже. Но кривоватую улыбочку всё-таки различила.

– Я распознал след. Очень слабый и ненадёжный, но всё-таки. Он больше походил на след от более сильного заклинания, пролетевший пару коридоров и почему-то решивший остаться в твоей лаборатории на ночёвку.

– Но след от магического фонарика? Неужели он был сильнее следа от моего ветра? Я едва дверь не вынесла, – не то пожаловалась, не то похвасталась я.

– Вот тебе ещё одно наблюдение. – Гетбер, поддавшись порыву тактильности, дотронулся до кончика моего носа. – Камни отражают и усиливают заклинание. Но и обезличивают его. Как зеркала: вроде с отражения на тебя смотрит тот же самый человек, но попробуй прикоснуться, и ударишься о твёрдую поверхность…

К омнибусу неспешно приблизился водитель. Посмотрел на нас, воробышков, столпившихся в ожидании чуда. Поняв мысль без слов, мы устремились к двери. И по дороге Гетбер шепнул мне на ухо:

– Впереди ещё двое суток пути. Я расскажу тебе основы, если ты и в самом деле так в этом заинтересована. Научу чему-нибудь простому…

Я кивнула. Основы! Вот и отлично! Может ведь, когда хочет, даже ко мне, такой несговорчивой, отыскать подход…

Жалко лишь, что Гетбер не предложил что-нибудь такое раньше. День так на второй или третий нашего знакомства.

Тогда бы я, пожалуй, была подготовлена к этой поездке куда лучше.

Глава 2. Послушай, как звучит магия

Как оказалось, наш омнибус творит чудесные вещи ничуть не хуже самых настоящих магов. Одним движением руки сидения перешли в полулежащее положение, как в самолётах. Вот только здесь расстояние между сидениями позволяло не притеснять пассажира, сидящего позади тебя.

Спать в такой близости от Гетбера, конечно, было неловко. И всё-таки такой вот сон на соседних сидениях прекрасно вписывался в концепцию нашего субботнего совместного времяпровождения. Правда, из него несколько выбивалась рука Гетбера, что обняла меня крепко и притянула поближе к себе… Но Гетбер уснул быстрее, чем я успела высвободиться. А вот мне отчего-то не спалось.

Зато, если ночью вдруг заглянут незваные проверяющие, у них и сомнения не возникнет в том, что мы с Гетбером состоим в куда более близких отношениях, чем напарнические.

Оставив попытки уснуть, я пыталась придумать, как именно буду сбегать от него в Лорьян-Шоле. Имелось целые две проблемы: во-первых, то, что в пекло событий Гетбер меня не отпустит (в лучшем случае пойдёт вместе со мной, а в худшем – утянет в противоположную сторону). Во-вторых, язык. Даже если я окажусь в нужном месте и в нужное время, может статься так, что я не пойму ничего из сказанного, пусть обитатели Кан-Амьера даже план по захвату Лейпгарта обсуждают. Впрочем, изначально я вообще планировала оказаться здесь одна. Так что остаётся лишь прислушиваться к интонациям.

А в омнибусе ещё и окна прятались за шторами, всё для комфортного сна. Я потянулась к плотной ткани, сдвинула её чуть в сторону. Тёмный лес, едва различимые очертания деревьев. Можно было и не завешиваться.

Пора засыпать. Гетбер пообещал, что завтрашним утром начнёт о магии рассказывать. А мне учиться всегда нравилось, пусть и не всякий раз отлично получалось. Интересно, многие ли обитатели Лейпгарта могут похвастаться тем, что магии их обучал сам Гетбер Йенс? А вот тем, что он обнимал их так, крепко, наверняка могут похвастаться лишь избранницы. И, скорее всего, некоторые из них являются уроженками Кан-Амьера.

Зажмурить глаза, выровнять дыхание, уснуть.

Навстречу приключениям, наперегонки с ветром…

Проснулась я от поцелуя, как самая настоящая заколдованная принцесса. Эфемерный поцелуй в висок – невозможно даже понять, был он на самом деле или всё-таки мне приснился. В любом случае пробудилась я не просто так – наш омнибус совершал короткую техническую остановку. Длинную нам пообещали в районе полудня: чтобы мы пообедали и отдохнули как следует. И чтобы наш водитель сменился новым: всё-таки сутки за рулём никому на пользу не идут.

Разложив на коленях запрятанные с вечера припасы, мы с Гетбером устроили импровизированный завтрак в традициях уютных европейских ресторанчиков. В качестве напитка выступал цитрусовый сок, а основным блюдом служила продолговатая булочка, хлебная сердцевина в которой была заменена начинкой: вяленое мясо, слегка уже пожухлая зелень, ореховая крошка, пряный соус.

– Можно сказать, что каждый человек, наделенный магическим талантом, это такой вот батон, – вдруг заявил Гетбер. – Снаружи – закрытая оболочка. А что внутри – не поймёшь, пока не вывернешь наизнанку. В случае с батоном основная проблема заключается, пожалуй, в недолговечности. Но суть та же: всё самое интересное скрыто внутри.

Я приоткрыла булочку и заглянула внутрь. Представила, что у меня там, если повезет, один-единственный орешек завалялся. А у Гетбера вовсе не осталось мякиша.

– Выходит, чем больше в нас магического, тем меньше человеческого?

Гетбер усмехнулся. И откусил нескромный кусок.

– Частично, так оно и будет.

Когда с булочкой было покончено, он начал рассказывать вводную часть. И я ощутила себя первокурсницей Вейзенской академии, пришедшей на свою самую первую лекцию.

– У каждого магически одаренного человека есть резерв – то есть, то количество магических единиц, которые он может использовать одномоментно. Величина этого резерва и скорость, с которой он будет восполняться, определяется… Сложно объяснить, чем. Вклад вносит, само собой, наследственность. Но не единственно она. Скажем так, от того, были ли твои родители магами, зависит половина успеха. Если оба родителя имели большой магический резерв, вероятность, что ребёнок его унаследует, конечно, выше, чем у ребёнка не магов. Но весьма часто случается так, что магическая династия обрывается на ребёнке, который несёт очень низкий, а то и вовсе никакой резерв. Или так, что у обычных родителей рождается некто с весьма выдающейся предрасположенностью к магии.

– Тогда остаётся только на внешнюю среду пенять, – я пожала плечами. – У нас так принято: вклад в признак вносит… хм, наследственность и окружающая среда. В разной степени, в зависимости от признака. Может, влияет то, чем мама питалась во время беременности… Наверное, если эти камни перетереть в пыль и использовать в качестве пищевой добавки, можно получить сверходаренного ребёночка.

Чем дальше от границы с Лейпгартом, тем увлекательнее становится наблюдать за растительностью. И вот я уже с удивлением отметила, что за окнами, пусть и изредка, но всё-таки мелькают… пальмы? Или нечто очень похожее на них.

– Только Ферр ничего такого не предлагай, – Гетбер покачал головой. Да, на фантазию я никогда не жаловалась…

– А что? Начнётся новая эпоха. Титанов, великанов… богов на земле. По-моему, звучит весьма воодушевляюще.

Гетбер вздохнул. Думаю, он просто очень уж привязался к собственному миру, вот и жалеет его теперь, не решается отдавать на эксперименты.

– Если обратиться к более классическому пониманию магии, я бы сказал, что вклад в резерв вносит ещё и то, какой путь душа прошла прежде, чем соединилась с телом.

– Души перерождаются?

– Нет. Скорее, так: души проходят определенную череду событий, но никогда не возвращаются к исходной точке. А ведь перерождение подразумевает именно возвращение к началу? Душа однажды… возникает, образуется из сгустка энергии. Затем зреет. Потом соединяется с телом. Чаще всего, когда тело прекращает существование, душа гибнет вместе с ним. Но иногда ей выпадает шанс.

– Например, когда маги из соседнего мирка тащат её, куда не просят? – Я даже не пыталась скрыть из голоса намёк.

Гетбер кивнул, но ничуть не устыдился.

– Все души возникают одинаковыми. Но каждая зреет по-своему. Проходит ряд метаморфоз… Это сложно объяснить. Я и сам не до конца понимаю принципы, согласно которым душа достигает зрелости и выбирает себе тело. Поскольку даже продвинутые маги могут работать только со зрелыми душами. Хотя, возможно, твоим сверхмагам, наполовину состоящим из каменной пыли, и будет доступна возможность поговорить с юной душой. В любом случае, созревая, душа обретает определенные характеристики, и среди них – величина резерва, скорость его восстановления. – И резко перевёл тему разговора: – Смотри, виноградники начались.

Я покорно перевела взгляд на окно. И челюсть нижнюю подобрала, очень уж увлекательными оказались сказочки про души. Поведай мне кто-нибудь пару месяцев назад, что я буду слушать историю о магии развесив уши, я бы, само собой, не поверила… Зато сейчас – слушаю и верю.

Взору предстало множество воткнутых в землю палок, возле каждой из которых стояло своё персональное деревце, украшенное молодым зелеными листьями. В листьях спрятались метёлки, усыпанные мелким белым цветом. Сама скромность и невинность. Пройдёт ещё месяца два или три, и на месте этих метёлок появится сочные ягоды…

– Выходит, и в моей душе произошла какая-то такая метаморфоза, благодаря которой щепотка магии мне всё-таки перепала, – заметила я.

– Именно так.

– Твоей юной душе, получается, и вовсе пришлось несладко. Наверное, приобретение магии – процесс не из самых приятных.

И я в который раз осознала, насколько скудны мои знания о жизни Гетбера. Кем были его родители? Не вдаваясь даже в подробности. Были ли они теми, кто мог передать своему ребёнку магический талант? Или он в своей семье стал первым из тех, кто столкнулся с этим даром и проклятием одновременно?

Гетбер наверняка подозревал, в каком направлении идут мои мысли. Но не спешил делиться подробностями своей жизни. Продолжил вводить меня в курс дела… А сам взгляд не отрывал от виноградников.

– Магия едина, одинакова для всех. Но именно маг – это тот самый проводник, что пропускает её через себя и придаёт магии нужную форму. В зависимости от того, какую форму магия принимает, её привыкли делить на несколько, скажем так, разновидностей. Начнём с твоей любимой…

Он на мгновение предпочёл виноградникам мои глаза. Играем в угадайку, выходит?

– Бытовой?

– Неправильный ответ, – Гетбер качнул головой и зачем-то коснулся моей ладони. – Бытовая магия – это любимая магия первокурсников. А ты у меня девочка взрослая… Я имел в виду магию стихийную. Твоё прекрасное имя и тот ветерок, который ты создала в лаборатории… Это всё магия стихийная. Стихийная магия доступна каждому, но лишь в простейших её проявлениях. Более продвинутые заклинания всегда, ещё с давних времён, считались сложными. Нужно знать законы природы, согласно которым рождается стихия. Иначе даже безобидная шалость может превратиться в катастрофу.

– Как шаманы, – поняла я. Недоумение во взгляде Гетбера достигло критической точки, и я поспешила объясниться: – Такие товарищи, которые уходят в пещеру, мажутся красками и бьют в бубен, барабан такой плоский, и тем самым выходят на связь с душами предков… Они им всякие советы дают. И иногда, в засуху, дожди помогают вызывать. Можно ли назвать вызванный дождь проявлением стихийной магии?

– Можно. Я понял, о чём ты говоришь… – протянул Гетбер задумчиво. – У нас есть некто похожий, в малочисленном, правда, количестве… Да, думаю, это тоже относится к стихийной магии. Хотя общение с душами погибших – это немного про другое. Это уже проявление так называемой мёртвой магии. Она даже магией, по сути, не является. Это некое свойство: его нельзя приобрести, с ним нужно родиться. Те, кто родился с печатью тёмной магии, и в самом деле могут говорить с теми, кто уже не ходит по земле. И ещё на некоторые интересные вещи способны. Правда, жизнь таких избранных чаще всего коротка и несчастлива, особенно если они не учатся со своей магией справляться. Единственное их везение – то, что встречаются они очень редко. Я за жизнь не встретился ни с одним. Или встретился, но распознать не смог.

– Почему коротка и несчастлива?

Тема разговора свернула в неожиданно мрачное русло, особенно если учесть, что за окном светит такое ласковое и жизнерадостное солнце.

– За прикосновение со смертью положено платить жизнью. Либо собственной… либо чьей-то ещё… Эту магию принято не усиливать, а, напротив, сдерживать… Но вообще говоря, в приличном обществе не принято о ней говорить. Есть магия живая, – Гетбер поспешил перевести тему. – Это магия целителей. И воодушевителей – во всех смыслах. Иногда к ней поэты всякие обращаются, стараясь наполнить собственные строки эмоциями, раз собственный словарный запас оказался для этого скудноват… А иногда – добровольцы, которые воскрешают мёртвые цветы во имя науки.

– Он сгорел, – призналась я. – На том пожаре.

– Я воскрешу для тебя ещё один… ещё сотню, если захочешь. Живая магия – она тоже достаточно сложная, и без знания основополагающих вещей сотворить её не получится. Чтобы оживить цветок, тебе нужно понимать, какие именно процессы делают его живым. Чтобы оживить неодушевленное, тебе самому придётся подбирать для него душу… Не каждый возьмётся учиться этой магии – слишком много нюансов. Однако, приобретя необходимые знания, ты становишься способным на разные интересные фокусы.

Наш омнибус подпрыгнул, на большой скорости преодолевая кочку. И я подпрыгнула вместе с ним. Благо Гетбер быстро рассекретил моё стремление удариться головой о потолок и успел удержать меня на сидении.

– Магия действия, – решительно заявил он. Как будто эти два слова могли объяснить мой незадавшийся полёт. – Любимая магия преподавателей и студентов всех магических академий. Бытовая магия и магия движения – её частные случаи. Магия действия требует не слишком больших затрат. И она довольно понятна. Соедини, разверни, приведи в движение. Сделай что-то с такой-то целью. Ещё один частный случай: магия перемещения. Это когда мы берёмся за живой предмет и пытаемся его подвинуть. Она уже сложнее. Можно перестараться, и этот живой объект растянется в пространстве или, напротив, уменьшится в пару раз…

Виноградники сменились иными полями: зелёные стебли, широкие листья, которые суживаются к внешней части… Очень уж эти растения мне что-то напоминают…

– Ещё есть магия преображений и преобразований. Они с магией действия весьма сходны. Только магия действия работает с внешней стороной, а преображения – с изнанкой. Выворачивает изнутри, заставляет одно становиться другим… А это «одно» очень часто сопротивляется, приходится вкладывать весомое количество магических единиц. Нужда в ней возникает не так часто. Но иногда возникает.

– Когда, например? – поинтересовалась я.

– Например… при создании тела. Прежде чем вдохнуть в него жизнь, его нужно сделать пригодным для этой жизни. Вот и борются с энергией, придавая ей нужную форму…

– Звучит весьма противно, – я даже поёжилась.

– Выглядит тоже весьма сомнительно, – Гетбер хмыкнул. – Так что я с ней не работаю. Почти… Ну и, наконец, магия взаимодействия. Или ещё одно её название: магия убеждения. К ней относятся все те заклинания, которые касаются общения между людьми. Помочь что-то забыть, помочь кого-то полюбить. С этой магией очень легко перестараться, так что заколдованный станет сам на себя похож. И вообще она не слишком одобряема. Если кто узнает, что ты применяешь заклинания в отношении людей, пожурит, но, если нет…

– Подозреваю, эта разновидность магии твоя любимая.

– Увы, – Гетбер развёл руки в стороны. – Может, когда-то прежде так и было… Но не сейчас, не сейчас. Чем старше становишься, тем больше начинаешь ценить простые личностные характеристики. Честность, например. И честь.

Я внимательно посмотрела в его глаза, будто там, на глубине, таилось нечто, тщательно скрытое. И скорее потребовала, чем спросила:

– Ведь однажды ты расскажешь мне о своём прошлом.

– Обязательно, Варя. Обязательно. – А вздох насколько тяжелый, что я даже удивлена – отчего же омнибус ещё не трется днищем о неровную гравийную дорогу.

Следующей нашей остановкой оказался городок с весьма милым названием – Гренсис. Причем название его в точности совпадало с настроением. Гренсис казался не городом, что возвели люди, а оазисом, миражом, плодом воображения. Он прямо-таки утопал в зелени. Будто был заброшен пару сотен лет назад и оказался сражён дикой стихией.

Как его, интересно, строили? Вымеряли расстояние между деревьями, примеряя, куда удастся впихнуть дом? Непохоже, чтобы местные жители позволяли себе такую наглость – бороться с растительностью. Не удивлюсь, если Гренсис основал маг, предпочитающий стихийную магию. Или магию жизни. И был ежесекундно счастливым, улыбаясь каждый раз при виде веточки.

Впрочем, я вот сейчас смеюсь… Но между тем – ведь в прежнем моём мире я примерно в таком месте и жила. И от автобусной остановки до работы шла через лес. Когда истекут сроки контракта с Вейзенской академией, который я, конечно же, не заключала… И, когда я испытаю вдруг тоску по прежнему дому, пожалуй, я переберусь жить сюда.

И ещё одно интересное наблюдение. Мы отдалились от границы с Лейпгартом. А это значит – местным жителям необязательно учить два языка, свой и товарища, достаточно разговаривать на родном. Омнибус остановился, и, едва мы его покинули, я уже услышала речь, живую и эмоциональную, не искаженную моим внутренним магическим переводчиком.

Услышала и поняла. Десятую часть услышанного, но всё-таки!

И спросить бы у Гетбера, что это за язык такой, не является ли он родственным французскому, да вот только вряд ли Гетбер поймёт, что же это такое – Франция.

– Гетбер, ты ведь знаешь этот язык?

Он кивнул. Конечно, а как бы ещё он общался с местными женщинами…

– Попробуй понять, что я сейчас скажу.

Гетбер посмотрел на меня примерно так же, как смотрел во время наших совместных экспериментов. Лёгкое недоумение и желание узнать, что же я придумываю в следующее мгновение.

Я покопалась в памяти. Вообще, моя учительница французского ужасно любила крылатые выражения. Она говорила – французский следует учить хотя бы для того, чтобы при возможности ввернуть в разговор красивую фразочку. И чтобы песни понимать. О любви…

Мы с Гетбером плавно шли вдоль омнибусной стоянки. Над головами раскинулись деревья с широкими листьями. Проходя сквозь них, солнечные лучи делились на пятна света и тени. Я взглянула на Гетбера – лицо его оказалось в тени, зато волосы вспыхнули вдруг ярким алым огнём. И вспомнила кое-что.

– Amour et mort? Rien n’est plus fort.

Любовь и смерть? Нет ничего сильнее. Тринадцатилетняя я любила это выражение – видела в нём те смыслы, о которых успела позабыть, став взрослой. Быть может, однажды я вновь доверюсь миру, неважно какому, и смыслы откроются мне повторно.

– Про любовь я понял, – заметил Гетбер. Но по слегка нахмуренным бровям я поняла – про смерть тоже.

– Ведь похоже?

– Похоже, – согласился он. – Но над произношением, конечно, ещё нужно будет поработать.

Я пропустила его замечание мимо ушей. И даже немного восхитилась сама собой. Надо же быть такой продуманной! Учить в школе иностранный язык, чтобы говорить на нём в другом мире, в чужой империи.

Жалко, конечно, что я многое успела позабыть. Да и местный язык наверняка всё же разительно отличается от французского, просто имеет с ним некоторые общие корни. И всё же понимать хотя бы что-то – лучше, чем не понимать вообще ничего.

Обед у нас прошёл в весьма людном местечке, далёком от роскоши ресторана в Анжоне. Отец с сыном, что ехали вместе с нами, заняли соседний столик. А водитель расположился на противоположном конце зала, радостный до невозможности. Ещё бы – он своё уже проехал… Дальше нас повезёт кто-то другой.

И всё же местечко мне понравилось. Да, шумновато, зато много мест и простора. Большое меню, хотя ничего прочитать я всё-таки не смогла. Зона выдачи, где работают женщины с весьма чётким произношением и несколькими понятными мне словами… «Не задерживайтесь, пожалуйста».

Обед оказался плотным. После него хотелось откинуться на стул и просидеть вот так до того момента, когда придётся возвращаться в омнибус. Но по коварному взгляду Гетбера я поняла – отсидеться не получиться.

– Ты хочешь что-то мне предложить? – спросила, глядя на него из-за фарфоровой чашечки с ароматным травяным отваром.

Он опустил голову на ладонь, внимательно посмотрел на меня, склонив голову… Я самой себе показалась экспонатом, представленным на выставке.

– Предлагаю прогуляться, – произнес Гетбер тихо.

– Прогуляться? – я и вовсе перешла на шёпот.

Он покивал утвердительно. И припечатал:

– До кустов.

Вот так – не одна я оказалась хитра на выдумки. Гетбер решил, что теорию обязательно нужно подкрепить практикой. Напомню, это слова человека, преподающего студентам сплошь теорию с кучей заумных слов и алгоритмов, которые на практике лучше не воспроизводить: в лучшем случае не получится, а в худшем – в этом мире станет меньше на одного практикующего или подопытного меньше.

Он захотел показать мне, как именно работает вся та магия, о которой он так старательно рассказывал в омнибусе. Мы покинули закусочную: Гетбер вышел, гордо держа спину, я выкатилась, бормоча под нос что-то неразборчивое. И отправились на поиски укромного уголка.

Гренсис не отличался высотой домов. Что, конечно, весьма нелогично. Окна всех этажей (а было их не больше трёх-четырёх) прятались за пышной шевелюрой деревьев, что наверняка создавало внутри квартир полумрак, а в дождливые периоды ещё и сырость. Построй они здания повыше, обитатели верхних этажей смогли бы видеть белый свет, а не только бескрайние зеленые просторы. Впрочем, я советчик сомнительный…

Укромное местечко обнаружилось во дворе, между двумя домами. Мы нашли деревянную лавочку, потрепанную временем: для этого пришлось нырнуть в углубление между кустами. Вот и получилось так, что различить нас мог лишь тот, кто занырнёт следом за нами.

– Земля здесь суховата, не считаешь? – спросил Гетбер, глядя под ноги. Земля и вправду была суховатой, так что тонким коричневым слоем осела на наши ботинки.

– Даже листья слегка пожухли, – согласилась я. Листья у этого куста чем-то напоминали сирень, но были слегка светлее, с более резными краями и меньшей плотностью… И ещё: я различила белые цветочные почки, которые будто вот-вот должны расцвести. Потянулась, уловив тонкий аромат… Что-то отдаленно знакомое.

– Это жасмин, – заметил Гетбер.

– Никогда не сталкивалась. – И всё-таки факт такого внезапного знакомства оказался неожиданно приятным. Как мало, оказывается, мне нужно для счастья!

– Сейчас мы обратимся к стихийной магии. И поможем ему пережить сегодняшний жаркий день…

Гетбер поднял обе руки и будто попытался слепить невидимый снежный шар. Трамбуя нечто, скрытое от моих глаз, пояснил:

– Сейчас я собираю влажность, притягиваю её, концентрирую… Стихийная магия… Она всегда требует то, из чего будет состоять. В случае необходимости, конечно, можно вложить в заклинание больше собственных единиц, обменяв магию на материал. Но мы спешим не настолько, правильно?

– Правильно, – согласилась я. Вгляделась в пространство между ладонями Гетбера и призналась: – Только никакого концентрата я не вижу.

– Но он есть. – Конечно, после таких заявлений все сомнения испаряются и улетают прочь. – Сейчас мы переместим его туда, откуда хотим начать поливку. Затем остудим. И случится дождь.

– А если бы рядом стояло ведро с водой? – пришла в голову мысль. – Это была бы стихийная магия или просто магия действия? Поднять воду и разбрызгать?

– Неприязнь и ненависть, привязанность и любовь, стихийная магия и действительная… Грань тонка. – Гетбер посмотрел на невидимый шар и отчего-то улыбнулся. Опустив одну ладонь, он легонько толкнул его вверх, шепнул ласково: – Клес-оун… – И почти сразу уверенно и твёрдо: – Динт. Хочу заметить между прочим: я разговариваю не со стихией, а с собственной магией. Объекты, с которыми мы взаимодействуем, обычно упрямы и неподатливы. Это касается как неживых предметов и явлений, так и живых существ… Людей в особенности. Я не говорю моему будущему дождю – лети или замри. Я прошу у магии: направь его или останови.

Гетбер поднял голову вверх. Я проследила за его взглядом, но смогла различить только дрожание воздушной массы, которое прежде иногда замечала в жаркий день, на границе неба и асфальта.

– Сейчас я прикажу ей остудить шар… С этим действием, остужением, ты тоже уже сталкивалась в тот самый неприятный вечер. Затем – вновь задам направление. Отдать оба этих поручения нужно друг за другом, быстро, а иначе поток воды просто рухнет. Клес-тве-иир.

Я не успела даже глазом моргнуть, а в пространстве над кустом уже образовался разбрызгиватель. Все ещё неразличимый, он весьма успешно метал воду во всех направлениях, вполне успешно поливая не только куст, но и нас.

Гетбер среагировал мгновенно. Прижался ко мне, закрывая от воды, мгновенно обдал жаром. Пояснил:

– Иногда магия слишком буквально понимает указ – в стороны.

Благо дождь продлился недолго – всего несколько секунд. Как только последняя капля упала с неба, Гетбер отодвинулся от меня как ни в чем не бывало.

– А я уже подумала, что ты сделал это специально.

– С какой целью? – И посмотрел на меня невинным взглядом мальчишки. – Одно важное наблюдение, Варя, которое тебе нужно запомнить: часто магия оборачивается против своего создателя. Вырвавшись на свободу, она перестаёт быть частью тебя. И становится просто ресурсом. Который не делит мир на «своих» и «чужих».

На листьях жасмина капли заиграли всеми цветами радуги, сияя ярче любого драгоценного камня.

Между тем, введение в различные типы магии продолжилось согласно лекции, которую Гетбер прочитал мне в омнибусе.

Правда, в этот раз магию смерти Гетбер не стал даже упоминать. Он ведь и сам признался, что ни в какой степени ей не владеет. А дальше по списку шла магия жизни. Гетбер потянулся к засохшей веточке жасмина. Выглядела она так, будто замерзла зимой. Что весьма сомнительно – зимы-то тут тёплые.

– Такие заклинания ты уже видела, – заметил Гетбер.

– Видела.

Заклинание, оживившее засохшее растение, было первым заклинанием Гетбера, посвященным лично мне. Как жаль, что от того растения осталась лишь только память…

– Тогда сейчас сделаю более интересный фокус. – Он поднялся с лавки и протянул руку мне. – Я попрошу тебя встать. Во избежание риска.

Когда Гетбер так говорит, лучше его слушать. В этом мы уже убедились.

– Это заклинание сложнее предыдущего. Я позволю произнести его про себя. Наблюдай за результатом. Весьма муторное дело предстоит, но всё-таки… Ради науки временами приходится идти на жертвы.

Достаточно долгое время не происходило вообще ничего. А потом я различила листок: он проклюнулся прямиком из доски, которая составляла спинку лавочки. Маленький и робкий, он весьма шустро окреп и явил себя во всей красе. Листок оказался глянцевым, зелёный, с зигзагообразным краем – отличающимся от листьев жасмина.

Я дотронулась до листка. Настоящий. Не привиделся. И живее всех живых – так и пышет безграничной энергией, даже немного завидно.

– Пришлось пойти против природы. Другие листья не вырастут: я не вдыхал жизнь в лавку целиком. Но я собрал её в конкретном месте, тот самом, из которого и появился листок. И он проживёт такую же жизнь, какую провёл бы, если бы вырос на ещё живом дереве. Это липа, если я не ошибаюсь. – И тут же, без всякого перехода, вопрос: – Ты доверишься мне?

– В чём именно?

Взглянула на Гетбера недоуменно. А он покачал головой и заметил:

– Лучше бы, конечно, во всём… Но сейчас я попрошу тебя о следующем: закрой глаза, обхвати меня за оба запястья…

Глаза я пока не закрыла, но вот предложение подержаться за запястья приняла без всяких возмущений. Ладони Гетбера тут же обхватили меня в ответ, обожгли теплом. Взгляд внимательных серых глаз остановился на моём лице. Гетбер плавно кивнул:

– Вот так, верно. Когда закроешь глаза, крепко сожми пальцы. И не вздумай отпускать, даже если вдруг решишь, что такой человек, как я, недостоин твоих прикосновений.

– Спешу напомнить – у нас совместное предсвадебное путешествие… Наверное, прежде чем отправляться вместе с тобой на нечто подобное, я должна была к твоим прикосновениям привыкнуть. По меньшей мере привыкнуть, но в идеале ещё и радоваться им.

Гетбер улыбнулся мне тепло и ласково. Вдруг оказался близко, слишком близко. Потянулся к моему лицу, к губам. Ясное дело, что должно было вот-вот произойти.

И я прикрыла глаза, пытаясь то ли убежать от этого мгновения, то ли полностью в нем раствориться…

Убегали мы шустро.

Только что казалось: стоим на месте, никуда не спешим, будто жизнь только начинается, а впереди – неограниченный запас времени и сил. И вот уже мчимся. Глаза я не открыла и, конечно, не отпустила рук. Напротив, вцепилась в Гетбера так крепко, будто он был единственным моим шансом на спасение.

– Открывай, – шепнул он мне на ухо.

Я распахнула глаза. Позади была стоянка – та самая, на которой нас дожидался омнибус и от которой мы успели отойти в поисках укромного местечка. А передо мной была… я. Непослушные пряди волос, непривычно рыжие – выгорели, что ли, на солнце? Тёмно-зеленое закрытое платье, лишенное всяких изысков. Светлые серые глаза с застывшим в них недоумением.

Стоило мне нахмуриться, и моя копия нахмурилось в ответ.

Я пару раз моргнула, и она рассеялась. А передо мной вновь оказался Гетбер.

Отпустила, наконец, его запястье. Не стала проверять, остались ли синяки… Поправила рукава собственного платья и поинтересовалась:

– И что это такое было?

– Магия перемещения, что позволила нам оказаться здесь немного быстрее, чем если бы использовали для этого ноги. Пора уже следить за отправлением: чем ближе к Лорьян-Шоле, тем капризнее становится омнибусы, уезжают, когда им самим заблагорассудится. А также это была магия преображения, которая немного иначе преломила свет… Так, чтобы ты смогла увидеть саму себя. Как видишь, такие иллюзии весьма хрупки и эфемерны. Зато единиц требуют… Не остановишь вовремя, съедят основную часть запаса и даже не улыбнутся.

Единственная правильная реакция на такие откровения – это восхищение. Но я-то помнила прекрасно: существует ещё одна разновидность магии из тех, что доступны Гетберу.

– Осталось показать лишь магию взаимодействия, и курс юного мага будет пройден.

– Обойдёмся без неё.

– А я хочу посмотреть. – Это моё упорство – да в мирное бы русло. – Точнее, почувствовать. Понять, каково это – когда с тобой происходит то, что ты не в силах контролировать. Обещаю никому не жаловаться. Я даже не знаю, куда жаловаться нужно.

А вокруг нас – удивительно пусто и тихо. Тепло застыло в воздухе ромашковым мёдом, укутало в невесомую шаль. Есть я. Есть Гетбер. Кажется всеобъемлющим сочетание нас, таких близких друг к другу в данный момент, – не нужно никого, ничего более. Достигнута наконец гармония. Точка равновесия. Ещё один невесомый шаг – и она станет точкой невозврата.

– Хорошо. Только учитывай: ты сама дала на это согласие.

Пересечение взглядов – и всё закончилось. Всё, кроме этих глаз. Мысли покинули голову так же шустро, как уходит тьма, стоит загореться свету. Я смотрела в глаза Гетбера и видела в них всю свою жизнь: от самых первых воспоминаний из далекого детства и до сегодняшнего дня.

Мне хотелось кричать о том, как я счастлива быть здесь – губы не слушались.

Хотелось вжаться в его тело, чтобы никто даже на мгновение не усомнился в том, что мы – едины и неделимы.

Нечто позволило мне сделать шаг. И оно же склонило меня к Гетберу. Моё лицо застыло в миллиметре от его уха. Я думала, мне не хватит сил издать хотя бы звук. Но вдруг произнесла вполне громко и отчетливо, своим и чужим голосом одновременно:

– Гетбер, если ты ещё раз применишь ко мне магию взаимодействия, я раз и навсегда на тебя обижусь.

– Вас понял, госпожа Ксанд, – шепнул Гетбер в ответ не-мне. – Возвращаю твою волю обратно, в личное распоряжение.

Ощущение было такое, будто я наконец освободилась от пут, сбросила с рук и ног кандалы. И в то же время, по крайней мере, зрительно, ничего не изменилось.

Я мгновенно отшагнула назад, вновь увеличив расстояние между нами.

– Маги умеют защищать себя от подобных заклинаний, – пояснил Гетбер. – Когда чувствуют, что воля покидает их тело, ставят нечто вроде блока. Остальным же везёт немного меньше. С другой стороны, подавляющее большинство магов отличаются честолюбием. И не обращаются к магии воздействия, если знают наверняка, что защититься их объект интересов не сможет.

– Но некоторые всё-таки обращаются? – спросила я, потирая запястья. Наверное, самовнушение – это тоже заклинание в какой-то степени. А иначе я не чувствовала бы покалывания на собственной коже.

– Негодяи есть везде, – Гетбер пожал плечами. – Таков закон всемирного равновесия.

Вот только почему-то обычно случается так, что все богатства мира достаются одному, а все несчастья – другому. И где тут равновесие? Минус, наложенный на плюс, даёт идеальный круглый ноль: всё в порядке, работа идёт исправно. Но каждый элемент этого уравнения, рассмотренный в отдельности, отличается от остального, иногда даже кардинально.

До отправления оставалось совсем немного времени – к омнибусу подтягивались уже знакомые лица и появлялись новые, что решили присоединиться к нашему путешествию лишь в этом городке.

Следующая остановка скрывалась далеко за горизонтом. А потому я приняла грамотное тактическое решение – посетить дамскую комнату, чтобы дожидаться остановки с умиротворением, а не в панике.

Оставив Гетбера возле омнибуса (он, впрочем, скучать не стал – не успела я отойти, как Гетбер уже отыскал себе собеседника), я вернулась в закусочную, где мы наслаждались обедом. В ней стало вдруг весьма умиротворенно: видимо, давно не прибывали новые пассажиры, а старые уже успели разойтись. Я различила шестерых, не больше: две девушки за общим столиком, двое мужчин за персональными, женщина с ребёнком. Ни одного человека, за которого бы зацепился взгляд.

Прежде чем покинуть дамскую комнату, я пересеклась взглядом с собственным отражением в слегка мутном зеркале. Волосы растрепаны и длиной уже спускаются ниже пояса – как только доберёмся до Лорьян-Шоле, надо будет отыскать парикмахерскую (если, конечно, мне хватит средств расплатиться). Глаза блестят лихорадочно – побочный эффект от магии взаимодействия, не иначе. Над воротом платья виднеется кожаный шнурок.

Кроме меня, никого в дамской комнате не было.

Я потянула за шнурок и извлекла на свет камень, заключенный в сеть. Пригодились приобретенные много лет назад основы плетения в технике макраме. Серый и невзрачный на первый взгляд, камень приветливо блеснул. Я и сама отчего-то улыбнулась, но тут же поспешила спрятать этот самодельный кулон.

Нужно спешить. Иначе омнибус уедет без меня. Гетбер, может, и не слишком сильно расстроится такому стечению обстоятельств. А вот меня оно, несомненно, огорчит. Как минимум внутри омнибуса остался мой новенькой паспорт…

Когда сильно спешишь, не очень-то внимательно смотришь по сторонам. Я в целом не отличаюсь грацией и изяществом, и всё-таки, по моей личной статистике, большая часть падений и столкновений случается именно в спешке. И перемещением в новый мир эта особенность не исправляется.

Я врезалась в человека уже на пороге: он заходил в закусочную, а я стремительно её покидала. Человеком оказался мужчина, весьма высокий – так что даже удивительно, как именно я смогла его пропустить…

Несмотря на тёплую погоду, на нём была чёрная куртка, мягкая на ощупь (проверила собственным лбом). От неё отходил тонкий аромат августовского леса – выгоревшая на солнце травяная подстилка, спелая брусника, преющая после дождя почва.

– Я прошу прощения…

Подняла голову. И застыла. Волю никто не отнимал – знаю наверняка, ведь я теперь имею некое представление о том, как это происходит. И всё-таки… Что-то в нём было, в этом мужчине. Что-то, что заставило меня, так сильно спешащую, остановиться.

Зелень глаз в обрамлении густых ресниц. Шрам полумесяцем на левой щеке.

И голос – бархатистый, как мох на коре столетней сосны:

– Я могу вам чем-то помочь?

– Да нет, – ответила я, – вряд ли.

– Значит, в следующий раз, – он улыбнулся невесомо: эта улыбка парашютиком одуванчика сорвалась с губ и устремилась прямиком к моему сердцу.

Ещё мгновение, и наши пути разошлись.

Стоило его лицу скрыться с моих глаз, как в голове отчетливо запульсировала мысль: я что-то упускаю, что-то очень важное. Но что именно выбило меня из колеи? Всё как всегда – столкновение, извинения, расхождение по сторонам без надежды увидеться вновь.

И всё-таки – никакого покоя.

Как только я оказалась внутри салона, омнибус тронулся с места. Я провожала Гренсис взглядом до того самого мгновения, пока он не скрылся окончательно. Произошло это, впрочем, весьма быстро, и взору вновь предстали бесконечные поля.

Когда впечатления от Гренсиса (и, конечно, ужина) немного переварились, мы с Гетбером решили вернуться к разговорам – чем ещё заниматься в дороге? Гетбер поинтересовался:

– О чём ещё ты бы хотела послушать?

Я задумалась. Мысленно вернулась в собственные студенческие годы. Изучение любого предмета начиналось с исторической справки. Чтобы разобраться в работе механизм, надо сначала понять принципы, по которым он собирается.

Какие-то основные даты в развитии магии Гетберу наверняка известны. Он должен был прослушивать их многократно, впитывать из разговоров окружающих, встречать в прочитанных книгах. Все мы несём в себе определенный культурный бэкграунд.

И всё-таки не могу же я попросить Гетбера – расскажи мне всё? Боюсь, поймёт неправильно.

Прогуляемся по более близким временным коридорам. Заглянем, например, в Вейзенскую академию. Она сама содержала в себе достаточно материала для исследования: вспомнить те же самые бюсты, которыми завален кабинет Феранты, или портреты на бумажных купюрах, или статуи у входа, извергающие водные струи из собственных ладоней…

– Расскажи мне о фонтанах перед академией, – попросила я. – Ты знаешь, кого изображают эти две статуи?

Конечно же, Гетбер знал, а как иначе. Правда, прежде чем отвечать, Гетбер взглянул на меня несколько удивленно, будто ждал совсем другого вопроса:

– Как и многие другие статуи и портреты, они изображают магов, которым как-то удалось выделиться из толпы. Причём эти две личности считаются неординарными – прогрессивный Вейзен отличился даже здесь. Вместо того чтобы взять из учебников классиков, которые изобрели заклинания из списка общеупотребляемых, он поставил прямо перед входом в академию сомнительных и далеко не всеми принимаемых магов.

– И почему же они вызывают сомнения?

Умеет же сохранять интригу. Наверное, с таким талантом, истинного интригана, нужно родиться – вряд ли получится так искусно взрастить его в себе с нуля.

– Женщину звали Амали Хан. Она приходилась учеником самому Вею… Ты ведь смотрела представление на маскараде, знаешь, что это именно он основал Вейзен…

Даже больше: я кружилась с ним в танце. Но Гетберу про это лучше не напоминать.

– Точнее, так, – продолжил Гетбер. – Она приходилась учеником кому-то из его учеников, а тот, в свою очередь, тоже учился у ученика Вея… В общей сложности, Вея и Амали Хан разделяло лет двести, не так уж и много. Мир в те времена был даже более неспокойным, чем сейчас, и войны… были настоящими войнами. И протекали, можно сказать, непрерывно. Одна из таких войн как раз выпала на век Амали, признаюсь честно, недолгий.

В ещё более древние времена каждая война носила свою характеристику – Серебряная, Кровавая, Солнечная – в зависимости от того, какие впечатления оказались для выживших участников этой войны наиболее яркими.

К временам Амали войнам уже присваивали номера, частенько, впрочем, сбиваясь со счёта. Тридцать шестая война оказалась для неё последней… Или тридцать седьмая. Зависит от того, кто именно берётся считать.

Тридцать шестая война оказалась весьма кризисной и для Вейзена. Близость к границе никому не играет на руку. На Вейзен совершили нападение, намереваясь попасть в самое сердце и разбить его на тысячи осколков. Угадай, кто именно нападал?

…Гетбер едва заметно качнул головой в сторону салона. Кан-Амьер, ну конечно. Кто бы ещё это мог быть? И продолжил:

– Вейзен намеревались сразить огненными шарами, что должны были опуститься на улицы города прямиком с неба. А Амали была той, кто пообещал Вейзен защитить. Струи воды из её ладоней – это даже не совпадение, а хитрый замысел архитекторов Вейзенской академии. Наши… к-хм, неприятели в самом деле спустили на Вейзен огненные шары – то ли пять, то ли шесть, показания разнятся – но этих шаров вполне хватило бы для того, чтобы устроить в Вейзене, в те времена наполовину состоящем из дерева, грандиозный пожар.

Расправиться с этими шарами оказалось куда сложнее, чем предполагала Амали Хан. Она, скажем так, отнеслась к миссии, которую сама на себя и возложила, с некоторой долей безответственности. И всё-таки, как праученица Вея, она отличалась ещё и верностью собственному слою.

Для того чтобы остановить нападение неприятелей, она исчерпала себя до самой последней крупицы магии. Амали обратила собственную магию в воду, поток воды, устремленный в небо. А магии у неё имелось предостаточно.

Она спасла Вейзен от огня. Правда, устроив при этом наводнение, но с наводнением, конечно, справиться оказалось чуть полегче.

А саму себя не спасла. Вот такая история. К слову, наш общий знакомый, Каспар Зупер, ставил спектакль по её биографии. Нравится ему изображать на сцене истории о женщинах, которые чем-то выделись из толпы.

– И у этого представления вновь не было счастливого конца, – заметила я.

– Я бы скорее сказал, процитировав его слова, так: он оказался счастливым не для всех.

Я вспомнила о предложении Каспара Зупера, предназначенном лично мне: стать прототипом героини с такой вот любопытной судьбой. А что, схожесть вполне проглядывается: тоже лезу в пекло, не догадываясь, что ожидает впереди, и тоже наверняка расплачусь за это однажды. Стоимость для меня будет следующая: то самое завершение истории, которое кого-то приведёт в восторг, но для меня не сулит ничего хорошего.

Мне отчего-то стало так жаль её, эту Амали, сумевшую спасти, но не посмевшую спасться. И ещё в голове отчетливо пульсировало осознание – ведь на её месте я бы и сама поступила точно так же. Видимо, лишь в спектаклях Каспара Зупера мне и суждено обитать. В противостоянии с настоящим миром я беспомощна и бесполезна.

– А что насчёт мужчины?

Поля сменились диковинным лесом – широкие рассеченные листья, травы с необычайно яркими цветами. Наверное, так в представлении обычных людей с Земли выглядит рай.

– Я рассказывал тебе о мёртвой магии сегодня, – Гетбер вздохнул и тоже бросил взгляд на проносящийся мимо лес. – Джокем Мезьер был одним из тех редких магов, кто имел к ней доступ.

Родился он лет на сто позже Амали, в перерыве между сорок девятой и пятидесятой войной. И лет до тридцати вёл жизнь обычного, ничем не примечательного мага. А потом к нему пришёл дух самого императора, погибшего накануне, поговорить о всяком. Заскучал, что ли…

Джокема настолько впечатлило это событие, что он тут же рассказал о нём всем своим многочисленным приятелям. Поговорить он в принципе любил.

Впрочем, известие о скрытом прежде таланте быстро разнеслось за пределы Вейзена. Да, я забыл упомянуть, но Джокем Мезьер – тоже коренной житель Вейзена. Известие скоро настигло Вюнхе, столицу нашего славного Лейпгарта, и над Джокемом установили внимательный надзор.

Говорят… Точнее, так, передают от старшего поколения к младшему нечто вроде легенды: те, кто владеет магией мёртвых, способен на одну противоречивую вещицу – а именно, поднимать на ноги смертельно больных. Правда, никаких письменных свидетельств этому в те времена не имелось. И всё-таки люди у нас любят верить во всякие сказки, всегда любили.

У Джокема был старший брат, Лотар.

Родители их погибли рано, Джокему не было и пятнадцати. И тогда Лотар взял над ним опеку. Позволил учиться, развивать магический талант, а сам зарабатывал средства на жизнь. Может, избыток труда его и сгубил… Но, не успело Лотару исполниться и тридцать пять, как он оказался прикован к кровати – болезнь легких, постоянное удушье, которое грозило в один момент лишить его жизни.

Джокем и сам к тому времени зарабатывал неплохие деньги, но, увы, помочь братьям в несчастье никто не мог.

И тут – такой удивительный подарок от самого мира – магия мёртвых.

Джокем стал… экспериментировать. А фантазия на опыты у него оказалась ничуть не хуже твоей. Правда, Джокем брался за куда более рискованные вещи. Была у него одна подруга… Которая работала в Вейзенской лечебнице, в отделении с тяжело больными. То ли по дружбе, а то ли по тщательно скрываемой любви тёмными ночами она провожала его в отделение. И там Джокем работал с теми больными, кто не имел уже никаких шансов на спасение.

Описывал он свои опыты примерно так: первый этап излечения – это смерть. Грубо говоря, сначала он лишал больных жизни, а потом возвращал их к ней, здоровыми и полными жизненных сил. Пытался вернуть…

Ни один подобный опыт не завершился успехом. И очень скоро руководство лечебницы заподозрило неладное – слишком резко возросла смертность. Не то чтобы Джокем и его подруга соблюдали хотя бы какую-нибудь осторожность. Поймали их мгновенно. Подругу уволили и, вроде как, сослали в какую-то небольшую деревеньку, отрабатывать собственную безответственность.

А Джокема, с позволения императора, отправили на казнь. Последним его желанием стала встреча с братом. Последнее желание суждено исполнять. Пока стражники наслаждались видами из окна, Джокем успел кое-что провернуть… В общем-то, именно Лотар стал последним подопытным Джокема.

Лотар уснул. Окончательно или всё-таки нет… В любом случае лекари ещё не успели забеспокоиться о его состоянии, а Джокем уже взошёл на помост.

Собственно, как и в случае с Амали, статуя изображает последние мгновения его жизни. Руки, разведенные в стороны… Мол, да, я такой, и вы вправе меня осуждать, но не забывайте – в любой момент и вы можете оказаться на моём месте.

Одновременно с тем, как душа Джокема лишилась тела, Лотар впервые за последние несколько лет сделал глубокий вдох: болезнь прошла, как будто и не существовало её никогда. Воскрешение всё-таки случилось. Лотар прожил долгую жизнь. Успел обзавестись женой и детьми. И даже их пережил. И всё это время боролся за то, чтобы отбелить имя своего спасителя. Если бы не он, не стоял бы Джокем у крыльца академии…

…Что ж, подумала я, видимо, таков закон: чтобы оставить свой след в истории, нужно обязательно пожертвовать собой.

– Каким было бы твоё последнее желание, Гетбер? – спросила вдруг.

– Я надеюсь, моя жизнь всё-таки прервётся более естественным путём, – заметил Гетбер.

– Тогда тебя не запомнят…

– Это ещё что за откровение, Варя? – Гетбер покачал головой. – По меньшей мере меня должна запомнить ты. К тому времени, как я состарюсь, ссохнусь и скукожусь, ты всё ещё будешь молодой и полной сил. Наказываю тебе прямо сейчас, вдруг потом не будет времени: вспоминай обо мне хотя бы по праздникам, Варя. Вот каким будет моё последнее желание.

Наши взгляды пересеклись. И я почувствовала тепло, что волнами нахлынуло на сердце. Глупый он всё-таки, этот Гетбер. Притворяется эдаким мудрецом, а сам – будто бы только начал эту жизнь познавать.

Мне захотелось вдруг к нему прикоснуться.

И я вполне благоразумно рассудила, что в этом не будет ничего сверхъестественного – всё-таки, согласно придуманной им легенде, мы друг для друга люди весьма близкие.

Я прикоснулась. К щеке, щетина на которой уже стала весьма отчетливой.

Дотронулась до мочки уха, провела вдоль подбородка.

Подтянулась поближе, к самому лицу. Шепнула:

– Хорошо. Я обещаю о тебе вспоминать.

Ещё мгновение – и обязательно произошло бы что-нибудь вполне ожидаемое. Но нет. Как оказалось, впереди нас ждала непредсказуемость. Омнибус вдруг подпрыгнул, нарвавшись на кочку. А потом резко дернулся в сторону леса. Мы, пассажиры, дернулись вслед за ним. Меня прижало к Гетберу, а его самого, будь он чуть менее устойчивым, обязательно бы выбросило в коридор.

Выражался водитель на языке Кан-Амьера, а наша учительница французского языка предпочитала обходить ругательства стороной. Всё, что мне удалось различить – «несчастье» и «колесо».

Благо физически никто не пострадал. Зато все мы, пожалуй, весьма ощутимо впечатлились…

Водитель выпрыгнул из салона – прояснять, что же всё-таки приключилось. А мы покинули омнибус вслед за ним. Догадки подтвердились: пострадало колесо, порвалась боковина шины, безвольно повис резиновый лоскуток. Конечно, сомнений не возникло ни у кого: передвигаться на таком транспортном средстве нельзя.

Голова водителя моталась из стороны в сторону так яростно, что стало страшно – как бы не отлетела. По нашей скромной толпе пролетел недовольный шёпоток, который грозил вот-вот перерасти в тревогу. Путь до ближайшего поселения неблизкий. Это ясно даже по окружающей нас местности. Что же мы теперь, так и сгинем в лесу, дети цивилизации?

Лишь один пассажир оставался невозмутимым. Не стоит даже уточнять кто.

– Вот нам и выпал шанс взглянуть на магию в ситуации, приближенной к обыденности, Варя, – шепнул Гетбер мне на ухо. Невесомо задел губами прядь волос и как ни в чём не бывало направился в сторону колеса.

Я поняла каждое слово, произнесенное Гетбером водителю:

– Вы позволите мне помочь?

Тот развёл руки в стороны – мол, я здесь все равно бессилен. Принялся лепетать что-то неразборчивое, то ли оправдываясь, то ли обвиняя в аварии тех, кто подготавливал омнибус к поездке.

Гетбер поднял взгляд. Посмотрел на меня и сказал на языке Кан-Амьера:

– Варя, подойти, пожалуйста, сюда.

Я вновь поняла его. Но в ответ смогла лишь кивнуть. Приблизилась к Гетберу и опустилась на корточки рядом с ним.

– Скорее всего, виноват камень, который попался на пути, – объяснил он уже на языке Лейпгарта, пока никто не слышит. – Видимо, у него был острый край… Вот здесь, видишь, разрез?

– Вижу, – согласилась я.

– К счастью, ничего не отлетело в сторону: тогда бы исправить ситуацию было сложнее. Запомни: создавать – это самое сложное. Лучше работать с тем, что уже существует. Подправить, улучшить. Но не сотворить с нуля.

– Звучит весьма философично.

Гетбер улыбнулся на мгновение, но тут же вновь стал серьезным.

– Просто соединить шину и этот вот фрагмент, – он коснулся лоскутка шины легонько, будто лопал мыльный пузырь, – не получится. Останется весьма неопрятный шов, который даст слабину при малейшем неудобстве. К счастью для нас, резина плавится достаточно легко, тем более такая, не самая дорогая по стоимости. Сначала я прикажу магии разжечь огонь – для этого мне придётся позвать тебя по имени… Затем укажу этому огню направление, чтобы он понимал, где следует греть. Затем попрошу магию соединить одну часть с другой. И, наконец, нужно будет применить мгновенное остужение – зафиксировать ту форму, которую мы получим. Всё это произойдёт куда быстрее, чем я тебе сейчас рассказываю.

Мы вдруг стали главными героями этой сцены. Зрители окружили нас, и чем ближе они подходили, тем тише становилась речь Гетбера. А потом он и вовсе перешёл на язык магии.

Вслед за постепенным развитием сюжета шла кульминация. Весьма яркая, но очень уж короткая. Гетбер сосредоточился, вовсе перестал воспринимать окружающие звуки. И началось:

«Вар-вэйр-жио-иир». На ладони вспыхнул огонь – тот самый, который я и сама уже вызывала неоднократно… Затем Гетбер поднёс его к месту разрыва, и я в самом деле заметила, как пришла в движение резина – зашипела, зашевелилась возмущенно.

«Сэнт». Повисший лоскуток поднялся, как змея под звуки флейты заклинателя. «Оун». Он уверенно шлёпнулся на место разрыва.

«Зенти, фо!». И резина застыла.

По моему мнению, получилось весьма аккуратно: если не приглядываться, и не поймёшь, что когда-то здесь был разрыв. Если же приглядеться, можно различить лёгкую волну, но лучше такой удар по эстетике, чем голодная смерть в лесу, верно?

Зрители были со мной согласны. Они зааплодировали – в общем-то, именно так и благодарят обычно за слаженную, продуманную работу. Громче всех хлопал, конечно, водитель… Гетбер сначала прощупал резину – убедился, что фокус в самом деле получился. Только потом поднялся с места и, что таить, слегка поклонился.

– Новый герой Кан-Амьера, – пробормотала я тихо, только чтобы Гетбер расслышал.

И, уже когда мы возвращались в омнибус, он шепнул мне на ухо:

– Всякий герой сражается во имя любви.

Глава 3. О богатом прошлом и море

Как ни печально это признавать, и всё-таки наш путь стремительно приближался к концу.

Причем чем ближе к Лорьян-Шоле мы подъезжали, тем богаче становился мой словарный запас. Гетбер решил научить меня некоторым словам как из языка Кан-Амьера, так и из магического словаря. Его отчего-то необычайно восхитило то, с какой легкостью я их запоминаю. А что удивляться? Я всегда была талантлива к языкам, ну и пусть пошла в естественные науки в итоге…

Мне казалось: теперь я во всеоружии, и Лорьян-Шоле не сможет меня победить.

И всё-таки столица Кан-Амьера поразила меня в самое сердце.

Я и не думала, что умею испытывать такой восторг от городского пейзажа. Но прежде я нигде не встречала подобной красоты. Даже Вейзенская академия меркла на фоне Лорьян-Шоле, казалась отголоском, десятикратно отраженным эхом, что влетает в уши не полноценной песней, а невнятными обрывками.

Лорьян-Шоле напоминал композицию из драгоценностей. Здания будто были составлены из перламутровых бусин, окна отливали нежно-сиреневым аметистом, а крыши – всеми оттенками рубина и циркона. Между домами шелестели изумрудной листвой деревья. Дороги, начищенные до блеска, казались стеклянными – так и намеревались ослепить.

Когда наш омнибус совершил последнюю остановку и мы наконец окончательно освободили места, с которыми за эти дни уже успели срастись, я даже не поверила собственным глазам. Повернулась к Гетберу, спросила испуганно:

– Где мы?

– Лорьян-Шоле, приятно познакомиться.

Гетбер рассмеялся. А, может, это сам Лорьян-Шоле смеялся надо мной… В этот момент я в него и влюбилась. Правда, в Гетбера или всё-таки в Лорьян-Шоле, так и не смогла разобрать.

Даже люди здесь были другими. В отличие от суровых вейзенских обитателей, жители Лорьян-Шоле не носили цепи и металлические заклепки – на них была яркая одежда: сочетание цветочных узоров, плиссированной атласной ткани, кружевных рукавов и широкополых шляп. Они чаще улыбались, чем хмурились. И в целом казались самыми счастливыми людьми на земле.

– Слишком много отдыхают, – заметил Гетбер, когда я поделилась с ним этим наблюдением. – Поэтому и счастливы. Посмотрел бы я на них, работай они по двенадцать часов в день. Когда идёшь с одной работы на другую, а вечером тебя ждёт третья, улыбка испаряется с лица сама собой.

Я вспомнила наряды Ирмалинды, моей бывшей соседки, и поразилась: отчего же никто из Вейзена не узнал в ней коренную жительницу Кан-Амьера? Даже её блузки повторяли местные мотивы – сочетание ярких нитей и блестящих бусин. Пока остальные обитатели Вейзена заковывали себя в металл, она проявляла свою южную натуру, даже не пытаясь ничего утаить. Вот уж точно: хочешь что-то спрятать, положи это на самое видное место.

– А ведь я тебя даже не обманула, – продолжила восхищаться я, – здесь и в самом деле, как в санатории. Светло, тепло и радостно. Даже дышится легче.

– Легче дышится по той причине, что здесь очень мало фабрик и заводов. Кан-Амьер предпочитает закупать уже произведенный товар, а не пыхтеть над ним самостоятельно. И угадай, где эти фабрики и заводы стоят и кто их обслуживает.

– Если отбросить в сторону конфликт между империями… почему ты так не любишь Кан-Амьер?

Как только мы отошли от стоянки омнибусов и я смогла наконец мыслить хотя бы отдельными фразами, а не только «вау», «красота» и «как так?», Гетбер сообщил, что знает здесь один неплохой постоялый двор. И сам постоянно останавливается в нём, когда вынужден приезжать в Лорьян-Шоле (само собой, по работе, а не из личных интересов – его личные интересы вполне удовлетворяет Анжон). Поскольку для меня в Лорьян-Шоле всё было непривычным, даже на окна, двери и крыши я смотрела новым взглядом, то я позволила Гетберу вести меня, куда он только пожелает. Новый уровень доверия.

Сегодняшний день выдался жарким до невозможности. Мало того что тёмная одежда мгновенно выдавала нашу не местность – так она ещё и концентрировала на себе солнечные лучи, припекало так, что будь здоров.

К счастью, Гетбер, по его собственному признанию, знал местные модные дома. И пообещал, что мы прогуляемся до них сразу же, как заселимся. Вне всякого сомнения, прежде чем идти на рабочие встречи, нужно принарядиться, ведь так, Гетбер?

– Почему я не люблю Кан-Амьер? – уточнил Гетбер. – Отбросить в сторону этот многовековой конфликт тяжело – не хватит сил, теряю всё-таки физическую подготовку, – он вздохнул. – Но я постараюсь закрыть на него глаза. Итак. Вспомним о Лейпгарте – понимаю, после всего увиденного сделать это сложно, и всё-таки мы постараемся. Серые дома, промышленные предприятия, научные города. Смотрите все: мы построили академию в Вейзене, мы будем прогрессивно изучать магию. Слушайте все: мы начали изучать… – Он посмотрел по сторонам и только потом шепнул мне на ухо: – Камни, усиливающие магию в тысячи раз. И будем рассказывать вам о малейшем продвижении…

– За малейшее продвижение спасибо, – я сложила руки на груди и посмотрела на Гетбера с лёгким осуждением.

В ответ он лишь пожал плечами и напомнил:

– Я идею твоих открытых лекций никогда не одобрял. Что же, теперь посмотрим на Кан-Амьер. Который прямо-таки кричит: я безобидная империя, глянцевая карамельная конфетка с примесью улыбчивых людей. Все свои разработки я запрячу глубоко под землю, чтобы вы не узнали о них раньше времени, и буду тихонько хихикать, наслаждаясь вашими угрюмыми лицами. При всём этом – я отправлю к вам тайных агентов, которые будут следить за вами десятилетиями и докладывать любую мельчайшую деталь.

– Почему бы тогда Лейпгарту тоже не скрывать свои разработки? – поинтересовалась я.

– Потому что нашей империи известно такое понятие, как честность по отношению к окружающим, – заявил Гетбер. Не хватило только гордо поднятого подборка.

– Ещё скажи, что у Лейпгарта тайных агентов нет.

Он ничего не ответил. Лишь посмотрел на меня так, будто мне ещё многое, очень многое предстоит узнать. Но я понимала: большего от Гетбера всё равно не добьюсь. Уж точно не сейчас.

Наше место обитания на ближайшие несколько ночей возникло перед нами внезапно.

Правда, этот постоялый двор назвать таким обывательским словом не поворачивался язык. Больше подходили «хоромы» из той же старомодной оперы. Поскольку напоминал он скорее миниатюрный дворец. Насчёт Гетбера не знаю, но вот я никогда не видела постоялых дворов с башнями, балкончиками, цветущим садом и дворецким в ярко-алом фраке.

– Такое ощущение, будто за ночь здесь попросят столько, сколько не заработать даже за месяц работы по двенадцать часов в день без выходных, – пробормотала я, когда Гетбер уверенной походкой направился внутрь.

– Это напускное, – заметил он. – Считай, обязанность каждого архитектурного объекта в Лорьян-Шоле – поражать воображение своим внешним видом. А иначе этот город не вызывал бы столько восторгов, согласись? – И пообещал: – Внутри будет попроще.

– Я потом с тобой не расплачусь.

Для меня вопрос денег всегда стоял остро. Все студенческие годы я совмещала учёбу и подработки. Впрочем, сколько бы денег я ни зарабатывала, их всегда оказывалось мало. Я быстро научилась экономить и расставлять приоритеты. Ну и что, что куртке уже пять лет – выглядит она пока вполне сносно, буду ходить в ней ещё одну зиму. Ну и что, что очень хочется купить сладость, лучше на эти деньги возьму килограмм моркови, хватит на две недели и пользы будет больше.

А теперь меня приводят к такой красоте и говорят – мы будем здесь жить.

Не верю, что такие чудеса достаются даром. За всё нужно платить, а за мгновения хорошей жизни – тем более.

– Я столько лет работаю ради того, чтобы иметь деньги, но так и не научился их тратить, – Гетбер вздохнул. – Поверь, Варя, я не обеднею, если оплачу неделю жизни здесь для нас двоих. И даже месяц мне по карману. Позволь себе просто… радоваться?

– Я не для радости сюда ехала…

– Позволь себе грустить, – смилостивился Гетбер, – но в такой весьма приятной обстановке.

Он решил придерживаться легенды до последнего. Пока я рассматривала антураж главного входа (если он и был скромнее внешнего фасада, то лишь процентов на пять), Гетбер завёл беседу с кем-то вроде хостеса – девушкой в лазурном платье и с аккуратным пучком. И во всеуслышание заявил: мне и моей невесте нужен свободный номер. Причём сделал это на языке Лейпгарта.

– Кровать совместная или раздельные? – поинтересовалась хостес не растерявшись.

Меня мгновенно перестали интересовать светильнички в зеленом кружевном абажуре. Я вся обратилась в слух, но головы не повернула. Зато, более чем уверена, Гетбер скользнул по мне взглядом. А как иначе объяснить пробежавшую между лопаток дрожь?

– Раздельные, – ответил наконец Гетбер. – Мы с невестой сохраняем верность традициям.

Надеюсь, мой выдох прозвучал не слишком громко. И не слишком сильно распрямилась спина, поскольку напряжение меня покинуло. Обидится ведь. Передумать и взять одну кровать на двоих вряд ли передумает, всё-таки Гетбер – человек чести, пусть и со всей тщательностью это скрывает. Но обидится запросто.

Хостес прощебетала что-то ещё. Потом нажала на золотистый звоночек, и будто из ниоткуда появился юноша, брат-близнец дворецкого, который встречал нас на входе. Он осторожно, но настойчиво высвободил сумку из моих рук и кивком пригласил нас идти следом.

Да уж, такое красивое местечко, а лифты до сих пор не придумали. Повезло, что на мне удобные ботинки, а не что-нибудь более вычурное. На седьмой этаж, на своих двоих! Дыхание приказало долго жить и сбилось. Надо срочно заняться своей физической формой. Как только вернёмся из Кан-Амьера, так сразу же и возьмусь.

Зато Гетберу – хоть бы что. Идёт, улыбается, дышит ровно и непринужденно.

– Гетбер, а ты всю жизнь занимался наукой? – поинтересовалась я полушёпотом-полухрипом, когда мы уже шли по коридору нужного этажа.

– Почему тебя это вдруг заинтересовало? – И очередная улыбка досталась мне. Оказалось, это весьма приятно.

– Слишком уж бодрый…

– Когда-то я ходил на кораблях. Вот эти все безделушки в моей квартиры, которые ты наверняка успела заметить – это память о тех временах.

Я не успела узнать подробности, хотя вовсе не отказалась бы от них. Гетбер? На кораблях? Как будто бы это очень многое не то объясняет, не то, напротив, меняет. То, что сейчас он такой прилежный работник, как оказалось, совсем не означает, что он был таким всю жизнь. Сюда же подтягивается знакомство с Каспаром Зупером, знание местного языка…

Интересно, есть ли в Кан-Амьере море?

Я посмотрела на Гетбера совершенно иначе. Но совсем не успела его оценить. Поскольку наш сопровождающий тут же остановился возле одной из множества дверей и провернул ключ на длинной ножке. Дверь распахнулась бесшумно, открывая нашему взору вид на комнату.

Весьма скромную по мнению Гетбера и восхитительную – по моему мнению. Две кровати, на которые накинуты лоснящиеся шёлковые накидки. Люстра, увешанная капельками хрусталя, что каждый солнечный луч делят на множество цветных всполохов. Шкаф с прозрачными дверцами. Стеклянный графин.

А вот и море обнаружено.

Притаилось по ту сторону окна и думает, что сможет спрятаться от моих восторженных глаз… Увы. Пока Гетбер обсуждал что-то с нашим сопровождающим (уже на местном языке, всё равно мало что пойму), я аккуратно обогнула кровати и приблизилась к окну вплотную, едва ли не лбом в него врезалась.

Вот так живёшь столько лет с огненным именем, а потом стоит разглядеть море – и всё, превращаешься в неуклюжий пшик.

Сопровождающий вскоре оставил нас наедине. Стоило нам оказаться вдвоём, как Гетбер тут же приблизился ко мне. И я сразу накинулась на него с претензиями:

– Почему ты не сказал, что здесь есть море?

– Напомню: направление нашего путешествия выбирала ты. А потому мои слова вряд ли имели бы хоть какой-нибудь вес.

– Я бы подготовилась, – продолжила стоять на своём.

– Приобрела купальный костюм? – Гетбер хмыкнул. – Их тут целое множество. Проще приобретать на месте.

– В море уже купаться можно?

– Ну а кто запретит? – Он пожал плечами. – Конечно, сейчас вода не самая теплая – начало лето. Однако, по моим наблюдениям, купальный период здесь не заканчивается никогда. Особенности жизни в городе вечной теплоты.

Передо мной… Хорошо, перед нами – то есть, мной и таинственным добровольцем – стоит, вообще говоря, задача межимперской важности: найти виноватых, спасти невиновных… Значит это вот что: мы должны оставаться собранными и внимательными, чтобы не упустить ни единого слова, которое должно дать нам подсказку.

И всё-таки: разве мы не можем отдохнуть? Немного прийти в себя после долгой дороги? И уже завтра с новыми силами ринуться в бой?..

В общем, вечер этого дня обещал стать чудесным – в лучших традициях наших с Гетбером вечеров. Неважно, что они всегда заканчиваются недопониманиями и взаимной обидой.

Сначала мы немного полежали, приходя в себя: пусть ноги оставались на месте, но голова всё ещё покачивалась в такт движению. Мы распахнули настежь окно, и даже сюда, на высоту седьмого этажа, долетал шум морских волн – самая умиротворяющая музыка.

Потом мы отправились на прогулку по местному рынку. Но восприняли мы с Гетбером её по-разному. Предположим, что и Гетбер, и я – это рыбы, чтобы больше подходило под морскую тематику. Так вот: Гетбер лавировал между торговых рядов ловко, со знанием, как будто следовал по известному вдоль и поперёк коралловому рифу. А я чувствовала себя рыбкой, брошенной приливом на песчаном берегу, и ни слова не могла сказать, лишь открывала и закрывала рот.

Сложно сказать, что продавалось на этом рынке. Проще назвать то, чего я не успела заметить (и означать это будет, весьма вероятно, лишь то, что я невнимательно смотрела). Ряды пестрели от количества товаров, манили экстравагантными сочетаниями цветов, умоляли опустить руку в карман и вынуть из него местную монетку, ничуть не менее живописную. Повезло, что все деньги были у Гетбера.

Наш поход по рынку напоминал смерч: едва зацепившись за одну деталь, взгляд тут же перемещается на другую, а следом на третью. Ты видишь всё – и ничего. А потому мало что успеваешь осмыслить и преимущественно соглашаешься. На отказ надо решиться. Кивнуть в знак согласия куда проще.

Так что я обзавелась кучей новых вещиц, оплаченных щедрой рукой Гетбера. Ярких и пёстрых – подтянуть знание языка, и сойду за местную. Зато себе Гетбер прикупил лишь самое необходимое и не слишком-то уж красочное.

Сколько, интересно, ему пришлось на меня потратить? В прошлый раз Гетбер взял с меня неприлично много за одну лишь возможность переночевать.

Страшно представить, что он потребует от меня в этот раз.

После рынка мы ненадолго заглянули в номер, чтобы оставить лишние вещи, пока они не оттянули Гетберу плечо. Переоделись в нечто лёгкое и невесомое – как радостно было наконец избавиться от плотного тёмного платья! И устремились к морю: две такие разные рыбки, одинаковые в своей любви к водной стихии, пусть Гетберу и пришлось однажды вернуться на сушу, а я ношу в своём имени огонь.

Местные купальники здесь состояли преимущественно из топа на широких лямках и короткой пышной юбки, к которой были присоединены обтягивающие шорты. Примерно такой же купальник был у меня классе во втором… Ладно, чуть более открытый. И всё-таки смотрелось это весьма симпатично: будто мы собрались не купаться, а выступать в цирке.

Людей на пляже оказалось достаточно, и все в точных копиях моего купальника, отличались мы лишь окраской. Девушки и юноши собирались в компании, эмоционально о чем-то разговаривая. Люди постарше сидели парами или поодиночке, читая книги. Лица у всех были смуглыми, загорелыми, и я поняла, что попала впросак: сейчас и сгорю со своей светлой кожей.

Море шумело.

Нельзя назвать шум моря мелодией, в нём вряд ли получится выявить ряд строго организованных звуков, поскольку море хаотично. И всё-таки звучит оно так искренне, дарит такую душевную гармонию, что ты хочешь слушать и слушать, не можешь отвлечься ни на что другое.

Море, я так скучала…

Оказывается, нужно было умереть в своём мире и воскреснуть в чужом, чтобы наконец с тобой встретиться. Сколько лет прошло? Кажется, около двенадцати. Закрыть глаза, вспомнить нашу последнюю встречу. Мне тринадцать, я закончила восьмой класс. Ира уже совсем взрослая, ей весь следующий учебный год предстоит готовиться к поступлению. Деньги, которые папа откладывал на новую машину, мама решила потратить на путешествие. Поскольку у неё нет уже никаких сил сидеть в четырёх стенах, белкой в колесе проживать день за днём.

И мы летим. Оформляем загранпаспорта и визу, собираем огромный чемодан – больше всего в нём оказывается почему-то Ириных вещей. Всё путешествие мама старается держать под контролем каждый шаг нас троих: отчитывает папу за любую потраченную копейку, Иру за слишком открытые наряды, а меня за вечно недовольный взгляд. Конечно же, не все проходит гладко. Но море… Море сглаживает все углы. Смотришь на его волны, на пролетающих серебристых чаек, и сразу перестаёшь обижаться на несправедливые замечания.

Как они, интересно, без меня? Скучают хотя бы немного? Вспоминают ли вообще?..

Мы с Гетбером заняли нечто вроде шезлонга. Выполнен он был, впрочем, весьма топорно, так что я практически сразу провалилась в отверстия между деревяшек. Мы посидели немного, завороженные пульсацией волн. Наконец, Гетбер стянул с себя сначала синюю рубашку, а потом брюки, оставшись в купальном костюме.

Этот костюм тоже был куда более закрытым, чем привычные земному человеку трусы для плавания. Напоминал, скорее, футболку, соединенную с короткими шортами. И всё-таки он вполне неплохо обтягивал тело Гетбера, вечно скрытое за просторной одеждой. Широкая грудь, весьма рельефные плечи, никакого лишнего веса…

– Что именно тебя так заинтересовало, Варя? – поинтересовался Гетбер, словив мой взгляд.

– Фасон интересный, – я пожала плечами, но всё-таки отвернулась.

Сама я не спешила избавляться от своего нового платья – пёстрого, летящего, открывающего ключицы. То ли потому, что боялась приблизиться к морю – вдруг оно окажется иллюзией и рассыплется на множество пикселей, как только я прикоснусь к нему? То ли потому, что не спешила раскрываться перед Гетбером ещё больше.

– Ты идёшь? – спросил он, заглянув мне в глаза.

– Проверь, тёплая ли вода. Если холодная, тогда я лучше здесь посижу.

Гетбер не стал со мной спорить – лишь кивнул. Оставил вещи, прошёлся по песку до самой кромки воды. И вдруг исчез с глаз, стоило мне лишь на мгновение отвлечься. Будто море в самом деле было лишь иллюзией, стеной, за которой скрывается пустота. Я даже поднялась с шезлонга, пытаясь его рассмотреть. И все-таки увидела. Гетбер слился с волной, стал с ней единым целым. Море подхватило его ласковыми ладонями, как будто всё это время жаждало встречи с ним…

Море долго не желало его отпускать – к тому моменту, как Гетбер вернулся, небо уже слегка выкрасилось в оранжевый цвет: близился закат.

– Вода тёплая, – заметил Гетбер улыбаясь. Капли воды стекали по потемневшим волосам и лицу, скользили по телу и утопали в песке.

Что ж, значит, судьба.

Если я побегу быстро, он ведь не успеет разглядеть ничего лишнего, правда? Я стянула платье без всяких предупреждений и помчалась к морю. Искупаться, прежде чем стемнеет. Словить закатные лучи, впитать их в себя, чтобы на щеках остался лёгкий румянец.

Правда, одного я не учла: того, что Гетбер может побежать за мной следом.

За мгновение до того, как море подхватило меня, я обернулась. И оказалось, что Гетбер совсем рядом – прямо за моей спиной. Мы не рассчитали расстояние, столкнулись – и упали в воду вдвоём: он спиной ко дну, а я сверху, вплотную к его телу.

Вряд ли можно было придумать более подходящий момент… чем вспомнить о навыках плавания, к которым я давно уже не обращалась. Перекатившись набок, я ухватилась за волну и поплыла. Но, быть может, и полетела, подхваченная водяным потоком.

Всё слилось: акварель неба, закатные солнечные лучи, блики на поверхности моря, песчаное дно, пряди волос… В какой-то момент Гетбер вновь оказывался рядом. А потом исчезал. Мы и сами, кажется, были не больше, чем бликами на водной поверхности…