Ваша пахлава достойна похвалы
Теория большого ремонта
Петрович был человеком бывалым. За двадцать лет в строительно-ремонтном бизнесе он видел всё: кривые стены в элитных новостройках, обои, поклеенные прямо на бетон, и заказчиков, которые требовали, чтобы цвет стен совпадал с оттенком глаз их любимого персидского кота. Он думал, что его уже ничем не удивить.
Как же он ошибался.
Его бригада, состоящая из него самого, молчаливого гиганта Феди и молодого, но уже циничного Васи, получила новый объект: косметический ремонт подъездов в доме 29/61, под эгидой некоего ТСЖ-5.
– Обычная панелька, – сказал Петрович, выгружая ведра с краской. – Делов на неделю. Главное – с жильцами не спорить.
Это было его первое заблуждение.
Утро началось странно. Едва они разложили свои инструменты, как из квартиры на втором этаже донеслись звуки, которые Вася сначала принял за скрежет несмазанной бетономешалки.
– Это клавесин, – авторитетно заявил Петрович, который в юности ходил в музыкальную школу.
– Чего? – не понял Вася.
– Говорю, не обращай внимания. Культурные люди живут.
Из квартиры этажом выше в подъезд просочился тонкий, но навязчивый запах ванили, смешанный с чем-то неуловимо химическим, напоминающим зубной кабинет. Федя нервно поёжился.
Первый контакт с местным населением состоялся через час. Дверь одной из квартир открылась, и на пороге появилась миловидная женщина в цветастом халате.
– Ой, ремонтик! – с восторгом сказала она. – Мальчики, а вам стремянка не нужна? А то у меня муж – плотник, у него всё есть. И стамески, и фуганки, и даже… этот… как его… рейсмус!
Петрович вежливо отказался, но женщина, представившаяся Раисой Семеновной, ещё минут пять рассказывала им про достоинства рейсмуса, пока из её квартиры не донёсся мужской голос: «Рая, не видела, где мой рубанок?»
День набирал обороты. Мимо них, словно торнадо в деловом костюме, пронеслась женщина с такой энергией, что у Васи чуть не высох валик.
– Шпаклюем ровно! Красим в два слоя! Смету мне на стол к вечеру! – бросила она на ходу, не останавливаясь.
– Это Ираида Луисальбертовна, – прошептал высунувшийся из-за двери мужчина. – Глава наша. Бойтесь её.
Не успели они прийти в себя, как в подъезде появился участковый. Он не спеша подошёл к ним, строго осмотрел вёдра и спросил:
– Разрешение на проведение шумных работ имеется?
В этот момент сверху снова спускалась Ираида. Она и участковый столкнулись взглядами. В воздухе повисло такое напряжение, что у Феди в руках заглохла дрель, а у Васи задергался кадык. Они молча смотрели друг на друга секунд десять, и в этом молчании было всё: и невысказанные упрёки, и застарелая обида, и что-то ещё, отчего Петровичу вдруг стало неуютно, будто он подглядывает.
На обеденный перерыв они расположились прямо на лестничной клетке. И тут случилось чудо. Дверь ближайшей квартиры отворилась, и из неё вышла старушка с лицом прокурора, и пронзительными, как шило, глазами. Она без лишних слов поставила перед ними дымящуюся кастрюлю и тарелку с горой пирожков.
– Ешьте, работнички, – сказала она голосом, не терпящим возражений. – А то от вашей краски вся душа выветрится. В борще – сила. И в пирожках!
Мужики, привыкшие к сухомятке, сначала опешили, а потом, подгоняемые божественным ароматом, набросились на еду. Борщ был таким, что хотелось плакать и просить политического убежища прямо в этой кастрюле.
После обеда работа не пошла. Вернее, пошла, но не в том направлении. Из квартиры напротив вышла дама в элегантном платье и с видом профессора как минимум МГУ. Она остановилась, критически осмотрела свежевыкрашенную стену и произнесла:
– Простите моё вмешательство, но могу ли я поинтересоваться, почему вы выбрали для стен оттенок «унылый беж»?
– Так в смете написано, – пробурчал Вася.
– Молодой человек, – ледяным тоном ответила дама. – Во-первых, я более, чем уверена, что там написано «экрю». А во-вторых, этот цвет, согласно последним исследованиям в области психологии интерьера, подавляет творческое начало у личностей с гуманитарным складом ума. Он вызывает апатию и снижает либидо. В 1876 году впервые были описан и задокументирован случай, когда под влиянием этого цвета были совершен ряд особо опасных преступлений. Для стен нашего дома я бы рекомендовала «цвет утреннего тумана над Сеной». Он стимулирует воображение, поднимает настроение, улучшает аппетит и настраивает на романтический лад.
Вася попытался возразить, что им за воображение, туманы с сеном и вот это все не доплачивают, но после пятиминутной лекции о влиянии импрессионистов на колористику жилых помещений, он сдался, молча взял ведро и пошёл смешивать остатки белой и синей краски.
К вечеру бригада была измотана не столько работой, сколько впечатлениями. Они собирали инструменты, когда в подъезде появился еще один персонаж – крепкий мужчина в рабочей робе. Он молча, с видом эксперта, осмотрел их работу и хмыкнул.
– Стены – это, конечно, хорошо, – сказал он, крутя в руках красивое сантехническое колено. – Но, если завтра трубу прорвёт, никакая ваша «сена» не поможет. Фундамент надо смотреть. Фундамент!
И с этими словами он скрылся в одной из квартир, оставив после себя лёгкий запах канализации и вселенской правоты.
…Бригада сидела в своей старенькой «Газели» перед отъездом. Молчали. Петрович нервно вдыхал воздух.
– Ну что, мужики, – наконец выдавил он. – Завтра сюда же.
– Петрович, а может, ну его? – подал голос измученный Вася. – Дом какой-то… ненормальный. У меня голова кругом. Клавесины, запахи, борщи, либидо…
– Ненормальный, – согласился Петрович, глубоко затягиваясь. – Но борщ, зараза, вкусный. И пирожки.
– Это – да! – хором протянули его работники.
Он посмотрел на окна дома, в которых один за другим загорались огни. В одном мелькнула тень женщины, размахивающей скалкой, в другом – двое, мужчина и женщина, яростно жестикулировали, видимо, споря о чём-то очень важном. Из третьего снова донеслись звуки клавесина.
– Нет, мужики, – сказал Петрович с кривой, но заинтересованной усмешкой. – Остаёмся. Мне просто чертовски любопытно, что тут завтра будет.
И ведь будет!
Ветер, ветер, ты могуч!
В доме 29/61, который обслуживает ТСЖ-5 и где проживает Раиса Семеновна Огородова, гуляет ветер. И вовсе не потому, что строительная компания понаделала щелей меж панелей и даже не потому, что коммунальщики потеряли последние остатки совести, игнорируя косяки строителей. Все гораздо проще, менее трагично, и в крайней степени не имеющее отношение к возведению и эксплуатации зданий жилого фонда. Ибо ветер с большой буквы.
Знакомьтесь, Ветер Виктор Палыч. Для друзей – Витек, для подруг – «Боже, какой мужчина!»
И вот он как раз гуляет так, что весь многоквартирный дом ходит ходуном.
Все началось с того, что моя дальняя и местами недалекая родственница бухгалтер по образованию и наивная чукотская девочка по гороскопу Раиса Огородова, тоскуя по теплому душевному разговору… хоть с кем-нибудь, зарегистрировалась на сайте знакомств. Познакомилась с импозантным кавалером, чьим гусарским усам и повадкам позавидовал бы даже поручик Ржевский. А может не только позавидовал, но и скончался от расстройства и несправедливости земного бытия, разумеется, предварительно покурив в сторонке. А продолжилось сразу после того, как она отказалась от идеи вести с ним всяческие беседы.
Не то, чтобы наша героиня была из той когорты гражданок, кто не несет ответственности за тех, кого приручили (считай: с кем познакомились), но причина крылась в пугающе низкой общей культуре этого самого кавалера. Стоит ли мне утруждать себя пояснением, что Ветер и был тем самым усатым конкурентом и кошмарным сном поручика Ржевского?
С одной стороны, конечно, и не удивительно: кто станет искать учтивых манер и куртуазных измышлений от посланца с сайтов знакомств, где каждая вкладка сопровождается параллельным всплытием окон с призывами недвусмысленного содержания. А с другой, ну, чисто по-бабски жаль родственницу.
Казалось бы, ну, отправь его восвояси, удали страницу на злосчастном сайте, разочаруйся в чем-нибудь незначительном, для профилактики соверши паломничество в салон красоты для душеотведения или в Тибет для душеочищения… И с новой силой загорелой, наманикюренной и просветленной в бой на покорение вершин бухгалтерских отчетов и прочих дебетов с крéдитами.
Но нет, тонкая душевная организация со всеми своими чувствительными учреждениями в виде сердечных терзаний и чуждых анатомии нормального человека кусаниями локтей и заламываниями рук вдруг углядела в этом усаче знак и даже предназначение.
«Вот для чего я призвана в этом мир! Вот причина моего рождения! Я должна его спасти и хотя бы капельку облагородить! Хоть самую малость!»
Вот с какими восклицаниями думала Раиса. И ей так понравились ее мысли, что она подумала еще раз, но с гораздо большим количеством восклицательных знаков. А от дум она сразу перешла к словам:
– Ему не хватает мотивации, – ошибочно полагала Огородова. – И веры в себя, – наша дама окончательно заблудилась. – Я познакомлю его с Петровичем. И глядя на то, как тянется к солнцу практически опустившийся человек, он и сам захочет стать лучшей копией себя. – Именно такими заезженными высокопарными маркетинговыми словами выстраивала у себя в голове план по спасения Раиса Семеновна.
И как бы мы не удивлялись, но тот самый Петрович по достоинству оценил и юношескую непосредственность Витька, и вполне себе взрослую способность очень хорошо выпить. Маргинал всея подъезда в своем новом друге не то, чтобы души не чаял, но в крайней степени зауважал недостатки своего потенциального собутыльника, как бы двусмысленно это ни звучало. Каждый день сразу после смены на любимом заводе слесарь бежал к обиталищу Раисы, хватал в охапку Ветра дабы провести пару волшебных часов с таким понимающим другом. Да, я знаю, что и это предложение звучит весьма двусмысленно.
И к моменту, когда наша героиня возвращалась домой, уставшая после нескончаемого потока бухгалтерских дел, Петрович с Витьком умудрялись упиться хоть и не до белой горячки, но пару раз они были на грани, чтобы воочию узреть зеленых чертей и розовых пони верхом на доброй фее. И не наоборот. Затем наш слесарь по обыкновению уходил, уползал, уносился домой, а Ветер по причине того, что он все-таки пока еще кавалер Раисы, оставался на своем месте и устраивал грандиозные по своему размаху и чудовищные по своему качеству концерты для достопочтенной публики в лице моей дальней родственницы.
То ли от врожденного чувства прекрасного, а то ли от банальнейшего здравого смысла Раиса напрочь отказывалась не то, чтобы ценить и трепетать от Ветровского перформанса, но даже просто выносить его на дух. А дух стоял такой, что «мама не горюй».
Несмотря на сильный характер и более чем железную волю, Раиса Семеновна плавно и вместе с тем рывками подошла к состоянию, когда она уже не в силах была больше выносить пьяные песнопения, песнеорания, душеизливания, душеизъявления и прочие номера из концертной программы своего усатого кабальеро. И начала действовать.
И по негласному постулату любой барышни этой планеты – даже с самой несгибаемой волей – главный козырь в прогибании любого мужчины – это любовь, ласка и прочие женские штучки, примочки и прелести.
Обложившись рецептами из модных журналов, вооружившись советами опытных подруг и одного искушенного друга, хлопнув для храбрости чего-то сладкого и меж тем забористого, простая бухгалтерша Раечка превратилась в тигрицу Раису.
Всеми своими достоинствами наперевес наша Клеопатра ждала появления объекта своего перевоспитания. Она источала такие мощные эротические флюиды, что соседи вдруг почувствовали сначала страсть к жизни, а потом просто страсть. А одна особо чувствительная соседка уже через пятнадцать минут вдруг оказалась беременной.
Дверной звонок возвестил, что вот-вот наступит момент истины, что еще секунду – и усатый пьянчуга снова станет человеком, что еще мгновение – и случится чудо.
Раиса дерзкой кошечкой подбежала к источнику звука. Одной рукой она распахнула дверь, а другой – полы своего халата.
Плотник Федор Стамескин потерял дар речи. Выронил чемоданчик с инструментами и инстинктивно потянул руки в сторону Раисы. Как это часто случается в древнегреческом театре, грянул гром, откуда-то из-за тучки выглянул Купидон и пронзил сердца парочки самой красивой стрелой. Одной на двоих.
На самом деле не все так было романтично. Да, бурно, да, восхитительно, да, взрывоопасно, но не очень романтично.
Наутро после столь впечатляющего приключения Раиса сказала сама себе:
– Не будем вспоминать, что было, – и не стала вспоминать. Хотя, как мы догадываемся, вспоминать было что.
А как вы все помните… хотя нет, не можете вы этого помнить, я же вам еще не рассказывала. Так вот, наш пресловутый усатый кавалер на цыпочках пробрался в квартиру бухгалтерши. И уже в следующее мгновение стоял на пороге ее спальни.
И так оказалось, что именно в тот вечер, когда Федор Стамескин выделывал кульбиты, выкидывал коленца и самым натуральным образом финтил фортели в непосредственной близости с Раисой, усатый кавалер Витек был недостаточно пьяным, чтобы без удивления воспринимать окружающую действительность, но вполне в кондиции, чтоб не умереть от разрыва сердца, если вдруг эта самая действительность окажется весьма способствующей этому.
Пусть явятся ко мне на помощь Петрарка* и Данте*, в подмогу им придут и Пушкин, и Толстой, пусть даже сценаристы канала Рен-TV мне отдадут свою фантазию до самой крайней капли, но все равно не в силах буду я вам описать все изумление, что поразило усача. А изумившись, он потерял дар речи… как раз между мыслью Раисы «Это устройство могло бы работать быстрее» и ее же всхлипом «Держите меня семеро!»
А еще через секунду на совершенно прояснившемся лице Виктора Палыча заиграла улыбка и он также на цыпочках выскочил из квартиры, где происходили чудеса.
Ветер достал из внутреннего кармана пиджака старую замусоленную записную книжку и карандаш.
– Раиса Семеновна Огородова. Почти Стамескина. Почти «Горько!»
Он поставил жирную галочку возле имени бухгалтерши и вошел в лифт.
Эрудит, фейспалм и выдра
Будучи дамой не юной, но весьма изощренной на выдумки, Генриетта Иосифовна Штангенциркуль в погоне за человеческой особью мужеского полу выкладывается на все сто. В том числе не брезгует и теоретическими материалами, которые хоть к ее охоте и имеют весьма опосредованное отношение, но наша героиня – женщина мудрая, и знает, как применить на деле столь нестандартные знания.
Однажды углядев в жертву отца-одиночку из дома напротив, она дала себе слово, что сделает все возможное ради воссоединения двух одиноких сердец. Поскольку мужчина оказался не просто мужчиной, а целым главой районного общества любителей игры «Эрудит» Лавриковым Эрнестом Андреевичем, Генриетта Иосифовна проштудировала словарь Ожегова (трижды), Даля (от силы полтора раза), иностранных слов под редакцией Егоровой, а также подшивки журналов «Юный техник», «Современная драматургия», «Экспериментальная и клиническая гастроэнтерология», ко всему прочему, пробежалась глазами по Бхагават-Гите, двум финансовым справочникам, трем газетам «Нью-Йорк таймс» за март 1999 года и инструкции по эксплуатации ручного фрезера. После подобных подготовительных процедур и мероприятий, госпожа Штангенциркуль как бы случайно подстерегла Эрнеста Андреевича в книжном магазине и решительно пригласила его в гости:
– Обещаю к чаю подать нераспечатанную коробочку с «Эрудитом», мясные закуски и.… что-нибудь еще, – Генриетта Иосифовна слегка прикрыла глаза и медленно выдохнула, полагая, что по этим незатейливым движениям Лавриков прекрасно поймет, что имеет в виду Штангенциркуль под «что-нибудь еще». Но по всей видимости, он ничего не понял, потому что принял приглашение от имени себя и своего десятилетнего сына, который в свою очередь является папиной гордостью и чемпионом по «Эрудиту» среди десятилетних сыновей членов клуба.
Томный вечер, пахнущий домашним очагом, корицей и сдобными булочками, весельем и непринужденной беседой за чашечкой чего-нибудь вкусного или рюмочкой чего-нибудь горячительного… Таким был вечер для кого угодно, но не для Генриетты. Шел шестой час игры в слова. Хозяйка дома мысленно создавала оружие массового поражения и уничтожала планету. «Только так можно избавиться от этой проклятой игры», – думала Генриетта Иосифовна и в такт думам заламывала руки, сетуя на то, что Эрнест Андреевич, несмотря на весь свой багаж из знаний, оказался человеком весьма недогадливым.
Каким-то непостижимым способом начался очередной тур «Эрудита».
– Разбирайте буквы. Генриетта Иосифовна, вы, видимо, не расслышали, я сказал «разбирайте», а вы начали выбирать.
Она все прекрасно расслышала. Просто ей хотелось выбрать такие буквы, чтобы можно было составить фразу «Хватит уже издеваться надо мной».
Тем временем Эрнест взял причитающиеся ему фишки, поразглядывал их несколько минут и запричитал:
– И как я, по-вашему, должен использовать букву «Ы»?
Удовлетворенная реакцией гостя, но более того – его выражением лица, а еще точнее – страданием на этом лице, Штангенциркуль скромненько пожала плечами и посмотрела на свои фишки. «Мне бы два «Ф», «У» и «Ж» куда-нибудь приткнуть», – подумала она и улыбнулась такой улыбкой, словно у нее там какое-то многообещающее слово подбиралось. От этой улыбки десятилетний сын Эрнеста покраснел, а сам он просто язык проглотил:
– Генриетта Иосифовна, как вам удается так нежно приготовить говяжий язык? – причмокнув, спросил главный эрудит районного общества и потянулся за очередной порцией мясной нарезки.
– Просто варю, – Генриетта с прискорбием отметила, что закуски в компании некоторых мужчин имеют свойство очень быстро исчезать где-то в черной дыре, заменяющей им желудок. – Может вам хлеба принести?
– Не надо, – запротестовал Эрнест Андреевич, – я на диете.
На это заявление Генриетта, не смотря на свой весьма богатый лексикон после прочтения всех словарей, не нашла, что ответить. А сын отца забыл слово, которое собирался выложить на игровую доску.
– Кто первым ходит? – спросил мужчина, с грустью отправляя предпоследний кусок мяса в последний путь.
– Пусть малыш начинает! – предложила дама и погладила ребенка по волосам.
Мальчик напрягся, слегка порозовел, а ухо его почему-то посинело, в очередной раз вперился в свои фишки и выдал на-гора:
– Криль! – затем аккуратно выложил неведомое слово на доске и подсчитал очки.
– Нет такого слова! – хором сказали взрослые.
– Есть! – обиделся мальчик, – наша учительница нам рассказывала о нем. Это такие планктонные рачки.
– Везде эти учителя лезут со своими словами, – почему-то возмутилась госпожа Штангенциркуль.
– Нет! Это, наверное, интернет во всем виноват! – засипел Эрнест, подавившись последним куском коровьего языка.
– Малыш, неси нож для колки льда, сделаем твоему папе трахеотомию, – сладко протянула Генриетта и коснулась горла Эрнеста, – вот тут дырочку пробурим.
От этих слов мужчина быстро проглотил злосчастный кусок:
– Я все! Давайте, Генриетта Иосифовна, делайте ваш ход.
Она посмотрела на свои фишки, мысленно послала им трехэтажные проклятья, но поскольку магией наша героиня не обладала, фишки остались глухи к сим заклинаниям и немы. Затем она посмотрела на них под другим углом и просияла:
– Фуфлыжник! – победоносно провозгласила женщина.
– Нет такого слова! – в очередной раз повторилась данная фраза. Однако теперь Эрнест ее произнес в компании своего отпрыска.
– Как это нет? – совершенно спокойно возмутилась Генриетта. – Человек в фуфайке на лыжах есть, а слова нет? Так по-вашему?
Весомость сему аргументу придавал уверенный голос хозяйки дома и скалка, внезапно появившаяся у нее в одной руке, и утка с яблоками – в другой.
– Ыгыгм, – произнес Эрнест, кивая, но не раскрывая рта, поскольку от вида сочной утки во рту у него образовалось целое море слюны.
– Папа, – мальчик потянул Эрнеста за руку, – теперь твое слово.
– Ыгым, – скорбно по диагонали замотал головой глава районного общества «Эрудит».
– Вы что воды в рот набрали? – Генриетта, как никогда, была близка к разгадке.
Наконец, Эрнест сглотнул и выложил на доске свое слово.
– Эрнест Андреевич! Вы в школе хорошо учились?
– А что не так?
– Лекарственное средство «фуросемид» пишется через «о» и с буквой «д» на конце. Что это еще за «фурасемит»?
– Это еврей-дальнобойщик, – невозмутимо ответствовал мужчина, протягивая руки к утке.
– Вздор! Трижды вздор! Нет такого слова! – не унималась наша дама.
– В таком случае и вашего «фуфлыжника» не существует, – Эрнест скрестил руки на груди. Но решив, что в таком положении будет неудобно есть утку, он вернул свои верхние конечности в исходную позицию.
– Папа, Генриетта Иосифовна, только не ссорьтесь. Вам обоим нужно отказаться от своих слов. – Уж и не знаю, какую цель преследовал ребенок: хотел ли он примирить оппонентов, или просто хотел по очкам вырваться вперед.
– А ты иди уроки делай! – вдруг фальцетом произнес отец.
– Так я же сделал уже. Вчера ведь сам проверял, – изумился мальчик такому повороту событий.
– А что у тебя в учебнике больше задач не осталось? Я видел там не меньше сотни страниц еще, – сощурил глаза Эрнест.
– А мы их еще не проходили, – совсем сконфузился малыш.
А Эрнест Андреевич задумался. Недальновидно заставлять ребенка учить темы вперед. Станет слишком умным, одноклассники будут дразнить выскочкой и зубрилой, сын уйдет в себя, замкнется, вырастит неудачником, у него не будет девушки, а у Эрнеста не будет внуков. Боль. Печаль. Фейспалм.
– Ладно, – Генриетта повернулась к мужчине, – пусть будет «фурасемит».
– Вот всегда бы так соглашались, – подмигнул ей Эрнест.
Этот жест весьма удивил женщину, но она почему-то ответила в крайне дерзкой манере:
– Мечтай!
– Уже! – Эрнест подмигнул еще раз в надежде, что на этот раз получилось гораздо эротичней. Затем подумал и подмигнул в третий раз, но с призывной улыбкой.
Генриетта: «Фейспалм».
Зато вдруг мальчик осмелел:
– Если б я был старше, я бы пошутил, что вам пора снять комнату, – ребенок без зазрения совести ухмылялся и, казалось даже, гордился своей не по годам взрослой репликой.
– Если б ты так пошутил, то уже никогда не стал старше! – Генриетта, посмотрела на него, выгнув обе брови.
– Зачем снимать комнату? У нас квартира есть. И у вас, вон, жилплощадь имеется.
Фейспалм.
– Да, господин Лавриков, у меня еще и кровать двуспальная ко всему прочему имеется, – не надеясь на понимание со стороны эрудита, полушепотом протянула Генриетта.
Первые двадцать минут Эрнест действительно ничего не понимал. За это время они успели несколько раз сменить тему разговора: от кулинарного гения Генриетты до кулинарного кудесника бабушки Плющ. Пару раз прокомментировали внешнюю политику Индонезии и влияние колониального строя на архитектуру. А также прошлись по последним новостям из дома популярных актеров. Более того: они даже успели закончить игру. Нет, не так, не закончить. Генриетта Иосифовна набралась мужества и настояла на ее прекращении, отдав все лавры победителя мальчику. Вместе с лаврами победителю достался самый большой кусок пирога от хозяйки дома и пятьсот рублей от Эрнеста и разрешение пойти домой поиграть в приставку. И вот посреди всего этого до Лаврикова Эрнеста Андреевича доходит фраза относительно двухместности генриеттиной кровати. Он в таком изумлении посмотрел на хозяйку дома, как если бы та взяла в руки баян и принялась играть национальный гимн Монголии.
– А ваша двухспальная кровать действительно двухспальная или только вас одну способна вместить, – да, Эрнест очень коряв в своем флирте.
Генриетта уже забыла про реплику о достоинствах своего спального ложа, поэтому не сразу поняла, о чем говорит мужчина. И ответила первое, что пришло ей в голову.
– А вы как думаете?
– С каких пор вас так волнует, что я думаю? – Эрнест иногда невпопад бывает таким остроумным и остроязычным.
– С каких пор вы думаете, что меня это волнует? – ну, а что оставалось ответить Генриетте, когда мужчина сам удобряет почву для колкостей.
– Теперь я точно уверен, что вы хотите мне продать одну из своих двухспальных кроватей.
Фейспалм.
– Эрнест, вы специально весь вечер стараетесь меня с ума свести своими гениальными умозаключениями? – давай, Генриетта, изрыгай свой праведный гнев. Ибо доколе это издевательство может продолжаться!
Эрнест Андреевич, словно камикадзе в момент истины, опустил голову, вздохнул, на всякий случай залился краской и прошептал:
– Просто я не очень силен в романтических признаниях. В ухаживаниях я тоже – полный ноль.
– Да, и гены вам достались от тех, от кого достались. Идите уже ко мне, наконец, пока я не продала свою кровать кому-нибудь другому.
Внезапно лицо Эрнеста осветилось, ликование отразилось в его зрачках, и он громогласно проорал практически в самую душу хозяйки дома:
– Выыыыыдра!
– Чтоооооо?!!
Мужчина раскрыл ладонь, в которой были зажаты две буквы – «Ы» и «В».
– Я придумал слово с чертовой буквой «Ы»! – и победоносно присобачил обе фишки к уже имеющимся на игровой доске.
Фейспалм.
Так и закончился вояж Генриетты Иосифовны по просторам игры Эрудит. И ей не очень понравилось. Особенно Эрудит с Эрнестом. Так, перебирая в голове костяшки фишки с воспоминаниями об этой игре, Генриетта постепенно охладевала к этому мужчине. А потом и вовсе забыла о его существовании, переключившись на изучение каталогов с полипропиленовыми сантехническими трубами.
Ваша пахлава достойна похвалы
Помните инженера Шурика из кино про то, как Иван Васильевич менял профессию? Нет-нет, рассказ будет не про него, я и так хожу по краю, пытаясь не нарушить авторское право. Просто таким незамысловатым способом хочу вам создать определенное настроение. Ну, там ассоциации всякие, образы… Уже возникли? Зафиксируйтесь в этом состоянии, пожалуйста!
Меж тем, в одном из домов, обслуживаемых ТСЖ-5, жил и временами трудился в импровизированной лаборатории на крошечной кухне химик-изобретатель Станислав Копейкин. При чем просто химиком он был согласно записи в трудовой книжке, смиренно пылившейся в закромах у кадровички местного НИИ стоматологии, а вот химиком-изобретателем – по призванию, по зову сердца, по велению души.
Работу на дом он не таскал, а вот реактивы и прочие реагенты – с большой охотой и в огромном количестве. И находили они в его кухонной лаборатории применения, далекие от экспериментов над зубными пастами, стандартные для его деятельности на стоматологическом поприще.
Усугублялось это еще и тем, что человеком он уродился честолюбивым, падким на похвалу и охочим до славы. Желательно, всемирной. И на века. И чтоб кино про него снимали, в песнях воспевали да на цитаты растаскивали. В общем, чтобы как у Шурика, только взаправду, и чтобы жена не ушла… ну, или для начала хотя бы у него появилась.
И именно по причине своей холостяцкой доли, живота не щадя, Шурик… то есть Станислав смешивал во всех мыслимых и немыслимых пропорциях ингредиенты своей будущей – тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить – зубной пасты с рабочим названием «Очаровашка-3000». Вы, наверное, удивитесь, а некоторые из вас даже не постесняются спросить с чего бы вдруг зубная паста, а не, например, портативный адронный коллайдер? Ну, во-первых, Копейкин – химик из НИИ стоматологии, и на пастах он не только собаку съел, а целый зоопарк с крокодилами, бегемотами и – а-а-а – и зелеными попугаями. Во-вторых, любой почистивший зубы «Очаровашкой-3000», вмиг станет в сотню раз привлекательней для окружающих, а это большое подспорье в обретении жены. А портативный адронный коллайдер только ботаников всех мастей привлечет. А этого добра у него и на работе вагон и вагонетка.
Надеюсь, я вас убедила? А хотя вижу, кто-то порывается задать вопрос, что значит «3000». А ничего не значит, просто любая уважающая себя революционная разработка должна иметь цифру. Желательно трехзначную. А еще лучше – четырехзначную. Хотя, с другой стороны, это могла быть и трехтысячная попытка создать хоть как-то работающий образец. А пока максимум чего достиг Станислав – очень свежее дыхание. Что уже немало.
В начале своих испытаний он делал ставку на медово-ванильную базу, как на что-то создающее ощущение мягкости и уюта. Потом вдруг переходил к цитрусам и ментолу, чтобы добавить свежести и сумасшедшего драйва. А в следующие ночи он проводил опыты уже с кардамоном, корицей и мускатным орехом: «Мне нужна таинственность, чувственность, интрига», – шепотом приговаривал он, согнувшись над колбой.
Спустя многие бессонные ночи и тонны израсходованных реактивов, он, наконец, открыл вещества, которые станут основой его «магической» зубной пасты.
Дамы и господа, прошу приветствовать:
Наномагнетит обаяния, чей уникальный состав, наделяет улыбку гипнотической притягательностью за счет работы полирующих веществ и оптической магии.
Феромонный эликсир с бета-иононами, которые при испарении оставляют след таинственности, делают носителя гораздо привлекательнее. А эфирные масла сандала и жасмина воздействуют прямиком на лимбическую систему, повышая уверенность и вызывая небольшое возбуждение.
Альфа-энзимы харизмы активируют мускулатуру лица, придавая улыбке идеальные пропорции. А что под капотом? Тут все просто: женьшень из бабушкиной аптечки и кофеин из банки с кофе – первый улучшает кровообращение и делает кожу лица более сияющей и подтянутой. А второй повышает тонус мышц, включая лицевые, за счет улучшения циркуляции крови.
Плюс витамин B3 – абракадабра – и вот уже целый жених получается.
Я бы до кучи добавила щепотку перца чили, чтобы губы чуть припухли. И ментола, чтобы перебить вкус всего вышеперечисленного. Но кто ж меня спрашивает.
И вот наступает момент и Станислав готовится испытать на себе свою чудо пасту. С осторожностью сапера, держа на вытянутых руках блюдце с готовой смесью, он направляется в ванную. Как вы понимаете, я бы не стала рассказывать эту историю, если бы все у него пошло по плану. Не пошло. Копейкин споткнулся. О табурет или о ножку стола, или о кошку, или еще обо что-то – это не важно. Важно то, что опытный образец под трехэтажные вопли создателя улетает прямо в полку с приправами. Там смесь обретает новый ингредиент – хмели-сунели. Не знаю, какие боги там посмеялись и защелкали пальцами, но смесь закипела, забулькала, забурлила… и целенаправленно испарилась прямо в вытяжку над мойкой.
И вот таким замысловатым научным способом история обрела новых персонажей. Бабуля Плющ, имени-отчества которой никто не знает, а те, кто знает, те не помнят, жила с внучкой Ритой и любовью к гастрономическим изысканиям.
Первым, что накрыло той самой химико-магической нано-хмели-сунельной летучей смесью, как вы догадываетесь, оказалась квартира бабули Плющ.
Первой, кого накрыло, вполне закономерно, оказалась сама бабуля.
Той ночью ей не спалось. И совсем не потому, что она выспалась днем. И не потому, что перепила кофе. И даже не потому, что ее мучала совесть из-за того, что отругала доктора Виктора Власова за поставленный диагноз. Он посмел предположить, что ее бессонница уходит своими корнями в ее возраст. Мол, это нормально, что старики мало спят. Естественно, бабушка Плющ взбеленилась от такой неслыханной дерзости:
«Кто тут старуха? Где ты тут бабку увидал?»
И прочие вопрошающие и посылающие предложения лились… нет, выливались из уст нашей милой бабушки.
А Плющ действительно не спала в силу возраста. И мне, как автору, легко писать правду, ведь потом не придется отвечать перед ней.
В общем, копошилась бабуля на кухне, что-то резала, чистила, крошила, пассеровала, солила, а то и перчила, бланшировала, припускала, перемешивала, временами взбивала, и изредка мариновала… В общем, вела свою обычную деятельность.
А потом ей вдруг нестерпимо захотелось рахат-лукума, шербета и пахлавы. С хлебом. Вот, не сходя с этого места. Вот прям вынь да положь. Вот кровь из носу. Срочно! И танцевать лезгинку. И не абы какую, а азербайджанскую. К ее радости, посреди ночи к ней явился шестидесятишестилетний, но полный сил, сосед Марк Василич (именно так), которого накрыло как раз-таки вторым и который тоже не спал в силу возраста.
Шепотом, потихонечку, чтобы не разбудить домочадцев в лице внучки Риты, бабуля Плющ и старик Марк устроили вечеринку в лучших традициях восточных сериалов про любовь. Во всяком случае они так думали. Автор не станет уточнять, о чем конкретно думали пенсионеры: о лучших традициях, восточных сериалах или о любви, но он может с уверенностью сказать, что совсем не уверен в адекватности мыслей этих двоих.
Как бы ни старались не шуметь бабуля и дедуля, но Рита все равно стала свидетелем происходящего. И не потому, что у внучки такой острый слух, что она услышала стариковский отжиг сквозь стены, беруши и сон. И даже не потому, что она частенько практиковала ночные вылазки на предмет развлечения, и как раз сейчас возвращалась со своей гулянки. Все проще: Рита – девица, которая не интересовалась ничем серьезнее дурацких телепередач и журналов мод, все это время находилась тут же на кухне, размышляя о жизни, о бытие, о вечном, о материях метафизических, о паранормальном, о таинственном, о сакральном, о том, кто виноват и что делать. Как вы понимаете, ее тоже накрыло.
И естественно, она невольно пронаблюдала и даже местами нарочно проанализировала все изменения, произошедшие с бабушкой и Марком Василичем. Несколько раз она порывалась вопросить какого лешего тут творится, но каждый раз ее настигала волна такого ступора, граничащего со страхом, что она даже боялась дышать.
Проходя через стадии отрицания и гнева, она поймала себя на мысли, что пританцовывает в такт творящемуся безумию. А когда внучка практически приблизилась к стадии принятия, в ее мозгу словно сработал щелчок, и она подала голос:
– Бабушка-бабушка, а почему у тебя такой большой нос? – Рита, наконец, осмелела на столько, чтобы задать столь некорректный вопрос.
– А патамушта, дарагой! – однозначно ответила Бабушка, многозначительно повела бровью и продолжила замешивать пахлаву, периодически подергивая бедрами в такт кеманчи (муз.инструмент, как вы понимаете), на которой тихонькой играл Марк Василич, сидя на домотканом ковре в самом центре кухни.
Риту такой ответ не то, чтобы удовлетворил, но по крайней мере заставил встрепенуться, встряхнуться, подскочить на месте и тут же выскочить в открытую дверь. Но поскольку эта дверь вела в кладовку, то и это не привело девушку к удовлетворению, поэтому она выскочила в окно (благо, первый этаж). А за окном темно, и автор не успела проследить куда подевалась Рита.
– Твоя пахлава достойна похвалы! – Марк, похвалил пахлаву Плющ, не переставая играть затейливую для слуха простой русской бабы мелодию.
– Ай, спасибо! – ответила Плющ старшая, не прекращая танцевать под затейливую для слуха простой русской бабы мелодию.
– А рецептик не подкинешь? – подмигнул старик.
– Подкину, – лукаво улыбнулась бабулька, – аккомпанируй.
И Марк Василич бодро заиграл мелодию. А Плющ старшая запела. Кстати, вам, дорогие читатели, я тоже советую спеть эту песню. Ну, или хотя бы с чувством продекламировать стихи. А автор по неведомой причине поет ее в своей голове под мелодию песни «Петербург – Ленинград».
Куплет 1:
Тебе надо сначала замесить быстро тесто:
Масла взять и муку вместе перетереть,
Три желтка положить, ведь там есть еще место,
К ним сметаны и соду. И песенку спеть.
А готовое тесто убери в холодильник.
И начинку готовить скорей начинай:
Все орехи – смолоть, но, заметь, что несильно.
Да и песенку петь ты не переставай.
Припев:
Я не буду, я не буду добавлять в начинку соль.
Это делать – это делать ведь нельзя, ох, нет, нельзя!
Лучше медом – лучше медом успокой на сердце боль,
Чтобы вышла, чтобы вышла пахлава.
Куплет 2:
Не забудьте белки и сахар добавить
В эту чудную хоть неготовую смесь.
Замешайте ее и на время отставьте
И с себя прогоните ненужную спесь.
Счастье и доброту в душу вы запустите.
Ведь без них весь рецепт – лишь пустые слова.
И начинку на тесто скорей положите.
Слой за слоем – и будет у вас пахлава.
Припев:
Я не буду, я не буду добавлять в начинку соль.
Это делать – это делать ведь нельзя, ох, нет, нельзя!
Лучше медом – лучше медом успокой на сердце боль,
Чтобы вышла, чтобы вышла пахлава.
Бабушка Плющ закончила песню и повернулась к Марку Василичу (именно так). В его глазах застыли слезы. Он моргнул и соленый поток хлынул на пол, затапливая подсобку сантехников на цокольном этаже:
– Воистину, дорогая соседка, воистину! Самые главные ингредиенты любого блюда – доброта и любовь.
– Так выпьем же за вот это вот самое!
– А это уже лишнее.
– И то верно!
До самого утра старик и старушка предавались кулинарным утехам. А на утро они наготовили так много, что всю следующую неделю в их многоквартирном доме 29/61 проходил фестиваль кавказкой кухни. И так бабуле Плющ понравилось кормить людей в промышленных масштабах, что арендовала помещение в их же доме, и открыла там кафе с домашней кухней с незамысловатым названием «У бабушки».
Что касается внучки Риты, она еще несколько дней находилась в месте, о котором автор ничего не знает. И вернулась вся загадочная, но при этом полная ответов на все извечные вопросы человечества. А еще от нее подозрительно пахло зубной пастой. И химиком.
Почти детективная история
Генриетта Иосифовна Штангенциркуль когда-то увлекалась детективами. И совсем не обязательно, чтобы это были именно книги или кино. Однажды она почти трое суток (разумеется, с перерывами) простояла на крыльце здания районного УВД. С надеждой в глазах она взирала в открывавшуюся дверь: а вдруг там появится мужчина ее мечты, хотя бы отдаленно напоминающий комиссара Мегрэ.
Все в тех же мечтах она готова была идти со своим избранником не только на край света, но и на место самого кровавого преступления. Но в те дни дверной проем являл исключительно молодых мускулистых оперов, тощих бесплатных адвокатов, хмурых судебных экспертов и ни одного следователя.
– Вот как сговорились! – в отчаянии заламывала руки Генриетта, глядя как очередному криминальному элементу руки заламывают опера.
В какой-то момент от досады и на зло каждому невстреченному ею следователю она хотела угнать яхту (например), переплыть на ней через океан (как вариант), угодить в руки бандитов (если повезет, то в руки благородных бандитов) и терпеть какие-нибудь не самые адские муки лишь бы не выдать какую-нибудь страшную тайну. И все это только затем, чтобы впоследствии упасть в объятия желательно средиземноморского красавца, предпочтительно с черным поясом по карате, и совсем замечательно, если при этом у него будет улыбка Антонио Бандераса, склонность к искусству да Винчи и способность варить котелком как у Шерлока:
– Вот будете знать! – Штангенциркуль показывала кулак в сторону воображаемых седовласых комиссаров Мэгре, в то время как мускулистые опера показывали свои кулаки всяческим бандюкам.
Но и этому плану не суждено было сбыться. И не потому, что в радиусе нескольких сот километров не было ни одного мало-мальски подходящего судна: не на педальном же катамаране переплывать океан! И даже не по причине того, что Штангенциркуль не знала даже самой завалящей бандитской тайны, ради которой требуется терпеть муки мученические. Все оказалось просто: мечтам не суждено было сбыться только из-за того, что сантехник Серов Трифон Тимофеевич обещал зайти менять трубы именно в тот день, когда Генриетта Иосифовна практически вплотную подошла к реализации своего хитроумного плана по завоеванию мужчины своих грез.
Трифон Тимофеевич подошел к ней в магазине дорогой сантехники. Генриетта стояла в отделе труб из драгоценной породы пластика, в узких околонаучных трудах, именуемых полипропиленовыми. В руках она крутила красивое самое что ни на есть сантехническое колено. Трифон сам до конца не осознавая, какого черта он творит, приблизился к Генриетте практически вплотную и прошептал в самое ее ухо, словно намереваясь напугать:
– Я могу дать тебе хорошую скидку при монтаже.
«Это знак! Если я сейчас же не устрою что-нибудь экстраординарное, я никогда не познакомлюсь ни с детективом, ни даже с самым обычным патрульным, и жизнь моя навсегда останется пустой, серой и безрадостной!» – вот такой длинной тирадой да с восклицанием подумала Генриетта Иосифовна и включила сирену: сначала свою собственную, затем привела в действие пожарную, ударив по красной кнопке, которую даже защитный стеклянный корпус не спас. Она еще хотела выдернуть шнур и выдавить стекло, но к счастью для магазина и психического здоровья окружающих, ни одного автобуса в отделе крайне драгоценных полипропиленовых труб не оказалось.
Естественно, началась неразбериха: люди бегали, некоторые даже прыгали, размахивали сумками и кричали некрасивые слова в сторону «полоумной идиотки». Генриетта не успела толком насладиться светопреставлением, как чьи-то сильные руки грубо схватили ее за талию и закинули на плечо, из которого росла одна из тех сильных грубых рук. Затем ноги, из того же комплекта «Конечности», что и руки, бросились прочь из магазина.
«Мой герой!» – с не меньшим восклицанием подумала наша героиня, болтаясь тряпичной куклой на чужом плече. И за секунду до того, как в голове Штангенциркуль успел полностью сформироваться образ ее избавителя, она была не очень мягко выронена из рук на пол, который единственно чем мог похвастаться, так это тем, что был сделан из высокой марки бетона. Строительство дома еще не было завершено, но уже по тому, что имелось, складывалось впечатление, что квартиры тут будут бешено дорогими.
– Вы это специально сейчас сделали? Неужели нельзя было нормально поставить меня на ноги? – Генриетта не хотела думать, что ее герой недостаточно силен, чтобы вечно носить ее на руках.
– Хватит мне мозги делать? Какая крыса тебе настучала на нас?
Генриетта Иосифовна, без пяти минут бальзаковская дама, имеющая два высших филологических образования, силилась представить себе, как некая крыса, возможно, в матросской бескозырке, морзянкой выстукивает ей некое послание. Смутившись от вырисовавшейся картины, она попыталась рухнуть в обморок, но недостаточно хрупкая нервная система сыграла с ней злую шутку и оставила Генриетту в здравом уме и твердой памяти. Новая мысль, посетившая ее голову, принесла с собой осознание того, что наша героиня что-то знает, и должна поделиться своими знаниями с данным элементом, который судя по манере говорить и носить дам на руках, совершенно далек от идеалов, о которых эта самая дама мечтала.
«Печаль, – подумала Генриетта Иосифовна, – и как-то совсем не хочется терпеть муки мученические при таких неромантических обстоятельствах. Особенно на этом сером бетонном полу».
– Я расскажу все, что вам нужно, поскольку совершенно не готова выносить страдания, которые могут сопровождать нашу с вами беседу, – Генриетта выбрала свой самый вежливый и наименее высокомерный тон.
– Откуда ты узнала, что именно сегодня мы будем грабить магазин? – окончательно потерявший романтический лоск мужчина, казалось, был несколько обескуражен тщательно подобранным тоном Штангенциркуль, раз его уста выдали фразу без единого матерного или жаргонного слова.
– Я не знала. Я действовала наугад, – честно ответила дама.
– Ты меня совсем за… – грабитель хотел сказать «дебила», но потом передумал, – … за идиота держишь?
– Нет, – а вот тут Генриетта несколько покривила душой, потому что действительно сомневалась в его умственных способностях. В своих она тоже уже начала сомневаться, потому что надо быть совсем дурой, чтобы оказаться в такой ситуации. – Домечталась…
И она громко и в крайней степени тоскливо вздохнула.
И как часто случается в книгах с иронично-детективным, а также приключенческо-романтичным сюжетом на улице вдруг заблажил мегафон:
– Говорит старший оперуполномоченный подполковник полиции Иванов! Здание окружено! Сопротивление бесполезно! Все члены банды задержаны! Выходите с поднятыми руками!
И в момент, когда бандит инстинктивно подбежал к оконному проему, чтобы крикнуть как он их всех ненавидит, волки позорные и прочие бандитские слова, Генриетта Иосифовна Штангенциркуль, отчаявшаяся дождаться своего героя дама, решила все взять в свои руки, в которых до сих пор находилось красивое самое что ни на есть сантехническое колено. А еще через секунду это колено опустилось на затылок бандита, который в свою очередь, крякнув, вылетел в окно прямехонько в руки старшего оперуполномоченного по особо важным делам.
– Я, конечно, не детектив, но, кажется, я только что раскрыла дело, – и желание разнообразить свою жизнь знакомством со следователем, как две капли воды похожим на комиссара Мэгре, у нашей героини поубавилось. Если бы в данном помещении находилось зеркало, Генриетта обязательно бы подмигнула своему отражению.
А еще через несколько часов, когда мученические муки допросов со стороны следователей и расспросов со стороны лучшей подруги Раисы Огородовой, закончились, наша героиня направилась в книжный магазин за новой партией детективов, но уже про сыщиков-женщин, следователей-дам и прекрасных шпионок. А Трифон в тот день так и не поменял Генриетте трубы. Он звонил ей в дверь, но ее не было дома. Она была в мире приключений, опасных страстей, захватывающих интриг и самых замечательных сыщиц.
Вино и домино
Есть гипотетические ситуации, которым не суждено обрести жизнь в реальности, потому как обстоятельства, предвосхищающие подобные ситуации, никогда не складываются в виду категорического отказа субъектов их складывать.
Но мы бы с вами жили в скучнейшем», если бы некоторые (назовем их помощниками) помощники «не склоняли б воли» * субъектов к действиям, которые им не свойственны.
Стены кабинета главы ТСЖ-5 Ираиды Луисальбертовны Люмпенштейн неоднократно могли услышать красочные метафоры, характеризующие честь и достоинство участкового, прикрепленного к домам их управляющей компании Лебедева Эммануила. Разумеется, не с лучшей стороны. Но стены не слышали. Потому что, вопреки людской молве, у этого дома ушей не было. Вот такой архитектурно-мистический дефект. Зато полицейский сам прекрасно слышал каждое слово, произносимое хозяйкой кабинета. И каждый раз, когда Эммануил собирался вставить хоть одно слово в свое оправдание, Ираида меняла тему.
– Хватит это терпеть! – все-таки не выдержал Лебедев и, погрозив Ираиде пальцем, направился к двери. Потом передумал и сменил направление на противоположное. А поскольку по любопытному стечению обстоятельств и мыслей дизайнера напротив двери находился сроду незакрывавшийся сейф-бар, то участковому ничего не оставалось, как налить себе коньяка на пару пальцев. Сделав глоток горячительного, Эммануил позволил и себе немного погорячиться:
– И, вообще, Ираида, жизнь – не домино, где все только черное или белое! Есть, например, серое!
– Например, серое, как вы, Эммануил.
– Я не о том. Жизнь полна красок. Открывшись миру, вы удивитесь, насколько он красочен.
– Пожалуй, я открою мир, начав с красного цвета, – Ираида откупорила бутылку с красным вином, затем наполнила свой бокал, просмаковала первые четыре глотка, сделала глубокий вдох, закатив глаза от приятных ощущений, и, наконец, обратила взор на участкового, – Эммануил, ты когда-нибудь задумывался над тем, что я не просто так тебя распекаю? – почему-то вполне дружелюбно и несколько устало спросила Люмпенштейн, перейдя на «ты».
– Ну, наверное, у тебя какие-то комплексы из детства, – участковый поддержал неформальную беседу и тоже перешел на «ты». – Или синдром начальника. Или дефицит сексуального внимания. Или…
– Я сейчас в тебя бутылкой запущу, – Ираида злорадно улыбнулась и наполнила бокал заново.
– Ну, тогда не знаю, – Эммануил попытался одновременно произнести данную фразу и сделать очередной глоток. Попытка не увенчалась успехом. Поэтому участковый повторил: – Ну, тогда не знаю.
– Я и в первый раз услышала.
– А может… ты тогда просто злая? – предположил Эммануил и сделал самое участливое лицо. Мол, я все понимаю. Мы вместе через это пройдем и обязательно тебя вылечим. И на всякий случай допил коньяк, если Люмпенштейн потребует немедленно покинуть ее кабинет. Затем сделал себе еще одну порцию. Прикончил и ее.
– Лебедев! Я бы, наверное, обиделась на твои слова в иной ситуации и, скорее всего, пришла в ярость какую, боюсь, твоя психика не выдержала бы ни при каких обстоятельствах. Но у меня был на столько трудный день, что у меня нет сил ни злиться, ни разъяряться, ни просто с тобой спорить.
Второй бокал с вином постигла та же участь, что и первый.
– Точно! – Эммануил посмотрел на Ираиду взглядом, который означает «я еще пока стою на ногах, но уже способен выдавать на-гора самые смелые идеи». – Ты права, Ираида … Ираида, что бы ни происходило, оставайся всегда такой.
– В каком смысле? – глава ТСЖ сделала вид, что не поняла. – Мне навсегда остаться уставшей и не способной на яркие эмоции?
– Я неправильно выразился, – вдруг сильно покраснел участковый. – Я имел в виду, что не надо вам… тебе злиться.
Ираида Луисальбертовна на миг замерла и подумала, что Эммануил прав. Хотя бы потому, что не стал спорить и согласился с ней. Потом еще несколько мыслей промелькнуло в голове главы ТСЖ, но ни одна не показалось хозяйке этой головы достойной внимания. Ну, действительно, как можно согласиться с каким-то там здравым смыслом, что пора заканчивать светскую посиделки и идти спать, когда вино так весело нашептывает на ушко идеи разных проказ.
– Я вот что подумала: лучше всего у нас получается спорить друг с другом. Однако сейчас сил на подобные вещи нет, может пора уже перейти на новый уровень взаимоотношений и придумать что-то другое?
– Мы можем периодически вместе пить… – Эммануил приложил все усилия, чтобы его глаза выглядели серьезно и адекватно настолько, насколько это вообще было возможно проделать с глазами участкового после нескольких бокалов коньяка.
– Ну… это тоже можно, – Ираида мысленно несколько раз закатила глаза и хлопнула себя по лбу. – Твою идею мы обязательно рассмотрим, но я предлагаю кое-что другое. – Внезапно голос председательницы ТСЖ стал настолько маслянистым, что валяйся где-нибудь неподалеку насквозь проржавленный мотор, он бы вмиг стал как новенький. А Ираида вместо слов перешла к невербальному пояснению своего предложения. Сократив расстояние между ними на шаг, а количество вина на глоток, Люмпенштейн обняла участкового и крепко поцеловала.
«Любопытно», – подумал Эммануил, а вслух добавил: – Ну, ваще!
И понеслась.
Примечание:
* «Не склоняли б воли»… – пародия на кусок из монолога Гамлета «… когда бы неизвестность после смерти не склоняла б воли мириться лучше со знакомым злом, чем бегством к незнакомому стремиться».
Ой, все и кактус
Кадровичка Инна Лебедкина сошла с ума.
Ну, во всяком случае так утверждает ее подруга Рита Плющ и собственный внутренний голос. А зная внутренний голос Инны, можно считать, что дела с ней совсем плохи. Это у нас данная эфемерная субстанция обычно подсказывает или советует в трудную минуту, а у нее она требует безоговорочного подчинения, при чем круглосуточно. Это у нас этот голос предполагает и приводит доводы, а у Лебедкиной категорически настаивает на собственной истинности в последней инстанции.
И спорить с ним совершенно бесполезно, поскольку в нем порядка тридцати децибелов баритончатого звука такой интонации, которой позавидовал бы сержант каких-нибудь ракетных войск. Да, самое главное – нельзя путать внутренний голос Лебедкиной с ее голосом разума. Последний уже долгое время молчит, залечивая сорванные связки после спора с внутренним сержантом Инны.
Вы, наверное, заинтересуетесь симптомами, которые сопровождают течение сумасшествия нашей героини, но смею вас уверить, что на людей она не бросается, не бьется головой об стену, не заводит сорок кошек и не собирает барахло. Зато частенько толчет воду в ступе во время работы, бьет баклуши на совещаниях, переливает из пустого в порожнее при созвонах, перепрыгивает с пятого на десятое во время собеседований, от жиру бесится в магазинах, бередит старые раны на приеме у доктора, валит с больной головы на здоровую, воспитывая сына от первого брака, чувствует себя белой вороной в присутствии окружающих и самое главное – бьется как рыба об лед и бросается из огня да в полымя при виде заместителя председателя их родного ТСЖ-5 Михаила Михаилова. В общем и целом, ведет себя словно белены объелась.
А причина одна – крайне впечатлительная натура Инны вместе с остальными ее причиндалами и регалиями стала свидетельницей того, как господин зам. председателя играет с мальчишками в дворовый футбол. Все бы ничего, но промокшая от пота и поливальной машины футболка Михаила плотно обтянула и что немаловажно подчеркнула мощный мускулистый торс своего хозяина.
И как полагается впечатлительным натурам, впечатлилась. Соблазнительно-восхитительный и умопомрачительно-желанный образ супергероя, облаченный в шелка атласа и полиэстер хлопка, навсегда запечатлелся на каменных дощечках памяти нашей кадровички.
Борясь с навязчивыми видениями, она старалась не думать. Не конкретно о чем-то, а вообще не думать. Но все мы знаем, что совсем не думать невозможно: мысли всегда будут кружить или вокруг райского острова с Брэдами Питтами в свои лучшие годы, или о вкуснющем пироге со всем с чем только бывают пироги, о пиратских корветах и королевских линкорах, о последнем клипе Леди Гаги или, на худой конец, мы будем думать о том, как не думать. И думать, что мы не думаем. Вот и Инне не удавалось. Единственная мысль, которая осталась в голове Лебедкиной была утрамбована образами Михаила.
В квартире над кафе «У бабушки» внучка этой самой бабушки, совладелица кафе и лучшая подруга Инны Рита Плющ, а также слесарь 6 разряда Игорек наперегонки давали советы как Инне поступить, в частности, и жить, в общем. А мужчина свои психологические советы подкреплял крепкими напитками:
– Сугубо в терапевтических и психоневрологических целях, – деланно оправдывался Игорек и подливал Инне пиво в бокал с вином. А Инна в свою очередь по-братски делилась получившейся «вкусняшкой» с рядом стоящим в горшке кактусом. Еще немного и кактус достигнет состояние овоща, а затем у него начнется белая горячка.
Ирина в свою очередь использовала исключительно вербальные методы воздействия:
– У французов есть отличный способ не париться. Называется «плюмаж»*. Что значит «плюнь и разотри».
– Если я плюну в Михаила, он меня сам разотрет в порошок, – Инна покачала головой и налила кактусу «на посошок», потому как всем своим видом он давал понять, что еще чуть-чуть и, откопав свои корни, он уйдет куда-нибудь вдаль в сторону кактусинного рая.
– Не надо ни в кого плевать, – раздалось откуда-то со стороны дверей. В случае с Игорьком – раздалось сразу со всех сторон, в том числе и изнутри самого слесаря. На пороге стояла бухгалтерша Алла Селиверстова. И не просто стояла, а переминалась с ноги на ногу, заламывала руки и закатывала глаза, тем самым выражая свое смущение, смятение и всяческое недовольство плевками.
– В таком случае, госпожа Селиверстова, или как там вас? – конечно, кадровичка должна знать всех своих коллег по фамилии и даже по отчеству, но Инна просто встала в позу. – Скажите, что мне и кактусу делать с моим наваждением? – на самом деле Инна спросила немного по-другому: не обращаясь по фамилии и без слова «наваждение». А если совсем честно, то вопрос звучал так: «И чё теперь?»
Алла попыталась сделать участливое лицо как у психолога из районной поликлиники, но получилось свирепое, как у психиатра из областного дурдома. Несмотря на мимические потуги, Алла ничего не придумала, поэтому она просто набрала номер психолога и передала ему вопрос:
– И чё теперь?
Ответ доктора не заставил себя долго ждать:
– Високо в горах летела очень малэнькая, но отшэн гордая птичка, летела возле самого солнца и обожгла свои крылья и упала в самое глубокое ущелье и разбилась. Так выпьем же за то, чтобы мы не летели так высоко и не падали так низко, – ответствовал доктор и положил трубку.
«И то верно», – подумал Игорек и вслух сказал то же самое: – И то верно, – и залпом осушил бокал, а потом взял фен и высушил бокал досуха.
– И что это значит? – спросила Инна у кактуса. Кактус позеленел еще сильнее, чем обычно и осыпался колючками. – И что это значит? – вопросила Инна повторно, на этот раз у Аллы. Бухгалтерша зеленеть не стала, но попыталась осыпать колючками. У нее это, разумеется, не получилось.
– Ой, все! – воскликнула она и покинула комнату. Спустившись в кафе, она встретила хозяйку данного общепита. Бабушка, как дама в крайней степени гостеприимная, поинтересовалась:
– Уже уходишь?
– Ой, все! – во второй раз воскликнула Алла и покинула кафе.
За время, что Алла Селиверстова уходила из комнаты и кафе, у нашей троицы ничего не изменилось. Разве только Игорек успел на пять секунд заснуть.
Рита, походив туда-сюда по своим квадратным метрам, пораскинула мозгами, в следствие чего раскинула руки в театральном жесте, в котором читалось следующее: «Вот и разгадка, вот что удлиняет, страданьям нашим жизнь на много лет». **
– Инна! Ты только посмотри на себя! – направленный примерно в сторону груди Лебедкиной палец Риты словно символизировал собой всю уголовно-процессуальную систему Российской Федерации. Вся скорбь жертв, вся горечь обвиняемых, вся укоризна присяжных, вся остервенелость прокурора и искрометность адвоката, все величие судьи. Все сплелось в этом указующем персте.
Кадровичка покраснела, кактус оставался зеленым, но пустил корни сквозь горшок, а Игорек пытался сосчитать сколько пальцев показывает Рита:
– Всего лишь три, – икая ответил он, – норма еще не достигнута. И налил повторно. Себе, Рите, Инне и кактусу. И еще раз себе.
– А в чем собственно дело? – Лебедкина попыталась отклониться от траектории, по которой указывал палец. Но он продолжал следовать за ней. И она применила французский метод плюмаж***. Но промахнулась.
– Тебе никогда не соблазнить твоего председателя в этом виде, – с видом знатока изрекла хозяйка кафе, которая помладше.
– Во-первых, он – заместитель председателя! А во-вторых, я не собиралась его соблазнять! – подскочила на месте Инна. И в самом деле. Она всегда задавала себе вопрос как избавиться от наваждения, но не как претворить его в жизнь. Теперь она посмотрела на свою проблему под другим углом. И проблема теперь не казалась ей уж совсем безвыходной.
– И тем не менее, – указующий перст Риты сменил направление и был воздет к небу, которое в данном случае изображалось при помощи потолка. – Посмотри во что ты одета.
Не то, чтобы наша кадровичка была неряхой или одета в пижаму с толстыми хрюшками, или в скафандр времен первого полета в космос, или униформу уборщицы на заводе годов эдак 1930-х. Балетная пачка тоже не была ее повседневным нарядом, как и енотовая шуба сутенеров Санта-Моники. Да и вообще, нормально она выглядела. Удобно и практично.
– И тем не менее, – еще раз повторила Рита и закрылась в гардеробе. А Игорек и Инна принялись переглядываться удивленными взглядами, перекидываться обескураженными междометиями и снова спаивать кактус. Через несколько минут из гардероба вылезла та, которая туда эти несколько минут назад залезла. Бухгалтерша Светлана. Шучу-шучу. Рита, словно медсестра, вытаскивающая на своих плечах с поля боя раненных солдат, выносила из недр шкафа платье. Невероятно блестящее, непотребно звенящее, немыслимо золотое, непременно синее и в полоску. В общем, красивое, аж жуть.
– Вот! – девушка со всей нежностью положила одежку рядом с Инной. – Ни разу не надевала. Очень дорогое. Как баррель нефти стоило.
– Но…
– Да. Это сейчас оно не дорого стоит. А во времена нефтяного господства оно стоило как… как… чугунный мост, например.
Рита не знала цену чугунного моста, поэтому решила просто поверить на слово.
– Ты считаешь в нем я смогу соблазнить Михаила? – Рита с сомнением посмотрела на платье. – Кстати, какого оно цвета?
– Бабушка считает, что золотисто-белое, мне кажется иссиня-черное. Так что не понятно.
– Ежу понятно, что оранжевое, – вклинился в модный разговор Игорек.
«Зеленое», – предположил бы кактус, если б мог предполагать.
– Все равно я его не надену, – решила все равно не надевать Инна. – Слишком оно красивое. А я и так попробую приударить за Михаилом, – Лебедкина старалась, чтобы ударение падало на слово «слишком», а слово «красивое» – невнятно. А второе предложение она произнесла, словно с кашей во рту. – И вообще почему ты сама его не носишь?
– Оно мне разонравилось.
– Но ты его ни разу не носила.
– Ой, все! – в сердцах воскликнула Рита и убежала из комнаты.
На этой невнятной ноте Инна и Игорек разошлись. Инна – домой, а Игорек просто разошелся: купил две бутылки водки для себя и кактуса и скрылся в тумане.
Дома Инна, завидев занавески так не похожие в своей выглаженности на костюмы зам. председателя, укрепилась в намерении приударить за ним. И как была – без красивого платья Риты, но с воодушевлением – направилась к дому Михаила.
Михаил собственноножно подошел к двери и собственноручно открыл ее:
– Собственно, чем могу помочь, Инна Леонидовна? – Михаил поднял левую бровь и правой рукой инстинктивно поправил прическу.
– Пришла приударить за вами, – честно призналась Инна.
– Вы с ума сошли? – Михаилов ни на секунду не сомневался в своей неотразимости, поэтому совсем не удивился такому поведению со стороны представителя человеческой расы.
– Видимо, сошла, – пожала плечами Лебедкина и расплылась в улыбке, чтобы сомнений в ее сумасшествии не оставалось.
– Ну, в таком случае, проходите, – Михаил опустил левую бровь, а правой рукой втянул Инну в квартиру.
Совершенно случайно… СОВЕРШЕННО! проходящая мимо квартиры зам.председателя, Алла проводила парочку взглядом:
– Ой, все! – воскликнула она и тоже ушла в туман. Естественно, предварительно выйдя из подъезда.
Примечание:
Плюмаж – конечно же, никакого отношения к ритиному французскому методу отрешения от проблем не имеет.
«… Вот и разгадка, вот что удлиняет, страданья нашим жизнь на много лет…» – предложение из второго монолога Гамлета У. Шекспира.
Слово «плюмаж» до сих пор не имеет ничего общего с повествованием этого поста.
Не аудитом единым…
Вечер. Блаженное спокойствие зародилось в каморке сантехников после многих дней безумия, причиной которого стал ежегодный аудит. Впервые за последние несколько недель Серов Трифон Тимофеевич был в прекрасном расположении духа, так как располагал достаточным количеством времени, чтобы расположиться в кресле с чашкой чего-нибудь вкусного, а то и с рюмкой чего-нибудь горячительного.
Вдыхая аромат сладкого-пресладкого кофе, сдобренного хорошей порцией местного коньяка, он думать не думал о том, что все в этом мире быстротечно. Особенно блаженство. Особенно достаточное количество времени для кресла и кофе.
И словно подтверждая общепризнанный тезис, томную негу Трифона прервала та, кто делает это лучше всех – Генриетта Иосифовна Штангенциркуль, которая вдруг ни с того ни с сего (по крайней мере так считает весь технический персонал ТСЖ-5) привнесла частичку общемировых стандартов качества в сугубо российское учреждение жилищно-коммунального толка.
– Приступим ко второй части нашего аудита, – буднично произнесла Генриетта, поправила воображаемые очки и не без удовольствия отметила, как Трифон поперхнулся кофе.
– Что значит «ко второй»? – в глазах нашего сантехника отчетливо читалась паника, граничащая с полнейшей апатией человека, смирившегося со своей судьбой во время урагана в пустынной монгольской степи. Если прищуриться и присмотреться еще внимательней, можно заметить, что правый глаз Серова дергается в полтора раз чаще, чем левый, который, в свою очередь, ровно в половину раза сильнее округляется. Применив все свое воображение, переместившись с помощью оного в ТСЖ-5 и спустившись ниже по лицу Трифона, читатель сможет увидеть полуприкрытый или полуприоткрытый (кому как больше нравится) рот нашего доблестного сотрудника вантуза. Рот, который в данный момент являл собой средоточие удивления, обитель пораженческих настроений, цитадель мировой скорби и лежащую на боку букву «О» шрифта Arial Narrow.
Генриетта, в чьих руках были не только судьбы, чаяния данного учреждения, также в этих самых милых, белых, холеных и воспетых неизвестными поэтами ручках она держала листок бумаги формата А4 с планом, согласно которому предполагалось провести «вторую часть марлезонского балета», в простонародье именуемого аудитом. Потряся перед глазами у сантехника планом, она заставила эти самые глаза вернуться к своему обычному состоянию. Ненадолго.
– Господин Серов, первый этап предполагал проверку документации, эксплуатационного оборудования и техники, – мамзель Штангенциркуль таким образом пожала плечами, чтобы Трифон отчетливо мог прочесть в этом движении полное неудовлетворение данным этапом аудита. – Второй же направлен на выявление компетентности служащих. На проверку способности – вашей, товарищ сантехник, способности в первую очередь – принимать стратегические и тактические решения на основе различных фактов. «Вот список вопросов», – Генриетта протянула лист, который еще совсем недавно нервически трясся перед глазами Серова.
Он с осторожностью, какую проявляет старая дева, передвигаясь по крохотной квартире с пятьюдесятью кошками, взял в руки вопросник, пробежал по нему взглядом сверху вниз, потом справа налево:
– «Как вы ограждаете потребителя от некачественного товара? Что вы делаете для того, чтобы товар в принципе не мог быть некачественным?» – зачитал Трифон и вопросительно уставился на Генриетту. – Какой товар? Это ТСЖ, а не бакалея.
– Трифон Тимофеевич, что у вас написано на дверце автомобиля?
– Ничего!
– Хм… Разумеется, ваша машина настолько уродлива, что ни одна надпись или аэрография не сделает ее красивой.
– А это вообще какое имеет отношение к данному мероприятию?
– Прямое! Так, о чем это я? – потерла переносицу аудитор. – А что написано на полицейской машине?
– ДПС? ГНР? – Трифон пожал плечами и на всякий случай заподозрил Генриетту Иосифовну в том, что у нее не все дома.
«Хм», – на этот раз подумала Штангенциркуль, но вслух невозмутимо добавила: – Я имею в виду американскую полицейскую машину.
– Служить и защищать, – устало ответил Трифон, который хоть и был не прочь посмотреть американские полицейские сериалы, но все равно совершенно не понимал к чему все эти вопросы.
– Служить – значит оказывать услугу. А услуга, как мы знаем, это нематериальный эквивалент товара, а ТСЖ – это служба, – голос Генриетты окрасился в тональность бабушки-лекторши из общества «Знание» разлива 1947 года. На счастье Трифона, лекция оказалась короткой: всего семнадцать слов.
– Ну, допустим… – согласился сантехник, крайне удивив госпожу Штангенциркуль.
Не дав себе оправится от удивления, Генриетта, тем не менее, поспешила перебить сантехника и перебила ему хребет. Шучу, конечно. Она поспешила перебить Трифона, вернув его мысли к заданному ранее вопросу:
– Вот и скажите мне, как вы ограждаете потребителя от некачественного товара?
Трифон хотел ответить, что он прикладывает все силы, чтобы хорошо выполнять свою работу: от поиска пропавших в стоках колец до замены труб. И ответил бы, но Генриетта, опередив его желания, уже заполняла в бланк ответов следующее: «Некачественный товар не поставляется вследствие отсутствия какого бы то ни было товара».
– Но это же не правда! – задохнулся в возмущении сантехник, а Штангенциркуль на секунду подумала, стоит ли так эротично задыхающемуся мужчине делать искусственное дыхание. На секунду, потому что почти сразу же сама и исправила ситуацию, поставив рядом с ответом оценку «удовлетворительно», и тем самым нормализовав дыхательный процесс Серова.
– Следующий вопрос. «Строите ли вы свою работу по принципу процессного подхода, чтобы управлять ключевыми процессами через ключевые показатели?»
Выражение лица Трифона было красноречивей любых слов. Особенно в таком случае, когда слов вообще никаких не было ни в голове, ни на языке. Одна лишь выгнутая в двух местах бровь была вместилищем как минимум двух философских вопросов: «Шта?» и «Какого хрена?!» Вторая бровь не отставала в своих пантомимических потугах и являла на суд мирской полный коллапс деятельности центральной нервной системы.
Видимо, Генриетта и сама не совсем понимала то, о чем спрашивает этот вопрос, поэтому наобум вписала ответ «Не исключено».
В момент, когда госпожа аудитор дописывала последнюю букву, господин аудируемый собрал все свои мысли на вече, синод, форум и даже курултай. Затем, в связи с этим изменился в лице, приобрел доселе невиданную именно сегодня дерзость черт и одухотворенность во взгляде. Не снимая этой личины, он уселся за древний, как Windows 95, компьютер и задал самый главный вопрос этой половины дня: «Требования к проводящему аудит».
С быстротой среднестатистической бабушки, вышивающей на полотенце красного петушка, надежда в душе сантехника перерастала в уверенность с легкой (поначалу) примесью бравады. Наконец, он поднял глаза на притихшую ко всеобщему удивлению Генриетту, которая смотрела в свой опросник и старалась придумать такой способ, чтобы сантехник попал в просак, а она оказалась молодец и, чтобы честь ей и хвала.
Тем временем Серов вопросил:
– Уважаемая Генриетта Иосифовна, как принимающая сторона, я обязан истребовать у вас документы, подтверждающие вашу компетентность для проведения аудита.
Генриетта сначала хотела ответить, что усы, лапы и хвост – вот ее документы, но передумала, потому что такой ответ ну совсем ни к селу ни к городу, а она – дама серьезная, практически суровая и несколько даже строгая. Поэтому одними глазами уточнила, о каких документах идет речь.
– Во-первых, аудитор обязан иметь высшее образование по одному из видов работ, – Серов воздел в потолок свой палец. Для большей значимости он еще этим пальцем и покрутил. Строго слева направо. – На сколько я знаю, а также знает весь наш многоквартирный дом, вы имеете два высших филологических образования, которые в свою очередь не имеют ни малейшего отношения к сантехнике и прочим плотницким и любым другим коммунальным работам. Значит, аудит проводить вы не имеете права.
– Опустите палец, Трифон Тимофеевич, – Штангенциркуль полезла в сумку и достала листок, на котором отчетливо читалось только «Высшие сантехнические курсы». Все остальное написано слишком мелко, чтобы автор смогла разобрать и поведать вам, дорогие читатели. – Вообще-то, у меня есть университетский сертификат. В какой-то момент я заскучала и, если честно так мне захотелось понять то, чем дышите вы.
– Вот как? – Трифон озадаченно почесал затылок. – Хотели узнать, чем дышит сантехник? Надеюсь, это образное выражение.
– Именно так! – теперь пришла очередь Генриетты Иосифовны воздевать к потолку палец. – Больше моя компетентность не нуждается в подтверждении?
– Нет-нет-нет, госпожа аудитор. Следующий пункт гласит, что аудитор обязан уметь общаться с людьми, устанавливать личные контакты, выслушивать собеседника, владеть собой.
– А что такое? Я умею ладить с людьми.
– Это вы скажите моим коллегам, которых вы довели до белого каления своими вопросами.
– Белое каление лучше, чем белая горячка, до которой они себя сами доводят.
– Согласен, – нехотя признал мужчина. – А вот как на счет установления личных контактов? – хитро улыбнулся Трифон и сделала шаг в направлении к Штангенциркуль. А та в свою очередь сделала шаг в направлении к двери, потом передумала и сделала два шага к Серову.
– Вам продемонстрировать, как я умею устанавливать контакты? – ни с того, ни с сего (казалось бы) голос госпожи аудитора стал медленнее и ниже минимум на полторы терции (что бы это ни значило).
– Выслушивать собеседника, – Трифон Тимофеевич прошептал следующий пункт требований к аудитору.
– Я обязательно вас выслушаю, – по голосу Генриетты можно было быть свято уверенным, что она действительно выслушает что бы Серов ни сказал. Пусть он говорит любую ересь, пусть хоть лекции по истории КПСС читает или декламирует наизусть Конституцию Монголии, перемежая ее буколиками Феокрита. Генриетта его выслушает, и возможно, даже поймет и простит.
– Владеть собой! – громкость голоса Трифона понизилась до такого тихого шепота, что Генриетте потребовалось усилие, чтобы понять, о чем говорит сантехник.
– Если вы имеете в виду себя, то я согласна владеть, – руки Штангенциркуль коснулись лацканов рабочей робы Трифона. – А теперь продолжим наш аудит.
И они продолжили. Трифон в красках и тут же на примере продемонстрировал, как он повышает качество предоставляемых услуг. А Генриетта показала, какой компетентный из нее вышел аудитор.
А в бланке ответов впоследствии во всех ячейках было проставлено «Удовлетворительно». С большой буквы. И два плюса. А как иначе!
Проходите, ложитесь, здравствуйте
Досточтимая и достопочтенная во всех отношениях дважды филологиня Российской Федерации – вымысел. Мы-то уж знаем, что никто в этом мире не идеален, в том числе и Генриетта Иосифовна Штангенциркуль. Хотя бы по той причине, что благодаря своему чванству и в некотором роде фанаберии вместо факультета наноэлектроники или нефтегаза дважды выбрала филологию, тем самым навсегда связав себя со светлыми образами Розенталя, Потебня и прочих Ованесовых.
Но рассказ мой немного о другом. Вернее, совсем о другом. Приключилось Генриетте не на шутку приболеть душевными терзаниями. Иной раз настолько сильно истоскуешься по душевному теплу и прочих штуках, что заставляет твой пламенный мотор ласково урчать и радостно тарахтеть, что прибегаешь к совершенно странным и даже вопиющим средствам к оживлению собственных эмоций. Странным и вопиющим с точки зрения нашей филологини, конечно.
Вот Штангенциркуль и побежала туда, куда ее послал Яндекс. К психологу. И не абы к какому, а к тому, что развернул свою практику на одном из этажей их многоквартирного дома. Более того скажу я вам, этот «пройдоха» (цитата) и «шарлатан» (цитата), и «возможно, наркоман» (тоже цитата) настолько проникся духом этого дома, что на всякий случай впитал в себя страх пред чванством и даже пред фанаберией Генриетты Иосифовны.
Вся в непонятных чувствах, в неизведанных эмоциях и в черном пальто Генриетта Иосифовна стояла у окошка регистратуры и думала, стоит ли ей поделиться наболевшим с «этим шарлатаном» или приберечь психотерапию до лучших времен. Потом, осознав, что в лучшие времена ей никакая помощь не потребуется, она нажала на ручку двери.
Доктору Артуру Мотылькову достаточно было секунды, пока открывалась дверь, чтобы принять решение не биться головой о стол, сетуя на психологические тяготы его психотерапевтической деятельности.
– Генриетта Иосифовна, удивлен увидеть вас в своем кабинете, – и в самом деле удивился доктор и приготовился к внутреннему ощущению, что все, что он ни скажет, будет расцениваться как попытка принизить достоинство и посягнуть на честь не только самой Генриетты, но и всех филологов нашей страны и ближнего зарубежья.
– Отчего же? – Генриетта хотела вопросительно приподнять бровь, но подумала, что психолог, проанализировав ее жест с точки зрения фрейдизма, расценит его как сексуальное домогательство. Нельзя допустить, чтобы хоть одно движение могло заставить доктора подумать о ней неправильно. Поэтому с совершенно каменным выражением на лице она продолжила:
– Пчмвдматчтнмгпркнслтрвтсвс?
– Простите, я сейчас не совсем понял, что вы сказали, – изрек Артур Мотыльков после нескольких секунд переговоров со своим собственным «я» на тему «а не проверка ли это?».
Решив, что хоть какой-то минимум нужно оставить для своих движений (хотя бы открывать рот при разговоре), Генриетта прошествовала к креслу, так и не расшифровав сказанное несколько мгновений назад. Ну, мы-то с вами прекрасно поняли, что филологиня имела в виду «почему вы думаете, что я не могу проконсультироваться?»
– Давайте начнем по порядку. С первого.
– Давайте. На первое я предпочитаю суп-пюре из брокколи.
Не то чтобы Артур не любил брокколи в частности или с пренебрежением относился к супам в общем, просто он завис на том, как бы сказать даме, что он имел в виду совсем другое. И желательно без… хотя бы… физических неприятностей для себя.
– Я пошутила, – продолжила Генриетта и широко улыбнулась. – А вы, наверное, подумали, что я с ума сошла.
– Нет, ну, что вы? – начал заикаться Артур.
– А я ведь сошла? – Штангенциркуль растопырила пальцы, сделала безумные глаза и этими же растопыренными пальцами растрепала волосы. Для пущего эффекта пораздувала ноздри, помотала головой и сняла одну туфлю.
– Кря… – только и смог выдавить опешивший доктор.
– Я опять пошутила, – ответствовала госпожа Штангенциркуль, надела туфлю и приняла самую пристойную из всех поз, которым ее учили в доме матери. – Просто захотела, чтобы вы немного расслабились.
– Хорошо, – Артур потянулся за блокнотом, пока тянулся, взял себя в руки и продолжил: – Расскажите, что вас привело ко мне?
Генриетта прослушала вопрос, так как не только не могла отвести взгляд от простой домашней тапки на столе доктора, но и не в силах была прекратить думать мысль о том, что эта тапка там, собственно, делает. Она скосила глаза на обозначенный предмет, отчего у нее перед глазами появилось сразу два обозначенных предмета.
Артур проследил за окосевшим глазами дамы и ответил на застывший в них вопрос:
– Все просто, у некоторых моих пациентов настолько агрессивные тараканы, что современная психиатрия не в силах с ними справиться. Вот и приходится пользоваться дедовскими методами.
– Понятно, – соврала Генриетта Иосифовна. На самом деле ни у филологов, ни у просто досточтимых граждан нашей необъятной Родины в обязанности не входит разбираться в методах лечения особо запущенных психоневрологических расстройств или в способах ментальной дезинсекции. – Артур Сергеевич, как вы считаете, если готовить раз в неделю, покажется моя стряпня вкуснее?
– Госпожа Штангенциркуль, при всех ваших парадоксальных способностях вы – прекрасный кулинар, и никто никогда не скажет, что вам нужно что-то менять. Мне кажется, вы чем-то иным хотели поделиться? – Мотыльков натянул самое располагающее выражение лица и сказал то, о чем он и понятия не имел.
– Вы правы, – Генриетта опустила глаза в пол, выдохнула и прошептала: – Мне кажется, у меня проблемы с самоконтролем.
– Что-то конкретное?
– Вот, например, вчера я съела два кусочка торта.
– Ну, это не страшно…
– …восемь раз. Но это же лучше, чем восемь кусочков дважды?
– Вы опять шутите, Генриетта Иосифовна, ведь так? – доктор Мотыльков заметил лукавую улыбку Генриетты и рассмеялся. – Вы опять решили меня разыграть. И все же я чувствую, что вас что-то гложет, и вы действительно хотите этим поделиться, но каждый раз вас что-то останавливает.
– Опять вы правы, – филологиня снова посерьезнела. Она дала себе минуту, чтобы собраться с мыслями, а доктору – две минуты, чтобы сделать необходимые записи. – Даже не знаю с чего начать. Я пытаюсь с этим бороться, но понимаю, что от себя не убежать.
– Тех, у кого все же получится убежать от себя, все равно поймают санитары, – доктор хотел рассмеяться своему каламбуру, но Генриетта даже не улыбнулась, и он тихонько кашлянул, чтобы хоть как-то использовать набранный для смешка воздух.