Страна сумасшедших попугаев

***

Я сижу, поджав ноги, в старом развалившемся кресле и пытаюсь справиться с дрожью, напротив, поперек дивана, лежит тело, одна рука неестественно закинута на спину, другая свешивается до пола, признаков жизни тело не подаёт.

Я знаю, в таком состоянии пребывать оно будет долго.

В комнате стоит стойкий запах перегара, не спасает даже открытое окно, а еще почему–то пахнет кислой капустой. Странно, никогда у меня не было кислой капусты, или была? Не помню…. Перегнувшись через ручку кресла, пытаюсь поднять одеяло, не выходит, на нём покоится перевернутая тумбочка. Придется встать…

Под столом сиротливо поблескивают остатки будильника. А где мои часы? В сумке, наверное…, а сумка?… Ладно, это потом, сначала телефон…

А он–то где?!!…

Открываю зеркальную дверцу пузатого шифоньера и наощупь шарю внутри, дело непростое, в этот мебельный раритет много чего напихано, наконец, нахожу аппарат, включаю его в розетку и набираю номер службы времени.

–Шесть часов три минуты,–возвещает дребезжащий женский голос.

Странно, почему всегда, кажется, что дама недовольна? Наверное, это ей наказание за особо тяжкие грехи. А, что? Все на лесоповале, а она «ходиками» работает, еще неизвестно, кто быстрее взбесится. А вдруг, это изощренный вид пытки? Для предателей Родины, например.

А тело на диване лежит всё в той же позе: неуклюжее бревно, зарывшееся в месиво простыней.

С улицы тянет мартовской непогодой, снег, дождь, ветер. Окно…, надо бы его закрыть, но между мной и подоконником два перевернутых стула, сломанный табурет, поваленная тумбочка и куча битого стекла, с минуту потоптавшись в нерешительности, плетусь в кухню.

Соседи по коммуналке спят. Вернее одна соседка, тетка Дуня, сестра её тетка Лена опять ночует у подруги, а племянник Гришка появляется в квартире только во время сильных запоев, в такие дни у его сожительницы сдают нервы, и она выставляет Григория вон.

На кухне я сую чайник под кран, зажигаю все четыре конфорки и начинаю искать, чего бы заварить. После тщательного обследования обнаруживаю полпакета макарон, сушки и пачку сухой горчицы. Горчицу заваривать не хочется.

Малость поразмыслив, направляюсь в комнату соседки.

Тетка Дуня запирает дверь только, когда уходит из квартиры, но я всегда знаю, где найти ключ, причем, знаю об этом только я, с родственниками старуха не ладит. Тетка Лена пронырливая баба себе на уме, а о Гришке вообще говорить не приходиться, он из той категории алкоголиков, которые упившись в дрова, активно терроризируют окружающих, хотя по натуре Григорий человек тихий, потому даже в наивысшем «нажоре» никогда не распускает руки и не пристаёт к посторонним. Меня он не трогает, а вот бедной тетке достаётся. Обычно Гришка бегает по квартире в одних трусах, так и норовящих соскользнуть с мосластых чресл, и предъявляет ей счет за все обиды, которые когда–либо нанесла ему жизнь. В таких случаях, его хитрая мамаша моментально испаряется в соседний подъезд к подруге, а вот несчастной Евдокии Степановне деваться некуда. Она даже не может закрыться у себя комнате, от этого Гришка еще больше свирепеет и хватается за топор. Пару раз он разносил теткину дверь в щепу, вот поэтому–то бабка Дуня и держит ее незапертой.

Я аккуратно открываю соседскую дверь, пару минут привыкаю к сумраку, потом лезу в буфет. Пачку чая нахожу практически сразу и уже собираюсь ретироваться, как вдруг замечаю свою сумку (ну, конечно же, сама вчера оставила её у бабки). Машинально делаю шаг вперед, на что–то натыкаюсь и слышу «хрустальный» звон… Так…, ясно, бутылки. Сдавать приготовила, то, что от грохота старуха проснется, шансов мало. Она полностью глуха на левое ухо, да и правым слышит не очень, а вот свет в комнате включать не стоит, значит, придется идти за спичками.

Надо сказать, что жилище Евдокии Степановны являет собой нечто среднее между базой вторсырья и медвежьей берлогой. На пятнадцати метрах располагаются: полуторная кровать с отломанной ножкой (на ее месте красуется сучковатый чурбак), буфет, шкаф, дубовый комод, холодильник марки «Север», две больничные тумбочки, два стула, деревенская скамья, три табуретки, ободранный оранжевый пуфик и раскладушка, кроме мебели по всей комнате распиханы узлы с тряпьем, кипы старых газет, листы фанеры и еще черт знает что. Оставшееся свободное пространство занимает пустая посуда из–под всякого рода напитков, а ещё, территорию с хозяйкой делят два весьма многочисленных семейства.

Одна община состоит из рыжих тараканов, толщиной в палец, другая из мелких, но крайне кровожадных клопов. Между собой они уживаются довольно мирно. Левую стенку комнатушки облюбовало тараканье семейство, а правую выбрало клопиное. Мне крупно повезло, моя комната находится слева. Таракан, конечно, насекомое малоприятное, но он, по крайней мере, имеет притязания на твою еду, но никак не на твое тело.

На кухне нашлись не только спички, но и, бог весть, откуда взявшийся, огарок свечи, уже легче.

Осмотр порадовал, разрушения были невелики, а жертв и вовсе не было, ни одна бутылка не пострадала.

Облегченно вздохнув, принимаюсь собирать тару, это не так просто, света от огарка мало, а ползать надо по всей комнате. Минут через десять, всё закончено, я достаю из сумки сигареты и там же обнаруживаю свои наручные часы. Отлично, теперь со временем проблем не будет.

В кухне висит парное марево, а чайник на плите бьётся в истерике и клокочет, как водопад, интересно, когда я успела его поставить?… Выключаю конфорку, потом долго ищу большую эмалированную кружку. Заварочного чайника нет, давно уже нет, да он и не нужен мне сейчас.

Кружку нахожу на подоконнике, заливаю на одну треть кипятком, всыпаю туда три столовых ложки заварки и прикрываю крышкой от кастрюли, теперь часы. Застывшие стрелки показывают без двадцати пять. Интересно утра или вечера?

Задумчиво смотрю на свои руки, на левой, чуть ниже локтя, отпечатался захват пяти пальцев, синее пятно с красноватым оттенком, а на правой обломаны все ногти и, похоже, это ещё не всё. Ладно, инвентаризацию отложим на потом…

За время моего отсутствия, комнатенка превратилась в филиал деревенского погреба. Водружаю тумбочку на место, переворачиваю стулья и, стараясь не наступать на битое стекло, кое–как добираюсь до окна, с трудом закрываю разбухшую от влаги раму и опять берусь за телефон.

–Шесть часов пятьдесят минут,–объявляет дама, в этот раз голос у нее еще противнее, надо звонить Таньке.

После пятиминутного ожидания слышу сонное,–Алло?

–Привет! Вставать пора. Я не приду, сегодня и завтра, наверное… Скажи там…

–Ой, я тебя не узнала. Рачков орать будет, он страсть не любит, когда неожиданно

–Не будет, у меня еще неделя отгулов есть. Пока.

Теперь можно и чайку попить.

Пара в кухне уже нет. Я заглядываю в кружку: напиток настоялся и приобрел характерный красно–черный цвет. Добавляю туда две таблетки валидола, кусок сахару, немного камфорного масла, доливаю кружку до верха кипятком и ставлю на маленький огонь, жаль, гвоздики нет…

***

Второе мая, время где–то около восьми вечера. Застенчивое весеннее солнце уже отработало свою смену и завалилось за крыши домов. Час назад, мы, словно пиявки, отвалились от праздничного стола, и решили, что не плохо бы глотнуть свежего воздуха.

Мы–это двое мужчин и три женщины.

Первые полчаса идем рядом и молчим, каждый занят исключительно пищеварением, но постепенно мужская часть компании вырывается вперед.

Молодые люди то ускоряют шаг, то замедляют, а иногда и вовсе останавливаются и начинают что–то яростно друг другу доказывать, незнакомому человеку может показаться, что эти двое выясняют отношения, из–за женщины, например, или из–за несходства взглядов на текущий политический момент.

Ничего подобного. Мужики просто обсуждают начало футбольного сезона, потому как оба страстные болельщики и, что интересно, будучи коренными москвичами, ни один из них не «болеет» за столичную команду. Андрюха предпочитает «Динамо» Киев, а Мишка «Динамо» Тбилиси, что касается политики, то она их интересует ровно столько, сколько павлина дифференциальные уравнения, а насчет женщин…, тут им, тем более, делить нечего, у каждого есть своя, и обе сейчас в моей компании.

Наш «пятерик» имеет интересную конфигурацию. Андрей с Татьяной молодожены, у них даже «медовый» месяц еще не закончился, а у Мишки с Валентиной свадьба через три недели, я же представляю собой некое связующее звено.

Во–первых, не далее, как в конце апреля, я засвидетельствовала образование новой семьи Крупиных, во–вторых, в конце мая мне предстоит сделать то же самое при освящении союза Жмаевых, и в–третьих, оба молодых человека (сначала Мишка, потом Андрюха) были когда–то моей «большой» любовью, при таком раскладе нас вполне можно считать родственниками.

И вот теперь я иду по Крымскому мосту в гудящей, как пчелиный улей, толпе и наблюдаю, как впереди два моих «бывших» увлеченно решают проблемы отечественного футбола, а рядом две мои «лучшие» щебечут на темы свадебного кошмара. Идиллия! Ети её!…

–До свадьбы двадцать дней, а я еще материал на платье не купила,–горестно сокрушается Валентина.

–Да, ты, что? Правда? Вот ужас!–Танька картинно закатывает глаза, вроде как максимально сочувствует,–А шить сама будешь?

–Смеешься? Откуда у меня время? Слава богу, хоть ресторан заказали, а с машинами беда, на «Чайку» очередь на полгода. Мишка говорит, плюнь, обойдемся. Что значит обойдемся? Какая же свадьба без «Чайки»?…

Да, без «Чайки» не жизнь. А еще без пупса на капоте, без шторы на башке, без икры, без водки, без драки… Мужиков, что ли догнать?…

Я оглядываюсь по сторонам. Странная штука эти народные гуляния, шел человек сам по себе, неважно умный он или глупый, больной или здоровый, какая разница? Главное, что все у него было свое, но вот поймала его крикливая, бесцеремонная толпа и отняла индивидуальность, теперь он часть чего–то общего и обязан жить в согласии с остальными, обязан подчиняться правилам, иначе толпа его отвергнет или раздавит. А кто этого захочет?

Вот и сегодня, центр города, Крымский мост, люди активно табунятся…

–Э–э–эй! Сограждане!…

Какого черта, я тогда обернулась????!!!!!!

Метрах в пятнадцати от меня компания молодых людей задирала прохожих.

–Девушка, девушка! Ну, куда же вы?

–Папаша, как оно? Ничего?!

Парни были уже сильно навеселе, один держал бутылку портвейна, а остальные поочередно к ней прикладывались и, сделав глоток, каждый считал своим долгом пообщаться с народом.

–Тетенька, родная, пожалей меня несчастного. Сироте на портвейн не хватает.

–Товарищи! Сольемся в едином порыве!

–Однополчане, не нарушайте конституцию, ибо сказано: мы есть новая общность–великий советский народ.

–Общайся народ! Кучкуйся народ! Пей народ!

Особенно старался брюнет в голубой рубашке. Он чаще других прикладывался к бутылке и приставал ко всем проходящим девушкам. Для большего впечатления даже сделал стойку на руках, а потом и вовсе попытался забраться на арочное перекрытие моста, но авантюра закончилась крахом, немного повисев на железной перекладине, брюнет кубарем скатился обратно, а его приятели радостно захохотали и стали предлагать акробату выпить.

И никто из парней не заметил, что в их сторону направляется милицейский наряд, похоже, что у представителей власти были вполне определенные намерения.

До сих пор не могу понять, что тогда на меня нашло?

Я сорвалась с места, схватила за руку циркача–неудачника и заорала: «Быстрей! Милиция!»

Первые несколько минут он послушно держался у меня за спиной, потом расстояние между нами стало сокращаться, еще пару мгновений и он уже рядом, нахально улыбается, подмигивает, вырывается вперед, и вот уже я на буксире. Мост закончился, мы продолжаем бежать, я начинаю задыхаться, пытаюсь вырвать руку, но слышу: «Терпи!», наконец, мы резко сворачиваем и оказываемся в каком–то дворе. Мой организм сгибается пополам, в легкие, будто кол всадили, никак не могу сделать вдох. Чувствую, как меня гладят по спине, и слышу,–Не стой на месте. Ходи и дыши. Дыши глубже.

Я добросовестно выполняю указания, потом поднимаю глаза.

Брюнет радостно улыбается,–Первая заповедь жизни: резко не тормози.

–Спасибо, учту,–это вслух, а мысленно: «Если он сейчас уйдет–повешусь».

–Разрешите, мадемуазель, в знак благодарности поцеловать Вам руку. Право, если бы не ваш геройский поступок, ночевать мне сегодня в «обезьяннике»,–он почтительно касается моих пальцев,–Позвольте представиться, Владимир Ленский.

Отвечаю на автомате,–Татьяна Ларина.

–Вот, вы, шутите, а я серьезно,–брюнет достает из кармана маленькую книжечку и протягивает мне,–Прошу.

С фотографии смотрит серьезный мужчина в военной форме, на плечах капитанские погоны, рядом текст: Ленский Владимир Сергеевич. Чувствую, что мозги у меня начинают плавиться, никак не могу совместить лицо с фотографии и стоящего передо мной человека в расстегнутой до пояса рубахе.

–А теперь правду! Кто такая?!! Где живешь?! Во что веруешь?!–громким командным голосом чеканит мой спутник. Я испуганно отступаю назад, но его тон уже кардинально меняется,–Понимаю, сударыня, что не достоин Вас, но прежде, чем закончится моя непутевая жизнь, могу я попросить о милости? Скажите мне свое имя, темной ночью, где–нибудь на дальнем рубеже нашей необъятной Родины, оно скрасит тяжелые армейские будни потомственного русского офицера. Молю, богиня!

–Надо же какие страсти. Придется пойти навстречу потомственному русскому офицеру. Ну, у меня, товарищ дорогой, все гораздо проще, никакой классики. Инга Кондратова. Живу на Юго–Западе, ни во что не верую, рост метр семьдесят два, основные габариты: 92–64–96, люблю селедку и мужчин с чувством юмора. Достаточно?

–Пока да. Ну что пошли отсюда?…

***

…Снимаю варево с плиты, даю ему немного остыть, потом присаживаюсь на корточки, бережно открываю дверцы старого кухонного столика и ныряю внутрь, там, в дальнем углу к столешнице пластырем приклеен маленький пакетик. Аккуратно достаю заветную упаковку и отсыпаю часть содержимого на блюдечко, в пакетике остаётся меньше половины. Жаль… Возвращаю свое «сокровище» на место и принимаю вертикальное положение…

На блюдце небольшой горкой разместились белые игольчатые кристаллы, эфедрин. Я засыпаю их в недра кружки, усердно разбалтываю напиток, даю ему немного отстояться и с наслаждением делаю два больших глотка, теперь надо ждать, когда по телу разольется расслабляющее тепло, а потом на его место придут острые электрические покалывания…

С каждым разом ожидание становится все длительнее, организм привыкает и вяло реагирует на стимулятор, из–за этого всё время приходится увеличивать порцию…, наконец измученные мышцы получили первые импульсы.

Я достаю сигарету, отрываю у нее фильтр, прикуриваю, глубоко затягиваюсь, затем отпиваю из кружки значительную часть варева, прикрываю веки и вижу разноцветные пятна, сегодня они почему–то в основном лиловые и желтые… Потом внутри все начинает дрожать, а руки и ноги приобретают удивительную эластичность…, достаточно одного движения, и ты в воздухе…

Вдруг, словно удар в голову и резкая боль в груди…

Что это? Странно… Окно не может раскачиваться, оно же не маятник. А стол? Почему стол висит в воздухе?… Нет, надо быстрей, иначе упущу их…, резким движением вливаю в себя остаток варева, перед глазами всё плывёт, разноцветные пятна превращаются в замысловатые фигуры… и музыка. Звука нет, но я физически чувствую ее присутствие…

А потом приходят они… Ярко окрашенные во все цвета радуги, с большими крепкими клювами, элегантно загнутыми вниз… Боже, как они красивы…, как они степенно выступают и потешно морщат хохолки…, с каким достоинством раскидывают крылья, готовясь продемонстрировать всю красоту своего оперенья…, как азартно горланят, выражая недовольство порядком вещей…

Милые мои, попугаи! Сумасшедшие мои, попугаи! Когда же я увидела вас впервые?…

***

– Ты, правда, не знала, что он женат?–худая длинноногая блондинка затирает мокрым полотенцем пятно на моей блузке.

–Знала, конечно…,–я судорожно всхлипываю и поднимаю лицо к потолку, не хватало еще, чтобы тушь потекла.

–Тогда чего?–блондинка удивленно вскидывает брови.

Я опять судорожно всхлипываю.

–А–а–а–а…,–она грустно улыбается,–Ты, сколько уже с ним?

–Три недели.

–А в «народ» пошла первый раз?

–Угу.

–Понятно… Привыкнешь…, если, конечно, надо.

–Ну…, никто же не просил на руках носить, но орать: «моя жена, моя жена…, она такая…, она то, она сё…»,–опять наворачиваются слезы, и я опять смотрю на потолок.

–Так… Значит, не знаешь, кто у него жена? А родословную–то его знаешь?

–Немного.

–Ясно,–она протягивает мне бокал с каким–то странно пахнущим варевом красно–черного цвета,–Пей! Успокоительное, только немного и маленькими глотками, а то с непривычки…

–С непривычки при слабом здоровье и ласты склеить можно,–в дверях стоит рыжеволосая девица и жадно затягивается сигаретой,–Бодяжишь?–это уже блондинке,–Тчательней давай, на новенького–то.

–Аш жинау…,–огрызается та,–Ты мне когда?–и делает красноречивый жест, будто что–то сыплет в чашку.

– На следующей неделе поставки будут,–откликается девица.

–Сколько?

–Своим, как всегда по–божески, номинал плюс четыре процента.

Я перевожу глаза то на одну, то на другую, я ничего не понимаю, я даже не помню, как их зовут…, опять слезы… Черт побери! Да, что же это такое? Мотаю головой, словно хочу отряхнуться и делаю глоток красно–черного варева. Один, второй, третий…

–Ня, ня,… Гражус… Хватит,–блондинка решительно забирает у меня бокал,–Теперь жди.

Я не спрашиваю, чего мне следует ждать, просто обнимаю себя руками и закрываю глаза. Минута, две, три… и по телу разливается приятная истома, а вслед за ней начинаются легкие покалывания, тысячи маленьких иголочек разбегаются по организму и, словно муравьи, ползают по моим натянутым, как струна нервам. Голова слегка кружится, а перед глазами порхают разноцветные птицы…

–Поплыла,–доносится голос рыжей,–Ты, как? Не слишком?

–Гярай… Нормально…,–отвечает блондинка,–Допьем?

–Не.., я сегодня пас.

–Едрит твою на люстру!–голос незнакомый. Я с трудом разлепляю веки и вижу спину девицы в джинсовом платье,–Если он еще грамм на градус добавит, то я это рыло до дому не дотащу.

–Да ладно,–парирует рыжая,–Мобилизуешь скрытые резервы, возьмешь встречные обязательства и прямой дорогой к светлому будущему.

–Действительно,–доносится голос блондинки,–Хочешь?

–Давай,–бокал с варевом перекочевывает к «джинсовой».

Глаза у меня медленно закрываются, и я с наслаждением рассматриваю разноцветных птиц… Попугаи! Это же попугаи!!!…

***

Мы кружим по центральным аллеям ВДНХ уже часа полтора.

–Это что? Левкои?–он тычет пальцем в клумбу, где растут чахлые розоватые цветочки, и я уже пятый раз слышу этот вопрос.

–Понятия не имею. Вроде бархотки, а может маргаритки. А чего ты привязался к этим левкоям?

–Давно хочу знать, как эти цветуёчки выглядят. У нас в школе училка была, противная и злющая старая дева, так вот, она постоянно изображала ценительницу прекрасного, а когда девчонки первого сентября дарили ей букет, всегда повторяла одно и то же: «Мило, мило… Жаль, но это не левкои». У нас даже повелось про любую лажу говорить: «Это не левкои».

–Уф! Устала,–я плюхаюсь на скамейку и с наслаждением вытягиваю ноги, гудят они неимоверно, еще бы в такой–то обуви: шпилька двенадцать сантиметров, на пальцах перемычка, вокруг щиколотки тонкий ремешок, хорошо ещё пятка закрытая, хоть какая–то опора есть. Зато, как говорится, последний писк, я за ними два часа в ГУМе простояла, к слову сказать, в этих босоножках я два сантиметра выше его, а он даже глазом не моргнул.

–Ну что, поехали отсюда?

Это было наше первое свидание. В прошлый раз дошли до метро, минут двадцать потрепались и разошлись, правда, мой номер телефона он записал. Молчал почти неделю, я бесилась и лезла на стенку, наконец, вчера позвонил и предложил увидеться.

На встречу явился без цветов, но с шоколадкой, а потом мы ходили кругами от фонтана «Дружба народов» до «Каменного цветка» и так больше часа. Мне давно уже это опостылело, хотелось в тихое уютное место, где можно скинуть ненавистные босоножки, выпить чаю или ещё чего–нибудь, а потом может быть…, но с другой стороны, это же первое совместное времяпровождение и сразу…–А поехали!

Такси ловить даже не пытались, день воскресный, кругом толпы народа. Вопросов, куда и зачем едем, я не задавала. Одна станция, другая, пересадка на кольцо, пересадка с кольца, еще станция, наконец, свет божий. Мы стоим на Кутузовском проспекте.

–Почти пришли.

–А куда?

–В гости к моему «крестному», тут рядом у арки. Вот только гостинцев надо купить.

В пафосном «Кутузовском» гастрономе он сразу направился в винный отдел, прикупил бутылку армянского коньяка и три бутылки шампанского. Потом в кондитерском что–то сказал продавщице, та понимающе кивнула и, неведомо откуда, извлекла две коробки конфет и банку растворимого кофе,–Ну вот. Теперь можно и в гости,–а взгляд вопросительный, вдруг откажусь.

–Можно.

В подъезде стоял запах жареной рыбы и щей. Странно, престижный район, «сталинка» и щи.

–Тут кое–где ещё коммуналки есть. Прошу,–один, второй, третий… Лампочка, хитро подмигивая, методично отсчитывает этажи,–Приехали,–дзи–дзи–дзи…,–Похоже, нет никого…, но зато есть ключи.

Ну, в этом я даже не сомневалась.

В квартире полумрак, шторы наглухо закрыты.

–Ты проходи, осваивайся, а я сейчас,–и исчезает в кухне, дальше только звяк…, звяк… Бутылки…, и стук дверцы холодильника.

Первым делом, босоножки вон, теперь шторы в разные стороны. Ух, ты! Вид!!! Закачаешься!! Триумфальная арка во всей красе!

Поворот на сто восемьдесят градусов, а хозяин–то не из бедных: «стенка» из натурального дерева, мягкая мебель с бархатной обивкой, всё явно импортное, может финское, может румынское, не с моей зарплатой в таких тонкостях разбираться, и книги, книги, книги…

Я, словно завороженная, шарю глазами по полкам, Толстой, Тургенев, Пушкин, Мольер, Шекспир…, и натыкаюсь на фотографию пожилого мужчины в белом парадном кителе, сплошь увешенного орденами и медалями.

–Любуешься библиотекой? У «крестного» она богатая.

–Это он,–показываю на фотографию военного.

–Нет, это его отец, генерал Урбанович, мощный старик, три войны прошел. А «крестный» пока только полковник.

–Интересно, а ты в форме такой же важный?

–У меня, честно говоря, её и нет.

–То есть как? Ты же капитан, или это было не твоё удостоверение?

–Моё, только я же инженер, про военную приемку слышала?

–А то! Я в «ящике» работаю, у нас без неё никак.

–Ну вот, а военпредам в форме ходить необязательно, нет, иметь–то её надо, нас государство вещевым довольствием обеспечивает, матерьяльчик по первому разряду и пошив соответственный, только я прошлый раз свой отрез какому–то барыге загнал, деньги были нужны, долг отдать.

Он снова исчезает из комнаты, а я возвращаюсь к полкам. Батюшки! Стругацкие, три тома, а это «Мастер и Маргарита»! Рука сама тянется к книге, я раскрываю заветный томик и отключаюсь…

–Эй, красавица, очнись!–на журнальном столике тесным кружком расположились небольшие хрустальные рюмки, объемистые фужеры, тарелка с копченой колбасой и сыром, два яблока, коробка конфет, плошка с клубникой, бутылка коньяка, бутылка шампанского и пачка импортных сигарет «Camel»,–Прошу к столу,–я плюхаюсь в огромное бархатное кресло и почти полностью в нём пропадаю, он располагается напротив. Чпок! Слышится ласковое шипение, шампанское искрится и отфыркивается пузырьками,–За тебя!

–Да–а?! А почему?

–Ты же меня от милиции спасла, иначе о–о–о… А так моя потомственная офицерская честь осталась незапятнанной.

Шампанское тут же показывает свой коварный характер, в голове шумит, а организм получает команду расслабиться. А не рановато ли?

Стараясь сосредоточиться, я приглядываюсь к сервировке. Шампанское, армянский коньяк, коробка конфет, между прочим, «Красный Октябрь», банка растворимого кофе, импортные сигареты. А, если вспомнить, что шампанского он купил три бутылки и две коробки конфет, плюс барыш продавщице, то все это великолепие тянет на четвертной. Лихо гуляет мальчик,–А почему ты хозяина квартиры «крестным» зовешь? Не в православном же смысле.

–Нет, конечно. Я после школы в «керосинку» поступил, но учиться на фиг не хотелось. Время было–мечта! Портвейн, девочки, гулянки, пару раз в обезьяннике ночевал, ну, меня с первого курса и поперли. Матушка в слезы: ай–ай–ай, сыночек пропадает, вот тогда «крестный» за меня и взялся. Отец его и отчим мой с войны дружат, так что он мне, вроде как, старший брат.

–Отчим у тебя тоже генерал?

–Генерал–лейтенант.

–А «крестный» воевал?

–Нет. Он в сорок первом только родился.

–А дальше как? Он, что тебя выпорол?

–Да нет… Популярно объяснил, что позорить фамилию мне никто не позволит, и есть только три варианта: рядовым в армию и часть где–нибудь в Муходришенске, километров эдак пятьсот от Москвы, на стройки народного хозяйства, на БАМ, например, или дорогой предков. Я мозгами пораскинул и выбрал последнее.

–Это как?

–Военное училище, но «в поля» не хотелось, поэтому поехал в Ростов, в командное инженерное ракетных войск, тем более что отчим с космической оборонкой связан, Гагарина лично знал, ну и «крестный» тоже ракетчик… Сначала училище, потом академия Дзержинского.

–Эта та, что на набережной, рядом с гостиницей «Россия»?

–Она родимая.

–А я думала там кагебешники.

–У этих отдельная нычка,–пш–пш–пш…, в опустевшие емкости медленно вползает шампанское,–За тебя.

–Нет, теперь моя очередь,–я ехидно улыбаюсь и с пафосом произношу,–За славное русское офицерство!–дзинь–дзинь, и содержимое фужера исчезает у меня внутри, голова опять шумит и слегка кружится.

Инстинктивно вынимаю из сумки сигареты и слышу,–Попробуй эти,–передо мной ложится яркая прямоугольная коробочка, а внутри длинные тонкие трубочки темно–коричневого цвета, достаю одну, с наслаждением затягиваюсь и чувствую, что лечу в пропасть…,–А ты зря иронизируешь, я действительно потомственный офицер, нашему служению почти два века.

–Серьезно? Ты так свою родословную знаешь? Я вот дальше прадеда и прабабки ни сном, ни духом. Знаю только, что по линии матери у меня сплошь крестьяне, а по линии отца мастеровые, так что согласно революционной терминологии, происхождение у меня мелкобуржуазное.

–У меня по–разному, по матушкиной линии и пролетарии, и интеллигенты, и даже купцы есть. А вот отец другое дело, у него в предках декабрист Никита Муравьев, тот который считается автором первой русской конституции.

–Ух, ты! А почему ты Ленский?

–Ну, во–первых, потому, что потомство у Никиты Муравьева было только по женской линии, а, во–вторых, Ленский–это фамилия мамы. Отец всю войну прошел и ни царапины… Они с отчимом еще курсантами познакомились и дружили потом до самой смерти…, до смерти отца…, его расстреляли в пятьдесят втором, тогда практически все командование на Дальнем Востоке расстреляли. Вот матушка меня на свою фамилию и переписала, может это спасло, может то, что отчим отправил нас к своей родне в Вологду, пересидеть. А поженились они только через десять лет, а еще через два года сестра моя родилась, Алка.

–Извини, если я…

–Не бери в голову… А чего это у нас непорядок?–он разлил остаток шампанского по бокалам,–Посуда чистоту любит,–а в холодильнике еще две, пронеслось у меня в голове, ну, и, что? Пусть…,–и в тишине сидим, как на похоронах,–пара манипуляций с проигрывателем… и мягкий хрипловатый баритон Джо Дассена: «Salut…»,–Ну вот, уже лучше. Предлагаю выпить за…

–Славное русское офицерство,–и теперь в моем голосе нет ни капли иронии.

–Принимается,–и опять этот манящий звон, и напиток, как змей, вползает в организм, попутно приводя его в щенячий восторг,–Ты позволишь?…

Рука на плече, рука на талии… «Salut…»…, мы всё ближе, ближе…, «Salut…»…, это он меня целует или я его…, какая разница…, «Salut…»

***

Синий, зеленый, желтый…, круги плавают, исчезают, появляются…, птицы…, красивые, гордые…, они гладят меня, и волна накатывает от шеи вниз и обратно…, розовый, красный, фиолетовый…, господи, как же здорово…, попугаи…, они мне что–то кричат, их всё меньше, меньше…, и цвет…, цвет пропадает…

У–у–ф!… Открываю глаза и понимаю, что мне хорошо и на всё плевать.

У окна о чем–то спорят, слышу обрывки фраз: «….все не ангелы, но Шутник–редкая сволочь,… ну, знаешь, она сама…, да… с головой беда…, с головой нормально, с реальной оценкой плохо…».

Блондинка первой замечает мое «пробуждение»,–О! Матка боска! Вернулась!–голос у нее звонкий, а слова произносит мягко, слегка растягивая,–Как, ты?

Благодарно улыбаюсь,–Хорошо.

–Ну, давай знакомиться,–от неожиданности вздрагиваю, как она догадалась, что я не… Ой, как неудобно,–Да, ты, не смущайся, здесь церемонии не в чести, ты думаешь, мы расслышали, как тебя зовут? А нас и вовсе не представляли,–она грустно усмехается и протягивает руку,–Ниёле. Это в паспорте, а в миру Нелька. Хозяйка квартиры. Вот она,–показывает на «рыжую»,–Антонина

Та церемонно шаркает ногой и изображает нечто вроде книксена,–Туанетта! Так меня мой Булкин зовет.

–А это,–блондинка кивает в сторону «джинсовой»,–Лёля Панаева. Она у нас богема, в ресторане «Сказка» поет, её вся Москва знает и не только Москва, там «большие» люди со всей страны бывают.

–Вообще–то я Лиора Панавер,–откликается «джинсовая»,–но с такими данными даже в кабаке не вариант, кто ж будет слушать «Москву златоглавую» в исполнении еврейки? Не любят нашего брата, а так,–она картинно изгибается и выдыхает низким грудным голосом,–«В этом мире, в этом го–о–о–роде, там, где улицы, грустят о лете…»,–моментально меняет позу и…,–«Вдоль по Питерской! По Тверской–Ямской…..», по желанию клиента любой репертуар.

Девчонки мне нравятся, видно, что ёрничают они ради прикола, а не для того чтобы повыпендриваться,–А я Инга.

–Инга?–удивляется Лёля,–А я слышала, что Ленский тебя как–то по–другому называл, необычно очень, потому и внимание обратила.

–Ика. Фамилия у меня Кондратова, поэтому первые буквы «И» и «К», а «К» в русском алфавите произносится, как «Ка», вот и получается Ика.

–Здорово!– улыбается Нелька,–это тебе больше идет.

–Ага,–киваю я,–Особенно, если знать, что в переводе с японского ика–это каракатица.

–У вас совесть есть?–незнакомая девушка в очках смотрит на нашу компанию с укоризной,–Я понимаю, зачем вы сюда набились, но, сколько же можно тут торчать?

–О! Миронова! «Супчику» хочешь? Тут малость осталось,–Леля протягивает ей бокал с «успокоительным»,–Давно здесь?

–Минут сорок. Пришла, глядь, одни мужики, укушавшиеся без присмотра.

–Почему это одни?–Антонина хитро подмигивает и начинает загибать пальцы на руке,–Захаров с какой–то девицей, Самойлов аж двух приволок, а Гордеев опять свою халду припер, итого…

–Халде все равно, она уже поняла, что Гордеева не окольцует и явно готова отвалить. А от студенточек, какой прок? Они, похоже, первый раз с взрослыми «дяденьками» гуляют, восторг, эйфория, все байки за чистую монету,–девушка отпивает из бокала,– Фу! Холодный!

–Мы на тебя не рассчитывали,–парирует Нелька,–Шутник сказал, что ты не придешь,–лицо у девушки резко бледнеет, но тут хозяйка хватает меня за руку и выталкивает вперед,–Знакомься, Инга.

–Лена,–почти шепчет девушка.

–Можно Элен, можно Элла, можно Ёлка… Эх, бабоньки,–Антонина со вкусом потягивается,– Айда, напьемся! А чего? Мужикам можно, а нам нельзя?

–А домой как?–возражает Лена.

–А никак! Здесь останемся. Нелька не выгонит.

–Куда уж мне.

–Поддерживаю!–Леля тушит сигарету и опять выдыхает своим низким грудным голосом,–«…Помню, как на масляной Москве в былые дни пекли блины…»

***

–Ты чего пустой хлеб жуешь? Вон масло и колбасу бери, Костик вчера принес, салями финское,–Люсечка отбирает у меня кусок хлеба, густо мажет его маслом, а сверху кладет куски крупно порезанной колбасы,–Я всегда крупно режу, «пуговицы» любят колбасу без хлеба лопать, да и мама ругается, если ломтики тонкие, застиранные тряпки, говорит,–потом достает из шкафчика бокал, грамм этак на четыреста, сыпет туда две чайные ложки растворимого кофе, две ложки сахарного песку, заливает кипятком и пододвигает мне,– Давай, давай! А я котлетами займусь.

Люсечка двоюродная племянница моего отца, то есть моя троюродная сестра, несмотря на такое не очень близкое родство, мы с детства, не то чтобы дружим, (разница в возрасте у нас восемь лет), скорее приятельствуем, но общаемся часто и с удовольствием.

Для Люсечки я вроде окна в мир. Что? Где? Когда? Основной источник информации: кино, театры, мода, книги.

Самой ей не до «культурной» жизни, замуж она вышла в девятнадцать, через год родился Ванька, сейчас ему двенадцать, а через пять лет появились близняшки, Варюшка и Любашка. Похожи они чрезвычайно, я, например, различаю их только по родинкам, у Любашки на правой щеке четыре родинки, а у Варюшки две.

Сразу после школы Люсечка поступила в институт культуры, но маленький сынишка постоянно болел, поэтому пришлось уйти. Сейчас она работает музыкальным педагогом в детском саду, три года на народно–певческом и музыкалка с отличием ей это позволяют.

С точки зрения среднего советского труженика, живет Люсечка хорошо, большая трехкомнатная квартира, машина, домик на шести сотках, где–то под Гжелью, только все не так просто, как кажется.

Первые пять лет они с мужем, свекровью и маленьким сыном ютились в однокомнатной квартирке, потом свекровь умерла, появились девчонки, стало еще труднее. Семья увеличилась, а доход уменьшился, у покойной свекрови была хорошая пенсия. Жили бедновато, тесновато и неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы не приятель Костика, тому надоело смотреть, как друг мается, пытаясь прокормить семью, он буквально за шкирку вытащил его из НИИ и устроил экспедитором в «Смоленский» гастроном.

По образованию Костик инженер–механик, но институт заканчивал пищевой и специальностью его были какие–то погрузочные агрегаты, это очень пригодилось на новом месте, кроме того начальник по товарному снабжению тоже оказался выпускником пищевого.

Жизнь потихоньку стала налаживаться. Костик был исполнительный, никогда не переходил рамки дозволенного, разного рода дефицит брал только для семьи, в редких случаях для родных и близких знакомых, а уж приторговывать им, ему и в голову не приходило, по натуре он молчун, говорил мало, делал много и, по возможности, старался никуда не влезать. Начальство это оценило, повысили в должности, дали хорошую квартиру, выделили участок, никогда не обходили с премиальными, но вот работы навалили сверх всякой меры, Костик, можно сказать, дневал и ночевал на службе.

–Как вы живете–то? Я дядю Петю уже года три не видела,–Люсечка интенсивно вращает мясорубку, не глядя, заталкивая в нее куски мяса,–А Борис как?

–Замечательно! Скоро второго родит, а может двух, у Верки пузо аж на нос лезет.

–Что ты говоришь?! А старшему сколько?

–Три с половиной, чем только не переболел?! Врачи говорят, ребенок не садовский.

–Они всем так говорят, выправится. У меня Ванька ужас, какой дохлый был, а сейчас футболист, тренер его хвалит, а как вы там размещаетесь в двух комнатах–то?

–Родители в маленькой, Борька с семьей в большой, а я на кухне. Правда, мне, чтобы постель постелить, надо кушетку раздвинуть, а кухня у нас хоть и приличная, но на царские палаты не тянет, поэтому часть кушетки раздвигается под стол. Представь, пришла ты ночью водички попить, а там человек лежит, причем, до пояса он есть, а дальше нет. А зимой вообще лепота! В морозы батареи жарят на полную, а от окна несет нещадно, тогда приходится переворачиваться: головой под стол, а ноги к окну. Сейчас уже привыкла, а поначалу, по делу приспичит, дернешься–бабах! И башкой об стол.

Люсечка испуганно ахает, оставляет мясорубку в покое и подсаживается к столу,–Кошмар какой!–нижняя губа у неё дрожит, а веки краснеют,–Я помню, как мы в «хрущёбе» жили… Ад!

–Не–е–е… У нас пока только чистилище, ад будет, когда Веруня второго родит, их комната рядом с кухней, а стенка тонкая, значит, ночные песнопения мне обеспечены, опять же пеленки, подгузники, где их сушить–то? Кроме кухни негде. В ванной дитё купать, самим мыться, балкон метр на метр, да и то только в теплое время.

–А, если тебе у родителей как–нибудь поместиться?–моя троюродная уже почти плачет, глазки слезами заполнились, еще чуть–чуть и…

Она не притворяется, ей действительно меня жалко, и не только меня, она постоянно всем сочувствует, большой ребенок, и это несмотря на троих детей, именно поэтому все и зовут её не Людмилой, не Людой, а Люсечкой, а на работе Люсечка Сергевна, и воспитанники тоже.

–Я и помещалась, пока Верка вторым не залетела. Мелкий же болеет постоянно, коклюш недавно перенес, вот его и переселили к старикам, чтобы он поменьше на мать чихал, ну, а мне…

–Господи! А перспективы какие–то есть?

–В нашей стране перспективы есть всегда, светлые и лучезарные. Борька на работе стоит в очереди на жильё, когда Веркиной беременности пять месяцев минуло, он справку предоставил, так, мол, и так, жду пополнения, его малость передвинули ближе к началу, но это всё равно года два минимум, и то только потому, что очередь ведомственная, а не городская, там бы…

–Да, там вообще кошмар. Мы бы до сих пор стояли, если бы Костик из НИИ не ушел.

–Люсечка, а я к тебе по делу, тетя Лида сейчас с тобой живет?

–Ага. Мы как квартиру получили, сразу её забрали. Мне большое облегчение, она и по дому помогает, и с детьми, пуговицы два раза в неделю на танцы ходят, еще и рисование у них, без мамы я бы не справилась.

–У неё вроде комната есть.

–Да, от нас недалеко. Одна автобусная остановка.

–А кто там сейчас живет?

–Никого. Ваньке восемнадцать исполнится, можно будет родственный обмен сделать. Сейчас никак, мне для этого разводиться надо. Я её сдавать пыталась, для жизни там все есть. Мы когда маму из барака переселяли, её пожитки туда засунули, вот только желающих мало. Соседи! Сомнительным типам я принципиально не сдаю, мало ли что, а нормальный человек долго там не живет, месяц, два и на выход. Последний жилец четыре продержался, рекорд.

–Люсечка, а можно мне там пожить? Я тебе заплачу, сколько скажешь.

–Да ради бога! Мне и денег сверх квартплаты не надо, только там обстановочка ой–ёй! Тетка Дуня барахольщица страшная, всё к себе тащит и грязнуля еще та, но бабулька она хорошая, не злая, всю жизнь шофером проработала, а теперь на той же автобазе сторожем. Гришка, её племянник, набегами в квартире бывает, у него женщина есть неподалеку. Мужик, что называется, руки золотые, и слесарь, и электрик, ну и, как водится, на грудь принимает регулярно, а после этого…, сливай воду, суши весла. Самая противная тетка Лена, она зараза жадная, хитрая, на весь дом участковому стучит. Хорошо тот человек разумный, не всё во внимание принимает, хотя его тоже можно понять, там контингент оторви и выбрось, из бараков переселяли.

–Ну, мне особо выбирать не приходиться, а так хоть комната своя будет. С замком?

–Разумеется, как положено.

–Значит, можно?

–Конечно,–она роется в одном из ящиков и протягивает мне целлофановый пакет,–Держи,–в пакете лежат ключи, и книжка со счетами за коммуналку на имя её матери,–С участковым я договорюсь, объясню твою ситуацию, он поймет. Бабкам ничего объяснять не буду, просто скажу, что ты моя сестра и будешь там жить, только, вот что…, жировки–то у нас разные, а отдельных счетчиков на свет и газ нет. Проблему, конечно, решить можно, но бабкам денег на установку жалко, а мне оно на кой? Поэтому платежные книжки общие, ты представляешь, что там творится в конце месяца? Так что придется тебе свет и газ оплачивать за всю квартиру, иначе они не согласятся, у меня и прежние жильцы так делали.

–Не вопрос. Спасибо тебе!

–Было бы за что. Ты ешь, ешь… Кофе ещё налить?

***

–Ночь, как слеза, вытекла из огромного глаза и на крыши сползла по ресницам…,–окно настежь, позади его голос и темное пространство,–Встала печаль, как Лазарь, и побежала по улицам рыдать и виниться…,–передо мной триумфальная арка, сияющая и величественная,–Кидалась на шеи–и все шарахались, и кричали: безумная!…,–глупые лупоглазые фонари пялятся на красавицу и завидуют,–И в барабанные перепонки воплями страха били, как в звенящие бубны…,–а красавица не обращает на них внимания, она–сама вечность, и чванливый Кутузовский предано лижет её пятки.

Голос смолк, я чувствую, как губы, еще минуту назад выдыхавшие волшебные звуки, ласково движутся по моей шее…

–Кто это?

–Анатолий Мариенгоф, ближайший друг Есенина.

–Никогда не слышала.

–Не удивительно, у нас совсем недавно и Есенина не очень–то жаловали.

–А ты откуда его знаешь?

–У матушки книжка есть, издана в конце двадцатых. Мой дед, её отец, когда–то в театре у Таирова работал. Вообще он филолог, или, как тогда говорили, славист, до революции в Московском университете преподавал, но потом…,–он замолчал, покачал головой и…,–А потом стал заведовать репертуарной частью, сначала у Таирова, потом в театре Революции–это нынешняя «Маяковка».

…Губы опять путешествуют по моей шее, я запрокидываю голову, кладу ему на плечо и растворяюсь… Тело размякает, ноги дрожат и подкашиваются…, вдруг в голове: «Господи, мы же голые, а с улицы свет, как из прожектора….», толкаю Ленского и отскакиваю от окна.

–Ты чего?–глазами хлопает и губенки надул, как обиженный ребенок.

–С улицы все видно, а мы в чем мать родила, не знаю как ты, а я не готова к такому стриптизу.

Вовка расхохотался,–Вот в чем дело! Сейчас поправим,–я даже охнуть не успела, а он уже содрал штору, накинул её нам на плечи и запахнул, как широкий плащ,–Вуаля!!!

–Сумасшедший, «крестный» тебя убьет!

–Обойдется… Не первый раз…

Последние слова мне не понравились, но неприятное чувство прошло также быстро, как и появилось,–Почитай ещё.

–Не было Вас–и не было дня, не было сумерек, не горбился вечер и не качалась ночь сквозь окно. На улицы, разговаривающие шумом рек, выплыл глазами опавшими, как свечи…,–и опять его губы, моя шея, мои губы, его глаза, а сердце, как на качелях, то вверх, то вниз: ух, ух, ух,…,–Я сейчас,–он выскальзывает из «плаща» и исчезает в глубине темноты, а там: дзинь…, дзинь…, звяк…, звяк…,–Держи,–у меня в руках оказывается приземистый пузатый бокал с узким горлом,–Ты его плотнее обхвати, коньяк тепло любит.

Я послушно обхватываю «пузана» пятью пальцами и делаю несколько вращательных движений, потом подношу к носу и с наслаждением вдыхаю терпкий горьковатый аромат,–Ваше слово, сэр.

–За чудесную ночь, за звездное небо, за счастливый случай…

–За Мариенгофа.

–За него тоже,–коньяк проваливается вниз, а следом за ним плавно змеится штора, но сейчас мне глубоко наплевать видят нас или нет. Блямс!… Это «пузан». Его или мой?… Др–др–др…, стук! А это что?… Плевать! Я в раю… Ай!… Он поднял меня на руки и кружит по комнате…,–Приду, Протяну ладони. Скажу: люби, возьми, твой, единый. У тебя глаза, как на иконе у Магдалины…

Один круг, второй…, наши души уютно уткнулись друг в друга, а хищные тела совершают разбойничий набег…

***

Я пытаюсь пошевелиться, левая рука чем–то зажата, дернула сильнее и,–«Ой, господи… Уф!…»,–«что–то» отъехало в сторону и засопело.

Рука категорически отказывалась слушаться, пришлось принудительно перенести её на живот. Открыла глаза, повернула голову влево, край кровати, еще сантиметр и мимо, повернула вправо, обнаружила Лёлькину спину (она даже джинсовое платье не сняла), а за ней сидящую на постели русалку.

Русалка улыбнулась и ласково произнесла,–Лабас.

–Чего?!

–Привет, говорю. Это по–литовски,–русалка превратилась Нельку,–Ну, раз проснулась, пошли на кухню, а Лёлька пусть спит, ей сегодня работать, и завтра тоже.

–Сегодня же суббота?

–Вот именно, в ресторане в выходные самое то. Она бы и вчера работала, да помещение «серьёзные гости» заняли, сказали, лишние люди им не нужны,–мое тело попыталось принять вертикальное положение. С первого раза не получилось,–Осторожнее, не наступи,–прошепелявила Нелька, во рту у неё прыгали шпильки, а руки закручивали волосы в тугой пучок.

Я ошалело смотрю вниз, на ковре рядом с кроватью спит кто–то из мужиков, подушкой ему служит огромный плюшевый слон, кое–как перемещаюсь на пол и принимаюсь шарить глазами по комнате…

–Стул видишь?–хозяйка была уже во всеоружии, даже губы накрасила,–Там под пиджаком твои брюки, забирай, на кухне оденешься.

Я послушно собираю амуницию и иду вслед за Нелькой,–А на полу кто?

–Юрка Корецкий, Лелькин мужик. Вы уже десятый сон видели, когда он явился, еле уняла.

На кухне смрадно и тоскливо, но пока я натягивала одежду, Нелька чудесным образом разрулила ситуацию, устроила сквозняк, и все запахи моментально вытянуло, разгребла стол, вынесла мусор и чем–то побрызгала в воздух, почувствовался легкий запах лаванды.

–Ловко ты.

–Это профессиональное. Я в гостинице работаю. Клиент, разный попадается, а номера убирать быстро надо. Кофе пьем?

–Ага, только умоюсь,–поворачиваюсь к выходу и понимаю, что не помню, где находится ванна,–Нель, а где…

–До конца коридора направо, первая дверь. Полотенце бери любое, вчера все обновила, и не пугайся, там Викторас, во время вечеринок–это его любимое место.

Свет включать не решилась, оставила дверь открытой. Мыться в темноте было неудобно, как ни старалась, брызги все равно в ванну летели, Разин даже очнулся пару раз. Чистое полотенце нашла сразу, повезло, учитывая, что на полу валялись три штуки, явно не первой свежести.

После водных процедур почувствовала себя почти счастливой, правда, голова слегка кружилась и подташнивало.

На кухне от былого бардака и следа не осталось, а хозяйка увлеченно колдовала над плитой,–Садись, сейчас кофе подам, настоящий, не бурда растворимая.

–А мне и растворимый нравится.

–Просто ты настоящий никогда не пила. В Москве не во всяком ресторане его готовить умеют, а народу не до кофе, хлопотно, а, главное, дорого. Да и привычки нет, другое дело у нас в Прибалтике,–она аккуратно разлила ароматный напиток и, заметив, что я нацелилась на сёмгу, стукнула по руке,–Не надо! Тошнит?

–Ага.

–Конечно, ты вчера нервная была, всё подряд глотала. Сыр бери, а про рыбу забудь. Тебе сейчас кофе, чай крепкий, можно молока…, хотя, наверное, лучше…,–на столе таинственным образом появилась бутылка коньяка,–пятьдесят грамм!

–Не–не–не… Ни за что!

–Это лекарство. Пей! А потом кофе.

Я повиновалась. Сначала организм пытался выкинуть «лекарство» обратно, но потом голова прояснилась, и тошнить перестало,–И, правда, лучше,–с удовольствием зажевала «лекарство» сыром и сделала глоток из чашки,–Напиток божественный! А где остальные?…

–Самойлов с девушками и Захаров.... науья йстра…., как это по–русски…, а …новая дама, в той комнате, где гуляли. Ленский в кладовой, кресло туда впихнул и спит. Ланин, Борисов и еще кто–то в кабинете. Гордеев «свою» провожать поехал…

–Ну, это я помню, тогда еще и одиннадцати не было.

–Вот–вот… Николаев домой ушел, он тут на Комсомольском живет, Пашутин с Леной в маленькой.

–А Антонина?

–У Булкина сегодня какое–то семейное торжество, только вспомнил он об этом в третьем часу ночи, ну, Лелька позвонила Вадику, тот приехал и забрал их.

–Кто такой Вадик?

–Таксист знакомый, он Лельку давно «катает», правда, у него одно условие, если сильно за двенадцать, больше, чем в один адрес не повезет.

–Тоня далеко живет?

–Ты, думаешь к ней? Не поедет Булкин в Свиблово. Да и зачем? У него в Матвеевском двухкомнатный кооператив, родители купили. Они могут,– вздохнула Нелька,–Отец академик, директор секретного НИИ, матушка профессор консерватории, дядя народный артист, и далее, далее…

Голова моя прояснилась,–Ой, спасибо. Можно ещё?–Нелька довольно улыбнулась и опрокинула турку в мою чашку,–А квартирка–то вместительная, твоя?

–Мужа.

–Ты замужем?!

–Вдова, пятый год.

–Ой, прости…, я не знала, сочувствую…

–Нечему тут сочувствовать,–отрезала Нелька, а лицо у неё вдруг стало злое и брезгливое.

Я притихла, потом робко попробовала сменить тему,–А ты в Москву давно приехала?

–Восемь лет назад.

–А откуда?

–Из Паланги… А родилась я на хуторе, ближайший поселок Моседис в пятнадцати километрах… Ладно, потом… Вижу, ты хорошо себя чувствуешь, значит, будем завтракать…

Я пила кофе и слушала, как журчит Нелькин голос. Акцента, как такового у нее не было, но слова она произносила с особой тягучей интонацией, а фразы строила «слишком» правильно, и иногда перед тем, как что–то произнести, задумывалась, то ли вспоминала, то ли переводила с литовского.

***

Коварный луч бесцеремонно щекотал нос и буравил глаза, просыпаться не хотелось, я натянула одеяло по самую макушку, не помогло, солнце чувствовалось даже через ткань, к тому же стало жарко. Чиву–чиву… чьи вы, чьи вы…, вопросительно застрекотала птаха… Не судьба!

Ленского рядом не было, а на подоконнике сидел нахальный воробей и косо на меня поглядывал.

–Кыш!! Зараза!–даже клювом не повел, наоборот чирикнул, подпрыгнул и повернулся хвостом. Подобное нахальство я стерпеть не могла,–Ах, ты, дрянь такая! Пошел вон отсюда,–прорычала я и ринулась к окну. Воробей сделал изящный пируэт воздухе и приземлился на ближайшую ветку, а я со злостью захлопнула оконные створки.

Неплохо день начался, с птицами ругаюсь, чужое имущество порчу, а, где Вовка?

Вышла в гостиную, там остатки былого пиршества и штора на весь диван, потом коридор, прислушалась, из ванны доносился шум воды и самозабвенное пение: «…мы охотники за удачей птицей цвета ультрамарин…». Вернулась, с удовольствием растянулась на диване и укрылась шторой. Здесь, по крайней мере, нет птиц…

–Мы встречались с тобой на закате, ты веслом рассекала залив. Я любил твое белое платье, утонченность мечты, разлюбив,–штора медленно поехала в сторону,–Были странны безмолвные речи, впереди на песчаной косе…,–чмок–щека, чмок–нос…,–вставай, красавица, пора…,–чмок, чмок, чмок…

–Ну чего тебе неймётся?–заскулила я,–Можно еще поспать?

–Нельзя! Поднимайся, приводи себя в порядок, и едем обедать.

–Да ну тебя,–я недовольно фыркнула, но сон уже прошел, тем более что штора окончательно утратила функцию одеяла, Вовка уже приспосабливал её на место.

Через полчаса я была готова,– Куда идем?

–В «Хрустальный». Здесь недалеко.

Ресторан встретил нас тишиной и покоем, народу, несмотря на воскресенье, почти не было, не удивительно, одиннадцать утра! Минут десять мы сидели в одиночестве, потом явилась укротительница подносов. Она, нехотя переваливаясь и почесывая левый локоть, подплыла к нашему столику выражение лица у дамы было тупое и презрительное.

–Значит так, девушка,–Ленский явно польстил, девушкой она была, когда он в детский сад ходил,–Бутылочку шампанского, двести грамм коньячку,–глаза у дамы ожили и заискрились профессиональным интересом,–два «столичных» салата, фрукты, два заливных, порцию осетринки, шашлык…

–Ой, нет!–встряла я,–какой шашлык в половине двенадцатого?

–Шашлык не советую,–отозвалась официантка,–Хотите две яичницы с ветчиной сделаем. Продукты только что получили, а коньяк лучше бутылку возьмите.

–Понял,–Ленский весело подмигнул,–Принимается…, еще мясное ассорти и минералочки,–получив заказ, дама исчезла,–Видала?! Сервис по–советски: шашлык вчерашний, а коньяк лучше бутылку, иначе разбавим… Все для клиента. А ты знала, что здесь фильм «Дайте жалобную книгу» снимали?

–Понятия не имела. Видать мадам персонаж из того фильма.

–У нас в стране весь общепит из того фильма, даже элитные заведения.

Мы сидим на втором этаже, справа и слева два огромных окна, в одном красуется Кутузовский в другом Большая Дорогомиловская. Ленивое московское солнце только–только набирает силу и в зале, несмотря на обилие света, прохладно. Меня захватывает состояние истомы и полной расслабленности, Ленского, видимо, тоже, он даже не сразу реагирует, когда жрица приносит шампанское и первые закуски.

Чпок! Пш–ш–шш… Дзинь–дзинь! Все удивительно вкусно или это, кажется? Неважно! Я уплетаю салат, яичницу и наслаждаюсь абсолютным счастьем!

Продолжается так минут сорок, потом мой желудок растягивается до невероятных размеров и «вопит», что ни при каких обстоятельствах больше не вместит в себя ни капли,–О–ой! Не могу…,–я смотрю на заставленный стол и тяжело вздыхаю,–и половину не съели. Куда ты столько заказал? Я на воздух хочу.

–На воздух, так на воздух. Девушка! Счет!

Официантка материализовалась моментально, я даже не предполагала, что эта снулая курица способна на такую скорость,–Конечно, конечно… Вот, пожалуйста,–на стол лег фирменный бланк, исписанный корявым почерком.

Итоговая цифра была заоблачная! Она обсчитала нас минимум в два раза!!!! От такого нахальства у меня даже руки затряслись, еще секунда и я устрою этой кобыле такой скандал…, да, я…, и получаю удар по ноге.

–Вот что, милочка,–вальяжно произносит Ленский,–мы хотим устроить пикник где–нибудь в тихом месте, поэтому, если вы всё,–он указывает на заставленный стол,–аккуратно упакуете, то получите вознаграждение сверх счета,–и небрежно машет трешкой перед носом этой мерзавки, её, как волной смыло.

Ленский криво усмехается и смотрит на меня, а глаза колючие–колючие,–Никогда не спорь с быдлом! Слышишь, ни–ког–да! Много чести! Хотела на воздух? Пошли. У входа «дары» подождем.

Ждали недолго. Мадам вынесла объёмистую матерчатую сумку, из которой предательски торчали горлышки бутылок,–Вот. Все аккуратно, есть бумажные тарелочки и стаканчики, в кафетерии взяла, а шампанское пробкой от портвейна закрыла, я там штопор положила…, на всякий случай.

– Ух ты! Клёво,–Вовка царственным жестом протянул ей деньги,–Это по счету, а это обещанное…

Лицо у жрицы растеклось, как блин и приобрело характерное масляное выражение,–Спасибо! Заходите…, буду рада…, спросите Таю, всегда столик обеспечу…,–летит нам вдогонку.

–Ещё бы, за такие деньги,–зло огрызаюсь я.

–А вот денег–то и не осталось,–смеется Ленский, и в голосе ни капли жалости,–Так мелочёвка. Ну, опять к «крестному»?

–А вот и нет. Пикник так пикник, наплевать, что денег нет. Сейчас доедем до Филевского парка, на проезд и у тебя, и у меня «единый», а харчи с собой.

Когда мы выгрузились из троллейбуса, на улице было уже нестерпимо жарко.

Метров сто прошли по центральной аллее, потом свернули влево и полчаса пробирались между сосен, осин, берез, пересекая то невесть откуда взявшуюся гравиевую дорожку, то протоптанную народом тропу, наконец, дошли до Москвы–реки.

В поисках укромного места повернули в сторону от всех указателей, обещавших «блага» цивилизации, и далее вдоль крутого обрыва, где уже не было «натоптанных» тропинок, гравиевой крошки, была только вольная, никем неухоженная земля, поросшая бурьяном и лопухами…

Мы шли и шли, пока не увидели уютный пятачок, закрытый кустарником с трех сторон, там свежая изумрудная трава словно искрилась на ярком солнце, а проникало оно крадучись со стороны высокого берега, отталкивалось от речной глади, взбиралось по крутизне и, измученное трудной дорогой, падало на мягкую зеленую постель.

–Царское место,–Ленский снял пиджак и бросил на землю,–Прошу.

–Жарко–то как…

–В чём проблема? Раздевайся!

–У меня купальника нет.

–Ну и что? Кому мы здесь нужны?–а он прав, никому. Платье прочь, и я с удовольствием растягиваюсь на Вовкином пиджаке,–Сударыня, смилуйтесь! Помощи прошу,–Ленский деловито копался в матерчатой сумке с припасами.

Пришлось заняться хозяйством, к слову сказать, Тая деньги отработала на совесть. В сумке обнаружились не только обещанные тарелочки и стаканчики, но и большая тряпица сероватого цвета, видимо бывшая скатерть, она, хоть и хранила на себе остатки былых пиршеств, но была чистая и даже пахла мылом, через пару минут импровизированный стол был готов.

–Прошу, души моей богиня,–Вовка протянул мне стаканчик с шампанским.

–Благодарю, рыцарь «гусарского» образа,–парировала я и сделала глоток, прямо из его рук.

…Шампанское льется мне в рот, потом по губам, по шее, по груди…

–Глупышка,–он целует мои губы…,–Я люблю тебя,–шею…, грудь….

***

–Девушка, есть лишний билетик?… Лишний билетик есть?… Молодой человек, лишнего не найдется?…–я то и дело отрицательно мотаю головой, а внутренне ликую: есть, есть у меня билеты, целых два. Партер десятый ряд, почти середина, но они, ни в коем случае, не лишние, очень даже не лишние…

Сегодня мы с Вовкой идем в «Ленком» на «Тиля». Я спектакль уже видела, правда, с балкона, вернее с бельэтажа. Место было в углу с левой стороны и ряд последний, два акта на ногах провела, но удовольствие получила немереное, грех не повторить. Ленский «Тиля» не видел, неудивительно, спектакль кассовый, бомба, просто так не попадешь, но у меня есть знакомая театральная кассирша, Зойка Осипова, моя одноклассница.

Вот ведь судьба. Я училась десять лет в школе, пять в институте, результат: инженер в «ящике» и зарплата сто десять ре. Осипова с трудом закончила восемь классов и, пожалуйста, дефицитная специальность. Понятия не имею, сколько Зойка зарабатывает, но судя по амуниции и «камешкам», мягко говоря, не бедствует. Девица она тупая и злобная, но добро помнит, если бы я за нее контрольные по алгебре и геометрии не решала, то вряд ли бы она восьмилетку даже с тройками закончила, зато теперь хожу на все театральные премьеры, даже в «Большой». Денег уходит уйма, Осипова хоть и отдает дефицит по номиналу (говорю же, добро помнит), но «нагрузку» впахивает жуть. Один только эвенкийский фольклорный ансамбль чего стоит, три билета и каждый по четыре с полтиной.

–Девушка, красавица, умница,–передо мной маячит парень в ковбойке и фирменных джинсах,–девушка, я по глазам вижу, что у вас есть лишний билет,–голос вкрадчивый, почтительный,–даю тройную цену.

Я только отмахиваюсь, мол, да ну вас… Мне действительно не до него, я внимательно всматриваюсь толпу, ищу Ленского, минута, две…, вижу…

–Привет,–чмок, чмок, и в руках у меня ярко бордовая роза,–Ты сегодня такая красивая… Ух!

–Что? Только сегодня? А обычно, значит, Баба–яга?

–Обычно ты просто красавица, а сегодня особенно.

–Ну ладно, так и быть. Пошли скорее, до начала десять минут осталось,– хватаю Ленского за руку и тяну за собой.

–Подожди… Я не могу. Понимаешь…,– он мнется и смотрит куда–то в сторону,–В общем, у меня дело срочное,–опять пауза, а потом скороговоркой,–Жена позвонила, ей деньги срочно нужны, они с сыном в июле в дом отдыха едут, но платить надо сейчас…

…Стоп!… Какая жена?… Такое чувство, будто в меня выстрелили…, или оглушили…,–У тебя есть сын?!

–Да. Петька, ему без малого четыре, совсем взрослый мужик, вот только болеет часто, поэтому каждый год на море и возим. В этот раз они с Ольгой в Ялту поедут, там отличный дом отдыха Минобороны. Дороговато, но что делать? Перехватил деньжат у кого мог, потом отдам, не впервой.

–Да, да… Конечно…,–что ж так погано–то…, внутри ровно косой прошлись,–Конечно…

–Ну, я побежал,–чмок, чмок,–Сегодня не жди. Я тебе завтра на работу звякну.

–Разумеется…,–губы деревянные…,–Пока, пока…,–Жена…, сын…, ловко меня в известность поставили, а главное, коротко и быстро, чтобы ни вопросов, ни эмоций… Зря боялся, эмоций–то как раз и нет. Никаких. Вот только зудит что–то внутри…,–Молодой человек,–это уже парню в ковбойке,–Вам вроде билеты нужны? Есть два. Партер десятый ряд, почти середина.

–Не может быть!–тот явно не верит своему счастью,–Благодетельница! У моей девушки сегодня день рождения. Я обещал ей хотя бы стоячие, а тут такое богатство,–глаза сияют, рад, словно машину в лотерею выиграл,–Держите деньги,–и в моей руке оказываются две десятки.

–Да, вы, что? Это много.

–Ничего не много. У спекулянтов билет в партер минимум четвертной стоит, а тут целых два. Берите, берите! Спасибо огромное! Вы меня просто осчастливили! Выпейте за мое здоровье или купите себе что–нибудь,–он разворачивается и бежит в сторону театра,–Аля! Аля! Есть билеты!

Навстречу счастливцу выпархивает миловидная девчушка,–Ой, правда!!!! Какой ты молодец! А я не верила.

–Зря! Никогда во мне не сомневайся,–парень гордо улыбается, и они исчезают в дверях.

Ну, хоть кто–то сегодня счастлив…

***

Погода мерзкая, дождь, ветер, температура градусов десять–двенадцать, а я, как на грех, в гипюровом платье. Сейчас бы кофту шерстяную, да шарфик мохеровый, а тут кружевное решето. Я эту «обойму» с выпускного не надевала, и сейчас бы ни за что не надела, если бы не Валька: надень, да надень, ты же свидетельница, а на моей свадьбе всё должно быть великолепно. Пришлось уступить невесте, как ни как ее день.

В ЗАГС мы приехали за полтора часа до росписи, вернее приехали–то мы нормально, но чего–то в этой «консерватории» нарушилось, и вот теперь ожидаем…

Я уже второй раз выскакиваю курить, во–первых, внутри атмосфера «нервнопаралитическая», а, во–вторых, мне надо встретить Ленского. Снаружи льет, как из ведра, поэтому народ курит в предбаннике запасного выхода, помещение весьма небольшое, а набилось человек двадцать, хорошо, что кроме двери, есть еще два окна от пола до потолка и оба настежь.

Я кое–как протискиваюсь к одному из них и пытаюсь разглядеть улицу. Пусто. Одни машины, расфуфыренные и жалкие, вот и наша «Волга», ленты от дождя превратились в жалкие тряпки, а на капоте неряшливо скукожились медведь и кукла (типа счастливые новобрачные)… В общем, как невеста и мечтала, все великолепно…

Между мной и окном четверо молодых людей, трое из них уже слегка навеселе, радостно гомонят и смеются, а один, чуть поодаль, нервно курит вторую сигарету подряд, по всему видно, жених. Приятели и внимания на него не обращают, напрасно, парень явно не в себе… Вот он тушит окурок, достает из кармана пачку, трясущимися руками пытается вытащить еще одну сигарету, не получается… Пачка летит на пол, он отрешенно смотрит ей вслед, потом бормочет: «Наверное, зря это всё….»,–и, выходит прямо в окно. Дружное: «Ах!», минута столбняка, потом приятели прыгают следом и с криками: «Сашка! Ты куда?!… Сашка, подожди…», пытаются догнать беднягу.

Раньше надо было думать, за брачующимися глаз да глаз нужен. Я еще, когда в институте училась, не меньше десятка свадеб отгуляла, так вот, ни одна без происшествия не обошлась, чего только не было, помню, как Наташка Варганова сначала розочки с платья сдирала, а потом в туалете топилась…, ну не сама, фату в унитаз макала, еле в чувство привели перед регистрацией.

–Привет,–оборачиваюсь, Ленский, в строгом костюме, при галстуке, в руках букет, большие белые кипельные розы, где только такие достал,–Надо же, какая ты сегодня ажурно–вензельная,–он нежно целует меня в щеку,–Съел бы…,–целует еще раз теперь уже в шею,–Всё, всё… Обещаю, твой парадный вид останется в неприкосновенности,–и хитро подмигивает,–Пока…

***

Я тупо пялюсь в свежеотпечатанную «синьку» со схемой КМ–15 (в обиходе «кама» или «пятнашка») и героически борюсь с дремотой. Прошлой ночью уснуть мне так и не удалось…

–Кондратова!!!

Истеричный крик Рачкова приводит меня в чувство,–Да, Александр Георгиевич,–нехотя бреду в другой конец комнаты, там отгороженный шкафами от остального люда, типа в кабинете, сидит наш начлаб, сволочь редкостная,–Слушаю вас.

Бесцветные глазенки этого мелкотравчатого удава излучают повышенную ненависть, а физиономия пылает, как вареная свекла,–Слушает она меня, видите ли! Ты коррекцию к ДОЗУ делала?! Наладчики утверждают, что у них в схеме изменений нет, и…

–ДОЗУ Панченко ведет,–голос у меня громкий и решительный, иначе этого козла не остановить, ему всё равно на кого орать, манера такая.

–А, где Панченко?

–В отпуске со вчерашнего дня. Вы сами ему заявление подписали.

–Он ещё на прошлой неделе все изменения согласовал,–подал голос Кусакин–старший.

–Точно–точно. Мы потом с ним вместе на вторую площадку ездили, я в цех к Ничкову, а он на регулировку, черновую «синьку» повез,–поддержал брата Кусакин–младший.

–Мне наплевать,–взвизгнул Рачков,–кто, что возил и куда. Раз Панченко нет, ты Кондратова, поедешь и разберешься!

Я молча киваю и возвращаюсь к столу за сумкой, поездка к наладчикам–это процесс, что называется, «с концами», в смысле, что на рабочее место я сегодня не вернусь.

О ДОЗУ у меня нет ни малейшего представления, но я хорошо знаю Серегу. Не было случая, чтобы он куда–нибудь отвалил и «не зачистил концы», скорее всего техотдел с рассылкой запоздал, а наладчики по черновой копии работать не хотят, фасон давят. Понятное дело, элита, грамотный регулировщик на вес золота, на него любой разработчик молится.

Народу в служебном автобусе немного, и я с комфортом устраиваюсь у окна, дорога займет минут сорок, значит, можно подремать.

Фокус не удался, в последний момент рядом плюхнулась Зинка Шинкина из соседнего отдела,–Уф! Еле успела,–сидение жалобно скрипнуло, а Нинка затарахтела с радостным придыханием,–Ой, Ин, сейчас чего расскажу,–её просто распирало от желания поделиться с общественностью,–У Рачкова со Шмелевой роман, уже давно, а оба женаты. Ты представляешь?! Интересно, а её муж догадывается? А жена Рачкова?…

–Спохватилась, про это только ленивый не знает,–ловко я ей кайф обломала,–Они не первый год хороводятся, а как их родственники реагируют, понятия не имею,–все, Шинкина нейтрализована, хотя понятие–то у меня как раз есть.

Рачков начлабом чуть больше года, а до этого поменял в нашем «ящике» кучу мест, и все на пару со Шмелевой, типа: мы такие специалисты классные и идеи у нас новые, то память на «жидких» доменах, то источник питания с КПД одиннадцать вместо семи. У нас они около трех лет, пока начальником был Букреев, ну прямо кисоньки, лапоньки, всем чуть ли ни друзья и братья, но когда нашего Роальда Шарифовича перевели в филиал на должность зама, а Рачкова назначили на его место, вот тут и понеслось…

Все ему виноваты, постоянные нотации, если смежники, не дай бог, позвонят, неважно по какому поводу, тут же истерика. Премию режет регулярно, не забывает только себя любимого и свою «мадам», та тоже не отстает, правда, в противовес своему «милому» ходит на мягких лапах, постоянно шпионит и пытается в душу влезть, посочувствовать.

Нас они давно не стесняются, если не ежедневно, то раза два–три в неделю запираются в «чулане», якобы на совещание. «Чулан»–это комната без окон, забита она всякого рода аппаратурой и предназначена для экспериментов с «жидкими» доменами–эту идею парочка продвигает не первый год. «Эксперименты» проходят бурно: разбито два микроскопа, сломан (пополам!) паяльник, попорчен фейс у осциллографа, но это уже моя работа.

Рачков бабник жуткий и, при случае, сует свои липкие ручонки куда попало, пока начальствовал Букреев, он держался более–менее в рамках, а потом…

Кроме «мадам» в лаборатории есть ещё три женские единицы, вернее были… К Таньке Крупиной он подваливать не рискует, потому как Андрюха, муж её, на этом же этаже работает, а со мной у него осечка вышла.

Как–то по зиме этот козел зазвал меня в «чулан», предлог был так себе, но и отказаться нельзя, формально рабочий момент. Пока шли по коридору, он все про «пятнашку» расспрашивал, а как дверь закрылась, так сразу под юбку полез. Я сначала растерялась, потому что наглости такой не ожидала, толкаю его не то чтобы очень и бормочу: «…что вы…., что вы….., пустите….», а он видимо решил, что завлекаю и давай на стол заваливать… Вот тут я озверела. Врезала ему промеж ног, потом схватила лабораторный пинцет, размахнулась–хрясть… и в «морду» осциллографу, разбить не разбила, а трещина во весь экран. Рачков перепугался: «…ты чего…., ты чего….., я, мол, пошутил…», а я: «…ещё раз так пошутишь, к «Топтыгину» пойду, не постесняюсь…». Угроза подействовала, еще бы, кому с парторгом связываться охота.

А вот Натахе Филипповой туго пришлось, она девочка–одуванчик, отличница по жизни, музыкальная школа, красный диплом, воспитание соответствующие, при слове «дурак» краснеет, ну Рачков и развернулся…, не знаю, что там и как, но Натаха постоянно заплаканная ходила, начинаешь спрашивать, молчит. Плачет и молчит, в общем, месяц назад она уволилась.

…Тр–р–р–р!… Пф–ф–ф… Приехали. Я быстренько выбралась из автобуса и почти бегом направилась в здание, очень уж не хотелось, чтобы Зинка за мной «прицепом» увязалась.

Всё, как я и думала, техотдел только на сегодня рассылку назначил, значит, на регулировке документы будут, в лучшем случае, к концу дня. Пришлось поработать курьером, лично принесла их в цех и отдала наладчикам. Для профилактики устроила бэмс Витьке Баланцеву, между прочим, задушевному приятелю Панченко, ты, чего же, мол, другана подводишь? А тот: «…да я давно по «новой» схеме работаю, это Крюков (начальник участка) увидел и стал орать: права не имеешь, такой, сякой… Он и звонил». Всё тогда понятно, у «ихнего» Крюкова с «нашенским» Рачковым вражда давняя.

Все «дела» заняли час с небольшим и я, прежде чем смотаться, решила зайти в буфет, надо сказать, наш «ящик» предприятие внушительное, несколько тысяч народу, включая филиал, по этой причине по всем территориям раскиданы всякого рода столовые и буфеты. Производство «свое» и кормят где–то похуже, где–то получше, но, в общем, вполне прилично, а вот кондитерский цех просто замечательный, за периметром редко найдешь такие вкусности.

Получив стакан чаю и тарелку с плюшками, я, предвкушая несказанное удовольствие, присаживаюсь за ближайший столик и…

–Привет! А я не сразу тебя узнал.

Поднимаю глаза: Булкин, золотой мальчик, «приятель» Туанетты,–Привет,–это было так неожиданно, что я забыла, зачем пришла, а когда шок прошел, заметила у него поднос с буфетной снедью,–Присаживайся.

–Спасибо. Какими судьбами?

–К наладчикам приезжала.

–А, где работаешь?

–На «четвертой» в отделении у Кирилина, а ты где?

–Военпредом у Гарина, вот почему я ни разу тебя не видел. Вашим «хозяйством» другой отдел занимается,–делаю неопределенную мину и киваю… О чем говорить? Общих тем ноль,–А я еще у Нельки понял, что ты не начального уровня,–мои брови удивленно полезли вверх,–Особенно когда ты с Разиным про выставку Глазунова спорила, ну, и вообще…

–Надо же, какие тонкости психологии.

–Да нет, просто наблюдательность, к тому же необычно было.

–Что именно?

–Ну, понимаешь…,–замялся Булкин,–Когда Вовка с Ольгой разбежались, он заявил, что больше никаких «заумных» баб, мол, достали его образованные. Баба, говорит, должна быть в постели без комплексов, а остальное, читать умеет и ладно, после этого у него девицы были с умственным уровнем ноль, а то и минус единица, где только таких брал.

–Надо же…только мне…,–попытка прекратить Булкинские откровения провалилась, он и ухом не повел.

–В принципе понять его можно. Ольга–то два образования имеет, сначала МГУ, искусствовед, потом «Текстильный», чего–то с моделями, тканями. Публика вокруг неё соответствующая: художники, актеры, журналисты, отец вице–адмирал, мамаша, в свое время, театральный закончила… Хотя, Вовка тоже не из пролетариев и знали они друг друга давно, чуть ли не со школы, не берусь судить, была у них любовь или нет, симпатия точно была…, да и партия удачная. Сначала вроде ничего, сын родился, а потом Ольгу всё больше и больше в богему тянуло, и мамаша её руку приложила. Вовкина теща считает, что она всем пожертвовала ради семьи, загубила карьеру гениальной актрисы. Сам слышал, когда в гостях был. Дочери с детства внушалось, что общаться надо с утонченными людьми, а не с солдафонами, то, что сама замужем за военным не считается. Вовкин тесть мужик мировой был, при нем всё как–то устраивалось, а вот после его смерти ребята всего полгода продержались… Да ты, наверное, и без меня знаешь.

– Ну…, знаю,–в горле пересохло, язык к зубам прилип,–…кое–что,–то ли выплюнула, то ли промычала.

–Вот поэтому мы на тебя и пялились. Заметила, наверное?

–Заметила, но значения не придала,–господи, как бы всё это прекратить…,–Я же новенькая была, а на новеньких всегда пялятся,–срочно, срочно меняй тему,–А, что у тебя за дела были среди ночи?

–Дела?… А–а–а….. Да, ерунда разная…

***

Господи, как же душно! И ноги проклятые не идут… Раз, два, раз, два… Бамс! Ой!…

–Смотри, куда прешь!!!!–орет мне в ухо чей–то голос.

–Простите, пожалуйста,–бормочу я и оглядываюсь.

Тверской бульвар, люди…, идут, бегут, встречаются…, как я тут оказалась?… В руке два червонца… Откуда?!… Ах, да! «Ленком»…, билеты… Машинально сую деньги в карман, потом с трудом добредаю до ближайшей скамейки и словно проваливаюсь куда–то…

Пыльные деревья нехотя шевелят ветками, обнажая спрятанный за ними фасад и вывеску «Кафе «Лира». Услужливая память тут как тут: «У дверей заведенья народа скопленье…», не вижу я никакого народа, сплошной туман перед глазами, зато всплывает Вовкино лицо: «Жена позвонила…, они с сыном в июле….», а потом радостная физиономия парня: «Галя! Галя! Есть билеты…».

Лезу в сумку за носовым платком, но почему–то достаю записную книжку. Медленно переворачиваю страницы: Жмаева…, Крупина…, Люсечка…, Малявин…, Никонов….

–Красавица, вы, я вижу, скучаете, ищите, кому бы позвонить?–медленно поворачиваю голову. Рядом сидит странноватый мужик, пижонистого вида: огромные темные очки, вельветовые штаны, замшевая куртка, на груди цепочка с какими–то цацками, вот только вся его амуниция сильно потаскана, особенно обувь,–Не стоит никого беспокоить,–продолжает он вкрадчивым голосом,–Я с удовольствием составлю вам компанию. Право слово, не пожалеете,–пока он что–то плетет, про мое обаяние, про то, как впечатлен моей внешностью, я внимательно приглядываюсь к неожиданному кавалеру. Длинные до плеч волосы не мыты, как минимум, неделю, на свету аж лоснятся, истощенные синеватые пальцы замысловато переплетены меж собой, но все равно предательски дрожат. Дрожат кстати не только пальцы, ноги тоже и, для того чтобы это скрыть, он вынужден постоянно менять их положение,–Я приглашаю вас в одно шикарное место, друзья будут рады новому знакомству… А, хотите посетить «Дом актера»? У меня много знакомых в этой среде, я часто бываю на Мосфильме…,–он в очередной раз производит манипуляцию ногами, и я вижу, что подошва левого ботинка отстает, а в образовавшуюся щель тычется зеленый носок,–….Я, знаешь ли, милая,–переходит он на «ты», видимо решив, что достаточно меня обработал,–по образованию киновед. Закончил ГИТИС с отличием…

–Сними очки!–приказываю я, как ни странно, он моментально подчиняется и являет миру бесцветные глазки с сильно расширенными зрачками,–Ну, ясно…,–извлекаю из кармана десятку и протягиваю мужику,–Вот, и сделай так, чтобы я тебя долго искала.

Мужик хватает деньги и моментально испаряется, а его место занимает влюбленная парочка. Эти не видят вокруг себя ничего, счастливо улыбаются и нежно перешептываются.

Ну…, на сегодня, пожалуй, достаточно. Многовато чужого счастья. Мне такое сейчас не по здоровью… Медленно поднимаюсь и иду в сторону метро.

***

Я положила голову на спинку стула и закрыла глаза, как же хорошо…, как же хорошо, что у него такая высокая спинка, это чудо эргономики вообще больше похоже на трон.

Я ужасно устала. А кто виноват? Предлагал же Ленский никуда не ходить, тем более что соседей по квартире не было, а все необходимое, чтобы весело провести выходной, было, куда там, встречи с прекрасным мне захотелось! Потащила его в «Пушкинский», выставка, мол, новая. А сама даже точно и не знала, кого выставляют, то ли импрессионистов, то ли авангардистов. Оказалось, ни то, ни другое, временная экспозиция из запасников, немного французов, немного немцев, один испанец, тройка англичан… Весь осмотр занял меньше часа, добирались дольше, из музея вышли, погода хорошая, солнышко пригревает, ветерок ласковый, решили пройтись, и от Волхонки к Александровскому, далее Красная, ГУМ, в результате очутились на Неглинке. Мне на тот момент уже хотелось, есть, пить, спать и я стала тянуть Ленского к метро, но тот объявил, что сейчас отведет меня в одно замечательное место, где я и поем, и напьюсь, и даже, если захочу, смогу поспать, так мы оказались в ресторане «Узбекистан».

Перед входом, как водится, очередь, у двери толпа, люди только что на проезжую часть не вываливаются, а дальше тонкая струйка по улице, чуть ли не до Рахмановского переулка.

Я недовольно фыркнула,–Если сейчас в очередь встанем, то дня через два до входа доберемся.

–А кто тебе сказал, что нам нужен вход?–осадил меня Ленский,–Нам нужен выход, причем, запасной, а он есть в каждом заведении. Положено, в соответствии с правилами пожарной безопасности.

Мы обошли здание ресторана, какими–то только ему известными путями, и оказались на вытоптанном пятачке перед массивной дверью. Ленский уже протянул руку, чтобы постучать, но в этот момент из нее, пыхтя и отдуваясь, появился парень в синей спецовке, за собой он волок тележку с пустыми ящиками,–Эй, мужик!–окликнул его Вовка,–Марата позови,–и сунул парню рублевку, тот молча взял деньги и исчез.

Минут через пять появился высокий брюнет в белой рубашке, они с Ленским о чем–то пошептались, брюнет кивнул и ушел обратно.

–Сейчас все будет,–улыбнулся Вовка,–Может и не по первому разряду, но отдохнуть удастся,–не успел он это произнести, как дверь открылась, и брюнет пригласил нас внутрь.

Сначала мы двигались длинным коридором, в котором витали запахи восточной кухни и моющих средств, прошли помещение, явно бывшее перевалочным пунктом (у одной стены располагались пустые ящики, бидоны, коробки, а у другой такая же тара, но заполненная всякой всячиной). Потом попали в комнатенку непонятного назначения, присутствующая в ней публика на нас даже не отреагировала (один парень переодевался, другой курил, развалившись на стареньком диване, а двое у окна пили кофе) и, наконец, вышли в зал со стороны эстрады.

–У вас сегодня аншлаг,–кивнул Ленский в сторону столиков.

–У нас практически каждый вечер так,–откликнулся брюнет,–Пошли,–мы пересекли зал по диагонали и нырнули за бархатную штору. За шторой пряталась ниша, там стояли два небольших столика, тройка табуретов, которые, судя по всему, были когда–то стульями, и нечто вроде оттоманки с потертой спинкой,–Место для персонала, ну и, если кому–то надо «своих» пристроить, ничего лучше сегодня нет, сам, видел,–пробасил брюнет.

–А мы люди не гордые,–отозвался Ленский,–Было бы, где присесть, тем более что дама моя утомилась сильно. Немудрено,–ехидно хихикнул он,–искусством наслаждаться труд тяжелый, это вам не дрова рубить.

–Ну, даме мы сейчас организуем что–нибудь поудобнее старых табуреток,–улыбнулся брюнет.

Буквально через минуту появился тот самый парень в синей спецовке и принес мне роскошный стул с высокой резной спинкой.

…Тишина, вкусные запахи…, лепота….

–Ика! Вернись к жизни,–запахи значительно приблизились и стали еще соблазнительнее,–Кушать подано!–открываю глаза: передо мной огромная тарелка с восточным орнаментом, а на ней гора узбекского плова.

–Мне этого за неделю не съесть.

–Как получится,–Вовка разлил вино и протянул мне бокал,–Это в помощь.

Дзинь–дзинь…

Плов оказался необычайно вкусным, я прикончила его в один момент, потом откуда–то опять возник парень в синей спецовке, забрал пустую тарелку и поставил еще одну с чем–то очень соблазнительным,–Официанты заняты,–извинился он,–Марат меня прислал, если что надо будет, говорите. Я Андрей, подсобка направо, там найдете,–и исчез.

–Немногословный парнишка,–усмехнулся Ленский.

–Зато оборотистый,–услышала я знакомый голос,–За вечер не меньше двадцатки имеет, а всего лишь разнорабочий,–в проеме, слегка придерживая бархатную ткань, стоял Славка Гордеев.

–Опачки!–обрадовался Ленский,–Какая встреча!

–Привет, привет! Я вас заприметил, когда вы по залу шли,–он по–дружески обнялся с Ленским, потом поздоровался со мной,–Здравствуй, Ин! Рад тебя видеть.

–Ты один или как?–поинтересовался Вовка.

–Уже один,–улыбнулся Славка.

–Так давай к нам, веселее будет,–подмигнул Ленский.

–Ну, про тебя все понятно, а как дама?–Гордеев вопросительно посмотрел в мою сторону.

Я отреагировала моментально,–Дама не против,–Славка был приятной личностью, он мне понравился еще при первом знакомстве, тогда у Нельки.

Гордеев тот час исчез, но через минуту вернулся, в руках он держал початую бутылку коньяка,–Со своим харчем, так сказать, там,–он показал за штору,–праздник закончил. Значит, здесь можно продолжить,–и потянулся к моему бокалу. Я отрицательно замотала головой, мол, нет, у меня вино,–Как скажешь,–он налил коньяк сначала Ленскому, затем себе,–Ну, ребята, за встречу!

–За приятную встречу!–поддержал его Ленский. Мы выпили,–А, чего один? Наташка опять концерт устроила?

–Имеет право. Она женщина.

–Истеричка она и стерва, каких мало! Чего ты ее терпишь? Брось к чертовой матери!

–Это грубо. Мужчина не должен обижать женщину. Мужчина должен создать условия, чтобы она сама его бросила, при таком варианте и совесть чиста, и женская гордость не страдает, и врага не наживешь.

–Философ, прямо–таки Спиноза!–усмехнулся Ленский.

–Кстати о Спинозе, ты же мне книгу по бортовым вычислителям обещал.

–Завтра после работы заеду домой, найду тебе книгу.

–Завтра воскресенье,–влезла в разговор я.

–Как воскресенье?–удивился Вовка,–Сегодня суббота, что ли? А время сколько?

–Около шести,–откликнулся Гордеев.

–Ё–моё!–Ленский даже вскочил,–сегодня же у сестры моей, Алки, день рождения! А я, баран, забыл!–он засуетился,–Ребята, простите, мне обязательно надо там быть. Я побежал, ладно?,–Вовка чмокнул меня в щеку и полез за кошельком,–Прости, непутевого. Сама доберешься?

–Об этом не беспокойся,–успокоил его Гордеев,–и деньги убери. Мы люди не бедные.

После Вовкиного ухода повисла неловкая пауза, не зная, чем заняться, я поковырялась в тарелке,–Интересно, что это? Голубцы?

–Это долма,–проинформировал меня Славка,–очень вкусная штука. Рекомендую.

–Я уже полна по самый край, а попробовать хочется.

–А давай под коньячок, уверяю, хорошо пойдет.

–Не сомневаюсь, но закуску поделим. Мне две штуки, тебе четыре.

Мы выпили коньяк, а потом, пользуясь одной тарелкой, стали потрошить ароматные, пахнущие виноградом «колбаски».

–Вкусно?–поинтересовался Гордеев. Я утвердительно кивнула,–Ни коньяк, ни вино больше не предлагаю, а то решишь, что я тебя спаиваю с гнусными намерениями, поэтому алкогольный процесс регулируй сама. Мое дело военное, приказ есть–выполню!

–Вот что, товарищ офицер, давай еще по одной. Тарелку освободить надо,–я ткнула ножом в две оставшиеся «колбаски».

–Понял, командир

Мы весело чокнулись, выпили и с аппетитом прикончили оставшуюся закуску.

–А ты, где работаешь?–поинтересовалась я.

–Не работаю, а служу,–поправил Гордеев, на «Парке культуры» есть одна организация.

–Как Ленский военпредом?

–Нет. Я программист.

–А я думала, что программистами только гражданские бывают.

–Программисты всякие бывают, но в какой–то степени ты права, я ведь офицером быть не собирался. У меня и в семье военных никогда не было. После школы в «Бауманское» поступал, одного балла не хватило. Мне на тот момент уже восемнадцать было, следовательно, осенью в армию. Значит, учиться буду после службы. Я уже расслабился, пивко, ночные посиделки, призыва жду. А тут к соседке из Коломны сын приехал, он в тамошнем военном училище прапорщиком служил, поймал меня и говорит, чего ты парень время теряешь? У нас в училище, через две недели дополнительный набор, поступай. Не понравиться, бросишь, но если три года проучишься, тебе и армию зачтут, и незаконченное «высшее» получишь, а с таким багажом на гражданке легче устроиться. Ну, съездил я в Коломну, все разузнал, специальность вроде подходящая, подумал, какая разница, где с вычислительной техникой работать. Вот так я военным и стал.

–Не жалеешь?

–Чего жалеть–то. Учиться мне понравилось, у меня в дипломе всего две четверки, распределили хорошо, работа интересная, не вижу повода для грусти.

–И в академии тебе тоже понравилось?

–В академии я не учился. Зачем? Мне работать нравиться, а карьеру делать–нет, к пенсии майора дадут и хорошо.

– А я думала в вашей компании все «академики».

–Ничего подобного, кроме меня еще Женька Самойлов, Сашка Захаров, Ланин Олег, ну, и еще есть.

Неожиданно послышался шум, топот, звон и бархатная штора задрожала, как осиновый лист. Гордеев придержал ее рукой и выглянул в зал.

–Что там?–поинтересовалась я.

–Вроде помяли кого–то. Пора отсюда сматываться.

–И я думаю, пора.

Славка опустил штору,–Сейчас найдем нашего подсобного благодетеля, а потом на выход,–он протянул мне руку,–Пошли вместе. Одну я тебя здесь не оставлю, мало ли что.

Благодетеля искать не пришлось, объявился сам. Гордеев отдал ему три бумажки, одну бледно фиолетовую и две синих, тот тщательно их рассмотрел, потом фиолетовую и одну синюю положил в нагрудный в карман, а еще одну синюю сунул в карман брюк, буркнул что–то вроде «спасибо» и повел нас служебными коридорами на выход.

***

Солнце скрылось в один момент, тут же подоспел ветер и по асфальту запрыгали крупные дождевые кляксы. Я удивленно смотрю вверх и ежусь, а еще минуту назад было так жарко, что воздух плавился. Огромная темно–серая туча выползла невесть откуда и грозно зависла над Ленинским проспектом. Мокрые кляксы стали значительно меньше, но количество их резко возросло, похоже, надо спасаться, только где? Кручу головой, вижу булочную, до нее шагов сорок, не больше, но всё равно подмокнуть я успеваю основательно, а как только оказываюсь внутри, ливень на улице превращается в водопад. Вода бьет по стеклам с таким остервенением, что кажется еще чуть-чуть, и они лопнут.

Я тоскливо взираю на мокрые босоножки, на влажное платье и мысленно кляну себя за то, что забыла зонт…

–Не переживай! Сейчас все высохнет. Лето все–таки,–оборачиваюсь, Лелька!–Да и дождь ненадолго,–в руках у нее два объемистых целлофановых пакета с «райскими птицами», такие птицы только в «Березке» «летают»,–Ты, как здесь?

–Во «Власте» сумку хотела прикупить. Не судьба!

–Что так?

–Да ничего подходящего не нашла,–это вранье, на самом деле, у меня банально не хватило денег.

–Бывает. А сейчас куда?

–Не знаю. Загляну в пару магазинов для очистки совести и домой.

–Значит, свободна?

–Ну, да…

–Отлично! Поехали ко мне, заодно поможешь,–она протягивает мне один из пакетов, и кивает головой на окно, –Пошли, пока дождя нет.

А дождь действительно прекратился. Моментально и незаметно, вот только надолго ли? Мы выбираемся из булочной, рысцой добегаем до остановки и запрыгиваем в отъезжающий автобус.

–Уф!–облегченно вздыхает Лелька,–Не стой! Двигайся, двигайся!–дружно работая руками, кое–как протискиваемся сквозь скопившуюся у двери толпу и устраиваемся на задней площадке,–Ну, вот и ладненько.

–Далеко ехать?

–Не очень.

Плавно покачиваясь, автобус размеренно катится по проспекту, а небо опять заволакивает тучами и мелкие дождинки требовательно колотят в его окна, на ближайшей же остановке это значительно увеличивает количество пассажиров, теперь нас активно пихали и справа, и слева.

– Крепись,–подмигивает Лелька,–Еще минут пять и мы на месте.

–Тогда надо к выходу двигаться,–отзываюсь я.

–Не надо, там пол–автобуса выходит.

И действительно, как только из динамика донеслось: «Следующая остановка «Магазин «Ткани», народ в салоне зашевелился и занялся выяснениями кто, где и когда выходит, а стоило машине остановиться, как людской поток тут же устремился наружу, и мы с ним…

Кое–как отбрыкавшись от «попутчиков», я поинтересовалась,–Куда теперь?

–За «революционными» массами,–усмехается Лелька и указывает на бегущих к переходу людей,–Магазин «1000 Мелочей» знаешь?–согласно киваю,–Отлично. Вперед! Энергичненько!!!

Последний эпитет весьма актуален, непогода опять набирает обороты. Дождь уже хлещет нещадно, мокрый подол закручивается вокруг ног и максимально осложняет движение, а набитый пакет так и норовит плюхнуться на утонувший в воде асфальт, чтобы хоть как–то предотвратить катастрофу мне приходиться прижать его к груди.

Разбушевавшаяся стихия набрасывается на нас с яростью раненной тигрицы, разом отнимая способность и видеть, и слышать, функционирует только инстинкт самосохранения. Это он заставляет меня ориентироваться на маячащую впереди Лелькину спину, и все время твердит: «….. только бы не потерять ее из виду, только не потерять, не потерять…..»

…Бац!… Я утыкаюсь во что-то мягкое и слышу голос своей спутницы,–Ой! Ну, ты даешь, мать!–Поднимаю глаза. Она трет ушибленное плечо и улыбается–Сбавляй обороты. Пришли.

Мы стоим измученные и мокрые у одного из подъездов длинного кирпичного дома, еще шаг и… в этот момент дождь чудесным образом прекращается.

Квартира на втором этаже, всего–то два лестничных пролета, но сил у меня хватает только на то, чтобы кое–как доплестись до заветной двери, а в коридоре я устало плюхаюсь на что–то круглое, укрытое плюшевой накидкой, и с удовольствием вытягиваю ноги,–Фу, сил больше нет!

Лелька отбирает у меня пакет и ехидно интересуется,–Удобно устроилась? Задницу не щемит?–недоуменно моргаю глазами,–Ты же на пылесосе сидишь! Вон банкетка,–она тычет пальцем в угол и исчезает в комнате.

Я перебираюсь на банкетку и с удовольствием прислоняюсь к стене. Наконец–то сухо…

Из комнаты доносятся голоса.

–Я думал, ты сразу в ресторан,–басит осипший мужской голос.

–Как видишь, нет,–слышен скрип, потом что–то падает,–Давно проснулся?

–А я и не просыпался,–отзывается мужик,–поссать встал.

–Стой! Я не одна. Кондратова в коридоре.

–Подумаешь! Она че голых мужиков не видела? Ленский перед ней во фраке ходит, да?

–Так–то Ленский…

–Ну ладно…, не жужжи…

Через пару минут в коридоре появляется мужик в распахнутом банном халате, из которого нахально выглядывают волосатая грудь и тоскливо повисший член,–Привет, Ин!–приветствует он меня хриплым голосом и, распространяя запах перегара, исчезает в туалете.

Я провожаю его взглядом и не сразу догадываюсь, что это Юрка Корецкий, очень трудно совместить обросшее трехдневной щетиной и насквозь прокуренное чудовище с тем Юркой, которого я знаю, который всегда гладко выбрит, в костюме с иголочки, с идеально уложенными волосами и запахом заграничного парфюма.

Следом за ним в коридоре появляется Лелька, на ней трикотажные брюки и футболка,–Хватит сидеть. Пошли на кухню,–я послушно выполняю ее приказ,–Платье снимай, сейчас халат принесу.

Она забирает мое мокрое платье и отправляется за халатом.

Я остаюсь в одиночестве, из окна тянет ласковым ветерком, ленивое солнце, словно нехотя, растекается по подоконнику, даже не верится, что еще полчаса назад природа неудержимо билась в истерике.

Слышно, как хлопает дверь туалета, в кухне появляется Корецкий, на меня он даже не смотрит, направляется прямиком к плите, там стоит огромная пятилитровая кастрюля. Юрка достает из шкафчика бокал, зачерпывает что–то из кастрюли и одним махом вливает это в себя, так повторяется три раза, потом Корецкий ставит посуду в раковину и удаляется.

В коридоре опять голоса.

–А я думал, мы с тобой покувыркаемся…

–Пусти… Тихо, тихо…, ты сейчас и стоишь–то с трудом, не то чтобы… Сколько проиграл–то?

–Ерунда. Сотню с небольшим.

–Отдал?

–Еще тридцатку должен.

–Ладно. Вечером…

Дальше слышна возня и тяжелое сопение…

Мне становится неловко, я отхожу от двери как можно дальше, лезу в сумку за сигаретами и ищу глазами пепельницу…

–На холодильнике,–Лелька протягивает мне халат,–платье твое я на балконе повесила, сейчас его ветерком продует и порядок. Пить хочешь?–не дожидаясь ответа, она наливает мне в чашку из той самой кастрюли, которую так жадно опустошал Корецкий.

Я с недоверием сначала принюхиваюсь, а потом нерешительно пробую,–Ой, как вкусно! Это что компот? Я такой никогда не пила.

–Ну, еще бы! Старинный еврейский рецепт, если у Юрки «скачки» я его обязательно варю.

–Какие скачки?

–Это, когда в преф режутся.

–Он поэтому такой?

–Ну да, трое суток пульку писали, теперь отсыпается.

–Трое суток?! А как же?…

–Для жены он в командировке, а как на работе, не знаю, уверена, что порядок, с его–то связями. Дядька у него в «конторе» очень крупный чин, он, кстати, его и вырастил. Юрка сирота, родители погибли, когда он еще в школу не ходил, а у дядьки ни жены, ни детей, так что Корецкий его единственная надежда на продолжение рода. Дядюшка ему дорожку вымостил: престижная школа, военное училище, академия, даже жену подогнал, папаша её директор ЦУМа, по всей видимости, между ним и Юркиным дядькой какие–то непростые завязки.

–И чего? Корецкий так сразу и согласился? Непохоже на него.

–А чего ему фордыбачить? У них свободные отношения, левосторонние. Один налево, а другой еще левее, так что Юркиному дядюшке долго внуков придется ждать, но приличия они с женой соблюдают, где надо вместе появляются, а ежели что, «сказки» друг другу рассказывают. Ну их к богу,–она открывает холодильник и достает оттуда большую тарелку,–Пробуй. Форшмак из селедки,–есть я не хочу, но чтобы не обидеть хозяйку, послушно цепляю на вилку немного серо–желтоватой массы,–Ну, как? Съедобно?–я восхищенно трясу головой,–Ты еще мою фаршированную щуку не пробовала,–смеется Лелька,–Это меня тетя Клара научила. Я когда в Москву приехала, готовить совсем не умела, яичница, картошка вареная и прочая мура, тетка узнала и в крик: «Безобразие! Девочка из приличной еврейской семьи, а простой цимес приготовить не может!» А где его взять, умение–то? Мы же с отцом вдвоем жили?

–А ты откуда?

–Родилась в Бобруйске, а когда мама умерла, мы в Могилев переехали, мне тогда девять лет было.

–Она чем–то болела?

–Чем только не болела после концлагеря,–Лелька вздохнула, ее огромные, темно–карие, с искоркой глаза вдруг превратились в безжизненные черные дыры,–Во время войны у нас почти все родственники погибли, а было много. Про ценз оседлости в царской России слышала?

–Это когда евреям можно было селиться только в отведенных местах?

–Не совсем так…, но, по сути, верно. Вот Могилев, Бобруйск–это как раз такие места, когда война началась, папе было четырнадцать, а маме тринадцать, выжили они чудом. У отца семья была восемь человек, не считая двоюродных, троюродных…, всех фашисты уничтожили. Отцу повезло, он с другом своим, Васькой Самусевичем, еще в начале лета в деревню уехал, к его бабке, там войну и встретил. Отец у Самусевичей племянником числился, вроде как из Минска, на каникулы погостить, и вот ведь какая штука, вся деревня знала, кто он такой, и ни один не донес. Вот так мой отец из еврея в белоруса и превратился, когда ему после войны документы выдавали, никому даже в голову не пришло записать по–другому, его же все Фимкой Самусевичем величали, Панавером–то никто не называл,–она грустно усмехается,–А потом он почти четыре года партизанил…, да в Белоруссии практически все партизанили. Знаешь, как говорили: каждый второй в партизанах, каждый первый связной. Мне отец рассказывал, что полицаев из местных почти не было, завозить приходилось, в основном с Украины, западенцев. Может быть поэтому, фашисты Белоруссию так и уничтожали. После войны все практически с нуля надо было начинать, народ несколько лет в землянках ютился, потому, как негде было.

–А мама твоя?

–Она три года в концлагере пробыла. Спасло ее, что еврейка она только по матери, а отец русский. Поэтому и фамилия Калинова, и похожа она была на отца, а не на мать. О том времени мама ничего не рассказывала, ну, может быть отцу… Видимо досталось сильно… Знаешь, я ее не только в купальнике никогда не видела, но и в платье с коротким рукавом, как бы жарко не было, рукав только длинный, и в баню она не ходила, дома мылась, когда никого не было.

–А уехала ты почему?

–Да так…, история одна…,–она поморщилась, словно задела больное место,–Потом как–нибудь…,–в воздухе повисла тяжелая пауза, и я мысленно отчитала себя за бестактность, неожиданно входная дверь настойчиво задребезжала звонком. Один, два, три…, один, два, три…, –Ну, не может без театральных эффектов,–Лелька покачала головой и исчезла в коридоре.

Я облегченно вздохнула. Звонки прекратились. Хлопнула дверь.

–Пламенный, пролетарский,–произнес в коридоре знакомый голос.

–Привет, привет… Принесла?

–Как обещала.

–Сколько?

–По просьбам трудящихся!

Послышался скрип и шуршание,–Держи, тут почти все, что просила, на половину суммы. Остальное подождешь? Неделю максимум. Или никак?

–Время терпит. Много просадил?

–Сегодня нет, но еще прошлый долг…

Голоса затихли, наверное, переместились в комнату, чтобы чем–то себя занять, я подошла к плите.

–И мне плесни,–вкрадчиво прошелестело за спиной, от неожиданности я едва кастрюлю не опрокинула,–Спокойно, Маша! Я Дубровский!–Туанетта изящно перехватила у меня чашку и принялась наслаждаться компотом.

–Господи! Чуть заикой не сделала!–обиженно протянула я.

–Она может,–Лелька поставила на стул один из «райских» пакетов,–Смотри, забудешь,–Туанетта отрицательно тряханула рыжей шевелюрой,–Есть хотите?

–Нет. Мне уже пора,–отказалась я.

–И мне тоже,–подтвердила Туанетта, она аккуратно помыла чашку и взялась за пакет.

***

Мы уже неделю обитаем в моей коммуналке. Эпопея на Кутузовском закончилась, хозяин из командировки вернулся.

Мы одни, тетка Дуня на дежурстве, вернется только завтра, Гришка давненько не объявлялся, а тетка Лена, как всегда по соседям, а потом к подруге, сплетни пережевывать.

Я уныло толкусь на кухне, нехотя ставлю на огонь кастрюлю, макароны варить, больше и нет ничего. После «Хрустального» у Ленского осталась пятерка, спустили мы её моментально, мои запасы семь рублей на полторы недели.

Питаемся на редкость разнообразно, макароны, рожки, лапша… Собственно, не питаемся, а закусываем, несмотря на безденежье, Вовка, время от времени, умудряется раздобыть спиртное. Мотивирует он это желанием разнообразить нашу скудную трапезу.

С моей точки зрения, портвейн и макароны удовольствие сомнительное.

В комнате Ленский с кем–то разговаривает по телефону–Отлично!… До конца месяца… Когда?....–дверь со скрипом закрывается…

Тихо… Я в задумчивости застываю над кастрюлей. Макароны или рожки, рожки или макароны… Проблема выбора–страшная штука.

–Бросай свою кулинарию, нас «крестный» ждет,–прерывает мои мучения Ленский.

–Сегодня?

–Прямо сейчас!

На улице не больше десяти градусов и дождь мелкий, противный, после плюс двадцати с хвостиком чувствительная разница. Народу немного и транспорт пропал, две остановки от метро до арки шли пешком, по такой погоде занятие мерзкое, пока добрались до места, я не то чтобы промокла, влагой пропиталась до трусов.

Едва вышли из лифта, дверь в квартире открылась, и на пороге появился мужчина в джинсах и футболке с надписью «Formula 1»,–Я вас в окно увидел,–и пригласительный жест,–Проходите.

Уже в коридоре представился,–Сергей Урбанович.

‒Инга.

–Лучше Ика,–вмешался Ленский.

–Тебе может быть и лучше,–возразил хозяин,–А мне больше Инга нравится.

А взгляд откровенный, раздевающий, и медленно так, вверх–вниз, вверх–вниз…

–Я привыкла, что меня каждый на свой лад зовет. Брат, например, «ногой» кличет, в школе, то «гагарой» дразнили, то «кенгой», так что вы, Сергей, вольны придумать свой вариант.

–Глупости,–возражает Урбанович,–Но есть одна убедительная просьба, никаких «вы». Я хоть и «старший товарищ», но в отцы тебе ещё не гожусь. Возражения не принимаются..

Теперь уже я рассматриваю хозяина, правда, не в упор, а украдкой. Высокий, стройный, подтянутый, темно–каштановая шевелюра едва тронута сединой, правильные черты лица и зеленые глаза, красивый мужик или, как сказала бы моя невестка, породистый экземпляр.

–Ты проходи, а мы с «крестником» на кухне помаракуем,–рукой меня за плечо и в сторону гостиной, я вперед, а рука шасть, по груди и к бедру,–Устраивайся,–сам в кухню, а за ним Ленский.

Показалось…

В комнате слегка темновато, так бывает при пасмурной погоде, уличного света мало, а освещение в середине дня включать не резон.

Я потопталась у окна, триумфальная акра мокрая, нахохленная наводила тоску, из открытой форточки несло холодом, а мне его и на улице хватило. Прошлась пару кругов по комнате, вроде немного согрелась, потом вынула из шкафа «Мастера и Маргариту»…

–Читала Булгакова?–обернулась. Ленский водружает посуду на журнальный столик, а Урбанович держит большую чашку с чем–то ароматным,–Чай с мятой, лимоном и чабрецом. Грейся.

–Спасибо. Читала кое–что, а из «Мастера» только отрывки,–возвращаю томик на место.

–Это несерьёзно,–теперь книга уже у хозяина,–Держи, читай и перечитывай, вернешь, когда сочтешь нужным.

От такой щедрости я не сразу в себя пришла. Сначала обрадовалась, а потом решила отказаться, был какой–то неясный подтекст в его предложении, но пока соображала, хозяин из комнаты исчез.

–А ты произвела впечатление,–Ленский был доволен,–Первый случай на моей памяти, когда «крестный» малознакомым людям книги предлагает.

–Ну, может быть, ты не всё знаешь?

–Может быть, но относительно женщин ручаюсь.

Чай оказался, кстати, мерзнуть я перестала, и настроение заметно повысилось. Паранойя какая–то, всё же хорошо.

…В комнате необычайно уютно, от торшера льется мягкий, посеребренный абажуром, свет, его хватает на часть стола и подлокотник кресла, все остальное в таинственном сумраке.

А в кресло я забралась целиком, ноги под себя и порядок, от выпитого чая и коньяка тепло и спокойно. Мужчины устроились на диване, Урбанович курит трубку, Ленский дымит «Kentом». Они обсуждают какой–то приказ министра, потом гостиницу на Байконуре, потом «Гагаринский старт»…

Я в их разговорах не участвую…, медитирую… За окном совсем стемнело, зажглись уличные фонари, их свет все ярче и пронзительнее, значит, уже поздно. Значит, надо домой.

Я осторожно спускаю на пол ноги и почти бесшумно поднимаюсь, сначала в туалет, потом в коридор, надеть плащ, взять сумку, потом позвать Ленского, так у него будет меньше времени для возражений, но мой план не сработал, выйдя из ванной, я уже протянула руку к плащу, как вдруг в конце коридора что–то блеснуло, интересно, что это?

Оказалось всё просто, еще одна комната. Пряталась она «вдали от основных магистралей», поэтому мы с Вовкой сюда и не заглядывали.

Тахта, стол, массивный дубовый шкаф с книгами, никакой художественной литературы, сугубо профессиональные издания. Ракетостроение, спецвычислители, баллистика, гироскопы, словари, англы–русский, немецкое–русский, франко–русский, и огромное количество технических справочников…, но самое интересное–балкон, вернее, вид с него.

Широкий внутренний двор добротной «сталинки» практически весь засажен сиренью, белой, темно–бордовой, розовой, классической сиреневатой и всё это великолепие цветет и благоухает!

–Любуешься?–ладонь Урбановича легла мне на плечо,–Есть чему. Эту сирень когда–то мой отец сажал, ни один, конечно, но идея его,–а рука, медленно деловито по спине вниз и ниже пояса…,–В этой комнате много что его,–Раз! Меня властно облапили за плечи и развернули к шкафу,–Эти книги, например, оставил, когда на новую квартиру переезжал. Я, говорит, и так всё знаю, а тебе оболтусу ещё учиться и учиться,–а рука опять медленно со смыслом по спине и к ягодицам…

Раз, два, три, шаг в сторону, поворот и вот я уже у стены, нашариваю выключатель, щелк, якобы мне свет нужен, книги рассматривать, а сама бочком, бочком к двери,–Поздно, домой пора.

–Вовка уже спит, как младенец, в гостиной на диване, его теперь пушкой не поднимешь. Да бог с ним, он там, а ты здесь на тахте. Утром поедите.

–Нет, нет. Мне завтра на работу к половине девятого, а отсюда до нее час сорок, а то и больше, в метро две пересадки, троллейбус и автобус. Я лучше из дома.

–Ну, как знаешь, только «пешком» не пущу, сейчас такси вызову.

***

Половина четвертого ночи, бабульки спят, Ленский тоже…

Я курю у кухонного окна, на мне старый, застиранный халат тети Лиды (это мама Люсечки, вроде как моя квартирная хозяйка), халат тесный, короткий, но такой уютный.

На подоконнике стоит приземистая бутылка, слегка сплюснутая с боков, на этикетке надпись: «SILVER TOP BOLS DRY GIN», а под ней физиономия бородатого старика в огромном гофрированном жабо и красной камилавке, в этом пузыре бабка Дуня держит подсолнечное масло. До недавнего времени тут стояла бутылка из–под водки, но Гришка по–пьяни пару раз это масло употреблял, а потом гонялся за теткой с криком: «Вражина! Отравить решила!!....», и бабулька перешла на заморскую тару. Бог знает, где она ее достала, только теперь Гришка к бутылке не притрагивается, максимум треснет кулаком по подоконнику, проорет: «У! Буржуйский недобиток!!», и в сторону.

Со свадьбы мы явились за полночь. Ленский слово сдержал, мой «парад» был неприкосновенен, пока за нами не закрылась дверь, а потом…

…Я блаженно улыбаюсь и достаю из кармана изящный флакон. В середине овального медальона надпись «Diorella», а чуть ниже «Dior». Французские духи. Вовка подарил мне их еще в ресторане, так и сказал: «Несправедливо, что подарки только невесте, ты ничуть не хуже. Ты лучше!»

На свадьбе он произвел впечатление практически на всех, на невесту, жениха, подруг невесты, друзей жениха и даже на чужую свекровь и чужую тещу. Поскольку я была свидетельницей, то сидела рядом с новобрачными. Ленский же устроился между сватьями, то есть между Мишкиной и Валькиной матерью, и практически весь вечер по–джентельменски за ними ухаживал, даже по разу танцевать пригласил, тетеньки были в восторге, и не только они, Мишка мне прямо рубанул: классный мужик, ну, и Андрюха нечто подобное, что уж говорить про Таньку с Валентиной.

Эти, как только в застолье перерыв объявили, сразу потащили меня в туалет, якобы носик попудрить, и давай допрашивать, что, да как. Больше всего их интересовало серьезные ли у нас отношения (в переводе на русский: будет свадьба или нет и когда). Я крутилась, как могла, отвечала расплывчато с глубокомысленным видом, как в детской игре «да и нет, не говорить, черное с белым не надевать». В результате мои подруженции сделали вывод, что отношения у нас серьезные и свадьба будет, после чего стали активно за меня радоваться.

–Это хорошо,–внушала мне Валентина,–Что там ни говори, а баба должна быть замужем.

–Конечно,–вторила ей Татьяна,–Для женщины главное, чтобы мужик рядом был и, чтобы за ним, как за каменной стеной…,–и все в таком духе.

Хорошо, хоть невесте не положено надолго со свадьбы пропадать, а то еще чуть–чуть и я бы их со злости придушила.

Вот черт! Вспомнила и настроение испортилось…

***

Боль свирепствует так, что не только пошевелиться, моргнуть нельзя. Живот безжалостно перепиливается по диагонали, по вертикали, крест–накрест, а потом кто–то длинными щупальцами тянет из него содержимое, когда эта жуть становится невыносимой, внизу что–то лопается, и я чувствую, как наружу вытекает вязкая, горячая жидкость…, на какое–то все затихает… Господи! Слава богу…, измученное тело получает передышку, я облегченно вздыхаю, а потом со страхом жду нового приступа…

У меня «эти дни», казалось бы обычное дело для бабы, которой до климакса, как до луны, только…

Вообще–то с «менсом» у меня отношения всегда были нормальные, визит строго по графику (ну, день, два…), продолжительность трое суток, а в этот раз задержка, целых двенадцать дней. Ну, думаю, все! Влопалась! И вдруг…

У Ленского приближался день рождения, только отмечать где? Он после краха семейной общины вернулся, что называется, по месту прописки. Квартира там хорошая, три комнаты, кухня немаленькая, вот только кроме Вовки в ней еще бабушка живет и дядя пенсионер. В мою коммуналку много не поместится, человека четыре, пять от силы, можно конечно у Нельки, только ихний ЖЭК в подъезде ремонт затеял, а, где ремонт, там грязь, вонь и прочее. Нелька пару дней потерпела и смоталась, решила, что пока этот бедлам не закончится, она на рабочем месте, в гостинице поживет, есть еще «дачный» вариант, только праздновать надо в пятницу, а туда пока все доберутся…, но помог случай. Вовкин сослуживец отбывал на юга и согласился оставить ему ключи.

Целую неделю мы с Ленским готовились, закупали продукты, спиртное, одна беда, Марьино район молодой, домов много, а магазинов мало, как в любом новом «спальнике», так что таскать провизию приходилось черти, откуда, и транспорт еще тот, от метро «Пролетарская» полчаса на автобусе.

Я взяла отгул на пятницу и с раннего утра принялась вертеться на кухне, мыла, чистила, резала, варила. Вовка пришел в три, у меня уже почти все было готово.

–Ух! Уже управилась!–он довольно улыбнулся и потер руки.

–Рано радуешься,–прервала я его ликование и положила на стол батон колбасы,–Режь, а потом еще и сыр…

Колбаса, сыр, фрукты…, потом раздвинуть стол–книжку, добавить к нему кухонный, тарелки, бокалы, стулья…

–Ну, все готово!–Ленский откупорил очередную бутылку и торжественно водрузил ее на стол, заставленный всякой всячиной,–Сейчас собираться начнут, только он это произнес, как я почувствовала резкую боль внизу живота.

Дзинь–дзинь–дзинь… Звонок… Вовка ринулся открывать, а я юркнула в туалет и едва плюхнулась на унитаз, как из меня вывалился огромный кровавый сгусток, потом еще и еще…, не знаю, сколько это продолжалось, по–моему, вечность, я слышала, как опять тренькал звонок, слышала голоса и понимала, что надо выбираться из туалета, а из меня, как из ржавой трубы, все вываливались и вываливались рыжие ошметки…, наконец, все прекратилось. Надолго ли? Я отмотала длинную ленту туалетной бумаги, сделала из нее «скатку» и засунула себе в трусы.

Весь народ уже почти собрался. Булкин, Гордеев и Разин что–то показывали Ленскому и дружно хохотали, Корецкий угощал незнакомого мужика «Marlboro», поодаль о чем–то шушукались Туанетта и Ленка Миронова…

Первой меня заметила Нелька,–Лабас! Ой! А ты чего такая бледная?

–Месячные. Задержка почти две недели, а сейчас хлещет фонтаном.

–Матка боска! У тебя с собой есть что–нибудь?

–Есть, но надолго не хватит.

–Я на кухне аптечку видела, может там?

–Ладно, разберемся. Пошли к столу.

Дальше все было, как в тумане, есть я не могла, пить тем более, через каждые полчаса бегала в туалет, где из меня выходило кровавое месиво, невыносимо хотелось лечь и свернуться калачиком, а надо было улыбаться, подавать горячее и менять тарелки…

В двенадцатом часу гости стали расходиться, к часу остались только Разин, Нелька и тот самый мужик, которого Корецкий угощал сигаретами.

–Как ты?–Нелька смотрела на меня с материнской жалостью.

–Честно говоря, хреново. Умереть хочется.

–Иди, ложись. Все уже разошлись. Сейчас такси придет и нас не будет. Иди, я пригляжу пока.

Я благодарно киваю, наощупь добредаю до комнаты, падаю на кушетку и отключаюсь…

…Боль опять нарастает, прямо как снежный ком, вот только ком этот не холодный, а горячий… Вот, сейчас, сейчас…, надо встать…, такое ощущение, что в трусах у меня огромное болото… Хорошо еще в хозяйской аптечке вата была…, была, но теперь ее там нет…

С трудом поднимаюсь, смотрю на часы. Десять утра. Выхожу из комнаты и с удивлением кручу головой.

Дело в том, что квартирка, где мы временно обосновались, имеет одну особенность. У нее две стандартные комнаты (одна поменьше, другая побольше) и кухня средней величины, но вот вместо коридора большой квадратный холл, метров эдак на тринадцать. Вот именно в нем мы и гуляли. Посередине столы, вокруг стулья, пространства много, тем более что у хозяев в холле мебели практически нет, только вешалка в углу и пуфик, когда я вчера уходила спать, тут была гора грязной посуды и остатки пиршества, а сейчас даже стола нет. Все убрано и пол, похоже, вымыт, иду на кухню, там тоже порядок, сияющая чистотой посуда гордо красуется в сушке, недопитые бутылки на подоконнике, а на аптечке домиком сложены три пачки ваты, так… Это потом. Сейчас ванная…

–Ика, просыпайся. Уже три часа, тебе надо поесть,–Вовка осторожно меня целует, а потом слегка трясет за плечо,–Сейчас покушаешь, а потом опять спи на здоровье.

Мне совсем не хочется открывать глаза, а тем более вставать, после душа и свежей прокладки объемом в небольшую подушку, я почувствовала себя почти в раю, даже боль уменьшилась,–Я не хочу есть, я спать хочу.

–Есть надо обязательно, ты столько крови потеряла.

Сон прошел моментально,–А ты откуда знаешь?

–Я, что, по–твоему, дебил? Еще вчера заметил, что с тобой что–то не так, ну, и Нелька сказала.

–Ну, разве что, Нелька,–я поднимаюсь и поудобнее устраиваюсь на кушетке, рядом журнальный столик, на нем тарелка с манной кашей и бутерброд с сыром.

–А каша откуда?

–Сварил, ешь, давай. Сейчас чай принесу.

***

Раз, два, три… Я отрешенно смотрю в окно и считаю фонарные столбы…, двенадцать, тринадцать, четырнадцать…

За прошедшие двое суток мое душевное состояние огромное количество раз менялось от легкого беспокойства до судорожной паники, двадцать один, двадцать два…, пряталось сначала в трепетную надежду, а потом в тупое безразличие, тридцать пять, тридцать шесть…, так, что силы мои утекли безвозвратно, пятьдесят три, пятьдесят четыре…, и теперь моя главная задача не свалиться с сидения, когда автобус заносит на поворотах, шестьдесят девять, семьдесят…, а сидение неудобное, высокое, на колесе, к тому же изрядно поломанное и моя задница, хотя и не гигантских объемов, постоянно с него съезжает, девяносто семь, девяносто восемь…

Вечером в субботу мы с Ленским должны были встретиться у кинотеатра «Художественный», там, в рамках ретроспективы фильмов Феллини, показывали «Восемь с половиной». Вовка сам предложил сходить, сказал, что билеты достанет через знакомого. В пятницу он позвонил мне на работу, объявил, что у него срочное дело, поэтому вечером не приедет, и увидимся мы уже завтра у кинотеатра.

В субботу весь день я спокойно занималась домашней мелочью, стирала, гладила, вытирала пыль, а в шесть была у «Художественного».

Сеанс был назначен на восемнадцать тридцать.

Восемнадцать десять, восемнадцать пятнадцать… Вовки не было, а народ, радостно помахивая голубыми прямоугольниками, активно пропихивался в двери кинотеатра. Восемнадцать двадцать пять, восемнадцать двадцать восемь…, восемнадцать сорок…

Ленский не появился.

Наверное, я сеанс перепутала, не восемнадцать тридцать, а двадцать один тридцать.

Делать нечего, решила ждать, перешла на противоположную сторону, поглазела в окна «Праги», и пошла бродить по Арбатским переулкам, ровно в девять вечера я опять стояла у «Художественного».

Он не пришел, ни в девять тридцать, ни в десять, ни в половине одиннадцатого.

Обратно я добиралась в состоянии легкого бреда, в голове всплывали картины, одна страшнее другой, но, по мере приближения к дому, успокоилась. Скорее всего, он уже там, и телевизор смотрит, ну задержался, дела, бывает, позвонить–то некуда, я из квартиры около пяти ушла…, только в комнате никого, и признаков, что приходил никаких. Я даже тетку Лену спросила, мол, был, нет, та малость удивилась (обычно я с ней разговоров не веду, только по делу), но потом подробно все изложила, мол, никто не приходил, не звонил, а она из квартиры никуда не отлучалась.

Уснула я только под утро. Спала часа четыре, не больше, и с постели еле поднялась, чувствовала себя, как лунатик, все движения по инерции. Умылась, оделась, чайник вскипятила, а в голове: что, как, почему…

Наконец решилась позвонить Ленскому на домашний номер, к телефону долго никто не подходил, потом хрипловатый мужской голос произнес: «Алло?». Мужчина меня великодушно выслушал, сказал, что племянника дома нет, и любезно осведомился, не надо ли чего передать? Я сказала: «Спасибо» и повесила трубку.

Легла на диван, взяла журнал, строчки расползаются, буквы прыгают, ни слова не понимаю… Села уставилась на телефон, потом опять легла, и так без конца… Телефон молчал, как убитый… Весь день прошел в режиме: села, встала, легла, посмотрела на телефон и так по кругу…

…Возвестив на весь салон: «Конечная», водитель распахнул двери и выскочил из автобуса, за ним потянулись пассажиры. Я нехотя сползла с сидения, попутно лягнув какого–то мужика, и, с трудом переставляя затекшие ноги, двинулась к выходу.

В лаборатории никого, даже Крупиной, она обычно первая приходит, потому как живет рядом, я же явилась за полчаса до начала рабочего дня.

Минут через пятнадцать стали подтягиваться остальные, увидев меня, Танька сделала «большие» глаза,–Ты, чего так рано?

Пришлось соврать,–Я не из дома, время не рассчитала,–иначе расспросами замучает, еле дождалась девяти часов и набрала рабочий номер Ленского. Мне ответили, он на стенде и испытания, скорее всего, займут целый день, из чего сделала вывод, звонить бесполезно.

Чувствовала я себя отвратительно, болела голова, и зверски хотелось спать. Хорошо, что не было ни Рачкова, ни мадам, а в таких случаях у нас за старшего Серега Панченко, поэтому я, беззастенчиво пользуясь ситуацией, то и дело клала голову на стол и дрыхла в свое удовольствие минут по десять–пятнадцать, но день все равно тянулся бесконечно долго.

Пока ехала с работы, никак не могла решить, зайти в магазин или не надо. С одной стороны, продуктов дома с гулькин нос и, если Ленский придет, то кормить его, по сути, нечем, а с другой стороны, если нет…, тем более что у меня за все про все пятерка, а до зарплаты десять дней…

Богатырский Вовкин храп я услышала с порога, рулады были такими, что казалось, дверь в мою комнату сотрясается в конвульсиях.

Он лежал на спине поперек дивана, а в его объятьях покоилась скомканная подушка, при каждом всхрапе углы этой несчастной служительницы Морфея корчились в пароксизме лихорадки.

На столе батон хлеба, несколько кусков колбасы и полулитровая бутылка, содержимого в ней не больше трети. «Настойка горькая. Имбирная,–гласила этикетка,–крепость 28%, вместимость 0,5 л. Цена со стоимостью посуды 6 руб.00 коп.»… Ну, вот, аж целых шесть рублей, а ты тут со своей пятеркой.

–Володь, Володя!!!–я кое–как высвободила несчастную подушку и принялась его будить, толкала, пихала, тормошила и, как ни странно, мне это удалось.

Ленский сел, помотал головой и перевел глаза в мою сторону,–Ика? Ты?

–Я конечно!! Что случилось?!! Ты где пропадал двое суток?! Ни слуху, ни духу. Я на стенку лезла от неизвестности!!!

–Пропадал? Я?–взгляд мутный, неосмысленный,–А–а–а–а… Дела были… Я тебе звонил… тогда…, и потом еще…, ты трубку не брала…

–Я?!!!–так обидно стало, чуть слезы градом не брызнули.

–Ты… Звонил, а тебя не было. Весь день…, весь день….,–тупо бормотал Ленский, а тело его в это время медленно клонилось на бок,–звонил, звонил, звонил…,–наконец, оно упало и подмяло под себя подушку…

***

Мы выныриваем из полутемного подъезда и попадаем почти в рай, справа детская площадка, слева огромная клумба, в ней, ловко орудуя маленькими грабельками, копошиться худенькая бабулька, а поодаль мужик в резиновых сапогах орошает из шланга чахлые кустики.

Тонька кивает головой в сторону мужика и хитро подмигивает,–Это дворник дядя Федя. Он сильней, чем три медведя…

–Из своей большой кишки,–подхватываю я,–поливает камешки…

Мы дружно хохочем, да так громко, что старушка вылезает из клумбы и с подозрением смотрит в нашу сторону.

–Пошли, пошли,–тянет меня Туанетта,–нечего Лельке репутацию портить,–я подчиняюсь, но напоследок делаю бабульке страшные глаза и плотоядно облизываюсь,–А, черт!–Тонька с досады даже сплевывает,–Позвонить забыла! Не возвращаться же… Ладно у метро.

Мы пересекаем двор, потом еще один, поднимаемся по явно самопальной деревянной лестнице и оказываемся у метро «Ленинский проспект».

–Подержи,–Антонина сует мне пакет с «райской птицей» и бежит к телефонному автомату, говорит не больше минуты, но возвращается с недовольной физиономией,–Засада! Только через два часа!

–Что через два часа?

–Машина будет через два часа, не пешком же мне в Свиблово тащиться,–она опять в сердцах плюет и забирает у меня пакет,– Ну, ладно…

–Пока,–без энтузиазма отзываюсь я.

–Ничего не пока. Давай–ка, заглянем в одно место.

–Да, мне надо…

–Никуда тебе не надо, пошли, пошли, заодно и перекусим,–она решительно направляется в сторону железной дороги и тянет меня за собой.

Минут десять мы шарахаемся по каким–то закоулкам и выходим к массивным, распахнутым настежь, воротам. За воротами большой двор и три здания красного кирпича. Два из них напоминают огромные ангары, а третье поменьше, судя по всему, административного назначения.

–Двигайся строго за мной,–инструктирует Туанетта,–от курса не отклоняйся, а то не ровен час…

Именно в этот момент, прямо у нас перед носом, из ворот выруливает старенькая полуторка, ловко разворачивается и, радостно дымя выхлопом, пылит вдоль забора, следом рычит вторая машина, потом третья, эти явно готовятся составить компанию удравшей товарке.

Мы быстро пересекаем опасное место и, задыхаясь от едкого запаха битума, рысцой трусим к административному корпусу, на фоне соседских громадин небольшое двухэтажное здание кажется крошечным, над входом красуется массивная вывеска: «Московская окружная железная дорога. Отделение Канатчиково», а сбоку от двери криво прибита грязноватая фанерка «Столовая № 5».

Три молодые девицы в фирменных общепитовских колпаках лениво курят у входа.

–Здорово, красавицы,–приветствует их Туанетта.

–Привет, привет,–отзываются двое.

–Здорово, Власова,–с неким запозданием вторит им третья.

–Ух, ты! Машка!–с удивлением восклицает моя спутница,–Ты чего? Неужели вернулась?! Говорила же, что замужняя женщина работать не должна.

–Может и не должна,–вступает в разговор одна из девиц,–если мужик деньги в дом приносит, а коли он все, что зарабатывает, пропивает, тут сама понимаешь…

–Можно подумать, она до свадьбы этого не знала,–поддакивает ей другая.

–Заткнитесь!!!–рявкает Машка,–Не ваше собачье дело!

–Ну, ладно, ладно,–примирительно вмешивается Антонина,–Чужая семья–потемки… Нина где?

–Продукты принимает,–Машка ловким щелчком выкидывает недокуренный бычок, тот описывает дугу и шлепается у ржавой бочки,– Щас позову. В зал идите,–кивает она в сторону двери и, придавив по дороге тоскливо дымящийся чинарик, направляется за угол здания.

Обеденный зал почти пуст, по столам раскиданы человек шесть, да еще на раздаче парочка припоздавших мужиков.

Душно, из открытых окон воняет бензином и еще какой–то дрянью, Антонина выбирает столик подальше от запахов и командует,–Падай!

В этот момент в зале появляется внушительных размеров фигура, плотно обтянутая белым халатом, и направляется в нашу сторону,–Привет, привет,–смеется она, при ближайшем рассмотрении фигура оказывается миловидной пышнотелой женщиной,–Могла бы и почаще заглядывать,–женщина укоризненно качает головой, а ее пергидрольные кудряшки переваливаются с боку на бок.

–Куда уж чаще? Две недели назад была,–улыбается Тонька, и кивает в мою сторону,–Знакомься, Инга,–женщина снова добродушно улыбается и ласково гладит меня по голове,–Нин, у тебя сумка какая–нибудь есть? А то мой пакет, того и гляди, лопнет.

–Чего–нибудь да найдем, есть будете?

–Обязательно, раз уж Машка на хозяйстве. А давно она вернулась?

–Аккурат две недели назад. Дня через три, после того, как ты заходила. Явилась вся в синяках. А…,–Нина безнадежно машет рукой и скрывается в недрах столовой.

–Сейчас оторвемся,–потирает руки Антонина,–Чую, будет окрошка. Классная вещь!

Через пару минут появляется сама Машка, в руках у нее пластмассовый поднос, а на нем две огромные тарелки, заполненные почти до края, это, так называемая, полная порция. Она молча ставит поднос на стол, молча поворачивается и уходит.

–Маш, погоди!–Тонька срывается с места, догоняет девушку уже у кухонных дверей и что–то ей говорит, та сначала огрызается, машет руками, но потом утыкается в Тоньку носом и ее худенькие плечики мелко–мелко подрагивают.

Антонина возвращается обратно,–Сволочь!

–Кто?

–Супружник ейный! Я этого паразита со школы знаю. Выродок,–кипятится она.

–А с Машкой ты тоже в школе училась?

–Нет, но я ее честно обо всем предупредила. Куда там! Люблю–не могу! Это с другими он такой, а со мной так не будет. Я ему помогу, и он исправится…Тьфу!… Ну, была бы из профессорской семьи, тогда этот наив еще понять можно было, у самой же отец запойный. Правда, Палыч тихий. Он по формуле живет: отработал–выпил–упал, а этот…

К столику незаметно подходит Нина и кладет на стол большую матерчатую сумку,–На, пользуйся, по–родственному. Да, там Серафима вещи принесла. Заберешь?–увлеченная окрошкой Антонина согласно кивает, Нина с довольной улыбкой кивает в ответ,–Ну, кушайте, кушайте…,–и уходит, вернее уплывает.

–А Нина тебе кто?

–Сноха бывшая. Хотя не совсем так. Она вдова моего брата, его зарезали лет двадцать пять тому назад, может больше. Я плохо помню, маленькая была. Он старший, я младшая, а между нами еще четыре пацана. Нинке тогда всего девятнадцать было, сирота, она потом еще долго к нам захаживала, мать моя, покойница, ее очень жалела и дед с бабкой тоже. У нее уже другая семья, давно… Дочка старшая не намного моложе нас, в педагогическом учится и мальчишка ничего.

С окрошкой управились быстро. Антонина составила посуду на поднос и встала, но ее опередила женщина в синим застиранном халате и клеёнчатом фартуке. Одной рукой она забрала поднос, а другой положила на стол, упакованный в газету сверток,–Вот. Моя выросла, не пропадать же добру. Тефтели будете? Или может рыбу?

–Не, нам бы попить, только не чай, жарко,–Антонина шумно вздыхает и вопросительно смотрит в мою сторону.

–Жарко,–поддакиваю я и киваю на сверток,–А это кому?

–Мироновой, вернее дочке ее.

–У Ленки дочка есть?

–Ага. Пять лет малявке. Растет, то одно надо, то другое, а на Ленкину зарплату старшего библиотекаря не разбежишься, даже если материну пенсию добавить.

–А отец у девочки где?

–А отец у девочке в полном поряде! «Шутник» ее отец!

–То есть?!

– Лешка Пашутин.

–Так он, вроде, женат…

–Не вроде, а точно женат, три года уже, хорошо женат, на дочери замминистра обороны.

–А как же…

–А никак!–Тонька безнадежно вздохнула,–История прямо–таки сказочная… Они оба из Одинцова, можно сказать, в одном дворе выросли. Дружили, то да се… Правда, Лешка в «Суворовское» поступил в Москве, а Ленка в Одинцове осталась, но все равно увольнительные, каникулы, так и крутилось, в общем, на выпуске из «Суворовского» Ленка была уже официально его девушкой, потом Пашутин в высшее военное поступил, потом в академию, ну, а Ленка при нем… «Шутник» мужик с головой. Он из простой семьи, отец электрик, мать лифтерша, ни связей, ни денег, все сам. «Суворовское» с отличием, высшее военное тоже, в академии первым номером шел, так что пацан он умный, но подлый. Он училище вместе с Гордеевым заканчивал, а академию с Разиным и Корецким. Мне Юрка рассказывал, что такого проныру, как «Шутник» еще поискать, он кожей чувствует, куда ветер дует.

–А Ленка?

–Ленка?… Ленка, как в песне: «Все ждала и верила….», тот, ни одной бабы не пропускал, если у нее родственники при должностях, а эта смиренно дожидалась, когда Лешенька в карьере закрепится.

–Она, что не знала…, ну, про баб?

–Да знала, конечно. Мужики это от нее не скрывали, правда, напрямую не говорили, но и секрета особого не было, толку–то… Лешенька–свет в окне, несколько абортов сделала, а пять лет назад дочку родила, потому как, все сроки пропустила, и ни один врач ее резать не соглашался.

–А Пашутин?!

–Пашутин!!… Пиздабол поганый!… Дочку Ленка на себя записала, в графе «отец» прочерк. Сначала он с малявкой виделся, приблизительно раз в квартал, деньги чутка подкидывал в таком же режиме, а как женился…, кинет подарок к празднику и все, а видится с дочерью, по–моему, вообще перестал…, точно не знаю. Ленка об этом особо не распространяется, а мы и не спрашиваем… Ну, ты понимаешь…

–Понимаю…

***

–Дорогие присутствующие!–седовласый мужчина энергично стучит вилкой по бокалу,–Прошу внимания!–как его зовут? Он же представился и даже руку мне поцеловал… Не помню,–Я хочу сказать несколько слов о виновнике торжества,–оратор делает величественный жест в сторону окна, где во главе стола расположился хозяин застолья,–Я знаю Николая чертову уйму лет и все эти годы не перестаю удивляться его талантам…

Мы с Ленским присутствуем на торжестве по случаю присвоения очередного звания его двоюродному дяде, вернее двоюродному брату его отчима. Сам отчим в командировке, его супруга (Вовкина мать) на курорте, поэтому поздравлять родственника был отряжен пасынок. Собственно пасынок и не сопротивлялся, сопротивлялась я. Очень уж не хотелось идти, не люблю я всяческие официозы, да и предчувствие нехорошее было, но Вовка настаивал, пришлось согласиться.

–Когда–то давным–давно мы оба были зелененькими лейтенантами,–продолжал распинаться оратор,–а теперь…,–сейчас всю биографию расскажет…, и «были зелененькими…», это как?! Чертями что ль зелененькими?…,–учитывая все выше сказанное, предлагаю выпить за нашего дорогого Николая Михайловича,–наконец–то закруглился тостующий, и это было единственное его полезное высказывание. Все присутствующие радостно загомонили и принялись опустошать рюмки, стопки, бокалы и прочую «питейную» тару.

Ленский опрокинул коньяк и тут же налил себе еще.

Я поморщилась,–Ты бы хоть закусывал.

–Обязательно. Вот,–он подцепил на вилку кусок семги,–Ам!–отправил ее в рот и запил коньяком,–А посуда–то опять пустая,–и потянулся за бутылкой…

Заиграла музыка, задвигались стулья, я воспользовалась ситуацией и встала.

–Надеюсь, уходить не собираешься?–Урбанович улыбался во все тридцать два зуба.

–Да, куда мне,–я кивнула в сторону Ленского, тот активно чокался со своим визави и попутно что–то ему втолковывал.

–Да ладно, пусть «крестник» гуляет, пойдем на балкон, подышим.

Вроде предложение вполне невинное, только…

На балконе Урбанович, как бы невзначай, положил свою руку мне на плечо,–Не хотела идти на это пиршество?! Я угадал?

–Откуда такие выводы?

–Выражение твоего лица подсказало.

–Ты офицер или психолог?

–Хороший офицер должен быть психологом–это входит в его обязанности.

–В академии научили?

–Отец меня так учил,–его рука медленно переползла с одного плеча на другое, потом на пояс, потом…

–Апчхи!!

–Замерзла?

–Нет. Тополиный пух в нос попал. Пошли лучше отсюда.

Банкет протекал по всем правилам. Сначала почти все присутствующие, (а было их человек двадцать, не считая сопровождающих), рассказывали, какая замечательная личность наш хозяин и каждый рассказ заканчивался призывом выпить за этого великолепного, честного, доброго, порядочного… (нужное подчеркнуть) человека. Далее активно закусывали, что–то обсуждали, требовали перерыва, выходили подышать, покурить, расслабиться, потом все повторялось и так более трех часов. Ленский был весел, доволен и сильно пьян, а я судорожно соображала, как при таком раскладе мы попадем домой.

–О чем задумалась,–я вздрогнула. Урбанович. Он после «балкона» не проявлялся, даже подумала, что ушел.

–Домой пора,–вздыхаю и ищу глазами Ленского,–такси вызвать надо.

–Не надо. Сейчас еще «на посошок» и я вас отвезу.

–Ну, ты сейчас тоже не образец трезвости, и за руль?

–Зачем? Шофер есть. Я, как и крестник, гость–заместитель. Отец в госпитале, а меня сюда прислал и в качестве компенсации свою «персоналку» отрядил.

Уходили мы одни из последних, пока спускались, Вовка висел на Урбановиче, как старый рюкзак, но на улице приободрился и даже самостоятельно добрался до машины,–Шеф! Я покажу дорогу…, вот…, вот…, сейчас…,–силился он открыть дверь рядом с водителем.

–А вот этого не надо,–Урбанович ловко сграбастал «крестника» в охапку и перенаправил на заднее сидение,–Инга, ты спереди. Водитель город хорошо знает, ну, а какой там дом, корпус, тут ему твоя помощь понадобится.

Пока ехали, Ленского окончательно разморило, из машины его доставали уже втроем. Возились минут пятнадцать, кое–как довели до лифта, потом водитель вернулся обратно, а мы с Урбановичем продолжили свою такелажную миссию.

Пока я вскрывала двери, сначала в квартиру, потом в комнату, Урбанович контролировал крестника, тот, хоть и посапывал, прислонившись к стене, но все время порывался потерять равновесие.

Покончив с затворами, я включила свет и сдернула с дивана старенькое покрывало,–Готово! Давай его сюда!

Пыхтя и отдуваясь, Урбанович втащил Ленского в комнату, положил на диван, снял с него пиджак, обувь, брюки, потом аккуратно откатил к стенке и прикрыл покрывалом,–Порядок. Теперь до утра не проснется,–щелкнул выключатель.

Охнуть не успела, как его губы впились в мои с такой силой, что мне чуть дыхание не перекрыло…

Раз, два, три…

–Внизу водитель ждет.

–Подождет…,–и опять меня, словно в тиски запечатали…

–Тебя ждут!… Ты понял, что я сказала?!

–Понял. Пока….

…Пока?! Это он о чем?…

***

–Куда ты меня ведешь?

–В «Нескучный»!

–Двенадцатый час ночи! Все закрыто давно!

–Пошли, пошли,–Ленский властно тянет меня за собой, я упираюсь, на плече у него объемистая спортивная сумка, в ней что–то предательски позвякивает,–Идем, говорю! А то сейчас…

Мы сворачиваем с проспекта и направляемся в сторону парковых ворот, они естественно закрыты и презрительно сияют неприступной бронзой.

–Ну, что я говорила?!

–За мной, душа моя! Я приведу тебя к счастью!

–Хватит дурака валять!

–А никто и не собирается. Я здесь вырос, каждую козявку знаю. Мы в «Нескучный» с уроков сбегали, вон за теми домами моя школа.

Сначала идем вдоль ограды, потом лезем через кусты, далее по тропинке между заброшенных бытовок и оказываемся в тупике перед деревянной загородкой.

–Я через забор не полезу! Ни за что!!!!

–И не надо…,–Ленский тщательно обследует штакетник, одну доску, вторую…,–Нашел! Нынешняя молодежь не подвела,–он раздвигает доски и являет миру внушительных размеров лаз,–Вуа–ля!

…И вот мы стоим на высоком холме, вся «макушка» которого сплошь покрыта пеньками от спиленных деревьев, пеньки давнишние, одни уже основательно подгнили, а из других наоборот старательно пробиваются молодые побеги, видимо здесь расчищали площадку под застройку, а потом бросили и даже не все спиленные деревья убрали. Вон их сколько: раз, два, три…, целых шесть штук.

Ленский подходит к ближайшему и скидывает с плеча сумку,–Присаживайся. Будем пировать! Пока тут, а как малость стемнеет, спустимся вниз, к тому времени все местные околоточные по норам разойдутся.

А до темноты еще далеко. Дерзкие, но уже потерявшие свою мощь, лучи ласково скользят по забору, по вырубке и дальше вниз по склону от дерева к дереву…

–Как обещало, не обманывая, проникло солнце утром рано косою полосой шафрановою от занавеси до дивана,–слышу я за спиной,–Правда, это про утро в августе, а сейчас июль и вечер,–оборачиваюсь, Ленский уже удобно расположился на толстом сучковатом бревне и чем–то ловко откупорил бутылку,–Где–то стакан был… Нашел!–он налил вино в треснутый «граненник» и протянул его мне,–Оно покрыло жаркой охрою соседний лес, дома поселка… Наплевать, что про август, очень похоже.

Действительно, похоже.

Тишина, даже птиц не слышно. Бревно, на котором мы так уютно устроились, слегка поскрипывает, стакан у нас один, мы пьем из него по очереди и целуемся.

–Весною слышен шорох снов…,–Вовкины пальцы ползут по моей шее, проникают в вырез платья..,–и шелест новостей и истин…–и дальше, дальше, забираются под ткань бюстгальтера…,–Ты из семьи таких основ. Твой смысл, как воздух бескорыстен…

Прозрачные июльские сумерки медленно заполняют воздух, но это здесь на холме они прозрачные, а глянешь вниз, деревья, словно серой ватой укутаны.

Я поежилась,–Темновато уже. Как мы спускаться–то будем? Может ну его?

–Ничего не «ну»,–Вовка медленно, будто нехотя, поднимается и вешает себе на плечо сумку,–Руку давай,–и, видя, что я топчусь в нерешительности, нежно целует мои губы,–Любить иных–тяжелый крест, а ты прекрасна без извилин…,– поцелуй все крепче, крепче…, по коже бежит нервная дрожь…,–Не бойся. Я не дам пропасть своей любимой женщине.

Мы медленно спускаемся с холма, деревья здесь стоят плотно и, хотя еще даже не начинало темнеть по–настоящему, мне страшновато. От напряжения ноги дрожат, а спина наоборот взмокла, как после бани. Хорошо, что босоножки «на плоском ходу», а то…, и в этот момент моя левая ступня напарывается на что–то круглое и едет вниз.

–Опа!–сильные руки Ленского ловят меня в последний момент,–Говорил же, чтобы за мной шла. Зачем вперед лезешь?–он извлекает из сумки карманный фонарик и начинает осматривать мою ногу. Лучик медленно ползет от ступни к колену, на голени красуется внушительная ссадина,–Больно?–я отрицательно трясу головой,–Дальше никакой самодеятельности, наступать только там, где я посветил,–он внимательно «обшаривает» фонариком окрестности и буквально в двух шагах обнаруживает широкую протоптанную тропинку,–Ну, вот и «дорога жизни».

Сначала тропинка петляет по холму, но потом незаметно перетекает в широкую аллею, приводит нас к каменной лестнице, к пруду и превращается в асфальтированную парковую дорожку, обрамленную чугунными фонарными столбами, как ни странно, некоторые из них работают, правда, вполнакала, но для июльской ночи этого вполне достаточно.

–Теперь направо,–восклицает Ленский,–если я правильно помню…

Поворачиваем направо и оказываемся на площадке аттракционов.

Природа уже окончательно закончила игру со светом и на землю опустилась вязкая, похожая на чернозем, мгла, слегка прорванная редкими звездочками да тусклым светом фонаря, притулившегося к билетной кассе.

Ленский пару минут прислушивается, потом деловито направляется к карусели,–Иди, сюда,–я повинуюсь,–Посвети,–он сует мне в руку фонарь, а сам сосредоточено копается в ржавом замке, замыкающем железную цепь, переброшенную через ограждение.

–С ума сошел!! А, если сторож?!!

–Они дрыхнут давно или водку пьют. В двенадцать обход сделали и харе, теперь, в лучшем случае, часов в пять–шесть, а то и позже,–замок щелкает и летит вниз, а вслед за ним ползет цепь,–Вот и все,–Вовка широким жестом распахивает калитку,–Выбирай «скакуна»: пони, верблюд, медведь…

–Черепаха.

–Черепаха, так черепаха. А рядом кто? Лемур что ли?

–Сам ты лемур! Ежик это!

–А по виду не скажешь. Скульптору руки бы оторвать или кто там их делает…,–он помогает мне взобраться на черепаху, достает из сумки еще бутылку (в этот раз шампанское), деловито ее трясет и срывает пробку,–Салют в честь прекрасной дамы,–шампанское фонтаном вырывается наружу, а Ленский эффектно падает на правое колено,–…Уронила шелк волос ты на кофту синюю. Пролил тонкий запах роз ветер под осиною….,–он отпивает из бутылки и с поклоном преподносит ее мне,–Расплескала в камень струи цвета винного волна–мне хотелось в поцелуи душу выплескать до дна,–я делаю один глоток, второй, чувствую, как меня «снимают» с черепахи, потом целуют, потом…

…Мы сидим на чахлом газоне, допиваем шампанское и устало наблюдаем, как ветер колышет бахрому «карусельного» шатра.

–А чьи стихи ты читал последними? Пастернака я узнала, а этого автора нет.

–Николай Рубцов.

–А откуда ты столько поэзии знаешь, не специально же учил, чтобы меня поразить.

–Когда–то в Доме пионеров в театральной студии занимался. Супруга моя тоже туда ходила, там и познакомились.

Я неприязненно поежилась,‒И каким ветром тебя туда занесло?

–Ребенком трудным был, а уж подростком…, нет, учился–то я прилично, двойки, конечно, были, но в целом ничего, а вот с поведением полная беда. Все время влипал в разные истории, драки, битые стекла, поломанные лавочки, поэтому матушка постоянно пыталась меня пристроить то в волейбольную секцию, то на теннис, то на самбо.

–И чего? Тебя физические упражнения напрягали?

–Да, нет. Заниматься мне нравилось, и достижения неплохие были, только в спорте главное, что? Дисциплина. А я все время старался какой–нибудь балдеж замесить, поэтому и гнали отовсюду. Последний случай настоящий шедевр. Это в ДК при «Красном октябре» было, я там гимнастикой занимался. У нас уборщицей была очень странная тетечка. Ходила в длинном черном одеянии, волосы под берет прятала, а сверху еще платок повязывала и все время крестилась, особенно, когда видела, как мы на снарядах кувыркаемся, и я решил ее разыграть. Остался после занятий в раздевалке, напялил на себя мотоциклетный шлем, обмотался простыней, веник прихватил, выключил свет и спрятался за шкаф. Примерно через полчаса, тетка пришла убираться, дверь открыла, стала выключатель на стене искать, тут я из–за шкафа: «А–а–а….а! Гореть тебе в гиене огненной! Покайся, грешница!». Топаю, руками размахиваю, веником по шкафу стучу… Она сначала остолбенела, даже глазами не моргает, а потом, как заголосит: «Антихрист! Караул! Антихрист!» и в коридор…. Оттуда стук и грохот чего–то металлического, я веник в сторону, шлем прочь и за ней. Гляжу, тетка посреди коридора в луже барахтается, и верещит, как свинья на бойне. Я к ней, а простыню–то снять забыл, да еще ведро, что она опрокинула, мне под ноги попалось. Я пару раз перевернулся и прямо передней на ноги встал. Она глаза закатила: «Господь небесный! Спаситель наш! Пришел по воде яко посуху! Сохрани душу мою грешную!», за простынь цепляется, кеды мои целует, ну, а потом сторож прибежал… Тетечка оказалась дальней родственницей директору ДК, да еще в психдиспансере на учете состояла, ее из коридора прямо туда и увезли.

–Сильно влетело?

–Да, как сказать… Вот после этого случая матушка, и отвела меня в «актеры», решила, раз уж я испытываю тягу к лицедейству, то должен заниматься им в обществе себе подобных, чтобы обычные люди не страдали, а руководил студией старый приятель ее отца, моего деда то бишь, Федор Иванович Марьинский, ему к тому времени, наверное, лет восемьдесят с лишним было, и на профессиональную сцену он уже не выходил, а когда–то играл много и не только в советских, но и в императорских театрах. Старик был потрясающий! Всегда подтянутый, элегантный, с бабочкой, трость с серебряным набалдашником в виде головы льва. Сколько же он знал! Я до встречи с ним читал, что называется, из–под палки, а после за два года больше половины дедовой библиотеки «проглотил».

–И сколько ты там продержался?

–Не поверишь, почти до окончания школы.

–Так актером быть понравилось?

–Ну, театр–это не только актеры. Костюмеры, рабочие сцены, осветители, бутафоры, а если в спектакле большая массовка нужна, практически весь состав студии на сцену выходил, когда инсценировку «Сына полка» ставили, я за спектакль, раз пять переодевался. Сначала был красноармейцем, потом фашистом, потом крестьянским дедом, потом опять фашистом и в конце партизаном, не считая «боевых потерь», ну это, когда убитых изображают, но, главным моим достоинством была хорошая память. Мне было достаточно прочитать текст три, максимум четыре раза и я его запоминал намертво, а для поэзии мне и двух раз хватало, поэтому основная моя должность была суфлер. Дом пионеров еще до войны строили, зал театральный был сделан по старым канонам, с суфлерской будкой. Я ее обожал, заберешься туда перед спектаклем и сразу становишься невидимкой, из зала тебя не видят, а актеры в мою сторону специально старались не смотреть.

–Почему?

–Подсказывал я классно, как выражался наш худрук, весьма профессионально, но просто сидеть было скучно, и я постоянно чего–нибудь изображал. Любимое занятие: мимикой и жестами комментировать текст пьесы. Представь, на сцене Чацкий: «Не образумлюсь… виноват…», а я в это время ему рожи строю, такое не все выдерживали.

–И тебе за это не влетало?

–В том то и дело, что нет. Марьинский говорил, что если актер на сцене реагирует на внешние раздражители, то грош ему цена, поэтому я творил, что хотел, проверял актеров, так сказать, на профпригодность.

–А кроме массовки, ты на сцену выходил?

–Слугу Фамусова играл, ну этого «…Петрушка, вечно ты с обновкой…», там слов нет, все просто. Слушай, как тебя отчитывают, да головой кивай, кучер Селифан в «Мертвых душах», тут малость посложнее, слов, правда, тоже нет, но есть сцена, где кучер в пьяном виде Чичикова в канаву вываливает, надо было изобразить мужичонку во хмелю.

–Ну, с твоим–то опытом,–не удержалась я.

–Мне тогда четырнадцать было, весь опыт: бутылка портвейна на пять человек, а вершина моей карьеры–второй могильщик в «Гамлете», там даже слова есть, штук десять… Хотя нет. Вспомнил один случай. Ставили «Ромео и Джульетту», дело было зимой, незадолго до премьеры половину состава свалил грипп. Даже думали спектакль отменять, но худо–бедно все оклемались, кроме Ваньки Трошина, у него простуда дала осложнение на связки и врачи категорически запретили говорить, играл он отца Джульетты, синьора Капулетти. Роль, конечно, не главная и текста немного, но без нее никак, а дублера у него не было, и тут вспомнили про меня. Пьесу я знал наизусть, на репетициях присутствовал, мизансцены видел, а если что, товарищи помогут. Ну, я, с грехом пополам, отыграл три спектакля, а потом, слава богу, Ванька выздоровел.

–Почему, слава богу?

–Потому что текст знать–это одно, а роль играть–это совершенно другое. Капулетти в конце пьесы страдать положено, племянник убит, дочь зарезалась, а я понарошку чувствовать не умею, только по–настоящему…,–Вовка слегка щелкнул меня по носу, а потом нежно поцеловал «ушибленное» место,–вот как сейчас…

…«Черноземная» мгла незаметно переродилась в сероватую блеклость, звездочки исчезли, а фонарь у билетной кассы потух, из кустов шиповника, окружившего аттракционный «пятачок», доносилась возня и чириканье.

Вовка посмотрел на часы,–Половина четвертого. Давай–ка мы с тобой отсюда переместимся, бог знает, когда у местных околоточных обход по плану.

Опять вокруг пруда, к каменной лестнице, потом вверх по склону в царство тайных тропинок и лесных дебрей, где бедная дорожка мечется среди деревьев: вправо, влево, вверх, опять вправо… Я так увлеклась хитросплетениями парковой путеводительницы, что не заметила, как она вывела нас на открытое пространство к мраморной ротонде.

–Вашу руку, прекрасная дама!–Ленский бережно взял мою ладонь, и мы медленно двинулись в сторону павильона.

Сероватая блеклость давно растворилась, а ее место заняли озорные солнечные лучики. Они были еще юны и неопытны, но уже дерзко скакали по мраморным ступенькам, перепрыгивали с колонны на колонну, путались в капителях, но проникнуть внутрь у них пока не получалось, там обитал полумрак и покой.

Мы поднялись в ротонду по разным лестницам. В центре павильона, уцепившись друг за друга спинками, дремали две крутобокие скамейки. Минута, две, три…, и вот, словно дуэлянты, мы начали движение навстречу друг другу…

–Ты–благо гибельного шага, когда житье тошней недуга..,–произносит Ленский,–А корень красоты–отвага, и это тянет нас друг к другу…,–его рука развязывает пояс моего платья и тянется к молнии на спине…

–На озаренный потолок ложились тени,…–отвечаю я,–Скрещенья рук, скрещенья ног, судьбы скрещенья,…–мои пальцы судорожно копошатся в недрах его рубашки,–И падали два башмачка со стуком на пол…

…Дуэль началась…

***

Я стою в комнате соседки и пытаюсь вспомнить номер телефона. Я очень устала, болит спина, глаза предательски закрываются, рухнуть бы под одеяло и обо всем забыть… Сто двадцать три, сорок восемь…

–Ика! Ика!!–голос из ванной! Срываюсь с места и мчусь на голос,–Ика…., Ика…,–это уже не крик, а хрипение удавленника.

Ленский склонился над раковиной и отплевывается, изо рта у него тянется синеватая слизь… Бегу на кухню, хватаю первую попавшуюся тряпку и несусь обратно,–Сейчас, сейчас…, сейчас будет легче,–водружаю мокрую тряпицу Ленскому на лицо и волоку его в комнату.

Тяжело… Жаль, Гришки нет, этот и пьяный помог бы…, тетка Дуня пятые сутки на дежурстве, так на своей автобазе и живет, а тетка Лена в больнице.

Вовка падает на диван, как мешок картошки и стонет.

Сто двадцать три, сорок восемь, тринадцать… Точно! Вспомнила. Набираю номер и жду…, ту–ту–ту… жду долго, потом слышу–Да? Кто это?

–Тонь, прости ради бога, это Инга. Тонь я не знаю, что делать…,– уже почти реву,– Тонь я…

–Спокойно! Сколько он выпил?

–С собой принес «Кодрянку», две по ноль семь, но и до этого уже был хорош.

–Как сейчас?

–Пот градом, мечется, руки ходуном ходят, рвет его, а нечем, только, слюни да слизь.

–Глаза красные?

–Незаметно.

–Заговаривается?

–Нет.

–Ясно. Загони его под холодную воду, потом накапай валокордину или корвалолу тридцать–сорок капель, активированный уголь дай, сколько есть столько, и скорми, и аскорбинку, как можно больше, потом спать, он после душа сам свалится. Утром если попросит опохмелиться, дай, грамм пятьдесят, максимум семьдесят. Есть чего?

–Ага. Я припрятала полбутылки.

–Быстро учишься,–хохотнула Антонина,–Есть он не будет и не надо, опять активированный уголь, аскорбинку таблеток пять–шесть и сердечное, все это не меньше четырех раз в сутки. Поняла?

–Поняла.

–Если сильно поплохеет, звони. Договорюсь, специальные люди приедут, но это, как ты понимаешь, не бесплатно, и на службу могут настучать, если денег мало дашь. Сама как?

–Нормально.

–Трясет, небось, тебе бы сейчас «супчику»… Ладно, иди, а то, не дай бог чего.

–Ика…, Ика…,–опять из ванной…

***

–Ты, зачем распрягаешь моих лошадей, прячешь упряжь, и думаешь, что не найду…,–Ленский не глядя перебирает струны,–…Накрываешь на стол, созываешь гостей? Если будет нужда, я пешим уйду…,–окно открыто и по комнате гуляет прохладный ветерок,–Почему ты не смотришь мне прямо в глаза? Прячешь взгляд свой под пологом длинных ресниц…,–его баритон заполняет помещение нашей комнатенки, и проникает в каждую щель,–…Может быть, полюбила, кого или так, согрешила с тоски, от которой невмочь…,–я дымлю сигаретой и наблюдаю, как Вовкины руки лелеют гитару и мне ужасно хочется оказаться на ее месте… В голове пусто,–Или просто боишься остаться без ласк, коротать в одиночестве каждую ночь?–мыслительный процесс у меня прервался, остались только звуки, видения, запахи…,–Я напрасно пытаюсь судьбу разгадать, бог простит и накажет тебя, если что…,–но иногда в зомбированном мозгу все же возникают проблески сознания: …лелеют…, оказаться…, банально до приторности…, но я жестоко гоню их пинками куда подальше, дабы не портили чудесный вечер…,–Мне с тобой хорошо, мне с тобой благодать…,–проблемы, заботы. Какая чушь!… Потом, может быть…, но не сейчас…,–А, что будет назавтра, не знает никто…

Последний аккорд… Тихо…

–Никогда не слышала. Это романс?

–Ну, можно и так сказать, для узкого круга… Хотя круг не такой уж и узкий. Это совместное творение моих однокашников. Слова Витьки Ардашникова, а музыка Толика Левченко. У нас в училище ансамбль был.

–И руководство не возражало?

–А зачем? План культмассовой работы выполнять надо. Опять же воспитательный момент в духе генеральной линии партии.

–Это как?

–Народ и армия едины! Мы же на всяких мероприятиях выступали, слеты, съезды и прочее… Репертуар был на любой вкус, если сходка ветеранов партии, то обязательно: «Полюшко–поле», «Гренада», коронная «Вновь продолжается бой….» и так далее…., если ветераны войны; «Землянка», «Давай закурим», а если сходка молодежная, то несколько программных: «Мой адрес Советский Союз», «Увезу тебя я в тундру», еще чего–нибудь, а потом играли Антонова, «Машину», «Цветы» и свое, конечно. Бывало, даже Битлов исполняли, правда, без слов и всегда в конце, когда уже всем на все плевать.

–И за Битлов не влетало?!

–Ну, замполит, конечно, головой покачает, пальчиком постучит, а потом Витька в «Боевой листок» поэму правильную тиснет, и инцидент исчерпан.

–А ты стихи или музыку писал?

–Не…, мое дело гитара и концерт вести. Условия разные бывали и аппаратура у нас не экстра–класса, а паузы заполнять надо. Помню, случай был, электричество вырубилось, напрочь, так полчаса языком молол. В другой раз усилитель посреди концерта накрылся, пока наши умельцы его в чувство приводили, я публику развлекал. А репертуаром у нас Витька с Толяном заведовали. Оба теперь при любимом деле. Левченко после четвертого курса ушел, теперь клавишник в каком–то ансамбле при Москонцерте, музыку пишет, аранжировками занимается, а Витька Ардашников корреспондент «Красной звезды», книгу стихов выпустил, две повести написал, в кино консультирует. Большой человек!

–Завидуешь?

–Горжусь,–Ленский откладывает гитару в сторону, берет со стола бутылку «Вазисубани» и разливает вино по чайным чашкам. Они у нас вместо бокалов.

С посудой у меня так себе, вернее не у меня, а у тети Лиды, кое–что было, конечно, так побили, прежние жильцы постарались, мы не без греха, даже Гришка по пьяни отметился. Этот, правда, на утро извинялся и даже графин вместо разбитого бокала предлагал, графин я взяла, потому как знала, что он его у тетки Дуни прихватил, вернуть надо было…, кажется, в кухонном столе есть еще парочка граненых стаканов, только, чтобы до них добраться, много чего вынуть надо. Неохота…

–Эй, красавица! О чем грезишь?–Вовка слегка дотрагивается до моей чашки, вроде как чокается, но посудина с трещиной, поэтому звук напоминает скорее старческий кашель, чем хрустальный благовест,–За друзей!

Я молча киваю и послушно выпиваю слегка искрящуюся янтарную жидкость, она медленно растекается по организму и приводит его в умиротворенное состояние, как–никак, это уже третья бутылка.

Я смотрю на Вовку, лицо у него покраснело, а глаза приобрели лихорадочный блеск. Он опять тянется за бутылкой, но я решительно перехватываю его руку и тяну за собой,–Иди, ко мне…

***

Доброе дело я сделала, чем бы еще заняться? Пятница, на работу завтра не идти, Ленский в командировке, уже два дня, а там еще неделю в перспективе, домой неохота. Пройдусь, пожалуй, теперь надо решить в какую сторону: вдоль по Кирова к Чистопрудному или по Фуркасовскому на Кузнецкий?… Ни то, ни другое, махнем к Политеху.

Вешаю сумку на плечо, а она, собака, тяжелая, там, кроме обычной бабской муры еще два толстенных тома, именно за ними–то я в «Книжный мир» и приезжала, братец просил выкупить, его, как передовика и общественника, подпиской на Тургенева премировали.

Вчера Борька позвонил мне на работу, мол, так и так, помоги, сестренка, мне надо на дачу ехать, продукты вести, народ там за неделю все подъел, а в местном сельпо, сама знаешь, какое снабжение, так что они с батей сначала по магазинам, а потом в Чуйково, матушку, жену и мелкого кормить. Я согласилась, почему бы не помочь, вечер свободный и деньги есть, как раз зарплату на днях получила.

Покрутилась у Политехнического, пересекла площадь, обошла «Детский мир». Стою на Пушечной, глазею… Пятница, а народу немного.

Стоп. Это кто?!

По другой стороне улицы идут двое. В руках у девушки белые розы, она радостно щебечет и восхищенно взирает на своего спутника, а тот, по–свойски обхватив ее за талию, довольно улыбается, на мгновение парочка останавливается, мужчина что–то шепчет подруге на ухо, та радостно взвизгивает и бросается ему на шею, они целуется, потом идут к ресторану «Берлин». Мужчина подходит к швейцару и о чем–то с ним разговаривает, его пассия покорно стоит в сторонке и с наслаждением нюхает розы, через пару минут швейцар согласно кивает, а мужчина машет рукой и кричит: «Оксана!!». Девушка тут же оказывается рядом, берет своего «принца» под руку и они направляются внутрь, на пороге она оглядывается и окидывает победным взглядом вечернюю улицу… В этот момент я узнаю ее.

Это одна из тех студенточек, которые были тогда у Нельки.

А мужчина? Ну, тут никаких загадок. Мужчина? Мужчина… Ленский.

***

Первый раз самостоятельно варю «супчик»: в кружку одну треть кипятка…

Перед глазами всплывает лицо Туанетты,–Заварки клади ложку, максимум полторы, ты непривычная, лишку хватишь и каюк! Это я тебе, как медик говорю.

–А ты врач? Да?

–Не с нашим суконным рылом в калашный ряд, нам среднее специальное и ладушки. Я десятое фармулище закончила, что на первой Бородинской, по диплому фармацевт,–она хитро усмехается и подмигивает,–а дипломчик–то, между прочим, красный. Меня в НИИ фармакологии брали, в Филатовскую, даже на Петровку к экспертам, ну, это я сразу отмела, пошла в инфекционку на Соколиной, три года отпахала и смоталась, теперь работаю провизором в аптеке.

–А почему на Петровку не пошла? Там зарплата явно больше и экспертизы разные.

–Родословная не позволяет, кривоколенная она у меня.

–Это как?

–Родственники зону топтать любили. Брат и сейчас там.

–Ты извини я…

–Да, ладно тебе. Значит так: заварки ложку, крышкой закрыла, пусть настаивается. Минут пять–десять. Добавишь кусок сахару, можно мяты, корицы…

Я в точности выполняю указания Туанетты и ставлю «супчик» на плиту,–Огонь убавь,–командует в голове ее голос,–Прокипит, малость остуди и пей… Пока так… Колес не добавляй и «снежок» тебе рано…

…Глоток, один, второй, третий… Господи, как хорошо… Полетели… попугаи…

***

Я выхожу из проходной и вижу Ленского. Сказать, что я удивлена– ничего не сказать–Ты как?… Зачем?…

Он хватает меня за руку и тащит к машине,–Некогда! Пошли скорей,–за рулем незнакомый мужик,–Поехали,–командует ему Ленский,–Ну, как договорились, подкинешь нас в Теплый Стан, а сам за Викой, в восемь мы будем на Октябрьской, подберешь…, и да,–Вовка стучит мужика по плечу и кивает сначала в мою сторону,–Знакомься, Инга,–потом кивает в сторону мужика,–Андрей.

Оказывается, мы сегодня отбываем в Подмосковье, в пансионат Минобороны, это, так называемый, однодневный дом отдыха (в пятницу вечером приехал, в воскресенье вечером уехал). С нами еще пара, Вовкин сослуживец (тот, что за рулем) и его дама, кем они друг другу приходятся, Ленский не в курсе. Путевка на четверых (групповой тур), но номера двухместные. Все это и еще многое другое я узнала, пока мы ехали до моего дома.

–Условия шикарные: бассейн, бар, бильярд,–захлебывался от удовольствия Ленский,–кормежка классная,–а меня так и подмывало выложить все, что я о нем думаю…, и про девицу, и про ресторан…,–а какая там природа! Тебе понравится,–он накланяется…,–тебе очень понравится…,–и я попадаю в плен его рук, его… Потом скажу… Выберу момент и…

***

Время тянется невыносимо медленно, такое впечатление, что стрелки в часах уснули, а может они умерли? Если бы… Секундная мечется по циферблату с завидным усердием, а за ней минутная, ать, два, ать два…

Ленский звонил больше трех часов назад, сказал, что выезжает и все… Первые сорок минут, я даже не заметила, когда прошел час, стала с беспокойством поглядывать на дверь, а еще через сорок минут мое беспокойство стало уверено перерастать в панику…

…И теперь я судорожно мечусь от окна в кухне, к окну в моей комнате, хотя в плане обзора разница небольшая. Расположены они через стенку, смотрят в одну сторону и из каждого виден вход в подъезд, единственное отличие: из кухонного окна хорошо просматривается дорожка, ведущая к остановке автобуса, а из моего, к остановке троллейбуса…

Темнота медленно оседает на землю, сначала пропадают очертания дорожек, потом размывается силуэт детской площадки, потом кусты и деревья сливаются в единое целое.

Я устало отрываюсь от стекла. Все… Смотреть бесполезно, на улице полный мрак, на всю округу два фонаря, да окна соседнего дома.

Дзик…, дзик… Где это?. Дзик…, дзик… Входная дверь! Ну, да, звонок! Только тихо очень… Мчусь в коридор, от волнения руки ходуном ходят. Чертов замок!…

На пороге стоит пацан лет пятнадцати, он окидывает меня внимательным взглядом и цедит сквозь зубы,–Пахтеев прислал. Велел приходить. Там твой…

Из другого конца коридора доносится характерный скрип, тетка Лена на шум высунулась.

–Где это там? А Пахтеев кто?

Парнишка молчит и криво усмехается.

–Участковый,–слышу я за спиной. Оборачиваюсь. Старуха уже в двух метрах от плеча, когда успела?–Пахтеев Иван Степаныч. А это,–бабка тычет в пацана кривым пальцем,–Леха Чиж. Фулюган местный, а твой должно в «упорном», натворил, небось, чо…,–она отходит от двери и призывно машет рукой. Я иду за ней,–Ты, это… Парню рубь дай, он тя доведет… СредствА, возьми, раз гонца прислали, стал быть, без протокола отпустять, не даром канешна…

–А сколько платить?

Тетка Лена досадливо качает головой, мол, ничего девка в жизни не понимает,–Ежли Степаныч один–десятку, а ежли ищо кто есть, то рублев двадцать, а то и четвертной,–я испугано вздрагиваю, но бабка успокаивает,–Нету денег, скажи, потом возвернешь. Участковый мужик хороший, поверит, только возверни обязательно, а то в другой раз хуже будет,–я согласно киваю,–Лехе ищо рубь дашь, он те поможет мужика до дому дотащыть. Ну, и,–старуха хитро прищуривается,–мне конфеток хороших, за беспокойство…

Все было в точности, как описала тетка Лена.

Леха получил свой рубль и привел меня к опорному пункту милиции, на местном жаргоне, к «упорному».

–Еще заработать хочешь?–поинтересовалась я. Пацан прищурился, мол, кто же не хочет?–Жди,–Леха согласно кивнул и сплюнул сквозь зубы.

Степаныч меня встретил, как родную, даже чаю предложил, по тому, как участковый себя вел, я поняла, что он не только знает, кто я и что я, но и отлично осведомлен о моей личной жизни.

Оценив ситуацию, я сразу взяла быка за рога,–Давно он здесь?

–Мне из магазина в седьмом часу звонили, оттуда и забрал.

–Буянил?

–Не особо, малость погоношился, теперь спит.

Я вынула из сумки червонец и положила на стол–За беспокойство, за мной еще пятерка, через пару дней занесу.

–Не надо,–Пахтеев сунул деньги в карман,–На первый раз достаточно, да и убытку особого не было,–участковый встал из–за стола и надел китель,–Пошли.

Опорный пункт делил помещение с местным ЖЭКом. Вход–выход был у каждого свой, но внутри их разделяла не стенка, а широкий коридор и, при желании, можно было попасть из одного заведения в другое.

–Я его в дежурке у слесарей оставил,–сообщил Степаныч,–Мне отлучиться надо было, а там сегодня Сафронов с Темкиным дежурят, мужики здоровые, присмотрят, если что…

В дежурке было темновато, верхний свет выключен, горела только лампа над входной дверью. В углу на электрической плитке тарахтел чайник, рядом стоял старый письменный стол, на нем в произвольном порядке располагались инструменты, обрывки проводов, амбарная книга, разнокалиберная посуда, продукты и еще много чего, часть комнаты была отгорожена железным шкафом, а у окна стоял здоровенный мужик, в руках у него были консервный нож и банка тушенки.

–Петро, ты, видать, ужинать собрался,–окликнул его участковый,–а Темкин где?

–Митюха, в девятый пошел,–отозвался мужик,–В семьдесят второй кран сорвали.

–Это у Юдиных?–уточнил Степаныч. Мужик согласно кивнул,–Наверное, опять Гошка не в себе. Ладно, завтра загляну. А мы за вашим постояльцем. Как он тут?

–Та, нормально, как положили, так сразу и захрапел.

Участковый заглянул за шкаф,‒Надо же. Сопит, как дитя, ангел, да и только, а недавно все орал: «Сатрапы, отребья, палачи»… Эй, уважаемый!–Степаныч потряс Ленского за плечо, тот не отреагировал,–Воды принеси,–распорядился Пахтеев. После «холодного омовения» и интенсивных физических усилий, Вовка, наконец, проснулся,–Ну, вот и хорошо,–удовлетворенно констатировал участковый,–Поднимайся! Домой пора.

Мы кое–как поставили Ленского на ноги, и повели к выходу. На крыльце нас ждал Леха и еще один парнишка.

–Ишь, ты!–восхитился участковый,–Ты, Чижов, своего не упустишь! Справитесь?

Леха в ответ только усмехнулся, потом кивнул напарнику, они ловко подхватили Ленского под руки, и повели в сторону моего дома…

***

Я так ничего ему и не сказала…

В пансионат мы приехали в половине восьмого, поселили нас в двухместный дубль, это когда коридор, туалет и ванная общие, а комната у каждой пары своя.

«Напарники» наши мне понравились, Андрей мужик простой, компанейский, (когда узнала, что он в чине подполковника, очень удивилась), и спутница ему под стать, милая, без фанаберий.

Забросили сумки в номер и побежали на ужин. Условия действительно были шикарные, чистота, ковры, зимний сад, в столовой столики на четверых и за каждым закреплен официант, нас обслуживала молоденькая девушка, она сказала, что сегодня ужин стандартный, но завтра уже по индивидуальному заказу.

«Стандартный» ужин, сильно смахивал на обед в ресторане, даже по бокалу вина подали, в конце трапезы появилась молодая дама, она нас проинформировала о возможном времяпровождении (бассейн, бар, бильярд, спортивная площадка, библиотека, кинотеатр) и культурных мероприятиях (экскурсия в природный заказник и вечер танцев, сегодня под магнитофон, завтра живая музыка), напоследок сообщила, что по всем вопросам следует обращаться лично к ней и пожелала приятного отдыха, после чего все присутствующие дружно похлопали и двинулись на выход.

–Привет!–кто–то ловко вклинился между мной и Ленским,–Какие планы?–оказалось, Пашка Николаев,–Бильярд, бар или танцульки?–то, что встретили знакомого, меня ничуть не удивило, удивило, что только одного, хотя…,–Ну, так как?

–Я за бильярд,–отозвался Вовка,–пару партий сгоняем, а там видно будет.

–Мне надо себя в порядок привести,–запротестовала я,–Вы идите, я вас потом найду.

Мужики пошли искать бильярдную, а я поднялась в номер, приняла душ, переоделась, потом стала раздумывать, идти вниз или нет? На танцульки не хотелось, бильярд меня не интересовал, а бар… Решила все–таки спуститься.

В огромном холле на первом этаже людей почти не было, несмотря на размеры, помещение выглядело уютным. Мягкая мебель, растения в кадках, подсветка, не зная чем себя занять, я вышла на улицу и прошлась до ближайшей скамейки.

Похоже, территория у пансионата довольно обширная, в темноте оценить, конечно, сложно, но кроме нашего корпуса в отдалении виднелась еще парочка, чуть левее просматривалось широкое одноэтажное здание с большими окнами, а дальше и не разглядишь.

Пока я занималась обозрением окружающей среды, из здания вышел мужчина, силуэт мне показался знакомым. Мужчина спустился с крыльца и стал прикуривать, и тут я разглядела его лицо…

–Слав!! Слава!!–объект моего внимания недоуменно покрутил головой,–Вячеслав Иванович!–я встала и пошла навстречу Гордееву.

–Привет,–улыбнулся тот,–А я тебя искал.

–Искал?!

–Я Вовку в бильярдной видел, понял, что и ты здесь.

–А твоя спутница где?

–Нету. Совсем нету. Я уже три недели в свободном полете.

–Значит, ты все–таки создал даме условия для отхода.

–Правильно понимаешь, кстати, она тоже здесь, но уже не со мной. Погуляем?

Мы немного покружили по аллеям, обошли здание с большими окнами, оно оказалось спортивным комплексом, и решили вернуться.

–Я смотрю, ты замерзла?–улыбнулся Славка.

–Есть малость.

–Тогда пошли в бар, будем греться.

По пути решили заглянуть в бильярдную. Это было довольно просторное помещение, в котором располагались четыре больших стола, покрытых зеленым сукном, у ближайшего я увидела Ленского, тот тщательно прицеливался, намереваясь сделать удар, рядом стоял Николаев, а у него на плече висела Славкина «бывшая»!

Наташка заметила нас первая,–О!!!!! Привет, привет! Давайте сюда!

–Давайте, давайте,–вторил ей Николаев,–Еще пару минут и я Ленского обставлю, а потом твоя очередь, Гордеев.

Стук…, стук…, стук…, джик, плюх…

Бильярдный шар, ударился в бортик, отскочил, стукнул другой шар, тот собрал еще парочку и, в конце концов, вся компания закатилась в лузу.

Ленский с наслаждением разогнулся,–Это еще вопрос, кто кого обставит. Твой удар, парень.

–Вы тут и без меня управитесь,–в сторону Наташки Гордеев даже не взглянул, а та, наоборот, глазами на Славку зыркает, Николаева облапила так, что еще немного и на стол завалит,–Доигрывайте и приходите в бар,–мы в дверь, а Наташка к своему «новому» милому целоваться.

В баре Гордеев заказал себе коньяк, мне вино, а потом мы со вкусом устроились на шикарном кожаном диване.

–Не обращай внимания,–Славка слегка стукнул своим бокалом мой. Дзинь!…

–Ты о чем?

–О Наташке.

–Вот еще! С этой все ясно, недаром ее девчонки халдой зовут. Меня другое интересует, какого черта Пашка с ней связался?

–Ну, это тем более ясно, ты просто Николу ещё плохо знаешь. Он завистливый жуть, а ко мне у него особый счет. Мы в одной месте служим, специалист он средненький, а карьерист еще тот, высоких покровителей у него нет, так по мелочи, поэтому прогрызается, в основном, сам и неплохо прогрызается. Меня еще ни разу ответственным не назначали, даже временно, а он уже до замначальника дорос, только это роли не играет, все равно, как‒то так получается, что самый большой кусок работы у меня, и начальство напрямую ко мне обращается, вот Никола и беситься. Зря. У нас обычно продвигают не тех, кто дело делает, а тех, кто службу знает, так что карьерный рост ему, считай, обеспечен.

–А тебе не обидно?

–Да что ты! Мне эти подковёрные игрища ни к чему.

–К пенсии майора дадут и ладно… Я помню.

***

Господи, наконец–то я добралась, автобус, метро, еще автобус, а последние четыреста метров пришлось пешком идти, рядом с этим монстром ни один общественный транспорт не останавливается. Сюда только на такси, туристическим автобусом, на худой конец, на личной машине…

…Как там она говорила: обойти здание справа от центрального входа…, так обошла…, третий подъезд…, вот он…

Завтра мне обязательно надо отдать двадцатку Крупиной, а денег нет и перезанять не у кого. У Вальки Жмаевой я в прошлый раз занимала, у матери тоже недавно. Борька отпадает, он хоть и получает хорошо, но ему семью кормить надо и к рождению ребенка готовиться, есть еще Ирка Горбачева из соседнего отдела, мы с ней приятельствуем, хотя и встречаемся только в курилке, но той я еще старый долг не отдала. Это не страшно, у нее муж вахтовик, в Сибири нефть добывает, и мои пятнадцать ре она даже не заметит, но отдавать все равно надо. Ирка подождет, а вот Крупина…, у них с Андрюхой очередь на чешскую стенку подошла, каждая копейка на счету.

Я долго не решалась ей позвонить, стыдно было, да и знакомы мы не настолько близко, чтобы тридцатник в долг просить. Двадцать Таньке, червонец на прокорм, в кошельке у меня рубль с мелочью, а до зарплаты десять дней.

…Теперь надо войти и сказать охраннику, чтобы он по внутреннему телефону вызвал Бочарову…

Я достала бумажку с номером, набрала воздуху в грудь и шагнула…

Охранник едва взглянул на протянутую бумажку и тут же набрал номер, через пять минут в коридоре появилась Нелька.

Одета она была по–деловому: белая блузка, прямая юбка, строгий пиджак, а ее шикарные пепельные волосы были уложены в замысловатую прическу.

–Здравствуй, здравствуй, дорогая!–она поцеловала меня в щеку, потом что–то сунула охраннику,–Пошли ко мне,–мы поднялись на десятый этаж, прошли по коридору, в самый конец, и очутились перед дверью с табличкой: «Восточный блок 1, Секция № 3. Старший администратор». Нелька улыбнулась и постучала пальцем по надписи,–Это я. Проходи,–комнатка была небольшая, но милая. Шкаф, диванчик, стеллаж с папками, стол, справа от двери железный сейф, а слева раковина,–Как тебе мое рабочее место?

–Нравится.

–Сейчас будем пировать,–Нелька отомкнула сейф и выгрузила из него чайную посуду, сахарницу, сухарницу, заполненную всякой всячиной, электрический чайник, вилки, ложки…,–По правилам держать чайник на этаже не положено даже персоналу, утюг, электробритву, щипцы электрические для завивки можно, а чайник нельзя, где логика? Хотя пожарники, конечно, знают, что персонал нарушает, а как без этого, если ночное дежурство или сутки через двое? Вот они и закрывают глаза, но требуют, чтобы на виду ничего не было,–в комнату робко постучали. Нелька извинилась и вышла, отсутствовала совсем немного и вернулась радостная,–Сейчас гости будут!

Действительно, минут через пять дверь приоткрылась, а потом кто–то робко спросил,–Можно? Это мы, Неля Павловна.

–Можно, можно,–отозвалась Нелька, и в комнату вошла молодая женщина, за руку она держала девочку дошкольного возраста,–Здравствуй, Лизонька,–девчушка сосредоточенно кивнула,–Останешься со мной, пока мама работает?–малышка опять кивнула и только после того, как получила в подарок конфету, пролепетала нечто вроде «пасиб»,–Это она тебя стесняется,–пояснила Нелька,–мы–то с ней давние друзья.

–Спасибо вам, Неля Павловна, в саду дезинфекция, а соседка к сестре в Боровск уехала, оставить не с кем,–женщина виновато вздохнула.

–Подумаешь, проблема,–фыркнула Нелька,–Мы сейчас порисуем, поспим, потом обедать пойдем,–девчушка радостно заулыбалась, а Нелька нежно поцеловала ее в кудрявую головку и повернулась к матери,–Не беспокойся, Клава, все нормально будет, ты, вот что, сходи в бар к Ревазу, за кофе,–она протянула женщине пузатый металлический термос,–и еще в кондитерскую за пирожными, скажи для меня, потом все оплачу.

Клава ушла, девчушка достала из материной сумки бумагу, цветные карандаши и принялась рисовать, а мы открыли окно и закурили.

Зазвонил телефон, хозяйка взяла трубку,–Бочарова. Добрый день, Олег Михайлович! Да, я все заказала, еще вчера…

Нелька говорила о графике, дополнительной проверке, упоминала какую–то Лядову, а я вдруг поймала себя на том, что ведет она себя не так, как обычно… Ну, конечно же! Манера речи сильно отличается от той, к которой я привыкла. Никакой «мягкости» и ласкового растягивания слов, никакой «нездешней» интонации, она даже когда меня приветствовала, произнесла «здравствуй», а ведь обычно говорила «лабас». Единственное, что осталось, «слишком» правильное построение фразы…

Пока хозяйка общалась по телефону, вернулась Клава, одета она уже была в фирменный зеленый халат, а волосы были убраны под косынку такого же цвета. Женщина поставила на стол термос, небольшую коробку и исчезла.

Нелька положила трубку и облегченно вздохнула,–Отчиталась, теперь можно и кофейку попить,–она открыла крышку термоса, и по комнате распространился соблазнительный запах, аромат значительно усилился, когда темно–коричневый напиток заполнил наши чашки. Нелька сделала глоток и одобрительно щелкнула пальцами,–Молодец, Реваз, не подкачал!–потом открыла коробку, там красовались две корзиночки с кремом и фруктами, две «картошки» и четыре толстеньких эклера,–И Лина молодец. Знает, что я люблю,–она положила на два блюдечка по эклеру, а на одно корзиночку, именно ее–то она подвинула малышке,–Это тебе, Лизун, что будешь «Пепси–колу» или «Байкал»?–девчушка, что–то пробормотала ей на ухо, Нелька кивнула и достала из сейфа бутылку «Байкала»,–Пей, на здоровье!–и опять поцеловала девочку в кудрявую головку, а потом, заметив мой внимательный взгляд, произнесла вполголоса, словно оправдывалась,–Ребенка, хочется…, девочку…, я бы ее литовскому научила…

–Нель, а почему ты сейчас, не такая, как обычно?–осторожно спросила я, потом испугалась и скороговоркой добавила,–Это не мое дело, конечно. Не хочешь, не отвечай.

–Условный рефлекс,–она горько усмехнулась,–как у собаки Павлова,–и замолчала…, а я крыла себя почём зря и судорожно подыскивала слова, чтобы вырулить из этой ситуации…,–Меня сюда покойный муж определил, он к тому времени уже на пенсию вышел, но связи у него остались… Гостиница–то международная, к олимпиаде строилась, поэтому, сама понимаешь, людей из «органов» здесь хватает. Вот, хотя бы, Таранчик Олег Михайлович, с которым я разговаривала, через него–то муж меня и устроил сюда, а просто так не возьмут и проверять будут усилено. Я, когда в Москву приехала, могла и не работать, тем более что дел–то хватало, муж болел, ну, и там еще…, только супруг настоял. Сказал, не потерпит, чтобы его жену в тунеядстве подозревали. Сам место нашел, сам обо всем договорился, но предупредил, чтобы никакого «фашистского» наречья, это он так мой акцент называл, ты теперь моя жена и фамилия у тебя Бочарова, изволь соответствовать. Вот я и училась…, трудно было, чуть что, сразу скандал: «….убери фашистку, прекрати «мяукать…», мог и запустить чем–нибудь…, но теперь все хорошо…, а расслабляюсь я только дома или в своей кампании.

–А как твоя девичья фамилия?

–Юндравичуте…, а отца Повиласом звали, поэтому я и Неля Павловна, нет в паспорте–то имя–отчество, как при рождении, только про это мало кто знает, вернее, знают те, кому надо.

–Как тебе удается себя контролировать? Вот сейчас посторонних нет, а ты…,–от удивления я даже все слова растеряла.

–Говорю же, рефлекс,–и опять эта ее грустная усмешка,–…Привыкла.

Опять зазвонил телефон. Нелька взяла трубку,–Бочарова. Здравствуй. Когда?… Подожди…,–она достала со стеллажа толстую тетрадь в коленкоровом переплете и стала ее просматривать…,–У тебя смена завтра, а потом в пятницу… Сто, стоп… Алабина сегодня дежурит, она, что двое суток подряд согласна отработать? Это точно? Хорошо, но, если…, ты понимаешь…,–Нелька положила трубку и негромко произнесла,–«Подменную», на всякий случай, надо вызвать, после обеда позвоню,–и опять повернулась ко мне,–А, ты, почему пирожные не ешь? Вкусные. Бери еще.

–Да…, наверное, идти пора… Я тебя отвлекаю…,–мне было ужасно неловко, мало того, что взаймы прошу, еще и дорогие пирожные задарма трескаю.

–Нет, нет… Кофе допьем, тогда и пойдешь,–и в мою чашку опять пролился ароматный темно–коричневый водопад.

Пришлось подчиниться,–А кто такая «подменная»?

–Сотрудница, которую вызывают, если «дырка» в графике, у них зарплата в три раз меньше, чем у основных, платят по отработке, а она небольшая. Дежурства два–три в месяц, редко когда больше. Я пока не овдовела, тоже «подменной» работала. Мне обычно сам Олег Михайлович звонил… Ну, не мне…, мужу,–уточнила она.

–А «подменных» тоже проверяют?

–Конечно, но они обычно родственники, иногда знакомые всяких начальников или бывших начальников, и работают они не за деньги, а за стаж, никто на «постоянку» не рвётся. Олег Михайлович, говорит, что на его памяти, я единственный случай.

–Как это?

–Ну, я когда мужа похоронила, пришла к Таранчику, так и так, хочу работать на полную ставку. Он не возражал. Сначала трудилась посменно дежурным администратором, потом старшим администратором по этажу, потом дальше…, а сейчас «начальник» пяти этажей, с девятого по четырнадцатый.

–Нравиться?

–Нормально. Я же в Клайпеде техникум закончила, обслуживание гостиниц, пансионатов… Распределение в Палангу получила, три года отработала перед тем, как уехать,–Нелька потрясла термос,–Все допили, может еще принести?

–Нет, мне собираться пора, еще к подруге зайти надо.

–Ну, надо, так надо… Жаль,–она достала из сумки конверт и протянула мне.

В конверте лежали пять новеньких десяток,–Ой, как много… Я…

–Это не в долг,–перебила меня Нелька,–это аванс.

–Какой аванс?–удивилась я.

–За работу. Мне очень нужна твоя помощь. Понимаешь, в чем дело, правильно говорить по–русски я научилась, а вот писать нет. Я же литовскую школу заканчивала, и в техникуме преподавание у нас было на литовском языке. Уроки русского, конечно, были, обязательно, и училась я хорошо, но дома литовский, с подругами, друзьями тоже литовский, на русском я стала много общаться, когда в Палангу на работу приехала, но это устно, а писать мало приходилось. А сейчас мне не только накладные или графики оформлять приходится, но и отчеты. Вот ты мне с этим и помоги.

–Как?

–Да, ничего страшного, Я черновик составлю, как сумею, а ты сделаешь, как правильно, я потом перепишу и подучусь заодно.

–Ты, думаешь, я сумею?

–Уверена.

–Они не секретные? А, если начальство узнает?

–Ну, больших секретов там нет,–улыбнулась Нелька,–А начальство?… Олег Михайлович сам мне предложил. Вызвал как–то и говорит: «Я скоро на покой собираюсь, кто на мое место придет неизвестно, так что тебе неплохо бы подготовиться, найми себе учителя по русскому языку, а то твои отчеты читать, что кроссворд разгадывать».

–А почему я, ни Лелька, ни Антонина?

–У Лельки времени нет, а Антонина сказала, что русскому письменному предпочитает русский устный и желательно с фольклорным уклоном.

–Тогда Миронова, она как–никак старший библиотекарь.

–Лена живет в Одинцово, у нее работа, дочка, мама старенькая. А ты у нас дама одинокая, на работе занята строго с восьми до пяти, суббота, воскресенье выходные, всегда пару часов найти можешь. Ну, как?

–Ладно.

***

–Ага! Скотина!… Думаешь, не одолею?!! Вот тебе! Вот тебе!–Ленский с остервенением лупит кулаком по столу, и я едва успеваю спихнуть в сторону посуду. Стол трясется и шатается, пустая бутылка несколько раз подскакивает, падает и с грохотом катится к краю, пытаюсь поймать, но удается только изменить траекторию, и вместо пола она оказывается в кресле,–Сволочь! Смеешься?! Над офицером смеёшься?!!! Пристрелю!!!!–он вытягивает правую руку, привстает и прицеливается в стену.

Стена оклеена дешевенькими желтыми обоями с каким–то замысловатым узором, круги, квадраты, ромбики.

–Володя! Володя! Успокойся! Это обои… Просто обои…,–я пытаюсь усадить его на место, в какой–то момент мне это удается и он плюхается на табуретку.

Несколько минут проходят в тишине, руки на столе, на них голова… Потом голова медленно поднимается, поворачивается вправо, влево, мутный злой взгляд пробегает по моему лицу и вновь упирается в стену,–Мерзавцы! Грубить?! Мне грубить?!–хватает подвернувшуюся под руку эмалированную кружку и запускает в стену… Бабах! На обоях остается грязно–бурое пятно,–Что получили?!!!… Кровавые сопли потекли!… Так вам и надо!!,–и, вдруг, мне,–Вытри!

–Что вытереть?–не понимаю я.

–Сопли им вытри! Противно!!!!

Глаза у него становятся красными и наливаются ненавистью, мне страшно, я понимаю, что лучше не спорить, беру тряпку и начинаю возить по стене…

–Да не так…, не так…,–отталкивает меня и с каким–то особенным остервенением трет пятно, пытаясь содрать его со стены.…, сначала тряпкой, потом пальцами,–А–а–а…, выблядок поганый!.... Не подчиняться?!.... Мне русскому офицеру не подчиняться?! Да я тебя…

–Володя! Володя! Остановись!!!–хватаю его за руки и получаю удар… плечо…, о–о–о!!!… В глазах искры…, от боли даже в ушах звенит, сгибаюсь пополам…, раз, два, три… и вижу: он медленно движется к окну, а в руках стул… Господи!! Только не это!!!

Резкое движение и… я повисаю на стуле…, мне уже не больно, не страшно, есть только одно: отнять, отобрать, выбить…

–Бляди!!!! Подонки!!! Уничтожу!!–Ленский резко пихает стул вперед, и его ножка вонзается мне в бок… Я ору, дергаю стул, лечу с ним в кресло и приземляюсь на что-то твердое…

…Опять больно, но теперь уже спина… Хочется сдохнуть и прекратить этот кошмар… Дышать тяжело… Открываю один глаз, потом второй, на моей груди мирно покоится отвоёванный стул… Спихиваю его на пол и прислушиваюсь. Тишина. Пытаюсь сесть, опять резкая боль, подо мной что–то твердое, и это «что–то» тычется мне в копчик, кое–как переворачиваюсь на бок и шарю за спиной…, наконец, нащупываю врага… Бутылка! Пустая тара таращится черной этикеткой, на которой человечек в красном камзоле гордо попирает надпись «Посольская водка»… и мне вдруг становится дико смешно… Посольская…, прием…, этикет…, do you speak English… Не–а…, не дую…

С дивана доносится сопение, подхожу, трогаю за руку. Спит! Значит всё…, на этот раз обошлось…, А завтра как?… Надо хотя бы пива…

Половина второго ночи…, но я знаю куда идти, только денег почти нет, ну ладно, авось повезет…

***

Мы просидели в баре около двух часов, но никто из «бильярдистов» так и не появился.

Гордеев проводил меня до двери, и мы расстались, но в номере Ленского не было, и, судя по приметам, он туда не заходил. Я постояла пару минут в раздумье и повернула обратно. Спустилась в холл, там полумрак, в углу седовласый мужик вальяжно расположился в кресле и дымил сигаретой, портье за стойкой перелистывал журнал и искоса поглядывал на доску с ключами, больше никого. Вышла на улицу, прислушалась, со стороны спортивной площадки смех и голос, решила проверить, оказалась, компания из пяти человек устроила пикник прямо на столах для пинг–понга, Вовки среди них не было, когда возвращалась обратно, наткнулась на страстно целующуюся парочку, пригляделась, оказалась «Николаевская» Наташка, а вот мужик с ней был незнакомый, напоследок заглянула в бар и бильярдную…

Гордеев мне рассказывал, что все местные «заведения» неофициально работают в круглосуточном режиме, но в бильярдной было пусто, а бармен посмотрел на меня с таким испугом, что я тут же ретировалась. Он, бедолага уже вздремнуть собрался, а тут, здрасте, вам, приперлась…, еще минут пятнадцать побродила по пансионату, потом вернулась в номер.

Я почти заснула, когда услышала странный шум и сопение. Звуки шли с балкона… С опаской отодвинула занавеску и увидела Ленского. Одна его нога стояла на ступеньке пожарной лестницы, другая болталась в воздухе, руки вцепились в балконные перила, а в зубах торчал пучок травы. Расстояние было небольшое, но как–никак третий этаж…

Опомнилась я быстро, сорвала с кровати простынь, захлестнула Ленского под грудью, концы перекрестила на спине и закрутила их за перила, получилась страховочная петля, потом ухватила Вовку за брючный ремень и стала тянуть на себя. Минут через десять наши совместные усилия увенчались успехом, он, наконец, перевалился через балкон, вынул изо рта пучок травы, и произнес,–Любимая, это тебе! Левкои!!!

Я взяла изрядно потрепанный «гербарий» и поднесла к свету: анютины глазки, львиный зев, резеда, ноготки…, все явно с клумбы,–Спасибо. Только какого черта ты через балкон лез? Дверь же в корпус не закрывается.

–В дверь с букетом не пустят. Отберут!

–Кто?!

–Злобные завистники!!

–Какие еще завистники? Ты чего?!…

–А те, кого жаба душит, что у меня такая шикарная женщина,–поцелуй в лоб, поцелуй в щеку…,–меня на руки и в комнату,–…и, что я ее люблю! Ох, как люблю,–а простыня раскручивается и за нами…,–и не от кого это не скрываю…

«Левкои» полетели на пол…

***

–Привет! Какими судьбами?–удивилась Лелька,

–Иду «работу» получать.

–Согласилась! Я сразу ей сказала, чтобы к тебе обращалась.

–А, ты?

–Передать кое–что надо,–она потрясла объемистой матерчатой сумкой,–Ну, и кофейку попить.

На охранника Лелька даже не взглянула, положила на стол трешку и дальше к лифту, а я за ней.

–Он, что тебя знает?

–Он и тебя теперь знает, ты который раз здесь?

–Второй.

–У–у–у… Считай, отлично знает, у него память фотографическая, их этому специально обучают.

Уточнять, где обучают, я не стала.

Нелькина комнатка встретила нас кофейным ароматом, а сама хозяйка радостной улыбкой,–Здравствуйте, здравствуйте!–она тут же достала из сейфа две хрупкие чайные пары,–Сейчас кофе налью, только что из бара.

Мы с Лелькой расположились на диванчике и, по очереди таская из сухарницы сдобное печенье, приступили к опустошению чашек.

–Ух! Красота!–с наслаждением произнесла Лелька,–Умеет ваш бармен бальзам на душу пролить.

–Умеет, умеет,–подтвердила Нелька, потом взяла со стеллажа школьную тетрадь и протянула мне,–Отчет сдавать через неделю, так что спешки никакой нет,–я согласно кивнула и машинально сунула тетрадь в сумку, оторваться от чашки было выше моих сил,–Ин, ты, когда мои записи читать будешь, ошибки подчеркивай.

–Успокойся!–подала голос Лелька,–И текст поправит, и ошибки подчеркнет, и параграф из учебника напишет… Нель, просьба,–она показала пальцем на матерчатую сумку,–Забери домой, а Туанетта вечером заедет, у меня вечером никак, сама понимаешь…, а у нее «окно» только в пятницу.

–Не будет меня вечером, я вообще не знаю, когда дома появлюсь. Завтра индийская делегация приезжает, послезавтра начало какого–то международного турнира, а через четыре дня сессия исполкома СЭВ. Глав делегаций, помощников, советников селить, конечно, в центре будут, но и нам хватит. Одних только журналистов не меньше полутора тысяч. Приказано быть на рабочем месте, на всякий случай.

–Да…,–грустно вздохнула Панаева,–Аллах его знает, что теперь делать?

–Оставляй,–предложила Нелька,–Запру в сейф, а в пятницу Тоня заберет.

–Ей завтра надо… Ну, ты понимаешь… Да и тебе держать это в сейфе не лучший вариант…

–Не лучший,–поддакнула Нелька.

Обе на мгновение задумались, потом посмотрели в мою сторону.

–Домой забрать не могу,–откликнулась я,–Соседи стремные, мало ли что…, но могу отвезти.

–Вот, спасибо,–обрадовалась Лелька и тут же схватилась за телефон,–Алло! Здравствуйте! Власову, будьте любезны… Привет! Тут обстоятельства всякие… Нелька не может, тебе сумку Ика подвезет, только скажи куда? Сегодня… Где? Поняла,–она положила трубку и повернулась,–Метро «Свиблово», последний вагон из центра, наверх поднимешься и стой, она сама тебя найдет.

***

Я вышла на улицу и поежилась, прохладно, еще и темно, ночь мрачная, ни луны, ни звезд, а идти в конец дома, последний подъезд.

«Во, блядь…, педрила ежистый…, ща урыльник начищу…» Господи! Откуда?… А…, это от остановки…, только бы сюда не приперлись, теперь я даже радуюсь, что темно, по крайней мере, не увидят, ускоряюсь, как могу, а по спине мурашки величиной с кулак. Четвертый…, шестой…, седьмой…, восьмой… Всё.

В подъезде сумрак, из трех лампочек горит одна. Лифтом пользоваться нельзя–это обязательное условие. Останавливаюсь, собираюсь с силами и начинаю подниматься, а лезть надо на последний этаж, там живет Шура, днем она работает в винном отделе, а в неурочное время торгует на дому.

Все местные знают этот адрес, но привечает она далеко не всех, запойную алкошню и разномастных забулдыг она не обслуживает, только «солидных» клиентов, например, гости пришли, а в магазине уже не продают, или праздник был, и не хватило… Участковый про это знает, но смотрит сквозь пальцы, главное, чтобы тихо и никто не жаловался, поэтому и лифтом пользоваться нельзя, грохота много. Пропащие выпивохи сюда не суются, Колька (Шуркин сожитель) с лестницы спустит, да еще и накостыляет, чтобы репутацию не портили. В общем, все строго…, но меня она примет.

Сколько же прошло с тех пор, когда была наша первая встреча?....

В тот день, вернее вечер, мы с Ленским сбежали с вечеринки по случаю дня рождения его одноклассника, если честно, сбежала я, а его увела чуть ли ни силой.

Самое забавное, что именинника Володька видел последний раз на выпускном, а тут вдруг приглашение, когда пришли, всё встало на свои места. Компания была большая и разношерстная, хозяин, чтобы потешить свое самолюбие и показать каких высот достиг, собрал знакомых чуть ли не с детского сада, типа, смотрите и завидуйте–вот он я! Вовка всё это в момент просёк и разозлился.

Мало того, что не пропускал ни одного тоста, он еще и в перерывах успевал опроцедуриться. Реплики его становились всё громче и злее, а после того, как Ленский провозгласил тост: «За тех, кто в доле!», я поняла, что надо сматываться. С большим трудом уломала его уйти, что называется, по–английски, не прощаясь, даже приступ разыграла, желудок болит и всё такое.

Увести–то увела, но «боевой» дух из него не выветрился, всю дорогу (а ехали мы общественным транспортом, опять же моя идея, в надежде, что злость он в толпе подрастеряет) Ленский громко вещал о жлобах и приспособленцах без роду, без племени, которым только сортиры чистит, а они…

В общем, когда мы подходили к дому, его душа срочно требовала продолжения, а на пути магазин и за прилавком Шура.

Ленский, прибывая в сильнейшем подшофе, разыграл перед ней целый спектакль, раскланялся, потребовал «Мартель» и ананасов, назвал её хозяйкой винных даров и блаженных ощущений, и так далее, и так далее…

Я до сих пор помню Шуркин взгляд, внимательный с прищуром, а когда она выставила на прилавок бутылку армянского и получила за него двойную цену, то сквозь ее ресницы просочилось ещё и бабье сочувствие, и смотрела она ни на Ленского, а на меня.

Получив заветный коньяк, Вовка вспомнил про лимон, и через минуту его голос уже гремел в овощном отделе.

–Слышь, ты вот что…,–я обернулась, в глазах всё тоже бабье сочувствие,–Меня Шурой зовут, в пятом доме живу, во втором корпусе, …если там надо очень, а негде…, заходи,–я закивала, как китайский болванчик и бросилась вон из магазина…

Последний этаж…Уф!… Еле отдышалась, а в голове сцена из мультика про пса и волка: ты заходи, ежели что… Смешно… Условный сигнал, теперь надо ждать…

Минут через десять дверь заскрипела и показалась Колькина физиономия, хмурая, заспанная и без эмоций (дверь в таких случаях всегда открывает он, безопасность язви их…), ни слова не говоря, Шуркин сожитель пригласительно кивнул, потом закрыл за мной дверь и исчез.

–Привет, Ин! В кухню проходи,–это была особая честь, мало кого из «клиентов» она пускала дальше коридора, а основную публику и вовсе заставляла ждать на лестничной клетке,–Праздник или не в себе?–я опустилась на табуретку и молча кивнула,–Да–а–а… Сейчас тихий или как?

–Тихий, на завтра надо.

–Это, как водится,–Шура блеснула в темноте золотыми коронками,–А дрожишь чего, заболела?–я отрицательно завертела головой,–Понятно…, нервическое,–вспыхнул свет…, стук, стук…, дзинь,–На вот…, для здоровья,–передо мной стопка и кусок колбасы, даже не пыталась возражать, просто выпила,–Деньги–то есть?

–Мало…, но я отдам, ты же знаешь…

– Знаю… Ладно, жди,–я осталось одна, от выпитой водки по всему телу разлилось тепло, дрожь прошла, стало клонить в сон…

Разбудило меня металлическое позвякивание, бигуди, маленькие алюминиевые трубочки на резинке. Шура всегда пользовалась только такими, мягкие резиновые она презирала, считала, что они для «криворожих шалашовок»,–Вот,–на столе воцарилась бутылка темно–оранжевого цвета,–Дешево и ужописто.

Я с опаской смотрю на этикетку, там, на фоне то ли степей, то ли оврагов красуется вышка высоковольтной линии. Картинка помещена в центр желтого квадрата, вокруг неё пестрят надписи. Сверху: «ТаджикМинплодоовощхоз. ПОРТВЕЙН ГУЛОБИЙ». Снизу: «ПОРТВЕЙН НУРЕК. Розовый. Вместимость 0,7 литра. УРА–Тюбинский Винзавод», но больше всего меня интересует приписка справа: «Цена со стоимостью посуды два рубля пятьдесят копеек»…, так…, ночью двойной тариф, значит, заплатить надо пятерку, а у меня с собой только два семьдесят… Дома в заначке шесть, если завтра отдать, два рубля останется… До зарплаты неделя, хорошо хоть единый оплачен…

–Эй! Завязывай считать–то,–окликает меня Шура,–по номиналу отдаю, два пятьдесят, и не сегодня, деньги будут, вернешь.

Я благодарственно киваю, лепечу: «Спасибо, спасибо…», прячу бутылку под кофту и направляюсь в коридор, там хозяйка без малейшего шума выпускает меня на площадку.

–Спасибо, спасибо,–продолжаю бормотать я,–Всё отдам…, обязательно отдам…

А за спиной слышу,–Бросать тебе надо, девка…, бросать…

***

День выдался насыщенным. Утром Ленского еле добудилась, никак не хотел вставать, провозилась больше часа, чуть на завтрак не опоздали, на выходе из столовой встретили Гордеева, он предложил пойти в бассейн, я согласилась, а Вовка нет, сказал, будет досыпать. Встречу мы со Славкой назначили прямо в бассейне.

Собралась я быстро, купальник, расчёска, косметичка, вот только полотенце куда–то делось. Обыскала весь номер, ничего, на всякий случай вышла на балкон, так и есть… Лежит себе спокойно на той самой клумбе, где Ленский «левкои» рвал, чтобы до него добраться, пришлось обойти корпус, возвращаться обратно лишний крюк, и я повернула на дорожку, ведущую к зданиям, стоящим на отшибе.

Гордеев мне еще вчера рассказал, что это корпуса для высшего командного состава, так сказать «генеральские», у них там все свое, столовая, спортивная площадка, медицинский корпус, только бассейна нет, но это временно, простые «вояки» туда стараются не соваться, а вот «генеральские» постояльцы «в народ сходить» любят.

Пока я соображала, как сократить дорогу к бассейну, из–за поворота появилась парочка, при ближайшем рассмотрении оказалось, что это «Шутник» с какой–то девицей. Девица была небольшого ростика, полновата, с абсолютно невыразительным лицом, на такую физиономию в толпе не то, что внимания не обратишь, не заметишь, а вот держалась девица очень уверено, это было явно не просто так, и вряд ли мне стоит афишировать знакомство с ее спутником.

Я молча прошла мимо, Пашутин, впрочем, тоже…

Народу в бассейне было достаточно. Я быстренько переоделась и вышла к воде, Славки видно не было, пока крутила головой, заметила, как на меня пялиться мужик, что называется «последней молодости», внушительный живот чуть ли не от шеи, нависал громадиной над тоненькими ножками и прямо–таки вываливался из открытых молодежных плавок, довершала картину резиновая шапочка, она была розового цвета, выждав немного, мужик направился в мою сторону…, только этого не хватало, как бы его повежливее послать…, но тут появился Гордеев. Я так обрадовалась, что даже лесенкой пользоваться не стала, ухнула в воду со всей дури, а Славка следом.

Мы проплавали часа два, а на обратной дороге зашли в бар, там обнаружили Николаева, он сидел рядом с мужчиной в спортивном костюме, они пили коньяк и о чем–то разговаривали. Гордеев приветственно махнул рукой, «спортсмен» ответил, а вот Пашка даже глазом не повел.

–Никола в своем репертуаре,–усмехнулся Славка.

–Ты, о чем?

–Знаешь, с кем он сидит? Это начальник нашего подразделения, полковник Буранцев. Бог с ними… Кофе, коньяк, мороженое?

–Мороженное.

–Сейчас принесу,–и направился к бару, а я украдкой взглянула на Николаева, тот сопровождал Славку таким взглядом, что меня даже мороз по коже пробрал.

Ленский проснулся только к обеду. Я успела принять душ, отдохнуть, обменяться впечатлениями с соседями и даже сбегать в библиотеку, взять парочку журналов.

Во второй половине дня на территории образовался аншлаг, видимо, все кто, до поры до времени, отсыпался или поправлял здоровье, высыпали на свежий воздух, кто–то играл в пинг–понг, кто–то в волейбол, а мы с Вовкой решили выйти за территорию.

Пансионат располагался в центре лесного массива, березки, клены, осины, ольха, на первый взгляд лес был дикий, но стоило приглядеться, как сразу ощущалось влияние человека, и узкая дорожка, посыпанная мелким гравием, не просто так петляла между деревьев, и скамейка не сама пряталась за кустами жимолости, и каменная пирамидка, из которой вытекала родниковая вода, не случайно приняла такую форму…

–Как поплавали?–голос у Ленского был сухой и скрипучий.

–Отлично! А ты чего хрипишь? Простудился?–поинтересовалась я.

–Не–е–е… Это никотиновое. Я ведь у Пашки вчера выиграл, и ту партию, и потом еще две. Никола завелся, жуть, он проигрывать не любит, никогда и никому, потащил меня отыгрываться в шахматы, а чтобы наверняка, коньячок выставил, французский, «Камю». Я играю хорошо, помнишь, рассказывал, как матушка меня в разные секции совала? Так вот, шахматы тоже были, даже второй юношеский успел выполнить, но Пашка играет раза в три лучше, пришлось попотеть, чтобы на ничью выйти. Курил много, у меня всегда так, когда напряженка.

–Вышел?

–Ага! Ох и рожа у него была!–Вовка состроил гримасу и расхохотался.

–Вот почему он злился. Мы после бассейна со Славкой в бар зашли, а Николаев там, он на Гордеева так посмотрел…

–Не поэтому… Славка технарь, каких мало, его, что называется, боженька в лоб поцеловала, а Николаев специалист средний и все это знают, включая начальство. Никола, хоть по должности и выше, а авторитет у него так себе, это с его–то самолюбием…,–Вовка помолчал и добавил,–Знаешь, если мы все, не только Пашка, сейчас из армии уволимся, то жить будем хуже, а Гордеев нет. Славичу хоть сейчас на гражданку, ему много раз предлагали, даже лабораторию. А, ты, знаешь, что он еще и кмс по плаванию?

–Нет. Он не говорил и таланты свои не демонстрировал, просто поплавали, потрепались.

–Это на него похоже…,–задумчиво протянул Ленский, и вдруг,–Тебе Гордеев нравиться?

Я даже остановилась от неожиданности,–Ну…, нравиться… Отличный мужик, без чванства, добрый, собеседник хороший… А что?

–Да так…, тебе замуж пора…, присмотрись…

***

Ждать не пришлось, едва вышла из перехода, как меня схватили сзади за плечи, а потом стали вырывать сумку.

–А–а–а!…–заголосила я

–Прекрати орать!–раздался знакомый голос.

–Ты своими приколами меня когда–нибудь до инсульта доведешь,–я дернулась и оказалась лицом к лицу с Антониной,–Имей в виду, лечение за твой счет,–сумка перекочевала к ней в руки.

–Не вопрос! Лекарства любые обеспечу,–парировала Туанетта,–А пока тебя «Кондратий не хватил», предлагаю компенсацию другого рода.

–Какую?–спросила я с подозрением.

–А вот поехали со мной, увидишь.

–Это не больно?… А последствия будут?

–Там посмотрим…

Ехали недолго, минут через пять автобус привез нас на уютную тенистую улицу, застроенную разнообразными малоэтажками, ближайший к остановке дом был всего в три этажа, к нему–то мы и направились. Здание выглядело очень необычно, оно чем–то напоминало «сталинку», основательностью что ли. Оконные проемы на первом этаже имели полукруглое обрамление, и над каждым окном красовался медальон, балконов было немного, но все они покоились на внушительной каменной «подушке», а снизу подпирались основательными фигурными подставками. Это было так необычно, что я даже загляделась.

–Хватит глазеть, пошли,–Антонина смотрела на меня с недоумением.

–Домики интересные, никогда подобных не видела.

–А–а–а…, ну, это не единственное место в Москве, но вообще таких не особо много. Они после войны появились, говорят, их пленные немцы строили,–мы обошли дом, и оказались среди огромного количества растительности, березы, клены, тополя, даже яблони….,–Сейчас на третий этаж поднимемся и все…,–в подъезде было темновато и холодно,–Деревья солнце закрывают и стены толстые. В наших домах, знаешь, какая звукоизоляция: тебя убивать будут, никто не услышит.

–И часто убивают?

–Нет, а вот остальное бывает…

В квартире Тонька скинула туфли и исчезла в недрах помещения,–Осваивайся!

Коридор сиял чистотой и… пустотой, к стене была прибита деревянная вешалка для одежды с шестью крючками, а под ней стояла длинная лавка.

Комната, куда я по незнанию забрела, по периметру была заставлена кроватями, всего их было пять. Четыре красовались голыми панцирными сетками, а на пятой под стареньким покрывалом покоилось что–то объемное. Мне почему–то стало неловко, но любопытство взяло верх, и я осторожно заглянула под покрывало…, три свернутых в скатку матраса, несколько подушек и стопка «солдатских» одеял…

–Кондратова!–донеслась из другого конца квартиры, я быстро отдернула руку, словно меня застали за чем–то нехорошим, и опрометью кинулась из комнаты.

Хозяйку я нашла на кухне, мебели тут тоже было не густо. Две газовые плиты, между ними газовая колонка и раковина, в одном углу стол и полка с посудой, а в другом старенький холодильник «Саратов», рядом с холодильником стояла Антонина, в руках у нее была миска с солеными огурцами,–Сейчас картошки отварим, редисочки порежем, лучку, царский ужин будет,–она поставила миску на стол и стала разжигать газовую колонку,–Имею большое преимущество: горячая вода есть всегда.

–А у меня неделю назад отключили,–грустно вздохнула я,–и у матери тоже.

–Помыться хочешь?

–Неплохо бы.

–Давай так. Сначала я быстренько, а потом ты в свое удовольствие.

Пока я наслаждалась горячей водой, Туанетта успела сварить картошку, сделать салат и еще много чего,–С легким паром!

–Спасибо! Говори, чего делать?

–Уже все готово, хватай салат и давай за мной,–скомандовала хозяйка,–Ужинать будем в «зало»,–она весело подмигнула и повела меня по коридору. Мы миновали комнату с кроватями и остановились перед двустворчатой дверью, Антонина пнула ее ногой, половинки разъехались, выставляя напоказ квадратное помещение с двумя большими окнами,–Заходи,–и добавила,–Это мать–покойница так ее называла.

В этой комнате не было кроватей, зато было два стола (один дубовый в углу, другой полированный посередине), пара стульев, несколько табуреток, лавка, похожая на ту, что я видела в коридоре, и кованый сундук.

Тонька подошла к окну и распахнула его настежь,–Ох! Хорошо! Здесь пировать будем.

Мы передвинули стол к окну, и стали носить с кухни еду.

–Харчи на месте, теперь тарелки, стаканы, рюмки… Ин, сходи ко мне в комнату, там найдешь.

Я даже спрашивать не стала, где это? Если комнату с кроватями мы прошли, значит ее дальше по коридору.

Это было единственное по–настоящему жилое помещение в квартире. Диван, шкаф, горка, письменный стол, полки с книгами, телевизор, небольшая кушетка. Мебель не шикарная, но вполне приличная, на полу палас, за белоснежными тюлевыми занавесками балкон.

Посуду я нашла сразу. Пара тарелок, фужеры, стопки, высокие стаканы с аппликацией, блюдца, чашки, на всякий случай, сложила все штабелем и двинулась на выход. Старалась, как могла, но посуды было много, а неустойчивая конструкция вибрировала и грозила рассыпаться, в какой–то момент это все–таки произошло, я обо что–то споткнулась, «пирамида» затряслась, накренилась и полетела вниз, повезло, упала она не на пол, а на кушетку, ничего не только не разбилось, но даже не треснуло, единственный урон: привезенная мною матерчатая сумка. Бедная котомка была бесцеремонно опрокинута, а ткань в нескольких места посеклась.

Наученная горьким опытом, я стала переносить посуду небольшими партиями, когда вернулась за последней, увидела, что котомка по–прежнему лежит на боку, уныло свешиваясь с кушетки, решив исправить ситуацию, потянула ее за матерчатый бок, раздался зловещий треск, материя разъехалась, и наружу посыпались прозрачные пакеты с разноцветным содержимым: белым, черным, красным, бежевым…

Я подняла один. Внутри лежал кружевной бюстгальтер, ослепительно белый, на косточках, с поролоновой прокладкой, с максимально открытыми чашечками, кажется, такой называется «Анжелика»…, на обратной стороне упаковки была изображена Эйфелева башня, а под ней надпись: «Fabrigue en France»…

***

Я стою на корме прогулочного пароходика и наслаждаюсь моментом. Легкий ветерок, ласковое солнышко, свежий воздух.

Рядом со мной особа в стадии переходного возраста, так сказать, от пубертатного к юношескому, проще говоря, пятнадцати лет от роду.

Особа неумело и демонстративно курит,–Ты, промолчишь или проявишь бдительность и донесешь?

–С какой стати? Я не твоя гувернантка?

–Ну, у тебя же с Вовкой…, а он почти член семьи.

–Он, может быть, а я нет.

–Ну, да… Сколько их у него до тебя было…

Особа явно нарывается на грубость, следует посечь,–И давно, ты, этими подсчетами занимаешься? Влюбилась?

–Я?!!!–девица поперхнулась дымом и закашлялась,–Кхе–кхе… На фига мне этот старик нужен… Кхе–кхе–кхе… И вообще все мужики–козлы!… Кхе–кхе…

–Лично проверяла?–я, не особо церемонясь, забрала у нее дымящийся окурок и выбросила в реку,–Вот, что, милая, или научись курить, или завязывай, а то, не ровен час, помрешь, кто же тогда мужиков на козлопригодность тестировать будет?

–Инга! Ульяна!–Урбанович стоит у входа в кают–компанию и машет нам рукой.

Я машу в ответ и иду навстречу, потом мы спускаемся по лестнице, он впереди, я сзади, лестница довольно крутая, Урбанович оборачивается и подает мне руку,–Ну как, сильно моя красавица тебя достала?

–Ничего подобного, просто болтали, только она сказала, что ее Яной зовут.

–Ульяна–это в свидетельстве о рождении, она это имя терпеть не может. Согласна только на Яну, а, если Улей назвать, обидется и неделю разговаривать не будет.

–А зачем ты ее провоцируешь?

–В воспитательных целях,–Урбанович усадил меня за стол и направился к буфету, где в очереди стоял Ленский.

–Ну, ясно,–недовольно пробурчала за моей спиной Янка,–Все, как всегда. Два коньяка, две порции мороженного, два бутерброда с копченой колбасой, один бокал шампанского и бутылку пепси–колы… Почему все уверены, что подростки ее обожают? Я, например, терпеть не могу, лучше минералки выпить.

–Ну, так, поди, скажи.

–Не буду…,–девчонка надулась и уставилась в окно.

Я посмотрела на ее ощетинившийся затылок, поднялась и зашагала к буфету… Встала перед Ленским и прежде, чем тот успел среагировать, произнесла,–Два бокала шампанского, пожалуйста,–потом повернулась к Вовке,–остальное закажешь сам, только вместо колы, минералку,–забрала шампанское и пошла обратно.

…Мужики лениво потягивали коньяк, а мы с Янкой поедали мороженное и запивали его шампанским. Вид у девчонки был необычайно довольный, краем глаза она постоянно поглядывала то на меня, то на Урбановича и довольно улыбалась. Расправившись с угощением, я решила, что пора выйти на воздух, тем более что мужчины решили повторить удовольствие,–Вы, продолжайте, а я, пожалуй, погуляю.

На выходе из кают–компании меня догнала Янка,–Я с тобой!

–Ладно, но, имей в виду, я буду курить, а ты нет.

–А никто и не собирался,–пробурчала девчонка.

Уже на палубе, после того, как мы обсудили все достоинства и недостатки школьного образования (Янка жаловалась, на русичку, старую грымзу, которая великим писателем считает Фадеева, а Булгакова даже не читала), допили прихваченную из кают–компании минералку и вдоволь наглазелись на прибрежные красоты, она вдруг заявила,‒А отец на тебя запал.

–Откуда такие выводы?–удивилась я.

–Ну, во–первых, ты первая Вовкина пассия, с которой мне было позволено познакомиться.

–А во–вторых?

–Когда я шампанское пила, он ни слова не сказал, а мне такое даже на Новый год не позволяют.

***

–Ты самогон, когда–нибудь пробовала?–Антонина достала из сундука большую бутылку, обтерла ее и поставила на стол.

–Не–а…

–Значит, будем ликвидировать твою безграмотность,–она налила в стопки бесцветную жидкость, разложила по тарелкам холодец и скомандовала,–Давай! Господи, прости меня грешную!–и в один момент опрокинула стопку.

Я с опаской посмотрела на подругу, осторожно понюхала напиток, потом зажмурилась и выпила, ничего особенного, крепость приличная, но не страшнее водки,–А откуда у тебя самогон?

–Ильинична принесла,–Антонина положила мне в тарелку две вареные картофелины,–Закусывай, закусывай! Это он сначала тихий, а потом, как даст.

–Кто он?

–Первач!

Я с интересом покрутила бутылку,–Где–то слышала, что самогон обычно мутный, а этот нет.

–Мутный у тех, кто гнать не умеет, у Ильиничны он чистый, как слеза. Особый рецепт, она его в тайне держит, даже дочери не говорит. Закусывай, говорю.

Я послушалась и стала энергично опустошать тарелку,–А холодец, какой вкусный! Язык проглотишь! Сама делала?

–Нет. Это другая соседка принесла, тетка Сима, подо мной живет. А из меня кулинар еще тот. Особенно мне удаются шпроты!

–Дружно ты с соседями живешь.

–А чего мне с ними сориться? Почвы нету, и потом, они меня с рождения знают.

Я опять потянулась за холодцом,–Оторваться не могу.

–Давай, еще по одной,–предложила Тонька.

–Давай,–согласилась я. Вторая пошла, как положено, соколом,–Слушай, у тебя дверь такая красивая, резная, с финтифлюшками.

–Дед делал, незадолго до смерти мамы, вроде как, ей в подарок. Он тоже умер…, через два года после…,–глаза у подруги погрустнели.

Я постаралась сменить тему разговора, и ляпнула первое, что пришло на ум,–Хорошая квартирка, ты одна здесь живешь?

–В данный момент, да,–ответила Антонина, потом помолчала и добавила,–Мы ее в конце сороковых получили, и то только потому, что наши бараки снесли, дорогу строили, не здесь, туда дальше…, за «Ботанический». Бабка, говорила, что семья наша «спокон веку» там жила. Сначала была деревня, потом что–то типа поселка, постепенно народ разбежался, кто на войне погиб, кто на заработки, кого посадили, к моменту сноса осталась всего три барака. Знаешь, такие двухэтажные деревянные?–я молча кивнула,–Отопление печное, удобства во дворе и у каждой семьи сарай с погребом, надо же где–то дрова держать. Бараки сломали, а народ переселили в этот дом и соседний. Правда, многие уже померли… Эту квартиру, когда–то на десять человек давали, как коммунальную, потому и две плиты на кухне. Отец, мать, четыре пацана, Васька тогда только родился, одна семья. Дед с бабкой, мамины родители, другая, а еще мать отца и сестра его. Отцовские родственники долго не прожили, мать уже старая была, а сестра больная. Я их не помню, это еще до моего рождения было…, их комнату нам отдали, на расширение, потом Димка появился, потом я, а когда мне три года было, бабушка умерла и через полгода отец. Мама болеть стала, а дед с кем–то договорился, и наши жировки объединили, чтобы в случае чего…,–она на минуту замолчала и посмотрела на дверь…,–Давай, помянем родственников моих,–мы молча выпили,–Помнишь, говорила, что родословная у меня кривоколенная?–я согласно кивнула,–Батя мой до войны домушником был, как и отец, его покойный. В войну воевал, тогда многих призывали у кого статьи не особо тяжкие, а после войны скупкой краденного занимался, зато старший сын его дело продолжил, это муж Нины, помнишь?–я опять кивнула,–Зарезали его…, история темная, слухов много, но я, честно говоря, и знать ничего не хочу, кроме него у меня еще четверо старших… Было… Колька от туберкулеза умер, он его на зоне подхватил, а Васька утонул, три года отсидел, ни царапины, а домой пришел, напился, и купаться полез, да так хорошо полез, что его только через неделю выловили. Димка сидит, ему четыре года дали, так он на зоне еще два поднял, есть еще Федор, они со старшим Степаном погодки, и в той заварухе вместе участвовали. Федька, даже похорон брата не дождался, слинял моментально. Долго ничего слышно не было, потом весточка пришла, что он в Магаданской области золото моет, несколько раз открытки к празднику присылал, а когда дед помер, на мое имя перевод пришел и телеграмма: «Похорони деда по церковному обычаю». С тех пор ни слуху, ни духу…, так что сейчас–то я в квартире одна, но особенно губы не раскатываю, Димка когда–никогда, а отсидит, да и Федор может объявиться…, тогда с жилплощадью придется решать, откупаться, или размениваться, а на это деньги нужны,–Антонина грустно вздохнула.

–Выпьем,–предложила я.

–Ишь ты! Раздухарилась! Погоди, еще холодца надо.

–Сейчас принесу,–и, не дожидаясь ответа хозяйки, я схватила пустое блюдо и помчалась в кухню.

***

После того странного разговора мы практически сразу повернули назад, на входе в корпус встретили соседа подполковника. Он предложил Ленскому сыграть в футбол, тот согласился, но предупредил, что не в самой хорошей форме, сосед парировал, мол, остальные тоже… Они направились к футбольному полю, а я поднялась в номер.

Настроение было так себе, странное состояние тупого безразличия, а еще боль в правом плече, в бассейне о бортик ударилась, решила лечь и почитать журнал…

Проснулась я уже в девятом часу вечера. Вовки не было, но он точно приходил. Запах парфюма (значит, брился) и брошенная на кресло футболка. Быстренько собралась и бегом на ужин.

В столовой меня встретила официантка,–Добрый вечер! Сейчас принесу ваш заказ. Я Владимира спрашивала, он сказал, что вы обязательно придете, но позже.

–А давно он был?

–Где–то час назад.

Быстренько расправилась с ужином, взяла оставшуюся с полдника плюшку и вышла. Где же он может быть?… А остальные?…

–Привет, морская красавица!–оборачиваюсь. Шутник!–Замечательно выглядишь! Особенно в купальнике!–руки мне на плечи, ну, прям, как на родную.

–Ты, что в бассейне был?–а сама боком, боком…, его объятий мне только не хватало.

–Был. Вы там с Гордеевым резвились, как дети.

–А здесь, каким образом? Ты же, небось, в «генеральских» живешь?

–Пришел с друзьями увидеться, не знаешь, где народ?–а ручонки опять в ход пошли.

–Понятия не имею, где–то здесь,–Лешкину ладонь с плеча, а свою руку за спину,–Ну, ты ищи,–и быстро, быстро, даже лифта ждать не стала, по лестнице поднималась.

В номере, на столе под «левкоями», записка: «Ненадолго отъехал. Люблю. Целую!» Так… и, что делаем?… Сегодня же «вечер танцев». Живая музыка.

Танцевальный зал размещался в отдельном крыле пансионата. Мудрое решение. До входа еще метров пятьдесят, а грохот стоял такой, что барабанные перепонки трескались, внутри и того хлеще. Музыканты выкладывались на все сто, ни слова не понятно, зато ритм бешенный. Публика тоже не отставала, каждый самовыражался, как мог, некоторые такие коленца выделывали, куда там ансамблю Моисеева.

Неожиданно мне на глаза попался мужик из бассейна, узнала не сразу, наверное, потому что розовой шапочки не было, но лучше бы она была, на макушке у мужика имелась приличная лысина, которая лоснилась, как масляный блин на пасху, хозяин, правда, пытался прикрыть ее остатками волос, но пользы от этого никакой, скорее наоборот. Одет мужик был в коричневый замшевый пиджак и светлые брюки, он энергично прыгал вокруг своей партнерши, дамы весьма средних лет, бедный так старался привлечь ее внимание, что чуть не растянулся на паркете, а та даже глазом не повела, некогда, усилено кокетничала с бас–гитаристом и упорно продвигалась как можно ближе к эстраде.

От нечего делать, я стала глазеть по сторонам и искать знакомых… Вот мои соседи по обеденному столику, этих я видела в баре, этого на волейбольной площадке… Батюшки! Шутник…, а ничего двигается…

Последние аккорды и народ нехотя потянулся из центра к стенам, зря, через минуту музыканты заиграли снова, на этот раз что–то медленное и лиричное, хотя опять ни слова не понятно.

–Разрешите, милая девушка,–оглядываюсь, тот самый мужик с лысиной,–Прошу, Вас,–и слова сказать не успела, а мой «кавалер» уже выруливал меня к середине зала, за талию обхватил, да так, что я буквально уперлась ему в живот, а отказываться уже неудобно. Все ничего, если бы от него так потом не воняло, а еще волосики на лысине, как встали дыбом, когда он прошлый раз кузнечика изображал, да так и остались,–Вам нравиться атмосфера?

–Да, неплохо,–тут не соврала. Зал был просторный, оформлен со вкусом, на окнах шикарные шторы золотого цвета, по стенкам мягкие диванчики, кресла, освещение хорошее.

–А вам не напоминает это сцену из фильма?–он наклонился к моему уху и произнес загадочным шепотом,–Шпионского фильма… Пароль: у вас продается славянский шкаф?

Такой дури, я даже от него не ожидала,–Ну, как вам сказать?…–а действительно, как сказать, что он козел?…

–Терентий!–глядь, а рядом «спортсмен», которого я в баре с Николаевым видела,–Тебя Алевтина по всему зданию ищет,–«спортсмен» решительно меня перехватывает и добавляет,–Говорит, что–то срочное,–все, мой «кавалер» вынужден отступить,–Вы на меня не в претензии?

‒Ну, что вы, наоборот, спасибо большое.

–Позвольте представиться, Андрей Васильевич!

–Очень приятно. Инга Петровна…, просто Инга.

–У вас было такое испуганное выражение лица.

–Он чушь какую–то нес про славянский шкаф.

Андрей Васильевич расхохотался,–Значит, я прав, что ринулся спасать невесту своего подчиненного, надо будет ему выговор сделать за то, что он вас одну оставил.

Музыка закончилась, объявили перерыв, мы со «спортсменом» двинулись на выход и в коридоре столкнулись со Славкой.

–Ай, ай, ай!… Капитан Гордеев,–покачал головой Андрей Васильевич,–Пока вы пребываете неизвестно где, мне приходиться защищать вашу даму от посягательств,–а потом мне,–Был рад познакомиться,–руку поцеловал,–Спасибо,– и откланялся.

–Это он о чем?–удивился Славка.

–Да так…,–отмахнулась я,–А, куда все подевались?

–Все на месте, я за тобой пришел. Победу праздновать будем.

–Какую победу?

–Наша команда в футбол выиграла, а Вовкина проиграла, вот они с Тюриным, это сосед ваш, и ездили за коньяком в ближайшее сельпо.

–А, что в сельпо коньяк бывает?

–А, как же, там плодово–выгодной может не быть, а коньяк есть, точно, кто из местных его пить–то будет? Он же дорогой.

–А, что в баре нельзя было купить?

–Ну, во–первых, в баре, он на четверть дороже, наценка, а, во–вторых, на кону не бутылка была, а ящик.

Праздновать решили, там же, где играли, на стадионе. Очень удобное место, в глубине парка, жилых корпусов рядом нет, гуляй, не хочу.

Компания собрались большая, сосед подполковник со своей спутницей, Николаев с Наташкой, Пашутин с какой–то смазливой девицей, и еще человек восемь, этих я видела впервые.

Нас со Славкой встретили дружным ликованием.

–Ну, наконец–то!

–Водка стынет, а главного героя нет!

–Молодец, Гордей! Три безответных банки.

–Не три. Одну мы отыграли.

–Тихо,–крикнул Ленский,–Обидно, конечно, но проигрывать надо уметь, а мы умеем,–и он показал на ближайшую скамейку, там стоял ящик коньяка, несколько бутылок шампанского и еще много всякой всячины,–Поэтому, за победу!

–За нашу победу!–влез Николаев,–Молодец, Славич!–от избытка чувств он Гордеева даже за плечо обнял.

Дальше пошли тосты шутки, воспоминания об игре, а я подергала Ленского за руку,–А, ты чего меня не разбудил?

–Сюрприз хотел сделать. Я ведь не только за коньяком ездил… Сейчас,–он ринулся в темноту и вынырнул оттуда с огромнейшем букетом георгинов,–Это тебе. Все равно «левкои» уже завяли.

Цветов было очень много, целая охапка: красные, белые, розовые, оранжевые… Я с трудом удерживала это великолепие, отдельные экземпляры так и норовили вырваться.

–Какая прелесть,–завистливо вздохнула Наташка.

–Роскошно,–поддержала ее спутница соседа подполковника.

–Знала бы ты, сколько с Вовки содрали за этот сноп,–подал голос сам подполковник,–Старуха обрадовалась и цену заломила, как за новый «Москвич».

–Стоп,–прервал его Ленский,–Мы за что пьем? За победу или…

–За победу, за победу,–радостно загомонил народ…

Стук, бум, пш–ш–ш… шампанское–дамам…, коньяк…

Выпили, налили еще…, тут же воспоминания, кто гол забил, кто какой подкат сделал…, а я так и стояла с георгинами… Стояла и думала, если положить на скамейку, половину растеряю, если отнести, за цветами дороги не видно…

–Давай, помогу,–Славка аккуратно забрал у меня большую часть «букета»,–Пошли, растениям вода нужна.

–Погоди, а как же…? Ты же главный герой.

–Главное–повод выпить… А потом, мы же вернемся.

***

Сигаретный дым кружевом колышется над столом и тонкой струйкой уходит в открытое окно. Я сопровождаю его взглядом, и пытаюсь понять, когда же мои глаза перестают его различать, до того, как он минует подоконник или после… Хозяйка ушла на кухню с намерением заварить чай, мне бы ей помочь, но двигаться неохота…

–Уснула что ли?–у Антонины в одной руке сахарница, а в другой пузатый эмалированный чайник,–Я прямо сюда заварила, покруче и погорячее.

Чаек произвол благодатное действие и я решила покаяться,–Тонь, я, когда посуду таскала, сумку порвала, ту, что принесли.

–Да, я уже видела,–и она опять наполнила чаем мою опустевшую чашку,–Кофе у меня нет, я его, по правде сказать, и не люблю. Сколько меня наши «аристократы» не приучали, все без толку. Другое дело чаек. Это по–нашему, по–бразильски. А за сумку ты не переживай, я сама ее за ручку зацепила, когда дверь открывала. Девицы тоже хороши! Не могли найти что–нибудь посущественнее, и в такси тебя надо было посадить, а не… Знают же, что к чему… Компания непуганых идиотов. Ну, я им вставлю.

–Да ладно тебе.

–Ничего не ладно! Все может случиться, и чаще всего не самое приятное… Ты знаешь, как Лелька в Москву попала?

–Нет.

–Жила была в Могилеве девочка, умная, талантливая. Вела себя хорошо, на скрипке играла, после школы в музыкальное училище поступила. Все кругом нарадоваться не могли, ну, прямо–таки Белоснежка, вот на последнем курсе Белоснежка влюбилась. Избранник ее был красивый, умный, образованный, местный прынц. Вот только не знала бедная девочка, что прынц из семьи Змея Горыныча.

–Это как?

–Отец у него главным кгбешником в Могилеве был, ему такая невестка на болт была не нужна, еврейка, наполовину сирота, отец всего лишь инженер на местной фабрике, а сынок, собственно, на ней жениться и не собирался. Это у Лельки была любовь, а у него так…, развлечение. Ну, бывает, как говорится, объяснились, прослезились и привет, только парень оказался не только дерьмо, но еще и трус. Сам ничего делать не захотел, попросил папеньку проблему решить, тот и решил, как умел… Лельке подкинули наркотики, а еще до кучи обвинили в воровстве и аморальном поведении, чтобы наверняка. Все бы очень плохо закончилось, если бы не друг отца. Они дружили с детства, партизанили вместе и Лельку он хорошо знал. Друг тогда уже в Минске жил и был, на минуточку, членом ЦК компартии Белоруссии. Он вмешался, Лельку оставили в покое, дали сдать выпускные экзамены, извинились, но настоятельно рекомендовали покинуть город.

–Вот почему…

–Это еще не конец истории. Она когда сюда приехала, нашла работу в Коммунарке, в школе пение преподавать, Коммунарка совхоз богатый у них в клубе много чего было, в том числе и ансамбль. Лельку туда с руками оторвали, а ребята не только на совхозных посиделках играли, но еще всю округу обслуживали, санатории, пансионаты. Совхозному начальству занесут, сколько надо и все довольны. Лелька успехом пользовалась бешенным, на нее даже специально приезжали, а потом кто–то из ребят, ей сказал, что в ресторан «Сказка» солистка требуется. Она поехала, спела, ее тут же взяли, это уже и уровень другой, и деньги, и возможности. Вот там–то ее Корецкий и нашел.

–Специально?

–Нет, конечно. Пришел в ресторан, увидел красивую бабу, поет шикарно, всем нравиться, деньги вокруг нее крутятся, узнал, кто такая, потом пробил через соответствующие органы…

–Через дядьку, что ли?

–Зачем? Он же вырос в этой среде, у него и свои связи имеются.

–А потом?

–Потом… Суп с котом!… Сначала как обычно, тили–тили, трали–вали… Ну, Лелька ухаживания принимала, ее понять можно, мужик он с виду шикарный. Пару месяцев покрутился рядом, выяснил, как живет, чем занимается, а потом намекнул, что может сильно осложнить ей жизнь и теперь деньги тянет, он же игрок заядлый.

–Лелька его долги оплачивает?

–Ну, честно говоря, он и свои мани, не экономит, только проигрывает много и часто, при таких запросах никакой офицерской зарплаты не хватит, а к родственникам он не пойдет, поэтому Лелька и пашет, как говориться, на себя и на того парня… Просто так, от Юрки не отделаешься, человек нужен весомее Корецкого.

–А может она его любит?

–Ой, не могу!!! Держите меня семеро!–Антонина даже вскочила,–Странный вы, девки, народ! Вам обязательно прынца на белом коне подавай!

–А тебе нет?

–Мне прынц на фиг не нужон! Я лучше коня возьму, надежнее и выгоднее.

…Дзи–и–и…, дзи–и–и…, откуда–то из глубины квартиры… Антонина развернулась и вышла. Я проводила ее взглядом и заглянула внутрь чайника, он был почти полон, но вода уже остыла, надо подогреть.

Пока шла из комнаты в кухню слышала, как Туанетта говорит кому–то по телефону,–…Завтра с утра заезжай, часиков в шесть, полседьмого… Да, все как договаривались… Деньги когда?… Поняла… Подругу мою заберешь, подбросишь, куда она скажет. Червонец сбавлю…

***

Сеанс закончился, наши места в середине ряда, спокойно ждем, пока рассосется публика, и можно будет без проблем двинуться на выход.

–В целом так себе фильмец,–Вовка зевает и потягивается,–Хотя прикольные сценки есть.

–Что ты имеешь ввиду?–интересуюсь я.

–Ну, танец папуасов…, и еще, когда Муравьева на роликах…

Инициатором культурной программы, как всегда, была я. Билеты купила еще неделю назад, специально слиняла с работы и поперлась аж на Ломоносовский, в «Прогресс». Страсть, как неудобно, либо от «Университета» пешком (а расстояние приличное), либо от «Октябрьской» на трамвае.

Вовка, по–моему, большую часть фильма проспал, а мне фильм понравился… Наконец, большая часть публики рассредоточилась.

–Пошли,–Ленский поднимается и идет вдоль кресел, в конце ряда он неожиданно поворачивает, но не к двери, которая из зрительного зала на улицу, а к той, которая в фойе кинотеатра,–Ну–ка, встань вот так,–он разворачивает меня и прижимает к стене, потом становиться рядом и натягивает на нас портьеру, которая прикрывает входную дверь,–Теперь ждем,–я пытаюсь возражать, но Вовка прижимает палец к губам и мне приходиться смириться. Минута, две, три… Вдруг ткань, дергается, пылит, укрывает нас все плотнее и плотнее (я, чтобы не расчихаться, зажимаю себе рот), раздается дверной скрип и голос билетерши: «Пожалуйста, товарищи!». Мы стоим еще какое–то время, потом Вовка осторожно выглядывает наружу,–Все. Можно выходить,– вылезаем из убежища и быстренько переходим в фойе,–Пиво будешь?

Я киваю, и мы направляемся в буфет, но нас окликает бдительная билетерша,–Молодые люди, вы куда?! Сейчас сеанс начнется!

–А мы уже все видели,–откликается Ленский и машет у нее перед носом использованными билетами, тетечка с подозрением смотрит на голубые корешки, потом разворачивается и уходит,–При исполнении,–смеется он.

В буфете я усаживаюсь за столик, Вовка, отдает мне свой дипломат и отправляется за пивом, минут через пять возвращается, в руках две бутылки «Жигулевского» и бутерброды с осетриной.

–Дипломат, дай!–он открывает чемодан, достает оттуда книгу, журнал и кошелек. Кошелек сует в карман и идет обратно к буфету, от нечего делать я беру в руки книгу: «Бортовые спецвычислители…».

–Это Гордееву,–сообщает вернувшийся Ленский,–Давно ему обещал, да все никак, вот сегодня обещание и выполним.

–Каким образом? Он, что сюда придет?

–Нет. Мы к нему пойдем.

–Серьезно? А, где он живет?

–На «Ждановской» квартиру снимает.

–С ума сошел,–возмущаюсь я,–это же два часа езды, а сейчас почти восемь вечера!

–Не–е–е, не туда,–упокоил Вовка,–Он сегодня здесь, на «Строителей», в красных домах, родственники в отпуске, а Славка за матушкиными цветочками ухаживает.

Если бы это был не Гордеев, я бы точно забастовку устроила.

Добрались быстро, оказывается, от кинотеатра до нужного адреса пятнадцать минут ходу, если дворами.

Мы еще и позвонить не успели, а Гордеев уже дверь открыл,–Привет! Проходите. Сейчас чай поставлю, у меня по этому поводу и тортик есть.

–Тортик это замечательно,–подхватил Ленский,–но я сначала в «заведение»,– и исчез.

–Пиво?–поинтересовался Славка.

–Пиво,–подтвердила я,–А, ты, что нас ждал?

–Так Вовка еще вчера позвонил и сказал во сколько придете.

–А–а… Ну, да…,–теперь понятно, почему от так легко на кино согласился,–и какой тортик?

–Твой любимый «Ленинградский».

Понятия не имею, когда я ему это говорила…

Гордеев отправил меня в комнату, а сам исчез в кухне, там к нему присоединился Ленский. Пока они о чем–то спорили и звенели посудой, я приглядывалась к обстановке. Посидела на диване, выглянула в окно, а потом увидела на журнальном столике альбом, Рембрандт, шикарное издание, я обрадовалась и стала с интересом перелистывать глянцевые страницы, и вдруг в самом конце обнаружила фотографию.

С черно–белого глянца, размером А4, на меня хитро взирал огромный пушистый котяра, уши торчком, глаза прищурены, а изо рта презрительно высунут кончик языка.

–Это Мишка, бабушкин любимец,–оборачиваюсь, Славка, в кухонном фартуке и с полотенцем через плечо.

–А, где сейчас этот красавец?

–Нет уже давно, хотя прожил он почти восемнадцать лет, по кошачьим меркам это лет девяносто, а то и больше.

–Ты снимал?

–Ага. Мне в пятом классе фотоаппарат подарили, вот я и увлекался. Пошли чай пить.

На кухне Ленский, если судить по количеству оставшегося тортика, доедал, как минимум, второй кусок–Ну–ка,–Славка решительно отодвинул располовиненую коробку,–Оставь, даме.

–А вы бы шушукались дольше, я бы успел и остальное съесть,– усмехнулся Ленский,–Слав, мне Никола говорил, тебе квартиру должны дать?

–Он лучше знает, как–никак босс.

–Начальство, похоже, боится, что ты лыжи смажешь.

–А я начальству вопросы не задавал,–отрезал Гордеев,–Скажи лучше, когда тебе книгу надо вернуть?

…Просидели мы около часа. Я наслаждалась тортиком, тем более что, больше на него никто не посягал, а мужики говорили про какого–то Сапегина.

Перед тем, как закрыть дверь, Славка сунул мне в руку небольшой, упакованный в газету, сверток,–Держи. Подарок.

Как–то так получилось, что распаковала я его только через неделю, поначалу даже не могла вспомнить, что это такое, но когда увидела хитрую котячью морду, страшно обрадовалась, осторожно разгладила снимок утюгом и прикрепила к обоям портновскими булавками, прямо над диваном.

***

Так… «Шоколадницу» прошли, слава богу, не заметил…, теперь по «зебре», потом еще раз по «зебре»…., а там метро…. Час пик, народу полно, но на такси денег нет…, их вообще у меня нет…, ни рубля… Да, и такси тоже нет…, идем мимо остановки, к ней подкатывает набитый под завязку автобус, а народ в него все равно лезет, лезет… Ленский останавливается, прищуривается (плохой знак)…, машет дипломатом, и орет на всю улицу: «Бараны!!!! Куда, вы, прете?… Бараны!!!!»… Хорошо, что людям не до него, а то бы наваляли за милу душу. «Володя, Володя, пошли…, оставь их в покое…,– буквально волоку я его за собой,–…Оставь их в покое…», еще немного и метро…, но Ленский вырывается и резко поворачивает на Крымский Вал, идет мимо внушительного восьмиэтажного здания, поворачивает еще раз…

Высокие стеклянные двери, над ними фигурный навес и надпись: сверху «Гостиница «Варшава», внизу «Ресторан «Варшава».

Вовка, толкает кулаком дверь, швейцар даже среагировать не успевает и внутрь… Он прет, как танк, я еле за ним поспеваю. Сразу к лифту, деловито отодвигает какого–то мужика и тычет в восьмой этаж, когда дверь открывается, я понимаю, почему восьмой… Ресторан.

Помещение почти пустое, неудивительно, оно же только для постояльцев гостиницы, но это я потом узнала, и, если бы нас в тот день задержали…, а тогда у меня в голове крутилось только одно: уходить, уходить, уходить…, но Ленский и не думает уходить, он плюхается за ближайший столик, дипломат ставит себе на колени,–Ну? И, где этот халдей?

Господи, как я устала…,–Тише, ты в общественном месте…

Вовка зыркает на меня глазами, но молчит. Официант появляется ниоткуда, похоже, выростает из–под земли.

–Вот, что, любезный,–Ленский щелкает замками дипломата, достает оттуда пятерку и протягивает официанту,–рюмку коньяку.

Тот смотрит на него сверху вниз, ни слова, ни говоря, берет пятерку, приносит коньяк и исчезает.

Ленский смотрит ему вслед и презрительно хмыкает,–Халдей!–потом закрывает дипломат (мог, кстати, не закрывать, там все равно больше ничего нет) и принимается потягивать коньяк…

Я смотрю, как уменьшается содержимое в его бокале, и думаю, думаю, думаю…, не дай бог, еще закажет… А глаза, как в лихорадке, с предмета на предмет, со столика, на столик…, и вдруг…

Буквально рядом, два мужика собрались уходить, расплатились, встали и направились к лифту… Они ушли, а на столе осталась недопитая бутылка, и заполнена она была больше, чем наполовину. Вокруг никого, а она стоит… и выход из ресторана рядом…

Я украдкой смотрю на Вовку, тот как раз допил коньяк, глаза у него стали масляными и подобрели…

–Пошли отсюда,–Ленский сделал вид, что не услышал,–Пошли отсюда!!!–рявкаю я с ледяной злостью,–Быстро встал, и за мной!

Не дожидаясь, пока он выполнит приказ, вскакиваю и иду к выходу, а когда прохожу рядом с заветной бутылкой, дрожащей рукой сую ее под пальто…

И только на улице, на приличном расстоянии от ресторана, «трофей» перемещается ко мне в сумку…

Уже дома, когда Ленский угомонился и, наконец, уснул, я достаю заветную бутылку: «SOPLICA produce of Poland 40gr 0,5L» и наискось через всю этикетку красный штамп: «ресторан ВАРШАВА ВИНО ВОДЫ».

Пригодиться…

***

–Ты, первый раз здесь?–шепчет мне на ухо Миронова. Я молча киваю,–А я уже раза четыре была,–в ее голосе явно слышаться горделивые нотки.... и радостные.

Это понятно. Мы сидим в ресторане «Сказка», в том самом, где работает Лелька. Сидим не просто так, отмечаем очередную «звездочку» Пашутина. Ленке есть чему радоваться, все «наши» мужики капитанские погоны носят (кроме Ланина, но это не в счет, Олег майора за Афган получил), а ее Лешенька недавно подполковника примерил. Вот, что значит правильно жениться! Насчет «недавно», не совсем так, звание он получил еще месяца полтора назад, и некоторые из присутствующих отмечают это событие кто по второму, а кто и по третьему разу.

Накануне Туанетта мне все подробно объяснила, первый банкет был для «особого народа», еще бы, на нем же Лешкин тесть присутствовал, замминистра обороны, из «наших» были Разин, Корецкий, Булкин, не знаю, приглашал ли Шутник Ленского, но его там точно не было, про второй раз не в курсе, не спрашивала, и вот теперь, собрались уже в третий.

Компания свойская, неофициальная, все друг друга знают. Ресторан модный, кухня великолепная, Миронова счастлива, не так часто она может себя «хозяйкой» почувствовать, наверное, поэтому Ленка периодически вскакивает, о чем–то шепчется с официантами, потом довольная возвращается обратно.

Нам с Антониной повезло, мы сидим рядом, а вот Нелька, напротив, рядом с Разиным, тот по–хозяйски облапил ее за плечи, но беседу ведет не с ней, а с Борисовым. Нелька нехотя ковыряется в тарелке, потом смотрит в нашу сторону и морщит нос, мы машем ей в ответ, мол, держись, подруга, кто–то из мужиков произносит тост, даже не прислушиваемся, а смысл? Все равно об одном и том же. Сначала чокаемся друг с другом, потом тянемся к сидящей рядом Мироновой, а Бочаровой достаются воздушные поцелуи. Нелька смеется и тоже посылает поцелуй.

На эстраду выходят музыканты, небольшая пауза, потом верхний свет гаснет (остаются только огни рампы да небольшие светильники на столах). Ансамбль начинает что–то тихо наигрывать, и откуда–то сбоку появляется солистка…

Она медленно пересекает сцену из конца в конец, присаживается на высокий стул рядом с роялем и опускает голову… Черное платье блестит и переливается загадочным серебряным блеском, а длинные изумрудные сережки почти лежат на плечах…

Я знаю, что это Лелька, но она настолько непохожа на себя обычную, что невольно начинаю воспринимать ее, как незнакомку.

…Левая рука прикрывает лицо, а правая вместе с микрофоном безжизненно лежит на коленях…

А музыка постепенно набирает силу, вот, вот… сейчас…

…Лелька медленно поднимает голову и подносит микрофон к губам…– Четвертые сутки пылают станицы, потеет дождями донская земля…,–ее бархатный голос, словно нехотя, заполняет зал,–…Не падайте духом, поручик Голицын, корнет Оболенский, налейте вина…,–откуда–то сзади раздается приглушенное «Браво!», но тут же обрывается,–…Мелькают Арбатом знакомые лица, с аллеи цыганки…,–голос постепенно набирает силу, и уже не обволакивает слушателей, а берет их в плен,–…Подайте бокалы, поручик Голицын, корнет Оболенский налейте вина…,–Лелька медленно поднимается со стула и выходит на авансцену,–…Над Доном угрюмым идем эскадроном, на бой вдохновляет Россия–страна…,–подносит руку к прическе, едва заметное движение, и густые черные кудри летят водопадом, а потом, словно приказ, мощно, на выдохе…,–…Раздайте патроны, поручик Голицын, корнет Оболенский, надеть ордена!…,–рука с микрофоном резко падает вниз, следом опускается лицо и волосы, как вуаль, укрывают его от посторонних… Музыканты повторяют рефрен снова и снова…, наконец, Лелька поднимает голову и смотрит в зал…,–…Ах, русское солнце, великое солнце, корабль «Император» застыл, как стрела…,–в голосе боль, страх, горечь….,–…Поручик Голицын, а, может, вернемся?…–почти кричит Лелька…,–….Зачем нам, поручик, чужая земля?…–и я вижу, как по щекам у нее текут слезы…

–Браво!!! Браво!!!!–взрывается публика,–Бис!!!…

И я вместе со всеми кричу–Браво!! Бис!!!–в восторге толкаю Туанетту под ребра, она меня…, смотрю, как хлопает Нелька, и вдруг натыкаюсь на Корецкого…

Юрка, словно пьяный купчик из фильма, лениво развалился на стуле и внимательно наблюдает за публикой. Выражение лица у него до противности самодовольное и презрительное, такое бывает у хозяина, когда его кобыла в забеге приходит первой…

***

«….Ключ этот бьет из расселины берега…..»,–медленно диктую я,–«…превратившийся мало–помалу в небольшой, но глубокий овраг…»,–слова произношу четко и ясно, отделяя друг от друга небольшими паузами,–«…и в двадцати шагах оттуда с веселым и болтливым шумом впадает в реку»… Достаточно. Проверяй,–закрываю книгу (один из томов Тургенева, я их брату так и не отдала) и смотрю, как Нелька, беззвучно шевеля губами, внимательно вычитывает текст.

У нас урок русского языка, вернее диктант. Вчера я привезла Нельке «обработанный» отчет, в оригинале он составлял около страницы, после правки на треть больше, следующий предполагался только недели через три, а получать полсотни в месяц за час работы было как–то неловко, и я предложила Нельке помочь с «русским письменным».

–Все,–Нелька поднимает голову,–Подарита… Готово,–и робко придвигает листок ко мне,–Ты смотри, а я пока кофе сварю. Гярай?–я согласно киваю и улыбаюсь, опять эта неуловимая прибалтийская мягкость и тягучая интонация, естественно, мы же у нее на кухне, а не…

Пока я проверяю диктант, Нелька священнодействует и уже через пару минут в помещении пахнет кофе, мускатом, корицей и еще чем–то…

–Ну, как?–интересуется хозяйка.

–Неплохо… Слово «ключ» пишется без мягкого знака…, «мало–помалу» не слитно, а через черточку…, «мало–помалу»–это постепенно… Да, я тебе кое–что принесла,–лезу в сумку и достаю орфографический словарь,–Дарю…, теперь… Слово «видимо» с обеих сторон в запятых, уточнение… «Охотиться» в данном случае пишется с мягким знаком. Отвечает на вопрос «что делать?».

Нелька удрученно вздыхает,–Мне никогда этого не запомнить.

–Глупости! Говорить же правильно научилась, не думаю, что в гостинице кто–то знает, откуда ты…, ну, кроме «специальных» людей,–Нелька хитро улыбается и подмигивает,–Я тут с одной знакомой договорилась, у нее сын школу закончил, так она обещала мне учебники по русскому отдать, полный комплект с пятого по девятый.

–Тетя Неля, можно водички?–на пороге стоит заспанная девчушка в ночной рубашечке, в руках у нее потрепанный плюшевый медвежонок.

–Сейчас, сейчас, Лизанька,–Нелька наливает воду в стакан и подает девочке,–Хорошо поспала, долго. Я уже будить тебя хотела,–она гладит малышку по кудрявой головке,–Умывайся, одевайся и ужинать будем,–девчушка кивает и уходит, а Нелька грустно смотрит ей вслед,–Клаву в больницу положили, не в первый раз… Взяла к себе…

–А родственники?

–Нету. Может дальние какие–то, а близких нет,–она достает из холодильника пару кастрюлек, масло и еще что–то,–Ты, когда–нибудь наши литовские цеппелины пробовала?

–Никогда.

–Сейчас попробуешь…, их надо сразу есть, а разогретые уже не то. Я вчера готовила, когда Викторас был.

–Кто был?

–Разин… Он их любит,–Нелька усмехнулась и добавила,–Раньше часто готовила, а теперь так…

Мне показалось или в ее голосе действительно сквозило облегчение?–А, где ты с ним познакомилась?

–В Паланге. Я в пансионате работала, а он там отдыхал,–Нелька вздохнула,–Ухаживал красиво… Цветы дарил, подарки… Я влюбилась,–она безнадежно машет рукой, мол, дурочка молоденькая, что поделаешь?–Он в первый год два раза приезжал, во второй несколько раз, а на третий я уже в Москву уехала,–на плите что–то зашипело, несколько минут она возилась с едой, потом повернулась,–Давно это было. Теперь не так… У него другие есть… Сянас малье…, как это… русский,–она морщит лоб и произносит, отчетливо выговаривая каждый слог,–Ста–ро–ва–та… Мы теперь больше дружим… Сексас редко…, иногда…

–А ты точно знаешь, что другие есть? Видела?

–Нет, что ты, что ты…,–машет она руками,–Витя такого не позволит, он… тяйгямос…положительный…

Я уже понимала, раз Нелька все больше и больше переходит на литовский, разговор пора заканчивать. Может тема для нее уже и не болезненная, но радости она ей точно не доставляет,–Ну, и хорошо. Где там твои цеппелины?

–Сейчас, сейчас,–засуетилась хозяйка,–Лиза, ужинать!

Огромная картофельная котлета с мясной начинкой мне очень понравилась. Единственный недостаток–сытная. Нелька положила на тарелку две штуки, а я с одной еле справилась,–Ох, до чего же вкусно!

–Еще хочешь?

–Да, что ты, я это–то доесть не могу. Можно мне чайку, а то кофе уже поздновато.

Нелька молча соглашается, заваривает чай и ставит на стол блюдо с фигурными штучками коричневатого цвета,–Медовые пряники, мы сегодня с Лизой пекли. Да?–накланяется она к девчушке, а та, засовывая в рот третий подряд пряник, радостно трясет кудряшками,–Кудикис…,–улыбается Нелька.

Пряники мне понравились, очень необычные с оригинальным вкусом,–Тоже национальное блюдо?

–Да. Меня готовить с десяти лет учили. У нас в семье так принято.

–А ты не думала вернуться?

–Куда? На хутор, где мать моя со старшей сестрой живут? Сестра вдова, замуж рано вышла и овдовела рано, в школе почти не училась, пока дочерей растила, жила на соседнем хуторе, а там родители мужа и еще семья… этого…, как это у вас…, не знаю…, брата отца мужа. Потом дочки замуж вышли, Рута домой вернулась, отец тогда уже умер… У меня еще две сестры есть и брат, все старше меня. Ближе всех к матери брат, он в колхозе работает. Тадас, человек добрый, помогает им постоянно, а в колхозе у него дом, жена, детей четверо. Вторая сестра Вайва в Моседисе, я у нее жила, когда в школе училась. В понедельник приеду, в конце недели назад, и тогда это неудобно было, а теперь у нее младший сын женился и с ними живет, есть еще Мирдза, она в Клайпеде, оба с мужем в порту работают, детей, правда, нет, но квартирка маленькая, однокомнатная. Я даже когда в техникум поступила, у них никогда не ночевала, всегда только в общежитии, места совсем нет. Куда возвращаться? Потом…,–она замялась…,–все же знают, как я уехала…

–Ты с ними видишься?

–Нет. Деньги посылаю… В основном маме с Рутой…, ну, и другим тоже…, еще подарки разные…

–Берут?

–Беру–у–ут,–как–то совсем по особенному произнесла Нелька.

–Ну и ладно. Моя бабушка всегда говорила, живи, как получается, но по совести, а остальное дело не твое.

***

Пусти, пусти…,–я отчаянно пытаюсь спихнуть мужика на пол… Мне тяжело, он придавил меня, как бетонная плита, его руки деловито шуруют у меня под юбкой,–Пусти!,–хриплю я,–Ты мне колготы порвешь…,–а он с остервенением стягивает с меня трусы и с силой вонзает колено между ляжек,–А–а–а!…,–сдавлено взвизгиваю…, никакой реакции, ноги мои распихиваются в разные стороны и внутрь вламывается здоровый твердый штырь… Почему я не ору?… В десяти метрах на кушетке дрыхнет Ленский, он смачно храпит и распространяет запах недельного перегара… В десяти метрах… А тут… Мужик издает довольный смешок и его обезумевший орган начинает методично меня потрошить, туда–сюда, туда–сюда…, с каждым разом всё глубже и глубже… До горла, что ли, хочет достать?… Я уже не дергаюсь, а тем более не ору, а могла бы, рот–то он мне не закрывал, он вообще до лица не дотрагивался!… Я пришла в спальню за Вовкой, а он следом… Не прятался… Резко изменил траекторию моего тела и оно оказалась не у кушетки, а на кровати… Туда–сюда, туда–сюда… Надо же, работает со знанием дела, никаких болевых ощущений…, даже…, не то чтобы приятно…, во всяком случае, не особо противно…, туда–сюда, туда–сюда…,

«А–а–а…, У–у–ух!!!…»,–всё…, тихо…, и тело сваливается на кровать, как мешок картошки…, опять тихо…, через пару минут чувствую, как он чем–то мягким вытирает меня внизу, промежность, ляжки, колени…, и аккуратно закрывает одеялом… Заботливый…

Открываю глаза, опасливо поворачиваю голову. Он рядом…, может и не спит, но сопит размеренно.… Чувств никаких… Совсем… Бревно и бревно… Смотрю на потолок…, пятно…, интересно от чего это? Соседи, что ли, залили?… Соседи…, соседи…, соседи…. Мои веки медленно закрываются и…

***

Черт, возьми! Этого мне только не хватало! Ключ в замке не поворачивается! Я нажимаю еще раз и ещё… Ну, и что теперь делать? Сначала в лифте чуть не застряла, теперь вот это. Уже половина одиннадцатого, нормальные люди спать готовятся, а я только с работы прусь.

С утра Рачков вспомнил, что во вторник надо сдавать отчет, сегодня пятница, а материал не готов, и главное, ведь сам, сволочь, виноват, каждый из нас свою часть написал, что называется, в установленные сроки, ему только и оставалось проверить, и скомпоновать. Так нет же! Даже не притрагивался!! Сначала этот козел минут сорок орал, потом заявил, что ему надо срочно в филиал, велел выкручиваться самим, и исчез. А его «заместерия» Шмелева вообще не имеет привычку по пятницам на работу приходить, в общем, в авральном порядке я, Крупина и Кусакин–младший приводили материал в порядок. Первым сдался Колька, я, говорит, все проверил, а лоск наводить не моё. Прав, какой с мужика толк в бумажном деле? Остались мы с Крупиной, на машинке стучали по очереди, пока одна печатает, другая готовые листы вычитывает, часам к семи сделали большую часть и тут Танька начала гундеть, что устала, что поздно уже, что ее муж дома ждет. Я продержалась полчаса, потом плюнула и велела ей сматываться, с условием, что она в понедельник придет как можно раньше и проверит все, что я без нее наворотила, а потом, кровь из носа, договорится в типографии, чтобы наш отчет в понедельник же и переплели. Танька тут же на все согласилась и исчезла довольная. Ну, еще бы ей не радоваться, живет она на соседней улице, до работы минут пятнадцать медленным шагом, а в нашей типографии у нее мать работает, как раз в переплетном цеху…

В общем, закончила я уже в десятом часу, вышла с работы, троллейбусы стоят, обрыв на линии, пришлось добираться на перекладных, потом лифт…

Только спокойно…, еще раз, поворот…, не получается…. Звонить бесполезно, тетка Дуня, если не на дежурстве, то уже десятый сон видит, ее пушкой не поднимешь, а тетка Лена, даже если дома, ни за что к двери не подойдет.

Открываем…, ни фига…, закрываем…, щелк! Дверь открыта, что ли была? Я снова поворачиваю ключ в замке…, щелк! Дергаю ручку… Порядок!

В коридоре темно, на кухне свет и голоса, оттуда пахнет чем–то вкусным, вытягиваю шею и вижу Гришку. Он сидит на подоконнике и смолит беломорину, потом слышу голос Ленского,–Ты, Григорий, пойми, инопланетяне существа разборчивые, они не с каждым в контакт вступают.

–Сергеич, а это правда, что их на земле много, вот прям среди нас?

–Правда.

–А ты их видел?

–Я с ними разговаривал и ты можешь.

–Я тоже?

–Конечно, тут главное антенна нужна…

Ну, раз Ленский про инопланетян заговорил, значит в него уже не меньше двухсот грамм горячительного загружено.

Устало бреду в свою комнату, ничего мне сейчас не хочется…

Батюшки!!!! Стол накрыт, как для банкета, посуда, ясное дело, разнокалиберная, но все по правилам: справа нож, слева вилка, в граненом стакане салфетки веером, колбаса нарезана тоненько, хлебушек горкой… А посреди стола хрустальная ваза! Откуда?! В вазе розы, темно–бордовые. Красота!… Оглядываюсь, на тумбочке тоже розы, только белые и в трехлитровой банке, на тумбочке каллы в щербатом кувшине, а на подоконнике хризантемы белые, желтые, розовые, прям цветник в алюминиевой кастрюле, а рядом что? Подхожу ближе… Голубая с белыми «подпалинами» фарфоровая посудина, а в ней шоколадные конфеты: «Мишка косолапый», «Мишка на Севере», «Стратосфера» и мой любимый грильяж.

–Любуешься?–оглядываюсь. Ленский стоит у меня за спиной и довольно улыбается,–Нравится?

–Симпатично.

–Ты еще не все видела,–он опрокидывает содержимое посудины на подоконник и из нее на меня смотрит задумчивое лицо в обрамлении густых волос. Глаза женщины изящно прикрыты веками, губы, наоборот, чуть приоткрыты, а в пушистых прядях уютно устроились божьи коровки,–Она на тебя похожа,–я отрицательно трясу головой,–Похожа, похожа, ты просто не видела себя со стороны,–он медленно наклоняется… Раз, два, три…, и я тону, тону, тону… Усталость моя медленно улетучиваются, а вслед за ней и желание дерзить… Раз, два, три… Хватит.

–Сегодня праздник или просто так, взгрустнулось?–отодвигаю Ленского в сторону и скидываю пальто. В комнате тепло и уютно. Странно. Дотрагиваюсь до батареи, как всегда чуть теплая, а из окна дует, как от вентилятора, там щели в руку толщиной, тогда почему?

–Не там ищешь,–Володька вытягивает из–за дивана электрообогреватель, трубки у него накалены до предела,–Последний в электротоварах забрал, продавщицы расстроились, они вокруг него хороводы водили, грелись.

Я подхожу к прибору и щелкаю тумблером с надписью «40», одна из трубок, сиротливо подмигивая, гаснет,–Так праздник есть или нет?

–И ни один. Во–первых, сегодня «День ракетных войск и артиллерии», мой профессиональный праздник, во–вторых зарплату получил, сыну деньги отвез, долги раздал,–остальное потратил, значит опять без гроша,–мелькает у меня в голове,–Но главное: я тебя люблю…,–и опять моя душа в плену, рук, глаз, губ… Наплевать. Прорвемся…

***

Просыпаюсь от того, что невыносимо жарко, его рядом нет, а Ленский по–прежнему храпит на кушетке, только позу сменил. За окном мелкий противный дождь, судя по приметам, конца ему не будет долго… Взяла я зонтик или нет?… Страсть, как мокнуть не хочется, пальто потом до утра не просохнет, а на работу в чём? Жарко! Скидываю одеяло прямо на пол. Картина прелесть: юбка «изжёвана», трусы и колготы в районе щиколотки. Стягиваю с себя сначала юбку, потом колготки… Целые. Даже ни одной затяжки нет. Виртуоз! А джемпер где?… Аккуратно сложен на тумбочке возле кровати, интересно, когда это? Снимаю с себя остатки одежды, напяливаю Вовкин пиджак и выхожу из комнаты.

На кухне сидит он… Урбанович… Пьет чай и курит.

–Полотенце дай. Душ принять…, и утюг, юбку погладить.

–Сейчас,–встал, вышел, через пару минут вернулся,–огромное махровое полотенце и не менее огромная мужская футболка,–Держи,–демонстративно скидываю пиджак и направляюсь в ванную,–Фигура у тебя отличная, ну, и…,–несется мне вслед….

Ничего не чувствую… Плевать! На всё плевать!!!!

Моюсь тщательно, потом тру себя полотенцем до красноты… Плевать! Плевать! Плевать!…

Натягиваю футболку, она пахнет хорошим одеколоном и дорогим табаком…, в общем, Урбановичем пахнет…

Постель в спальне прибрана, форточка приоткрыта, Ленский уже не храпит, а довольно сопит и причмокивает… Колготы, джемпер на месте, а юбки нет… Интересненько…

Опять кухня, на газу чайник, на столе бутерброды, в углу гладильная доска, на ней Урбанович гладит мою юбку,–Чай только что заварил, в холодильнике творог и сметана есть…

***

По кухне гуляют необычайно вкусные ароматы, я судорожно сглатываю слюну и икаю, хорошо, что Люсечка занята приготовлением борща и ничего не замечает. Мне очень хочется есть, я уже который день живу в режиме жесточайшей экономии…

Две недели назад, едва я открыла входную дверь, в коридор выползла бабка Лена и, хитровато щурясь, сообщила, что Степаныч просил зайти в «упорный»…

Я сразу поняла, что что–то случилось.

История была неприятная, накануне Ленский в соседнем магазине разбил витрину, слава богу, не всю, а только боковое стекло. Стекло расколотил, всех обругал и смотался, никто из персонала и взглядом моргнуть не успел. Вызвали Пахтеева, так и так, составляй протокол, объявляй в розыск… Степаныч протокол составил, в розыск объявлять не стал, а вызвал меня… В общем, стоила мне эта музыка девяносто рублей, пятьдесят восемь стекло, остальное, кому надо за беспокойство. Я выгребла все, что было, два дня бегала, высунув язык, и занимала деньги, нужную сумму собрала, но теперь живу на пятьдесят копеек в сутки (хорошо, что единый оплачен).

Утром стакан воды и два куска хлеба, В обед «шикую», чай, пирожок с повидлом и калорийная булка, вечером макароны без масла… Уже две ночи колбаса снится…, чтобы не сдохнуть, хожу по гостям, прям, как Колобок в сказке: у Крупиной была, у Жмаевой ужинала, два раза к матери ездила, к Нельке заходила, теперь настала очередь Люсечки.

А Ленского за это время я так и не видела, позвонила пару раз по всем известным мне телефонам и плюнула, а сам он пока не объявлялся.

–Еще чуть–чуть и борщик будет готов,–докладывает Люсечка,–Я тебе специально ничего не предлагаю, чтобы аппетит не портила.

–Ага,–соглашаюсь я, только вряд ли мой аппетит сейчас можно чем–то испортить,–Пить хочется, я пока себе заварочки налью,–проверенный способ, минут на десять–пятнадцать желудок заткнется,–А народ твой, где?

Люсечка достает из шкафа посуду и начинает накрывать на стол,–Костик, как всегда, на работе. Ванька на тренировке, а девчонок мама в театр повела,–она разливает борщ и вдруг спохватывается,–Ой! А хлеб–то я забыла.

От тарелки исходит волшебный пьянящий запах, да такой, что голова кружится, я еле сдерживаюсь, чтобы не наброситься на еду, не хватало мне еще сестрёнкиных подозрений. Хватит одной Нельки, та сразу поняла.

–Ты чего не ешь? Не нравиться?–испуганно спрашивает Люсечка,–Не хочешь борщ, у меня котлеты есть.

–Нет, нет…,–и я энергично начинаю орудовать ложкой,–Задумалась малость.

В результате я съела тарелку борща, получила добавку, тоже съела, потом были котлеты с картошкой, а на десерт чай и огромный кусок пирога с капустой, а когда уходила, Люсечка вручила мне матерчатую хозяйственную сумку,–Держи, пригодиться.

Поклажа оказалась весьма увесистой, сверху содержимое было заботливо укутано газетой, всю дорогу я пыталась понять, что же там такое…, еле до дома дотерпела…

Батон колбасы, две банки тушенки, пакет риса, пачка сливочного масла, буханка хлеба, печенье, конфеты…

Догадалась…

***

Я равнодушно смотрю, как дождевые капли стекают с мокрого зонта на линолеум… Медленно, будто кровь с ножа… Кап–кап…. Кап–кап… Лужица… Кап–кап…

В квартире тихо, то ли спят еще, то ли нет никого… Кап–кап–кап… Дверь у тетки Дуни заперта, дежурит. Дергаю дверь у тетки Лены, даже не шелохнулась, значит, закрыта на ключ, если бы дома была, крючок накинула. Щелк! Ф–р–р–р!… Капли вверх, потом на пол, теперь уже не лужица, а целое море, а пальто все–таки подмокло, не очень, но…

Есть хочется… «В холодильнике творог и сметана….» Щас! Водички попила, дождалась, пока юбку догладит, и вон из квартиры.

Оставляю зонт посреди коридора и иду на кухню…Чего так холодно? Понятно. Форточка открыта, значит, Гришка приходил. Он пьяный дымит, как паровоз, ладно бы, папиросы, частенько и махру пользует, а как проспится, проветривает.

Дотягиваюсь до форточки, а она никак не закрывается, ручка плохо работает, налегаю со всей силой и теряю равновесие, тело резко откидывается в сторону, я балансирую, попутно сбиваю с подоконника горшок со столетником, и оказываюсь на полу.

В руках у меня цветок, он почти не пострадал. Обломилась только парочка листочков, самых мясистых. Два покалеченных зеленыша лежат у меня на ладони, из мякоти медленно выползает сок и течет по пальцам… Не течет…, жизнь уносит…, к горлу подкатывает ком, а глаза предательски щиплет. Поднимаю лицо и натыкаюсь на бутылку с подсолнечным маслом, на этикетке ехидная физиономия бородатого старика: так тебе, так…, не одному мне унижения терпеть…

…А–а–а–а!!!!–я не плачу, я даже не реву. Я вою! Вою громко и протяжно,–А–а–а–а!!!!–внутри что–то давит и скребется, и это что–то доставляет такую дикую боль, что дыханье перехватывает… Треск колготок…, довольный смешок…, туда–сюда, туда–сюда…,–А–а–а–а!!!–сердце останавливается…, шею сдавило, как петлей…, и–и–и…, и слезы, соленые спасительные слезы… Они хлещут из меня водопадом, забирая с собой сопли, слюни, кашель… Я больше не задыхаюсь, но боль внутри становится все больше, больше, она растет, как опухоль, она заполняет меня всю, ото лба до пяток… Больно, больно, больно…

Я опускаю глаза на цветок и вижу, что там, где еще минуту назад были игольчатые стрелки, теперь торчат два отвратительных обрубка, и мне становится невыносимо жалко ни в чем неповинное растение. Я обхватываю горшок руками, крепко прижимаю к себе и начинаю навзрыд по–бабьи причитать,–Ой, цветочек мой, цветочек! Я тебе больно сделала… Прости меня, ради бога… Ой, цветочек мой, цветочек! Прости меня, я тебя обидела! Цветочек, мой цветочек… Прости меня…

***

….Цвет…, цвет…, красивый… Цвет?… Не помню… А почему он круглый?… Я на качелях…, туда–сюда…, туда–сюда… Нет!!!!!… Только не это!!… Не хочу!… Не хочу–у–у–у…

…Почему?!.... Почему?!!!… Где?.... Где я ее поставила?!.... Вот…

Кружка. Большая эмалированная кружка, темно–фиолетового цвета…, там еще половина… Половина спасительного обезболивающего… Залпом, залпом… Так!… Хорошо…

…Тепло…, тепло…, одна волна, вторая, потом…

Я сижу на полу, колени согнуты, я крепко обхватила их руками…, по телу медленно растекается дрожь…, она все сильнее и сильнее… Вот оно… Красный, зеленый, красный, зеленый… Я лечу…, нет… Я парю…. Я пушинка…

…Попугаи! Вы пришли! Спасители мои!… Я вас так ждала, так ждала… А знаете, мне больно было, очень…, страшно… очень… А сейчас нет… Вы со мной… Синий…, розовый…, ультрамарин…

…А–а–а… Теперь я знаю… Это вы птица цвета ультрамарин… Трам–пам–пам… Трам–пам–пам… Влево… Трам–пам…. Вправо… Трам–пам… Влево, вправо, влево, вправо… Туда–сюда…

..…Не–е–е–ет…, не на–а–а–а–до!!!!!… Пожалуйста, не надо…

Сердце колотит, как молотком… Пусть оно остановится, пусть все это прекратится…, совсем прекратится!!!!!.... НАВСЕГДА!!!!!!!!!

ПОПУГАИ–И–И–И–И!!!!!… Заберите меня!!!!… Заберите меня от сюда–а–а–а!!!!!…

***

Шарк–шарк–шарк…, тетка Дуня по коридору ходит…, у меня же там зонт! Бабка слепая, очки минус пять, свалится, не дай бог! Я кубарем скатываюсь с дивана и в чем есть бегу в коридор. Зонт на месте, только ближе к стенке придвинут, я на кухню…, тетка Дуня у плиты, на полу валяется ее застиранная до дыр кофта, поднимаю это темно–бурое сокровище и накидываю ей на плечи.

–А!–бабка подслеповато щурится,–Так и думала, что дома. Рановато чегой–то… Ин, ты масло на место ставь.

–Тёть Дунь, я…

–Та, не…, не жалко. Знаю, отдашь… Я картошку жарить собралася, а масла на подлоконике нет, по всей кухне искала. Ну, все, опять Григорий с пьяных глаз выпил, а потом глядь, в раковине лежит,–она щедро поливает сковородку маслом, завинчивает крышку и протягивает бутылку мне,–Поставь, ноги седня болят, спасу нет,–я послушно водружаю пузырь на место, но так, чтобы физиономия противного деда смотрела в окно,–А ты чего в трусах–то? Чай холодно?

–Да я водички попить пришла,–наливаю воду в кружку и возвращаюсь в комнату.

Смотрю на время. Ух, ты!.... Не слабо поспала! На тумбочке противно звякает то, что когда–то было телефоном, что сам аппарат, что трубка вдоль и поперек перемотаны изоляционной лентой, но все равно работают. Советское, значит, отличное! Блям, блям, блям… Пошли к чертям собачим!!… Блям, блям, блям…

–Алло!

–Привет,–голос у Ленского встревоженный,–Как там дела?

–В смысле?!

–«Крестный» сказал, что у тебя дома что–то случилось, поэтому и умчалась в такую рань.

–А–а–а…,–изобретательный… Сказочник, твою налево!–Ничего страшного. Мама ногу подвернула.

–А домочадцы где?

А действительно, где?–Отец в командировке, а Борька с семьей у тещи,–нет у брата никакой тещи, только тесть, и тот сейчас в Саратове.

–Я приеду…

–Нет, нет, не сегодня. Я на пару минут заскочила и обратно туда.

–Ладно, созвонимся.

–Конечно,–медленно кладу трубку, потом открываю окно и выплескиваю воду из кружки прямо на улицу, достаю заныканную бутылку коньяка, заполняю эмалированную тару почти до половины и залпом выпиваю содержимое…

***

–Ты почему мне ничего не сказала?–Ленский смотрит на меня укоризненно.

–Чего не сказала?

–Про штраф за витрину и остальное.

–Интересное кино! Как я могла это сделать, если по всем известным мне телефонам, отвечали, что тебя нет? У проходной, что ли дежурить?

–Тоже вариант.

–Может и вариант, но не для меня,–я со злостью швыряю на диван Вовкин дипломат.

–Ну, не злись,–Ленский обнимает меня сзади за плечи и целует в шею,–Прости, пожалуйста…, прости меня,–руки медленно сползают на талию и, сделав небольшое усилие, разворачивают мое тело на девяносто градусов,–Прости,–опять поцелуй, сначала в лоб, потом в висок, потом в щеку….

–Толку–то,–я выскальзываю из Вовкиных рук, подхожу к столу и начинаю усилено копаться в своей сумке,–Ну, прощаю, дальше что?

–Дальше?–Ленский подбирает с дивана дипломат и достает оттуда четыре фиолетовые бумажки,–Вот. Верни, пожалуйста, долги,–я молча беру у него деньги, демонстративно пересчитываю, детально рассматривая каждый четвертной, потом сую их в сумку,–А это тебе,–и протягивает темно–синюю прямоугольную коробочку с овальным медальоном, в центре медальона кудрявая женская головка, а под ним надпись: «Pani Walewska. PERFUME».

***

Я сижу у Лельки на кухне и ем обещанную фаршированную щуку, лопаю так, что за ушами пищит. Панаева сидит напротив, пьет кофе и улыбается,–Ну, как?

–Ты еще спрашиваешь?–мотаю я головой,–Не мешай,–и отправляю в рот очередной кусок.

Три дня назад Лельке срочно понадобились деньги. Сумма, по всей видимости, была очень большая, раз уж она даже меня подключила, попросила продать свои фирменные джинсы и шикарные австрийские сапоги на высокой шпильке. Джинсы она надевала раз, а сапоги ни разу, можно сказать, стопроцентное новьё. Деньги нужны были быстро, и Лелька велела мне соглашаться на ту цену, какую дадут.

Я, недолго думая, отловила на работе Ирку Горбачеву, потому как точно знала, что в начале месяца ей муж перевод присылает, а значит, деньги у нее есть.

Джинсы на Горбачевой сидели идеально, а сапоги она даже мерить не стала, сразу спросила про цену. Ну, я ответила, что за всё двести рублей, но в том случае, если деньги будут завтра. Ирка с первого раза даже не поверила, еще бы, фирменные джинсы у спекулянтов сто восемьдесят нижняя планка, а австрийские сапоги, да еще и на шпильке минимум сотня с гаком, а тут за все. Аттракцион невиданной щедрости. Деньги я получила тем же вечером и сегодня привезла.

–Кофе налить?–спрашивает Лелька.

–Лучше компотику, если есть, конечно,–бормочу я, не в силах оторваться от щуки.

–Есть, есть,–успокаивает Панаева и наливает большую чашку, потом от тех денег, что я принесла, отделяет четыре десятки и кладет в мою сумку,–Не думай отказываться.

–Даже не расчитывай, только,–достаю обратно два червонца и возвращаю их на стол,–будет вот так, по работе и оплата, бегать не пришлось.

Звонки раздаются одновременно, один телефонный, другой дверной.

–Ин, открой,–кричит Панаева и исчезает в комнате, а я иду встречать гостей.

На пороге стоит Булкин и какая–то девица–Привет!

–Здравствуй, Сева,–удивлению моему нет предела.

–Хозяйка дома?

–Дома, дома,–раздается у меня за спиной,–Зайдете?–Булкин отрицательно качает головой,–Ну, как хочешь–Лелька протягивает Севке небольшой сверток, тот воровато его хватает и тут же прячет в дипломат, потом торопливо прощается и они с девицей уходят.

–Что за дама?–спрашиваю я.

–Понятия не имею. Какая разница? Все равно ни Антонина от Булкина никуда не денется, ни он от нее.

Мы возвращаемся на кухню, и я опять принимаюсь за щуку,–Ну, насчет Туанетты понятно, ей квартирный вопрос решать надо, а у Булкина связи, тот–то почему?

Лелька смотрит на меня с недоверием, потом улыбается и спрашивает,–Ты когда–нибудь Севку пьяным видела?

–Нет. Я его даже подшофе не видела…, ну…, рюмку, две.

–Правильно,–откликается Лелька,–Потому как наркоманы не пьют, нет, они могут себе позволить, как ты говоришь, рюмку, две, но кайф они получают от другого, вот и Булкин тоже.

–«Супчик»?

–«Супчик»–это успокоительное для нас грешных, там все серьезнее… У него же со стороны матери сплошная богема, а он в этой среде с рождения варится. Мне Юрка рассказывал, что Севка баловаться начал еще в школе, только отец заметил и настоял на военном училище, так Булкин в армию и попал. В чем–то его папаша прав, армия не театр, там с вольностями сложновато, но это, если служить где–нибудь гарнизоне, а так… Привычки–то остались, возможности тоже, да и знакомых из артистической среды у Севки полно, а там это принято, я знаю…, теперь знаю…

***

Та–та–та–та–та…, драта–та…, та–та–та–та…, там, внизу, на сцене мечутся хрупкие девушки в белом. «Лебединое озеро». Большой театр. Бельэтаж. Девятая ложа… Прежде я никогда не спускалась ниже третьего яруса…, та–та… та–та… Первый ряд. Я судорожно вцепилась в бархатную обивку…, та–та–та…, там на сцене лебединая принцесса кружится вокруг принца, тоскуя о своей незавидной доле, а ее верная свита, смиренно сложив ладошки на пачки, сочувственно на все это взирает.

Там, на сцене…, а здесь… Мне неуютно, я задыхаюсь и это, несмотря на сквозняк, нахально проникающий сквозь кружевное решето, а еще ноги, они болят так, что отказывает сознание, но это не самое страшное… Дыхание, горячее прерывистое дыхание, оно жжет мне шею, стекает по плечам, буравит лопатки, распиливает позвоночник… Господи–и–и…

…Неделю назад Ленский объявил, что мы идем в «Большой», на вопрос, какими судьбами, сказал, что Министерство обороны окультуривает своих сотрудников. Я, сообразив, что выход официальный и там много кого можно встретить, попыталась отказаться, мол, «Лебединое» я уже видела, да и официоз мне не по душе, но Вовка успокоил, что, дескать, основная часть билетов пришлась на партер, а мы в бельэтаже, даже в гардеробе вряд ли пересечемся, пришлось срочно сочинять наряд.

С платьем только один вариант, кружевное выпускное, на балкон–то я и в старых брюках лазила, там публика не «голубых» кровей. Спектакль посмотришь и на выход, причем, пока спустишься, все «знатные» уже разбежались, гардеробщица тебе пальтишко выкинет и голову не повернет, а в местный буфет я никогда и не ходила. Откуда деньги, после того как билеты выкупишь, да еще троекратную «нагрузку» оплатишь?

С платьем вопрос решен, а на ноги что? Сапоги у меня желтые, по форме вообще валенки напоминают, да и какие сапоги под кружева? Сначала позвонила Вальке Жмаевой (у нас с ней один размер ноги), а у нее туфли только свадебные, белые и банты спереди, как самолеты. Пришлось просить у Крупиной черные лодочки, та, конечно, одолжила, только они на размер меньше, чем надо.

Пришли за час до начала, я переоделась, в буфете шампанского выпили, поднялись в бельэтаж, прохаживаемся, я глазами по сторонам шарю, интерьеры рассматриваю, и вдруг: «Ба! Знакомые все лица! Привет честной компании!» Оборачиваюсь, столбняк… Урбанович! А рядом какая–то девица, не жена. Точно.

Я уже знаю, что сейчас жены у него нет, но была, прожили они восемь лет, дочь родили и разошлись. Причина? Он был недоволен, что жена предпочитает общаться с «сильными мира сего». Услышала–не поверила! Это в их–то обществе. Оказалось, правда.

Урбанович с женой сошелся еще, когда курсантом был, и не в столице, а в Ростове. Привез в Москву, женился, матушка его, правда, протестовала, мол, кого привез? Без роду, без племени, но отец эти разговоры пресёк, не наше, мать, дело, но условие: все сам. Сам семью обеспечиваешь, сам карьеру делаешь, в общем, так и было, единственно, чем старик помог, квартиру оставил, сам новую получил. Сначала жили хорошо, а потом супруга освоилась, огляделась… Общество–то вокруг не слесари–сантехники и пошло: надо то, надо это, хочу так, у всех приличных людей есть, дочку в школу, где дети «больших» родителей, а то, что у нее за общество? Определила себе в подруги племянницу Молотова, та на нее ноль внимания, а эта за ней хвостом… В подробности Ленский не вдавался, сказал только, что «крестный» озверел и развелся, квартиру им сделал, деньгами помогает, с дочкой общается, но бывшую на дух не переносит.

–Привет, привет!–Ленский радостно смеется и пожимает Урбановичу руку.

–Привет,–выдавливаю я, а в голове: туда–сюда…, туда–сюда…, в холодильнике творог и сметана…

–Знакомься,–Вовка поворачивается к девице,–Это Инга,–показывает в мою сторону,–А это,–машет в сторону девицы,–Марина, племянница моего отчима.

Мы вежливо киваем друг другу и хором,–Очень приятно!

Она смеется первая, потом я, а следом хохочут и мужики.

–Ну, что, други мои, ещё раз посмотрим на лебединую ферму,–ерничает Урбанович.

–Чайковский того стоит,–парирую я и поворачиваюсь к Марине,–Разве не так?

–Полностью с вами согласна.

Чего бы еще такое сказать?… Только не встречаться с ним глазами, только не…,–Я в прошлом сезоне «Грозного» смотрела, правда, с верхотуры, но впечатление незабываемое.

–А я так и не видела. Жаль,–Марина удрученно качает головой,–А кто главные партии танцевал?

–Владимиров и Бессмертнова,–вроде ничего дама, глаза искренние,–Сценография великолепная, костюмы…

–Потом, потом,–вмешивается Ленский,–Пошли, второй звонок,–и добавляет,–Места царские, первый ряд.

На деле оказалось, не совсем так. Два места были в первом ряду, а два строго за ними, во втором. Я уже примеривалась ко второму ряду (я тут, рядом Ленский, а Марина с кавалером в первом), но…

–Дамам лучшие места,–Урбанович решительно продвигает меня вперед и жестом приглашает присаживаться.

Я беспомощно смотрю на Вовку, а тот,–Садись, садись. Видно будет замечательно.

…И вот теперь я смотрю спектакль с таким великолепным обзором, какого не припомню никогда, не только в Большом, но и в других театрах. Смотрю, но ничего не вижу… Сзади он…, сидит за мной, а не за племянницей, его взгляд препарирует меня, как лягушку, я боюсь пошевелиться, боюсь прислониться к спинке стула, потому что там лежат его руки…, та–та…, та–та…, злой гений машет крыльями, угрожая карой непослушным красавицам…, та–та…, та–та…, злой гений…

Украдкой смотрю на Марину, та наслаждается спектаклем, губы у неё чуть шевелятся в такт музыке…, та–та…, та–та… Заключительные аккорды и в зале вспыхивает свет, она блаженно вздыхает и поворачивается в мою сторону,–Великолепно! Сколько «Лебединое» не смотрю, всегда получаю огромное удовольствие,–я согласно киваю, но не произношу ни слова. В голове одно: антракт!!! Его же как–то надо пережить,–Ой, смотри! Дядя Леня с тетей Тамарой,–Марина трясет Ленского за рукав.

–Где?–Вовка облокачивается на бархатную бортик ложи и сосредоточено рассматривает партер,–Точно, они, надо пойти, поздороваться.

–И я с тобой,–поднимается Марина,–Давно их не видела.

Ушли…

–Не хочешь ноги размять?–спрашивает Убанович. Отрицательно мотаю головой. Не оборачиваюсь. Боюсь. Чего боюсь? Что терпение закончиться и устрою скандал, или боюсь согласиться?

Ушел…

Я, наконец–то, откидываюсь на спинку стула и закрываю глаза… Та–та–та–та–та–драта–та… Фигура у тебя отличная, ну, и… О–о–о…. Не думать, не думать…

Минута, две, пять…

–Все равно не поверю, что спишь,–Урбанович, высокий, подтянутый, довольный, протягивает шоколадку. Не беру. Шоколадка перемещается на бархатную обивку.

–А, вот, и мы!–глаза у Ленского блестят, похоже, в буфете был коньяк–«Крестный», тебе привет, а отчим просил на неделе ему позвонить,–и мне,–Держи.

Вторая шоколадка занимает место рядом с первой. Медленно гаснет свет. Полумрак…

….А сзади горячее дыхание и губы, они почти касаются моего уха,– Напрасно ты такая строгая. Я, как золотая рыбка, еще не раз тебе пригожусь…

***

Половина восьмого. Вечер. Темно. Я только что пришла. На столе две матерчатые сумки, набитые всякой всячиной…

В нерешительности топчусь у окна, на улице метет со страшной силой, сугробы уже метровые и все растут, растут… Чему я удивляюсь? Тридцать первое декабря, канун Нового года.

У–у–тр–тр–тр… От неожиданности вздрагиваю. Холодильник! Он у меня недавно, еще не привыкла,. Семья Люсечки новым обзавелась (ЗИЛ, морозилка двухкамерная), а старенький «Минск» сюда перебазировали, правда, ради этого пришлось сослать в коридор тетушкино трюмо. Бабка Лена была очень недовольна, само собой, я ее послала, коридор общий, имею право на часть, а бабке Дуне даже понравилось, «антиресная мебеля» говорит…

Машинально набираю номер…, который это раз?… Не помню…

Мы не виделись с Ленским два дня. Вчера он звонил на работу, а я, как на грех, была в соседнем отделе, трубку взяла Крупина. Вовка мило с ней поболтал, поздравил с наступающим и все…

С тех пор я ему звоню, звоню, звоню, а мне отвечают: его нет, когда будет неизвестно, что передать?…

Новый год мы собирались встречать здесь, конкретно ничего не обсуждали, но это было как бы само самой. Я готовилась: на елочном базаре наворовала лапник, как в детстве склеила цепи из разноцветной бумаги, вырезала снежинки, смастерила ватные гирлянды…. Получилось неплохо…

Метель совсем озверела, бьет в стекло, как в барабан.

Снимаю пальто, включаю свет и вижу, что у одной из сумок мокрый бок. Этого только не хватало! Даром, что ли Люсечка мне дефицит доставала.

Судорожно хватаюсь за сумки: батон копченой колбасы, банка крабов, печень трески, банка маринованных огурцов… целая. Странно… А вот! Банка с майонезом треснула. Перекладываю майонез в другую тару и сую в холодильник, а следом и все остальное. Оглядываюсь, на столе, как ни в чем не бывало, красуются две бутылки шампанского и коньяк «Плиска».

На все это великолепие я угрохала кучу денег, от премии остались рожки да ножки и это, несмотря на то, что Люсечка взяла только половину стоимости (вроде как подарок к празднику), а Шура всего трешку накинула… Жалеют. Тьфу! Противно.

Я медленно сползаю на стул, обхватываю шампанское, утыкаюсь ему в медальный лоб и начинаю реветь…

Дзинь–дзинь–дзинь… Господи, кто это? Точно не Ленский, у него ключи есть… Ошиблись, наверное…

Дзинь–дзинь–дзи–и–и–и… Бах–бах–бах…