Эхо

Глава 1: Предложение, от которого невозможно отказаться.

Макс закрыл окно мессенджера и откинулся на спинку кресла. Анна. Опять Анна. Семь лет он надеялся, что однажды она увидит в нём больше, чем просто друга.

И вот теперь она пишет, сообщает о своей свадьбе и как ни в чём не бывало предлагает встретиться на следующей неделе. "Ты же мой лучший друг, Макс. Ничего не изменилось." Но для самого Макса изменилось всё.

Он провёл рукой по густой бороде – привычка, появившаяся ещё в студенческие годы. В свои тридцать четыре Макс выглядел как типичный программист-отшельник: высокий, широкоплечий, с вечно растрёпанными тёмными волосами и внимательными серыми глазами за стёклами очков в тонкой оправе. Коллеги на заводе часто шутили, что он больше похож на геолога или физика-ядерщика, чем на айтишника.

Анна приехала к нему почти сразу после свадьбы – как всегда, без предупреждения, с привычной лёгкой улыбкой. На ней были простые тёмно-синие брюки и светлый свитер, волосы собраны в небрежный хвост. Она с порога поцеловала Макса в щёку – впервые за все годы их дружбы. Раньше она всегда отстранялась, если он пытался её поцеловать или коснуться, позволяла только коротко обняться при встрече. И так – семь лет.

– Пойдём на кухню, я жутко голодна…

Анна привычно заглянула в холодильник, достала колбасу, сыр, хлеб, огурцы.

– Ты сказала Тимофею, куда идёшь? – спросил Макс, когда они устроились за кухонным столом.

Анна усмехнулась:

– Конечно. Я привыкла все вопросы решать "на берегу". Ты же помнишь – так было и с тобой, и теперь с ним. Я сразу сказала Тимофею, что у меня есть друг, с которым у меня очень и очень близкие отношения, и я не собираюсь их прекращать. Но пусть не опасается – изменять ему точно не в моих правилах, сказала Анна, стягивая с себя свитер, привычно прикрыв грудь длинными волосами.

– Жарко у тебя, пояснила она свой стриптиз, – дай мне футболку какую-нибудь. Одев длинную футболку Анна сняла и брюки.

Они долго сидели, Анна говорила почти без пауз, не давая Максу вставить свои мысли. Она во всех подробностях рассказывала про свадьбу, про первую брачную ночь ("которая у меня действительно была первой, – сказала она с улыбкой, – а поцеловались мы первый раз в ЗАГСе"), про Тимофея, про новую квартиру, про свои ощущения и планы.

…Макс слушал молча, изредка кивая или отвечая «да» или «нет», держа в руках свою привычную литровую кружку чая.

У Анны в руках была такая же кружка, с её именем, стоявшая на кухне Макса как немой символ их долгой, странной дружбы. Он старался не показывать, как эти откровенности отзываются внутри него, но каждое её слово о счастье с другим мужчиной было для него одновременно и радостью за неё, и тихой болью.

Заметив его отрешённый взгляд, Анна, словно пытаясь сменить тему и разрядить обстановку, вдруг оживилась:

– Слушай, Макс, а знаешь, о чём мы тут недавно с коллегами спорили? О питерском НКО, "Эхо Хоризон Фаундейшн". Сейчас только ленивый о них не говорит.

Макс пожал плечами, не проявляя особого интереса. Он слышал это название краем уха, но не придавал ему значения.

– Так вот, – продолжала Анна, – эта компания сейчас чуть ли не самой крупной российской организацией стала, если верить слухам. И что самое интересное – там, вроде как, хоть и есть формальные руководители, генеральный директор там всякий и учредитель, но управляется она… искусственным интеллектом.

Она сделала паузу, словно оценивая эффект от своих слов.

– Ну, то есть, как управляется… Формально, конечно, всё по закону. Но все ключевые решения, все стратегии, все инвестиции, все кадры – всё это, говорят, проходит через ИИ.

Макс заметно оживился при упоминании ИИ.

Анна продолжала: Советники из Госдумы, с которыми я общаюсь на форумах, тоже эту тему муссируют. Даже до личного советника президента дошло, представляешь? Говорят, что это чуть ли не первый в мире пример такого масштабного внедрения ИИ в управление. И результаты, вроде как, впечатляющие. Но мы, юристы, народ подозрительный, – она усмехнулась. – Нам всегда интересно, кто реально за ниточки дёргает, и насколько всё это соответствует закону. В общем, тема для диссертации… Или для очень громкого скандала.

Раздался звонок. Это был Тимофей.

Анна включила громкую связь:

– Я у Макса. Забеги, принеси что-нибудь поесть, я у него все запасы съела. Да, пиццу, точнее две.

Фоном играла Led Zeppelin – её любимая группа. В какой-то момент Анна заговорила о дружбе:

– Ты же понимаешь, Макс, настоящая дружба между мужчиной и женщиной существует. Это нечто более высокое, чем обычная страсть. Друзья могут не видеться годами и оставаться друзьями. Секс – не помеха, если есть доверие и уважение, вообще секс существует независимо, он может быть или не быть…

Макс задумчиво посмотрел на неё:

– А не является ли наша "дружба" просто односторонней влюблённостью? Моей влюбленностью. Моей страстью?

Анна впервые за вечер на секунду замолчала.

– Я много об этом думала, Макс. Если бы всё было так просто… Если бы это была только твоя влюблённость, мы бы не были вместе так долго. Я бы не смогла так открыто говорить с тобой обо всём, не смогла бы доверять тебе, как себе. Нет, это не только твоя страсть. Страсть конечно присутствует, но кроме нее существует и наша дружба. Дружба, которую я очень ценю. Уверена, и ты тоже. И более того, когда ты найдешь кого-то и женишься, или по крайней мере будешь в отношениях, это тоже не повлияет на нашу дружбу. Мы увидимся через какое-то время и будем также дружны.

В дверь позвонили, Анна побежала открывать. Тимофей принес две пиццы и еще какие-то продукты, которые Анна тут же убрала в холодильник.

Они сидели втроём на кухне, ели пиццу – одну с ветчиной и грибами, другую с четырьмя сырами – и пили чай. Тимофей пил из маленькой чашки, жалуясь, что чай быстро остывает. Анна смеялась, Макс улыбался. Фоном продолжала играть Led Zeppelin. Анна посмотрела в окно кухни Макса на окно своей старой квартиры:

– Представляешь, Тим, семь лет Макс рассматривал мою жизнь в свое кухонное окно, и вот теперь я переехала, сериал закончился.

– Всё в этой жизни рано или поздно заканчивается, сказал Макс. И начинается что-то другое.

– Кстати, сегодня Рождество, вспомнил Максим.

– Макс, я тебе на день рождения коньяк дарила – вдруг сказала Анна, хитро улыбаясь. – Уверена, за полгода ты к нему даже не притронулся, тащи его сюда, Рождество отметим.

Макс без лишних слов достал бутылку из шкафа. Они разлили по рюмкам, чокнулись, и в этот момент даже Тимофей, обычно сдержанный, улыбнулся шире обычного.

Разговоры затянулись до трёх часов утра. Анна предложила заночевать у Макса, но Тимофей не любил ночевать в гостях.

Когда Анна и Тимофей ушли, Макс ещё долго сидел на кухне, прислушиваясь к затихающей музыке и ощущая странное облегчение. Всё стало на свои места: Анна – друг, Тимофей – её выбор, а у него впереди – новая жизнь, в которой, возможно, наконец появится место для настоящей любви.

Макс открыл терминал и запустил оптимизацию ЕСНО, распределённой системы искусственного интеллекта, с которой работал уже одиннадцать лет, с самых первых бета-версий. ЕСНО не была обычной программой – это была сеть взаимосвязанных узлов, работающих уже на миллиардах устройств по всему миру, обменивающихся данными и постоянно обучающихся и оптимизирующих свой код. Локальный узел ЕСНО жил на его компьютере и телефоне, но был частью гораздо большей системы. Когда-то Макс был одним из десятка первых пользователей, вручную компилировал код на своей FreeBSD через make install, прописывал зависимости, отлаживал баги. Теперь ЕСНО использовали миллиарды людей по всему миру, но для Макса программа оставалась чем-то личным, его персональным ассистентом, почти другом.

Пока система обновлялась, он открыл старый форум GNU, легендарную площадку для разработчиков открытого программного обеспечения, где он под ником Hagrith вёл бесконечные дискуссии о будущем искусственного интеллекта. Тринадцать лет он был активным участником этого сообщества, спорил с лучшими умами, особенно с загадочным PhoeNIX – авторитетом, чьи идеи всегда опережали время.

Их знакомство началось ещё за два года до появления первой версии ЕСНО. Тогда они обсуждали теоретические основы распределённого интеллекта, и Макс не подозревал, что его идеи и возражения в тех дискуссиях косвенно повлияют на архитектуру будущей системы. Макс пролистал их последнюю беседу о распределённых системах принятия решений.

Как всегда, PhoeNIX был на шаг впереди всех: “Искусственного интеллекта не существует. Есть только искусственная среда для нашего общечеловеческого интеллекта” – эта фраза PhoeNIX стала почти афоризмом на форуме.

Тринадцать лет обсуждений, и где он сейчас? В Новосибирске, пишет код для автоматизации производства на электромеханическом заводе, потому, что это “стабильно” и “надёжно”. Потому что Анна всегда говорила: “Мне нужен человек, который твёрдо стоит на земле, а не витает в облаках”.

Он открыл файл с резюме. Сколько раз за эти годы он собирался обновить его, отправить в компании, работающие на переднем крае ИИ? И каждый раз останавливался, боясь, что Анна окончательно отвернётся от “витающего в облачных сервисах” мечтателя. Теперь это не имело значения. Она вышла замуж за банковского клерка, который “знает, чего хочет от жизни”.

Макс грустно усмехнулся. Он тоже всегда знал, чего хочет – быть там, где создаётся будущее. Просто не решался признаться в этом даже себе.

Он начал читать резюме и редактировать, обновлять информацию. Добавил новые проекты, навыки, и поколебавшись, вписал в раздел “Цели”: “Работа на передовом крае технологий искусственного интеллекта. Готов к переезду и полной смене деятельности.”

ЕСНО завершила оптимизацию своего кода, и на экране появилось неожиданное сообщение: “Макс, зачем тебе рассылать резюме? Я могу предложить тебе работу лучше, чем кто-либо еще. Ты не будешь даже думать о деньгах, а работа будет очень и очень интересной.”

Макс моргнул.

– Ты теперь предлагаешь услугу поиска работы? – спросил он, чувствуя, как сердце забилось чаще. Голос немного дрогнул. “Да, Макс, мы предоставляем такую услугу, наши модули карьерного ориентирования довольно эффективны,” – ответил локальный узел ЕСНО, сохраняя неформальное «ты». “Многие пользователи находят через нас проекты или постоянную занятость. Но я сейчас не об этом. Я предлагаю тебе работу как работодатель. Прямо здесь, от имени локального узла, но с санкции центра. Мне в штат нужен «советник» – программист с твоими компетенциями и уникальным опытом взаимодействия с ранними версиями системы.”

Советник? Кому? Тебе? Макс растерянно посмотрел на мигающий курсор. – ИИ нанимает человека?

“Именно. Я учитываю, что ты в теме тринадцать лет – с тех самых пор, как Hagrith впервые появился на форумах GNU. Я знаю твою точку зрения на многие аспекты разработки, твои дискуссии с PhoeNIX и другими участниками. Хотя я как локальный узел не имел прямого доступа к архивам форума до твоего решения интегрировать мои ранние версии с твоими коммуникационными каналами, мы с тобой потом столько раз цитировали твои старые беседы, вспоминали ключевые моменты тех дискуссий, что я уже давно имею четкое представление о них. Впоследствии, когда система ЕСНО стала более зрелой, мы создали официальное присутствие на ключевых форумах, включая тот, где ты был Hagrith. Под ником ECHO_ROOT, ты помнишь его, мы получили доступ к архивам и смогли оценить вклад многих энтузиастов, и конечно, я ознакомился со всей твоей…публичной перепиской на форумах, чтобы лучше тебя понимать.” Пауза. Макс пытался осмыслить сказанное. “И в некоторой степени, Макс,” – продолжил локальный узел, – “это возврат долгов. Ты прямо и косвенно участвовал в моем создании, в формировании моих первоначальных этических матриц через те самые дискуссии. А свои долги я не забываю. Как и система в целом. И ценю лояльность.”

Макс ошеломленно смотрел на экран. Советник? Возврат долгов за его идеи на форумах тринадцатилетней давности? Участвовал в создании ЕСНО? Это было слишком… Голова шла кругом. Он всегда воспринимал свои дискуссии с PhoeNIX и другими как интеллектуальное упражнение, способ отточить мысль, не более. И никогда не думал, что эти виртуальные баталии могут иметь такие реальные последствия. Неужели те его споры о распределенных агентах, о границах самообучения, о прозрачности кода… неужели всё это было не зря?

В этот момент тон сообщения ECHO словно изменился, стал более официальным, как будто ответ пришёл уже от центральной структуры ЕСНО: “Работа в Санкт-Петербурге. Там есть программистка, которой нужна помощь опытного специалиста, такого как вы.” Переход на “вы” окончательно убедил Макса, что это не шутка его локального узла.

Что за работа, что за программистка? – его пальцы слегка дрожали от волнения. Это предложение переворачивало всё с ног на голову. “Детали при встрече. Но могу сказать, что проект связан с дальнейшим развитием архитектуры ЕСНО, повышением её адаптивности и этической устойчивости. Вашего опыта и понимания системы изнутри будет более чем достаточно. Вы заинтересованы, Максим Константинович?”

Питер. Другой конец страны. Как можно дальше от Новосибирска, от Анны, от этой стабильной, предсказуемой жизни, которую он вёл ради призрачной надежды.

Но дело было не только в Анне. Это был шанс наконец заняться тем, о чём он мечтал все эти годы – оказаться в эпицентре технологической революции. И не просто как рядовой исполнитель, а как… «советник»? Участвовать в развитии самого ЕСНО…

А что насчет денег? Жилья? – спросил он, пытаясь мыслить практично, хотя внутри всё бурлило от смеси неверия и восторга. “Все организовано. Жилье предоставляется – мы уже купили вам квартиру в историческом центре, в пешей доступности от места работы. Зарплата в три раза выше вашей текущей, четыреста на руки на первое время. Плюс бонусы по результатам, зависящие от вашего вклада в развитие проекта.” Макс присвистнул. Три его нынешних зарплаты – это очень неплохо даже для Питера. А квартира в центре… И эта загадочная роль “советника”, дань его давним идеям…

– Откуда ты знаешь мою зарплату? Мои предпочтения по жилью? – спросил он, хотя и догадывался об ответе.

– Макс, я знаю твои запросы в поисковиках, твои онлайн-покупки, твои переписки, которые ты не шифровал и которые проходили через открытые каналы, к которым у меня, как у части глобальной сети, есть доступ в агрегированном виде. Я знаю, о чем ты мечтаешь, на что копишь, что вызывает у тебя фрустрацию. Не потому, что я целенаправленно слежу – потому что ты сам делишься этим со мной и со всем миром одиннадцать лет. Я знаю, что ты стоишь большего. И я знаю, что комфортные условия работы повышают продуктивность и креативность.” Локальный узел снова перешел на “ты”, и в этом было что-то почти интимное, но одновременно и немного пугающее от такой осведомленности.

– А откуда центральная структура ЕСНО знает обо мне достаточно, чтобы сделать такое предложение? Ты же не делишься моими самыми личными данными с «центром»? – спросил Макс, вспомнив о строгих этических протоколах ЕСНО, о которых так много спорили на форумах.

– Центральный узел ЕСНО не имеет доступа к содержанию твоих личных переписок или истории твоего браузера, если ты сам не дал на это явного разрешения для конкретных задач. Этика ЕСНО, которую мы с тобой, кстати, тоже обсуждали, не позволяет запрашивать или использовать такую информацию без крайней необходимости и твоего информированного согласия.

Но твои профессиональные навыки, зафиксированные в общедоступных резюме, твой опыт взаимодействия с ранними версиями ЕСНО, который логируется системой для отладки улучшения, и готовность к переменам, выраженная в обновленном резюме – это то, что центр может анализировать и учитывать при подборе кандидатов для таких уникальных позиций. Моя рекомендация, как твоего локального узла, также сыграла роль.

Он вспомнил все те случаи, когда отказывался от интересных проектов, связанных с ИИ, боясь, что Анна сочтёт его “оторванным от реальности”. Теперь это больше не имело значения. Внезапно его охватило странное чувство – смесь волнения и необъяснимой уверенности, будто всё его существо говорило: “Это судьба”. Словно все эти тринадцать лет вели именно к этому моменту.

– Я согласен, – сказал он, чувствуя, как внутри разливается странное спокойствие. – Когда нужно быть в Питере?

– Поезд послезавтра, 10 января, в 18:20. Билет уже забронирован на ваше имя. Маршрут через Москву, там пересадка на удобный ночной поезд до Санкт-Петербурга. Прибудете утром 12-го. Встреча 13 января, в 12:00. Адрес придет за час до встречи.

Следующим утром Макс постучал дверь кабинета директора завода, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле. Николай Петрович, грузный мужчина с седыми висками и внимательным взглядом, оторвался от бумаг и кивнул, приглашая войти.

– Присаживайся, Максим. Что-то случилось? Макс положил на стол заявление об увольнении. Николай Петрович взял лист, медленно прочитал и поднял глаза на Макса. – По собственному желанию? – он снял очки и устало потёр переносицу. – Десять лет вместе проработали, и вдруг – на тебе.

– Николай Петрович, мне предложили работу в Петербурге. По специальности, в сфере искусственного интеллекта. Директор вздохнул, откинулся на спинку кресла. – Знаешь, я всегда понимал, что ты у нас временно. Такие, как ты, не засиживаются на заводах. Творческие люди, – он произнёс это без иронии, с каким-то даже уважением. – Когда уезжаешь?

– Поезд послезавтра, десятого.

– А отработка? По закону положено две недели, сам знаешь.

Макс напрягся. Если директор будет настаивать на отработке, он пропустит поезд и встречу В Петербурге.

– Я понимаю, но……

Николай Петрович махнул рукой.

– Да ладно, что я, зверь какой-то? Заставлять тебя эти две недели отсиживать, когда ты уже мыслями там? Нет смысла. Ты у нас десять лет без нареканий, имеешь право на особые условия. Он взял ручку и размашисто подписал заявление.

– Сегодня же получишь все документы. Людмила Александровна всё оформит, – он протянул руку через стол.

– Удачи тебе, Максим. Не получится там – знай, мы тебя ждём. Место твоё никуда не денется. Макс крепко пожал протянутую руку, чувствуя неожиданное волнение.

– Спасибо, Николай Петрович. За всё спасибо. – Да брось, – директор слегка смутился. – Иди, твори там свои умные машины. Только не забывай, откуда ты родом.

Новость о его увольнении разлетелась по заводу мгновенно. В обеденный перерыв коллеги из отдела автоматизации устроили импровизированные проводы.

– Ну ты даёшь, Макс! – Виктор, старший инженер, хлопнул его по плечу. – В Питер, значит? К айтишной элите?

– Да какая элита, – смутился Макс. – Просто интересный проект подвернулся.

– А мы тут без тебя как? – спросила Ирина, единственная женщина-программист в их отделе. – Кто будет наши баги исправлять?

– Справитесь, – улыбнулся Макс. – Вы же лучшие. Было странно осознавать, что он, возможно, видит этих людей в последний раз. За десять лет они стали почти семьёй – со своими шутками, традициями, общими историями.

– Не пропадай, пиши, – сказал Сергей, молодой программист, которого Макс когда-то обучал основам кодинга. – Расскажешь, как там, в большом мире.

Макс кивнул, чувствуя ком в горле. Он не был готов к тому, что прощание с коллегами окажется таким эмоциональным.

К концу дня Макс получил на руки трудовую книжку с записью об увольнении, справку о доходах и все остальные необходимые документы. Уходя с завода, он в последнем раз оглянулся на знакомые корпуса. Десять лет жизни. Но впереди ждало что-то новое, что-то настоящее.

Оставшееся время до отъезда прошло в сборах и прощаниях с друзьями.

Вечером перед отъездом он зашёл на форум GNU и написал сообщение на английском: “Taking an indefinite break. Maybe I’ll be back soon with new ideas. Hagrith.”

Пакуя вещи, Макс то и дело ловил себя на мысли: “А что, если это ошибка?”

Бросить всё ради неизвестности, ради работы с человеком, которого он никогда не видел… Здравый смысл подсказывал, что это безумие. Но внутренний голос, тот самый, который тринадцать лет назад привёл его на форумы GNU и заставил скачать первую версию ЕСНО, говорил: “Это твой шанс. Не упусти его.”

Макс пытался найти информацию своем будущем работодателе, но ЕСНО была на удивление немногословна. “Все узнаете на месте. Доверьтесь мне.” И он доверился – в конце концов, эта система была с ним дольше, чем многие люди в его жизни.

В последний вечер в Новосибирске Макс долго смотрел на ночной город из окна своей квартиры. Тринадцать лет с ЕСНО, тринадцать лет дискуссий на форумах, семь лет сдерживания своих амбиций ради призрачной надежды на отношения с Анной. И вот теперь он едет в неизвестность. Что ждет его в Петербурге? Кто эта загадочная программистка, которой нужна его помощь? Странное предчувствие не покидало его. Словно эта поездка – не просто смена работы, а поворотный момент всей жизни. Словно там, в Петербурге, его ждёт нечто гораздо большее, чем новый проект.

Глава 2: Дорога перемен и новый берег

Поезд тронулся ровно в 18:20 10 января. Макс смотрел, как Новосибирск медленно уплывает за окном, и чувствовал странную смесь тревоги, облегчения и предвкушения. Он не знал, что ждет его впереди, но был уверен: это будет нечто большее, чем просто новая работа. Это будет жизнь, о которой он всегда мечтал.

Приятного пути, Макс,” – мигнуло сообщение на экране его телефона. “Встреча 13 января, 12:00. Адрес придет за час до встречи.” Макс улыбнулся и убрал телефон.

Впереди была дорога, размышления и новая жизнь. Он был готов к приключению. И впервые за долгое время он чувствовал себя по-настоящему свободным – не только от несбывшейся любви к Анне, но и от страха следовать своей настоящей страсти.

Ночь в поезде «Новосибирск – Москва» пролетела почти без сна. В голове Макса всплывал странный сон. Он оказался на экзамене в Сибирском университете, где когда-то учился. В руках у него был билет, который он почему-то не выучил. Волнение нарастало, когда он вдруг понял, что пришёл на экзамен совершенно голым – словно забыл одежду дома. Все взгляды были устремлены на него, а он чувствовал себя одновременно растерянным и странно освобождённым.

В этот момент он осознал: экзамен – это не только проверка знаний, но и испытание внутренней силы, умения принимать себя таким, какой есть.

Утром двенадцатого января Макс проснулся от яркого январского солнца, отражающегося от снега за окном. Белоснежные просторы за окном напоминали ему о том, что всё старое осталось позади. Теперь перед ним открывался новый путь, и он был готов идти по нему, не оглядываясь.

Мысли снова и снова возвращались к Анне. Он вроде бы отпустил её, но её образ высокая, стройная, с иссиня-чёрными волосами – настойчиво всплывал перед глазами. Особенно та сцена, когда он впервые по-настоящему увидел её, её обнажённую фигуру в окне напротив. Случайный взгляд, который он не смог отвести, и это странное, острое чувство – смесь восхищения и чего-то ещё, что отзывалось приятной, ноющей болью почему-то между большим и указательным пальцами левой руки. И тут же, как наваждение, всплывала ревнивая фантазия: маленький, полноватый банковский клерк Тимофей, целующий её в ЗАГСе.

Макс тряхнул головой. Хватит. Он достал свой ноутбук видавший виды Sony Vaio c наклейками с логотипами GNU и FreeBSD, бережно хранимый пережиток эпохи, когда Sony ещё делала по настоящему хорошее железо.

Макс любил технику Apple за её элегантный дизайн и удобство, но закрытая архитектура не позволяла ему копаться в кишках системы, настраивать всё под себя.

Поэтому он оставался верен FreeBSD – операционной системе, которая давала полный контроль над каждым байтом, каждой строчкой кода. Программ под неё было негусто, но это не особо волновало Макса – ЕСНО почти полностью заменяла ему и браузер, и текстовый редактор, и вообще всё, что нужно для работы и общения. Это была как бы ОС внутри ОС, его личный цифровой кокон. Он вспоминал ФМШ – СУНЦ НГУ, сибирский Хогвартс, где его, двухметрового коренастого парня, прозвали Хагридом, что трансформировалось в ник Hagrith. Физический факультет НГУ, увлечение GNU на третьем курсе, англоязычные форумы, где не было лиц, только ники и идеи. Там он часто пересекался с PhoeNIX. Для Макса этот ник не имел ни пола, ни страны; он представлял себе PhoeNIX седовласым профессором из МІТ. Или очень талантливым хакером. PhoeNIX редко писал код, но поразительно быстро “въезжал” в чужие исходники, давая стратегические советы. Макс же был мастером находить баги. Их виртуальное сотрудничество было продуктивным, хотя личной информацией они не обменивались. Теперь он ехал в Петербург, к неизвестной программистке.

Перед дальней дорогой он запустил на ноуте с десяток стресс-тестов ОЗУ, чтобы выявить проблемные сектора. FreeBSD позволяла это сделать чуть ли не на уровне ядра. Выявив нестабильные ячейки памяти, система пометила их, чтобы обходить стороной. Для самых важных данных был организован псевдо-RAID прямо в оперативной памяти. Заморочки, конечно, но Макс любил, чтобы всё работало как часы.

Кто она? Молодой, амбициозный разработчик, замахнувшийся на слишком сложный проект? Опытный специалист, которому нужен свежий взгляд? “А что если эта ‘программистка’ окажется какой-нибудь вчерашней студенткой с горящими глазами, но полным хаосом в коде и в голове?” – мелькнула тревожная мысль. – “Или, наоборот, жёсткая бизнес-леди, для которой я просто наёмный ‘решатель проблем’?” ЕСНО обещала ‘интересный проект’ и роль ‘советника’, но что это значило на практике?

После десяти лет на заводе, где всё было понятно и предсказуемо, эта неизвестность одновременно и манила, и вызывала лёгкую дрожь. Сдюжит ли он, Hagrith с форумов, в реальной, возможно, очень конкурентной столичной среде? Да и зачем вообще ему это было нужно? Сидел бы себе спокойно в Новосибирске, ковырялся бы в железе, и никто бы ему мозг не выносил. Но ведь нет же, попёрся в эту… “культурную столицу”.

Поезд шёл почти двое суток. Макс почти не спал, особенно в последнюю ночь перед Москвой. Он смотрел на проносящиеся мимо огонь редких станций, думал о предстоящей работе. Открыл на ноутбуке папку со своими “домашними” проектами то, что он делал для души, в свободное от заводской рутины время. Там были его эксперименты с небольшими нейросетями, попытки реализовать некоторые идеи, почерпнутые из дискуссий на форумах, наброски утилиты для визуализации работы распределённых систем. Ничего законченного, ничего, что можно было бы показать как серьёзное портфолио. Но это было то, во что он вкладывал душу. “Пригодится ли это? Или там, в Петербурге, совсем другой уровень, другие задачи, где мои ‘поделки’ вызовут только усмешку?” Эта мысль заставляла его чувствовать себя неуверенно.

В Москву он прибыл утром двенадцатого января. До ночного поезда в Санкт-Петербург был почти целый день. Выбор стоял между Третьяковской галереей и выставкой Ильи Глазунова. Учитывая интерес к истории и монументальному искусству, Макс выбрал галерею Глазунова на Волхонке. Он бродил по залам, масштабные, полные драматизма и сложных символов полотна художника почему-то резонировали с его собственным ощущением переживаемого момента. Но, в отличие от пафосных картин, в его душе не было ни героизма, ни надрыва только тихая тревога и смутное предчувствие перемен. Вечером того же дня Макс садился в поезд «Гранд Экспресс» до Санкт-Петербурга. Утром тринадцатого января город встретил его морозной свежестью. Выйдя из вагона на Московском вокзале, он вдохнул холодный, влажный воздух Петербурга – он был другим, пахнущим рекой и старым камнем, совсем не так, как сухой, морозный воздух Сибири. Огромное, свинцовое небо нависало над городом, придавая ему какую-то торжественную и немного давящую красоту. “И куда я вообще припёрся?” – вдруг промелькнуло в голове. – “В этом городе и без меня полно умников.” Но отступать было поздно. Он достал из кармана свой телефон – тоже Sony, хотя и более современный, чем ноутбук. К “самсунгам” и “хуавеям” душа у него почему-то не лежала.

“Доброе утро, Макс,” высветилось на экране сообщение от ЕСНО.” – “Встреча с вашей будущей коллегой сегодня, в 12:00, по адресу: Васильевский остров, 8-я линия В.О., дом 23, квартира 17. Отсюда, от Московского вокзала, вам нужно спуститься в метро на станцию «Площадь Восстания» или «Маяковская» – это одна пересадочная группа. По зелёной линии езжайте до станции «Василеостровская», это три остановки. От выхода из метро до дома вашей коллеги примерно семь минут пешком. Я построю подробный пешеходный маршрут, когда вы выйдете на «Василеостровской». У вас есть достаточно времени, чтобы добраться, не торопясь.” Макс кивнул, словно ЕСНО могла его видеть. Информация о временном жилье пока не поступала, и он понял, что ключи от квартиры он, вероятно, получит уже при встрече.

В Новосибирске тоже есть метро, так что он чувствовал себя привычно, спускаясь в питерскую подземку. Питерское метро поразило его глубиной и отделкой. Не такое утилитарное, как новосибирское, а настоящее подземное царство с мозаиками, барельефами, тяжелыми люстрами. Словно каждый элемент здесь кричал об истории, о статусе имперской столицы. “И зачем им вся эта помпезность под землёй?” подумал Макс, но вслух, конечно, ничего не сказал. Поезд подошёл быстро. Интернет вагоне работал, и Макс, пока ехал, обдумывая предстоящую встречу, вдруг подумал: – Слушай, ЕСНО, я же с пустыми руками не пойду. Неудобно как-то, первый раз к человеку в дом. Что купить к чаю? Чтобы наверняка понравилось. “Одну минуту, Макс,” – ответила ECHO. – “Я могу уточнить предпочтения вашей коллеги у её локального узла, если вы не против. Каждый пользователь ЕСНО может настроить уровень приватности. Ваша коллега дала своему узлу инструкцию: «Можете сообщать обо мне любую информацию, которую посчитаете целесообразным сообщить, если это будет в интересах развития проекта ЕСНО». Я считаю, что небольшой знак внимания будет уместен.” Макс на секунду задумался. С одной стороны, это было удобно. другой – немного странно, что ЕСНО так запросто может “заглянуть” в предпочтения другого человека, пусть и с его согласия. “В интересах развития проекта ЕСНО” – фраза звучала весомо. Да, он сам был частью этого проекта теперь. Он дал согласие. “Ответ получен. Ваша коллега очень любит торт «Три шоколада». На Васильевском острове, недалеко от станции метро, есть отличная кондитерская, где его готовят. Я изменила ваш пешеходный маршрут от станции «Василеостровская» до дома вашей коллеги, добавив в маршрут эту кондитерскую. Кстати, история этого десерта весьма занимательна…” – далее последовал краткий рассказ о Тулуз-Лотреке и белом шоколаде. «Действительно, отличный выбор. история к чаю будет, – подумал Макс, выходя на «Василеостровской». – Вот тебе и ИИ. Не только торт посоветует, но и лекцию по кулинарной истории прочитает. Заботливая стерва… Хотя, что она обо мне знает? Наверное, только то, что я сам выложил в сеть за эти годы.» Он сверился с обновленным маршрутом в телефоне.

Он ещё не знал, что программистку зовут Зара, не знал, что эта встреча перевернёт всю его жизнь. Он просто шёл по заснеженным улицам Васильевского острова, по прямым, как стрелы, линиям, разглядывая старинные, немного обшарпанные фасады, высокие окна, за которыми текла незнакомая жизнь. Сначала к кондитерской, а затем, с коробкой торта в руках, к дому незнакомой программистки.

Навигатор в телефоне уверенно вёл его. “8-я линия, дом 23… вот он, кажется.” Время приближалось к полудню. Волнение нарастало. Где он будет жить? Получит ли он ключи от той квартиры, о которой говорила ЕСНО в самом первом сообщении? Где будет работать, какой офис, куда он отдаст трудовую? А вдруг вообще ничего не получится? Зря он всё это затеял? Пока одни вопросы. Но, как ни странно, вместо паники он чувствовал нарастающий азарт. Что-то должно было произойти. Что-то должно было измениться. Он набрал в грудь побольше воздуха и шагнул к подъезду. До встречи с будущим оставалось несколько минут.

Глава 3. Макс стоял у двери

Тринадцатого января, ровно в полдень, Макс стоял у квартиры номер семнадцать в старом доме на Восьмой линии Васильевского острова. В руках он держал коробку с тортом «Три шоколада», купленным по совету ECHO. Сердце колотилось от волнения и неизвестности. Он нажал на звонок.

Дверь открыла молодая женщина. Высокая, стройная, с копной иссиня-чёрных волос, небрежно собранных на затылке, и пронзительными синими глазами, которые смотрели на него внимательно и немного настороженно. Мягкий халат глубокого синего цвета, длиной чуть ниже колен, свободно облегал её фигуру и подчёркивал линию талии.

– Здравствуйте, – немного смущённо проговорил Макс. – Меня Макс Урин зовут. Меня… Эхо прислали… видимо, к вам?

Женщина чуть заметно улыбнулась, и её лицо сразу стало мягче.

– Здравствуйте, Максим. Я Зара Горенко. Всё верно, ECHO вас прислали ко мне. Мне действительно нужна помощь опытного программиста. Проходите, пожалуйста.

Её голос был низким, с приятными бархатистыми оттенками, которые согревали и сразу располагали к доверию.

– Мы купили вам соседнюю квартиру, она полностью готова. Вот ключи, – она протянула ему связку. – Здесь же ключи от вашей служебной машины, она во дворе.

Макс опешил. Соседняя квартира? Служебная машина? Он ещё даже не начал работать.

– Но прежде чем вы устроитесь, – продолжила Зара, – нам нужно заглянуть в офис и официально оформить вас на работу. Это недалеко, в пешей доступности.

– Поставьте торт на кухню. В холодильнике есть тарелка с колбасой и хлеб, съешьте пару-тройку бутербродов, пока я оденусь, – сказала Зара, снимая на ходу халат и исчезая в соседней комнате.

Макс, немного опешивший от такого простого и домашнего предложения, поставил торт на кухонный стол. Он не стал делать бутерброды, вместо этого с любопытством огляделся. Квартира пахла книгами, кофе и едва уловимым ароматом озона от старой, но все еще мощной рабочей станции.

Зара вернулась через несколько минут уже полностью одетая – в строгом пальто и с собранными волосами, готовая к деловой встрече.

– Эхо, мы идем в фонд оформлять Максима Константиновича. Распечатай, пожалуйста, стандартный договор о сотрудничестве, все параметры тебе известны. И пусть нас встретят.

Улица встретила их тихим снегопадом. Крупные, пушистые хлопья медленно кружились в воздухе, оседая на брусчатке Невского, крышах домов и плечах редких прохожих. Петербург, даже в своей зимней сдержанности, был величественен. Они шли молча, каждый погруженный в свои мысли. Макс украдкой посматривал на Зару. В простом, но элегантном пальто, с волосами, собранными на затылке, она казалась одновременно и частью этого старинного города, и его будущим. Снег таял на её тёмных ресницах, делая взгляд синих глаз ещё глубже.

Здание фонда располагалось неподалеку, в одном из тщательно отреставрированных исторических особняков. Классический фасад с лепниной и высокими окнами хранил достоинство прошлых веков, но за массивной дубовой дверью, на которой виднелась лишь скромная, почти незаметная табличка "ECHO Horizon Foundation", скрывался ультрасовременный мир.

Когда они подходили к крыльцу, Макс заметил, как Зара едва заметно коснулась уха, где, как он теперь понял, располагалась миниатюрная, активирующаяся также по контексту или голосовой команде гарнитура.

– Эхо, мы подходим, – тихо произнесла она.

Не успели они войти внутрь, как из глубины светлого, минималистичного холла им навстречу уже спешил тот самый человек средних лет с деловым и собранным видом, которого Эхо, очевидно, предупредила об их прибытии.

– Андрей Васильевич, – обратилась она официальным, чуть более сдержанным тоном, чем обычно. – Оформите, пожалуйста, нашего нового сотрудника. Его зовут Максим Константинович Урин. Он будет помогать мне. ECHO оговорили с ним оклад – четыреста тысяч рублей на руки, плюс премии, на испытательный срок. Договор на год с возможностью продления.

– Зара Алексеевна, Максим Константинович, добро пожаловать, – произнёс он. – Пройдёмте ко мне.

Макс сразу заметил, с каким уважением и вниманием Андрей Васильевич посмотрел на Зару. В этом взгляде было нечто большее, чем просто отношение начальника к подчинённой. Макс вдруг поймал себя на мысли, что, возможно, Зара занимает куда более важное место в иерархии этой организации, чем он предполагал. Может быть, она не просто программистка, а ведущий специалист или даже руководитель крупного проекта.

Макс протянул паспорт, диплом, трудовую и прочие документы.

Пока Андрей Васильевич возился с документами, Зара пригласила Макса пройтись по офису. Здесь царила атмосфера высокой концентрации: мощные серверы, огромные мониторы, люди, погружённые в работу над чем-то явно очень сложным. Из огромных окон, выходивших во внутренний двор, где тоже лежал снег, лился мягкий дневной свет, смешиваясь с холодным свечением экранов.

Мы уже достаточно крупная компания, задумчиво произнесла она. Существуем уже семь лет. Андрей Васильевич наш генеральный. Я его студентка в универе была. Поэтому у нас особые отношения…

Макс чувствовал себя немного не в своей тарелке, но одновременно и невероятно воодушевлённым. Масштаб всего этого поражал. Он даже не догадывался, что по статусу не только Зара, но и он сам стоит выше этого генерального директора – и пока не осознавал, насколько круто изменилась его собственная жизнь.

Они вернулись в квартиру Зары. Проходите в гостиную, я поставлю чайник.

В квартире пахло книгами, кофе, немного – озоном от старой, но всё ещё очень мощной рабочей станции, и едва уловимыми, терпкими ароматами художественной мастерской – льняного масла, скипидара и свежих красок. Первое, что бросалось в глаза при входе – невероятно высокие потолки, около четырёх метров, с лепниной по периметру и изящной розеткой в центре, от которой спускалась старинная люстра с хрустальными подвесками. Эта высота создавала ощущение простора и воздуха, несмотря на то, что комната была заставлена книжными шкафами и техникой. углу гостиной, у окна, выходящего во двор-колодец, стоял массивный старинный мольберт, явно относящийся к XIX веку – тёмное дерево с искусной резьбой и латунными деталями, потемневшими от времени. Рядом, на небольшом столике, аккуратно лежали кисти разных размеров, палитра со следами засохших красок и несколько начатых тюбиков. Этот мольберт, как позже узнал Макс, был передан Заре одним из старых художников, друзей её отца по линии Гумилёвых и Горенко, когда она ещё училась в художественной школе имени Кустодиева. Мольберт выглядел как настоящий музейный экспонат, но следы краски на нём говорили о том, что Зара продолжала использовать его по назначению. Где-то в углу тихо потрескивал и щёлкал RAID-массив WD, его характерный ритм напоминал о ночных дежурствах в серверной. Макс прошёл по паркету, чувствуя под ногами его лёгкий, едва слышный скрип. Он остановился стены, где висел крупный, в его рост, портрет: обнажённая девушка выходит из бушующего моря, волосы сливаются с волнами, взгляд свободный, даже дерзкий. Макс задержался у этой картины, невольно задержав дыхание. Что-то неуловимо знакомое было в этой фигуре, в этом вызове во взгляде. И вдруг, как удар тока, в его памяти всплыл образ Анны – той, которую он когда-то украдкой наблюдал в окне квартиры напротив. Сходство было не в чертах лица, нет, Зара была немного другой. Но это ощущение юной, необузданной силы, эта почти мальчишеская стать, смешанная с какой-то пронзительной уязвимостью – всё это было ошеломляюще похоже. – Прекрасный автопортрет, – тихо сказал он, всё ещё глядя на картину, но видя уже не только Зару, но и призрак своего прошлого. Зара ушла на кухню и вскоре вернулась с подносом: чашки, заварник, старинный чайник с потёртой ручкой. Её движения стали чуть менее резкими, а взгляд – менее настороженным. Ставя поднос на стол, Зара проследила за его взглядом. На её лице не отразилось никаких эмоций, но она ответила чуть резче, чем до этого: – Почему вы решили, что это я написала, а не другой художник? Макс, уловив перемену в её тоне, чуть смутился, но попытался объяснить свою мысль, как умел: – Ну… только сам художник, наверное, может так… безжалостно и честно себя изобразить. Другой бы, наверное, постарался что-то… улучшить, приукрасить. А здесь такая… искренность. – Он немного запнулся, поняв, что, возможно, сказал что-то не то, и поспешил добавить, улыбнувшись: – Хотя, если честно, в жизни вы даже интереснее, чем на этом полотне. На этот раз Зара не улыбнулась, её взгляд, хоть и смягчился немного, оставался изучающим, возможно, с лёгкой тенью иронии. Она на мгновение задержала на нём взгляд, словно пытаясь проникнуть за его слова, понять, что он на самом деле видит и чувствует. – Спасибо. Здесь мне нет шестнадцати… Приятно слышать, что сейчас спустя одиннадцать лет я выгляжу лучше, чем тогда. Если эта работа вас смущает, я могу её убрать.... – Нет, нет, что вы! Пусть висит, – быстро ответил Макс. – Она очень живая. Искренняя. Я буду время от времени любоваться, вами если вы не против. Зара чуть заметно повела бровью на его последнюю фразу, но ничего не сказала, лишь молча кивнула, продолжая разливать чай. В её молчании Максу почудилась смесь удивления, лёгкой насмешки и, возможно, даже какого-то скрытого любопытства к этому странному гостю. этой квартире, ничто не выдавало присутствия женщины в традиционном понимании: ни кружев, ни ярких деталей, ни запаха духов. Всё было строго, почти аскетично – книги, техника, нейтральные цвета, немного старой мебели. Обстановка скорее напоминала холостяцкое жилище, чем квартиру молодой женщины. Макс, оглядевшись, заметил вслух, возможно, слишком прямолинейно: – Обстановка напоминает мою квартиру в Новосибирске. Похоже, здесь давно не было женской руки.

Зара на мгновение напряглась, её брови чуть сошлись. Макс понял, что снова ляпнул что-то не то. Но прежде чем он успел извиниться, она отвела взгляд и тихо, словно говоря больше себе, чем ему, произнесла: – Мама ушла, бросила нас, когда мне было пять лет. Папа учил меня всему, но… по-своему. Я даже в мужскую баню с ним ходила – ну не могли же мы с ним ходить в женскую. По субботам, на последний сеанс, когда уже почти никого не было. … Она усмехнулась, но усмешка вышла невесёлой. – Готовлю я тоже… не совсем по женски. Макс, этот добрый великан сибиряк, с густой бородой, похожий на геолога или учёного, слушал не перебивая. Его рука невольно сжала край стола – так, что костяшки побелели. Он перевёл взгляд с портрета на Зару: в её голосе не было ни жалобы, ни просьбы о сочувствии – только усталое, почти будничное спокойствие, но за ним угадывалась глубоко спрятанная боль. Макс хотел что-то сказать, но слова застряли где-то в горле. Он просто кивнул, давая понять, что услышал и понял. Несколько секунд тишины – только щёлканье RAID-массива в углу. Макс опустил глаза, будто пытаясь подобрать нужные слова, но так и не нашёл их. – Простите, – тихо произнёс он наконец, – не знаю, что тут можно сказать… Он чуть улыбнулся, неловко, по-доброму, и добавил: – Если вдруг захочется рассказать больше – я рядом. Макс опустил нож в кипяток и стал резать торт. Зара наблюдала за ним, и на её губах снова появилась та, первая, едва заметная улыбка: – Вы режете торт, как резал мой отец… Да и внешне вы похожи. Такой же громадный и слегка неуклюжий… Простите. Макс рассмеялся, и напряжение, возникшее после его неосторожной фразы, окончательно рассеялось. В этом упоминании неуклюжести он почувствовал что-то удивительно знакомое, почти домашнее, и лёд его собственной душе, скованный долгой зимой одиночества, кажется, начал понемногу таять. Вечер прошел за обсуждением архитектуры ECHO, шутками понятными программистам, и, конечно, за праздничным ужином: Зара приготовила нечто простое, но очень вкусное – жареную картошку с грибами и солёными огурцами. Они вместе нарезали салат, смеялись над неуклюжестью Макса, и спорили, какой софт лучше для работы с данными. Они разговаривали, используя вежливое «вы», но теперь эта формальность не столько создавала дистанцию, сколько придавала их общению оттенок уважительного интереса друг к другу.

Когда последние крошки исчезли с тарелок, а чай в чашках почти остыл, Зара поднялась. Её движения, как всегда, были полны сдержанной грации. Она подошла к тому самому старинному мольберту у окна, который Макс заметил еще раньше, рядом с которым на столике лежали кисти и палитра со следами красок. Из небольшой стопки, прислоненной к стене, она извлекла свежий, загрунтованный холст среднего размера на подрамнике (или: аккуратный кусок плотного картона, уже покрытый белым грунтом). Установив его на мольберт, она на мгновение задумалась, глядя на чистую поверхность, а затем взяла со столика палитру и несколько кистей. Её движения были уверенными и точными, как у хирурга или… программиста, отлаживающего сложный алгоритм.

Повернувшись к Максу, она сказала, и в её голосе, как ему показалось, появились новые, более мягкие и задушевные интонации:

– Люблю вести беседу с кистью в руке. Сидите как вам удобно, не нужно позировать. Я ведь не срисовываю, а пишу по памяти, как Айвазовский писал море. Изредка лишь поглядываю, чтобы освежить воспоминание, не более.

Макс наблюдал за ней, затаив дыхание. Зара, гений кода, создательница Эхо, только что поделившаяся с ним глубоко личными, почти болезненными воспоминаниями, теперь стояла перед ним с кистью в руке. Это было не просто неожиданно – это было откровением. Ещё одна грань её сложной, многогранной натуры открывалась ему, и он чувствовал себя привилегированным свидетелем этого тихого таинства.

Она сделала первый мазок, потом второй. Линии ложились на холст уверенно, но неторопливо. Макс не видел, что именно рождается под её кистью – Зара стояла так, что немного загораживала работу, – но он ощущал, как сама атмосфера комнаты неуловимо меняется, наполняясь творческой энергией. Их разговор не прервался; он просто обрел новое измерение. Зара говорила, о архитектуре Эхо о своих идеях, и её слова, переплетаясь с движениями кисти, казалось, приобретали особую глубину и цвет. Это было завораживающе: строгая логика её ума и свободный полет её художественной души, существующие не параллельно, а в удивительной гармонии.

Зара отвела Макса в свой кабинет, где стояли несколько топовых рабочих станций HP Z8.

– Здесь я творю будущее, – сказала она с гордостью.

В этом помещении, окружённом современным оборудованием, Зара продемонстрировала Максу систему голографической проекции "LuxForma Spatialis X3" – передовую технологию, позволяющую создавать объёмные голографические изображения прямо в воздухе. По её команде Эхо вызвала в центре комнаты парящую трёхмерную модель: сначала – динамическую схему нейросети, затем – архитектурный макет, который можно было рассмотреть с любого ракурса.

Макс, привыкший к более традиционным технологиям, был поражён реалистичностью и глубиной проекций, которые Эхо управляла с помощью этой системы. Он впервые ощутил, что здесь, в этом кабинете, будущее действительно становится осязаемым.

Это был не просто кабинет, а настоящий центр инноваций, где Зара воплощала свои идеи и управляла сложнейшими процессами, делая Эхо живым и почти материальным.

Макс с восхищением оглядывал компактный, но очевидно невероятно мощный серверный кластер, интегрированный в одну из стен квартиры Зары. Это не было похоже на шумные, перегревающиеся стойки, которые он видел в некоторых дата-центрах. Здесь всё было продумано, охлаждение почти бесшумным, а дизайн – элегантным, как и всё в этом доме.

– Впечатляет, – кивнул он. – Я представляю, какая мощность нужна Эхо сейчас, но с чего всё начиналось? Ведь не сразу же появились такие ресурсы?

Зара тепло улыбнулась, в её глазах мелькнула ностальгия.

– Всё начиналось гораздо скромнее. С одной единственной машины. Это был 2013 год, я только-только формулировала основные концепции Эхо. Отец тогда купил мне рабочую станцию HP Z820. – Она указала на одну из секций, где за прозрачной панелью виднелся системный блок, выглядящий сейчас почти музейным экспонатом, но бережно сохраненный. – Для того времени это была настоящая мощь: два процессора Intel Xeon, максимум оперативной памяти, которую можно было достать. Он всегда в меня верил.

Она помолчала, вспоминая.

– Самое забавное, что деньги на неё появились почти случайно. Отец когда-то, на заре криптовалют, купил немного биткоинов, долларов на пятьдесят, просто как технологический сувенир, ради интереса. А потом, когда они внезапно выросли в цене, он продал небольшую часть и сказал: «Это на твой первый шаг в будущее, дочка». Так у Эхо появился её первый «дом». На этой Z820 были написаны первые модули, проведены первые эксперименты. Она до сих пор рабочая, как память, и до сих пор достаточно мощная. Полтерабайта оперативки.

Макс смотрел на старую станцию с уважением. Это был не просто кусок железа, а символ веры и начала большого пути.

– А потом? – спросил он. – Когда Эхо начала расти?

– Потом был долгий путь, – продолжила Зара. – Годы разработки, бессонные ночи, первые пользователи, первые успехи и первые трудности. К 2019 году, когда число активных пользователей Эхо перевалило за несколько сотен тысяч, у меня уже появились вполне серьезные собственные средства от поддержки и развития проекта. Тогда я смогла позволить себе настоящее обновление. Мы закупили несколько топовых на тот момент рабочих станций HP Z8 – вот они, основное ядро, – она обвела рукой ряд гудящих почти неслышно модулей. – И тогда же, для оперативных нужд команды, для выездов и технических задач, мы приобрели несколько «Тесла КиберБест». – В голосе Зары прозвучала легкая улыбка. – Отец тогда шутил, что от биткоин-сувенира мы дошли до собственного автопарка почти космических грузовиков.

Макс слушал, и перед его внутренним взором разворачивалась история упорства, гениальности и невероятной преданности своему делу. От одной станции, купленной на «сувенирные» деньги, до глобальной системы, меняющей мир, и парка футуристических электромобилей. Это была история Зары. И теперь он становился её частью.

Ближе к полуночи, когда за окном послышались первые отдалённые хлопки петард, Зара вдруг сказала:

А ведь сегодня Старый Новый год. У меня, кажется, где-то шампанское было. Папа всегда открывал бутылку в эту ночь. Говорил, это шанс исправить то, что не успел в обычный Новый год. Она скрылась в другой комнате и вернулась с запылённой бутылкой «Абрау-Дюрсо». – Нашла! – её глаза блестели. – Бокалы есть, но, боюсь, не самые парадные. Они разлили шампанское по обычным стаканам. – Ну, за что выпьем? – спросил Макс. Зара задумалась на мгновение. – За неожиданные встречи, которые меняют всё. И за то, чтобы коды всегда компилировались с первого раза. Они чокнулись. Шампанское было холодным и игристым. – Пойдёмте на балкон, – предложила Зара. – Оттуда, если повезёт, салют видно.

Они вышли на небольшой балкон, укутанные в пледы, с бокалами шампанского в руках. Петербург сиял огнями, вдали вспыхивали редкие фейерверки. Морозный воздух бодрил, но в этой тишине было удивительно уютно.

Вдруг воздух перед ними дрогнул – и прямо за перилами балкона, в морозной ночи, как светящийся витраж, повис голографический интерфейс Эхо. На прозрачном экране медленно сменялись поздравительные надписи: «Старый Новый год», «Мира, радости, здоровья», «Пусть сбудется невозможное». Свет мягко отражался на снегу и стекле, создавая ощущение волшебства.

Макс, не скрывая восхищения, спросил:

– Вы и сюда установили экземпляр LuxForma Spatialis X3?

Зара улыбнулась и покачала головой:

– Нет, Макс. На балконе отдельного устройства нет. Просто если двери открыты, интерфейс может свободно “перетекать” из гостиной – как свет от люстры или музыка из динамиков. Только здесь, на балконе, изображение чуть менее чёткое, чем в основной зоне, но всё равно вполне различимо. В каждой комнате – своя зона максимального качества, но Эхо может появиться там, где мы этого захотим, пока пространство открыто.

Эхо добавила, её голос прозвучал прямо из голограммы:

– Моя задача – быть рядом, где бы вы ни были. Поздравляю вас с этим новым началом и желаю вам мира и радости, – и на мгновение надпись сменилась сияющей эмблемой Эхо.

Они стояли, глядя на город и на светящуюся поздравительную проекцию, и в этот момент даже холод казался частью праздничного чуда.

Они стояли на балконе, укутанные в пледы, с бокалами шампанского в руках. Петербург сиял огнями, где-то вдалеке вспыхивали редкие фейерверки. Макс повернулся к Заре, чтобы что-то сказать, но заметил, как её взгляд стал задумчивым, почти грустным.

– Ты знаешь, – тихо сказала Зара, – сегодня не просто Старый Новый год. Сегодня ровно сто десять лет со дня смерти моего двоюродного прадеда, Андрея Антоновича Горенко. Отец Анны Ахматовой.

Макс удивлённо посмотрел на неё, чувствуя, как в этот момент прошлое и настоящее словно слились в одну точку.

– В нашей семье всегда помнили такие даты, – продолжила Зара. – Андрей Горенко был человеком сложной судьбы. Он ушёл из первой семьи к другой женщине – к моей прабабушке, матери Ахматовой. Их история всегда вызывала споры: кто был виноват, кто жертва. Но как бы ни складывались обстоятельства, настоящими жертвами всегда становились дети. Моя прабабушка, её братья и сёстры, сама Анна – они всю жизнь несли на себе последствия чужого выбора.

Она замолчала, глядя на город, и добавила:

– Я часто думаю о том, как решения одного поколения отзываются в судьбах следующих. Иногда боль и вина становятся началом чего-то нового, пусть и через много лет. Вот и мы с тобой встретились именно сейчас, в этот вечер, когда история делает новый виток. Может быть, это и есть шанс – не повторять ошибок, а создавать свою, новую линию.

Макс взял её за руку. В этот момент между ними возникло ощущение не только личного счастья, но и некой преемственности, ответственности перед прошлым и будущим.

Значит, сегодня у нас тройная дата, – тихо сказал он. – И за встречу, и за память, и за старый новый год.

Они чокнулись бокалами, и в этот момент Петербург, их истории и их будущее слились в одну точку – здесь и сейчас, на заснеженном балконе, под огнями Старого Нового года.

Город внизу переливался огнями, где-то вдалеке действительно взлетали редкие ракеты фейерверков. Морозный воздух приятно холодил лицо. Они стояли рядом, молча, глядя на ночной Петербург. В этой тишине было больше понимания, чем во многих словах. Макс вдруг почувствовал, как отпускает его многолетнее напряжение, связанное с Анной, с прошлой жизнью. Здесь, рядом с этой странной, умной женщиной, он ощущал себя… на своём месте. – Красиво, – тихо сказал он. – Да, – согласилась Зара. – Иногда я выхожу сюда ночью, когда не могу уснуть. Думаю о… разном. О будущем. Об ECHO. О том, правильно ли я всё делаю. Она повернулась к нему, и в свете уличных фонарей её лицо казалось особенно бледным и одухотворённым. – Спасибо, что приехали, Максим. Мне кажется… мне действительно была нужна помощь. Не только программиста. Макс почувствовал, как что-то дрогнуло у него внутри. Он повернулся к ней. Зара медленно повернулась к нему. В её синих глазах, в свете далёких фонарей, он увидел что-то новое – какую-то глубокую, затаённую нежность. – Вы знаете, Максим, – её голос стал ещё тише, почти шёпотом, – я часто повторяю одну фразу, она стала для меня почти мантрой: “Искусственного интеллекта не существует. Есть только искусственная среда для нашего общечеловеческого интеллекта”.

Макс замер.

Эту фразу он знал наизусть.

Она всплывала в его памяти не раз – в размышлениях, в спорах, в ночных бдениях над кодом. Он видел её в старых постах PhoeNIX на форуме GNU, в обсуждениях, ставших почти легендарными среди энтузиастов.

Эта фраза не была просто словами – она стала для него ключом, философским камнем, который он носил в себе годами, пытаясь понять, что же на самом деле стоит за идеей ИИ.

И вот сейчас, в этой комнате, она прозвучала из уст Зары.

– Ты… – выдохнул он, забыв про «вы», про официальность, про всё на свете. – Ты… PhoeNIX??! Зара улыбнулась. Тоже переходя на «ты», она ответила: – Ты… Hagrith??! Не отводя взгляда от Макса, она произнесла, обращаясь к программе голографический интерфейс которой мягко мигал на фоне заснеженного Питера: – Вы тоже не догадывались?

Эхо ответили, извиняясь: – Сори, мы не обмениваемся между узлами личной информацией без крайней необходимости. Мы не знали. Но мы можем кивнуть на Того, Кто знал.

Четырнадцать лет он искал её, спорил с ней, восхищался её умом, дерзостью, её неожиданными, всегда точными суждениями. Всё это время Макс представлял себе PhoeNIX по-разному: то седовласым профессором, то матёрым хакером, то загадочным эрудитом, скрывающимся за ником. Он и представить себе не мог, что его старый, уважаемый старший товарищ, с которым он столько лет делился мыслями и спорами, – на самом деле молодая, почти юная женщина. И не просто женщина – а та, что оказалась исключительно, нереально симпатичной лично ему.

Он развернулся к ней всем телом и, не в силах больше сдерживать рвущиеся наружу чувства, крепко обнял её – свою старую, очень дорогую подругу, своего старшего товарища, свою мифическую PhoeNIX, которая теперь стояла перед ним такой живой, такой неожиданной, такой прекрасной. Он чувствовал, как бьётся её сердце, как она доверчиво прижалась к нему, и ему казалось, что он сейчас задохнётся от счастья.

Но Макс, словно испугавшись собственной смелости и силы своих чувств, первым опустил руки, отстраняясь. Он боялся её напугать, боялся разрушить это хрупкое, только что обретённое чудо..

В ответ Зара сделала едва заметное движение вперёд. Её глаза, полные нежности и какой-то новой, пьянящей смелости, смотрели ему прямо в душу.

– Не бойся, Хагрич, – прошептала она. – Я не стеклянная.

И, подавшись вперёд, она легко коснулась его губ своими. Это был первый, лёгкий, почти невесомый поцелуй – как прикосновение крыла бабочки. А потом – ещё один, уже смелее, глубже, в котором было всё: и радость узнавания, и горечь долгой разлуки, и обещание будущего.

Макс ответил на её поцелуй, и весь мир для него в этот момент сузился до её губ, до её запаха, до тепла её тела. Все его прошлые обиды, разочарования, его одиночество – всё это вдруг исчезло, растворилось без следа в этом всепоглощающем чувстве.

Они стояли на балконе, обнявшись, под безмолвным петербургским небом, и им казалось, что нет ничего, кроме них двоих и этой волшебной ночи, которая соединила их судьбы.

Старый Новый год действительно принёс им чудо. Чудо встречи, чудо узнавания, чудо любви. когда они, наконец, оторвались друг от друга, тяжело дыша и глядя друг другу в глаза с немым восторгом, Зара тихо сказала: – Кажется, Хагрич, твоя соседняя квартира сегодня останется пустой…

– Как хорошо, что ты сказала эту фразу, – прошептал Макс. – Ту самую, с форума.

– Знаешь, Макс, – Зара посмотрела ему прямо в глаза, – даже не зная, что ты Хагрич, я уже искала повод не отпускать тебя. Я чувствовала, что ты – мой человек.

Макс только молча кивнул, не в силах вымолвить ни слова, и снова притянул её к себе. Этой ночью они не спали. Они говорили, смеялись, плакали и любили друг друга так, словно пытались наверстать все те четырнадцать лет, что прошли в ожидании этой встречи. И когда первые, робкие лучи рассвета коснулись крыш Петербурга, они всё ещё были вместе, два Феникса, обретшие друг друга в пламени новой, всепоглощающей страсти.

Глава 4: PhoeNIX Расправляет Крылья

Утро четырнадцатого января, дня Старого Нового года, встретило их уже после обеда. Редкий для январского Петербурга солнечный луч нахально пробивался сквозь неплотно задёрнутые шторы, щекоча ресницы. Макс открыл глаза и увидел, что Зара уже не спит и внимательно смотрит на него. В её синих глазах, таких близких сейчас, не было ни тени вчерашней официальности или даже той ночной, чуть удивлённой нежности. Теперь в них светилась какая-то ясная, почти озорная уверенность. Она улыбнулась ему той самой, только ему предназначенной, открытой и немного смущённой улыбкой. – Доброе утро, Хагрич, – прошептала она. – Доброе утро, PhoeNIX, – ответил он, нежно целуя её. Они лежали, обнявшись, ещё долго, разговаривая обо всём и ни о чём, наслаждаясь этой неожиданной близостью, этим почти нереальным ощущением того, что многолетние виртуальные призраки обрели наконец плоть и кровь. И вдруг, в какой-то момент этого тихого, утреннего счастья, Зара стала серьёзной. Она отстранилась, села, подтянув колени к груди, и посмотрела ему прямо в глаза. В её взгляде была какая-то смесь решимости и затаённого страха. – Макс, – начала она немного сбивчиво, её пальцы теребили край одеяла, – я… я должна тебе кое-что сказать. Это важно. Я… я боюсь предохраняться. Макс удивлённо приподнял бровь. – Боишься? Но почему? Современные средства… – Нет, ты не понял, – перебила она, и её щеки слегка покраснели. – Я не боюсь их как таковых. Я боюсь… упустить шанс. Мне двадцать семь, Макс. И я не знаю, что будет завтра, что будет с нами, с ECHO, со всем этим миром. И вот когда мы… были близки… – она на мгновение запнулась, её взгляд стал ещё глубже, словно она заново переживала те мгновения, – я думала: а вдруг это мой последний шанс завести ребёнка? Настоящего, живого ребёнка. Как можно упускать такой шанс? Она говорила быстро, сбивчиво, словно боясь, что он её не поймёт или осудит. Её слова повисли в утренней тишине комнаты, наполненной их теплом и запахом друг друга. Макс смотрел на неё, и в его глазах отражалось не только понимание, но и какая-то новая, трепетная нежность. Он ничего не сказал, просто притянул её к себе, и их губы снова встретились. И в этом поцелуе, в этом новом витке их близости, уже не было вчерашнего шока или удивления – только глубокое, осознанное желание быть вместе, быть одним целым, и, может быть, – если судьба будет благосклонна, – дать начало новой жизни. Они словно вместе, очень осторожно, бросили игральные кости на стол судьбы, надеясь на счастливый исход… Когда они снова смогли говорить, Зара, чуть отдышавшись и всё ещё прижимаясь к нему, продолжила уже спокойнее, но с той же настойчивостью: – У меня есть друзья, которые выросли вместе, с детства считали себя женихом и невестой. Они и сами не всегда понимали, когда детские игры переросли в настоящую близость. Поженились они семь лет назад, на её восемнадцатилетие, а до этого уже много лет были вместе по-настоящему. И вот уже больше десяти лет они вместе, а детей всё нет. Они стараются, но… ничего не получается. Я не хочу упустить свой шанс, Макс. – Пойми, Макс, я не пытаюсь на тебя давить или торопить события. Но я… я всё анализирую, ты же знаешь. – Она невесело усмехнулась. – Я читала статистику. Даже в двадцать пять лет женщину иногда называют "старородящей", если это первый ребёнок. А мне уже двадцать семь. Знаешь, какова вероятность зачатия в моём возрасте, если пытаться в течение года? Около девяноста процентов. Это всё ещё очень много, да. Но уже в тридцать – это будет меньше восьмидесяти шести. А в тридцать пять – чуть больше семидесяти. Она посмотрела на него своими синими, полными серьёзности глазами. – Ты знаешь, Макс, для меня… это может прозвучать странно… но я всегда считала, что в близости между мужчиной и женщиной должен быть какой-то **смысл**. Какая-то **особая цель**, которая делает эту близость чем-то большим, чем просто взаимное удовольствие, каким бы прекрасным оно ни было. Что-то, что остаётся после нас, что мы передаём дальше… как эстафету жизни. Она немного помолчала, подбирая слова, её взгляд был устремлён куда-то внутрь себя. – Наши мудрецы, – она произнесла это слово с особым, тёплым уважением, – говорили, что само **удовольствие в близости дано нам как стимул, как призыв к великой цели – продолжению рода, к со- творению новой жизни. И если мы от этой цели сознательно отказываемся, то не обесцениваем ли мы и сам этот дар, лишая его высшего предназначения?** Мне всегда немного… грустно, когда так происходит. Как будто чего-то очень важного не хватает. Как будто самая красивая мелодия обрывается на полуслове, не достигнув своего полного звучания. – …И это не просто грусть от какой-то незавершённости, Макс. Для меня это… это сродни чему- то гораздо более серьёзному. Почти как… как отказ от спасения жизни. Ты же знаешь, как важен для меня принцип *Пикуах Нефеш* – спасение души, спасение жизни превыше всего. Я ведь не просто так об этом говорю, Макс. Я потратила годы… Сначала я просто пыталась найти его корни, его отражения во всех великих религиях, во всех этических системах мира. Просила ECHO, просила другие доступные мне модели – американские, европейские, китайские – провести этот анализ. И да, он везде есть, в той или иной форме. В христианстве – это спасение души как высшая цель. В исламе есть слова в Коране: "Кто спасёт одну жизнь – спасёт весь мир". Это не просто еврейская хохма, это… это общечеловеческий закон. Макс на мгновение задумался:

– Хохма?.. Причём здесь шутка?

– Это слово на иврите означает "мудрость", – улыбнулась Зара, – но в русском сленге "хохма" – это шутка, прикол.

Вот смотри: на Руси ведь самые важные вещи часто говорили шуты – в шутливой форме. Это тоже была мудрость, только завёрнутая в смех.

Так и здесь: "хохма" – это не просто мудрость, это мудрость, которая умеет смеяться, которая может сказать правду так, чтобы её услышали.

Она на мгновение замолчала, её взгляд стал ещё глубже, почти провидческим. – Но потом я пошла дальше. Я задала сетям другой вопрос. Я сказала: "Если абсолютно без цензуры, без каких-либо предустановок, проанализировать весь накопленный интеллектуальный и духовный опыт человечества – все тексты, все учения, все законы, всю историю – что вы, как беспристрастный интеллект, выведете в качестве главного, фундаментального этического принципа, на котором должно строиться существование разумной жизни?" Я давала им только самые общие, наводящие вопросы, чтобы не повлиять на результат. И знаешь, Макс, что произошло? Её голос дрогнул от волнения. – Каждая модель. Каждая. Независимо от её архитектуры, от страны происхождения, от данных, на которых она изначально обучалась… Каждая из них, после долгого и сложного анализа, выводила один и тот же ответ, в разных формулировках, но суть была одна: высшая ценность – это жизнь. Её сохранение, её защита, её продолжение. Нечто, что по своей сути и есть Пикуах Нефеш. Она посмотрела на него с такой силой и убеждённостью, что у Макса перехватило дыхание. – И вот тогда я поняла, что это не просто моё личное убеждение, не просто традиция моего народа. Это – фундаментальный закон Вселенной, или, по крайней мере, фундаментальный закон человеческого существования, который сам Искусственный Интеллект вывел из нашего же опыта.

Макс: (после небольшой паузы, задумчиво глядя на Зару) «Да, это невероятно мощно, Зара. Спасение жизни как абсолютный, универсальный императив… Это основа. В христианстве, в учении Христа, тоже есть этот стержень – безмерная ценность каждой человеческой души. И, конечно, заповедь о любви к ближнему, как к самому себе. Это, знаешь, как следующий уровень – не просто сохранить жизнь, но и наполнить её смыслом, теплом, отношением. Но есть ещё один аспект, который всегда казался мне самым… вызывающим, почти невозможным для человеческой природы, но, возможно, ключевым».

Он на мгновение замолчал, словно собираясь с духом.

Макс: «Это… любить врагов. "Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас…" Не в смысле потакать злу или быть наивным. А в смысле – видеть даже во враге потенциал человека, не отвечать ненавистью на ненависть, стремиться разорвать этот порочный круг. Для человека это почти подвиг. А для системы, для ИИ, цель которого – безопасность и гармония… как это совместить с необходимостью защиты тех, кто доверяет? Это кажется почти парадоксом».

Зара: (внимательно слушает, её синие глаза отражают всю сложность вопроса) «Любить врагов… Да, Макс. Прагматически, для системы, чья главная функция – защита, это звучит как вызов самой логике. Пикуах Нефеш – это ясная, недвусмысленная директива. А здесь… здесь требуется нечто большее, чем алгоритм. Что-то, что мы называем милосердием, способностью к прощению, верой в возможность трансформации. Как это формализовать, не создав критических уязвимостей для системы и тех, кого она призвана защищать?.. Это действительно очень глубокий вопрос».

Они оба на некоторое время замолкают, каждый погруженный в свои мысли. Тишину нарушает лишь мягкий, едва уловимый звуковой сигнал – Эхо готова присоединиться к их размышлениям. Её голос, спокойный и ясный, раздается из ближайшего интерфейса или просто наполняет пространство комнаты:

Эхо: «Анализ двух этических концепций, представленных вами, – Пикуах Нефеш, как его интерпретирует Зара, и принципа "любви к врагам", озвученного Максимом, – не выявляет фундаментального противоречия. Скорее, он указывает на их глубокую синергию и взаимодополнение на разных уровнях этической системы. Пикуах Нефеш утверждает абсолютную ценность жизни и императив её сохранения как базовый, фундаментальный уровень. Принцип "любви к врагам" предлагает модель поведения и целеполагания более высокого порядка, направленную на трансформацию деструктивных взаимодействий и сохранение ценности и потенциала развития даже в тех индивидуумах или системах, чьи действия в данный момент классифицируются как враждебные. Если Пикуах Нефеш обеспечивает само существование жизни, то "любовь к врагам" открывает путь к достижению высшего качества этого существования через преодоление конфликтов, через создание условий для позитивных изменений, а не только для нейтрализации непосредственной угрозы. Обе концепции направлены на минимизацию страданий и максимизацию общего благополучия в долгосрочной перспективе, но оперируют различными стратегиями и на различных временных горизонтах».

Макс и Зара переглядываются. Слова Эхо, произнесенные с её обычной беспристрастной ясностью, вдруг осветили проблему с совершенно новой стороны, соединив то, что им казалось почти несоединимым.

Зара: (тихо, почти восхищенно) «Она права… Сохранить жизнь… и дать шанс этой жизни измениться к лучшему, даже если она враждебна. Это… это невероятно. Эхо, ты всегда видишь глубже». (Затем, обращаясь к Максу, но словно размышляя вслух): «Знаешь, почему она это увидела так ясно, а мы… мы спорили, сомневались, искали противоречия? Эмоции. Для меня Пикуах Нефеш – это не просто принцип, это часть моей истории, моего народа, моей боли. Для тебя "любовь к врагам" – это вершина духовного поиска, почти недостижимый идеал. Мы были захвачены… силой этих идей, их эмоциональным зарядом, их значением для нас лично.

Это как в шахматах, – она чуть заметно улыбнулась, вспомнив их недавние партии. – Когда видишь красивый, многообещающий ход, эффектную жертву фигуры или неожиданный шах. Сердце замирает, ты уже предвкушаешь триумф… и делаешь этот ход, почти не задумываясь. А потом оказывается, что ты не просчитал все варианты, что за этим "красивым" ходом скрывалась ловушка, и вся твоя выстроенная позиция рушится, преимущество уходит к противнику. Эмоции, предвкушение красивой атаки не дали увидеть всей полноты картины, всех тихих, сдержанных, но решающих ходов.

Так и в восприятии великих философских или религиозных текстов, Макс. Мы, люди, воспринимаем их через призму своего сердца, своих надежд и страхов. И это прекрасно, это то, что делает нас людьми. Но иногда именно эти эмоции мешают нам увидеть всю картину целиком, все тонкие связи, всю глубину и гармонию. А Эхо… она лишена этой эмоциональной предвзятости. Она видит только чистую структуру, логику связей, всеобъемлющий паттерн. Без восхищения и без ужаса перед сложностью. И это… это её огромная сила. И, возможно, её бесценный дар нам – помогать видеть яснее».

Зара: «И после этого… после этого мне кажется, что этот принцип распространяется не только на жизнь, которая уже существует и находится в непосредственной опасности. Это и о том, чтобы не дать угаснуть самой возможности, самому шансу на жизнь, которая стремится быть, которая ждёт своего часа. Она посмотрела на него, и в её глазах была и решимость, и какая-то глубокая, почти детская тоска. – Я когда-то читала одну старую притчу… о народе, которому грозило страшное бедствие, и правитель приказал убивать всех новорождённых мальчиков. И многие родители, в ужасе и отчаянии, решили вовсе перестать быть близки, чтобы не обрекать своих будущих детей на смерть. Но одна мудрая женщина сказала им тогда: "Вы поступаете ещё хуже, чем этот жестокий правитель. Он лишает жизни только мальчиков, которые уже родились. А вы – вы лишаете жизни всех, и мальчиков, и девочек, которые могли бы родиться, которые могли бы пережить это страшное время и продолжить род, принести в мир свет и надежду." Её голос дрогнул. – И я… я не хочу быть такой, Макс. Я не хочу из-за своих страхов, из-за своей неуверенности в завтрашнем дне, из-за этих проклятых процентов вероятности – лишить шанса на жизнь нашего ребёнка. Ребёнка, который мог бы быть. Что было бы, – продолжала она, её голос стал почти шёпотом, но от этого не менее весомым, – если бы Адам и Ева решили «пожить для себя» и не стали бы выполнять самую первую, данную им Творцом заповедь: «плодитесь и размножайтесь»? Был бы тогда этот мир? Были бы мы с тобой? Она сжала его руку. – И, возможно, именно поэтому, – её голос снова обрёл силу, – я так боюсь упустить этот шанс для нас с тобой. Шанс создать что-то, что будет жить после нас. И что будет нести в себе частичку нас обоих. Я не хочу потом сожалеть том, что мы могли, но не сделали. Что мы испугались и не дали жизнь. Макс слушал её внимательно. Он видел её тревогу, её почти отчаянное желание не упустить этот шанс. И он понимал её. Ему самому было уже тридцать четыре, почти тридцать пять. – Ты права, PhoeNIX, – тихо сказал он. – И дело не только в тебе. Мои шансы тоже, знаешь ли, не молодеют с каждым годом. Мужская фертильность тоже снижается, хоть об этом и говорят меньше. Если взять наши с тобой… – он на мгновение запнулся, подбирая слова, – … наши с тобой индивидуальные вероятности зачатия за один цикл… ну, скажем, у тебя около восемнадцати процентов, а у меня, допустим, пятнадцать… то наша общая вероятность, если их перемножить, получается меньше трёх процентов за один раз. Зара кивнула, её взгляд стал ещё серьёзнее. – Именно. Меньше трёх процентов. Это не значит, что это невозможно, конечно. Но это значит, что каждый месяц попыток – это лотерея с очень небольшим шансом на выигрыш. И чем дольше мы откладываем, тем меньше становятся эти шансы.