Дикое пламя Ирия. История Новогрудка

Книга I: Зов Чести

Глава 1: Молот и Жар

День в северном лесу начинался с холодной росы и запаха влажной сосновой хвои. Но в кузнице, что черным, приземистым срубом прилепилась к самому краю деревни, день начинался с огня. Раскаленный жар вырывался из горна, заставляя воздух дрожать и плясать. В этом мареве двигалась фигура Ратибора, сына Мстивоя.

Ему было двадцать зим, но его тело уже было телом мужчины, не мальчика. Широкие плечи, стянутые простой льняной рубахой без рукавов, были покрыты каплями пота, блестевшими в свете пламени. Мышцы на его спине и руках двигались плавно и мощно, как у медведя, с каждым выверенным ударом тяжелого молота о наковальню. Он выковывал наконечник для боевого копья – заказ для старосты, чей сын готовился к своему первому выходу в княжескую гридницу.

Каждый удар был симфонией металла и силы. ДЗИНЬ! – оглушительно и чисто. Искрами разлетался по темной кузне протест железа. ДЗИНЬ! – эхом отдавалось в ушах. Ратибор дышал ровно, глубоко, его серые глаза, холодные, как зимнее небо, были сфокусированы на раскаленном добела металле. Он не видел ничего, кроме заготовки, молота и огня. Это было его убежище. Здесь, в этом грохоте и жаре, не было места ни для скорбных воспоминаний об отце, павшем в степи, ни для назойливых мыслей, что несли с собой улыбки деревенских девок.

– Душу вкладываешь, парень, – пробасил из угла Демьян, хозяин кузни. Старый, кряжистый, с бородой, похожей на воронье гнездо, в котором запуталась угольная пыль. – Отец твой так же мечом работал. Не просто махал, а разговаривал с ним. Вот и ты с железом говоришь. Оно тебя слушается.

Ратибор не ответил, лишь окунул почти готовый наконечник в бочку с водой. Вода взревела, выбросив столб шипящего пара, и на мгновение кузницу заволокло белой дымкой.

Именно в эту дымку, словно явившись из нее, вошли две девушки.

Первая, Злата, дочь старосты Добромира, была яркой, как летний полдень. Золотые волосы, заплетенные в тугую, тяжелую косу, хлестнувшую ее по бедру, когда она решительно шагнула через порог. Зеленые, смелые глаза без тени смущения впились в Ратибора. На ней был сарафан, низкий вырез которого не слишком-то и скрывал высокую, упругую грудь. Она несла крынку с квасом.

– Не сгорел еще, коваль? – ее голос был звенящим, с легкой насмешкой. Она подошла близко, так близко, что Ратибор почувствовал запах ее тела – запах нагретой солнцем кожи, трав и женского пота. – Остынь, а то и правда в уголек обратишься.

Она протянула ему квас, ее пальцы намеренно скользнули по его. Взгляд ее был прямым, оценивающим. Он скользнул по его мощной шее, по широким, мокрым плечам, по твердому торсу, обрисованному мокрой рубахой. В ее глазах не было девичьей робости, лишь голодное, собственническое любопытство.

Вторая девушка, Милена, дочь мельника, была ее полной противоположностью. Тихая, как лесной ручей. Она остановилась у порога, боясь ступить дальше. Темные волосы, большие, печальные карие глаза, которые она вечно опускала долу. В руках она держала сверток из чистой ткани: теплый хлеб, краюха сала и печеная репа.

– Мы… завтрак принесли, – прошептала она, обращаясь скорее к дощатому полу, чем к нему.

Ратибор молча принял крынку у Златы, его пальцы лишь на мгновение задержались на ее. Он осушил половину одним духом, чувствуя, как холодная, кислая влага оживляет его изнутри. Затем повернулся к Милене, сделал шаг к ней и взял сверток.

– Благодарствую, – его голос был ровным, безразличным баритоном. Он не делал различий, не отвечал на вызов Златы, не утешал робость Милены. Он просто принимал то, что ему давали.

– И всё? – не унималась Злата, уперев руки в округлые бока. – Ни слова доброго, ни улыбки? Ты будто из камня высечен, Ратибор. Другие парни уж давно бы песню спели или за косу дернули.

– У меня работа, Злата, – ответил он, отламывая кусок хлеба. – А песни пусть поют те, кому делать нечего.

– А тебе есть чего, значит? – она сделала еще шаг, почти касаясь его грудью. – И что же ты такое важное делаешь? Железо мнешь? А жить когда будешь? Когда поймешь, что не только в горне огонь бывает?

Ее слова повисли в раскаленном воздухе. Это был прямой вызов, предложение, полное неприкрытого желания. Ратибор медленно прожевал хлеб, глядя ей прямо в глаза. В его взгляде не было ответа, но была тень понимания. Он видел ее насквозь. Видел и ее, и тихую Милену, что вжалась в косяк, боясь дышать. Он не отвечал, но и не гнал их. Их внимание было чем-то вроде теплого меха в морозный день. Он мог в него не кутаться, но знал, что оно есть. И это знание почему-то грело его холодную, сиротскую душу.

– Огонь должен быть в горне, – наконец сказал он. – Иначе наконечник не закалится.

Он отвернулся, давая понять, что разговор окончен, и взял клещами новый кусок железа, отправляя его в пышущее жаром сердце кузни. Девушки постояли еще мгновение и вышли. Злата – с досадой, гневно тряхнув косой. Милена – с тихой печалью.

Ратибор снова поднял молот. ДЗИНЬ! Но на этот раз звук показался ему другим. Более глухим. Потому что теперь, кроме жара горна, он чувствовал жар двух пар женских глаз, оставшийся на его спине.

Глава 2: Лес и Тишина

На следующий день работа в кузне его не держала. Душа просила иного. Просила тишины, которую можно было найти только в лесу. Взяв свой старый, отцовский лук из тиса и колчан с широкими, как лист лопуха, наконечниками для зверя, Ратибор ушел из деревни на рассвете.

Здесь, под сенью вековых сосен и елей, мир был иным. Воздух был густым, пахнущим прелой листвой, грибами и дикой жизнью. Солнечные лучи с трудом пробивались сквозь плотный шатер крон, ложась на мох золотыми пятнами. Здесь не было грохота молота и визга воды. Лишь шепот ветра в вершинах, перестук дятла да редкий крик птицы.

Ратибор двигался бесшумно. Его ноги в мягких кожаных поршнях не ломали веток, а обтекали их. Он был частью этого леса, его плотью от плоти. Отец учил его не просто ходить по лесу, а слушать его дыхание. Понимать его язык.

– Леший – хозяин, – говорил он когда-то. – А ты гость. Веди себя уважительно, и он тебя не тронет. А то и поможет, зверя подгонит.

Ратибор не сомневался в словах отца. Прежде чем углубиться в чащу, он остановился у старого, покрытого мхом валуна, который местные считали священным. Достал из-за пазухи кусок хлеба, оставшийся от завтрака, и положил его на камень.

– Тебе, Хозяин, – прошептал он в тишину. – Не оставь без добычи.

Ответом ему был лишь порыв ветра, качнувший ветви. Но Ратибору показалось, что лес выдохнул, принимая дар.

Он шел по следу. Едва заметные примятые листья, обломанная веточка, отпечаток раздвоенного копыта на влажной земле у ручья. Олень. Крупный самец. След был свежий, зверь прошел здесь на рассвете. Ратибор двигался против ветра, его ноздри жадно ловили запахи. Он был хищником, вышедшим на охоту.

Мысли в его голове текли медленно, плавно, как лесная река. Здесь, вдали от людей, он мог думать. Думал об отце, о том, как он учил его натягивать тетиву, пока не заболят пальцы. О том, как они сидели у костра после удачной охоты, и отец рассказывал ему о походах, о степных ветрах и о славе, что ждет храбрых в чертогах Перуна.

Иногда перед его мысленным взором возникали лица. Зеленые глаза Златы, полные огня и вызова. Она была похожа на дикую кошку – красивую, опасную, желающую вонзить когти в того, кто ей приглянулся. Ему было любопытно, какова она на ощупь, каков ее вкус. Это была простая, животная мысль, которую он тут же гнал прочь, как назойливую муху. Следом всплывали карие, печальные глаза Милены. Она была как подранок. Ее хотелось защитить, укрыть от жестокости мира, но ее тихая преданность душила, обязывала. Он не был готов ни к тому, чтобы быть пойманным, ни к тому, чтобы стать защитником. Он был волком-одиночкой. Пока что.

Он замер. Впереди, в сотне шагов, на небольшой полянке, залитой солнцем, стоял он. Олень. Величественный, с гордо вскинутой головой, увенчанной короной ветвистых рогов. Он объедал молодые побеги ивы, его бока плавно ходили в такт дыханию.

Ратибор медленно, без единого лишнего движения, опустился на колено за толстым стволом старой сосны. Вынул стрелу, приладил ее к тетиве. Его сердце не колотилось от азарта. Оно билось ровно и мощно, как молот в кузнице. Он поднял лук, натягивая тетиву. Мышцы на его спине напряглись. Он не целился глазом. Он целился всем своим существом, чувствуя траекторию полета стрелы, словно она была продолжением его воли.

Миг замер. Лес затих. И в этой тишине коротко, зло пропела тетива.

Стрела вошла оленю точно под лопатку. Зверь дико взревел, звук, полный боли и изумления, прокатился по лесу. Он рванулся вперед, но ноги его подкосились. Он рухнул на землю, взрывая копытами мох, и забился в предсмертной агонии.

Ратибор подождал, пока все стихнет. Затем вышел на поляну. Подошел к поверженному зверю. В больших, влажных глазах оленя угасала жизнь. Ратибор вынул из-за пояса нож, короткий, с широким лезвием, и, положив ладонь на шею животного, перерезал ему горло. Горячая, темная кровь хлынула на зеленый мох, окрашивая его в багровый цвет.

– Прости, брат, – тихо сказал Ратибор. – Таков закон. Жизнь питается жизнью.

Он вытер нож о шерсть зверя и принялся за свежевание. Это была тяжелая работа, требующая силы и сноровки. Но он не чувствовал усталости. В его руках был вес добычи, гарантия сытой зимы для него и для тех, кому он решит уделить свою долю. Возвращаясь к вечеру в деревню, сгибаясь под тяжестью туши, он чувствовал себя на своем месте. Он был добытчиком. Воином. Человеком, который берет от жизни то, что ему нужно, своей силой и умением. И это было единственное, что имело для него значение.

Глава 3: Зов и Прощание

Тишину, обретенную в лесу, деревня разорвала в клочья. Ратибор еще подходил к околице, когда услышал тревожный гомон, лай собак и женские причитания. Что-то случилось. Он ускорил шаг.

В центре деревни, возле избы старосты, собрались все, от мала до велика. В центре толпы стоял чужой конь, в мыле, с раздувающимися боками, а рядом с ним – человек в пыльной дорожной одежде, на которой можно было различить знаки черниговской княжеской дружины. Гонец.

– …жгут все на своем пути! – выкрикивал гонец, его лицо было серым от усталости и ужаса. – Орда! Как саранча из южных степей! Князь Мстислав собирает всех, кто может держать в руках топор или копье! Чернигов готовится к осаде! Нужны люди! Каждая пара рук, каждый клинок!

По толпе пронесся стон. Кочевники. Это слово было наполнено древним, животным страхом. Все знали истории. О сожженных городах, о реках крови, о тысячах угнанных в полон женщин и детей, чья судьба была страшнее смерти.

Староста Добромир, отец Златы, стоял, опираясь на посох, его лицо, обычно добродушное, стало жестким, как кора старого дуба.

– Сколько нас тут воинов? – он обвел взглядом мужиков. Кузнец Демьян. Мельник. Два брата-охотника. Да он сам, уже немолодой. И Ратибор, только что вошедший в круг.

Все взгляды обратились к Ратибору. Он стоял, не выпуская из рук свою ношу – оленью тушу. В его серых глазах не было страха. Лишь холодная, сосредоточенная пустота. Он словно ждал этого. Всю жизнь ждал.

– Я пойду, – сказал он просто. Это прозвучало не как порыв, а как констатация факта. Словно он отвечал на вопрос, который ему задали много лет назад.

– И я, – шагнул вперед Демьян, сжимая огромные, как медвежьи лапы, кулаки.

– Раз такое дело, то и мы не останемся, – сказали братья-охотники в один голос. Мельник понуро кивнул. Пять человек. Не рать, но и не пустое место.

– Ратибор… – прошелестел рядом голос Милены. Она смотрела на него своими огромными глазами, полными слез.

А вот Злата смотрела иначе. В ее взгляде боролись страх за него и дикая, необузданная гордость. Ее мужчина – не тот, кто прячется за бабьи юбки.

– Твой отец не знал слова «нет», когда звал князь, – тяжело сказал Добромир, кладя руку на плечо Ратибору. – И ты его сын. Идите, готовьтесь. Времени на сборы нет. Пусть Перун направит ваши руки.

Прощание было быстрым и скомканным. Матери и жены плакали, вручая мужьям узелки с едой. Ратибор зашел в свою избу, снял со стены отцовский меч в потертых кожаных ножнах. Перепоясался им. Взял свой охотничий лук и щит – простой, круглый, из крепких досок. Когда он вышел, у околицы его ждали две девушки.

Злата подошла к нему первой. Ее лицо было бледным, но глаза горели решимостью.

– Я не буду плакать и просить тебя остаться, – сказала она твердо. – Это было бы недостойно тебя. И меня.

И прежде чем он успел что-либо ответить, она шагнула вперед, обвила его шею руками и впилась в его губы поцелуем. Это был не робкий девичий поцелуй. Он был отчаянным, яростным, собственническим. Она целовала его так, словно хотела оставить на его губах свой след, свою метку, которую не смоет ни время, ни чужая кровь. Она прижалась к нему всем телом, и он почувствовал через слои одежды упругость ее груди и дрожь, пробежавшую по ее телу. Это был вызов, клятва и прощание в одном флаконе.

– Вернись живым, – прошептала она ему в самые губы, отстранившись. – Я буду ждать.

Ратибор молча смотрел на нее.

Глава 3: Зов и Прощание

Тишину, обретенную в лесу, деревня разорвала в клочья. Ратибор еще подходил к околице, когда услышал тревожный гомон, лай собак и женские причитания. Что-то случилось. Он ускорил шаг.

В центре деревни, возле избы старосты, собрались все, от мала до велика. В центре толпы стоял чужой конь, в мыле, с раздувающимися боками, а рядом с ним – человек в пыльной дорожной одежде, на которой можно было различить знаки черниговской княжеской дружины. Гонец.

– …жгут все на своем пути! – выкрикивал гонец, его лицо было серым от усталости и ужаса. – Орда! Как саранча из южных степей! Князь Мстислав собирает всех, кто может держать в руках топор или копье! Чернигов готовится к осаде! Нужны люди! Каждая пара рук, каждый клинок!

По толпе пронесся стон. Кочевники. Это слово было наполнено древним, животным страхом. Все знали истории. О сожженных городах, о реках крови, о тысячах угнанных в полон женщин и детей, чья судьба была страшнее смерти.

Староста Добромир, отец Златы, стоял, опираясь на посох, его лицо, обычно добродушное, стало жестким, как кора старого дуба.

– Сколько нас тут воинов? – он обвел взглядом мужиков. Кузнец Демьян. Мельник. Два брата-охотника. Да он сам, уже немолодой. И Ратибор, только что вошедший в круг.

Все взгляды обратились к Ратибору. Он молча опустил на землю тяжелую оленью тушу. В его серых глазах не было страха. Лишь холодная, сосредоточенная пустота. Он словно ждал этого. Всю жизнь ждал.

– Я пойду, – сказал он просто. Это прозвучало не как порыв, а как констатация факта. Словно он отвечал на вопрос, который ему задали много лет назад.

– И я, – шагнул вперед Демьян, сжимая огромные, как медвежьи лапы, кулаки.

– Раз такое дело, то и мы не останемся, – сказали братья-охотники в один голос. Мельник понуро кивнул. Пять человек. Не рать, но и не пустое место.

– Ратибор… – прошелестел рядом голос Милены. Она смотрела на него своими огромными глазами, полными слез.

А вот Злата смотрела иначе. В ее взгляде боролись страх за него и дикая, необузданная гордость. Ее мужчина – не тот, кто прячется за бабьи юбки.

– Твой отец не знал слова «нет», когда звал князь, – тяжело сказал Добромир, кладя руку на плечо Ратибору. – И ты его сын. Идите, готовьтесь. Времени на сборы нет. Пусть Перун направит ваши руки.

Ратибор кивнул. Прежде чем уйти, он подошел к оставленной им туше оленя. Вынул свой охотничий нож и одним умелым движением отрезал большой, самый лучший кусок мяса с задней ноги. Подошел к гонцу.

– Тебе, – сказал он. – Подкрепись. И коню дай отдохнуть. Путь у тебя был нелегкий.

Гонец, измотанный до предела, с удивлением и благодарностью посмотрел на него и молча принял дар. Этим простым жестом Ратибор показал больше, чем мог бы сказать словами: в нем не было паники, лишь спокойная готовность к действию.

Глава 4: Огонь и Камень

Сборы были короткими и суровыми. В деревне не было ни лишних слов, ни суеты. Каждый мужчина, решивший идти, знал, что нужно брать. В ход шло все, что могло стать оружием или защитой. Демьян взял свой самый тяжелый молот, братья-охотники – свои боевые топоры и длинные ножи. Ратибор вошел в свою пустую, пахнущую деревом и дымом избу.

Он быстро собрал в походную суму немного вяленого мяса, оселок для заточки клинка. Потом подошел к стене и снял отцовский меч. Подержал его в руках, чувствуя знакомую тяжесть и баланс. Это было все, что осталось от отца, кроме памяти и умений. Он перепоясался им, взял простой круглый щит из крепких досок, который не раз спасал его от клыков и когтей в лесу, свой охотничий лук и колчан со стрелами. Готов.

Когда он вышел, у самой околицы, на границе между привычной жизнью и дорогой, ведущей в неизвестность, его ждали. Как два полюса его молчаливой деревенской жизни – огонь и вода. Злата и Милена.

Злата стояла, выпрямившись, как молодая березка, гордо вскинув подбородок. Бледность не могла скрыть пламени в ее зеленых глазах. Она была воплощением жизненной силы, упрямой и несгибаемой. Она шагнула к нему первой, решительно и смело, оттеснив Милену, словно утверждая свое право.

– Я не стану лить слезы и просить, чтобы ты остался, – сказала она, и ее голос дрогнул лишь на мгновение, но тут же снова стал твердым, как закаленная сталь. – Это недостойно ни тебя, ни меня. Воин уходит на войну. А женщина ждет.

И прежде чем Ратибор успел ответить, она сделала то, чего не осмелилась бы сделать ни одна другая девушка в деревне на глазах у всех. Она сократила расстояние между ними в один шаг, ее руки обвились вокруг его мощной шеи, и она впилась в его губы поцелуем. Это был не робкий девичий поцелуй, не целомудренное прикосновение. Это был яростный, отчаянный, почти злой поцелуй взрослой женщины, которая боится потерять своего мужчину и хочет заявить на него свои права перед лицом богов и людей. Голодный и требовательный, он был полон нежности и первобытной ярости одновременно. Ратибор, застигнутый врасплох ее напором, на миг опешил, а потом инстинктивно ответил. Его рука легла ей на талию, притягивая еще ближе. Он почувствовал упругость ее груди, вдавившейся в его торс, и дрожь, пробежавшую по ее телу. Это был вызов, клятва и прощание.

– Вернись, – прошептала она, отстранившись и заглянув ему прямо в глаза. Щеки ее пылали. – Просто вернись живым. Я буду ждать.

Ратибор молчал, все еще ощущая ее жар на своих губах, ее вкус, смешанный с привкусом соленых слез, которые она так и не позволила себе пролить.

Затем его взгляд нашел Милену. Она стояла в шаге позади, тихая и почти прозрачная в своей скорби. Она видела поцелуй, и в ее глазах на миг вспыхнула острая боль, как от удара ножом, но она тут же ее спрятала, потупив взор. Когда Ратибор повернулся к ней, она сделала робкий шаг вперед, словно тень, вышедшая из-за дерева. Она не решилась на поцелуй, не посмела коснуться его открыто. Вместо этого она протянула ему на дрожащей ладони небольшой, плотно стянутый кожаный мешочек.

– Здесь травы, – прошептала она так тихо, что он едва расслышал. Ее голос был как шелест листвы. – От ран. Бабка-знахарка научила собирать и сушить. Помогут кровь остановить и хворь отвести… Я всю ночь их перебирала.

Она сделала паузу, набралась смелости и разжала пальцы второй руки. На ее ладони лежал маленький, гладкий речной камешек темного цвета. Он был еще теплым от ее ладони. На нем была неровно, но с большим старанием вырезана руна. Альгиз. Знак защиты.

– И вот… – прошептала она, ее щеки залил легкий румянец. – Я носила его за пазухой три дня, чтобы он моей силой напитался. Просила Макошь его заговорить… Пусть он тебя сохранит, Ратибор. Когда будет страшно или больно, сожми его. И знай, что тебя ждут. Все мы ждем.

Ее дар был иным. Не клеймом, а оберегом. Не требованием, а молитвой. Защита, а не право собственности.

Ратибор медленно взял мешочек с травами, его грубые пальцы коснулись ее нежной ладони. Он почувствовал, как она вздрогнула от этого мимолетного, но такого значимого для нее прикосновения. Он убрал травы в походную суму. Затем взял камень. Он был теплым. Он не стал его рассматривать. Не стал показывать, что этот простой дар значит для него. Просто молча убрал его за пазуху, под льняную рубаху, на грудь, туда, где его билось сердце. Камень лег на кожу прохладным и весомым обещанием.

Он еще раз посмотрел на обеих девушек. Злата, яркая и требовательная, как пламя костра. И Милена, тихая и оберегающая, как глубокий лесной ручей. Огонь и камень. Он не сделал выбора между ними. Может, потому что не мог. А может, потому что понимал, что для того, чтобы выжить там, куда он идет, ему понадобятся и то, и другое.

Он коротко кивнул им обеим – одно движение, в котором было все: и прощание, и благодарность, и обещание, которое он не смел дать вслух.

И, развернувшись, он зашагал по дороге на юг. Первым. Не оглядываясь. За ним, как тени, последовали остальные четверо. Они покидали свой дом, свою жизнь. И шли навстречу зову Чернигова.

Глава 5: Первый Урок

Они шли почти без остановок. Тревога гнала их вперед быстрее любого кнута. Дорога на юг, обычно оживленная, теперь была пугающе пуста. Лишь изредка им навстречу попадались беженцы – испуганные, изможденные люди с печатью ужаса на лицах. Они несли с собой жалкие узлы, но главной их ношей был страх.

Один старик, сидевший на обочине у потухшего костра, поднял на них безумные глаза.

– Орда… – прохрипел он. – Они не люди. Демоны из степей. Не ходите туда… В Чернигове – котел. Все там сгинете.

Демьян лишь мрачно сплюнул и повел отряд дальше. Слова старика лишь укрепили их в своей решимости.

К исходу дня они подошли к небольшой деревеньке, стоявшей у переправы через речку. Они надеялись найти здесь ночлег и еду. Но вместо этого их встретила мертвая тишина.

Деревня была разграблена. Не сожжена дотла, а именно разграблена. Двери изб были выбиты, дворы пусты. Не было слышно ни лая собак, ни мычания скота. Жители, видимо, успели бежать в леса, забрав все самое ценное.

– Хоть передохнем под крышей, – пробасил Демьян, заходя в первую попавшуюся избу.

Они расположились на ночлег, выставив часового. Ратибор жевал кусок вяленого мяса, прислушиваясь к ночным звукам. Сердце было не на месте. Эта тишина была хуже крика.

Его чутье не подвело.

Внезапно с улицы донесся приглушенный вскрик и глухой удар. Это был их часовой, один из братьев-охотников.

– К оружию! – рыкнул Демьян.

Они едва успели схватить мечи и топоры, как в дверной проем ворвались люди. Их было около десятка. Оборванные, с дикими, голодными глазами и оружием, собранным с бору по сосенке – ржавые топоры, вилы, дубины. Мародеры. Местные, которые решили поживиться тем, что не успела забрать орда.

Завязался короткий, жестокий бой в тесном пространстве избы. Это была не битва воинов, а грязная, отчаянная драка за жизнь. Один из мародеров с диким воплем кинулся на Ратибора, пытаясь проткнуть его вилами. Ратибор отбил удар щитом, дребезги полетели от старого дерева. В то же мгновение он шагнул вперед и нанес удар. Отцовский меч вошел нападавшему в живот. Мародер захрипел, выронил вилы и осел на пол, зажимая руками рану, из которой вываливались наружу горячие, дымящиеся кишки.

В избе стоял смрад пота, крови и страха. Демьян своим огромным кузнечным молотом проломил череп еще одному нападавшему. Раздался тошнотворный хруст. Братья-охотники, работая слаженно, как и в лесу, прикрывали друг друга. Но мародеров было больше. Они лезли, как саранча, ослепленные голодом и жаждой легкой наживы.

Один из них, подкравшись сбоку, ткнул ножом в бок Демьяну. Кузнец взревел от боли и ярости и, схватив нападавшего за горло своей огромной ручищей, просто свернул ему шею. Но силы уже оставляли его.

Видя, что дело плохо, Ратибор отбросил в сторону почти развалившийся щит.

– Наружу! – крикнул он. – В избе нас передавят!

Он первым выскочил на улицу. За ним, отбиваясь, выбежали остальные. На свежем воздухе стало легче дышать и двигаться. Бой продолжился под тусклым светом звезд. Ратибор дрался молча, с холодной яростью. Его меч двигался экономно и смертоносно. Каждое движение было выверено. Он не махал клинком, он им работал. Удар, укол, парирование. Он был как машина смерти.

Через несколько мгновений все было кончено. Последний из мародеров, видя гибель своих товарищей, с воплем ужаса бросился бежать и скрылся в темноте.

Вокруг на земле лежало восемь трупов. Среди них был и один из их отряда – мельник. Ему проткнули горло заточенной палкой.

Демьян сидел на земле, зажимая рану в боку. Она была неглубокой, но крови он потерял много. Другой брат-охотник был ранен в руку. Только Ратибор и Лютобор остались невредимы.

Ратибор тяжело дышал, глядя на дело своих рук. На труп с вывалившимися кишками. На человека с проломленной головой. Это была не та война, о которой он слышал в песнях. Здесь не было славы и чести. Лишь грязь, кровь и борьба за право дышать еще один миг.

– Вот так, сынок, – прохрипел Демьян, морщась от боли. – Это тебе первый урок. Орда – это страшно. Но человек, доведенный до отчаяния, порой бывает страшнее любого зверя.

Ратибор молча кивнул. Он опустил свой меч. Клинок был в зазубринах. Щит разбит.

Он смотрел на юг, в сторону далекого Чернигова. Он понимал, что то, что случилось здесь – это лишь прелюдия. Настоящий ад ждал их впереди. И он должен быть к нему готов.

Глава 6: Дорога Скорби

Два дня пути на юг вытравили из душ Ратибора и его спутников всякое подобие походной романтики. Это был не путь, а шрам, прорезанный на теле земли. Уже к вечеру первого дня они перестали разговаривать, обмениваясь лишь короткими, гортанными репликами. Слова застревали в горле, тяжелые и бесполезные.

Воздух загустел от запаха гари и смерти. Он въедался в одежду, в кожу, в волосы. Первое сожженное село они обошли стороной. Но от второго укрыться было некуда – оно лежало прямо на их дороге. То, что они увидели, заставило даже сурового кузнеца Демьяна побледнеть и отвернуться, чтобы изрыгнуть скудный обед.

Это была бойня. Остовы изб, почерневшие, как гнилые зубы, смотрели в серое небо пустыми глазницами окон. У порога одного из сгоревших домов лежала женщина. Ее сарафан был разорван, а нагое тело, покрытое синяками и запекшейся кровью между бедер, было неестественно вывернуто. Рядом лежал труп старика с проломленным черепом. Вороны уже выклевали ему глаза.

Ратибор заставил себя смотреть. Он впитывал этот ужас, позволял ему течь по жилам ледяным потоком. Это не страх. Это была ярость. Холодная, чистая, как сталь, только что вынутая из ледяной воды. Он видел отпечатки множества подкованных копыт низкорослых лошадей, следы мягкой обуви и тонкие, длинные борозды на земле – следы от арканов, которыми уволакивали пленников. Он не думал о славе или подвигах. Он думал лишь о том, что хочет встретить тех, кто это сделал. Посмотреть им в их узкие, раскосые глаза.

Чем ближе к Чернигову, тем чаще им попадались беженцы. Жалкие, оборванные тени, текущие с юга. Их глаза были пусты, выжжены ужасом. Молодая женщина, обезумевшая, баюкала на руках полено, завернутое в тряпье, и что-то ему напевала. Мужчина с перевязанной грязной тряпкой рукой, из которой сочился гной, тупо смотрел на отряд Ратибора и шептал: «Они забирают души… забирают души…».

Ратибор сунул ему кусок вяленого мяса. Мужчина схватил его, как дикий зверь, и, не поблагодарив, побрел дальше, впиваясь зубами в жесткую плоть. Помощи от них не ждали. Их гнал первобытный ужас, который был сильнее голода и жажды.

Наконец, на исходе второго дня, на высоком берегу Десны, они увидели его. Чернигов. Могучий, огромный, словно древний зверь, припавший к земле. Его стены из толстых бревен казались несокрушимыми. Но дым, поднимавшийся от них, был не только мирным дымом очагов. К нему примешивался черный, едкий дым пожарищ с той стороны реки. Враг был уже здесь.

Глава 7: Гудящий Котел

Подножие Чернигова превратилось в кишащий, смердящий, кричащий муравейник. Тысячи людей, телег, скота сбились в огромный лагерь, ища спасения за городскими стенами. Воздух был плотным и тяжелым. Он вонял немытыми телами, страхом, дымом от сотен костров, конским потом и дерьмом. Плач детей смешивался с проклятиями мужчин, мычанием коров и ржанием лошадей. Это был котел, в котором отчаяние варилось вместе с последней надеждой.

Ратибор и его отряд с трудом пробивались через эту живую массу. На них смотрели с завистью и надеждой – на их оружие, на их несломленные лица. Мощные ворота, обитые железом, охраняла дюжина дружинников в кольчугах и шлемах-шишаках. Их лица были суровы и непроницаемы. Сотник, бородатый воин со страшным рубцом, пересекавшим левый глаз и терявшимся в бороде, преградил им путь копьем.

– Куда прете, деревенщина? Места нет! – прорычал он. Его взгляд был тяжелым, как удар молота.

– Мы на зов князя, – ответил Демьян, выступая вперед. – Помощь привели. Из северных лесов.

Сотник окинул их четверых презрительным взглядом, который, впрочем, задержался на Ратиборе. Он оценил его рост, ширину плеч и холодное спокойствие в глазах.

– Четыре топора… Густо. Проходите! – он убрал копье. – Прямиком на княжий двор, к воеводе Доброгневу. Он вас в дело определит. И смотрите у меня. Шаг в сторону, попробуете мародерствовать или бабу силой взять – повешу на воротах, и вороны будут вам потроха клевать до самой весны. Здесь закон один – мой. Ясно?

Внутри город был еще более хаотичным. Улицы, обычно широкие, были забиты людьми. Здесь гул стоял еще сильнее. Стук молотов из десятков кузниц не прекращался ни на миг. Визг пил, которыми плотники готовили бревна для ремонта стен и строительства дополнительных укреплений – заборол. Женщины и подростки, выстроившись цепочками, таскали ведра с водой от Десны к стенам и ссыпали песок в огромные кучи – тушить вражеские стрелы.

Это был город, превратившийся в единый военный лагерь, где каждый житель стал солдатом. Старики точили колья, мальчишки подносили стрелы, женщины готовили еду в огромных котлах прямо на улицах. Ратибор смотрел на все это. Его сердце не сжималось от страха. Напротив, в этом яростном, организованном хаосе он почувствовал нечто родное. Это была воля к жизни. Яростная, упрямая воля, выкованная из страха и стали. Он был там, где должен был быть.

Глава 8: Воля и Сталь

Воевода Доброгнев нашел их сам. Он двигался по княжьему двору, как утес, о который разбивались волны человеческой суеты. Высокий, седой, но не согбенный годами, с лицом, выдубленным ветрами и изрезанным морщинами, как старая карта. Его ясные, пронзительные голубые глаза, казалось, видели все насквозь.

– Северяне? – его голос был глухим, привыкшим отдавать приказы. Он не спрашивал, он утверждал.

– Так точно, воевода, – шагнул вперед Демьян.

Доброгнев окинул их коротким, цепким взглядом, который взвешивал и оценивал каждого. Двух братьев-охотников он отправил на стены – таскать бревна и камни.

– Руки крепкие, в ногах сила есть. Там нужнее будете.

Демьяна, с его могучими руками кузнеца, он отправил в главную оружейную кузню.

– Молотом махать умеешь, вижу. Там работа кипит. Наконечники нужны, как воздух.

Его взгляд остановился на Ратиборе. Он обошел его кругом, как покупатель осматривает дорогого коня.

– А ты… – протянул воевода. – Меч на боку отцовский, поди? И вид у тебя не тот, что у пахаря. В лесу больше бываешь, чем в поле.

– Так и есть, воевода, – ровно ответил Ратибор.

– Хорошо. Воины нужны. На площади гридень Ратислав муштрует ополчение. Иди туда. Учись умирать правильно. Исполнять.

На центральной площади несколько сотен мужиков, вооруженных кто чем, от боевых топоров до простых вил, пытались превратиться в войско. Перед ними метался гридень Ратислав, молодой, жилистый, злой как черт.

– Стена щитов, вы, выблядки ленивые! – орал он так, что в ушах звенело. – Это ваша вторая кожа! Щит к щиту! Чтобы мышь не проскочила! Сосед справа – твой брат! Прикрывай его! Сосед слева – твой отец! Не дай ему сдохнуть! Вы не толпа баранов! Вы – кабан-секач, что щетиной встречает волков! А ну, сомкнули ряды, сукины дети!

Ратибор встал в строй. Он поднял свой грубый, наспех сколоченный щит. Удар в спину заставил его пошатнуться. Это Ратислав прошелся вдоль рядов, пинками и древком копья выравнивая строй.

– Ноги шире, лесовик! В землю врасти должен, чтоб тебя хрен сдвинешь!

День прошел в изнурительной, отупляющей муштре. Они учились ходить в ногу, разворачиваться как единое целое, принимать на щиты воображаемые удары. К вечеру тело гудело от напряжения, руки отваливались, а в горле стоял ком из пыли и ярости. Многие не выдерживали, падали, их рвало от усталости. Но Ратибор стоял. Он впитывал эту науку, понимая ее нутром. Это был танец смерти, и он должен был выучить его в совершенстве.

Глава 9: Стена Щитов

На следующий день муштра стала еще жестче. Ратислав был неумолим. Он заставлял их стоять в стене щитов часами под палящим солнцем. Дружинники, изображая врагов, с разбегу бились в их строй, проверяя на прочность. Они кололи тупыми копьями в щели между щитами, били по ногам, пытаясь выбить из равновесия.

– Держи! Держи, сука! – ревел Ратислав, когда один из ополченцев, молодой парень, от удара повалился назад, создав брешь. – Из-за тебя, ублюдок, нас всех на копья насадят! Ты не свою шкуру продал, ты всех нас продал! Десять приседаний со щитом над головой! Живо!

Ратибор стоял твердо, как скала. Его тело, привыкшее к тяжелой работе, легко переносило нагрузки. Но он не просто стоял. Он смотрел. Он учился. Он видел, как более опытные воины не просто подставляют щит, а принимают удар под углом, отводя его в сторону. Как они работают в паре с соседом, перекрывая опасные направления. Он чувствовал ритм стены, ее дыхание.

В середине дня Ратислав скомандовал:

– А теперь копья! Первый ряд – удар! Второй – готовьсь!

Ратибор был во втором ряду. По команде первый ряд выставил вперед копья.

– Удар! – рявкнул гридень.

Первый ряд сделал выпад.

– Второй ряд – шаг вперед, удар!

Ополченцы неуклюже шагнули в промежутки между воинами первого ряда, пытаясь нанести удар. Получилось скомкано, кто-то споткнулся, кто-то ткнул копьем в спину товарищу.

– Стадо! – взвыл Ратислав.

И тут он увидел Ратибора. Когда подошла его очередь, Ратибор не просто шагнул. Его движение было текучим, хищным. Он сделал короткий, пружинистый шаг, его тело провернулось, и наконечник его короткого копья точно поразил соломенное чучело, установленное для тренировки. А затем он так же плавно вернулся обратно в строй, под прикрытие щита первого ряда. Его движения были экономны и смертоносны. Это не была грубая сила. Это было умение.

– Эй, ты, верзила! – окликнул его Ратислав. – А ну-ка, повтори!

Ратибор повторил. Снова и снова. И каждый раз его движение было безупречным.

– Откуда знаешь? – сменив гнев на любопытство, спросил гридень.

– Отец учил. Он в дружине служил, – коротко ответил Ратибор.

Ратислав хмыкнул, потирая подбородок.

– Видать, хороший был дружинник…

С края площади за тренировкой уже давно наблюдал воевода Доброгнев. Он видел все. Он видел неуклюжесть толпы и видел одного воина среди них. Его ясные глаза задумчиво прищурились.

Глава 10: Глаз Воеводы

Солнце клонилось к закату, окрашивая небо над Черниговом в кровавые тона, будто предвещая грядущую резню. Тренировка закончилась. Ополченцы, едва переставляя ноги от усталости, походили на призраков в клубах поднятой ими же пыли. Они брели к котлам, где их ждала пресная, но горячая похлебка, мечтая лишь о том, чтобы сесть и вытянуть гудящие ноги.

Ратибор тоже собирался уйти, когда его окликнул резкий голос гридня Ратислава:

– Эй, лесовик! Не торопись. К тебе воевода.

Ратибор замер и обернулся. Из тени княжеского терема к нему шел сам Доброгнев. Его неторопливая, тяжелая походка была походкой медведя, хозяина своей тайги. Он не шагал, он переставлял ноги, и казалось, сама земля прогибается под его стопами. Вокруг него суета замирала. Воевода подошел и остановился в паре шагов. Его голубые, выцветшие от времени и степных ветров глаза смотрели в упор, казалось, проникая под кожу, в самую душу. Взгляд, привыкший оценивать людей как клинки – на наличие изъянов и скрытых трещин.

– Ты хорошо работаешь копьем, парень, – сказал воевода. Его голос был рокочущим, как камни, перекатываемые рекой. Это была не похвала, а заключение мастера-оружейника, осмотревшего товар. – Движения скупые и точные. Но ярость в тебе холодная. Как лед в зимнем ручье. Такие, как ты, в бою дольше живут. Как звать?

– Ратибор, – ровно ответил он, выдерживая тяжелый взгляд.

– Чей сын? Из какого рода? Фамильничать не стану, говори как есть.

– Сын Мстивоя. Из северных. Деревня у Лебяжьего болота.

При имени «Мстивой» лицо воеводы дрогнуло. Всего на мгновение. Каменное выражение треснуло, и сквозь трещину проглянула живая боль. Взгляд изменился. Из взгляда полководца, оценивающего бойца, он стал взглядом человека, смотрящего в прошлое, в день, который он пытался забыть, но не мог.

– Мстивоя… Рыжего Мстивоя? – переспросил он тише, и в голосе его прорезались новые, хриплые ноты. – Со шрамом через бровь, который он заработал в битве с хазарами? Того, что пал пять зим назад в проклятой стычке с печенегами у реки Альты?

– Так точно, воевода, – сердце Ратибора стукнуло глухо и тяжело, отдаваясь в висках.

Доброгнев замолчал. Его взгляд остекленел, он смотрел сквозь Ратибора, сквозь стены Чернигова, туда, в кровавый туман прошлого.

– Я знал твоего отца, – наконец выдохнул он. – Боги свидетели, я знал его лучше, чем иного брата. Мы с ним стояли спина к спине не в одной сече. И в последней его сече я был рядом.

Он сделал паузу, словно собираясь с силами, чтобы рассказать то, о чем молчал пять лет.

– Это был паршивый день. Солнце пекло, как в кузне. Мы гнали небольшой отряд печенегов, что осмелились подойти слишком близко к нашим рубежам. Думали – легкая добыча. Но это была засада. Из-за холмов, из степной травы, что скрывала их, как змей, выскочила их поганая орда. Сотни три, не меньше. А нас было всего семь десятков.

Мы приняли бой, сбились в круг, как вепри, окруженные волками. Твой отец был ярым. Он всегда был таким. Смеялся в лицо смерти, рубился так, словно хотел разрубить саму землю. В его глазах плясал красный огонь, и он кричал боевые песни Перуну, и его рыжая борода была вся в чужой крови.

Он спас меня в тот день. Я оступился, и двое печенегов уже заносили копья мне в спину. Но Мстивой, увидев это, развернулся и бросился на них. Одного он разрубил от плеча до пояса. Второму снес голову одним ударом. Но пока он спасал мою шкуру, третий, подкравшись сбоку, всадил ему копье под ребра, под край щита.

Я видел, как это случилось. Я до сих пор вижу это, когда закрываю глаза. Копье вошло глубоко. Любой другой рухнул бы. Но не твой отец. Он взревел, как раненый медведь, и, обломав древко о свое колено, выхватил копье из своей плоти и им же проткнул горло тому печенегу. И продолжал сражаться…

Воевода снова замолчал, сглотнув ком в горле. Ратибор стоял как изваяние, впитывая каждое слово. Он впервые слышал подробности гибели отца.

– Мы отбились. Князь подоспел с основной дружиной и разогнал их. Но для твоего отца было поздно. Я держал его, когда он умирал. Кровь хлестала изо рта, он не мог дышать. Но он смотрел на меня ясно. Схватил меня за руку… мертвой хваткой. «Скажи моему сыну…» – прохрипел он, – «…скажи Ратибору… чтобы стал сильнее меня. Чтобы берег честь… рода…» Это были его последние слова.

Воевода тяжело вздохнул, и его лицо на миг стало лицом скорбящего, бесконечно уставшего старика.

– Ты вырос. Вырос крепким. И похож на него, чтоб тебя Чернобог побрал. Тот же разворот плеч, тот же упрямый подбородок. Тот же взгляд. Только у него в глазах огонь плясал, а у тебя – лед. Может, это и к лучшему. Холодный лед режет не хуже огня. Идем со мной. Есть у меня для тебя кое-что.

Ратибор молча, как во сне, пошел за ним. Он не знал, что сказать. И нужно ли было что-то говорить? Слова, которые он услышал, были важнее любых наград и похвал. Они выстроили мост через пять лет тишины, соединив его с отцом, с его последним вздохом, с его последней волей. Они наполнили его жизнь простым и ясным смыслом, которого он до сих пор лишь смутно искал в грохоте кузни и безмолвии леса. Теперь он знал, что должен делать. Не просто сражаться. А стать сильнее отца. И выжить.

Глава 11: Наследие Мстивоя

Доброгнев привел его не в свои покои, а в оружейную палату рядом с княжеским теремом. Здесь пахло сталью, кожей и оружейным маслом. На стенах висели мечи, секиры, чеканы, на стойках стояли щиты и копья.

Воевода подошел к большому дубовому сундуку, окованному железом. Открыл его.

– Твой отец сражался моим мечом, когда его собственный сломался в бою. А это, – он вынул из сундука меч в простых, но добротных ножнах из черной кожи, – это мой старый клинок.

Он протянул его Ратибору.

Рукоять из темного дерева с бронзовым навершием идеально легла в ладонь. Ратибор вытянул клинок из ножен. Меч был недлинным, широким, с массивным лезвием и выраженным долом для стока крови. На нем не было украшений, лишь несколько зазубрин, тщательно заточенных, свидетельствовавших о его бурной истории. Но когда Ратибор взял его в руку, он понял. Меч был живым. Идеально сбалансированный, он казался продолжением руки.

– Теперь твой, – сказал Доброгнев. Он подошел к стойке и снял с нее щит. Не такой, как у ополченцев, а каплевидный, из прочных клееных досок, обтянутый толстой бычьей кожей и окованный по краю железом. В центре его красовался умбон – стальная полусфера, способная отразить любой удар.

– И это возьми.

Он посмотрел на старый отцовский меч, висевший на поясе у Ратибора, и на его грубый круглый щит, прислоненный к стене.

– То, с чем ты пришел… – воевода поморщился. – Тот меч, что на поясе – память. Повесь его в своей избе, если боги дадут тебе вернуться. А этот щит… – он пнул его носком сапога. – Этим оружием годится лишь дрова рубить да от волков в лесу отмахиваться, а не ордынцев встречать. В настоящей сече они тебя не спасут. Этот меч, – он кивнул на клинок в руке Ратибора, – он пил кровь печенегов, хазар и викингов. Он знает свое дело. Надеюсь, и ты будешь знать. Он твоему отцу служил верой и правдой в его последнем бою, и тебе послужит. Не посрами ни его, ни память Мстивоя.

Ратибор провел пальцем по холодному лезвию. Он чувствовал вес не только металла, но и истории, заключенной в нем.

– Благодарствую, воевода, – хрипло сказал он. – Я не посрамлю.

Глава 12: Затишье перед Бурей

Той ночью Ратибор не спал. Он поднялся на стену и нашел себе место между двумя бойницами. Город внизу притих, но не спал. То тут, то там вспыхивали огни факелов, слышались приглушенные команды, скрип телег. Чернигов дышал, как огромный, раненый зверь, готовящийся к последней схватке.

Ратибор сидел, положив на колени новый меч. Он смотрел на юг, в темную, беззвездную степь. Где-то там, за холмами, разгорались сотни, тысячи вражеских костров. Он чувствовал их присутствие, как животное чувствует приближение хищника.

Он думал. О своем отце. О воеводе. О той странной связи, что возникла между ними через мертвеца. Он думал о своих односельчанах, разбросанных по городу. Живы ли они? Выживут ли?

Мысли его метнулись на север, в его деревню. Перед глазами встало лицо Златы. Ее яростный, голодный поцелуй все еще жег ему губы. Это было обещание жизни, горячей, плотской, яростной. А следом возникло лицо Милены. Ее тихая преданность была как оберег, как тихая молитва. Две женщины. Две судьбы, которые коснулись его собственной. Выберет ли он одну из них, если вернется? Или они обе – лишь часть мира, который он должен защитить и который может потерять в любой миг?

Ему не было страшно. Вместо страха в груди нарастало холодное, хищное предвкушение. Он был готов. Он был вооружен. Он был на своем месте. Все его двадцать лет жизни, все тренировки с отцом, вся работа в кузнице, вся охота в лесу – все это было лишь подготовкой к этому моменту. К тому, что должно было начаться с первыми лучами солнца.

Он поднял взгляд к горизонту. И увидел. Далеко-далеко, на самом краю земли, мгла стала гуще. Она шевелилась. Из нее рождался глухой, едва различимый гул, похожий на гудение миллионов пчел. Он становился все громче, все ближе.

На стене рядом закричал дозорный:

– Идууут! Орда идет!

Затишье кончилось. Буря начиналась.

Глава 13: Первая Волна

Рассвет был красным. Не от солнца, которое еще пряталось за горизонтом, а от бесчисленных огней, что за ночь расцвели на равнине перед Черниговом. Они простирались до самого края видимого мира, сливаясь в одно огромное, пылающее море. Орда.

Гул, что Ратибор слышал ночью, превратился в низкий, вибрирующий рев, который, казалось, исходил от самой земли. Это был звук сотен тысяч копыт, смешанный с гортанными криками, ржанием коней и воем боевых рогов, вырезанных из кости. В утреннем полумраке степь зашевелилась. Черная масса пришла в движение, выплевывая из себя первую волну – легкую конницу.

Они неслись на своих низкорослых, косматых лошадях как стая демонов, выпущенных из преисподней. Без доспехов, в одних лишь стеганых халатах, но каждый с луком в руках. Они не шли в прямую атаку. Они кружили, как стервятники, на расстоянии полета стрелы, засыпая стены города дождем смерти.

– Щиты! К бою! – разнесся по стене рев воеводы Доброгнева.

Ратибор поднял свой новый, тяжелый щит, укрываясь за ним. Он прижался к бревенчатому парапету, оставив лишь узкую щель для обзора. Рядом с ним так же стояли другие ополченцы, сбившись в тесную стену щитов. В воздухе запело. Тысячи стрел с черным оперением взмыли в небо, на миг затмив утреннюю зарю, а затем с хищным свистом устремились вниз.

Стук стрел о щиты слился в оглушительную дробь, похожую на стук града по деревянной крыше. Некоторые стрелы находили щели, с глухим, чавкающим звуком вонзаясь в человеческую плоть. Справа от Ратибора вскрикнул и осел на землю молодой парень из его десятка. Стрела с широким трехлопастным наконечником пробила ему шею. Он захрипел, захлебываясь собственной кровью, и забился на дощатом настиле, как подстреленная птица. Никто не обратил на него внимания. Его место в стене тут же занял другой.

– Лучники! Огонь! – скомандовал Ратислав.

Черниговские лучники, стоявшие на башнях и специальных помостах за спинами щитоносцев, ответили. Их стрелы были тяжелее, луки – мощнее. Они били реже, но каждая стрела искала свою цель. Ратибор видел, как несколько всадников, словно споткнувшись, вылетели из седел. Их товарищи не обращали на них внимания, продолжая свой смертельный хоровод.

Эта пытка длилась несколько часов. Небо и земля смешались в свисте, криках и стуке. Рука, державшая щит, занемела от тяжести и от сотен ударов. Воздух пропитался запахом свежей крови, пота и паленого дерева – несколько зажигательных стрел попали в крыши башен, но их тут же тушили песком и водой. Ратибор молча стоял, чувствуя, как холодная ярость внутри него кристаллизуется в ледяное спокойствие. Он ждал. Он знал, что это лишь начало.

Глава 14: Тараны и Лестницы

Когда солнце поднялось выше, легкая конница отхлынула. Но это было не отступление, а смена тактики. Из основной массы орды, как гигантские жуки, выползли осадные орудия. Грубо сколоченные, но эффективные. Несколько крытых таранов, обитых мокрыми бычьими шкурами для защиты от огня, медленно двинулись к главным воротам. За ними, как муравьи, тащили десятки длинных штурмовых лестниц.

За осадными машинами двигалась пехота. Это были уже не легкие лучники, а тяжеловооруженные воины. Некоторые были в трофейных кольчугах, другие – в доспехах из толстой вареной кожи, усиленной костяными пластинами. В их руках были кривые сабли, топоры и длинные копья. Их лица были скрыты под войлочными или кожаными шлемами, оставляя лишь узкие щели для жестоких, лишенных всякой жалости глаз.

– Камни! Кипяток! Смолу! Готовь! – ревел Доброгнев, шагая по стене. – Подпустить ближе! Ближе, я сказал!

Ратибор оставил свой пост в стене щитов и присоединился к тем, кто стоял у парапета. Рядом с ним уже были приготовлены кучи булыжников и огромные чаны, в которых булькало варево – вода и смола. Жар от них обжигал лицо.

Таран, похожий на бронированную черепаху, неумолимо приближался. Первый глухой, тяжелый удар по воротам отозвался дрожью по всей стене. БУМ! И снова. БУМ!

– Огонь! – заорали сотники.

На таран и на головы подступающей пехоты обрушился ад. Защитники опрокидывали чаны. Кипящая вода и горячая смола лились вниз, вызывая жуткие, нечеловеческие вопли. Кочевники, на которых попадала эта жижа, вспыхивали, как факелы, или катались по земле, сдирая с себя плавящуюся кожу. Камни, сбрасываемые со стен, дробили черепа и ломали кости. Но на место павших вставали новые.

Они приставили лестницы. Первые кочевники полезли наверх, прикрываясь маленькими круглыми щитами.

– Сшибайте! – ревел Ратислав.

Началась самая грязная работа. Защитники баграми отталкивали лестницы, кололи лезущих копьями, били по пальцам, цепляющимся за край стены, топорами и мечами.

Один из кочевников, проворный, как змея, сумел взобраться на стену рядом с Ратибором. Он взмахнул кривой саблей, целясь в шею ополченцу. Ратибор, не раздумывая, сделал короткий выпад. Его новый меч вошел кочевнику в живот с мерзким хлюпающим звуком. Враг захрипел, его глаза расширились от удивления. Он посмотрел на рукоять меча, торчащую из его живота, потом на Ратибора. Изо рта у него хлынула кровь. Ратибор рывком выдернул клинок и пнул его ногой со стены.

Это была его первая смерть в рукопашной. Он не почувствовал ничего. Ни триумфа, ни отвращения. Лишь холодное удовлетворение от выполненной работы. Враг мертв. Стена держится.

Глава 15: Кровь на Бревенах

Бой на стенах превратился в сплошную мясорубку. Пространство было узким, отступать некуда. Смерть была повсюду. Ратибор дрался в каком-то красном тумане. Он видел, как рядом с ним кузнецу Демьяну стрела попала в глаз. Огромный, добрый мужик рухнул как подрубленное дерево, не издав ни звука. Одного из братьев-охотников стащили со стены багром, и внизу толпа тут же разорвала его на куски.

Но гибли и кочевники. Их трупы устилали землю у подножия стен. Некоторые, раненые, пытались отползти, но свои же топтали их, стремясь к лестницам.

Ратибор действовал как машина. Удар мечом, укол копьем, толчок щитом. Он прикрывал спину незнакомого ему дружинника, а тот прикрывал его. Они понимали друг друга без слов. Его новый щит спасал ему жизнь снова и снова. Стрелы отскакивали от умбона, удары сабель оставляли на коже лишь глубокие царапины.

В самый разгар сечи, когда крики и лязг железа достигли своего пика, Ратибор увидел, что на одном из самых опасных участков, над воротами, врагам удалось закрепиться. Дюжина ордынцев прорвалась на стену и теснила защитников. И в самой гуще этой свалки, разя направо и налево своим мечом, сражался князь Мстислав. Высокий, в сияющем шлеме с плюмажем, он был слишком заметной целью. Рядом с ним дрались его лучшие гридни, но врагов было больше.

Ратибор, не раздумывая, бросился туда, прорубаясь сквозь толпу. Он видел, как один из кочевников, обойдя дружинника, изловчился и метнул в спину князю короткое копье-сулицу.

Времени кричать не было.

Ратибор сделал отчаянный рывок, отталкивая одного из своих, и в последнее мгновение подставил свой щит под удар.

Удар был чудовищной силы. Ратибор почувствовал, как древко проламывает дерево, словно пергамент. Острие копья пробило щит насквозь. Он ожидал удара в грудь, но инстинктивно в последний момент чуть повернул корпус. Копье с хрустом вошло ему в плечо.

Боль была ослепляющей. Горячая, разрывающая, она обожгла его от плеча до самых кончиков пальцев. Ноги подкосились, но он устоял, вцепившись зубами в губу до крови. Он увидел, как князь обернулся, его глаза расширились, когда он понял, что произошло. Но времени на благодарности не было. Ордынцы снова полезли вперед.

Ратибор, рыча от боли и ярости, левой, здоровой рукой, перехватил меч и продолжил драться, отмахиваясь им, как дубиной, прикрываясь тем, что осталось от щита.

Глава 16: Дрогнувшие Ворота

Таран бил методично, глухо и страшно, как сердце умирающего бога. БУМ! Стены содрогались. БУМ! По дощатому настилу сыпалась щепа. Каждый удар отдавался в костях защитников, отбивая счет последним минутам жизни ворот. Воины на стенах яростно поливали таран кипятком и смолой, сбрасывали камни, но он, укрытый мокрыми шкурами, был почти неуязвим.

Наконец, наступил момент, которого все ждали и боялись. С оглушительным, раздирающим треском, похожим на стон раскалывающегося мирового древа, одна из створок ворот не выдержала. Толстые дубовые бревна, скрепленные железными скобами, разлетелись внутрь, как солома. В центре ворот образовалась черная, зияющая дыра, словно голодная пасть, ведущая прямо в ад.

Орда, увидев это, взревела. Это был не человеческий крик, а единый, первобытный вой торжества, идущий из тысяч глоток. Победа была так близка, что ее можно было потрогать, вдохнуть ее медный запах. Передние ряды кочевников, ослепленные яростью и предвкушением грабежа и насилия, хлынули к пролому. Они бежали, отталкивая друг друга, стремясь первыми ворваться в обреченный город.

Но за воротами их ждал сюрприз. Смертельный капкан, расставленный холодной, расчетливой рукой воеводы Доброгнева. Проход, который вел от ворот в город, был превращен в узкий, извилистый коридор. С обеих сторон его сжимали наваленные друг на друга телеги, обломки срубов, мешки с песком и перевернутые сани. Эта баррикада, казавшаяся хаотичной, на самом деле была хитроумным инженерным сооружением, не позволяющим врагу развернуться. В этой «кишке» могли протиснуться не более трех-четырех человек в ряд.

А в конце этого темного, мрачного коридора, в пятидесяти шагах от ворот, стояли они. Стена щитов. Молчаливая, неподвижная, ощетинившаяся полутораметровыми копьями. Здесь Доброгнев собрал лучших из лучших: три десятка своих самых опытных дружинников-гридней, для которых такая резня была привычной работой, и самых стойких, обстрелянных ополченцев. Тех, кто не дрогнет. Тех, кто пришел сюда умирать.

Первые кочевники, влетевшие в пролом на плечах своих товарищей, неслись вперед в пьянящем порыве. Они ожидали увидеть бегущих в панике жителей, пустые улицы. Вместо этого они влетели в полумрак узкого коридора и наткнулись на сверкающие наконечники копий.

Их инерция была так велика, что они сами насадили себя на эти клинки. Длинные копья русичей с хрустом пробивали кожаные доспехи, с чавканьем входили в плоть, дробя кости. Первые трое-четверо кочевников умерли, не успев даже взмахнуть оружием. Их предсмертные, удивленные крики потонули в реве толпы позади.

Их тела, пронзенные насквозь, стали первой линией обороны. Задние, не видя, что происходит впереди, продолжали давить. Они лезли по телам своих же товарищей, спотыкаясь и падая, но неумолимо продвигаясь вперед. Началась чудовищная давка. Люди, зажатые в узком коридоре, были беспомощны.

Резня разгорелась с новой силой. Первый ряд защитников, сделав свое дело, отошел назад, а их место занял второй ряд со свежими копьями. За ними ждал третий, вооруженный короткими мечами и тяжелыми секирами, готовый вступить в бой, когда дело дойдет до рукопашной.

Коридор смерти наполнился предсмертными хрипами, проклятиями, воем боли и лязгом стали. Кровь текла по земле, смешиваясь с грязью и пылью, превращая узкий проход в скользкую, чавкающую жижу. Ордынцы, застрявшие в этой мясорубке, не могли ни развернуться для удара, ни отступить, подпираемые сзади новыми волнами штурмующих. Защитники же работали методично и безжалостно. Они не сражались – они забивали скот. Укол копьем в лицо, в горло, в живот. Те, кому удавалось прорваться сквозь частокол копий, натыкались на мечи и секиры.

Один из ордынских вожаков, огромный, бородатый воин в трофейной кольчуге, сумел-таки пробиться к стене щитов. Он взмахнул тяжелой саблей, отбив в сторону два копья, и с ревом обрушил ее на щит молодого дружинника. Щит треснул. Но прежде чем кочевник успел нанести второй удар, сбоку, из-за щита соседа, вынырнула секира и с оглушительным хрустом врубилась ему в висок. Мозги и осколки черепа брызнули на стоявших рядом. Тело гиганта рухнуло, перегородив и без того узкий проход.

Штурм захлебнулся в собственной крови. Напор ослаб. Ордынцы в передних рядах, наконец увидев, что их ждет впереди, дрогнули. Они пытались отступить, но было уже поздно. Паника начала распространяться по толпе.

Ордынский военачальник, наблюдавший за битвой с холма, понял, что его лучший отряд увяз в смертельной ловушке и несет чудовищные потери. Понимая, что день проигран, он с яростью протрубил отступление.

Сигнал рога, призывающий к отходу, был встречен кочевниками с облегчением. Они бросились назад, давя в панике тех, кто упал. Огрызаясь, отстреливаясь из луков, они откатывались от стен, оставляя после себя землю, густо усеянную трупами своих соплеменников, и разломанные, дымящиеся остатки осадных машин.

Первый, самый страшный день осады закончился. Защитники стояли на стенах, тяжело дыша, покрытые с ног до головы кровью – своей и чужой. В узком проходе у ворот высилась жуткая баррикада из десятков переплетенных мертвых тел.

Чернигов выстоял. Но цена этой победы была ужасающей.

Глава 17: Ночь и Боль

Отступление врага не принесло облегчения. Вместо грохота битвы на город опустилась вязкая, тяжелая тишина. Она давила на уши, звеня в них после многочасового ада. Эту тишину прорезали лишь звуки, от которых становилось еще страшнее: тихие, протяжные стоны раненых, которые теперь, когда утихла ярость боя, начали в полной мере ощущать свою боль. Слышался плач женщин, узнававших в грудах тел на стенах своих мужей и сыновей.

Ратибор сидел на дощатом настиле стены, привалившись спиной к нагретым за день бревнам. Мир перед глазами качался и плыл, как лодка в шторм. Красный туман битвы рассеялся, и на смену ему пришла всепоглощающая боль. Она гнездилась в его левом плече, откуда, словно уродливый сук, торчал обломок ордынского копья. Боль была не острой, а тупой, рвущей, глубокой. Она пульсировала в такт сердцу, и с каждым ударом волны тошноты и слабости расходились по всему телу, до самых кончиков пальцев.

Его новый, прекрасный щит, подарок воеводы, был разломан. Копье пробило его насквозь и теперь пригвождало остатки щита к его телу, словно чудовищная брошь. Он попытался пошевелить рукой, но плечо пронзила такая вспышка агонии, что у него потемнело в глазах. Он тяжело задышал, сцепив зубы, чувствуя, как холодный пот стекает по его спине и вискам.

Шаги. Тяжелые, уверенные. Он поднял голову. Над ним стояли двое княжеских гридней в помятых доспехах, их лица были чугунными от усталости. А между ними, сняв свой шлем с глубокой вмятиной на боку, стоял сам князь Мстислав. Его светлые, обычно строгие глаза смотрели на Ратибора с непривычным выражением. В них была не только благодарность, но и что-то похожее на благоговение.

– Он спас мне жизнь, – сказал князь глухо, обращаясь к своим дружинникам, но не сводя глаз с Ратибора. – Это копье предназначалось мне в спину. Если бы не он, я бы сейчас лежал рядом с остальными, а стервятники уже слетались бы на княжеское мясо.

Он присел на корточки рядом с Ратибором, его колени хрустнули.

– Вытащите эту занозу. Живо. Но осторожно, насколько это возможно.

Двое гридней взялись за дело с деловитой сноровкой. Один подошел сзади, крепко, как тисками, обхватил Ратибора за грудь и здоровое плечо, не давая ему дернуться. Второй взялся обеими руками за скользкое от крови древко.

– Держись, парень, – пробасил он. – Будет больно.

Ратибор впился ногтями здоровой руки в деревянный настил и зажмурился, готовясь.

Рывок.

Мир перестал существовать. Он взорвался ослепительной белой вспышкой, в центре которой была невыносимая, разрывающая его на части боль. Казалось, ему отрывают руку вместе с куском плоти и костей. Он не закричал. Крик застрял где-то глубоко в горле. Вместо него из груди вырвался глухой, сдавленный стон, больше похожий на рык зверя. Хлынула горячая, густая кровь, заливая его рубаху, штаны, стекая по руке и капая на доски.

Перед глазами поплыли черные круги. Но он не потерял сознание. Он вцепился в реальность зубами, не позволяя себе уплыть в спасительное забытье.

Тут же к нему подбежала женщина. Старая, с лицом, похожим на печеное яблоко, но с быстрыми, умелыми руками. Городская знахарка. Она вылила на рану что-то из глиняной бутыли. Жидкость была жгучей, как огонь, и пахла горькими травами и самогоном. Ратибор зашипел от новой волны боли. Знахарка, не обращая внимания, протерла края раны чистой тряпицей, засыпала ее каким-то серым порошком, похожим на золу, который тут же начал впитывать кровь. А затем туго, до боли, перевязала плечо полосами чистого льна.

– Будешь жить, воин, – сказала она деловито, оценивая свою работу. – Перун миловал, кость не задета. Железо прошло по мясу. Но рука тебе пока не помощница. И если начнется лихоманка – зови.

Она собрала свои склянки и ушла к следующему раненому. На стене их было еще много.

Князь Мстислав все это время был рядом. Теперь он снова присел перед Ратибором.

– Я твой должник, Ратибор, сын Мстивоя, – тихо сказал он, так, чтобы слышали только они двое. Его голос был лишен княжеской спеси. Это говорил не правитель, а человек, только что заглянувший в лицо смерти. – Я знаю, кто ты. Доброгнев рассказал мне еще до штурма. Я помню твоего отца. Он был героем. И ты достоин его. Сын достоин отца. Чернигов этого дня не забудет. И я не забуду.

Ратибор лишь с трудом кивнул, не в силах говорить. Его била крупная дрожь – от боли, от потери крови, от пережитого ужаса, который только сейчас начал подступать. Он смотрел мимо князя. Смотрел на тела, которые уже начали стаскивать со стен, укладывая в ряд. На измученные, почерневшие от копоти и усталости лица защитников.

Они победили в этой схватке. Но какой ценой? Он посмотрел на свой сломанный щит, на свой залитый кровью меч. Война была еще далеко не окончена. Эта ночь была лишь короткой передышкой. И он знал, что когда боль утихнет, он снова встанет на эту стену. Потому что другого пути у него не было. Таков был завет его отца. Такова была его судьба.

Глава 18: Запах Смерти

Следующие два дня превратились в тягучий, липкий кошмар, который был хуже ярости открытого боя. Кочевники, зализав раны и подсчитав чудовищные потери, изменили тактику. Они поняли, что взять Чернигов прямым штурмом будет стоить им всей орды. Вместо этого они решили его удушить.

Город взяли в плотное, непроницаемое кольцо. Больше не было неистовых атак. Вместо этого наступила изматывающая, методичная осада. Днем и ночью с безопасного расстояния их легкие метательные машины – пороки, работавшие на силе скрученных воловьих жил – бросали в город горшки с горящей смолой и просмоленной паклей. Большинство из них тушили, но то тут, то там вспыхивали пожары, заставляя измученных людей метаться по горожася с ведрами воды и песка.

Бесконечные тучи стрел продолжали лететь через стены, не давая никому поднять головы. Теперь это была не яростная атака, а монотонная, изнуряющая работа, рассчитанная на то, чтобы сломить дух защитников, не дать им ни минуты покоя, заставить их жить в постоянном страхе перед шальной стрелой, которая могла прилететь в любой момент. Жизнь в городе замерла. Улицы опустели. Те, кто не был на стенах, прятались в подвалах и погребах, слушая глухие удары камней по крышам и свист стрел над головой.

Но самым страшным врагом стали не кочевники, а то, что они оставили после себя. Под южной стеной, на том самом месте, где захлебнулись две волны штурма, лежали тысячи неубранных трупов. Жаркое весеннее солнце, безжалостное и яркое, делало свою работу. Началось разложение.

Сначала это был лишь легкий, сладковатый запах, который приносил южный ветер. Но с каждым часом он становился гуще, плотнее, омерзительнее. К исходу второго дня он превратился в плотную, невидимую пелену, которая окутала весь город. Тошнотворный, приторный смрад гниющей плоти. Запах смерти.

Он был везде. От него нельзя было укрыться. Он проникал в дома через плотно закрытые ставни, лез в ноздри, в рот, оседал на языке липкой, трупной сладостью. Он въелся в одежду, в волосы, в саму кожу. Казалось, им пропиталась еда, отравляя каждый кусок хлеба. Вода в колодцах приобрела его омерзительный привкус. Люди ели, зажимая носы, но это не помогало. Запах был уже внутри них.

И вместе с запахом в город пришла хворь. Не та быстрая смерть, что настигает в бою, а медленная, мучительная, унизительная. От ран, которые гноились в этом отравленном воздухе. От грязной воды, которую приходилось пить. От всеобщего упадка сил, страха и безнадежности. Люди начали болеть животами. Их лихорадило. Они умирали не только на стенах, но и в своих домах, в своих постелях, бредя и корчась в агонии. Старая знахарка и другие лекари работали без сна и отдыха, но их запасы трав и снадобий быстро истощались.

Надежда, что тлела в сердцах защитников после отраженного штурма, начала угасать, разъедаемая этой вонью и болезнями. Все понимали, что помощь из других русских земель не придет. Никто не пошлет дружину на верную смерть против несметной орды. Они были одни. Заперты в своей деревянной крепости, которая медленно превращалась в общую могилу. Моральный дух, который не смогли сломить мечи и копья, теперь подтачивал невидимый враг. Воины на стенах стали молчаливыми и угрюмыми. Даже самые отчаянные шутники замолчали. Смех умер в Чернигове.

Ратибор, несмотря на рану, не позволял себе раскисать. Его левое плечо горело огнем, правая рука висела плетью, но он не лежал в лазарете. Он заставил себя встать. Левой, здоровой рукой, он делал все, что мог. Помогал женщинам таскать к стенам мешки с песком. Носил воду раненым. Когда наступала его очередь, он поднимался на стену. Не для боя – правая рука все еще не действовала – а для дежурства. Он часами стоял, прислонившись к бревнам, и молча смотрел на вражеский лагерь.

Его холодное, невозмутимое спокойствие действовало на других сильнее любых ободряющих речей. Другие ополченцы, видя его – раненого, но не сломленного героя, спасшего князя, – находили в себе силы держаться. Если уж он, с дырой в плече, стоит, то и им, здоровым, не пристало падать духом. Он стал для них живым символом стойкости. Молчаливым укором любому проявлению слабости.

Но в душе у Ратибора тоже зрел холод. Он понимал, что так долго продолжаться не может. Силы города таяли. С каждым днем, с каждым часом их становилось все меньше. Если ничего не предпринять, Чернигов падет. Не от меча, так от чумы и голода. И нужно было что-то делать. Что-то отчаянное. Что-то, чего враг никак не мог ожидать. Эта мысль зрела в нем, как нарыв, и он ждал лишь подходящего момента, чтобы ее озвучить.

Глава 19: Отчаянный План

На третий день удушливой осады терпение князя Мстислава лопнуло. Он не мог больше сидеть и смотреть, как его город медленно умирает, отравленный трупным смрадом и болезнями. Вечером он собрал военный совет.

В большой гриднице княжеского терема было душно. Запах немытых тел, пота и страха смешивался с вонью, что сочилась с улицы даже сквозь плотно прикрытые окна. За длинным дубовым столом сидели самые доверенные люди князя: седой и мрачный, как скала, воевода Доброгнев; десяток сотников и самых опытных гридней – людей с обветренными, закаленными в боях лицами. Их доспехи были потерты, глаза ввалились от усталости, но в них все еще горел огонь.

Пригласили и Ратибора. Он отказался сесть за стол с князем и военачальниками, сославшись на то, что он простой ополченец. Он стоял у стены, в тени, прислонившись здоровым плечом к холодному срубу. Его присутствие здесь, в этом кругу, было знаком особого расположения князя. И знаком отчаяния.

– Говорите, – начал Мстислав без предисловий, обводя всех тяжелым взглядом. – Я хочу слышать не жалобы, а мысли. Что нам делать? Положение хуже некуда.

Слова повисли в гнетущей тишине. Наконец, один из сотников, пожилой, по имени Ждан, хрипло кашлянул.

– Княже, запасы зерна и воды подходят к концу. Еще три-четыре дня, и начнется настоящий голод. Люди измотаны. Их косит хворь. Еще один такой штурм, как первый, мы не выдержим. Стены удержать будет некому. Мы в ловушке. Мы можем умереть героями, но город падет. Это горькая правда.

– Может, прорыв? – подал голос молодой, горячий гридень Всеволод. – Собрать всю конную дружину, всех, кто еще может крепко сидеть в седле. Ударить ночью в одном месте, прорубить себе дорогу и уйти на север, чтобы собрать новую рать.

– И бросить три четверти города на растерзание? – жестко оборвал его Доброгнев. Его взгляд был ледяным. – Оставить женщин, стариков и раненых ополченцев на поругание орде? Это путь трусов, а не воинов. И не по-княжески это. Князь не бежит, бросая свой народ.

Всеволод покраснел и опустил голову. Вновь наступила тишина. Каждый в этой комнате понимал, что оба правы. Они в западне. Все пути вели к смерти: быстрой и яростной на стенах, или медленной и мучительной от голода и болезней. Решения не было. Лишь безнадежность, густая, как деготь.

И тогда из тени раздался голос. Хриплый, но спокойный и твердый, он прозвучал в гнетущей тишине особенно отчетливо.

– Их сила – в их числе, – сказал Ратибор. Он сделал шаг из тени. Все головы повернулись к нему. – Но у большой силы – большой желудок. Их много, и они много едят. Каждый вечер по всему их стану дымятся сотни котлов.

Князь и воевода смотрели на него с напряженным вниманием. Сотники – с недоумением. О чем говорит этот деревенский парень?

– Они уверены в своей победе, – продолжал Ратибор, глядя прямо на князя. Его взгляд был ясным и холодным. – Они думают, мы сидим здесь и гнием, как рыба, выброшенная на берег. Они расслаблены. Их посты ленивы. Особенно со стороны реки. Кочевники боятся воды и леса, для них это чужое, враждебное место.

Он сделал паузу, давая своим словам впитаться в сознание слушателей.

– Ночью, когда луна скроется, можно подобраться к их лагерю по воде. Проникнуть внутрь. Найти кухни. Найти большие котлы, из которых ест их войско. И… – он помедлил на мгновение, – и бросить в их еду отраву.

Слова упали в тишину, как камни в глубокий колодец. Все ошеломленно смотрели на него. План был неслыханным по своей дерзости. Безумным. И… бесчестным.

– Отравить? – первым нарушил молчание Доброгнев. Его брови сошлись на переносице. – Это удар в спину, а не открытый бой. Да и чем? Где нам взять яд, способный убить целую армию?

– Убить и не надо, – спокойно ответил Ратибор. – Мертвый враг не напугает живого. А вот воин, который корчится от боли в животе, не способен даже натянуть тетиву лука. Нужно лишить их силы. Ослабить. Сделать их беспомощными, как новорожденных щенков.

Он обвел взглядом присутствующих.

– В наших лесах растет трава. Бабки-знахарки зовут ее «волчий понос», а еще «дристальник». Ее корень, если высушить и истолочь, не ядовит, но вызывает в кишках страшную хворь. Рези такие, что человек не может разогнуться. Понос такой, что он сутки не может отойти от нужника. У старой знахарки, что лечила мне плечо, он точно должен быть. Это бабье средство от запора. Только дозу нужно дать конскую.

В гриднице стало тихо. Сотники переглядывались. Гридни хмурились. Идея была дикой. Но в ней была своя жуткая, извращенная логика.

Доброгнев медленно провел рукой по своей седой бороде. Он посмотрел на князя. В его глазах, всегда строгих, блеснул опасный огонек.

– Это может сработать, – пророкотал он. – Да, это бесчестно. Это не по правилам предков. Но скажите мне, кто-нибудь, разве эти выродки, что жгут наших детей и насилуют наших женщин, пришли на нашу землю с честью? Разве они соблюдают правила? Против бешеной стаи хороши не только рогатина, но и волчья яма.

Мстислав молчал. Он смотрел на Ратибора, и на его лице отражалась тяжелая борьба. Наконец, он с силой ударил кулаком по столу.

– К Чернобогу правила! – его голос прозвучал как удар грома. – Речь идет о жизни этого города! О жизни наших жен и детей! Если боги отвернулись от нас, мы найдем свой путь! Кто пойдет? Это дело для смертников. Шансов вернуться почти нет.

Вперед шагнул Всеволод, желая загладить свою вину за предложение о прорыве. Еще несколько гридней поднялись. Но Ратибор остановил их.

– Нет, – сказал он. – Нужны не самые ярые бойцы. Нужны тени. Те, кто умеет ходить по лесу, не издав ни звука. Кто может часами лежать в засаде. Охотники. Лесники.

Он повернулся к князю.

– Я пойду. И я выберу людей сам. Мне нужен десяток тихих, как смерть, бойцов. И удача от богов. Больше ничего.

Глава 20: Ночные Тени

Ночь опустилась на Чернигов, как черный саван, укрыв от глаз богов и людей то, что должно было случиться. Луна, словно стыдясь этого бесчестного дела, спряталась за плотными, тяжелыми облаками. Непроглядная темень стала союзницей отряда.

В полутемной каморке у западной стены, пропахшей сыростью и тревогой, собрались одиннадцать человек, отобранных Ратибором. Сам он стал двенадцатым. Это были не могучие гридни в сияющих доспехах, а молчаливые, жилистые мужчины, чья кожа была темна от солнца, а руки – мозолисты от работы и оружия. Лесники и охотники. Люди, для которых лес был домом, а тишина – лучшим другом. Среди них был и Лютобор, брат-охотник, чье лицо после гибели брата стало суровой маской, а в глазах застыла ледяная ненависть.

Воевода Доброгнев лично принес им мешочки, сшитые из грубой кожи. Внутри каждого был толченый, похожий на серую пыль, корень «волчьего поноса», смешанный с золой, чтобы быть менее заметным в мутной похлебке кочевников.

– Это не оружие воина, – глухо сказал старый воевода, глядя каждому в глаза, словно заглядывая в душу. – Это оружие отчаявшихся. Но они пришли на нашу землю, чтобы жечь, убивать и насиловать. Против бешеной собаки хороши любые средства. Вы идете не за славой. Многие из вас, скорее всего, не вернутся. Но если у вас получится, вы дадите шанс этому городу. Шанс выжить. Да сопутствует вам Велес, бог лесов и тайн.

Ратибор молча принял свой мешочек. Его раненое левое плечо ныло тупой, непрекращающейся болью. Он перетянул повязку туже, игнорируя протест плоти. В правой, здоровой руке он сжимал рукоять своего меча. Она казалась продолжением его воли.

Они оделись во все темное, старую, выношенную одежду, не имевшую блеска. Лица и руки вымазали сажей и грязью, сливаясь с ночной тьмой. Они стали похожи на духов, вышедших из болота.

Потайная калитка, ведущая к реке, скрипнула тихо, как вздох. Один за другим они выскользнули наружу. Холодная, пахнущая илом вода Десны обожгла ноги, но никто не издал ни звука. Они двигались по кромке берега, согнувшись в три погибели, используя каждую тень, каждый куст. Затем углубились в густые заросли камыша, которые тянулись вдоль вражеского лагеря. Шум воды и шелест тростника скрывали их передвижение. Как и говорил Ратибор, кочевники, дети бескрайних степей, пренебрегали обороной со стороны реки, считая ее непреодолимой преградой.

Лагерь орды жил своей ночной, варварской жизнью. Из глубины доносились гортанные песни, пьяный смех, тревожное ржание тысяч лошадей. Запах конского пота, немытых тел, прокисшего кумыса и дыма от костров бил в ноздри, вызывая тошноту. Это было логово зверя, огромное и смердящее. Костры догорали, отбрасывая длинные, пляшущие тени, которые скрывали смельчаков. Часовые, укутанные в войлочные плащи, клевали носом, опираясь на копья, или лениво переговаривались, уверенные в своей безопасности.

Отряд Ратибора, как призраки, скользил между шатрами из шкур и низкими войлочными юртами. Каждый шаг был выверен. Каждый звук – лай потревоженной собаки, покашливание часового – заставлял их замирать и сливаться с тенями, становясь частью ночи. Ратибор вел их, ориентируясь по запаху. Он искал главные кухни. Место, где стояли огромные бронзовые котлы, в которых все еще остывало варево на тысячи воинов.

Наконец, на большой поляне в центре лагеря, они нашли их. Три гигантских котла, вкопанные в землю, тихо дымились, выпуская пар в холодный ночной воздух. Рядом, на грубых кошмах, раскинув руки, храпели два повара. У огня, подложив под голову седло, дремал один-единственный охранник.

Ратибор жестами распределил задачи. Лютобор и еще один охотник, умевший метать нож без промаха, должны были бесшумно убрать охранника. Две пары бойцов – к котлам. Остальные – на страже, готовые в любой момент перерезать глотку любому, кто появится.

Две тени метнулись вперед. Охотник, чьи пальцы привыкли выпускать быструю смерть, метнул нож. Короткий клинок с тихим свистом пролетел несколько шагов и вонзился охраннику точно в горло. Тот издал лишь тихий, булькающий вздох, схватился за шею и затих навсегда, даже не проснувшись. Лютобор подскочил и осторожно уложил тело на землю, словно тот просто прилег отдохнуть. Поваров решили не трогать.

Остальные уже были у котлов. Приподняв тяжелые деревянные крышки, они увидели густую, жирную похлебку из конины, проса и каких-то кореньев. От нее шел тяжелый дух сырого мяса и лука. Не раздумывая, они высыпали порошок из мешочков, быстро размешивая отраву короткими палками, которые принесли с собой. Серый порошок бесследно растворился в мутном вареве.

Дело было сделано. Пора уходить.

Но боги в эту ночь решили испытать их до конца.

Из соседнего шатра, богато украшенного, пошатываясь, вышел ордынец. Видимо, приспичило по нужде. Он был огромным, плечистым, судя по расшитому халату – какой-то мелкий вожак или сотник. Он увидел темные фигуры у священных котлов, и его пьяные глаза на миг протрезвели от изумления. Он открыл рот, чтобы издать боевой клич.

Времени на тишину не осталось.

Ратибор понял, что секунда промедления – и они все здесь полягут. Он метнулся вперед. Его меч, который он держал в правой, здоровой руке, описал короткую дугу. Ордынец не успел ни закричать, ни выхватить оружие. Острие меча вошло ему точно под ребра, глубоко, до самой рукояти, пробив плоть и достав до сердца. Глаза кочевника расширились от смертельного удивления. Он посмотрел на Ратибора, потом на рукоять, торчащую из его груди. Изо рта хлынула темная кровь. Короткий хрип – и он обмяк, безвольно повиснув на клинке.

Это была первая кровь этой ночи. И знак, что пора уходить.

Ратибор с усилием выдернул меч. Тело сотника мешком рухнуло на землю.

– Уходим! – прошипел Ратибор. – Быстро!

Они бросились бежать тем же путем, каким пришли. За спиной уже раздавались встревоженные крики. Их заметили.

Но удача была на их стороне. Погоня пронеслась мимо, в степь, кочевники и подумать не могли, что дерзкие русичи вернутся в осажденный город. Отряд Ратибора благополучно добрался до потайного лаза.

Когда он, весь в грязи и чужой крови, предстал перед князем, тот ничего не спросил. Он все понял по глазам.

– Сделано, – коротко доложил Ратибор.

Князь Мстислав положил ему руку на здоровое плечо.

– Теперь будем ждать утра. И молиться Перуну.

Ратибор молча кивнул. Он не молился. Он знал, что боги уже сделали свой выбор, когда послали его на эту стену. Остальное было в руках людей. И в силе корня «волчьего поноса».

Глава 21: Агония Врага

Они успели. Добежав до реки и укрывшись в камышах, они слышали, как в лагере орды нарастал переполох. Погоня пронеслась мимо, устремившись в степь, они и подумать не могли, что дерзкие русичи вернутся обратно в город. Отряду Ратибора удалось благополучно добраться до потайного лаза.

В городе их ждали, как героев. Ратибор коротко доложил князю.

– Сделано. Но нас заметили. Один наш ранен, двое их мертвы.

– Это малая цена за надежду, – ответил князь Мстислав. – Теперь ждем.

Остаток ночи прошел в напряженном ожидании. А на рассвете началось.

Сначала из вражеского лагеря донеслись одиночные крики. Затем их стало больше. Это были не боевые кличи, а стоны, полные боли и отчаяния. Дозорные на стенах, вглядываясь в утреннюю дымку, докладывали о невероятной картине.

Весь огромный лагерь кочевников превратился в гигантский отхожий двор. Воины, которые еще вчера наводили ужас на всю округу, корчились на земле, держась за животы. Их рвало. Они бегали в кусты, не успевая даже снять штаны. Вопли, стоны и ругань стояли над степью. Вместо того чтобы готовиться к новому штурму, могучая орда была парализована жесточайшим поносом.

Вид тысяч воинов, одновременно страдающих от этой постыдной и мучительной хвори, был и жутким, и до истерики смешным. Ополченцы на стенах, сначала смотревшие на это с недоумением, начали посмеиваться. А потом один не выдержал и захохотал в голос. Его смех подхватил другой, третий, и вот уже вся стена, весь измученный, голодный город содрогался от хохота. Это был смех облегчения. Смех отчаяния, сменившегося надеждой.

– Время пришло, – сказал князь Мстислав, глядя на это постыдное фиаско врага. Его глаза горели. – Доброгнев, готовь дружину! Открывай ворота! Братья! Перун дал нам шанс! Покажем этим выродкам, как умирают русские воины! В атаку!

Глава 22: Удар Возмездия

Ворота Чернигова, разбитые, заляпанные кровью, содрогнулись и с оглушительным скрипом, похожим на стон пытаемого великана, распахнулись. В утреннем солнечном свете этот звук прозвучал как начало похоронного марша для орды. В проеме показался всадник.

Впереди, на белом, как снег, жеребце, гарцевал сам князь Мстислав. Его шлем был начищен до блеска, а за его спиной на ветру развевался княжеский стяг – червленый, с золотым изображением пикирующего сокола. Князь выхватил из ножен свой меч, и лезвие поймало солнечный луч, ослепительно вспыхнув.

– За Русь! За Чернигов! Смерть поганым! – его голос, усиленный яростью, перекрыл стоны и вопли, доносившиеся из вражеского стана. – В атаку, братья!

За ним, как стальная река, из ворот хлынула конная гридница. Полторы сотни лучших воинов, закованных в железо, на могучих боевых конях. Их копья были наперевес, щиты сомкнуты. Земля загудела под копытами.

А следом, широкой, неудержимой волной, пошла пехота. Ополченцы. Измученные, голодные, злые. Они больше не были стадом. Они были единым организмом, спаянным общей ненавистью и жаждой мести. Плечом к плечу, стеной щитов, они двинулись на врага. И Ратибор был среди них, в первом ряду. Его левое плечо все еще сковывала боль, раненая рука была бесполезной плетью, прижатой к телу, но в здоровой правой он сжимал меч воеводы. Его серые глаза были холодны и пусты, как зимнее небо. Он был готов.

Орда, застигнутая врасплох этой дерзкой, самоубийственной атакой, не смогла организовать оборону. Их лагерь был адом, полным страданий. Воины, еще вчера казавшиеся непобедимыми демонами, теперь были жалкими, беспомощными смертными. Они корчились на земле, опорожняясь прямо под себя. Их рвало желчью. Лица были зелеными от боли.

Лишь немногие, те, кто по счастливой случайности не ел вчерашнюю похлебку или обладал бычьим здоровьем, пытались оказать сопротивление. Они в панике метались в поисках оружия, пытались вскочить на коней, но было уже поздно. Конница Мстислава налетела на них, как ураган.

Дружинники врезались в толпы ослабевших врагов, прошивая их копьями, топча конями. Началась не битва. Началась бойня.

А затем в лагерь вошла пехота. Стена щитов смяла первые ряды тех, кто еще пытался сопротивляться, и рассыпалась, превратившись в сотни отдельных поединков, если это можно было так назвать. Кочевники, не способные нормально стоять на ногах, умирали, не успевая понять, что происходит.

Ополченцы, полные ненависти за сожженные дома, за убитых родных, за дни унизительного страха, превратились в беспощадных палачей. Они не брали пленных. Они добивали раненых и больных, всаживая копья и топоры в беспомощные тела. В воздухе стояли крики ужаса, предсмертные хрипы и яростные вопли победителей.

Ратибор шел сквозь этот ад, как жнец по полю созревшей пшеницы. Его меч в правой руке работал без устали, быстро и эффективно. Удар, еще удар. Он не чувствовал ни ненависти, ни ярости. Лишь холодное, методичное удовлетворение от выполняемой работы. Он видел врага и убивал его. Он мстил.

Вот один, с перекошенным от боли лицом, пытается поднять саблю – меч Ратибора вспарывает ему живот. Вот другой, выползающий из шатра, – удар в шею, и голова почти отделяется от тела. Он мстил за растерзанную женщину в сожженном селе, за парня с пробитой шеей на стене, за кузнеца Демьяна, за брата Лютобора.

Сам Лютобор дрался рядом с ним, как одержимый. Он не сражался, он казнил. Он не кричал, он рычал, как дикий зверь. Его топор опускался снова и снова, круша кости, разбрызгивая мозги и кровь. Он врывался в шатры и убивал всех, кого там находил – воинов, стариков, подростков. Его глаза горели безумным, мстительным огнем.

Те немногие, кто сохранил силы и разум, поняли, что это конец. В их рядах началась паника. Великая орда, еще вчера готовая стереть Чернигов с лица земли, теперь разбегалась, как стадо напуганных овец. Бегство было повальным, хаотичным. Они бросали оружие, доспехи, сброшенные в кучу шелка и ковры. Они бросали награбленное добро, бросали своих женщин и детей, в панике пытаясь добраться до коней и ускакать, куда глаза глядят.

Дружинники преследовали их, рубя и коля, превращая отступление в побоище. Победа была полной. Сокрушительной. Невероятной.

К полудню все было кончено. Ратибор стоял посреди разгромленного лагеря. Воздух был пропитан густым запахом крови, дерьма и смерти. Он опустил свой меч. Лезвие было красным до самой рукояти. Он посмотрел на свои руки, на небо, на горы трупов вокруг. Война в его душе закончилась. Осталась лишь звенящая пустота и бесконечная усталость.

Глава 23: Добыча и Выбор

К полудню все было кончено. Ярость битвы схлынула, оставив после себя лишь гул в ушах и тошнотворную усталость. Степь перед Черниговом превратилась в гигантскую бойню. Ветер разносил по округе тяжелый запах крови и потрохов. Воины, еще недавно бывшие на волосок от смерти, теперь бродили по разгромленному лагерю победителями.

Это был город изобилия, построенный на горе и слезах других. Шелковые шатры, ковры, каких не ткали на Руси, горы оружия в драгоценной отделке, сундуки, набитые серебряной утварью и византийскими монетами. Победители тащили все, что могли унести. Кто-то примерял на себя ханский халат, кто-то спорил из-за красивой сабли.

В одном из концов лагеря дружинники вскрыли загоны, где, как скот, держали пленников-русичей, захваченных в сожженных селах. Мужчины, женщины, дети… Грязные, истощенные, с пустыми глазами, они не сразу поверили в свое освобождение.

А в другом месте, под охраной нескольких воинов, собрали пленниц-кочевниц. Женщины орды. Их участь была предрешена. Они были частью добычи, как и шелка, и золото. Некоторые, чьи мужья и сыновья только что были убиты, шипели и царапались, как дикие кошки. Другие, особенно молодые, сидели на земле, сбившись в тесные, дрожащие кучки, и с ужасом ждали своей судьбы.

Князь Мстислав, пьяный от победы и облегчения, приказал устроить пир прямо здесь, среди трупов и трофеев. Зарезали несколько захваченных баранов, нашли нетронутые бочки с вином и кислым, хмельным кумысом. Воины пили прямо из шлемов, кричали хвастливые песни и славили князя. Чернигов праздновал свое чудесное спасение.

На этом пиру, когда солнце уже начало клониться к вечеру, князь Мстислав, сидевший на брошенном ковре в окружении своих гридней, подозвал к себе Ратибора.

– Подойди, герой! – его голос гремел над полем.

Ратибор, молча сидевший поодаль, нехотя поднялся и подошел. Он был весь в чужой, запекшейся крови, его одежда была порвана, но он держался прямо. Усталость не согнула его.

– Дважды ты спас этот город и меня, – громко, чтобы слышали все, сказал князь. – Первый раз – своим щитом от верной смерти, второй – своей хитростью от позорного голода! Я обещал, что Чернигов не забудет, и князья слов на ветер не бросают! Выбирай любую добычу! Любую! – он широким жестом обвел разгромленный лагерь. – Хочешь – лучшего скакуна из ханского табуна? Хочешь – вон тот полный доспех из черненой стали, что сняли с их военачальника? Хочешь – набей золотом и серебром хоть три мешка! Проси! Сегодня твой день, Ратибор, сын Мстивоя! И все, что ты попросишь, будет тебе дано!

Все взгляды были устремлены на него. В них было любопытство, восхищение, зависть. Ратибор молча обвел взглядом брошенный лагерь. Горы трупов, груды сокровищ. Все это казалось ему ненастоящим, чужим. Его взгляд проскользнул мимо и остановился на той самой группе пленниц. Они были частью этой добычи, безмолвной и живой. Среди них он снова увидел тех двух девочек, которые поразили его еще тогда. Совсем юные, не больше шестнадцати зим. Худые, испуганные, с огромными темными глазами, в которых плескался животный ужас. Они были похожи на двух подстреленных ланей, ждущих, когда охотник перережет им горло. Он знал, какая участь ждет их. Этой ночью, когда вино окончательно развяжет руки и похоть, их растащат по шатрам. Они станут общей игрушкой для десятков воинов, их будут передавать из рук в руки, пока они не сломаются или не умрут от тоски, побоев или болезней.

Что-то внутри Ратибора, что-то холодное и твердое, приняло решение. Он не был святым. Он был воином, убивавшим без жалости. Но в этих девочках он видел не врага. Он видел предельную степень унижения, которое может выпасть на долю человека.

Он шагнул вперед.

– Я не ищу богатства, князь, – сказал он ровным голосом, в котором не было ни заискивания, ни гордыни. – Мой меч и щит – от воеводы, и они служат мне хорошо. А золото… золото не вернет мертвых.

Он сделал паузу.

– Дай мне лишь небольшой мешочек серебра. Мои односельчане лишились крова. Нужно будет отстроиться. И еще… – он повернулся и прямо указал на испуганных девушек. – И еще я прошу отдать мне вон тех двух.

Повисла звенящая тишина. Смех и крики замерли. Даже ветер, казалось, перестал дуть. А потом кто-то нервно хихикнул, и толпа взорвалась громовым, издевательским хохотом.

– Двух девок?! – переспросил ошеломленный князь, не веря своим ушам. – Ратибор, ты умом тронулся? От хвори или от раны? Ты отказываешься от доспеха, который стоит как целая деревня, ради двух коз степных? Да зачем они тебе?!

Дружинники гоготали, хлопая себя по ляжкам, тыча в него пальцами.

– Видать, бабы ему в деревне не дают!

– Решил степных попробовать, лесовик!

Но Ратибор не дрогнул. Он спокойно дождался, пока волна смеха немного утихнет, и посмотрел прямо в глаза князю.

– Эти девки не воины, князь, – повторил он, и теперь в его голосе прозвучала сталь. – Они еще дети. Они видели сегодня достаточно смерти. Я не хочу, чтобы они познали еще и позор. Посмотри на них. Какая слава в том, чтобы истязать слабых?

Он говорил тихо, но его слова разнеслись над притихшей площадью.

– Для меня спасти их от этой участи – ценнее, чем любой доспех. Я забираю их. Это мой выбор.

Смех окончательно утих. Дружинники смотрели на него с недоумением, кто-то – с презрением, но некоторые – с зарождающимся уважением. Князь Мстислав долго смотрел на Ратибора, на его серьезное, невозмутимое лицо, а потом на пленниц, которые так ничего и не поняли, но чувствовали, что решается их судьба. И князь, который сам был отцом юной дочери, что-то понял в этот момент. Что-то о силе, которая заключается не только в умении убивать.

– Как скажешь, герой, – наконец произнес он, и в его голосе прозвучало искреннее уважение. – Твоя воля – закон. Забирай серебро. И девок своих забирай. Ты их заслужил. И не только мечом, но и сердцем.

Глава 24: Пир Победителей

Чернигов гудел. Но теперь это был не гул страха и подготовки к смерти, а рев торжества. Город праздновал. Трупы врагов еще не успели стащить в погребальные костры, воздух все еще был пропитан сладковатым запахом разложения и гари, но люди, пережившие ад осады, хотели жить. Хотели пить, есть и кричать песни во все горло.

Князь Мстислав приказал выкатить на главную площадь бочки с трофейным вином и пивом, зарезать скот и устроить пир для всех защитников города. Столы ломились от жареного мяса, хлеба, сыра. Уставшие, почерневшие от копоти и крови, но пьяные от победы и хмеля воины обнимались, горланили песни и хвастались своими подвигами.

Ратибор сидел в стороне от общего шума, у стола, где расположился князь со своей гридницей и воеводой. Его раненое плечо все еще ныло, но хмель притуплял боль. Он молча ел, наблюдая за этим буйством жизни. Ему было не по себе среди этого гама. После тишины леса и смертельной сосредоточенности боя этот шум казался неестественным.

Князь Мстислав поднялся, стукнув по столу тяжелым кубком. Шум постепенно стих.

– Братья! – пророкотал князь. – Мы выстояли! Мы омыли нашу землю кровью врагов! Мы показали степным шакалам, что такое гнев русичей! Защитники Чернигова, слава вам!

– Слава! Слава! Слава! – прокатилось над площадью.

– Но среди многих героев есть один, – продолжал князь, и его взгляд нашел Ратибора. – Один, кому я, ваш князь, и весь этот город обязаны жизнью дважды!

Он махнул рукой, приглашая Ратибора подойти. Тот нехотя поднялся и подошел к княжескому помосту. Все взгляды, пьяные, восхищенные, завистливые, были устремлены на него.

– Этот воин, Ратибор, сын Мстивоя, – громко объявил Мстислав, – закрыл меня своим телом от вражеского копья! Он мог умереть, но не дрогнул!

По толпе пронесся восхищенный гул.

– А когда мы все уже готовились к смерти от голода и болезней, он один, с горсткой храбрецов, пробрался в логово зверя и вырвал у него ядовитые зубы! Его хитрость дала нам победу!

Глава 25: Невольные Трофеи

Повинуясь приказу князя, двое дружинников с ухмылками шагнули к группе пленниц. Они грубо, по-хозяйски, схватили двух девушек, которых выбрал Ратибор, за руки и потащили их через все поле к княжескому помосту. Пленницы спотыкались, их босые ноги вязли в пропитанной кровью земле. Они шли, ссутулившись и опустив головы, словно ожидая удара или чего-то худшего. Каждый взгляд, брошенный на них пьяными воинами, был подобен физическому прикосновению – грязному и унизительному.

Когда их подтолкнули к Ратибору, они замерли, дрожа, как осенние листья на ветру. Они даже не смели поднять на него взгляд, боясь встретиться с глазами своего нового хозяина – высокого, чужого воина, перемазанного кровью их соплеменников. Но одна из них, та, что была чуть выше и чья спина, несмотря на страх, не была согнута до конца, на одно короткое мгновение вскинула голову. Ее темные, раскосые глаза метнули в Ратибора взгляд, полный такой лютой, концентрированной ненависти, что он почувствовал его, как удар. В этом взгляде было все: и горечь поражения, и презрение к победителю, и обещание мести. Потом она так же быстро опустила глаза. Вторая же, хрупкая и тонкая, как тростинка, казалось, вот-вот упадет в обморок. Она едва стояла на ногах, ее тело била мелкая, неукротимая дрожь.

Ратибор не стал их трогать, не сказал ни слова. Их страх и ненависть были ощутимы, как стена. Он подозвал к себе Лютобора, который стоял неподалеку, мрачно наблюдая за происходящим.

– Присмотри за ними, – коротко бросил Ратибор.

– Что мне с ними делать? – пробурчал охотник, с нескрываемой неприязнью глядя на пленниц. Для него, потерявшего брата, они были лишь отродьем врага.

– Ничего, – твердо ответил Ратибор. – Просто следи, чтобы их никто не трогал. Ни словом, ни пальцем. И чтобы не сбежали, хоть бежать им и некуда. Поставь их у нашего костра и сиди рядом.

Он принял из рук княжеского казначея тяжелый кожаный кошель, набитый холодными, весомыми серебряными гривнами. Кивнул в знак благодарности князю, развернулся и пошел прочь от пиршества. Этот праздник был ему чужд. Звуки веселья и хвастливые крики вызывали лишь глухое раздражение. Его война еще не закончилась.

Он нашел своих. Тех, кто остался. У небольшого костра, разведенного на отшибе, сидел Лютобор, единственный уцелевший из братьев-охотников. Рядом с ним, привалившись к колесу брошенной телеги, лежал кузнец Демьян. Лежал и тихо стонал. Он выжил. Стрела, попавшая ему в лицо на стене, не пробила череп. Но глаза он лишился. На месте правого глаза теперь была кровавая дыра, наскоро перевязанная грязной тряпкой. Он выжил, но теперь мир для него навсегда стал наполовину темнее. Пятеро ушли. Трое вернутся.

– Собирайтесь, – сказал Ратибор, его голос был глухим. – Утром уходим домой.

Демьян лишь простонал в ответ. Лютобор молча кивнул. Радость великой победы не коснулась их. Для них она была отравлена горечью потерь.

Ночью Ратибор не спал. Он сидел у костра, подбрасывая в огонь сухие ветки, и смотрел на свои "трофеи". Девушки сидели по другую сторону огня, там, где их оставил Лютобор. Они съежились, обняв себя за колени, и молчали. Огонь плясал в их огромных, темных глазах, но Ратибор не мог прочесть в них ничего, кроме страха. Он, который умел читать следы зверей на земле, был бессилен прочесть мысли этих двух чужих, невольных спутниц.

Лютобор дремал неподалеку, положив топор рядом с собой. Даже во сне его лицо было напряженным.

Ратибор поднялся. Взял кусок хлеба и краюху жареного мяса, которые приберег для них. Он медленно подошел к ним. Они вздрогнули и еще сильнее вжались друг в друга. Та, что смелее (он мысленно назвал ее Волчицей), отшатнулась, когда он протянул еду, и тихо зашипела, как дикая кошка, загнанная в угол. Вторая (Тростинка) лишь зажмурилась, ожидая удара.

Он не стал настаивать. Молча положил еду на землю в шаге от них и так же молча вернулся к своему месту. Он не знал их языка. Он не знал, как объяснить им, что не собирается их насиловать или истязать. Да и поверили бы они? Для них он был врагом. Чудовищем, которое убивало их отцов и братьев. Он был победителем, а они – его добычей. И не важно, что творилось у него в душе. Их судьба была в его руках, и это все, что они знали.

Он смотрел на них сквозь пламя костра. Смотрел на их тонкие, напряженные фигуры, на их страх, на их безмолвную ненависть. И думал о том, что, возможно, воевода был прав. Дикий зверек, даже спасенный из капкана, может укусить руку, которая его освободила. Он понимал, что привезет домой не двух рабынь. Он привезет двух врагов, чья ненависть будет тлеть в его избе, как угли под слоем пепла, готовые вспыхнуть в любой момент.

Что ж. Это была его ноша. Он сам ее выбрал. И он понесет ее.

Глава 26: Прощание и Завет

На рассвете, когда город еще спал тяжелым, похмельным сном, Ратибор, его трое уцелевших односельчан и две пленницы были готовы к уходу. У ворот их ждал воевода Доброгнев. Его лицо было усталым, но глаза светились теплом.

– Значит, уходите, – сказал он, глядя на Ратибора. Это был не вопрос.

– Наше дело здесь сделано, воевода. Дома ждут.

– Хорошо, – кивнул Доброгнев. Он подошел ближе и положил свою тяжелую, мозолистую руку на здоровое плечо Ратибора. – Твой отец гордился бы тобой. Ты сражался как лев и проявил милосердие, когда другие жаждали лишь крови. Это признак не просто воина, но мужа. Вождя.

Он помолчал, глядя на север, словно видел что-то за горизонтом.

– Когда мой час придет, и я отправлюсь в Ирий, на вечный пир, я найду там твоего отца. Обязательно найду. И я расскажу ему, какого сына он вырастил. Расскажу про твой подвиг на стене и про твой странный, но достойный выбор. Уверен, он осушит за тебя не один рог медовухи.

От этих слов у Ратибора, который прошел через кровь и боль не дрогнув, что-то сжалось в горле. Он лишь молча кивнул, не в силах вымолвить и слова.

– Иди, – сказал воевода. – И да хранят тебя Боги. И… будь осторожен с ними, – он кивнул в сторону девушек, которые стояли поодаль под присмотром Лютобора. – Дикий зверек, даже спасенный, может укусить.

Глава 27: Возвращение в Тишину

Путь домой был иным. Они шли по той же дороге, но теперь она была пуста и тиха. Орда исчезла, оставив после себя лишь выжженную землю и трупный смрад, который постепенно развеивал весенний ветер.

Его спутники молчали, каждый погруженный в свои мысли о тех, кто не вернется. Пленницы шли позади, связанные одной длинной веревкой для острастки, хотя и не пытались бежать. Куда им было бежать в этой чужой, враждебной земле?

Ратибор тоже молчал. В его голове звучали слова воеводы. Он чувствовал тяжесть не только мешка с серебром за спиной, но и тяжесть новой ответственности. За этих двух девушек. За свою деревню. За свое будущее.

Когда на второй день пути они увидели вдали знакомые очертания своей деревни, его сердце не забилось радостно. Он знал, что их ждет. Плач вдов и сирот. И вопросы. Множество вопросов. Особенно когда жители увидят его странную добычу.

Он вернулся героем. Но чувствовал себя опустошенным. Война закончилась, но он нутром чуял, что его собственная битва только начинается. Битва не с врагом из степей, а с судьбой, которую он сам себе выбрал у стен поверженного Чернигова.

Глава 28: Герои и Вдовы

Обратная дорога была путем призраков. Они шли по той же земле, что и несколько дней назад, но мир изменился. Исчез страх, висевший в воздухе. Не было беженцев, бегущих от смерти. Лишь выжженные остовы деревень, как черные скелеты, да тишина, нарушаемая только карканьем воронья, слетавшегося на пир. Ветер уже начал развеивать трупный смрад, но запах гари еще долго будет напоминать об огненном смерче, что пронесся здесь.

Демьян шел, тяжело опираясь на Ратибора. Каждый шаг давался ему с трудом, рана в боку болела, а повязка на глазу превратилась в страшный символ пережитого ужаса. Лютобор шагал молча, сжав в руке топор. Его лицо, казалось, окаменело. Он не радовался победе, он просто пережил войну, которая забрала у него брата. Он стал другим, более темным и замкнутым.

Позади них, связанные для острастки длинной веревкой, но уже без надзора, плелись две пленницы. Они шли, опустив головы, их взгляды были прикованы к земле. Чужая, враждебная земля под их ногами, чужое небо над головой. Они были как два сорванных цветка, обреченных на увядание.

Когда на горизонте показались знакомые очертания их деревни, сердца выживших не забились радостно. Они сжались в предчувствии. Потому что возвращение с войны – это не только триумф, но и приговор. Для тех, кто ждет напрасно.

Первым их заметил мальчишка-пастух. Его крик "Вернулись!" разнесся по всей деревне.

И деревня взорвалась. Люди выбегали из изб, бросая работу. Женщины, дети, старики – все устремились к околице. Это была волна надежды и страха. Каждая женщина искала глазами в маленьком отряде лицо своего мужа, сына, брата.

Первой подбежала жена Демьяна. Увидев мужа, живого, но раненого, с перевязанным глазом, она вскрикнула, метнулась к нему, обняла, заплакала от горя и счастья одновременно. Следом подбежали дети Лютобора, вцепились в его ноги. И на его окаменевшем лице что-то дрогнуло.

Ратибора, шедшего впереди, встречали как настоящего героя. Старики хлопали его по здоровому плечу, женщины с благоговением смотрели на него.

– Богатырь!

– Спаситель наш!

– Боги тебя хранили!

Люди касались его, словно хотели прикоснуться к живой легенде, к человеку, который вернулся из пекла и принес с собой победу. Он неловко отстранялся, ему были чужды эти почести.

Но радостные крики резко оборвались, когда толпа увидела тех, кто шел позади. Двух чужеземок. В их странной одежде, с их темными раскосыми глазами. Врагов. Женщин тех, кто принес сюда смерть и огонь. Радостный гул сменился удивленным, а затем – враждебным шепотом.

– Кто это?

– Ордынки…

– Зачем он их притащил?

И в этот момент из толпы вырвался истошный, раздирающий душу крик. Это была Марфа, жена мельника. Она пробежала взглядом по трем вернувшимся воинам, и ее лицо исказилось от страшного понимания. Ее мужа среди них не было. Она бросилась к Демьяну, тряся его за плечи.

– Где мой Степан?! Где он?!

Кузнец, пошатнувшись, опустил здоровую голову.

– Пал… смертью храбрых, Марфа… У ворот…

Крик женщины превратился в отчаянный, животный вой, от которого у всех застыла кровь в жилах. К ней подбежали ее дети, еще не до конца понимая, что случилось, и тоже заплакали.

Радость встречи мгновенно разбилась об это горе. Теперь деревня разделилась. На тех, кто радовался, и на тех, кто скорбел. На героев и вдов. И посреди всего этого стоял Ратибор. А за его спиной – две пленницы, живое и молчаливое напоминание о войне и ее цене. Все взгляды – счастливые, скорбящие, удивленные, осуждающие – были устремлены на него и на его странную добычу. И он чувствовал тяжесть этих взглядов, как вес брошенной на него горы. Возвращение домой оказалось не легче, чем сама битва.

Глава 29: Награда и Упрек

Пока деревня разрывалась между радостью и горем, сквозь толпу к Ратибору пробились они. Две девушки, что провожали его, казалось, целую вечность назад.

Злата неслась к нему, расталкивая людей, ее золотая коса металась за спиной, как огненный хвост кометы. В ее зеленых глазах горел триумф. Ее герой вернулся! Живой, покрытый славой, пусть и раненый. Она дождалась. Ее молитвы и требования были услышаны богами. Она подлетела к нему и, не обращая внимания на его раненое плечо, с силой обвила его шею руками, пытаясь поцеловать.

– Вернулся! Я знала! Я знала, что ты вернешься! – кричала она, смеясь и плача одновременно.

За ней, более сдержанно, но с не меньшим счастьем на лице, подошла Милена. Она не посмела броситься на него. Она лишь стояла рядом, и ее большие карие глаза светились такой тихой, всепоглощающей радостью, словно солнце взошло после долгой полярной ночи. Ее счастливая улыбка была для него молчаливой наградой, более искренней, чем все крики толпы.

Ратибор, неловко высвобождаясь из объятий Златы, почувствовал на миг облегчение. Здесь, в их взглядах, он был не просто машиной для убийства, а человеком, которого ждали. Но этот миг был коротким.

Злата, все еще держа его за руку, проследила за взглядами односельчан. И увидела. Ее смех оборвался, словно его перерезали ножом. Улыбка на лице Милены застыла и угасла.

В паре шагов позади Ратибора, под охраной хмурого Лютобора, стояли две ордынки. Две темноволосые, раскосые девчонки, смотрящие на всех исподлобья, как волчата.

Лицо Златы из сияющего превратилось в ледяную маску. Она медленно отняла свою руку от руки Ратибора, словно обожглась.

– Что. Это. Такое? – процедила она ледяным тоном, указывая на пленниц. Каждое слово было как удар кнута.

Ратибор молчал, понимая, что любые слова сейчас будут бесполезны.

– Это и есть твоя добыча? – голос Златы начал дрожать от гнева. – Мы ждали тебя, молились за тебя! Я ночей не спала! А ты… ты притащил в нашу деревню этих… степных коз?! Ты проливал свою кровь, терял товарищей, чтобы привезти сюда этих поганок?

Милена молчала. Но ее взгляд, полный боли и разочарования, был красноречивее любых слов. Счастье, только что наполнявшее ее, разбилось вдребезги.

Скандал, назревавший на глазах у всей деревни, прервал староста Добромир, отец Златы. Он подошел, взял Ратибора за здоровое плечо и, нахмурившись, отвел его в сторону от толпы.

– Сын, что ты наделал? – голос старосты был строгим, в нем звучал не только упрек, но и искреннее разочарование. Он смотрел на Ратибора, как на сына, который совершил глупую и непростительную ошибку. – Ты вернулся героем. Люди готовы носить тебя на руках. А ты приводишь в дом змей.

Он понизил голос.

– Негоже воину тащить в свою избу такое. Наши девки от тебя без ума, обе красавицы, обе из хороших семей. Готовы были ждать тебя вечность. А ты им в душу плюнул. Привел чужачек, врагов, чьи отцы и братья, может, убили нашего мельника Степана. В деревне и так горе, а ты принес новую смуту. Зачем, Ратибор? Ради утехи плотской? Неужто наши девки хуже этих?

Ратибор слушал молча, давая старосте выговориться. Он понимал его гнев и его правоту с точки зрения простого человека, отца, главы общины. Когда Добромир замолчал, Ратибор наконец ответил. Спокойно, без оправданий.

– Я не брал их для утехи, отец Добромир, – сказал он, и в его голосе не было и тени смущения. – Князь предлагал мне золото, доспехи, коней. Целое состояние. Я отказался.

Староста удивленно поднял брови.

– Отказался? Зачем?

– Я видел их, – продолжал Ратибор, глядя в сторону пленниц. – Они дети. Их бы той же ночью разорвали на части пьяные воины. Они стали бы рабынями, подстилками, пока не сдохли бы от побоев или тоски. Я смотрел на них и видел не врагов, а двух зверьков, попавших в капкан. И я решил, что спасти их от этого позора – важнее, чем все золото орды. Это был мой выбор.

Он замолчал. Добромир долго смотрел на него, пытаясь понять. В суровых глазах старого старосты медленно угасал гнев. Он видел перед собой не юнца, погнавшегося за экзотикой, а мужчину, принявшего тяжелое, непонятное, но по-своему благородное решение. В этом поступке было что-то из древних былин, что-то от тех героев, что ценили честь выше богатства.

– Тяжкую ты на себя ношу взвалил, Ратибор, – наконец проговорил он, качая головой. – Очень тяжкую. Я тебя не понимаю. И деревня не поймет. И дочь моя не простит. Но… – он тяжело вздохнул, – но я вижу, что в сердце у тебя не зло, а что-то другое. Что-то, что я уже и забыл, как выглядит. Иди. Веди их в свою избу. Раз уж привел. Но будь готов к беде. Беда за ними по пятам придет, помяни мое слово.

Ратибор кивнул. Он знал, что староста прав. Беда уже пришла. Она стояла рядом и смотрела на него глазами, полными огня, и глазами, полными слез.

Глава 30: Имена и Ненависть

Под тяжелыми, осуждающими взглядами односельчан Ратибор повел своих невольных трофеев через всю деревню к своей избе. Он не подгонял их, не дергал за веревку, которая все еще символически связывала их. Он просто шел впереди, и они, как две тени, следовали за ним, не смея отстать или поднять головы. Для них этот путь через чужую, враждебную деревню, где каждый взгляд был как удар, был еще одним кругом унижения.

Его изба, простая, рубленая из толстых сосновых бревен, встретила их запахом остывшего очага, сушеных трав и одиночества. Для него это был дом. Для них – клетка.

Как только они переступили порог, Ратибор снял с них веревку и бросил ее в угол. Этот жест должен был означать начало новой жизни, но они восприняли его иначе. Словно выпущенные из силков, они тут же метнулись в самый дальний, самый темный угол избы, за печь. Там они сбились в кучу, как два диких, напуганных зверька, нашедших временное укрытие.

Ратибор устало опустился на лавку у стола. Его раненое плечо снова начало пульсировать тупой болью. Он молча смотрел на них. На их напряженные спины, на то, как одна, та, что была выше и смелее, прикрывала собой вторую, более хрупкую.

Он попытался заговорить.

– Не бойтесь, – сказал он ровным, спокойным голосом. – Здесь вас никто не тронет.

Они не ответили. Лишь сильнее вжались в стену. Они не понимали его слов, но интонация голоса мужчины, победителя, врага, заставляла их съеживаться от страха.

Он понял, что бессмысленно пытаться что-то им объяснить. Нужны были не слова, а время. Но ему нужно было как-то к ним обращаться, хотя бы в своих мыслях. Он не знал их имен, а спрашивать было бесполезно. И он решил дать им свои.

Он посмотрел на ту, что держалась смелее. Та, что бросила на него взгляд, полный огня и ненависти. Она была тонкой, гибкой, но в ней чувствовалась стальная, несгибаемая воля. Несмотря на страх, в ее глазах читался вызов. Он вспомнил, как когда-то заезжие купцы с востока рассказывали о своих землях, и в памяти всплыло странное, красивое слово. Айгуль. Лунный цветок. Имя было нежным, но он вкладывал в него другой смысл. Луна бывает холодной и острой, как серп, а цветок может оказаться ядовитым. Имя ей подходило.

Затем его взгляд переместился на вторую девушку. Она была полной противоположностью. Хрупкая, тоненькая, с огромными, как у испуганной лани, глазами. Она, казалось, состояла из одного лишь страха. От нее веяло какой-то трогательной беззащитностью. Он снова порылся в обрывках воспоминаний о чужих краях и нашел другое слово. Ширин. Сладкая. Имя, обещавшее нежность и покой, которых в ее жизни, видимо, никогда не было.

Айгуль и Ширин. Так он их назвал для себя. Две стороны его странной, непонятной самому себе добычи. Ненависть и страх.

Он встал, чувствуя, как его решение тяжестью ложится на плечи. Налил в две глиняные миски воды из кадки, отломил два больших куска хлеба. Медленно подошел к ним и поставил еду и воду на пол, в шаге от них.

Айгуль вздрогнула и отпрянула, как от змеи. Ширин лишь тихо всхлипнула.

Ратибор ничего больше не сказал. Он развернулся и вышел из избы, плотно притворив за собой тяжелую дубовую дверь. Снаружи он накинул на нее тяжелый деревянный засов. Он не хотел их запирать, но после событий в Чернигове понимал, что оставлять их одних было нельзя. Мало ли что они надумают в этой клетке.

Оставшись в полумраке избы, девушки на мгновение замерли. А потом, убедившись, что он ушел, они вцепились друг в друга. И Ратибор, стоявший у двери, услышал их голоса. Они говорили быстро, яростно, на своем гортанном, похожем на птичий клекот, языке. Это был не испуганный шепот. Это был гневный, полный ненависти разговор двух пленниц, решающих, как им жить или умереть в логове врага.

Ратибор тяжело вздохнул и пошел к Демьяну. Ему нужно было помочь перевязать рану старому другу. А еще – ему нужно было подумать, что делать дальше с двумя врагами, которых он запер в собственном доме.

Глава 31: Нож в Темноте

Ночь в деревне была тихой и глубокой. Уставшие от переживаний люди спали тяжелым сном. Не спал только Ратибор. Он лежал на своей широкой лавке, укрытый овчиной, но сон не шел к нему. Он не мог расслабиться в собственном доме. Присутствие двух чужачек за печью ощущалось им физически, как постоянное, тихое напряжение, словно натянутая тетива лука.

Он не стал их запирать на ночь. Что-то внутри него противилось этому. Он принес их в свой дом не для того, чтобы держать в клетке. Он хотел, чтобы они поняли – он не тюремщик. Это была его первая ошибка.

Его раненое плечо ныло, не давая забыться. Но даже если бы не боль, он бы не уснул глубоко. Годы, проведенные в лесу, научили его спать чутко, одним ухом, реагируя на малейший шорох, на треск ветки, на изменение ветра. Эта привычка, не раз спасавшая его от дикого зверя, должна была спасти его и этой ночью.

Меч, подарок воеводы, лежал на полу рядом с лавкой, там, где его могла легко достать правая, здоровая рука. Лунный свет, тусклый и серебристый, пробивался сквозь небольшое оконце, выхватывая из темноты очертания предметов. В избе было тихо. Слишком тихо. Шепот девушек давно прекратился, и могло показаться, что они спят.

Но Ратибор чувствовал их бодрствование. Он уловил едва заметное изменение в дыхании избы. Услышал тишайший шорох – босая нога осторожно ступила на деревянный пол. Затем еще один. Кто-то двигался по избе. Медленно, бесшумно, как хищник, подкрадывающийся к спящей жертве.

Ратибор не пошевелился. Он лишь приоткрыл веки, превратив их в узкие щелочки. Он не дышал. Его тело было расслаблено, но внутри каждая мышца превратилась в сжатую пружину, готовую к действию.

Тень отделилась от печи и скользнула к столу. Лунный свет на мгновение блеснул на чем-то, что тень взяла со стола. Ратибор узнал свой нож для резьбы по дереву – небольшой, но с острым, как бритва, лезвием. Он выругал себя за то, что забыл его убрать.

Тень приблизилась к его ложу. Теперь он видел ясно. Это была Айгуль. Ее лицо в полумраке казалось бледным и решительным. В ее глазах не было страха, лишь холодная, яростная концентрация. Она двигалась с грацией пантеры, плавно и беззвучно. Он видел, как напряжена ее рука, сжимающая нож.

Она замерла над ним, нависнув, как сама смерть. Она вглядывалась в его лицо, пытаясь убедиться, что он спит. Ратибор лежал неподвижно, ровно дыша. Удовлетворенная, она медленно подняла нож. Ее цель была очевидна – его горло. Одно быстрое, глубокое движение – и хозяин, враг, насильник будет мертв.

За мгновение до того, как ее рука начала смертельное движение вниз, Ратибор взорвался действием.

Его правая рука молнией метнулась вверх и схватила ее запястье, сжимавшее нож. Хватка была железной. Айгуль вскрикнула от неожиданности и боли. Ее план рухнул. В ее глазах вспыхнул ужас, сменившийся животной яростью. Она попыталась вырваться, ударить его второй рукой, но было поздно.

Ратибор одним мощным движением рванул ее на себя, сбрасывая с лавки на пол, и тут же навис сверху, прижимая ее к холодным доскам всем весом своего тела. Ее запястье с ножом он вывернул так, что она зашипела от боли. Нож выпал из ее ослабевших пальцев и со стуком откатился в сторону.

Борьба была короткой и унизительной для нее. Он был несоизмеримо сильнее. Он прижал ее руки к полу над головой, его колено упиралось ей в живот, полностью обездвиживая. Она извивалась под ним, как пойманная змея, пытаясь укусить, плюнуть, но не могла даже пошевелиться. Ее грудь тяжело вздымалась, она смотрела на него снизу вверх горящими, полными бессильной ненависти глазами.

В этот момент в углу раздался испуганный, яростный всхлип. Ратибор, не отпуская Айгуль, скосил глаза. Ширин. Она стояла там, забившаяся в угол, и в ее дрожащей руке был зажат острый осколок глиняного горшка, который они разбили днем. Она тоже была готова напасть, но теперь, видя свою подругу поверженной, застыла в нерешительности и ужасе.

Ратибор перевел взгляд обратно на Айгуль. Он смотрел ей в глаза. Долго. Он мог бы сломать ей руку. Мог бы ударить. Мог бы сделать с ней все, что захотел бы любой другой мужчина в такой ситуации.

Но он не сделал ничего.

В его взгляде не было ни ярости, только сочувствие.

Глава 32: Веревка

Утро после неудавшегося убийства было наполнено тяжелым, гнетущим молчанием. Ратибор, заперев избу на засов, ушел на рассвете. Ему нужно было побыть одному, в лесу, чтобы остудить голову и понять, что делать дальше. Он оставил им еду и воду, но знал, что они к ней не притронутся. В его избе теперь жили не просто пленницы, а враги, которые предпочли бы смерть неволе.

Весь день он провел в лесу. Выследил и подстрелил пару глухарей, проверил силки. Но мысли его были далеко. Они возвращались в темную избу, к двум парам глаз, полным ненависти и отчаяния. Он чувствовал себя хозяином двух диких птиц, запертых в клетке. Они не пели. Они бились о прутья, ломая крылья. Он не хотел быть их тюремщиком. Но что он мог сделать? Отпустить их – значило обречь на верную смерть. Держать силой – значит ждать нового ножа в спину или другого, более тихого предательства.

Вернулся он уже под вечер, когда длинные тени легли на деревню. Тишина, стоявшая вокруг его избы, показалась ему неестественной, зловещей. Он подошел к двери и, помедлив мгновение, резко сдвинул тяжелый засов. Дверь со скрипом отворилась.

То, что он увидел, заставило его сердце на миг остановиться.

Посреди избы, прямо под центральной потолочной балкой, стояла табуретка. На ней, вытянувшись в струну, стояла Айгуль. Ее лицо было мертвенно-бледным, но на щеках горели два лихорадочных, нездоровых пятна. В ее глазах не было больше ненависти. Лишь холодная, отрешенная решимость. Над головой она держала самодельную веревку, свитую из длинных полос ткани, на которые она разорвала свой единственный, еще почти новый сарафан. Она пыталась накинуть петлю на толстую балку, но ей не хватало роста.

А на полу, у ее ног, сидела Ширин. Она не рыдала навзрыд. Она плакала тихо, беззвучно, сотрясаясь всем телом. Ее лицо было мокрым от слез, губы дрожали. Она смотрела на свою подругу с ужасом и какой-то мрачной покорностью. Было очевидно, что она ждет своей очереди. Они решили уйти вместе. Уйти из этого мира, где им не осталось места, забрав с собой свою честь, единственное, что у них еще было.

Ратибор замер на пороге лишь на одно мгновение, которое показалось вечностью. А затем он сорвался с места. Два быстрых, бесшумных шага – и он был рядом. Он не стал ее уговаривать или кричать. Он просто протянул руку, обхватил ее за талию своей здоровой правой рукой и одним мощным движением сдернул с табуретки, словно снимал с полки куклу.

Айгуль не ожидала этого. Она не услышала, как он вошел. Она оказалась в его руках, легкая, как птица. На миг она замерла от шока, а потом забилась в его хватке с отчаянной, животной яростью. Она царапалась, пыталась укусить, вырваться, издавая глухие, гортанные звуки, похожие на шипение. Но он держал ее крепко.

Другой рукой он дотянулся до веревки, болтавшейся на балке, и с силой рванул ее. Ткань, туго свитая, затрещала, но выдержала. Тогда он вынул из-за пояса нож и одним движением перерезал самодельную петлю. Обрывки цветного сарафана упали на пол, как мертвые змеи.

Только тогда он отпустил Айгуль. Она отскочила от него, тяжело дыша, ее глаза снова наполнились черной ненавистью. Она потерпела поражение во второй раз. Он не дал ей убить его. Теперь он не дал ей убить и себя. Он лишил ее последнего права – права на собственную смерть.

Ширин на полу зарыдала в голос, уткнувшись лицом в колени. Ее тихий, отчаянный плач наполнил избу.

Ратибор стоял посреди комнаты, глядя на них. На одну – яростную и непокоренную даже в своем отчаянии. На другую – сломленную и утопающую в горе. И он понял. Он окончательно и бесповоротно понял, что молчанием и силой он ничего не добьется. Так будет продолжаться до тех пор, пока они либо не убьют его, либо не убьют себя. Ему нужно было сломать эту стену молчания. Ему нужен был мост между их мирами.

Ему нужен был тот, кто говорит на их языке.

Не сказав больше ни слова, он развернулся, вышел из избы и быстрым, решительным шагом направился к другому концу деревни. К маленькой, вросшей в землю избушке, где доживал свой век дед Евпатий. Единственный человек, который мог ему помочь.

Глава 33: Голос Прошлого

Ратибор шел через деревню, не замечая ни любопытных взглядов соседей, ни вечерней прохлады. Все его мысли были там, в избе, где отчаяние почти обрело форму веревочной петли. Он направлялся к самому краю деревни, туда, где у самого леса стояла маленькая, вросшая в землю по самые окна избушка. Здесь жил дед Евпатий.

Евпатий был живой легендой деревни, осколком давно ушедшего времени. Никто уже не помнил, сколько ему лет, даже он сам. Говорили, что он был уже стариком, когда отцы нынешних стариков были еще мальчишками. Его кожа, высохшая и потрескавшаяся, как кора старого дуба, хранила следы южных ветров и степного солнца. В молодости, когда мир казался больше, а дороги – длиннее, Евпатий не сидел в деревне. Он ходил с купеческими караванами по Великому пути, что вел от варягов к грекам и дальше, в таинственные восточные земли. Он видел Итиль, столицу Хазарского каганата, бывал в Булгаре на Волге, торговал с печенегами и половцами. Говорили, что он даже попал в плен, прожил несколько лет в степи, но сумел бежать. С тех пор он принес с собой не богатство, а нечто более ценное – знание чужих языков и обычаев. Он знал гортанные наречия многих степных народов, которые для остальных жителей деревни были лишь непонятным диким клекотом.

Ратибор нашел его сидящим на завалинке своей избы. Старик курил трубку, набитую самосадом, и щурил свои почти выцветшие, но все еще живые и хитрые глаза, глядя на закат.

– Что, воин, беда привела? – проскрипел он, не поворачивая головы. Он словно почувствовал тревогу Ратибора еще до того, как тот подошел.

– Беда, дед, – коротко ответил Ратибор, садясь рядом. – Помощь твоя нужна.

– Я стар для битв, Ратибор, – усмехнулся Евпатий, выпустив облако едкого дыма. – Руки не держат меч, а ноги едва носят до ветру.

– Не меч нужен, а слово, – сказал Ратибор. И, глядя старику в глаза, он рассказал все. О своем выборе у стен Чернигова. О ночной попытке убийства. И о том, что он только что увидел в своей избе – о веревке и отчаянии. Он говорил без утайки, понимая, что этот старик, видевший мир, может понять его лучше, чем кто-либо другой в этой деревне.

Евпатий слушал молча, не перебивая. Его хитрая усмешка исчезла. Лицо стало серьезным. Он долго молчал, когда Ратибор закончил, лишь трубка попыхивала в его руке.

– Тяжкий ты себе камень на шею повесил, парень, – наконец прокряхтел он. – Дикого зверя приручить легче, чем гордую женщину, у которой ты отнял все. Для них ты не спаситель. Ты – олицетворение их горя. Убийца их рода. И они скорее умрут, чем покорятся. Умереть с честью для них лучше, чем жить в позоре рабыни.

– Но я не хочу, чтобы они были рабынями, – твердо сказал Ратибор. – И не хочу, чтобы они умерли. Я не знаю, зачем я их спас, дед. Просто… не мог иначе. Помоги мне. Поговори с ними. Объясни. Ты один можешь это сделать.

Евпатий посмотрел на Ратибора долгим, изучающим взглядом. Он видел перед собой не простого воина, а человека, который пытается поступить правильно в мире, где правильных путей не осталось.

– Ладно, – сказал он, с трудом поднимаясь с завалинки и опираясь на резную клюку. – Пойдем, поглядим на твоих степных птичек. Может, и вправду мой старый язык еще на что-то сгодится, кроме как кашу хлебать.

Когда они вошли в избу, девушки шарахнулись в свой угол, как и прежде. Айгуль смотрела с вызовом и ненавистью, Ширин – со страхом. Их взгляды были устремлены на Ратибора. Но потом они увидели сгорбленного, древнего старика, который вошел за ним.

Евпатий не стал подходить к ним близко. Он опустился на лавку напротив, положил на колени свои узловатые, старческие руки и, посмотрев на них своими водянистыми, но пронзительными глазами, заговорил.

И он заговорил на их родном языке.

Его голос, скрипучий и старческий, произносил гортанные, резкие звуки их наречия. Девушки замерли. Шок на их лицах был так велик, что они забыли о страхе и ненависти. В этом чужом, враждебном мире, где все звуки были чужими и пугающими, они вдруг услышали речь своего детства. Речь своих отцов и матерей. Это было так неожиданно и невероятно, что казалось волшебством, колдовством.

Айгуль недоверчиво приподняла голову. Ширин перестала плакать и с удивлением уставилась на старика.

Евпатий говорил медленно, спокойно, без угроз и упреков. Он говорил им о том, что это он, а не Ратибор, рассказывает их историю. Он говорил о степи, о ветре, о чести. Он строил мост из слов над пропастью непонимания.

И впервые за все это время девушки начали слушать.

Глава 34: Условия Жизни

Старик говорил долго. Его голос, скрипучий и надтреснутый, лился по избе, наполняя ее звуками чужого наречия. Он не торопился. Он дал девушкам прийти в себя от шока, позволил им впитать родную речь, как сухая земля впитывает первую дождевую влагу. Он говорил о вещах, понятных им: о небе-Тенгри, о духах предков, о том, что даже в самом темном часе судьба может сделать неожиданный поворот.

Айгуль и Ширин слушали, затаив дыхание. Они уже не жались к стене, а сидели на полу, поджав под себя ноги, и все их внимание было приковано к этому странному, древнему русичу, который говорил на их языке. Ратибор молча сидел поодаль, наблюдая за этой сценой. Он не понимал слов, но видел, как меняются выражения лиц девушек. Лед недоверия и ненависти начал медленно, очень медленно таять.

Наконец, Евпатий замолчал и повернулся к Ратибору.

– Теперь говори, сын. Они готовы слушать. Говори, что у тебя на сердце, а я передам. Только говори просто, без хитростей. Эти люди хитрость чуют за версту, но прямое слово ценят.

Ратибор кивнул. Он смотрел не на старика, а прямо на девушек, на Айгуль, которая теперь смело встречала его взгляд.

– Скажи им, – начал он, и голос его был ровным и твердым. – Скажи, что я не хотел им зла. Когда я увидел их в лагере, я увидел не врагов. Я увидел детей, которых ждала страшная участь. Я воин. Я сражался с вашими мужчинами, потому что они пришли на мою землю с огнем и мечом. Но я не воюю с женщинами и детьми.

Евпатий внимательно слушал, а затем начал переводить, облекая слова Ратибора в знакомые и понятные девушкам образы. Он говорил о цене чести воина, о том, что недостойно сильному обижать слабого, даже если этот слабый – из стана врага.

– Скажи им, что князь предлагал мне золото, доспехи, все, что я мог бы пожелать, – продолжал Ратибор. – Я отказался от всего. Я попросил только их жизни. Не для того, чтобы сделать их рабынями или позабавиться. А потому, что выкупить две жизни у смерти и позора мне показалось правильным. Это был мой выбор, и я заплатил за него.

Старик перевел и эти слова. Айгуль недоверчиво хмыкнула, но в ее глазах появилось что-то новое – не только ненависть, но и удивление. Ширин слушала с широко раскрытыми глазами, словно слушала древнюю сказку.

– Я не сделаю их своими наложницами против их воли, – эти слова Ратибор произнес особенно отчетливо. – Они будут жить в моем доме, под моей крышей. Будут помогать по хозяйству, как помогают женщины в наших семьях. Я буду их кормить и защищать от любой беды. Здесь, в этих стенах, им никто не причинит вреда.

Он сделал паузу, его взгляд стал жестким.

– Но… я не их тюремщик. Я не желаю им смерти. Я хочу, чтобы они жили. Но если они снова попытаются убить меня во сне или накинуть на себя веревку, я не стану их больше держать. Скажи им, дед. Если они не хотят этой жизни, я не буду их неволить. Завтра же утром я открою дверь, выведу их за ворота деревни и отпущу. Пусть идут, куда хотят. На все четыре стороны. Они будут свободны.

Евпатий точно, слово в слово, перевел этот ультиматум. Лицо Айгуль вспыхнуло. Свобода! Это было то, о чем она и мечтать не смела. Она что-то быстро и взволнованно сказала на своем языке.

– Она спрашивает, правда ли это, – повернулся Евпатий к Ратибору. – Она не верит, что победитель может вот так просто отпустить свою добычу.

– Мое слово твердое, как камень, – ответил Ратибор.

Евпатий перевел ответ и, прежде чем девушки успели отреагировать, он, чуть наклонившись к ним, добавил от себя, и голос его стал тихим и зловещим:

– Он говорит правду. Он вас отпустит. А теперь послушайте меня, глупые девчонки. Послушайте старика, который видел эту землю и вашу степь. Вы выйдете за ворота. А дальше что? Вы знаете дорогу домой? Нет. Ваш дом за тысячу верст, через земли враждебных племен, через реки и леса. Вы не дойдете. Вас сожрут дикие звери в первую же ночь. А если не звери, так в ближайшем лесу вас словят разбойники. И вот они не станут с вами разговаривать о чести. Они сделают с вами все то, от чего этот парень вас спас. Только будет это долго, грязно и очень больно. А потом, когда вы им надоедите, они продадут вас в рабство какому-нибудь хазарскому торговцу, и вы будете до конца своих дней чистить котлы в душном шатре или ублажать старого, потного купца. Так что выбирайте. Прямо сейчас. Свобода, которая обернется смертью или страшным позором. Или спокойная, сытая жизнь здесь, под защитой воина, который, как я погляжу, слово свое держит.

Старик замолчал. Его слова, как тяжелые камни, упали в тишину избы. Он обрисовал им картину их будущего так ясно и жестоко, что у них не осталось никаких иллюзий.

Айгуль и Ширин переглянулись. Впервые за все это время Ратибор увидел на их лицах не просто эмоции, а сложную работу мысли. Они взвешивали. Они выбирали.

И этот выбор был выбором между смертью и жизнью. Пусть и жизнью в доме врага.

Глава 35: Хрупкое Перемирие

Тишина в избе стала густой и тяжелой, как мед. Слова старого Евпатия повисли в воздухе, и казалось, их можно было потрогать. Он не угрожал, он лишь с безжалостной прямотой старика, который видел слишком много смертей, обрисовал им два пути. Один, короткий и страшный, вел в темноту леса и позора. Другой, непонятный и унизительный, но обещающий жизнь, оставался здесь, в этих стенах.

Ратибор молчал. Он предоставил им право выбора, и теперь, как и обещал, не давил. Он лишь наблюдал.

Айгуль и Ширин сидели на полу, тесно прижавшись друг к другу. Долгая минута прошла в полном молчании. Затем Айгуль, гордая, яростная Айгуль, начала говорить. Она говорила шепотом, на своем языке, быстро, горячо, обращаясь к Ширин. Ратибор не понимал слов, но видел борьбу, отражавшуюся на ее лице. Она словно спорила сама с собой. Ее руки то сжимались в кулаки, то бессильно опускались. В ее темных глазах все еще горела ненависть – это пламя было так просто не затушить. Но сквозь него теперь пробивалось что-то еще – сомнение. Растерянность. Она посмотрела на Ратибора, и ее взгляд был уже не просто враждебным. Он был оценивающим, изучающим. Она пыталась понять. Пыталась заглянуть за его спокойное лицо и увидеть, говорит ли он правду, или это просто еще одна, более хитрая ловушка.

Ширин слушала ее, тихо покачиваясь, как от боли. А потом подняла глаза. И впервые ее взгляд был направлен прямо на Ратибора. Не на пол, не в стену, а на него. В ее огромных, влажных глазах больше не было того животного ужаса, который он видел раньше. Вместо него было изумление. Она смотрела на этого рослого, чужого воина, на убийцу ее народа, который стоял перед ней, могущественный и сильный, и предлагал ей не насилие, не рабство, а выбор. Предлагал жизнь. В ее картине мира, где победитель брал все, такой поступок был немыслим. Он не укладывался ни в какие рамки. Это было настолько странно, что пугало даже больше, чем простая и понятная жестокость. Она смотрела на него как на диковинного зверя, чьи повадки ей были совершенно непонятны.

Айгуль говорила, а Ширин молча качала головой, что-то тихо отвечая. Казалось, гордость Айгуль восставала против такого унижения – принять жизнь из рук врага. Она лучше бы умерла свободной. Но тихий, испуганный голос Ширин, кажется, молил ее о другом. Ширин хотела жить. Даже такой жизнью.

Их шепот становился то громче, то тише. Наконец, Айгуль замолчала. Она тяжело вздохнула, словно сбрасывая с плеч невидимый груз. Ее плечи, до этого напряженные и прямые, поникли. Она снова посмотрела на Ратибора. Долго. Пронзительно. А затем медленно, очень медленно, с явной неохотой, она кивнула. Один раз. Это было не согласие. Это была капитуляция.

Евпатий, наблюдавший за этой молчаливой драмой, понимающе хмыкнул.

– Они остаются, – сказал он Ратибору. – Она, – старик кивнул на Айгуль, – сделала бы по-другому, если бы была одна. Но она не оставит младшую. Они будут жить.

Старик поднялся, опираясь на свою клюку.

– А теперь мой тебе совет, парень. Будь терпелив. Зверя приручают не кнутом, а терпением и полной миской. Дай им время. Не лезь в душу. Пусть привыкнут.

Сказав это, Евпатий ушел, оставив их троих в новой, хрупкой реальности. В избе повисла тишина, но уже другого рода. Это была не тишина войны, а тишина настороженного перемирия.

В тот вечер девушки впервые притронулись к еде, которую оставил им Ратибор. Они ели молча, быстро, все еще сидя в своем углу.

На следующий день Ратибор, уходя, больше не запирал дверь на засов.

И они не сбежали.

Начались долгие, тягучие дни привыкания. Общение было на уровне жестов и отдельных слов. Ратибор, показывая на предмет, называл его на своем языке: «стол», «огонь», «вода». Айгуль сначала игнорировала его. Но Ширин, более любопытная и менее гордая, начала робко повторять за ним.

«Во-да», – тихо произносила она, и Ратибор кивал.

Со временем даже Айгуль, видя, что Ширин начинает понимать их хозяина, нехотя включилась в этот процесс. Не потому, что хотела учить его язык, а потому, что не желала, чтобы он говорил с Ширин без ее ведома. Она хотела контролировать ситуацию.

Они начали помогать по дому. Сначала неумело, настороженно. Подметали пол, перебирали крупу, чистили овощи. Все молча. Все под его незримым, но постоянным присмотром.

Перемирие было заключено. Оно было хрупким, как тонкий лед на весенней реке. Под ним все еще бурлила темная вода недоверия и затаенной ненависти. Но лед держался. Они жили. Все трое. В одной избе. Враги, хозяин и пленницы, связанные одной странной, непонятной судьбой.

Глава 36: Немой Язык Даров

Прошло несколько дней хрупкого, напряженного перемирия. Ратибор видел, что девушки понемногу оттаивают. Они больше не шарахались от каждого его движения, но дистанцию держали железную. И он понимал, что одной из причин их подавленности, помимо страха и горя, было их положение, которое подчеркивалось всем их видом.

Они ходили в том же, в чем их захватили в плен – в своих степных платьях, уже изрядно потрепанных и грязных. Айгуль свой наряд и вовсе испортила, разорвав на полосы для веревки. Ходить так было унизительно. Их одежда кричала о том, что они – чужие, пленницы, трофеи. Ратибор решил, что это нужно изменить.

На следующий день, на рассвете, он отсчитал несколько тяжелых серебряных гривен из своего мешка. Взвалил на плечо суму с провизией, взял с собой Лютобора, который все еще мрачно косился на ордынок, но приказ есть приказ, и отправился в Велесич – ближайший торговый городок, что лежал в дне пути. Девушкам он жестами показал, что вернется к вечеру следующего дня.

Велесич гудел, как растревоженный улей. Это был бойкий торговый город, где можно было найти все, что душе угодно. Ратибор прошел мимо рядов с оружием, скобяными товарами и прочим мужским скарбом. Он направился прямиком туда, где торговали тканями.

Купцы, завидев его рослую, мощную фигуру и простое, но добротное оружие, наперебой начали расхваливать свой товар.

– Смотри, добрый человек, парча византийская, сам князь такую носит!

– А вот шелка персидские, легкие, как вздох девы!

Ратибор молча отметал эти предложения. Ему не нужна была кричащая роскошь. Он искал другое. Наконец, у одного новгородского купца он нашел то, что нужно. Добротное, плотное шерстяное сукно. Не грубая дерюга, а мягкая, качественная ткань, из которой жены зажиточных горожан и бояр шили себе нарядные сарафаны и плащи. Он выбрал два отреза. Один – глубокого, как лесное озеро, синего цвета. Другой – сочного, как молодая трава, зеленого. Цвета неба и земли, понятные любому народу.

К тканям он добавил две пары крепких, но мягких кожаных башмачков, способных выдержать и грязь, и долгую ходьбу. Купил два теплых шерстяных платка, чтобы укрывать головы от ветра и холода. И, после недолгого раздумья, остановился у лотка резчика по кости. Там он выбрал два простых, но изящных гребня для волос. Этот предмет был интимным, личным, он не имел отношения к выживанию. Это была маленькая роскошь, знак нормальной, мирной жизни.

Когда он на следующий день вернулся в деревню, девушки встретили его у порога. Их лица были настороженными, как всегда. Ратибор молча вошел в избу, положил на стол своих глухарей, а потом развязал большой сверток, который привез из города.

Он развернул его. На грубом деревянном столе яркими пятнами легли отрезы синей и зеленой ткани. Рядом он положил башмачки, платки и костяные гребни.

Затем он повернулся к Айгуль и Ширин. Он не сказал ни слова. Он просто кивком головы указал на стол. Это для вас.

Девушки замерли. Они смотрели на дары с недоумением. Ширин робко, кончиками пальцев, коснулась мягкой синей ткани. Айгуль, нахмурившись, пыталась понять, в чем подвох. Они ждали чего угодно – побоев, насилия, тяжелой работы. Они были готовы к тому, что им бросят, как собакам, старую, рваную одежду, робу рабынь.

А вместо этого они увидели подарки. Не просто одежду, чтобы прикрыть наготу, а красивые, добротные вещи. Вещи, достойные свободных женщин, дочерей, а не пленниц. Это был поступок, который шел вразрез со всем их жизненным опытом. Победители не дарят подарки побежденным. Хозяева не заботятся о нарядах для своих рабынь.

Айгуль подняла на него взгляд. В ее глазах впервые не было ни капли ненависти. Лишь глубокое, полное недоумение. Она посмотрела на ткань, потом на Ратибора, потом снова на ткань. И он увидел, как в ее взгляде что-то дрогнуло и сломалось. Она пыталась удержать свою ненависть, она была ее единственной опорой в этом чужом мире. Но этот простой, молчаливый жест подрывал саму основу ее враждебности.

Ширин, осмелев, взяла в руки один из костяных гребней. Она провела пальцем по его гладкой, прохладной поверхности. И на ее лице впервые появилась тень улыбки. Слабая, робкая, но это была улыбка.

В тот вечер, после ужина, Ратибор услышал из их угла не привычный яростный шепот, а тихий, удивленный разговор. А на следующий день он увидел, что они, используя его нож и иглу, которую нашли в старой шкатулке, начали кроить себе новые платья.

Этот поступок, этот немой язык даров, сделал для их хрупкого перемирия больше, чем все слова старика Евпатия. Они впервые начали видеть в нем не просто врага. Не просто хозяина. Они начали видеть в нем человека. И это меняло все.

Глава 37: Огонь Ревности

Весть о том, что Ратибор привез из города для своих пленниц дорогие ткани и наряды, разнеслась по деревне быстрее лесного пожара. Если до этого его поступок вызывал лишь недоумение, то теперь к нему примешалось откровенное возмущение. Одно дело – из жалости приютить врагов, и совсем другое – одаривать их, как любимых женщин.

Эпицентром этой бури, конечно же, стала Злата. Она, дочь старосты, первая красавица, привыкшая быть в центре внимания, чувствовала себя не просто отвергнутой. Она чувствовала себя униженной. Герой, которого она поцеловала на прощание, о котором молилась богам, вернулся и предпочел ей двух дикарок. А теперь еще и осыпал их дарами, каких она сама отродясь не видела. Ее гордость была уязвлена до глубины души, а ревность жгла, как крапива.

Она подстерегла его у кузницы, где он помогал Демьяну чинить лемеха. Ее зеленые глаза метали молнии.

– Хороши подарки, воин? – язвительно начала она, даже не поздоровавшись. – Вся деревня гудит. Говорят, Ратибор-герой на своих девок смотреть не хочет, ему степные кобылицы милее. Уже и наряды им купил. Небось, скоро и бусы с серьгами дарить будешь?

– Это не твое дело, Злата, – холодно ответил Ратибор, не прекращая работы. Удары его молота стали чаще и злее.

– Не мое? – взвилась она. – Я ждала тебя! Я отгоняла всех женихов! А ты притащил в дом этих… грязных тварей и носишься с ними, как с писаной торбой! Чем они лучше меня? Чем?! Тем, что они чужие? Темные? Может, они в постели искуснее наших девок, а, Ратибор? Научились в своих степях всяким бесстыдствам?

Это было прямое оскорбление. Ратибор резко остановился, его молот с грохотом упал на землю. Он медленно повернулся к ней. Его лицо было спокойным, но в серых глазах сверкнул такой холод, что Злата невольно отступила на шаг.

– Замолчи, – сказал он тихо, но так, что каждое слово впивалось, как игла. – Ты не знаешь, о чем говоришь. Они не для постели. И не смей говорить о них так.

– Я буду говорить то, что думаю! – не сдавалась она, хотя ее пыл немного умерился. – Ты променял своих на чужих! Предал нас!

Он ничего не ответил. Просто поднял свой молот и с оглушительным грохотом возобновил работу, давая понять, что разговор окончен. Злата, поняв, что от него ничего не добьется, в ярости развернулась и ушла.

Но на этом она не успокоилась. Не в силах выместить злость на Ратиборе, она переключилась на его пленниц. Несколько раз она подходила к его избе, когда его не было дома, и начинала кричать, выкрикивая оскорбления. Ширин тут же пряталась, но Айгуль, чья гордость не уступала гордости Златы, выходила на крыльцо. Она уже выучила достаточно бранных слов на языке русичей и, не оставаясь в долгу, яростно огрызалась в ответ. Их перепалки, где смешивались два языка, были слышны на всю деревню. Это были ссоры двух хищниц, делящих территорию и самца.

Совсем по-другому вела себя Милена. Ее боль была тихой, но, возможно, еще более глубокой. Она видела все. Видела, как Ратибор отдалился, замкнулся в своем доме, создав вокруг него невидимую стену. Она понимала, что ей нет места в его новой жизни. Ее сердце разрывалось от ревности и тоски, но она не устраивала сцен, не кричала. Вместо этого она продолжала свою молчаливую заботу. Почти каждый день она приносила к его избе то крынку свежего молока, то еще теплый каравай хлеба, то горшочек с медом. Она никогда не стучала. Просто оставляла дары на крыльце и быстро, почти убегая, уходила, боясь даже заглянуть в окно, чтобы не увидеть там своих счастливых соперниц. Это был ее способ сказать ему, что она все еще здесь. Что она все еще ждет.

Деревня гудела, как растревоженный улей. Бабы на посиделках шептались, сочувствуя Злате и Милене и осуждая Ратибора. Мужики в открытую посмеивались, но втайне завидовали – ведь у героя теперь в доме целых две молодые девки, да еще и экзотические. Родители девушек, особенно староста Добромир, ходили мрачнее тучи, понимая, что их дочери несчастны. Старая дружба и уважение, которые деревня питала к своему герою, начали давать трещину. Ратибор привез с войны не только серебро и славу. Он привез смуту. И эта смута, зародившаяся в его собственном доме, теперь расползалась по всей деревне, отравляя отношения между соседями и разжигая огонь ревности, который мог сжечь дотла не только его избу, но и весь привычный уклад жизни.

Глава 38: Нежданные Гости

Лето набирало полную силу. Лес вокруг деревни стоял густой, темно-зеленый, наполненный гудением пчел и пением птиц. Деревня залечивала свои раны. Раненому Демьяну смастерили черную кожаную повязку на глаз, и он, хоть и стал вдвое слепее, уже вернулся в свою кузницу. Марфа, вдова мельника, выплакала все слезы и теперь с удвоенной силой впряглась в хозяйство, чтобы поднять детей. Жизнь, упрямая и несокрушимая, как трава, пробивающаяся сквозь камень, брала свое.

Но это было лишь внешнее спокойствие. Внутри деревня все еще гудела, как потревоженный улей. И эпицентром этого гудения была изба Ратибора. Слухи, домыслы, пересуды не утихали. Каждый день кто-нибудь да видел, как ордынки работают во дворе, или слышал их чужую, гортанную речь. История с дарами, дорогими тканями и гребнями, обросла невероятными подробностями. А Ратибор, казалось, намеренно отгородился от всех. Он стал еще молчаливее и отстраненнее, чем прежде. Он исправно помогал в кузне, ходил на охоту, но на деревенские посиделки не приходил, в разговорах не участвовал. Он жил своей, отдельной жизнью, в которой, как казалось всем, не было места никому из прежних знакомых.

Однажды полуденную тишину, когда солнце стояло в зените и даже собаки разленились и спрятались в тени, нарушил незнакомый звук. Это был не скрип крестьянской телеги и не тяжелая поступь вола. Это был четкий, уверенный стук копыт породистых коней и мелодичное бряцание дорогой сбруи.

Деревня насторожилась.

К околице, поднимая облачко пыли, подъезжал небольшой, но впечатляющий караван. Впереди ехало шестеро всадников в добротных кожаных доспехах, с мечами у бедра. Их лица были строгими и надменными, они смотрели на скромные избы свысока. За ними двигалась крытая повозка, запряженная парой сытых, холеных коней, чья гладкая шерсть лоснилась на солнце. Было очевидно, что это не купцы и не простые путники. От них веяло властью и достатком.

Вся деревня высыпала из домов. Женщины вытирали руки о подолы, мужики откладывали работу. Ратибор, который как раз нес воду из колодца, тоже остановился, наблюдая. Даже Айгуль и Ширин выглянули из-за забора его двора, с любопытством и страхом глядя на прибывших.

Главным в караване был мужчина средних лет, ехавший впереди на великолепном сером в яблоках жеребце. На нем был дорогой суконный кафтан, подбитый соболиным мехом, что было совершенно не по-летнему, но подчеркивало его статус. Высокая шапка, тяжелый перстень на пальце, ухоженная борода – все в нем говорило о том, что он представляет кого-то очень важного.

Гости не стали мешкать. Проехав через всю деревню под сотнями любопытных глаз, они остановились прямиком у дома старосты Добромира, самого большого и справного в деревне.

Мужчина в кафтане легко, по-молодецки, спешился.

– Доброго здравия дому сему и его хозяину! – зычно, с хорошо поставленной уверенностью в голосе, объявил он. – Сваты мы, честной староста! С доброй вестью и честным словом прибыли от лица великого мужа, наместника велесичского Изяслава! Я – его боярин и доверенное лицо, Борислав.

И он указал на крытую повозку, из которой слуги уже начали выносить увесистые свертки. Дары.

Добромир, хоть и был ошеломлен такой честью и такой внезапностью, лица не потерял. Он вышел на крыльцо, степенно поклонился гостям.

– Мир и вам, гости дорогие. Рады доброму слову. Просим в избу.

Он принял их по всем обычаям. Важных гостей провели в самую большую и чистую горницу. Женщины засуетились, доставая из сундуков чистые скатерти и лучшую посуду, выставляя на стол все, что было – мед, свежий хлеб, творог, холодный квас.

Новость о том, что могущественный наместник из Велесича прислал сватов к первой красавице деревни, дочери старосты Злате, мгновенно облетела каждый двор. И все, абсолютно все, от стариков до детей, тайком или явно, но обратили свои взгляды в одну сторону. В сторону избы Ратибора. Все понимали, что сегодня решается не только судьба Златы. Сегодня судьба бросала вызов герою их деревни. И все ждали, как он ответит на этот вызов.

Глава 39: Цена Красоты

Горница в доме Добромира была наполнена густым запахом меда, свежей выпечки и мужского пота. За столом, уставленным лучшим, что могли по-быстрому собрать женщины, сидели важные гости. Сам боярин Борислав занимал почетное место. Он пил квас маленькими глотками, но к еде почти не притрагивался, давая понять, что он здесь по делу, а не ради угощения.

Начался долгий, витиеватый разговор. Разговор-танец, в котором каждое слово имело свой вес, а каждая пауза была полна смысла. Говорили о погоде, об урожае, о недавней победе под Черниговом. И лишь когда все правила приличия были соблюдены, Борислав плавно, как опытный охотник, перешел к главной цели своего визита.

– Хороша ваша земля, Добромир, крепка. И люди под стать. Но главное богатство любой земли – это ее дети, – начал он издалека. – И вот мой господин, наместник Изяслав, чьим словом живет и дышит весь Велесич, думает о будущем своего рода. О своем единственном сыне, Всеволоде.

Он сделал паузу, оглядывая присутствующих.

– Парень-то он у нас – сокол. Молод, да. Всего восемнадцать зим. Но уже крепок, в плечах широк, и на коне сидит, словно к седлу прирос. Грамоте обучен, отцовское дело перенимает, в ратном деле искусен, не раз отцовских гридней в учебном бою на лопатки клал. Отец в нем души не чает, всю свою власть, все богатство ему готовит. Одно лишь печалило сердце наместника – нет у его сокола достойной голубки.

Боярин снова замолчал, подготавливая почву.

– И вот дошел до нас слух, пролетел он по округе, как птица, что здесь, в вашей деревне, растет дева, чья красота способна само солнце затмить. Говорят, коса у нее – чистое золото, которое и не снилось заморским купцам, а глаза – как два изумруда, что спрятаны в лесной чаще. Говорят, стройна, как березка, а горда, как княжна. И решил мой господин, мудрый Изяслав, что лучшей жены для его наследника не сыскать во всей земле.

Теперь слова полились прямо. Борислав излагал предложение. Это был не просто брак. Это был договор. Союз. Практически сделка. Добромир, староста хоть и уважаемой, но по сути нищей лесной деревеньки, и всесильный наместник Изяслав. С одной стороны – молодость и красота, способная принести здоровое потомство. С другой – сила, покровительство и богатство.

За Злату предлагали щедрый оброк, который мог бы кормить всю деревню не одну зиму: два десятка голов рогатого скота, полсотни овчинных тулупов, связку лучших соболиных мехов и, в качестве венца предложения, увесистый мешочек серебра в личное пользование старосте.

Это была цена красоты Златы. Цена, которую ее отец не мог проигнорировать.

Добромир слушал, и сердце его металось, как птица в клетке. Он смотрел на самодовольное лицо Борислава, на дорогие дары, и все понимал. Он не был глупцом. Он понимал, что наместнику нужна не столько невестка, сколько красивая самка для продолжения рода, а заодно и возможность закрепить свое влияние на эти лесные земли, может, даже наладить через них новую лесную дорогу для торговли.

Но он видел и другое. Он видел свою дочь. Видел, как она угасает день ото дня, бросая полные тоски и злости взгляды на избу Ратибора. Он знал, кого она любит. Это была больная, безответная, но сильная любовь. Он понимал, что, отдав ее за Всеволода, он обрекает ее на жизнь в золотой клетке.

Но он был не только отцом. Он был старостой. Что мог дать Злате Ратибор? Свою славу героя? Да, но славой сыт не будешь. Свою избу, в которой уже ютятся две ордынки, которых он, судя по всему, и не думал делать своими наложницами, а держал, как сестер или дочерей? Ратибор был волком-одиночкой. Его будущее было туманно, как утро над болотом. А здесь – почет, сытость, безопасность. Стабильность. Шанс для всей деревни.

– Позовите дочь, – хрипло сказал Добромир, и его собственное решение кольнуло его в сердце.

В горницу ввели Злату. Она уже знала, зачем ее позвали. Вся деревня знала. Она вошла, прямая и гордая, в своем лучшем вышитом сарафане. Но ее красота сегодня была холодной, как у статуи. В зеленых глазах плескалась буря. Она бросила на отца один-единственный, быстрый, почти умоляющий взгляд. Не делай этого. Прошу.

Но Добромир не выдержал ее взгляда. Он отвел глаза.

– Что скажешь, дочь? – тихо, почти виновато спросил он. – Видишь, какие люди к нам приехали. Честь нам оказали.

Злата молчала. Долго. Она смотрела в узор на вышитой скатерти. Весь мир для нее сузился до этой горницы. Она знала, что одно ее слово «нет» – и она бросит вызов отцу, опозорит его перед знатными гостями, лишит свою деревню выгоды. Она могла бы это сделать. Могла бы взбунтоваться, убежать к Ратибору, броситься ему в ноги. Но она знала, что он не ответит. Он уже сделал свой выбор. И ее гордость, ее проклятая гордость, не позволяла ей навязываться тому, кто ее отверг. Если он ее не выбрал, то какая разница, кто будет ее мужем? Сын наместника или кто-то еще? Пустота в душе от этого не изменится.

– Как отец решит, такова и моя воля, – наконец тихо, безжизненно сказала она. Голос ее был ровным, в нем прозвенели ледяные нотки. В этот миг юная, пылкая девушка умерла. Родилась будущая госпожа, жена наместничьего сына.

Добромир тяжело вздохнул. Камень свалился с его души, но на его место лег другой, еще более тяжелый – камень вины. Выбор был сделан.

– Быть по-вашему, сваты, – громко и твердо, скрывая свои чувства, сказал он. – Мы согласны. Для нас это великая честь.

Бояре довольно загудели, тут же наполняя кубки. Сделка состоялась. Сватовство прошло успешно.

Тут же условились, что свадьбу отгуляют в Велесиче, через неделю. С размахом, пышно, с песнями и пирами. Как и подобает свадьбе наследника.

Никто из них не видел, как Злата, получив разрешение уйти, вышла в сени и, прислонившись к холодной стене, беззвучно заплакала, кусая губы, чтобы никто не услышал ее отчаяния. Она плакала не о женихе, которого не знала. Она плакала о своей несбывшейся любви и о своей проданной красоте.

Глава 40: Прощание с Надеждой

Новость о том, что дочь старосты Злата просватана за сына велесичского наместника, ударила по деревне, как обухом по голове. Это было событие, которое изменило все. Бабы на посиделках шептались, завидуя и злорадствуя. Мужики чесали в затылках, прикидывая будущие выгоды от такого родства. Но для некоторых эта новость прозвучала как похоронный колокол.

Для Милены, тихой и робкой, это был конец ее последней, тайной надежды. Пока Злата, яркая и настойчивая, была рядом, Милена понимала, что ее шансы на внимание Ратибора ничтожны. Но втайне она радовалась, что и Злате он не отвечает. Теперь же ее главная соперница уходила со сцены, но уходила не побежденной, а вознесенной на недосягаемую высоту. А Ратибор… он так и остался неприступной скалой. Для Милены ничего не изменилось, просто надежды стало еще меньше.

Для Ратибора эта новость пришла с грохотом молота и запахом раскаленного железа. Он вышел из кузницы, вытирая пот со лба, и услышал обрывки разговора мужиков, обсуждавших это событие во всех подробностях.

– …сам боярин приезжал! Дары – во! Скот, меха, серебро! Наша-то Златка теперь боярыней будет!

– А Ратибор-то наш что? Проморгал девку! Теперь пусть со своими ордынками кукует!

Он ничего не сказал. Его лицо, как всегда, было непроницаемой маской. Он лишь кивнул мужикам и пошел к своей избе. Но внутри, под слоем льда и стали, что-то дрогнуло. Неприятно. Тревожно. Он привык к ее присутствию в своей жизни. Привык к ее вызывающим взглядам, к ее насмешкам, к ее постоянным попыткам пробить его броню. Он привык к ее яростному поцелую, вкус которого он, к своему удивлению, до сих пор помнил. Она была частью его мира. Яркой, живой, настойчивой. Как летняя гроза. А теперь эту грозу уводили в чужие края. Он ощутил странное, незнакомое ему доселе чувство, похожее на тупой укол ревности и досады. Укол за то, что у него отнимают то, что он, оказывается, считал своим. Хотя никогда об этом не просил. Он тут же мысленно одернул себя, задавил это чувство. Какое он имел право? Он не давал ей никаких обещаний. Он отверг ее, промолчал, когда должен был сказать. Она сделала свой выбор. Или за нее его сделали. Так или иначе, это уже не его дело.

Но тем же вечером, когда сумерки начали сгущаться над деревней, его дело само пришло к нему. Злата появилась у его избы, как призрак. Она была одна. Айгуль и Ширин, работавшие во дворе, завидев ее, тут же юркнули внутрь, как мыши при виде ястреба.

Она стояла перед ним, гордая и сломленная одновременно.

– Я выхожу замуж, – сказала она, глядя ему прямо в глаза. В ее голосе не было радости, лишь холодный, звенящий вызов.

– Я слышал, – ровно ответил он, прислонившись к дверному косяку.

– Ты рад? – она усмехнулась, но усмешка вышла кривой и жалкой. – Теперь тебе никто не будет мешать. Не будет донимать глупыми разговорами. Возись со своими ордынками. Никто тебе и слова не скажет.

– Это твой выбор, Злата. Ты вольна поступать, как знаешь.

– Мой?! – она взорвалась. Ее голос сорвался на крик, полный горечи и отчаяния. – Ты смеешь говорить мне о выборе?! Это выбор моего отца! Выбор всей нашей нищей деревни, которая продала меня за стадо коров и несколько побрякушек! Мой выбор стоял здесь, перед тобой, каждый проклятый день! И ждал! А ты… – она сделала шаг к нему, заглядывая ему в душу. – Ты хоть что-нибудь чувствуешь, истукан ты каменный?! Хоть слово бы сказал! Тогда, на прощание, или сейчас! Поманил бы пальцем, сказал бы "останься" – и я бы сбежала с тобой хоть на край света! В лесную землянку, в болото к лешему! Я бы стала твоей рабыней, твоей женой, кем угодно! Но ты молчал! Ты всегда молчишь!

Она замолчала, тяжело дыша. В воздухе повисла звенящая тишина. Она ждала. Всем своим существом она ждала, что он сломается, что он наконец скажет то самое, единственное слово, которое изменит все.

Но он молчал, глядя на нее своими серыми, холодными глазами. Он видел ее боль, ее отчаяние. И часть его души хотела поддаться, сказать то, что она хочет услышать. Но другая, большая часть, не позволяла. Он не мог дать ей обещание, которое не был готов сдержать. Не мог втянуть ее в свою туманную, опасную жизнь, полную призраков прошлого и неопределенности будущего. Это было бы нечестно.

Его молчание было ее приговором.

Злата смотрела на него еще несколько секунд, и огонь в ее глазах медленно угас, оставив после себя лишь пепел.

– Будь счастлив, Ратибор, – прошептала она так тихо, что он едва расслышал. И в этом шепоте было больше проклятия, чем доброго пожелания.

Она резко развернулась и почти побежала прочь, в сгущающуюся темноту, пряча лицо, по которому наконец-то покатились слезы, которые она так долго сдерживала.

Через три дня свадебный поезд тронулся в путь. Всю деревню украсили лентами. Из Велесича прибыл сам жених, Всеволод, румяный, самодовольный юнец, с жадным любопытством разглядывавший свою будущую жену. Злату, наряженную в лучший сарафан, бледную и молчаливую, как мраморное изваяние, усадили в крытую повозку. Впереди, хвастливо гарцуя, ехал жених. Их сопровождал десяток стражников наместника и несколько деревенских мужиков для почета, включая самого Добромира, чье лицо было серым.

Вся деревня вышла их провожать, желая счастья и бросая под ноги цветы.

Все, кроме Ратибора. На рассвете он молча взял свой лук и ушел на охоту в самую дальнюю чащу. Он не хотел видеть этого прощания. Прощания с его собственной, несложившейся надеждой.

Глава 41: Черная Весть

Два дня деревня жила в странном, подвешенном состоянии. Тишина, наступившая после отъезда свадебного поезда, была обманчивой. Все ждали. Женщины представляли себе пышный пир в палатах наместника, на котором их Злата будет сидеть как княгиня. Мужчины вполголоса обсуждали, какие выгоды принесет деревне это родство. Сам Добромир ходил по деревне с важным и гордым видом, но те, кто знал его хорошо, видели, что он сам не свой. Он часто останавливался, вглядываясь в сторону дороги, ведущей на Велесич, и в глазах его, когда он думал, что его никто не видит, таилась глубокая тревога. Сердце отца чувствовало неладное.

Ратибор вернулся с охоты на следующий день после отъезда Златы. Он принес двух зайцев и молча отдал их Милене, которая, как всегда, ждала его у околицы. Он избегал разговоров, но чувствовал напряженное ожидание, пропитавшее воздух. Он и сам, к своему раздражению, ловил себя на том, что прислушивается к звукам с восточной дороги.

На исходе второго дня тревога оправдалась самым страшным образом.

В предзакатных сумерках, когда деревня уже готовилась к ночлегу, со стороны Велесича послышался отчаянный, прерывистый стук копыт. Это был не ровный аллюр сытого коня, а бешеная, из последних сил, скачка загнанного зверя.

На взмыленном, хрипящем коне, который едва переставлял ноги, в деревню влетел одинокий всадник. Это был Остап, молодой парень, один из тех, кто поехал в Велесич для почета. Его одежда была в клочьях, лицо исцарапано ветками, а в широко раскрытых глазах стоял дикий, безумный ужас. Он не правил конем, он просто вцепился в гриву. У самой околицы конь споткнулся и рухнул, а Остап кулем свалился на землю.

К нему тут же сбежались мужики. Подняли. Он не мог стоять на ногах, его трясло, как в лихорадке.

– Беда! – только и смог выхрипеть он, задыхаясь. – Беда… Разбойники!

Его под руки поволокли в избу старосты. Новость мгновенно облетела деревню. Люди сбивались в толпы, в избу набилось столько народу, что нечем было дышать. Ратибор тоже был там, стоял у стены в тени, его лицо было непроницаемым.

Остапу плеснули в лицо холодной воды, влили в рот кружку кваса. Он судорожно, с кашлем, выпил и, немного придя в себя, начал рассказывать. Голос его дрожал и срывался.

– Мы почти доехали… Оставалось совсем ничего, уже были слышны собаки в Велесиче. Лесная дорога, узкая… Они выскочили, как черти из-под земли. Сразу со всех сторон. Я не знаю, откуда они взялись. Много их было, человек тридцать, а то и больше. Все в волчьих шкурах, лица скрыты, только глаза блестят. Рослые, матерые, двигались быстро, без крика…

Он перевел дыхание, его взгляд метался по лицам односельчан.

– Все случилось в один миг. Стражники наместника и рта раскрыть не успели, как их стрелами с коней поснимали. Свист – и готово. Насмерть. Всеволод, жених-то… он не струсил, надо отдать ему должное. Выхватил меч, закричал что-то и кинулся на них. Они его словно только и ждали. Один из них, огромный, как медведь, с двуручной секирой, просто шагнул ему навстречу и…

Остап замолчал, его лицо исказила гримаса ужаса и тошноты.

– …и просто снес ему голову. Одним ударом. Я видел… она покатилась по дороге. Прямо на глазах у Златы… Она закричала так, что у меня кровь в жилах застыла.

Добромир, стоявший посреди избы, побелел, как стена. Он схватился за стол, чтобы не упасть. Его жена, мать Златы, беззвучно осела на пол.

– А что… – выдавил из себя староста, его голос был едва слышен. – Что с дочерью? Со Златой что?

– Ее и двух служанок, что с ней ехали, схватили, – выдохнул Остап. – Они не тронули их, только связали руки. Остальных наших мужиков, кто пытался с вилами на них кинуться, порешили тут же. А меня… меня они не заметили. Когда все началось, я с телеги в овраг придорожный скатился, кустами прикрылся. Лежал, не дышал. Я видел… Атаман их, тот, что с секирой, подошел к Злате, она кричала на него, билась… а он засмеялся, схватил ее за косу, поволок за собой. Они связали их всех и утащили в самую гущу леса. В сторону Черных топей, я уверен. Я слышал, как они говорили.

Страшная весть обрушилась на деревню, как лавина. Тишину взорвал дикий, многоголосый вой. Плач женщин смешивался с яростными, бессильными проклятиями мужчин.

Дочь старосты. Гордость и надежда всей деревни. Похищена бандой отморозков.

Ее жених, сын всесильного Изяслава, обезглавлен как ягненок прямо у ворот отцовского города.

Это было не просто горе. Это был несмываемый позор, который ложился на всю деревню. И это была кровная месть, которая теперь должна была начаться. Наместник такого не простит. Никогда.

Глава 42: Кровь за Золото

Весть о случившемся долетела до Велесича еще до того, как Остап добрался до своей деревни. Один из раненых стражников сумел доползти до города и умереть на пороге дома своего господина, успев прохрипеть страшные слова.

Наместник Изяслав, могущественный и гордый муж, правивший уделом твердой рукой, обезумел от горя. Его единственный сын, его надежда, его наследник, был убит. Зверски. Почти у него на глазах. Говорят, он выл, как раненый медведь, в своих богато убранных палатах. Он срывал со стен ковры, бил дорогую посуду, его крики были слышны на всей торговой площади. Он обещал страшную кару виновным. Он клялся всеми богами и своим родом, что вырежет разбойников до седьмого колена, что их головы будут гнить на кольях вокруг всего города.

Но когда первая волна ярости схлынула, пришло холодное понимание. Его стража, его гридница была немногочисленна. Ее хватало, чтобы держать в повиновении город и собирать дань, но не для того, чтобы прочесывать дремучие леса в поисках большой, хорошо организованной шайки. Разбойники, осмелевшие до такой степени, что напали на свадебный поезд его сына, явно были не просто оборванцами с дубинами. Это были опытные, безжалостные волки, которые знали, на что идут. Идти на них малым числом было верным самоубийством.

Тогда Изяслав, не в силах ждать помощи от черниговского князя, которому после набега орды было не до лесных татей, принял другое решение. Он ударил по единственному, что могло сдвинуть людей с места быстрее, чем приказ. По их жадности и отваге.

Он разослал гонцов во все окрестные города и веси с неслыханным по щедрости предложением.

На следующий день такой гонец прибыл и в деревню Ратибора. Он въехал на площадь, протрубил в рог, и когда собралась вся деревня, зычным, поставленным голосом зачитал указ наместника.

– Слушайте все! Волею и горем великим наместника велесичского Изяслава! Тот смелый муж или отряд храбрецов, кто выследит и найдет логово лесных татей, погубивших его сына! Тот, кто принесет в Велесич голову их атамана, получит награду, какой еще не видывали в этих краях!

Гонец сделал паузу, обводя толпу горящими глазами.

– Двести гривен чистого серебра! – выкрикнул он, и по толпе пронесся восхищенный шепот. Это было целое состояние, на которое можно было купить не одну, а несколько таких деревень.

– Но это еще не все! Крепкий рубленый дом в самом Велесиче, не развалюху на отшибе, а добротный сруб рядом с торгом! И вечную милость и покровительство самого наместника! За кровь его сына – золото и почет!

Мужики слушали, их глаза горели. Двести гривен… Дом в городе… Это была мечта, сказка. Но когда гонец ускакал, восторженный гул быстро сменился трезвым молчанием. Все понимали цену этой награды. Шайка, не побоявшаяся наследника наместника, – это не деревенские мародеры. Это волки, для которых человеческая жизнь не стоит и ломаного гроша. Идти на них – все равно что совать голову в пасть медведю. Жизнь одна, и она дороже любого серебра.

Ратибор, стоявший поодаль и прислонившийся к стене кузницы, слушал молча. Его лицо, как всегда, было спокойным, почти безразличным. Но что-то внутри него изменилось. Голос гонца еще звучал в ушах, а перед его мысленным взором уже стояла другая картина. Злата. Ее испуганное, кричащее от ужаса лицо. Обезглавленный жених. Ее крик, который, по словам Остапа, заставил застыть кровь в жилах. И ее последние слова, брошенные ему у избы: "Поманил бы – я бы сбежала с тобой хоть на край света! Но ты молчал! Ты всегда молчишь!"

Он промолчал. И теперь она была в руках ублюдков. Где ее насилуют, избивают, ломают. И с каждым часом ее шансы остаться в живых таяли.

В его душе не было той любви, о которой поют в песнях. Но было нечто другое, более древнее и мощное. Чувство долга перед той, кто ему доверилась. Чувство вины за то, что он своим молчанием, своим бездействием, толкнул ее на этот путь. И холодная, кристально ясная решимость. Он упустил ее однажды. Он не упустит ее во второй раз.

Он отделился от стены и твердым шагом направился к избе старосты.

Добромир сидел на крыльце, ссутулившись. За одну ночь он постарел на десять лет. Его плечи были опущены, взгляд – пуст и безжизнен.

Ратибор подошел и остановился перед ним.

– Я пойду за ней, – тихо, но твердо сказал он.

Староста медленно поднял на него полные слез и безнадежности глаза.

– Они убьют тебя, сын… Это не орда. Это лесные духи, которых никто не может найти. Их много. А ты один.

– Не один, – ответил Ратибор. Его серые глаза сверкнули, как сталь. – Но сидеть здесь и ждать, пока они ее замучают, или пока наместник от горя не сожжет нашу деревню за то, что не уберегли невесту, я не стану.

Он положил свою тяжелую, здоровую руку на плечо старосты.

– Собирай мужиков. Тех, кто остался. Мне не нужна толпа. Мне нужны те, кто не боится смотреть смерти в лицо. Те, кто умеет ходить по лесу. Лютобор, ты, я… еще пара крепких ребят. Идем в Велесич. Нужно поговорить со свидетелями, узнать все до мелочей. Охота началась.

Глава 43: Отряд

Слово Ратибора, сказанное старосте, не было брошено на ветер. Оно упало на сухую, жаждущую действия землю, и тут же дало всходы. Пока деревня все еще гудела, обсуждая страшную новость и неслыханную награду наместника, Ратибор начал собирать свой отряд. Он не созывал вече, не кричал на площади. Он шел от избы к избе, говорил с людьми тихо, глядя прямо в глаза. Ему не нужна была толпа, жаждущая серебра. Ему нужны были волки, готовые вцепиться в глотку другому волку.

Первым, к кому он пришел, был Лютобор. Он нашел охотника у задней стены его дома. Тот молча, с какой-то методичной яростью, метал свой тяжелый топор в старый сосновый пень. Каждый удар был точным и глубоким, щепки летели во все стороны.

– Я иду за ними, – сказал Ратибор, не подходя близко.

Лютобор, не оборачиваясь, выдернул топор из пня.

– Я знаю, – хрипло ответил он. – Когда выступаем?

Ему не нужны были объяснения, обещания награды. Для него это было личное. Разбойники были врагами, неважно, в каких шкурах они ходили. Они отнимали жизни. Они приносили горе. Месть за брата, павшего под Черниговом, требовала выхода, и эта охота была лучшим для нее поводом. К тому же, он был лучшим следопытом в округе. Его глаза видели то, что для других было лишь травой и мхом. Его уши слышали лес так, как другие слышат речь. Без него эта затея была обречена.

Вторым был Демьян. Ратибор нашел его в кузнице. Старый кузнец, лишившийся глаза, пытался работать, но движения его были неловкими. Он никак не мог привыкнуть к тому, что мир сузился наполовину. Увидев Ратибора, он отложил молот.

– Идешь? – спросил он глухо.

– Иду.

– Меня с собой возьмешь.

– Ты ранен, Демьян, – мягко возразил Ратибор. – Тебе бы отлежаться.

Кузнец зло усмехнулся, тронув черную кожаную повязку на глазу.

– С одним глазом, парень, я врагов даже лучше вижу. Всякая шелуха не мешает. А сила в руках у меня осталась. И злость. Я этим татям еще покажу, как наших девок воровать. Молот мой по их головам соскучился.

Его решимость была несгибаемой. Ратибор понимал, что оставлять его – значит смертельно оскорбить. Опыт старого воина и его чудовищная сила в ближнем бою были нужны, как воздух.

К ним присоединились еще двое. Братья-погодки, Микула и Прохор. Молчаливые, крепкие лесные мужики, чьи лица были выдублены ветром до цвета коры. Они не были героями. Они не искали славы. Но им до смерти осточертело сидеть и бояться. Сначала орда, теперь разбойники. Чаша их терпения была переполнена. Когда Ратибор пришел к ним, они просто молча кивнули, взяли свои рогатины и луки и встали рядом. Пятеро. Небольшой, но смертельно опасный отряд.

Перед самым уходом они собрались у избы старосты. Добромир вышел на крыльцо. Он обнял каждого, как сына. Вручил им мешки с едой, которые наскоро собрали женщины.

– Боги в помощь вам, сынки, – сказал он, и голос его дрогнул. – Это последняя наша надежда. Спасите ее… спасите мою Злату.

Он перекрестил их по-старому, языческому обычаю, чертя в воздухе знаки Перуна и Велеса. Его благословение, благословение отца и главы рода, было для них важнее любого приказа.

Ратибор вернулся в свою избу за оружием. Внутри было тихо. Айгуль и Ширин сидели в своем углу, но теперь они не прятались. Они молча наблюдали за его сборами. Он проверял тетиву на луке, укладывал стрелы в колчан, крепил за спиной свой меч. Они смотрели на него, и в их глазах Ратибор впервые увидел нечто новое. Это уже не был чистый страх или ненависть. Это была смесь чего-то сложного. Уважения, которое они не хотели признавать. И непонятного, почти женского любопытства.

Этот человек, их хозяин и враг, спасший их от смерти, теперь снова собирался на смерть. Но не на войну за родную землю. Он шел спасать другую женщину. Одну из тех, кто их ненавидел. Русскую. Свою.

Они не понимали его мотивов. Его мир, его понятия о чести и долге были им чужды. Но они видели его решимость. Видели, как спокойно и деловито он готовится к смертельной схватке. И этот непонятный, сильный, опасный мужчина начинал вызывать у них нечто большее, чем просто эмоции пленниц. Он становился для них загадкой, которую им отчаянно хотелось разгадать.

Когда он уходил, Айгуль, гордая Айгуль, впервые сама обратилась к нему.

– Будь… – она запнулась, подбирая одно из немногих выученных ею слов. – …осторожен.

Ратибор замер у порога. Он обернулся и посмотрел на нее. Коротко кивнул. И вышел, не сказав ни слова.

Но этот короткий обмен взглядами и одно слово, сказанное на его языке, изменили что-то в воздухе его избы навсегда.

Глава 44: Разговор с Наместником

Путь до Велесича занял два дня. Отряд шел быстро и молча, как стая волков, вышедшая на охоту. Ратибор вел их не по дороге, а лесными тропами, известными лишь ему да Лютобору, срезая путь и избегая лишних глаз.

Велесич встретил их атмосферой страха и траура. Город, обычно шумный и бойкий, был непривычно тих. Люди на улицах передвигались быстро, оглядываясь, говорили вполголоса. На лицах – печать тревоги и неуверенности. Наместник был силой, солнцем, вокруг которого вращалась вся их жизнь. И вот это солнце померкло. Если уж его единственного сына смогли зарезать, как овцу, у самых ворот, то чего ждать простым горожанам? Стража у ворот, удвоенная и нервная, выглядела растерянной.

Когда Ратибор сказал, что он из той самой деревни и прибыл по зову наместника, стражники хотели было его прогнать. Но Демьян, шагнув вперед, сурово пробасил:

– Перед тобой Ратибор, герой Чернигова. Тот, кто спас князя Мстислава и помог разбить орду. Может, и вашему наместнику он сумеет помочь, раз вы сами неспособны.

Упоминание Чернигова и славы Ратибора, которая уже успела докатиться и до этих мест, подействовало. Их пропустили без лишних слов и даже выделили провожатого до хором наместника.

Палаты Изяслава, обычно полные просителей, бояр и слуг, были пустынны и гулки. Дорогие ковры на полу казались приглушенными, а свет, падающий из окон, – тусклым. Сам наместник встретил их в большой гриднице. Ратибор ожидал увидеть грозного, разгневанного правителя. А увидел сломленного, обезумевшего от горя человека.

Изяслав был в простом домашнем кафтане, распахнутом на груди. Его седые волосы были всклокочены, глаза – красные от слез и бессонницы, лицо осунулось и потемнело. Он метался по палате из угла в угол, как зверь в клетке.

– Пришел! – он остановился и вперился в Ратибора горящим, безумным взглядом. – Герой пришел! А где вы были, герои, когда моего сына резали?! Где была моя стража?! Где были боги?!

Он подскочил к Ратибору, схватил его за рубаху.

– Я не верю больше никому! Моя стража – трусы и слепцы! Они проглядели смерть моего мальчика! Моего Всеволода! Они не отомстят за него. Они боятся этих лесных тварей!

Он отпустил Ратибора и снова заметался по комнате, его голос срывался на крик.

– Но я отомщу! Я заплачу любую цену! Слышишь, любую! Если ты, хваленый герой, принесешь мне голову их атамана… не просто голову, я хочу, чтобы ты притащил ее сюда, в эту палату, и бросил мне под ноги!.. я сделаю тебя самым богатым человеком в этом уделе! Я отдам тебе все серебро, что обещал! Я дам тебе деревню в кормление! Я все отдам, лишь бы увидеть его мертвым!

Ратибор слушал этот поток горя и ярости, не меняясь в лице. Эмоции наместника его не интересовали. Боль и горе делали людей слабыми и глупыми. А ему нужна была ясность.

Когда Изяслав выдохся и замолчал, тяжело дыша, Ратибор заговорил. Голос его был холодным и спокойным, и этот контраст с истерикой наместника был оглушающим.

– Мне не нужно твое золото, наместник. И деревни твои мне не нужны, – сказал он. – Я пришел за дочерью нашего старосты. Это моя цель. Голова атамана – лишь средство. Для этого мне нужна не твоя скорбь, а твой ум.

Изяслав ошеломленно замолчал, уставившись на него.

– Мне нужны все, кто выжил в той резне, – методично продолжал Ратибор. – Каждый стражник, каждый слуга. Я буду говорить с ними. Один на один. Мне нужно знать все. Как выглядели нападавшие. Как говорили. Во что были одеты. Какой след оставили. Все, до последней мелочи.

Он сделал шаг к наместнику, и теперь уже он смотрел на него сверху вниз.

– И еще. Мне и моим людям нужна полная свобода действий в твоем городе. Мои люди будут ходить, где хотят, говорить, с кем хотят, и никто, даже твоя стража, не смеет нам мешать. Мы не будем отчитываться перед тобой до тех пор, пока не придет время. Если согласен – мы начнем. Если нет – мы уходим прямо сейчас.

Наместник, раздавленный своим горем и пораженный этой холодной, деловой хваткой, мог лишь кивнуть.

– Делай, что хочешь, – прошептал он. – Что угодно… только верни мне ее. И принеси мне его голову.

– Я верну ее, – твердо ответил Ратибор. – А голову атамана ты получишь. Это я тебе обещаю.

Он повернулся и, не сказав больше ни слова, вышел из палаты, оставив сломленного правителя наедине с его горем. Охота началась. И Ратибор собирался вести ее по своим правилам.

Глава 45: Нити Расследования

Получив от наместника полную свободу действий, Ратибор не стал терять ни минуты. Он не верил в слезы и причитания, он верил в то, что можно увидеть, услышать и потрогать. Первым делом он потребовал отвести его к выжившим.

Их было всего трое. Двое стражников из охраны Всеволода, получивших ранения в первые секунды боя, и тот самый деревенский парень Остап. Они лежали в отдельной каморке при княжеских хоромах, где их перевязывали и отпаивали травяными отварами. Ратибор говорил с каждым по отдельности, выгнав всех лишних. Демьян и остальные его люди стояли у двери, не пропуская никого.

Первый стражник, молодой парень с перевязанной рукой, мало что мог сказать. Он лишь помнил свист стрел, крик и острую боль. Второй, пожилой, опытный гридень, которому стрела попала в ногу, был более полезен.

– Они не были обычными лесными татями, – хрипел он, морщась от боли. – Двигались, как волки в стае. Молча, быстро, каждый знал свое место. Не кричали, не шумели. Луки у них были мощные, тисовые, бьют прицельно. Они не на грабеж шли, они на убийство шли. Целились в нас, в охрану. На повозки даже не смотрели сначала.

Остап, уже немного пришедший в себя от первого шока, подтвердил это.

– Они выскочили, и в один миг вся стража лежала на земле. Как будто знали, куда и в кого стрелять. А потом тот, с секирой… он прямо к Всеволоду пошел. Словно только его и искал.

Ратибор слушал, и в его голове складывалась картина. Это не было случайное нападение. Это была тщательно спланированная и безупречно исполненная засада.

– Как они выглядели? – спросил он.

– В шкурах, лица тряпками замотаны, – ответил старый гридень. – Но под шкурами я видел у некоторых кольчужную сетку. И оружие у них было хорошее. Не ржавые топоры. Добротные мечи и секиры.

Закончив с допросом, Ратибор и его отряд отправились на место нападения. Дорога вела через густой, смешанный лес. Место было выбрано идеально. Узкий участок дороги с густыми зарослями по обеим сторонам и небольшим оврагом, куда и спрятался Остап. Идеальное место для засады.

На земле все еще виднелись следы кровавой бойни. Темные, въевшиеся в землю пятна крови, сломанные стрелы, обрывки ткани. Трупы уже убрали, но в воздухе все еще витал едва уловимый сладковатый запах смерти.

Ратибор предоставил работать Лютобору. Охотник преобразился. Его мрачная замкнутость исчезла. Он двигался по лесу, как у себя дома. Приседал, касался земли, рассматривал примятую траву, сломанные ветки. Его глаза, привыкшие читать лесные знаки, видели то, что для других было лишь хаосом.

– Вот здесь они лежали, – прошептал он, указывая на примятый мох в нескольких десятках шагов от дороги. – Их было много. Не меньше трех десятков. Вот тут стояли лучники.

Он пошел дальше, его взгляд был прикован к земле.

– Следы ведут вглубь. Туда. – Он указал рукой в сторону Черных топей, мрачной, заболоченной низины, пользовавшейся дурной славой. – След четкий. Они не очень-то и таились после нападения.

Демьян и остальные были готовы тут же ринуться по следу.

– Так чего ждем? Нагоним гадов!

Но Ратибор остановил их. Он стоял посреди дороги, его лицо было задумчивым. Что-то его смущало. Все было слишком… очевидно.

– Слишком просто, – сказал он наконец.

– Что просто? – не понял Лютобор. – След вот он, четкий.

– В том-то и дело. Слишком четкий, – Ратибор присел на корточки и поднял с земли обломок стрелы. Наконечник был обычным, но оперение… из перьев серой совы. Не самое распространенное. – Они действовали как тени, когда нападали. А теперь оставляют след, по которому их найдет даже ребенок? Зачем?

Он поднялся и посмотрел в сторону Велесича.

– Они знали, когда и где будет ехать поезд. Они знали, сколько будет охраны. Они знали, кто их главная цель. Этого не узнаешь, сидя в лесу. Кто-то должен был им сказать.

В его серых глазах сверкнул холодный огонек догадки.

– Этот след, – он кивнул в сторону топей, – это ловушка. Для стражи наместника. Они хотят, чтобы за ними погнались, и ждут, чтобы перебить еще один отряд в болотах. А настоящий их след… он ведет не в лес.

Он снова посмотрел в сторону города.

– Он ведет в Велесич. У них в городе есть уши. И прежде чем охотиться на волков, нам нужно поймать крысу, которая носит им еду. Иначе мы так и будем бегать за тенями, пока Злату не убьют.

Остальные переглянулись. Логика Ратибора была железной. Их охота меняла направление. Теперь им предстояло погрузиться в тихий омут городского быта, чтобы найти в нем того, кто служил разбойникам. И это была задача посложнее, чем просто идти по следу.

Глава 46: Городские Уши

Вернувшись в Велесич, Ратибор изменил тактику. Яростный натиск и погоня сменились тихим, терпеливым ожиданием, какое бывает у охотника в засидке. Он понимал, что предатель, скорее всего, затаился, напуганный масштабом собственного деяния и яростью наместника. Прямым допросом его было не взять. Его нужно было выманить.

На следующие несколько дней отряд Ратибора словно растворился в городской суете. Они сняли комнату на постоялом дворе в самом шумном ремесленном квартале. Демьян, с его черной повязкой на глазу и грозным видом, не привлекал к себе лишнего внимания – в городе было полно отставных воинов и калек. Лютобор и двое других охотников большую часть времени проводили в лесу у городских стен, якобы ставя силки на мелкую дичь, а на самом деле наблюдая за всеми, кто входил и выходил из города лесными тропами.

Сам Ратибор преобразился. Он снял свой добротный меч, подарок воеводы, и снова перепоясался старым, отцовским, который выглядел потертым и не опасным. Надел простую льняную рубаху и лапти. Теперь он выглядел как обычный деревенский мужик, приехавший в город продать дичь или поискать работу. Никто бы в нем не узнал героя Чернигова.

Он начал свою охоту. Он часами слонялся по торговой площади, где бурлила жизнь. Здесь сходились все слухи, все новости, все сплетни. Он не слушал громких криков торговцев. Он вслушивался в тихий шепот, в обрывки разговоров у лотков с рыбой, у бочек с квасом. Он наблюдал за людьми. За тем, как меняются их лица, когда разговор заходит о нападении. Кто выказывает искренний страх, кто – злорадное любопытство, а кто – старается побыстрее сменить тему.

Вечерами его местом охоты становились городские харчевни и кабаки. Не богатые, где пировала знать, а дешевые, прокуренные, полные простого люда: возчиков, ремесленников, гулящих девок и мелких стражников не при исполнении. Он брал кружку разбавленного пива или медовухи и садился в самый темный угол. Здесь, под действием хмеля, языки развязывались. Он слушал пьяные бахвальства, жалобы на жизнь, осторожные перешептывания о том, что, мол, наместник сам виноват, зазнался, вот боги его и наказали. Он слушал, запоминал лица, связывал обрывки фраз.

Он наблюдал за всеми. За слугами из хором наместника – не тратит ли кто-то из них больше, чем позволяет жалование? За стражниками у городских ворот – не слишком ли они расслаблены, не берут ли мзду за провоз подозрительных товаров? Но все было тщетно. Предатель залег на дно.

Прошло три дня. Ратибор уже начал терять терпение, когда его внимание привлек один человек. Это был совершенно неприметный, сутулый мужичонка средних лет по имени Гришка. Он занимался тем, что возил на своей тощей коняге дрова для городских харчевен. Грязный, в вечно засаленной одежде, он не вызывал никаких подозрений. Но Ратибор заметил одну странность.

Этот Гришка, привозя дрова, никогда не торопился. Он мог по полчаса болтать с хозяйкой харчевни, якобы торгуясь из-за лишней копейки. Он подолгу задерживался у городских ворот, перебрасываясь шутками со стражниками. Слишком подолгу для простого возницы. Его везде было много. Он был как воздух – незаметный, но проникающий во все щели. Он был идеальным сборщиком слухов. "Городские уши".

Ратибор начал следить за ним целенаправленно. Он заметил, что, поболтав со стражниками, Гришка часто ехал не к себе в лачугу на окраине, а сворачивал в сторону леса, якобы за новой партией дров. Но возвращался порой слишком быстро для того, чтобы успеть нарубить и погрузить полную телегу.

Последняя капля, превратившая подозрение в уверенность, случилась на четвертый день. Ратибор сидел в харчевне, когда туда вошел Гришка. Он привез дрова. Пока хозяйка отсчитывала ему медяки, он якобы случайно услышал разговор двух купцов за соседним столом. Те вполголоса обсуждали, что через пару дней из Полоцка должен прийти богатый караван с мехами. Гришка, услышав это, не подал виду, но его глаза на мгновение хищно блеснули. Он быстро получил свои деньги и выскользнул из харчевни.

Ратибор, оставив на столе недопитую кружку, вышел следом. Он увидел, как Гришка, торопливо оглядываясь, направился не к себе, а к восточным воротам – тем самым, что вели в сторону Черных топей.

Ратибор понял – он нашел свою крысу. Теперь оставалось лишь приготовить для нее ловушку с отравленной приманкой.

Глава 47: Наживка для Крысы

В ту же ночь, когда город заснул, Ратибор снова пришел в хоромы наместника. Изяслав не спал. Он сидел в полумраке своей гридницы перед остывшим очагом, глядя в пустоту. Горе не отпускало его. Увидев Ратибора, он вскинулся, в его глазах блеснула отчаянная надежда.

– Что? Нашел?! – хрипло спросил он.

– Нашел того, кто слушает, – ровно ответил Ратибор. – Но этого мало. Мне нужно, чтобы он заговорил. И не только он. Мне нужно, чтобы его хозяева сами вышли из леса. Силой мы их не возьмем, ты знаешь. Значит, возьмем хитростью. И для этого мне снова нужна твоя помощь, наместник.

Изяслав был готов на все.

– Говори, что делать! Прикажи, и я сделаю!

Ратибор присел напротив него. В полумраке его лицо казалось высеченным из камня.

– Разбойники уверены в своей силе. Они знают, что ты разбит горем, а твоя стража напугана. Они будут ждать следующей богатой добычи. Так дадим же им ее. Но не настоящую. Мы приготовим для них наживку. Такую жирную, такую соблазнительную, что их атаман не сможет устоять.

Он наклонился ближе, и его голос стал тише.

– С завтрашнего утра ты начнешь новую игру, наместник. Ты прикажешь своей самой болтливой служанке разносить по городу слух. Слух о том, что ты, убитый горем и ищущий утешения у богов, решил сделать огромное пожертвование в дальний монастырь, на помин души твоего сына Всеволода.

– Пожертвование? – не понял Изяслав.

– Да, – кивнул Ратибор. – Но не простое. Ты расскажешь своему казначею, самому верному, но и самому любящему похвастаться человеку, что собираешься отправить в монастырь ларец. И в ларце том будет все, что осталось от казны твоей покойной жены – ее золотые украшения, мониста, серьги. Богатство немалое.

Изяслав начал понимать. В его глазах появился блеск азарта, вытеснивший тоску.

– А дальше, – продолжал Ратибор, – ты соберешь свою стражу и устроишь им разнос. Будешь кричать, что не доверяешь им, что они трусы, которые не уберегли твоего сына. И поэтому ты поедешь сам, почти без охраны. Возьмешь с собой лишь трех-четырех старых, самых верных гридней, которых ты знаешь с детства. И поедете вы тайно. Ночью. Чтобы никто не знал и не привлек внимания.

– Тайно? – усмехнулся наместник. – В этом городе не бывает тайн.

– Вот именно, – подтвердил Ратибор. – "Тайна", о которой знают все, – самая лучшая приманка. Ты отдашь приказ так, чтобы его услышали все, кому нужно и не нужно. Служанка расскажет об этом своей подруге на рынке. Казначей похвастается своей жене. А стражники, униженные и обиженные, будут жаловаться друг другу в кабаке. Весь город будет шептаться о том, какой безумный поступок задумал их наместник. И обязательно найдутся "уши", которые услышат этот шепот.

План был прост и гениален в своей психологической точности. Он играл на всех слабостях: на горе наместника, которое выглядело абсолютно правдоподобным; на болтливости слуг; на обиде стражников. И главное – на жадности разбойников.

– А что будет в ларце? – спросил Изяслав.

– Камни, – холодно ответил Ратибор. – А вместо меня, тебя и трех стариков в повозке будет сидеть мой отряд. И ждать гостей.

Наместник ударил кулаком по подлокотнику кресла.

– Клянусь бородой Велеса, это сработает! Это жестоко, но это сработает! Считай, что приказ уже отдан. Крыса побежит в свою нору с вестью о легкой добыче. А мы приготовим для нее капкан.

С рассветом город ожил. И план Ратибора пришел в действие. Служанка наместника, якобы по секрету, рассказала торговке рыбой о неслыханном благочестии своего господина. Старый казначей, выйдя с доклада, зашел в харчевню и, заказав дорогого вина, с важным видом намекнул хозяину, что скоро казна его опустеет из-за «богоугодных дел» Изяслава. А стражники, выслушав от наместника гневную тираду, разбрелись по кабакам, где, заливая обиду пивом, громко ругали своего господина за недоверие и сетовали на то, что он едет на верную смерть с горсткой стариков.

К полудню весь Велесич уже шептался. Слух, как круги по воде, расползался, обрастая новыми, еще более невероятными подробностями.

Ратибор, сидевший в тени на торговой площади, видел, как возчик Гришка, слушая эти разговоры, буквально впитывал их каждой порой своей кожи. Лицо его оставалось непроницаемым, но глаза лихорадочно блестели. Наживка была заглочена.

Глава 48: Ловушка

Ночь была идеальной. Безлунная, подернутая легкой дымкой, она скрывала в себе столько же тайн, сколько и опасностей. Лес стоял черной, молчаливой стеной, и лишь изредка ухал филин, нарушая напряженную тишину.

В эту ночь подставной караван покинул Велесич. Все было обставлено, как и было задумано. Из ворот выехала одна-единственная повозка, запряженная парой обычных лошадей. На козлах сидел переодетый Лютобор, натянув на голову капюшон. Рядом с ним, кутаясь в темный плащ, сидел Демьян, его вид мог сойти за вид старого, верного телохранителя. В самой повозке, накрытые рогожей, лежали мешки, набитые камнями и песком. Чтобы создать иллюзию ценного груза, сверху небрежно бросили старую медвежью шкуру и пустой кованый ларец. Охраны не было. Лишь эти двое, медленно едущие в ночи.

Но это была лишь наживка.

В сотне шагов впереди, в густом ельнике, примыкавшем к дороге, затаились Ратибор и остальные трое. Они лежали на влажной, пахнущей хвоей земле, превратившись в часть лесного сумрака. Их оружие было наготове. Они были здесь не для боя. Их задача была иной – взять языка.

Ратибор выбрал место для ловушки с умом охотника. Это был изгиб дороги, сразу за небольшим ручьем. Любой, кто захотел бы подать сигнал дальше в лес, должен был бы остановиться здесь, чтобы вглядеться в темноту, прислушаться. Идеальное место, чтобы отрезать цель от ее стаи.

Они ждали. Время тянулось мучительно медленно. Минуты складывались в часы. Прокричал второй петух. Повозка, как и было условлено, давно остановилась на привал у ручья, давая коням напиться. Лютобор и Демьян сидели у едва тлеющего костерка, создавая картину беспечности.

Сердце Ратибора билось ровно и мощно. Он был в своей стихии. Ожидание, напряжение, близость опасности – все это не пугало, а лишь обостряло его чувства до предела. Он слышал каждый шорох, каждый вздох ветра.

И вот он услышал то, чего ждал.

Тихий хруст ветки. Не там, где сидела его засада. А со стороны города. Кто-то приближался. Осторожно.

Ратибор подал беззвучный знак своим людям – напрягшийся кулак. Все замерли, превратившись в изваяния.

На дорогу из темноты леса выскользнула одинокая фигура. Низкорослая, сутулая. Это был он. Гришка. Он не шел по дороге, он крался вдоль обочины, как лис, выглядывающий из норы. Он остановился у ручья, в тени большого дуба, и стал наблюдать за подставным караваном. Он не подходил ближе, не окликал. Он проверял. Он смотрел на фигуры у костра, на повозку, пытаясь убедиться, что все так, как ему и доложили.

Убедившись, что все в порядке, он приложил ладони ко рту, готовясь издать условный сигнал – крик ночной птицы, который должны были услышать его сообщники, несомненно, залегшие дальше по дороге, в лесу. Он не знал, что его собственный сигнал станет сигналом и для другой, настоящей охоты.

В тот самый миг, когда он набрал в грудь воздуха, Ратибор и двое охотников, Микула и Прохор, вышли из тени. Они двигались с разных сторон, отрезая ему путь к отступлению. Бесшумно, как три лесных духа.

Гришка обернулся, почувствовав движение за спиной, и его лицо исказилось от ужаса. Он увидел три темных силуэта, вырастающих из ночи. Он открыл рот, чтобы закричать, позвать на помощь, но не успел.

Ратибор был быстрее. Одним прыжком он оказался рядом, его мощная рука зажала рот возчика, вдавливая крик обратно в горло. В то же мгновение Микула и Прохор скрутили ему руки за спиной.

Все произошло в течение нескольких секунд. Тихо, быстро, эффективно. Никто ничего не услышал. Лютобор и Демьян у костра даже не обернулись, продолжая играть свои роли.

Гришка бился в их руках, как пойманная рыба, его глаза были круглыми от ужаса. Он пытался мычать, что-то сказать, но железная хватка Ратибора не давала ему издать ни звука.

Ловушка захлопнулась. Крыса была поймана. Теперь нужно было заставить ее указать путь в свою нору. И Ратибор знал, как это сделать. Не сходя с этого места.

Глава 49: Язык, что Развязала Сталь

Все произошло без единого лишнего звука. Мир Гришки, состоявший из слухов, мелких предательств и страха, в один миг сузился до железной хватки на его рту и боли в выкрученных за спину руках. Он даже не понял, откуда они взялись. Просто ночь вдруг обрела плоть и схватила его.

Его оттащили с дороги вглубь леса, в чащу, где даже звуки ночных птиц тонули в густой листве. Лютобор остался с Демьяном у костра, изображая беспечность, готовый в любой момент подать сигнал, если что-то пойдет не так.

Гришку бросили на землю, на влажный мох. Тряпку, которой ему затыкали рот, вытащили. Он тут же начал задыхаться, кашлять и пытаться кричать.

– Я ничего не знаю! Я простой возница! Дрова собирал! – его голос срывался на визг, полный паники.

– Дрова? Ночью? – раздался над ним спокойный, ледяной голос. Ратибор присел перед ним на корточки. В полумраке его лицо казалось маской, вырезанной из камня, а глаза горели холодным серым огнем.

– Я… я заблудился! Клянусь богами, я…

Гришка не успел договорить. Ратибор не стал с ним спорить. Он не стал ему угрожать или что-то доказывать. Он просто вынул из-за пояса свой нож – не большой боевой меч, а короткий, широкий охотничий нож, лезвие которого было наточено до бритвенной остроты.

Движение было быстрым и деловитым. Ратибор схватил Гришку за волосы, запрокинул его голову и приставил холодное лезвие к его горлу. Не сильно, но так, что предатель отчетливо почувствовал на своей коже прикосновение смерти. Гришка замер, его дыхание остановилось. Он чувствовал, как капля холодного пота медленно стекает по его виску.

– Я не буду спрашивать дважды, – голос Ратибора был тихим, почти шепотом, но от этого он казался еще страшнее. Он говорил не как человек, который угрожает. Он говорил как человек, который констатирует факт. – Ты расскажешь мне все. Где их логово. Как туда пройти. Сколько их. Кто их атаман. Имена. Пароли. Все, что ты знаешь.

Он чуть сильнее нажал на нож, и на коже Гришки выступила крошечная капелька крови.

– А если не скажешь… или если солжешь, – продолжал Ратибор все тем же спокойным голосом, – я не убью тебя сразу. Это было бы слишком просто. Мой друг, – он кивнул на молчаливого Микулу, который с интересом наблюдал за сценой, – он большой умелец. Он может снять с человека кожу так, что тот будет жить еще очень долго. Мы начнем с пальцев. По одному. Будем спрашивать после каждого. Времени у нас много. До рассвета далеко. А кричать ты не сможешь. Лес большой, а голос у тебя тихий.

Ратибор замолчал. Он просто смотрел в глаза Гришке. И в этом взгляде не было ни ярости, ни гнева. В нем была лишь пустота. Бесконечная, холодная пустота, в которой Гришка увидел свою собственную мучительную, растянутую на часы смерть. Он понял, что этот человек не блефует. Он сделает все, что сказал, с тем же спокойствием, с каким мясник разделывает тушу.

Тело Гришки затряслось. Не от холода, а от животного, первобытного ужаса. Он почувствовал, как его мочевой пузырь ослабел, и теплая, вонючая струйка побежала по его штанам. С ним сломалось все – его хитрость, его жадность, его жалкая храбрость. Остался только липкий, всепоглощающий страх.

– Я… я… я все скажу! – заскулил он, его голос превратился в жалкий писк. – Все, что знаю! Только не режь! Не надо!

Ратибор не убрал нож. Он лишь слегка ослабил нажим.

– Я слушаю, – сказал он.

И язык, который до этого был полон лжи и уверток, развязался. Сталь, приставленная к горлу, оказалась лучшим ключом к правде. Заикаясь, всхлипывая, Гришка начал говорить. Он рассказывал все, вываливая на своих мучителей грязные тайны, которые так долго хранил, в надежде спасти свою никчемную жизнь. И Ратибор с его людьми внимательно слушали каждое слово, отделяя правду от попыток выгородить себя, и картина вражеского логова начала проясняться во всех своих уродливых деталях.

Глава 50: Логово в Топях

Под пристальным взглядом Ратибора и холодным прикосновением стали к горлу, Гришка выкладывал все. Слова лились из него мутным, грязным потоком, смешиваясь со всхлипами и клятвами. Картина, которую он рисовал, была гораздо мрачнее, чем Ратибор мог себе представить.

Логово разбойников действительно находилось в сердце Черных топей – проклятого места, которое обходили стороной даже самые отчаянные охотники. Это был огромный, поросший чахлым лесом остров, со всех сторон окруженный трясиной и зловонными, не просыхающими болотами. Добраться туда можно было лишь одним путем – по тайной гати. Старая, полусгнившая тропа из бревен, скрытая под слоем воды и мха, известная лишь посвященным. Любой, кто не знал ее точных изгибов, неминуемо увяз бы в трясине и был заживо поглощен топью.

– Я сам к ним не ходил… до конца, – лепетал Гришка, его зубы стучали. – У них на входе на гать дозор. Двое всегда сидят. Я им товар оставлял – зерно, сало, вино… под видом дров возил, в телеге прятал. Они платили серебром. Хорошо платили.

Ратибор дал знак Микуле, и тот быстро и умело связал руки и ноги Гришки, засунув ему в рот кляп. Разговор окончен. Теперь нужно было думать.

Сидя в темноте леса, отряд слушал, как Ратибор пересказывает то, что он узнал.

Разбойников было много. Очень много. По словам Гришки, не меньше сотни, а то и больше. И это были не просто голодные оборванцы. Костяк банды составляли бывшие дружинники и наемники, которые по той или иной причине оказались вне закона. Люди, умеющие убивать, знающие, что такое строй и дисциплина. К ним прибились и беглые преступники, и отчаявшаяся лесная голытьба. Все вместе они представляли собой серьезную, хорошо организованную военную силу.

У них было даже что-то вроде крепости на том острове – старое, заброшенное городище, которое они укрепили частоколом и волчьими ямами. Они жили там, как в своем маленьком, жестоком государстве, совершая набеги на купеческие караваны и отдаленные села.

А правил всем этим атаман. Человек, которого звали Хорь.

– Гришка говорит, он не из наших, – рассказывал Ратибор своим людям. – То ли варяг, то ли поляк, изгнанный из своего рода. Огромный, безжалостный и очень хитрый. В бою дерется двуручной секирой, и мало кто может устоять против него. Он держит своих людей в железном кулаке. Тех, кто пытается бежать или утаить добычу, он казнит сам. Жестоко. На глазах у всех. Поэтому его боятся и слушаются.

Нападение на свадебный поезд не было случайностью. Хорь давно хотел совершить что-то дерзкое, чтобы показать свою силу и привлечь в банду новых отморозков со всей округи. Свадьба сына наместника была идеальной возможностью.

– Гришка клянется, что не знал, что они убьют Всеволода, – продолжал Ратибор. – Говорит, ему приказали только донести о любом богатом караване. Он думал, они просто ограбят и все. А они устроили бойню.

– Врет, собака, – зло сплюнул Демьян. – Знал он все. Деньги не пахнут, вот и продал мальчишку.

– Может, и врет, – согласился Ратибор. – Но это уже не важно.

Он замолчал, обдумывая услышанное. Сотня опытных бойцов. Укрепленный лагерь посреди непроходимых болот. Хитроумный и безжалостный атаман. Это меняло все.

Прямой штурм, даже если бы наместник дал им всю свою стражу, был обречен. Пока они будут пробираться по узкой гати, их перестреляют из луков, как куропаток. Пытаться окружить остров было бессмысленно – они просто утонут в болотах. Разбойники были в своей крепости, почти неуязвимые.

Сила была на их стороне. Значит, нужно было ответить хитростью. Еще большей хитростью, чем у Хоря.

– Что делать будем? – спросил Лютобор, его рука сжимала рукоять топора. – Все равно ведь пойдем?

– Пойдем, – твердо ответил Ратибор. – Но не мы к ним. А они к нам. Хорь жадный. Он клюнул на одну приманку. Значит, клюнет и на вторую. Только на этот раз наживка должна быть такой, чтобы он вывел из норы не половину стаи, а всех. Вместе с собой.

В его серых глазах, привыкших выслеживать самого хитрого зверя, начал зарождаться новый, еще более дерзкий и опасный план. Он еще не знал всех деталей, но уже видел его контуры. Охота на Хоря выходила на новый уровень. И теперь это была игра, в которой на кон было поставлено абсолютно все.

Глава 51: Масштаб Беды

Подставной караван вернулся в город еще до рассвета, не вызвав никаких подозрений. Ловушка для крысы сработала безупречно. Теперь у Ратибора был ключ к логову врага, но этот ключ грозил открыть дверь в самое пекло.