Королевская кровь-13. Часть 1

Майские дни после конца света 6 мая

Тура уходила из войны в май. Утихали гигантские волны, отступали в свои берега океаны, моря, реки и озера, набирали силу вечные ветра и мощные течения.

К богам возвращалась их сила: вновь был цельным годовой цикл и все первоэлементы стояли на своих местах – да и все на планете возвращалось на круги своя, к тому, каким оно было до войны, и к тому, каким было две тысячи лет назад, до изгнания Жреца.

Растекался в океане, сливаясь с его сутью, великий дух Ив-Таласиос, ускорялись тысячеглавые небесные потоки, отращивал в раскаленной толще Туры новое крыло огнедух Рарух, которого сам Красный называл звуками, похожими на рев пламени, а Рудлоги звали то Пламень, то Рудый, то Сма-гора – дух находил это забавным и охотно откликался на все имена, ибо сам был многолик и изменчив. Шли волны покоя по всей Туре от двух духов равновесия – Колодца и Вьюнка. Хрустальный терновник уходил под землю, к подземным водам, оставаясь кустарником в садах Владык, которому будут поклоняться с особым усердием. И только дух земли молчала, и остальные духи горевали по ней.

Утихало эхо войны и цвел на планете май.

Боги в ожидании двух братьев, Михаила и Корвина, поднялись во владения Желтого ученого, расположившись в хрустальной беседке, с витых балок которой свисали серебряные зеркала. А в зеркалах этих видно было все, что происходит на Туре.

Хозяин-Ши сам разлил Серене и Иоанну жасминовой амброзии в чаши, поцеловал руки богини и уселся рядом с ней на скамью у круглого стола, на котором сами по себе как цветы распускались изысканные блюда.

Молча пила богиня, расслабленно подносил чашу к губам Красный, поглаживая все еще раскаленный от недавнего боя клинок, который сыпал искрами. Бог войны напился войной досыта и в кои-то века его суть не требовала движения, а только осознания.

Не все они сидели за столом, поглядывая то в зеркала, то на черную вторую луну, навсегда зависшую на Турой.

Видели они в зеркалах, как брат-Ворон отдавал долг человеческому магу, а затем общался с их с Иоанном общей дочерью. И Красный то хмурил брови, то кивал одобрительно.

– Удивительно, – прогремел он умиротворенно, – ведь совсем не осталось во мне к нему вражды. Насколько сути наши разные – боялся я, что вернется он и будем мы все равно стоять друг против друга. А нет вражды. Выплавилась она вся, перегорела за столько лет. Понимаю сейчас, что и тосковал по нему, и привязан был. Никуда мы в нашем круге один без другого.

Ворон, только закончив разговор с дочерью, слыша, ощущая, что говорит брат, поднял голову к небесам – и улыбнулся, показывая, что и он чувствует то же самое. И богиня улыбнулась неистовому своему брату так по-матерински горделиво и нежно, что он совсем разомлел и откинул голову на хрустальный столб, наблюдая из-под белых ресниц за происходящим на планете.

Видели боги в зеркалах, как брат-медведь, Хозяин Лесов, спустился к горной гряде, вставшей на тридцать километров наискосок в Рудлоге между Центром и Югом. То был павший в бою стихийный дух Бермонта, медведица Статья. Стихийные духи не имели пола, но сам Михаил когда-то назвал ее медведицей, да так и повелось.

Бог земли невидимым склонился над останками духа: гигантскими, в два-три километра высотой скалами, которые не скоро еще обветрятся и покроются растительностью. Долго принюхивался, с печалью гладя огромные камни, – а затем позвал гортанным, низким рычанием, вызвавшим в округе небольшое землетрясение, напугавшим людей. И в ответ из скалы раздалось тонкое и жалобное поревывание. Зашевелилась скала, раскалываясь, и обратилась в медвежонка, еще слепого и плачущего.

Михаил бережно поднял его – маленькую гору в младенческом призрачном пухе, – сунул за пазуху и шагнул в небесные сферы к братьям и сестре.

– Сам в своих владениях выкормлю, – сказал он, поглаживая ворочающегося медвежонка сквозь ткань рубахи. – Сам к алтарю привяжу, потом пусть дети мои кормят. А пока выращу на месте, где спала его мать, новый дом для него. Будет на Михайлов день у Бермонта новый стихийный дух.

Смотрели боги, как спустился Ворон в обличье своего сына в горную пещеру на севере Блакории, где стоял алтарь – черная мраморная чаша с двумя зубьями-рогами по краям, похожими на клыки змеи. Как положил руки на эти зубья, и пробили они ему ладони, превратившись в лезвия, и потекла в чашу кровь.

Она текла – но не впитывалась, потому что давно рассеялся великий полоз, дух смерти, и некому было принять жертву крови. Боги следили за этим с любопытством, вспоминая, как когда-то давно они так же привязывали стихийных духов к своим землям, чтобы те помогали правителям держать их. Только кровь давали их дети, а силу – бог, уже воплощавшийся на Туре, и тем закреплялась привязка стихийного духа к человеческой крови.

– Дух от силы моей, даю тебе силу, – произнес Корвин, и кровь его в чаше полыхнула тьмой, и соткалось из тьмы яйцо в чаше в человеческий рост размером, черное, как тьма, с пробегающими по скорлупе зелеными искорками. Видели боги, как ворочается в яйце, впитывая стихию смерти, неоформленный еще мощный дух. Пройдет несколько месяцев – и вылупится он, и будет у Туры снова еще один защитник.

Черный жрец вернулся в сады Ши, с благодарностью принял из рук хозяина амброзию, выпил ее одним махом, прикрыв глаза от удовольствия.

– Как я скучал по запаху и вкусу Туры, братья мои и сестра, – сказал он тихо. – Здесь я сыт без еды воздухом одним, а там мог есть сколько угодно и не чувствовать сытости.

– Тура тоже скучала по тебе, – проговорил Ши. И Красный расслабленно кивнул в знак согласия.

– Не дал ты своей дочери надежды, – заметила Серена, – неужели и правда не отделить тебе суть сына своего от своей сути?

– Тебе ли не знать, сестра, что там, где есть любовь, всегда есть надежда, – проговорил Ворон, и богиня кивнула с нежностью. – Но сейчас не ощущаю я его: как понять, что отделять, если везде во мне – я? Даже то, что в его жилах течет кровь Белого брата, не помогает мне – сами знаете, мы с Инлием всегда идем рука об руку, всегда сплетены и переходим друг в друга, всегда в нем есть нити моей стихии, а во мне – его. Я стану сильнее в свой сезон и попробую тогда, но если сын мой к тому времени не осознает себя – не выйдет. Тогда, когда брат-Ветер вернется, попробуем снова. Вдвоем. Он меня знает едва ли не лучше меня самого. Но и вместе у нас может не выйти.

После слов о Инлии все снова посмотрели в зеркала, которые всегда показывали то, что хочет увидеть смотрящий или то, что ему нужно увидеть.

На севере Тидусса, в маленькой обители Триединого плакала мать, у которой уже было семеро детей. Восьмой она родила крошечную девочку со скрюченными ножками и ручками и непропорционально большой головой. Такие дети растут плохо и остаются невысокими, и живут куда меньше, чем обычные люди.

Мать вытирала катившиеся по смуглым щекам слезы и отказывалась брать на руки девочку со странными, нетипичными для этой местности голубыми глазами. И отец, стоявший тут же, говорил резкое, тяжелое – жена рыдала все сильнее то ли от вины, то ли от облегчения. Он говорил, что надо оставить ребенка в обители, что пусть растет в приюте, ведь больной ребенок – горе в семье.

И акушерка растерянно отступила, прижимая к себе ребенка и ощущая, как от маленького тельца его идет прохлада, будто излечивающая больную спину.

Боги смотрели внимательно и печально. Сколько жизней они, родившиеся в слабых и больных телах, прожили без родных, кто в приютах, кто на улице, выживая милосердием людей. Или не выживая иногда. И никто из них не обвинял матерей – иногда забота о таком ребенке действительно оказывалась непосильной задачей для семьи. Однако память о материнских руках, о заботе и тепле обычных смертных женщин, смягчала Великие стихии с начала их воплощений в человеческих телах. И каждую из своих невольных матерей они помнили – и добрых, и злых. С добрыми они учились добру, со злыми – тому, как чувствовали себя люди, когда они-боги были немилосердны к ним.

Заплакал ребенок – неслышно, словно все силы уходили у девочки на это похныкивание. И женщина, закрывающая лицо руками, начала мотать головой – а затем подняла голову и протянула руки. Приложила дочь к груди, знающе направила сосок – и малышка присосалась с жадностью, стала сосать как любой голодный ребенок, прикрыв глазки.

Тихонько шептала молитвы акушерка. Светлело лицо у матери – она уже не видела уродства, видела лишь дитя, которому нужна забота и ее молоко. Задумчив становился отец – а затем, когда женщина подняла на него заплаканные глаза, и его лицо смягчилось.

Что же, Инлий Белый эту короткую жизнь проведет в большой, работящей семье, и будет у него и пища, и кров, и забота. И родители его – не плохие люди. Нищие только и необразованные. Но кто не бывал жестоким в пору сомнений, кто в мыслях не допускал страшное, такое, что и вспомнить о себе потом горько?

В зеркалах отражалась вся Тура – и продолжали боги пить амброзию, отдыхая и наблюдая за своей планетой.

С возвращением Корвина затих истерзанный двумя битвами континент Туна, из красного, пылающего, становясь черным. Медленно испарялись озера соленой воды, оставшиеся от призванного Сереной океана, рисуя на черном белые солевые разводы. И только посреди материка блестело лазурью озеро слез богини, свидетель старой битвы Иоанна и Корвина. Оно будет вечным окном памяти для богов.

Висела над богами и людьми черная луна, тоже напоминая о том, о чем не надо никогда забывать.

Разломы, прошедшие по всей Туре и затянувшиеся после сошествия анхель, выглядели сейчас черными шрамами – пройдет время, и они зарастут травой и лесами, и даже следа не останется.

И люди по всей планете, пережив ликование, как муравьи принялись разбирать завалы, восстанавливать все, что разрушено, помогать друг другу, варить еду. Женщины рожали детей, кормили детей, обнимали детей.

– Как хорошо, что жизнь продолжается, – прошумела Серена с умиротворением и печалью. – Я потеряла свою любимую дочь, но она ушла в море на крыльях славы такой, какой не было еще в доме Таласиос Эфимония. Как и твой сын, Ши. Хорошо, что у нас с тобой есть ростки, которые не дадут пасть древу. Будет кому возделывать наши земли дальше.

– Мне жаль, что моим детям пришлось убивать ваших, – проговорил Корвин. Сейчас он выглядел как рыжеволосый и рыжебородый мужчина, но сквозь это лицо просвечивала его суть. – Мне жаль, что моим детям пришлось брать на себя этот грех. Простите ли вы их за это?

– Мы все знаем, что они исполняли предначертанное, – печально сказала богиня и остальные кивнули. – Не они виноваты, а мы, что допустили то, что другого выхода не было. Не за что их прощать. Однако почти все они мертвы из-за проклятья моей дочери, и следующая жизнь их будет тяжела.

– Теперь, когда мы все здесь, Тура станет устойчивей. Однако надо, чтобы скорее опустевшие троны были заняты, – заметил Хозяин Лесов, который все поглаживал медвежонка за пазухой, почесывал ему, дремлющему, холку.

– Моя дочь еще слишком мала для инициации, – покачала головой Серена, – до первой крови еще шесть лет. Но Туна теперь мирна и остальные материки защищены от цунами, так что планета это переживет. Тем более, что старший тигр готов короноваться хоть завтра.

Желтый изящно склонил голову, подтверждая сказанное.

– Мой сын вступит в силу и наденет корону в ближайшие дни. Но для равновесия надо бы, чтобы и белый трон оказался занят, – напомнил он. – Жаль, что Инлий не увидит коронации его сына. А она обещает быть интересной. И как бы не потребовала личного его присутствия. Придется кому-то из нас встать вместо брата гарантом коронации.

– Я прослежу, – пообещал Черный. – Белый брат приглядывал за моими землями все это время, разве я не сделаю для него такую малость?

И они все посмотрели в зеркало, показывающее корону Инландеров из белого золота, тихо ждущую в часовне своего часа.

– А ты, брат, – проговорил Красный, глядя на Жреца, – сам коронуешься в Блакории? Пока ты одновременно и смертный, и бог?

Все задумчиво глянули туда, где высился старый дворец Гёттенхольдов.

– Белый брат так берег мои земли, – повторил Ворон, – а я, признаюсь, уже не ощущаю их своими. Мой полоз погиб, моя сила над Блакорией рассеялась. Я знаю там каждый холм и каждую речку, но они уже не мои. Да и будет кому взять две белых короны, правда, братья и сестра? – он усмехнулся. – Кто я, чтобы игнорировать знаки судьбы?

И они все посмотрели на юг Инляндии, туда, где находилось герцогство Дармоншир.

– А что будешь делать ты? – с любопытством полыхнул глазами Красный.

– Отдайте мне Туну, – не стал темнить Черный. – Я ее погубил, мне ее и восстанавливать.

Красный задумался. И нехотя кивнул. Кивнули и остальные.

– Пусть земли у тебя будет больше, – проворчал Воин, – но моя дочь обещала властителю Эмиратов попросить меня о покровительстве. Так что и я не останусь в накладе. Пойду в пустыню выращивать воинов.

– Я заберу вторую половину Манезии, – сказала Вода. – Моя дочь тоже обещала помощь. Возьму северную, ту, где сухо и где пустыни, велю близким к царскому роду домам отправить туда своих дочерей с родовыми амулетами. Пока будут амулеты в храмах, пока будут там вестись службы, будет и дождь.

И все с этим согласились. И продолжили разговор.

– Туна безжизненна и пуста. Кем же ты будешь править там, Корвин? – прорычал Зеленый, который пригрелся о медвежонка и почти задремал. Но все, как оказалось, слышал. – Тебе там даже жить негде. Я могу перетащить к тебе туда дворец Гёттенхольдов, – предложил он, – чтобы ты хоть не на голой земле спал.

– Дворец я сам перетащу, у меня уже столько накопилось долга перед Триединым, что пару жизней в перерождении на этом фоне – мелочь. У меня к тебе будет другая просьба, – благодарно улыбнулся Жрец. – Как и ко всем вам, братья мои и сестра. Вы вольны будете отказаться, потому что за них кому-то из вас придется платить воплощением в человеческом теле, как нашему брату. – Зеркала снова показали крошечную девочку на руках у смуглой матери. – Меня не пугает пустота Туны: я люблю поднимать к жизни безжизненное. Почвы там вулканические, плодородные, остынут за несколько недель. Я пошлю воронов рассыпать семена разных растений, и уже через несколько месяцев там встанут первые подлески, а на югах – бамбуковые леса. Туда, ко мне, уйдут те темные, которые хотят своей земли. Я постараюсь забрать туда своих людей из Лортаха, которые были под моим покровительством. Но этого, конечно, мало. Поэтому, – он повернулся к Желтому, – первая просьба к тебе, брат.

Ши взглянул на него переливающимися янтарем глазами.

– Отдашь ли ты мне Тидусс? – продолжил Ворон. – Там похоронено мое тело, там народ, который так или иначе поклонялся мне все это время. Тидуссцы быстро плодятся, они веселы и трудолюбивы. Заодно и Инлий будет под моим присмотром.

– Вынесут ли они твою строгость, брат? – с сомнением покачал головой Ученый. – Даже для меня они были сложны, а ты строже меня.

– Если я что и понял за эти тысячи лет, – усмехнулся Черный, – это то, что никого нельзя ломать под себя. Нужно учитывать особенности народа и подстраиваться под них.

– Брат смягчился, – поддержал Жреца Красный вполне добродушно.

– Да и ты тоже, – улыбнулся Ворон.

– Кажется, я понял, какой будет твоя просьба ко мне, – прорычал Михаил задумчиво. – Да, в свой сезон я смогу это сделать, Корвин. Но это будет стоить мне множества перерождений. Однако, если Ши согласен, я сделаю это подарком для тебя и для всей планеты – дабы избежать вражды в будущем, когда люди начнут делить материк, лучше сразу отдать тебе.

– Я согласен, – ответил Ученый. – И я помогу тебе, Михаил, негоже оставлять планету так надолго, а на двоих срок не таким большим будет. Но сначала, – он наставительно поднял тигриную лапу, – надо сообщить людям. Иначе испугаются, а кому это надо? И еще, – он превратил лапу в руку и взял чашу, пригубил амброзию. – Ты, брат – Ворон, и ты, сестра-Чайка, не про́сите меня ни о чем сейчас. Но я слышу вас и скажу сам то, что хотите сказать вы.

Красный ревниво сверкнул глазами, но ничего не произнес и тоже поднял чашу. А Ши продолжал:

– Если это по твоей воле, Серена, то я дам вам с Корвином три дня, чтобы он полностью вошел в силу. А затем возвращайся ко мне.

Богиня улыбнулась, мягко погладила Ши по плечу, поцеловала его в губы.

– Спасибо, – шепнула она, – ты всегда меня чувствовал лучше всех.

Она поднялась, повела плечом под все мрачнеющим и напряженным взглядом Ворона и пропала.

– Иди, иди, – хлопнул Жреца по плечу Красный. – Не сказать, что я не ревную, но ты и так высох за эти две тысячи лет, а если будешь ждать еще полгода, окончательно иссохнешь. А в свой сезон я ее тебе не отдам! – и он опрокинул чашу с амброзией, глядя, как исчезает Корвин. И вдруг затих, прислушался. Зеркало, висящее перед ним, показало светловолосую королеву, заходящую в маленькую часовню Рудлогов. – И мне пора, – проговорил он с гордостью и нежностью. Поднял с колен пламенный клинок, разбрасывающий искры, сунул его в ножны, украшенные цветками шиповника. – Желтый, не уходи, я еще вернусь, славная у тебя амброзия сегодня!

Ши и Михаил остались одни. Амброзия пахла одуряюще, и в воздухе было мирно и по-летнему ароматно.

– Ты очень великодушен, – заметил Хозяин Лесов ворчливо. – Хотя она все равно уговорила бы тебя отпустить ее к нему.

– Нам всем это на пользу, – усмехнулся Ши, глядя на закружившие в воздухе снежинки. – Сильнее один – сильнее мы все. Слабее один – слабее мы все. Жаль, что чтобы понять это, нам понадобилось две божественные войны с перерывом в две тысячи лет.

На Туре похолодало. С полюсов к экватору шествовал мягкий снегопад. Такого не бывало уже две тысячи лет – с того самого момента, когда Черный украл богиню с брачного ложа во дворце Воина. Тогда тоже снег на три дня укрыл планету, а затем она содрогалась и стонала от боя богов.

Сейчас по миру было тихо. Люди, оставшиеся без крова, спасаясь от внезапного холода, находили приют в храмах и у соседей, и не было тех, кто остался бы на улице в эти дни.

Марина

Я проснулась оттого, что из открытого окна потянуло прохладой. С неохотой выбралась из-под горячей руки Люка, чувствуя себя неповоротливой и сонной, прошла к окну по мягкому ковру, распахнула занавески. И замерла, глядя, как медленно и торжественно падает снаружи снег. Светила почти полная голубоватая луна, из редких-тонких облаков опускались на майскую Туру крупные хлопья, накрывая парк призрачным одеялом.

«Словно кто-то перевернул страницу истории, дав нам всем начать с белого листа», – подумалось мне.

Я закрыла створки и осталась там, полюбоваться. Вокруг было тихо, так тихо, что тишина эта завораживала. Остались позади тревожное ожидание того, что вот-вот заговорят артиллерией форты, или раздастся сирена и нужно будет бежать прятаться, или зашумят автомобили с ранеными и придется принимать их. Не верилось, что все, что действительно все, мы это пережили.

Мы и не осознаем, как прекрасна мирная тишина, пока к нам не стучится война.

Я грела рукой живот и смотрела на снег. На глазах почему-то выступили слезы.

– Я думал, ты снова решила полетать, – раздался позади хрипловатый голос Люка. Он подошел ко мне, обнял – и я с удовольствием прижалась к нему спиной.

Никогда мне не было так мирно – и внутри, и снаружи. Словно все мои энергии пришли в равновесие.

– Я с тобой уже на ночь налеталась, – сонно пробормотала я, поворачивая голову, чтобы потереться о его подбородок щекой, и он усмехнулся, скользнул мне по виску губами. – Не верится, что все закончилось только вчера, правда? Ощущение, что уже сто лет прошло.

– Как будто все это было сном, – согласился Люк едва слышно. Он тоже был необычайно умиротворен – я привыкла к его сокрушающей силе, энергии, оттягу, с которым он делал все, а сейчас я падала в него как в теплое одеяло, он словно кружил меня в согревающем вихре.

– Откуда снег, как думаешь? Это из-за возвращения Жреца?

– Скорее всего, – ответил он так же тихо. – Надеюсь, ненадолго. Мы еще можем успеть высеять и собрать урожай, да и много людей осталось без крова после божественных боев и разломов, им в холод придется тяжело, а у нас пока нет возможности помочь. Нужно додавливать оставшихся иномирян.

Я улыбнулась.

– Ты уже говоришь как король, Люк.

– Я все же очень надеюсь избежать этой участи, детка, – он продолжал задумчиво водить губами по моей макушке, затылку, грея дыханием, и я расслаблялась еще больше.

– Кстати! – вспомнила я. – Мы же не забрали державу Инлия Инландера с башни! Собирались же!

– Собирались, – со смешком подтвердил он.

Я тоже хмыкнула, вновь расслабляясь. Мы целый день после его возвращения не отлипали друг от друга – замок возвращался в привычную жизнь, мы успели и переодеться, и чинно, почти без тисканья, принять совместный душ: я рассказывала Люку все, что произошло со мной и с Вейном после того, как я вызволила его из пещеры, а он – что произошло с ним. Лишь иногда я уступала его родным – Рите, Берни, леди Лотте, – мы навещали бывших раненых и Леймина, мы заходили к доктору Кастеру, чтобы посмотреть, как там дети, но наша жажда быть рядом была так велика, что через какое-то время я снова вцеплялась в мужа или он притягивал меня к себе, и мы шли дальше по делам кого-то из нас. А вечером, после семейного теплого ужина, где присутствовал и герцог Таммингтон, мы вышли из столовой на третьем этаже и направились в башню, честно собираясь забрать державу первопредка и дальше лечь спать. Потому что ни я, ни Люк, нормально не спали уже долгое время.

Меня кольнуло возбуждением, и я прикрыла глаза, вспоминая, как уже пройдя четвертый этаж с нашими покоями и поднимаясь на мансарду, откуда и выходили лестницы на башни, муж подал мне руку – мне уже тяжеловато было подниматься. Поцеловал ее, пока я переводила дыхание между пролетами, спросил:

– Может, я сам за ней схожу?

А я покачала головой – мне хотелось видеть его глаза, когда он ее увидит. Погладила по щеке – и нечаянно провела большим пальцем по губам.

Люк ли перехватил его, я ли скользнула им в рот мужа – и дальше он уже целовал меня, и лихорадочно и горячо шептал мне «Детка, как же я соскучился».

Мне кажется, он донес меня до наших семейных покоев на руках – я и боялась, что мы вдвоем свалимся с лестницы, и хихикала, и упоенно целовала его в шею, и была в какой-то безумной эйфории, словно паря над землей.

Люк был очень жаден и очень осторожен – и все прошедшие сутки, недели, месяцы с начала войны вылились в такой затяжной, полусонно-яркий праздник жизни и любви, что я обнаружила себя через пару или тройку часов расслабленно-вымотанной в ванной, почти спящей на Люке – и его, криво улыбающегося от удовольствия, с тяжело ходящим туда-сюда кадыком и совершенно черными от экстаза глазами.

Дети на удивление вели себя тихо. Видимо, прародитель-Инлий строго следит за тем, чтобы в деле размножения его потомкам никто не мешал.

Затем мы рухнули спать – и понятно, что ни за какой державой мы не пошли.

Я прислушалась к себе и поняла, что не сильно-то хочу обратно в постель.

– Может, сейчас сходим? – предложила я, оглядываясь на мужа. Предложила наобум и вдруг загорелась идеей.

Он подумал несколько секунд. Глаза его пульсировали в темноте слабым белым светом.

– Я бы предложил отложить до утра, но доктор Кастер сказал, что желания беременной женщины – закон. Только я не хочу, чтобы ты снова лезла на лестницу.

– Другого-то варианта нет, – проворчала я. – Или есть? – я подозрительно развернулась к нему.

Он рассмеялся, блеснув в темноте зубами. Распахнул окно.

– Ты серьезно?

– Зато это быстро, детка.

– Там холодно! И мне лень оборачиваться.

– Надень теплую пижаму. И тапочки. А я тебя отнесу.

– И ты считаешь это безопаснее чем лестница? – скептически высказалась я, натягивая-таки кардиган и теплые толстые носки. Но внутри уже разгорался огонек адреналинового нетерпения.

– Не бойся, – хрипло шепнул он, привлекая меня к себе, – я тебя никогда не отпущу, Маришка.

Он коснулся губами моих губ и, обратившись клубами ветра, вынес меня за окно в снегопад, поцеловавший уколами холода мое лицо и руки, – а затем выше, к башне, и опустил прямо на площадку с орудиями за стенами башни. И там уже снова соткался в Люка.

Я улыбалась как ненормальная, глядя на него. Здесь было действительно холодно, гулял ветерок – Люк погладил его, и я почти увидела серебристую длинную змейку, поднырнувшую под его ладонь.

Из горящего масляного фонаря радостно вынырнул огнедух, обвил меня лентой пламени, согревая, и я пощекотала его, смеясь. Я как-то чувствовала, что он скучает по полетам под моим крылом.

– Где держава? – поинтересовался Люк, оглядываясь. Я махнула рукой вверх, на выемку под крышей башни, но Люк уже сам увидел серебристое свечение, которое оттуда исходило. Он не стал вставать на ящик с оружием – поднялся в воздух под крышу так спокойно, будто сто раз это делал, и забрал раскрытый щитом артефакт. Я видела, как змеещит в его руке зашевелился, сплетаясь обратно в серебристый шар. Люк, спустившись, зашипел ругательство – одна из змей, вынырнув из державы, вцепилась зубами в его запястье, глотнула кровь. Артефакт полыхнул серебром, остальные гады вновь зашевелились и окутали руку моего мужа от запястья до локтя чем-то вроде нарукавника. А затем вновь соткались в шар.

Люк смотрел на это с изумлением, замешанным на недоверии. Поднял глаза на меня.

– Надеюсь, Тамми придется им больше по вкусу, – с нервным смешком проговорила я. – Может, пожертвовать ему еще пару литров моей крови для надежности? Хотя у нас же есть еще трон Блакори, поэтому, возможно, вам с ним обоим отвертеться не получится.

Люк молчал, словно его обычное остроумие его покинуло.

– Я рассчитываю, что, раз Жрец вернулся, то у Блакории восстановится трон темной крови, – наконец ответил он. И пообещал: – Я не пойду на коронацию, Марина.

Змеи в его руке недовольно зашевелились, и ветер вокруг взвыл как-то очень уж угрожающе.

– Думаешь, сработает? – вздохнула я, с намеком прислушавшись к вою стихии. – Да, я не хочу быть королевой, Люк. Я ведь все это время бежала от рамок и правил. Но при этом я понимаю, что от судьбы не уйдешь. Я же не слепая и не хочу закрывать глаза на очевидное. Я люблю тебя, – я обхватила его лицо руками и прошептала в губы, – я пойду с тобой куда угодно… но как же не хочется, Люк…

– Я знаю, Марина, – ответил он, прикрывая глаза и потираясь губами о мою щеку. – Ради тебя я очень постараюсь этого не допустить. Не зря же я взрастил Тамми. Он куда лучше, чище и ответственней меня.

Я прижалась лбом к его лбу. Держава в его руке холодила мою спину, но это был приятный холод.

– Хватит ругать моего мужа, – прошептала я строго. – Он самый лучший, понял?

– Даже не знаю, какой ты мне нравишься больше, – ответил он со смешком, – когда кусаешь меня или когда так нежна, как сейчас.

– Тебе все во мне нравится, – проворчала я.

– Я все в тебе люблю, – согласился мой послушный муж. – А теперь давай вниз и спать? Завтра Леймин, конечно, увидит все это на камерах и выскажет нам, но мы с тобой уже привычные, да?

Он заснул почти сразу – счастливое свойство мужчин отключаться мгновенно – а я лежала на его плече, смотрела на его лицо, целовала едва заметно, чтобы не разбудить, а мысли мои текли лениво, размеренно, как снег за окном.

Уже к вечеру вчерашнего дня, не успело еще успокоиться и встать в свои берега море, заработали телепорты. Но, кажется, это первый раз, когда мы с сестрами не побежали друг к другу, как только появилась такая возможность, потому что у всех оставались свои задачи. У Василины продолжалась зачистка столицы и ей было не до меня, Алину до завтра оставили в бункере – пока не восстановился Зигфрид, который мог бы ее перенести во дворец. Ани отдыхала после пережитого, Поля замещала Демьяна, который находился в виталистическом сне после ранения и истощения. К Каро мы могли ходить в любое время без согласования с Ши, но у нее уже была ночь.

Да и не могла я оставить Люка, который вернулся ко мне.

Мне было так спокойно еще и потому, что я откуда-то была преисполнена знанием, что ничего плохого уже не произойдет. А что произойдет, мы переживем.

Расслабленная этой уверенностью, ощущением безопасности и счастья, я начала засыпать. Сквозь дрему мне думалось о том, что война еще не успела закончиться, еще впереди полное очищение Инляндии от иномирян и помощь людям, потерявшим все, а мое внимание уже перестроилось на будущее, словно организм поверил, что этому будущему быть. Мне предстояло носить детей еще месяца три – предварительный день родов стоял на начало октября, но двойням свойственно появляться на свет на месяцок раньше, так что они могли и конец августа застать. Я грезила, вспоминая маму с младшими на руках, и на сердце становилось тоскливо и тепло одновременно, я представляла Люка с детьми, и он отчего-то казался мне растерянно-изумленным. Думала о том, что мечта учиться на врача-хирурга отдаляется на время взросления детей. Я засыпала и уже на грани сна и яви ощутила, как живот под тонкой ночной рубашкой холодит ветерок.

На миг удалось разлепить глаза – чтобы увидеть, как две мои недавние знакомые, тетушки-змеи, с умилением перетекают через спину Люка, укладывают большие призрачные головы на мой живот, и шипят что-то едва слышное, убаюкивающее. Дети внутри зашевелились, но лениво, тоже сонно, и я положила руку туда, куда упиралась чья-то пятка.

– Т-ш-ш-шшшш, – зашипели змеицы, и я снова сомкнула веки, успев на уходе в сон ощутить, как идут по телу мятные прохладные волны и от браслета, и от двух змей, прижавшихся ко мне как коты, напитывая меня искрящейся, как пузырьки шампанского, энергией.

Над Пьентаном тоже кружил снег. В столице Йеллоувиня уже рассветало, и коротко остриженная Каролина Рудлог, одетая в теплую пижаму и огромную красную кофту, унты и красную же шапку с ушками, вынесла на лужайку перед увитым цветами павильоном мольберт и краски. Она рисовала сомкнутые чуть фиолетовые лотосы на тронутой снежинками черной воде пруда с водопадиком и мельничным колесом, рисовала поседевшую зеленую траву вокруг, пожелтевшие в знак траура по Хань Ши огромные деревья, что своими ветвями защищали дворец от боя богов и праздничное голубое небо с тонкой паутиной облаков, из которых и сыпал снег.

Она понимала, что больше никогда в жизни такого не увидит. В эти дни много чего происходило того, что никто больше не увидит. И она торопилась, пока память о видениях была свежа – сейчас рисовала гармонию цветов в садах Ши, а до этого, вечером и ночью делала зарисовки на серию полотен про битву богов, рисовала Четери, рисовала Вея таким, каким она его не видела никогда, и сама не заметила, как ее сморил сон.

Сейчас ей было очень легко и радостно оттого, что она ощущала в мире – он словно излечивался от тяжелой болезни, креп, улыбался солнцу прямо как она сама. И лишь немного грусти укрывало ее сердце как белый снег траву – потому что она хотела быть сейчас в Рудлоге, дождаться Алину, встретиться со всеми сестрами, послушать их, пообнимать, – но не было возможности это сделать.

Из окна глядел на дочку Святослав Федорович – и понимал, насколько ярким диссонирующим пятном выглядит она на фоне окружающего торжественного покоя, изящной архитектуры дворцовых павильонов, стройной красоты парка. Шесть лет предстояло ей провести здесь – и как ни мудры Ши, а тысячелетняя традиция дворца будет прогибать и обтесывать ее под себя. И хватит ли ей сил, чтобы выстоять? Увидят ли, что на фоне ее инаковости традиция кажется еще величественней и драгоценнее?

Он тоже хотел побывать в Рудлоге, обнять детей, Алину. Но девочки там будут впятером, они будут друг у друга. А здесь, у Каролины, есть только он сам – и поэтому он останется с ней.

Над Бермонтом снегопад разразился нешуточный, и королева Полина, так уставшая за тревожный день, легла спать куда раньше шести утра, когда она оборачивалась медведицей. Сон не шел – сказались волнения последних дней и переживания за Демьяна, и она крутилась в том мерзком состоянии, когда одновременно хочешь спать и не можешь уснуть.

А может, играла свою роль почти полная луна – день-два оставались до полнолуния. За событиями последних дней Поля и не обратила внимание на обострившиеся нюх и чувствительность, а теперь вот они проявляли себя во всей красе. Она, вертясь, не сопротивлялась мыслям, которые текли и текли, и вспоминала прошедший день.

Страну битва богов почти не задела, но разрушений из-за потрескавшейся и вновь сросшейся земли было достаточно. Нужно было срочно организовывать помощь бермонтцам. Организовали бы и без нее – Демьян хорошо подбирал кадры, но она должна была учиться и потому присутствовала на совещаниях, слушала доклады о положении дел в столице и линдах, дабы понимать, что происходит и как с этим справиться.

Чтобы поднять дух народа, пришлось записывать обращение, которое транслировали по громкоговорителям с военных машин на улицах, а в линды послали письменно через телепорт-почту. Полина превзошла себя в красноречии, поблагодарив бермонтцев за силу духа и рассказав о том, что король проявил чудеса мужества, помогая вернуться в мир Черному жрецу, сейчас восстанавливается после ранения, но завтра уже вернется в Бермонт.

Большая часть армии оставалась в Блакории и Дармоншире, и потому к размещению потерявших кров людей, восстановлению коммуникаций, регулировке движения, тушению кое-где вспыхнувших пожаров привлекали женщин, которые по указу Полины несколько недель назад стали поступать на службу.

Чтобы не чувствовать себя совсем бесполезной и занять руки, к вечеру она взяла свой женский гвардейский отряд и отправилась в ближайшую школу, где организовали пункт временного размещения – там нужны были руки для выдачи пайков, белья и предметов тем, кто остался без крова. К ней присоединилась вся женская часть двора во главе с леди Редьялой, пока мужчины-гвардейцы ушли на помощь в расчистке завалов там, где нужно было освободить дороги.

В школе, среди деловитых, занятых общим делом женщин, в неверном свете работающих от гудящих генераторов ламп, говоря слова утешения и поддержки людям, пришедшим сюда, улыбаясь детям, обнимая стариков, Полина вдруг поняла, что то, что она когда-то сказала Ольрену Ровенту, просящему ее о милости, действительно правда. Потому что она любила не только короля Бермонта, она полюбила людей Бермонта, она поняла их со всей их суровостью и где-то дикостью, и приняла всем сердцем. И они полюбили ее в ответ.

Полина смотрела то на шапку снега снаружи на подоконнике, то на резной комод с другой стороны, то на балдахин сверху – и, не выдержав, накинула домашнее платье и пошла вниз, во двор, жестом показав фрейлине, дежурившей в гостиной их с Демьяном покоев, что ее не надо сопровождать.

Гвардейцы, когда она проходила мимо, отдавали честь, каменные медведи, вросшие в стены замка, вспыхивали зелеными глазами, и она ласково гладила то одного, то другого по носу, слыша утробное ворчание из толщи стен. По полам замка в полумраке притушенных светильников шли зеленоватые волны – она видела их едва-едва, как размытое северное сияние.

В теплом дворе она побродила меж сосен, посмотрела на пруд, в котором отражался снег, текущий по погодному куполу, на почти полную луну, просвечивающую сквозь снегопад. Было очень тихо, и она зевнула раз, другой – и, решившись, представила себя медведицей.

«Как вы оборачиваетесь?» – спрашивала она у Демьяна.

«Это происходит спонтанно еще когда мы маленькие, – ответил тогда муж, – а потом ты просто представляешь себя медведем. Не визуально, а вспоминаешь свои ощущения в медвежьем теле, будто мгновенно погружаешься в то состояние сознания, и тело сразу реагирует оборотом».

Никогда до этого она не обращалась по своей воле и не думала, что после месяцев вынужденных оборотов и вынужденного сна в медвежьем облике решится это сделать. Но вот надо же – привыкла, и теперь при засыпании в человеческом теле как будто чего-то не хватает.

Тело откликнулось так быстро, будто ждало этого, и она опустилась на траву уже медведицей. Мысли в голове ворочались тяжело и сонно, но она все же, укладывая голову на лапы, пожелала изо всех сил, чтобы она завтра проснулась, а Демьян уже был рядом.

Снег к середине ночи пришел и в Пески. Он падал на теплую землю и тут же таял, превращаясь в ручейки, и только на крышах домов и на мраморных террасах дворцов затаивался пушистыми пятнами.

В Тафию весь вечер и ночь возвращались те, кто только утром бежал из нее. От человека к человеку передавались слова о том, что война закончена, что наши боги победили, что всех крылатых инсектоидов в окрестностях уже выловили драконы, а остатки наземных иномирянских отрядов добивают сейчас в лесах вокруг города.

Река Неру, растекшаяся в трещины, при их зарастании вышла из берегов, подступив прямо к стенам Города-на-реке – но лишнюю воду впитал в себя поредевший терновник.

А когда начался снегопад, терновник, почти весь уже ушедший под землю, удивился, высунулся побольше и начал радостно ловить цветами снежинки и впитывать побегами ручейки. Он пережил за этот день больше, чем за тысячи лет, с тех пор как первый дракон по благословению матери-Воды привязал духа подземных вод к алтарю и заключил с ним договор. И теперь ему очень не хотелось обратно в одиночество.

Вечером к нему, росшему во дворце Тафии в парке у мраморной беседки, пришли Владыка Нории и Владычица Ангелина, так больно обжегшая его когда-то своей кровью и так щедро сегодня подпитавшая. И принесли ему много-много ароматного масла аира и розы, оставив в кувшинах и плошках, и хвалили его, и благодарили, и кланялись, и гладили по длинным ветвям с острыми шипами, не боясь уколоться.

– Скажи мне, почему все великие духи говорят, а наш Терновник нет? – услышал он вопрос Владычицы Ангелины к мужу. – Василина рассказывала, что ментально общалась с нашим огнедухом, и Колодец умеет говорить, и великие ветра. А наш нет.

– Он просто долго был один, – ответил ей дракон, чья кровь была так вкусна, но его почтительность – еще вкуснее. – Вы общаетесь с вашим духом хотя бы раз в семь лет. А наш Терновник сотни лет был один, и, к стыду моему, мы его опасались, хоть и почитали, и не думали, что договор можно изменить. Но теперь, когда вокруг него будут люди и драконы, он быстро повзрослеет. И, думаю, мы еще сможем с ним пообщаться.

Терновник запомнил это. Ему понравилось наблюдать за людьми, понимать, почему они действуют так или иначе, отчего боятся и радуются, – ему словно со всех сторон показывали представление, и он не мог от него оторваться.

После правителей к терновнику пошли и простые драконы, а в городе, там, где еще оставались его побеги – и жители из тех, кто прятался от врагов в своих домах или уже успел вернуться. Столько добрых слов было сказано ему, столько масла пожертвовано, что терновник подумал-подумал и оставил по побегу не только в садах Владык, но и в городах у храмов богини – теперь ему никогда не будет скучно, да и лишние жертвенные масла никому еще не помешали.

А если кто-то будет докучать ему глупыми или злыми просьбами – он всегда сможет усыпить непочтительного.

Ангелина и Нории спать легли поздно. Владыке, прежде чем возвращаться в Истаил, нужно было убедиться, что все инсектоиды в окрестностях уничтожены, а иномиряне – либо пленены, либо убиты. В леса, туда, где были с воздуха замечены крупные группы врагов, выдвигались наземные отряды из тех бойцов: мужчин из отрядов самообороны, магов, драконов, – у кого еще оставались силы. Полетел туда и Нории. Не хватало еще, чтобы иномиряне разбойничьими группами растеклись по Пескам, нападая на поселения и наводя ужас на людей.

Тюрьмы города переполнились сотнями пленников. Кто-то сдавался сам, кто-то собрался в группы и отчаянно попытался прорваться к порталу – но магистр Нефиди восстановил вокруг него щит, завязав на накопители, и лорташцам ничего не оставалось кроме как биться или сдаваться.

Что делать с ними, предстояло еще решать.

Оживал и дворец. Здесь горели в парке костры, здесь раздавался смех и песни. Ангелина, ожидавшая мужа, чувствовала усталую деловитость, с которой большой дом возвращался к хозяйственной рутине, и радовалась ей, глядя из окна в ночь, пахнущую цветами и снегом, кострами и ванилью.

По переговорным чашам было передано в девять белых городов, что атака на Тафию отбита и враг не прошел, и что Владыка и Владычица вернутся в столичный Истаил через несколько дней.

Город-на-реке вновь наполнялся жизнью: кто-то из жизнестойких торговцев даже вышел на Базар, кто-то праздновал, переживая свой страх, кто-то искал новый дом, благо в Тафии пустых было еще много, кто-то оплакивал погибших. По всем храмам звучали молебны, и много их произносили сегодня за Владыку Четерии, ставшего вровень с богом и победившем его. Жители Тафии и раньше гордились тем, что у них Владыкой легендарный Мастер клинков, а сейчас их восторг и благоговение были так велики, что стань они пламенем – костер над Тафией был бы виден и из Йеллоувиня.

Четери еще спал, и Ани, думая о нем, тоже испытывала неведомое доселе благоговение. Впрочем, все его испытывали – словно в покоях Владыки восстанавливался после самого важного боя в жизни не шутливый, легкий Мастер, а существо высшего порядка.

Ангелина после отлета Нории, уносящего на своей спине бойцов, успела навестить Светлану – и поздравить ее, и полюбоваться крошечным, с две ладошки, мальчишкой, который спал на груди у матери. Долго задерживаться не стала – у Светы было множество помощников, и всем требовался отдых.

Она зашла и к старым магам, решившим остаться во дворце до завтра, и уже бойко попивающим вино из запасов Владыки, и поблагодарила их, и предложила обращаться, если нужна будет любая помощь. Ли Сой, Гуго Въертолакхнет, Галина Лакторева, Таис Инидис – они сидели тесным кружком, общаясь, как очень близкие люди, и Ани вдруг представила, как через много-много лет будет так же сидеть с седовласыми сестрами, посмеиваясь и что-то обсуждая, и на сердце ее потеплело.

Навестила она и Викторию с Мартином фон Съедентентом. И если в прошлых покоях она увидела дружбу и близость сквозь времена, то здесь на нее глазами сильно постаревшей волшебницы, державшей в руках руку мужа, глянула вековая любовь. Глянула и улыбнулась – вот так будет и у тебя через пятьдесят лет, потому что и ты так же искренне любишь, как она.

Не только людям она должна была отдать дань уважения. Обойдя всех, с кем разделена была прошедшая страшная битва, Ангелина вернулась в покои, которые Чет выделил им с Нории и высыпала в чашу из пропахшего гарью и кровью мешочка драгоценные камни с огнедухами. А затем полила их ароматическим маслом, зажгла его – и щедро окропила самоцветы кровью, потому что без духов бы тоже все не справились, а они требовали подпитки.

Заснуть без Нории она так и не смогла, хотя очень устала за этот день. И потому, когда похолодало и пошел снег, удивилась, а затем и обеспокоилась за жителей Песков. Но им она помочь не могла, зато могла согреть тех, кто находился во дворце.

Ангелина приказала служанке разбудить управляющего Эри, чтобы узнать, есть ли во дворце согревающие артефакты – а когда оказалось, что их нет, потому что необходимости никогда не возникало, велела собрать все жаровни дворца, залить в них масла, уложила в каждую по самоцвету и договорилась с огнедухами, что они согреют покои, пока идет снег.

Нории вернулся после двух ночи. Ангелина, услышав шум больших крыльев, с успокоившимся сердцем наблюдала из окна в голубоватом свете почти полной луны, как ссаживает он во внутреннем дворике с фонтаном – в который ее когда-то перенес Колодец – тех, кто помогал добить иномирян. Был среди них и брат Светланы, и принц Ши с десятком гвардейцев, и Александр Свидерский.

Бойцы расходились, и Нории, заметив Ани в окне, улыбнулся и пошел к ней.

Зайдя в спальню, супруг бросил взгляд на жаровню с расставившей лапы саламандрой, протянул к жене руки. Ани поцеловала его в холодные губы, заглянула в зеленые глаза, и он осторожно, не прижимая, приобнял ее.

– Не хочу тебя испачкать, – тихо пророкотал он и тоже коснулся губами ее губ, прежде чем отстраниться. Он тоже был уставший, грязный, пахнущий чужой кровью, древесной щепой и грязью, муравьиной кислотой – и очень удовлетворенный.

– Справились, – сказал он, снимая грязную одежду, – если и остался кто в лесах, то единицы. Выловим. Там и сопротивлялись больше из страха, чем из желания, но повозиться пришлось.

– Замерз? – спросила она, наблюдая за ним с какой-то непривычной, щемящей грудь, совсем расклеившей ее нежностью.

– Нет, – он улыбнулся. Посмотрел за окно, у которого трепетали занавески. – Матушка празднует возвращение мужа, в мире сейчас много силы. С ней не замерзнешь. А с тобой рядом тем более.

Он направился в купальню – и Ани пошла за ним. И там, опустившись на низкую софу, смотрела, как моется он, как ныряет в чаше-бассейне, как смотрит на нее, мягко улыбаясь. И она не выдержала, подошла, сев за его спиной на теплый мрамор.

– Дай я вымою тебе волосы, – попросила она. И действительно вымыла, перебирая красные и седую пряди, массируя голову, с нежностью гладя по плечам. Нории расслабленно лежал в чаше, положив голову на бортик, прикрыв глаза, и улыбался, и принимая ее заботу, и понимая, почему она ей нужна – потому что полдня назад они спиной к спине стояли в другом мире, не зная, выживут ли, удастся ли вернуться, а затем переживали атаку бога, и бой богов, и день этот мог быть последним и для них, и для всей Туры – а обыденность помогала пережить все это, прикрыть щитом повседневности, приглушить.

На теле его и на лице оставались едва заметные ромбовидные шрамы.

– Как хорошо, что у тебя снова появился Ключ, – проговорила она едва слышно. – Я привыкла к нему в твоих волосах.

– Спасибо богине, – отозвался Нории. – Прилетим в Истаил, сходим на ночь в храм ее, поблагодарим ее, порадуем.

Ани усмехнулась и не стала спрашивать, как порадовать богиню. Все было и так понятно.

Вей Ши после похорон старика Амфата и боя Мастера с богом-войной пошел во дворец – как и сказал ему Четери, – туда, где разместились йеллоувиньские гвардейцы. Во дворце и в парке пахло сладкими лепешками, ванилью от цветков терновника, чем-то мясным и вкусным: слуги, вернувшиеся во дворец, старались изо всех сил, чтобы накормить всех, кто бился и отстоял Тафию.

Вей узнал, как устроились его бойцы, а затем встал в тени во дворе у увитой терновником стенки, чтобы дождаться возвращения Владыки Нории. С облегчением увидел на спине опустившегося во двор дракона спящего Мастера и Светлану с малышом и родными. Кивнул жене Мастера издалека – все в порядке и с ней, и с ребенком, который едва заметно светился родной стихией. Значит, помог его подарок, значит, все правильно он сделал.

Светлана, уставшая и со слегка безумным взглядом, спускалась с крыла Владыки осторожно, ей помогали, приняли ребенка. Встречал ее и брат, Матвей, прибывший почти одновременно, и она крепко обняла его, а он что-то добродушно проговорил. Вея она, кажется, и не заметила – но он был не в обиде, ей сейчас точно было не до него.

Спустились и Владычица Ангелина, и родные Светы. Затем драконы сняли Четери, и весь двор сбежался посмотреть на него: люди и драконы выглядывали из окон, бежали к Владыке в драконьем обличье, окружая толпой, чтобы только посмотреть на того, кто победил бога.

– Мастер! Мастер! – раздавалось повсюду благоговейное.

Вей поймал себя на совершенно детском желании тоже побежать к людям, попробовать коснуться героя, словно можно было одним касанием взять частицу славы и мощи, которую Пески увидели в Четери. Мастер клинков спал расслабленно и безмятежно, но волосы его из красных стали чуть серебристыми, словно седой паутинкой накрылись. И показалось Вею издалека – хотя что там можно было разглядеть? – что лицо его стало старше. Или то заострились черты от близости к смерти и невыносимой нагрузки, что он пережил?

Четери подняли на руки и понесли во дворец, остальные драконы осторожно взяли Светлану с родными в кольцо, чтобы не дай боги не пострадали в давке.

Владыка Нории тоже обернулся человеком и обнялся с очень похожим на него молодым драконом – Вей уже знал, что это его брат, Энтери, который коснулся его лица и что-то проговорил, не стесняясь слез.

– Я все тебе расскажу, дай только перевести дух, – услышал Вей ответ, уже когда направлялся к своим.

День длился и длился – всех гостей и соратников накормили, отвели в купальни, предоставили покои для отдыха. Вей не думал пока, как гвардия будет возвращаться в Йеллоувинь – если не заработают телепорты, отец пришлет за ними машины. Его же место здесь, в учениках и послушниках. По крайней мере пока не очнется Мастер и Вей не сможет попросить у него несколько дней, чтобы наведаться в Пьентан.

Наследник, тоже искупавшись в теплом источнике в парке, по которому он столько прогуливался в разговорах с Четери и где занимался до изгнания в обитель, забрался в дальнюю беседку и закрыл глаза. Он хотел еще дойти до разрушенной обители и спросить у настоятеля Оджи, нужна ли какая-то помощь, но сейчас тело требовало немного побыть в тишине, помедитировать.

Пока он восстанавливал гармоничное течение энергий в организме, его сознания мягко коснулся отец и отступил – убедился, что с сыном все в порядке, а обстоятельно поговорить, так, чтобы Вей мог показать все, чему стал свидетелем, они смогут ночью.

Но до наступления ночи Вей Ши узнал, что Владыка Нории собирает отряд на зачистку лесов вокруг Тафии.

Мастер спал – а, значит, он, Вей, по-прежнему отвечал за безопасность его жены и сына. Поэтому он, верный слову, вызвался поучаствовать – и с удивлением увидел на спине Владыки и простолюдина Матвея, взявшего второй клинок Мастера.

Вернулись во дворец они поздней ночью. Отец уже ждал его во сне. И по результатам разговора Вею все же предстояло вернуться в Пьентан раньше, чем удастся поговорить с Мастером. Вернуться и надеть одежды наследника.

Снег укрывал и Иоаннесбург, который силой королевы Рудлога избежал разломов, но пострадал от прошедших по нему богу-стрекозе и стихийного духа Бермонта. Цепочка из двух десятков гигантских следов, сотни разрушенных домов, речная заводь в виде медвежьего следа вместо части дворцового парка – и тысячи обездоленных людей.

Еще не успели выбить всех иномирян из города, еще по окраинам носились оставшиеся без всадников сотни инсектоидов, а спасательные службы уже разворачивали убежища в школах и детских садах. Сила анхель перенесла тех, кто оказался в подвалах под завалами на поверхность, и ныне храмовые подворья трещали от количества прихожан, жаждущих принести молитву и Хозяину Лесов, силой своей не позволившего раздавить тех, кто прятался под землей, и всем богам, и Триединому, чистая благодать которого спасла такое количество людей.

Мариан Байдек спал. Работали государственные службы. Королева Василина, собрав координационное совещание и согласовав со всеми министерствами задачи, посмотрела за окно, на теплый и яркий закат. Отправила с огнедухом Алине письмо, что сестру вернут во дворец завтра утром, когда придет в себя придворный маг, истощенный восстановлением дворцового щита. И пошла к детям, которых успела забрать из укрытия после возвращения из часовни.

После напряжения, страха и ярости последних дней ей до слез хотелось глотнуть обыденности.

Она отпустила отдохнуть няню с помощниками и в окружении охраны вышла гулять с детьми, щенками и Ясницей по парку там, где не видно было гари от сожжённых ею деревьев. Королева катила коляску с Мартиной, вытаскивая дочку, когда та хотела на ручки или шагать – и тогда коляску брал на себя кто-то из охранников. И Василь, и Андрюшка были необычайно серьезны – а она показала им черную луну и как могла спокойно рассказывала, что на столицу напали враги, что щит лопался из-за того, что на него наступил огромный стихийный дух, и что мама с папой всех победили, а папа теперь спит, потому что очень устал.

– Ты же тоже устала, мама, – серьезно заметил Василь.

– Устала, но я умею подпитываться от огня, и это же сможете делать и вы, – объяснила Василина. – Папа другой крови, и он не спал почти двое суток.

Эта долгая тихая прогулка с детьми действительно помогла ей прийти в себя – они останавливались на берегу новой заводи, которую Василина уже окрестила Медвежьей лапой, они ходили к конюшням, посмотреть, не испугались ли лошадки, они смеялись над тем, как носятся туда-сюда за Ясницей псы уже ростом по пояс Василине, они ходили под погодный купол к пруду, который подарили Василине Мариан и Святослав Федорович, и даже на старое семейное кладбище, дойдя до самых курганов, от которых веяло теплом.

Василине было чем заняться – но дела государства делали сейчас министерства и службы, а детям следовало помочь пережить страх, показать, что плохое кончилось и все теперь будет хорошо.

На обратном пути стало холодать. Василина накрыла и себя, и детей, и охранников теплым щитом, над которым стали таять первые снежные хлопья, и под все усиливающимся снежком они добрели до семейного крыла, такие расслабленно-утомленные, что на страх сил уже не осталось.

После ужина в семейных покоях она самолично искупала всех троих – и они забрались к пахнущему гарью Мариану на огромную кровать и тут же уснули, согревшись друг о друга. В изножии кровати лежал искрящийся меч Вечного воина в украшенных шиповником ножнах, от которого тоже шло тепло.

Они спали – а в городе и вокруг него без перерыва продолжали работать люди. Бодрствовали в министерстве обороны – потому что нужно было доочищать Иоаннесбург и его окрестности от врагов и инсектоидов, распределять попавших в плен иномирян. Там, где сохранилось электричество или смогли подключить генераторы, заработали телепорты, которые вместе с радио стали единственным средством связи, и через телепорт-почту стала передаваться информация в регионы, а из регионов – в столицу.

Там, где территория была очищена от иномирян, работали спасатели – размещали людей, обеспечивали их питанием. В Рудлоге, как и по всему миру, люди выходили на помощь коммунальным службам – где-то начинали восстанавливать дороги, разрушенные разломами, линии электропередач и телефонной связи, где-то срочно ремонтировали разорванные газовые и водопроводные трубы, подвозили воду, продукты.

И все это засыпал мягкий белый снег. Но никто не роптал – все понимали, что это знак новой жизни.

Алина Рудлог, одетая в великоватые ей розовые домашние штаны и кофту с капюшоном, ждала открытия Зеркала.

Мягкая ткань приятно касалась кожи, так, что принцесса иногда застывала, прислушиваясь к забытому ощущению комфорта. Ей все казалось сейчас странным и непривычным, и это несоответствие немного отвлекало от чувства разбитости, которое она испытывала.

Ей не хотелось ничего делать. Ей хотелось снова закрыть глаза и заснуть, только бы не вспоминать снова и снова Макса, рассыпавшегося темной золотой пылью. Но она вспоминала – и это, и их последний рывок к порталу, и путь от ее появления на Лортахе, потому что там, в ее воспоминаниях, он был еще жив. Жив и любил ее.

Сердце ныло, и она сама никак не могла собраться – расколотая, оглушенная всем произошедшим. Да и тело было слабеньким, мышцы – атрофировавшимися, несмотря на то что во время сна ей ежедневно проводили массажи и физиопроцедуры. Ходила она сейчас медленно, едва-едва, качаясь и расхаживаясь. После Лортаха, где многонедельный марафон на выживание сделал ее тело сильным и ловким, оно казалось чужим.

Ее одежда ждала пробуждения, чинно сложенная в шкафчике больничной палаты: Василина позаботилась, передала сюда любимые вещи, белье, обувь. На соседних полках лежали мужские вещи – Алина разглядела их, когда медсестра доставала одежду для нее и попросила себе рубашку.

Она сейчас была надета на голое тело, под кофтой, и это была та степень близости с Максом, которая принцессе осталась. Да, рубашку постирали, от нее пахло стиральным порошком, но Алине все равно казалось, что от нее исходит едва заметный запах той самой туалетной воды, которую она когда-то почувствовала в ванной Тротта.

Ему бы понравилась его рубашка на ней. Алина была в этом уверена.

После пробуждения и первых часов в слезах, шоке, переписке с родными и тревоге, она постепенно приходила в себя. Матушка Ксения и отец Олег, врачи и медсестры окружили ее такой заботой, что ее оказалось слишком много – она отвыкла от людей, от помещений и техники, и мозг перестраивался обратно с неохотой, словно запаздывая.

После всех обследований и процедур, после питательной капельницы и первых глотков родной, такой вкусной туринской воды, Алине помогли перейти на минус второй этаж, в королевский отсек. Он был такой большой, что в нем могла при необходимости поместиться вся их семья.

Бункер ее-прошлую очень бы впечатлил. Сейчас она даже не обратила внимание на то, мимо чего они проходили, разве что отметила, что вокруг были люди в военной форме.

В отсеке был и душ – и Алина, отказавшись от помощи, долго стояла, подняв лицо, под теплой водой, намыливалась и нюхала клубничные и морские гели для душа и пахнущие травами шампуни, гладила стенки кабины и затуманенные от пара краны. Волосы были так спутаны, что пришлось промывать несколько раз – их, пока она спала, расчесывали как могли, но на затылке все равно образовался колтун.

Мысли ее были такими же спутанными, как волосы – и несмотря на то, что она до этого сумела написать сестрам ответы на их письма, а также четко отвечала на вопросы врачей, Алина ощущала себя как под толщей воды, как будто она еще не до конца вернулась. Мир становился настоящим, когда она трогала его, нюхала, пробовала – словно мозг снова привыкал жить в нем.

Выйдя из душа, такая слабая, будто день бежала по лесу, принцесса попросила выделенную ей в помощь медсестру удалиться, убедив ее, что она не упадет прямо сейчас. А затем сняла перед зеркалом полотенца с тела и мокрых волос и долго вглядывалась в отражение.

Она ведь на Лортахе почти не видела себя. Один раз удалось посмотреться в трогше – обсидиановое зеркале в ванране в поселении дар-тени. А помимо этого были лишь смутные образы в реках и родниках.

Алина смотрела на себя и казалось ей, что видит совершенно другого человека, незнакомого и взрослого. Чуть выше, чем она себе запомнилась на Лортахе, с длинной шеей, тоненькими руками и ногами со следами катетеров, впалым животом и обтянутыми кожей скулами, зелеными глазами и пухлой верхней губой. Бледная, болезненная, со спутанными волосами, потемневшими от воды до цвета мокрой соломы.

Она пошатнулась и прижалась ладонью к зеркалу. И вдруг узнала свою руку – пусть худую и с выступившими венами, пусть с аккуратно обстриженными кем-то ногтями – но это была ее рука, Алины с Лортаха, рука с черным брачным браслетом, которую какие-то недели назад она рассматривала у озера на сопке-вулкане. И эта деталь словно склеила ее, словно позволила слиться той, сильной и упорной Алине, которая шла до конца сквозь боль и страх, и нынешней, слабой и почти раздавленной потерей.

Она все та же. Такая, какой ее сделал Лортах и лорд Макс… просто Макс.

– Мой Макс, – прошептала она, глядя на свои губы.

А той, какой она была до Лортаха, она уже себя почти не помнила.

Принцесса вновь потрогала волосы, думая, не стоит ли прямо сейчас их обрезать к привычной длине, поискала ножницы… и остановила себя. Надела снова рубашку, нашла расческу, и не меньше часа расчесывала волосы, распутывая по волоску колтун, терпеливо, спокойно. Уставая держать руки поднятыми, ложилась отдохнуть на несколько минут, а затем снова расчесывала. И распутала-таки все так, что они волнами легли ей ниже талии. Высушила и заплела в две косы, как носила в университете.

И это поставило на место еще один осколок души, сшив ее с собой-до-Лортаха.

Время клонилось к вечеру, пришли результаты анализов на состояние поджелудочной и печени, и ей принесли обед. Суп-пюре из кабачка на курином бульоне. Компот из сухофруктов.

– Ваша пищеварительная система почти три месяца была на энтеральном жидком питании, – объяснил врач, – и поэтому первые недели питание будет очень щадящим, и вам придется ежедневно проходить процедуры у виталиста, который будет стимулировать перистальтику. Иначе могут быть неприятные последствия. Поэтому никаких излишеств, ваше высочество.

Алина не расстроилась. Чуть солоноватое, мягенькое, теплое и жиденькое кабачковое пюре казалось ей безумно вкусным, лучшей пищей на свете, и она даже расстроилась, что смогла съесть только три столовых ложки – больше не захотелось. Врач и об этом предупреждал.

– А можно мне еще хлеба? – попросила она у медсестры. Та засомневалась, пошла советоваться с доктором – и все же принесла кусочек, посыпанный солью.

Алина чуть не заплакала, взяв его – она нюхала его, слизывала соль, откусывала по крошке, рассасывая во рту, и, сгрызя один уголок, аккуратно отложила его в сторону.

После пары перекусов она ожила настолько, что начала соображать, что не одна с врачами и священниками в бункере. Ближе к вечеру к ней зашел майор Вершинин, который представился командиром местного гарнизона, с должным почтением поинтересовался, как она себя чувствует, и спросил, не хочет ли она пообщаться со Стрелковским Игорем Ивановичем, который тоже находится тут.

– Конечно, – обрадовалась она. И, когда через несколько минут Стрелковский вошел, с радостью обняла его, как родного. Хотя они никогда близко не общались, он был частью ее прошлого и ее жизни.

– Я еще когда вас принесли во дворец из университета, заметил, что вы стали очень похожи на вашу мать, ваше высочество, – сказал он, недоверчиво качая головой и рассматривая ее. – Она, конечно, была повыше и пополнее, но, если бы не ваши губы и разрез глаз, я бы сказал, что вы ее копия.

– Я и сама вижу, – призналась Алина. – Игорь Иванович, я сейчас буду вас пытать вопросами. Макс рассказывал мне о том, что нас с ним оставили под защитой монастыря Триединого на побережье. Как мы оказались здесь? И что творится в мире?

Со Стрелковским они, сев в креслах у фальшивого окна-экрана, изображающего то море, то лес, провели не меньше часа – он говорил и о том, что случилось в разных странах, о том, где в мире удалось победить иномирян, а где они еще, скорее всего, остаются на данный момент, о жизни столицы, о том, что монастырь Триединого у моря оказался под угрозой удара и поэтому принцессу с Троттом перевезли сюда, обустроив здесь часовенку, о том, что было ему известно о сестрах и королеве – и Алина слушала, понимая, что и людям здесь приходилось несладко. Сказал он вскользь о том, что вчера на хуторе был бой, в бункер пытались прорваться враги, но все закончилось хорошо.

Принцесса все это время крутила в руках кусочек хлеба, откусывая потихоньку, и все равно съела меньше половины. Все это, и вкус, и запах, и рассказ Стрелковского тоже возвращали ее в этот мир.

Игорь Иванович не спрашивал ее о Лортахе, но по нему видно было, что он понимает, что ее пребывание там не было легкой прогулкой. Рассказал он о том, что знал от Тандаджи – что маги во главе с Свидерским и Алмазом Григорьевичем пытались дозваться до Алины, используя ее связь с Матвеем.

– И им это удалось, – улыбнулась принцесса. И тут же обрадовалась и испугалась одновременно. – Игорь Иванович, а Матвей же должен быть здесь? Почему он не зашел ко мне? Он ранен? Но ведь вы сказали, что анхель всех вылечили…

– Он сейчас в Песках, – пояснил Игорь Иванович. – Свидерский связывался с Тандаджи через переговорное окно и сказал, что и он, и Ситников целы. Видимо, тоже ждут окончательной стабилизации стихий, ну или там еще какие-то задачи остались. Зато здесь его друг, Дмитро Поляна, он тоже принимал участие в передаче вам информации. Может, вы хотите с ним поговорить?

– Конечно, – обрадовалась Алина. – Но еще, Игорь Иванович… я очень хочу наружу. Посмотреть на землю и небо, потрогать траву, подышать воздухом. Я так по ним соскучилась. Можно? Это безопасно?

Он поколебался.

– Округа зачищена, но там все выгорело, ваше высочество. И есть останки инсектоидов.

– Поверьте, – ответила она, усмехаясь, – останки инсектоидов меня не могут испугать. Только порадовать.

– И там есть гражданские, – добавил он, – а ваше пребывание тут – секретно. Гражданских пока никуда не деть, около столицы еще дожимают остатки вражеской армии и инсектоидов, а в деревне просто нет на них всех места.

Она тяжело вздохнула и умоляюще посмотрела на него. И Игорь Иванович сдался.

– У Дорофеи Ивановны на складе были амулеты отвода глаз, – сказал он. – Подождите, я добуду для вас, ваше высочество.

Алину, придерживая под руки, проводили наверх, в малиновый, раскинувшийся на полнеба закат, от которого у нее заслезились глаза. Охрана провела ее по выгоревшему холму далеко вниз, к нетронутой зоне, мимо прогуливающихся, сидящих на траве, что-то обсуждающих гражданских – Алина с удивлением заметила среди них подругу Марины Катерину с похожими на нее девочками и пообещала себе узнать, что тут делает она.

Катерина словно почуяла ее – посмотрела, почти принюхавшись, и с пониманием на лице отвернулась, повела девочек вокруг холма. А принцессу провели еще дальше, на сладко пахнущий луг, постелили ей одеяло, принесли сладкий чай и булочек. Два охранника встали в нескольких шагах от нее, деликатно отвернувшись.

И Алина, слабенькая, смотрела на родное голубое небо – и по щекам ее катились слезы, – на черную луну, висящую сбоку на горизонте, на едва заметную, словно прозрачную голубоватую луну над головой, ждущую ухода солнца, чтобы засиять. Принцесса подставляла лицо лучам и теплу, гладила себя по рукам и щекам, ощущая, как разливается это тепло по телу. Пила самый вкусный в мире чай, кусала сладкие булочки с маслом и повидлом – наелась с двух укусов, но периодически все равно нюхала их и пробовала языком, потому что не оторваться было.

А еще она обернулась, чтобы посмотреть со стороны на черный холм с обуглившимися остовами строений и тушами охонгов и тха-охонгов вокруг. От него несло гарью, и Алина передернула плечами, представив, как она лежала там, внутри, беспомощная и бесчувственная, пока защитники сражались снаружи. Ведь если бы не они – она бы не вернулась на Туру, потому что, вполне возможно, не было бы тела, в которое можно было бы вернуться.

Алина чувствовала себя такой же выжженой, как земля вокруг. Душа ее тлела, стреляя болью. И пусть принцесса остро и ярко – куда ярче, чем раньше, – ощущала огоньки своих сестер со всех сторон Туры, ей было невыносимо одиноко. И не было рядом того, кто подставил бы за спину крыло, к кому можно было бы прижаться во сне и кто, как она знала, всегда ее защитит и подхватит.

Она перебирала пальцами, словно гладя воздух, вытягивала вперед руки и прикрывала глаза, пытаясь ощутить ток стихии смерти. И если бы кто-то прислушался к ней, то услышал бы, как она шепчет:

– Если ты растворен в темной стихии, значит ты везде. Значит и сейчас слышишь меня, Макс. И можешь вспомнить. Только услышь меня!

Сзади раздались шаги – она обернулась. По холму быстро спускался Димка, и она даже не сразу его узнала – он тоже был похудевшим, резко повзрослевшим будто лет на десять. Он шел вниз, не видя ее, и только подойдя к охранникам, как-то двинул рукой, словно снимая вуаль – и тут же замер.

– Это ты? – спросил он неуверенно. – Точнее, это вы, ваше высочество?

– Прекрати, Дим, – Алина с трудом, с помощью охранника, который тут же вернулся на место, встала, потянула к другу руки, и он, отчего-то смущаясь, обнял ее, отступил на пару шагов.

– Ты совсем другая, – сказал он, словно извиняясь. Глаза у него были уставшие. – Будто и не ты. Нет, я видел тебя во время ритуала, но сложно привыкнуть.

– Это я, – ответила она просто. – Садись… ой, – она огляделась, увидев одеяло, заставленное чашкой, блюдцами с булочками, чайником, и смущенно развела руками.

– Да я на краешек сяду, – отчего-то повеселел Димка и правда уселся. И она, подумав, села рядом. Они некоторое время помолчали. Алина посмотрела на охранников, и Поляна понятливо кивнул, сделал движение ладонью.

– Поставил полог тишины, – объяснил он. – Но все равно не знаю, о чем говорить, – признался Дмитро.

– Угу, – Алина погладила его по плечу. – Ты меня не смущайся, Дим, я выгляжу иначе, но это же я, Алина. Ты со мной же пиво в бане пил, забыл?

Он усмехнулся.

– Это ты тогда сон тот странный увидела. Выходит, он был реальным? Туда ты попала? Мне дали доступ к тайне, если что, – предупредил он, – но всего я, конечно, не знаю. Тяжело было?

– Очень, Дим. Благо, лорд Тротт меня нашел и спас.

Он бросил короткий взгляд на ее браслет, но ничего не сказал. И не спросил о Тротте. Видимо, его уже проинструктировали не упоминать о нем.

– Расскажи, что тут было, – попросила она, когда молчание снова затянулось.

Димка подумал, вздохнул.

– Я ведь долго не знал, что происходит. Матюха сюда приехал, весь загадочный ходил, не говорил, что тебя охраняет. Потом-то мне рассказали все, когда надо было передать информацию в Нижний мир, – он поежился: небо потихоньку затягивало облаками, становилось холоднее, и один из охранников подал Алине накидку на плечи.

Она слушала, а Димка все говорил – и как они вместе с самыми крутыми магами и одним темным старались ментально пробиться к Алине, и поняли, что удалось, и как потом он решил вызволить родителей из Менска, а получилось, как получилось, и на какие хитрости приходилось идти им с Матвеем, чтобы не оставлять людей, и что он до сих пор не знает, как правильно поступать в таких случаях, потому что, выходит, именно он дал возможность напасть на Иоаннесбург, хотя иномиряне собирали войска с манками и так, а Димка ускорил процесс, но все же.

На нос Алине упало что-то холодное, она подняла глаза – и увидела, как голубые небеса затянуло тонкими, словно призрачными тучами, откуда мягко пошел снег. Но было еще светло, закат еще догорал.

– Пойдем внутрь? – предложил Дмитро.

Алина помотала головой и плотнее укуталась в накидку.

– Я еще не надышалась, Дим.

Дмитро кивнул и поставил над ними щит, по которому снежными дорожками стали соскальзывать снежинки.

Дима рассказал о вчерашнем бое, о том, как отчаянно здесь сражались и как погибла Дорофея Ивановна, и множество защитников тоже погибло, и как они с Матвеем и другими магами старались держать купол, и как Димку ранило – а очнулся он днем от света анхель, который – он это четко ощущал – восстановил ему выжженые магические каналы.

– Я сам не видел, но отец Олег сказал, что боги бились с чужими богами прямо на Туре и наши победили, – проговорил Дмитро. – Хотел бы я на это посмотреть.

– И я, Дим. Но я видела богов Лортаха там, внизу. Они очень страшные. Правда.

– Матюха наверняка видел бой. Он же не был в бункере, – предположил Поляна. – Вершинин сказал, он ушел к сестре и родным в Пески.

Снег уже засыпал все вокруг. Гражданские ушли, и снаружи остались только Алина с Димой и охранниками. Метель скрыла гарь холма, сделала остовы инсектоидов белыми, не страшными. Под куполом было тепло – Дмитро без лишних слов сохранял им под ним кусочек мая.

– А я же видела сон про вас, – сказала Алина, вспомнив. – Получается, я смотрела глазами Матвея? Ты был ранен в ногу, да?

– Да, – глаза Дмитро загорелись. – У вас двухсторонняя связь, выходит?

– Видимо, да. А ты не можешь с ним сейчас связаться? – оживилась Алина. – Правда, – она нахмурилась, что-то подсчитывая, – в Песках сейчас уже почти ночь. И если бы он был свободен, он бы сам наверняка уже к нам пришел, правда? Или связался бы… я точно знаю, он бы узнал, как я.

– Я ждал, пока ты попросишь, – честно признался Дмитро. – У нас майор Вершинин очень строгий, запретил внутри бункера открывать переходы. Да и тяжело это очень под землей, хотя стихии и выровнялись. А так скажу, что ты приказала. Ты же принцесса, он тебя ругать не будет. Ладно?

– Давай, – рассмеялась Алина. И Дмитро, тихонько двигая руками, открыл небольшое переговорное зеркало размером с две ладони.

– Матюха, – тихо позвал он. – Матюха, ты не спишь там?

Зеркало словно обрело громкость, раздались отдаленные крики, щелканье, грохот.

– Дим, я в окрестностях Тафии, помогаю ловить разбежавшихся инсектоидов и иномирян, чтобы людям не навредили, – раздался в ответ запыхавшийся голос. – Алина проснулась?

– Я тут, Матвей, – тревожно откликнулась принцесса.

– Прости, что сразу не смог с тобой связаться, малявочка. Я очень рад, что ты вышла. Закончу тут дела, обниму тебя.

– Я скучала, Матвей, – сквозь слезы проговорила она.

– Я тоже, – раздались ругательства, почему-то на йеллоувиньском, драконий рев. – Алина, что с лордом Троттом?

Она выдохнула.

– Долго рассказывать. Развеялся в стихии Жреца. Прости, что отвлекли. Мы тебя ждем.

– Мне очень жаль. Он крутой, да?

Зеркало тренькнуло и рассыпалось на тающие осколки.

– Да, – печально отозвалась Алина, снова чувствуя, как слабость и горечь затапливают тело. – Он крутой.

– Я постарался держать Зеркало рядом, но Сита бежал, куда-то прыгал, и я в результате не потянул, – преувеличенно бодро объяснил Димка и поднял глаза на совсем потемневшее небо. – Ну что, пойдем обратно?

– Пойдем, – согласилась Алина. Тоже посмотрела в небо. – Хотя нет, подожди, пожалуйста… я хочу еще кое-что проверить. Только не пугайся, ладно?

Она, поднявшись на дрожавших ногах, распахнула призрачные крылья, которые проявились сквозь одежду и вмиг стали видимыми, налились силой, а затем поднялась в небо под изумленные возгласы охраны и Димки. Сделала в темноте под снегопадом под голубоватой луной несколько кругов и спустилась обратно.

Алина извинилась перед охранниками и пообещала больше не подвергать себя опасности. И даже позволила проводить себя под руки обратно в бункер. Но внутри еще трепетали остатки того ликования, которое она испытала в воздухе.

Пусть она была слаба. Но крылья вновь дали ей ощущение силы. Ощущение того, что она контролирует свою жизнь.

А тело она восстановит. Есть ради чего постараться.

Марина

Наутро, проснувшись в теплом коконе из одеял в обнимку с горячим, сонным, помятым и голубоглазым Люком, я понежилась рядом сколько позволил организм, а затем, едва отцепившись, пошла в уборную. Люк тоже поднялся и раздвинул шторы – там продолжал медленно идти снег. Муж распахнул окно и, полуголый, с наслаждением высунулся в него, вдыхая свежий воздух. Затем развернулся и замер.

– Разверни зеркало от кровати, – попросила я, зевая, проходя мимо этого самого зеркала и отмечая свою забавную пузатость и то, что я уже стала отклонять торс назад и немного переваливаться. Семейные покои до того, как мы помирились с Люком, были исключительно моими, и я тут все устроила на свой женский лад. Включая огромное зеркало в углу на стойке.

– Зачем? – отозвался Люк с любопытством, разворачиваясь от окна. На его плечах таяли снежинки.

– Твои тетушки-змеи снова приходили, – я задержалась у двери. – Знаешь, какова бы ни была причина их интереса к будущим Дармонширам, я не готова заниматься их производством на публике.

И под его короткий смешок я закрыла дверь.

Когда я вышла, оказалось, что с прикроватного столика ночью пропала держава Инлия.

– Это обнадеживает, да? – заметила я, поглядывая на слегка расстроенного Люка. – Может, они пошептались с змеицами на державе, которые попробовали твою кровь, и решили, что не подходит?

– Будем надеяться, – ответил муж, но в светло-голубых глазах его плескалось разочарование. – Но могли бы и попозже забрать. Я хотел покрутить ее при дневном свете, порассматривать, понять, какие еще функции в ней зашиты.

Я хмыкнула. В принципе, к тому, что в нем до старости будет иногда проглядывать азартный мальчишка, я была готова.

– А представь, какие еще сокровища лежат в хранилищах Инландеров, – вкрадчиво предложила я, подходя ближе, и по тому, как вспыхнули его глаза, как коснулся он губы языком, поняла, что провокация удалась даже чересчур. – Вот коронуешься и наиграешься.

– Ты точно на той стороне? – пробормотал он иронично, и чтобы доказать, что на той, я поцеловала и куснула его в плечо. Кто бы мог подумать, что спасение от конца света так настраивает на игривый лад.

Я слегка нервничала – сегодня Алина должна была вернуться во дворец, и я ждала от Василины весточки. Мне так хотелось увидеть младшую, что я, одеваясь, то и дело прислушивалась – не раздастся ли из камина в гостиной треск огня, который всегда сопровождал появление огненных вестников. Но нет, когда я вышла из спальни, пламя мирно облизывало дрова, которые, похоже, только что подкинул Люк, ожидавший меня.

От него приятно пахло табаком – видимо, выходил на балкон покурить. Я скучала по сигаретам, но увы, они, как и обучение на хирурга, маячили теперь откуда-то из будущего.

– Я после завтрака свяжусь с Майки. Тиверс обещал открыть переговорное Зеркало. Узнаю, что происходит сейчас в Виндерсе, а затем слетаю с Тамми к Майлзу, – сказал мой муж немного виновато, когда мы спускались на третий этаж. – Нужно понимать состояние войск и их нужды, возможно, ему потребуется разведка. К вечеру должен вернуться.

– Не может быть. А я-то думала, что ты теперь безвылазно будешь сидеть рядом со мной, – проговорила я сурово. – Держать меня за руку, спрашивать о самочувствии, гладить живот…

Он хмыкнул.

– Я тебе смертельно надоем уже через пару часов такого сидения.

– Вот именно, – подтвердила я. – Да и я уже привыкла к тому, что ты то есть, то тебя нет. Это вносит в жизнь разнообразие.

Ирвинс ждал нас на третьем этаже у дверей малой столовой, величественный и строгий. В руках он держал поднос с письмами.

– Милорд, миледи, – он поклонился. – Телепорт-почта тоже заработала. Я посмел побеспокоить вас до завтрака, посчитал, что для вас это важно, – и он протянул Люку пахнущий жасмином конверт из золотой бумаги с изображением двух вставших на дыбы тигров.

– Благодарю, Ирвинс, – отозвался муж, вскрывая конверт и доставая тонкую рисовую бумагу с изящными йеллоувиньскими иероглифами и ниже – текстом на инляндском. Впрочем, инляндский был лишь данью вежливости – Люк, как и все аристократы, учил шесть основных языков Туры.

– «Цэй Ши, наследник йеллоувиньского престола, смиренно ожидает коронацию, что с благословения великого первопредка, источника и сути гармонии, случится в день цветущих абрикосов десятого мая в полдень и приглашает вас с супругой разделить с ним радость церемонии», – прочитал он.

– Позвольте сказать, милорд, что письмо в таком же конверте пришло и герцогу Таммингтону, – доложил дворецкий.

– Спасибо, Ирвинс, – повторил Люк мрачно, и дворецкий понятливо удалился в сторону лестницы.

– Похоже, они тоже не знают, на кого из вас ставить, – сказала я, с наслаждением принюхиваясь к конверту. Он пах так, что мне захотелось попробовать его на зуб. – А, кстати. – Люк замер, положив руку на ручку двери, и повернулся ко мне. – Ты же помнишь, что на коронации в Иоаннесбурге корона выбрала не Ани, а Василину? Как ты думаешь, почему?

– Еще бы не помнить, – отозвался он с иронией. – Ты хочешь сказать, что мне срочно нужно женить Таммингтона и обеспечивать его жене беременность от него?

– Беременность двойней, – напомнила я. – А вернее – тройней. – И не выдержала – рассмеялась, таким задумчиво-сосредоточенным стал взгляд этого интригана.

Письмо от Василины пришло около половины десятого, когда Люк уже улетел, тоже по телепорт-почте – и правда, смысла резать себя, чтобы подкормить огнедухов-почтальонов, уже не было.

«Марина, Зигфрид восстановился, проверяет стабильность Зеркал, предварительно Алина будет во дворце в 12.30 по Иоаннесбургу, – писала она. – Буду счастлива всех вас видеть».

Тафия

В наполненом жизнью, покрытом снегом как вуалью дворце Четери все прислушивались – не раздастся ли звучный и веселый голос Владыки, не проснулся ли он уже? Но Четери спал.

– Значит, так надо, – ответил Нории на немой вопрос Ангелины, когда они с утра зашли навестить Мастера. – Так бывает, когда человек очень устал.

– Но он проснется? – тихо спросила Светлана. Она словно светилась изнутри, и Ангелина не могла ей налюбоваться. И Нории смотрел так благосклонно и нежно, как могла бы смотреть на молодую мать сама богиня-Вода.

Крошечный мальчишка, сияющий стихией равновесия, опять сладко спал в резной кроватке, и вокруг него вились несколько анодари. Присматривали. Да и в целом Света не оставалась одна – в помощниках помимо родных, были малиты дворца, всегда рядом был виталист-Лери, массажистка Люй Кан, а ее сестра-педиатр готова была явиться по первому зову.

– Конечно, – ответил ей Нории. – Это же Четери, Светлана. Он всегда побеждает.

Мартин очнулся ночью – Вики, прикорнувшая рядом с ним на широкой софе в гостевой спальне, почувствовала, как он шевелится и тут же открыла глаза. Март лежал рядом, оперевшись на локоть, глядя на нее темными глазами, старенький и седовласый, в длинной местной рубахе, в которую его переодели. И улыбался.

На его лице играли блики от жаровни с огнедухом, которую поставили для согрева.

– Дашь мне воды? – попросил он сипло. – Я боялся тянуться, чтобы не разбудить тебя, а пить хочу ужасно.

Она дрожащими руками налила ему в глиняную чашку воды из кувшина, что стоял прямо за ее спиной на прикроватном столике, подала, как маленькому, и он выпил, попросил еще. Вики смотрела на него и у нее дрожали не только руки, но и губы.

– Я говорил, что ты до самой старости будешь красавицей, родная? – спросил он надтреснуто, когда отнял чашку от губ.

– Ох, Март, – прошептала Вики и уткнулась в него, чувствуя, как по щекам текут беззвучные слезы. Он поцеловал ее в лоб, в висок – его губы были мокрыми. И Виктория, подняв лицо, вытерла слезы и с его щек.

– Я не то, чтобы жалуюсь, – проскрипел он, и это было так странно, забавно и смущающе, потому что сквозь покрытое морщинами лицо и старческий голос проглядывал знакомый, мощный, полный жизни Март, как сквозь морок. – Но я был уверен, что эта божественная стрекоза меня добила. Мне слишком много лет, чтобы не распознать симптомы фатального кровоизлияния в мозг. Рад, что ошибся. Хотя я ведь видел себя со стороны, и тебя, как ты упала… я понял, что умер. А наши победили, да? Ведь Жрец вернулся на Туру, я помню всплеск его стихии!

– Наши победили. А ты умер, – произнесла она страшное вслух и вжалась в него еще сильнее. – Но потом явился Жрец в теле Макса. Он тебе что-то задолжал и потому отвел смерть… но мы теперь ему тоже должны.

– Охренеть, – выразился очень почтенно выглядевший барон и добавил несколько блакорийских ругательств. – У меня голова кругом. Что мы должны?

– Шесть жизней, – улыбнулась Вики. – Придется нам с тобой рожать детей, Март.

– Я и так собирался тебя уговаривать на десяток, а теперь и уговаривать не надо, – засмеялся он хрипловато. Постой. А почему Жрец в теле Макса?

– Хотела бы я знать, – она гладила его по груди, гладила по волосам. – Сказал, что Малыш растворился в его стихии и обратно пути ему нет.

Барон тяжело вздохнул.

– Мы же этого так не оставим, да, Вики? – проговорил он внимательно.

– Конечно, Март, – ответила она и улыбнулась ему. И он улыбнулся. – Раз уж ты смог вернуться, может, и Макса сможем вернуть? Сейчас только войдем в силу, восстановим резерв, и будем рыть.

– А где Саня? – настороженно спросил барон. – С ним все в порядке?

По щекам Вики снова потекли слезы.

– С ним все хорошо. Он самый живучий из нас. Уже успел повоевать тут у города, зачищая остатки иномирян. И Черныша отвести в Зеленое крыло Рудлога.

– И Дед позволил его арестовать? – полюбопытствовал Март. Вики помотала головой, вытерла слезы… и он понял. И снова выругался. Поднялся, провел сухой рукой по волосам.

– Чертова война, – надтреснуто проговорил он.

– Похороны в Лесовине сегодня вечером, – сказала Вики.

– Да, – потряс головой Мартин. – Не могу поверить, Вик. Дед ведь нам всем был как второй отец. Ворчливый строгий батя. И любил нас как своих детей. Как же так?

Вики молчала, гладя его по плечу, и он вздохнул.

– А где Алекс сейчас?

– Тоже здесь. И старая когорта здесь, надо будет утром заглянуть к ним. Саню, конечно, можно и сейчас разбудить, но он только после боя, отдыхает. Тоже постарел. Заглядывал к нам часа полтора назад, после возвращения. Может, утром? Он, представляешь, решил пока остаться в армии, будет помогать на Юге Рудлога. Да и нам осталась работа, правда?

– И немало, судя по всему, – Мартин спустил ноги на пол. – Представляешь, у меня правда голова кружится, Вик…

– Это давление, Мартин, – грустно сказала она. – У стариков так бывает. И сахар упал, наверное. Тебе надо поесть, я сейчас попрошу принести. И давай… я отведу тебя в уборную.

– Я понял. Я ненавижу слабость, Вик. И старость.

– Кто же ее любит, Мартин. Но слабость и старость лучше, чем смерть.

Им принесли еды, и они, укутавшись в одно одеяло – для уюта, не для тепла, ели, разговаривали, смотрели на прекрасную заснеженную Тафию из окна, и снова задремали в обнимку уже когда за окнами рассвело. Можно было отдохнуть еще день перед тем, как уйти в Лесовину. А затем их ждал долг.

Много их было сейчас на Туре – родных душ, мужей и жен, возлюбленных, родителей и детей, которые засыпали, вжимаясь друг в друга. В объятьях того, кого любишь, легче забыть о пережитом.

Полина

«Я, кажется, привыкаю быть медведицей, – лениво думалось Полине, пока она выплывала из дремы. – Такой расслабленности, как у зверя, человеком не испытать»

Щеку и тело колола трава, пахло сосной и камнем, пели птицы и похрюкивали кабанчики. Но было еще что-то. Словно кто-то смотрел на нее, словно осторожно гладил тяжелой рукой.

Поля открыла глаза, резко села, моргая, опираясь на руки. И улыбнулась.

– Демьян!

В сердце плеснуло таким счастьем, что она чуть не задохнулась. Демьян сидел в нескольких шагах от нее, прижавшись спиной к сосне, откинув голову на ствол, и смотрел на нее, Полину. Он был небрит, одет только в гъёлхт, и так спокоен, каким она его давно не видела. Даже мшистые зеленые глаза светились теплом и, несмотря на двух-, а то и трехдневную щетину, он словно помолодел лет на пять.

– Я бы так смотрел и смотрел на тебя, – проговорил он, протягивая руку.

– Нет уж, – прошептала Полина, подползая к нему, садясь верхом, обхватывая руками и ногами, – придется не только смотреть.

Сквозь лесок под погодным куполом виднелись стены и внутренние окна замка, завешанные шторами – их раздвинут только тогда, когда королева выйдет из двора. Одежда, оставленная ей горничной, лежала на стульчике, но не могла Поля тратить время на одевание, когда наконец-то муж, живой, теплый был рядом!

Она обняла его крепко-крепко, и Демьян уткнулся носом ей в шею, вдохнул глубоко, заурчал.

– Наконец-то, – сказал он рычаще. – Наконец-то я буду с тобой и днем, и ночью, Полюш.

– Ты больше никуда надолго не уедешь? – обрадовалась она.

– Нет. Армия в Блакории справится теперь без меня. А я нужен здесь. Тебе и людям Бермонта. Страну нужно восстанавливать.

– Я так рада, – прошептала она ему в ухо, – как же я рада, Демьян. Ангелина писала мне, что ты был сильно ранен.

– Да, сильно, – ответил он после паузы.

Полина отодвинулась и серьезно посмотрела ему в глаза.

– Ты же не будешь скрывать от меня ничего, чтобы не волновать, правда?

Он усмехнулся и провел пальцем по ее губам.

– Ты такая сонная, – проговорил он с нежностью. – Неужели совсем скоро наступит время, когда я буду просыпаться рядом с тобой и видеть тебя такой в нашей постели, Полюш?

– Мне и тут хорошо спится, – пробурчала она с иронией. – Не уходи от темы.

– Сильно, Поль, – повторил он. – Смертельно. Но меня откачали Свидерский с его учеником, а потом и Дармоншир. А потом уже, как рассказали, анхель подлечили, уже на Туре.

Она погладила его по голове, разглядывая его близко-близко.

– Спасибо, что помог выйти Алине, – прошептала она и прижалась губами к его щеке, скользнула на шею. Он улыбался, запрокидывая голову – всегда поддаваясь ее играм и ее настроению, и это кружило голову. – Спасибо, что остался жив, – и она поцеловала другую. – Спасибо, что вернулся ко мне, – и она коснулась губ, и Демьян ответил, осторожно и нежно, но все равно так, что у нее дыхание перехватило.

Поля долго стеснялась целоваться сразу после сна – но Демьян несколько раз объяснял ей, что не стоит вообще обращать на это внимание, что в берманах много звериного, они к запахам относятся совсем иначе, без брезгливости. Медвежья пасть и шкура, освежеванная добыча точно пахнут сильнее, чем человек.

– А почему ты не спрашиваешь, почему у меня короткие волосы? – поинтересовалась она настороженно, когда поцелуй закончился.

– Я уже три часа как вернулся из Тафии. Уже позавтракал с матушкой, пока ты спала, она все рассказала, – и он пропустил ее короткие пряди сквозь пальцы.

– И ты знаешь, что моя коса впиталась в алтарь?

– Знаю. Выходит, ты так подпитала Статью.

– Это кто?

– Наш стихийный дух, медведица. Только она погибла, Поля. Я не чувствую ее. А с детства ощущал, она была везде в толще земли, я везде мог позвать ее, и она меня любила, считала своим медвежонком. Она всех нас своими детенышами считала, всех берманов. Мой отец познакомил меня с ней, когда мне было шесть. Она спала почти все время, но, если хотела, могла подняться целым плато или горной грядой, так велика она была. Но на моей памяти никогда этого не делала, и много-много поколений до меня. А теперь вот сделала.

– А ты знаешь, как погибла? – тихо спросила Пол.

– Да, мы обмениваемся с другими странами информацией. Из Рудлога прислали по линии разведки телепорт-почтой фотографии и доклад. Она сражалась с одним из богов и он поразил ее, в Рудлоге она и рухнула.

– Как жалко, – тяжело сказала Поля. – Как же Бермонт без стихийного духа теперь?

– Отец нас без него не оставит, – отозвался Демьян. – А матушке-медведице сделаем памятный день и будем молиться за нее. Тайкахе так сказал сделать. Сказал, что у стихийных духов тоже зреют души. И иногда они могут откликнуться снова, не новой жизнью, так памятью.

– Ты и Тайкахе успел повидать? – улыбнулась Поля. Ей было до слез жалко медведицу, ей было радостно оттого, что Демьян был рядом, и радость и горечь сплетались, как сама жизнь.

– Да. Матушка сказала, он решил сидеть на площади, помогать людям. Ему уже поставили там ярангу. Ему осталось двенадцать игл. Шесть дней и ты будешь свободна, Поля.

– Он говорил. И что потом проверит, сработало ли все, и если да, то проведет ритуал благодарения. А если нет?

Демьян пожал плечами.

– Ради тебя я всю жизнь готов их колоть, Поль.

– Надеюсь, обойдемся без этого, – сказала она серьезно. – Ну что, пойдем обедать?

Она оделась – глядя то на Демьяна, то задирая голову на погодный купол, по которому по-прежнему скатывались снежные дорожки.

– Снег ведь не навсегда? – на всякий случай уточнила она. – Тайкахе обещал ночью провести ритуал и утром дать ответ.

– Нет, – улыбнулся Демьян. – Он сказал, богиня-Вода обнимает своего мужа-Ворона и плачет от счастья, а от его близости ее слезы превращаются в снег. Соскучилась после долгого отсутствия. Обнимает и отпустить пока не может. Но дела есть у всех, даже у богов, поэтому отпустить придется.

– Как я ее понимаю, – проговорила Полина и снова прижалась к мужу. – Я бы тоже тебя обняла и не отпускала.

Они рука об руку поднялись в семейные покои. Молча, улыбаясь близости друг друга, и встречные придворные в который раз поражались тому, насколько меняется, смягчается их неуступчивый и жесткий король, когда рядом его жена. Только что успел он уже разнести министра чрезвычайных ситуаций за медлительность – а сейчас идет и что-то говорит жене, а она и улыбается, и открыто смеется, и шутит над ним.

– Я ведь вчера первый раз осознанно обернулась, Демьян, – призналась она. – Тайкахе предупреждал, что такое может быть.

– Твоя медведица вошла во зрелость, – ответил он. – Это как часть души, когда она вырастает, вы становитесь одним целым. Она не властвует над тобой, а ты над ней – но надо управлять своими эмоциями, чтобы не сорваться в звериное состояние.

– Как многому мне предстоит научиться, – жизнерадостно засмеялась Пол. – И у меня будет самый лучший учитель, да? И строгий, строгий, – и она, совсем не стесняясь гвардейцев вновь поцеловала его в шею. Она, вопреки поддразниванию, прекрасно знала, что Демьян ей позволит практически все. И не из-за того, что случилось в их свадьбу, не из-за чувства вины. Он и до этого все позволял, а если и сердился, то как на ребенка, не по-настоящему.

И плевать ей в такие моменты было, что кто-то скажет, что она недостойная королева. Что не умеет вести себя, как принято, что выставляет чувства напоказ. Здесь Демьян был на ее стороне.

– Я хочу, чтобы ты чувствовала в дворце себя как дома, – как-то сказал он ей. – Это дом Бермонтов прежде всего и только после – государственное учреждение, и в нашей семейной зоне ты полностью свободна. А снаружи, увы, свобода ограничена традициями. Но и с ними ты свободнее всех нас, Пол.

Полина это понимала. И понимала, где она может позволить себе безобразничать, а где должна выступать в одеждах истинной королевы.

– Ты ведь все мне расскажешь? – спросила она, когда они уже подходили к покоям. – Я хочу увидеть то, где ты был, своими глазами. Подумать только, ты видел другой мир!

– За обедом, – пообещал его величество, – я соскучился по совместным трапезам, Поля. Как раз успеем до совещания с военными, оно у меня в половину второго.

Она сжала его руку. Она тоже соскучилась.

Пока Демьян брился, Полина принимала душ, улыбаясь тому, что он рядом. И тому, что ванная комната, в которой она давным-давно обмывала мужа от кровавого пота, из-за частоты использования перестала навевать плохие воспоминания. И стала ровно тем, чем была – просто ванной. А еще о том, как хорошо спалось ей медведицей и как славно было бы поспать так бок о бок с Демьяном. Хотя с ним и в кровати было бы хорошо и тепло. И вообще – ведь теперь они действительно будут снова вместе. Полноценно.

– Когда ты такая тихая, я понимаю, что ты о чем-то усиленно думаешь, – прозвучал его голос, и Поля призналась:

– Я думаю о том, как мы будем дальше жить, Демьян.

– Хорошо будем жить, – его шаги раздались позади, и Полина обернулась. Демьян, уже чисто выбритый, прислонившись к стенке душа, смотрел на нее прямо, хотя в глубине глаз таилось чувство вины, которое Поля ненавидела. Ненавидела и за то, что глубоко внутри тоже считала его виноватым. И жалела его. И себя. – Я буду тебе хорошим мужем, Поля.

– Я знаю, – проговорила она уверенно, подавив мгновенно плеснувший страх и выдохнув. Демьян, конечно, почуял это в ее запахе, несмотря на льющуюся воду. Но не опустил глаза. Он разглядывал ее, разглядывал с удовольствием, темнеющим теплым взглядом, но не делал шага вперед, позволяя сохранить дистанцию.

И его запах Пол тоже почувствовала. Запах сильного мужчины, растворенный в водяном паре, в запахе мыла с хвоей и мхом, – но была там, наряду с желанием, и горечь, и тоска. Запах его, озверевшего, она тоже помнила. И холодела. Этот страх нельзя было сломать одним махом, наскоком, эту боль нельзя было покрасить в другой цвет. Но можно было растворить ее в тепле, откалывая от страха по кусочку.

– Поцелуй меня, – попросила она, отступив к стенке душа и чувствуя, как упираются ей в спину вентили. И закрыла глаза, увидев, как шагает он под воду прямо в гъелхте. Сердце застучало быстро-быстро, потому что понимала она, что не сможет он отказаться сейчас от близости, и ныряла как в омут с головой.

– Не бойся, – рычаще проговорил он, и пальцы его коснулись ее лица, и она слышала, как стекает по мужу вода. – Это будет только поцелуй, обещаю. Мы не будем спешить, Поля.

И не успела она выдохнуть от облегчения, как он скользнул губами по ее губам вниз, к шее, и дальше, мягко сжав ей ягодицы, на грудь. Он гладил ее и целовал, то легко, то чувствительно, действительно не торопясь, словно даже слегка дурачась, фыркая водой, ворча ей в шею, легонько пробегаясь пальцами вверх-вниз по ребрам – и тогда она смеялась от щекотки и отбивалась. Они долго дурачились таким образом, это было приятно и забавно – и Поля чуть расслабилась, несмотря на то, что иногда ловила его внимательный и почти серьезный взгляд.

Она уже улыбалась во весь рот, уже сама покусывала его, когда он возвращался к губам, и глаза не закрывала больше, – как вдруг он опустился вниз, придерживая ее крепкими руками, и закинул ее ногу себе на плечо. И Поля вцепилась ему в волосы, потемневшие от воды, и запрокинула голову.

Страх уходил, растворяясь в смехе и улыбке, смываясь теплом наслаждения и нежности, в потоках воды, в запахе хвои и своего мужчины, в тяжелом дыхании и стонах. Страх еще вернется – но здесь и сейчас от него откололся еще один кусок и рассыпался в пыль.

И Демьян не обманул – он взял только поцелуй. И отдал его тоже. А еще – частицу доверия, которая так нужна была им обоим.

И, конечно, поговорить за обедом они не успели. Им быстро накрыли стол в гостиной, они с еще непросохшими волосами, поели, улыбаясь друг другу. И Демьян ушел на совещание. А Поля, чтобы не изнывать от ожидания, присоединилась к нему.

Когда они вышли из дубового зала, в котором проходило совещание, в украшенном гобеленами коридоре Полину ждала леди Мириам, торжественно застыв в сопровождении двух фрейлин недалеко от гвардейцев, охраняющих двери, и варронтов, медленно повернувших каменные головы к баловавшей их королеве.

– Мой господин, моя госпожа, – леди Мириам сделала книксен. – Моя королева, вы просили срочно сообщать, если на вашу телепорт-почту будут письма от вашей сестры Василины. Пришло пятнадцать минут назад.

Поля взяла письмо, нетерпеливо разорвала его, прочитала. И подняла глаза на Демьяна. Леди Мириам, дождавшись знака Полины, что она не нужна, степенно уходила по коридору, будто прислушиваясь, фрейлины пошли следом.

– Алину забирают из бункера в половину первого по Иоаннесбургу, – сказала Поля воодушевленно. – То есть вот-вот. Демьян? Я бы очень хотела сейчас побыть с тобой и наконец поговорить… но мы соберемся впервые за все это время, и Алина наконец-то дома!

– Ты думаешь, я могу заставить тебя остаться здесь и переживать, что ты не там? – усмехнулся он. – Поля, твои сестры столько сделали для тебя и меня, как я могу удерживать тебя? Я знаю, насколько вы привязаны друг к другу. У меня найдется чем заняться, поверь. А ты иди к сестре. Надеюсь, она здорова. Там, внизу, она вела себя как настоящий боец.

– Алина? – изумилась Поля, но тут же заторопилась, обняла его. – Спасибо, спасибо, Демьян! Надеюсь, я вернусь не завтра!

– Я тоже, – откликнулся он ей в спину. Полина поспешила в свои покои – переодеться в удобное, а затем к телепорту.

Алина

Пятая Рудог лежала на кровати в бункере, глядя в потолок. Руки ее были беспокойны: она то гладила шершавое покрывало из мягкой шерсти, то скользила пальцами по черному браслету, мягко и осторожно покалывающему холодком, то трогала свою кожу и волосы. Ей все время хотелось теперь тактильного подтверждения реальности этого мира.

Сумка с ее и Макса вещами стояла у кровати, а принцесса ждала, когда ей скажут, что Зигфрид уже наверху, и проводят к нему. Ждала, стараясь привыкнуть, продышать тоску в сердце, и думала над тем, что ответил ей Стрелковский вчера – уже когда принес ей амулет отвода глаз.

– Игорь Иванович, – спросила она тогда у него, старательно подбирая слова, – Василина говорила, что в-вы после переворота ушли в обитель Триединого монахом. И п-потом вернулись, чтобы найти Полину.

– Верно, – осторожно ответил он.

– В-вы не могли бы меня проконсультировать по одному вопросу? Религиозные обычаи не входят в сферу моих знаний.

Лицо его чуть расслабилось.

– Конечно, ваше высочество. О чем вы хотели узнать?

– Что означает серая лента на капюшоне у монаха?

Стрелковский удивленно приподнял брови.

– Это знак аскезы, ваше высочество. Нерушимого обета, который дается во имя чего-то. Но вам об этом лучше поговорить с Его Священством, он благоволит семье Рудлог и не откажет вам. Он однажды очень подробно объяснил мне и правила, и последствия аскезы.

Тоска в груди вновь притухла, сменившись надеждой.

– Может, вы мне пока расскажете своими словами? – попросила она тихо. – Чего можно добиться этим обетом?

– Говорят, чего угодно, – улыбнулся он сдержанно и на мгновение прикрыл глаза, – но, конечно, это не так. Все зависит от важности того, от чего отказываешься, и о силе желаемого, – он потер переносицу, и Алина вспомнила, что Поля в минуты раздумья делала так же. – Все же Его Священство объяснил бы лучше, принцесса, но я скажу то, как понял я. Боги не всесильны и подчиняются правилам, установленными ими самими для равновесия планеты и Триединым для того, чтобы они не теряли берегов и всегда знали, что ответственны за свои поступки. Поэтому не все, далеко не все наши молитвы, помогают. Некоторые остаются без ответа потому, что у человека у самого есть все, чтобы решить ситуацию, какие-то – потому что человек недостоин помощи и творящееся с ним – это наказание. А какие-то потому, что у богов, даже вместе взятых, нет на это сил или есть правило, ограничивающее их. Но человек, взявший на себя аскезу, идя против своей природы и потребностей, словно придает большую силу своей молитве, заставляет богов обратить на нее внимание, вливает силу в бога, позволяющую ему преступить правило. Аскезу принимают как ради исполнения какой-то просьбы, так и во имя получения прощения за прошлые грехи или накопления сил… но она тоже ничего не гарантирует, ваше высочество.

– В-вам не помогла, да? – сказала она печально.

Он покачал головой.

– Я не просил воскресить ту, кого любил, ваше высочество. И не пытался загладить вину за то, что без суда лишил виновников в ее смерти жизни. Мне просто… было невыносимо говорить хоть с кем-то, когда у нее уже не было такой возможности.

Она понимала, что он говорит о маме, но не стала это озвучивать.

– Пообщайтесь с Его Священством, – в третий раз повторил Стрелковский. – Но, простите меня за личную рекомендацию, моя госпожа. Прежде чем бороться с судьбой, ради чего бы вы не интересовались этими практиками, вам нужно самой набраться сил.

«Я наберусь», – пообещала себе Алина.

В кармашке сумки лежала новая записная книжка – какой-то военный блокнот, найденный для нее на складах бункера. В нем на первом листе был составлен большой список дел, который начинался с пункта:

1) Проверить в храме, действителен ли еще наш брак.

За прошедшие с возвращения с поверхности часы, разделенные сном без сновидений, она много раз чувствовала подступающую истерику – и каждый раз доставала блокнот, читала то, что написала там, и, если что-то приходило в голову – добавляла пункты. В этом всегда была ее сила. В упорядоченности и систематизации.

– Потом порыдаете, Богуславская, – сказала она себе Максовым голосом, потому что слезы опять подступили к глазам. – Сначала дело. Сначала испробуйте все варианты, потом рыдайте.

Она улыбнулась, закрыла лицо руками и все-таки расплакалась.

За дверью раздались тяжелые шаги, и Алина, не успел гость постучаться, поднялась так быстро, как могла, оттолкнулась от кровати и поспешно доковыляла до двери. И распахнула ее.

– Матвей, – прошептала она, продолжая всхлипывать, улыбаясь и часто моргая, рассматривая его: он не похудел, но как-то словно высох, заматерел, и взгляд стал жестче, и линия губ, а глаза были тревожными, растерянными. Принцесса, шагнув вперед, крепко-крепко обняла его. И не смогла сдержать слез, когда большие ладони бережно и крепко приобняли ее со спины.

– Как ты? – спросил он так тихо и сочувственно, что она разрыдалась еще сильнее.

– Плохо, – ответила она ему в грудь, вытирая слезы. – Мне так плохо без него, Матвей! Он спас меня, и мир, выходит, спас, а сам не спасся!

Он погладил ее по спине.

– Лорд Тротт ушел как герой, – проговорил он с неловкостью. – Что ты будешь делать дальше?

– Я не знаю, – прошептала она ему в военную рубашку. – Но я точно не сдамся, Матвей. Разве могу я сдаться после всего, что мы с ним прошли?

Ситников тяжело переступил с ноги на ногу.

– Мне так тяжело, что я ничем не мог помочь, малявочка. И сейчас не могу. Я многое видел, но понимаю, сколько всего я не знаю. Ты расскажешь мне?

– Потом, – она всхлипнула. – Не успею, меня вот-вот заберут во дворец. У нас с тобой максимум минут пятнадцать.

– Прости, – пробасил он виновато, – я так хотел прийти пораньше, но очень устал и только восстановился. Открыли с Александром Даниловичем Зеркало сюда на пару.

– Он тоже здесь? – изумилась Алинка, вытирая слезы.

– Ага. Они с Катериной Степановной… ну… встречаются, – сообщил Матвей. – Видела ее тут?

– Видела, – подтвердила Алина. Они так и стояли на пороге, с распахнутой дверью, за которой несли дежурство два охранника. – Мне ведь надо поговорить с ним, Матвей, но это потом, попозже. Скажи мне, помнишь, ты рассказывал, что Четери смог дозваться Свету с помощью шаманского ритуала? А откуда были те шаманы?

– Из Йеллоувиня, насколько я помню, – ответил он с пониманием. – Вроде бы Четери просил о них самого Хань Ши. А ты… ты думаешь?

– Думаю, – тяжело ответила Алина. – Пока мне остается только думать, Матвей, пока я делать ничего не могу.

Матвей отодвинулся от нее, еще раз осмотрел с ног до головы.

– Да, мне хочется прямо сейчас сварить тебе борща, такая ты тощая, – признался он и неловко улыбнулся. – Ты как ходишь-то, Алина?

– С трудом, – вздохнула она. – А борщ мне пока нельзя, хотя ты сказал, и мне ужасно захотелось именно твоего. Ты ведь придешь ко мне во дворец, Матвей, правда? Я буду тебя ждать. Только нам надо будет как-то связаться, чтобы назначить встречу. Телефоны-то не работают. О, ты же можешь это сделать через начальство!

– Я придумаю что-нибудь, – пообещал Ситников. Он все смотрел на нее и улыбался виновато и с сочувствием, и с облегчением, и с кучей нечитаемых чувств. – Прямо завтра или послезавтра. Иначе потом можем долго не встретиться.

– Ты куда-то собираешься? – встревожилась Алина.

Ситников кивнул.

– Мы с утра сегодня говорили с Александром Даниловичем, Алин. У нас на Юге еще часть городов занята иномирянами. Он будет там, будет помогать их освобождать со своими магами. А это огромный боевой опыт. Ты знаешь, я столько опыта, сколько за последние дни, за все обучение не получал. Вот и попросился с ним, а он не отказал. Димка тоже с нами пойдет. Вот, – он усмехнулся, – надо поторопиться. До зимы очистим Юг и вернемся на учебу. Полгода-то мы все отучились и сдали экзамены.

Алина смотрела на него во все глаза. Не только она изменилась, Матвей тоже очень поменялся за это время.

– Матвей, – вспомнила она важное и заговорила торопливо: – Четери сказал мне, что у тебя ко мне кровная привязка. Что это благодаря ей ты видел все внизу моими глазами. И, представляешь, я накануне видела сон, и уже после рассказа Димки поняла, что это был бой тут, у бункера, твоими глазами! Я обещаю, что как только все уляжется, как только Василина станет посвободнее, мы найдем с ней как ее снять.

– Да она мне не сильно мешает, – признался Ситников.

– Дело не в этом, – серьезно ответила Алина. – Я думаю, что мы будем дружить с тобой еще очень долго. Будет правильно, если эта дружба будет без зависимости одного от другого, правда?

– Правда, Алина. А ты знаешь… я взял клинок Четери. Он оставил клинки в стене и написал, что кто их возьмет – станет его учеником. И вот…

– Ничего себе, – изумилась Алина, даже на секунду вынырнув из своей тяжелой горечи. – А ты видел Чета? Он же так помог нам! И я даже не знаю, успел он выйти в наш портал или остался там внизу.

– Видел. Его все Пески видели. Он сразил бога-паука, представляешь? Стал гигантом и сразил. Мы думали, он погибнет, но его спасли анхель…

– Я хочу это услышать! – Алина слабыми руками затащила Матвея в комнату, закрыла дверь. – Давай сколько успеешь… про все с самого начала… про бункер и что ты ушел к родным я знаю от Димки.

И следующие десять минут она, ахая и кусая губы слушала быстрый рассказ про роды Светы, смеялась над прыжками на водяной змее, сжимала слабые кулаки на обороне дворца и битве на Лортахе, а затем слушала про Чета, который, как оказалось, не успел выйти – и никто из их помощников не успел! – и глаза ее были раскрыты широко-широко, и слезы катились, но уже от восхищения. Матвей начал рассказывать про ночной бой в лесах, но тут в дверь постучали. Вошел Вершинин.

Ситников тут же поднялся, вытянулся по стойке смирно.

– Вольно, – тут же сказал майор. – Ваше высочество, придворный маг уже ожидает вас. Вы готовы?

Алина кивнула. Повернулась к Матвею, сжала его руку.

– Пожалуйста, найди способ встретиться со мной до того, как уйдешь на Юг, – попросила она. И обняла крепко-крепко, насколько позволяли руки. Матвей тоже обнял ее. И попросил:

– Можно, я поставлю тебе сигналку? Ты всегда сможешь позвать меня, если понадоблюсь.

– Конечно, – горячо согласилась Алина. И протянула руку, которую обвила невидимая прохладная нить.

Алина, сумку у которой забрал Зигфрид, ступила с заснеженного холма прямо в свою гостиную. Ошеломленно оглянулась, впитывая, вкипая в знакомую обстановку и охватывая взглядом сестер. Всех почти одинаково коротко стриженых, застывших на мгновение: Василину в светлом брючном костюме, прижавшую руки к груди и прижавшуюся к Мариану, их детей, которые сначала опешили, но потом закричали «Тетя Алинка, тетя Алинка!», Ани в сдержанном белом восточном наряде, привставшую в кресле, очень беременную Марину в голубом платье за столом со стаканом воды, которая тут же начала плакать, и Полю, живую и веселую Полю в ярко-красных брюках и зеленой кофте под горло, которая подпрыгнула, завизжала и бросилась к ней. А ведь Алина помнила ее совсем слабой после обряда, проведенного шаманом Тайкахе!

Сзади захлопнулось Зеркало, Зигфрид, снесенный сестринской любовью, оставил сумку и поспешно удалился из гостиной – а Алинка плакала и смеялась, обнимаемая, целуемая, рассматриваемая, сжимаемая и поглаживаемая со всех сторон. Обнимали ее племянники – как выросли за время отсутствия Василь и Андрюшка! – а Мартинку, заревевшую от общего ликования, Алина чмокнула в нос. Обнял ее и Мариан, сжал крепко, как старший любящий брат, сказал: «Как хорошо, что ты дома!», – и через несколько минут тоже удалился, уведя племянников, словно понимая, насколько сестрам важно побыть наедине.

– Что вы сделали с волосами? – наконец, спросила она, когда стало возможно не только плакать и радоваться, но и слегка отдышаться. Сестры стояли вокруг, раскрасневшиеся, прижавшиеся друг к другу и к ней. Поля обнимала ее с одной стороны, Василина – с другой. – И где Каролина?

– Она теперь живет во дворце Ши и не может прийти сюда, – ответила Ангелина, которая заметно разволновалась – скулы ее были напряжены, глаза покраснели. Заметила недоуменный взгляд Алины и пояснила: – Это долгая история.

– Полагаю, – заметила Марина, нос которой распух от слез, – что у нас у всех есть долгая история для тебя, Алиш. А у тебя – для нас, – она осмотрела Алину и покачала головой. – Как же ты повзрослела, Алина. Ты совсем другая, да? У меня язык не поворачивается теперь назвать тебя «ребенок».

Пятая Рудлог сжала губы, чтобы снова не расплакаться.

– Но ты все-таки н-называй, – попросила она, и Марина снова начала вытирать слезы.

– Я стала совсем размазней, видишь? И дети чувствуют, что я реву, и пинаются, – она положила руку на живот.

– Дети? – ошарашенно спросила Алина.

– У нас у всех есть время, правда же? – почти угрожающе обвела всех взглядом Пол. – У меня Демьян сегодня, между прочим, вернулся, и я уже сбежала к вам! Возможно, после этого он со мной разведется, но когда мы еще соберемся так?

– Полагаю, что совсем скоро, – улыбнулась Василина. – На коронации Цэй Ши.

– Я ее еще просплю, – буркнула Пол.

– Хань Ши умер? – уточнила Алина очевидное, чтобы зацепиться хоть за какую-то мысль.

– И не только он, – сказала Ани тяжело. – Нам действительно очень много тебе нужно рассказать, милая.

– И мы можем это сделать у Каролины, – продолжила Василина. – Я на сегодня отменила все дела. Я хочу побыть с тобой, Алина. У нас уговор с домом Ши, что мы в любое время дня и ночи можем пройти к ним Зеркалом или через их стационарный телепорт в парке, что недалеко от павильона Каролины, и нас к ней проводит охрана. Там сейчас, – она посмотрела на часы, которые показывали около часа дня, – около восьми вечера. Если ты в силах, Алина. Как ты?

В комнате стало тихо и сестры внимательно посмотрели на пятую принцессу. И ей захотелось сказать, что все в порядке, чтобы не волновать их. Но сил не было и на это.

– Мне т-тяжело, – сказала она честно. – Я с трудом хожу. И еще не п-пришла в себя и то и дело плачу. И мне хочется забиться в нору и побыть одной, несмотря на то что я до слез счастлива в-вас видеть, – она всхлипнула. – Но если вы мне поможете д-дойти, то я бы очень хотела увидеть Каролину и узнать, как вы здесь были без меня.

Они все смотрели на нее, будто не узнавали. И Алина подумала о том, что они-то запомнили ее совсем маленькой. А она ощущала себя старше себя-прошлой на тысячу лет.

– Мы можем взять в хранилище паланкин и слуги отнесут тебя, – предложила Василина.

Пятая Рудлог благодарно улыбнулась.

– Нет, Васюш, не надо. М-мне нужно ходить. Нужно укреплять мышцы. Я дойду сама.

– И ты нам расскажешь, что было там, внизу? – спросила в тишине Марина.

– Конечно, – ответила Алина. – Мне н-нужно с кем-то разделить это, девочки. Иначе, мне кажется, я сойду с ума.

Золотое великолепие садов дворца Ши, присыпанное все еще идущим снегом, ошеломило их, пухом спокойствия легло на плечи. Встречали сестер Святослав Федорович и Каролина – одетая в яркую шапочку и пуховик-безрукавку.

Над телепортом и дорожками переливались невидимые, запитанные на амулеты, щиты, припорошенные снегом.

– А я знала, что вы придете, – крикнула младшая Рудлог радостно и побежала к ним на виду у невозмутимых гвардейцев в шерстяных восточных шинелях поверх традиционных одежд. – Я днем задремала и увидела, что из этого телепорта вылетают пять красных соколиц. Ну и кто это мог быть кроме вас?

Она изо всех сил обняла Алину, так сильно, что она пошатнулась.

– Ты мне снилась. Я еще нарисовала кое-что для тебя, – шепнула Каро ей на ухо, и пошла к другим сестрам. Святослав Федорович после объятий, смахнув слезы с покрасневших глаз, просто взял Алину за руку и пошел с ней к красивому, сказочному павильону, стоящему недалеко от пруда с крутящимся на втекающей в него речке мельничным колесом. И пусть Алина теперь знала, что папа – не кровный, она вцепилась в него, почувствовав себя маленькой девочкой, которая всегда может прийти за помощью и поддержкой к нему. И которая точно знает, что папа ее любит и для папы она предмет гордости, красавица и умница.

– Я помнил, что твоя внешность изменилась, но даже не представлял, как ты будешь похожа на Ирину, – повторил он слова Стрелковского. – Я постоянно думал о тебе, дочка, мы с Каро ходили в храм и молились богам за тебя. – Они шагали по вычищенной дорожке к павильону, любуясь на красногрудых снегирей, прыгающих по кустам жасмина, плотно закрывшего цветки. Их чириканье заставляло улыбаться, а закатное солнце, сверкающее в сыпящемся снегу, – смаргивать слезы. – Теперь, когда вы все тут, когда все закончилось, мы все переживем, правда?

Она не ответила, но сжала его пальцы. Сестры шли впереди и позади – Поля шушукалась с Мариной, Василина и Ани разговаривали с Каро, и все оглядывались на Алинку, и все приноравливались к ее медленному шагу.

– Пап, – сказала она тихо. – Пап, ты же знаешь, что я – не твоя? Вероятно, это через какое-то время станет известно всем…

Он лишь сжал руку.

– Ты – моя, – мягко проговорил он. – Как Поля, как все вы. Я был с тобой с твоего рождения, ты засыпала у меня на руках. Как ты можешь быть не моей?

Сестры замолчали. Они все слышали.

– Я тоже люблю тебя, папа, – выдохнула Алина и, остановившись, обняла его крепко-крепко и поцеловала в щеку. От отца пахло чуть-чуть мятой, чуть-чуть одеколоном, растворителем и красками, и этот запах, знакомый с детства, тоже встроился в реальность, уравновесил ее.

Слуги, неизвестно откуда взявшиеся, уже накрыли им стол с чаем, сладостями, бульоном и горячими блюдами на маленьких жаровнях, поставили лавки с мягкой обивкой и подушками, и сестры расселись, разлеглись на них. Марина и вовсе заняла целую лавку напротив Алины, напихав вокруг себя подушек и положив голову на ладонь, как серенитка, – и все смотрели на нее и на ее живот так, что она подняла глаза к небу и попросила:

– Давайте поменьше умиления, а? А то я нос себе проколю в противовес. Сегодня мы умиляемся Алинке, вы забыли уже?

Алина не выдержала и засмеялась – все стремительно вставало на свои места. Пол села с одной стороны от нее, отец – с другой, Василина и Ани – с двух концов стола, и к Ангелине под бочок примостилась Каро.

Теплым был этот вечер, несмотря на снежную завесь снаружи. В парке темнело, один за другим зажигались над дорожками огоньки – и не стояли на месте, текли под щитами вдоль покрытых снегом деревьев.

– Это волшебные фонарики, они сами летают, когда так темно, – объяснила Каро сестрам так гордо, будто она сама их придумала.

Алина видела, как посматривает на нее и на Каро Ангелина – и на лице ее появляется очень умиротворенная и счастливая улыбка, какая бывает у всех матерей, когда их дети после долгого отсутствия возвращаются домой. А когда Ани поглядывала в парк, что-то мечтательно-задумчивое проявлялось в ее глазах.

Пятая Рудлог, осторожно пробуя то одно, то другое блюдо – ей приготовили сразу с десяток легких и пресных, – рассказывала о том, что случилось с ней в Нижнем мире. Прямо с момента, как она обнаружила себя под дождем среди луга, по которому неслось стадо тха-охонгов. Большие, сочувственные глаза сестер, внимательные – отца, были ей поддержкой. Долгим оказался рассказ, и то одна, то другая сестра вставала, прохаживалась по столовой, смотрела в окно, обнимала Алину сзади за плечи, снова садилась. Марина, словно задремав с открытыми глазами на скамье напротив, поглаживала живот, и Алина думала о том, насколько мягкой она казалась по сравнению с тем, какой была раньше.

Все они поменялись, не поменялась только их сестринская связь – кажется, еще крепче стала, еще надежнее.

И пусть на одних моментах голос ее дрожал, на других – катились по щекам слезы, а на третьих на губах появлялась улыбка, – она не скрывала ничего, кроме самых уж интимных деталей.

– Макс рассказал мне, кто мой биологический отец, – сказала она, передохнув и отпив сладкого чая. – Это тоже тяжелая история.

Никто из девочек не удивился и слова ни сказал. Да и странно было бы, если бы кто-то об этом уже не догадался. Но все осторожно посмотрели на Каролину.

– Что? – спросила она с вызовом. – Я знаю, что я папина дочка. Откуда еще у меня умения потомков Желтого?

Сестры слушали Алину – и она, ощущая, как спокоен отец, благодарная ему за это, рассказала про Михея Севастьянова и про то, что теперь обязана узнать про него побольше – чтобы узнать и про себя. Рассказывала и дальше, про долину Источника, и свадьбу, и долгое-долгое путешествие на пределе сил, про людей, которые ей встречались, про ее потери и жестокость мира Лортах. И про Макса, конечно же.

Но все равно – разве можно было пересказать все случившееся шаг за шагом, все их с Троттом разговоры, и касания, и опасности, и то, как менялся он к ней от резкости к пронзительной нежности, но всегда, всегда заботился? Защищал ее, не щадя себя, рвал жилы, вырывая из рук смерти. Как ей было страшно, но она готова была идти, куда он скажет, потому что верила больше, чем кому бы то ни было. Каждый шаг рядом с ней был он, Макс, и она словно заново переживала все – и заново влюблялась в него, заново открывала его для себя.

– Он на руках вынес меня сюда, когда я уже умирала, – закончила она свой рассказ. Боль в сердце заставила голос треснуть, засипеть. – И развеялся в силе Жреца, – она потерла гладкий черный браслет с золотыми искрами внутри. Подняла голову, обвела сестер и отца взглядом. – Я хочу, чтобы вы знали. Я люблю его так, что готова бы была вернуться на Лортах, если бы только Макс там был жив. И я сделаю все, чтобы его вернуть. Пожалуйста, не мешайте мне.

Она замолчала. Наступила тишина. Поля, сидевшая рядом, сжала ее руку. Она-то знала, о чем Алина говорит.

– Да, – грустно проговорила в этой тишине Марина, – тяжело, когда дети вырастают, правда?

– Мы всегда тебя поддержим, Алина, – твердо сказала Василина. – Да, Ани?

Первая Рудлог качнула головой.

– Конечно, я поддержу тебя, милая. Я знаю, что такое – терять того, кто тебе дорог. Да и мы все в долгу перед лордом Троттом, он вернул нам тебя. И если бы я могла помочь тебе… в нас так много силы, помни об этом. Я спрошу у Нории совета, вдруг он сможет помочь.

– Спасибо, – прошептала Алина. – И… мне нужно будет попросить Цэй Ши об аудиенции. Теперь уже после коронации, да?

– Я договорюсь, – пообещала Василина.

– Поля, и еще… – но пятая Рудлог даже не успела закончить.

– Тайкахе еще шесть дней точно будет гостить у нас, – жизнерадостно подхватила Пол, – приходи ко мне в гости. Только после полудня, хорошо?

Алина улыбнулась. Так хорошо ей было, когда вместе с ней против мира вставали старшие.

– Я бы очень хотела попросить тебя не делать ничего во вред себе, – продолжила Ангелина, – но я вспоминаю себя и понимаю, что это будет невыполнимая просьба. Поэтому, прошу, для начала приложи все усилия, чтобы восстановиться.

– Конечно, – ответила пятая Рудлог. – А насчет вреда себе… не знаю, Ани. Не знаю. Мне кажется, что я все готова отдать, лишь бы он жив.

И четыре из пяти ее сестер ее в этот момент поняли.

– Как мне больно, что тебе пришлось взрослеть вот так, – глухо сказала Ангелина. – Как жаль, что я не могла пройти это вместо тебя.

Алина покачала головой.

– Это был мой путь, Ани. И ты знаешь… в нем я обрела себя. И того, кого я люблю.

– А если не получится его вернуть? – спросила старшая сестра тяжело. – Ты ведь понимаешь, что может быть и так?

Марина судорожно вздохнула, словно вспоминая что-то. И Поля сжала Алине руку.

– Я буду жить дальше. Учиться. Работать, – сказала Алина и посмотрела Ангелине в глаза. И она поняла, кивнула едва заметно. Здесь они были похожи.

Они сидели до поздней ночи, рассказывая свои истории по кругу – и перед Алиной одна за другой пролетали жизни сестер во время войны, их радости и горести, победы и поражения. Она узнала, как началась война и как покушались на королей, о гибели Луциуса Инландера и Гюнтера Блакори, о том, как последний день войны забрал царицу Иппоталию и Алмаза Григорьевича.

– А Черныш сейчас в антимагической камере Зеленого крыла, мы готовим его выдачу в Бермонт, – добавила Василина.

Поля говорила о том, что делает она для страны в отсутствие Демьяна, как интересно ей учиться – и про погоню за раньяром, чуть не закончившуюся трагедией. Марина – про свой госпиталь, и про то, как чуть не потеряла мужа, но потом нашла, а потом снова чуть не потеряла, и как летала птицей в ночи. Василина – про огромного огнедуха и свое путешествие к нему, и о том, что она обязана сестер с ним познакомить, о ходе войны. Ангелина рассказала про то, что случилось с ней и Нории в Нижнем мире и про бой богов, и про бой Чета с богом, и ее слушали, затаив дыхание.

– А как же сейчас Четери? – выдохнула Алина. – Он невероятный, правда?

– Он все еще спит, – ответила Ани. – Нории говорит, он полностью здоров, но истощен душевно, он не просто побывал за гранью смерти, он совершил невозможное. Говорит, у него аура как у очень уставшего человека. И когда он проснется, не сказать. Но его жена с малышом все время рядом, и если что и может дать сил, так это новая жизнь. Мы останемся в Тафии, пока он не очнется.

– Оказывается, мы так много друг о друге не знали, – проговорила Марина, и все задумчиво закивали, подтверждая это.